Всё-таки Лана ждала, что муж одумается и приедет домой. Если не ночевать, ведь ему нужно время, чтобы всё обдумать, всё, что она ему сказала, то утром наверняка появится на пороге. Хотя бы в попытке быть разумным и рациональным человеком. Но Слава не приехал. Это было горько осознавать, особенно на фоне готовящихся поминок, в дом должны были прибыть родственники и друзья семьи, чтобы почтить память Марии Николаевны, а семьи, кажется, уже нет. А ведь Лана честно собиралась приложить все усилия, чтобы не допустить подобного. Но к чему, точнее, к кому прикладывать эти самые усилия, если муж не желает её видеть?

Неужели на самом деле с той, другой?

– Дизайнер? – Фрося нахмурила рыжие брови идеальной формы. Расхаживала по гостиной Игнатьевых, поглядывала по сторонам, словно была здесь впервые, но на самом деле смотрела на приготовленные для гостей столы и сверкающую посуду на них. В доме было непривычно людно, пришлось нанять дополнительный обслуживающий персонал на эти дни, они шмыгали по коридору, как тени, и этим немного напрягали хозяев. Точнее, Лану. Она старалась не обращать внимания, а вот Фрося хмурилась и провожала незнакомцев взглядом.

Лана поднялась, прошла к дверям столовой и прикрыла их, чтобы оградить себя и личный разговор от чужих ушей и глаз.

– Ты её видела, – сказала она подруге. – Такая тёмненькая, с короткой стрижкой.

– Ты всерьёз считаешь, что я их запоминаю?

Лана вздохнула.

– Не считаю. Но мне от этого не легче.

– И что ты собираешься делать?

– Я думаю об этом.

– Думаешь? – Фрося сложила руки на груди, выразительно приподняла одну бровь. – О чём тут думать? Надо объяснить этой девчонке суть игры. – Она вдруг запнулась, а в глазах вспыхнул неподдельный интерес. – Или она не такая уж девчонка?

Лана пожала плечами, можно сказать, что безразлично. А вот по гостиной прошлась, нервно сцепив руки. Подошла к окну, понаблюдала, как суетятся рабочие в саду, вычищая гравиевые дорожки и подстригая кусты.

– Мне кажется, что она здесь не при чём. Не будет её, будет другая. Дело в Славе.

– Это плохо. – Фрося села в кресло и шикарно закинула ногу на ногу, будто за ней в этот момент мог наблюдать сам Брэд Пит. Пита не было, а стремление к шику жило и не угасало в Афродите ни на минуту. Иногда Лана думала о том, как они смогли подружиться. Совершенно разные. Фрося из-за своей эпатажности, граничащей с простотой, не вписывалась ни в одну столичную тусовку. Она была сама по себе и именно этим сделала себе имя. Смогла привлечь внимание. Но этим же и отталкивала, потому что люди не знали, чего от неё ждать. Фрося любила говорить правду в глаза, гордилась этим и себя не сдерживала, ни в какие моменты. И с Ланой они составляли полные противоположности, хотя и приехали обе в Москву, можно сказать, что из провинции – Лана из Нижнего Новгорода, а Фрося из Новосибирска, и даже в один год, как выяснилось позже. Но на этом все сходства заканчивались. Лана всегда старалась руководствоваться голосом разума, жила этим, сделала выбор в пользу мужа и семьи, слушала свекровь и даже уважать её старалась, никогда не оспаривать её мнение, в угоду мужу, посвятила себя Игнатьевым, взяв их фамилию, заперев собственные эмоции, а самое главное, всяческие недовольства глубоко внутри на ключ. А вот Фрося жила чувствами, сама представляла собой бурю, вулкан страстей. И когда они впервые столкнулись на какой-то столичной тусовке, Лана лишь подивилась внешнему яркому виду новой поп-дивы, совершенно не представляя, о чём с той можно поговорить. Но так вышло, что однажды стала свидетельницей некрасивой сцены. Фрося ругалась со своим продюсером, который по совместительству был на тот момент её мужем, видела, как Фрося переживала, и это переживание переливалось через край, через её бурную реакцию и даже отборную ругань. И видела, как девушка потом плакала, зажавшись в угол в одиночестве. Никто бы, да и сама Лана, не подумала, что насмешливая и крикливая Афродита, с её надменным взглядом, может реветь в голос. Как порой случалось с Ланой, наедине с собой, за закрытой дверью ванной комнаты, только она и её тяжёлые, неприятные мысли и воспоминания. И поэтому она первой подошла к Фросе и заговорила с той. Так и подружились, вопреки всему. У Ланы, соответственно её положению в обществе, было достаточно забот, домашних дел и обязанностей поддерживать приятельские отношения с жёнами партнёров по бизнесу мужа, на всё это необходимо было время. Но Фросе можно было позвонить и просто поболтать. Обо всём и в то же время ни о чём. Лана считала это огромной ценностью в своей повседневной жизни. К тому же, Фрося неизменно вставала на её сторону. А это и есть настоящая дружба. По крайней мере, другой Лана не знала. Ей не слишком везло на закадычных друзей, даже в юности.

– Он хочет со мной развестись, – негромко проговорила Лана, тоже присаживаясь и уходя от прямого взгляда подруги. – Он решил, понимаешь? Он разговаривал с адвокатом.

Фрося округлила глаза.

– С адвокатом? – И с детской непосредственностью призналась: – Не люблю адвокатов.

Лана же нервно сцепила пальцы.

– Фрося, это очень серьёзно.

– Конечно, серьёзно! Когда тебя бросают из-за какой-то непонятной девицы, которая занимается тем, что подбирает обои в твою спальню!

– Да причём здесь это? Мне не важно, с кем он… То есть, важно, конечно, – Лана даже рукой в порыве чувств взмахнула, – он же мой муж. Но развод… – Она на подругу взглянула, с намёком. – Я останусь ни с чем.

Фрося помолчала, затем недоверчиво усмехнулась, вмиг став серьёзной.

– Не может быть.

Лана плечами пожала, вроде смутившись.

– Я никогда не думала, что так случится, что такое вообще возможно. Я когда-то уступила его родителям, согласилась не участвовать в семейных делах. Да и зачем? Мне было двадцать три года, Фрося, я ничего не смыслила в бизнесе. А Слава… он меня на руках носил.

– Ну, видимо, устал.

– Видимо, – повторила за ней Лана печальным эхом. Резко выдохнула и откинулась на спинку кресла, что позволяла себе сделать крайне редко, только в моменты, когда могла расслабиться в одиночестве.

– Ланочка, нужно что-то делать, – в лёгкой панике проговорила Фрося, непривычно серьёзная. Хотя, в этом как раз не было ничего удивительного. Деньги Фрося очень уважала, просто само их присутствие и наличие. – Я, конечно, тебе пропасть не дам, но, Лана, это попросту несправедливо. Неужели Игнатьев может так с тобой поступить?

– После вчерашнего разговора, я не удивлюсь.

– А как же Соня? Это бесчеловечно!

Лана на секунду прикрыла глаза, собиралась с мыслями. Но их было немного, и все они пугали ещё больше.

– А что Соня? Соня в языковом лагере. Весьма удобно…

Фрося с кресла подскочила.

– Нужно нанять адвоката, немедленно. И самого лучшего!

Лана кинула на неё взгляд исподлобья.

– Правда? И кто его оплатит?

Фрося в первый момент в растерянности замерла, после чего махнула рукой, будто шпагу в ней держала.

– Я. Потому что я за справедливость!

– Боюсь, что это ничего не решит. – Лана грустно улыбнулась. – Что ж, не я первая.

– Лана, ты имеешь право на половину всего!

– Как-то ты размахнулась. – Лана всё же нашла в себе силы посмеяться над собой и ситуацией. – Я пришла в этот дом с одним чемоданчиком.

– И готова с ним уйти? – скептически приподняв одну бровь, поинтересовалась Фрося.

На этот вопрос Лана ответа не нашла. То есть, он у неё был, чёткий и конкретный, вот только интуиция подсказывала, что муж с её доводами не согласится. Слава не возвращался домой, не отвечал на её телефонные звонки, и Лана всё больше уверялась в том, что ситуация хуже некуда. Игнатьев вошёл в крутое пике, а она стоит на земле, глупо задрав голову и за его полётом наблюдает. Потому что ничего другого ей не остаётся.

Но Фрося права: как случилось так, что она, при всём своём благоразумии и аккуратности не оставила себе запасного пути для отступления? Настолько расслабилась, успокоилась, что забыла про осторожность, в своей устроенной жизни, красивом доме, закрутилась между новыми шторами, магазинами и вечерами с официальными приёмами. А теперь чувствует себя прислугой, которая вот-вот получит расчёт, потому что осточертела хозяевам.

Сколько раз она сама увольняла прислугу? Не сосчитать.

В конце концов, закончилось тем, что она наговорила мужу на автоответчик гневное сообщение. Всегда считала ниже своего достоинства общаться с автоответчиком, чьим бы то ни было, но Игнатьев попросту не оставил ей выбора.

– Слава, это переходит всякие границы. Я не знаю, о чём ты думаешь и чем занимаешься, и, если честно, не хочу знать, но люди начнут приезжать к двенадцати часам. И ты к этому времени должен быть дома. Ты слышишь? Дома! Ты, в конце концов, сын, а это поминки по твоей матери. Вспомни о совести!

Вспомнил или нет, осталось загадкой, но домой Игнатьев приехал за пару часов до означенного времени. Спокойный, безмятежный, и Лана почувствовала себя глупо. Из-за того, что нервничает и переживает, срывается на него, а ему, судя по всему, безразлично. Может, он и сообщение её не прослушал?

Но нет, прослушал. Потому что первое, что спросил:

– Я ведь вовремя?

Она смерила его взглядом. Гордо вскинула голову, руки на груди сложила и не ответила. А Слава прошёл мимо неё к спальне. Лана мысленно чертыхнулась, но отправилась за ним. Правда, в комнату входить не стала, остановилась в дверях и сказала:

– Костюм в чехле. Я жду тебя внизу. Ковалёвы уже приехали, я сказала, что ты уехал в город по делам.

Игнатьев кивнул. Изо всех сил пытался казаться печальным, возродить в душе ощущение горя и полной безнадёжности, что он пережил год назад после смерти матери, но сейчас ему давалось это с трудом. Лана это видела, и злилась из-за этого. Муж, кажется, упорхнул высоко в небо, на грешную землю ему падать долго. И он быстрее её вниз спихнёт, чтобы гирей на ногах не висела.

В столовую, где уже обустроились первые прибывшие родственники, настолько дальние, что никто уже толком и не помнил, кем они Игнатьевым приходятся, не помнила об этом и сама Мария Николаевна, когда была жива, Лана вошла с улыбкой. Улыбка была профессиональная, в ней невозможно было заподозрить и тени печали или переживаний.

– Слава приехал, – объявила она. – А то я уже волноваться начала. Эти вездесущие столичные пробки…

– У нас тоже пробки в последние пару лет, – в неловкой попытке поддержать разговор сказал дальний родственник, и несколько минут они все обсуждали жизнь в Рязани. Лана старательно тему поддерживала, слушала и кивала, делая вид, что ей безумно интересно. А сама то и дело кидала взгляд на лестницу, ожидая появления мужа. Тот спускаться в столовую не торопился. Изверг.

– Лана, а твоя мама не приедет?

– Мама? – Лана от неожиданности вопроса даже переспросила. Но тут же приказала себе взбодриться. – Нет, мама, к сожалению, не смогла. Очень переживает, с Марией Николаевной они всегда ладили.

Родственники дружно и сочувственно закивали. Про то, как мама Ланы и её свекровь ладили между собой, можно было снять фильм, триллер. В конце концов, после нескольких бесплотных попыток найти общий язык, мать Ланы, в свои нечастые визиты в Москву, перестала останавливаться в доме Игнатьевых. Это было верное решение и устроило всех. Да и Лана отдавала себе отчёт в том, что её родительница является человеком своеобразным, и даже ей, дочери, не всегда удаётся её понять. Мотивы, поступки, выводы, которые та делает. В отличие от родителей Славы, её мать была ещё достаточно молодой женщиной, едва перешагнувшей пятидесятилетний рубеж. Лана была единственным ребёнком, давно с матерью не жила, и никаких проблем на плечи той не перекладывала. И их отношения, по мнению Ланы, довольно давно перестали быть похожими на отношения матери и дочери. Напоминали больше дружеские. Или приятельские, потому что виделись и общались они не так уж и часто, скорее, по необходимости. Личная жизнь мамы била ключом, её последний муж без конца преподносил ей сюрпризы, все, как один, неприятные, и Любовь Аркадьевна больше думала и занималась им, чем жизнью и проблемами дочери. Лана была замужем второй раз, у неё был ребёнок, полноценная семья и достаток, и Любовь Аркадьевна искренне считала, что сделала для единственной дочери в своё время всё возможное. Научила всему, чему могла, и та, благодаря её урокам и жизненному опыту, так удачно устроила свою жизнь. А ей, ещё достаточно молодой женщине, пришла пора заняться своей.

Лана с выводами матери никогда не спорила, и когда та начинала вслух рассуждать о своей роли в жизни дочери, лишь кивала, но на самом деле особо не вслушивалась. Прекрасно знала всё, что мать ей скажет. А если и беспокоилась, то не за себя, а за мать, которой в личной жизни никак не везло. С последним мужем она прожила больше десяти лет, замуж вышла ещё до того, как Лана ушла из дома, в семью первого мужа. И Лана порой, в минуты жалости к себе и попытке всё заново переосмыслить, раздумывала, а не из-за этого ли она так заторопилась замуж? Отчим был человеком неплохим, насколько Лана могла судить, но особо сближаться и узнавать его, она не стремилась, а когда он переселился в их дом, почувствовала себя лишней. Мама была всерьёз им увлечена, влюблена, буквально летала над землёй, наверняка чувствовала себя молодой и счастливой, и взрослая дочь никак не вписывалась в её радужную картину мира. А тут так удачно всё получилось с замужеством. Лана прекрасно помнила, что мама была довольна её предстоящим родством с семьёй соседей. Довольна выбранной ею партией, безмерно уважала родителей первого мужа Ланы и искренне считала, что замуж дочери совсем не рано. С Ваней Лана встречалась уже пару лет, отношения развивались бурно и страстно, и когда к её девятнадцати годам заговорили о свадьбе, родители, и его, и её мама, спорить не стали.

Оглядываясь назад, Лана понимала, что если её дочь окажется в подобной ситуации, она радоваться и подталкивать её к раннему браку не станет. Какая бы любовь ни случилась. На своём опыте выяснила, что обдумать нужно всё не просто несколько раз, а десять, двадцать. Всё взвесить и попытаться заглянуть на несколько лет вперёд, чтобы понять, как хочется жить. Именно ей. Она же, в своё время, растворилась в первом муже, забыла о себе, а потом училась жить заново. Без него.

– Светлана Юрьевна, ещё гости приехали.

Она вдруг осознала, что пока люди вокруг неё вели беседу, интересную или не очень, она в своих мыслях улетела далеко в прошлое. Пришлось моргнуть, сбрасывая с себя не слишком приятное оцепенение, и улыбнуться. С кресла поднялась и, наконец, увидела спускающегося по лестнице мужа. Слава выглядел молодцом, бодрым и в меру опечаленным. Всё же нашёл в себе силы изобразить скорбь.

Неправильно так думать о муже, да? Но сил на благоразумные мысли не осталось.

– Это твои родственники, – проговорила она негромко и только для него, – развлекай их сам.

Игнатьев брови вздёрнул, а Лана добавила:

– Я не знаю, о чём с ними говорить.

– Раньше знала.

– Раньше у меня была причина. Ты меня её лишил.

– Любимая, это годовщина смерти моей матери.

– Хорошо, что ты вспомнил об этом хотя бы к обеду, – зло добавила она. Вышла на крыльцо и заулыбалась вновь прибывшим гостям.

Поминки – это самое ужасное, что может быть. Человека уже нет, а собираются люди, гости, друзья и родственники и начинают рассказывать про него сказки и небылицы. Какой он был необыкновенный, душевный, замечательный и чуткий. И как все его любили. При жизни Марии Николаевны лишь малая часть присутствующих на поминках, была вхожа в дом Игнатьевых, других приглашали лишь по особым, редким случаям, и спорить никто не смел, а сейчас все друг другу улыбаются и врут, что общались с Марией Николаевной очень близко и всегда безмерно её уважали. И эту легенду следовало поддерживать.

Слава сидел во главе стола, с удручённым видом, лишь изредка кивал или печально улыбался, когда обращались к нему. Но Лана замечала, что муж бросает задумчивые взгляды на портрет матери на антикварном комоде. Правда, о чём думал, оставалось загадкой. И Лана была бы не против её разгадать.

Серьёзно, не против? А если Слава только и думает о том, как от неё избавиться? И глядя на портрет матери, мысленно соглашается с тем, что та ему когда-то говорила. Что Лана ему не пара, уж точно в жёны не годится. Она ведь доподлинно знает, что свекровь так считала. Даже когда Лана, как ей казалось, стала членом семьи Игнатьевых, когда все вокруг, даже самые придирчивые родственники и друзья семьи, воспринимали её именно так, Мария Николаевна находила поводы для недовольства. Лана не так говорила, не достаточно естественно улыбалась гостям, выбирала не то платье, а мужа обожала не столь явно, как следовало. Прошёл не один месяц, даже год, прежде чем Лана научилась фильтровать претензии и пропускать их через себя, без особых для себя последствий. И даже прислушиваться к словам свекрови и делать какие-то выводы. Конечно, каждый раз было неприятно, но надо признать, что Мария Николаевна знала толк в придирках, и глаз у неё был намётан. И именно в благодарность, так сказать, за мучения и наставления, Лана сейчас принимает всех этих людей в своём доме, улыбается им и притворяется, что их семья до сих пор образец для подражания. Мария Николаевна хотела бы именно этого, без сомнения.

– У вас замечательный дом.

– Вот только без Марии Николаевны он словно опустел.

– Да. – Лана вежливо улыбнулась. – Она следила за всем, даже в последние годы, когда с трудом ходила. Но была в курсе всех мелочей.

– И Сонечки нет.

– Соня в лагере, – хором ответили Лана с Игнатьевым, и переглянулись.

– В языковом, – поторопилась пояснить она. – Это пойдёт ей на пользу.

– Конечно. Она, наверное, так выросла. Мы видели её прошлым летом.

Вот тут Лана улыбнулась вполне искренне.

– Очень выросла.

– Ей нравится в лагере?

Игнатьев откинулся на спинку стула, отпил вина. Лана наблюдала за ним краем глаза, внутренне закипая. А он ещё и сказал:

– Я половину детства провёл в лагерях, и даже в интернате учился два года, пока родители жили за границей. И всё замечательно.

– Интернат – это радикально.

– Зато отменное образование. Девочки в Европе получают замечательные знания. И воспитание, манеры. Всё равно, что Институт благородных девиц.

Лана сверлила мужа взглядом.

– Соня и без этого прекрасно воспитана, – проговорила она сдержанно.

– А кто спорит? Мы обсуждаем аспект образования.

– Образование?!

Дождаться момента, когда гости начнут разъезжаться, было очень трудно. Лана внутренне кипела, и тот факт, что у неё было достаточно времени для того, чтобы всё обдумать и взвесить то, что собирается мужу сказать, её не остудил. Последняя машина отъехала от их крыльца, они вместе со Славой вошли в дом, и она тут же набросилась на него с обвинениями, не обращая внимания на наёмный персонал вокруг.

– Ты озаботился образованием Сони?

– Не кричи.

– Ты долго думал?!

– Если хочешь знать, то достаточно. – Игнатьев прошёл мимо неё и стал подниматься по лестнице. Лана смотрела ему вслед, с огромным желанием швырнуть ему вслед какую-нибудь увесистую вазу. Но вместо этого отправилась следом, по пути наградив убийственным взглядом любопытную официантку, убирающую со стола бокалы.

– Ни о каком интернате и речи идти не может, – заявила она мужу со всей горячностью, как только вошла в спальню и захлопнула за собой дверь. – Мы с тобой об этом не говорили, и я не отправлю ребёнка из дома только потому, что она тебе стала мешать!

– Не говори такие вещи, Лана. Я забочусь о девочке. Пока ты изводишь себя бездельем.

– Что?!

Игнатьев развёл руками, нахально улыбнулся.

– Что?

– Значит, я бездельница? Ты полдня сидел за накрытым столом, пускал пыль в глаза родне, и считаешь, что всё это появилось из воздуха?

– Дорогая, ты наняла сотню людей для обслуживания.

– А ты хотел, чтобы я сама бегала с подносом? Прислуживала тебе и кланялась, да?

– Не помню за тобой даже намёка на подобные желания. Руководить – да, а что-то делать…

– Слава, ты бы заткнулся.

– Я не прав?

– А почему ты маме своей подобного не говорил? Она даже не знала, как воду вскипятить.

Игнатьев нахмурился, глянул на неё зверем.

– Тебе не стыдно? Ты в такой день говоришь о моей матери гадости.

Лана руками развела.

– Ты на её поминки явился после моего третьего напоминания!

– Лана, замолчи!

– А ты оставь моего ребёнка в покое! Со своими идеями!

– А, так это теперь твой ребёнок! – Слава издевательски ухмыльнулся. – Я уже не при чём?

– По-моему, это твоё заветное желание – быть не при чём!

Они замолчали ненадолго, Игнатьев сверлил жену взглядом, а та аккуратно обошла его и остановилась у окна. Отвернулась.

– Я хотел предложить тебе это давно, – сказал он, в конце концов. – Я думаю, Соне это пойдёт на пользу. Ты можешь выбрать школу сама, самую лучшую. У моего знакомого дети учатся в Англии, он доволен. Лана, там лучшие педагоги, девочек прекрасно воспитывают. Они занимаются танцами и ездят верхом. Никакой языковой лагерь рядом не стоит с подобной школой, пойми ты это. Я думаю о будущем Сони. Она вырастет самостоятельной и прекрасно образованной.

– Я не хочу этого слышать.

– Потому что ты упрямишься!

Она резко обернулась.

– А ты просто хочешь избавиться от меня, а ребёнка отправить в интернат! Ты всё замечательно придумал, Слава!

– Я хочу обеспечить её будущее!

– Засунь свои деньги и желания знаешь куда?!

– Куда?

Лана задохнулась от возмущения и бессильной злости. И выкрикнула ему в лицо:

– Туда! Я тебе не позволю портить жизнь моему ребёнку! Жаль, что тебя родители только на два года в интернат спихнули, и ты там с лошади не упал головой об землю! Или упал?

Игнатьев лишь головой качнул, глаза закатил.

– Ты идиотка.

– А ты нашёл себе умную, да?

– Знаешь, мне даже нравится наблюдать, как ты бесишься. Хоть что-то смогло тебя расшевелить. Нужно было раньше найти себе любовницу, чтобы тебя встряхнуть.

– Ты гордишься собой?

– А ты хочешь продолжать жить в этом болоте? Лана, я тону.

– Купи себе акваланг, – зло посоветовала она ему.

Игнатьев свирепо оглядел её, с головы до ног, окинул странным, въедливым взглядом, после чего негромко, но вполне отчётливо ругнулся, и из спальни вышел. Лана ненавидела себя за то, что сделала, но всё же выскочила из комнаты вслед за ним, но довольно скоро себя одёрнула. Остановилась на верху лестницы и наблюдала за тем, как муж спускается, перепрыгивая через две ступеньки. Промчался по холлу, едва не сбив с ног уборщицу, и хлопнул входной дверью, уходя. А на неё снова смотрели. Всем было ужасно любопытно, что может приключиться в до неприличия обеспеченном семействе. И, скорее всего, радовались тому, что и у них не всё ладно. А чем хуже, тем приятнее, Лана была уверена, что перехватила пару злорадных взглядов.

Пришлось уйти. Вернулась в комнату, закрыла за собой дверь, и тут же почувствовала себя в клетке. Оставалось только заметаться по ней, от бессилия. Разговоры о школе-интернате в Европе для Сони её напугали. Да даже если не в Европе, от этого нисколько не легче. В кругу их знакомых были люди, чьи дети учились в подобных заведениях, Слава прав. Лана лично знала таких. И не считала их хорошими родителями, правда, мнение своё держала при себе. Говорить или осуждать кого-то в открытую, особенно по столь щекотливому вопросу, было не принято. Но она не могла понять, как это – отправить собственного ребёнка в интернат, и видеть его пару раз в месяц. Однажды Лана посетила закрытую школу в Подмосковье, приятельница забирала сына на каникулы, и Лана по случайности оказалась в попутчицах. Конечно, заведение производило впечатление, наверняка, от европейских заведений подобного типа отличалось мало, особенно внешне, но всё равно внутри поселилось неуютное чувство. Подстриженные газоны, гравиевые дорожки, здание школы, напоминающее огромный особняк в викторианском стиле, и дети… в форме, с учебниками, сдержанные и спокойные. Лане было откровенно не по себе. И для дочери она подобной участи не хотела, какие бы милости и поблажки ей не сулило это в будущем. Ребёнку, а тем более её ребёнку, нужен дом, каждый день. И мама. И её никто в этом не переубедит.

В дверь спальни деликатно постучали. Лана оторвалась от своих мыслей, выпрямилась в кресле и приказала себе встряхнуться. И только после этого разрешила стучавшему открыть дверь. В спальню заглянула домработница Маша.

– Светлана Юрьевна, уборку закончили. Я за всем проследила, и всех отпустила.

– Спасибо, Маша. Ты тоже отдыхай.

Дверь снова закрылась, Лана посидела в тишине несколько минут, после чего вышла из комнаты. В доме на самом деле стало очень тихо. И мрачно. За окном ещё не темно, но в доме полумрак. Лана спустилась вниз по широкой лестнице, постояла у окна в холле, затем прошла в гостиную. На комоде по-прежнему стоял портрет Марии Николаевны, с которого она смотрела на мир с присущей ей строгостью и оттенком надменности. Зачастую кажется, что люди на портретных снимках, преследуют тебя взглядом, где бы ты ни стоял, человек на фотографии смотрит на тебя. А вот поймать взгляд Марии Николаевны было невозможно. Даже когда Лана остановилась совсем рядом и глядела на неё в упор, свекровь, казалось, смотрела сквозь неё. На что-то достойное её внимания, Лана же достойна не была. Рядом с портретом цветы в вазах, лампадка и образ Марии Николаевны среди этого. В своём доме, в привычной атмосфере, по-прежнему царила и влияла на каждое решение, принятое в этих стенах. Слава вот сопротивляться начал, сбежал, а Лана, как и прежде, руководствовалась мнением свекрови. Как ни странно это звучит. Неужели муж прав? И она достойная продолжательница образа жизни его матери, переняла всё, что могла. При этом внутренне отталкивая и даже насмешничая. Но всё же превратилась в достойного имитатора.

Лана сжала руку в кулак, продолжая разглядывать лицо свекрови. Почему-то вспомнила сегодняшний разговор с родственниками мужа из Рязани. Как те рассказывали о своих делах и событиях в своей жизни, в своём городе. Ей было неинтересно и скучно. Рязань была лишь названием города, Лана понятия не имела, что за жизнь там. Ей не интересно было про провинциальные пробки и новый гипермаркет, признаться, она не знала нынешней жизни за пределами Москвы. За пределами центра столицы и закрытого посёлка, в котором издавна проживали Игнатьевы. И Фрося была самым экстравагантным и выпадающим из привычного круга и образа человеком для неё. Если честно, Лана не была собой довольна. В этот момент, обдумав своё положение, она была недовольна и испугана. А что она будет делать, если муж всерьёз решит выпихнуть её из замкнутого круга высших кругов столицы? И что она ему противопоставит, если он захочет «устроить жизнь» Сони? Разведёт руками и удовлетворится алиментами, которые он решит ей назначить? А много Слава не даст и ничего для неё не сделает, просто потому, что так сможет на неё влиять и контролировать в дальнейшем. А в суде будет доказывать, что она не в состоянии содержать дочь. Потому что ничего не умеет, и ни к чему не приспособлена, только к тому, что он способен оплачивать. И тогда случится ужасное, она будет видеть дочь по часам, в его присутствии, или в присутствии адвокатов. И она себя не запугивает, в их окружении подобные истории случались не раз, и не два. И для отвергнутых жён не заканчивались ничем хорошим.

Она отвернулась от портрета, прошлась по просторной гостиной. Захотелось заорать или завыть, но побоялась, что её всё же может кто-то услышать. Та же Маша. А показать прислуге свою слабость и отчаяние было нельзя, в любом случае.

– Маша!

Девушка появилась в гостиной через пару минут, с распущенными волосами и в домашнем платье. Лана вспомнила, что уже успела отправить её отдыхать. Пришлось извиняться.

– Простите, Маша. Но мне нужно, чтобы вы вызвали для меня машину. Я уезжаю.

– Конечно. Я позвоню Мише…

– Нет, Маша. Вызовите машину из города. А я пока соберу вещи.

– Светлана Юрьевна, вы уезжаете? – Девушка удивилась и даже забеспокоилась. Так, по крайней мере, показалось, и Лане даже приятно стало, чуть-чуть. Хоть кому-то в этом доме не безразличны её действия и поступки. Но девушку всё же стоило успокоить, и для начала улыбнуться.

– Я еду к матери. У неё… проблемы. Если кто-то будет интересоваться, именно так всем и говори. Я уехала к матери, в Ярославль.

– Хорошо.

Маша казалась озадаченной и сбитой с толку, но спорить не стала, машину вызвала. Правда, когда спустя час Лана садилась в эту самую машину, а водитель укладывал её чемодан в багажник, переспрашивать и уточнять ничего не стала. А Лана гадала, позвонит ли она Игнатьеву и доложит ли о её поступке. Ей всегда было интересно, кому Маша больше предана в их доме – ей или её мужу. Всё-таки она проработала в их доме больше трёх лет, и определённо должна была кому-то симпатизировать.

– Куда вас отвезти? – спросил водитель, когда они выехали за границу посёлка.

– На Курский вокзал.

Несмотря на вечернее время, Москва бурлила и горела разноцветными огнями. Даже Курский вокзал, наверное, самое что ни на есть традиционное и непритязательное место в городе, жил своей жизнью. Странной и непонятной, по крайней мере, для Ланы. Вокзал изменился, она помнила его не таким, а ведь десять лет назад сошла с электрички именно здесь. А сейчас шла по залу и оглядывалась. Смотрела на людей, на электронное табло, один раз вынуждена была шарахнуться в сторону, чтобы не столкнуться с женщиной, обвешанной тюками. В кассе пришлось переждать небольшую очередь. Подала банковскую карту в окно и попросила:

– Билет до Нижнего Новгорода, пожалуйста.

Она ехала домой.

Мама откровенно ахнула.

– Куда ты едешь?

– Домой, – коротко повторила Лана.

В трубке повисло тягостное молчание, а Лана в это время смотрела в окно скоростного поезда, который мчал её прочь от Москвы. А Любовь Аркадьевна осторожно поинтересовалась:

– Что случилось?

Пришлось быстро глянуть по сторонам, с первого взгляда не скажешь, что кто-то прислушивается к её телефонному разговору. Но Лана всё равно понизила голос.

– Я бы не хотела говорить об этом сейчас. Но… у меня проблемы.

– Ты со Славой поругалась?

– Нет. Не ругалась. Но, мне кажется, что всё кончено.

Мама вместо того, чтобы ахнуть или неприятно удивиться, вздохнула.

– Да что за год, не зря, что високосный. Мало того, что я развелась, так теперь и ты.

– Что поделать, мама. Так где ключи от дома?

– Лана, ты же не собираешься всерьёз жить в этом доме.

– А где ты предлагаешь мне жить?

– Сними квартиру.

Лана обдумывала, после чего отказалась от этой затеи.

– Даже если я сниму квартиру, это будет временно. И я не знаю, сколько я пробуду в Нижнем. Поэтому я еду домой. В конце концов, хочу посмотреть, в каком состоянии дом.

– А как ты думаешь, в каком он состоянии? – проворчала Любовь Аркадьевна. – Он пустует почти десять лет. Мои редкие визиты и ещё более редкие квартиранты не в счёт. Боюсь подумать, что ты там увидишь.

– Посмотреть всё равно придётся. Это же моё наследство.

– Да уж, твой папочка твоё будущее обеспечил. Откупился этой развалюхой, и умотал на север.

– Раньше он не был развалюхой, и ты его любила.

– Кого?

– Дом. Но, смею надеяться, что и моего отца. Хоть немного.

– Неприятная тема на ночь глядя, – недовольно проговорила Любовь Аркадьевна. Затем добавила: – Ключи у риелтора, я ей позвоню, чтобы она тебя встретила утром.

– Спасибо, мама.

Она уже собиралась прервать разговор, как снова услышала осторожный голос матери:

– Лана, ты уверена, что тебе стоит туда возвращаться?

На этот раз она вздохнула, машинально вытянула руку, чтобы оценить безукоризненность маникюра. Ничего не видела, если честно, перед глазами пелена от волнения.

– Во-первых, у меня нет выбора, а во-вторых, всё это дела минувших дней. Всё давно прошло, ты же понимаешь.

– Да уж, прошло… – проговорила Любовь Аркадьевна недоверчиво и попрощалась, прежде условившись с дочерью связаться утром.

А Лана, после разговора с матерью, неуютно повела плечами и вновь отвернулась к окну. Она ехала из круговорота одних проблем в другой, правда, с истёкшим сроком давности. В серьёз надеялась, что бывшего мужа поблизости не окажется. В конце концов, прошло десять лет, и в его жизни тоже должно было что-то измениться. Не может же он до сих пор обретаться в пригороде, где они вместе выросли.

Подумав о прошлом и бывшем муже, Лана трусливо поспешила переключиться на мысли о доме. Большой, двухэтажный, с балконом и красной черепичной крышей, он ещё во времена её юности выглядел обветшавшим и мрачным, даже чуть покосившимся. Деревянный балкон опасно кренился, полы под ногами скрипели на все лады, в щели сквозило, а свет без конца мигал. Но всё равно это был самый замечательный дом на свете, Лана его очень любила. И свою комнату на втором этаже, на подоконник которой летом ложились ветви яблони. Отец, которого Лана помнила достаточно смутно, оставил ей дом перед отъездом на север, где собирался жить и работать. С мамой они разошлись, когда Лане исполнилось пять, он ещё пару лет прожил в Нижнем Новгороде, после чего засобирался уехать, не особо печалясь о том, что не будет видеться с дочкой. Переписал на её имя бабкин дом и отчалил, пообещав не пропадать и вовремя перечислять алименты. Забыл о своём обещании он довольно скоро, но Лана знала, что на данный момент он проживает в небольшом городке Ямало-Ненецкого автономного округа, женат, воспитывает двух сыновей, а про старшую дочь вряд ли вспоминает. Правда, Лана не особо грустила и переживала по этому поводу, а нашла отца только потому, что была такая возможность. Приятель Славы служил в ФСБ, и просьбу её выполнил с лёгкостью, но что делать с полученной информацией, Лана так и не придумала. И решила просто успокоиться: отец жив, здоров, и у него всё относительно неплохо. А общаться с ним и его семьёй у неё самой особого желания не возникало. Лишь любопытство относительно судьбы родителя.

А вот за дом она была ему благодарна. Все самые главные события в её жизни произошли именно в этом доме. После отъезда отца, они с мамой переехали за город, хотя, нельзя сказать, что сельская улица на окраине Нижнего Новгорода была пригородом. Две остановки на автобусе – и вот ты уже в городе, двести метров в сторону – и школа, а через забор музыкальная гимназия. Лана успевала посещать обе. А, возвращаясь домой, наслаждалась тишиной, зеленью, свежим воздухом и пением птиц. А мама рисовала на веранде, Лана как сейчас помнила запах красок и мольберт у потёртых перил. Замечательное у неё было детство. Мамины картины не очень, а вот детство замечательное. И юность тоже. До того момента пока в их жизни не появился её отчим, и мама не сошла с ума.

Отчим – человек неплохой, и до него мама тоже не оставалась надолго в одиночестве, в их доме периодически появлялись мужчины, ухажёры, с цветами и конфетами. Лана никогда не злилась и не ревновала, но отчим внёс серьёзные перемены в их жизнь. Хотя бы в том плане, что мама сильно изменилась с его появлением. Она на самом деле влюбилась, и такой Лана её не знала. Возможно, её отец помнил первую жену такой, а Лане оставалось только удивляться. Мама вышла замуж, отчим переехал жить в их дом, и начал наводить свои порядки. Правда, руки приложил, подправил веранду и залатал дырки в крыше, и, видимо, решил, что теперь является хозяином. В их с мамой доме. А Лана никак не могла поделить свою жизнь на до и после. И, в итоге, предпочла отойти в сторону, и оставить молодых налаживать семейную жизнь. И после долго приучала себя к мысли, что её дом больше ей не принадлежит. Нужно начинать новую, взрослую жизнь, не под крышей отчего дома. А на него лишь смотреть со стороны, проходя мимо.

Кто бы знал, что эта самая взрослая жизнь поставит её в положение беглеца, и не единожды. И вот она едет обратно, чтобы спрятаться за дверью своего старого дома. Со скрипучими полами и сквозняками.

Несмотря на раннее утро, риелтор встретила Лану на вокзале и передала ключи. Она же поинтересовалась, как давно в доме никто не живёт. Женщина средних лет с усталым взглядом вроде как оправдываться принялась.

– Пару лет сдать не можем. Дом большой, старый, ремонт необходим. Желающих нет.

– Понятно. – Лана благодарно ей улыбнулась. – Спасибо, что присмотрели.

– Вы планируете там жить?

– Пока не знаю. Я не была в доме десять лет, нужно посмотреть, что к чему.

– Что ж, удачи. Если нужны будут толковые мастера, обращайтесь. У меня муж ремонтами занимается.

– Спасибо.

Женщина предложила её подвезти, но Лана, после коротких раздумий, отказалась. Ей необходима была минута в одиночестве. Чтобы оглядеться по сторонам, осознать, что она уже не в Москве, и осознанно отправиться в прошлую жизнь.

На вокзале, похожая на столичную, суета, чемоданы и авоськи, озабоченные и уставшие от ожидания люди, поглядывающие на электронное табло. А ещё пахло какой-то отвратительной едой, чем-то жареным. Лана даже не выдержала и зажала нос пальцами, в следующую минуту, к своему ужасу, увидев, как двое мужчин азиатской внешности с аппетитом жуют жирные до безобразия чебуреки. Поспешила отвернуться.

Таксист оказался словоохотливым, к чему Лана не привыкла. Водители, работающие у мужа, никогда без повода и разрешения, беседы с ней не вели. Максимум на что решались – посетовать на погоду. А таксист рассказал ей и про погоду, и про дороги, поругал губернатора, мэра и заодно всё правительство, а затем с лёгкостью высококвалифицированного политолога, перешёл на обсуждение внешней политики и даже начал давать прогнозы. Лана, не решившаяся его прервать и попросить помолчать, чтобы она могла сосредоточиться и успокоиться перед возвращением в родные пенаты, с трудом дождалась, когда мужчина объявил:

– А вот и Восточная. Какой у вас номер дома, говорите?

– Восемь, – негромко проговорила Лана, с удивлением глядя в окно.

Конечно, удивляться было нечего. По сравнению с посёлком, в котором жили Игнатьевы, Восточная улица Нижнего Новгорода удивить не могла. Лана видела и жила среди заборов и повыше, и в домах бывала самых шикарных. Половина её «закадычных» подруг проживали на Рублёвке. Но то, что она видела сейчас, удивляло совсем по другому поводу. Улица не была похожа на улицу из воспоминаний о её детстве и юности. От бесконтрольной зелени, выбивающейся из-за заборов и палисадников, не осталось и следа, вместо накатанной земляной дороги идеальный асфальт, а по сторонам высокие заборы, заборы, за которыми виднеются черепичные крыши коттеджей. И только её дом среди этого, поблекший и накренившийся, как перезрелый гриб, с теми самыми неконтролируемыми зарослями на участке и рассохшейся яблоней под окнами. Когда-то вымощенная брусчаткой дорожка к крыльцу, заросла, зеленая травка весело пробивалась между камней. Черепица на крыше потемнела, а местами и вовсе съехала, оставив некрасивые следы. Краска со стен облезла, и дом из-за этого выглядел словно дворовый кот с признаками стригущего лишая. А пыльные окна смотрелись тёмными ямами, Лана в первый момент даже засомневалась, есть ли в них стёкла. И это дом из её прекрасных детских воспоминаний? Как мама с отчимом переехали в Ярославль, так здесь никто и не жил, лишь пару раз удалось сдать дом на лето, но это было давно. А, как известно, дом долго пустым стоять не может, он начинает ветшать и разрушаться.

– Восьмой, говорите? – Таксист откровенно присвистнул. И тут же решил дать дельный совет. – Вы его продайте. На этой улице богачи обосновались, хорошие деньги получите.

– Спасибо, – проговорила Лана себе под нос, – учту.

На улице даже пахло по-другому. Не цветами, не травой, а разгорячённым асфальтом. Лана осталась стоять на этом самом асфальте, рядом со своим чемоданом, глядя вслед отъезжающему такси. Аккуратно покрутила головой, оглядываясь. Взгляд невольно обратился в конец улицы, где когда-то жил бывший муж. Сейчас ничего похожего на дом семейства Сизых увидеть было невозможно. Вдоль дороги тянулся высокий забор, а за ним шумели сосны. На участках с другой стороны дороги всегда было много сосен, а сейчас они, кажется, только больше вымахали. Да и вокруг дома новые, заборы высокие, ничего знакомого и привычного. Помнится, через забор от дома Ланы жила милая пожилая пара – Нина Максимовна и Максим Петрович. Лану всегда смешили их имена, когда приходилось произносить их одно за одним. Их дом была куда меньше, чем их, а вокруг огород, с парниками и грядками. Сейчас за невысоким резным забором, среди деревьев, можно было различить дом, чем-то похожий на швейцарское шале. С другой же стороны вовсе забор трёхметровый и ничего не разглядеть. Только собаки где-то лают, кажется, как раз за этим забором.

Постояв немного на дороге, Лана взяла чемодан за ручку и направилась к своему дому. На самом деле странно, что им до сих пор не поступали предложения о продаже участка. Или поступали, и мама просто не сообщала ей об этом, зная, что она, скорее всего, откажется? Деньги ей были ни к чему, а память о детстве стало бы жаль. Даже при условии, что она никогда сюда не вернётся. Хотя, тот факт, что дом в столь плачевном состоянии, маме стоило бы до неё донести. Глядишь, не пришлось бы возвращаться и бояться ступить на крыльцо, всерьёз опасаясь провалиться.

Но дом оказался крепче, чем выглядел на первый взгляд. И доски крыльца выдержали, и дверь открыть удалось не с первого толчка, и она даже не сорвалась с петель. Правда, дверь неприятно скрипнула, а свет знакомо замигал, когда Лана повернула вертушок выключателя. Пахло затхлостью и пылью. От этого запаха на душе стало совсем тягостно.

Она вернулась домой.