Шесть месяцев спустя (Январь 2007 года)

Разговор с воспитательницей Ксению расстроил очень сильно. Алла Витальевна говорила с ней спокойно, пыталась убедить, что волноваться пока не о чем, но смотрела испытывающе и Степнова из-за этого не могла найти себе места от беспокойства.

Прежде чем уйти, заглянула в группу и пару минут наблюдала за сыном, который с беззаботным видом играл с другим мальчиком.

В машине её ждала Лена. У них была назначена встреча, а Ксения из-за разговора с Аллой Витальевной, заставляла их опаздывать. Села в машину и вздохнула.

— Извини.

Сазонова разглядывала себя в маленькое зеркальце, потом закрыла помаду и убрала её в сумочку. Зеркальце отправилось следом. Посмотрела на Ксению и в удивлении приподняла брови.

— А что случилось? Ты выглядишь расстроенной.

Степнова кивнула.

— Есть отчего. Алла Витальевна со мной говорила и такое рассказала, что… я просто в шоке, Лен.

— Ого, — Сазонова завела мотор и аккуратно тронулась с места. — Ванька что-то натворил?

— Она предложила отвести его к психологу.

Лена от удивления даже рот приоткрыла.

— Ваньку к психологу? А у психолога что, проблемы?

Ксения только вздохнула.

— Это у нас проблемы. Точнее у меня с сыном. А я об этом даже не подозревала, если честно.

— Да что случилось?

— Он в садике всем рассказывает про папу. Какой он у него замечательный, сильный, самый лучший и что скоро за ним приедет.

— Хвастается, что ли?

— Может и хвастается.

— Ну, такое бывает. У детей порой бывает очёнь бурная фантазия. При чём здесь психолог?

— При том, что Ванька придумывает. И Алла Витальевна говорит, что это происходит всё чаще и красочнее.

— Мальчишке нужен отец. Чему ты удивляешься?

Ксения развернулась на сидении и выразительно посмотрела на подругу.

— Я не удивляюсь. Вся проблема в том, что он говорит об Андрее. Рассказывает всем про него.

Лена хмыкнула.

— Ты уверена?

— Мне об этом Алла Витальевна сказала. Со мной мой сын подобные вещи, знаешь ли, не обсуждает!

— Весь в маму. О самом важном предпочитает молчать.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты меня прекрасно поняла.

Ксения села нормально и вздохнула.

— Это просто кошмар какой-то… Что теперь делать?

— Я не совсем поняла, зачем вести его к психологу?

— Но меня-то он не слушает!

— А ты пыталась ему объяснить?

— Конечно, пыталась. Но Ванька вбил себе в голову, что Андрей уехал на работу и слышать и понимать больше ничего не хочет. Если честно, он сам никогда меня ни о чём не спрашивает, и дома не вспоминает… Я думала, что он забыл. А он…

— А он выбрал себе папу.

— Выбрал… Что значит, выбрал?

— А кто это должен был сделать? Ты? Ткнуть в подходящего пальцем и сказать — вот этот дядя хороший, тебе нужно его любить?

Ксения потёрла лоб рукой.

— Это никогда не кончится.

Сазонова пожала плечами.

— Если честно, я не знаю, что тебе посоветовать, Ксюш. У меня детей нет, и папу я им никогда не искала.

— Я тоже не искала, — буркнула Ксения. — Он сам как-то нашёлся…

— Ладно, не думай ты об этом, всё успокоится. Ну, подумаешь, придумал ребёнок себе сказку. Появится другая кандидатура и про Говорова он забудет, вот увидишь.

— Какая кандидатура, Лена?

— Не знаю. Не будешь же ты вечно одна. А вот пока одна, вот такое и случается. Ванька же видит, что не только он ждёт…

Ксения покачала головой.

— Я не жду. — Лена промолчала, лишь кинула на неё выразительный взгляд. А Степнова вспыхнула. — Я не жду его. Даже не думаю о нём, всё давно прошло. Мне же не пятнадцать лет.

— Точно прошло?

— Ну, конечно.

— Тогда позвони Говорову. И попроси его забрать Ваньку из садика.

Ксения открыла рот, но потом лишь прерывисто вздохнула, не зная, как реагировать на эти слова.

— Как это — позвони?

— Очень просто, — пожала Сазонова плечами. — Если ты на самом деле успокоилась, то бояться встречи с ним совершенно ни к чему. А ты исполнишь мечту сына, и о психологе можно будет благополучно позабыть.

Ксения кивнула и слегка язвительно проговорила:

— Да, и вспомнить о психиатре. Для меня.

Лена рассмеялась.

— А говоришь, что успокоилась. Врушка.

— Дело не в этом. Ты что, Говорова не знаешь? Я ему один раз позвоню, а потом никогда из своей жизни не выгоню!

Сазонова быстро глянула на неё.

— А мне Ванюшку жалко. Он его ждёт. Что просто невероятно.

— Невероятно?

— Ну… он же маленький ещё, сама говоришь, что при тебе ничего о Говорове не говорит. Выходит у него тайны какие-то свои… в этой маленькой головке. Он мечтает, скучает и понимает, кому и что говорить можно… а кому нет.

Ксения приуныла.

— А я такая злая, что его мечте сбыться не позволяю. Так?

— Ты его мать, тебе лучше знать.

— У Говорова жуткая манера привязывать к себе людей, — в лёгком возмущении проговорила Ксения. — Вот почему Ванька его никак забыть не может? Я не понимаю… Андрей был с ним всего ничего.

— Ванька очень хотел папу. Он его нашёл.

— Андрей ему не отец!

Лена кивнула.

— А я тебе повторяю, ткни в Говорова пальцем и скажи — это не твой папа. Ксюш, мне ли тебя учить? В какой-то момент дети остро хотят знать правду. Ясности хотят. Ты Ваньке этой правды не дала, он её нашёл сам. Он выбрал себе папу, который его устраивает. И он будет его ждать… Сколько? Кто ж это знает?

Степнова вздохнула.

Опять Говоров. Кругом и всюду Говоров.

За несколько дней он сумел перевернуть её жизнь с ног на голову, и даже его уход ничего не исправил. Он теперь живёт где-то далеко, своей интересной жизнью, а она продолжает сражаться с его тенью, которая неотступно следует за ней по пятам.

А теперь ещё и Ванька!..

Как она объяснит сыну, что Андрей Говоров не его папа? Что это просто дядя, который провёл с ним несколько дней и что, скорее всего, больше в их жизни не появится. Потому что ни к чему.

Потому что не нужен, потому что чужой.

Как она всё это объяснит пятилетнему ребёнку, если самой себе объяснить до сих пор не может? Потому что сама до сих пор плачет ночами, уткнувшись в подушку. Как сумасшедшая листает глянцевые журналы, надеясь увидеть там его фотографию, и зачем-то записала в телефонную книжку нового мобильного телефона его номер. Зачем, спрашивается, ей номер, если она никогда на него не позвонит?

Да и номер его до сих пор наизусть помнит.

Хотя, жаловаться ей грех. Всё-таки её новая жизнь сложилась. Ксения создала её из ничего, наступив себе на горло и тем самым заглушив судорожные рыдания. Только первые дни после свадьбы Андрея ходила, словно в воду опущенная, никак не могла прийти в себя. Тогдашнее её состояние нельзя было назвать потрясением или разочарованием, которое она чувствовала после истории с Ильёй, когда Старков её не просто бросил, а предал и растоптал.

Из-за Андрея она страдала. Она ни в чём его не винила, просто тосковала безумно, скучала так, что кричать хотелось в голос. Обижаться на Говорова было не за что, он ей никаких обещаний не давал, а вот расстаться с ним было сложно. Просто отпустить от себя, договориться с самой собой, что сможет со временем забыть и вспоминать об "их днях" с теплотой. И только. Очень сложно было смириться с тем, что они друг другу чужие люди, как раньше. Что всё вернулось на круги своя.

Наверное, это была любовь.

Наверняка утверждать это Ксения не рисковала, зачем бессмысленно душу травить? Всё уже в прошлом, а теперь жить воспоминаниями, пусть и прекрасными, она не хотела. Нужно учиться смотреть в будущее и не оглядываться.

Работа у Сазоновой Ксению неожиданно затянула. Поначалу было трудно освоиться, было непривычно не заниматься чёткой и ясной работой, где цифры стояли в ряд, и их невозможно было изменить или поменять местами, чтобы всё не испортить. Цифры всегда Степнову успокаивали. Цифры врать не могут. А Сазонова работала по вдохновению, по щелчку пальцев, по озарению, и поначалу Ксения никак не могла к этому привыкнуть. Не получалось также, по щелчку, включаться в работу, ловить на лету идею и тут же выдавать свою. Со "своими" было труднее всего. Ксении всё время казалось, что она говорит что-то не то и не так. И все смотрят на неё, слушают с недоумением и вот-вот засмеются, ведь, как ей казалось, предлагала она жуткую ерунду. Но никто не смеялся, наоборот, прислушивались, а когда одна её идея воплотилась в жизнь, Степнова на самом деле запрыгала от радости. Было такое чувство, что снова диплом защитила. Появился азарт, хотелось работать и получать от этого удовлетворение. Хотелось всех удивить, доказать самой себе, что цифры это не всё, что она умеет, а аналитический ум может пригодиться не только в экономике. К тому же было очень интересно, у Лены было просто море идей и реализовывать их, и потом радоваться результату было очень приятно.

А ещё Сазонова помогала ей войти в новую жизнь, гордо вскинув голову. Ксения за её помощь цеплялась, потому что самой иногда ещё было страшно принимать важные решения. Требовался дельный совет, а порой и хороший нагоняй. Правда, нагоняи она теперь регулярно получала от родителей, но те пытались её именно ругать и отговорить, а подруга наставляла на путь истинный.

Очень трудно было избавиться от постоянного присмотра и опеки родителей. Они никак не хотели понять её желания жить самостоятельно и отпускать от себя не хотели. Раньше Ксения очень боялась с ними спорить, огорчать их каким-то своим особым, отличающимся от их, мнением. Страшно было остаться непонятой, одной со своими мыслями и проблемами… В их семье принято было считать, что от её самостоятельных решений, проблемы придут непременно, и решать их придётся ей самой, а потом возвращаться в отчий дом, мучаясь угрызениями совести и стыдясь своей слабости и глупости. И поэтому решиться было очень трудно. Особенно на первый разговор. Нужно было постараться убедить родителей, что она, наконец, повзрослела, набралась смелости и готова рискнуть. Точнее, не рискнуть, это неправильное слово. Она начнёт жить. Сама, не оглядываясь назад и не обращая внимания на свои страхи.

Разговор с родителями вышел очень тяжёлым. Отец всячески пытался её вразумить, разубедить, даже запугать всяческими трудностями и грядущими проблемами. Пытался воззвать к её совести и просил подумать, если не о них, так хотя бы о ребёнке, которого она обрекает на голодную жизнь в чужой квартире. Намекал на своё давление и хватался за сердце. Но Ксения упрямо стояла на своём. Хоть и не спорила, ногами не топала и не кричала, просто сказала:

— Мне нужно начать жить. Самой. Я уже взрослая.

Родители переглянулись и неловко замолчали.

Правда, потом отец осторожно попытался донести до неё истину, которую неразумная дочь никак не могла понять. Что одной ей с Ванькой не справиться. Ксения ответила, что просто обязана попробовать. Просто обязана, потому что иначе будет чувствовать себя слабой и никчёмной.

На это у отца аргументов не нашлось, и вскоре Ксения с Ванькой оказались в чужой квартире. То есть, не совсем в чужой. Теперь это был их с Ванькой дом, хоть и временно. Но зато отдельный, только их. Ксении нравилось думать именно так. И даже не слишком презентабельный вид квартиры настроения не портил.

Снять квартиру в Москве было удовольствием дорогим. Но Ксении повезло. Родители, приняв и осознав её решение, обзвонили всех знакомых и через дальних родственников и их знакомых, нашли ей жильё. В пятнадцати минутах ходьбы от их дома, правда, квартира была в панельном, старом доме и ей срочно требовался ремонт. Этим и занялись, и на это Ксения истратила большую часть отложенных денег, остальные заплатила хозяйке, оплатив аренду на полгода вперёд. Небольшая двухкомнатная квартирка была обставлена мебелью, и от родителей Ксения перевезла только Ванькин диванчик и его вещи и игрушки, без которых он не мог обойтись. Многое ещё надо было купить, пришлось попросить у Лены аванс, чтобы сделать новый дом хотя бы уютным и наполнить его разными бытовыми мелочами и не совсем мелочами.

Первым гостем была, конечно, Сазонова. Она приехала с тортом и бутылкой шампанского, прошлась по квартире, заглянула на маленькую кухню, к которой у Ксении было особенное трепетное отношение, потому что это была именно её кухня и ничья больше. Потом осмотрела комнаты. Они тоже были совсем небольшими, проходными, но Степнова на тот момент съёмная квартира казалась дворцом, она стала символом новой жизни, свободы, от которой кружилась голова.

После ремонта, квартира выглядела мило, чистенько, Ксения положила на пол дорогой палас, купила ещё кое-что, даже картину на стену повесила. Но главным достоянием была, конечно, стенка "Русь", которая досталась Степновой по наследству от бывших хозяев. Раньше этот предмет мебели был поводом для зависти, а теперь вот спокойно оставили на съёмной квартире, без всякого сожаления. Тёмная, полированная, раньше наверняка выглядела солидно, а теперь несколько нелепо и потёрто. Но дарёному коню, как известно… Ещё была мягкая мебель, так же старого образца, с потёртыми подлокотниками и уже не совсем "мягкая", но был диван и он раскладывался, хотя и со скрипом и некоторым усилием. Ксении этого вполне хватало. Но зато детскую комнату она обставила по всем правилам, чтобы Ваня ни в коем случае ни в чём не нуждался.

Конечно, было трудно, особенно в первое время. Она старалась лишний раз не беспокоить родителей просьбами и своими проблемами, они и так регулярно забирали Ваньку из садика и спасали по пятничным и субботним вечерам. Вечера этих дней недели теперь непременно были заняты. В остальные дни Ксения чувствовала себя свободнее, и ей удавалось больше времени уделять сыну и домашним заботам. Научилась планировать своё время так, чтобы успевать всё и делать всё не второпях. Ведь теперь не было мамы, которая всё брала на себя: и готовила, и убирала и всё кругом успевала. Ксении оставалось только позавидовать её умениям, ей самой практики пока катастрофически не хватало. Мама рвалась помочь, готова была приезжать чуть ли не каждый день, но Ксения неизменно отказывалась, ей хотелось, — правда, хотелось, — научиться всё делать и успевать самой.

Успевать получалось не всегда. И тогда отец сделал ей поистине королевский подарок — он решил отдать ей свою любимую "Волгу". Ксения в первый момент опешила, стала отнекиваться, но он просто сунул ключи от машины ей в руку. Раньше только под своим приглядом позволял за руль сесть, когда на дачу ездили, а теперь давал свободу и в этом.

Вот так она стала водителем. Осторожным и аккуратным, но сам факт… Правда, она не пользовалась машиной каждый день, только по необходимости, берегла. Но когда садилась за руль, чувствовала себя очень сильной и уверенной. Супер-женщиной, которая может всё. Крутила руль и кидала на себя в зеркало быстрые взгляды. Она самостоятельная и взрослая. У неё даже машина теперь есть.

Работа у Сазоновой, постоянное общение с людьми и вечерняя жизнь, наложила определенный отпечаток и на Ксюшину внешность. Причём случилось это достаточно быстро. Лена на второй или третий день работы выдала ей кредитную карточку и отправила в магазин. Так и сказала:

— Чтобы твоих костюмов я больше никогда не видела. Избавь их от меня.

Пришлось подчиниться, протестовать было бесполезно. Да и с начальством Ксения спорить не привыкла.

Начальные эксперименты по смене имиджа, Степнова проводила, осторожничая. До того момента, пока не вмешалась Сазонова. Налетела как ураган, и спустя несколько минут в Ксюшином шкафу не осталось почти ничего. Поневоле пришлось гардероб обновлять.

— Ну что ты зажимаешься? — вздыхала Лена, глядя на Ксению в новом платье. Подошла и заставила её расправить плечи. — Всё замечательно. Подбородок выше!

Оказавшись в салоне красоты, куда её также затащила Ленка и, посмотрев на себя в зеркало, Ксения вдруг загрустила. Мастер, молодая девушка, расчёсывала её волосы, улыбалась, потом спросила, как волосы уложить.

— Может, уберём волосы наверх? Вам пойдёт.

Степнова внимательно разглядывала себя, а потом сказала:

— А можно… обрезать? Я хочу стрижку.

Девушка нисколько не удивилась, окинула Ксению чисто профессиональным взглядом, потом кивнула.

— Конечно. Я даже знаю, что именно вам пойдёт. Доверитесь мне?

Ксения натянуто улыбнулась.

— Да, конечно.

Она внимательно следила за тем, как мастер щёлкает ножницами, как волосы падают на тёмный пеньюар и равнодушно соскальзывают на пол, остаются лежать невыразительными, непривлекательными кучками… А в зеркале отражается уже совсем другая девушка, с дерзкой, короткой стрижкой…

"Ты хочешь остричь волосы? Не вздумай… У тебя необыкновенные волосы. Они золотые на солнце, такого никакими красками не добьёшься".

Может, перекраситься? В блондинку или брюнетку, в рыжую. Без разницы.

Увидев её, Сазонова ахнула.

— Ксюша… Ты на себя не похожа. Мне очень нравится. Повернись.

Степнова безропотно повернулась, пытаясь удержать на губах улыбку. Краем глаза наблюдала за тем, как уборщица сметает волосы с пола в совок. Сейчас выкинет в урну, не подозревая, что Ксения уже раскаивается в содеянном.

Вот почему она такая вздорная и упрямая? Чем ей волосы-то помешали? Мысли и воспоминания они с собой всё равно не забрали.

Дни проходили за днями, недели за неделями и Ксения не заметила, как пролетело несколько месяцев. За эти месяцы жизнь её поменялась кардинально, иногда казалось, что не осталось ничего от неё прежней. Прежняя Ксения предпочитала отсиживаться дома и проблемы свои решать тихо и незаметно. Она вообще старалась быть всегда незаметной, а сейчас, порой шла по улице и останавливалась у какой-нибудь витрины, в удивлении разглядывая своё отражение. На самом ли деле это она? Стильно одетая, с непривычной стрижкой, на высоких каблуках и небольшим портфельчиком в руках. Деловая женщина, да и только.

Нельзя было сказать, что у неё прибавилось уверенности или нахальности, просто на собственные комплексы совершенно не осталось времени. Неловкость и смущение стали непозволительной роскошью. Теперь её работа заключалась именно в общении с людьми, и отгораживаться ото всех стеной стало невозможно. К вечеру, от людей, от постоянных разговоров, обсуждений и улыбок уставала настолько, что едва находила в себе силы поговорить с Ванькой и почитать ему перед сном. И сама валилась в постель, ощущая чуть ли не блаженство, когда закрывала глаза.

Она не думала о Говорове. Она гнала от себя любые мысли о нём. И пока вокруг были люди и своими проблемами занимали всё её время, ей это удавалось легко. Самое мучительное время, когда слёзы на глаза наворачивались при малейшем воспоминании, прошло. На место страданиям пришла тоска и печаль, но уже не столь сильная, как в первое время. Появились другие проблемы и заботы, которые не имели к Говорову никакого отношения, на них можно было отвлекаться и на время благополучно забывать и успокаиваться. Правда, когда оставалась одна…

Это было внутри, где-то глубоко в душе, подсознательное чувство трепета и тревоги, которое накрывало всегда неожиданно. Ксения могла думать о чём угодно, даже заниматься делами, обдумывать очередной проект, но краем глаза, проходя мимо газетного лотка, неизменно пробегала взглядам по обложкам журналов. Не мелькнёт ли там знакомое, родное лицо или логотип "Эстель". За эти месяцы посетила кучу приёмных разных фирм и компаний, и во время ожидания, если такое случалось, беседуя с Леной, пролистывала глянцевые журналы, которые держали специально для посетителей. Никогда их не читала, а теперь это вошло в привычку — просмотреть каждый.

Пару раз ей везло. Или наоборот не везло? Перелистывала очередную страницу и замирала, глядя на фото Говорова. Кровь ударяла в голову, руки холодели, и Ксения испуганно журнал закрывала, словно это не она минуту назад судорожно его листала, надеясь увидеть именно это фото. Именно эти глаза и насмешливую улыбку.

Она продолжала скучать по нему, даже спустя месяцы, и корила себя за это. Убеждала, что всё обязательно забудется и пройдёт, но время проходило, а Ксении лишь удавалось глубже загонять в себя чувства и воспоминания, но не забыть. Днём было некогда, вечером слишком большая усталость, а вот ночью… Просыпалась, словно её кто-то толкал, а потом долго не могла уснуть. Крутилась с боку на бок и считала про себя до ста, потом начинала заново. Счётом пыталась перебить ненужные мысли. В такие ночи было особенно тоскливо. Вспоминались такие вещи, такие слова, такие подробности… становилось очень страшно оттого, что это больше никогда не повторится. Что ушло навсегда и больше не вернётся. И она не в силах ничего изменить.

Иногда отогнать мыли не получалось и Ксения начинала думать о том, что сейчас происходит с Андреем, где он и с кем. Порой не знала, в Москве или нет. Но такое бывало редко. Обычно до неё доходили слухи, иногда сплетни, нелицеприятные, но Ксения старалась их не запоминать, чтобы ещё больше не расстраиваться. Зачем ей это? Он чужой муж… вот пусть Света и расстраивается. Если есть о чём.

Говоров в агентство Сазоновой больше никогда сам не приезжал, подсылал Дениса, а Ксения старалась и от Горского спрятаться или заранее вспоминала о каком-нибудь неотложном деле и из офиса перед приходом Дениса неизменно уходила. Даже документами "Эстель" не занималась, делала вид, что в принципе об этой компании и её владельце ничего не знает и не помнит. Сазонова не спорила.

…Всё это называлось новой жизнью.

Всё это и было её новой жизнью. В ней было достаточно и радостей, и печалей. И жаловаться Ксении было не на что. Всё у неё в последнее время получалось. С такой лёгкостью, с какой не получалось никогда. Только Андрея рядом не было.

Она жила в бешеном ритме, заботилась о сыне, старалась быть для него примером, делала карьеру, начав с нуля, меняла себя, больше не впадала в оторопь от комплиментов и похвалы… Она могла собой гордиться. Только поплакать было не с кем. Для всех она была сильной, и жаловаться ей было не на что. У неё ведь всё получается, ей везёт, о каких недовольствах может идти речь?

Всем нужно было бы объяснять своё состояние, открывать душу, потом выслушивать советы и наставления… Вытирать слёзы и благодарить за понимание. Обещать, что всё непременно исправит и плакать больше не будет. У неё всё будет замечательно. По-другому ведь быть не может.

А с Андреем… Ему ничего не нужно было объяснять. К нему можно было подойти, уткнуться носом в его плечо и поплакать. А он не будет успокаивать и спрашивать, что случилось. Просто обнимет, и будет укачивать, как маленькую, до последнего всхлипа и последней слезинки. И перед ним не будет стыдно за свою слабость, наоборот станет легко и просто. И всё останется между ними, станет ещё одной маленькой, их общей, тайной.

А теперь она снова была одна, плакала, уткнувшись в подушку, спрятавшись ото всех, потому что поделиться своей болью было не с кем. Потому что никто этой боли знать и видеть не хотел.

Ксения снова была предоставлена сама себе. Это было очень тяжело, особенно сейчас, когда ей было что рассказать и чем поделиться, очень тайным и её беспокоящим, но о чём не должен знать никто посторонний. А в некоторых вопросах, посторонними были все, даже родители и Лена.

А вот Андрею бы она рассказала, поделилась с ним… Своими сокровенными мыслями и страданиями.

Рассказала бы, как она скучает, и что никак не забудет, и что продолжает просыпаться ночью от безумных, смущающих снов и как хочется кричать, зная, что не почувствует его прикосновения…

Она бы рассказала ему, что любит… рассказала бы это по очень большому секрету. И только ему.

…

— Ксюш. Ксюша!

Степнова вздрогнула, нервно сглотнула и испуганно посмотрела на подругу. Та едва заметно усмехнулась, встретив её отрешённый взгляд.

— Приехали.

Ксения пару раз растерянно моргнула, а потом уже по привычке широко улыбнулась.

--*--*--*--

Андрей Говоров вышел из ванной комнаты, небрежно подтянул пояс халата и приостановился, разглядывая спящую в постели женщину. Она лежала на спине, одна рука была откинута в сторону, лёгкое одеяло сползло с груди. Говоров невольно задержал взгляд на этой красоте, потом ухмыльнулся уголком губ и вышел из спальни.

В гостиной царил лёгкий беспорядок, по полу была разбросана женская одежда, на столе бутылка вина и испорченная этим вином скатерть. Всё романтично и до бездарности банально.

Андрей наклонился и поднял с пола практически невесомую кофточку. Аккуратно развесил её на спинке кресла. Взял бутылку и побултыхал в ней оставшееся вино. Потом вылил всё в бокал. Он наполнился почти до краев, и Андрей взял его и тут же отхлебнул. Потом подошёл к окну, отдёрнул занавеску и посмотрел на Эйфелеву башню, сияющую огнями в вечерних сумерках. Упёрся рукой в стену, сделал ещё один глоток вина и вздохнул.

Вид из окна был потрясающим. Можно было долго стоять и смотреть, наслаждаться. Говорова красивый вид из окна успокаивал.

Андрей всегда старался останавливаться именно здесь. Этот парижский отель уже несколько поколений принадлежал русской семье, типично французский, но с русской душой. Даже персонал в большинстве своём говорил по-русски, с недавних пор знание языка входило в их обязанности из-за наплыва русской публики. Да и расположен отель был очень удобно — в двух шагах от Триумфальной Арки и Елисейских полей, рядом со знаменитой площадью Звезды.

Когда Говоров приезжал в Париж один, обязательно останавливался здесь, а не в квартире жены. А когда был со Светой, всё равно снимал номер, пусть и на пару ночей. Так что "Napoleon" как-то незаметно стал его вторым адресом в Париже. Офис — отель, офис — квартира жены — отель. Здесь ему определённо нравилось больше. Он любил сидеть у окна и смотреть на город, вот только то, о чём он в эти моменты думал, знать никому не нужно.

В эти минуты он всегда вспоминал женщину, которая любила вот так сидеть и любоваться городом. Только не Парижем. Она смотрела на Москву, а Андрей теперь всегда думал, понравилась бы ей французская столица? Что бы она сказала, как бы улыбнулась или нахмурилась…

Просто хотелось услышать её голос.

До сих пор хотелось.

Говоров старался на своих воспоминаниях и несбывшихся мечтаниях не зацикливаться. У него не было на это времени, он намеренно отгораживался от тоскливых мыслей и непривычных душевных терзаний. Поставил для себя точку в той истории на первый день семейной жизни. Точку поставил жирную, была бы возможность — и ногой бы наступил, чтобы расползлась в разные стороны и закрыла собой всё, что лезло наружу — воспоминания, печаль, волнение…

Для себя он эту историю закончил после слов Сазоновой, точнее, Ксении. Она его поздравила, а у него внутри всё оборвалось. Почему-то эти слова задели сильнее всего. Ударили, обидели, и Андрей остался со своей обидой, не зная, что с ней делать и как от неё излечиться.

Стало обидно, что Ксения от него отгородилась, а он не может поступить так же. Он не только трус, но и слабак, он даже с самим собой справиться не может. Потому что не знает, в какой угол забиться, чтобы его никто не трогал. В первый момент, когда Лена ему это сказала, Говоров почувствовал такую злость и досаду, что если бы Ксения была рядом, он бы… схватил её и хорошенько встряхнул. Чтобы она поняла, что для него всё происходящее тоже тяжело. Что ему не просто было решиться. А она этого, кажется, не понимает.

Свадьба его вымотала. Ему было не до гостей и не до невесты. Хотелось на ком-то выместить свой гнев, мстительно поглядывал в сторону Сазоновой, но та после их разговора потеряла к нему всякий интерес. Её поведение вызывало ещё большее раздражение.

За тот день Андрей очень многое про себя понял. И те открытия, которые он сделал, его совсем не порадовали. Выходило так, что человек он… прямо скажем, так себе. Неплохой, но и хорошего никому ничего не сделал. Не стремился он никогда быть хорошим. Его всё устраивало, больших проблем и препятствий в жизни не возникало, и он жил так, как жилось, особо не напрягаясь и совесть свою лишний раз не тревожа. Считал, что не обязан отчитываться. Это и было смыслом — объяснить всем, что те границы его свободы, которые он сам установил, нарушать нельзя. Только не понимал, что границы он создал, и расширять их не устаёт, а вот свободы уже давно и в помине нет. Были регулярные дерзкие вылазки на волю и неловкие, суетные возвращения, признание собственных ошибок, но как бы нехотя, свысока…

Всё это самообман. Наверное, свободных людей и нет в мире, а если они есть, то им не завидовать, их жалеть надо. Если ты свободен как ветер, то ты никому не нужен.

Этот вывод Говоров сделал неожиданно и не совсем своевременно. На собственной свадьбе. Когда нужно было всем улыбаться, чувствовать себя счастливым, а Андрей вдруг понял, что чуть ли не всю жизнь врал самому себе, прикрывал тем самым свои слабости. Ему удобно было заблуждаться. И вот к каким последствиям этот самообман привёл. Он перестал себе принадлежать.

К концу вечера он заметно набрался, запивал тоску и страшные выводы, которые сделал, и опьянел. Света без конца его теребила, заставляла улыбаться и наступала ему на ногу, когда он принимался нести откровенную ахинею, под стать своему настроению. Под конец торжества Света и сама начала томиться, и когда пришло время оставить гостей одних, вздохнула с облегчением. Взяла новоиспеченного супруга под руку, и они направились к выходу из банкетного зала. Говоров ухмылялся. Он не был безобразно пьян, даже сильно пьян не был, не качался и не спотыкался, но мозг был затуманен и идеи выдавал сплошь негативные.

Хорошо хоть ехать никуда не пришлось. Номер для новобрачных был заказан в том же отеле, и Свете пришлось лишь втолкнуть Андрея в лифт, чтобы скрыться с чужих глаз. Но прежде чем двери лифта успели закрыться, в кабину вошла Людмила Алексеевна. Посмотрела на сына, укоряюще качнула головой и принялась нервно обмахиваться платком.

Андрей прислонился к стене кабины, сунул руки в карманы и сначала посмотрел на жену, потом на мать. Вздохнул.

— Ну что вы в самом деле… — начал он со второй попытки. — Всё ведь в порядке…

— В порядке? — Света от негодования даже ногой топнула. — Как ты мог напиться?

Говоров обиженно выпятил нижнюю губу и снова глянул на мать.

— Мам, чего она от меня хочет?

— Андрей, прекрати, — одёрнула его Людмила Алексеевна. Потом вздохнула. — Ты сегодня ел?

Он деловито кивнул.

— Утром.

Мать его ответу неожиданно обрадовалась, повернулась к Свете.

— Вот видишь? Вот он и опьянел, — а затем снова принялась за него. — Ты как маленький! Почему за тобой постоянно приходится следить? Теперь ещё и за тем, ел ты или нет?

— Я же женился, мамуль, мне некогда было. Разве я мог думать о чём-то другом?.. И когда мы вообще приедем? Или мы сразу в райские кущи поднимаемся?

— Замолчи, — попросила Света, одёргивая юбку свадебного платья. Говоров зевнул и послушно примолк.

Номер был шикарный. Просторный, с огромной кроватью под балдахином и атласными подушками. Андрей перед постелью в задумчивости остановился. С интересом разглядывал, но думал совсем не о молодой жене. Подумал о том, что бы он с Ксенией на этой постели сделал… попадись она ему после её дурацких поздравлений.

Да и балдахин бы ей безусловно понравился… По крайней мере, посмешил.

— Андрей, я заказала тебе ужин, — возвестила мать, отрывая его от интересных мыслей.

Он обернулся и увидел, что она помогает Свете снять фату. Андрей понаблюдал за ними, затем снял пиджак, скинул ботинки и практически рухнул на кровать. Сложил руки на животе и закрыл глаза. Слышал шуршание материи, как Света с его матерью о чём-то негромко переговаривались, и из интереса приоткрыл один глаз, покосился на них. Света стояла, уперев руки в бока, а мать споро расшнуровывала корсаж её платья. В глубине сознания мелькнула мысль, что делать это, наверное, должен был он. А он вместо этого лежит, свесив ноги с кровати, и думает о том, что совсем не готов к супружеской жизни. В смысле, вот прямо сейчас ну никак не готов. Да и вообще настроение откровенно пакостное, а не романтичное.

В дверь постучали, но никто открывать не пошёл. Света и его мать были заняты "разоблачением" невесты, а ему было лень вставать.

Света не выдержала первой и воскликнула:

— Андрей!

Он с тяжким вздохом всё же поднялся и пошлёпал к двери. Забрал у официанта тележку с ужином, уселся в кресло в гостиной и снял крышки со всех тарелок. Есть хотелось так, что голова кружилась.

Через некоторое время из спальни показалась жена, уже в лёгком шёлковом халате, и остановилась, наблюдая за тем, как Говоров наливает себе вина и жуёт бутерброд с икрой. Сложила руки на груди и нахмурилась. Людмила Алексеевна тоже вышла из спальни, взглянула на сына, а потом подошла к невестке, погладила ту по руке и что-то прошептала. Ободряюще улыбнулась. И направилась к двери.

Андрей проводил её недоумённым взглядом, быстро прожевал и спросил:

— Мам, а ты куда? Ты что, уходишь?

Та остановилась и в растерянности посмотрела на него.

— Ухожу. Мне к гостям надо.

Говоров развёл руками.

— А кто простыни вниз понесёт?

— Андрей, какие простыни? — Людмила Алексеевна устало вздохнула.

— Ну как?.. Те самые… с доказательствами… чистоты и честности невесты, — и обратил к жене невинный взгляд. — Я сейчас поем и мы быстренько всё оформим.

Света нервно сглотнула, потом выдохнула:

— Клоун, — и ушла в спальню.

Мать посверлила его тяжёлым взглядом, потом подошла и осуждающе посмотрела.

— Ты зачем всё это делаешь? — тихо спросила она.

Андрей откинулся в кресле.

— Андрей, ты ведёшь себя глупо.

Он сделал страшные глаза.

— Мам, ты же не оставишь меня с ней одного? — свистящим шёпотом начал он. — Ты просто не представляешь, на что она способна! Она такие ужасные вещи со мной вытворяет!..

Мать серьёзно смотрела ему в глаза, потом покачала головой и, не зная, что ещё предпринять, отняла у Андрея бокал с вином.

— Тебе не стыдно?

Он кивнул.

— Стыдно. Ты даже не представляешь насколько, мамуль.

Людмила Алексеевна ничего не сказала, поставила бокал на стол и ушла.

Говоров несколько минут сидел в тишине. Хмель к тому моменту из головы почти выветрился, и от этого стало лишь хуже.

За дверью спальни тоже было очень тихо, Андрей прислушивался, но так ничего и не услышал, ни единого звука. Поднялся и подошёл к двери. Не придумал ничего лучше, как постучать.

Света дверь распахнула почти мгновенно, посмотрела на него гневно, а потом размахнулась и дала ему пощёчину.

— Это тебе за то, что ты такая свинья!

Дверь захлопнулась перед его носом, Говоров потряс головой и потёр щёку, которая словно огнём пылала. Хмыкнул и развернулся. Посмотрел на диван, заваленный мягкими подушками, осознав, что первая брачная ночь, по всей видимости, откладывается. Кстати, он немало ради этого сделал.

Выключил в комнате свет и улёгся на диване, подложив под голову пару маленьких подушек, поёрзал, устраиваясь поудобнее, и приказал себе спать.

Вот так плохо всё началось.

Если вечером испытывал облегчение оттого, что спать пришлось на диване, то утром стало стыдно. А когда увидел красные от слёз глаза жены — и подавно. Почувствовал себя последней сволочью. Нашёл за чей счёт исправлять ситуацию! Разве Света виновата в том, что ему смелости не хватило? А он снова, по привычке, всю тяжесть вины свалил на неё.

Первое, что он сказал в первое утро их новой жизни, было:

— Прости…

Она не ответила, вообще отвернулась от него, собирала свои вещи.

Андрей расстроено вздохнул, снова потёр щёку, которая всё ещё отзывалась неприятной болью.

— Я дурак…

Света покачала головой и горько усмехнулась.

— Нет, Андрюша, ты не дурак. Ты умный. Самый умный из нас. Ты всегда знаешь, как своего добиться. Ты ведь с самого начала хотел свадьбу испортить, у тебя всё получилось, поздравляю!

Стало очень неприятно от её слов, особенно от понимания того, что она права, и он просто циник и бездарь.

Сел на кровать рядом с чемоданом и опустил голову.

— Я знаю, я вёл себя ужасно…

— Ужасно? — Света не удержалась от издевательского смешка. — Ты меня опозорил перед своей матерью, Говоров! Ты хоть помнишь, как ты себя вёл и что ей говорил?

Он покаянно кивнул.

— Это же мама, Свет, она ничего не подумала…

— Да какая разница?! — Она швырнула в чемодан свой халат. — Ты просто бездушный эгоист! Тебе совсем на меня наплевать, да? На то, что я готовилась, на то, что я этого дня всю свою жизнь ждала! Я так хотела, чтобы вчерашний день закончился романтично, чтобы ты и я, и больше никого в целом мире!.. а ты всё испортил, Говоров. Как всегда. Ты даже спать улёгся на диване! В нашу первую брачную ночь!

На это обвинение Андрей мог бы возразить, в конце концов, она сама перед его носом дверь захлопнула, но не стал. Заметил слёзы у неё на глазах и снова почувствовал себя предателем. Протянул руку и осторожно погладил Свету по плечу. Она дёрнулась, хотела отстраниться, но потом села рядом и всхлипнула. Говоров обнял её одной рукой, и жена, помедлив секунду, уткнулась носом в его грудь, заплакала. Андрей погладил её по волосам, а сам смотрел на этот злосчастный балдахин.

Ну не может он быть настолько чёрствым. Это ведь не посторонняя женщина, которую можно сочувственно похлопать по плечу и отпустить от себя на все четыре стороны. Это его жена. Он вчера сказал "да", согласился взять её в жёны, быть с ней и в горе, и в радости, надел на её палец кольцо, а тот факт, что он делал это нехотя или необдуманно, его совсем не оправдывает. В нужный момент он спасовал, и винить в этом, кроме себя, некого.

Обнял Свету покрепче, уткнулся носом в её затылок и закрыл глаза.

— Я тебе обещаю… обещаю, слышишь? — Андрей глубоко вздохнул. — Я очень постараюсь быть хорошим мужем.

Она глухо усмехнулась, качнула головой, продолжая лежать у него на руках.

— Ты мне не веришь? А я очень постараюсь… — Говоров осторожно прикоснулся к её волосам. — Знаешь, я вдруг понял… что ты единственная, кто всегда был рядом.

Света слабо дёрнулась, напряглась в его руках, но не отстранилась.

О том утре, первом утре их семейной жизни, они никогда больше не говорили. То, что он тогда сказал и какие обещания давал, Говоров, наверное, никогда бы не смог повторить для Светы. А она и не просила. Разговоры, пусть и серьёзные, но которые порой должны возникать между близкими людьми, важные слова, которые Андрей произнёс тогда, неожиданно поставили их в обоюдно неловкое положение. Возможно, Свете и приятно было услышать это, но уж слишком странно она их восприняла, отреагировала на услышанное. Андрей не сказал ей, что любит, как говорил обычно, он сказал, пусть и не напрямую, что больше ему не для кого жить, только для неё, для своей семьи и всё-таки их совместного будущего.

Андрей не мог сказать, что их отношения со Светой изменились или они стали ближе, стали лучше понимать друг друга. Просто со временем жизнь вошла в свою колею, вернулись прежние дела и заботы, они с женой ссорились и мирились, правда, гораздо реже, чем раньше. Но в этом не было их заслуги. Просто виделись не так часто.

Свадебное путешествие они провели довольно странно, как бы приглядываясь друг к другу, словно знакомы были не много лет, а сравнительно недавно. Да и закончился "отпуск" быстро, через пять дней. Отдыхать было некогда и пришлось вернуться к делам. Если честно, Говоров этому только обрадовался. Хоть и пообещал быть примерным мужем, но выполнять своё обещание, особенно в первые дни, было непросто. Андрей учился быть мужем. Отныне со Светой быть не просто рядом, не только телом и головой, но и душой. А это было сложно. В мыслях он постоянно возвращался в Москву. Не к Ксении, нет. Он боялся даже думать о ней, словно даже своими мыслями, находясь за тысячи километров от неё, мог ей чем-то помешать или навредить. Сазонова права: Ксения сильная, она со всем справится и без него. Она решила вычеркнуть его из своей жизни, не дождавшись от него решительных действий, и теперь он не в праве был ей мешать. Он старался думать о ней, как о прошлом, которое уже не вернётся. Андрей уважал, принятое ею решение.

А думал он о Ваньке. Никак не мог отделаться от этих мыслей. Постоянно крутилось в голове — как он, ждёт ли, а вдруг сильно расстроился из-за того, что он не появляется?

А больше всего волновало то, что же Ксения ему сказала?

Андрей никак не мог успокоиться, места себе по этому поводу не находил.

После свадебного путешествия разъехались со Светой в разные стороны. Ему нужно было возвращаться в Москву, заниматься расширением производства и новой коллекцией, наверное, самой важной за всё время существования "Эстель", а Света улетела в Париж, её ждали магазины. Кстати, разъехались, оставшись довольными друг другом. Долго целовались, прощаясь в аэропорту. Улыбались, держались за руки и о чём-то договаривались, давали какие-то обещания…

Они стали очень правильной семейной парой, всё как мечтала Света. Чему способствовали не слишком частые встречи. Возможно, это и есть залог счастливой супружеской жизни? Пока друг друга не видишь, соответственно и ругаться возможности не имеешь. Они жили за тысячи километров друг от друга, постоянные перелёты, встречи-расставания, несколько дней вместе, светские вечера, деловые ужины, супружеский секс по откатанной давно программе — и оревуар, дорогая, позвоню из Москвы. Очень удобно.

Да и не было у него в тот момент ни на что и ни на кого сил и времени. И если бы Света была постоянно рядом, мешала ему сосредоточиться, ещё неизвестно, как бы всё повернулось. А так они стали для всех идеальной парой, улыбчивой и счастливой.

А жизнь в то же время не стояла на месте, набирала обороты. Подписали контракт, представили новую коллекцию в Париже и Москве, о "Эстель" писали газеты, Говорова приглашали на телевидение, Андрей начал всерьёз подумывать о покупке ещё одной фабрики, в этом уже ощущалась необходимость.

Он не знал чего ещё пожелать. Всё шло настолько хорошо, приносило такие результаты, о которых он совсем недавно и мечтать не смел. Он был доволен, гордился собой, отмахиваясь от страданий, от которых не было абсолютно никакого толка. С головой погрузился в работу. Старался не думать ни о чём, что могло бы его смутить или сбить, да и некогда было, и чрезмерная занятость и сумасшедший график работы приносили облегчение и хоть какое-то успокоение.

Андрей старался не думать о Ксении. Каждый раз, как всплывало её имя, даже случайно, его словно кипятком изнутри ошпаривало. Он начинал суетиться, нервничать и ненавидеть себя за то, что позволил ей зацепиться за его душу. Эта заноза сидела где-то глубоко и не давала покоя, зудела и ныла. Говоров старался всё переводить на Ваньку, подолгу смотрел на его фотографию, а потом уменьшил её и стал носить с собой в бумажнике. Вот по мальчику он на самом деле скучал и не скрывал этого. В такие моменты Москва Андрею казалась очень маленькой и тесной. Было непонятно, как они со Степновой не пересеклись ни разу за эти месяцы. Скорее всего, подсознательно избегали этого, хотя были тысячи возможностей увидеться.

Первое время Андрей сильно мучился из-за всего произошедшего. Он пообещал Свете быть честным мужем, обещал стараться, но иногда было очень сложно удержаться… и не позвонить Ксении, не поехать к ней, снова не потерять голову.

Было безумно обидно за Ваньку. Обидно, что из-за их странных и нелепых, неумелых игр с его мамой, больше всех пострадал именно он, маленький и несмышленый, и никто его от этого защитить не смог.

Что уж тут скрывать, он любил этого мальчишку и очень не хотел причинить ему боль. Но с задачей этой не справился.

Как оказалось, он со многими вещами в этой жизни справиться не мог.

Но время было неумолимо, и в один не совсем прекрасный день, Андрей вдруг понял, что уже не так больно. И противно на себя не так сильно, и угрызения совести заметно притихли. Вспоминать по-прежнему было печально, но ведь можно было и не вспоминать, уже появился выбор. Он продолжал бережно хранить Ванькину фотографию, но к тому моменту пришла уверенность, что, скорее всего он там, в "их жизни", уже не столь сильно и нужен. Прошло время, раны затянулись, и бередить их было совсем ни к чему. Да и Ваньке такие встряски полезны вряд ли будут.

Вот так каждый и остался при своих.

Андрею хотелось вспоминать о самых ярких моментах своей жизни с теплотой, но всё равно получалось с горечью. С потаённой, но горечь неизменно вылезала, хотя Андрей этого искренне не хотел.

Но успокоение, пусть понемногу, но приходило. Время шло, и Говоров загонял все, мучавшие его воспоминания, всё глубже в себя и даже научился с этим жить. Научился справляться, с накатывающей приступами тоской и неудовлетворенностью. К тому же, кроме его воспоминаний и фотографии в бумажнике, ничего и не осталось. Его квартира, с полюбившимся видом из окна, была давно продана. Машина, спорткар, который он так любил, тоже. Ему на смену пришёл солидного вида чёрный Lexus.

Дверь в маленький кабинет по соседству заколотил…

Шутка, конечно. Ничего он не заколачивал. Просто со временем маленькая комнатушка превратилась в нечто вроде кладовки, заваленной бумагами, ненужными документами, какими-то вещами и папками с образцами тканей и фурнитуры. Зато Говоров, наконец, перестал в ожидании смотреть на его дверь. Ждать больше было некого.

Конечно, притворяться было глупо, но он притворялся, и все вокруг притворялись. Андрей встречался с Сазоновой по работе, они улыбались друг другу, делились новостями, но Говоров так ни разу и не решился спросить у неё про Ксению, и она сама ничего не рассказывала. А ведь Лена всё про неё знала, каждый день Ксюшу видела, дружила с ней… Иногда Андрей чувствовал безумное раздражение по этому поводу, но поделать ничего не мог. Сжимал кулаки и продолжал улыбаться и жить дальше, постепенно отгораживаясь от воспоминаний, забывая.

Они даже в свете не встречались. Андрей подозревал, что это не случайно. Когда ему приходилось бывать на вечеринках и различных презентациях, и Говоров видел в толпе Сазонову, невольно начинал высматривать Ксению, но так ни разу и не встретил её.

Она была где-то рядом, но её не было. Призрак, мираж. Она стала прошлым. Приятным, трогательным, желанным, но прошлым. Наверное, Андрей даже мог похвастать тем, что в его жизни было то прекрасное безумие. Что он знает, каково это, когда тебе не хватает воздуха, бешено стучит сердце, трясутся руки, когда Он прикасается к Ней, к самой желанной… Как голос пропадает, когда её имя произносит…

В этом месте Говоров обычно запрещал себе продолжать думать в этом направлении…

Недостатка в женщинах у него никогда не было, он славился своей любовью к слабому полу. Любил завистливые взгляды окружающих, любил быть у всех на виду, крутил скандальные романы, а с ума сошёл от скромницы в скучном костюме. Она заставила его потерять голову. А ведь раньше этого никому не удавалось от него добиться, даже самым опытным и соблазнительным его подругам.

Он скучал по тому времени, что провёл рядом с Ксенией и Ванькой. Вместе с ними ушла острота чувств, трогательность и трепет. Что такое трепет, он и узнал-то только рядом с Ксенией Степновой. Когда смотрел на неё и понимал, что не просто смотрит, а любуется. Не на что-то конкретно, не на красоту, а на неё саму, настоящую, просто его Ксюшу. Когда не хватало дыхания, глядя на то, как она порой обиженно дула губы или краснела от какого-то его слова, закусывала пухлую губку, от её невинно-непонимающе-смущённых взглядов, мягкой улыбки… смелых и дерзких прикосновений, соблазнительных поцелуев, от которых на самом деле кружилась голова.

Но всё это осталось в прошлом. Андрей старался больше обо всём этом не думать, чтобы не бередить душу. Порой намеренно окунался с головой в проблемы, от которых мог бы легко отгородиться и свалить на кого-нибудь из подчинённых, а он брался за всё сам. Чтобы некогда было копаться в себе, обвинять или искать оправдания. Надеялся, поскорее забыться. И даже преуспел в этом.

Пару месяцев жил практически в самолётах. Москва-Париж-Лондон-Москва, всё по схеме. А всё ради воплощения задуманного, многолетней мечты. Говоров жутко уставал, но при этом чувствовал эйфорию. Наконец-то у него всё начало складываться. Даже у Светы не находилось повода, чтобы его в чём-то упрекнуть. У него даже на глупости времени попросту не было. Лишь изредка выдавался свободный вечер, Денис неизменно принимался его теребить, пытался раскрутить на то, что пора уже "отвлечься и зажечь", но Андрей порой физически не мог "зажигать", приезжал домой и валился в постель.

Родители утверждали, что он изменился. Наконец-то. Повзрослел, успокоился, стал вдумчивее… Света тоже была им довольна, очень любила его называть "мужем", это доставляло ей отдельное удовольствие. Возможно, у них не было достаточного времени, чтобы наладить быт, но они неустанно строили какие-то планы, вносили виртуальные улучшения в семейную жизнь, в мечтах о светлом будущем. И Андрей понимал, что это не просто разговоры, хотя сейчас возможно всё и кажется далёким, но придёт время, это неотвратимо, когда Света вернётся в Россию и начнётся настоящая семейная жизнь, изо дня в день. И Говоров себя к этому изо всех сил готовил.

Вот только Света в Москву не торопилась, Андрей не мог этого не заметить. Она была постоянно занята, наслаждалась парижской жизнью, блеском и красотой, и Говорову даже начало казаться, что она намеренно отодвигает своё возможное возвращение. Когда он прилетал в Париж, не было практически ни одного вечера, чтобы они не вышли в свет. Андрей наблюдал за женой, наблюдал за тем, с какой лёгкостью она общается, отметил, сколько новых знакомых у неё появилось и то, что его жена уже стала здесь своей. В Москве же Света как бы терялась и блекла, и начинала изображать из себя жену. Носилась по магазинам и покупала всякие мелочи в их дом, в котором бывала очень редко. Но продолжала строить планы и рассказывала Андрею, как они когда-нибудь здесь счастливо заживут. Время шло, а "когда-нибудь" так и не приближалось. Говоров не мог сказать, что он этим фактом был огорчён, но не до конца понимал, что происходит. На его объективный взгляд, продолжать жить в Париже нужды не было, но у его жены неизменно находились там какие-то дела, новые планы и идеи, и Света не уставала зазывать его к себе. Он всё чаще поддавался на её уговоры и летел во Францию, так сказать, "расширять горизонты". Но и, конечно же, побыть с женой, почувствовать себя мужем. А когда Свете было не до него, легко находил себе другие занятия. Во Франции у него было больше времени на отдых, чем в Москве. А у Светы наоборот. В Париже у неё не было свободной минутки, а в Москве она начинала томиться. Они были знакомы столько лет, что порой Говорову казалось, что настроение жены он может определить только по тому, как она бровями поведёт. И когда она начинала откровенно томиться и скучать дома, начинала изводить его звонками с давно известными ему вопросами, Андрей начинал раздражаться. А вот в Париже, он убивал сразу двух зайцев — проводил время с женой, тем самым облагораживая их отношения, и неизменно находил время для себя.

Они были правильной семейной парой. Они улыбались в объективы камер, держались за руки на семейных ужинах и праздниках, не стесняясь, признавались в том, что скучали друг без друга, прежде чем заняться сексом, и обменивались поцелуями и желали друг другу "спокойной ночи" перед тем, как повернуться к "любимой половинке" спиной. Всё чинно и благородно. До безобразия правильно и скучно. "Я тебя очень люблю, но ты даже не представляешь, сколько у меня дел… как-нибудь потом я тебе обязательно расскажу". И как-то так получалось, что обоих это устраивало.

Но Андрей подобному раскладу всё же удивлялся. Света так долго и упорно пыталась его на себе женить, что Говоров в какой-то момент начал бояться её упорства. Она изводила его скандалами и ревностью не один год, шпионила, караулила, постоянно звонила и проверяла, где он… Семейная жизнь с ней представлялась Андрею несомненным кошмаром. И он долго сопротивлялся, придумывал отговорки, при этом выглядел гадом, а вот теперь, спустя несколько месяцев "женатой" жизни, ему открылась невероятная реальность — брак со Светой оказался весьма необременительным. Вот совсем. Скучный, как он и предполагал, но лишь оттого, что жене на него времени не хватает. А менять что-либо в их отношениях, она явно не собирается. По крайней мере, пока.

Поначалу такое поведение Светы озадачивало, но потом Андрей решил, что возможно это к лучшему. Зачем искать себе лишние проблемы? Вот вернётся она домой, в Москву, вот начнут они жить вместе, тогда и будет озадачиваться и страдать, а сейчас зачем? Он тоже устаёт, он прилетает из Москвы измочаленным от работы, порой просиживает в кабинете по десять-двенадцать часов, или мотается по командировкам… Разве он не имеет права на отдых? А если жене не до него… то он вполне может обойтись и без неё. Отрывать от важных дел он её не собирается.

Именно поэтому был отель, был этот номер и вид из окна на Эйфелеву башню в огнях. А у Светы дела. И ему совсем не интересно какие. Потом получит письменный отчёт и всё узнает. Зато, когда они вечером встретятся в "своей" квартире, оба будут благодушны и довольны жизнью.

Он, наконец, допил вино, протянул руку, хотел поставить пустой бокал на стол, но никак не получалось дотянуться. Хотел уже чертыхнуться, но проворные женские пальчики бокал у него отобрали и поставили на стол.

Говоров растянул губы в ленивой усмешке и снова уставился на башню, которая сегодня отчего-то не давала ему покоя. Тревожила.

Девушка обняла его сзади, повисла на шее и поцеловала в щёку. Маленькая ручка скользнула в вырез его халата, погладила по груди, а потом опустилась к животу.

Андрей попытался отстраниться, а девушка засмеялась.

— Прекрати, — попросил он и поднялся с кресла. А она в него уселась и поджала под себя босые ноги.

— Опять о чём-то думаешь. О чём?

— О своём… о девичьем, — пробормотал Андрей, отмахиваясь от её вопроса. — Тебя муж не хватится?

— О Господи, Говоров, какой ты бываешь вредный!

— Так он тебя не ждёт?

— Ждёт! Он всегда меня ждёт, как может быть иначе?

— Вот и ступай, к ревнивому своему, — он с улыбкой посмотрел на неё, потом приподнял подбородок и большим пальцем провёл по её губам. Алёна поймала его палец зубками и соблазнительно улыбнулась. Говоров хмыкнул, руку убрал, но потом щёлкнул девушку по носу.

— А когда ты уезжаешь?

— Завтра мы со Светой летим в Лондон.

Алёна вздохнула.

— А в Париж когда?

Андрей пожал плечами.

— Я позвоню тебе.

Она соблазнительно потянулась к нему и приобняла за талию. Заглянула ему в глаза снизу вверх и заговорщицки улыбнулась.

— А хочешь, я к тебе в Москву прилечу?

— А ты хочешь прилететь в Москву?

— К тебе? Пожалуй.

Он хохотнул.

— Хватит выдумывать. Куда ты от своего Жульена поедешь?

Она изобразила возмущение и ткнула его в живот.

— Его зовут Жюльен. Запомни, наконец.

Андрей согласно кивнул и улыбнулся, правда, несколько натянуто. Он очень хотел, чтобы она, наконец, ушла. У него было ещё пару часов перед тем, как следовало ехать к жене. Хотелось побыть одному. Потому что завтра будет Лондон, родители, возможно, и брат… Не будет ни одной свободной минуты.

Алёна всегда была понятливой, без лишних слов собралась, пылко поцеловала на прощание и упорхнула, напомнив, выслать её мужу нужные документы. Андрей пообещал, даже поблагодарил за напоминание, мысленно дивясь на самого себя. Он всё-таки невероятный циник. А она не лучше.

Оставшись один, прошёл в спальню и лёг в постель. Закрыл глаза и вздохнул.

Два часа — и он снова семейный человек.