Мысли о смерти разлетелись, как стая пугливых воробьев, стоило только крышке канализационного люка сдвинуться с места. В отверстие глядел человек. Мужчина. В лучах уличных фонарей его лицо показалось Миррил отталкивающим и почему-то смутно знакомой, а фигура сутуловатой и хилой. Но вот он протянул ей свою руку – тонкую, хрупкую, костлявую. Миррил вцепилась в неё, как младенец обезьяны цепляется за шерсть матери. Мужчине стоило большого труда вытащить обессилевшую девушку. От него пахло пивом.
– Ты ведь Миррил, да? – спросил он.
Миррил утвердительно кивнула – сил что-то говорить (а уж тем более врать) у неё не было. Ноги еле держали. Если бы незнакомец не поддерживал, то она бы давно повалилась на землю.
– Тебе нельзя оставаться на улице, за твою голову назначена награда, – пояснил прописные истины мужчина.
Миррил молчала. Она не знала, что можно сказать. Она вообще ничего сейчас не знала. И не хотела знать. Эх, старина Сик, добряк Сик…
– Я не так близко живу, но сейчас ночь и есть шанс не попасться на глаза полиции, – сказал незнакомец. – Пойдём?
Миррил была слишком утомлена, чтобы понимать спасительный смысл его слов.
Ох, какая же она красивая, отметил Барон Отрицательный, какие правильные пропорции, какие плавные изгибы, какие возбуждающие соски… Грех их скрывать, конечно, но ничего тут не поделаешь. Не расхаживать же ей по городу голышом? Пока не дойдём до дома… Да, впечатление портят синяки и ссадины, по всему телу, но что тут уже поделаешь? Ничего, в аптечке есть несколько целебных мазей, они всё исправят.
Вито снял с себя шёлковый пиджак и после некоторых раздумий таки набросил на плечи девушке. Да, зря поэт сегодня надел самый дорогой элемент своего гардероба. Обычной ветровки вполне достаточно. К тому же, этот пиджак – подарок таинственной поклонницы (или поклонника, что не так уж и важно).
Ну ничего, отстирается…
– Идём, девочка, идём, не стой на месте, – подгонял мужчина, поддерживая её за талию. Миррил не чувствовала своих ног, но они были. Мало того, они передвигались, несли её прочь от люка проклятой канализации. Прочь от гигантских крыс и смертоносных зловонных потопов.
Прочь!!!
– Ну ты и воняешь, я тебе скажу, – не сдержался Барон Отрицательный.
Миррил не разобрала его слов. В голове отбивал тревожную дробь пульс. Кроме этого пульса ничего не было слышно. Всё тело напряжено до предела. Оно ныло, болело, буквально разваливалось на части. Предобморочное состояние не превращалось в обморок лишь благодаря невероятной силе воли. Да, недавно решившая покончить с собой, Миррил вновь обрела страсть к жизни. Дикую, животную, неоспоримую.
Вито изо всех сил старался скрыть лицо девушки. Со стороны они вдвоём вполне бы сошли за мужа и набравшуюся в сиську жену, которую бедняга трезвенник муж пытается дотащить домой. А супруга, тем временем, уткнулась носом в его плечо и то ли тихонечко плачет, то ли вообще спит на ходу.
Тревога всё сильнее нарастала в душе поэта. Он уже сотню тысяч раз успел проклясть глупое решение помочь преступнице. Чем дальше они шли, тем светлее становились улицы. Вот и первые прохожие попадаются по дороге. Кто-то провожает странную парочку заинтересованным взглядом, кто-то шарахается от резкого канализационного запаха, а кому-то и вовсе наплевать на всё и всех (эта категория Барону нравилась больше всего).
Сердце Вито ушло в пятки (бесстрашный Барон тоже струсил), когда из-за угла навстречу им вышел патруль полицейских. Мало того, патруль шёл по той же стороне улицы, что и поэт с преступницей. В сознании тут же выскочил глас боязливости: «Сдай ты им эту дуру! Скажи, что вёл в ближайший полицейский участок. Точно, и вознаграждение как раз получишь, и за решётку не угодишь! На кой ты вообще её подобрал? Делать больше нечего?» Патрульные приближались, их точно заинтересовала странная парочка. Вито, как мог, поборол приступ трусости (хотя дрожь в коленках и лёд под ложечкой это не убрало): «Они её там сгноят, будут насиловать, а потом повесят или четвертуют на центральной площади – на радость толпе. Нет уж, я не хочу остаток дней чувствовать угрызения совести за это. Каких бы дров эта милашка не наломала, всё равно я ей симпатизирую в тысячу раз больше, чем погрязшей в коррупции и лжи полиции!» Патрульные совсем близко. Их было трое: два темнокожих человека и толстяк (что для представителей его сухощавой расы большая редкость) брин. Брин держал грузную руку на расстёгнутой кобуре с болтострелом. Не счёл остаться невысказанным и Барон Отрицательный: «Да, к тому же она невероятно красива! Подумай, дружище, на что она пойдёт, чтобы отблагодарить тебя за своё спасение…»
Вито с повисшей на нём Миррил поравнялся с патрульными как раз в самом препаршивом для этого случая месте – возле газоразрядного уличного фонаря. От его белого, холодного мерцания невозможно было укрыться.
Вот, придурок Вито, сейчас тебе наваляют по полной. Сдай ты эту кобочку, пока ещё не поздно!
– Ну и вонище, – заговорил темнокожий (самый низкий из патрульных), – вы, граждане, в каких сортирах кувыркались?
– Я… – подал было голос Вито. То, что творилось у него внутри можно было сравнить разве что с бураном – вихри страха бешено кружили снежинки отчаяния…
– Забейся, стукфар, – спокойным, не предвещающим ничего злого тоном посоветовал второй темнокожий полицейский.
– Так, нарушение общественного порядка, оправление нужд организма в людном месте, применение нецензурной лексики в адрес хранителей правопорядка, разгуливание по городу в тягчайшем состоянии алкогольного опьянения, – принялся загибать пальцы самый низкий.
– Но я ведь ничего… – выпучил глаза Вито.
– Забейся, стукфар, – повторился темнокожий полицейский.
Брин молчал, держал пальцы на рукояти расчехлённого болтострела, вглядывался в лицо Вито, словно пытался его вспомнить.
– Эх, дружище, да у тебя здесь полный букет, – сочувственно покачал головой низкий полицейский. – Ну и вонь от твоей ябранки. Где ты её откопал?
– На свалке, гэ-гэ-гэ! – пробасил брин и зашёлся отвратительным смехом с прихрюкиванием. Его товарищи только переглянулись, мол, смейся себе, дурачина…
– А что это с ней? – продолжил низкий. – Чего она не поворачивается к нам лицом? Перекушали грибочков или ширькой перекололись? Ну-ну, поверни её к нам. Это, кстати, ещё одна статейка…
Вито стоял, как вкопанный. Не мог пошевелиться. Его сознание так и кричало: отдай её им, брось в их лапы. Но все мускулы предательски задубели, отказывались слушаться. Ой, что же сейчас будет…
– Я кому сказал? – в голосе прозвучала угроза.
Вито молчал.
– Ты ещё и сопротивляться при аресте будешь? Ох-хо-хо! – низкий повернулся к коллегам, – друзья, да здесь больше, чем мы с вами думали…
– Я заплачу, – еле выдавил из себя Барон Отрицательный, поскольку Вито не мог сказать и слова.
– Ну конечно же ты заплатишь, куда же ты денешься? – ухмыльнулся второй темнокожий.
– Только лицо её покажи нам, – сказал низкий, – а там и о цене поговорим…
Вито опять впал в словесный ступор (на этот раз и Барон проглотил язык).
– Ну, не хочешь показывать, я сам посмотрю! – потерял терпение полицейский и потянул руки к Миррил (которая вообще не понимала где находится, ничего не слышала кроме собственного пульса, и даже не подозревала, какая опасность над ней нависла).
Вито зажмурился, покрепче прижав к себе девушку. Это конец…
– А! Вспомнил, где я эту рожу видел! – оглушил прокуренным басом толстяк брин.
Темнокожий отдёрнул руки от плеч Миррил и повернулся к толстяку.
– Что ты мелешь, придурок? – раздражённо спросил он.
– Этот хмырь – Барон Отрицательный, стихоплёт и шут. Посмешище, – принялся объяснять брин. – Я был охранником на их долбаном съезде литераторов. Вот ведь насмеялся, когда этот тормоз начал выть про «грядущую войну», а потом его забросали овощами, он всех послал и сфарлился.
– Ух ты, так мы на знаменитость напоролись? – повеселел низкий. – Тася, чего же ты молчал?
– Я только щас вспомнил, – понурил голову толстяк Тася.
– Стих нам сочини! Про нас! – у второго темнокожего загорелись глаза.
– Да, я не против, но вот вначале только пусть заплатит за все нарушения… – согласился низкий.
– Ребят, это всё, что есть, честно, – пришёл в себя Вито, протягивая кошелёк. Другой рукой он всё так же прижимал к себе Миррил: девушка еле стояла на ногах, и основной вес её тела пришлось держать самому; к тому же от неё невыносимо смердело канализацией.
Низкий темнокожий патрульный (по серебряному жетону власти на его груди Вито сразу понял, что он главный в отряде) выхватил кошелёк и в считанные секунды выпотрошил его, бросив пустышку обратно хозяину:
– Эх, дружище, не густо, ох как не густо…
– Обыскивать будем? – спросил второй темнокожий.
– Воняет от них, не хочу пачкаться, – ответил ему низкий. – Ты как, Тася?
– Пусть лучше стих про нас придумает! – махнул жирной рукой брин.
– Ну что ж, писака, давай, – согласился командир патруля. – Но если фигня какая-то будет – мы по тебе и твоей пещатне дубинками пройдёмся…
Целый день прошёл в творческих мучениях, которые, увы, ничего не принесли. Вряд ли что-нибудь путное сейчас родится. Но аргумент «дубинками пройдёмся» действовал потрясающе.
– Ты, кто хранит наш покой, – начал Барон Отрицательный и задумался в поисках подходящего продолжения.
– Дальше! – потребовал брин.
– Ты, кто не дремлет на страже, – выдавил из себя Вито и побледнел – дальше ничего толкового не придумывалось.
– Ну? – нетерпеливо спросил второй темнокожий.
– Ты, кто преступную вошь подавляет ногой… – Барон в сердцах выругался. – Нет, не так. Подождите, немного… подождите… Ты, кто…
– А мне нравится про вошь, – смущённо перебил его Тася.
– Да, преступная вошь – нормально, – согласился второй темнокожий. – Сержант, как думаешь?
– Вошь сойдёт. Не нужно менять, – одобрил низкорослый.
– Но ведь оно убого звучит! Дёшево и нескладно! – возразил Барон.
– Заткнись и сочиняй дальше! – отрезал сержант.
– Ты, чьё лицо вечно в саже! – фыркнул Барон Отрицательный.
– Чего? – хором спросили патрульные.
– Как чего? – завёлся Барон. – Сажа – символ кропотливого труда, символ титанических усилий, символ!..
– Уймись ты наконец! – перебил его сержант. – Откуда нам это знать? Какие-то там символы. Плевать на них я хотел, на символы твои. Давай такое придумывай, чтобы народ понимал, а не ты один.
– Да, нормально давай придумывай, – поддакнул второй темнокожий.
Тася промолчал (видимо пытался осознать всю глубину фразы с сажей)…
– Ммм… – пожевал губами Барон. Ничего не придумывалось и он решил ляпнуть первое, что подвернулось на язык: – Ты, кто воспитанный даже.
– Хм… – почесал затылок Тася. – Я воспитанный, да.
– Сойдёт, – кивнул сержант. Давай дальше.
– Ребят, может, отпустите уже? – взмолился Вито.
– Я сказал: давай ещё… – спокойно произнёс низкорослый, но лучше бы он эти слова прокричал – так зловеще они прозвучали…
И тут Барона понесло:
Ты, кто в ночи совершает обход
По местам, что страшны и опасны,
Ты, кто спасает банкиров доход –
Их труды далеко не напрасны…
Ты, сохраняешь людей, не себя.
Что ни заданье – рискуешь.
Нет, это делаешь всё ты не зря…
В сумраке бед ты ночуешь!
Думая только о ближних судьбе
И подставляя плечо всё из стали,
Ты, полицейский, в жестокой борьбе,
Что никогда мы не знали…
Гордо стоишь ты, ни шагу назад,
Наш ты покой охраняешь!
Злостных хулителей гонишь парад,
Фальшь и обман презираешь…
Барон выдохся. Барон не хотел больше давить из себя и строчки. Барону было отвратительно и паршиво на душе. Барон заставил себя породить то, что так свято ненавидел. Барону пришлось пойти против себя. И от этого хотелось блевать…
Полицейские какое-то время молчали. Наконец гнетущую тишину нарушил сержант:
– Можешь идти. Но если этого стихотворения не будет в твоём новом сборнике или где ты там печатаешься, запомни – мы тебя из-под земли достанем и ноги переломаем.
– Всё сделаю, ребята, – услужливо закивал Вито, пятясь боком, обходя патрульных, волоча за собой еле перебирающую ногами малышку Миррил.
– И смотри там, не хулигань, – кинул в спину второй темнокожий.
– Мне понравилось… – пробасил вслед Тася.
Остаток пути к дому удалось преодолеть без новых происшествий. Одноэтажный ветхий коттеджик из захудалых кирпичей, облицованных дешёвой штукатуркой. Располагался домик в бедном Южном районе Мистора. По соседству – такие же домики, порой встречались и деревянные (от убогости которых захватывало дух). Многие – заброшенные, давшие приют бомжам и бродячим животным. Среднестатистический мисторец мог позволить себе жильё куда более солидное. Здесь же жили полные лентяи, неудачники, изгои или, как в случае Вито, мало-признанные представители богемы.
Первым делом Барон затащил Миррил в ванную и как следует помыл. Уж слишком опротивел ему запах нечистот. Да и какой бы дурак отказался от удовольствия натирать вспененным мылом ничего не соображающую, потерявшуюся в пространстве и времени красавицу? Нужно было делать это аккуратно, нежно обходясь с ушибленными местами. Барон прекрасно с этим справлялся. Упругие груди, плотные соски, покрытая синяками попка, светлые короткие волоски на лобке, изящное влагалище… Барон как следует натирал все места. О да, его возбуждению не было предела. Он буквально разрывался от страсти. Но… Нет, не сейчас…
Вымыв девушку, замотав её в махровое полотенце, Вито отвёл её в спальню. Состояние Миррил можно было назвать «сон на ходу», но в настоящий сон она провалилась именно сейчас: не дойдя до кровати, она отрубилась подчистую. Вито только и успел подхватить её обмякшее тело и положить на кровать.
Разумеется, следом за Миррил, тщательным и нежным водным процедурам был предан шёлковый пиджак…
Себе поэт постелил старый матрас на полу гостиной (служившей кабинетом). Простыни и одеяла нашлись, а вместо подушки пришлось нагромоздить тряпок, в изобилии валявшихся в гардеробе. Если бы не нужда, эти тряпки так и остались там лежать – старая, заношенная одежда, которую руки никогда не доходят выкинуть.