История всех балтийских корпораций начинается в Дерптском университете, образованном в 1802 г. (фактически же это было восстановление созданного тут еще в 1632 г. шведским королем Густавом II Адольфом Academia Gustaviana). 12 декабря 1802 г. император Александр I подписал «Акт постановления для Императорского университета в Дерпте». 8 сентября 1803 г. был утвержден устав университета, предполагавший полную автономию. Он получал привилегию «иметь свою внутреннюю расправу и полное начальство над всеми членами своими, подчиненными, равно над их семьями»; он ведал все дела, «до сих лиц касающиеся», разбирал долговые претензии, производил первоначальное расследование по уголовным делам. Университету, таким образом, была дана широкая гражданская и уголовная юрисдикция.

Так как дворянство пожертвовало на университет 40 000 руб., то ему предоставлено было право участвовать в управлении делами университета; выборные из дворян кураторы заведовали хозяйственной частью. Университет «имел собственную цензуру для своих сочинений» и бесконтрольно выписывал из-за границы необходимые книги. Как «ученое заведение», университет разделялся на четыре отделения: философское, врачебное, юридическое и богословское; это деление просуществовало до 1850 г., когда философский факультет распался на историко-философский и физико-математический. В университет принимались люди всякого звания и состояния, русские подданные и иностранцы. Студенческая жизнь до мелочей регламентировалась уставом; так, например, определялась сумма, которую студент мог тратить на те или другие нужды. Однако студенческая жизнь с самого начала вышла из назначенных ей рамок.

Примечательно, что университетский устав 1803 г. объявлял студенческие корпорации незаконными, но потребность в них имелась, и уже в том же самом году были предприняты попытки создания общей корпорации студентов Allgemeine Burschenschaft. За образец данного общества взяли уставы немецких студенческих корпораций. Первый Comment был составлен в 1806 г., но вследствие доноса университетскому начальству был изъят и сожжен. Неофициально данное общество просуществовало приблизительно до 1810 г., после чего распалось, зато начали возникать новые студенческие корпорации, Curonia (объединявшая студентов – представителей дворянства, курляндских немцев, появилась в Дерпте в 1808 г.), Livonia (объединяющая лифляндских немцев) и другие. В Дерпте корпорации объединялись в Конвент шаржированых (Ch!C!). Когда Конвент шаржированых был официально распущен и запрещен властями, начал действовать временный орган – Reprasentanten Convent (действовал он во второй половине 1840-х гг.). Потом Конвент шаржированых был восстановлен. Правительство не придавало значения этим организациям и допускало их свободное развитие.

Другие университеты, открытые в России в эпоху Александра I, строились по образцу германских университетов, первоначально они представляли из себя ученые сообщества, в которых и профессорскому сословию, и студентам предоставлялась большая свобода деятельности. Профессора могли свободно выбирать деканов и ректора, создавать любые научные общества, избирать кандидатов на замещение вакантных кафедру, курс, который читал профессор, избирался по его усмотрению и никем не регламентировался. Студенты же могли также создавать научные общества, а также корпорации, которые регламентировали студенческую жизнь в университете.

Из Дерпта студенческие корпорации распространились в Московском, Санкт-Петербургском, а затем и Казанском университетах, однако большого развития не получили. Одной из причин явилось то, что университеты, имевшие первоначально широкую автономию, вскоре потеряли ее и попали под жесткий контроль Министерства народного просвещения в лице попечителей учебных округов. Однако студенческие корпорации сохранялись в университетах всю первую половину XIX в., а в Дерптском университете и в эпоху царствования Александра II, когда они получили наконец официальное право на существование.

По сути дела, первыми корпорациями, сформировавшимися в Дерптском университете, стали организации Curonia (с 1808 г.), Estonia (с 1821 г.), Livonia (с 1822 г.), Fraternitas Rigensis (с 1823 г., объединявшая рижских граждан); все они были скорее землячествами, объединившими выходцев (почти исключительно – немецко-остзейских студентов, в некоторых случаях – из смешанных семей, но значительно германизированных) из остзейских губерний, соответственно – Курляндии, Эстляндии, Лифляндии и из города Риги. Обычно в конце семестра происходило общее собрание представителей корпорации с участием профессорского сословия. Эти собрания – конвенты – обсуждали состояние студенческих дел.

Не увенчалась успехом попытка выходцев из княжества Финляндия создать корпорацию Finnonia: не было собрано достаточного количества участников. Зато вскоре начали образовываться аналогичные им корпорации, объединявшие поляков (Polonia, с 1828 г.), русских (Ruthenia, с 1829 г.). Помимо четырех старых корпораций в Дерпте в разное время действовали следующие немецкие корпорации: Baltica (1850–1856), Fraternitas Dorpatensis (1854–1933), Arminia Dorpatensis (1859–1866), Fraternitas Pharmaceutica Dorpatensis (позднее переименованная в Baltonia, 1872–1939), Neobaltia (1879–1939), Fraternitas Academica (1881–1939), Tarbatonia (1884–1887), Teutonia (1908–1933), Fraternitas Vigoria (1908–1916).

В 1820 г. устав 1803 г. заменен новым, им введены лишь некоторые ограничения при производстве следствия и суда над студентами за нарушение благочиния. Признаны были также «вредными и несовместимыми с обязанностями студентов» их корпорации, но вскоре за тем они были вновь разрешены. Студенческие корпорации российских университетов первой половины XIX в. существовали как бы нелегально: с одной стороны, их никто не разрешал, ни университетское начальство, ни правительство, но с другой стороны, они и не были запрещены. Такая жизнь корпораций продолжалась до середины 50-х годов XIX в., когда правительство вынуждено было их официально признать.

Устав 1820 г. действовал до 1865 г. В 1820-х гг. Дерптский университет считался выдающимся по составу преподавателей и с 1828 г. получил значение института для подготовки профессоров в другие русские университеты. В отчете графа С.С. Уварова в 1833 г. Дерптскому университету отведено «значительное место в ряду наших высших учебных заведений», хотя русский язык признается тут «недовольно уваженным предметом» (в 1836 г. решено усилить значение русского языка как предмета преподавания; в 1837 г. учреждена должность лектора русского языка в университете). Устав 1835 г. усилил контроль над университетами со стороны попечителей учебных округов. Этот контроль распространен в 1837 г. на Дерптский университет; во главе его стоял тогда попечитель Крафтштрем (1835–1854), управление которого причисляется к наиболее тяжелым временам Дерптского университета, тем более что к нему применили ст. 80 общего устава, предоставлявшую министру по собственному своему усмотрению назначать профессоров (на практике свобода выбора и приглашения преподавателей сохранилась до 50-х годов).

В 40-е гг. XIX в. дерптские студенческие корпорации добиваются учреждения «суда чести», который заменяет практику дуэлей между студентами. Решение этого суда было обязательным для всех корпорантов. Правда, на протяжении второй половины XIX в. происходили и существенные перемены в ограничении университетской автономии, а затем – в усиленной русификации. В 1850 г. отменено было избрание ректора из среды профессоров; в 1852 г. даны особые секретные инструкции для наблюдения за поведением студентов и за духом преподавания. Профессора не «смели дозволять себе никакого, хотя бы и безвредного, отступления» от программы; прекращено было преподавание государственного права европейских держав; философию преподавал профессор православного богословия. Для философского и юридического факультетов был установлен комплект в 300 студентов. Университетский устав 1863 г., восстановивший академическую автономию, но с удержанием власти попечителя, внес в 1865 г. соответствующие изменения и в положение Дерптского университета. Университет продолжал оставаться немецким по составу профессоров и студентов, но с 1880-х годов начинаются попытки усиленной русификации. Многие из профессоров-немцев оставили университет, программы были изменены, усилена власть ректора и правления и т. д. 27 декабря 1893 г. Дерптский университет переименован в Юрьевский университет. По отношению к студентам вводятся новые правила; с 1896 г. начинает действовать студенческая инспекция. Состав русского студенчества увеличился благодаря допущению в университет окончивших курс в духовных семинариях, которые стали стекаться сюда со всех концов России. Тем не менее еще с 1838 г., благодаря министру народного просвещения графу С.С. Уварову, Дерптскому университету было разрешено устройство при университете «студенческих обществ, имеющих ученую цель», а также занятия литературой и искусством, организацию спектаклей и прочее (С.С. Уваров побывал в Дерпте в 1833 г., и ему тут был устроен так называемый «виват» от имени студенческих корпораций).

Сразу же после оформления корпораций в Дерптском университете начали устанавливаться и их союзные отношения. Конвент шаржированных первоначально объединил корпорации Curonia (годы официального членства – 1834–1921), Estonia (1834–1939), Livonia (1834–1939), Fraternitas Rigensis (1834–1921). В 1834 г. Конвент стал существовать официально. Потом к ним примкнули Ruthenia (была членом с 1850-го по 1857-й), Baltica (1850–1856), Fraternitas Academica Dorpatensis (1857–1861), Arminia Dorpatensis (1865–1866), Neobaltia (1879–1939), Fraternitas Academica (1881–1891, 1920–1939), Lettonia (1882–1905), Tarbatonia (1884–1887), Teutonia (1912–1915, 1918), Baltonia (1932–1939). Однако туда не вошла польская корпорация Polonia (ныне – Konwent Polonia; была основана в 1828 г.).

Вот что пишет о дерптских корпорациях один из студентов университета 1850-х гг.:

В Дерпте между студентами существуют так называемые корпорации, то есть товарищества, в которые принимаются членами хорошо рекомендованные и испытанные люди… Все эти корпорации имеют свои особенные названия, свои цвета, особые фехтовальные залы, свои коммерши, то есть пиры или попойки, и свои уставы… Дух этих товариществ самый благородный, откровенный и братский. Все студенты вообще говорят друг другу «ты», немцы – армянам, поляки – русским, французы – евреям; сыновья корчмарей и сапожников – потомкам гордых графов, князей и баронов; спесь они осмеивают, а гордость презирают, мужество уважают, удаль и молодечество любят [137] .

Короткое время – в 1857–1861 гг. – существовала корпорация Fraternitas Academica Dorpatensis, куда входил Кришьянис Валдемарс и некоторые другие латышские студенты. Из 31 основателя семеро были латыши, позднее к ним присоединились еще одиннадцать. Под эгидой этой корпорации (считающейся первой латышской корпорацией) латышские вечера могли существовать уже легально. Однако особенного развития эта инициатива не получила: в конце 1850-х гг. самые активные и деятельные латышские студенты уже заканчивали свое обучение, да и корпорация вскоре после 1861 г. прекратила существование: студентов объединяли уже другие круги.

Позднее, начиная с 1880-х годов, постепенно при Дерптском университете возникли новые корпорации: латышские Lettonia (официальный год основания 1870-й, важный этап – в 1882 г.), Lettgallia (с 1899 г.), Ventonia, Latvia и Imanta (1917), эстонские Fraternitas Estica (1907), Sakala (1909), Ugala (1913), армянская Armenia (1913–1916), русская Slavia (1913–1915), польские Polonia (1907 г., хотя есть и другая точка зрения на дату создания), Lechicija (1907–2004), Venedya (1907–1939), этнически смешанная Fraternitas Universiteta (1908), а также Fraternitas Vigoria (с 1908-го, формально мы можем считать ее немецкой – хотя неизвестно, какой язык в ней был официальным, – а среди ее членов были немцы, евреи, русские, армяне и эстонцы). Их цели были несколько иными – в большей мере тут осуществлялось то, что называлось «разумным развлечением»: интеллектуальный досуг, литературные и музыкальные вечера, чтение рефератов, спектакли, а также фехтование, гимнастика. Подобно землячествам тут большую роль играла взаимопомощь. Однако их статус не был равен статусу немецких корпораций, и они до 1890-х гг. не признавались последними как таковые. «Цвета» – то есть признанные знаки отличия – были только у корпорации Fraternitas Universiteta, филистров имела только корпорация Polonia.

Первые как латышские, так и русские студенческие корпорации основывались на опыте и модели немецких корпораций. В свою очередь те выполняли во многом функцию землячеств, на что указывает, в частности, сам термин Landsleute – «собратья», «товарищи», «земляки», члены корпорации. Такое название носили, как правило, и альбомы с фотографиями и краткими биографиями членов корпораций.

Отношения между разными сообществами университета складывались непросто; определенную роль играли и национальные разногласия между немецкими и прочими студентами. Это красочно описывают бывшие студенты Дерптского университета – Вересаев, Боборыкин, Деген. Речь идет о сознании своей исключительности; А.И. Иванов пишет о своего рода «кастовости» немецко-студенческих корпораций Дерпта:

…в менталитете корпорантов-остзейцев чувство национальной общности сопрягалось с уверенностью в своей избранности, причастности к касте, уподобляемой своеобразному рыцарскому ордену в виде Дерптского университета [140] .

Корпоранты ощущали себя элитой, внекорпоративных студентов называли «дикими». Особенно ярко об этом свидетельствуют воспоминания бывших русских студентов Дерптского университета. Петр Боборыкин, учившийся в Казанском университете, затем – в 1850-е – в Дерптском (там он стал членом корпорации Ruthenia), пишет:

С немцами мы все только сталкивались, а не жили с ними. Сначала, в первые два-три года моего студенчества, русские имели свою корпорацию; после того как ее «прикончили», превратились в бесправных. Немецкие бурши посадили нас на verrut [Verruf, бойкот] ‹…› и в таком положении мы все дожили до выхода из университета. С нами немцы не сносились, не разговаривали с нами и в аудиториях, и при занятиях в кабинетах и клинике, через что прошел и я с другими медиками. Это было крайне тягостно. Дело кончилось генеральной схваткой, зачинщиком которой был наш казанец Зарин [141] .

Деген замечает:

Они могли явиться на студенческую вечеринку «диких» и, усевшись перед самым кругом танцующих, «делиться друг с другом своими наблюдениями над присутствующими дамами в такой форме и так громко, что терпеть их присутствие оказалось невозможно» [142] .

По признанию В.В. Вересаева,

весь дух немецкого буршеншафта был для нас чудовищно чужд ‹…› Нас, русских, немецкие студенты глубоко презирали за то, что мы «антидуэлянты» и задирали всячески ‹…› Оскорбляли и задирали евреев где только и как было можно [143] .

В то время отчетливо различались имеющие материальный достаток немецкие студенты и бедные русские студенты (об «особенной, всеобщей бедности у местных русских студентов» пишет Е. Деген). Среди немецких корпорантов Дерптского университета бедность была предосудительной, требовались взносы для содержания квартиры, даже своих лошадей, для проведения пирушек, шитья костюмов, изготовления знаков отличия. Только последний, 18-й параграф Правил содержал пункт о вспомоществовании нуждающимся, и это была учрежденная стипендия. В других студенческих сообществах, землячествах эта задача была первой.

Немецкие корпоранты препятствовали созданию новых, более демократических институтов, не отвечавшим, по выражению Боборыкина, «буршекозным» традициям, то есть «немецкой чистоте», материальной состоятельности, подчинению диктату, театрализованным церемониям. Неудачной оказалась попытка создать корпорацию Arminia на основе богословского студенческого общества Teologicher Abend (они выступали против дуэлей). О долгом периоде непризнания, о противостоянии латышских корпораций немецким пишет и Валтерс Щербинскис. Причиной тому были, как представляется, не собственно этнические, но скорее классовые противоречия; так, Деген замечает:

…немецкая молодежь в Дерпте, как и повсюду в Германии, сохраняла крепкую связь, материальную, культурную и идейную, со своей природной средой, т. е. с земельной аристократией и городской буржуазией, ‹…› надо думать, что национальная вражда в значительной степени питалась классовыми различиями [147] .

В Дерпте в рамках союза четырех студенческих корпораций были выработаны общие правила, обозначенные Allgemeiner Comment. Текст Коммана в свою очередь лег в основу Правил для корпораций студентов Дерптского университета, введенных в 1855 г. Их составили члены корпораций по указанию попечителя Рижского учебного округа Е. Ф. фон Брадке. В параграфе 1 корпорация истолковывалась как дружеское сообщество, основанное на «давнишнем знакомстве, родственных связях, происхождении из той же губернии, одинаковом образе мыслей». В параграфе 2 говорилось: «…корпорации имеют целью приготовление входящих в состав их лиц к будущей деятельности в Отечестве, сохранение между студентами хорошего тона, споспешествование нравственному и сообразному с честью поведению и учреждение правил хорошего общежития во время пребывания в университете».

Правила, однако, не устанавливали закон о существовании корпораций как таковых в учебных заведениях Российской империи, но были приняты в знак того, что «дело <то есть факт существования корпораций в данном университете. – С.Р.> известно государю». Юрисдикция этих Правил не распространялась за стены Дерптского университета. Проект Правил направили Александру II, который написал резолюцию: «…корпорации допускаются по-прежнему, но начальству строго следить за их действием». Дело было в том, что корпорации образовывали самостоятельную форму организации, несколько автономную от университета и университетской дисциплины. О том, насколько активной была корпорантская жизнь Дерпта, писал известный русский писатель, бывший студент Дерптского университета В.В. Вересаев. Он также упоминает, что материальные возможности для этого имелись, многие студенты принадлежали к состоятельным семьям, свободного времени у студентов было также достаточно. По признанию Вересаева, знания университет давал хорошие, но узкие, в основном читались очень специальные курсы, широкая система знаний считалась излишней. Приведем ниже фрагмент воспоминаний В.В. Вересаева, иллюстрирующий корпорантскую жизнь Дерпта.

Викентий Викентьевич Вересаев

Воспоминания

Глава II. В студенческие годы в Петербурге. В Дерпте

(фрагмент)

После кипуче-бурного Петербурга – тихий Дерпт. Город пересекается длинною, прихотливо изгибающеюся горою, – она называется Домберг; на ней – чудесный парк и развалины старинного немецкого собора. По обе стороны горы – город в тихих, мало оживленных улицах, чистых и уютных. Река Эмбах отделяет городскую сторону от заречной. От города во все стороны бегут шоссе, густо обсаженные липами и ясенями, аккуратные мызы, тщательно возделанные поля. Основное тут население – не немецкое. Крестьяне, рабочие, торговцы – это все эстонцы; немцы составляют только верхний слой населения, интеллигенцию. Они же владеют почти всею землею; крестьяне у них землю арендуют. Эстонцы – народ трудолюбивый, честный и культурный.

Мозгом, двигающим и жизненным центром города, является старинный Дерптский университет. Он дал науке много ярких имен, начиная с эмбриолога Карла Эрнста Бэра, астронома Струве и кончая физиологом Александром Шмидтом. Весь город живет университетом и для университета.

Чем-то старым, старым, средними веками несло от всего здешнего жизненного уклада. Студенчество делилось на семь корпораций (землячеств): Курониа (курляндское), Ливонна (лифляндское), Эстониа (эстляндское), Ригеизис (рижское), Необалтиа (немцев из России), Академиа (сборная) и Леттониа (латышская – единственная не немецкая корпорация). Большинство немецких студентов входило в корпорации. Но были и вне их. Эти назывались «дикими». Дикими были и все мы, русские.

Новичок, вступающий в корпорацию, назывался «фукс» (лисица). Фуксом он оставался в течение года. Это было время искуса, в этот год он должен был показать, что достоин быть корпорантом. Основным положением считалось: «Повелевать умеет только тот, кто умеет повиноваться». Фукс и должен был доказать свое умение повиноваться, – абсолютно повиноваться всякому приказу любого из корпорантов своей корпорации. Нередко приказы носили характер намеренного издевательства, – фукс, не сморгнув, должен был сносить все. Кельнеров в корпорантских пивных не было, обязанности их исполняли фуксы; каждый из сих как признак своего звания имел при себе штопор. Корпоранты властно покрикивали:

– Фу-укс!

И фукс почтительно спешил на зов; ни один профессиональный официант не был так безгласно-почтителен, как фукс, – какой-нибудь князь Ливен или граф Мантейфель. Откупоривал бутылки и наливал кружку.

Кружку, а не кружки. Все сидевшие за одним столом пили круговую из одной кружки. Каждый выпивал около половины, пока при наклоне кружки уровень пива не доходил до нижнего края кружки; потом кружка доливалась доверху и передавалась соседу. Только при команде «экс!» каждый выпивал кружку до дна. Очень все гигиенично, не правда ли? И это в городе науки. И это среди студенчества, в котором был большой процент сифилитиков.

Пить из одной кружки или стакана было вообще принято во всем Дерпте, да, кажется, даже во всем остзейском крае. Вскоре после моего поступления в университет я как-то зашел с двумя русскими товарищами в пивную. Спросили пару пива. Кельнер поставил перед нами две бутылки – и один стакан.

– Почему вы дали только один стакан? Дайте еще два.

Кельнер с изумлением поглядел на меня, пожал плечами и с презрением поставил на стол еще два стакана.

Фуксы исполняли не только роль кельнеров. Они были посыльными, разносили повестки и приглашения, корпоранты давали им самые разнообразные поручения, – фукс все должен был исполнять. Командовал фуксами заслуженный корпорант, который назывался «ольдермен». Он наставлял фуксов в корпорантской этике и вообще ведал их воспитанием. Однажды в лунную ночь я сидел на скамеечке в городском саду на Домберге. Вдали показалась вереница теней. В полном молчании шли гуськом человек тридцать молодых студентов, а впереди – старый студент-корпорант в светло-зеленой шапочке с бело-голубым околышем. Он водил их по саду самыми прихотливыми вензелями, по траве и через кусты, с серьезнейшим видом подходил к скамейке, перепрыгивал через нее и шел дальше, – и все, один за другим, как овцы, прыгали вслед за ним: «Кто не умеет повиноваться, никогда не будет уметь повелевать».

После годового искуса фукс становился корпорантом, он пользовался всеми правами корпоранта, за исключением одного, самого почетного: права носить цветную корпорантскую шапочку и такую же ленточку через плечо на жилетке. Каждая корпорация имела свои цвета: Ливония – светло-зеленый, алый, белый, Ригензис – темно-синий, алый, белый, Эстония – светло-зеленый, темно-синий, белый и т. д. Получить «Farben», стать «Farbentiager’oм [151] » было нелегко, нужно было пройти очень строгую баллотировку, и немало существовало корпорантов, которые годами добивались этой чести. Были такие, что и кончали университет, не дождавшись «красок».

Понятно, как гордо должны были чувствовать себя «фарбентрегеры», как высокомерно смотрели они на «диких» и как снисходительно – на своих товарищей без «красок». На лекции фарбентрегер сидел с распахнутым пиджаком, чтобы все видели его цветную ленточку через жилетку; еще усерднее распахивал он свой пиджак перед экзаменатором. Большинство профессоров в свое время были корпорантами, и теперь, в качестве почетных гостей, приглашались на торжественные празднества своей корпорации; там они восседали в своих старых цветных студенческих шапочках (она всю жизнь бережно хранилась бывшим корпорантом, как милая память). Когда профессор замечал у экзаменующегося родную ленточку, глаза его светлели и голос становился мягким. Гасли глаза и голос сох, когда экзаменовался «дикий»; совсем холодными делались глаза и ледяным – голос, когда экзаменовался еврей.

Совершенно для нас необычно было это кастовое разделение студентов после товарищеского равенства всех в русских университетах. И это особенно резало глаза, потому что внешне товарищеские отношения были как будто самые близкие. Все студенты говорили друг другу «ты». Мы знали цену этому «ты» и на «ты» немецких студентов, подчеркнуто отвечали «вы», заставляя этим и их переходить на «вы». Однажды в анатомическом театре ко мне обратился корпорант, мой сосед по трупу, с просьбой помочь ему разобраться в сложно-кружевной мускулатуре спины.

– Ich bin daruber ganz dumm! (Я на этот счет совсем дурак! (нем.))

Я ему подробно все объяснил, поправив, сколько было возможно, напорченную препаровку. Он был очень любезен, рассыпался в благодарностях, все время говорил «ты». А назавтра, когда я его встретил на улице с другими корпорантами, он, увидев меня, поспешно отвернулся.

Весь дух немецкого буршеншафта был для нас чудовищно чужд. Никаких общественных интересов, презрение к «политике», узкий национализм; кутежи, дуэли, любовные истории, – в этом проходила жизнь, это воспевали их песни.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

(«Братья, будем пить, – ведь вы молоды! В старости довольно еще будет времени, чтобы жаждать. Старое вино – для молодых людей! Братья, будем сегодня веселы и радостны! Братья, будем любить, – ведь мы молоды! В старости довольно еще будет времени для ненависти! Молодые девушки – для молодых людей» и т. д. (Прим. В. Вересаева.))

Настоящий, лихой студент должен был быть задирой, скандалистом, дуэлянтом. Все совсем так, как у нас было лет сто назад среди гусар. Я знал ассистента-доктора при одной из тамошних клиник, бывшего корпоранта. Был вежливейший, воспитаннейший и корректнейший человек. И мне рассказали, что в студенческие годы свои это был исключительный забияка и бретер. Так было принято, это всеми почиталось, старики снисходительно говорили: «В молодости следует перебеситься!», девушки с почтительным восхищением поглядывали на таких удальцов.

Странно и противно было чувствовать себя в такой студенческой среде. Постоянно можно было нарваться на глупейшую историю, на совершенно тобою не вызванное оскорбление. Идешь, навстречу тебе студент-немец – и вдруг он тебя толкает плечом в плечо, как у нас, бывало, в гимназии, в третьем-четвертом классе. Конечно, удивленно посторонишься, скажешь «Виноват!» и пожмешь плечами. А требовалось в ответ обругать обидчика и вызвать его на дуэль. Ему только это и было нужно. Чем больше у бурша было дуэлей, тем было для него почетнее; шрамами и рубцами он гордился, как орденами.

Нас, русских, немецкие студенты глубоко презирали за то, что мы «антидуэлянты», и задирали всячески. Теперь при воспоминании, все это кажется смешным, но тогда часто бывало очень тяжело. К полякам, напротив, немецкие студенты относились с большим почтением. Поляки дуэль принимали, но ставили условием: дуэль на пистолетах. Выбор оружия всегда предоставлялся вызванному. Обычно дуэли происходили на шпагах, обставлялись рядом ограничительных условий и кончались всего чаще пустяковыми ранами. А тут, на пистолетах, шутки уже были плохие, и дело пахло не царапинами. Было несколько смертных исходов при таких дуэлях. И поляков немцы вызывали с большою осторожностью.

Если нам, русским, приходилось постоянно терпеть задирания и часто прямые оскорбления, то еще в большей мере все это выпадало на долю евреев. Конечно, подавляющее большинство корпорантов были антисемиты, еврею почти немыслимо было попасть в корпорацию равноправным товарищем баронов Икскулей и Тизенгаузенов. Оскорбляли и задирали евреев где только и как было можно. И на этой почве как реакция вырабатывались очень своеобразные типы.

Был у нас студент-медик Юлиус Кан, немецкий еврей. Среднего роста стройный красавец с огненными глазами, ловкий, как кошка, сильный и бешено смелый. Великолепно дрался на шпагах, метко стрелял из пистолета. Не спускал никому ничего и сейчас же вызывал на дуэль. Вскоре за ним утвердилась грозная слава, и корпоранты стали его бояться. По городу про него ходили совершенно легендарные рассказы. Однажды вечером, весною, шел он с двумя товарищами-евреями мимо корпорантской «кнейпы» (пивной). За столиками на улице сидели корпоранты и пили пиво. Увидели евреев. Один здоровенный фарбентрегер обозвал их жидами. Юлиус Кан бросился в гущу корпорантов и дал обидчику крепкую пощечину. Студенты узнали его и растерялись. Корпорант, получивший пощечину, выхватил револьвер. Кан кинулся на него и вырвал револьвер, – тот побежал. Кан за ним. Корпорант торопливо стал спрашивать:

– Wie ist dein Name? (Как твое имя?)

Это значит, что он его вызывает на дуэль, – с этого момента все дальнейшие враждебные действия должны прекращаться. Кан схватил его за шиворот, стал бить рукояткою отнятого револьвера по шее и приговаривал:

– Мое имя – Юлиус Кан! Я живу на Марктштрассе, номер двадцать!.. Мое имя Кан!..

Другой раз стоит он как-то на Studenten-Ecke – так назывался угол Ратушной и Рыцарской улиц, где обыкновенно гурьбами стояли студенты, прогуливавшиеся по Рыцарской улице, дерптскому Невскому проспекту, – подошел к нему корпорант и сказал:

– Was stehst du so einsam und traurig, du altes Jerusalem? (Что стоишь ты так одиноко и печально, старый Иерусалим?)

Кан, еще не глядя, взмахнул рукою и, повернувшись, дал корпоранту пощечину.

Каким-то чудом в Дерпте сохранялись в нетронутом виде старинные традиции, совершенно немыслимые в отношении к русским университетам. Вероятно, их не трогали ввиду полного отсутствия какой-либо революционности в местном студенчестве. Должно быть, играла роль и протекция: в течение девятнадцатого века высшая администрация была у нас заполнена и переполнена остзейцами-немцами, – начиная с Бенкендорфов и Клейнмихелей и кончая фон Плеве, Мейендорфами и Ренненкампфами.

Для студентов, например, была своя специальная университетская полиция – педеля, и общая полиция не смела касаться студентов. Как бы студент ни скандалил, что бы ни делал, арестовать его могла только вызванная из Pedellen-Stube университетская полиция. Когда на улице студентов обижали Knoten (обыватели), раздавался крик:

– Burschen, heraus! (Студенты, сюда!)

Клич подхватывался, передавался по всему городу, и каждый студент обязан был бежать на выручку к товарищам. Впрочем, в мое время крик этот уже был запрещен.

Обычаи вежливости были своеобразны. Встречаясь друг с другом на улице, студенты фуражек не снимали, а только кивали головой и говорили: «Mojn (Guten Morgen)!» («Доброе утро!» (нем.)) Но так только с товарищами студентами (Commilitonen). Перед пожилыми, а тем более, конечно, перед дамами, фуражку снимали. Если студент шел с дамой, то нужно было кланяться ему, снимая фуражку. Я раз видел: шел корпорант, вел под руку молодую даму. Навстречу пять корпорантов. Сошли с тротуара, выстроились в ряд и как по команде, почтительно сняли фуражки перед товарищем. Если студент идет с дамой и кланяются его даме, он должен ответить на поклон хотя бы ему и незнакомого. Это, впрочем, кажется, было принято и у нас.

Срок пребывания студента в Дерптском университете был неограничен. Иные из его питомцев оставались студентами до седых волос, – либо потому, что за кутежами, скандалами и дуэлями никак не могли удосужиться кончить курс, либо потому, что им нравилась вольная студенческая жизнь, – благо родители богаты и не торопят с окончанием. Таким студентам название было Bemooste Burschen – «обомшелые бурши». При мне студентом университета состоял один совсем старый барон-помещик. Он хозяйничал у себя в имении, в начале каждого семестра приезжал в Дерпт, вносил плату за учение, подписывался на одну какую-нибудь лекцию и уезжал обратно к себе в деревню. Лет через восемь-десять он для разнообразия переходил на другой факультет. При мне он, побывав уже на медицинском, физико-математическом и юридическом факультетах, числился на богословском. Когда он был еще молодым студентом, богатый дядюшка, умирая, завещал выплачивать ему по двести рублей в месяц «до окончания университетского курса». Ну, он, конечно, с этим окончанием не стал спешить и уже тридцать пять лет, к негодованию и бешенству прямых наследников, все получал свои двести рублей.

Студенческая жизнь за пределами учебных аудиторий не ограничивалась созданием только корпораций. В Дерптском университете были еще 44 другие организации студентов. Одной из самых интересных страниц истории Дерптского университета стали латышские студенческие вечера, собиравшиеся в 1870-е гг., серьезно поспособствовавшие сплочению, самоорганизации, формированию латышского этнонационального сознания. Одним из активных организаторов стал Отто Кронвальд (Атис Кронвалдс). Подобные вечера в 1870-е гг. начали организовываться и латышскими студентами (и не только студентами, многими академически образованными латышами) Москвы. Участниками этих вечеров стали т. н. «младолатыши», молодая латышская интеллигенция (Кришьянис Валдемарс, Кришьянис Баронс, Янис Чаксте), которая, получая высшее образование и интегрируясь в образованные круги метрополий, одновременно обратилась к изучению латышских «древностей», фольклору, мифологии, истории, языку, к поднятию статуса латышского языка. Московские латыши отмечали: «Главное для нас было хорошо знать латышскую историю». Цель вечеров была в первую очередь – говорить по-латышски, петь песни, читать латышские газеты. Также им важно было противопоставить себя немцам. Если в Дерпте латыши во многом стремились отдалиться от латышской массы, были ориентированы на карьеру, то в Москве был сильный дух «своего народа». Потом образовалось студенческое общество Fraternitas Moscoviensis, а затем – с таким же названием корпорация.

Латышские студенческие вечера во многом послужили формированию латышского этнонационального пробуждения – атмоды. На основе московских латышских студенческих вечеров было создано в 1883 г. общество – Академическое объединение Oriens (Austrums) («Восток»), одно из самых значительных объединений. Ансис Курмис, автор историографической работы, характеризует Austrums как

организацию части латышской интеллигенции, члены которой в упорной и иногда жесткой борьбе победили врага большей части нашего народа – бедность, борьбу с царским режимом, местной феодальной властью и реакционными силами разных исторических эпох [152] .

Флагом Austrums стало белое полотнище с золотым изображением дерева – Austras koks, мифологического образа «древа восходящего солнца», «утренней зари», символа начала начал, полноты бытия, движения ко всему высокому и священному. Лозунгами этого общества стали «Vīrs un vārds» (лтш., букв. «Муж и слово», скажем так: «Сказано – сделано»), «Ar savu tautu – par savu tautu» (лтш. «Со своим народом – за свой народ»), «Augt un dzīvot Latvijai» (лтш. «Расти и жить для Латвии»), «Darbs ceļ vīru» (лтш. «Труд возвышает мужа»), «Draugs draugam» (лтш. «Друг – другу»), «Ar tīrām rokam un skaidru sirdi» (лтш. «С чистыми руками и ясным сердцем»).

В вышедшем в 1967 г. в США сборнике статей, посвященных разным аспектам истории Austrums, анализируются изменения, произошедшие в 1920-е гг. Аугустс Розе отмечает серьезное различие между московской и рижской группами членов, отчасти по причине разных поколений (первые пережили Первую мировую войну, вторые – нет), отчасти вследствие разного внешнего контекста существования (в Москве не нужно было делать особенных усилий для объединения латышей, но в независимой Латвии потребовался поиск дополнительных причин и поиск формы и сущности существования организации). Аугустс Розе отмечает, что в 1920-е гг. у латвийской молодежи наблюдалась склонность к корпорантскому образу жизни (который они определяли как немецкий по форме и духу и чуждый латышам): тут существовала готовая форма организиции, «внешний блеск», ношение ленты и декеля, аристократизм, избирательность при выборе товарищей и единомышленников, стремление делать карьеру, тесные внутренние связи, поддержка своих. Члены же Austrums стремились создать свою организацию как отличную от корпорций, положить в ее основание приверженность демократическим принципам, внешнюю простоту. Андрис Розе перечисляет следующие ценности, важнейшие для Austrums: академизм, дружбу, индивидуализм, радость жизни, динамичность, ритуал (которых, правда, всего два – становление «ауструмцем» и «когда ауструмец уходит в вечность»). Кроме же этого, глубокой сущностью Austrums, по словам Андриса Розе (и всех других авторов статей), является «латышскость». Эта особенность обсужается отдельно, как и миссия всей организации – объединить вокруг себя латышских студентов.

Ауструмцы критиковали «немецкий облик» корпораций, отмечали как негативные признаки их внешний блеск, «веселую жизнь буршей», материальный достаток, ощущение собственной избранности. Они подчеркивали свою некорпорантскость, но, по сути дела, во многом основывали свою организацию на сходных принципах.

Принципы корпораций мы не признавали, воспроизводить их не хотели, других примеров у нас не было, пришлось все создать самим, опыта тоже было мало ‹…› [158]

Пытаясь отмежеваться от корпораций, ауструмцы подчеркивали, что только их организации – в отличие от корпораций – свойственны такие качества, как «латышскость» и «простота»: по сути дела, речь шла о латышском национализме и стремлении избегать всяких внешних его проявлений:

Наша уверенность ранее и сейчас состоит в том, что латышским студентам нужна латышская организация, с латышским духом и латышскими традициями. Латышским студентам не нужны ольдерманы и фуксы, не надо ходить по комнате с шапкой на голове, не нужны цветные ленты через грудь, не нужно нанесенные обиды разрешать посредством драк на рапирах, не нужно на собраниях петь нелатышские песни, не нужно выпендриваться и взращивать молодых студентов в алкогольных возлияниях. Латышским студентам не нужно быть буршами, а жилище превращать в пивные погреба [159] .

Тем не менее Аугустс Розе в своей статье признает, что в межвоенный период в Латвии более привлекательными стали все же корпорации, что и в университете, и в целом в хозяйственной жизни страны возобладал «немецкий дух». Ауструмцы же были настроены слишком индивидуалистично, их встречи стали своеобразными клубами, куда приходили посоревноваться в остроумии, основная же активность происходила за пределами Austrums, в рамках других организаций. Сами ауструмцы предлагали усилить дисциплину и создать новые традиции, которые объединили бы всех членов организации. Терминология, принятая в Austrums, была во многом летонизированным вариантом корпорантских терминов: члены организации тут так же делились на кандидатов (которые участовали в собраниях, но не имели права голоса, juniori), полноправных членов, преимущественно студентов – savieši, полноправных старших членов, закончивших образование – vecbiedri. Внутри конкретной группы (kopa, saime) выделялись «старший», председатель – vecākais и воспитатель – audzinātājs. Как и в корпорациях, все мероприятия делились на «внутренние» и «внешние» (intērnajs – ekstērnajs). Собрания (sapulces) делились на деловые (рабочие), литературные, торжественные и расширенные (в последних принимали участие члены нескольких групп). Среди традиций практиковались торжественное принятие в savieši («свои»), годовщины и юбилеи образования объединения Austrums, свадьбы и похороны. Буквальным переводом принятых в корпорациях латинских провозглашений silentium ad cantum! («тишина для песни!») и cantus ex est! («песня завершена») стали латышские klusums dziesmai! / dziesmu beidzu!. Выбор песен при этом иной, тут всегда исполнялись исключительно латышские песни, как авторские, так и многие народные.

Позднее Академическое объединение Austrums, как и все прочие подобные организации, было закрыто советской властью в 1940 г., но его участники продолжали собираться. Начиная с 1945 г. среди латышей западной эмиграции начинают формироваться группы Austrums в Швеции, Германии, США, Канаде, Австралии и других странах. Тут они начали делиться на групы и общины, появились председатели общин – kopas vecākajs.

В 1989 г. Austrums восстанавливается в Латвии, и с начала 1990-х гг. он возобновляет здесь свою деятельность. Ныне насчитывается около 200 человек – членов организации. Кроме Austrums в Латвии ныне существует еще одно мужское академическое объединение, не входящее в число корпораций, хотя и наследующее ряд весьма сходных черт – Fraternitas Rusticana, конкордия, объединяющая латышских студентов Valdemaria, существующая с 1927 г., а также академические сообщества Šalkone (смешанное, объединяющее мужчин и женщин, с 1923-го), Latviete (общество студенток, с 1925-го), Dziesmuvara (смешанное, с 1925-го), Dzintars (смешанное, с 1947-го).

Интересно, что, несмотря на отчетливо выраженную латышскую национальную идею в идеологии многих латышских корпорациях, отношение многих молодых латышей к студенческим корпорациям как форме самоорганизации было довольно негативным. Так, будущий первый президент Латвийской Республики Янис Чаксте (и один из основателей академического сообщества Austrums) полагал, что идея корпорации неплодотворна, даже противна духу времени и латышской национальной идее, ибо корпорации – малочисленное и аристократическое явление, перед младолатышами же стояла задача сплотить всех латышей. По мнению Я. Чаксте, нужно, напротив, организовывать все усилия по формированию национального духа, а корпорации служат интересам конкретных клик, и в них часто происходит раскол, так что тут нет речи об укреплении студенческой дружбы. Правда, лично Янис Чаксте, как и группа издателей московской газеты «Вечера», находились в хороших отношениях с членами латышской корпорации Lettonia: Я. Чаксте признавался:

Янис Парстраутс, организовавший корпорация Lettonia (1882) в Тарту, говорил мне, что сделал это для борьбы с немцами, чтобы они, латыши, могли показать себя равными им [165] .

Сферы деятельности корпораций и прочих студенческих сообществ не были до конца разделены; иногда возникали конфликты корпорантов и некорпорантов: известны случаи, когда первые стремились доминировать в студенческой среде, распространить свои правила на все студенчество, подчинить общую студенческую жизнь своим нормам, а вторые – участвовать в обсуждении корпорантских дел. Примечательно, что некоторая отчужденность разного типа студенческих сообществ друг от друга сохранялась и в дальнейшем. В Латвийской Республике в 1925 г. состоялась дискуссия «Студенческие организации, их цели и усилия», на которой против корпораций высказались В. Янсонс и К. Кундзиньш, мотивируя это тем, что корпорации, как, отчасти, и землячества, – ограничивают, ставят барьеры в обществе, не способствуют реальному сплочению нации; по выражению А. Курмиса, на той дискуссии корпорантам «поддали».

Нужно заметить, что на протяжении второй половины XIX – начала XX в. число корпорантов постоянно падало, при том что число студентов росло: если в 1840-е гг. тут было 550–560 студентов и среди них корпорантами были 450 человек, то есть 80 %, то в 1850-е гг. корпорантов насчитывалось около 50 %, в 1880-е – 30 %, в 1890-е – уже 10–15 %. Причин тому было, по-видимому, несколько: изменение социального и этнического состава студентов, разразившаяся в печати значительная критика корпораций (их упрекали в ретроградности, элитарности, шовинизме, стремлении доминировать среди других студенческих организаций). Свою роль сыграла, по-видимому, политика русификации, как и в целом ослабление поддержки немецких властных институтов в Остзейском крае со стороны российской власти. Окончательно ситуацию изменили Первая мировая война и последовавшие революции, повернувшие ход истории во всем европейском пространстве. В это время студенческие корпорации фактически прекратили свою деятельность (хотя в Юрьевском ветеринарно-медицинском институте была в 1917 г. создана корпорация Latvia, а в Юрьевском университете – Ventonia).