1

И вот уже сгущаются сумерки, и холодный туман с Северного моря обволакивает и усыпляет город. За весь день почти что и не было светло.

Идя вдоль витрин, которые зажигаются одна за другой, Уоллес пытается выудить что-нибудь полезное из отчета, составленного молодым полицейским. Этот инспектор должен знать – в буквальном смысле, то есть по должности, – что мотивом преступления была не кража. Но с чего он взял, будто убийц было двое? Если предположить, что роковой выстрел был сделан не тем человеком, который указал обходной путь через сад, это мало что даст. К тому же аргумент насчет следов на газоне не выглядит особенно убедительно. Если один уже шел по выложенному кирпичом бордюру дорожки, то другой мог просто идти сзади, или, скорее, впереди, поскольку только он знал дорогу. Именно такой способ перемещения двух ночных гостей выглядит наиболее правдоподобным. В любом случае никому из них не требовалось идти по газону; если кто-то и прошел там, то явно по другой причине – или без всякой причины вообще.

Уоллес чувствует, как накопившаяся с утра усталость начинает наливать тяжестью его ноги. Он не привык так много ходить. Эти переходы из одного конца города в другой в сумме должны составить несколько километров, и большую часть расстояния он преодолел пешком. Выйдя из комиссариата, он направился на Коринфскую улицу по улице Хартии, мимо префектуры, затем по улице Пастухов; затем он очутился на перекрестке трех улиц: той, по которой пришел, и двух улиц впереди, сходящихся под прямым углом. Он знал, что проходил здесь уже дважды: в первый раз он пошел верной дорогой, во второй раз ошибся; но потом он уже не помнил, на какую улицу свернул в первый раз, впрочем, они были удивительно похожи.

Он свернул на улицу, ведущую влево, и после нескольких неизбежных поворотов оказался – быстрее, чем он думал, – на площади Дворца правосудия, прямо перед комиссариатом.

В этот момент Лоран как раз уходил: он не ожидал увидеть Уоллеса, с которым расстался четверть часа назад. Однако он ни о чем не спросил и предложил подвезти Уоллеса до клиники, поскольку ему это было по дороге.

Минуты через две Уоллес звонил в дверь дома одиннадцать. Ему открыла та же сестра, которая утром так неуклюже старалась удержать его, несмотря на отсутствие доктора. По ее улыбке он понял, что она его узнала. «Все они одинаковы!» Он сказал ей, что хочет поговорить с доктором Жюаром лично; он подчеркнул, что дело очень срочное, и дал ей визитную карточку, на которой стояла надпись: «Бюро расследований Министерства внутренних дел».

Его привели в довольно темную комнату, нечто среднее между гостиной и библиотекой, где он должен был ждать доктора. Никто не предложил ему сесть, и он прохаживался вдоль стеллажей с толстыми книгами, машинально читая названия на корешках. Целый стеллаж занимали книги о чуме – тут были и труды историков, и медицинские трактаты.

Через комнату прошла какая-то женщина, затем еще две и худощавый невысокий мужчина в очках, который, казалось, очень спешил. Наконец вернулась сестра и – как будто она уже успела все забыть – спросила, чего он здесь ждет. Он ответил, что ждет доктора Жюара.

– Но доктор только что ушел, разве вы его не встретили?

Трудно было поверить, что она не издевается над ним. Разве он мог догадаться, что человек, который проходил здесь, был доктор Жюар, ведь он не знает его в лицо. И почему она не доложила о его приходе, как он просил?

– Не сердитесь, месье, я подумала, что доктор поговорит с вами перед тем, как уйти. Я ему сказала, что вы его ждете. Но его вызвали к очень тяжелой больной, и он никак не мог задержаться даже на минуту. Во второй половине дня у доктора очень много дел, поэтому он спросил, сможете ли вы ровно в половине пятого встретиться с ним на вокзале, между телефонными кабинами и буфетом. Это единственная возможность встретиться с ним сегодня: в клинику он вернется только поздно вечером. Когда я увидела, что доктор идет в гостиную, то подумала, что он сам назначит вам встречу.

Проходя мимо, маленький доктор искоса взглянул на него. «Странные у нас тут бывают врачи».

Сэкономив немного времени, Уоллес решил отправиться к коммерсанту Марша. Но на звонок в дверь никто не откликнулся. Впрочем, это было не так уж важно. Лоран в основных чертах изложил ему свою беседу с человеком, который считал себя приговоренным к смерти. И все же ему хотелось бы самому сделать вывод о душевном здоровье этого человека. Лоран описал его как законченного психопата, и его поведение в кабинете комиссара подтверждает это мнение, хотя бы отчасти. Но некоторые его опасения не кажутся Уоллесу такими уж надуманными: новое убийство сегодня вечером более чем вероятно.

Спустившись по лестнице, Уоллес спрашивает у консьержки, не знает ли она, когда вернется жилец. Месье Марша только что уехал на машине, со всей семьей, и вернется не так скоро. Наверно, ему сообщили о смерти близкого родственника: «Бедняга был прямо сам не свой».

Дом, где живет коммерсант, находится в южной части города, недалеко от квартала лесоторговцев. Оттуда Уоллес направился на вокзал, снова через Берлинскую улицу и площадь Дворца правосудия. Затем он шел вдоль бесконечно длинного канала, на противоположной стороне которого выстроились старинные дома: их узкие фасады много столетий разъедает сырость, и теперь они угрожающе наклонились к воде.

Зайдя в здание вокзала, он сразу же заметил маленький, сверкающий никелированным металлом киоск, где молодой человек в белом фартуке продавал сандвичи и газированную воду в бутылках. В пяти метрах справа от него была телефонная кабина – одна-единственная. Уоллес стал прохаживаться взад-вперед, поглядывая на циферблат вокзальных часов. Доктор задерживался.

В зале ожидания было полно людей, торопливо снующих в разных направлениях. Уоллес ни на шаг не отходил от места, которое назвала ему сестра: он боялся, что в такой густой толпе не заметит доктора.

Уоллес начал волноваться. Время встречи давно прошло, и неприятное впечатление, оставшееся от посещения клиники, с каждой минутой усиливалось. Очевидно, произошло недоразумение. Сестра плохо выполнила данное ей поручение, в том или другом смысле – а может быть, в обоих сразу.

Надо бы позвонить на Коринфскую улицу и узнать, в чем дело. Уоллес спросил у продавца лимонада, где можно найти телефонный справочник – в стеклянной кабине его не было. Не отрываясь от дела, продавец указал ему на другой конец зала, где Уоллес, несмотря на все свои усилия, так и не увидел ничего, кроме газетного киоска. Он подумал, что продавец лимонада не понял, о чем его спрашивали. И все же он заглянул в крошечный киоск, где, разумеется, не нашлось никакого телефонного справочника. Среди иллюстрированных журналов и приключенческих романов в ярких обложках были разложены кое-какие канцелярские принадлежности; Уоллес попросил показать ему ластики.

В эту минуту доктор Жюар открыл дверь. Все это время он был в другом конце зала, там, где находятся настоящий, большой буфет и сразу несколько телефонных кабин.

Ничего нового Уоллес от доктора не узнал. Из осторожности он решил умолчать о заговоре, и Жюар лишь повторил ему то, что утром уже рассказывал генеральному комиссару.

На привокзальной площади Уоллес не раздумывая сел на тот же трамвай, что и вчера вечером, – трамвай, идущий в сторону улицы Землемеров. Сошел на той же остановке и теперь шагает по Бульварному кольцу, которое вновь приведет его к маленькому кирпичному особняку и к убогой комнате в кафе «Союзники». И снова на улице темно. Со вчерашнего вечера, когда Уоллес пришел этим же путем, он не продвинулся ни на шаг.

Он заходит в большой доходный дом на углу улицы. Для того чтобы в свою очередь допросить привратника, ему придется предъявить удостоверение и, вероятно, признаться в маленькой хитрости, к которой он прибег утром, сказав, будто его мать – подруга мадам Бакс.

По тому, как привратник встречает Уоллеса, ясно, что этот добродушный толстяк его узнал. Когда он сообщает о цели своего прихода, привратник улыбается и говорит только:

– А я еще утром понял, что вы из полиции.

Затем толстяк объясняет, что к нему уже приходил полицейский инспектор, которому он сказал, что ничего не знает. Тогда Уоллес напоминает ему его слова о юноше, чье поведение настораживает. Привратник воздевает руки к небу.

– «Настораживает!» – повторяет он.

В самом деле, ему показалось, что инспектор проявил к этому молодому человеку интерес, для которого сам привратник не видит никаких оснований, и так далее, и тому подобное. Как и думал Уоллес, подозрения комиссара насчет чрезмерного «рвения» его подчиненного были не беспочвенны. Привратник вовсе не говорил, будто во время встреч в доме профессора происходили бурные споры, он сказал только, что там иногда «повышали голос». Не говорил он и того, что студент часто казался пьяным. Да, он видел, как этот молодой человек, проходя мимо с приятелем, показывал ему рукой на особняк; но он не сказал, что этот жест был угрожающим, – он говорил только о «порывистых движениях», – как у всех парней этого возраста, пылких и легко возбудимых. Привратник добавляет еще, что к профессору и раньше – правда, надо сказать, нечасто – заходили студенты из университета.

В зале кафе жарко и уютно, несмотря на тяжелый воздух, в котором смешиваются дым, людские испарения и запах белого вина. Народу много – пять или шесть клиентов, они смеются и разговаривают очень громко, все разом. Уоллес вернулся сюда как в убежище; ему хотелось бы назначить тут встречу с кем-нибудь; он провел бы целые часы в ожидании, в шуме праздных разговоров, со стаканчиком грога за этим столиком, стоящим в стороне от остальных…

– Привет, – говорит пьяница.

– Добрый день.

– Ты заставил меня ждать, – говорит пьяница.

Уоллес оборачивается. Нет здесь столика в стороне, за которым можно посидеть спокойно.

Ему не хочется идти к себе в комнату, мрачную и, должно быть, очень холодную. Он подходит к стойке, у которой сидят трое.

– Ну так что, – кричит сзади пьяница, – будешь садиться?

Трое мужчин одновременно оборачиваются и бесцеремонно разглядывают его. На одном из них замасленный комбинезон механика, на двух других – длинные теплые куртки с высокими воротниками, из темно-синей шерсти. Уоллесу приходит в голову, что его костюм выдает в нем полицейского. Фабиус прежде всего переоделся бы морячком.

…Входит Фабиус. На нем матроска, идет он враскачку – это напоминание о пережитых штормах.

– Рыбалка сегодня неважная, – обращается он к присутствующим. – Можно подумать, всю селедку, какая была в море, уже засолили…

Трое у стойки смотрят на него удивленно и недоверчиво. Двое других, стоящие у печки, прервали оживленный разговор и тоже его разглядывают. Хозяин протирает стойку.

– Ну давай, – произносит пьяница в наступившей тишине, – сейчас будешь загадку отгадывать.

Оба моряка, механик и двое у печки снова погружаются в привычный поток времени.

– Дайте мне, пожалуйста, порцию грога, – говорит Уоллес хозяину.

И усаживается за первый столик, так, чтобы не видеть пьяницу.

– Очень мило, – замечает тот.

– А я могу, – говорит кто-то, – двигаться по косой по отношению к каналу, но при этом идти прямо. Вот как!

Хозяин снова подает выпивку троим, сидящим у стойки. Двое других возобновили спор: речь идет о выражении «по косой», которое они понимают по-разному. И каждый старается перекричать другого, доказывая свою правоту.

– Ты дашь мне сказать или нет?

– Да только ты один и говоришь!

– Ты не понял: я говорю, что могу двигаться прямо по косой линии – косой по отношению к каналу.

Поразмыслив, его противник благодушно замечает:

– Так ты упадешь в канал.

– Значит, не хочешь отвечать?

– Послушай, Антуан, что бы ты там ни говорил, я стою на своем: если ты идешь по косой, то ты идешь прямо! По отношению к каналу или к чему-то другому – это все равно.

Человек в сером халате и шапочке фармацевта считает, что привел неотразимый аргумент. Его противник с отвращением пожимает плечами:

– В жизни не встречал такого придурка.

Он оборачивается к морякам; но они говорят между собой, отпуская словечки на диалекте и громко смеясь. Антуан подходит к столику, за которым Уоллес пьет свой грог, и призывает его в свидетели:

– Вы слышали, месье? Вот этот тип, который считается образованным, не признает, что линия может быть одновременно косой и прямой.

– Хм.

– А вы признаете?

– Нет, нет, – спешит ответить Уоллес.

– Как это «нет»? Косая линия – это такая линия…

– Да-да, конечно. Я сказал, что не признаю, чтобы кто-то этого не признавал.

Антуан как будто не вполне удовлетворен: это рассуждение кажется ему чересчур хитроумным. И все же он бросает своему приятелю:

– Вот видишь, аптекарь?

– Ничего я не вижу, – спокойно отвечает аптекарь.

– Этот господин со мной согласен!

– Он так не сказал.

Антуан все больше нервничает.

– Да объясните же ему, что значит «по косой»! – кричит он Уоллесу.

– «По косой»… – задумчиво повторяет Уоллес – Это может иметь много значений.

– Вот и я так думаю, – подхватывает аптекарь.

– Но в конце концов, – восклицает Антуан, выйдя из терпения, – если одна линия направлена по косой к другой линии, это же что-то означает!

Уоллес пытается сформулировать четкий ответ.

– Это означает, – говорит он, – что они образуют угол больше нуля градусов, но меньше девяноста.

Аптекарь в полном восторге.

– Так я и говорил, – заключает он. – Если есть угол, значит, уже не совсем прямо.

– В жизни не встречал такого придурка, – говорит Антуан.

– А я и не такого еще знаю… Ну-ка…

Пьяница встал из-за стола, желая включиться в беседу. Поскольку он не очень твердо держится на ногах, то вынужден сесть рядом с Уоллесом. Язык у него заплетается, и он силится говорить помедленнее:

– Скажи-ка мне, какое животное утром убивает отца…

– Только этого болвана нам не хватало! – кричит Антуан. – Держу пари, ты и понятия не имеешь, что такое косая линия!

– Сам ты косой, – умильным голосом заявляет пьяница. – Это я здесь загадки загадываю. Припас тут одну для старого приятеля…

Спорщики удаляются к стойке, в поисках единомышленников. Уоллес поворачивается спиной к пьянице, который тем не менее продолжает торжествующим и наставительным тоном:

– Какое животное утром убивает отца, днем спит с матерью, а вечером слепнет?

Дискуссия у стойки приняла всеобщий характер, но все пятеро говорят одновременно, и Уоллес улавливает лишь обрывки фраз.

– Ну что, угадал? – не унимается пьяница. – А ведь это нетрудно: утром убивает отца, днем слепнет… Нет… Утром слепнет, днем спит с матерью, вечером убивает отца. А? Какое это животное?

К счастью, хозяин приходит убрать грязные стаканы.

– Я остаюсь на сегодняшнюю ночь, – говорит ему Уоллес.

– А еще он платит за выпивку, – подхватывает пьяница.

Это предложение остается без внимания.

– Ты что, оглох? – спрашивает пьяница. – Эй, приятель! Глухой днем, слепой вечером?

– Отстань от него, – говорит хозяин.

– А утром оно хромает, – добавляет вдруг пьяница с неожиданной серьезностью.

– Я сказал, отстань от него.

– А я ничего плохого не делаю, я загадку загадываю.

Хозяин протирает тряпкой столик.

– Осточертел ты нам со своими загадками.

Уоллес уходит. Никакого срочного дела у него нет, это пьяница с загадками заставил его сбежать из маленького кафе.

Уж лучше шагать, шагать, несмотря на холод и темноту, несмотря на усталость. Он хочет сложить вместе крохи, которые удалось подобрать там и сям в течение дня. Проходя мимо садовой ограды, он поднимает глаза к опустевшему особняку. На другой стороне улицы светится окно мадам Бакс.

– Эй! Ты слышишь? Эй! Приятель!

Пьяница увязался за ним.

– Эй, ты! Эй!

Уоллес ускоряет шаг.

– Подожди-ка! Эй!

Веселый голос постепенно отдаляется.

– Эй, не спеши так!.. Эй!.. Не так быстро!.. Эй!.. Эй!.. Эй!..

 

2

Восемь толстых коротких пальцев осторожно смыкаются и размыкаются, костяшки четырех пальцев на левой руке касаются ладони правой.

Указательный палец левой поглаживает ноготь указательного пальца правой, вначале слегка, затем со все большим нажимом. Руки меняются местами, теперь костяшки пальцев правой энергично трутся о ладонь левой. Они сцепляются, переплетаются, изгибаются; их движения становятся все более скорыми и усложненными, постепенно теряют ровный ритм и отчетливость, быстро превращаясь в беспорядочное копошение пальцев и ладоней.

– Войдите, – говорит Лоран.

Растопырив пальцы, он кладет руки ладонями на стол. Это дежурный принес ему письмо.

– Его подсунули под дверь привратницкой, господин комиссар. Тут написано: «Очень срочно» и «Вручить лично».

Лоран берет у дежурного желтый конверт. На нем написано карандашом, так бледно, что едва удается разобрать: «Вручить лично. Генеральному комиссару. Очень срочно».

– Привратник не видел, кто его принес?

– Он не мог видеть, господин комиссар, он нашел его под дверью. Оно пролежало там, наверно, с четверть часа или больше.

– Ладно, спасибо.

Когда дежурный выходит за дверь, Лоран ощупывает конверт. Похоже, в нем какая-то карточка, твердая и негнущаяся. Он подносит конверт к лампе, чтобы посмотреть его на просвет. Ничего необычного. Тогда он решается вскрыть конверт ножом для бумаги.

Это почтовая открытка, на ней изображен небольшой дом в стиле Людовика XIII, который стоит на углу длинной, унылой окраинной улицы и очень широкого проспекта, очевидно пролегающего вдоль канала. На обороте открытки, опять карандашом, написано только следующее: «Встреча сегодня вечером в половине восьмого». Почерк женский. Подписи нет.

Полиция каждый день получает такого рода послания – анонимные письма, проклятия, угрозы, доносы – чаще всего очень путаные, написанные обычно полуграмотными или безумными людьми. Текст на этой открытке примечателен своим лаконизмом и точностью. Место встречи не указано; очевидно, имеется в виду угол двух улиц, изображенный на фотографии, – по крайней мере, так можно предполагать. Если бы Лоран узнал это место, то, возможно, к указанному часу послал бы туда одного или двух полицейских; но нет смысла затевать целую операцию ради того, чтобы – в лучшем случае – перехватить пять килограммов контрабандного нюхательного табака, доставленного каким-нибудь рыболовецким судном.

И еще не факт, что инспектор, обнаруживший это жалкое правонарушение, захочет выполнить свой долг. Генеральный комиссар знает, сколько мелких контрабандистов пользуется попустительством полицейских, отделываясь от них небольшой данью. Суровой неподкупности от них требуют только при раскрытии крупных афер. Когда речь идет о преступлениях особой тяжести, позволительно задуматься о том, как они поведут себя… вот, скажем, если бы политическая организация вроде той, о которой говорил Уоллес, предложила им… Но, к счастью, так вопрос не стоит.

Комиссар снимает трубку и просит соединить его со столицей. Он хочет кое-что для себя прояснить. Только центральное ведомство может рассеять его сомнения – если там уже успели сделать вскрытие.

Соединяют его быстро, но затем отсылают от одного чиновника к другому, и ему никак не удается поговорить со сведущим человеком. Начальник отдела, подписавший письмо с указанием прислать труп, переадресовал его к судебно-медицинскому эксперту; но тот, похоже, абсолютно не в курсе дела. Наконец его переключают на кабинет префекта, где кто-то – он не знает, кто именно – соглашается выслушать его вопрос: «С какого расстояния была выпущена пуля, убившая Даниэля Дюпона?»

«Минуточку, пожалуйста, не вешайте трубку».

Лишь после долгого перерыва, наполненного разнообразными шумами, он слышит ответ:

«Пуля калибра семь шестьдесят пять, выпущена спереди, с расстояния около четырех метров».

Ответ, который ничего не доказывает: разве только то, что отвечающий хорошо выучил текст.

Затем к Лорану снова приходит Уоллес.

Похоже, специальному агенту нечего сказать. Такое впечатление, что он просто не знает, куда еще ему пойти. Он рассказывает о бегстве коммерсанта Марша, о встрече с Жюаром, о знакомстве с бывшей мадам Дюпон. Комиссар, как всякий раз, когда приходится иметь дело с доктором, находит его поведение подозрительным. Что касается бывшей супруги, то она ничего не знает, это ясно как день. Уоллес описывает необычное оформление витрины в ее магазине и, к большому удивлению Лорана, достает из кармана почтовую открытку, такую же, как только что принес дежурный.

Комиссар берет в руки открытку, полученную от неизвестной дамы. Да, это та же самая. Он дает Уоллесу прочесть слова, написанные на обороте.

 

3

Действие происходит в городе, похожем на Помпеи, – а точнее, на прямоугольной площади, которую сзади замыкает храм (или театр, или что-то в этом роде), а с других сторон обрамляют здания меньших размеров, отделенные друг от друга широкими мощеными улицами. Уоллес уже не помнит, где он это видел. Он говорит – то стоя посреди площади, то на ступенях, очень длинных ступенях – говорит с людьми, которых он уже не может отличить друг от друга, хотя вначале они были заметными и своеобычными. Ему самому отведена какая-то определенная роль, по-видимому первостепенная, может быть, даже главенствующая. Воспоминание вдруг становится нестерпимо резким; на долю секунды вся сцена приобретает необычайную насыщенность. Но что это за сцена? Он успел расслышать только:

– И давно это случилось?

И тут же все исчезло: толпа, ступени, храм, четырехугольная площадь и статуи. Он никогда не видел ничего похожего.

Вместо этого возникает миловидное лицо молодой женщины с черными волосами – владелицы магазина канцелярских принадлежностей на улице Виктора Гюго, и слышится негромкий гортанный смех. Но лицо остается серьезным.

В конце концов Уоллес с матерью добрались до канала, заканчивающегося тупиком: невысокие дома озарены солнцем, их старые фасады отражаются в зеленой воде. Они искали не родственницу, а родственника, родственника, которого он, можно сказать, никогда не знал. Не увидел он его и в тот день. Это был его отец. Как он мог забыть об этом?

Уоллес бесцельно бродит по городу. Ночь сырая, холодная. Весь день небо оставалось изжелта-серым, низким, дымным – небо, готовое просыпаться снегом, – но снега не было, а пришли ноябрьские туманы. Ранняя зима в этом году.

Фонари по углам улиц вычерчивают тусклые рыжеватые круги: их света хватает только на то, чтобы не дать прохожим заблудиться. Переходить улицу приходится очень осторожно: иначе можно споткнуться о край тротуара.

В районах, где много магазинов, приезжего удивляет скудное освещение витрин. Очевидно, нет необходимости привлекать покупателей, чтобы распродать рис и хозяйственное мыло. А модными безделушками мало кто торгует в этой провинциальной глуши.

Уоллес заходит в один магазин, тесный и пыльный, который скорее мог бы служить складом товаров, чем помещением для розничной торговли. В глубине магазина человек в фартуке сколачивает ящик. Он перестает стучать молотком и силится понять, какой ластик нужен Уоллесу. Слушая объяснения Уоллеса, он покачивает головой, словно дает понять, что и сам знает, о чем речь. Затем, не сказав ни слова, он идет в противоположный конец магазина: ему приходится сдвинуть с места много вещей, чтобы проложить себе путь. Он открывает и закрывает шкафы, задумывается на минуту, влезает на стремянку и продолжает поиски где-то наверху – но опять безуспешно.

Он возвращается к покупателю: нет, этот товар у него кончился. Еще совсем недавно кое-что оставалось от старой, довоенной партии, но, кажется, последнее уже распродали – или, возможно, убрали в другое место: «Здесь столько всего наставлено, что уже ничего не найдешь».

Уоллес снова погружается в ночь.

Почему бы не вернуться опять к маленькому особняку?

Как верно заметил генеральный комиссар, в поведении доктора Жюара не все понятно, хотя трудно себе представить, какова бы могла быть его тайная роль. Проходя по гостиной-библиотеке, маленький доктор посмотрел как бы сквозь Уоллеса, притворяясь, будто не видит его своими близорукими глазами; хотя он прошел там явно с целью взглянуть на него. А позже, во время их получасовой беседы, Уоллес не раз обратил внимание на его странную манеру изъясняться: казалось, Жюар думает о чем-то другом, а временами даже подразумевает что-то другое. «Совесть у него нечиста», – уверяет Лоран.

Возможно также, что коммерсант Марша не такой уж безумец, каким кажется. Ведь в данном случае его бегство – это проявление разумной осторожности. Любопытно, что в рассказе доктора нет даже беглого упоминания о присутствии Марша в тот момент, когда в клинику привезли раненого; наоборот, доктор все время настаивал, что ему не требовалась ничья помощь. А комиссар считает, что Марша не мог выдумать все приведенные им подробности касательно смерти профессора. Если Жюар каким-то образом знал, что Марша сегодня вечером также должны убить, то ему выгодно было скрыть факт присутствия коммерсанта в клинике. Он ведь не знает, что Марша успел поговорить с комиссаром.

Итак, письмо, изъятое на почте, имело прямое отношение к делу – Уоллес не сомневался в этом с самого начала. Это инструкции для убийцы, который должен совершить еще одно преступление – сегодня и (если эта гипотеза верна) здесь же, в городе. Инспектор-новичок, чей отчет Уоллес изучил в комиссариате, возможно, прав в одном: в покушении на Даниэля Дюпона участвовали двое – адресат письма (Андре ВС) и человек, обозначенный в письме инициалом Г. Сегодня вечером первый из них будет действовать в одиночку. Марша не зря боялся, что убийца станет поджидать его задолго до рокового часа – это подтверждают слова «посвятить всю вторую половину дня» из перехваченного письма.

Остается еще открытка, которая таинственным образом оказалась под дверью привратника в генеральном комиссариате. Очень сомнительно, чтобы заговорщики решились поставить полицию в известность о месте и времени готовящегося покушения. В их интересах, конечно, взять на себя ответственность за преступление и поднять вокруг него как можно больше шуму (в Министерство внутренних дел и в аппарат президента уже поступали письма от руководителей организации), однако разглашение сведений, содержащихся в открытке, могло бы сорвать их план, если только они уже не почувствовали себя такими могущественными, чтобы никого не бояться. Можно предположить, что комиссар ведет двойную игру, но это не очень вяжется с другими аспектами дела.

Гораздо правдоподобнее выглядит версия, которой твердо придерживается комиссар: открытку принес Марша. Перед тем как покинуть город, коммерсант совершил последнюю попытку убедить полицию установить наблюдение за домом Дюпона.

Подозрительное поведение маленького доктора, страхи коммерсанта, намеки в письме… Серьезную версию на таких данных не построишь. Уоллес знает это. Он понимает, что придает слишком большое значение открытке, подброшенной в комиссариат, хотя, по здравом рассуждении, ей нет места в системе доказательств. Но теперь ему не остается ничего другого, кроме как прийти на свидание. Поскольку на данный момент это единственная ниточка, то, ухватившись за нее, он ничего не потеряет. У него в кармане ключ от маленькой застекленной двери, который дала ему мадам Смит. Марша сбежал, и путь в особняк открыт: он сам пойдет туда вместо коммерсанта и увидит, действительно ли кто-то замышляет убийство. Хорошо, что он прихватил с собой револьвер.

– Верно, может пригодиться, – с иронией заметил комиссар.

Уоллес стоит перед садовой оградой.

Семь часов вечера.

Кругом все темно. На улице ни души. Уоллес спокойно открывает калитку.

Войдя, он осторожно притворяет ее за собой, но не захлопывает – пусть будет видно, что сюда кто-то вошел.

Шуметь ни к чему, это может привлечь внимание какого-нибудь запоздавшего прохожего на бульваре. Чтобы гравий не шуршал под ногами, Уоллес идет по газону – это удобнее, чем ступать по бордюру дорожки. Он обходит дом справа. В темноте дорожку легко различить, она кажется более светлой, чем клумбы по ее сторонам и подстриженные верхушки живой изгороди.

На этот раз застекленная дверь прикрыта деревянным ставнем. Ключ легко поворачивается в замке. Уоллес замечает, что ведет себя как взломщик: вместо того чтобы открыть дверь как следует, он проскальзывает внутрь через узкую щель. Затем вынимает ключ из замка и тихонько затворяет дверь.

В доме тишина.

Справа – кухня, в глубине и слева – столовая. Уоллес знает дорогу; он мог бы продвигаться и в темноте. Все же он включает фонарик и идет вслед за узким пучком света. Пол в прихожей выложен черными и белыми плитками, в форме квадратов и ромбов. Лестница покрыта серой ковровой дорожкой, с двумя полосами гранатового цвета по бокам.

Фонарик высвечивает на стене небольшую картину в темных тонах, явно очень старую. Ночь, страшная буря. У подножия разрушенной башни, которую озаряет зловещий блеск молнии, лежат два человека. Один из них в царских одеждах, в траве рядом с ним сверкает золотая корона. Другой – простой крестьянин. Оба только что умерли одинаковой смертью – от удара молнии.

Взявшись за ручку двери, Уоллес останавливается: если за дверью и в самом деле притаился убийца, со стороны специального агента было бы глупо попасться в западню; раз он пришел на эту встречу, то должен играть по правилам. Он лезет в карман за револьвером и вспоминает, что с утра носит с собой еще один – испорченный револьвер Даниэля Дюпона, от которого не будет никакого толку, если придется защищаться. Только бы их не перепутать.

Но это ему не грозит. Револьвер Дюпона у него в левом кармане плаща: там он лежал с самого начала, туда вернулся после обследования в лаборатории. Поскольку он ни разу не держал в руках оба револьвера одновременно, он мог поменять их местами.

Для верности он принимается рассматривать их при свете фонарика. Свой револьвер он узнаёт сразу. Его даже не пугает мысль выстрелить из револьвера покойного Дюпона – того, который заклинило. Он собирается сунуть ствол обратно в карман, но тут ему приходит в голову, что не стоит и дальше таскать с собой эту бесполезную тяжесть. Он заходит в спальню и кладет револьвер на место, в ящик ночного столика, откуда утром его достала экономка.

Войдя в кабинет, Уоллес нажимает на выключатель, который находится у дверной рамы. В люстре на потолке зажигается лампочка. Перед тем как уехать, старая экономка закрыла ставни на всех окнах; снаружи света видно не будет.

С револьвером в руке Уоллес оглядывает небольшую комнату. Никто, конечно, тут не прячется. В комнате порядок. Наверное, мадам Смит аккуратно сложила в стопки разбросанные книги, привлекшие внимание инспектора. Чистый лист, на котором профессор успел написать лишь три слова, убрали куда-то – в бювар или в ящик стола. Стекловидный каменный кубик с острыми гранями и смертоносными углами скромно лежит между чернильницей и блокнотом. Только стул чуть отодвинут от стола, как будто кто-то собрался сесть.

Уоллес встает за спинкой стула и смотрит на дверь: удобная позиция, чтобы ждать возможного появления убийцы. Хорошо бы еще выключить свет: тогда специальный агент успеет увидеть противника раньше, чем тот его обнаружит.

Со своего наблюдательного пункта Уоллес внимательно изучает расстановку мебели в комнате. Он идет к двери, поворачивает выключатель и в темноте возвращается на место. Он занимает прежнюю позицию и кладет свободную руку на спинку стоящего перед ним стула.

 

4

Если не удается обнаружить след убийцы, то это потому, что Даниэль Дюпон не был убит; но воссоздать сколько-нибудь логичную картину его самоубийства невозможно… Лоран все быстрее потирает руки… А что, если Дюпон не умер?

Генеральному комиссару вдруг становится ясен странный характер этой «раны», нежелание показывать полиции «труп», нервозность доктора Жюара. Дюпон не умер; как он не понял?

Причины этой истории пока еще не вполне ясны, но отправная точка найдена: Даниэль Дюпон не умер.

Лоран снимает трубку и набирает номер: 202-03.

– Алло, это кафе «Союзники»?

«Да, это у нас», – отвечает низкий, глухой голос.

– Я бы хотел поговорить с месье Уоллесом.

«А его нету», – с отвращением произносит голос.

– А вы не знаете, где он?

«Откуда мне знать? – отвечает голос – Я ему не нянька».

– Это говорит генеральный комиссар полиции. У вас ведь проживает человек по фамилии Уоллес?

«Да, утром я о нем заявил», – говорит голос.

– Речь не об этом. Я вас спрашиваю, находится ли этот человек в вашем кафе? Может быть, он поднялся к себе в комнату?

«Я пошлю кого-нибудь посмотреть», – с явной неохотой отвечает голос. Через минуту с ноткой удовлетворения он добавляет: «Никого нету!»

– Ладно. Я хочу поговорить с хозяином.

«Я хозяин», – говорит голос.

– Ах, это вы! Это вы рассказали полицейскому инспектору какую-то чушь о том, что у профессора Дюпона якобы есть сын?

«Ничего я ему не рассказывал, – протестует голос – Я сказал, что ко мне иногда приходила выпить у стойки компания молодых людей, что они были разного возраста – некоторые настолько молодые, что могли бы быть сыновьями этому Дюпону…»

– Вы говорили, что у него был сын?

«Да не знаю я ни про каких его сыновей! Он не был моим клиентом, а хоть бы и был, я все равно не смог бы запретить ему делать детей хоть всем шлюхам нашего квартала, извиняюсь, месье». Голос внезапно смягчается, чувствуя, что был слишком груб: «Инспектор спросил, бывают ли у меня молодые люди; я сказал „да". Если они старше шестнадцати лет, закон не запрещает. Тогда он стал намекать, что у Дюпона, возможно, есть сын; чтобы доставить ему удовольствие, я согласился, что да и что он, возможно, заходит сюда выпить…»

– Хорошо, вас вызовут для дачи показаний. Но впредь следите за своими славами и попытайтесь быть повежливей. Месье Уоллес не говорил, в котором часу он вернется?

Молчание: он повесил трубку. На лице комиссара уже появляется угрожающая улыбка, когда голос наконец произносит: «Он сказал только, что ночевать будет здесь».

– Спасибо. Я ему еще позвоню.

Лоран кладет трубку. Он довольно потирает руки. Ему хотелось бы сообщить специальному агенту о своем открытии прямо сейчас. Он заранее наслаждается недоверчивым удивлением того, когда в телефонной трубке прозвучит: «Дюпон не умер. Дюпон скрывается у доктора Жюара».

 

5

– Машина у дверей, – говорит Жюар.

Дюпон встает и сразу направляется к выходу.

Он оделся в дорогу. Доктор с трудом застегнул ему пальто; здоровую руку он всунул в рукав, раненая подвязана полотняным бинтом. На нем шляпа с широкими полями, закрывающая верхнюю часть лица. Он даже решил надеть темные очки, чтобы его никто не узнал; но в клинике нашлась только пара специальных очков – одно стекло у них очень темное, другое гораздо светлее, – это придает профессору комичный облик злодея из мелодрамы.

Поскольку Марша в последний момент отказался выполнить его просьбу, он сам должен забрать документы из особняка.

Жюар постарался сделать так, чтобы в коридорах никого не было. И Дюпон без осложнений добирается до большого черного автомобиля «скорой помощи», который стоит у входа. Он садится рядом с шофером, чтобы можно было быстрее выйти из машины и быстрее сесть в нее.

За рулем – человек в черной униформе, какую носят водители «скорой помощи», и кепке с клеенчатым козырьком. На самом деле это, очевидно, один из «телохранителей», которыми почти официально окружил себя Руа-Дозе. У него широкие плечи, скупые движения, жесткое, непроницаемое лицо убийцы из фильма. Он, можно сказать, рта не раскрыл; вручил профессору письмо от министра, подтверждающее его полномочия, и, как только доктор захлопнул дверцу, нажал на газ.

– Сначала заедем ко мне домой, – говорит Дюпон. – Я покажу дорогу.

«Поверните направо… Еще раз направо… Налево… Обогните этот дом… Здесь поверните… Вторая улица направо… А теперь все время прямо…»

Через несколько минут они выезжают на Бульварное кольцо. Дюпон просит притормозить на углу улицы Землемеров.

– Машина не должна стоять здесь, – говорит он шоферу. – Я хочу, чтобы мой приход остался незамеченным. Поезжайте куда-нибудь или остановитесь в нескольких сотнях метров дальше. Возвращайтесь ровно через полчаса.

– Хорошо, месье, – говорит шофер. – Хотите, я отгоню машину и пойду с вами?

– Благодарю вас, но это излишне.

Дюпон выходит из машины и быстрыми шагами направляется к калитке. Он слышит, как «скорая помощь» отъезжает. Этот человек не «телохранитель», иначе он непременно увязался бы за профессором. Дюпона ввела в заблуждение его внешность, и теперь он с иронией думает о собственных романтических иллюзиях. Неизвестно даже, существуют ли пресловутые охранники на самом деле.

Калитка не заперта. Замок сломан уже давно, и ключом пользоваться нельзя, но можно было закрыть задвижку. Старая Анна становится рассеянной – если только в его отсутствие калитку не открыл какой-нибудь маленький озорник или бродяга. Дюпон всходит по четырем ступенькам крыльца, чтобы проверить, заперта ли дверь дома; он нажимает на массивную медную ручку и с силой толкает дверь, напирая плечом, так как знает, что она туго поворачивается на петлях. Он не привык действовать только одной рукой, это стесняет его движения, и для верности он повторяет попытку несколько раз, стараясь производить как можно меньше шуму. Но парадная дверь надежно заперта.

Ключи от этой двери он отдал Марша, а тот уехал, даже не потрудившись вернуть их. У Дюпона остался только ключ от маленькой застекленной двери: придется обойти вокруг дома. В ночной тишине гравий едва слышно шуршит у него под ногами. Не надо было полагаться на этого труса Марша. Сегодня он весь день пронервничал, дожидаясь его возвращения, и в конце концов позвонил ему домой, но там никого не было. Без четверти семь Марша позвонил неизвестно откуда и стал извиняться: он должен уехать из города по неотложным делам. Конечно, это была ложь. Он просто струсил и сбежал.

Дюпон машинально нажал на ручку маленькой застекленной двери. Дверь подалась. Она не была заперта на ключ.

В доме темно и тихо.

Профессор снимает очки, они мешают ему. Он остановился в прихожей и пытается понять, что происходит. Марша все-таки пришел? Нет, ведь у него были ключи от парадной двери… А вдруг старая Анна никуда не уехала и сейчас она на кухне… нет, маловероятно… и потом, будь Анна здесь, она обязательно оставила бы свет в коридоре или на лестнице…

Дюпон открывает дверь в кухню. Там никого нет. Он поворачивает выключатель. Все чисто прибрано: так убирают в доме, где больше никто не живет. Ставни на окнах закрыты. Дюпон включает свет в прихожей. Проходя мимо, открывает двери гостиной и столовой. И там, конечно, никого нет. Он поднимается по лестнице. По-видимому, Анна забыла перед отъездом запереть заднюю дверь. Последнее время она стала забывчивой.

Поднявшись на второй этаж, он заходит в комнату экономки. Видно, что здесь убирали перед тем, как надолго уехать.

У двери кабинета профессор останавливается, затаив дыхание. Вчера за этой дверью его ждал убийца.

Да, но вчера вечером задняя дверь была открыта, и непрошенный гость мог обойтись без ключа. А сегодня ему пришлось бы взламывать замок, но Дюпон не заметил никаких следов взлома. Если же и на этот раз преступник нашел дверь открытой, значит, Анна ее не заперла… От всех этих рассуждений не легче: опытный человек со связкой поддельных ключей без труда вскроет обычный замок. Кто-то забрался в дом, засел в кабинете и ждет его, чтобы закончить вчерашнюю работу.

Объективно говоря, это вполне может быть правдой. Профессору не по себе; он жалеет сейчас, что ему не прислали из столицы настоящего телохранителя. И все же он не допускает мысли о том, чтобы уйти, не забрав документов, за которыми он пришел.

По телефону Марша сказал ему, что полицейский комиссар отказывается верить в убийство: он твердо придерживается версии самоубийства. Дюпон поворачивает назад. Надо взять револьвер. Вчера вечером, уезжая в клинику, он оставил его на ночном столике… Перед тем как войти в спальню, он вновь останавливается: а вдруг убийца притаился именно в этой комнате?

Все эти страхи, по большей части надуманные, раздражают профессора. Нетерпеливым движением он поворачивает ручку двери; однако не решается открыть дверь во всю ширь. Он быстро протягивает руку к выключателю, зажигает свет и заглядывает внутрь, готовый спастись бегством, если заметит в комнате что-нибудь необычное…

Но комната пуста: никаких головорезов – ни под кроватью, ни за комодом. Дюпон видит только свое лицо в зеркале, лицо, на котором еще застыла тревога. Теперь эта тревога кажется ему смешной.

Не мешкая он направляется к ночному столику. На мраморной столешнице револьвера нет. Он находит его в ящике, на обычном месте. Скорее всего, он и на этот раз не пустит в ход оружие, однако иметь его при себе не помешает: если бы вчера вечером, когда он после ужина поднялся в кабинет, при нем был револьвер, он бы не задумываясь пустил его в ход.

Профессор проверяет револьвер: как и вчера, он снят с предохранителя, – и твердым шагом, с револьвером в руке, идет к кабинету. Придется действовать одной рукой – к счастью, правой. Сначала положить револьвер в карман, затем приоткрыть дверь, включить свет и насколько возможно быстро выхватить револьвер, одновременно распахнув дверь ударом ноги. Эта маленькая комедия – такая же бесполезная, как и та, которую он только что разыграл, – заранее вызывает у него улыбку.

Надо поторопиться, а то шофер приедет и будет ждать его перед домом. Взявшись за дверную ручку, он бросает взгляд на часы. У него есть еще двадцать минут: сейчас ровно половина восьмого.

Сердце Уоллеса гулко забилось. Он стоит совсем близко от окна и слышал, как у дома остановилась машина, как открылась калитка, как зашуршал под тяжелыми шагами гравий. Сначала этот человек пытался войти через парадную дверь. Он дергал ее, но не сумел открыть и пошел вокруг дома. Тогда Уоллес отбросил предположение, что это коммерсант Марша передумал и явился за бумагами покойного; это не мог быть ни Марша, ни кто-то другой, выполнявший его поручение или просьбу старой экономки. Потому что у этого человека не было ключей от дома.

Шаги послышались под окном. Человек пошел к задней двери, которую специальный агент нарочно оставил незапертой. Когда он толкнул дверь, она слабо скрипнула на петлях. Боясь упустить жертву, он заглянул во все комнаты, сначала на первом этаже, потом на втором.

Теперь Уоллес видит полоску света вдоль дверной рамы, она расширяется медленно, нестерпимо медленно.

Уоллес прицеливается в то место, где должен появиться убийца, темная фигура в освещенном проеме двери…

Но тот, конечно же, не спешит заходить в кабинет, пока там кромешная тьма. Видна его рука, он ощупью отыскивает выключатель…

Ослепленный вспыхнувшим светом Уоллес успевает различить только движение руки, наставившей на него револьвер, движение человека, который стреляет… Уоллес бросается на пол и в ту же секунду нажимает на курок.

 

6

Он упал как подкошенный, ничком, вытянув правую руку и подогнув под себя левую. В кисти правой руки зажат револьвер. Он не шевелится.

Уоллес встает. Недоверчиво и осторожно он приближается к упавшему, все еще держа его под прицелом, не зная, что делать дальше.

Он подходит к телу с другой стороны, стараясь оставаться недосягаемым для возможного выстрела. Но упавший все еще не шевелится. Шляпа по-прежнему у него на голове. Правый глаз полузакрыт, левый смотрит в пол; нос слегка сплющен о ковер. Лицо, насколько его видно, посерело. Он мертв.

От нервного напряжения Уоллес окончательно теряет осторожность. Он наклоняется и трогает запястье незнакомца, пытаясь нащупать пульс. Рука бессильно разжимается, выпускает тяжелый револьвер. Пульса нет. Этот человек действительно умер.

Уоллес думает, что ему надо осмотреть карманы убитого. (В поисках чего?) Добраться можно только до правого кармана пальто. Засунув туда руку, он вытаскивает очки: одно стекло в них очень темное, другое – гораздо светлее.

– Не могли бы вы сказать, какое стекло было темнее – правое или левое?

Левое стекло… с правой стороны… Правое стекло с левой стороны…

Левое стекло темнее. Уоллес кладет очки на пол и выпрямляется. У него нет желания продолжать обыск. Ему хочется присесть. Он очень устал.

Это была самозащита. Он видел, как этот человек стреляет в него. Видел его палец на спусковом крючке. Пока он опомнился и выстрелил, прошло какое-то время, он это почувствовал. У него всегда была не слишком быстрая реакция.

Но надо признать, что он выстрелил первым. Он не слышал другого выстрела. А если бы они прозвучали одновременно, на стене или на корешках книг остался бы след от пули. Уоллес приподнимает штору: стекла тоже не задеты. Его противник не успел выстрелить.

Значит, в тот момент его чувства были настолько обострены, что ему показалось, будто все происходит в замедленном ритме.

Уоллес кладет ладонь на дуло своего револьвера: от него исходит жар. Он нагибается, чтобы пощупать другой револьвер, лежащий на полу. Тот совсем холодный. Вглядевшись, Уоллес замечает, что левый рукав пальто пустой. Под плотной тканью ничего не прощупывается. Может быть, у него рука на перевязи? «Легкое ранение в руку».

Надо сообщить Лорану. Теперь к делу придется подключить полицию. При наличии трупа специальный агент не сможет действовать в одиночку.

Комиссар, наверно, уже ушел домой. Уоллес смотрит на часы: они показывают тридцать пять минут восьмого. Он вспоминает, что часы остановились на половине восьмого. Он подносит их к уху и слышит негромкое тиканье. Наверно, они пошли от выстрела – или от удара – когда он бросился на пол. Он все-таки позвонит комиссару: даже если его там нет, кто-нибудь обязательно скажет, как с ним связаться. В спальне есть телефон.

Дверь в спальню открыта. Горит свет. Ящик ночного столика выдвинут до отказа. Револьвера там уже нет.

Уоллес снимает трубку. Номер 124-24. «Это прямая линия». На другом конце провода раздается сигнал – и тут же умолкает.

«Алло?» – говорит чей-то голос.

– Алло, говорит Уоллес, я…

«А, это вы, а я как раз хотел с вами поговорить. Это я, Лоран. Я сделал открытие – ни за что не угадаете, какое! Даниэль Дюпон! Он вовсе не умер! Вы понимаете?» Он повторяет, чеканя каждый слог: «Даниэль Дюпон не умер!»

Кто говорил, что телефон в особняке не работает?