Ваня сидел на постели с панцирной сеткой, и время от времени мотал ногами. От этого кровать под ним поскрипывала, и этот звук казался ему удивительным, а уж точно был ему незнаком. Мальчик разглядывал тесную комнату деревенского дома, с любопытством, потом встал на постели на колени и потянулся рукой к часам с кукушкой. Часы давно не ходили, не тикали, а кукушка не подавала голос. Но они были такими красивыми, такими удивительными, с шишечками на цепочках, и потому хозяева не снимали их со стены. Алёна помнила эти часы с детства, они остались от бабушки, и, кажется, уже и в её детстве перестали показывать время. Кукушка застыла на взлёте, расправив крылышки, и теперь лишь молчаливо наблюдала за происходящим в комнате. Ваня попытался дотянуться до неё, до домика, даже подпрыгнул. Кровать снова скрипнула, и Алёна обернулась. Подошла, чтобы мальчика поддержать.

— Не упади.

— Зачем эти шишечки? — Ваня подёргал за них, разглядывая.

Алёна принялась ему рассказывать про самые лучшие часы, которые ей доводилась видеть. Про кукушку и позолоченные стрелки, старалась ребёнка отвлечь, потом попросила переодеться. Их ждали к завтраку.

И кто бы знал, как Алёна этого завтрака боялась. Оказаться за столом со всей семьёй, как когда-то. В этом доме поодиночке за стол не садились, никогда.

Каждая трапеза была семейной, за большим столом собирались все домочадцы и обсуждали то, что случилось за день. Отец всегда мечтал об этом, Алёна знала. И знала, что он не любит опозданий и не принимает в этом случае никаких оправданий. Поэтому стоило поторопиться.

На ночь их устроили в маленькой комнатке, которая когда-то служила тераской. Узкая, неотапливаемая, ей пользовались преимущественно летом. Но со временем дом перестроили, все комнаты отремонтировали и утеплили, и в этой ночевал старший брат Алёны, Максим, когда оставался в родительском доме на ночь или две. Кровать была старинная, с панцирной сеткой и пуховой периной. Где ещё такое увидишь, как не в родительском доме?

Ваня же ко всему присматривался с любопытством, но и явной настороженностью, и от Алёны старался не отходить. В доме были дети, самому младшему, Пете, недавно исполнилось шесть, родители усыновили его самым последним, два года назад. Перед ним девочки-погодки, родные сёстры, Маша и Кристина, им было по восемь лет. Ещё один приёмный ребёнок, мальчик тринадцати лет, Артём. Все они появились в этом доме уже после отъезда Алёны, плохо её знали, и, наверняка, считали гостьей в своём доме. Даже когда она появлялась, относились к ней с осторожностью, откровенничали мало, больше присматривались. И Алёна к ним присматривалась, хотя и не забывала приветливо улыбаться. Но что значат улыбки от малознакомого человека? Ничего. Но она видела, видела, что дети довольны своей жизнью здесь, и её родителей искренне любят. И, наверное, им повезло, они искренне так думают и чувствуют, и Алёна даже говорила себе не раз, что вот эти дети точно знают, что такое везение, и ценят свою удачу, а она не смогла. Не поняла и не оценила. Дуся говорила, что в этом нет её вины. Каждый человек сам строит свою жизнь, так, как он считает необходимым и для себя удобным, и она поступила по велению сердца. Так, как когда-то поступил её отец, увезя свою семью подальше от города и соблазнов. Поэтому её вины в этом нет. Но Алёна себя винила. Не за то, какой выбор однажды сделала, не за то, что уехала, а за то, что не смогла объяснить родителям, чего же она хочет от своей жизни. И случилось так, что они окончательно потеряли общий язык. Даже мама, вроде бы искренне радовавшаяся каждому её приезду, не понимала её и была всерьёз расстроена выбором Алёны. И поэтому все их встречи проходили без задушевных бесед и откровенных разговоров. Алёна приезжала просто для того, чтобы знать: её семья в порядке, все живы и здоровы. И о своих делах рассказывала также: всё хорошо, учусь, работаю. Делиться с родителями банальными радостями городского обывателя не следовало, это приводило только к одному — к ссоре. А Алёна раз в год, на день рождения матери, приезжала не для того, чтобы ссориться. Поэтому о своих делах больше молчала.

А вот вчера она появилась на пороге родительского дома, опустив голову и надеясь скрыться от неприятностей и людской молвы. От того, от чего её родители всегда и предостерегали. И не было необходимости что-то объяснять и описывать в деталях случившееся, родители, без сомнения, уже вынесли свой вердикт. И интересовать их будет только одно: чей это ребёнок.

— Ты голодный? — спросила она мальчика.

Ваня от часов отвлёкся, бухнулся на пружинистую кровать, ещё разок подпрыгнул.

— Да, — согласился он. И вспомнил о друге: — И Роско голодный.

— И Роско покормим.

— Алёна, мы здесь останемся? — спросил ребёнок после короткой паузы. Тон был осторожный, а взгляд задумчивый. Алёна подошла к нему, присела на край кровати, пригладила Ване волосы. Пришлось кивнуть.

— Да. На некоторое время.

— А домой не поедем? — Ванька начал расстроено хмуриться. — Я хочу домой.

— И я хочу, — призналась она. — И мы обязательно поедем домой. Но некоторое время нам придётся пожить здесь. Вместе с Роско. А потом… папа нас заберёт.

Ваня кусал губу.

— Папа уехал в командировку?

— Да.

— А когда он вернётся?

— Очень надеюсь, что скоро. А мы с тобой… мы будем его ждать, я ему обещала. Мы… смелые, взрослые, мы просто его подождём. Он не должен за нас волноваться, понимаешь?

Мальчик смотрел в сторону и кусал губу. Так прошло полминуты, может, больше, но, в конце концов, Ваня кивнул. Алёна притянула его к себе и поцеловала.

— Папа очень тебя любит, — сказала она, и поняла, что вот-вот расплачется. Пришлось сделать вдох и от ребёнка отодвинуться. Попросила его: — Слезай с кровати, пойдём завтракать.

Роско, как оказалось, сидел прямо за их дверью. Поднялся, посмотрел серьёзно, позволил Ване обнять себя за шею, но хвостом не закрутил, как бывало обычно. Просто ждал. Алёна тоже его погладила и сказала:

— Сиди здесь, я потом тебя покормлю.

— Кормили уже. Только он есть отказался.

Алёна на знакомый голос повернулась, улыбнулась младшему брату. Коля был младше её на пять лет, и, наверное, был единственным, кроме матери, человеком, который всегда радовался её приезду. И сейчас не стал противиться, когда Алёна подошла и обняла его. Старший брат нежничать был не приучен, и всячески избегал объятий и поцелуев. А вот Коля был парнем добродушным, характер имел лёгкий, и смущаться не умел. Алёна подозревала, что он первый парень не только на эту деревню, но и на десяток окрестных сёл и деревень. Правда, сам Николай в этом ни за что бы не признался, опасаясь получить выговор от отца.

— Где ты взяла этого зверя? — спросил он, как только Алёна его от себя отпустила. На Роско он смотрел с восторгом.

— Это алабай, — сказала она.

— Это Роско! — воскликнул Ваня и любимца снова обнял. А тот обнюхал его, видимо, после ночи в чужом доме, мальчик, по мнению пса, и пахнуть стал как-то не так.

— Знатный зверь.

— Ты говоришь, не ел?

— Нет. Переживает, видимо.

Алёна смотрела на Роско с тревогой. Пёс был огромным, сильным, тренированным, Павел его обожал и лелеял, но если Роско не будет есть, то насколько хватит его силы и мощи?

— Идите за стол.

Голос отца раздался прямо у них за спинами, и Алёна, признаться, внутренне замерла. Вчера они так и не поговорили. Их с Ванькой только накормили ужином и отправили спать, в деревне было не принято засиживаться до полуночи. И вчера Алёна этому обстоятельству радовалась, да и Ваня за день изрядно вымотался. Они на рейсовых автобусах всю область проехали и в соседнюю перебрались, было от чего устать. А вот сейчас предстояло посмотреть отцу и матери в глаза, а за время завтрака подобрать подходящие объяснения.

Коля украдкой Алёне подмигнул и поторопился пройти на кухню, а вот она повернулась, встретилась с отцом глазами. Осторожно кивнула.

— Доброе утро, папа.

Он не ответил, на неё смотрел, потом перевёл взгляд на мальчика и собаку. И сказал именно Ване:

— Бегом за стол.

Ванька казался ошарашенным. А может, и немного испуганным. Таращил на мужчину глаза, потом на Алёну посмотрел. Та ободряюще ему улыбнулась, протянула руку.

— Пойдём.

Ваня продолжал держать Роско за ошейник, и тот поднялся и шагнул вместе с ребёнком. Но отец Алёны ровным голосом приказал:

— Сидеть. — И Роско, к удивлению Алёны, после секундного колебания, снова сел. — Животным на кухню хода нет.

Ваня вцепился в руку Алёны, а на её отца продолжал глядеть полными непонимания глазами.

Большую часть кухни занимал стол. Большой, прямоугольный, за ним при желании можно было разместить два десятка человек. Обычно же собиралось в половину меньше, и поэтому было достаточно просторно. Когда Алёна вошла, на неё, на неё и Ваню, посмотрели все без исключения. Дети уже сидели за столом, ждали, когда им разрешат приступить к завтраку, чего нельзя было делать, пока отец за стол не сядет, мама и младшая сестра Алёны, Аня, расставляли последние тарелки. Только Коля снова улыбался, правда, украдкой. Но Ваню на руки взял, сначала к себе на колени усадил, потом на стул рядом. А младшим детям сказал:

— Это Ваня. Приглядывайте за ним, он самый младший.

Старший мальчик тут же спросил:

— Это твоя собака? В коридоре?

Ваня осторожно кивнул. Обернулся на Алёну, проверяя, стоит ли она рядом, и тихо сказал:

— Его зовут Роско.

— Он такой большой!

— И зачем в городе такая большая собака? — проговорил Дмитрий Сергеевич, проходя к столу.

Алёна на отца посмотрела, потом на детей, и всё-таки решила пояснить:

— Он за городом живёт.

Её слова потонули в детских обсуждениях и мрачном молчании отца. И тогда Алёна к матери обратилась:

— Давай я помогу.

Нина Фёдоровна на дочь глянула, после чего незаметно махнула на неё рукой.

— Садись за стол, всё уже готово.

Спорить Алёна не стала, прошла и села рядом с Ваней. Тот больше ничего не говорил, только крутил головой и непонимающе таращил глаза, в том числе и на детей. И только знакомо, совсем, как отец, вздёрнул брови, когда Дмитрий Сергеевич негромко, но выразительно цыкнул на расшумевшихся детей. Те сразу примолкли и уткнулись взглядами в свои тарелки. А Ваня посмотрел на Алёну, та погладила его по волосам.

На завтрак была каша, собственноручно испечённый хлеб, масло, сыр и яйца. Деревенская еда, насколько простая, настолько и вкусная. Алёна положила Ване на тарелку каши и намазала хлеб маслом. Дети рядом с ним ели с аппетитом, и он, после короткого обдумывания, откусил от хлеба. Алёна украдкой наблюдала за ним. А когда Ваня посмотрел на неё, тихо спросила:

— Вкусно?

Ваня жевал хлеб и кивнул.

— Кашу ешь, — попросила его Алёна.

— А тебя значит, Иваном зовут? — Дмитрий Сергеевич ребёнка разглядывал. А когда Ваня обратил к нему взгляд, вроде как похвалил: — Хорошее имя. А отца как зовут?

Ваня с Алёной переглянулся. Прожевал, поглядел на всех и вдруг обстоятельно ответил, даже Алёну этим удивив:

— Павел Андреевич.

— О как! А ты, значит, Иван Павлович. А я дядя Митя.

— А где твой папа? — спросила одна из девочек.

— Он работает! А мы путешествуем. — Было заметно, что Ваня храбрится.

— Путешествуете? — переспросил отец и на Алёну посмотрел.

Нина Фёдоровна взгляд мужа перехватила и попыталась спасти ситуацию.

— Митя, дай детям поесть. Не к столу такие разговоры. — На нового ребёнка посмотрела. — Ты кашу ешь дома?

Ваня тут же кивнул.

— Мы с Алёной манную едим с вареньем.

Мать кинула на Алёну долгий взгляд.

— Да, Алёна любит с вареньем.

У Алёны комок в горле встал, и захотелось кашлянуть. Сдержалась. Вместо этого нацепила на лицо улыбку, посмотрела на детей, на сестру и брата.

— Лучше расскажите, какие у вас новости.

Аня улыбнулась немного смущённо.

— Да всё как всегда. Правда, мы недавно в город ездили. Папа детей в цирк возил.

— Да, а ты напросилась, — посмеялся над сестрой Николай.

— И что? — тут же вспыхнула Аня, на самом деле вспыхнула, на щеках румянец заиграл. Алёна за сестрой внимательно наблюдала.

— В цирке были медведи, — не отвлекаясь от завтрака, сказал самый младший, Петя. И через весь стол кинул на отца преданный взгляд. — Они большие были, да, пап? А ещё тигры!

Дмитрий Сергеевич покивал.

— А ты был в цирке? — спросили у Вани. Тот важно кивнул, и тоже рассказал про медведя и тигра. А ещё про дрессированных собачек.

— У Регины есть собачка, — добавил он. — Маленькая, она ей костюмчики покупает смешные. Алёна, ты видела?

— Нет, милый.

— Её зовут Афродита. Папа говорит, что Роско съедает больше, чем она весит. Только я не понимаю, почему он так говорит. Роско не станет её есть, он добрый.

— Папа шутит.

— Папа шутник? — сдержанно поинтересовался Дмитрий Сергеевич, Алёна после этих слов кинула на него затравленный взгляд. Допила чай, прежде чем ответить.

— У всех своё понятие о чувстве юмора, — сказала она.

Отец кивнул.

— Тебе, конечно, виднее.

— Митя!

Завтрак закончили в молчании. Дети торопились доесть, им не терпелось выйти на улицу, и Ваню тоже с собой позвали, кормить кроликов и ягнят. Тот несмело на них смотрел, потом на Алёну оглянулся.

— Ты со мной пойдёшь?

— Нет, я помогу убрать со стола. А ты иди. Только осторожнее, Ваня. И возьми Роско на улицу.

Она отпускала его, просто выйти из дома, с другими детьми, а сердце всё равно было не на месте. Но не держать же Ваньку за руку до того момента, пока они не вернутся в усадьбу?

Мальчик кивнул, осторожно спустился со стула, потом замер и оглянулся. Посмотрел на Нину Фёдоровну.

— Спасибо.

Алёна поневоле улыбнулась, не понимая, чем она-то гордится, а Нина Фёдоровна мальчику кивнула.

— На здоровье.

А Ваня стал смешно пятиться к выходу. А когда он вышел, Коля негромко хохотнул.

— Интересный мальчуган.

Родители молчали, он на них посмотрел и тоже замолк. А Дмитрий Сергеевич глянул сначала на сына, потом на младшую дочь.

— Поели? Подите прочь, за детьми присмотрите.

Коля сунул в рот последний кусок сыра и из-за стола поднялся, Ане кивнул. Они вместе из кухни вышли, и Алёна осталась наедине с родителями. Повисло молчание. Отец на стол облокотился, глянул на жену. У Алёны было чёткое ощущение, что лично с ней он говорить не хочет, но ему приходится. И поэтому она решила заговорить первой, признать:

— Мне некуда было больше идти. Простите.

— Алёна, чей это ребёнок?

Она разглядывала полупустые тарелки на столе, обдумывала. В итоге сказала:

— Мой.

Ведь её, правда? Паша доверил ей сына, ему это, наверняка, было сделать трудно. Он никому его не доверял, кроме Регины, а ей оставил. Значит, Ванька её. На какую-то частичку, но её.

— Мой ребёнок, — повторила она увереннее. — Я несу за него ответственность. Значит, мой.

— Тебя не об этом спросили.

Она сцепила руки под столом.

— Ваня — сын человека, которого я люблю.

— И где он, этот человек?

— В Москве. Ему пришлось уехать, у него… у нас некоторые неприятности. Он сейчас не может вернуться, а мы не могли остаться в Нижнем. Нам нужно было… где-то остановиться.

— И ты вспомнила о том, что у тебя есть родители.

Алёна сжала губы, чувствуя, как вся краска бросается ей в лицо. Но в душе всё равно поднялся протест.

— Я об этом никогда не забывала, иначе бы не приезжала. Это ты решил забыть, что у тебя дочь есть.

— Алёна, не говори так, — попросила Нина Фёдоровна, но муж остановил её жестом.

— Да нет, пусть говорит. Это ведь я её выгнал из дома в шестнадцать лет. Я всё правильно понимаю?

— Нет, папа, я ушла сама. Хочешь, чтобы я это вслух произнесла? Я ушла из дома. — Пришлось дыхание перевести, а щёки уже нещадно щипало. — Но только потому, что ты не стал бы меня слушать.

Отец сверлил её недовольным взглядом.

— Умная ты стала. И разговорчивая.

Алёна вздохнула.

— Наверное, я всегда такой была. Поэтому и ушла.

Дмитрий Сергеевич пальцем в стол ткнул.

— Сбежала.

Алёна отвернулась от него, пыталась в себе примерить возмущение. В конце концов, кивнула.

— Хорошо. Пусть будет так. Но это было давно. — И убеждённо проговорила: — Ты не можешь злиться на меня всю жизнь.

— Я не злюсь на тебя. Меня пугает то, что у тебя в голове происходит.

Алёна посмотрела на молчавшую мать. Видела по её лицу, что ей есть, что сказать, возможно, даже поспорить с мужем, но она молчала. Только дочь разглядывала. А Алёна, не смотря на то, что перед отцом и его категоричностью зачастую пасовала, никак не могла заставить себя молча всё выслушать. Отец заговорил с ней, на самом деле заговорил, пусть и с открытыми претензиями, можно сказать, что впервые за десять лет, и ей очень захотелось ему объяснить, хотя бы попытаться рассказать. Не о жизни и каких-то истинах, а просто о себе.

— Папа, я окончила школу, я поступила в институт. Я его окончила. Я стала журналистом. Неужели это так плохо? Что именно в моей жизни вызывает у тебя подозрения и недовольство?

— Хотя бы то, что ты прибежала сюда из города. И ты сама признаёшь, что прибежала прятаться. И хочешь меня уверить, что с твоей жизнью всё в порядке?

Она подбородок вверх задрала, хотелось казаться гордой и решительной, но перед родителями не получалось. Знала, что в их глазах она всё равно несмышлёный ребёнок.

— Нет, не всё в порядке, — пришлось Алёне признать. — Но… Паша вернётся, и всё будет хорошо.

— Ты вышла замуж? — осторожно спросила Нина Фёдоровна, а на мужа бросила предостерегающий взгляд. Тот всерьёз нахмурился, а на непутёвую дочь поглядывал исподлобья. Ответа ждал.

Алёне же пришлось качнуть головой. Отец же не удержался и хмыкнул.

— Но у тебя его ребёнок. То есть, вы вместе живёте.

Алёна зажмурилась на секунду.

— Папа, сейчас другое время.

— Это тебе Дуся объяснила?

Алёна в негодовании даже руками всплеснула.

— Нет, папа, жизнь! Ты сам родился не в восемнадцатом веке, поэтому давай не будем обсуждать моральную сторону вопроса. Если я и живу… с мужчиной, то только потому, что люблю его. Не все женятся на второй день знакомства. И ты не исключение.

Дмитрий Сергеевич откровенно цыкнул на неё, и даже ладонью по столу стукнул. Алёна хотела было возмутиться, но встретила взгляд матери, и тогда уже заметила у дверей Аню. Та смотрела на них с непониманием, даже удивлением. Видимо, таких речей в этом доме не случалось, по крайней мере, очень давно. Увидев сестру, Алёна примолкла, и даже руки на столе сложила, как ученица. А отец крякнул, на младшую дочь глянул.

— Что ты хочешь?

— Там Максим приехал.

— Пусть подождёт, выйду скоро.

Аня тут же выскочила за дверь. Алёна проводила её взглядом. Потом печально качнула головой.

— Даже если бы я осталась, я бы не стала такой. И ты бы всё равно был мной недоволен.

— Не говори так. — Мама из-за стола поднялась, обошла его, а к Алёне наклонилась. Поцеловала в макушку.

— У каждого из нас свои недостатки. И свои мечты. — Алёна осмелилась посмотреть на отца. — Ты хотел вот этого, — она обвела руками деревенскую кухню, — и привёз сюда семью. А я хотела чего-то большего для себя. И ты меня в этом винишь?

— Алёна! — голос матери был возмущённым, а Алёна из-за стола поднялась и из кухни вышла. Только переступив порог, поняла, что делать этого не должна была. Возможно, это был единственный, а и то и последний шанс, поговорить с отцом. А она снова всё испортила. А всё потому, что начинает злиться каждый раз, когда её пытаются обвинить в предательстве. А ведь отец расценивает её отъезд… бегство, именно как предательство.

Выскочив на крыльцо, натолкнулась на старшего брата. Максим её поймал, знакомо вскинул брови, притворяясь удивлённым.

— Посмотрите, кто вернулся. Блудная дочка.

— Ты ещё поиздевайся! — не выдержала Алёна. Обожгла брата взглядом, но почти тут же выдохнула, а Максима обняла. — Очень рада тебя видеть. — Отодвинулась, пригляделась к нему. — Слушай, чем тебя жена кормит?

Максим усмехнулся, потёр гладкую, румяную щёку. Щёки, кстати, у него румяные с детства были. И Алёна была уверена, что щетина на них вовсе не растёт. Максиму почти тридцать, он отец двоих детей, а физиономия по-мальчишески задорная и гладкая. Только в плечах за эти годы раздался, да животиком обзавёлся, что намекало на сытую семейную жизнь.

— Чем надо, тем и кормит. Знаешь, как готовит?

— Правда? — Алёну что-то вдруг царапнуло, прямо за душу. — Молодец она у тебя.

Он кивнул.

— Молодец.

— Максим. — Отец появился у них за спинами, хмуро глянул, снова сквозь Алёну. — Хватит языком чесать, пойдём. Ты карбюратор привёз?

Максим кивнул, и Алёне пришлось его отпустить. С крыльца спустилась, обернулась на отца и брата, но те уже спешили через двор к открытому амбару. А она прошла и села на лавку у стола. Детские голоса слышались неподалёку, Алёна даже Ваню смогла увидеть, и успокоилась. А к ней Аня подошла. Присела рядом, но молчала. Алёна посмотрела на неё. Аня была на три года младше, и, если честно, совсем на неё не похожа. Даже внешне. Русая, кареглазая, со спокойным характером. Иначе как объяснить её послушание? Алёна вот такой не была, ей всегда хотелось спорить и чего-то добиваться. Когда-то она хотела другой жизни, потом диплом журналиста, интересной работы. Сейчас вот хочет Павла Кострова. Вечное стремление к чему-то, которое, кстати, порой приносило разочарования.

— Папа будет злиться на тебя, — сказала Аня, наконец.

— Пусть злится на себя, — ответила Алёна. И с горьким смешком добавила: — Я вся в него.

Аня странно посмотрела на неё.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что это так. Даже мама это понимает. Но он слишком упрям, чтобы это признать. А я вся в него. Если чего-то хочу, готова совершать глупости. Но я всё равно поступлю по-своему. Не могу по-другому.

К ней подошёл Роско, обнюхал её колени, а Алёна взяла его за уши и притянула ближе к себе. Принялась чесать мощный загривок. Пёс, кажется, расслабился, потому что сел у её ног и закрыл глаза.

— Большая собака, — сказала Аня, наблюдая за её действиями.

— Да, — согласилась Алёна. — Но он хороший, главное помнить, что он всегда охраняет Ваню. Да, Роско?

Пёс приоткрыл один глаз, посмотрел на неё. Алёна же ему улыбнулась и пообещала:

— Папа скоро вернётся.

Роско вздохнул совсем, как человек. А Алёна снова на сестру посмотрела.

— Расскажи мне о себе. Как ты живёшь? У тебя парень есть?

— Какой парень? Папа такого не признаёт.

— Ах, ну да. Только замуж.

Аня всё-таки улыбнулась.

— На самом деле, это правильнее. Ты так не считаешь?

— Не знаю.

— А ты? Разве ты не собираешься выйти замуж? Я слышала… что ты говорила родителям. Про мужчину.

— Всё сложно, Ань. И если бы папа меня сейчас слышал, наверняка, поставил бы на мне жирный крест, но… мне сейчас совершенно всё равно — женится ли он на мне когда-нибудь. Для начала пусть вернётся. Это всё, чего я хочу. — Ещё Роско погладила. — Это всё, чего мы хотим.

— А он вернётся?

Алёна сглотнула.

— Вернётся. За сыном… он отовсюду вернётся.

— Алёна! — Ваня увидел её, вскинул руки и заулыбался. Потом к ней побежал. Алёна его поймала, перетащила через бок Роско и усадила к себе на колени. В лицо ребёнка заглянула.

— Что ты делал, что такой довольный?

— Там кролики, и мы их кормили! А ещё курочки и маленькие овечки!

— Как здорово. Ты их кормил?

— Да, мне Кристина давала хлеб и морковку.

Алёна прижалась щекой к его волосам.

— Моё сокровище.

Если не принимать во внимание, что отец старался с ней больше с глазу на глаз не оставаться, то всё было спокойно. В доме, в большой семье, особо много времени на то, чтобы предаваться тяжёлым раздумьям, не было. Все в доме были заняты своим делом, даже дети. Они кормили животных, помогали в огороде, Нина Фёдоровна занималась домом, и Алёна взялась ей помогать. Такую ораву следовало кормить, стирки было вдоволь, уборки. Алёна и забыла, каково это, заботиться о большой семье, когда ты лишена некоторых благ цивилизации, к которым привыкла и уже не замечаешь их, живя в городе. Здесь не было горячей воды, её нагревали специальным водоподогревателем, и стиральных машин-автоматов здесь не было. Бельё крутилось в старой советской машинке, а потом отжималось между валиков. Полы мылись вручную, скоблились щётками, домотканые половики вытрясались на улице и жарились на солнце, вместе с подушками, одеялами и зимней одеждой. И всё это между приготовлением завтраков, обедов и ужинов. Если честно, через три дня жизни в родительском доме, Алёна чувствовала себя так, словно её выжали, как лимон. Рыбников всегда прикрикивал на своих сотрудников, и на неё в том числе, обвинял их в разгильдяйстве и лени, заставлял поторапливаться и поворачиваться, и даже не особо следуя наставлениям начальника, Алёна время от времени чувствовала усталость. А вот сейчас понимала, что просто забыла каково это — уставать и крутиться, как белка в колесе. А её мама так жила, долгие годы.

— Как ты справляешься? — спросила Алёна в какой-то момент.

— Мне девочки помогают. Просто сейчас ты приехала, и они занимаются другими делами.

— Всё равно. Мама, ты должна себя беречь.

Нина Фёдоровна рассмеялась.

— Я берегу. Просто, когда то, что ты делаешь, в удовольствие, то усталости не замечаешь.

— Конечно, — проворчала Алёна, — шестеро детей в доме.

— Слышал бы тебя сейчас Коля. Нашла ребёнка.

— Ты права. Два мужика в доме. Их нужно кормить, их нужно обстирывать. Ещё и по голове гладить, мол, всё они делают правильно.

Нина Фёдоровна развешивала бельё на верёвке, дочь слушала и посмеивалась.

— Когда ты говоришь это, я прямо слышу Дусю.

— Дуся тут не причём. Просто я не хочу, чтобы ты уставала.

— Я не устаю, я привычная.

— Надо купить стиральную машину. Ну, правда. Это не такая уж и роскошь. Она выстирает, отожмёт, высушит.

— Даже высушит?

— Можно купить с сушкой. — Алёна зажала прищепкой край простыни. — Я подарю тебе на день рождения. И мне всё равно, что скажет папа.

— Ох, как бойко у тебя получается. «Мне всё равно, что скажет папа!».

— Да, всё равно, — храбрясь, проговорила Алёна.

— Ты со своим мужем так будешь разговаривать.

Внутри всё опустилось. Алёна губы облизала.

— С ним так не поговоришь.

Нина Фёдоровна кинула на неё быстрый взгляд.

— Мне становится всё любопытнее. — Алёна помолчала, и ей пришлось задать очередной вопрос. — Не хочешь рассказать, что у вас произошло?

Стираного белья оставался ещё целый таз, и Алёна наклонилась к нему. Встряхнула наволочку, прежде чем повесить.

— Это сложно объяснить. Но он приедет за нами, как только сможет.

— Отец твой говорит, что это не к добру.

— У папы всё не к добру.

— Знаешь, я склонна с ним согласиться. Хотя, признаюсь, иногда он перебарщивает с беспокойствами. Особенно на твой счёт.

— Он считает, что я пропащая.

— Алёна, он беспокоится.

— Он бы беспокоился, когда тащил нас сюда! В голод и холод.

Нина Фёдоровна недовольно поджала губы.

— Не говори так.

Алёна загородилась от матери развешанной простынёй, закрыла глаза и вздохнула. После чего признала свою вину.

— Ты права, я не должна так говорить. И знаю, что я несправедлива. Просто…

— Ты не можешь забыть.

Алёна отвернулась от неё.

— Это не значит, что я виню его… или тебя. Я просто не понимаю, почему он настолько категоричен. Все ошибаются. Даже из благих побуждений. Я тоже ошиблась. Мама, мне было шестнадцать лет, и я просто боялась… застрять здесь боялась. Что в моей жизни ничего не случится. Ничего достойного и интересного.

— И что? Ты довольна своей жизнью?

Алёна присела на скамейку. Прищепку между пальцев крутила. Всерьёз раздумывала.

— Наверное, да. Ещё совсем недавно я бы сказала, что мне мало. Снова мало. Что я хочу этого, и того хочу. Но я никогда не хотела денег, мам. Я хотела чего-то, что меня изнутри заполнит. Мне казалось, что это работа. Карьера, что-то безумно интересное. Оказалось, что нужно мне совсем другое. Но у меня это есть, появилось, и значит, всё не напрасно. Значит, уехала я отсюда не напрасно. — Алёна слёзы вытерла. Дурная привычка у неё завелась в последнюю неделю — реветь.

— Может, попробуешь сказать это отцу?

Алёна печально усмехнулась.

— Вряд ли его это заинтересует. Отсутствие штампа в моём паспорте является неоспоримым доказательством моего морального падения и очередной совершённой ошибки. А я тебе, мама, скажу больше: у меня даже паспорта сейчас нет. Я человек без всяких прав.

— Не говори ерунды.

— Не буду. — Алёна поднялась, натянула на верёвке край последнего пододеяльника. На мать посмотрела. — Ты научишь меня щи варить? Паша явно этому обрадуется.

Нина Фёдоровна улыбнулась.

— Научу.

Ваня по отцу скучал, сильно. Но заговаривал о нём в основном перед сном. Днём он был занят, носился с детьми по участку, стараясь не отставать от более старших и знающих. Интересного вокруг было много, его брали с собой кормить животных, брали с собой в огород и даже объясняли, что можно есть, а что лучше пока не трогать. Дети ели малину прямо с куста, смородину, грызли морковку и огурцы прямо с грядки. Для деревенских всё это было привычно, а вот для Ваньки, столичного ребёнка, в новинку и приводило в восторг. Ваня время от времени прибегал к Алёне, и, сбиваясь и тараторя, рассказывал той, о чём он только что узнал или что видел. Ванька пачкался, барахтался в сене, а пару раз даже засыпал на сене, в обнимку с Роско. И только перед сном, когда Алёна рассказывала ему сказку, стараясь не нарушать традицию, вспоминал об отце, принимался выспрашивать, когда тот к ним приедет, и даже расплакался однажды. Алёне было безумно его жаль, и Роско жаль, да и себя тоже, но мальчика она старалась успокоить, и обещала… обещала что-то абстрактное. Она сама ничего не знала. Лишь однажды позвонила Дусе, но у той новостей особых не было. Пересказала то, что слышала каждый день из новостей, сообщила, что Регина информацией её тоже не порадовала, потом поинтересовалась, как у них дела. В общем, успокоения после этого разговора Алёна никакого не почувствовала, и Ваню её порадовать было нечем. Им по-прежнему оставалось только ждать.

Но больше всего волновал Роско. Прошло несколько дней, а он отказывался есть. Ходил за Ваней, следил за ним цепким взглядом, почти не спал. Пёс откровенно тосковал. На ночь забирался под кровать, на которой спали Алёна с Ваней. Весь не помещался, из-под кровати торчала то задняя часть, то печальная морда. Коля за ним присматривал, Алёна даже видела пару раз, как уговаривает поесть и подкладывает Роско лучшие кусочки. Собакам, живущим здесь, сырое мясо было не положено, а вот для Роско Коля лакомство находил. Но Роско и им не соблазнялся, хотя обычно от мяса не отказывался никогда. Но то из рук хозяина. Вот и сегодня есть не стал, а Алёна опасалась, что и не пьёт, за этим уследить никак не получалось. Об этом и думала. Лежала, слушала, как Ваня сопит, уткнувшись носом в её руку, а за окном темно. Хотя, часы показывали всего одиннадцать часов. По деревенским меркам глубокая ночь. В доме тихо, но Алёна знала, что Коля смылся через окно ещё час назад и вряд ли вернётся до утра. А под кроватью очень тихо лежал Роско, и только изредка вздыхал. Кажется, он даже не спал в последние дни. Как только Алёна обращала к нему свой взгляд, пёс тут же глаза открывал и смотрел на неё с ожиданием.

Долго лежала, слушала. Детское дыхание, вздохи собаки. Потом с кровати свесилась, на Роско посмотрела. Он лежал, устроив тяжёлую голову на скрещенных лапах, а как только Алёна к нему наклонилась, глаза открыл. А она его погладила.

— Роско, — шёпотом позвала Алёна. У него уши шевельнулись, но головы пёс не поднял и не повернул. Алёна ещё его погладила. — Ты должен есть, слышишь? Так нельзя. — На глаза снова слёзы навернулись, а горло перехватило спазмом. Пришлось сглотнуть. — Мы все его ждём, и он вернётся. Но что тогда я ему скажу? Что не уследила за тобой? А ты сам? Ты должен Ваню охранять, ты за него отвечаешь… А ты не ешь и не спишь. — И повторила: — Так нельзя.

Пёс не шевельнулся, глаза закрыл, а Алёна, после секундного раздумья вернулась на свою подушку. Вот что делать с этим упрямцем?

Зато утром её Коля порадовал. Подошёл и показал пустую миску. Алёна ахнула.

— Поел?

Коля с довольным видом кивнул.

— И миску вылизал. — Он подошедшего Роско по загривку похлопал. Тот никак не отреагировал, Алёна давно поняла, что если Роско против, он никого к себе не подпустит, если настроен благосклонно, то от чужих похвалу или ласку воспримет ровно, никак не реагируя. Но у ног Алёны сейчас сел, правда, смотрел в ту сторону, где Ваня с Петей играли. Алёна собаку тоже похвалила, потом погладила.

— Ты молодец. — Потом чуть наклонилась к нему, понюхала. От собаки начало пахнуть псиной, как от любой деревенской дворняги. Пришлось успокоить и себя, и Роско. — Ничего, домой вернёмся, папа тебя с лавандовым шампунем намоет. Будешь чистым и душистым. Да?

Роско смотрел в другую сторону, но Алёна заметила, что хвостом пару раз дёрнул. Можно вздохнуть с облегчением. А вот Коля откровенно ухмыльнулся.

— Лавандовый шампунь?

Алёна легко от брата отмахнулась.

— Ты ничего не понимаешь.

Самое трудное в жизни — это ждать. Кто угодно подтвердит. Особенно, если не знаешь, чего ждать. День проходил за днём, они сложились в неделю, начали другую, и пугало то, что перейдут и в третью. А Алёна сделать с этим ничего не сможет. С Региной по телефону пришлось пообщаться только раз, и этот разговор оставил на душе неприятный осадок. Не тем, что Регина Родионовна сказала что-то не то или обвинила Алёну в неправильном поступке и неадекватной, слишком острой реакции. Напротив, Регина порадовалась тому, что Алёна схватила Ваньку в охапку и увезла подальше. Это как раз и напугало. И трудно было предположить, сколько это осадное положение может продлиться.

— Они его арестовали? — спросила Алёна, замирая от ужаса.

— Они его задержали. Ограничили всяческие контакты с миром, проверяют… копаются в наших активах. — Регина не сдержала тягостного вздоха. — Это неприятно. Я даже не думала, что будет настолько неприятно.

— А… эта Ирина?

— Воевать с ней приходится мне. Но Ваню ищут, правда, неофициально. Подать заявление о пропаже ребёнка она не может. Хоть в этом нам повезло. Но, возможно, она наняла частную структуру. Такое возможно.

— У неё есть на это деньги?

— У неё нет. Но есть у других. Этим Вадим занимается. Как Ваня?

Алёна машинально нашла мальчика взглядом. Ваня с Петей наблюдали, как Коля с Максимом обстругивают доски, подбирали самые длинные стружки, и друг другу ими хвалились.

— Хорошо, — сказала Алёна. — Бегает, играет. Здесь детей много. Только по Паше скучает сильно.

— Передай своим родителям, что мы им очень благодарны. За помощь и поддержку в трудной для нас ситуации.

Прозвучало весьма официально, и Алёна знала, что Регина говорит это со всей серьёзностью, наверное, в последние недели все эти слова и тон, набили у неё на языке оскомину, и по-другому уже не получалось, только формально и отстранённо. Да и её родителям вряд ли нужны благодарности, Алёна сомневалась, что они хорошо помнят, кто такая Регина Ковалец. Но пообещала, конечно же, пообещала. А перед тем, как закончить разговор, не удержалась и спросила:

— Регина Родионовна… его ведь отпустят?

Повисла пауза, и Алёна успела пожалеть о своём вопросе. Вот не спросила бы, и можно было и дальше тешить себя надеждой, а теперь…

От беспокойства, что её съедало, напросилась с Максимом в город. Поближе к свежей прессе, телевидению и интернету. Хотя бы, узнать, что люди говорят. Как протекает скандал.

— Ты останешься с Роско, — мягко сказала она Ване. Он смотрел на неё с беспокойством, поэтому Алёна притянула его к себе и поцеловала. — Я вернусь через несколько часов. Привезу ирисок.

— А Роско?

— А Роско печенья. Он же его любит, ты знаешь.

— Которое, как косточка. Папа такое ему покупает.

Алёна ответственно кивнула.

— Я помню. — Пригладила Ване отросшие на макушке волосы. И снова пообещала: — Я вернусь быстро, не переживай.

Он отпустил её, но нехотя. И поэтому Алёна долго махала Ване и Роско рукой из кабины «Газели». Рядом сидела Аня, собравшаяся в город за покупками по списку, составленному матерью, а за рулём Максим, который что-то бубнил про то, что не нанимался возить девчонок по магазинам.

— Ты так с женой разговаривать будешь, — не выдержала в какой-то момент Алёна. — И мы тебя с собой в магазин не приглашаем, иди за своим насосом.

Старший брат головой качнул.

— Какая ты стала разговорчивая. Тебя муж-то не выдержит.

— Выдержит. — Алёна послала ему в ответ язвительную улыбку. — У него нервы, как канаты. В отличие от некоторых. Мнительных.

Аня рядом с ней постаралась спрятать улыбку. Потом сказала:

— Ты всё-таки хочешь выйти замуж.

— Конечно, хочу. В своё время.

— Нюху тоже надо замуж выдавать, — сказал Максим. — У меня жена в этом возрасте второго родила.

Алёна заметила, что сестра насупилась, понятно, что расстроилась от этого замечания, и встала на её защиту.

— Вот тебя спросить забыли, кому когда жениться и детей рожать. Смотри, давай, на дорогу. — Алёна взяла сестру под руку. — И было бы за кого выходить в этой глуши. Ты да Колька, вот и все мужики. А вот лично нам от этого ничуть не легче.

— Тебе-то без сомнения.

Алёна на брата гневно взглянула, а тот рассмеялся, явно довольный собой. И чтобы как-то его язвительность сгладить, сестре сказала:

— Ничего, вот Паша вернётся, я тебя в город заберу. Мы к Дусе съездим вместе, устроим девичник.

— Ага, — хмыкнул Максим, — так её отец и отпустил.

— Макс, мы обе совершеннолетние.

— Да, да. Мы ещё на твоего жениха посмотрим, когда явится.

Алёна только головой качнула.

— Какой же ты бываешь ехидный. Под отца подстраиваешься?

Максим покосился на неё.

— Ты заноза мелкая.

— А ты большая. Ты нас у торгового центра высадишь?

— Какого торгового центра? Это же не Нижний. — Брат сокрушённо качнул головой. — Ты от жизни вообще отстала.

— Мы едем на оптовую базу, — сказала Аня. — Мы всегда там закупаемся.

Алёна только сокрушённо качнула головой.

— С вами каши не сваришь.

Но самое главное — это информация. Неподалёку от того места, где они остановились, Алёна купила несколько журналов и газет, и пока ждала возвращения брата, читала и одновременно кипела от негодования. Писали об аресте Павла, писали о Кострове-старшем и его деятельности, экономическое издание рассуждало о последствиях и уровне коррупции. А на страницах «жёлтого» издания опубликовали интервью Ирины. Правда, ничего нового в нём Алёна не обнаружила, кроме фотографий из усадьбы, точнее, от ворот, через которые Ирина пыталась перелезть. От Регины Алёна знала, что на территорию её вместе с адвокатом и представителем органов опеки всё же допустили, но съёмку вести, понятное дело, не разрешили. И теперь Ирина взывала к общественности и просила помочь ей найти сына. А Алёна, не смотря на внутреннюю борьбу, прислушалась к себе, и поняла, что больше напугана этой перспективой, чем чувствует хоть какую-то вину за содеянное. А ещё пугала неизвестность. Что будет, если Павла не отпустят? Если не получится разобраться и всё уладить, как он её успокаивал? Что будет, Регина приедет и заберёт мальчика? А что тогда делать ей?

— Всё в порядке? — Аня подошла к ней, поставила сумку с покупками на скамейку рядом с Алёной. — Та выглядишь расстроенной.

— Есть от чего расстроиться, — созналась Алёна. Поднялась, а все газеты выбросила в мусорную корзину неподалёку. На сестру взглянула. — Всё необходимое купила? Теперь пойдём, порадуем чем-нибудь себя. Да и Ваню нужно приодеть. Кроссовки вдрызг разбил.

А в деревне было тихо, особенно вечерами. И именно вечерами тревожные мысли и одолевали. В доме принято было ложиться не позже десяти, становилось тихо и темно, в том числе и на улице, даже собаки не лаяли. В деревне всего пара десятков домов, и преимущественно проживали пенсионеры. Они тоже ночами не бодрствовали и электричество понапрасну не жгли. И когда Алёна, уложив Ваню спать, выходила на улицу, никого кроме сверчков слышно не было. Она садилась на бревно за домом, куталась в кофту матери, и именно в эти моменты хотелось выть и устроить истерику. При Ване было нельзя, и при родителях нельзя, и днём приходилось сдерживать себя, отвлекать чем-то, наверное, поэтому с таким воодушевлением помогала матери по дому. Даже щи варить научилась, и чрезвычайно гордилась собой. А вечером, оставшись наедине со своими мыслями, опять же ревела. Кому она их варить собирается?

Днём иногда забирала Ваню и Роско, и они шли гулять. По полям, поднимались на опушку леса, спускались к реке и даже доходили до цепочки маленьких озёр, прозванных кем-то в незапамятные времена Светлыми. А это было далеко, от деревни километров семь, а они проходили их, а домой возвращались усталыми, но довольными. Долгие прогулки выматывали, и физически и морально. Кажется, даже Роско уставал. Он эти километры зачастую удваивал, носясь по полям взад-вперёд, сбрасывая адреналин и энергию.

В один из вечеров к ней отец подсел. Алёна была уверена, что все уже спят, а он бесшумно подошёл и присел, можно сказать, что рядом. Тоже в темнеющий горизонт всмотрелся.

— Что тебе не спится? — хмуро поинтересовался он.

Алёна плечами пожала, натянула на плечи кофту.

— Никак не привыкну.

— В городе под утро ложатся?

Алёна расслышала в его голосе намёк на издёвку, и голову повернула.

— Папа, ты прекрасно знаешь всё про город. Ты там половину жизни прожил.

— Это была первая половина. И не самая лучшая.

— Ах, вот оно что. — Алёна усмехнулась и покивала.

— Мать говорит, ты ревёшь.

Алёна отвернулась от него. После короткой паузы созналась:

— Иногда реву. Мы здесь уже десять дней. Ванька пока вопросы не задаёт, но скоро начнёт. Он ребёнок. А вот вы с мамой уже начали. Время идёт, а ничего не происходит.

— А чего ты ждёшь?

— Что Паша приедет! Всё остальное со временем, я уверена, решится.

— Уверенность — это хорошо.

Алёна на отца посмотрела.

— Ты опять недоволен мною?

— А чем мне быть довольным? Ты сидишь здесь, льёшь слёзы. А тот, из-за кого льёшь, в тюрьме сидит.

Алёна помолчала, потом кашлянула.

— Откуда ты знаешь?

— Алёна, я не наивный деревенский простак. И читать умею, и выводы делать.

— Понятно. Макс или Аня?

— А тебе не всё равно?

И, правда, было всё равно. Дмитрий Сергеевич тем временем недовольно хмыкнул.

— Я Кострова помню, он в девяностых как раз в депутаты подался.

— А я не помню. И мне всё равно. Я знаю одно: они всеми силами пытаются Пашу к делам отца притянуть. Чтобы он ответил и возместил. Разве это честно?

— Там не бывает честно или нечестно. Там бывает выгода.

— Выгода везде есть, даже здесь.

— Серьёзно?

— Да. Главное, с какой стороны посмотреть.

— Ты это Нюсе рассказываешь?

— Её зовут Аня, папа. И она терпеть не может, когда её называют Нюсей или Нютой. Ты знаешь об этом?

Дмитрий Сергеевич крякнул и отвернулся от неё. А Алёна печально улыбнулась.

— Извини, но я считала и считаю, что ты не хочешь слышать ничего, что тебе не нравится.

— Ты сейчас про себя?

— Не только. Папа, ей двадцать три года, что она видела? Макс и тот над ней смеётся. А за кого ей замуж выходить? Тут кроме деда Андрея ни одного холостяка на пять километров вокруг, по крайней мере, подходящего. А дальше ты её не пускаешь! Она и так боится тебе слово сказать поперёк. Да и не умеет. Я, конечно, понимаю, что ты её любишь, наверняка больше, чем меня, идиотку строптивую, но, папа, нельзя держать её на привязи вечно.

Отец нехорошо усмехнулся.

— И что ты предлагаешь? Отдать её на перевоспитание твоей тётке?

— Аню уже не перевоспитаешь, не волнуйся. Но дай ей шанс… просто посмотреть на мир. Если она захочет, она вернётся и никуда больше не уедет. Но у неё должен быть выбор. Как у меня и как у тебя. Иначе просто нечестно.

— Ты мне о честности говоришь? Ты хоть раз честно спросила у матери, что она пережила, когда нашла твою записку? Или та же Нютка?

Алёна сглотнула, отвернулась от него, а ногтями вцепилась в сырую древесину.

— Ты бы меня не отпустил, — проговорила она глухо.

— Это не значит, что нужно было сбегать из дома. Это позор, дочь.

Она руками всплеснула.

— Может быть. Но кто его, кроме нас, заметил? И я тысячу раз просила прощения. Но ты не дал мне ни единого шанса! Но, наверное, именно это было честно. По-твоему. И я, на самом деле, чувствую вину. Но куда больше перед мамой и перед Аней. Потому что из-за меня ты ужесточил контроль, и у неё не осталось не единого шанса.

— Шанса сбежать?

— Хотя бы что-то сказать в свою защиту.

— Ей не от кого защищаться. Она, слава богу, в мать пошла, а не в тебя.

— Ты путаешь, папа. Не в меня, а в тебя.

Дмитрий Сергеевич остановил на Алёне пристальный взгляд, после чего неожиданно хмыкнул.

— Что ж, может ты и права. А ты?

— Что?

— Всем довольна?

— Нет, конечно. Я же не сумасшедшая, чтобы быть всем довольной. Да и не бывает ничего гладко. Ты сам прекрасно знаешь. Но это моя жизнь, и большинство решений я принимала сама. Именно этого я хотела, а не развлечений и свободной жизни, как ты думаешь. Я несу ответственность за каждое своё решение. Даже за то, что я сейчас нахожусь здесь. — Алёна дыхание перевела и тише добавила: — Несмотря ни на что, мне есть куда возвращаться. И я это ценю. Ты меня не выгнал.

— Куда я тебя выгоню, с ребёнком?

Алёна улыбнулась сквозь слёзы, кивнула.

После Алёна долго обдумывала их разговор. Да, он не закончился объятиями и обоюдными просьбами о прощении, отец в какой-то момент просто поднялся и посоветовал ей идти спать. Но Алёна всё равно чувствовала облегчение, это был первый их разговор за десять лет. Без споров, криков и обид. Уж какие выводы для себя сделал отец, Алёне остаётся лишь догадываться, она отлично знала, насколько он упрям бывает и непримирим, но почему-то она была уверена, что пусть маленький, но шаг к примирению сделан.

Павел появился неожиданно. Это было подобно грому, тому самому, среди ясного неба. Когда человек вздрагивает от неожиданности и замирает. Замирает в растерянности, не зная, что делать. Алёна две недели его ждала. Изо дня в день, просыпалась утром и говорила себе: сегодня он вернётся. А вечером, перед сном, чтобы как-то справиться с разочарованием, успокаивала: не сегодня, так завтра обязательно. Но время шло, к ожиданию привыкалось, с ним приходилось жить, как-то смиряться с ним, и поэтому когда оно закончилось, в одну минуту, на Алёну обрушилось непонимание. Вот только что она занималась своими делами, нарезала зелень, мама сушила её в огромных количествах, чтобы использовать зимой, а сейчас только смотрит на остановившийся за оградой автомобиль, на Павла, который вышел из машины и теперь идёт к ней. А у неё пустота в душе, будто воздушный шарик, наполненный тягостным ожиданием и тревогой сдулся, а что придёт на смену, пока не ясно. Загадывать страшно. И поэтому Алёне понадобилась целая минута, она руки опустила и просто смотрела на него. Потом задохнулась, и в тот же момент всё стало хорошо.

— Паша.

Из-за стола вскочила, укроп попадал на землю, нож, кажется, тоже, но это было совсем неважно. Кинулась к Кострову, даже не заметив его улыбки и призывно раскинутых рук. Алёна подбежала и повисла у него на шее. Павел немного покачнулся, но обнял её в ответ.

— Паша, Паша…

— Хватит уже повторять моё имя, я чувствую себя неловко. — Он посмеивался над ней, но вся его насмешка выливалась только в слова. Сам Павел её обнял, потёрся колючей щекой, и даже застонал негромко. После чего сказал: — Солнышко, от тебя укропом пахнет.

Алёна быстро вытерла слёзы, потом принялась руки отряхивать, и снова в Павла вцепилась. Поцеловала и тут же отстранилась, принялась всматриваться в его лицо.

— Тебя отпустили? Совсем? Что они делали? Как нога, болит?

Костров откровенно закатил глаза, за плечи Алёну обнял. И попросил:

— Не тараторь. И я же не в застенках НКВД был, Алён. Что, по-твоему, они могли со мной делать?

— Не знаю, — в тревоге проговорила она. Потом прижалась к нему, руками обхватила. — Как же мы по тебе скучали!

— Где Ванька?

Алёна в растерянности закрутилась на месте.

— Где… На огороде, с детьми. Я позову его. — Но прежде чем бежать за ребёнком, обернулась, услышав жалобный скулёж. Роско нёсся через двор, то ли лаял, то ли скулил, налетел на Павла, тому пришлось даже отступить под таким натиском, а пёс принялся скакать рядом. Павел рассмеялся, а когда Роско поднялся на задние лапы, прижал его к себе.

— Моя собака, здоровяк мой. — Павел его гладил, теребил, даже за уши потянул, а Роско всё норовил его лизнуть в нос. Прыгал, как щенок, поскуливал и крутил хвостом. Павел на корточки присел, обнял собаку за шею.

— Соскучился? И я по тебе соскучился, парень.

Алёна всё смотрела на них, а сама пятилась по направлению к тропинке, что вела за дом. А когда всё же повернулась, заметила на крыльце отца. Они на мгновение встретились взглядами, но она тут же побежала по тропинке.

Ванька с детьми дёргал морковь. Если для кого-то это и было работой, то только не для детей. Они тянули за ботву, падали назад, смеялись и спорили, кто вытянет самую большую. А Алёна прибежала и каким-то не своим голосом закричала:

— Ваня, Ваня! Иди быстрее! Папа приехал.

Ванька замер в первый момент, бросил морковку с ботвой на землю и вытаращил глаза.

— Папа? Папа приехал!

Он мимо Алёны промчался так, что только пятки засверкали. А она только улыбаться могла, и то устало, бурные эмоции её оставили, хотелось просто сесть и поплакать, на этот раз от облегчения.

Когда во двор вернулась, захотелось шаг сбавить. Павел разговаривал с её отцом, отвлёкся, только когда сына увидел. Лицо озарила улыбка, он Ваньку практически на лету подхватил и к себе прижал. Поцеловал в щёку, а мальчик его за шею обнял.

— Папа, наконец ты приехал! Мы тебя ждём, ждём!

— Правда? — Павел ещё его поцеловал, на руках подкинул. — Это хорошо, что ждёте. Я торопился к вам. А ты как, хулиганил без меня?

— Нет! Я хорошо себя вёл. — Ваня на руках у отца крутнулся. — Деда Митя, скажи, что я хорошо себя вёл.

— Хорошо, хорошо. Помогал вовсю.

— Ну, ты просто молодец.

Алёна как раз подошла, на отца взглянула, а тот ей сказал:

— Матери передай, что я на пасеку уехал. К ужину буду.

Она кивнула. А когда отец отошёл, сделала ещё шаг, прижалась щекой к плечу Павла. И пока Ванька, захлёбываясь от восторга, пересказывал отцу новости, он Алёне шепнул:

— Не реви. Всё хорошо.

Она кивнула и осторожно вытерла слёзы.

Павел же отошёл и поставил сына ногами на скамейку, отступил на шаг. Ухмыльнулся.

— Господи, видела бы тебя Регина.

Ванька утёр нос тыльной стороной грязной ладошки, снова к отцу потянулся.

— Папа, тут так интересно. Мы дёргаем морковку. Знаешь, какая она большая бывает? — Ванька в ажиотаже раскинул руки. — Вот такая!

— Да что ты? А щёки у тебя такие тоже с морковки?

Алёна улыбнулась.

— С парного молока.

— И стриженный под машинку. — Павел откровенно рассмеялся. — Ребёнок, мой ли ты? — Взял снова сына руки и с ним сел. А Алёна Ваню по коротким волосам погладила.

— Он так оброс. Мама всех мальчишек стригла, и его заодно.

Ваня показал как.

— Вот так, папа, вжик — и всё. Быстро.

Павел кивнул.

— Да, вжик — и всё, и у Регины инфаркт.

— Ничего, быстро отрастут, — сказала Алёна. Заметила маму, да и Павел поспешил подняться. Руку женщине, что приглядывалась к нему с интересом и ожиданием, протянул.

— Здравствуйте. Я Павел.

— Здравствуйте, давно вас ждали. Я Нина Фёдоровна. — Она ещё окинула Павла изучающим взглядом, потом к Ване руку протянула. — Пойдём умываться, Аня воду нагрела. А потом цыплят кормить пойдёшь?

Ваня моргнул, явно разрываясь. На отца посмотрел.

— Папа, можно я пойду цыплят кормить? Я так люблю их кормить!

— Иди, конечно.

— А ты не уедешь? — бдительно поинтересовался мальчик.

Павел головой покачал.

А Нина Фёдоровна кинула на дочь долгий взгляд.

— И ты не стой, там ещё суп горячий, покорми.

— Сейчас, мама.

Дождалась, пока мама отведёт ребёнка на достаточное расстояние, и тогда уже сделала шаг, и Павел её обнял. Уткнулся лицом ей в грудь, руками обхватил, а Алёна наклонилась к нему. Прижалась губами к его макушке.

— Паша, я так переживала.

Он её погладил.

— Но я же здесь.

— Всё хорошо?

Он с ответом помедлил, после чего кивнул.

— Всё нормально.

Алёна положила ладони на его щёки, и в этот момент ей было всё равно, что он скажет, вспомнив о своих шрамах. Она наклонилась к нему и приняла долгожданный поцелуй. Опустилась на его здоровое колено и за шею обняла.

— Ты быстро нас нашёл?

— Поплутал немного по лесам и полям. Но нас с тобой этим разве напугаешь?

Она улыбнулась.

— Без охраны?

— Вряд ли твой батя обрадовался бы команде с оружием.

— Это точно.

— Вадим нас в райцентре ждёт.

— Когда?

— Сколько надо, столько и будет ждать. Лучше скажи мне: как дела?

Алёна задумалась, после чего кивнула.

— Наверное, хорошо. Мы даже с отцом поговорили. По крайней мере, попытались. Мне кажется, прогресс есть.

— Это замечательная новость.

Роско снова сунулся к ним, зажмурился, чувствуя руку хозяина. А Павел его по боку похлопал.

— Чем ты их кормила? Ты посмотри, какие бока.

— Всё тем же, Паша. Парное молоко, парное мясо. Мой младший брат просто голову потерял от Роско. Я его ругала, а он всё кусочки послаще ему таскал.

Павел головой качнул, а псу сказал:

— Тебя ждёт диета, приятель.

— Он и так первые дни отказывался есть, так что, не ругай его. Он молодец, от Вани не отходил. Только вымыть его не мешает. С шампунем от блох.

Роско как раз усадил себя и почесал лапой за ухом.

А Алёна снова к Павлу прижалась, но тут же поднялась.

— Пойдём, я тебя покормлю. Ты голодный?

В доме Павел осматривался с неподдельным удивлением. Было заметно, что дом перестраивали, достраивали, ремонтировали. Ни о какой красоте при этом не задумываясь. Главным было выгадать побольше места. Даже общей комнаты — зала или гостиной, можно назвать, как угодно, — в доме не оказалось. Местом общего сбора была кухня. И телевизора, правда, в доме не обнаружилось. Только старенькое радио у печки. Треть кухни занимала русская печь, такое сейчас редко встретишь, даже в деревнях, а вот у родителей Алёны печь была. Правда, в другом углу обычная электрическая плита. У неё Павел и увидел девушку, русоволосую, правда, черты лица у них с Алёной были схожи. Но в глазах откровенное смущение, девушка негромко поздоровалась, а когда Павел протянул ей руку, жутко покраснела. Алёна же дёрнула его за рукав, пояснила:

— Это Аня, моя сестра. — А к ней обратилась: — Посмотришь, где Ваня? Я пока дорогого гостя накормлю.

Аня, кажется, этому обрадовалась, тут же из кухни убежала. А Павел в задумчивости хмыкнул, потом осмотрел кухню, к печке подошёл, приложил к ней ладони, ощутив тепло, и только потом присел за длинный стол. В кухню заглянули две девочки с косичками, его увидели, смущённо хихикнули и убежали.

— Сколько ты, говоришь, детей?

Алёна поставила перед ним тарелку с супом, поспешила хлеб нарезать. А в ответ негромко проговорила:

— Младших четверо. Пете, самому младшему, седьмой год. Они с Ваней подружились.

— Он выглядит довольным. И щёки во, — Костров даже щёки надул. Алёна улыбнулась, по волосам его погладила, наблюдая, как он ест.

— Я тебе про парное молоко ещё в усадьбе говорила, а ты мимо ушей пропустил. Вкусно, Паш?

Он кивнул, хлеба ещё взял.

— Оголодал?

— Ну, кормили не фонтан, малыш. Но терпимо.

— Всё закончилось? — тихо спросила она.

— Самое главное, чтобы на меня перестали всех собак вешать. А с остальным разберёмся.

— А Ирина?

Павел съел ещё пару ложек, прежде чем ответить.

— Ты хочешь, чтобы я сказал тебе это здесь, на кухне твоих родителей?

Алёна решительно кивнула.

— Да. Я просто хочу знать.

— Я куплю ей квартиру в Майами. Или в Лос-Анджелесе. Где она захочет. Но не потому, что я такой добрый, просто я уверен, что оттуда она не вернётся.

— Думаешь, этого хватит?

— Я думаю, — проговорил он каменным голосом, — что больше ей никто не предложит. Если откажется, значит, полная дура. Пусть попробует со мной повоевать.

Алёна ещё немного придвинулась к нему, положила голову ему на плечо.

— Главное, что ты вернулся.

— Это на самом деле главное. — Павел голову повернул, посмотрел на неё. — Я больше за вас переживал, чем за себя. Пока Регина не сказала, что ты Ваньку увезти успела. Ну, думаю, если Алёнка его увезла, то его теперь ни одна собака не найдёт. Особенно, из твоих бывших дружков.

— Не говори так. Они не все плохие. Вот Серёжка хороший. И даже Рыбников.

— Куда уж нам без Рыбникова.

На кухню вбежал Ваня, а за ним другие дети. Ваня влез на стул рядом с отцом, показал чистые ладошки.

— Папа, я умылся.

— Хорошо. — Павел улыбнулся сыну, потом остальным детям, а старшему из них, Артёму, даже по-мужски протянул руку. Тот на рукопожатие ответил, и тут же заважничал.

— Папа, ты суп ешь? А мы будем молоко с булочками.

— Время полдника, — пояснила Алёна, поднялась, чтобы помочь вернувшейся Ане. Расставила перед детьми чашки и разлила молоко. А Павел за сыном наблюдал, как тот подсел к детям, и они что-то принялись шёпотом обсуждать, прихлёбывая молоко и откусывая от румяных булочек. И его ребёнок, изнеженный заботой Регины, привыкший к швейцарскому сахарному печенью из железных банок, одетый и подстриженный по последней моде, сейчас с аппетитом ел и пил молоко из кружки со щербиной, и подпирал ладошкой румяную щёку. А ещё он дёргает морковь на огороде и кормит цыплят. Павел голову поднял, на Алёну посмотрел. Она стояла совсем рядом, в простеньком сарафане, с волосами, заплетёнными в косу, на него не смотрела, разговаривала с сестрой, а он руку протянул и обнял её за талию. Алёна его руку тут же скинула, глянула с намёком, а дети за столом захихикали. Да и Аню он, кажется, смутил окончательно.

— Здесь это не принято, — шикнула на него Алёна, когда они с кухни вышли.

— Я понял, дети.

— И это тоже.

Они зашли в тераску, Алёна закрыла дверь, и тогда уже позволила обнять себя. Сильные руки её смяли, прижали к мужскому телу, а горячие губы накрыли её губы.

— Я так ждала тебя, — шепнула она между поцелуями.

— А я о тебе думал. И скучал.

— Это я чувствую, — рассмеялась она, а когда Павел сделал попытку прижать её к двери, они вместе едва не вывалились наружу. Алёна рассмеялась и оттолкнула его. А Костров поинтересовался:

— Она что, не запирается?

— А зачем? — невинно переспросила Алёна.

Павлу пришлось выдохнуть. А Алёна повернулась к нему, провела ладонями по его плечам, разглаживая незаметные складки на рубашке-поло, и одновременно негромко проговорила:

— Веди себя прилично. А то папа выставит нас вон.

— Я веду себя прилично, — пробубнил Павел, разглядывая её. — Но тут даже двери не запираются.

— Здесь кругом дети.

Она улыбнулась ему и ускользнула. Павлу пришлось её отпустить.

Остаток дня Костров вёл себя, как Алёна и просила, прилично, и больше присматривался к происходящему. Вместе с отцом Алёны в доме появились её братья, снова пришлось знакомиться, жать парням руки, приглядываться к ним с тем же любопытством, которое и они к нему проявляли, но, правда, ни одного вопроса в лоб не прозвучало. Никто не спросил, кем он приходится их сестре, не спросили, где он был последние две недели. А если всё-таки были наслышаны о его проблемах, не поинтересовались, в какой стадии их решения он находится. Кажется, это никого не беспокоило.

В доме из-за детей было шумно, но при этом никто не мотался без дела. Все были чем-то заняты, кроме него. Женщины готовили ужин, дети дёргали траву в палисаднике, хотя больше дурачились, а мужчины что-то обсуждали, разглядывая просторный сарай. Кажется, его собирались перестраивать. К ним Павел присоединился, но только слушал и сарай разглядывал.

Коля, младший брат, был парнем задорным и фонтанирующим идеями, которые, по большей части, никуда не годились, но сдерживать он себя не умел. Эта черта у них с Алёной была схожа, значит, досталась от кого-то из родителей, и Павел поневоле стал присматриваться к старшим, пытаясь понять, от кого именно. Дмитрий Сергеевич казался человеком серьёзным, не склонным к авантюрам и лёгкому времяпрепровождению. А Нина Фёдоровна с Павлом задушевные беседы вести не спешила, и поэтому выводы сделать было сложно. Но в целом обстановка в доме была спокойная, и всё было нацелено на детей. Ими занимались постоянно, воспитывали неустанно, но те не выглядели затюканными или испуганными, носились по дому и двору, кричали, играли, и только при родителях мгновенно затихали и притворялись истинными паиньками. И его сын, кстати, полностью копировал их поведение. Как только видел кого-то из взрослых, замирал на месте и смотрел на всех абсолютно невинным взглядом. Это веселило.

— Это ваша машина? — спросил его Коля, когда ему надоело обсуждать сарай. Отошёл от отца и старшего брата, на Кострова уставился, всё же ему было любопытно. И Павел видел, какие взгляды он на него кидает. Николай, явно, не так представлял человека, который смог завоевать сердце его строптивой сестры. А судя по осторожности в голосе, Коля для себя решил, что предполагаемый зять весьма похож на его отца, да и по возрасту близок, и поэтому с ним лучше не шутить.

Павел оглянулся на «гелендваген», после чего кивнул.

— Я такую в журнале видел, — признался парень. — А вот так близко — никогда.

— Думаю, здесь такие машины появляются редко, — согласился с ним Павел.

К ним Роско подбежал, покрутился рядом, потом потёрся боком о ногу Кострова. И Павел заметил взгляд паренька, в этот момент в нём проскользнула неподдельная зависть. Павел собаку погладил, слегка похлопал по скуластой морде.

— Он так скучал, — сказал Коля. — Извёлся весь.

Павел даже присел на корточки, обнял пса за шею. И сказал:

— Он ещё молодой, чувствительный. Ему всего два года.

— А здоровяк такой!

— Понравился?

— Ещё бы. Хотя, мелкие перепугались, когда его увидели, — рассмеялся Коля. — Решили, что он их съест.

— Роско, сядь. — Роско уселся, высунул язык и хрипло задышал. Поглядывал на мужчин. — Я тебе подарю щенка, хочешь? — Павел поднялся, смотрел в ошарашенное лицо молодого человека.

— Алабая?

Костров кивнул. Глянул на подошедших Дмитрия Сергеевича и Максима. Те определённо к разговору прислушались. И Павел кивнул на отца Алёны.

— Если Дмитрий Сергеевич не против.

Коля совершенно по-детски, умоляюще посмотрел на отца.

— Папа, можно?

Тот задумчиво хмыкнул, на Роско посмотрел.

— Я знаю, сколько такая собака стоит. Точнее, представляю.

— Роско у нас отменный производитель, — усмехнулся Павел. — Нам с каждого помёта щенок полагается. Следующий твой, — пообещал он Коле. — Правильно воспитаешь — лучшим другом станет. А в отношении детей, сами должны были видеть. Ванька у меня верхом на нём катается, а Роско за счастье. Да, здоровяк?

— Мальчик с ним смешно смотрится, — улыбнулся Максим. — Они одного роста сейчас.

В общем, задобрил, как мог. Павел старался с речами и разговорами, а уж тем более советами, не соваться, держался в стороне, и только с Алёной шептался, когда возможность предоставлялась, да Ваньку на плече таскал. Тот, как уставал с детьми носиться, сразу к нему на руки просился. Соскучился не на шутку.

На ночь решили остаться. Родители Алёны не предлагали, не приглашали, но Костров понял, что это само собой разумелось. Просто забрать их дочь и своего ребёнка, сказать «спасибо» и уехать, казалось, неудобным. Поэтому без всяких слов и рассуждений Павел осматривал хозяйство, надо сказать, что немаленькое, и экскурсию ему проводил воодушевлённый до нельзя Николай. Показывал хлев, показывал мастерскую, в которой старший брат занимался столярным делом и даже пытался научиться резке по дереву. Дмитрий Сергеевич предпочитал заниматься техникой, Коля похвастал, что они даже свой старый трактор, можно сказать, что сами собрали. А потом, посреди разговора о технике, он взял и спросил:

— Вы на Алёнке женитесь?

Павел как раз присел на корточки, чтобы погладить дворовую собаку, а услышав вопрос, откровенно хмыкнул.

— А что, думаешь, согласится?

— Да она-то точно согласится, — протянул Коля. — Она две недели слёзы лила по ночам.

— Серьёзно?

— Ага. Даже отец заметил.

Павел разглядывал чёрно-белую дворняжку, которая мела по земле хвостом и сама лезла под его ладонь. Улыбнулся украдкой.

— Значит, точно надо жениться.

— А вы хотите?

Костров поднялся, руки отряхнул. На парня посмотрел и честно признался:

— Мне эта мысль лет пятнадцать в голову не приходила. Но таких, как твоя сестра, больше нет. А я обожаю то, чего больше ни у кого нет. Так как я могу упустить такую удачу?

Николай смотрел на него во все глаза, потом до него дошёл тонкий намёк, и он несмело усмехнулся. Потом шире.

После ужина Павлу этот вопрос задали ещё раз. Уже без всяких обиняков, в лоб. И, признаться, Павел его ждал. Большую часть дня ждал, с того самого момента, как он протянул руку Дмитрию Сергеевичу для знакомства и встретил его прямой взгляд. Странно, что он ещё тогда не спросил:

— Когда у моей дочери штамп в паспорте появится? После всего-то…

И это было справедливо, и даже если бы Дмитрий Сергеевич его задал в первую же минуту знакомства, Костров бы не впал в ступор, не удивился и не поразился чужой прямолинейности. Потому что на самом деле: «после всего-то». А после шумного ужина в достаточно тесной для такой большой семьи кухне, где за столом, по меркам Павла, собралось неимоверное количество людей, причём родственников, они с Дмитрием Сергеевичем вышли на улицу. Максим ещё до ужина уехал домой, в соседнюю деревню, Коля с Роско играл, бросал ему палку, а пёс без всякой устали носился взад-вперёд, а дети затеяли игру в футбол неподалёку. Ванька тоже с ними бегал и даже пару раз до мяча смог дотянуться. Павел же с отцом Алёны сидел на скамейке, за всем этим наблюдал, и, если честно, жалел, что не вовремя бросил курить. Знал бы, повременил вот до этого разговора.

— Она меня не слушает никогда, — сказал Дмитрий Сергеевич, не глядя на Павла. — И говорить я ей ничего не буду. А ты мужик, взрослый. Вот и думай.

О чём именно «думай» было очевидно. Павел назад подался, привалился спиной к краю стола, локоть на нём пристроил. С сына глаз не сводил.

— А вас не пугает… то, что я взрослый? Для неё.

— Почему меня это должно пугать? Ей с тобой жить.

— И это, я вам скажу, Дмитрий Сергеевич, не сахар.

— Ты не прибедняйся, — обвинили его. — Вы и так живёте. Вот и будь последовательным. До конца.

Павел всё-таки посмотрел на него, постарался заверить:

— Да я не отказываюсь. Я даже очень «за». Просто вашим мнением интересуюсь.

— Я тебе своё мнение высказал: моя дочь — не наложница.

— Дмитрий Сергеевич!..

— Ты понял?

Под напором будущего тестя гонор пришлось смирить и просто ответить:

— Да.

Алёна как раз на крыльцо вышла, посмотрела вокруг из-под руки, заходящее солнце её ослепило, и Павел поневоле засмотрелся. А когда она по ступенькам легко спустилась и направилась к нему, улыбающаяся, в лёгком сарафане, явно позаимствованном у сестры, сама бы Алёна себе такой не купила, Костров как-то успокоился, и его «да», повторённое мысленно, было вполне искренним. И в этот момент он был бы не против это событие поторопить, хотя бы ради того, чтобы Дмитрий Сергеевич не буравил его взглядом, заметив, что Павел протянул руку к его дочери. Ведь прав у него на это ещё не было, по мнению будущих родственников. Потому что всё должно быть законно, с печатью и клятвами.

— О чём вы говорите? — спросила Алёна, изображая беззаботную улыбку, а на самом деле с тревогой вгляделась в лица отца и Павла.

— Мужские дела, — отозвался Костров. — Тебе не понять.

— Куда уж мне, — проворчала Алёна, ничуть не успокоившись.

Ваня пробежал мимо неё, только рукой за подол зацепился, но подбежал к отцу и повис у того на руках.

— Папа, ты видел, как я ударил? Я почти забил гол!

— Да, было круто. Ты у меня футболистом будешь? — Павел улыбнулся в лицо сыну.

— Не знаю, — бесхитростно отозвался Ваня. — Я пока не решил. Может, я буду вертолётчиком!

— Вертолётчиком? — повторил Павел за сыном и хмыкнул. — Это кто тебя такому слову научил?

— Артём. Он хочет быть вертолётчиком.

Павел улыбнулся, наклонился, сына поцеловал. А Ванька повис у него на руках. Откровенно баловался и, кажется, был этому обстоятельству весьма рад. А Дмитрий Сергеевич поднялся, дочь мягко подтолкнул на своё место.

— Садись. А я пойду, матери помогу.

Алёна вслед ему посмотрела, потом обхватила ладонью запястье другой руки, которого отец коснулся. Он давно её не касался, избегал. Она присела рядом с Павлом, взяла его под руку, а Ване улыбнулась.

— Ты не устал? — Тот головой помотал. Обнял одной рукой подбежавшего Роско. — Ещё помыться надо.

— Я ещё поиграю. Чуть-чуть, ладно?

Она кивнула, а Павел сына отпустил. Тот кинулся прочь, зовя за собой собаку. Павел снова сел поудобнее, ноги вытянул, а Алёне на колено ладонь положил. Признаться, опасался, что и это его действие сочтут незаконным и пресекут. Дмитрий Сергеевич вполне мог контролировать ситуацию со стороны. Костров даже подождал грозного окрика, не услышал его и расслабился. А Алёне сказал:

— Знаешь, я тут подумал: надо Ваньку к твоим родителям почаще отправлять. Дмитрий Сергеевич его муштровать будет. У меня как-то не получается.

— Ты его слишком любишь.

— Вот-вот. — Он кинул на Алёну любопытный взгляд. — Домой хочешь?

Она отвернулась от него, делала вид, что разглядывает нечто безумно интересное, а на самом деле пыталась спрятать взволнованную улыбку. Специально переспросила:

— Куда домой?

— Не хитри, — попросил её Павел.

Она рассмеялась, привалилась к его боку, позволила себя обнять за плечи. Призналась:

— Хочу. Альбина Петровна там с ума сходит, наверное.

Костров угукнул ей в ухо, носом потёрся.

— Просто удивительно, как нас судьба свела, — проговорил он.

Алёна за руку его взяла.

— Это не судьба, это я нас свела. Взяла и влезла через забор, прямо в твою жизнь.

— Хорошо, что забор вовремя отремонтировали. Обратной дороги нет.

Алёна повернулась к нему, оказалась так близко, что коснулась носом его носа.

— Паша, ты готов со мной беседы вести до утра. И это вместо того, чтобы просто сказать…

— Выходи за меня замуж, — перебил он её.

Алёна улыбнулась.

— Вообще-то, я надеялась услышать «люблю», но это предложение меня тоже радует. И я, конечно же, скажу…

— Люблю.

Она сделала осторожный вдох, прижалась щекой к его щеке.

— Я скажу тебе «да».