Лиота Рейнхардт вымыла после сыра и сполоснула холодной водой тарелку из зеленого стекла, предназначенную для сервировки праздничного стола, вилку, ножик и положила все это на пластиковую сушилку, которая стояла рядом с раковиной, на столешнице.

В доме было тихо, как в царстве тишины, все окна закрыты. А ведь когда-то каждый весенний день она распахивала их настежь и наслаждалась пением птиц, дышала свежим, напоенным ароматом цветов воздухом, проникавшим в дом из сада. Но за последние несколько лет сад зарос, а сама она стала узницей в собственном доме из-за мучавшего ее артрита. Лиота выдернула из раковины пробку и, пока теплая мыльная вода быстро втягивалась в отверстие стока, рассматривала свои скрюченные артритом, узловатые пальцы.

Вот так и время, как вода, исчезает стремительно и необратимо.

В свои восемьдесят четыре года она понимала, что ей уже немного осталось. Ее охватило грустное чувство одиночества, из-за которого дни казались бесконечно долгими и ночи нескончаемыми.

Услышав, как хлопнула дверь в соседнем доме, Лиота подняла голову и увидела троих ребятишек, которые появились около старого, выкрашенного в белый цвет забора, отделявшего владения Листы от дома, расположенного с западной стороны ближе всех остальных. Двери этого дома были совсем рядом, и она, пожалуй, могла бы болтать со своими соседями, будь она с ними в приятельских отношениях. Тех соседей, которых она знала, в доме не осталось. Одни из них куда-то переехали, другие давно покинули бренный мир. Теперь в примыкающем с западной стороны доме живет молодая чернокожая женщина с тремя детьми — мальчиком девяти лет и двумя девочками, которым, по всей видимости, около семи и пяти лет от роду. Лиота была последней представительницей тех семейств, что одними из первых купили эти дома и поселились в них еще до начала Второй мировой войны. Родители ее мужа приобрели этот дом совсем новеньким. Она мысленно перенеслась в прошлое, в те беспокойные, трудные времена, когда Бернард ушел на фронт и ей с двумя детьми пришлось переехать к «маме и папе». Джорджу тогда уже исполнилось три годика, а Эйлинора только-только начинала ходить и всюду совать свой любопытный носик.

Хотя родители Бернарда видели, что их сын вернулся с войны надломленным человеком, они настояли, чтобы в доме все было по-прежнему. Лиоте ничего не оставалось, как согласиться с этим решением. Некоторое время они жили вместе и старались быть вежливыми и обходительными, едва ли не счастливыми, а потом папа с Бернардом сделали гаражную пристройку и оборудовали в ней небольшую комнату, где поставили кровать. Из окон этой комнаты был виден сад. О, какими все же горькими были те годы!

Ситуация немного улучшилась, когда мама и папа перебрались из «большого» дома в недавно появившуюся пристройку. Не успели они там поселиться, как через несколько недель папа внезапно умер от инфаркта. И хотя мама Рейнхардт прожила без него тринадцать лет, Лиота могла с уверенностью сказать, что только в последний год ее жизни они с ней, наконец-то, помирились.

— Я недооценивала тебя, — призналась она Лиоте с сильным немецким акцентом, который явственно чувствовался, несмотря на то, что она много лет прожила в Америке и все эти годы настойчиво старалась избавиться от него. Однако с приближением смертного часа акцент лишь усиливался, возможно, потому, что мысленно мама Рейнхардт все время переносилась в свое детство, которое провела в Европе.

Однажды Лиота наклонилась к ней, чтобы подоткнуть лоскутное одеяло, и мама Рейнхардт погладила ее по щеке и со слезами в голосе проговорила:

— Ты была благословением для моей семьи, Лиота.

Первые добрые слова после стольких лет непонимания. Через неделю мама умерла.

Лиоте показалось странным, что она вспомнила эти слова в тот момент, когда наблюдала за тремя соседскими детишками. С торжественной серьезностью спустившись с заднего крыльца своего дома, они через двор чинной процессией двинулись в сад. В руках у мальчика была лопаточка, старшая девочка несла коробку из-под обуви, а младшая заливалась горькими слезами. Никто из детей не проронил ни слова, пока мальчик выкапывал ямку. Он как раз отложил лопаточку в сторону, когда на заднем крыльце появилась их мать. Подошла к ним, что-то проговорила и протянула старшей дочке квадратик миленького цветастого ситчика. Взяв лоскуток ткани, та опустилась на коленки, и ее сестренка что-то достала из коробки. Это был мертвый воробей. Пока младшая девчушка заворачивала крохотное тельце птицы в тряпицу и нежно опускала его в небольшую могилку, мать подняла с земли пустую коробку и отнесла ее в мусорный бак. Потом они все вместе запели гимн, который Лиота раньше слышала на богослужениях.

Но теперь она с трудом узнавала давно знакомую мелодию. Почему они пели протяжно и добавляли лишние ноты? Почему, собственно, не спеть, как надо?

Как только первая горсть земли из маленькой ладошки высыпалась в ямку, младшая из девочек вскочила на ноги, подбежала к матери и прильнула к ее длинной, полосатой, как зебра, юбке. Женщина взяла дочь на руки, прижала к груди и понесла к дому, мальчик в это время закончил похоронную церемонию.

Столько торжественности и столько пролитых по воробышку слез.

О, Господь всемилостивый, позаботится ли обо мне кто-нибудь, когда настанет мой час? Прольет ли кто-нибудь хоть одну слезинку по мою душу? Или же мое бездыханное тело будет лежать здесь, пока зловоние разлагающейся плоти не привлечет внимание какого-нибудь человека? Она так старалась, чтобы все члены ее семьи жили вместе, но все ее попытки оказались напрасными.

Старшая из девочек, просунув руку сквозь Лиотин забор, сорвала несколько нарциссов, которые выросли сами по себе из давным-давно посаженных луковиц. Лиота хотела было открыть окно и крикнуть, чтобы она убрала руки от оставшихся в саду цветков. Но гнев ее угас так же быстро, как вспыхнул. Какое это имеет значение? И разве сможет это дитя снова посадить в землю сорванные цветы? Лиота продолжала наблюдать, как девчушка украшает нарциссами — последняя дань любви погибшей птахе — свежую могилку. Девочка обернулась и заметила, что Лиота смотрит на нее из окна кухни. Вскрикнув от неожиданности, она пробежала через задний двор к дому, перемахнула через несколько ступенек и скрылась, громко хлопнув дверью.

Лиота закрыла глаза, до глубины души задетая увиденным. Выражение личика девочки показалось ей оскорбительным. На нем читалось не чувство вины за кражу нескольких нарциссов, а страх заставивший ее бежать со всех ног.

Неужели я превратилась в страшную ведьму из детской сказки? Разве ужас на лице этой девочки вызвала не мысль, что она видит старую уродливую гарпию, вознамерившуюся доставить ей серьезные неприятности?

Слезы навернулись на глаза Лиоты, взгляд затуманился. Сердце ее было разбито.

Господи, что я такого сделала, что привело меня к такому печальному концу? Я всегда любила детей. Я любила моих детей больше всех остальных. И все еще люблю их.

Эйлинора звонила ей очень редко и навешала всего пару раз в год. Она никогда не оставалась дольше часа и большую часть этого времени сидела, уткнувшись носом в окно и следя за тем, чтобы какой-нибудь хулиган не снял покрышки с ее драгоценного «линкольна». Или то был «лексус»? И Джордж был слишком занят, чтобы позвонить своей матери, ему не хватало времени даже на то, чтобы написать ей.

Повернувшись спиной к раковине, Лиота сделала несколько шагов к столику у окна, из которого был виден задний двор. Для этого ей пришлось собрать в кулак всю свою волю. Вздрагивая от мучительной боли в коленных суставах, она медленно опустилась на стул. Брызги дождевой воды, которые попадали на оконное стекло из засорившегося водосточного желоба, размыли осевшую на нем многолетнюю грязь. Уже лет десять Лиота не забиралась по лестнице на крышу, чтобы почистить желоб, и последний раз мыла окна прошлой весной. После вчерашнего дождя стекла стали мутными.

Сквозь них можно было разглядеть заброшенный сад — место ее уединения и восстановления сил. Теперь она бросила на него беглый взгляд — так больно ей было видеть одичавшие кусты роз. Когда-то она с любовью и старанием подстригала их, а теперь спутанные ветви торчат во все стороны. Повсюду с завидным упорством пробиваются сорняки, и в их беспредельной вольнице гибнут посаженные цветы. Поблекшая трава на газоне кое-где полностью исчезла, а местами буйно разрослась. Вдоль кирпичной стены все еще стоят глиняные цветочные горшки, но ценные растения, которые она покупала на заработанные с таким трудом деньги, безвозвратно погибли то ли от летней засухи, то ли от зимних дождей. Вишни, осыпавшиеся в прошлом году на площадку внутреннего дворика, сгнили, оставив после себя пятна, похожие на капли засохшей крови. Ах, и ее милая бледно-лиловая глициния…

Лиота закрыла глаза и погрузилась в глубокую печаль. Ее любимая глициния совсем одичала, молодые побеги разрослись, свились кольцами и придавили решетку, под их тяжестью она сломалась и провисла, преградив вход в огород, когда-то кормивший всю ее семью и соседей. Теперь там ничего не растет, лишь виднеются цветы горчицы и молочая да еще невысокие абрикосовые деревья, под которыми валяются сгнившие плоды.

Медленно разогнув пальцы, Лиота потянулась за газетой и сняла с нее голубую резинку, которую положила в пустой пластиковый контейнер из-под маргарина. Эти нелепые голубые резинки скапливаются в ее доме изо дня в день, из года в год, с тех пор как она стала выписывать «Окленд трибьюн». Что она собирается делать с ними? Для чего ей нужны дюжины пластиковых контейнеров, сложенные в кладовке? Или формы для выпечки пирога? Или журналы? Хвала Богу, подписка на них закончилась, и журналы больше не доставлялись. Зато теперь из почтового ящика она целыми кипами извлекала рекламные проспекты.

Настроившись прочитать всю газету, Лиота лишь просмотрела ее. Какая польза читать о том, что мир сошел с ума? Ирак с его террористами. Распавшийся Советский Союз с его ядерным запасом и озлобленным населением. Япония и Китай с их вековыми обидами. Что же касается местных новостей, то в Окленде, как ей уже давно известно, уровень преступности и коррупции гораздо выше, чем полагается. Передовицы? Одна и та же чепуха из года в год. Для чего читать все это? В одной из статей, которую она прочитала в последней газете, были полемические заметки о том, надо ли обучать детей из бедных кварталов афроамериканскому сленгу! Почему бы им не заняться изучением нормального английского языка? Она вспомнила, с каким завидным упорством изучала его мама Рейнхардт, несмотря на то, что не собиралась искать работу за порогом своего дома. Папа Рейнхардт в совершенстве владел английским, но работал только перед войной, пока всех американцев не охватили подозрительность и страх.

Нет, чтобы в очередной раз убедиться, что за ее долгую жизнь мир не изменился к лучшему, не стоило читать газет. В любом выпуске телевизионных новостей, которые показывали с четырех пополудни до одиннадцати вечера, она видела примеры человеческого произвола. Одно время она смотрела эти выпуски от начала до конца и удивлялась тому, что теперь для удовлетворения своего любопытства людям не нужно выходить на улицу и глазеть по сторонам. Все, кто желал увидеть такие примеры, могли смотреть многометровые пленки, отснятые из окна полицейской машины. Что же касается войн, то стоит лишь внимательно просмотреть несколько программ на Си-Эн-Эн, и все станет ясно. Не осталось, видимо, ничего слишком отвратительного или извращенного, что не могло бы обсуждаться во время открытых дискуссий на бесчисленных телевизионных ток-шоу.

— Даже не старайтесь ввести меня в заблуждение по поводу всей этой комедии положений, — пробормотала она окружающему ее безмолвию. Общественно приемлемое — так назвали поведение, неважно насколько отклонившееся от нормы. А вся эта шумиха вокруг знаменитостей, большую часть из которых она не знала?..

Господи, почему Ты до сих пор не забираешь меня домой? Я чувствую себя такой уставшей. У меня вся душа изболелась. Мне тошно от всего, что происходит в мире. И чем дальше, тем становится все хуже и хуже. Я сама уже ни на что не гожусь. Я превратилась в старую развалину, которая чуть не до смерти напугала соседских детишек. А у моих любимых детей своя собственная жизнь. Ну чем не подходящий сюжет для мыльной оперы?

Она поклялась себе, что никогда не будет смотреть сериалы. Но, доведенная до отчаяния, она порой включала телевизор лишь с одной целью — услышать человеческий голос.

Задержав внимание на комиксах, она пробежала глазами газетные колонки с советами, абсолютно точно зная, какие из них следует пропустить, а также заметки о самых невообразимых проблемах, большинство из которых, в чем Лиота не сомневалась, были надуманными.

Ничто не ново под Луной.

Иногда она чувствовала себя Томом из фильма «Подглядывающий» или вуайеристом, украдкой наблюдающим за личной жизнью других людей. Ладно, почему бы нет, если собственная жизнь такая скучная? Она усмехнулась, представив, какие вопросы могли бы сорваться с языка того, кто отважился бы заглянуть в ее окно: «Что эта старая развалина делает за столиком в углу? Или перед телевизором, или в ванной комнате? Или в кровати, ворочаясь по ночам без сна, потому что почти весь день проспала в кресле?»

В одном из ток-шоу Лиота услышала, что люди должны тренировать свою память. Поскольку она уже не могла упражнять свое тело, она решила, что будет напрягать свою память, поэтому она увлеклась кроссвордами и изучением немецкого по книге, которую Бернард купил для нее сразу после их свадьбы. Жаль только, что она не занялась штудированием языка раньше. Это помогло бы ей наладить свои отношения с мамой Рейнхардт. Как бы там ни было, она все еще поддерживала свой мозг в рабочем состоянии. В последнюю очередь ей хотелось бы обнаружить, что у нее развивается старческое слабоумие или, чего доброго, болезнь Альцгеймера. И тогда, Господи помилуй, в один прекрасный день она уйдет из дома и начнет бесцельно бродить по улицам Окленда. В конце концов, она потеряется и заснет на чьем-нибудь пороге. Бедной Эйлиноре и Джорджу сообщат по телефону, что их несчастная старая мать ополоумела и заснула на скамейке в парке.

Возможно, это привлечет их внимание.

Одна ее старая подружка, с которой она вместе работала, была вынуждена из-за детей переехать в Чикаго. В одном из писем Китти Лундстром рассказала, что как-то раз она вышла погулять ярким солнечным днем и чуть не умерла от переохлаждения на пороге дома, прежде чем ее нашли дети. Она описала Лиоте свое состояние.

Светило солнце, но потом вдруг поднялся ветер. Разумеется, мне говорили что-то о ветре (ведь Чикаго называют «городом ветров»), но я никак не могла предположить, что бывает такая стужа. Я присела на ступеньку и не смогла встать. От крыльца тянуло таким холодом, будто я опустилась на медную скамью на Южном полюсе. Я подумала, что моя спина превратилась в ледышку. Мои вставные челюсти намертво смерзлись, и я не могла открыть рот, чтобы позвать на помощь. По-моему, все, кто проходил мимо, думали, что милая старушка сидит на пороге и улыбается, не желая расставаться со своими счастливыми воспоминаниями, тогда как губы мои фактически примерзли к деснам!

Как она смеялась над этим письмом! Китти всегда писала о чем-нибудь веселом. Как-то раз она написала о своей поездке в Аризону с группой пенсионеров.

Они говорили, что летом ехать туда дешевле. Теперь я знаю почему! Мне было так жарко, что я купила купальник и совершенно не беспокоилась о том, увидит ли кто-нибудь мои старые морщинистые ноги. Так хорошо мне было. Зачем, спрашивается, кому-то взбрело в голову нагревать бассейн в Аризоне?

Как-то раз открытка, которую Лиота послала подруге на Рождество, вернулась с надписью на конверте. Кто-то написал разборчивым почерком: «Скончалась» и поставил на обратный адрес жирный чернильный штемпель с оттиском «перста указующего».

Скончалась.

Вот так закончилась их дружба, длившаяся полвека.

Скончалась.

Какое холодное, бесчувственное слово. В ее воображении оно никак не вязалось с Китти, отличавшейся проницательным умом и оптимизмом. Все годы, особенно когда мама и папа Рейнхардт были живы и Лиота работала, она считала подругу Божьим даром. Они с Китти работали под началом человека мягкого нрава. Два его сына служили на Тихом океане, поэтому он приглашал на работу жен военнослужащих. Ее с Китти связывало то, что они обе были молоды, у обеих мужья воевали. Но не только это. Подруга умела дать Лиоте нужный и умный совет, выслушав ее горькие признания о неурядицах с мамой Рейнхардт.

Слезы потекли по щекам Лиоты.

Господи, как же я скучаю по Китти. У меня больше никого нет. Видимо, ее погубила эмфизема. Я всегда ей говорила, что курение вредно для всех без исключения. Она начала курить во время войны, а потом не захотела бросить, решив, что с сигаретой выглядит безумно элегантной.

Она тряхнула головой, словно пытаясь прогнать тяжелые думы. Китти не прожила в Чикаго и года, дети поместили ее в больницу для престарелых. В своих письмах оттуда подруга шутила: «Я и моя кислородная подушка обрели новую жизнь. Помнишь, как мы, бывало, после работы бродили вокруг озера Мерритт и уже к концу прогулки оживали, словно маргаритки? Теперь я могу прогуляться, да и то с превеликим трудом, от своего кресла до ванной. Единственное упражнение, которое мне все еще по силам, — это писать письма. До тех пор пока мои пальцы елозят по бумаге, записывая мою болтовню, я чувствую, что живу».

О, как же было им весело в дни их молодости, когда они вместе ходили в кинотеатр и смотрели такие фильмы, как «Вне подозрений», «Дурная слава», «Джильда». Несколько раз они ездили в Сити, в Объединенную службу организации досуга войск, и вместе с солдатами, находившимися в увольнении, заслушивались Гленном Миллером и Гарри Джеймсом, а потом всю дорогу домой заливались слезами, потому что им обеим казалось, что эта война никогда не закончится и их мужья никогда не вернутся домой.

И все же, в отличие от Лиоты, которая жила в страхе, что Бернарда могут убить, Китти шла по жизни как бесстрашный тореадор. Но жизнь нанесла-таки ей глубокую рану в тот миг, когда в ее дверь постучались солдаты и сообщили, что ее муж Джереми убит при исполнении служебного долга на острове Гвадалканал.

Китти познакомилась со своим вторым супругом, Альфредом Лундстромом, симпатичным голубоглазым моряком из Миннесоты, когда тот после полученного на южном побережье Тихого океана ранения вернулся на реабилитацию в Штаты. Они с Китти поженились практически через месяц после своего первого свидания и за несколько дней до отправки Альфреда в часть. Он вернулся с войны целым и невредимым, упаковал все вещички Китти и увез ее на северо-восток, в Миннесоту.

«Представь: городская девчонка доит коров», — писала она о себе.

Прожили они в Миннесоте довольно долго и вернулись в Калифорнию лишь после того, как Китти родила первенца.

Когда Лиота узнала об их планах, в ее сердце затеплилась надежда, что семья Китти переедет в Бей-Эриа и поселится в одном из городков, окружавших Сан-Франциско. Чем несчастней она себя ощущала, тем больше желала возвращения подруги. Долгие часы изнурительной работы, к тому же натянутые отношения со свекровью, которая налаживала и укрепляла родственные связи с ее детьми, но не с ней самой. Каждый раз, когда Лиота требовала от детей выполнения каких-нибудь обязанностей, мама Рейнхардт бесцеремонно вмешивалась и отменяла ее требование. А тут еще Бернард, в мрачных терзаниях и разладе с самим собой.

Но ее надеждам не суждено было сбыться. Ал отыскал доходный бизнес на юге страны и, как оказалось, не ошибся. Вернулся он как раз в период строительного бума и так рьяно принялся за работу, что вскоре открыл собственное дело.

— Этот человек живет, чтобы работать, — пожаловалась как-то Китти Лиоте по телефону.

Ал скончался от инфаркта в возрасте шестидесяти пяти лет.

«Я безумно тоскую по мужу, — написала Китти. — Он только-только вышел на пенсию. Мы строили планов „громадье“, мечтали, как вместе будем проводить нашу золотую пору. А он взял и ушел без меня. С мужчинами всегда так. Не могут позволить себе послоняться чуток, побездельничать, пойти окольным путем, нет обязательно по прямой и сразу на небеса».

К счастью, сыновья Китти продолжили семейный бизнес, застрахованный Алом на крупную сумму. Через несколько месяцев Китти перестала безумно тосковать, но еще долго печалилась о муже. Она могла бы совсем раскиснуть, если бы дочь не отправила ее в турпоездку в Мексику. С легкой руки дочери Китти стала заядлой путешественницей.

Лиоте нравилось, когда неунывающая подруга в письмах рассказывала ей о своих приключениях. Она читала и будто путешествовала вместе с Китти, смотрела на все ее глазами, хотя в целом мире не было, пожалуй, двух таких непохожих, как у них, судеб.

Бернард никогда не обладал особым честолюбием и не отличался прилежанием в работе. Домой он вернулся без единой царапины, но его душа и сердце были искалечены. Он уже не был тем прекрасным принцем, в которого она без памяти влюбилась и выскочила замуж в двадцать лет. Он казался уставшим от жизни стариком, который дни напролет просиживал в своем мягком кресле, закрыв глаза не для того, чтоб уснуть, а чтоб отгородиться от внешнего мира. Лиота пробовала вывести его из депрессии разными способами, но он завяз в ней глубоко, как в трясине. Потом он начал пить, чтобы заглушить душевную боль и утопить в вине всепоглощающее чувство вины. Он никогда не напивался, но принимал на грудь ровно столько, чтобы слегка захмелеть. Лишь один раз он потерял контроль над собой. И тогда на короткий миг ей удалось понять, какие мысли терзали мужа. Она как будто приблизилась к краю той ямы, в которой он пребывал, и заглянула в черную бездну. Когда он рассказал все, что с ним произошло, она почувствовала себя окруженной густым мраком. Некоторое время Бернард удерживал ее в этом мраке, но она сумела найти дорогу и освободилась от власти бездны. «О, Боже, Боже!» — воскликнула она, и Господь протянул ей Свою руку и вывел оттуда.

— Это нс твоя вина, Бернард. Не ты сотворил это зло!

— Ты не понимаешь! — с отчаянием воскликнул он. — Как ты можешь понять? Ты же не немка!

— Я понимаю не хуже тебя! Ради Бога — и ради наших детей — поднимись над прошлым!

Но он упорствовал и мысленно продолжал оставаться там, куда попал в силу жизненных обстоятельств. Он не мог подняться, выйти из тьмы и освободить свой разум. Потом он вообще перестал ее слушать.

Как только Бернард вернулся домой после войны, родители подступили к нему с расспросами.

— Тебе удалось что-нибудь разузнать? — спросил папа Рейнхардт, в то время как мама терпеливо ждала ответа сына.

— Нет, город, где проживали наши родственники, был полностью разрушен, — ответил он. — На его месте ничего не осталось. Ничего.

Он сказал это таким резким, холодным тоном, что все поняли: дверь, за которой хранились воспоминания о том, что он пережил на войне, отныне захлопнута и заперта на замок. Мама и папа никогда больше не расспрашивали его о войне.

Именно ей, Лиоте, пришлось собирать по крупицам воспоминания Бернарда и складывать целостную картину прошлого.

Мама и папа Рейнхардт ждали, когда это произойдет. Они смотрели на Лиоту со стороны и обращали внимание на каждый ее промах. Только папа, казалось, иногда понимал, какого труда ей стоило сделать это; мама же ничего не понимала.

— Жена должна уметь сделать счастливым своего мужа, — заявила свекровь, и Лиота почувствовала, как тяжкий груз вины за безысходную тоску Бернарда был взвален на ее плечи.

Как же ей хотелось сказать хлесткие слова, но она отдавала себе отчет, что произойдет после этого. Постижение того, что увидел Бернард, оказалось своего рода искушением для Лиоты. Она стала обладательницей мощного оружия против свекрови и могла в любую минуту заставить умолкнуть свою мучительницу. Все, что нужно было ей сделать, это сказать правду и посмотреть, как меч справедливости поразит спесь мамы Рейнхардт и поставит ее на место. После этого она никогда не посмеет смотреть на Лиоту с выражением величайшего презрения и пренебрежения. Временами соблазн открыть свекрови глаза был так велик, что она уходила из дому, прекрасно понимая, что не воспользуется этим оружием, чтобы не потерять доверие Бернарда. Она не смогла бы сделать это. В ночь этого пьяного откровения она пообещала мужу, что не обмолвится ни словом его родителям.

Сколько вечеров она уединялась в саду, работая в одиночку до наступления темноты? Она сидела в сгущающихся сумерках и рыдала, чувствуя, что сердце разрывается от любви и жалости к Бернарду. Безумная надежда заставляла ее держать рот на замке и не давала ей уйти. Она все еще любила мужа. Если бы она воспользовалась в целях самозащиты тем, что узнала от него, ей пришлось бы дорого заплатить за это.

Слезы затуманили глаза, и Лиота опустила газету, которую держала в руках. Она вспомнила, какая отчаянная и долгая борьба шла между ней и мамой Элен, прежде чем они достигли некоего перемирия. В конце концов Лиота полюбила эту старую женщину и была несказанно рада, что столько лет хранила молчание. И хорошо, что свекровь узнала все от своего мужа, а не от нее.

Я сдержала свое обещание, Бернард. Я ни словом не обмолвилась, мой дорогой.

Ей стало грустно. Бернард умер через несколько лет после Ала. Не от инфаркта, а из-за осложнений, вызванных алкоголизмом. Многие годы, в то время как она ходила в церковь, он отсиживался дома.

— Почему я должен ходить? Бога нет, — говорил он. — Как в таком мире, как этот, может быть Бог?

Но она-то знала, что он ошибается. Не будь Бога, ей ни за что не хватило бы силы и мужества выстоять. Только в конце своей жизни он стал каяться и плакать о впустую потраченных годах.

А она все еще продолжает надеяться. И ждать.

Лиота взяла карандаш и начала разгадывать кроссворд. Какое слово из четырех букв означает «проход»? Арка. А синоним к слову «достоинство», состоящий из семи букв? Заслуга. Она записала отгаданные слова. «Произведения Китса» — поэзия; «топкая местность» — болото; «вымышленное имя» — псевдоним.

Из гостиной послышался глухой, протяжный бой стенных часов. Уже час она сидит за столом и разгадывает кроссворд. Она положила карандаш на газету и тяжело поднялась со стула. В последние дни ее суставы совсем не сгибались и непрестанно болели. Лиота дошла до крыльца заднего входа, где была оборудована небольшая прачечная, и положила в стиральную машину немного белья. Порошка оставалось мало, поэтому она отсыпала его в столовую ложку и бросила прямо на одежду. Затем включила машину и с минуту наблюдала, как в бак набирается вода. Сегодня ее «старушка» прекрасно справлялась со своей работой.

Лиоте захотелось выпить стакан молока, и она направилась к холодильнику. Молока налилось ровно полстакана. Она подумала, что придется снова идти в магазин. Дольше откладывать не стоит. В запасе у нее осталось два яйца, полбуханки хлеба и немного консервированных продуктов. Мяса нет. Никаких свежих овощей или фруктов. Печенье тоже закончилось, хотя Лиота помнила, что у нее вполне достаточно продуктов, необходимых для выпечки.

Уже тридцать лет она покупала продукты в районе Димонд, что располагался в нескольких кварталах от ее дома. Еще несколько недель назад ей не составляло труда прогуляться туда и обратно, чтобы купить в супермаркете продукты и принести небольшую сумку домой. Но в последнюю вылазку случилось так, что один подросток на скейтборде врезался в нее. Она пересекала площадку для парковки машин, когда тот как будто вырос перед ней из-под земли.

Отчаянно пытаясь устоять на ногах, она выронила из рук авоську, содержимое которой вмиг высыпалось и разлетелось во все стороны. По взгляду, который бросил на нее наглый мальчишка, можно было предположить, что именно она достойна строжайшего наказания. Никогда в жизни Лиоте не приходилось слышать таких ругательств, какие обрушил на нее этот парень. Без тени смущения он обложил ее трехэтажным матом, отчего Лиоту моментально бросило в жар. Потом он как ни в чем ни бывало вспрыгнул на свою доску и, грохоча роликовыми колесами, укатил, оставив трясущуюся, униженную и расстроенную Лиоту одну. Только минуту спустя она сумела немного оправиться. Что происходит с современными молодыми людьми? Может быть, родители этого мальчика в свое время жалели хорошей порции розог и баловали его? И теперь невоспитанный молодчик самым диким образом налетает на старушек и сбивает их с ног.

Одна из служащих супермаркета, которая откатывала тележки в магазин со стоянки, заметила, как Лиота собирает разбросанные по площадке продукты, и остановилась, чтобы помочь ей.

— А сумка не такая уж и легкая, мэм. Хотите, я вызову такси? Обычно я это делаю для наших постоянных пожилых клиентов, которые живут неподалеку. Вам придется подождать пятнадцать минут, не более.

Лиота вскипела. Может быть, то, как эта девушка произнесла слово «пожилых», вызвало в ней такой гнев.

— Я не роняла эти вещи! Маленький хулиган, один из тех, что катается на этих досках с колесиками, чуть не сшиб меня с ног! — Она оправила платье и выпрямилась с таким достоинством, на какое только была способна. — На вашей стоянке покупатели больше не могут чувствовать себя в полной безопасности.

— Он не имел права пересекать эту площадку. Мы выставили запрещающий знак.

— Может быть, он не умеет читать, — спокойно заметила Лиота, хорошо представлявшая нынешнюю систему образования.

— Я позвоню в сервисную службу и попрошу побыстрее прислать машину…

— Нет, не нужно. Не настолько я стара и немощна, чтобы не дойти до дому.

— Простите. Я не имела в виду чего-то обидного. — Девушка стушевалась.

— Ничего.

— Что ничего?

— Ничего обидного.

Мама Рейнхардт говорила по-английски намного лучше. Девушка еще что-то пробормотала и вернулась к тележкам. Она собрала их и покатила, подталкивая перед собой.

Произошло это неделю назад.

Лиота внесла в список покупок стиральный порошок. Если учесть скорость, с какой разрастался список, ей понадобится, как минимум, два раза сходить в магазин, чтобы притащить все это домой. Как-то она увидела старичка, катившего за собой огромную красную тележку, и подумала, что он, видимо, не в своем уме. Теперь же она решила, что тот мужчина весьма практичен. Она тоже могла бы положить на тележку две сумки с покупками, ведь везти их намного легче, чем тащить на себе. К тому же, если по дороге домой она надумает остановиться и передохнуть, ей не придется ставить на землю тяжелую ношу, а потом нагибаться, рискуя надорваться при попытке поднять ее.

Красная тележка.

Хорошая идея, только вот где достать такую?

Она сполоснула пакет из-под молока и, наполнив его водой, снова поставила в холодильник. Прохладной водой она утолит жажду, когда соберется пойти в магазин второй раз за сегодняшний день. Лиота осмотрела свои запасы. Баночка пикулей для бутербродов, полфунта масла, почти пустой пакет майонеза, четыре ломтика нарезанного сыра в пластиковой тарелке и одна небольшая, с завинчивающейся крышкой баночка абрикосов — последняя из тех сотен банок, которые она закатывала на протяжении многих лет. Вот уже два года эта баночка сиротливо жалась на полке в кладовой, пока, наконец, вчера Лиота не сдалась и не переложила ее в холодильник. Как много абрикосов, вишен и слив сгнило на земле за последние годы? Какое вопиющее, постыдное расточительство!

Фруктовые деревья живут не так долго, как дуб или секвойя, и требуют постоянного ухода. О них нужно заботиться. Лишенные заботы, деревья дичают и начинают хуже плодоносить, в них заводятся разные насекомые, и растения начинают болеть, порывы ветра легко ломают их ветви. Несколько лет такой беспризорной жизни — и дерево, когда-то дававшее столько сочных фруктов, что ими можно было накормить всю округу, не сможет родить даже несколько плодов, которых хватило бы на пропитание птицам и одинокой тщедушной старушке.

Лиота захлопнула дверцу холодильника и пошла в гостиную. Утомившись, она рухнула в старое кресло Бернарда. Оно идельно подходило ей. После смерти мужа она потратила добрые три недели на то, чтобы обить кресло добротным и нарядно выглядевшим сукном цвета морской волны. Тогда эта работа подействовала на нее как лекарство. Теперь, когда тридцать лет вдовьей жизни были позади, ворсистая ткань вытерлась, а на подлокотниках, изголовье и сиденье сукно протерлось до дыр, и в этих же местах кресло прогнулось. Тем не менее оно устраивало ее так же, как когда-то устраивало Бернарда, который просиживал в нем ночи напролет, уставившись в темноту.

С возрастом она стала походить на своего мужа. Сидит. Вглядывается. Ждет.

Думает о прошлом.

Обычно о тех моментах, с которыми связано что-то хорошее. Иногда думает о неумолимой старости, которую она несет как тяжкий крест. Раньше она прогуливалась вокруг озера Мерритт исключительно ради удовольствия, чтобы послушать пение птиц, понаблюдать за катающимися на лодках детьми, ощутить тепло солнечных лучей на своих плечах. В те годы, когда Лиоте приходилось много работать, она предпочитала стоять на остановке и терпеливо ждать автобуса, чтобы добраться до офиса, находившегося в четырех кварталах от дома. Она часами трудилась в саду, иногда вплоть до заката, но и тогда у нее все же оставались силы для того, чтобы сходить с подругой на танцы или испечь на скорую руку пирог. Она была сильной женщиной, полной жизненной энергии.

Теперь… теперь все ее силы тратились на то, чтобы дойти из кухни в столовую, оттуда в ванную комнату, потом в гостиную и снова в ванную. Протертые ногами Лиоты тропинки на ковре указывали на ее ежедневный маршрут. Лишь в своих мыслях она могла свободно и смело совершать дальние путешествия. Из прошлого в настоящее. По городу. По всей стране. По всему миру. Иногда на небеса. Или глубоко вниз — в ад.

О, Господи, раньше мне хотелось объехать всю Европу, увидеть Лондон, Рим, Париж, Вену. Мне и сейчас хочется, но я стала такой старой, что даже мысль о том, чтобы пройти четыре квартала до магазина и обратно, утомляет меня.

Может, мне не было бы так тяжко, будь у меня помощник.

Какой-нибудь.

Любой.

Она подумала о том, что хорошо бы позвонить Джорджу, и тут же выбросила эту мысль из головы. Только недавно часы пробили двенадцать пополудни. В это время он на работе. Никакого двухчасового перерыва на обед у ее сына не существует. Он, конечно, дал ей номер своего рабочего телефона, но по выражению его лица она поняла, что меньше всего ему хотелось бы услышать звонок матери.

— На случай крайней необходимости, — протянул он. — Но даже и тогда…

Нет, лучше подождать до семи вечера. Как-то Лиота позвонила сыну в половине шестого, надеясь, что он уже дома. Когда Джордж взял трубку, она услышала в ней шум легковых машин и грузовиков и спросила, откуда эти странные звуки. Сын ответил, что едет по скоростной магистрали в автомобиле с откидным верхом. Лиота чуть не умерла от страха, представив, как он мчится на огромной скорости и в одной руке держит телефон, а другой управляет машиной. Она потребовала, чтобы Джордж крепко взялся за руль, и тут же бросила трубку. Весь вечер она терпеливо ждала звонка, но сын так и не позвонил. И тогда, подгоняемая страшной мыслью, что он попал в аварию, подошла к телефону. Трубку взяла его жена, Дженни. Да, он доехал благополучно. Нет, он не упоминал о ее звонке. Он сидит в своем кабинете и работает над проектом. Дженни положила трубку и пошла позвать мужа. Несколькими минутами позже Лиота снова услышала ее голос. Явно смущенная, она сообщила, что Джордж именно сейчас не может подойти к телефону. Неотложная работа. Может, она нуждается в чем-то? Лиота сказала, что нет. Как вы поживаете, мама? Прекрасно. Все прямо-таки чудесно. Так чудесно, как всегда.

Джордж никогда не перезванивал. Он вообще не любил разговаривать по телефону, если только это не обещало денежной прибыли.

Звонить же дочери, Эйлиноре, Лиота не хотела. Не хотелось слышать бесчисленные надуманные оправдания: почему не звонит, или не заезжает без предупреждения, или не приглашает к себе домой, хотя живет недалеко, за холмом. Лиота не хотела притворяться, что верит в отговорки дочери — специально завуалированное вранье, чтобы еще больнее ранить ее в самое сердце.

— О, прости, мама. Мне следовало позвонить раньше, знаю. Я просто не успеваю за всем угнаться. Ну, ты знаешь, как это бывает. Так много всего происходит. Только-только вошла в дом: возила Энн-Линн в Ньюпорт-Бич, чтобы познакомить ее с семьей Фреда. Задержались там на целых десять дней. Было чудесно! Мы так хорошо провели время вместе. Когда мы приходили в гости к его родственникам, они бросали все свои дела. Мне казалось, что Энн-Линн будет в восторге от пляжей, но ее интересовали только музеи. Мечтает стать художницей, ты же знаешь. О, ты не знаешь. Ну, так вот, я думаю, у нее есть кое-какие способности, но, в целом, это лишь этап, который вскоре пройдет. Осенью она собирается в Уэллсли. Будет получать стипендию. О, да, у Майкла в Колумбии все замечательно. Он на хорошем счету. Недавно выслала ему чек на оплату следующего семестра.

Эйлинора и ее тонкие намеки на несостоятельность своей матери. Эйлинора и ее вечные жалобы. Эйлинора и ее бесконечное нытье.

Меня тошнит от этого, Господи. Ты знаешь, я не хочу стать обузой для своих детей. Порой я просто мечтаю, чтобы Ты забрал меня домой.

Тишина окружала ее. Она ждала, сидя неподвижно в своем кресте, какого-нибудь едва различимого, тихого голоса… малейшего знака…

Прикосновения.

Ничего не произошло. Ни небесного гласа, ни вспышки света в ее сумрачной гостиной. А она все еще дышала. Все еще слышала биение своего сердца. Сердце у нее здоровое, с таким она, возможно, проживет до ста лет. Какая радость. Покорнейше благодарю. Чувство недовольства собой было таким сильным, что у нее на глазах выступили слезы.

Все, что я делала, было лишено смысла. Какую награду получила я за свои труды? Солнце всходит и заходит и снова всходит, так было всегда, и так всегда будет. Не то чтобы я думала, что мир остановится, заметь, Господи. Просто не помешало бы хоть словечко благодарности. Но лето и зима сменяют друг друга. Дни проходят. Отразятся ли мои дела на чьей-либо жизни, изменят ли они что-то, когда меня не станет? Что если мои дети узнают правду, поймут ли они меня?

Все, чем я владею, перейдет им, Господи. И что они будут с этим делать? Продадут дом совершенно незнакомым людям. Продадут гараж и получат несколько монет в обмен на драгоценные вещи, которые я хранила долгие годы. Вся моя одежда вместе с каким-то тряпьем окажется в мешке, мой сад будет выкорчеван, а письма от любимых друзей попадут в мусорное ведро. Чем видеть бессмысленность всего этого, лучше бы я давным-давно умерла.

Всегда так было?

О Боже, в чем же смысл жизни?

Лиота подняла голову и закрыла глаза. Ожидая. Думая.

Возможно, было бы лучше, если бы меня настигла болезнь Альцгеймера. Было бы неплохо вернуться в мое счастливое детство и забыть обо всем, что произошло позже. А что если я на самом деле все забуду? Или всех? Разве все не забыли обо мне? Но что, если…

Ее мысли устремлялись в прошлое: они взбирались на вершины, спускались по склонам, переплывали бурные реки, выходили из воды и возвращались обратно к креслу. Тогда ее сердце начинало тревожно биться, и в нем просыпался страх. Что таит в себе будущее?

Лиота плотно сжала губы.

А знаешь что еще, Господи? Я устала беседовать с Тобой и не получать от Тебя ответов на мои вопросы!

Она включила телевизор. Уж лучше слушать его, чем сидеть в гробовой тишине.

Был ранний вечер — самый разгар мыльных опер. Сплошное веселье. Бесшабашная, беспокойная молодость, распутные докторишки, охотящиеся за медсестрами (и пациентками) по коридорам больницы, дамы, бродящие в ночи как проститутки, психопатические соседи, забегающие в гости с отравленным печеньем. Она все крутила ручку, переключая каналы. Выбор скудный: информационный выпуск, посвященный еще одному новоиспеченному психу, который жаждет развязать войну; рекламные ролики, трубящие о том, что приобретение модного товара улучшает качество жизни или приносит несметные богатства; ток-шоу, обнажающие боль и вырождение, тогда как аудитория улюлюкает и размахивает кулаками… Ей не удавалось быстро переключать каналы. Должно же быть что-то, ну хоть что-нибудь, что несет в себе нечто познавательное и одновременно развлекательное. Повтор передачи о немолодых уже дамах, которые радовались жизни, нежась в лучах флоридского солнца…

Мозг мой превращается в желеобразный тапиоковый пудинг, Господи. Я, наверное, закончу свои дни так же, как бедная миссис Абернати. Помнишь ее, Иисус? Тщедушная старушка, которая в сорок пятом году жила на углу нашей улицы. Я обычно встречала ее, когда возвращалась домой с работы. Спрашивала ее, как она поживает, и она всегда рассказывала мне чудовищные подробности о своем физическом состоянии. Я тоже иду к этому? И первый же человек, который войдет в мою дверь, получит полный отчет о моем недавнем путешествии в туалет.

Я проглочу целую пачку аспирина, чтобы не допустить этого. До сих пор я никогда и никого не посвящала в работу своего пищеварительного тракта. Правда, никто и не спрашивал, но я обещаю Тебе, Господи, если дело дойдет до этого, я куплю пару пачек снотворного и запью все это бутылкой джина!

— Услуги для пожилых… — услышала она краем уха и сделала звук погромче. — Сегодня в нашей студии Нэнси Декер. Она расскажет о разработанной ею программе благотворительной помощи и о людях, добровольно предлагающих свои услуги.

Помощники? По звонку. Бесплатно. Которые с радостью готовы сопровождать пожилых людей в магазины и выполнять другие их поручения. Всего один звонок…

Всего один звонок, да? Что ж, почему бы и нет? Какой у нее выбор? Полагаясь лишь на себя, она может попасть в беду, получить ушиб, стать обузой для своих детей. Она, разумеется, могла бы не выходить из дому, но перспектива медленно умирать голодной смертью показалась ей не слишком привлекательной.

Она посмотрела на телефонный номер, который появился на экране.

Итак, все идет к этому, не так ли, Боже?

Лиота подождала какое-то время, надеясь услышать подробности. Молчание. Она подняла трубку телефона.

— Интересно, какого благодетеля мне пришлют, — с отвращением бормотала она себе под нос, набирая номер.