«Вон там, над лесом!..»
Хрофт петлял между деревьями, озираясь и напряжённо слушая звуки, доносившиеся сзади. Преследователи отстали, однако для верности он ещё немного покружил и поприслушивался, чтобы окончательно убедиться, что опасность миновала. Перестраховка не помешает. Печенеги хитры – любой чих за версту учуять способны. Здешние ещё так себе, а вот когда до настоящего дела дойдёт, когда с тёртыми воителями пути-дороги пересекутся – тогда держись! Отстанешь от дружины – выследят и отколошматят за милую душу. Вякнуть не успеешь.
Хрофт рухнул на траву и привалился к сосне. Уф-ф! Беготня и рубка ночь напролёт высосали из тела все силы. Хотелось растянуться на живительной зелени и провалиться в сон… Нет, нельзя. Поганые, может статься, ещё рыскают по окрестностям, ищут потерянный след.
Всплывшее над лесом солнце припекало, мокрая спина под кожаными латами немилосердно зудела. Денёк будет жгучий, это как пить дать. Как пить… Хрофт отдал бы сейчас свой лучший, самолично сделанный щит за глоток ледяной воды из лесного родника. Шиш… Этот лесок он изучил до мельчайших подробностей: родников тут не было и в помине. Голова под шлемом пылала, волосы слиплись от выступившей из пор густой влаги, затылок, лоб, виски щипало, словно их атаковала стая оголодавших комаров. Хрофт стащил шлем и швырнул его на землю. Хотелось уловить взмокшим телом дуновение ветра, но утро, как назло, выдалось тихим; перемещения воздуха, если они и были, гасились широкими листьями деревьев, обступивших Хрофта со всех сторон.
Посидев так, он со стоном разогнулся и снова нахлобучил на голову шлем. Печенегов слышно не было. Значит, уже не появятся. Хрофт сам себе улыбнулся. Что, съели? От восьмерых отбиться – большая удача. Тут храбрости мало, увёртка нужна. Асмуд вон решил отвагу показать – полез прямо на мечи, завалили дурня влёгкую. А Хрофт ушёл. И от дружины эту восьмёрку, что с тыла подбиралась, увёл. Разве не умница?
На поясе, под латами, во всю силу своих полифонических лёгких заверещал мобильник. Хрофт, чертыхаясь, высвободил его, щёлкнул выдвижной панелью.
– У аппарата.
– Хрофтяра, ты где? – загундосило в трубке.
– В лесу.
– Фиг ли ты там засел? Все уже разъехались.
– А печенеги?
– Свалили давно.
– Чья взяла?
– Старик, ты чё? – оскорбилась трубка. – Когда мы проигрывали?
– Тогда ладно. – Хрофт, кряхтя, поднялся.
– Короче, мы с дружиной уже на Жукова. Садись на кишку и дуй к «Автово». Там, короче, встретимся.
– Ок.
Хрофт сложил слайдер, поправил сбившиеся наперёд ножны с мечом и пошёл, сминая траву, к Петергофскому шоссе.
Это местечко на окраине Питера было давно присмотрено им и его соратниками для репетиций перед выездами на игрушки. Вдоль автомобильной трассы и трамвайной линии тянулась лесополоса, где можно было и позаниматься «физикой», и попрактиковаться в рубке на мечах, и отработать кое-какие тактические ходы. Сегодня решили проверить себя на выносливость: устроили многоэтапное ночное побоище, собрав по сусекам ещё не разъехавшихся на лето дружинников и призвав в качестве коллективного спарринг-партнёра печенегов с Петроградской стороны. Печенеги не халявили – погоняли их изрядно. Что ж, оно и к лучшему. Через месяц в карельских лесах должна была состояться большая игрушка по скандинавскому фольклору с участием команд Северо-Запада. Там поблажек не будет. А ударить в грязь лицом кому ж охота?
По шоссе машины шли непрестанным потоком. Ни светофоров, ни пешеходного перехода не наблюдалось. Хрофт постоял с минуту на обочине, затем молниеносно стартовал и в несколько прыжков преодолел широкую магистраль, счастливо избежав столкновения с нёсшейся, как межпланетный корабль, мебельной фурой.
На остановке в ожидании трамвая стояли человек двадцать. Для такого времени и не самого населённого района многовато, подумал Хрофт, но не придал этому значения. Придерживая рукой шлем, который норовил сползти назад по склизким волосам, он ступил на бетонную плиту. Появление ратника в латах с болтавшимися у колена ножнами нисколько не смутило жителей XXI века. Сейчас кого только на улицах не увидишь. Тем паче неподалёку – один из корпусов «Ленфильма», актёры часто со съёмочных площадок наведываются в город в самых что ни на есть экзотических костюмах. А тут – эка невидаль: мужик с мечом…
Хрофт ждал трамвая, предвкушая, как доберётся до Автово и, прежде чем спуститься в чрево подземки, выпьет ноль-пять холодной минералки. Что там выпьет – опрокинет в себя одним махом и проглотит враз! Лепота…
Трамвай не появлялся. Стоявшие на остановке не выказывали признаков нетерпения, топтались себе и топтались, зная, что на окраине с транспортом вообще засада – иной раз он и вовсе перестаёт ходить по техническо-климатическо-идиотским причинам. И тогда шкандыбай пешком до ближайшей развилки и жди там: авось откуда-нибудь с боковой линии вывернет громыхающий удав и подбросит тебя до ближайшей метрухи.
Хрофт был осведомлён о таком порядке вещей не хуже остальных и потому ждал терпеливо, утешаясь фантомными ощущениями проваливающейся в гортань минеральной воды. Бок о бок с ним стояла девушка, перекатывала во рту жвачку, отчего щёки у неё попеременно раздувались, как миниатюрные кузнечные мехи. Она слушала плеер, в котором, точно струйка воды в сливном бачке, булькотело что-то эрэнбишное.
Всё было тихо-мирно, всё было как обычно. И вдруг словно цунами прошлось по топтавшимся на остановке людям. Они зашевелились, загомонили, стали тыкать пальцами в лесополосу, откуда перед тем появился Хрофт. Подошёл, звякая, как гигантская колодезная цепь, трамвай, четверо-пятеро вошли в него, прочие остались стоять. Хрофт полез в полупустой вагон, но передумал и снял ногу с подножки.
– Там!
– Вон там, над лесом!..
– Где? Слева?
– Да… Нет, не там! Правее!
– Обалденно!
– Блин, это надо сфоткать!
Хрофт до рези в глазах вглядывался туда, куда смотрели и указывали его соседи по остановке, но видел только лохматые верхушки деревьев, залитое солнечной простоквашей небо да маячившие за лесом многоэтажки. Больше ничего! На зрение он не жаловался – единица. Неужели полтора десятка человек видят то, чего не видит он?
– Гляди, гляди!
– Опупеть, как круто!
Почти у всех оказались с собой фотоаппараты. Послышалось тонкое поскуливание цифровиков, жужжание плёночников: объективы были устремлены в пустоту! Хрофт не выдержал и дипломатично взял за локоть девушку со жвачкой, которая, забыв про плеер и R'n'B, самозабвенно щёлкала тайваньской «мыльницей».
– Слышь, подруга, что там такое?
– Отстань, – отмахнулась она. – Не видишь, какой классный ракурс!
– Ракурс? Чей?
Девушка не ответила. Отбежала к рельсам и принялась снова с воодушевлением нажимать на кнопку. Хрофт, ничего не соображая, скрёб ногтями по лицу, будто хотел содрать с глаз пелену, мешавшую узреть то, что узрели другие. Пелена не сдиралась, и он чувствовал себя полным придурком.
Минуты через три народ угомонился. Фотоаппараты были зачехлены, пространство над лесом перестало интересовать наблюдателей. Некоторое время продолжали раздаваться приглушённые реплики: «Не, ну в натуре круто!», «Ты успел поймать? Я тоже», «А у меня плёнка кончилась, чтоб её…» – потом всё затихло. Люди на остановке опять превратились в скучающих обывателей, ждущих трамвая.
Подполз «тридцать шестой», он шёл прямиком к Автово. Все, толкаясь, полезли в вагоны. Все, кроме Хрофта. Он выждал несколько мгновений, затем уцепил рукой за футболку парня, который только что сетовал по поводу закончившейся плёнки, и сдёрнул его с подножки.
– Ты чего? – вытаращился тот.
– Мало-мало подожди.
Двери трамвая с гильотинным лязгом затворились, и удав пополз дальше. На остановке остались только Хрофт и парень в футболке с портретом бородатого Че. Хрофт положил ладонь на рукоять меча и, сверля парня зрачками, промолвил:
– А теперь, голубь, растолкуй мне, чего я недопонял.
Светлые и тёмные
Рита выскочила из душной аудитории и вприпрыжку побежала сперва по коридору, а затем вниз по ступенькам. Массивная дверь душераздирающе захрипела и, с неохотой выпустив быстроногую студентку, оглушительно хлопнула, отчего от первого этажа к третьему прокатилась дрожь. Рита оглянулась – не защемило ли подол – и, убедившись, что всё в порядке, стремительной походкой направилась к Неве.
Панцирь Васильевского острова растрескивался от жары. Хватая ртом вялую струйку ветра, дувшего с реки, Рита добралась до своего любимого парка рядом с набережной и плюхнулась на скамейку. Здесь, под деревьями, было свежее. Скамейка приятно холодила сквозь платье ягодицы и ноги. Рита сбросила тесную обувь, поставила ноги пятками на туфли и, глубоко вздохнув, вынула из сумки томик в синем переплёте. Она раскрыла его там, где была матерчатая закладка. Солнечный свет просеивался сквозь решётчатую листву деревьев, и от этого страницы книги были покрыты колыхавшейся рябью, а строчки как будто бежали по ним, подобно волнам. Рита ещё раз вздохнула и, как пловец погружается в освежающе холодную воду, погрузилась в текст:
«Эта картина вечно движущегося песка невыразимо волновала и как-то подхлёстывала его. Бесплодность песка, какой она представляется обычно, объясняется не просто его сухостью, а беспрерывным движением, которого не может перенести ничто живое. Как это похоже на унылую жизнь людей, изо дня в день цепляющихся друг за друга… Если отбросить неколебимость и отдать себя движению песка, то кончится и соперничество. Ведь и в пустыне растут цветы, живут насекомые и звери… Он рисовал в своём воображении движение песка, и у него уже начинались галлюцинации – он видел и себя самого в этом нескончаемом потоке».
Рита пробегала-проплывала строчки глазами, и смысл прочитанного сам собой укладывался в голове, точнее, дробился на множество смысловых крупинок, каждая из которых находила своё место в ещё не занятых ячейках Ритиного миропонимания. Ячеек, как думалось Рите, должно было оставаться не слишком много, всё-таки к двадцатилетнему возрасту она ощущала свою натуру оформившейся, но всё же их было ещё достаточно, чтобы читаемое не выплёскивалось тут же, как вода из налитого до краёв стакана, а капля за каплей дополняло то, что и так уже было ясно.
Дочитав синий томик, Рита достала из сумочки органайзер, авторучку, что-то написала на свободном листке, вырвала его и сунула под обложку книги. Взглянула на часы. Как ни приятно сидеть в тенёчке под кронами, но пора идти. Тем более что жара начала просачиваться уже и сюда – она не была такой кисельной, как за пределами парка, но всё же… Нагревшаяся скамейка перестала холодить и понемногу припекала, как конфорка, включённая на медленный огонь.
Людей в парке было много: спасаясь от зноя, они оккупировали лавки и, сидя на них, шуршали газетами, пили колу из алюминиевых банок, сонно переговаривались. Напротив Риты сидели двое служивых в форме. Оторвавшись от чтения, она заметила, что они не только наблюдают за нею, но и явно обсуждают её внешность. Было в них нечто не совсем обычное, нечто неправильное, однако Рита не стала сосредотачиваться – вот ещё! Она демонстративно нахмурилась, надела туфли и встала. Поморщившись, одёрнула прилипшее к бёдрам платье. Только сейчас обратила внимание, что подле неё, на другом конце скамьи, сидит ботанического вида недоросль и сквозь сдвинутые на нос очки вчитывается в какую-то распечатку. На вид ему было лет семнадцать-восемнадцать, но могло быть и больше. Взгляд Риты, не задерживаясь, перескочил через него, она обошла скамью и направилась к выходу из парка.
– Девушка!
Окликнул ботаник. А она-то думала, что он и не догадывался о её присутствии.
– Девушка, – над верхним краем распечатки блеснули толстые линзы, – вы книгу забыли.
Синий томик лежал на скамейке. Если ботаник рассчитывал, что Рита с досадой саданёт себя по лбу и бросится назад, он ошибался.
– Не забыла, а оставила, – сказала Рита с нажимом.
Ботаник отложил распечатку и перевёл взор на лежавшую рядом книжку.
– Чем это вам не потрафил Кобо Абэ?
Пожалуй, ему больше, чем восемнадцать. Двадцатник, точно.
– Почему не потрафил? «Женщина в песках» – очень умная вещь.
– Зачем же вы её бросили?
– Не бросила, а оставила, – повторила Рита терпеливо.
Нет, всё-таки не больше восемнадцати. За стёклами очков – наивные младенческие глаза.
– Мне?
– Может быть, и вам.
Ботаник взял книгу в руки. Раскрыл и наткнулся на вложенную Ритой записку:
– «Эта книга находится в свободном плавании. Прочитай её и отпусти на волю».
Он непонимающе уставился на Риту.
– Вы что, никогда не слышали о буккроссе? – удивилась она.
– Нет.
Есть ещё на свете невежественные люди. Придётся просвещать.
– Это такое международное движение, его придумал Рон Хойнбекер, – стала объяснять Рита. – Хотя нет… всё это пустяки, которые не стоит запоминать. Суть проста: вы берёте прочитанную вами книгу и отпускаете на волю. То есть оставляете в каком-нибудь месте, где она будет найдена человеком, которому хочется её прочесть. В кафе, в троллейбусе, в магазине, на уличной скамейке…
– Но если вы знаете этого человека, почему не отдать книгу ему в руки?
– В том-то и дело, что я его не знаю, – улыбнулась Рита. Простодушность ботаника умиляла её. – Я не знаю его, а он не знает меня.
– Тогда как он узнает, где и когда вы оставили ему книгу?
– Элементарно, через Инет. Сегодня утром я сообщила в Сети, что оставлю «Женщину в песках» Кобо Абэ в этом парке. Кому нужно – тот отыщет. На прошлой неделе я по точно такой же ориентировке нашла в телефонной будке «Игру в бисер» Гессе, прочитала её и снова отпустила на свободу. Согласитесь, это гуманно. Книги не должны пылиться на полках.
– Возможно, вы правы, – бормотнул ботаник и, как карикатурный Джим Хокинс из мультика «Остров сокровищ», ткнул указательным пальцем в дужку очков у себя на переносице. – Любопытная забава.
– Не забава, а серьёзный культурный обмен, – строго произнесла Рита. – Полмиллиона книг по всему миру кочуют таким образом.
Ботаник повертел книгу в руках, будто раздумывая, имеет ли он право взять на себя ответственность за её дальнейшую судьбу. Между ним и Ритой прошла женщина с коляской, в которой похныкивал упакованный не по погоде пухленький ребёнок. Рита, считая, что разговор окончен, собиралась уйти, но случайно увидела ноги этой женщины и не удержалась от смешка. На них были разные босоножки: одна коричневая, уже слегка потёртая, другая новенькая, белая, с небольшим налётом дорожной пыли. Рите самой в спешке доводилось путать обувку и даже топать по сугробам в комнатных тапочках, а после краснеть, слушая шуточки окружающих. Но такова уж гнусная человеческая природа: искушение посмеяться над ближним, попавшим в анекдотическую ситуацию, непреодолимо.
Рита прикрыла рот ладонью, дождалась, когда женщина отойдёт достаточно далеко, и только после этого, не сдерживаясь, фыркнула. Ботаник снова воззрился на неё:
– Что случилось?
Ей стало весело. Она подмигнула нахальным служивым, и они самодовольно загоготали. Что же всё-таки в них не то? Выбритые до бирюзовости глуповатые моськи, форма, погоны… в погонах она никогда не разбиралась. Ноги… Она уже где-то слышала о том, что российскую армию переобувают в ботинки (вот и название припомнилось: берцы), но на бравых витязях, сидевших напротив, ботинки были разного цвета! Более того – разного фасона и совсем не похожие на армейские. Бурый с круглыми обводами соседствовал с белым остроносым, а чёрный, квадратный, как подбородок тяжеловеса, – с изящным, изогнутым светло-серым.
Рита посмотрела туда, где скрылась женщина с коляской, опять устремила взгляд на вояк. Начинающие донжуаны в лягушачьих гимнастерках таращились на неё и точно облизывали на расстоянии её голые, облитые загаром плечи и открытые щиколотки. Она рассеянно шагнула к скамейке, где сидел ботаник.
– Слушайте, – проговорил он, листая синий томик, – а вот, допустим, я захочу стать одним из промежуточных звеньев в вашем культурном обмене, как мне тогда…
– Смотрите! – перебила Рита негромко.
– Что? – воздел ершистые брови ботаник.
– Какая… какая смешная обувь у тех двоих.
Ботаник проследил за её взглядом.
– Бывает… Человеку вообще свойственно быть невнимательным.
Рита медленно, как робот, обвела глазами парк и перестала чувствовать жару. У каждого второго из сидевших, стоявших, слонявшихся здесь левая и правая ноги были обуты по-разному. Но, кроме неё, никто – никто! – этого не замечал! Она прижала пальцы к похолодевшему лбу и села на скамью.
– Что с вами? – участливо спросил ботаник, придвинувшись ближе.
Силясь понять, не сошла ли она с ума, Рита опустила голову. И совсем оцепенела. Кроссовки на ногах у ботаника тоже отличались друг от друга! Он похлопывал подошвами по земле, а Рита сидела и чувствовала, как в сердце проникает панический ужас.
– Вам дурно? – Ботаник протянул руку и коснулся её плеча.
Это касание вмиг разбудило её. Отпрянув, она громко вскрикнула, вскочила и опрометью кинулась вон из парка, оставив на скамейке, помимо книги, свою сумочку с кошельком, документами и мобильным телефоном…
Сороконожка
Влад не был коренным питерцем. К северной столице он имел очень небольшое отношение – ровно такое, какое могло сформироваться за три месяца у хронического пофигиста, успевшего к двадцати трём годам пожить в двадцати четырёх населённых пунктах. На невские берега он прибыл в конце марта автостопом из Набережных Челнов, где всё было великолепно, за исключением одного – не хватало простора. В Питере, по мнению Влада, должно было дышаться вольготнее, и он, прихватив свой нехитрый скарб, умещавшийся в перепачканном красками фанерном чемоданчике, двинул на северо-запад.
Простора в Питере действительно хватало. Устроившись в медицинскую общагу под видом приехавшего на учебу анестезиолога-реаниматолога (выглядел интеллигентно, убедительно – кроме паспорта, никаких документов не потребовали), он часто смотрел из окна на купола Александро-Невской лавры, на их золотые округлости, в которые, как в бездонные зеркала, проваливалось небо, и думал, что неплохо пожить здесь годик-другой, поучиться объёму и перспективе. Рука в такие часы сама собой набрасывала новые эскизы.
Единственное, чего Влад не мог понять: на каком основании питерцы называют свои летние ночи белыми. Как человек, побывавший за Полярным кругом и видевший настоящие белые ночи с ослепительным незакатным солнцем, он был немного разочарован серой мешковиной, что с вечера до утра нависала над Северной Пальмирой. Романтики в этой туманной полумгле он не находил. А вот питерцы упорно находили. Или просто прикидывались, что находят.
Куда больше ему нравились здешние зори – особенно утренняя, когда солнце, обдирая бока, выцарапывалось из нагромождения кровель и антенн и облегчённо разбрызгивалось на небосводе. Муть исчезала, становилось светло, свободно и радостно.
В одно из таких утр Влад добрался на метро до Маяковки и, выйдя на площадь Восстания, раздумывал, куда бы отсюда направиться.
Перед ним открывались два одинаково заманчивых маршрута: можно было скользнуть в широкий рукав Лиговки, а можно было ввинтиться в ещё жидкую, не спрессовавшуюся толпу на Невском. Поскольку определённые цели и задачи отсутствовали, сделать выбор было и легко и трудно.
Возле круглого здания станции метрополитена разношёрстными облачками кучковался народ. Три девахи в юбчонках-мини, пискливо хихикая, грызли мороженое. Тинейджер с ирокезом цвета индиго флегматично подпирал стену, которая словно бы лежала на его щуплых плечах, – то ли ждал кого, то ли просто убивал время, разглядывая площадь. В инвалидном кресле сидел угрюмый парень, облачённый в пятнистый камуфляж. У его ног лежал краповый берет. Молодая парочка на краю тротуара шушукалась под шелест шин, причём в одном ухе у девушки торчал наушник «хэндс-фри», а по груди вился чёрный проводок. Невдалеке, под светофором, басовито переговаривались двое плечистых молодцев в косухах.
Влад, повинуясь профессиональной привычке художника, окинул взглядом статичных и потому доступных для детального рассматривания людей, не обнаружил в их обликах ничего примечательного, зевнул и собрался было направить стопы к устью Невского проспекта, но что-то заставило его обернуться. Станция метрополитена выплёвывала из себя всё новые и новые порции людей, которые из пассажиров превращались в прохожих, и вот, с новым плевком, на площадь вынесло странную личность непонятного пола, одетую в оранжевую хламиду. Личность отделилась от людского потока, с отстранённым выражением на лице приблизилась к Владу, засим вынула из недр хламиды маленький предмет, напоминавший свисток, и приложила его к губам. Послышался громкий звук, похожий на кряканье, издаваемое охотничьим манком. Личность исторгла этот звук четырежды, после чего зашагала к пешеходному переходу.
Далее случилось и вовсе необычное. Девахи в мини, не прекращая грызть мороженое и хихикать, тронулись с места в том же направлении, что и крякающий незнакомец. Следом за ними пошёл отлепившийся от стены тинейджер с ирокезом. К нему присоединились плечистые молодцы в косухах. Юная парочка перестала шушукаться и расположилась за плечистыми. Не доходя шагов пяти до «зебры», все они выстроились гуськом, в затылок друг другу. У перехода образовалась очередь, как будто эти люди разом вспомнили о важных делах и поспешили через улицу к Московскому вокзалу. На светофоре зажёгся зелёный. Личность в хламиде, не обращая внимания на тех, кто стоял у неё за спиной, пересекла проезжую часть и размеренной походкой пустилась вдоль вокзала. Очередь засеменила вслед. Инвалид в камуфляже нагнулся, положил себе на колени берет со скомканными дензнаками и решительно катнул свою коляску в сторону перехода. Минута – и он оказался в хвосте вереницы.
Влад протёр глаза, стараясь прогнать наваждение, но оно всё разрасталось и разрасталось. Из-за здания метро, из закоулков, с других концов площади к личности в оранжевой хламиде стекались люди. Их набралось сначала десять, потом двадцать, потом больше. К их цепочке пристыковывались некоторые из тех, кто только что вышел из метро. Влад вытянул шею, пытаясь рассмотреть лица участников стихийного шествия. Он ожидал увидеть гневно сжатые губы (вдруг какая-нибудь протестная акция?) или даже каменные гримасы киношных зомби, но лица оставались самыми обыкновенными: весёлыми, грустными, беззаботными, задумчивыми – в общем и целом нормальными. Влад готов был присягнуть, что удивительные ходоки пребывали в своём уме, и вместе с тем казалось, что всё происходящее, будучи для них совершенно естественным, не имеет никакого смысла.
Влад тряхнул головой. И не он один. Вышедший из метро пожилой гражданин застыл на переходе и, пялясь на процессию, уже два раза пропустил зелёный сигнал светофора. Кадык гражданина крупно вздрагивал. Шедшая навстречу оранжевой личности старушка с допотопной кошёлкой отскочила и, размашисто крестясь, шмыгнула в вокзал. Личность между тем прошествовала вдоль длинного фасада и свернула за угол. Следовавшая за ней вереница остановилась и вдруг рассыпалась так же быстро, как и образовалась. Все разошлись в разные стороны. Девахи с мороженым скрылись в вокзале, индиговый тинейджер с ленцой побрёл на Лиговку, молодцы в косухах и инвалид в кресле вернулись к станции метро. Инвалид бодро зарулил на свою прежнюю стоянку и, как ни в чём не бывало, спросил у остолбеневшего Влада:
– Братан, закурить не будет?
Поезда грохочут, люди разговаривают
Если вы жили в советском Ленинграде или в постсоветском Петербурге на улице Белградской, что расположена в непосредственной близости от железной дороги, то нервы у вас либо основательно расстроены, либо, наоборот, закалены до такой степени, что вам нипочём ни артобстрел, ни атомная бомбардировка. Поезда, снующие вдоль жилых домов, производят шум, превышающий предельно допустимые децибельные нормы раз эдак… во много. Вдобавок они производят сотрясение, от которого дрожат оконные стёкла и качаются люстры.
Впрочем, не напрасно говорят, что человек способен привыкнуть ко всему. Джим Юровских жил на Белградской с самого рождения и буквально пропитался шумом и тряской.
Они стали для него естественным жизненным фоном. Сам он любил говорить, что атмосфера «железнодорожного» дома готовила его к выживанию в суровых условиях мегаполиса, где на улицах надо орать, чтобы перекричать рёв тысяч автомобилей, и где ежедневно часами приходится изображать пляску святого Витта в автобусах-троллейбусах-трамваях-метро, чтобы в нужное время поспеть в нужное место.
Гостям, особенно впервые попавшим в его квартиру с видом на закопчённые рельсы, было не слишком комфортно. Однако тип, которого притащил сегодня Санчес, даже бровью не повёл, когда под окнами взбесившимся мастодонтом проревела электричка и хрустальные лепестки плафона под потолком жалобно затренькали. Тип вольготно расселся в кресле и выжидающе глядел на Джима.
– Как, говоришь, тебя зовут?
– Хрофт, – мрачно ответил тип и пошарил рукой рядом, устраивая поудобнее висевшие на боку ножны.
– Хрофт? Пусть будет Хрофт. – Хозяин квартиры ткнул себя пальцем в нос, поправляя сползшие очки. – А меня Джим.
– Пусть будет Джим, – согласился Хрофт, мысленно одобрив удачную кликуху.
– Что привело вас, друг мой, в эту скромную обитель? – вопросил Джим.
– Он тебе разве не сказал? – Хрофт кивнул на Санчеса.
– Чел интересовался мобом, – ответил Санчес.
– Мобом? – Джим в задумчивости прошёлся по комнате. – Моб – это хо…
Тут за пределами дома загремело, и речь хозяина провалилась в этот гром, как неосторожный зевака в канализационный люк. Когда электричка пронеслась и уволокла за собой звуковой шлейф, до Хрофта донёсся обрывок заключительной фразы Джима:
– …случаем не газетчик?
– Что?
– Спрашиваю: ты не журналист?
– Нет, – Хрофт мотнул головой. – К чему спросил-то?
– Видишь ли… Журналистам в моб ход закрыт. Не любим мы их.
– Почему?
– Поймёшь. Значит, не журналист?
– А ты случаем не баба? – спросил Хрофт с издёвкой.
Джима от изумления пригвоздило к полу.
– С чего ты взял?
– Ридикюль у тебя дамский, – и Хрофт небрежно указал на маленькую сумочку, комковатым чёрным пирожком лежавшую на диване.
– Это не моё, – сказал Джим и сделался пунцовым.
– Ок, ближе к ветру. Моб – это хо. Дальше что?
– Я сказал, что моб – это хорошо. Моб – это невероятно хорошо, приятель.
– Примем к сведению. Давай конкретику.
– Будет тебе конкретика, – Джим положил на колени Хрофту пачку страниц с компьютерным текстом. – Читай.
– «Вспышка толпы, – прочёл Хрофт. – Именно так переводится с английского слово „флэшмоб“. Суть этого явления в том, что любое множество людей договаривается о синхронном выполнении неких заранее скоординированных действий. Информация, что, когда и в каком месте нужно будет сделать, распространяется через Интернет…» Гм… «Считается, что флэшмоб родился в Америке летом 2003 года, когда человеку по имени Билл удалось путём рассылки электронных и SMS-сообщений добиться, чтобы полторы сотни незнакомых друг с другом нью-йоркцев собрались в одном супермаркете на Манхэттене и попросили продать им мифический „коврик для любви“ стоимостью в десять тысяч долларов…» – Хрофт поднял удивлённые глаза: – Не пойму, в чём фишка?
– Не поймёшь? – На худом лице Джима отобразилась работа мысли. – Понять непросто, но всё-таки попробуй.
Очередной железнодорожный состав надвигался медленно, и голос Джима влипал в него, как муха в бутон цветка-росянки.
– Представь, что ты участвуешь в мобе. Улица… люди ни о чём не… И вот…исходит… – Джим с досадой повернулся к содрогавшемуся оконному стеклу, – …адно… читай пока.
Хрофт углубился в чтение и узнал, что последователи бесфамильного Билла называют себя мобберами. Они не имеют отношения ни к одной политической или общественной организации, не участвуют в акциях протеста или поддержки, не занимаются рекламой, не стремятся к популярности.
– К чему же они стремятся?
– К чему? – голос Джима отпочковался от затихающего гула. – К удовольствию!
Хрофт заворочался в кресле, всхлипнули пружины.
– Когда тебя принимают за дебила – удовольствие?
С соседнего кресла сорвался Санчес и, оттеснив Джима, забегал по комнате.
– Пойми! Когда один чувак стоит и тычет пальцем в небо, где ничего нет, его примут за дебила. Но когда двадцать чуваков собираются вместе и начинают тыкать пальцами в небо, где ничего нет, пипл, который не в курсе, начинает реально съезжать с катушек. Когда один выходит на улицу в разноцветных ботинках, над ним зубоскалят. Когда выходит двадцать – у народа срывает крышу: а может, не эти двадцать дебилы, а все остальные, которые чего-то в этом мире не догоняют? И вот, когда ты играешь моб и видишь все эти лица вокруг, когда чувствуешь, что народ в ступоре, это, брат, такой кайф!..
– Правда? – Хрофт серьёзно посмотрел на Джима.
– Санчес объяснил несколько примитивно, – поморщился хозяин, – но у каждого своё восприятие… Главное, что мобберы как бы показывают толпе кусочек другой, неведомой яви. Открывают дверь в параллельный… хотя почему в параллельный?… в перпендикулярный мир, который ни умом не понять, ни аршином не измерить. Это их собственный мир, они его сами придумывают. Они – посвящённые. Прочим остаётся только смотреть и завидовать.
Хрофт подумал о своих игрушках. А что? Это ведь тоже дверца в перпендикулярный мир, куда никогда не проникнуть тем, кто в него не верит. Сколько раз видел, как непосвящённые крутили пальцем у виска, прикалывались: мол, сдвиг у ребят по фазе…
– Стало быть, это игра?
– Скорее, искусство. Искусство моноцентрических агломераций. Каждый моб – своего рода коллективное произведение, в создании которого участвуют не только те, кто его придумал и осуществляет, но и те, кто при этом присутствует. Получается творческий симбиоз, где один автор действует сознательно, а другой – невольно. Получается спектакль с элементами экспромта. Короткий, но иногда очень захватывающий. Моб редко длится больше трёх-пяти минут. За это время его участники должны успеть привлечь к себе внимание, всех ошеломить, а после тихо раствориться в людской массе, из которой они вышли. Мы ведь не отделяем себя от массы, мы её часть, мы…
Голос Джима опять съела электричка. Пока грохот сотрясал стены, Хрофт сидел погружённый в размышления.
– Ок, – сказал он, когда восстановилась тишина. – Кто может записаться в вашу дружину?
– Кто угодно, – отозвался Джим. – Если его цель – играть мобы и получать удовольствие, милости просим. К сожалению, господа репортёры часто пишут о нас всякую галиматью, извращают саму идею флэшмоба, низводят его до уровня увеселения. Нам это не нравится. Поэтому я и спросил, не журналист ли ты.
– Нет, – ухмыльнулся Хрофт. – Я их сам не люблю. Про нас тоже много дичи пишут.
– К тому же моб срабатывает только тогда, когда окружающие о нём не осведомлены. Сценарии мы распространяем через свои сайты. Вообрази, что получится, если их начнут печатать в газетах. Тогда всё будет известно заранее и эффект неожиданности пропадёт.
На поясе Хрофта затрепыхался сотовый.
– У аппарата. Асмуд? Мир тебе. Не, я не дома. В Купчино, на стрелке. Сейчас освобожусь. Ты на колёсах? Тогда заезжай, подбросишь меня до Озерков.
Хрофт продиктовал адрес, заскорузлым пальцем вернул панель телефона на место, протянул Джиму бумаги.
– Ладно, в суть я въехал. Теперь вот ещё вопрос. Как бы на ваш прикол изнутри посмотреть?
– В смысле, поучаствовать? – уточнил Джим. – Нет проблем. Завтра в полдень намечается моб у Ладожского вокзала. Сцен обкатанный: все приходим к вокзалу с перебинтованной правой рукой и бродим в пределах взаимной видимости. На двенадцать-десять ставим на мобильники напоминалку, по сигналу снимаем бинты и бросаем в урны. Обязательно в урны, не на асфальт! Мобберы законов не нарушают. Ни гражданских, ни этических.
– Усёк. А зачем бинты?
– Не запаривайся, – вмешался Санчес. – Сцен отменный! Мы его уже три раза играли. Эффект – супер! У мещан глаза по пятаку, некоторые бабки с непонятки в обморок грохались… – Санчес с блаженной физиономией бухнулся на диван, но тут же подпрыгнул, точно ему в задний проход воткнули паяльник. – Джим! Я такой сцен придумал, закачаешься! Называется «Диоген». Выходим днём с карманными фонариками на Невский и ищем… ну, допустим, Эдика.
– Какого Эдика?
– Неважно. Абстрактного. Кричим, зовём, у людей интересуемся: вы Эдика не встречали? Клёво, а?
– Белиберда, – кисло откликнулся Джим. – Слишком пародийно. Хороший моб строится на том, что естественно. Забинтованная рука – это естественно. Разные ботинки надеть по ошибке – тоже, в общем, естественно. Эффект должен достигаться иначе: придумывать надо такое, чтобы для одного человека было естественно, а для двадцати одновременно – гротеск. А тебя всё на театральщину тянет. Взять, допустим, твой сцен с хороводом…
– Не с хороводом, – обиделся Санчес и специально для Хрофта пояснил: – Я тут на Восстанке организовал улётный моб. Вышел из метро, крякнул уткой, и народ за мной типа выводком почесал… Правда, отпад? А Джиму не нравится.
– Никудышный сцен, – сказал Джим с укоризной. – Нарушено ещё одно железное правило моба: никто не должен выделяться. Сколько бы ни пришло мобберов, все они ведут себя одинаково, никто не должен переключать внимание на себя любимого. А тебе выпендриться захотелось.
Загромыхал поезд. Джим подошёл к креслу Хрофта, присел на валик и так, чтобы не слышал Санчес, проговорил:
– Ты его всерьёз не воспринимай. Для него флэш – действительно веселуха.
– А для тебя?
– Для меня? Наверное, философия.
– Чего ж вы его не турнёте? – бесхитростно спросил Хрофт.
– Жалко. Нас и так кот наплакал, а он всё-таки человек активный, что-то новое изобретает, других стимулирует. Опять же с сетевым администрированием знаком, сайт наш обновляет… Нельзя его прогнать.
Поезд промчался, хрустальные лепестки отбренчали, но вместо тишины квартиру наполнило дребезжание дверного звонка. Оно посыпалось из коридора в комнату громко и неприятно, напоминая перестук пустых бутылок, спущенных с верхнего этажа в мусоропровод.
– Это за мной, – сказал Хрофт и, не вставая с кресла, с наслаждением потянулся.
– Сейчас посмотрю, – Джим поправил пальцем очки и вышел в коридор.
Он клацнул замком, потянул дверь на себя и, распахнув её, шагнул к порогу. В живот ему уперлось дуло пистолета.
В дурдоме пополнение!
– Здравствуйте, – промямлил Джим.
– Здравствуйте, – с вызовом сказала Рита и толкнула его пистолетом в пряжку ремня. – Можно войти?
– Конечно… Прошу.
Джим попятился, освобождая дверной проём. Рита шагнула через порог, дверь осталась распахнутой.
– А теперь, будьте добры, отдайте мою сумку.
– Сумку? – На лице Джима появилось осмысленное выражение. – Без вопросов. Что ж вы… сердитесь? – Он покосился на пистолет, упиравшийся ему в живот. – Я бы вам её и так отдал. Без этого…
– Когда имеешь дело с сумасшедшими, осторожность не помешает, – отчеканила Рита. – Гоните сумку.
– Одну минуту…
Джим сходил в комнату, вернулся с сумочкой. Он нёс её бережно, как новорождённого щенка.
– В целости и сохранности. Я ждал, что вы позвоните на свой мобильный, мы бы тогда договорились о встрече, и…
– Я предпочитаю действовать нестандартно. – Получив в руки сумку, Рита убедилась, что содержимое на месте, успокоилась, положила в неё газовый пистолет и взялась за дверь, намереваясь выйти.
– Как вы меня нашли? – полюбопытствовал Джим.
– У меня телефон с секретом. Он сам нашёлся.
Из комнаты выглянул Хрофт в кожаных латах. Рита окинула его сардоническим взглядом.
– У вас что здесь, приют комедиантов?
– Нет, – ответил Джим, – всего лишь мобберов.
– Новая разновидность душевнобольных?
– Уверяю вас, мы совершенно безобидные люди.
– Ага. Только малость шизанутые.
– У каждого свои тараканы, – добродушно вымолвил Хрофт.
– Всего хорошего.
Она вышла из квартиры на лестничную площадку.
– Может, всё-таки останетесь, чайку попьём? – предложил вдогонку Джим.
– Нет, спасибо. Что-то нет желания.
Рита подошла к лифту. Его створки-челюсти разжались и выпустили из тесной утробы двоих молодых людей, одетых так же экзотично, как и Хрофт.
– О! – тихо воскликнула Рита. – В дурдоме пополнение. – И юркнула мимо них в кабину.
– Подождите! – закричал Джим. – У меня ещё осталась ваша книга. «Женщина в песках»!
– Она не моя, – глухо донёсся из лифта голос Риты. – Вы знаете, что с ней делать.
Створки хищно сомкнулись, и лифт поехал вниз. Молодые люди вертели головами, разглядывая номера квартир.
– Где семьдесят седьмая? – спросил один у Джима, который всё ещё стоял в проёме и о чём-то раздумывал.
– Здесь.
– Хрофт у вас?
– Тут я, тут! – Хрофт из-за плеча Джима помахал рукой. – Кто это с тобой, Асмуд?
– Вышата. Новенький. Мировой парниша.
– Ок, – кивнул Хрофт и похлопал по плечу Джима. – А это Джим. Мой кореш. У него свои игрушки есть. Не такие, как у нас, другие.
– Интересные? По какому эпосу?
– Не по эпосу… Короче, заваливайте сюда, он вам расскажет.
301-й спартанец
Рита вошла в служебный кабинет отца – майора полиции Семёнова – и отсалютовала отвоёванной у Джима сумочкой.
– Привет, па!
– Привет, Ритусик, – майор сощёлкнул с сигариллы в пепельницу серый сгусток табачного нагара. – Как сдалась?
– Отл! – Рита показала пять пальцев. – Предмет ерундовый, даже не зубрила.
Рита училась на филологическом факультете СПбГУ, заканчивала четвёртый курс, шла на красный диплом. Шла так целеустремлённо и уверенно, что у майора Семёнова не возникало ни малейших сомнений: дойдёт непременно.
– Как дела? – Рита села на стул. – Духота у тебя, открыл бы окно.
Семёнов нехотя поднялся, отдёрнул занавеску. Плямкнул шпингалет, и окно зевнуло пыльной скрипучей рамой. Рита брезгливо поворошила пальцем предметы, разложенные на столе, на двух чистых листах бумаги формата А4: кольцо с ключами и увесистым брелоком в виде надгробного памятника, портмоне, пузырёк с таблетками валидола, сложенную вчетверо и выпачканную чем-то багровым газету. Из-под всего этого выглядывал корешок книги.
– Вещдоки? – осведомилась по-деловому.
– Так… – майор апатично взмахнул сигариллой. – С ДТП принесли. Сегодня ночью на Кронверкском во дворе дядька один в стену на «четвёрке» въехал.
– Насмерть?
– В реанимации в коме лежит. Может, откачают, может, нет… кхм!
С «кхм!» Семёнов сроднился давно – побочный эффект службы на Новой Земле, усугублённый перманентным курением. Впрочем, Рита подозревала, что отец таким способом выкраивает время, чтобы сосредоточиться.
– С каких пор ты у гаишников хлеб отбираешь? – удивилась Рита и, заметив, что отец не спешит с ответом, добавила: – Не мнись, чего там! Нашёл секрет Полишинеля… Я об этом ещё час назад в маршрутке по FM-у услышала.
– Кхм! – Семёнов привстал и сплюнул в горшок с традесканцией. – Пресс-служба, итить её налево! Развели трепачей…
– Пап, в Конституции эРэФ прописано право на свободу слова. Тебе, как человеку с высшим юридическим образованием, нельзя оспаривать федеральные законы.
– «Свобода»! Знаем мы эту свободу… кхм! Если сама по радио слышала, зачем спрашиваешь?
– Хотелось от тебя услышать. По-родственному.
– Тёмная, понимаешь, история. Двор глухой, к тому же поздно было – часа два ночи…
кхм! Словом, свидетелей нет. По рассказам, водитель опытный, стаж двадцать шесть лет, никогда не лихачил, нарушений за ним не числится. И вдруг – в собственном дворе в стенку… С чего бы?
Рита постучала пальцем по горлу.
– Нет, – Семёнов с садистским кряхтением расплющил окурок о край пепельницы. – В крови ни алкоголя, ни наркотиков не выявлено. Он, говорят, спиртного в рот не брал, не то чтобы…
– Кто он такой?
– Искусствовед, – Семёнов заглянул в лежавшую на столе шпаргалку. – Калитвинцев Андрей Никитич. Архивный червь, углублённый теоретик. Копался себе в культурных ценностях, изыскивал, статейки сочинял… кхм! Если повезёт, и дальше сочинять будет. Знаю я эту публику. Предельно законопослушна и невыносимо тосклива. К криминалу он отношения не имеет – стопудово. И всё же селезёнкой чую: что-то не так…
– Откуда он возвращался так поздно? – спросила Рита. Спросила машинально, подумывая о том, как перевести разговор на другую тему.
– Из Русского музея, с работы. Вообще-то, рабочий день у него давно закончился, но он частенько задерживался до ночи, а то и до утра. Семьи нет, дома никто не ждёт… кхм! Вот и в этот раз уехал поздно. Сторожа говорят, уехал нормальный, не бледный, не шатался. Попрощался, как всегда, вежливо, шляпу надел и вышел. Я прикинул время: получается, что он прямиком домой отправился, никуда по пути не заезжал. И вдруг – ни с того ни с сего… Завернул во двор – и в стенку. Хорошо, скорость сброшена была, иначе б в лепешку. А так – черепом о стекло шандарахнулся… кхм! Лицо обезображено – жуть малиновая…
– А соседи? Неужели не слышали?
– Как не слышали? Слышали. Только спросонья не разобрались сразу, в чём дело. Тут ещё дождь ливанул… В общем, пока «Скорая» с полицией прибыли, полчаса прошло, не меньше.
Книга на столе показалась Рите знакомой. Она высвободила её из-под сложенных сверху вещей и прочитала на обложке: «ИГРА В БИСЕР».
– Мой Гессе!
– Как твой? – не понял Семёнов.
– То есть не мой… Он был у меня, я его получила по буккроссу.
– Когда?
– Недели полторы назад. Дней за пять прочла и оставила в парке на Васильевском.
– Точно?
– Ну да! Вот и номер на обложке. «173». Видишь?
– Как она к тебе попала? – живо спросил Семёнов, сразу избавившись от маски тоскующего эпикурейца.
– На сайте было сообщение, подписанное ником «301-й спартанец». Я пошла по указанным координатам, нашла в парке Победы телефонную будку, а в ней книжку.
– Ты не знаешь, кто взял её после тебя?
– Наверное, это и был твой искусствовед, раз она оказалась у него. Получается, он тоже участвовал в буккроссе!
– Не факт, – усомнился Семёнов. – Мог и случайно найти. Бывает же так?
– Бывает…
Рита принялась перелистывать книгу в поисках записки, какую обычно вкладывают под переплёт буккроссеры, но ничего не нашла. Майор закурил новую сигариллу.
– С этой книгой тоже неясно… Подобрали её шагах в пяти от машины. Все остальные вещи внутри, а она снаружи. Потому и подмокла.
Обложка книги была отсыревшей – пропитавшая её дождевая вода ещё не высохла. Рита механически переворачивала страницы.
– Вылететь из машины она не могла: сила удара не та, да и направление… Я поначалу подумал, что книга чужая, случайно там валялась, но музейщики утверждают, что Калитвинцев, когда уходил, держал её под мышкой.
Рита перевернула ещё одну страницу и вскрикнула:
– Этого не было!
В стихотворении магистра Йозефа Кнехта были отчёркнуты карандашом строчки: «Лишь тот, кто вечно в путь готов пуститься, // Выигрывает бодрость и свободу», а сбоку, на полях, стояла сделанная убористым почерком приписка: «Не жди! Забудь Касталию и перебирайся в яму. Дипломированный медик, который сжёг карту и выстроил крепость, укажет тебе дальнейший путь. Только умей читать между строк».
– Чего? – У Семёнова вытянулось лицо. – Какая яма? Какой медик?
– Касталия – это, по всей видимости, намёк на «Игру в бисер», – произнесла Рита, задумавшись. – Действие в романе Гессе происходит в Касталии. В выдуманной стране. Если я правильно понимаю, перед нами ребус, и тот, кто его придумал, предлагает нам добраться до разгадки… Скажи, пап, можно найти образец почерка Калитвинцева?
– Пара пустяков, – буркнул майор. – В музее наверняка найдётся. Только к чему тебе этот ребус? Готовься лучше к экзаменам.
– Я и готовлюсь. Тренирую логическое мышление. «Оставь Касталию…» Стало быть, из этой книжки больше ничего не выжать. Она – исходный пункт, теперь надо идти по цепочке. «Дипломированный медик, который сжёг карту и выстроил крепость, укажет тебе дальнейший путь…» Кто это?
– Ежели интересно, вот снимки с места происшествия, – Семёнов придвинул к дочери кипу фотографий.
Зная её острый ум, он иной раз нарушал должностные инструкции – делился с ней подробностями дел, грозивших стать «висяками» и испортить отчётность.
Рита оторвалась от книги, глянула на верхнее фото. Мокрый от дождя двор-пенал, лужи, блики на окнах, уткнувшаяся рылом в стену зелёная тупозадая «четвёрка».
– Книгу нашли вот здесь, – майор прочертил ногтем галочку на снимке.
– На пути от машины к арке, – уточнила Рита.
– Хочешь сказать, кто-то забрал книгу из салона, а потом, покидая двор, бросил в лужу?
– Дверцы машины были закрыты?
– Да. Но стекла от удара разлетелись. Если книга лежала на сиденье, легко было просунуть руку и взять её… кхм! Только зачем?
– Придётся нам заняться ребусом, папа.
Семёнов состроил недовольную гримасу:
– Никогда не любил ребусы. Я и кроссворды-то с трудом…
Рита отложила книгу, тронула портмоне.
– Деньги, дисконтная карта и несколько визиток, – сказал Семёнов.
– Чьих?
– Какие-то доктора наук, кандидаты… кхм! Не думаю, чтобы нашлась зацепка, – Майор раздражённо стряхнул пепел мимо пепельницы. – Брось, Ритусик, не напрягайся. Очнётся этот Калитвинцев, у него и узнаем.
– Какой грязный двор… – проговорила Рита, ещё раз взглянув на фотографии. – Что за разводы возле машины? Кровь?
– Не знаю, я там не был. Может, и кровь… Говорю же: не ломай голову. Не твоя забота.
– А вдруг он не очнётся? Ты ведь сам сказал: повезёт-не повезёт.
– Значит, такая у него судьба. Мы-то что можем сделать?
– «Дипломированный медик… – бубнила Рита. – Дипломированный медик, который сжёг карту и построил крепость…» Кто же? Карта и крепость. Медик… Стоп! – Её ресницы радостно прыгнули вверх. – Кажется, я вспомнила!
– О чём?
Рита вскочила с места, схватила свою сумочку.
– Извини, па, надо бежать. Вечером поговорим.
Маска, я тебя не знаю
От волнения Рита проскочила станцию: вместо «Московской» вышла на «Звездной» – поэтому, чтобы достичь нужного дома на Белградской улице, пришлось затратить лишних десять минут. Лифт поднял её на восьмой этаж. Она хотела вытащить из сумочки газовый пистолет, но в памяти соткался полудетский вид очкарика, смахивавшего на Джима Хокинса, и Рита решила на этот раз не пугать его. Он хоть и чокнутый, но на маньяка не похож.
Она подошла к двери, вдавила пальцем кнопку звонка. За дверью отчётливо грохнуло, но никто не открыл. Подождав минуту-другую, Рита позвонила ещё раз. Тишина и покой.
«Какого чёрта?» – подумала она с озлоблением. Ей ужасно хотелось проверить догадку, пришедшую в голову в кабинете отца. Проверить можно было, только войдя в эту квартиру. Туда, куда её не желали пускать.
Рита в сердцах ударила в дверь кулаком, дёрнула вниз металлическую ручку. Чудо – дверь отворилась сама, без каких-либо усилий. Рита не стала удивляться, смело шагнула в коридор.
– Эй, хозяева! Есть кто дома?
Ответом ей было молчание. Она уловила в большой комнате шорох.
– Хозяева!
Отзываться не спешили. Тогда Рита, потеряв терпение, нарочито громко процокала каблучками по коридору и вошла в комнату. На это гордое цоканье наложился брутальный стук поезда за окном.
Сбоку ей на голову накинули что-то толстое, душное, провонявшее нафталином. Тотчас сильный толчок едва не сбил её с ног. Она ударилась рукой о жёсткий угол (шкаф? сервант?), выронила сумочку и почувствовала, как кто-то просочился мимо неё в коридор.
– Стой! – заорала с перепугу.
Неизвестный не выказал охоты следовать её совету. Взвизгнула входная дверь. Рита с рычанием разъярённой кошки содрала с себя пронафталиненную тряпку, которая оказалась покрывалом, и ринулась за человеком, поступившим с ней так бесстыдно, как не поступал ещё никто и никогда. Выбежав в коридор, она увидела через проём, что он стоит у лифта и нервозно жмёт кнопку. Он был невысок и облачён в оранжевый балахон.
– Стой!
Он услыхал её повторный вскрик и на миг повернул голову к двери. В глаза Рите бросилась чёрная чулочная маска, до безобразия пошлая, сотни раз виденная в малобюджетных криминальных фильмах. Стало даже как-то неловко за этого дилетанта, который насмотрелся дешёвых боевиков и, будучи начисто лишённым воображения, слизал самые дурацкие приёмчики Голливуда. Не мог разве придумать что-нибудь своё?
Дилетанта, похоже, мало заботил дизайн его облачения. Не дождавшись лифта, который с гудением полураздавленного шмеля спускался вниз, он кинулся к лестнице. Рита уже пришла в себя и осмелела до такой степени, что выскочила из квартиры с твёрдым намерением преградить ему путь. Предусмотрительный папа два года заставлял её ходить на самбо. Полезные навыки, иногда пригождаются.
Рита метнулась к лестнице. Клоун в маске оказался проворнее. Он проскользнул у неё перед носом и дробно затопал по ступенькам. Рита в отчаянии хлопнула ладонью по перилам, но пускаться в погоню не стала: на каблуках по лестнице – смертельный номер. Она села на верхнюю ступеньку, перевела дух и подпёрла обеими руками подбородок. Звук шагов незнакомца утонул в исполинском колодце. Прошло ещё несколько минут, и на восьмом этаже лязгнули створки лифта. Рита вскочила со ступеньки.
Из лифта вышел парень, которого она видела здесь вчера. Это был один из тех двоих, что попались ей навстречу, когда она, забрав сумку, уходила из семьдесят седьмой квартиры. Он не узнал её, направился прямо к полуоткрытой двери.
– Вы сюда? – спросила Рита. – Хозяев нет.
– А…
– Я тоже их жду. Хотите, подождём вместе.
У парня было симпатичное провинциальное лицо. Сейчас, после всего, что произошло, Рите просто необходимо было чьё-то присутствие.
– У вас платье запачкано, – сказал он и смущённо указал на самый выпуклый участок задней поверхности её тела.
– Это от лестницы… А вы давно знакомы с… ну, в общем, с людьми, которые живут в этой квартире?
– Я знаю только одного. Джима. Нас вчера Хрофт познакомил.
– Кто?
– Друг один.
– А вас как зовут?
– Вышатой. Вообще-то, Славой, но теперь чаще – Вышатой.
– Слушай, Слава, – Рита, не церемонясь, перешла на «ты», – мимо тебя сейчас никто не пробегал?
– Нет, – Вышата задумался. – Хотя был тут возле дома какой-то… Но я ещё до подъезда не дошёл, а он в кусты – и исчез. А что?
– Мне кажется, эту квартиру собирались ограбить. Я помешала.
Вышата сделал круглые глаза и присвистнул. Лифт снова ухнул вниз и доставил на площадку Джима с Хрофтом. Сегодня Хрофт, как и Вышата, был одет в цивильное, без своих игрушечных прибамбасов. Джим по инерции двинулся к своей двери, но увидел, что она не заперта, потом наткнулся взглядом на Риту с Вышатой и остановился. Его брови, как два чёрных жука, поползли вверх. Хрофт стоял позади него, он остался бесстрастным, лишь приподнял правую руку, здороваясь с Вышатой.
– Что стряслось? – спросил Джим.
Рита в двух словах описала ему своё приключение. Джим вошёл в квартиру, быстро заглянул в комнаты, на кухню, проверил, на месте ли оргтехника, выдвинул ящик серванта, вытряхнул из деревянной шкатулки несколько тысячерублевых купюр.
– Всё цело. Вы вовремя спугнули его, он не успел ничего взять.
– Этот ящик не был задвинут до конца. Я думаю, он туда заглядывал, – возразила Рита. – Но ни деньги, ни ваш «Селерон» его не прельстили. Почему?
– Больше в моих апартаментах брать нечего. Если он тешил себя надеждой найти здесь торбу с диамантами, он ошибался. Меня интересует другое: как он проник сюда? Неужто я опять забыл закрыть дверь?
– Замок сломан, посмотрите! Судя по тому, что на этом грабителе была маска и кретинский оранжевый мешок, который сделал его фигуру неузнаваемой, он явился к вам с совершенно конкретными намерениями.
– Оранжевый мешок? – встрепенулся Джим.
– Вам это о чём-то говорит?
– Нет… так… Значит, вы считаете, что он искал у меня дома что-то определённое?
– Да, – произнесла Рита с уверенностью. – Может статься, то же самое, что хотела получить от вас я.
Как-то незаметно её антипатия к Джиму и его компании улетучилась. Увлёкшись ребусом, обнаруженным в книге покалеченного искусствоведа, она на многое готова была закрыть глаза. И даже взять этих людей в союзники, если они помогут ей прийти к разгадке.
– Что же вы хотели получить от меня? – спросил Джим.
– «Женщину в песках». Вчера вы предлагали мне её вернуть, да я отказалась. То был легкомысленный поступок с моей стороны.
– «Женщину в песках»? У меня её нет!
– Где же она?
– Я только что отвёз её на Васильевский остров и положил в парке на скамью. Вы ведь именно там хотели её оставить…
Кипящая смола и гость из космоса
– С чего вы взяли, что «дипломированный медик» – это Кобо Абэ? – допытывался Джим.
Они вчетвером стояли в переполненном вагоне электропоезда, ухватившись руками за поручень и болтаясь на нём, как дреды на голове хип-хопера.
– Кобо Абэ получил диплом Токийского университета. Учился он на медфаке. У него есть романы «Крепость» и «Сожжённая карта», – лаконично пояснила Рита.
– А как насчёт ямы?
– Сразу видно, что вы не читали «Женщину в песках». В яму попадает её главный герой – Ники Дюмпей, когда пытается изловить за городом неизвестное насекомое. Вот я и сделала вывод, что автор загадки отсылает нас к этому роману.
– Ок, – встрял в разговор Хрофт. – Но на кой ляд мы пилим на Ваську, когда эту книжку можно в любой библиотеке достать?
Рита упрямо затрясла густыми, с латунным отливом, локонами.
– Книга Гессе участвовала в буккроссе. Книга Абэ тоже участвует в буккроссе.
Не исключено, что её отпустил на волю Калитвинцев, предварительно скрыв в ней некую информацию. А затем к нему в руки попал том Гессе, и он вложил, вернее, вписал в него ключ.
– Ключа нет, – вставил Вышата. – Есть только наводка.
– Это уже немало.
– Насколько я понимаю, после тебя никто, кроме Джима, не держал её в руках. Если бы там были заметки на полях, ты бы их не пропустила.
– Почему заметки? Информация может быть передана другим способом. Сказано: «Умей читать между строк».
– Она в тексте романа? – выразил сомнение Джим. – Тогда Хрофт прав: проще взять книгу в библиотеке.
Этот пункт оставался для Риты самым неясным, но она убеждала себя, что всё разъяснится, когда книга опять будет у неё.
– Только бы она оказалась на месте!
К её великому счастью, синий томик лежал на скамье. Рита схватила его и тут же, в парке, стала перелистывать, надеясь с наскока взломать хитроумный ларчик. В книге не было ни единой пометки, кроме номера: «462». Рита пролистала её всю и с озадаченным видом села на скамейку. Её сателлиты устроились рядом.
– Итак, искомая информация в тексте? – Джим привычным жестом поддел очки.
– Не знаю. – Рита кусала губы. – «Умей читать между строк». Вполне возможно, информация, которую мы ищем, вписана в пробелы симпатическими чернилами. Будь нам известен их состав, мы знали бы, что делать: намочить страницы водой или нагреть над плиткой…
– Боюсь, вы понимаете указание чересчур буквально. Обычно, когда говорят об умении читать между строк, подразумевают несколько иное. Полагаю, мы должны найти в данном произведении потайной смысл…
Подчёркнуто интеллигентные замечания Джима кольнули Риту. Задавака!
– Я и без вас знаю, что понимают под этим выражением, – промолвила она холодно и вдруг спохватилась: с какой стати она с ним на «вы»? Добавила не без язвительности: – В отличие от некоторых, школу я уже давно закончила.
– Я тоже, – покладисто ответил Джим. – Мне двадцать шесть. Просто в северном климате хорошо сохранился.
Рита сделала вид, что не смущена, и взялась листать книгу заново, хотя внутренний голос уныло брюзжал, что это бесполезно. Прочитанная несколькими днями ранее «Женщина в песках» не сулила новых открытий.
Делать в парке было больше нечего. Вышли на набережную и неспешно побрели вдоль Университета.
– Дайте-ка я гляну. – Джим взял у Риты книгу, раскрыл на заложенной странице.
– Эту закладку я раз двадцать перекладывала, – проворчала Рита.
– А где она была изначально? Я имею в виду тот момент, когда книга впервые попала к вам.
– Не помню.
Послышался рык мощного мотоцикла. Амбалистый детина в сверкающем колпаке и очках-консервах, делавших его похожим на пришельца с Альдебарана, остановил окутанного выхлопными газами железного Росинанта у края тротуара и, обращаясь к Джиму, что-то прокричал.
– Не слышу. – Джим ковырнул пальцем в ухе и подошёл к мотоциклисту.
Инопланетянин выбросил вперед руку-клешню, ловко заграбастал книгу Абэ и ударил по газам. Джима обволокло облако едкой бензиновой гари.
– Держи его! – вскричал Хрофт и с места в карьер рванул за мотоциклом.
Его примеру последовал Вышата. Они развили спринтерскую скорость, но где им было угнаться за чудом техники, которое, описав дугу, свернуло на Первую линию.
– Упустили!..
Надежда догнать похитителя растаяла быстрее, чем сопровождавший его дымный хвост. Хрофт с Вышатой всё же добежали до угла, и здесь их взорам открылось забавное зрелище. Двое работяг за какой-то надобностью катили через улицу на неуклюжем тарантасе бочку со смолой. Бочка, по всему видать, была только что снята с огня: смола в ней пузырилась и взбулькивала, а над нею вился сизый пар. Работяги находились как раз посередине той полосы, по которой ехал укравший книгу мотоциклист. Не желая останавливаться, он повернул вправо, выскочил на пешеходную дорожку, но не удержал равновесия и вместе со своим агрегатом рухнул на мостовую.
Хрофт издал возглас ликования. Они с Вышатой рванулись к книге, которая лежала на тротуаре. Инопланетянин сноровисто поднялся, и руки всех троих стиснули переплёт практически одновременно.
– Отдай, гнида! – прохрипел Хрофт. – Придушу!
Он двинул инопланетянина в защитное стекло шлема и взвыл от боли. Вышата, не выпуская книги, попробовал подсечь похитителя ногой, но тот стоял крепко. Так, пыхтя, они тянули «Женщину в песках» каждый в свою сторону, а работяги, докатившие бочку до тротуара, с интересом наблюдали за их противостоянием.
– Толстый одолеет, – авторитетно заявил один, уважительно глядя на Хрофта.
Оскорблённый тем, что его обозвали толстым, Хрофт что было сил дёрнул книгу на себя. Осклизлый переплёт, как свежепойманный пескарь, вырвался из рук. Хрофт грохнулся навзничь. Баланс нарушился, и инопланетянина с Вышатой отбросило к булькавшей бочке.
– Эй, потише! – в один голос рявкнули работяги.
Ударившись о тарантас, инопланетянин и Вышата разом выпустили книгу из рук. Она свечкой взмыла вверх, в полёте, как балерина, раскинувшая руки в высоком прыжке, развернула веером все свои страницы и приземлилась в бурлившее варево.
Инопланетянин схватился за голову. Вышата сунул руку в пар, но благоразумно отдёрнул. «Женщина в песках» с издевательской медлительностью погрузилась в смолу и навсегда скрылась в кипящей пучине.
Немного солнца в холодной воде
– Тудыть его за ногу… – выдал работяга (тот, что ставил на Хрофта) бессодержательное словосочетание и поскрёб затылок.
Поняв, что победила дружба, инопланетянин поставил мотоцикл на колёса, оседлал его и умотал к перекрёстку. Впавший в столбняк Вышата и сидевший на тротуаре Хрофт даже не пытались его поймать. От угла к ним шли Джим и Рита. Финальная сцена произошла у них на глазах, так что объяснений не потребовалось.
– Вытащить нельзя? – жалобно проговорила Рита, глядя на чёрную, уже переставшую шевелиться поверхность остывающей смолы.
– Как же её вытащишь? – хором молвили работяги.
Рита и сама понимала, что книга, чей секрет они так и не раскрыли, погибла окончательно и бесповоротно. Но ей хотелось, чтобы кто-нибудь из стоявших рядом воспротивился неизбежному, подарил надежду.
– Если и вытащим, представляете, в каком она будет виде? – сказал Джим, вертя оставшуюся у него и бесполезную теперь закладку.
Рита представляла. Ничего не оставалось делать, как удалиться с этого скорбного места. Снова вышли на Университетскую набережную. Чтобы развеять горестную атмосферу, Джим принялся рассуждать:
– Не будем впадать в уныние! Сегодняшний инцидент, несмотря на безрадостную развязку, дал нам пищу для размышлений. Теперь мы точно знаем, что за тайной «Женщины в песках» охотится ещё кто-то.
– И этот «кто-то» обломался так же, как и мы, – буркнул Хрофт. – Мы даже лица его не разглядели.
– Зачем? – сказал Вышата. – Всё равно книги больше нет. Нить оборвана.
– Положим, не оборвана. Есть человек, который всё может объяснить. Если ещё живой… – Рита вынула мобильник, двумя нажатиями отправила в эфир сигнал вызова. – Пап, слушай… Как там твой Калитвинцев? Ещё в реанимации? В сознании? Понятно. Нет, ничего… всё нормально. До вечера!
Она опустила руку, лицо её было хмурым.
– Калитвинцев по-прежнему в коме. Состояние тяжёлое. Очнётся ли – пока неизвестно.
– Ок, – подытожил Хрофт. – Тогда и мозги ломать нечего. Без него мы всё равно ни до чего не дотумкаем.
Они спустились по ступенькам к реке, и Джим, присев на корточки, бросил в Неву матерчатую полоску-закладку. Она закачалась на грязной воде.
– Ну что, по домам?
Вышата первым стал подниматься по каменной лестнице. Его остановил сдавленный крик Хрофта:
– Что это?
Он, не отрываясь, смотрел на закладку, которая плыла по течению. Наискось падавшие солнечные лучи окружали её нимбом отсветов.
– Меня глючит или…
– Буквы! – закричала Рита. – Там… буквы! Я вижу!
Джим подобрал с парапета камешек, швырнул в реку, чтобы подогнать закладку обратно к берегу. Плеснуло, по воде пошли круги, но закладка продолжала уплывать.
Хрофт, как был, в одежде, бултыхнулся в воду. Дважды взмахнул сильными руками и, словно махаона, накрыл закладку ладонью.
– Йес!
Через пару секунд, мокрый и облепленный грязью, он выбрался на парапет. Наверху, возле ограждения, начали собираться зеваки. Он погрозил им кулаком:
– Ша! Нашли аттракцион…
Рита дрожащими руками схватила закладку, осторожно расправила.
– Закладка лежала между страниц – значит, и между строк! Мы простофили…
– Читай! – потребовал Хрофт, сев на парапет и развязывая шнурки на ботинках.
– Трудно разобрать… – Рита всматривалась в лоскут, с которого капала вода. – Похоже на электронный адрес.
– Мэйл?
– Нет, адрес сайта. Впереди три буквы «дабл-ю»… Ниже ещё две строчки. Чёрт, не все буквы одинаково проступили…
Вышата нагнулся над её плечом и раздельно прочёл:
– «Чтобы узнать больше, умножь смерть императора на рождение наследника. Импи подскажет».
Калитвинцев Андрей Никитич, искусствовед-изувер
– Не нахожу в этом ни смысла, ни удовольствия, – заявила Рита. Она намеревалась сказать больше, но вынуждена была проглотить заготовленную тираду, поскольку комната наполнилась жутким лязгом.
Джим переждал электричку и, вперив взгляд в раскачивавшуюся люстру, изрёк:
– Твоё право. Но, по-моему, ты даже не стараешься постичь идею флэшмоба. Ты убедила себя, что это глупость, и не собираешься отступать от своих убеждений.
– Разубеди меня! Докажи, что это в самом деле часть современной культуры, искусства, философии, а не баловство, придуманное психом, которому нечем было заняться. И тогда, может быть, я вступлю в ваш профсоюз.
Джим надавил пальцем на переносицу, очки сверкнули.
– Не хочу тебе ничего навязывать, – сказал он. – Что касается профсоюза, то его не существует. Одна из отличительных особенностей флэшмоба состоит в том, что отсутствует какой бы то ни было орган, руководящий мобберами и направляющий их действия. Организовать моб может каждый, участвовать в нём – тоже каждый. Ты спрашиваешь, почему мы называем это частью культуры. А как иначе? Мы ведь создаём определённую схему, на несколько минут выстраиваем свою – оригинальную! – модель действительности. Мы – полноценные актёры, только спектакли наши сиюминутны. Их цель – удивить, заставить публику поверить в то, что происходящее – не игра. Ты скажешь, что актёры в театре и кино делают то же самое. Нет. Как бы гениально они ни играли, публика всё равно знает, что её обманывают. Это знание заложено в неё по умолчанию. Эффект моба гораздо сильнее – ведь никто из непосвящённых не догадывается, что это розыгрыш. Многие принимают наши действия за чистую монету, но не могут понять, в чём смысл. Всё происходит стихийно и быстро: возникли ниоткуда, отыграли, растворились. Три-пять минут, не больше. За это время нейтральный человек не успевает присмотреться к нам, угадать, что мы думаем и чувствуем. Мы исчезаем, а он остаётся в недоумении: появлялись ли мы вообще или это ему только привиделось?
– И в чём же смысл? – спросила Рита.
– Ни в чём! Флэшмоб абсурден. Он сюрреалистичен. Никто же не говорит, что сюрреализм – не искусство. Было множество талантливых творцов абсурда: Кандинский, Малевич, Кручёных, Беккет, Ионеско…
– Мечтаете остаться в веках?
– Совсем нет. В классическом мобе царит абсолютная деперсонификация. Моб, в котором один участник старается выделиться на фоне других, – плохой моб. Это то, о чём я постоянно твержу Санчесу, а он…
Как именно реагирует Санчес, осталось для Риты неизвестным. Она терпеливо переждала раскаты железнодорожного грома, потом проговорила:
– Мне бы всё это через месяц-другой надоело.
– Не скажи! – горячо возразил Джим. – Флэшмоб – многогранное явление. Есть, например, ай-моб, он реализуется только в пределах Интернета. Есть икс-моб, очень тонкая штука, где действия мобберов совсем не эпатажны – наоборот, они максимально приближены к повседневности, так что иные зрители даже не замечают чего-то необычного. Зато тех, кто замечает, начинает, как выражается Санчес, плющить по полной программе. Перед ними как бы мерцает образ чего-то потустороннего, настолько размытый, что сконцентрироваться на нём невозможно. Доходит до раздвоения личности… Такие мобы редки, для них нужны филигранные сценарии. Есть ещё лонг-мобы, эсэмэс-мобы, авто-мобы, социал-мобы…
– Богатая номенклатура, – отметила Рита. – Ну а для вас, для посвящённых, что такое флэшмоб?
– Для одних – развлечение, для других – микстура от депрессии, для третьих – вызов окружающему миру, для четвёртых – групповое психологическое упражнение, помогающее избавиться от комплексов. Мотивов сколько угодно. Единственное, что недопустимо, – материальная заинтересованность. Если кто-то заикается о выгоде, его гонят прочь.
Джим успел умолкнуть, прежде чем его заглушила электричка. Пауза дала время подумать и ему, и Рите.
– Тебе будет проще понять всё, что я говорю, если ты сама поучаствуешь в мобе. Приходи завтра в час к Казанскому собору. Я покажу тебе сценарий…
– Нет, спасибо, – отказалась Рита. – Я ещё не созрела.
– Тогда приходи посмотреть. Придёшь?
– Подумаю. Вот что… Моб – это занятно, но мне не терпится продолжить наше расследование. У тебя есть выход в Инет?
– Конечно. – Джим сел за компьютер, защёлкал мышкой.
Они сидели в квартире на Белградской вдвоём. Хрофт после купания в Неве снял с себя мокрую рубашку, натянул на голое тело пиджак Вышаты и отправился домой сушиться. Вышата пошёл с ним, а Джим предложил Рите поехать на Белградскую и там, в спокойной обстановке, разобраться с новым ребусом, извлечённым из книги Кобо Абэ. Обстановка была спокойной лишь условно – её то и дело нарушали своим громыханием поезда, однако в остальном она вполне устроила Риту, которая перестала видеть в Джиме умалишённого и оценила его рассудительность.
– Давай адрес, – сказал он, когда отжурчал модем и на панели задач появился значок Интернета.
Рита продиктовала адрес, обнаруженный на закладке. Джим вбил его в адресную строку, стукнул по клавише. На экране, как привидение, стал вырисовываться незнакомый сайт.
– Похоже, его личный, – определил Джим, когда очертания сделались более-менее чёткими. – Видишь? «Андрей Калитвинцев». Портрет, биографическая справка…
С портрета на них глядел строгий мужчина лет пятидесяти, по виду – типичный архивный червь, как подметил майор Семёнов.
– И этот сухарь придумал такие хитрые загадки? – усомнилась Рита.
– Седина в бороду… – отозвался Джим. – Или лучше: в тихом омуте… Ладно, давай посмотрим, что здесь имеется.
Он нашёл карту сайта, стал перескакивать со страницы на страницу. Сайт оказался небольшим и убогим: расхожее оформление, никаких наворотов. Калитвинцев позиционировался как специалист в области отечественной живописи и литературы XIX века: в трёх десятках статей он скучно излагал итоги своих исследований, касавшихся творчества Сурикова, Брюллова, Тропинина, Венецианова, Васильева, Айвазовского, Ге и других художников, чьи полотна выставлялись в Русском музее. Литературный раздел был скромнее: всего пять статей о поэзии «золотого века».
– Стоило городить огород ради такой дребедени… – проворчал Джим, изменив своей рафинированной интеллигентности.
– Не торопись, – Рита отобрала у него мышку, покрутила колесико. – Видишь, здесь внизу, под «золотым веком», окошко. Мне думается, надо вписать сюда пароль, и мы получим доступ ещё к чему-то.
– Ты знаешь пароль?
Рита развернула клочок бумаги, на который переписала строки, проступившие на мокрой закладке:
– «Чтобы узнать больше, умножь смерть императора на рождение наследника. Импи подскажет».
– Исчерпывающие сведения.
– Раз требуется умножить, значит, имеются в виду цифры. К примеру, год смерти императора и год рождения наследника. Других вариантов я не вижу.
Рита рассуждала логично.
– Допустим, – сказал Джим. – Остаётся выяснить, кто император и кто наследник.
– Окошко расположено под статьей о «золотом веке» русской поэзии. Если мне не изменяет склероз, это первая половина девятнадцатого столетия. Ну… плюс-минус, мелочи не имеют значения. Кто у нас правил тогда?
– Александр Первый и Николай Первый, – блеснул познаниями Джим.
– Вот! – Рита торжествующе подняла палец. – Николай был наследником Александра. Так? Александр умер в тысяча восемьсот двадцать пятом году, а Николай родился в… Найди-ка.
Джим быстро отыскал в Интернете нужные данные и вывел на экран калькулятор.
– Умножаем тысячу восемьсот двадцать пять на тысячу семьсот девяносто шесть. Получаем… – Щелчок. – Получаем три миллиона двести семьдесят семь тысяч семьсот. – Джим немедленно вогнал это число в окошко на сайте Калитвинцева, нажал кнопку «ОК». – Хм, прокололись…
– Да? – не поверила Рита, убеждённая, что всё рассчитала правильно. – Давай тогда год смерти Николая умножим на год рождения… кто там был его наследником? Александр Второй?… на год рождения Александра Второго.
Перемножили 1855 и 1818. Получилось 3372390. Джим ввёл это число вместо прежнего, снова нажал «ОК».
– Ошибка. Что-то ему не нравится.
Рита опять схватилась за бумажку с подсказкой и стала перечитывать написанное, хотя знала его наизусть:
– «…умножь смерть императора на рождение наследника». Это могут быть только годы!
– Или даты, – сказал, поразмыслив, Джим. – Дни, месяцы…
Они нашли точные даты рождения и смерти Николая Первого, дату ухода в мир иной Александра Первого и дату появления на свет его тёзки с порядковым номером II. Джим перемножил дни, затем месяцы, затем сложил дни с месяцами, перемножил вновь, прибавил к суммам годы, ещё раз перемножил… За это время под окном прогремели четыре электрички. Компьютер стабильно выдавал одно и то же: «ОШИБКА!»
Когда перепробовали все возможные сочетания, Рита огрела кулаком ни в чём не повинный стол.
– Мы не могли ошибиться! Давай вспоминать других императоров.
– Был ещё Павел, – неуверенно произнёс Джим. – Его убили в тысяча восемьсот первом. «Золотой век» только начинался…
– Давай Павла! – потребовала Рита.
Они произвели различные комбинации с Павлом и его наследником Александром Первым. К успеху это не привело. Рита удручённо пинала кресло, в котором сидел Джим.
– Подожди! – Он вскинул опущенную голову. – У Павла было не то три, не то четыре сына, и наследником престола после бездетного Александра был не Николай, а Константин. Я читал об этом в какой-то книжке про декабристов. Когда Александр умер, новым царём объявили Константина, но он отрёкся, и тогда престол достался Николаю…
– Ищи Константина!
Найдя дату рождения Константина Павловича, Джим выполнил привычные манипуляции с цифрами, получил несколько ответов, но ни один из них не подошёл.
– Что за фигня! – Рита пнула кресло с такой силой, что оно откатилось от стола.
– Не ломай мебель, пожалуйста, – вежливо попросил Джим.
– Иди ты!.. – Она надулась и стала глядеть на экран, где висел бледный сайт Калитвинцева Андрея Никитича, бессердечного искусствоведа, придумавшего эти глупейшие загадки.
Джим не обиделся. Повздыхав, он попробовал продолжить рассуждения:
– Почему мы зациклились на «золотом веке»? Император может быть любой…
– Потрясающе! Любой! – вспылила Рита. – Сколько императоров было в мировой истории? Море! Мы что, должны их всех перебирать? Зашибись!
– Не нервничай. Интуиция подсказывает мне, что круг поиска ограничен. Императоры должны иметь отношение к «золотому веку». Или к Русскому музею. Или к чему-то другому, чего мы не заметили на сайте.
Под грохот поездов Рита молча следила за тем, как он методично перебирал электронные страницы, вносил в калькулятор всё новые и новые цифры, складывал, умножал. «ОШИБКА!» – безжалостно твердил компьютер.
– Бесполезно. Только трафик зря сжигаешь…
Джим побарабанил длинными, давно не стриженными ногтями по столу. Подцепил пальцем очки и взгромоздил их на переносицу, с которой они всё время сползали на кончик носа.
– С налёта не вышло… Возьмём подсказку Импи?
Рита расправила скомканную бумажку. «Импи подскажет». Знать бы, кто он, этот Импи.
– Сейчас посмотрим, – Джим открыл поисковую систему. – «И-М-П-И»… Вуаля.
Интернет вывалил на экран первую из тринадцати тысяч семисот девяноста восьми страниц со ссылками. Джим стал просматривать их по очереди.
– «Мерчисон Родерик Импи, английский геолог, профессор минералогии, с тысяча восемьсот сорок пятого года – академик Петербургской Академии наук, дал названия периодам ранней палеозойской эры: силур, девон и пермь…» Не он ли? Петербург, тысяча восемьсот сорок пятый…
– Геолог? – Рита поморщилась. – Что там ещё?
– «Ганс Шомбургк. Дикая Африка». Цитата: «Они рассказывали, как однажды Кетчвайо приказал поймать живьём взрослого льва; на ловлю был снаряжён целый „импи“ (полк). Когда обряд закончился, главный индуна разъяснил командирам отдельных импи, куда им следует вести своих людей…»
– Ахинея.
– «ИМПИ-1 – измеритель мощности полупроводниковых излучателей… Требуется оператор ИМПИ в городе Раменское, зарплата в зависимости от стажа…» Дальше. «В Доме культуры Сортавалы проходит выставка фотоэтюдов Импи Киелевяйнена…» «В субботу на Киевском ипподроме первой финишировала лошадь по кличке Импи…» «Нужно ли по всей форме представлять читателю Импи Барбикена, председателя балтиморского Пушечного клуба, и капитана Николя, и Дж. Т. Мастона…» Это, кажется, из Жюля Верна. «Фестиваль педагогических идей. Открытый урок на кафедре ИМПИ…» «Как сообщили нашему изданию из достоверных источников, вчера на трансфер был выставлен Энди Импи, игрок „Химика“…»
– Довольно! – Рита поднялась и пошла в коридор. – Надоело.
Назову себя тупицей
В полукружье, образованном крыльями Казанского собора, было по-домашнему уютно. Рита сидела на лавочке и листала найденную в облюбованном буккроссерами кафе книгу Макса Фриша «Назову себя Гантенбайн». Завтра предстоял последний экзамен, она была к нему готова и решила не забивать себе голову филологической околесицей. Едва она пришла сюда и села на тёплые доски, как её окутала пленительная истома. Так бы и сидеть тут до вечера, греясь на солнышке и бездумно читая Фриша…
Украдкой она посматривала на часы: до названного Джимом срока оставались считанные минуты. В час дня случится нечто. Что конкретно? Рита не знала. Она видела флэш-моб один-единственный раз. Тогда творившееся стало для неё полной неожиданностью. Теперь же она знала, что произойдёт нечто, и даже знала когда. Однако эта осведомлённость только будоражила, электризовала, острыми щекочущими разрядами покалывала нервы. Чем ближе минутная стрелка подкрадывалась к цифре «12», тем напряжённее становилось ожидание. Истома, как накидка, у которой вдруг оборвалась пуговка, сползла с плеч, и без неё стало прохладно, несмотря на густой, пластилиново липший к телу свет солнца. Когда осталась минута, ждать стало невмоготу. Рита закрыла книгу и приготовилась к страшному.
Вертя головой, она старалась узнать среди сидевших и гулявших людей коварных мобберов и проникнуть в их планы. Она смотрела во все глаза, но ничего подозрительного не замечала. Люди как люди. Обувь у них была самая обычная, без каких-либо отклонений от нормы. Одежда – тоже. Вели они себя адекватно: читали, разговаривали, бродили возле собора, болтая по мобильным телефонам. И всё-таки Рита не только знала, но и кожей чувствовала, что там, внутри разнородной массы, зреет нечто.
Над ухом громозвучно ахнуло. Рита дёрнулась, будто её проткнули иглой. Оказалось, ничем не примечательный сосед по скамье извлёк откуда-то петарду и устроил салют. Возмущённая, Рита набрала в грудь воздуху, чтобы высказать ему всё, что думала по этому поводу, но раздавшаяся вокруг канонада не дала ей произнести ни слова. На всём пространстве перед собором зардели вспышки ракет и хлопушек. При дневном свете это выглядело бледно, но в силу массовости – достаточно эффектно. Пальба заглушила всё, даже несмолкаемый рев машин на перегруженном Невском. Прохожие замерли, руки с мобильниками опустились, неподалёку остановилось полицейское авто, но из него никто не вышел – видимо, сидевшие в нём пытались осмыслить происходящее.
Рита уже догадалась, что это и есть обещанный моб. Вспыхнувшее вначале раздражение почти мгновенно пропало, она сидела и смотрела на удивительное представление, разыгрывавшееся перед тёмным фасадом «Казанки». Хлопушек оказалось много, мобберы приводили их в действие с отсутствующим видом, будто совершаемое сейчас было занятием обыденным и даже скучным. Рита поймала себя на том, что считает залпы:
– Сорок восемь… пятьдесят пять… шестьдесят три… семьдесят…
– Ну как? – прорвался сквозь стрельбу громкий голос.
Рядом вместо незнакомого парня сидел Вышата. Он был доволен.
– Здоровский моб, правда? Асмуд придумал.
– Семьдесят шесть… Разве сегодня праздник?
– Зачем праздник? – искренне удивился Вышата. – Фейерверки по праздникам – это тривиально. Гораздо интереснее устроить фейерверк в будни, без всякого повода, исключительно ради удовольствия. Если бы сегодня был Новый год, никто бы и внимания на нас не обратил. А сейчас – смотри! – народ прямо зависает.
– Восемьдесят семь… Забавно! Девяносто четыре… сто один… всё?
Канонада стихла. Воздух наполнился шумом двигавшегося транспорта. Мобберы, сделав своё дело, стали незаметно исчезать с импровизированной сцены. Вышата нахмурился и вытащил из кармана ещё одну петарду.
– Сто один? Нехорошее число. Мы же не императора хороним, – и он задорно бабахнул вверх.
В ушах опять зазвенело, в барабанные перепонки ударила тугая волна, но Рита не почувствовала дискомфорта – в голове у неё застряли слова Вышаты.
– Что ты сказал? Какого императора?
– Была такая традиция: когда в России умирал император, пушка Петропавловки стреляла сто один раз. Ты не читала записки Кропоткина?
– Сто один выстрел… – проговорила Рита, и всё стало до смешного просто. – «Импи подскажет». Импи Барбикен – председатель «Пушечного клуба»! Жюль Верн… Какая же я остолопка!
– Ты о чём? – непонимающе заморгал Вышата.
– Идём! – Она вскочила и дёрнула его за плечо. – Здесь есть поблизости интернет-кафе?
– Должно быть…
Она потащила его за собой по Невскому, вглядываясь в вывески на домах. «Сто один, сто один!» – отдавалось в голове.
– Пушка стреляла только по случаю смерти императора? – отрывисто спросила она, лавируя между прохожими.
– Нет, – ответил еле поспевавший за ней Вышата. – Когда в царской семье рождался ребёнок, стреляли тридцать один раз, а на юбилеи…
– Фиг с ними, с юбилеями… Где же это долбаное кафе?
Навстречу попалась группа футбольных фанатов с зенитовскими шарфами. Они шало размахивали руками и обещали порвать ЦСКА, как тузик грелку. Риту это нисколько не трогало: она врезалась в болельщицкую толпу и стала продираться сквозь неё, как сквозь густой ощетинившийся ветками лес. Её цепляли за платье, за волосы, за сумку, толкали, со всех сторон слышались ор и свист. Она ничего не замечала и остановилась лишь тогда, когда кто-то из фанатов крепко сдавил её запястье.
– Пусти!
Фанат, не слушая, выволок её из толпы и пихнул в подворотню. Рядом с ним вырос ещё один. Оба гадко и зловеще улыбались.
– Какого хрена… – начала Рита и увидела, как ещё четверо втолкнули в ту же подворотню растерянного Вышату.
– Так, – деловито сказал один из фанатов, и рука его нырнула в карман.
Риту схватили за локти, она рванулась, но державшие её точно закаменели. В следующий миг остриё длинного ножа проткнуло лёгкую ткань платья и кольнуло живот чуть выше пупка.