В последующие несколько недель жизнь на «Мимозе» шла своим чередом, и хотя со стороны выглядела вполне приятной и безмятежной, изнутри прямо-таки кипела от напряжения. Селия колебалась между попытками подлизаться к Стюарту и ненавистью к нему, о которой заявляла во всеуслышание. Стюарт казался невосприимчивым как к тому, так и к другому и безучастным к Селии. Если в этом браке когда-то и была любовь, она исчезла вскоре после венчания. Все домашние слуги были в курсе того, что мистер Стюарт никогда даже не приближается к спальне Селии. А что знали слуги, вскоре узнавала и Джесси, независимо от того, хотела она этого или нет. Она находила отдаление Селии от мужа со всеми сопутствующими последствиями смущающим и в то же время, к своему стыду, успокаивающим. Возможно, потому, что она все чаще и чаще думала о Стюарте как о близком для нее человеке.

Он очень быстро стал для нее отцом, братом и другом в одном лице. Джесси не сознавала, насколько сильно ей не хватало всего этого, до тех пор пока Стюарт не стал неотъемлемой частью ее жизни. Он был неизменно добр к ней (каким бы странным ни казалось, что кто-то, женившийся на Селии, мог обладать добрым сердцем), обращался с ней с искренней нежностью, которую Джесси впитывала с такой же жадностью, как губка воду. Она готова была ходить за ним по пятам, как щенок за своим хозяином. Единственное, что удерживало ее, – это гордость и язык Селии. С крахом ее брака горечь Селии выплескивалась, как кислота, на всех, кто окружал ее в «Мимозе». Она до определенной степени придерживала свой язык в присутствии Стюарта, но когда его не было рядом, Селия делала Джесси любимой мишенью.

При сложившихся обстоятельствах Джесси проводила большую часть времени вне дома. Целыми днями она каталась на Звездочке, скитаясь по ближайшему сосновому лесу с бегающим по пятам Джаспером с рассвета до заката. Обычно она старалась приехать домой уже после того, как ужин был подан, и ела в кухне вместе с Роуз. Учитывая мрачную атмосферу, которая каждый вечер охватывала столовую, Джесси ничуть не жалела, что довольствуется остатками. Если верить Сисси, которой чаще всего выпадала неблагодарная задача присутствия у стола, хозяин сидел с одной стороны этого длинного великолепного стола, а хозяйка – с другой, и ели они в холодном, неприветливом молчании, разделенные бездной полированного дерева. Шелест резного подвешенного опахала да стук и звон посуды, когда Сисси меняла блюда, были единственными звуками, которые нарушали напряженную тишину.

Часто Джесси даже не трудилась возвращаться домой на ленч, когда Стюарт неизменно отсутствовал, а Селия ждала, чтобы наброситься на свою падчерицу, как паук на муху, за какой-нибудь воображаемый (а порой не такой уж и воображаемый) проступок. Поэтому Джесси брала с собой яблоко и ломоть хлеба и обнаружила, что ничуть не скучает по более плотным трапезам, которые когда-то занимали важное место в ее жизни.

Этот метод перекусывания урывками и на ходу вкупе с дополнительными часами, которые она проводила в седле, оказывал благоприятное воздействие на внешность Джесси. Так постепенно, сама почти не замечала этого, она худела и стройнела.

Каждое утро Стюарт вместе с Грейдоном Брэдшо работали в кабинете, занимаясь делами плантации. Большую часть дня Стюарт проводил, объезжая окрестные поля, вникая во все хозяйственные дела – от сбора хлопка и обрезки фруктовых деревьев до заботы о детях полевых работников в детской. Фарао, старший работник, который много лет работал под началом Брэнтли, обычно находился рядом со Стюартом. Фарао был крупным мужчиной, черным, как эбеновое дерево, с бугрящимися мускулами. Он разбирался во всех делах на плантации не хуже Брэнтли. Не будь он рабом, лучшего надсмотрщика для «Мимозы» нельзя было бы и пожелать.

В то время как Стюарт изучал сложности управления плантацией, Грейдон Брэдшо номинально осуществлял надзор, редко рискуя выезжать на раскаленные от жары поля. Джесси не часто видела нового франтоватого надсмотрщика, но много слышала о нем от слуг. Селия, по всей видимости, проводила значительную часть времени, помогая своему кузену ознакомиться со всеми делами. Зная Селию, Джесси не могла сказать, что ей это нравится. Хотя, с надеждой думала она, даже Селия вряд ли зайдет так далеко, чтобы изменять мужу прямо у него под носом с надсмотрщиком, который к тому же является ее двоюродным братом.

Или зайдет? Если она способна на такой безнравственный поступок, то Джесси от души надеялась, что мачеха, по крайней мере, будет осторожна. Взрыв, который последует, случись Стюарту поймать ее за ее любимой игрой, страшно даже представить. При всей своей доброте и обаянии Стюарт был слишком мужчиной, а Селия, нравится она ему или нет, его жена. Джесси прекрасно понимала, что Стюарт не из тех мужчин, которые позволят делать из них дурака. Она на себе испытала его крутой нрав. Вздумай Селия изменять ему, и он это обнаружит, Джесси не сомневалась, что мачеха горько пожалеет об этом.

Иногда Джесси не могла устоять против соблазна и вместе со следующим за ней по пятам Джаспером отправлялась со Стюартом объезжать поля. Он молча принимал компанию Джесси и большой собаки и даже задавал ей вопросы на различные темы: от почвенных условий до количества тюков хлопка, которые полевому работнику следует собрать задень. Джесси сама удивлялась, как много она знает. На большинство его вопросов она могла ответить по меньшей мере вполне связно.

– Разве тебе не следует носить шляпу? – спросил он однажды, обратив внимание на ее покрасневший нос и щеки. Стояла середина августа, день был жаркий, и солнце нещадно палило. Вокруг, сколько мог охватить взор, простирались акры хлопка, готового к сбору. Пушистые белые коробочки отражали солнце, отчего все вокруг казалось ослепительно ярким. Полевые работники были одеты в свободные рубашки из белой хлопковой материи, защищающие их от солнца и жары, и черные шерстяные брюки. Каждый работник брал по ряду и трудился, согнув спину и ловко перебирая пальцами. Мужчины пели негритянские духовные песни, чтобы работа шла быстрее. Низкое мелодичное звучание их пения было такой же неотъемлемой частью лета, как и жужжание пчел.

– Я никогда не ношу шляпу, – призналась Джесси, пожав плечами, больше интересуясь тем, кто победит в соревновании – первым дойдет до конца ряда, – которое устроили два молодых работника. Их пальцы двигались с молниеносной быстротой, когда они отрезали каждое растение и бросали коробочки в сумки, висящие за плечами.

– В будущем я хочу, чтобы ты носила. А пока возьми это. У тебя появятся веснушки, если не будешь осторожна, а мы не можем этого допустить. – Он был в широкополой соломенной шляпе. Несмотря на шутливый тон последних слов, он снял ее и нахлобучил ей на голову. Джесси была удивлена и тронута этим жестом. Она не привыкла, чтобы кто-то беспокоился о ее удобстве в ущерб своему собственному.

– Она мне не нужна. Я привычная к солнцу, правда. И у меня никогда не бывает веснушек. – Она застенчиво поднесла руку к шляпе, собираясь снять ее и вернуть ему, но он остановил ее жестом:

– Носи. У тебя прекрасная кожа. Было бы непростительно испортить ее.

Джесси уронила руку, ее глаза расширились от комплимента. Стюарт больше не смотрел на нее. Его взгляд скользил по полям. Выражение лица было непроницаемым. Неужели он сказал это всерьез? Неужели и вправду считает, что у нее прекрасная кожа? Эта мысль поразила ее, ослепила. Пальцы помимо воли прикоснулись к щеке.

Ее кожа редко обгорала и никогда не покрывалась веснушками. Несмотря на ее светлый, кремовый, цвет и красноватый оттенок волос, она была удивительно невосприимчива к солнцу. Его кожа была гораздо смуглее, чем у нее, однако он, возможно, нуждался в шляпе куда больше нее. В конце концов, он не жил всю жизнь на Миссисипи и не привык к здешней невыносимой жаре.

Возражает он или нет, но она должна вернуть ему шляпу.

Но ее широкие поля давали приятную тень глазам. И одна лишь мысль о том, чтобы носить что-то, принадлежащее ему, вызывала в ней постыдный трепет удовольствия.

– Благодарю. Так и в самом деле лучше, – проговорила она кротко и подивилась самой себе. Как правило, она не отличалась кротостью. Как и женским кокетством, на которое это замечание опасно походило.

– Не за что.

Он снова смотрел на нее без улыбки. Солнце, немилосердно паля его непокрытую голову, отсвечивало голубыми искрами на блестящих черных волосах. Эти отблески были почти такого же мерцающего оттенка, как и его глаза. На фоне смуглой кожи и черных бровей и ресниц эти глаза казались невероятно голубыми, даже голубее безоблачного неба. Безупречная правильность его словно вырезанных искусным мастером черт могла бы украсить монету. Ширина плеч под белой хлопковой рубашкой безмолвно свидетельствовала о силе скрывающихся мощных мускулов. Из-за удушающей жары воротник его рубашки был расстегнут, открывая взору Джесси соблазнительный вид упругих черных волосков на груди. Бессознательно ее глаза опустились ниже, к плоскому животу и длинным крепким ногам в облегающих черных брюках и сапогах, затем вернулись к лицу. Взгляд Джесси притягивал рот мужчины. Он был совершенным по форме, нижняя губа чуть полнее верхней, хотя в данный момент обе были плотно сжаты. Джесси была зачарована этим неправдоподобно красивым ртом. Она неотрывно смотрела на него, даже не сознавая, что делает, и ее губы слегка приоткрылись, когда едва ощутимая дрожь пробежала по позвоночнику.

Затем Джаспер, который в это время увлеченно обследовал поле, разразился оглушительной смесью воя и лая, когда заметил зайца и ринулся в погоню. Неожиданный резкий шум заставил лошадей беспокойно попятиться, и это мигом привело Джесси в чувство. Она осознала, что беззастенчиво пялилась на рот мужа своей мачехи, и, устыдившись, поспешно отвела глаза.

– Не может быть, чтобы ты замерзла, – резко проговорил он.

– Нет. – Несмотря на смущение, его неожиданное замечание заставило ее удивленно взглянуть на него. Джесси могла лишь предположить, что ее дрожь была не только внутренней, но и внешней, но его внимание было сосредоточено на переде ее платья.

Озадаченная Джесси проследила за направлением его взгляде. На ней была простая хлопковая блузка с длинными рукавами юбка, ибо было слишком жарко для ее любимой амазонки, и из нижнего белья только рубашка и одна нижняя юбка. Блузка была старая, истончившаяся от частых стирок, но чистая и скромно застегнутая, и совсем не такая тесная, какой была раньше. Юбка, когда-то синяя, теперь полиняла и выгорела, и если и была чуть-чуть коротковата, то все равно ноги не были видны, только поношенные черные сапоги. Не увидев ничего особенного в своей внешности, что могло бы объяснить причину его каменного лица, она вопросительно посмотрела на него.

– Эта блузка слишком тесная. – Его голос был таким же неодобрительным, как и взгляд.

– Да нет же, – ответила удивленная Джесси. И в самом деле, блузка и юбка раньше были гораздо теснее, настолько тесны, что она уже перестала носить их. Просто поразительно, насколько удобнее ощущаешь себя в одежде, когда она великовата.

– Еще как, – ответил Стюарт, и в его голосе прозвучали суровые нотки, заставив глаза Джесси расшириться. Что такого она сделала, чтобы так вдруг, ни с того ни с сего рассердить его? Он многозначительно смотрел на ее грудь, сжав губы. Джесси снова опустила глаза. Но на этот раз она увидела, что вызвало его неодобрение. Жгучий румянец стыда поднялся вверх по шее, заливая лицо.

Если все ее тело постройнело, то грудь осталась такой же пышной. Тонкая ткань облепила влажное от пота тело. Полные, округлые контуры ее груди были скорее выставлены напоказ, чем скрыты прилипшей тканью. Но хуже и постыднее всего было то, как выпирали ее соски, твердые, заостренные и отчетливо видные через два тонких слоя – блузку и рубашку.

Джесси была невинна, но достаточно знала о своем теле, чтобы понять, что означают эти увеличившиеся соски. Приятная легкая дрожь от того, что она любовалась ртом Стюарта, сопровождалась нежелательной физической реакцией. Той, которая, к ее ужасу, была слишком явно видна.

– Не смотрите на меня, – проговорила Джесси сдавленным голосом. Она скрестила руки на груди и ссутулилась, пытаясь спрятать свой позор от его глаз. Если она знает, что означают изменения в ее теле, то и он тоже должен знать. Красная как рак, Джесси чувствовала, как самый ужасный стыд, какой она когда-либо испытывала, охватывает ее.

– Когда у тебя в последний раз была какая-нибудь новая одежда? – Он выглядел и говорил всего лишь раздраженно. Быть может, он все-таки не понял ужасного значения того, что видел? Может, он подумал, что ее соски всегда такие, и заметил это только сейчас потому, что блузка слишком тесная?

Пожалуйста, Господи, пусть бы он подумал именно это!

– На… на свадьбу… и то желтое платье, которое вы мне привезли. – Если бы она могла собраться с мыслями, то, возможно, сумела бы помешать ему догадаться, что этот постыдный отклик был реакцией на него. Если он поймет, то уже одно ее присутствие будет смущать его. Он начнет избегать ее, а Джесси не представляла, как сможет это перенести. Она уже привыкла зависеть от него во всем том, что было для нее гораздо важнее его физического воздействия на ее тело.

– Не считая этого.

– Когда мне было пятнадцать. Три года назад.

Жар растекающейся краски стыда жег куда сильнее, чем припекающее кожу солнце. Джесси сделала глубокий вдох, пытаясь хоть немного успокоиться. Если она и дальше будет так краснеть, он может что-то заподозрить.

Губы Стюарта сжались, когда глаза снова окинули ее. Джесси затаила дыхание и заставила себя бесстрашно не отводить глаз, хоть ее скрещенные руки и скрывали предательские соски.

– Селия пренебрегает своими обязанностями. Я позабочусь, чтобы у тебя было все, что нужно.

Джесси хотела ответить, но не успела ничего сказать, как подъехал Фарао, и Стюарт переключил внимание на старшего рабочего.

– Мистер Стюарт, дождь собирается. Надо поскорее убрать под навес то, что собрано.

Стюарт кивнул.

– Займись этим. Я буду через минуту.

Фарао коснулся лба и отъехал. Стюарт снова посмотрел на Джесси.

– Возвращайся в дом и переоденься, – сказал он, и не было никаких сомнений в том, что это приказ.

– Да, Стюарт. – Если раньше она показалась себе кроткой, то это было ничто в сравнении тем, какой она была сейчас. Ей не терпелось поскорее оказаться подальше от него. Его глаза сузились, встретившись с ее глазами. Затем он тронул пятками лошадиные бока и ускакал в облаке пыли. – Ваша шляпа!.. – Она ему понадобится. Отдаленный рокот грома предвещал надвигающуюся грозу. Но если он и услышал ее, то никак не дал знать. Джесси сидела и смотрела ему вслед. Затем, все еще горя от стыда, поехала переодеваться.