С каждой секундой СССР приближал пассажиров к заветной мечте. К пенсионному пансионату в городе Ялта.

Зиновий смотрел в иллюминатор. Ватные простыни облаков время от времени прорывались; и в эти дыры виднелись каскады крошечных домиков, дорог, полей, рек… С высоты полёта мир казался чистым и простым, лишённым зла и разрухи. Вся эта жизненная суета, все повседневные хлопоты и заботы — всё исчезало в одночасье. Становилось даже странно, как в такой безмятежной простоте природы способно рождаться что-то подобное. Порой стоит поглядеть издалека, чтобы рассмотреть всю картину целиком. А так — одни лишь непонятные мазки и каракули…

В какое-то мгновение Зиновий Сергеевич Градов даже ощутил себя капитаном воздушного судна, покинувшего бренные тяготы прошлого, держащего курс к новым романтическим горизонтам, к месту, в котором слово «надежда» становится чем-то большим, чем простое слово. Зиновий мысленно ухмыльнулся подобному образу. Какой из него, к фигу, капитан? Боцман разве что… В голове крутилось что-то такое, что-то похожее… нет, что-то связанное со сном, но последнее время Зиновий не помнил ни одного сна, будь то байгановый сон, либо обычный. Это что-то ускользало из его прожекторов памяти, как скользкая медуза из рук шаловливого ребёнка. Ну и ладно.

Другое сравнение, которое пришло в голову Градова: он старец, достигший пика мудрости. И вот сейчас, с этой вершины он взирает на всю свою жизнь, на жизнь близких, на Жизнь, как таковую. С вершины великой мудрости всё кажется таким мелким и смешным, таким простым и незначимым. Каждый из нас живёт, утопая в мишуре и серой пыли повседневности, но не каждый возносится над ними, чтобы окинуть взглядом осознания.

Третья струя мыслей, которая захлестнула Зиновия, была более приземлённая, нежели две её предшественницы. Градов сейчас сидит в салоне грузового флаера цвета тёмно-синего металлика с радужной эмблемой ФБР на фюзеляже. Два ряда сидений со сдвоенными креслами забиты новоиспечёнными пенсионерами до отказа. Рядом с Зиновием сидит носатый мордоворот в овечьей кепке-аэродроме; у него опухшие пальцы и грязь под ногтями, от него разит дикой смесью неделю не стиранных носков и самогонного перегара. Мордоворота подобрали в Вознесенске.

Градов уставился в иллюминатор, с подсознательной целью абстрагироваться от едкого запаха грязных носков путём глубокого погружения в мысли и созерцания земли. Это какое-то время помогало, пока мордоворот не достал из брезентовой сумки расписную деревянную рюмку и двухлитровую пластмассовую бутылку, наполненную белёсой жидкостью. Не сложно догадаться, что это была за жидкость…

— Гэй, панэ, хочите трошкы? — пробубнил мордоворот.

Зиновий сделал вид, что не услышал.

— Добродию, нэ хочитэ трошкы? — не унимался сосед.

— Вы это мне? — раздражённо спросил Зиновий.

— Так, хочитэ? — мордоворот подмигнул и потряс бутылкой. — Цэ моя жинка гоныть.

— Нет, спасибо, — отмахнулся Градов. — Я не любитель этих дел.

— Нэ полюбляю пыты на самоти, — признался Мордоворот. — Мэнэ Сэмэн звуть.

— Зиновий Сергеевич, — нехотя проквакал Градов.

— Дуже прыемно, — Семён протянул мозолистую руку соседу. Зиновий брезгливо её пожал.

— Ну так шо, колы познайомылысь, то може й выпьемо тэпэр? — не отступался Семён.

— Нет, спасибо, — повторился Зиновий и отвернулся к иллюминатору.

— Ну як знаетэ, — вздохнул мужик в овечьей кепке, наполнил до краёв расписную рюмку и одним махом выпил. Немного поморщился, занюхал тут же извлечённой из сумки краюхой ржаного хлеба. — Эх, добра штука!

— Прошу прощения, уважаемый, — из-за спинки переднего сиденья появилось бледное тонкое лицо в очках с выпуклыми до безобразия линзами и длинным носом. — Это ведь в руках у вас домашняя наливка, да? Я очень большой фанат подобных напитков, особенно если их производят в Вознесенске. В наше время очень трудно найти хорошую наливку, если спросите меня, но у вас в городке с этим проблем никогда нет. Вас ведь подобрали в Вознесенске, я не ошибаюсь?

— Эээ, шо ти хочеш, добродию? — почесал макушку через шапку-аэродром Семён. — Ты занадто багато балакаеш, я ничого не зрозумив.

— Я просто подумал… — немного смешался тонколицый. — Ну… вы ведь предложили соседу разделить ваш напиток… А он отказался и я подумал стать его заменой… В общем, налейте мне немного самогона вашей жены, если не жалко.

— Ну ты и балакучий! — заключил Семён, вытягивая из брезентовой сумки эмалированную кружку и плеская в неё самогон. — Трымай.

— Благодарю вас, — склонил голову бледнолицый, трепетно принимая кружку. — Меня зовут Виктор Эммануилович Дроздов. Всю сознательную жизнь я занимался изучением европейской культуры семнадцатых-восемнадцатых веков. В частности стилем барокко.

— Що-що? — вылупил глаза Семён.

— Ну как же, стиль барокко зародился в шестнадцатом веке в Италии, в частности в Мантуе, Флоренции, Венеции и, конечно же, Риме. Эта эпоха, не побоюсь сиих слов, по праву считается началом «Великого триумфа западной цивилизации». Это именно то культурное течение, которое вытеснило такие варварские проявления человеческого сознания как рационализм и классицизм! Я твёрдо убеждён, что не возникни это великолепное течение, цивилизация, как таковая, окончательно скатилась бы в пропасть животных инстинктов!

Зиновий уже не смотрел в иллюминатор. Он внимательно наблюдал за выклянчившим эмалированную кружку человеком.

— И ты в це щиро вирыш? — спросил Семён.

— Ну конечно же! — даже через толстые линзы очков было видно, как загорелись глаза Виктора Эммануиловича. — Здесь можно процитировать философа Лейбница: «Многообразие восприятия повышает уровень сознания»! Течение барокко — как раз тот катализатор, механизм расширения сознания, тот толчок, который остановил деградацию и заставил общество ступить на новую веху эволюционного развития!

— Ты добрэ тут розмовляеш, — сказал Семён, наливая в расписную рюмку, — алэ ты не маеш рацию. То шо ты там, добродию, казав про рационализм — то ты нэвирно казав. Твий барокко створэный, щоб головы людям забруднюваты, мозок засмичуваты. Нема ничого кращого, аниж рационализм! Людям треба житы не в купи выгаданых свитив, а в одному — справжньому!

— Вот это да, — присвистнул Зиновий. — С таким человеком не грех и выпить.

— В мэнэ бильше нэмае стаканив, — пожал плечами Семён.

— Ничего, я поделюсь своим, — как-то неуверенно промямлил Виктор Эммануилович. — Я и не ожидал от вас… Ваше здоровье.

Длинноносый мужчина в очках-аквариумах осушил стакан и тут же протянул его Зиновию. Бледные щёки мужчины налились краской.

Семён плеснул Градову самогона.

— За тэ, щоб всэ було добрэ в нашому новому житти! — торжественно произнёс Семён и чокнулся с Зиновием.

Они выпили.

Потом выпили ещё. Схемы придерживались всё той же — вначале пьёт Мистер Барокко (как прозвал Виктора Дроздова Зиновий), после Градов с Семёном.

Потом ещё выпили. Щедрый Семён достал из брезентовой сумки увесистый свёрток, с трепетом развернул его, извлекая на свет Божий сало, молодой лук, варёные яйца и ржаной хлеб. От закуски никто отказываться не стал. Мало того, к их компании присоединился сосед Виктора Эмануиловича — лысый, как колено, старик с пигментными пятнами на лбу и макушке.

Виктор Эммануилович какое-то время ещё пытался доказать Семёну преимущество барокко перед реализмом, но вскоре покинул эту неблагодарную затею. Уж слишком упёртым и непоколебимым собеседником оказался Семён. Кто бы мог подумать?

Бутылка с белёсой жидкостью медленно, но верно опустошалась…

— А я говорю, что это был не несчастный случай, — ввернул Мистер Барокко в начинающий походить на пьяный базар разговор.

— А? Шо? — поинтересовался Семён, жуя головку молодого лука.

— Я про Одесскую Катастрофу. Ну не бывает так, чтобы ядерная боеголовка сама сдетонировала!

— Как не бывает? — подал голос лысый старик с пигментными пятнами. — Именно так и бывает. Грузили на баржу в морском порту межконтинентальную баллистическую ракету «15А14» в рамках договора с дагонцами «О снятии с вооружения ядерного оружия». С их уровнем технологий не прознать про «забытые» секретные шахты в Рассейке и Ильичёвске — грех! Вот и выкупили они наши ракеты, чтобы мы ими не поранились сами ненароком, или, чего хуже, дагонцев не поранили. И вот одну ракетку-то межконтинентальную, которую НАТО с перепугу в 71-м окрестила «Сатаной», неудачно погрузили. Да так неудачно, что все десять боезапасов по полмегатонны каждый херанули. И привет Одессе-маме…

— Ха, удивил, как же! Этот бред в любом учебнике написан, — фыркнул Мистер Барокко, — «в результате несчастного случая, причиной которому послужил оборвавшийся трос, как установило следствие» — кого они этой дешёвкой купить пытаются?

— И, конечно же, вы, Виктор, знаете истину, — сардонически произнёс Зиновий, пережёвывая при этом сало.

— Ну да, иначе я не поднимал бы этот разговор. Но давайте вначале выпьем немного? Семён Андреевич Перебейнос, не будете ли столь любезны передать мне яйцо и кусочек сала?

Семён Андреевич Перебейнос оказался столь любезен.

Они выпили.

И заели.

— Так вот, знаете ли вы, что подобного рода оружие сделано не тяп на ляп? — поинтересовался Мистер Барокко. — Ну, разумеется, знаете. Так вот, не могу я понять того, что вы не можете понять очевидных вещей! Да пусть та ракета сто раз на баржу падала, да пусть с высоты в двадцатиэтажный дом — ни один заряд не мог сдетонировать от удара. Просто смешно! Это ведь вам не петарда новогодняя, это ядерные боезапасы общей мощностью в двадцать мегатонн тротилового эквивалента! Чтобы пошла ядерная реакция — нужно добиться критической массы. От несчастного удара по барже, да ещё и под защитой общей оболочки ракеты — взрыва ну никак произойти не могло!

— То е гарно, добродию, — принялся делиться мыслями Семён Перебейнос. — Алэ ж тий ракети було рокив бильше, ниж всим моим свыням в хливи разом узятым! З симыдысятых рокив ще. Не дывно, що вона хэранула.

— Да, Семён прав, — подхватил Градов. — Чем старше становится оружие, тем больше вероятности непроизвольных детонаций.

— Согласен, — поддакнул лысый.

— А вот и нет! — не отступался Мистер Барокко. — И вообще, эта умственно-отсталая формулировка с порванным тросом. Там после взрыва кратер размером с Одессу образовался, как они тот трос нашли? Не, ну за кого они нас принимают?

— За что-что, а за трос я бы не переживал, — доверительно сообщил пигментно-лысый. — Не думаю, что за погрузкой ядерных боеракет не наблюдали с орбиты. Чтобы зафиксировать неполадку достаточно и наших технологий. А что уж говорить про дагонские?

— Наши спутники только засорять космос способны и на Землю падать не догорев в атмосфере! — фыркнул Мистер Барокко. — Процитирую всё того же Декарта: «Истинно все то, что „ясно и отчётливо“ мыслится или имеет математическое выражение». Я не вижу в этой ситуации ни ясности, ни отчётливости. Одни загадки и дебильные домыслы. Дагонцы впаривают нам фуфел вместо правды, а мы, как последние остолопы жрём этот фуфел и при этом улыбаемся во весь рот!

— Эй, я бы на твоём месте помягче бы высказывался в адрес дагонцев, — с упрёком сказал лысый. — Всё-таки пенсионные пансионаты содержатся на их деньги…

— Нет, друзья, нет, нет и ещё раз нет, вы чего? — смешался Мистер Барокко. — Ни в коем случае не имею ничего против дагонцев. Ребята молодцы и всё такое. Вы ведь совершенно не поняли моей точки зрения! А как же тут понять, если вы меня постоянно перебиваете? — он обвёл взглядом собеседников, скользнул по остальным старикам в салоне, которые уже даже перестали притворяться, что не подслушивают, поймал взгляд чупакабры в фиолетовом форменном костюме с улыбающейся эмблемой «ФБР» и продолжил шёпотом: — Я лишь хочу сказать, что дагонцы умышленно скрывают истинную причину гибели Одессы…

— А? — переспросил Семён. — Я трошкы туговат на вуха.

Мистер Барокко проигнорировал замечание и продолжил. Семён и Зиновий придвинулись ближе, чтобы его расслышать:

— Вы помните, сколько шума поднялось вокруг трений между Одесской Федерацией Торговли и чупакабрами? Одесситы выиграли тендер на продажу байгана в своём городе и области. Но мало этого, ОФТ вела переговоры с дагонцами об укреплении своих позиций на байгановом рынке других городов Украины. И, как можно судить по последствиям, довольно успешно вела…

— Слышал я такую теорию, — перебил Зиновий. — Бред сивой кобылы, как по мне.

— Нет, Зиновий Сергеевич, тут даже не сивой кобылы, тут больше бредом обколовшегося наркотическими иголками престарелого ёжика попахивает, — вставил пять копеек лысый, насмешливо косясь на своего соседа по креслу.

— А я нэ чув, — запереживал Семён. — А ну, Викторэ, розповидай, нэ звэртай увагы.

— Я и не обращаю, — утвердительно кивнул Мистер Барокко и продолжил шептать. — В том дело, Семён, что уничтожение Одессы — это жестокая и беспощадная террористическая акция. Устроенная этими нелюдями, полукровками, этими чупакабрами, чтоб их чёрт побрал.

— Да ты шо! — испытал катарсис Перебейнос.

— Я бы на твоём месте не сильно в эту бредятину верил, Семён, — сообщил Зиновий, дружески похлопывая соседа по плечу. — Это всего лишь одна из теорий, выдуманная такими же умельцами, которые придумали ТВЗ…

— ТВЗ? — выпучил на него глаза Семён.

— Теория всемирного заговора, — хищно оскалился Мистер Барокко. — Конспирологическая теория, если угодно. Распадается на множество ветвей, нечто вроде масонских, еврейских, арабских, экономических, топливных, экологических и прочих заговоров. Многие из них даже достаточно правдоподобны…

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил коренастый чупакабра в форменном костюме сотрудника «ФБР», уставив лимонные глаза на Мистера Барокко.

— Нет, спасибо, — буркнул Мистер Барокко. Его глаза нервно забегали, а лоб покрыла испарина. Он явно испытывал страх перед новоиспечённым собеседником.

— Если вдруг понадоблюсь — зовите, — холодным, словно дно океана тоном сообщил чупакабра. — И приготовьтесь, через десять минут мы совершаем посадку на площадку Ялтинского пенсионного пансионата.

— Так швыдко? — Семён тут же позабыл про Одессу, чупакабр, ТВЗ и иже с ними. Его разум затмило понимание: ЗАСЛУЖЕННЫЙ ОТДЫХ СКОРО НАЧНЁТСЯ!

Остальные старики испытали нечто подобное. Даже Виктор «Мистер Барокко» Эммануилович притих.

Больше они не разговаривали. Разве что дружно выкрикнули «будьмо» и приговорили остатки наливки, приготовленной заботливой панной Перебейнос.

Самолётик счастья стариков-работников совершил мягкую посадку. Если быть точным, не через десять, а через четырнадцать минут двенадцать секунд. Зиновий специально засёк.

СССР!

*****

— Вы какой-то задумчивый, старший лейтенант Говард Андреевич.

— А?

— Говорю, задумчивый вы сегодня, старший лейтенант…

Говард ничего не ответил.

— Я слышала, вы любите сигареты? Знаете, Говард Андреевич, это очень вредно. К нам в гости как-то приходила знакомая моей мамы, так эта знакомая рассказывала, что её знакомая слышала историю про знакомую той знакомой, о том, что её муж много курил, как паровоз прямо. Дни напролёт только и делал, что втягивал в лёгкие табачный дым вместе со смолами и никотином, всасывая это всё в организм, травя его, как они говорили. Я маленькая была, точно не помню всех подробностей, но помню наверняка, что тот мужчина даже от байгана отказался из-за сигарет. А ведь любил очень, если верить словам знакомой знакомой моей мамы. И вот что я вам скажу, Говард Андреевич, он променял байган на сигареты, а со временем высох, как засоленный угорь на солнце. И Будде душу отдал, или кому он там по вере отдавать душу должен был. Я вообще атеистка и не сильно разбираюсь в этих вопросах. Будда там, Христос там, Спагетти Монстр или Микки Маус там — я не сильно пыталась углубляться. А я, кстати, тест прошла на совершеннолетие. Но вы и так знаете. Наша общая знакомая наверняка вам всё рассказала…

— Да, я в курсе, — выдавил из себя Говард, чувствуя, как его виски пульсируют, голова вот-вот треснет от тонны влитой в неё бесполезной информации. — Меня друзья Варом называли, когда они были… А шутники вроде Андрюхи и Славика ещё и Садовый добавляли. Смысла в этом я никакого не наблюдал, но им, должно быть, виднее. Где они сейчас — не имею и малейшего представления…

— Говард, Вар, то есть Садовый Вар, или как вы там хотите называться, я ведь с радостью стану вашим другом. Да кем скажете — той и стану. Товарищ старший лейтенант, парень молодой, я хочу потанцевать с тобой…

— Чего?

— Да так, простите, вырвалось…

— Зай, у меня немного голова болеть начинает, может, какое-то время в тишине побудем?

— Да, Вар, конечно же, Говард, какие проблемы?

— Никаких, — Говард выполз из-под одеяла и направился к подоконнику.

Босые ноги глухо шлёпали по половицам. В комнате было темно, и когда Закиров поднял жалюзи, его мускулистое тело залил лунный свет. На подоконнике одиноко лежала пачка «Суйен» и одноразовая газовая зажигалка. Говард приоткрыл окно, подкурил. И хоть он старался выдыхать дым в оконную щель, комната всё равно заполнилась запахом сигарет.

— Ну вот, говоришь ему, говоришь, а он не слушается, кхе-кхе, — девушка демонстративно прокашлялась, выказывая своё «фе» табачному дыму. — И где же это вы их нашли, сигареты эти. Их ведь запретили. По всему городу ни одной сигаретной будки не осталось!

— Места знать надо, — пробурчал Говард, туша окурок о карниз.

— Вар, я как-то раз пошла прогуляться. Одна пошла. И вот иду я, иду, а там, в кустах собачонок сидит. Маленький такой, смешной. Чёрный с белым пятном вокруг глаза. Я его подобрала и домой понесла, а мама сказала, что незачем нам бродяг всяких прикармливать и в дом пускать. Выгнала она нас с барбосёнком на улицу и запретила мне домой с ним появляться. Ну, я тогда маму слушалась очень. Не то, что сейчас… Так вот, Вар, то есть Садовый Говард, ой, то есть, эх, ладно… Я отнесла щенка обратно в те кусты, в которых и нашла, оставила и домой направилась, а он за мной побежал. И никак не хотел отставать — я его прогоняла, кричала на него, топала ногой, в ладоши била, даже ему пару раз по боку хлопнула — правда, не сильно, так, для порядку — ну а бродяжка и не думал от меня отставать. Домой мне с ним возвращаться нельзя было, вот я и принялась шаг ускорять вплоть до бега. Щеночек бежал за мной что было сил, и мне пришлось изрядно попотеть, чтобы отстать от него. Я забежала в район, в котором никогда не была. Серые, незнакомые дома, полуразрушенные, заброшенные, мне они показались скелетами. Да, очень страшно мне стало, ведь я заблудилась и не знала куда идти. Чтоб оторваться от щеночка, я специально петляла, сворачивала то в один поворот, то в другой. Досворачивалась… Взрослые девочки не плачут, как наставляла меня покойная бабушка, но ведь тогда я не была такой взрослой, как сейчас. Я вообще была тогда маленькой, едва в школу пошла. Поэтому не вижу ничего такого в том, что разревелась от страха и беспомощности.

— Ого… — Говард успел за время монолога гостьи выкурить ещё одну контрабандную сигарету из провинции Цзянсу, что на востоке Китая. — И чем всё закончилось?

— Как чем? На мой плач сбежались люди, а именно две пожилые женщины. Они успокоили меня и отвели домой. Мама напоила их зелёным чаем с мёдом и сухофруктами, а меня уложила в кровать, поскольку я еле на ногах стояла — это и понятно, от щенка так долго убегать, а потом ещё и испугаться… Знаешь, страх намного больше сил забирает, чем бег.

— Знаю… А что с щенком случилось?

— С барбосинкой? Не видела его ни разу после этого. Как-то не до него было. Я, кстати, с тех пор не люблю животных. Ну, не в том смысле, что я им крысиный яд в еду подсыпаю, нет, Будда или Спагетти Маус упаси! Не так я выразилась. Не «не люблю», а просто равнодушна к ним и всё тут. Когда дворовые подружки канарейками или котами хвастались, я тихонечко над ними хихикала. Глупость-то какая, да?

— Уже поздно, — после некоторых раздумий сказал Говард. — Я провожу тебя, если хочешь.

Вэньг Ли поглубже зарылась в одеяло. Она выглядывала из-под него, но долгое время ничего не говорила. Говард успел одеться и начал подумывать о третьей сигарете, даже потянулся к пачке, когда гостья заговорила:

— Но я не хочу никуда уходить, старший лейтенант Закиров. Я хочу остаться с вами на всю ночь…

— Эммм… — Говард почесал затылок. — Вэньг, уверен, твоя мама будет против этого. Ну, знаешь ли, не ночевать дома — это нехорошо. Любые родители переживают, если их дети задерживаются. А если уж на ночь не приходят — так ведь столько переживаний, что врагу не пожелать. Ты разве хочешь этого?

— Не волнуйся за моих родителей, Вар, — Ли выползла из своего «одеяльного кокона» и села на край кровати.

Боже, она ведь прекрасна! Лунный свет заливал нежным серебром очертания утончённой фигуры, упругих грудей, раздвинутых стройных ножек и влагалища, похожего на изящный восточный цветок. Внизу плоского животика темнело родимое пятно, похожее на бабочку, расправившую в полёте крылья. Это пятно, оно сводило Говарда с ума. Превращало мозг во вместилище страсти и звериного желания. Он вновь захотел её. Сейчас. Здесь! Этот прелестный восточный цветок должен принадлежать только ему. Только ему и никому больше!

— Папа сейчас по работе в Баштанском, до следующих выходных его точно не будет в городе Н, — продолжала тем временем красотка Ли. — А с мамой я давно договорилась. Она знает, что я в гостях у обаятельного кавалера и поэтому не очень-то и ждёт меня домой…

Это сработало как хорошая пощёчина. Говард перестал пялиться на родимое пятно собеседницы; трезвость мышления более-менее вернулась к нему:

— Подожди, как она может знать, если мы с тобой случайно на улице встретились?

— Оп-па… — Вэньг вжала голову в плечи, как провинившийся щеночек. — Ну, Говард, то есть Вар, лейтенант Закиров, не совсем мы с вами случайно встретились. То есть, ты и случайно… Но я нет. Я узнала у Светки, когда ты возвращаешься со смены, и какой дорогой. А там уже само как-то получилось…

— Да-а-а… А ты, как я погляжу, умеешь добиваться своего… И так мастерски… Восточная хитрость или женская коварность?

— О чём вы, Говард?

— Хватит со мной то на «ты», то на «вы» разговаривать, — не выдержал Закиров. — Определись, что ли. И вообще, не люблю я, когда меня за нос водят. Как-то само получилось, говоришь? Подло это и жестоко, вот что. И… и…

Говард не нашёл больше слов, посему достал сигарету из бордовой пачки «Суйен», закурил. На этот раз он не очень-то и старался выдыхать дым в оконную щель.

Обернувшись одеялом, как банным халатом, Вэньг Ли подошла к нему и некоторое время стояла в нерешительности, потом всё-таки положила руку на его плечо. Говард стряхнул руку. Он был зол. И Ли знала почему.

— Вар, ну прости меня, Вар, слышишь? — ни с того ни с сего, ровный мелодичный голосочек Ли дрогнул. И что это? На щеках красотки Вэньг заблестели капли лунного света! Она плакала… — Вар, я не хотела тебя никак обидеть. Я не хотела причинять тебе боль. Но ты сам поднял эту тему, а я не могу врать… нет, я врала другим, когда это было необходимо, Вар, но тебе, тебе… я не могу врать тебе, разве ты не понимаешь этого? Разве ты думаешь, что я способна обмануть тебя? Или, может, ты считаешь, что я бессердечная стерва? Предательница подруги, всеми правдами и неправдами отбившая у неё парня? Вар… да, я стерва… Я стерва для всех остальных, Вар, для всех-всех-всех, даже для самых близких подруг, даже для родных, даже для мамы… Но для тебя, Вар, для тебя я покорная рабыня, безропотная служанка, я ведь люблю тебя, Вар, я ведь только что отдала тебе свою девственность, разве ты не почувствовал этого, разве ты не понимаешь? Я… я…

Вэньг ещё что-то говорила, но её слов невозможно было различить из-за всхлипываний и рыданий.

«Круто ты попал, парень…» — подумалось Говарду.

— Так, Вэньг, первым делом — перестань плакать, слышишь! Перестань! — Говард обнял Ли. Она вся дрожала, словно была больна тропической лихорадкой, которую так любят «дарить» людям мелкие кровососущие насекомые. Но это была не лихорадка…

Закиров гладил Вэньг по волосам. Нежным, приятным на ощупь, словно сотканным из китайского шёлка, волосам. Он прекрасно понимал, что, возможно, это очередная женская хитрость. Ведь, по сути, обиженным был он, его провели вокруг пальца, а в итоге — он ещё и утешает её. Ту, которая заварила всю эту кашу. Вэньг Ли. Но ничего с собой Говард поделать не мог. Перед ним стояла расстроенная девушка. В слезах и отчаянии. И кто такой старший лейтенант Говард Закиров, чтобы позорить честь милицейского мундира, не придя огорчённой красотке на помощь?

— Пообещай мне, Говард, — прошептала ему на ухо девушка, — пообещай мне, что сегодня я останусь у тебя на ночь. Пообещай, что сегодня и навсегда останусь в твоём сердце. Пообещай мне хоть что-нибудь…

Говард ничего не ответил; но Ли ничего и не надеялась услышать. Она чувствовала, что их отношения изначально обречены на несчастливый конец. И не последняя роль в этой трагической пьесе отведена Соловьёвой. Света так долго строила планы на Говарда, так терпеливо ждала, пока он перестанет относиться к ней, как к ребёнку и разглядит наконец-то в ней женщину… Нет, Светка так просто не сдастся!

Но, чёрт бы всё подрал, спагетти монстр испепели, этот миг, настоящее, сейчас, здесь, Ли и Закиров вместе, они рядом. И они… они вдвоём… они ведь счастливы! И это слёзы счастья сейчас льются из её глаз. Эти нежные прикосновения, поглаживания… Они обжигают, пьянят, возбуждают…

— Раздевайся, малыш, я хочу погреться с тобой под одним одеялом, — прошептала Ли. Бороздки слёз уже принялись высыхать на её кругленьких щёчках.

Ну разве Говард мог отказаться?

Из жизни доблестной милиции 9

День выдался пасмурным.

Мерзкий дождик вкупе с туманом действовали удручающе. Благо тучи были не зелёного цвета. Можно не предохраняться.

— Здравствуйте, Лидия Ивановна, — поздоровался старший лейтенант Говард Закиров, направляясь к патрульному флаеру, что стоял на посадочной площадке у главного здания ОБООП города Н.

Старший сержант Корицына прошла мимо, даже не удостоив Закирова взглядом. Её немолодое лицо было сосредоточено и серьёзно. Говард не удивился. Во-первых, она по жизни не принадлежала к касте людей «из вежливого десятка». Во-вторых, она завидовала Закирову. Как же тут не завидовать: вечная баранщица и молокосос, перепрыгнувший её в звании! Женщины, они такие, завистливые очень. И злопамятные. Порой сам факт твоего существования их раздражает…

Да если бы только одна Лидия Ивановна! Говард спиной чувствовал завистливые, недоброжелательные взгляды баранщиков — особенно вечных. Ещё бы, ведь Говард, можно так сказать, воспарил над ними, оторвался от их стаи, примкнув к более уважаемой и сильной. Стае гладиаторов — идущих на смерть. Казалось бы, чему тут завидовать? Процент смертности при выполнении служебных обязанностей гладиатора в пять раз выше, чем таковой у баранщика. Так ведь нет, всё равно завидуют! Неймётся людям, и всё тут.

Конечно, если быть объективным и не смотреть на сложившуюся ситуацию глазами Говарда — не всё так плохо. Открыто завидовали ему лишь несколько вечных баранщиков, в своё время мечтавших пополнить ряды гладиаторов, но в меру тех или иных обстоятельств не сумевших этого сделать. Остальным в отделе, по большому счёту, было наплевать на молодого выскочку, в одночасье прыгнувшего из сержанта в старшие лейтенанты. Циничное безразличие — характерное состояние сотрудников правоохранительных органов. Но, как известно, кто громче всего кричит — того больше всего слышно. Из-за нескольких завистников у Закирова складывалось впечатление, что чуть ли не все баранщики (и, быть может, некоторые гладиаторы тоже) в ОБООП города Н так или иначе желают ему зла.

Возле флаера уже стоял Чан Вэй Кун и вёл оживлённую беседу с Джорджем Радманом. Оба гладиатора делились своими впечатлениями по поводу недавней облавы:

— А я ему и говорю, мол, она твои мысли ещё не умеет читать, она не понимает, какая зараза поразила её мозг, — с некой долей иронии рассказывал Малыш.

— А он что? — спросил Радман, кивнув на подоспевшего Говарда.

— А он и пошёл напролом! Что от молодёжи ещё ожидать? — ухмыльнулся Чан.

— И как, парень? — этот вопрос предназначался Говарду.

— Как, как, она мне мозги чуть не расплавила, дура малолетняя, — прорычал Закиров. — Если моё мнение вам интересно, Джордж, то мой старший напарник попросту использовал меня как подсадную утку.

— Ну ты и злапамятный, друзок, аз страсно с табоя рядом нахадиться.

— А чего ты хотел, сынок? — заступился за Чана Радман. — Это такая у нас, гладиаторов, работа. Риск непредусмотренных ситуаций огромен. Нам постоянно приходится балансировать на канате жизни. Неверный шаг, либо кто-то встряхнул твой канат — и вот ты уже летишь в пропасть забвения…

— Эээ, мистер Радман, вы так красиво говорите, может вам в поэты надо было пойти? — с некоторой долей иронии спросил Говард.

— Да нет, это не мои слова, — отмахнулся Джордж. — Ну, не в том смысле. Я ведь их сейчас сказал. Но это… книгу недавно взял в библиотеке почитать. Называется «Тлен времени». Автора точно не помню: то ли Лекс Рыжаков, то ли Алекс Рыжков… Я теперь отделаться от неё не могу — нет-нет, а проскользнёт в разговоре та или иная фраза из текста. Вот и слушай после этого очкариков, которые хвалят чтение. Читать вредно — вот что я думаю!

— Да, я полностью с вами согласен, — поддакнул Говард. — Но всё же как-то неправильно получилось. Меня Малыш использовал как громоотвод, что ли…

Чан Вэй Кун ухмыльнулся, но комментировать не стал. Предоставил эту возможность Радману. А тот и рад стараться:

— Понимаешь, серж… лейтенант, — он дружески похлопал Говарда по плечу. — Как бы цинично это сейчас не прозвучало, но так оно и было. Видимо ты ещё не до конца осознаёшь главной цели гладиатора. Не осознаёшь ведь?

Говард промямлил что-то невнятное в ответ.

— Я так и думал, — даже не вслушиваясь в слова собеседника, продолжал Радман. — Главная цель гладиатора — поимка преступника любой ценой! И в вашей ситуации Чан отработал правильно, решив действовать по старой доброй схеме «двойное дно». Ты был первым дном, на которое, собственно, и купилась та телепатша второй степени. Второе дно по имени Чан, тем временем, совершило поимку. И вот что я тебе скажу, сынок…

БАБАААААХ!!!

Звон битого стекла, осыпающейся штукатурки и разваливающихся стен. Крики раненных. В воображении Говарда возникло сосредоточенное лицо Лидии Корицыной.

Старший сержант Лидия Ивановна Корицына уже некоторое время не принадлежала самой себе. Её сознание, её глаза, её язык, её тело — стали сосудами, наполняемыми волей телепата третьей степени Афанасия Михайловича Махно. Иногда эта воля заполняла всё до краёв, до чудовищной боли в мозгу, в каждом позвонке, каждом суставе. В такие моменты хотелось порвать эту ужасную нить психокинетического кукловодства, оборвав нить собственной жизни. Но даже мысли об этом причиняли ещё большие страдания.

Довлеющая хватка психокинетических волн время от времени ослабевала, превращаясь в шёпот, раздающийся на задворках сознания. К шёпоту можно привыкнуть, особенно если не противиться ему. Хотя стоило Лидии попытаться ослушаться — когти постороннего сознания вмиг вонзались в мозг. Глубже, сильнее, жёстче, больнее…

Корицына несколько раз пыталась застрелиться, когда шёпота почти не было слышно. Но всякий раз, как она подносила к виску серебристое дуло старомодного револьвера системы «Смит-энд-Вессон» — палец цепенел на курке. Отчасти от того, что не хватало духу дожать. Отчасти от того, что ОН — ублюдок, поселившийся в голове — не позволял этого сделать.

Сегодняшнее пасмурное утро Лидия Ивановна встретила с ужасной головной болью. Шёпот назойливо повторял всё одну и ту же мысль. Корицына слышала её и раньше. Но тогда это не выходило за рамки мысли, а сейчас всё становилось гораздо отчётливей и страшней. Мысль обретала оттенок реальности, руководства к действию, пропитанного трупным ядом и желчью. До дрожи в коленках настоящего, до металлического привкуса во рту безвозвратного. Старшему Сержанту Корицыной была омерзительна эта мысль, выворачивающая наизнанку всё нутро, все то, что было дорого и свято. Но… с другой стороны… мысль обещала спасение от самой себя. От этого долбанного Дяди Афанаса, раковой занозой засевшего внутри черепа.

Корицына знала, что при всём желании, она бы не смогла противиться роящейся в голове чужеродной мысли. Чужеродной? А так ли эта мысль чужеродна Лидии Ивановне? Захороненная под навалами благоразумия и общественных норм, эта мысль дремала на дне подсознания. Дремала, пока её не разбудили. Или всё-таки нет?

Мысли.

Чужие или свои.

Не разобрать.

Всё сплелось, всё перемешалось.

В правом кармане форменных брюк лежит раскладной нож…

До бронированной двери оружейной комнаты главного здания ОБООП города Н Лидия Ивановна добралась беспрепятственно. Да и какие могут быть препятствия человеку, которого в отделе все знают, которому доверяют, а некоторые даже уважают и время от времени обращаются за советом?

Никто даже и представить себе не мог, чем это всё обернётся.

Никто, кроме Дяди Афанаса и его цепного пса Серёги…

Рядом с дверью, в стене сиротливо зияло зарешёченное с проёмом для выдачи амуниции оконце, в которое на Лидию Ивановну смотрели уставшие от рутины глаза дежурной. Сегодня эта роковая роль выпала сержанту Анне Альбертовне Серьгиной.

Анна Альбертовна прожила на белом свете сорок два года, двадцать четыре из которых она посвятила работе в силовых структурах. Сложно представить себе более неудачную карьеру, чем у Серьгиной. За всё время она кочевала из отдела в отдел, из подразделения в подразделение, из структуры в структуру. Анна Альбертовна не отличалась особой сообразительностью и талантом. Собственно, она ничем никогда не отличалась. Толку от неё особого не было, но и вреда тоже. Как только на горизонте появлялся перспективный кандидат в сотрудники, Анну Альбертовну переводили в другой отдел, чтобы освободить ему штатное место. Так она и болталась из коллектива в коллектив, как какое-нибудь не очень почётное переходящее знамя. При этом сил и желания что-либо изменить, начать восхождение по карьерной лестнице у Серьгиной не было. Она предпочитала «плыть по течению». А дальше будь что будет. Так она и приплыла в отдел по борьбе с особо опасными преступниками, где выше сержантского звания и должности оружейного смотрителя ей ничего не светит, проработай она хоть сотню лет!

— Привет, Аня, можно зайти к тебе? — бархатистым голосом спросила Корицына, словно смазывала слова шёлковым платком, вымоченным в благовонных эфирных маслах.

— Привет, Лида, ты хочешь получить оружие? Надо заполнить заявку, бланк, получить визу Сергей Сергеича…

— Да нет, Аня, я просто хотела с тобой поболтать, — мягче, чем сама мягкость, сообщила Корицына.

— Мы и здесь очень неплохо болтаем, — оживилась Серьгина. — Представляешь, я слышала, что Виктор Павлович, ну, ты ж его знаешь, капитан который, Гришин. Так вот, он собирается жену свою бросить. Да, да, Лида, и не просто бросить, — она осмотрелась по сторонам, хотя и так понятно, что в оружейной больше никого не было, и почему-то перешла на полушёпот: — Он к мужчине уходит. Голубком оказался наш Гришин. А кто бы мог подумать, такой ведь мужчина: статный, гордая походка, усы. Эх…

Корицына терпеливо всё выслушала, после чего тревожным голосом сказала:

— Нет, Ань, ну не поняла ты меня. Разговор есть. Очень серьёзный. Наедине. Пожалуйста, это очень важно. И это нужно прямо сейчас.

— Тогда я к тебе выйду, погоди немного, — засуетилась Серьгина, копаясь в бумагах на столе.

— Аня, этот разговор не для посторонних ушей, — стояла на своём Корицына, от бархата в голосе не осталось и следа. — Не для коридора, понятно? Впусти меня.

— Но Лида, по инструкции ведь не положено.

— А мы никому не скажем, подруга, — Корицына заговорщически подмигнула.

— Эх, куда я от тебя денусь, — сдалась Серьгина, хотя подругами с Корицыной они никогда не были. Так, хорошие знакомые. — Если тебе действительно нужно серьёзно поговорить, то почему бы и нет? Не думаю, что здесь что-то криминальное есть. Это ведь недолго?

— Недолго, Анечка, совсем недолго, — коварный бархат вновь вернулся.

Анна Альбертовна впустила Корицыну внутрь, тут же захлопнув за гостьей бронированную дверь — ибо по инструкции дверь должна быть заперта.

— Пожалуйста, закрой окошко, — попросила Лидия Ивановна, кивнув на узкое зарешёченное оконце в стене.

Серьгина послушно выполнила просьбу и подошла к неожиданной гостье. Сердце Анны почему-то сильно стучало. Какое-то странное чувство она испытывала: смесь страха, любознательности и возбуждения. Её добрые карие глаза вопросительно заглядывали в глаза Корицыной.

— Я даже не знаю с чего начать, Аня, — вдруг лицо Лидии Ивановны превратилось в маску сплошной боли, словно в голове у женщины что-то лопнуло.

— Что с тобой, Лида, тебе плохо? — заволновалась Серьгина.

— Да нет, всё нормально, — выдавила из себя Корицына, из её глаз брызнули слёзы. — Аня, я ведь живу одна. И ты живёшь одна. У нас нет мужчин. Ты не задумывалась почему?

— Н-нет, — Серьгина очень удивилась такому вопросу.

— Стой, не шевелись, — прошептала Корицына, приближаясь к собеседнице. Вот руки Лидии обвили обалдевшую Анну, словно коварные змеи добычу, вот губы приблизились к губам. Вот влажный язык Корицыной пробивает себе путь в рот Серьгиной. Последняя сопротивляется, но очень слабо, очень вяло, ведь в глубине души ей нравится всё происходящее. Какой-то миг, и оборона пала, осаждённая крепость взята. Две женщины сплетаются в страстном поцелуе. Их груди тесно прижимаются друг к другу, руки робко скользят, горячее дыхание, привкус губной помады на языке, готовые вырваться наружу сердца, в унисон бьющиеся в бешенном ритме запретной страсти… В шею вонзается лезвие раскладного ножа. Из сонной артерии хлещет кровь. Серьгина пытается вырваться, но Корицына крепко держит её. И продолжает целовать. Анна Альбертовна чувствует, как умирает. Тепло покидает её тело из прорехи в шее. Женщина не в силах вырваться из объятий убийцы, но она из последних сил пытается отомстить — кусает губы, язык, щёки Корицыной. Та рыдает. Не от физической боли. И продолжает держать.

Продолжает поцелуй смерти.

И вот бездыханная Анна Серьгина повисает на руках убийцы. Корицына, как может аккуратно, кладёт тело на пол. Рядом с окровавленным раскладным ножом. Лицо Корицыной изуродовано, кончик языка и нижняя губа остались во рту Серьгиной.

— Будь ты проклят, Дядя Афанас, будь ты проклят! — что есть силы вопит Лидия Ивановна. На крик начинают сбегаться сотрудники, но бронированная дверь плотно заперта, металлическая перегородка не даёт возможности заглянуть в крохотное стенное оконце.

Корицына проклинает ту тварь, которая управляет ей. Корицына проклинает себя. Она хочет смерти. И скоро она её получит. Дрожащие руки сами по себе открыли ящик с гранатами. Вот одна чека выдернута. Вот вторая. Вот третья…

ВЗРЫВ!

ОСВОБОЖДЕНИЕ…