Распад панка шел полным ходом. Высвобождаемая творческая энергия диверсифицировалась в мириаде направлений. Это был восхитительный и хаотичный период творчества, когда люди следовали своим собственным планам, пользуясь DIY этикой панка и агрессивной индивидуальностью, вдохновленной движением. В 1979 году появилось множество мини-движений, например, объявившие «смерть традиционному року» построкеры; замечательное движение 2 Tone, возглавляемое Specials; мод-возрождение, вдохновленное Jam (которые с 1979 по 82-й постоянно прописались в хит-парадах), с группами Chords, Secret Affairs и Purple Hearts; сайкобилли, вышедшее из рокабилли пятидесятых и заряженное под завязку энергией панка, где отличились Meteors и Cramps.

Еще было немало предшественников готов, движение тогда еще не имело названия, но его последователи уже одевались в черное и слушали Banshees, только появившихся Killing Joke и студенческие группы, продвигаемые Джоном Пилом вроде Gang Of Four и Echo and the Bunnymen. Это движение начало порождать собственные группы, выступающие в таких клубах, как Batcave в Лондоне, Phonographic и Warehouse в Лидсе, где тусовались будущие музыканты ключевых готических групп. В Ливерпуле и Манчестере существовали очень идиосинкразические направления и более компактные движения, вроде шеффилдского электропопа, формировались вокруг Human League и Cabaret Voltaire. Параллельно с этим шла вторая волна панк-групп, вынесшая панк-рок из арт-колледжей на улицы; скинхеды следовали по стопам Sham 69.

Казалось, каждый существовавший молодежный культ выбрался на улицы, и часто вспыхивали конфликты между враждующими бандами и движениями. Это было время эволюционного хаоса и бесконечных споров посреди осколков шрапнели, летящих с панк-сцены.

Посреди всего этого был альбом Clash London's Calling, пластинка, оказавшаяся в тени, несмотря на попадание в топ-10, но ставшая классикой всех времен и любимая все больше по прошествии лет. London's Calling, казалось, ухватил все свободные стандарты того времени. Переодевшись в дорогие костюмы и шляпы, Clash стали группой на пике сил, одетые с иголочки гангстеры, впаривающие революционный бит. На той пластинке присутствовали рокабилли, соул, регги, джаз, панк-рок, поэзия дна и уличные истории на фоне удивительного разнообразия звуков. Панк-рок был только началом; Clash хотелось взорвать мир всей возможной бунтарской музыкой, которую они только могли сыграть.

Тогда же произошла и трагическая смерть Сида от передозировки героином в Нью-Йорке в феврале.

 

Я СДЕЛАЛ ЭТО ПО-СВОЕМУ

Фарс становится трагедией: Сид и Нэнси

Для Сида события развивались очень быстро. Конец Pistols оставил его не у дел. У него были и хиты, например, отличная бабблгам-обработка рок-н-ролльных стандартов «C'mon Everybody» и «Something Else», где Сид, наконец, выступил в роли фронтмена. Чтобы начать соло-карьеру у Сида было достаточно: злое чувство юмора, потрепанная красота и панк-рок-заслуги для придания остроты этому бабблгаму. Он мог стать знаменитым, как стал знаменитым несколькими годами позже Билли Айдол, однако Сид потерялся в паршивом героиновом мире и закончил свои дни в нью-йоркском наркотическом аду.

12 октября 1978 года Нэнси была обнаружена убитой в номере, который они снимали в отеле «Челси». До сих пор не ясно, было ли это убийством, суицидальным пактом или просто что-то пошло не так во время покупки наркотиков. Сида арестовали и поместили в тюрьму Райкерс Айленд. Его выпустили под залог, внесенный Малкольмом Маклареном и Virgin, и снова закрыли после того, как он разбил бутылку о голову брата Патти Смит, Тодда. Последние несколько месяцев жизни Сида Вишеса стали трагикомедией и, в конце концов, 2 февраля 1979 года, на вечеринке, устроенной его матерью по случаю очередного выхода Сида из тюрьмы, он умер от передозировки героином. Если бы этого не случилось, то через пару дней он уже был бы в студии с Куком и Джонсом и записывал альбом каверов под вывеской Sex Pistols, куда могла бы войти и такая песня, как «Mack The Knife».

Рэт Скэбис:

Я делал концерт с Сидом Вишесом. Это была та еще история, очень странная. В первый же день он опоздал, потому что в его квартире кто-то умер, и Сиду было хреново, потому что у него не осталось вен, кроме как на ногах.

Дон Леттс:

Когда мы прилетели в Нью-Йорк во время всей этой саги с Сидом и Нэнси, я попросил его зайти в офис и подписать кое-какие бумаги, разрешающие его съемку в моем фильме. И вот он сидит там, а у него вот такенный нож, и он им тычет в Нэнси. Я ему говорю: «Сид, потише с этим. Можешь кого-нибудь им поранить». Нэнси говорит: «Больно». Он подписывает ту бумагу и через две недели он мертв. Я всегда утверждал, что Сид сделал это. Он был единственным, кто этого не знал. Он был потерпевшим. Он не был победителем, он был неудачником, и я не понимаю тех, кто расхаживает в футболках с Сидом. Он был постер-мальчиком панка, который не умел играть на бас-гитаре вообще — это показатель.

Марк Пиррони:

Сид не всегда был таким уж бесполезным. Он был очень умным парнем, просто для него это было слишком. Он не был сильной личностью. Он обладал самоуничижающим юмором. Он не говорил: «Я великий Сид Вишес», — он прикалывался над собой. Само имя было глупым. Я не знаю о его прошлом. Никто не знал его настоящего имени. Да он сам не знал! Не удивительно, что все было так запущено, потому что единственное, что у тебя есть, это персонаж тобою же придуманный, вот он к нему и прилепился из страха.

Когда Лайдон пришел в Pistols, это не помогло. Сид считал, что на его месте должен был быть он. Он бы сделал из них абсолютно другую группу. С Сидом это была бы глумливая глэм-рок-группа арт-школьников. Лайдон был более темным и более материальным. У Сида стиль преобладал над содержанием, что по-своему и неплохо, но мне не кажется, что Сид смог бы написать такие тексты, какие писал Джон. У Сида были свои тексты, например, «Kamikaze Pilot». Но не думаю, что это бы сработало. У Сида так же недоставало уверенности, чтобы выйти на сцену и сказать «Пошли все на хер!» А такого до Джона не делал никто. Это было абсолютно неслыханно. Мне кажется, Сиду хотелось быть Боуи — только вот таланта у него такого не было.

Джа Уоббл:

Он умер молодым и все такое, но сказать о нем толком и нечего. Он говорил, что хотел бы умереть, но это был не он — у него была такая природная интеллигентность, и все это вышло глупо. Если бы он выжил, то, наверное, торговал бы шмотками или что-то вроде этого, был бы в моде, «новым романтиком», типа того.

Сид не был крутым парнем. Он был долбанным занудой. Сейчас получается так, будто бы он был грабителем, и если бы я об этом знал, что ж, я из Ист Энда, и в той определенной среде откуда я сам, эту черту не пересекают. Иногда они не рассказывали мне такого рода вещи.

История с топором? Это был не я! Я не нападал на Сида с топором. Если бы нападал, я бы сказал. Я был там, когда это произошло. Я был наверху во время этого. Я был бухой дома у Джона. Самого Джона дома не было, и тут зазвонил телефон. Я взял трубку, а там Сид. Думаю, он хотел зайти, ему хотелось быть в банде PiL — он, кажется, чувствовал себя отвергнутым Джоном или что-то вроде того, он считал, что должен быть в группе — по-моему, его это и расстроило. Он пришел и начал пинать в дверь, и ему открыл этот чувак с топором. Если тебя рубанут топором, ты умрешь! Мне кажется, тот чувак его толкнул этим топором, а Сид вообще на ногах не стоял и скатился с крыльца. Скатился и разбил башку о решетку для чистки ботинок.

Когда люди говорят о Сиде, я вспоминаю, что все это было приколом. Мы давали друг другу смешные имена. Он поменял мое с Джона Уордла на Джа Уоббла, а оттого, что он выглядел таким заброшенным, мы прозвали его Сидом Вишесом.

Крисси Хайнди:

Сид был очень милым и очень честным. Он всегда говорил то, что думал. Он был такой нескладный. Если ты, например, разговаривала с девушкой у которой очень большой нос, он говорил: «Блин, ну у тебя и носище!» Но то же самое он говорил, если видел большие сиськи. Он говорил: «Блин, ну у тебя и буфера!» Он просто указывал на то, на что смотрел.

Я чуть не вышла за Сида замуж! Лишь для того, чтобы я могла остаться в стране. Мы пришли в регистрационный офис с фальшивым свидетельством о рождении, потому что Сид был несовершеннолетним, но офис был закрыт на праздники. А на следующий день ему надо было быть в суде за то, что он кому-то там глаз выбил стеклом. В общем, не получилось.

Вообще-то, первым мне это предложил Джон! Но случилась та история с Биллом Гранди, и он чуть с ума не сошел. Я ему сказала: «Эй, Джон, помнишь, что мы собирались сделать, чтобы я осталась в стране?» А он такой: «Че? Че? Че такое? А сколько ты платишь за это?» Я ему отвечаю: «Два фунта. И я тебе их отдам сразу же, когда мы выйдем из регистрационного офиса!» Он всю ночь провел в моей постели, правда, был с другой девушкой, и они всю ночь не давали мне спать. Мне пришлось всю ночь за ним присматривать, чтобы он никуда не сбежал!

Я была на пару лет старше их. Страммер и другие ребята тоже были на пару лет старше, и эти два года очень много значили. Мне было около 27 лет. Я поездила по миру и многое успела сделать. Так что я была как бы мостиком, соединяющим поколения. Я могла тусоваться с Сидом, но могла и с его мамой! Так же, как я тусовалась с Линдой Маккартни, а теперь тусуюсь с их детьми.

Как только он понял, насколько все ненавидят Нэнси, он прилип к ней, как марка к конверту. Именно поэтому его и прозвали Сидом: он ненавидел эту кличку, поэтому все его так и звали. Но когда он был под кайфом, он становился очень злобным. Он кололся амфетаминами еще до того, как познакомился с Нэнси, и когда она подсадила его на героин, ему было очень просто на это переключиться. Потом он в этом увяз. Он никогда не был с женщиной в таких отношениях, чтобы она могла его так контролировать. Наверное, у них была любовь.

Джон Лайдон:

Наркотики, героин и влияние Нью-Йорка, Патти Смит/New York Dolls и всей этой хрени въелись в него, и он начал верить в мифологию Лу Рида насчет того, как это круто выглядеть как вампир и быть упоротым в слюни. Полный самообман. Самоуничтожение Сида вызывало депрессию. Это вызывало сожаление, но нельзя помочь тем, кто не может помочь себе сам. Все это было очень печально.

 

НЕ НАЗЫВАЙТЕ МЕНЯ ЛИЦОМ СО ШРАМОМ

2 Tone и ска-возрождение

Регги и панк были молочными братьями с первого же дня. Ска, с его рубленным ритмом и танцевальностью, снискал себе невероятную популярность у скинхедов в конце шестидесятых, и было делом времени его появление на поверхности панк-сцены. В Ковентри группа Specials смешивали панк и ска, получая на выходе абсолютно новый гибрид, который они выпускали на собственном лейбле 2 Tone. Они появились на панк-сцене довольно рано. Как Coventry Automatics они были группой из конюшни Берни Роудса, куда так же входили Dexy's Midnight Runners, Subway Sect и Clash — у Роудса был хороший вкус. Они репетировали в студии Clash Rehersal Rehersals и вместе с ними же гастролировали.

К моменту превращения группы в Specials, они стали идеальным синтезом панка и ска, при этом музыканты группы очень лихо смотрелись в своих узких костюмах двух тонов и шляпах пирожком, устраивая зажигательные шоу в своих черно-белых нарядах (сейчас это общая практика, а тогда это считалось революционным) с обязательными призывами объединения черных и белых, грамотными политическими взглядами. Все это быстро сделало их одной из ключевых групп в стране. Их дебютный альбом был с уклоном в ска-панк, а их второй альбом был чистым ска-панком, где все смешалось, но на обоих было полно отличных синглов, указывающих путь поколению. И по сей день ключевые музыканты упоминают Specials в качестве вдохновителей. Specials — одна из британских групп, ставших классической.

По их следам пошли Madness, Beat, Selecter и Bad Manners, взорвавшие молодежную аудиторию. Около восемнадцати месяцев это движение было самым большим в Англии. Влияние 2 Tone прослеживается десятилетия спустя.

Рэнкин Роджер (The Beat: вокал):

Первой панк-вещью, которая меня по-настоящему вставила, была «(White Man) In Hammersmith Palais», которая, на мой взгляд, просто потрясающая. Clash упоминали таких людей, как Диллинджер и Лерой Смарт — это были звезды регги, на которых я рос, и я подумал: «Ух ты! Круто!» Поначалу я не врубился в Clash, но потом меня, как и всех остальных, зацепило. Тогда была любовь и единство, а потом я услышал «Police and Thieves» и подумал: «Они играют Ли Перри — это круто».

Кажется, Джонни Роттен перевернул все панком и регги. Все, что он говорил, меня вдохновляло. Он говорил, что люди должны слушать больше регги, потому что регги-исполнители говорили то же самое, что и панки. В общем, я стал панком. Поначалу я играл в группе Dum Dum Boys что-то вроде панк-версии Боуи. Вскоре я ушел и присоединился к Beat и это был как раз тот регги-панк, о котором я мечтал.

Невилл Стейпл:

Я работал в молодежном клубе диджеем, играл регги на тот момент, а Specials репетировали в соседней комнате — Джерри, Хорэйс и Линвел.

Они спросили, не хотел бы я поехать с ними в тур и поработать роуди. В то время панк-движение еще не началось по-настоящему. Мы тогда назывались Automatics и играли регги-ска.

Я ходил на концерты панк-групп, когда они приезжали в Ковентри. Мы часто ходили на Clash. Когда образовались Specials и мы поехали в совместный тур, Out On Parole, это было очень круто.

Впервые я увидел такое количество ребятишек, которые скакали и плевались — все это было, как фейерверк, чувак! Типа, какого хрена здесь происходит!

Панк заставил нас играть быстрее. Добавляло энергии и выступление перед этими ребятами. Мне очень нравились Buzzcocks, но именно Clash были к нам ближе всех — они были отличной группой. Знакомство с Берни Роудсом прошло через Джерри Дэммерса. Мы жили в Ковентри и у Джерри были все контакты, и он знал, куда нужно идти. Мы репетировали в Reherlsal Rehearsals — вот это, бля, была студия, чувак! Мы там ночевали в спальных мешках и крысы бегали повсюду.

Specials были лучшим периодом моей жизни. 2 Tones Records были идеей Джерри Дэммерса. Наш первый сингл «Gangsters» был о концерте в Париже, который так и не состоялся. Нас послали на концерт, который устроил Берни Роудс. Мы приехали туда на трех машинах, а там полная неразбериха. Мы должны были оплатить гостиницу, и нам сказали: «Вы отсюда не съедете, пока не заплатите».

2 Tone стали очень популярными. Все это было круто, но немного странно. Я делал те же самые вещи и ездил в те же самые места, но люди вели себя по-другому со мной.

На концерте возникли потасовки, потому что кому-то не хотелось, чтобы черные и белые были вместе. Именно из-за этого они и пришли. То, о чем мы говорили, доходило до людей. Мы пели о том, что происходило с нами. Люди вокруг нас называли это политикой, но тех, кто пел о любви и всяком таком, хватало и без нас.

Рэнкин Роджер:

Помню, когда я появился в панк-тусовке в 1978 году, в Бирмингеме было только два черных панка. Большинство черных осуждало тебя, когда ты шел по улице. На меня шипели за то, что на мне была рваная футболка с Юнион Джеком и за носовой платок, торчавший из кармана моих бондажных штанов. Никогда не забуду, как на меня смотрели люди: «Почему ты так одет? Почему ты пытаешься быть белым? Ты позор своей расы».

Но я твердо заявлял им: «Я верю в любовь и единство и буду продолжать свое дело». И годом позже, и 20 лет спустя, я продолжаю нести этот посыл людям. Я хочу показать, что где-то посреди всего этого есть любовь и единство — это всегда было моей целью.

Я продолжал делать то, что делал, и пробился ко многим, и те же самые люди годом позже восхваляли меня, потому что я выступал в Top Of The Pops! Я подумал: «Что это за лицемерие? Я всего-то надел шляпу-пирожок, немного изменил свой имидж, но я по-прежнему думаю так же, как и год назад». Все стало немного странным, когда половина панков стала скинхедами-расистами, не обычными скинхедами. Они явно следовали за модой и не понимали, почему стали расистами, хотя по-прежнему слушали и панк, и регги. Этого я никогда не мог понять.

Сейчас, когда разговариваешь с теми же расистами, они все такие хорошие. Они приходили к тебе на концерт и орали «Зиг хайль!» — и они же стали первыми скинхедами антирасистами. Они поняли, насколько хреново все это было, и они выросли, у них появились дети, но они снова вернулись к музыке. И это здорово: подходит к тебе такой огроменный скинхед, и ты думаешь, что не хотел бы повстречаться с таким в темной аллее, а он и говорит: «Здорово, Родж, ты мне настроение поднял. По-прежнему отличная музыка. Ты всегда меня вдохновлял!» Здорово, что можно как-то доносить это все до людей.

 

ЕСЛИ ВСЕ РЕБЯТА ОБЪЕДИНЯТСЯ

Пик второй волны

Возможно, самой великой группой второй волны панка были Ruts, толкнувшие в 1979 году панк-рок в новом направлении. Их альбом The Crack показал, что они равны лучшим панк-рок-музыкантам того периода. Настолько же замечательные, что и классики 77 года, Ruts сочетали потрясающий музыкальный талант, способность писать великие песни и энергию, и смогли совместить панк и регги так, как не мог до них никто, кроме Clash. Эта пластинка никогда не стареет и сегодня звучит столь же мощно, как и во время своего первого издания.

На одном уровне с Ruts стояли и U.K. Subs (находившиеся там с момента начала движения), у которых было несколько хитов и отличные альбомы (все названия которых шли в алфавитном порядке!) и бывшие группой, снискавшей уважение почти в каждом направлении панк-рок-фронта. Прописавшиеся в Top Of The Pops, группы второй волны стали мини-бумом, случившимся после изначального взрыва популярности панк-рока. Такие группы, как Angelic Upstairs, Cockney Rejects, Exploited, Ruts и U.K. Subs попали в волну серией синглов. Туда же можно отнести и Discharge, чьи антивоенные гимны не имели шансов попасть в чарты, но которые вместе со своими коллегами GBH очень сильно повлияли на многие группы, в том числе и на группу Metallica.

Во вторую волну групп также входили и более попсовые команды, например, припанкованные Members, которые пришли и тут же ушли, выпустив изобретательный альбом с большим хитом «Sound of the Suburbs» (который поднялся до 12 места в хит-параде в ноябре 1979 года).

Гарри Бушелл:

Я тогда издал фэнзин Napalm. Потом перешел в журнал Sounds. Мне повезло — я что-то для них написал, и они мне сказали: «Покажи, что ты умеешь». Им понравился фэнзин, и я сделал около восьми рецензий за двенадцать дней, просунул им под дверь, и они написали мне с предложением постоянной работы. В 78 году ушла Джейн Сак, и на ее место пришел Джон Сэвидж, которому больше нравилась творческая, артистичная сторона всего этого. Внезапно везде начали появляться все эти группы. Я ходил на концерты Skids, Subs, Members — теперь панком занимались реальные люди.

Ники Теско:

Наш сингл «Sounds of the Suburbs» стал большим хитом. Это было большим сюрпризом, не в меньшей степени и для Гэллап. Они посчитали, что Virgin проплатила его успех и опустили его в чартах. Мы продавали в четыре раза больше копий нашего сингла, чем «Oliver's Army».

Он был на третьем месте, а мы могли быть на первом. Мы продали четверть миллиона. Мы заложили фундамент. На наши концерты ломился народ. Это говорило о чем-то: люди в панке притворялись городскими жителями, но многие из них пришли из пригородов вроде Кимберли, откуда был и я, и у них были свои разочарования. Подросткам нечем было себя занять. В результате легкие наркотики, беспорядочный секс и пьянство были повсюду. Он стал гимном неприкаянных и доморощенных групп. После этого Members совершили все возможные ошибки. Нам следовало переиздать «Solitary Confinment» и повторить успех, но нам не хотелось обворовывать ребят, поэтому мы выпустили «Offshore Banking Business», который не стал хитом, и это не помогло альбому At the Chelsea Nightclub.

Джей Си Кэрролл:

Секрет панка заключался в том, что внутри каждого человека есть одна очень хорошая песня. Именно поэтому панк-компиляции намного лучше полноценных альбомов тех же групп того периода.

Генри Роллинз:

Британия всегда поставляла отличную музыку от психоделии до рок-н-ролла. Я до сих пор слушаю эти ранние семидюймовки и альбомы — первые четыре альбома U.K. Subs для меня являются альбомами, которые я бы взял с собой на необитаемый остров. Пластинки, без которых никуда.

Джон Лайдон:

Панк перестал иметь значение с этой ужасной группой, где поет этот Чарли Харпер — U.K. Subs. Они играют очень быстро, тысячу миль в час, ду-ду-ду-ду…

Все это для меня просто невыносимо. Если ты не умеешь играть, скоростью этого не заменишь. О чем ты переживаешь? Какая проблема с тем, что ты не умеешь играть? Признайся, ты просто ноль, ты не можешь позволить себе покупку собственных инструментов, все знают, что ты их украл, у тебя не было вечности на уроки пианино и тренеров по вокалу — просто скажи как есть. Или играй в U.K. Subs.

Генри Роллинз:

Ruts просуществовали очень недолго, чтобы делать плохую музыку. Они были одной из немногих групп, которые действительно умели играть. Их ритм-секция была очень продвинутой, продюсерская работа была потрясающей, а Малкольм Оуэн был очень искренним, харизматичным и удивительным вокалистом. Меня до сих пор вставляет их музыка, и у меня есть все их бутлеги, и все синглы, и альбомы The Crack и Grin and Bear It. Великолепно.

Сегс:

«In A Rut» был нашим первым синглом, вышедшим в 79 году. Он не выходил, пока у нас не появилась возможность его выпустить. Мы с Раффи работали в гараже, оба на пособии, и этот парень, хозяин, дал нам денег на выпуск «In A Rut». Мы напечатали 1000 копий, а потом распространили пластинку через лейбл People Unite, принадлежавший регги-группе Misty in Roots, с которыми у нас было много совместных концертов.

Поначалу 1000 копий, лежавших кучей под кроватью Руфи, выглядела очень большой, но в результате мы продали 52 000 копий. Все началось, когда один наш знакомый, ставивший пластинки, сунул наш сингл вниз той кучи, которую он дал Джону Пилу, а Пил предоставил нам сессию, и так все началось. В один момент никто не хочет и знать о Ruts, а в следующий момент уже очередь стоит в квартал, чтобы нас послушать.

Мы с Руфи хотели продолжать независимо. У нас была песня «Babylon's Burning», и мы попытались записать ее сами на 8-дорожечный магнитофон, но получилось не очень. Потом все стали бегать за нами как сумасшедшие, пытаясь заключить с нами контракт, и мы заключили ужасную сделку с Virgin и выпустили «Babylon's Burning». Этот трек получился слишком чистым на мой взгляд. Все сказали, что мы продались, — это стало доктриной поколения.

Писать песни в Ruts было удовольствием. Например, работаем мы над басовой линией «Babylon's Burning» и просто улетаем — не важно, что именно ты там должен играть. «Savage Circle» был вдохновлен Captain Beefheart. Неважно, откуда именно бралась музыка. Малкольм слушал «Mr. Blue Sky», и ему понравился рифф, и после того, как мы с ним немного повозились, результатом стала «I Was Cold». (Смеется.)

Мы часто приходили к Малкольму послушать офигенную музыку. Потом он продал свой проигрыватель, чтобы купить героин. Мы слушали Kraftwerk, Human League, Таппер Зуки, курили траву, а потом шли играть.

Мы были политическими по определению. Мы говорили, что нам политика не интересна, но все же на самом деле это было не так. Мы участвовали в туре «Рок Против Расизма», в Антинацистской лиге. Национальный фронт тогда становился очень популярным, и мы выступали против этого. У нас был черный друг, Кларенс Бейкер, менеджер Misty, он часто приходил домой к Малкольму. Мы все любили регги. Я научился играть регги во время джемов с Misty — они всегда говорили: «Меньше нот, меньше нот…»

Рэт Скэбис жил на нашей улице. Он сказал: «Вы бы не хотели поиграть у нас на разогреве в туре?» Во время тура «Babylon's Burning» добрался до седьмого места в хит-парадах, в то время как у Damned дела шли совсем хреново. (Смеется.) Я с теплом вспоминаю Damned, они хорошие друзья.

Энди Каноник:

Demob играли на закрытии самого престижного панк-клуба в Глочестере Witcombe Lodge в 79 году — мы играли с U.K. Subs. Отличная была ночка. Ублюдки тори закрывали площадки по всей стране, и в ту ночь мы помогли им, разнеся этот клуб в щепки голыми руками. Чарли Харпер до сих пор вспоминает тот концерт, и когда мы выступаем с U.K. Subs, он часто упоминает те события в разговоре. «No Room For You» как раз и была написана о том закрытии Witcombe Lodge, и эта песня озвучивает то, что чувствуют сегодняшние молодые ребята.

Были ли мы второй волной? Интересный вопрос. Нас, Demob, определили во вторую волну, хотя я до сих пор не могу понять, где закончилась первая волна и началась вторая, поэтому я просто решил, что лично для меня это ни хрена не значит. В начале восьмидесятых сцена начала делиться на панк, Ой, хардкор, анархик и т. д. Я никогда на это не покупался. Панк есть панк, неважно, какой ярлык вы на него пытаетесь повесить. У всех была такая позиция: к черту систему, освободитесь братья/сестры, понеслась, и обратно к рабочему классу.

Вторая волна, если таковая имела место быть, позволила независимым рекорд-лейблам заполучить больше панк-групп, о которых никто раньше не слышал, издать их шум и продавать его по всей стране. На ум сразу приходит Cherry Red Records: это был один из самых быстро развивающихся панк-рекорд-лейблов того времени, и они по-прежнему много помогают нынешним панк-группам.

Менси:

В тот год Angelic Upstairs записали первый альбом Teenage Warning. Мы должны были выступить в Top Of The Pops с «I'm An Upstart», но оператор отказался с нами работать из-за того инцидента со снежком — я вписал того самого парня. Он испугался насилия. У нас была репутация гопников. На тот момент у нас было мнение, что каждый может говорить то, что ему хочется, прав он или нет, и до тех пор, пока они не кричат «Зиг хайль!», люди могли прийти в студию на наше выступление. Я думал: «Ваши взгляды неверны, но меня это не беспокоит». Вскоре это изменилось, когда они начали редактировать наши слова. Такие маленькие шепотки, вроде: «Вам не следует этого говорить» или «Неправильно так говорить». Не нужно указывать мне, как и что говорить.

Если кто-то приходил в студию и устраивал проблемы, я считал своей обязанностью сойти со сцены и навалять ему как следует — я считал, что так все поступают! В конце концов, люди стали говорить: «Я тут ходил на драку, и посреди неё начался концерт Angelic Upstairs!» (Смеется.)

Перед выступлением мы ходили по пабам и смотрели, что там за ребята. Мы очень быстро поняли, что все проблемы идут от фашистов, и стали на них охотиться. Люди говорят: «Возьми самого здорового и навешай ему как следует». Иногда нам попадались самые мелкие. Мы были в пабе в Олдхэме, а там всегда были проблемы на площадке Оддис. Чувак, который был самым борзым, оказался самым мелким. Мы подождали, пока он не пойдет в туалет, потом я подошел к нему и сказал: «Не важно, кто из твоих дружков начнет сегодня драку, вам хана!» И в тот вечер не было никаких проблем.

Возможно, Angelic Upstairs и заслужили себе репутацию крутых ребят, но лишь эта эпитафия была бы несправедлива. На Teenage Warning полно отличных песен, хриплых гимнов и отличной музыки, послужившей площадкой для мощного, хриплого голоса Менси, наполненного праведным гневом рабочего класса. Альбом отлично выдержал проверку временем.

Джимми Перси:

Я продюсировал альбом Angelic Upstairs. Не хотелось быть слишком радикальным по этому поводу, но они не имели ничего общего с тем, что делали мы. Я их продюсировал. Я с ними заключил контракт. Я дал им все шансы для того, чтобы они были тем, кем хотели быть, но то, что они делали потом, это их дело. На тот момент то, что они делали, у меня вызывало только восторг, но то, что они стали делать потом, отличалось от того, что делали мы. У тех групп было мало общего с Sham. Группами, родственными нам, были Killjoys, Saints, Ramones, Stooges, MC5 — они больше всех других групп были похожи на Sham. Они были по сути саундом 1977 года. Сейчас это ушло. Мы единственная группа, которая продолжает так звучать, потому что это наш саунд. Именно так мне нравится — мощный саунд и простота.

Мне хотелось заняться чем-то еще и тут появились Стив Джонс и Пол Кук с идеей насчет того, что я должен петь в какой-то их панк-супергруппе. Мне кажется, эта парочка искала пути отхода, когда из Pistols уходил Джонни. Может, я мог бы заменить его? Я беспокоился, не зная, куда это может завести. Там вовсю употреблялись тяжелые наркотики, и это меня пугало до усрачки. Sex Pistols жили своей славой, а Sham были одной из лучших живых групп в мире.

Разные вещи сходились вместе, но в конце концов ничего нормального из этого так и не получилось. Когда Sex Pistols реформировались несколько лет назад, им приходилось играть те же самые песни снова и снова — они словно кабаре. Не понимаю, почему бы им не выступать в Лас-Вегасе. По-моему, для них там самое место, самая идеальная обдираловка.

Менси:

Году в 1979 я перестал понимать действия Джимми по отношению к людям. Я думал, это простое неуважение. Я не понимал, почему он так себя вел с прессой. Я обвинял его во всех грехах при каждой нашей встрече. Мы были как огонь и вода. Я бы лучше его воспринимал, если бы он не повел себя так с официантом в ресторане. Его зазвездило, а парень всего лишь делал свою работу. Я ему говорю: «Он здесь по двенадцать часов в сутки вкалывает, Джимми. Это люди из рабочего класса». Он стал вести себя как один из Crass — и левые, и правые неправы. За короткий период времени мы стали чужды друг другу.

Последним ударом стала его работа с Куком и Джонсом в 1979 году. Я вообще этого не понял. Джимми сказал: «План такой. Мы едем в Глазго играть концерты и выступать на фестивалях. Менси — ты теперь вокалист Sham 69». Я отвечаю: «Чего?! Хер тебе!!! У меня своя группа. С какого перепугу я должен быть в Sham 69? Найди какого-нибудь другого долбоеба для этого. Если с Angelic Upstairs покончено, то и я ухожу». С того дня мы один на один никогда не пересекались. Жаль, конечно. У Sham 69, по-моему, были фантастические вещи в начале их карьеры.

Мики Геггус:

Sham и Джимми, благослови его Господь, явно притворялись будто вышли оттуда, откуда вышли мы. У Джимми было большое сердце. Если бы он мог предвидеть, он бы никогда не стал бы делать того, что он сделал для тех любителей кусать кормящую руку. Он в открытую шел против многого дерьма и всегда делал все от сердца, а не ради денег. Когда они начинали, они были великой группой. «Angels With Dirty Faces» — какая великая пластинка! «If The Kids Are United» — тоже великая вещь.

На них обрушилась вся злоба медиа, причем без особых на это причин, но они написали хорошие доступные вещи, и мне нравится думать, что мы с Rejects продвинули их тему еще дальше.

Гарри Бушелл:

Я вышел из метро на Финсбери Парк и увидел, как человек 200 из британского движения бегают и бьют витрины. Это был бунт Sham 69. Sham так и не смогли в достаточной степени переубедить скинов. Джимми один из тех людей, которые верят в последнее, что услышали. Человек с добрым сердцем и хорошими намерениями. Одним словом, наивный.

Джимми Перси:

Разве можно не быть наивным в этом мире? Наивность в музыкальном бизнесе — дело естественное. Я работал в долбанном баре Уимпи, а через полгода я уже стою на сцене в Рединге, и 40 000 человек мне подпевают. Конечно, я был наивен.

Наци-скинхеды нам все испортили. Это было глупо. Я им говорил: «Вы откуда, черт подери, все взялись? Вам не кажется, что вы слегка припозднились? Чертов поезд уже ушел!» Я сказал: «Я не хочу быть вашим долбанным лидером!» Кое-кто из них предположил, что я гей. Я подумал: «Хорошо. Прикинусь геем, лишь бы вы от меня отвалили!» (Смеется.)

Беки Бондейдж:

На панк мы серьезно подсели где-то в 1978/79. Мы увидели по телевизору Damned в программе Marc, и я читала музыкальную прессу.

О Clash и Pistols писали во всех газетах. Мне сразу же понравились U.K. Subs. Помню выступление Slits — абсолютная какофония! Это было очень весело и круто видеть девчонок, играющих эту музыку. Большинство групп, на которые мы ходили, выступали в Бристоль Мекка Боллрум. Мой бойфренд был немного старше меня, и он покупал билеты и провожал нас туда. Мы притворялись, будто нам по восемнадцать, хотя нам было всего лишь по тринадцать-четырнадцать.

В Бристоле была отличная панк-сцена. Я пропустила первую волну панка. Она была более артовой — казалось, она была сделана людьми, ставшими знаменитыми за то, что они хотели быть знаменитыми. Я была очарована всем этим и захотела поучаствовать во всем этом. Группы второй волны, например, те же Subs, становились все более популярными, и мы себя больше ассоциировали с ними. У нас был свой паб, куда мы все ходили на Олд Маркет в Бристоле, место называлось Crown. У ирландцев, которые держали этот паб, была овчарка, и я помню, как один из панков мучал их котенка, а они заперли его с этой собакой, мол, хочешь поиграть с животными, поиграй с овчаркой! (Смеется.)

Колин Эбрахолл (GBH: вокал):

Мы с друзьями бухали в бирмингемском пабе — все или были в группе, или хотели играть. Мы с Филом, первым ударником, взяли Шона в группу. Мы не были даже гаражной группой, мы были группой, играющей в спальне! Наш первый концерт состоялся в канун нового, 1979 года в доме, где мы жили.

Все большие группы каждую неделю выступали в Top Of The Pops. Мы были проще: нас нравились Damned и Clash, но для нас это было нереально. Наши музыкальные способности были не очень, и от этого музыка была сырой. Мы услышали сингл Discharge и подумали, что мы с ними похожи. Через месяц у нас появилась возможность выступать у них на разогреве. Мы с ними здорово поладили, и они предложили нам поехать с ними в тур. И тут же нам звонит Майк Стоун и предлагает сделку.

 

ГРОМКИЙ, ГОРДЫЙ И ПАНК

Уличный панк и движение Oi

Вторая волна породила новое большое движение уличного панка, Oi, непонятое и заработавшее дурную репутацию. Термин придумал Гарри Бушелл, впечатленный фронтменом Cockney Rejects Джеффом «Стинки» Тернером, вопившим «Ой!» (английский эквивалент русского «Эй!») перед началом каждого номера Rejects, заменяя таким образом привычные панковские «1,2,3,4!» (До этого «Ой! Ой!» было любимым восклицанием Йена Дьюри, хотя и он, похоже, украл его у комика кокни Джимми Уиллера, восклицавшего «Ой, ой, вот и вы». А еще раньше два артиста мюзик-холла, Флэнэган и Аллен, тоже кокни, пользовались этим восклицанием в своих варьете номерах 30 годов.)

Большинство Oi-групп были либо аполитичными, либо придерживались левых взглядов, но недопонимание испортило репутацию движения — на некоторые группы навесили ярлык ультраправых, хотя они и не являлись таковыми.

Стив Кент:

Изначальная идея создания движения Oi принадлежала Гарри Бушеллу. Он работал в Sounds, и ему казалось, что журналисты NME и того же Sounds были модными университетскими людьми, которые использовали длинные слова и пытались быть артистичными в своих материалах, теряя при этом связь с реальностью. Бушелл был не из этой тусовки, хотя у него очень высокий IQ. Мне кажется, ему хотелось отличаться от остальных авторов, и так у него появилась идея этой более уличной, более настоящей музыки.

Гарри Бушелл:

Панк должен был быть голосом микрорайонов, голосом стоящей в очередях за пособием молодежи, но в реальности большинство групп этим голосом не являлись. Контингент Бромли вышел из милого мидл-классового Бромли. Отец Джо Страммера был дипломатом, а он пел о «белом бунте», живя при этом в большом доме. В этом нет ничего плохого. Только Oi было реальностью панк-мифологии. Группы вроде Upstairs были из Саут Шилдс — везде все закрывалось, и не было работы. В тех местах, откуда появились Cockney Rejects, было куда жестче и агрессивнее, и оттуда вышло много качественной музыки.

Мики Геггус:

Мы подумали: «Мы можем делать эту музыку так же, как и остальные, но получше некоторых групп». Было много дерьма в музыке. «Господи, если это то направление, куда катится панк, то мы его закроем».

Я никогда не играл гитарных соло, пока не попал в студию. Все произошло очень быстро. Мы получили резидентство в Бридж Хаус, отыграли там четыре или пять концертов до подписания контракта с EMI — вот она, сущность панка! (Смеется.) Наш первый сингл «Flares'n' Slippers» вышел на Small Wanders в 1979 году, и мы взлетели.

Гарри Бушелл был очень важным человеком. Он очень быстро вписался в тему. Гал вышел из той же среды, что и мы — стопроцентный рабочий класс. Он из Феррьер Эстетейт, что в Кидбруке, южный Лондон, одной из самых жутких дыр, которые только можно себе представить. Гал был простым парнем. Мы пришли к нему на встречу. Наверное, каждый день общаться с мидл-классовыми фальшивками не просто, и когда мы зашли к нему, для него это было словно глоток свежего воздуха. Мы сразу же нашли общий язык. Гал заслуживает наивысших оценок: он начал это движение с нуля и преобразил сцену. Элита его ненавидела за то, что он отстаивал, да и нас тоже, но я никогда не понимал почему.

Гарри Бушелл:

Я занимался Cockney Rejects, пока они не заключили сделку с EMI. Я думал, что смогу быть хорошим автором или рок-н-рольным менеджером, и предпочел писательство. Им нужен был кто-то крутой, кто мог бы их раскрутить, и Тони Гордон был отличной кандидатурой.

Мики Геггус:

Это был большой прорыв. Мы не могли поверить своей удаче: мы заключили сделку с EMI и получали 25 фунтов в неделю. Это было целое состояние! Джеффу тогда было всего лишь четырнадцать, и он еще учился в школе. Ему пришлось попросить папу подписать контракт. Мы получили 500 фунтов в качестве бонуса. Джефф вернулся в школу (в которую он не ходил толком) и купил всей школе чипсов! (Смеется.)

Стив Кент:

Не могу описать тот юношеский восторг, ту анархию! Дело был не только в политике, ты просто выступал против правительства. Такие группы, как Crass, дали нам другой взгляд на вещи — их концерт всегда был событием. Стив Игнорэнт приходил со мной на концерты в шляпе. Панк уже разделился на фракции: были уличные панки, такие как мы, наверное, были сквоттеры вроде Crass, была тусовка The Fall, тусовка ранних Cure, «новые романтики», рокабилли, моды и фанаты ска.

Наша группа подружилась с Марком Бреннаном. Мы назывались Blackouts, и у нас были свои фанаты. Хорошие были песни. Впоследствии менеджер Business с нами связался. У них была сделка с рекорд-лейблом, и им сказали: «Вам нужна команда сонграйтеров для записи следующего альбома». Нас втянули в работу с Майки Фитцом и создание новых Business.

Вся концепция Business заключалась в том, чтобы во главе группы панков стоял скинхед. Позднее я понял, что это был умный ход, рассчитанный на то, чтобы продавать больше пластинок как скинхедам, так и панкам — это называлось «сканк». Blitz создавались на той же основе.

Все пошло просто отлично. Идея заключалась в том, чтобы не воевать друг с другом, а противостоять реальному врагу. Панки и скины были вместе на одной сцене — таким был посыл. Иногда это послание доходило до людей. Позднее мы играли со многими хардкор-группами, и там было большое разделение, и мы показали, что можно снова объединиться.

Мики Фитц (The Business: вокал):

Мы начали именно из-за Sham. Когда я впервые услышал самые ранние вещи Sham, я подумал: «Мне нравится. Я тоже так могу». Оттуда мы и стартовали. Они задали скинам стандарты. К тому времени мы все стали скинами, скорее даже бутбоями — хулиганами. Наша аудитория по большей части состояла из скинов. Скины и панки дрались — Бог знает почему, но так и было. Именно поэтому у нас были такие вещи, как «Loud, Proud and Punk». Мы пытались объединить эти две тусовки.

Ноэл Мартин:

Гарри Бушелл сказал, что мы были вроде как предшественниками Oi. Лично я так не считаю, разве что мы были больше из рабочего класса. Тогда нас критиковали за аполитичность, но панк изначально был аполитичным. Мы выросли в районах Кингз Кросс и Холлуэй, мы из рабочего класса. Мы пели о том, что знали. Было в этом и немного политики, хотя мы и старались держаться от нее подальше, в отличие от некоторых Oi-групп, которым хотелось треснуть вас по голове. Мы пытались быть более интересными. Смысл можно найти во всем, если захотеть, хотя он может быть и не явным.

Менси:

Лично я не понимаю всех этих разговоров насчет второй волны. Там были хорошие группы. Я не очень понимал, что это такое. На мой взгляд, все это казалось местами движением ультраправых. Мне не нравилась эта эксклюзивность движения белого рабочего класса — лучше было бы это просто движение рабочего класса. Правые хватались за каждую группу, и в этом нет вины самой группы. Иногда они сильно запугивали людей, и группы боялись выступать против них. Я написал эту песню, «England», и ее постоянно понимают неверно. Иногда она вызывает у меня такие эмоции, что волосы на теле дыбом встают или мурашки по коже бегают — это самая странная вещь, которую я написал. Эту песню неверно интерпретировала пресса, разнеся ее в пух и прах. Думаю, я этого не заслужил.

Йен Браун:

Я несколько раз выступал с Angelic Upstairs и тусовался с ними. Я видел, как они пинали по сцене свиную голову в полицейской каске во время песни «Liddle Towers», и мне показалось, что это очень круто.

С ними работал мой приятель по кличке Брамми Боб, и я видел их живое выступление в Болтоне, а потом поехал с ними на гастроли, на пять или шесть концертов. Люди считали их Oi-группой, но они точно не были Oi.

 

А В ЭТО ВРЕМЯ В БЕЛФАСТЕ

Undertones и Clash

ДжонО'Нил:

Мне очень нравятся первый и второй альбомы Undertones. Они хорошо смогли передать то время. Я по-прежнему считаю, что эти песни лучше всего звучат живьем. Мы позволили диктовать нам условия в студии — я бы очень хотел записать все заново. На втором альбоме мы уже чувствовали себя более уверенно, сочиняя песни. Мы все больше углублялись в ритм-энд-блюз и писали такие поп-песни, как «My Perfect Cousin».

Дэмиан О'Нил:

Clash играли много вещей из London's Calling до того, как вышел альбом. Тогда мы впервые услышали «London's Calling», «Armageddon Time», «Wrong 'Em Boyo» и «Guns Of Brixton», да еще и в Америке! Потрясающе! И нас очень хорошо приняли. Нам предложили полноценный тур, пять-шесть недель, только остальные музыканты отклонили предложение, потому что не хотели так долго быть вдали от дома. (Смеется.) Ну что я могу сказать?

С нами все прошло нормально, но Америка не была готова к другим панк-группам. Первый наш концерт состоялся на 10 000 арене. Они отгородили половину, но все равно было потрясающе. Мы не тусовались с Clash потому, что были очень робкими. У Clash был здоровенный гастрольный автобус, а мы следовали за ними в минивэне. Трудно было — мы не высыпались. И все происходило очень быстро. Ближе к концу мы стали разговаривать с ними и тут нам уже уезжать — было жаль.

Гай Трелфорд:

Нам нравились Clash, но у некоторых фэнов настроение стало кислое в 79 году, когда Джо видели в футболке с надписью «H-Block», призывающего вывести английские войска из Северной Ирландии. Вмешиваться в политические разборки Северной Ирландии — дело стремное, как это позже осознал и Джо, когда ему пригрозили расправой лоялистские парамилитаристы, и в результате запланированный концерт в Дерри был отменен. Понятное дело, что многие молодые панки (в особенности из протестантской части населения) были сильно обеспокоены и разгневаны за поддержку их героем ирландских республиканцев и ИРА. Чуть больше года назад Джо купался в лучах славы, говоря об «объединении протестантских и католических ребят на почве любви к панк-року», а тут наш герой вдруг стал сталкивать этих же ребят лбами.

Подобные заявления еще больше осложняли жизнь панков, живших в протестантско-унионистских сообществах, когда лоялисты стали (ошибочно) подозревать всех панков в левых взглядах, симпатизирующих республиканцам. Подозрения усилились, когда через пару лет Undertones появились в Top Of The Pops и Дэмиана увидели с черной повязкой на рукаве в знак уважения к члену ИРА Бобби Сэндзу, объявившему голодовку. И у Джо, и у Дэмиана были свои причины сделать то, что они сделали, и я это уважаю. Но, бля, как же они некоторым из нас усложнили жизнь! В этом я с Джо не согласен, но я уважаю мужика. У него хватило смелости привезти Clash еще пару раз в Белфаст даже после того, как ему угрожали смертью. Некоторые из моих друзей полностью разочаровались в Clash, но я все равно ездил на их концерты в Белфаст, потому что несмотря на их косяки и проколы, (что лишь добавляло им человечности — черт, мы все ошибаемся) они без сомнений были одной из величайших рок-н-ролльных групп нашего поколения.

 

КАССЕТА ИГРАЛА «POPTONES»

Public Image Limited: Metal Box

Не имеет значения, насколько сильно Джон Лайдон достает людей, все, что ему нужно сделать, это показать два его альбома: один, естественно, дебют Sex Pistols, ставший саундтреком 1977 года, а вторым будет Metal Box группы PiL, доказавший, что со своей когортой, Левином и Уобблом, он был также и прорицателем. Редко в рок-музыке группа музыкантов может двигаться так быстро. От раскаленного добела панк-рока к трем двенадцатидюймовым синглам, запечатанным в жестяные коробки, где даб, фанк, диско, авангард, Can и Captain Beefheart были втиснуты в ошеломительные звуковые ландшафты, абсолютно непохожие на первоисточники. Тяжелый дабовый бас Уоббла и гипнотическая пронзительная гитарная шрапнель Левина потрясали, а сардоническая поэзия Лайдона и его непохожая ни на что манера пения были выше всяких похвал. Пластинка не стала международным бестселлером, но ее влияние ощутимо до сих пор. Это был особенный момент, связавший болтавшиеся вокруг панк-рока концы в разносторонний шедевр, вписывавшийся тем не менее в контекст панка. Большая часть групп постпанка и близко не смогла подойти к его оригинальности.

Тони Уилсон:

Постпанк бы не случился без энергии панка, потому что именно она и была его основным элементом. Энергия рока была взята из простой формы и превращена в более сложные вещи. Лайдон, отец всей постпанк-сцены, сделал лучший альбом того времени — Metal Box. Невероятный альбом.

Джа Уоббл:

Джон был фанатом Бифхарта. Metal Box был плотной, глубокой, темной работой, очень статичной. Треки находятся в одном некомфортном месте. Он продержался очень хорошо. Мы все были ненормальными по-своему. Он был настоящим. Многие группы позиционируют себя на рынке как непредсказуемые со всеми этими наркотиками и прочим, и это используется для маркетинга, но угрозы в них не больше, чем в Микки Маус Клабе с Кристиной Агилерой и Бритни Спирс. Но мы были настоящими. PiL на самом деле были такими, и это можно услышать в нашей музыке.

Кит Левин:

Metal Box оказался даже большим, чем мы хотели. Тогда у нас было много свободы в студии. И мы сильно постарались сделать бас как можно громче и глубже.

Джим ушел из группы, потому что Уоббл затерроризировал его, а он понятия не имел, что такое юмор кокни из Ист Энда. Он больше не мог этого терпеть и просто ушел. Джим мне очень нравился. Мы не знали, кто будет играть на ударных, хотя потом мы нашли Ричарда Дудаски, сыгравшего на большинстве треков Metal Box.

На нас не давили, требуя закончить запись к определенному сроку. Мы просто арендовали две недели в Мэнор. Там многие записывались — это огромный особняк в Оксфорде, купленный Брэнсоном. По-моему, «Poptones» была одной из первых записанных нами вещей.

Еще одной вещью была «Death Disco», потому что мы уже работали над ней с Джимом, хотя так и не записали. Эта песня называлась «Death Disco» из-за мамы Джона. Человек, о котором он поет, «видя в твоих глазах», — это его мать, умирающая от рака. Именно об этом и пел Джон — и, надо добавить, очень страстно. Я же просто пытался сделать что-то с музыкой. Я не знал тогда, о чем он пел. Он говорил: «Это „Диско Смерти“, вот что это такое, Кит!»

Мы научились звукозаписывающему процессу во время работы над первым альбомом. Второй альбом мы записываем уже в этой роскошной студии. Мы сделали несколько перестановок и нашли комфортный способ работы. Мы подключались, а инженер записывал. Я сказал ему, чтобы он записывал все подряд. Иногда мы что-то играли, и это звучало так, будто мы валяем дурака, а потом из этого выходит что-то серьезное — так мы записали «Albatross».

В PiL чаще всего мы старались все сделать с одной гитарой, потому что в группе был один гитарист. Это не было правилом, это было тональностью. Кажется, будто у меня было немало строгих правил, которых я придерживался, но главным правилом было нарушать правила. Иногда я придумывал собственные правила, чтобы их нарушать. Можно провести аналогии с Брайаном Ино. Как будто у меня был собственный набор карт Косвенная стратегия. Если работает, то используй это. Если нет, подвергай сомнениям.

У нас с Джоном была какая-то волшебная телепатия, потому что мы никогда не продумывали ничего — нам так лучше работалось. Мы думали, что делаем что-то радикальное, записывая песни так, как Бог на душу положит. Это было довольно смело.

Хотя когда я об этом думаю, то вспоминаю, что мы с Уобблом никогда не обсуждали музыку. или процесс ее производства. или что-то еще. Это косвенно повлияло на раскол в группе. На Metal Box мы быстро начали экспериментировать. Микшерный пульт превратился в инструмент. Он стал важной частью процесса. Вся студия стала большим синтезатором. Мне пришлось играть на многих других инструментах. Для меня открылась целая новая область. Мне пришлось пробовать все это, потому что больше некому было этим заниматься.

Джа Уоббл:

Metal Box мне нравится все больше и больше, но первый альбом самый любимый. «Low Life» — отличная вещь. Очень недооцененная. Будто квантовый скачок к Metal Box — произошло что-то волшебное. И все же первый альбом — мой самый любимый. В нем есть такая попсовая чувствительность.

Кит Левин:

У нас не готово было оформление, но мы знали, что нам нужно. Нам нужна была необычная упаковка. Ничего такого в ней необычного не было, но все же это была крутая упаковка. Мы думали: «Как бы нам упаковать пластинку, как консерву, и сделать так, чтобы ее трудно было открыть?» Я и не подумал, насколько это будет похоже на коробки для кинопленки, но мы все же в итоге остановились на металлической коробке, куда паковались три двенадцатидюймовые сорокапятки. В целом это должен был бы быть двойной альбом. Пластинка крутилась на 45 оборотах, поэтому она выжимала максимум из вашей саунд-системы.

Нам пришлось вернуть 30 000 фунтов из нашего аванса, чтобы «официальный ограниченный тираж» увидел свет. Second Edition — так назывался вариант для Warner. Они сказали: «Забудьте про металлическую коробку, даже не думайте». (Смеется.) «Вам еще повезло, что у вас хотя бы картонная будет».

Джа Уоббл:

Вокруг PiL были хреновые вибрации, когда выходил второй альбом. Первый альбом был очень оптимистичный, вроде как ребята играют в рок-группе, такие настроения. Потом все стало мрачным и депрессивным. Слишком много наркотиков употреблялось. Это вообще не весело.

 

ЗЛОНАМЕРЕННЫЙ УЩЕРБ

Killing Joke и другие экспериментальные звучания

Подчеркивая многообразие стилей, выходивших из панка, Killing Joke завернули панк в абсолютно неожиданном направлении. После Metal Box все казалось возможным, и Killing Joke с их тяжелым лязгающим грувом, создавали дикую и темную музыку, примитивную и первобытную, повлиявшую на огромное количество музыкантов (просто спросите у группы Nirvana). По прошествии лет в связи с постпанком, похоже, упоминают лишь Gang Of Four и The Fall, которые, конечно, сыграли свои роли, но в то время это определение было куда шире и легко охватывало такие экспериментальные группы, как Killing Joke, Joy Division и часто недооцениваемую язвительность дебютного альбома Adam and the Ants (по-настоящему нестандартную запись, послужившую эталоном для таких групп, как Blur и Elastica). Существовала так же масса малоизвестных групп, раскрученных сессиями Джона Пила и разрастающимися независимыми лейблами — группы играли в подсобках пабов для дюжины упертых ребят по всей стране, оставаясь верными собственному видению музыки и не поддаваясь рекорд-индустрии.

Джез Коулман:

Я знал, что буду делать другую музыку. Я знал, что она будет взрывной. Я был очень недовольным человеком. Когда мне было лет шестнадцать, в стране началось панк-движение. У меня была огромная коллекция панк-пластинок. Потом я начал искать чего-то, где было бы больше воображения. Когда я познакомился с Джорди, все произошло очень быстро.

Я перебрался в Лондон, чтобы заниматься музыкой. Я играл на клавишных сессии с регги-группами, потом я занял место в Matt Stagger Band, играл на клавишных с Полом Фергюсоном, и вскоре мы поняли, что хотим делать что-то совсем другое. Мы прослушали много музыки и решили, что мы хотим играть в группе, которая бы звучала, как огонь.

К моменту смерти панка мы серьезно подсели на различные ритм-секции, черные ритм-секции от регги до фанка. Эта идея очень белой панковской «1, 2, 3, 4!» темы уже нас не интересовала. Нам нравился гитарный нойз, но не более того.

Сразу после панка пошла экспериментальная фаза — Joy Division, PiL и мы. Мы все начали уходить от традиций. Вы не найдете гитарных соло на треках Killing Joke. Есть определенные вещи, которые мы позаимствовали из всего периода: мне кажется, что до сих пор талантливый и одаренный артист может существовать без лимузинов и эго-трипов, и мне это нравилось в панке, нравилось то, что можно было поиздеваться над героями и рок-звездами. Я рад, что начал именно тогда, когда начал. Это было очень волнующее время: музыка, которую, как я думал, буду играть, переехав в Лондон, оказалась совсем не такой, какой я ее себе представлял.

Моим первым жильем стала трехкомнатная квартира в Ноттинг Хилл, за которую я платил 7 фунтов в неделю. Вот где начался карнавал. Там была марокканская община, вест-индская община, португальская община — там и началась многокультурность. В этом было нечто прекрасное: британская группа, вдохновленная результатами нашей колониальной системы.

Мы презирали панк-униформу. Все мы, кроме Юта, выглядевшего, как панк, выпадали из общей темы. Нас не могли вписать в рамки, потому что мы не следовали правилам.

Я не ностальгирую по тем временам, хотя бывали по-настоящему хорошие моменты — это были времена, когда мы формулировали наши музыкальные идеи, философию. Лондон был депрессивным местом. Было ощущение, что ядерная война вот-вот начнется. Мы ездили в Берлин записывать два наших первых альбома, и там было ощущение холодной войны, и мне это даже понравилось. Это было мрачное время. Помню, мы играли совместный концерт с Joy Division — мы ездили с ними в тур и также были хедлайнерами — и пресса окрестила нас Южным Стомпом (stomp — топать), а их Северным Мраком! (Смеется.)

С Joy Division мы отыграли шесть или семь концертов. На их выступлении никто не двигался. Физической реакции вообще не было. Все просто смотрели на Йена Кертиса. Странная была атмосфера.

Джорди:

Помню концерт в Хай Уайкомб. В нашей гримерке было полно народу и играла какая-то музыка для вечеринок. Помню, я шел по коридору в нашу гримерку, где веселье было в полном разгаре, и, проходя мимо гримерки Joy Division, увидел, что они там сидели все мрачные, опустив головы. (Смеется.)

Джез Коулман:

На нас Public Image повлияли так же, как и Sex Pistols. Ют дружил с Джоном Лайдоном. Между нашими группами были связи. Лайдон дал нам первый толчок. Послушав нашу кассету, он сказал, что мы единственная группа, которая ему нравится, и это как-то совпало с нашей сессией у Джона Пила. Пил поставил в эфир наш ЕР с тремя треками.

Роб Ллойд:

Prefests развалились, а мне по-прежнему хотелось заниматься музыкой. Мне всегда хотелось, чтобы группа, в которой я бы играл, называлась Nightingales. Не знаю, почему мы назвались Prefects — поганое название, слегка конформистское. Большинству хотелось называться как-нибудь вроде Exploited, что-нибудь в таком духе. А назвать себя Prefects все равно, что назваться Crimefighters или что-то типа того!

Мы начали собирать Nightingales, и по иронии туда входили четверо бывших музыкантов Prefects. Я получил ту телеграмму от Джеффа Трэвиса и поехал в Лондон на встречу с ним. Я ему сказал: «Слушай, у нас ничего не записано, есть только восемь песен для Джона Пила». Он говорит: «Это та самая сессия, которую мы слышали? Мы хотим ее издать». И я ответил: «Можете издавать, если дадите нам денег на запись». Он согласился, и с этого началась другая история.

До этого казалось, что мы были сами по себе. Все эти «ирокезы», кожаные куртки, забрызганные краской штаны показали мне, что панк пошел не тем путем. Ранее в музыкальном отношении это было тем, что мне хотелось делать.

Поначалу Nightingales были более импровизационной группой — нам действительно хотелось экспериментировать после Prefects. Нам не хотелось больше находиться в одном списке с Sham 69, и нам не хотелось, чтобы в нас плевали на концертах. Это утомительно. Но мы, создавая Nightingales, не думали о новых планах — мы просто пошли дальше. Я не притворяюсь, будто мы какие-то невероятные экспериментаторы. Мы просто делали то, что делали.

Когда Nightingales начинали, появилась новая волна панк-групп, таких как Exploited, и некоторые были чертовски хорошими, например, Violators или Vice Squad — их было множество.

Колин Ньюмен:

Альбом 154 вышел в конце 1979 года. Разрыв между Pink Flag и Chairs Missing создал больше разрыва между Chairs Missing и 154. Мы улучшали звучание. Кое-где альбом просто фантастика, а местами ужасен. Это первый альбом Wire, который я не могу слушать полностью. Процесс записи этой пластинки был болезненным. Получилось так, что EMI вписали нас в тур с Roxy Music, как раз перед уходом Брайана Ферри — это стоило целое состояние. Их команда и звукоинженеры предложили нам так мало, что это казалось ужасной потерей времени, и мы подумали: «И это все? Мы что, хотим быть на них похожими? Я так не хочу».

Если бы в 1979 году Wire были бы чисто экспериментальной группой, EMI не стала бы выпускать наших пластинок. Нам некуда было бы идти. Нам нужны были поп-песни на альбоме, и мне интересно было этим заниматься. Другим хотелось идти в одном направлении — если посмотреть на то, что на самом деле происходило с андеграундными лейблами, дистрибуцией которых занимались Rough Trade, видно, что Wire могли бы стать частью этого. От EMI мы получали 40 фунтов в неделю. Мы были нищими!

МикКрадж(The Fits: вокал):

Adam and the Ants выступали в Норбек Касл, в Блэкпуле. Я, честно говоря, толком не знал, кто они такие — мы просто ходили на все панк-концерты, которые проходили в городе. Помню, даже их роуди странно выглядели. Едва они вышли на сцену, как все тут же начали сходить с ума. Когда я услышал Pistols, я понял, на кого бы мне хотелось быть похожим, но когда я увидел Ants, я понял, кем бы мне хотелось быть. Уже через пол-песни буквально незнакомой группы я уже валялся на полу у сцены. Помню, я смотрел вверх на Адама — кожа, макияж — странная, опасно выглядящая группа, нападающая на нас. Мэтью Эшман, их гитарист, выглядел просто обалденно. Кажется, тогда только вышел сингл «Young Parisians». Они были настолько не похожи на эту пластинку — по какой-то причине их саунд того времени так и не попал на винил. У меня до сих пор мурашки по коже бегут, когда я это вспоминаю. Нам очень повезло увидеть их живьем в их лучшие времена.

 

ТИПИЧНЫЕ ДЕВЧОНКИ

Продолжение истории Slits

В 1977 году Slits заслужили репутацию раздолбайской, вызывающе агрессивной, влиятельной девчоночьей панк-рок-банды. Год спустя они стали делать потрясающую музыку.

Баджи:

Было круто получить звонок от Slits. Я ходил посмотреть на них. Группа чуть ли не дралась на сцене — такого нигде не увидишь. Палмолив отлично управлялась с ударными. Она по-своему отсчитывала время, меняя ритм в одном и том же куплете — уникальный способ игры. Я видел много женских групп в семидесятые, и все они хотели звучать как мужская рок-группа. Палмолив могла бить по барабанам очень сильно, при этом она была самоучкой и не пыталась быть рок-барабанщицей. Примерно как Мо Такер из Velvet Underground.

Они мне позвонили помочь им с записью демонстрационных версий новых песен, заполучив сделку с Island. Первой записанной песней стала «Typical Girls». У меня был кое-какой опыт работы с различными видами музыки, и это был первый случай, когда я почувствовал, что могу собрать все это воедино.

Девчонкам хотелось более правильного танцевального регги бита. Благодаря Роджеру Иглу я слушал много регги в Eric's, и я естественным образом вписался. Это сработало, и мы поладили. Они были очень лояльными и защищали людей — в Лондоне были маленькие лагери лояльных друг другу людей, которые не доверяли кому-либо до тех пор, пока не узнавали их поближе. Мы поменяли пару продюсеров, потому что они были из музыкального бизнеса. Они считали, что Slits — просто очередная женская группа, которыми можно попользоваться, и поэтому этим парням без всяких церемоний указали на дверь.

Мы поехали с Clash в Give'Em Enough Rope тур. Это было просто потрясающе. Все было по полной программе и без остановки. Я такого никогда не испытывал. Мы ездили в машине за большим автобусом Clash (Смеется.) — это был настоящий рок. Мы подружились, и все начало хорошо складываться в плане игры. Я знал кое-какие их старые песни, и они их переписывали по ходу, а завершилось все на студийных сессиях для альбома Cut. Это был мой первый альбом. Я до сих пор его слушаю и удивляюсь. Это была работа, сделанная с любовью. Немало времени ушло на то, чтобы его довести до ума. Отличную работу проделал и Деннис Бовелл — он хорошо постарался и заставил меня думать по-другому. Вив и Тесса усиленно работали над своими партиями. Умом они понимали, чего им хотелось бы, но у них ушло чуть больше времени на то, чтобы научиться тому, как это сделать. Ари была вундеркиндом — она не по годам была развита! (Смеется.) Она могла тебя с ума свести. Она была очень молоденькой. В этом было ее очарование: она была неукрощенной юной дикаркой. Мы все были сумасбродами, но у Ари вообще не было никаких правил, так уж ее воспитали. Она страстно любила музыку. И с ней было очень весело.

Ари Ап:

Мы какое-то время были вместе. Панк уже умирал. К тому моменту, как мы заключили сделку, у нас уже сформировался саунд. Недавно я послушала вещи Slits и поняла, что я их фанатка. Тогда все были уверены, что мы не умеем играть. Сейчас многие парни пытаются играть эту музыку, и понимают, что ее очень, очень трудно играть. И тогда ты понимаешь, насколько хороши мы были. Когда я слышу эти вещи в программе Джона Пила, я удивляюсь, насколько хорошо они звучат, а люди говорили, что мы играть не умеем. Кажется, мы сделали наши песни слишком сложными!

Баджи:

Под конец Slits очень старались. Споров было много, но это хорошо — споры придавали им остроты. Много хороших напрягов делают ершистый альбом. Да и с инструментами они непочтительно обращались, выкручивая бас на всю катушку, а барабаны у них звучали, как маленькие жестянки из-под печенья. А в целом все это создавало что-то, чего ты раньше никогда не слышал — они не пытались быть похожими на другие герлз-бэнды вроде Au Pairs или Kleenex.

Эти группы были похожи на женские версии Gang Of Four. Было что-то политическое в том, что в этих группах играли девушки. В случае со Slits дело было в музыке — это была стихия Ари.

На фото обложки альбома Cut меня не было, потому что я ушел до прихода Пенни Смит.

Да и в любом случае я вряд ли хорошо бы смотрелся в грязи (Смеется.) — это было похоже на фильм «Миллион лет до нашей эры»! На тот момент я не знал о том, что происходит. Наверное, я посчитал, что пришло время двигаться дальше. Я ушел не потому, что хотел присоединиться к другой группе, просто мне надоело торчать в студии. После меня пришел Брюс Смит, чтобы поработать на перкуссии, потом Брюс стал играть на концертах — он был барабанщиком в Pop Group.

 

МЕТАЛЛ НЕ РЖАВЕЕТ, ЕСЛИ ЕГО ЧИСТИТЬ И СМАЗЫВАТЬ

Siouxie and the Banshees попадают в топ-10 и переживают кризис

Теперь Banshees, укомплектованные хит-синглом «Hong Kong Garden», добились своего. Последние из класса 76 года, кто добился сделки и хита, группа теперь была у всех на слуху, а Сьюзи со своей сногсшибательной внешностью и агрессивной индивидуальностью приобрела статус иконы сначала панк-, а потом и гот-сцены, не отдавая предпочтения ни той, ни другой. Однако первый большой тур был на грани срыва…

Стив Северин:

Нильс Стивенсон был очень, очень осторожным в выборе лейбла, с которым Banshees могли бы подписать контракт. Он не хотел заключать сделку лишь на один-два альбома — они искал чего-то более долгосрочного. И мы ждали. Некоторые лейблы нас просто боялись! Но когда они услышали «Hong Kong Garden», мнение о нас поменялось. Лейблы услышали хит, и это дало нам возможность подписать контракт с Polydor. По правде говоря, они подумали, что они поимеют с нами один хит и все. До подписания контракта у Нильса пару месяцев была сильная депрессия. Он уже почти готов был все бросить, и тут появился Polydor. У нас был полный контроль. До тех пор, пока вы выдаете хиты, они счастливы, и не важно, о чем вы поете.

Вышел первый альбом, и мы много гастролировали. Мы гастролировали с Cure. Группа разделилась на два лагеря: мы с Сьюзи и остальные. С остальными мы пересекались только по деловой необходимости. Через пару месяцев Кенни нарвался на мой кулак. Они ушли из группы внезапно, прямо посреди тура, в Абердине. Это был кошмар! Мы вынуждены были отменить несколько выступлений, и Роберту Смиту из Cure пришлось разучивать гитарные партии, чтобы мы могли продолжить тур. Потом мы взяли Баджи из Slits на ударные.

Пол Рисерч:

Scars гастролировали с Banshees. Мы были там, в Абердине, когда ушел Джон Маккей. Когда мы приехали на концерт, на саундчеке было только два человека из Banshees. Ко мне подошел промоутер и говорит: «Если вы сейчас не выйдете играть, то выступление придется отменить и это будет на вашей совести», — и нам пришлось выйти и отыграть этот чертов концерт. Потом Cure отыграли очень долгий сет, а после этого вышли Banshees с Робертом Смитом в качестве гитариста. Это было его первое выступление с ними, и честно говоря, это было ужасно. Я мог это сделать! Это был один из тех моментов, когда думаешь: «Стоит мне это сделать или не стоит?» Я знал несколько их песен. Думаю, если бы я в тот момент вышел на сцену с гитарой, они бы позволили мне играть с ними.

Я был очень расстроен. Это был первый день тура. Джон Маккей был моим героем, и я не мог поверить в то, что он ушел до того, как мы отыграли с ними концерт.

Баджи:

После Slits я сидел дома. Ничего особенного не происходило. Я играл с Гленом Мэтлоком, Стивом Нью и Дэнни Кустоу. Мы отыграли несколько концертов по лондонским пабам, играли песни Глена — он много писал, и ему хотелось послушать, как они будут звучать живьем.

Все это ни к чему не вело. Кажется, мне и Psychеdelic Furs звонили. Я подумал, что это еще одна девчоночья группа, и отказался, кажется, так было дело.

Затем был звонок, перевернувший все, от менеджеров Banshees. Я не мог поверить в то, что группа могла распасться прямо во время тура, как раз перед американскими гастролями.

Не знаю, почему они ушли. Только Сьюзи знает это. Я встречался в разные периоды с Джоном и Кенни, и у них ощущение потери. Возможно, в то время им и казалось, что это правильное решение, но очень скоро они поняли, как сильно ошибались. Их гордость не позволяла им вернуться обратно после того, как они оскорбили своих коллег. Мне кажется это трусостью. Тогда это было очень некстати, потому что они были очень сильной группой, и ей пришлось меняться. Группа стала чем-то другим. Насколько гибкой была оригинальная группа? Могли бы они измениться? Мы этого никогда не узнаем.

Времени, чтобы что-то сделать, не оставалось. Кажется, Пол Кук, послушавший альбом Slits, предложил Нильсу узнать, доступен ли я, потому что ему этот альбом понравился. Сначала они предложили это место Полу, но он отказался, посчитав что на тот момент это была не его тема.

Я находился на репетиционной базе вместе с Марко — он помогал им с гитарными партиями на тот момент. Они искали ударника, но Марко был единственным, кто знал все песни Banshees! Марко начал играть, а я понятия не имел, как нужно играть! (Смеется.) Но каким-то образом все срослось. Я никогда до этого не встречался с Сьюзи. Я видел ее в Фулхэм Грейхаунд, куда я ходил без Slits. Я немного знаком был с ее саундом, но не с ее песнями. Это была инициация огнем, по полной. Мне сказали: «Если хочешь здесь тусоваться, садись за барабаны». А потом они уже прослушивают гитаристов, и все это кажется очень странным — я себя чувствовал почти частью команды! Пока я разучивал песни, мы пытались найти гитариста: всех претендентов заворачивали, они все были ужасны, и тогда и появился Роберт Смит. The Cure выступали на разогреве у Banshees в туре, и кто-то сказал: «Роберт Смит знает эти песни». Времени не оставалось, и было решено, что Роберт будет играть два отдельных сета, и мы продолжили тур, и я начал разучивать песни во время выступлений. Сейчас тур полностью отменяется, а тогда мы вернулись в него через неделю. Это была довольно быстрая замена, но она стоила группе денег и поездки в Америку — она замедлила её развитие на несколько лет.

Стив Северин:

Когда мы делали второй альбом Join Hands, Джон МакГеок ушел из Magazine, чтобы с нами играть. Но даже тогда Стив Джонс играл для нас на нескольких треках. Лично я хотел добиться с Banshees полного погружения, «выхода из себя», вращения дервиша, о котором я говорил в песне «Icons» на нашем втором альбоме. И поэтому самым плохим опытом для меня были моменты, когда мы, по какой-либо причине, не могли достигнуть этого ощущения левитации во время концертов.

 

В ДОЛИНУ

Панк в Шотландии

В Шотландии панк-движение было довольно оживленным, от футуристического подхода к этой музыкальной форме группы The Skids до приправленного комиксами фантастического панк-рока Rezillos. Был еще острый постпанк от эдинбургских Scars, а в Глазго на Postcard Records выходили пластинки таких постпанк-групп, как Orange Juice, Josef K и Fire Engines. А еще были короли второй волны панка The Exploited.

Пол Рисерч:

В Эдинбурге было не так много людей с экстремальными прическами или обесцвеченными волосами. Скорее больше школьных блейзеров и английских булавок. Кожаные куртки и штаны скорее относились больше к металлической теме, типа Exploited. Мы тусовались с Fire Engines и Josef K — они были нашими ровесниками. Мы достаточно вызывающе выглядели. Мы были вроде как предшественниками этих групп. Мы начинали как панк-группа, и когда вышел наш сингл «Horrorshow», мы подписали большой контракт с лейблом.

Мы мало слышали о панк-сцене в Глазго. В Эдинбурге движение было более активным. Мне кажется, дело касалось движения вперед: каким должен быть наш следующий шаг? Нужно сделать что-то другое. Даже в эпоху панка мы никогда не опускались до пауэр-попа. Мы всегда стремились быть резкими, даже фанковыми, старались найти другое направление. The Buzzcocks, Banshees, Gang Of Four — нам больше нравилась эта сторона.

Юджин Рейнольдс (The Rezillos: вокал):

До прихода панка в Эдинбург мы выделялись как, больной палец. Не было никого даже отдаленно похожего на нас, что нам было только на руку. В основном народ слушал доставший всех прог-рок и псевдо-фанк-группы. Тьфу! Смыслом нашего существования был в том, чтобы поднять пыль на местной музыкальной сцене. Нас тошнило от клише, нас не интересовали ни местные, ни национальные группы. Нам было наплевать, нравимся мы кому-то или нет. Для нас это было музыкальной войной. И мы намерены были победить.

Мы слышали обо всем этом панке через всяческие медиа. Мы посчитали все это признанием нашей позиции и поведения. Когда мы настроились на все это, оказалось, что по-своему мы являемся родоначальниками этого движения. Поскольку мы были шотландцами, мы, конечно же, не получили такого количества шумихи и раскрутки, какая была у многих лондонских групп, и (в то время) к нам не было такого внимания со стороны медиа, какое получали южане. Нашим отношением было: «В жопу Лондон! Мы создадим собственную сцену там, где живем, и не будем следовать за модными течениями». Откуда ни возьмись появилась куча «реальных панк-групп», пытавшихся прокатиться на этой волне.

Мне кажется, что вся эта шумиха насчет нашего «трэша и угара» здорово преувеличена. Я понимаю, что наша группа заслуживает такого комментария, и мы достаточно честны, чтобы признать это. У многих групп настолько хрупкое и больное самомнение, что они избегают простой правды, однако, я считал, что быть в группе — значит бунтовать, т. е. веселиться. Но, наверное, мы воспринимаем нашу музыку более серьезно, чем другие группы.

Самым глупым было то, что как только публика (куда входила и часть нашей аудитории и кое-кто из промоутеров) читала все эти идиотские заголовки в дурацких газетах, мы часто сталкивались с очень злобными элементами в аудитории, чье мнение было испорчено помойной прессой. Часто те же самые люди, что вызывали нас на бис, увидев нас впервые, считали своим долгом с нами подраться на следующем нашем выступлении. Мы должны были быть опасностью, но именно они желали повоевать.

В какой-то момент мы решили дистанцироваться от панк-сцены, потому что она быстро превращалась в цирк, и внезапно все стали панками. Нас очень бесило, когда в нас начинали плевать. Впервые это случилось в Глазго, в ночном клубе Shuffles. Мы просто не могли в это поверить, я до сих пор не могу. Мы просто останавливались и говорили этим идиотам: «Или вы прекращаете в нас плевать, или мы больше не играем». Невозможно тогда было сказать, являлся ли панк для нас преимуществом или нет. Судя по тому, как росла наша аудитория в начале, боюсь, что и без панка мы бы прорвались, однако существование панка определенно гальванизировало нас и дало нам направление.

Когда у нас появились хиты, мы все почувствовали себя дешевками, учитывая методы, используемые мэйджорами в области чартов. С самими хитами проблем не было, хотите верьте, хотите нет. Трудно было иметь дело с искажением наших жизней. Мы были детьми и привыкли работать в стесненных обстоятельствах без всяких инвестиций со стороны. С успехами в хит-парадах к нам пришли напряги, которых мы не хотели.

Мы прервали деятельность Rezillos и позднее сформировали Revillos, в которых я и Фей ушли с резкой наклонной. Мы поляризовали нашу аудиторию. Revillos, это уже другая история, которую стоит рассказать в другой раз.

Ричард Джобсон (The Skids: вокал):

Будучи подростком, в семидесятые я состоял в банде. Это было жестко, но и круто — крутая одежда, музыка, крутое время. Тебя могли сильно избить, но и ты избивал людей. Такие вещи потом начинают суммироваться. Когда ты мальчишка, ты высокомерен и бесстрашен; с возрастом ты становишься более осторожным.

Панк-рок спас мне жизнь. Он меня изменил. Быть в группе все равно, что быть в банде, только теперь насилием была музыка. Мне не нужно было больше выходить на улицу и избивать людей — музыка стала для нас спасением.

 

МОЯ ПРЕДСМЕРТНАЯ ЗАПИСКА ПАНКУ

Конец десятилетия: The Adverts и Alternative TV

Когда семидесятые подошли к концу, пара задающих тон людей из первой волны панка почувствовала, что эта дорога ведет в никуда. В октябре 1979 года The Adverts распались. Тем временем Марк Перри, решивший после Sniffin' Glue заняться делом и собрать собственную группу Alternative TV, казалось, также растерял весь свой энтузиазм по отношению к панк-движению.

Ти Ви Смит:

Crossing The Red Sea был первым альбомом Adverts, и он был закончен. Не было смысла повторять самих себя. Мы могли выпускать один и тот же альбом снова и снова с другими песнями, но эта идея меня не привлекала. В плане текстов я двигался к другим вещам, более рискованным. Я писал о том, что чувствовал. Многое из этого касалось неизбежного конца группы. Я здорово вырос.

Гэй Адверт:

Мне никогда не нравилась вся эта поп-звездная чушь. Я становилась очень зажатой. Я ненавидела, когда меня фотографируют, поэтому я всегда смотрела волком в камеру. Нашему барабанщику не нравилось то, что на меня постоянно обращали все внимание. Это вызывало проблемы внутри группы. Мне просто хотелось быть такой же, как и остальные, но с прессой такой номер не проходит.

Состав группы поменялся. На место ударника пришел Род Латтер. Мы по-прежнему гастролировали. В Германии публика была классной, но мне не очень нравилось гастролировать, и мне не нравилась холодная погода — я жутко мерзла на площадках, дожидаясь пока привезут аппаратуру — скука смертная. Мы всегда знали, что должны попасть в Америку. Мне всегда туда хотелось. Я читала комиксы Marvel, да и Игги с New York Dolls оттуда и многие другие хорошие вещи. Я туда попала лишь пару лет назад.

Мы записали второй альбом. Он хорошо пошел, не хуже первого. Когда лейбл продали RCA, это стало началом конца. Они сделали дурацкую обложку для альбома. Мы хотели, чтобы там была фотография горящего буддиста, ту, которую потом использовали Rage Against The Machine, но они настояли на дурацкой фотографии группы.

Генри Роллинз:

The Adverts — какая удивительная группа! А Ти Ви по-прежнему делает замечательную музыку. У него очень дальновидный взгляд на музыку. Каждый раз, когда я пишу тексты, он один из людей, которых я всегда вспоминаю — могу ли я написать песню настолько же хорошую, как песни Adverts? Он и Гэй — абсолютно неиспорченные — они очень крутые ребята.

Марк Перри:

Благодаря фэнзину я заработал уважение, и поэтому многим хотелось послушать, на что мы будем похожи. Мы неплохо поработали на первых пластинках. Мы выпустили альбом The Image Has Cracked. Мы получили хорошие рецензии. Пол Морли назвал этот альбом «вехой в роке» — не просто в панке, но в роке. Но через полгода я слетел с катушек полностью. Мне надоел панк. У меня была куча проблем в личной жизни. Я просто подумал: «К черту этот шоу-бизнес». Затем в 1979 году я записал второй альбом Vibing Up The Senile Man. Это было ужасно. Кто-то сказал, что этот альбом звучит так, будто кто-то разносит все в щепки, и это, в общем, верно. Мы напечатали 10 000 копий. Их разослали по магазинам, и люди начали приносить их обратно, говоря, что это ужасно. Думаю, это была моя предсмертная записка панку. К тому времени, к концу 1979-го, я был сыт по горло всем этим.