В 1980 году случилось две смерти, лишившие панк- и постпанк-сцену двух самых гипнотических фронтменов: Йена Кертиса и Малкольма Оуэна. Атмосфера 80-го года была мрачной и тяжелой. Сценарии апокалиптической ядерной войны накладывались на разочарование от так и не случившейся контркультурной революции. Снова! Смерти Оуэна и Кертиса казались печальным концом книги о панк-революции. В заголовках теперь преобладали «новые романтики». Революция кончилась, к власти пришли тори и начинались алчные восьмидесятые.
Для многих это был конец эры панка, но следующие несколько лет оказались замечательным периодом, в котором происходила битва за саму душу панка. И если мейнстрим был скучен, то в андеграунде происходили бурные процессы. Панк-рок распался на множество разных фракций, и каждый его аспект исследовался. Множество направлений нашло свои пути: от суровой уличной полемики Oi и зарождающейся гот-сцены до антивоенной позиции Crass, и мегауспешных Jam, и возрождения модов. Энергия панка по-прежнему заявляла о себе повсюду. В культурном отношении это был абсорбирующий период, с большим количеством отличной музыки и экстремальных контркультурных акций, отвечающих обещаниями изначальной панк-революции, однако в музыкальном отношении все это находилось вне видимости радара. А вот политический фон был полной противоположностью всему этому. Начало восьмидесятых было политическим полем битвы, при этом люди хорошо помнили крайности периода панка, и эти настроения проявлялись повсеместно. Были беспорядки 1981 года, война на Фолклендах 1982 года, антитэтчеровские арьергардные акции — в общем, таков был политический фон, на который должно было отреагировать панк-поколение. Кульминацией стала забастовка шахтеров и наступление ужасного, предсказанного Оруэллом года — 1984.
Барни Самнер:
Мы и понятия не имели о том, что Йен в таком ужасном состоянии. Он уже пытался сделать это парой месяцев ранее, но мы все же не ожидали чего-то такого. Впервые мы это поняли, когда он пришел на репетицию весь в ножевых отметинах там, где он себя резал. Он проснулся и не понимал, что с ним произошло. Он показал нам свою грудь, и там были горизонтальные ножевые порезы. Он порезал Библию и вырвал из нее все страницы.
Он делал какие-то безумные вещи, например, когда мы выступали в Rafters, его здорово унесло. Он начал разносить сцену, выдирал доски и швырял их в публику. Мне это показалось очень необычным! Люди начали швырять в нас бутылки, которые разбивались о сцену. Он упал на стекло и начал в нем кататься, вроде как Игги.
Еще был концерт, когда он поспорил с менеджером клуба, и, чтобы доказать свою точку зрения, он надел на голову ведро и начал нести ахинею, как Квазимодо. У Йена явно были проблемы и по его текстам это видно, но мы, честно говоря, не вслушивались в его тексты до самой его смерти.
Большую часть времени он был в порядке. Иногда случались моменты, когда он терял контроль. Но иногда все теряют терпение, не так ли? Он был очень вежливым человеком. С ним очень интересно было разговаривать, у него всегда было свое мнение, он никогда не молчал, но это не было негативом. Он не судил. Он не портил людям настроение. Он был достаточно позитивным. Думаю, болезнь все же победила. Все меняется. Сейчас очень хорошо всем известно, что у него была эпилепсия.
Сейчас все думают, будто он был очень депрессивным. Он таким и был, но лишь под конец его карьеры, когда на большинстве его фотографий он сидит с опущенной головой и небритый. Думаю, из-за этого и из-за его текстов это стало его имиджем. Но он таким не был.
The Ruts были откровением. Несколько их хит-синглов были не только великими, острыми как бритва панк-гимнами, но они еще шли в комплекте с уличной поэзией, спетой одним из величайших хриплых голосов панка — голосом Малкольма Оуэна. В 1980 году они вне всякого сомнения были самой лучшей группой на сцене. Их печальный конец стал не только персональной трагедией их харизматичного фронтмена, умершего в июле 1980 года, но и бедствием для британской панк-сцены — если бы группа выжила, они стали бы флагманами, в которых так отчаянно нуждалась сцена восьмидесятых
Энди Каноник:
На мой взгляд, The Ruts были в музыкальном отношении далеко впереди остальных. Я видел их выступление. Потрясающе. Народу было под завязку, и звук был замечательным. Две недели спустя Малкольм Оуэн умер от передозировки героином. Какая потеря!
Сегс:
Смерть Малкольма не была внезапной. Печально все это. Никто из нас не торчал на героине. Кокаин — это максимум. Героин был наркотиком, который никто из нас не трогал. Один парень, тусовавшийся с нами, иногда употреблял, и Малкольм тоже позволял себе чуть-чуть. «Это скучный, тухлый наркотик», — говорили мы ему. Сейчас его употребляют повсеместно — каждый знает кого-нибудь, кто сидит на крэке или на героине. В те дни это был наркотик для рок-звезд. Малкольм тусовался с Филом Лайноттом. Фил был в ужасном состоянии.
Малкольм начал нюхать понемножку. «Я знаю, что делаю», — говорил он. Я брал пример с Малкольма, но потом он начал употреблять героин внутривенно. Мы постоянно с ним ссорились из-за этого в тот год, но он стоял на своем. Он был готов отстаивать свою болезнь. Во время последнего тура у него в горле обнаружились полипы, и он обратился в больницу. Врачи сказали нашему менеджеру, что они не могли его прооперировать, пока он не слезет с иглы. Малкольм лег в госпиталь и переломался. В больнице он написал песню «Shine On Me».
Мы приходили к нему. К тому моменту группа разошлась. Я ему позвонил, когда мы распались. Малкольм расстроился. Мы были очень близки, мы любили друг друга. Это был ужасный телефонный разговор. Мы продолжали играть втроем, пока он был в госпитале. Он вернулся к жизни и сказал: «Давайте устроим прощальный концерт». Мы согласились. Малкольм был на подъеме, и у него были планы на будущее для Ruts, и мы были готовы им последовать, если он бы оставался чистым. Мы с Раффи вернулись обратно в южный Лондон, думая: «А вдруг получится снова собрать группу? Было бы здорово! Мы сможем продолжать». Мы с Раффи всю ночь не спали, хорошо повеселились.
Следующим утром нам позвонили и сказали, что Малкольм умер. Кто-то дал ему героин, он пошел и укололся. Он поставил себе то же количество порошка, которым он кололся до больницы. Он поставился в ванной и передознулся. Это было ужасно.
Мы не знали, что делать. Горе настигло меня только через пять лет. Мы продолжали выступать (как Ruts DC — группа была замечательной в музыкальном отношении, но им все же недоставало искры и фокуса Оуэна), и вспоминая то, что я писал и делал, я понимаю, что все это было пронизано горем утраты. До тех пор я был веселым и счастливым человеком. Малкольм был замечательным другом. Нам было хорошо вместе. Мы делили многие гостиничные номера, напивались, веселились. Он отлично смотрелся на сцене.
Группа двигалась в интересном направлении под конец. «Staring at the Rude Boys», «Secret Soldiers» — мы двигались в эту сторону. Это было чертовски круто: отличные тексты и голая музыка. Следующий альбом должен был быть очень интересным.
Мик Крадж:
Я любил Ruts. От их первого альбома мурашки по спине бегут. Я могу слушать их синглы вроде «In The Rut», «Babylon's Burning» и шедевр «Shine On Me» снова, и снова, и снова. Как жаль, что Малкольм Оуэн умер.
ВЫЖИВАНИЕ
Гиганты панка в начале восьмидесятых
В начале восьмидесятых группы первой волны панка претерпевали изменения, адаптировались и развивались. Классические первые три альбома Stranglers довели их угловатый, построенный на мощном басе саунд до максимума. Их четвертый альбом The Raven был больше прог- и поп-роковым и оставался самым любимым альбомом фэнов на протяжении нескольких лет. Альбом 1981 годаThe Gospel According To The Meninblack был чем-то абсолютно другим. В нем пелось о пришельцах и НЛО, а музыка была самой странной из всего ранее ими сделанного. Альбом не очень хорошо продавался, но все же выдержал проверку временем. Позднее, в том же году, Stranglers выпустили шестой альбом La Folie с их самым большим хитом «Golden Brown», и группа оставалась финансово успешной на протяжении всех восьмидесятых и далее.
Это был почти конец для Buzzcocks. Поток их хитов иссякал, и после их третьего альбома A Different Kind Of Tension в 1979 году они собрались снова, чтобы записать четвертый. Однако серия из трех синглов, на которых они извратили и вдоволь поиздевались над форматом, выпущенная в 1980 году не имела успеха, и Пит Шелли, записывавший демо с продюсером Мартином Рашентом, решил начать сольную карьеру. Первым его синглом стала его старая вещь «Homosapien», переделанная в стиле современного электропопа. Его соло-карьера так и не принесла ему коммерческого успеха, хотя реформированные в наши дни Buzzcocks по-прежнему играют потрясающие живые концерты и периодически выпускают альбомы, на которых их магия остается нетронутой.
Clash, несмотря на многие происшествия, хаотичные, инстинктивные решения, оставались одной из величайших групп в мире. «Тройник» 1981 года Sandinista ругали за то, что он был слишком длинным и раздутым, хотя он и содержал много скрытых жемчужин. Хотя большие американские гастроли и понимание американской культуры сделало их популярными по ту сторону Атлантики, что отразилось на их следующем альбоме 1982 года, Combat Rock, ставшим их самым большим бестселлером наряду с изданным в Америке синглом «Rock the Casbah», автором которого был ударник группы Топпер Хэдон. И когда они, казалось, завоевали Америку, из группы ушел Мик Джонс. Clash в свою очередь обновили состав, который, несмотря на отличные живые выступления, записал самый их слабый альбом Cut the Crap в 1985 году. Из оригинального состава на альбоме присутствовал только Джо Страммер, что было вызвано странным продюсерским решением, превратившим бунтарскую музыку Clash в электронную поп-жвачку. Выделялся только сингл «This Is England», и то только благодаря великолепному тексту Джо и замечательному вокалу, поднимающему песню на максимальную высоту; остальные песни звучат хорошо лишь на концертных бутлегах тех времен. Тем временем Мик Джонс нашел свою золотую жилу и продолжил движение вперед с Big Audio Dynamite (куда вошел и его старый приятель Дон Леттс), смешивая электро с зарождающимся хип-хопом, сэмплами из кинофильмов и футуристичным рок-н-роллом.
Джа Уоббл ушел из Public Image Limited, а Джон Лайдон записал еще один альбом с Китом Левином, наполненный перкуссией Flowers Of Romance, после чего Левин так же покинул группу. PiL продолжали свое существование и в восьмидесятые, но несмотря на такие большие хиты, как «This Is Not A Love Song» и «Rise», они постепенно отходили от своего статуса злободневной группы, которым они обладали в конце семидесятых.
Damned продолжали свой извилистый путь. После возвращения с третьим альбомом Machine Gun Etiquette, несколько вещей с которого стали хитами, они выпустили свой The Black Album в 1980 году и спустя два года Strawberries. Удивительно, но у Кэптена тоже случился хит в том же самом году. Им стала шизофреническая обработка песни группы Rogers and Hammerstein «Happy Talk». В середине восьмидесятых к ним пришел запоздалый коммерческий успех благодаря хит-синглам, таким как «Grimly Fiendish» и в особенности «Eloise». К тому времени у руля группы стоял Дэйв Вэниан, и они стали фаворитами гот-сцены отчасти благодаря вампирскому облику Вэниана, который он придумал десятилетием ранее.
Зловещая готическая сцена действительно была в самом расцвете. Музыка таких групп, как Sisters Of Mercy из Лидса, нортхэмптонский Bauhaus, и лондонские Sex Gang Children, и UK Decay, и даже мрачные Cure, стала саундтреком большой, но абсолютно игнорируемой влюбившейся в инди-рок прессой сцены.
Никто никогда не признается, что был готом. Это была никогда не существовавшая официально сцена, и многие из ее икон, например, Сьюзи Сью и Ник Кейв, всегда отрицали свою причастность к ней. Однако сногсшибательная внешность Сьюзи, ее высокомерная готическая сексуальность и хорошее чувство моды сделали ее главной иконой движения, что катапультировало Banshees в высшую лигу. Они наслаждались коммерческим успехом до самого распада в 1996 году.
Черный был цветом того времени. Апокалипсис был ключевым словом. Все твердо были уверены, что отсчет времени до начала ядерной войны уже начался. Имела место постпанк-депрессия. Как бы то ни было, черный — все же самый крутой цвет. И не было мужчин чернее, чем мужчины в черном, The Stranglers.
Джей Джей Бернел:
Stranglers заработали репутацию наркоманов. В нашем поколении мы были одними из первых, кто серьезно подсел на героин. Для нас героин стал одержимостью. Изначально все это началось с идеи употреблять его каждый день и посмотреть, какой из всего этого получится альбом. В результате получился Meninblack, который вообще был из другой оперы. Я думаю о Meninblack как о ребенке-уроде, которого я люблю. Это был опасный период, о котором я не люблю вспоминать. Мы попали в замкнутое пространство, и, к счастью, нам удалось выбраться обратно на главную дорогу. Сейчас я рад, что нам удалось выбраться из всего этого целыми. Это самый ужасный наркотик в мире. На несколько лет я бросил занятия карате, но, к счастью, у меня была возможность снова начать и сфокусироваться на этом. Я никогда не кололся; я его курил и меня нормально вставляло. Я бы никому не рекомендовал героин. В этом нет никакого гламура. Мы помогли друг другу выбраться из этого.
Мы увлекались разными вещами, в том числе и оккультными. Помню как-то ночью, когда мы были в Чиддингфолд, Дэйв вызывал духов — он общался с парнем, который был чернокнижником или что-то вроде, и другой чувак, зашедший к нему, поседел за одну ночь. Дэйв может рассказать вам о том, что он вызвал какого-то демона. Не знаю, правда это или нет. Есть вещи за пределами нашего видения; есть измерения, могущие быть за пределами нашего восприятия.
Там существует интересный мир, где многое можно исследовать, обсуждать и писать об этом. Не могу вспомнить ни одной простой песни в нашем творчестве. (Смеется.) Мы четверо интересовались очень многими вещами и до сих пор интересуемся. Ты об этом пишешь, и если некоторые люди начинают интересоваться ими благодаря нашей музыке, значит мы сделали им услугу. Жизнь коротка. Можно, конечно, изучать и свой пупок, но помимо этого существует огромное количество интересных вещей на этом свете.
Стив Диггл:
Пит Шелли писал песни о любви, а мне хотелось писать о других вещах — Рэй Дэвис из Kinks вдохновлял меня, выросшего на улицах среди бедноты. Два наших стиля совпали естественным образом. Если бы я учился с ним в школе, то Пит не был бы одним из тех ребят, с которыми я тусовался. Я бы посчитал его чертовым дрочилой! (Смеется.) Но есть и сходства. Мы с ним посидели во многих пабах за эти годы — Пит умеет бухать, это точно!
Мы записали первый альбом Buzzcocks и Love Bites, а на третьем A Different Kind Of Question пришло время сделать что-то другое.
Мы пошли в направлении темноты. Мы всегда писали необычные песни вроде «Moving Away From The Pulsbeat», «Fiction Romance» и «Anatomy», которые не были похожи на типичные вещи Buzzcocks — «Pulsbeat» была на тот момент очень экспериментальной — а еще би-сайды, например, такие как «Why Can't I Touch It», которая была очень грувовой вещью. К моменту выхода третьего альбома мы уже раза три объездили весь мир и естественным образом нам хотелось двигаться дальше. Безумное время. Мы постоянно были в разъездах, было много вечеринок — нас тогда просто разрывало! Трудно удерживать все это в куче.
EMI купили United Artists, и люди там постоянно менялись. Мы не понимали, кто нами занимается. Казалось, никому это не интересно — нам приходилось объяснять, кто мы такие снова и снова. Мы написали эти три песни и думали, что сможем выпустить их тремя синглами. Мы пошли в студию и записали их как демо. Мартин Рашент куда-то уехал, и мы записали их с Мартином Ханнетом, и они вышли в Америке двенадцатидюймовым синглом. Все эти песни вышли здесь синглами — отличные песни, только некоммерческие. Панк умирал, и песни становились мрачнее. Люди предпочитали другую музыку.
После этих синглов мы вернулись в студию записывать альбом. Мы ждали возвращения нашего продюсера Мартина Рашента, и, казалось, что пришел конец всему. Мы чувствовали, как над нами сгущаются тучи, и мы с Питом тусовались со множеством разных людей, были разные напряги. Они с Мартином Рашентом пошли в студию, чтобы поработать над его песнями. Он воспользовался электронными примочками и записал Homosapien. Он написал письмо, в котором говорилось: «Я покончил с группой», — и все здорово на него разозлились. Он просто должен был позвонить — мы бы его поняли после пяти лет, проведенных вместе! Мы долгое время не разговаривали — это было плохое ощущение. Странно, но именно я никогда не покидал группу!
Но это было и облегчением в некотором роде. Мы месяцами гастролировали по Америке — наркотики, женщины, отсутствие сна. Нам было лишь по 26, когда группа распалась, но за этот короткий срок мы сделали очень многое. Мы постоянно были в разъездах — мы отыграли 32 концерта в Англии, тогда как все остальные играли не более 15. Мы никогда не останавливались и вот результат.
Йен Браун:
Мы как-то попали на запись «Bankrobber» Clash в Манчестере. Я и Пит Гарнер и Сай Уолсонкрофт были в Гранби Роу в городском центре Манчестера.
Мы просто гуляли. Мы даже не знали, что они там, мы просто услышали барабаны. Игра прекратилась, и кто-то сказал: «Вы чего там делаете? Входите, входите!» Страммер писал текст рядом с часами своего деда. Он был в шляпе федора и щелкал пальцами в такт часам. Пол Саймонон спросил: «Какой фильм вам больше всего нравится?» Майки Дред там тоже был — это была абсолютная случайность — мы познакомились с их роуди, Джонни Грином, который подарил нам их лонгплей, и мы чуть не поссорились, споря о том, кому из нас троих достанется диск. Кажется, мне досталась пластинка, а Питу конверт от нее. (Смеется.)
Я разлюбил Clash после Give' Em Enough Rope. Мне нравился первый лонгплей, но только не второй. Я был тогда слишком молод, чтобы понимать, что он рассчитан на американский рынок. Clash подсадили меня на регги — во времена панк-рока эти два направления шли рука об руку, не так ли? Для меня это было так важно.
Дон Леттс:
Важным в Clash было то, что продолжительность жизни группы была особенно не важна. Большинство групп, что мне нравятся, жили естественной органической жизнью лет семь-восемь: The Smiths, Led Zeppelin. Когда люди слишком долго держатся на сцене, они разрушают собственный миф. Есть несколько исключений. Но всем остальным лучше было бы остановиться пораньше. Есть возможность — используй ее и сваливай на хер с дороги.
После распада Clash Мик маялся без дела. Я зашел к нему и спрашиваю: «Мик, и что ты собираешься делать? Ты же не собираешься стать молочником?» Лео Уильямс был бас-гитаристом, вот вам уже и две трети группы — а если вы White Stripes, то это целая группа получается! Он берет Лео, берет Топпера на какое-то время, но по определенным причинам все это не срослось.
Как-то вечером мы были в клубе: я, Мик и Лео. Мик смотрит направо, а там Лео. Смотрит налево, а там я. «Ну, похоже есть группа», — говорит он, и в следующий момент предлагает мне место в группе, а я ему говорю: «Мик, я не умею ни на одном инструменте играть». Он говорит: «Да ладно тебе, Дон, это же панк». А я говорю: «Есть у меня парочка идей в рукаве». Я заморочился с сэмплерами, посмотрев фильмы. Кажется, мы стали первой группой, у которой был хит, засэмплированный в «e=mc2». Я не умел играть ни на одном из инструментов — это был панковский способ создания и воссоздания звука. Я не писал особенно много текстов. Большую часть текстов мы написали вдвоем с Миком. У меня был более кинематографический подход, больше в стиле Ника Роега, более абстрактный. Именно люди, наименее сведущие в искусстве, придумывают самые интересные вещи. У них нет ограничений. Меня всегда окружали люди, умевшие играть на инструментах, но их идеи никуда не годились.
Я выходил на сцену с BAD, с этими клавишами, на которых куча разноцветных наклеек, и мне было наплевать на всех! Я поднимал клавишные и показывал их публике, как бы говоря: «Если у вас есть яйца, выходите и сделайте то же самое!»
Кит Левин:
Первый тур Public Image случился из-за того, что Warner выпустили Metal Box как Second Edition. Они сказали: «Ребята, вам нужно прорекламировать это». И в следующий момент у нас уже есть долбанный тур-менеджер и мы уже находимся в сраном туре. А мы сделали так: остановились в Нью-Йорке, отыграли концерт в Палладиуме, потом организовали следующий, потом следующий и так далее, и это здорово их разозлило! После Палладиума мы отыграли в Гилдерсливс, в этом притоне Ангелов Ада в Бауэри. Это был отличный, убойный концерт.
Джа Уоббл:
Все это становилось скучным. После выхода Metal Box мы отыграли концертов пятнадцать за два года, но ни одного в Англии! У нас не было менеджмента, дела шли ужасно, сделки были дерьмовыми, деньги уходили. Много лишних людей крутилось вокруг группы. Пришло время соскакивать.
Я употреблял траву, и порошки, и колеса еще до PiL. Еще я серьезно бухал — нельзя жить такой жизнью, когда ты постоянно в дороге. Я никогда не придавал этому особого значения. Терпеть не могу, когда все эти селебрити начинают ныть, будто бы это базовый ход в этой игре, иметь проблему. Это просто незрелость относиться к таким вещам безответственно. Эта проблема имела быстрое развитие — я употреблял наркотики, много пил, каким-то образом функционировал, и внезапно все это достигло стадии, когда я не мог работать и был полной развалиной.
Я перестал пить и употреблять наркотики и, в конце концов, получил работу машиниста в метро. Займитесь делом! Это стало одной из лучших вещей, которые со мной случились.
Кит Левин:
Мы записали еще одну пластинку Flowers Of Romance. Мы не искали замену Уобблу, который ушел из группы. Теперь в группе были я, Джон и Дженет Ли — я оставался единственным, кто хоть как-то умел играть на инструментах. У меня была привычка ходить вокруг и находить всякие странные инструменты, вроде этих акустических скрипок и сопрано-саксофонов. Был еще такой странный бамбуковый инструмент, который я использовал на «Hymie' Hymn» — Ричард Брэнсон купил несколько таких на Бали и дал мне один. Мы пошли в Мэнор Студио, и у нас было три недели студийного времени, что было большой удачей.
Пластинка вышла очень, очень разрозненной. В сингле «Flowers Of Romance» нет гитары — только контрабас и барабаны. Мы записали бэкинг-трек и стали заниматься компьютерным микшированием, потому что это интересовало Джона. Он записал на этом треке саксофонное соло — он не умел играть, и получилось то, что получилось. Я сказал: «О'кей, мы можем это использовать». Получалось очень экспериментально. Будто документальная хроника о том, как я знакомился с другими инструментами, и запись кого-то, кто вообще не умеет играть ни на каких инструментах. Я придерживался мнения о том, что детский рисунок может быть таким же классным, что и рисунок Ван Гога. Я использовал неумение Джона для артистической выгоды. В то же самое время я понял, что иду в другом направлении.
Я всегда считал альбом недоработанным, но он все же выдерживает проверку временем. Я всегда чувствовал, что мне следовало больше использовать гитарных партий на нем. Можно было сделать больше, но я не сделал.
Рэт Скэбис:
Мы очень серьезно относились к критике. Люди говорили, что мы одномерная панк-группа, и поэтому мы включили в Machine Gun Etiquette вещь «Just Can't Be Happy Tonight» и долгое вступление к «Smash It Up». Мы поняли, что это было хорошо воспринято, и когда дело дошло до The Black Album, мы снова использовали творческий подход. Мы поехали в Рокфилд и записали очень интересно звучащий альбом.
Кэптен Сенсибл:
The Black Album был альбомом Дэйва. Снова было много экспериментов, и мы обнаружили себя в первых рядах движения готов. Девчонки отлично выглядят в готических прикидах. Что плохого в готах? Они охренительные!
В случае со Strawberries была идея записать гаражный альбом. Мы ходили на концерт Chocolate Watch Band и других групп, которые нам нравились. К тому же это снова была музыка, которая нравилась Дэйву. Он гаражный гуру, и я имею в виду настоящий гараж, а не Джей Ло! (Смеется.)
В защиту своей сольной карьеры (Безумный смех.) могу сказать, что у меня собралось где-то пятнадцать песен, от которых отказались Damned — они были слишком сахарными. Короче, я подумал: «Ты их либо выбрасываешь, либо записываешь их сам». Если ты чистильщик сортиров и у тебя никогда не было чертовых денег, ты используешь все, что возможно!
Моя тогдашняя подружка, Кирсти, слушала New Music, группу, которая пела «Living By Numbers».
Она сказала: «Сходи на них в Фэйрфилд Холлс». Я сказал: «Я знаю, как туда бесплатно вписаться. Мы не будем платить за вход». В общем, мы прошли бесплатно и посмотрели концерт. Она сказала: «Парень просто гений». Я говорю: «Ладно, как скажешь». У нее хорошо подвешен язык, и мы прошли за кулисы.
Она потащила меня с собой и познакомила с вокалистом Тони Мэнсфилдом, который потом стал меня продюсировать.
Я очень много работал над продвижением «Happy Talk» и «Wot», летал по всей Европе и не мог работать с Damned. «Happy Talk» добавили в альбом только потому, что не хватало одной песни — я взял ее с альбома моих родителей South Pacific. Мне не хотелось выпускать ее синглом, но она потом стала Номером Один в чартах. Джон Пил считал, что она замечательная — он стал первым диджеем, кто ее поставил в эфире.
Баджи:
Когда я присоединился к Banshees, их видение того, что они хотели делать, оставалось прежним, что и показал следующий альбом.
Изначальные демо «Christine» и других песен были другими по подходу. Я привнес в них целую кучу вещей, под впечатлением от прослушивания которых находился. В отличие от Джона и Кенни я играл во многих группах. У меня была куча идей, помимо Banshees, а у них это была первая группа. Да и в любом случае у нас с Робертом Смитом были разные источники вдохновения, и мы играли каждый по-своему. Потом пришел Джон МакГеок и присоединился к сессиям Kaleidiscope. Самым первым пришел Стив Джонс. Я его видел недавно, и он ничего не помнит о сессиях Kaleidoscope, и я ему говорю: «Ты был супер!» Он сыграл в «Paradise Place» и «Skin» — он внес туда этот нереальный звук гитары Gibson, и это было круто. Это также внесло в процесс записи новое измерение. Сьюзи и Стив вносили свои идеи, а я в процессе добавлял партий ударных в треки.
Потом мы записали демо песни «Happy House» и би-сайд «Drop Dead» и «Celebration» — все это делалось с МакГеоком. С Джоном мы обрели новый голос. Он занимался группой Magazine. Северин видел их выступление, и мы все вместе постарались отговорить его от этой затеи. Такие люди, как Кит Левин и Джон МакГеок определенно слушали друг друга, хотя я не уверен, кто к кому прислушивался. Манера игры Джона тоже добавляла что-то новое. Мы записали альбом в студии, и когда мы начали играть вживую, все стало складываться. Когда мы писали песни для следующего альбома Ju Ju, мы уже достигли пика телепатии. (Смеется.) О таких моментах можно только мечтать, и я счастлив, что я это испытал.
НЕВИННЫЕ ЖЕРТВЫ СЛУХОВ
Oi и беспорядки в Саутхолле 1981 года
В 1980-81 гг. движение Oi быстро развивалось. Возглавляемое такими людьми, как Cockney Rejects и Business, казалось, что оно станет таким же мощным, как и панк-движение в его начале. Его уличная крутизна отлично вписывалась в брутальную реальность тэтчеровской Британии. Но такое вечно продолжаться не могло, и один концерт стал поворотной точкой.
4 июля 1981 года Business, 4 Skins и Last Resort выступали в Hamborough Tavern в Саутхолле. Концерт проходил в самом центре азиатского района, и местная молодежь была настроена агрессивно после серии фальсифицированных слухов об ультраправой направленности мероприятия. Ни одна из групп даже отдаленно не принадлежала к ультраправым, и все они стали невинными жертвами сплетников и более темных сил. Трагедией движения Oi стала именно их предполагаемая принадлежность к неонацистскому движению. Слухи вызвали недовольство местной молодежи, и они атаковали паб и выступавшие там группы. Это стало причиной беспорядков, и в течение нескольких дней беспорядки начали вспыхивать в маленьких городках по всей Англии. С тех пор, как тори снова оказались у власти, в стране росло недовольство, и на протяжении 1981 года произошло несколько серьезных инцидентов, главным катализатором которых были беспорядки в Саутхолле. В следующий раз столкновения произошли в Токстете, Ливерпуль, потом в массе городков по всей Британии. Теперь уличные бунты, о которых так много пели панк-группы, стали реальностью. Результатом всего этого стала увеличивающаяся власть полиции, разбитые окна и дешевый героин, заполнивший улицы Британии. Беспорядки в Саутхолле нанесли сильный удар по разраставшемуся движению Oi, к которому тут же прилип ярлык ультраправого. Лишь через несколько лет ключевые группы движения смогли выступать без всего этого неонацистского багажа, которым их нагрузили.
Уотфорд Джон (Argy Bargu: вокал):
Такие группы, как Cocks Sparrer, Cockney Rejects и Menace, торчали от футбола, и никто из них не имел отношения ко всей этой тусовке с Кингз Роуд.
У многих первых панк-групп было огромное количество фанатов среди скинхедов, и мне кажется, что связь идет с тех пор. Кто-то может сказать, что те группы были «настоящими панками», группы, вышедшие из спальных районов и трущоб нации, и потому быстро нашедшие общий язык со скинхедами, поскольку видели в них равных себе, и так оно и было.
Микки Фитц:
Инцидент в Саутхолле случился давным-давно. У меня очень много плохих воспоминаний, никто из нас не хочет говорить на эту тему. Нас подставили, вот и все. Хорошо, что я остался в живых. Все старые картинки Hamborough Tavern сгорели — минивэн, припаркованный у парадного входа, был моим. Мы выскочили из него за десять секунд до того, как его забросали бутылками с бензином. Было страшно. Жаль, что это произошло.
Стив Кент:
Я в группу пришел позже, поэтому я не застал Саутхолл. Не думаю, что люди, поучаствовавшие в этом, гордятся произошедшим. В любом случае страна находилась на грани анархии, и я не удивляюсь тому, что это случилось — в те времена от правительства были одни неприятности, и это последствия их деятельности. Правительство прикончило движение Oi посредством медиа.
Я думаю, что у Oi очень социалистические принципы. Лично я считаю замечательным то, что у рабочего класса есть возможность сказать свое слово, и это стало самым важным посланием уличного панка. Это простая, хорошая, позитивная музыка. Я горжусь тем, что такие группы, как Rancid и Dropkick Murphys, говорят о своих Oi-корнях. Их любят очень многие ребятишки. Основной посыл панка очень позитивен: права животных и всякое такое. Вся эта сцена была позитивной, а не негативной.
Гарри Бушелл:
Насчет этого у меня позиция твердая. Причина, по которой этим группам так досталось от прессы, заключается в том, что эти ребята из рабочего класса. В музыкальной прессе немало снобизма: несмотря на то, что большинство людей там придерживались левых взглядов, все же некая чванливость присутствовала, когда речь шла об этих группах. Из-за того, что их концерты проходили в Кэнниг Таун, только мы с Гари Джонсоном ходили на них. Когда случилась вся эта история в Саутхолле, людям легко было говорить о том, что это ужасно, хотя сами они никогда не были на таких концертах. В Бридж Хаус расизмом никогда и не пахло. Это просто не позволялось. Вся эта идея о том, что эти группы поехали в Мидлсекс, чтобы устроить беспорядки, абсурдна. Мы обсуждали забастовки, а не марш Национального фронта. Никто из Oi-групп не носил свастики, в отличие от тех же Sex Pistols.
Мики Геггус:
Я никогда не хотел ассоциироваться с Oi, поскольку в свое время понял, что это джин в бутылке, только и ждущий, чтобы оттуда выбраться. Это было причиной многих проблем, и когда случился бунт в Саутхолле, я понял, что оказался прав.
На мой взгляд, нет ничего необычного в том, что случилось в Саутхолле. Мне эта идея с самого начала не понравилась — многие группы подставились из-за этого, я в этом уверен. Многое было придумано. У групп не было политической подоплеки — политика, это последнее, о чем ребята будут разговаривать за кружкой пива. После происшествия в Саутхолле пресса просто уничтожила их репутацию. Большинство из этих ребят сейчас уважаемые отцы семейств, и это преследовало их многие годы. И Гарри мне тоже жаль: ему за это крепко досталось, а у него вообще никаких скрытых мотивов не было. Это был печальный день для всех.
На наших концертах нацистов не было. Если мы замечали нацистов, мы их быстро выводили и вваливали им как следует. Они ужасные люди: что они вообще делают в стране, победившей нацизм? Еще меня злило то, что они дома слушали регги, будучи расистами. Они самые тупые люди. Из-за них все накрылось и еще они постоянно нарываются. Ты видишь, как они постоянно достают людей, а это нам не нравится — как-то шесть этих козлов наехало на двух мелких панков. Попробовали бы наехать на нас! Я занимался боксом и Джефф тоже. Винс тоже здоровенный парень и может постоять за себя, а наши роуди вообще ненормальные как мартовские зайцы.
Гарри Бушелл:
Название альбома Strength Through Oi было невинной ошибкой. У нас уже был Oi, the Album и я думал назвать альбом The Oi of Sex.
У Skids был ЕР с названием Strength Through Joy, и я решил приколоться над этим, скаламбурить. Когда я спросил Ричарда Джобсона насчет использования этого названия, он сказал, что взял его из биографии Дирка Богарда! Идея о том, чтобы использовать нацистский лозунг была несерьезной — мы даже не знали, что выражение «Strength Through Joy» было нацистским лозунгом!
Самым серьезным аргументом против нас была фотография агрессивного скина на обложке альбома. Этим скинхедом оказался нацист-гей Ники Крэйн, позднее умерший от СПИДа. Вот правда: изначально предполагалось использовать в качестве модели чувака из Вест Хэма и впоследствии бодибилдера, Карлтона Лича. Карлтон появился на одной фотосессии в Бридж Хаус, которую потом забраковали. На вторую он не пришел. Сроки поджимали, и я решил использовать образ со скинхедской рождественской открытки, который, я был уверен, попал туда из фильма Wanderers.
Вообще эта фотография принадлежала авторству скинхеда — фотографу Мартину Дину. В самую последнюю минуту Decca высмеяла обложку — на ней явно были видны нацистские татуировки. У нас был выбор либо заретушировать татуировки, либо отложить выпуск диска на месяц и сделать новую обложку. Я сдался. Моя ошибка. Простите.
Большинство Oi-групп придерживались левых политических взглядов. Но после Саутхолла даже Socialist Worker придерживался версии событий, напечатанной в Daily Mail. Среди скинхедов была очень небольшая нацистская прослойка. Намного больше было антинацистов. Единственной газетой, давшей справедливую оценку тем событиям, была Guardian, напечатавшая отличный материал. Они пришли и взяли интервью у правильных людей.
Насколько я знаю, тогда получилось так, что разозлившиеся на проведение концерта молодые азиаты заранее приготовили «коктейли Молотова». Они ожидали большую толпу и были готовы. Фанатов атаковали еще на подходе. Группы не собирались провоцировать местных. Им сказали, что к ним в район собирается наведаться куча нацистов. Вы понимаете их положение. И в паб полетели бутылки с бензином.
После Саутхолла на концертах стали появляться люди, думающие, что это слеты ультраправых, а это вообще и близко не было правдой. Многие пострадали именно от ультраправых. На меня напали в 100 Club. Движение Oi так и не стало популярным из-за этой стигмы.
Мики Геггус:
Мы выступали в Top Of The Pops три раза, и каждый раз был катастрофой. Мы всегда думали об этом как о хорошей шутке. Мы шли туда, как следует набравшись, и когда снималась группа, мы хорошо прикалывались. Было несколько инцидентов, когда нам пришлось навалять кое-каким людям. Помню, я как-то спросил Стива Райта: «А нет ли возможности стоять рядом с тобой, когда ты представляешь группы?» — и он ответил: «Нет проблем». В общем, стоим мы рядом с ним, а он выталкивает из кадра моего приятеля. А тот говорит, что убьет его! (Смеется.) Наверное, хорошо, что нас больше туда не приглашали.
Я всегда считал панк-рок восьмидесятых безликим. Не было таких боевиков, как у групп, что были до них. Никакого неуважения, но я не слушаю ничего из этого сейчас. Люди меня спрашивают об этих группах, а мне и сказать-то нечего.
Гарри Бушелл:
С правильным менеджментом и продакшном Cockney Rejects могли бы добиться куда большего. О них много говорили в 79 году, и Мики отличный гитарист. Их звук был таким разнообразным, и это было их большим достоинством. Люди считали, что Oi весь был «1, 2, 3, 4!», но были такие группы, как Business, с очень разнообразными и весьма мелодичными песнями. Эти группы были просто задвинуты и забыты.
ПОЗИТИВНЫЙ ПАНК
Ранние дни движения готов
Смущение умов происходило в сквотах и спальнях. Причудливый мир сексуальных людей Adam and the Ants и анархические идеи Crass смешивались в головах ребят в черном. Разговоры шли о мрачном рок-н-ролле, анархизме Crass и ядерном холокосте; разочарование, вызванное концом панк-движения и фашистским правительством мерзкой Тэтчер; эскапизме волшебства, язычестве, анархизме, дешевых наркотиках и закусках к пиву. Все это смешалось с классическим панком и постпанком и черными одеждами, одновременно сексуальными и удобными. На обложке NME появилось название, данное этой разрозненной тусовке — «позитивный панк» — данное в пику негативности остальной панк-сцены. Одновременно с этим существовала пост-Боуи/Roxy Music-сцена, двигавшаяся в сторону темноты, и это тоже внесло свой вклад в бурлящий котел идей, из которого потом появилась готика.
Термин «позитивный панк» был придуман журналистом и гитаристом Brigandage Ричардом Нортом и упомянут в главной статье NME о зарождающейся новой сцене, которую вскоре глумливо назовут «готикой». Движение это появилось вокруг ранних Ants, Southern Death Cult, Siouxie and the Banshees, Sex Gang Children, UK Decay (фронтмену которых, Аббо, приписывают первенство в использовании термина «готика» в отношении этой музыки), Bauhaus и даже Birthday Party и Joy Division, которые изначально были слушаемы только появляющейся аудиторией готов даже несмотря на то, что они не являлись стопроцентно «готическими» (с другой стороны, ни одна группа не признала бы себя стопроцентно «готической»). За этими группами повсюду ездили их поклонники, проходившие на их концерты по гостевым спискам со спальными мешками. Это была круглосуточная культура, о которой так замечательно писали фэнзины вроде Vague, Panache и Kill Your Puppy. Пока эта сцена набирала силу, Адам пробрался в мейнстрим, собрав новый состав Ants. Расстроенный неудачными попытками пробиться в высший эшелон, Адам заплатил Малкольму Макларену 1000 фунтов за менеджерский совет. Макларен посоветовал Адаму поменять имидж на пиратский, но потом вообще уволил его из группы! Вместо этого Макларен использовал Ants в качестве группы для его большой надежды, Аннабеллы Луин, в новой группе Bow Wow Wow. Адам все же воспользовался советом Макларена насчет бурундийских барабанов и пиратского облика. Для этого он рекрутировал Марко Пиррони и аккомпанирующую группу. (После кончины Models, Марко играл в новой группе Rema Rema, чей сингл «The Feedback Song», был отличным образцом издевательств Марко над барабанным битом.) Новые Ants были комбинацией глэм-рока, бурундийских барабанов, резких гитар и трехмерного попа. Все они были разодеты в театральные костюмы (пираты, разбойники и всякое такое). Со своим альбомом Kings Of The Wild Frontier, великолепной пластинкой яркой поп-музыки, они штурмом взяли чарты, сделав Адама самой большой звездой 1980–81 годов.
По контрасту с этим, остальные группы позитивного панка выбрали андеграунд, и раннее движение готов продолжило свое развитие в Лондоне, Лидсе и повсюду в Западном Йоркшире.
Марко Пиррони:
Models развалились. После этого я просто валял дурака. В 79-м мы замутили Rema Rema. С этим проектом мы расставались с панком. В тот период я слушал Idiot Игги Попа — я считал этот альбом феноменальным, таким возвратом к Боуи, с мрачным электронным саундом. Мы пытались сделать что-то между Velvet Underground, Roxy Music и Pistols, вернуться к корням и вернуть все это снова к жизни. Но все получилось как-то слишком искусственно и закончилось полной задницей.
Я ушел из Rema Rema потому, что мы выступали вместе с очень скучными группами вроде Cabaret Voltaire, которые казались мне онанизмом ради онанизма.
Так же я ушел и из Banshees — они приглашали меня на одну репетицию. Сначала они мне не нравились, но мы начали вместе тусоваться и подружились, и все эти старые позы исчезли с возрастом. Мне не хотелось этим заниматься — я не претендую на художественность, и я не мрачный человек. Мне это умным не казалось. Это позерство.
Через неделю со мной связался Адам Ант. Я встречался с ним множество раз. Сначала я считал их полным стопроцентным говном. Поначалу их менеджером была Джордан, и она сказала мне: «Приходи послушать их», — и я подумал: «Если ими занимается Джордан, тогда они, должно быть, очень хороши». Но они не были таковыми, и я о них забыл вообще. Потом я видел их на разогреве у Banshees и подумал, что у них есть несколько крутых песен. Мне не очень-то и хотелось быть в Ants, хотя я мог играть куда лучше их гитаристов.
Том Вейг:
В Йоркшире начиналось движение готов, а в Лондоне Ричард Норт написал о «позитивном панке» — это было на обложке NME — имея в виду такие группы, как Brigandage. Все они искали выход, продолжение. Это были люди, не вписывающиеся в большинство мест.
Мишель Бригандейдж:
Когда Ричарда Норта попросили сделать репортаж о группах, которые он упомянул на обложке NME, мы очень обрадовались. Это значило, что о нас узнают за пределами Лондона. Он написал об этом с радостью и постарался упомянуть как можно больше групп.
Поначалу многим это понравилось, но потом обернулось против нас же. Когда другие музыкальные газеты поняли, что остались в стороне, нас смешали с грязью. По-моему, каждой группе досталось. Мою группу ругали и критиковали люди, ранее дружившие с нами и те, кто играли в группе, а потом ушли.
Гевин Фрайдей:
Готы. Это нас серьезно смутило. Мы были вроде как зачинщиками всего движения, будучи группой, носившей макияж. Люди выбирали андрогинность. Были Cure, Bauhaus и Banshees, а потом внезапно появились группы вроде Sex Gang Children, Mission. Только у меня всегда были проблемы с людьми, поющими оперными голосами.
Тони Ди:
Я видел выступление Bauhaus. Они играли в Rock Garden и мне просто крышу снесли. Питер Мерфи был просто нереальным в то время.
Аки Кюреши:
Я всегда так страстно хотел собрать группу, что даже крал деньги из семейного магазина (который позднее обанкротился), чтобы покупать всем инструменты и аппаратуру. Я много раз пересекался с Барри, и через какое-то время он спросил: «Ты действительно хочешь создать группу?»
Он согласился, и я связался с Базом, который был этаким претенциозным, пафосным типом. Его это не интересовало до тех пор, пока я не дал ему наше демо — он посчитал его полным дерьмом, но был впечатлен тем, что я сдержал слово и сделал то, о чем говорил. Он согласился присоединиться к группе. Группу мы назвали Violators, и после нескольких удачных выступлений на разогреве у Clash, Killing Joke и других великих групп, вокалист ушел из группы.
Я слышал несколько пластинок Crass, но поначалу они меня не впечатлили, хотя я понимал, что они делали грамотные политические вещи в анархистской манере. Я предпочитал Poison Girls. Будучи концертным промоутером, я смог устроить в местном итальянском клубе совместное выступление Crass и Poison Girls. Я испугался, что не смогу собрать достаточную кассу, чтобы заплатить группам, но все вышло просто здорово. Кажется, я заработал около 150 фунтов, на которые я купил себе первую серьезную ударную установку. Спасибо Crass за предоставленную возможность.
Йен Эстбери тогда ездил вместе с Crass, я его увидел как раз на том концерте. После концерта Йен решил остаться в том же доме, где жили New Model Army (тогда они назывались Hustler Street Band), и у нас была комната для репетиций в подвале. Базз, гитарист, видел Йена в клубе и ему понравилось, как тот танцевал. Он пригласил его с нами порепетировать — и так все и сложилось. Йен заменил вокалиста и потом срежиссировал концепцию Southern Death Cult.
Мне всегда нравился элемент анархизма в панке, и он нашел свой дом в клубе 1 in 12 в Брэдфорде. В то время в этом клубе публики особенно не было. Мы отыграли наш первый концерт там перед друзьями и близкими — он был расположен над пабом Sun.
Мой брат организовывал панк-концерты в Лидсе и устроил нам выступление на разогреве Chelsea. Джин Октобер нашу группу оценил и дал нам возможность выступить с ними в клубе Marquee. Внезапно о нас заговорили. На каждый наш концерт собирались почти все панки Брэдфорда, и вскоре появилась целая тусовка, и интерес к нам быстро возрос. Джон Пил устроил нам несколько сессий, и вот мы уже выступаем с правильными группами. Большой тур с Bauhaus дал нам большой толчок, и после него билеты на все наши концерты продавались полностью повсеместно, и слухи о нас быстро распространились на улицах. Рекорд-компании предлагали нам нереальные деньги, но Йен послал всех мэйджоров и мы заключили сделку с Beggars Banquet — это было лучшее, что мы сделали. Даже мой отец как-то приходил на наш концерт — он сказал, что мы классные, только нужно вместо Йена найти вокалиста получше! Конечно, ведь он привык к красивым индийским голосам.
Southern Death Cult были продолжением идей панка, нет никаких вопросов по этому поводу, хотя были и другие аспекты, в основном из-за депрессивного взгляда Йена на несправедливый мир. Многие считали нас готической группой, но мы были чем-то большим. Просто большинство панков в то время слушали гот-группы. Но бунтарство всего этого лично для меня оставалось неизменным. Это был естественный, хотя и очень быстрый успех: уже через несколько месяцев мы были хедлайнерами концертов и не шли ни на какие компромиссы. Отличные были времена, наивные и невинные.
Том Вейг:
Southern Death Cult очень близко подошли к духу и музыке Ants. Они были самой крутой группой из всех. New Model Army меньше всего обращали внимание на моду, и я их за это уважаю. Йен Эстбери был из тусовки Crass/Poison Girls.
Я устроил выступление Crass в Сейлсбери и оказался в их тусовке в сквотах Хакни-Стоук Ньюингтон еще до того, как там все стало совсем паршиво. Потом я оттуда ушел.
Джастин Салливан (New Model Army: вокал):
Мне кажется, движение готов стало реакцией на провалившуюся панк-революцию, поиском чего-то другого, темного и квазидуховного, вроде танцев американских индейцев перед лицом поражения. Banshees, Sisters Of Mercy, Killing Joke на самом деле занимались творческим поиском, отвечавшим новой реальности.
New Model Army появились в период постпанка и подняли баннер политики постпанка — страстные песни, задевавшие за живое людей в период правления Тэтчер и шахтерских забастовок. Мне кажется, большая часть старого панка была глубоко аполитичной по сути — эти люди были просто нигилистами, отреагировавшие на насилие и серость и ощущение нестабильности в семидесятые.
Скорее это были группы мидл-классовых и образованных музыкантов (тут сразу же на ум приходит Джо Страммер), решивших конвертировать все это в политику.
А позднее, все это приобрело более экстремальные и менее музыкальные формы такими группами, как Crass. К моменту начала группы New Model Army, Британия стала очень политизированной. Политика была повсюду. Ты либо покупался на эту новую тэтчеровскую контрреволюцию, или нет. Были бунты в таких местах, как Саутхилл, Токстет, Брикстон; была массовая безработица, особенно на Севере; была война на Фолклендах и забастовка шахтеров.
РАСКОЛ В ДВИЖЕНИИ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
И появление инди
По всей Британии остатки панк-сцены продолжали функционировать, и в это же время из постпанка вышла инди-сцена. Возглавляемая Джоном Пилом, причудливость и эксцентричность смешались с духом независимости и прописались на новых инди-лейблах. К моменту появления группы Wedding Present, инди-сцена уже начала становиться мейнстримовой и группа смогла победить северную упертость своим умением писать замечательные поп-мелодии.
Ричи Рокер (MDM: бас-гитара):
После клубов Eric's и Brady's самой большой панк-площадкой в Ливерпуле стала сцена клуба Warehouse. Расположенный на Флит-стрит, клуб стал домом для второго поколения панков. В клубе отметились со своими выступлениями все главные группы той эры: Exploited, Vice Squad, Chron Gen, Abrasive Wheels. Для меня самыми выдающимися стали концерты групп, гастролировавших в рамках тура So What, т. е. ANWL, Chelsea, Chron Gen и The Defects. А еще концерт с Dead Kennedys, Test Tube Babies, MDC и Mayhem — там вообще барьер снесли. Даже не знаю, как выжили те, кто стоял в пяти первых рядах.
Еще я видел там выступление Killing Joke. Клуб был забит под завязку — жара была адская. Но, как и все хорошие клубы, Warehouse закрылся, но сделал это в очень эффектной манере, то есть просто сгорев дотла. Для меня это ознаменовало конец ливерпульской панк-сцены. Пара клубов/промоутеров пытались еще какое-то время нести этот баннер, но поскольку лучшие группы разваливались, нам оставался только отстой. Было трудно найти мотивацию для походов на концерты клонов Discharge третьего дивизиона. Однако все это было весело, пока продолжалось. Может некоторых это и удивит, но в свое время Ливерпуль был очень крутым местом!
ДэвидГейдж(Wedding Present: вокал):
По-настоящему меня вдохновляли The Fall, Membranes, Gang Of Four, Josef K — для меня это было замечательным временем, я поехал учиться в университет в Лидс, и внезапно у меня появилась свобода ходить на все те концерты, на которые только можно. Я видел The Fall больше всех остальных групп, хотя, наверное, это было связано с тем, что они продержались дольше всех других. Я ходил на них в Уэкфилд с Китом Грегори, и в результате мы опоздали на последний поезд домой.
Но мы были рады пройти эти двенадцать миль пешком, потому что мы были очень довольны тем, что побывали на этом фантастическом концерте The Fall с двумя ударниками!
Одна из моих соседок была секретарем по досугу в Политехе Лидса. В один вечер она сказала нам: «Эй! Вам обоим должен нравиться панк. Сходите на концерт Membranes в Беккетс Парк сегодня вечером». Вот мы и пошли в этот маленький колледж, и потрясенные, смотрели на играющую без остановок перед дюжиной людей в ярко освещенном помещении группу. Это был просто потрясающий звуковой терроризм, происходивший в абсолютно неподходящих для этого условиях.
Беки Бондейдж:
Наш трек был на сборнике. Мы думали, что так записать наш первый трек круто и нереально гламурно. У нас ушло где-то восемнадцать месяцев на запись нашего первого сингла — когда тебе четырнадцать лет, это слишком долгий срок.
Мне нравился политический хардкор — весь этот анархо-панк Crass/Discharge, и еще была пара групп в теме футбола и Oi, что мне вообще интересно не было. Люди спорили: «Что общего у музыки со всей этой политикой?», но в панке это было очень важным моментом. Меня привлекало в этих группах то, что они говорили о таких вещах, о которых другие группы боялись заикнуться. Помню, Crass посвятили свой альбом феминизму — у них там на обложке была надувная кукла.
В музыкальном отношении Crass меня не особенно привлекали, но мне нравились их тексты. Я была за права животных, единственная в группе — уже понятно, что это рецепт катастрофы! (Смеется.) Я стала вегетарианкой, а они делали все возможное, чтобы я сорвалась.
Гарри Бушеллу было наплевать на права животных, но я ему была очень интересна, поскольку женщин на этой сцене было немного. Это и понятно. Каждый раз после концерта я уходила вся мокрая от слюны. Говорили, это потому что я им понравилась! То есть для того, чтобы это показать, нужно наплевать человеку в рот и заразить его гепатитом. Я это делала только потому, что была очень молоденькой в то время.
Мы выпустили наш первый альбом No Cause For Concern, попавший в топ-30 — уж не знаю как, потому что он был кучей дерьма! (Смеется.) Мы его за один день записали. В нем есть некое очарование — наивность юности очень привлекательна. Я вообще не в себе была, потому что всю ночь до этого бухала. Парень, с которым я тогда встречалась, дал мне амил нитрат, а он плохо влияет на голос.
В то время я принимала почти все, кроме героина. Я сильна зависала на амфетаминах, но потом поняла, что отходняки того не стоят. Я переключилась на кокаин, но сама его не покупала — мои зарплаты были не настолько большими, но если он был доступен, я его употребляла. «Спид» — это кокаин для бедных. Трава и алкоголь постоянно рядом присутствовали. Сейчас я считаю наркотики жуткой скукой.
КУЛЬТУРА СОПРОТИВЛЕНИЯ
Crass и анархо-панк.
Проект Crass закончил свое существование в 1984 году. Все, что они делали, был обратным отсчетом к году Джорджа Оруэлла. Уставшие от проблем с властями, Crass отлично выбрали время для ухода. Они сделали свои заявления. Они изменили умы многих людей. Они познакомили их с не имеющими отношения к панку идеями вроде вегетарианства в нигилистический период. Они предложили решения для проблем и повлияли на людей в самых неожиданных аспектах. Их влияние живо в творчестве групп, которые появились благодаря им, и в деятельности ключевых игроков движения антиглобалистов. Они были точкой отсчета для многих примеров политической агитации. Их последним противостоянием с властями и их главным полем битвы стал их протест против войны на Фолклендах — они были одним из немногих голосов в ставшей внезапно патриотичной Британии.
Пенни Рембо:
«Умирай по причине, а не ради жеста». Фолклендская война началась в апреле 1982 года, и, казалось, не было ни одного оппозиционного голоса по этому поводу. Наша реакция была быстрой. Она должна была быть быстрой. Первое, что мы сделали, так это выпустили гибкий диск «Sheep Farming In The Falklands». Мы понимали, что будем выступать против целой войны, и мы были жутко этим напуганы, в общем, с этой гибкой пластинкой, наши дистрибьюторы пообещали вкладывать ее в конверты других пластинок, не ставя об этом в известность покупателей. В защиту себя мы собирались говорить, что кто-то записал ее бутлегом и выпустил, и к нам это не имело никакого отношения!
С того момента мы стали использовать, как мы это называли, тактические ответы. Мы решили записать альбом. У нас была неделя на написание музыки и текстов и запись альбома в студии. Для меня альбом Yes Sir был возвращением к корням — он следовал традициям фри-джаза и авангардной музыки. Тогда мы именно так себя и ощущали. Больше всего мне понравилось, что мы записали его за один раз. Может, мы и отдохнули между записью стороны А и стороны Б, но это был весь наш отдых во время его записи. Следующее, что мы записали, была вещь «How Does It Feel?». Эту вещь обсуждали в парламенте. Когда в нас стали кидать дерьмом, мы разослали ее некоторым членам парламента. Брат Тима Эггера, Робин, работал в газете Mirror, и Тим использовал Робина для того, чтобы оклеветать «How Does It Feel?». Он инициировал обвинение и пытался обосновать его с помощью своего брата в прессе. Далеко он не продвинулся: он сделал радиоинтервью с Энди и Питом, где его разнесли в пух и прах. Он ожидал, что с ним будут вести дебаты два Сида Вишеса, а столкнулся с двумя людьми, которые могли полностью обосновывать свои аргументы.
Все это дошло в конце концов до генерального прокурора. Тогда Энди достал телефонный номер прокурорского офиса и регулярно туда звонил, прикидываясь журналистом, расследующим этот случай. Мы постоянно находились от них на шаг впереди — мы знали об их планах! Не думаю, что сегодня такое возможно. Сейчас они бы устроили надзор. В общем, результатом всего этого стала направленная головным офисом тори служебная записка для партии консерваторов по поводу Crass, в которой говорилось: «Ни в коем случае не реагировать на действия этих людей».
Самым большим успехом во всем этом деле было то, что мы смогли получать всю информацию, касающуюся этой войны. Наша группа сделала и сказала все, что могла. Потом мы еще выпустили сингл «Gotcha». Пластинки выходили очень быстро — как из пулемета.
Джереми Каннигем (The Levellers: бас-гитара):
В начале восьмидесятых я заканчивал школу. Я тусовался в парке, и там у меня были старшие друзья, познакомившие меня с Crass. Политика Crass была очень важна: они политизировали поколение, и я был одним из тех, кого они политизировали. Они помогли определить движение, из которого вышли члены Levellers. Кто-то мне их поставил со словами: «Это самая панковская пластинка, которую ты когда-либо сможешь услышать», — и после нескольких прослушиваний и знакомства со всеми их текстами и информацией, которая шла с их пластинками, меня это полностью захватило. Обложки складывались в множественные эссе — потрясающее художественное оформление и чтиво, заставившее тебя думать. У меня ушло какое-то время на то, чтобы врубиться в музыку — поначалу она мне казалась чересчур экстремальной, по-настоящему экстремальной, в ней была вся загадка. Мне больше нравились Discharge — они были более прямолинейными, они замечательно звучали, и они очень повлияли на нью-метал.
Относительно музыки это был отличный период для панка, и, когда я подсел на Crass, я стал врубаться во всю эту сцену. Там было немало интересных групп, например, Rudimentary Peni, Flux, Amoebix, Mob. Мне больше нравились то, о чем говорили Crass, чем то, о чем пели Exploited, 4 Skins или группы вроде Business — меня эта сцена не вдохновляла. А еще эти беспорядки в Саутхолле — хреновое дело. Между этими двумя сценами случился раскол, и на какой бы ни был стороне Гарри Бушелл, я буду на другой! (Смеется.)
Примерно к 1984 году направления, в которых пошли различные ответвления панка, были такими разными — от политически заряженных миров Билли Брэгга и Angelic Upstairs до анархо-пацифизма, от Oi и готов до нью-попа — что это уже не могло восприниматься одним движением. Шлюзы могущественной Реки Панк, разлившейся в 1976–77 годах, теперь не выдержали ее напора и широко распахнулись. Мало какие области не были затронуты, но сама повсеместность наводнения сделала влияние панка не столь явным. И хотя оно, возможно, снова стало андеграундным, энергия панка никуда не девалась. Изменились и продолжали меняться и многие жизни.
Билли Брэгг:
Панк очень повлиял на мои песни. Я был очень впечатлен группами Clash, Jam, очень хорошими сонграйтерами того периода, вроде Элвиса Костелло, который может и не был панком, но его отношение было панковским. И Элвис, и Джо Страммер до самой своей смерти оставались верны своим идеалам. Они не стали Стингами. Приятно, что даже Уэллер остался им верным.
Впоследствии я оценил и Damned. Поначалу, когда я их впервые услышал, я их не понял — наверное, они для меня были слишком радикальными. Я думал, что они просто валяли дурака. Как только я услышал Ramones, то сразу врубился. Мне очень нравился Йен Дьюри. Hot Rods и Feelgoods долго не прожили. В сталинском Году Ноль их оттерли в сторону.
Когда в 1980 году распались Riff Raff, мне казалось, что всему пришел конец. Чтобы не возвращаться домой, я решил вступить в ряды армии. Я стирал свое прежнее существование. В армии я писал песни и демобилизовался, полный желания продолжать делать музыку. Однажды я как-то вечером увидел в Top Of The Pops группу Spandau Ballet, выступающую в килтах, и подумал: «Мать вашу, нет ни одной группы, которая бы пела о том, что мне хотелось бы слышать, но я мог бы делать это сам». В общем, я пошел наверх, взял свою гитару и с тех пор мало что помню.
Мне хотелось быть резким и бескомпромиссным. Мне не нужен был кто-то еще. Мне нужен был полный контакт. Пришли «новые романтики» и заменили содержание формой, что меня жутко бесило. Мне хотелось выйти и бросить вызов всему миру. Я чувствовал себя как сержант Фьюри, бегущий с автоматом за фрицами — глупая метафора, конечно — «Давайте ублюдки! Только один я остался!» Первый альбом и был воплем той ярости. Эти долбанные фэны Roxy Music — я знал, что мы должны от них избавиться, как только у нас появится шанс! Думаю, я поднял свой флаг на мачту в попытке вернуть эту территорию. Период забастовок шахтеров имел особое значение. Этот опыт заставил нас объединиться и создать Красный Клин, чтобы гнев шахтеров не прошел бесследно.
Это пришло от Clash. Они были массой противоречий: им хотелось изменить мир, но не хотелось закончить игру в политическом мейнстриме, что, на мой взгляд, было большим поражением. Им следовало бороться с Тэтчер, а не выебываться на стадионах Америки. Я знаю, что лейбористская партия была не лучшим вариантом, но, по крайней мере, она была средством и возможностью избавиться от Тэтчер. Clash не использовали свои возможности по максимуму. Красный Клин шел так далеко, насколько это было возможно, пользуясь поддержкой людей, пытавшихся сделать это раньше. Возможно, кто-то смог бы пойти дальше Красного Клина?
Менси:
Нас всегда считали группой коммунистов, но я был человеком профсоюзов. Я и сейчас себя не считаю более политизированным, чем тогда, когда я начинал. Мне кажется, все сдвинулось вправо, а я остался на том же месте.
Настоящим поворотным моментом для меня стала шахтерская забастовка. Я сидел в пабе, смотрел телевизор, и, когда на экране появился Оргрив, все присутствовавшие очень обрадовались, кроме двух-трех человек, и я подумал: «Вот суки! Ублюдки!» Там сидели люди, утверждавшие, что они не имеют отношения к политике, и они приветствовали Оргрива! Я сказал: «Вы все просто мудаки. Шахтеры мои друзья». С тех пор я стал очень интересоваться политикой — хотя я и был человеком профсоюзов.
Я видел страдания и писал об этом песни. Когда я впервые поехал в Лондон, я гулял по улицам и видел магазин на магазине. Я думал: «На чем они все делают деньги?» Все это очень отличалось от Сандерленда. Просто другой мир.
ДЛЯ ЧЕГО ВСЕ ЭТО?
Несколько взглядов на панк
Панк изменил мир. Дебаты продолжаются. Энергия не исчезла.
Генри Роллинз:
Мне повезло, что я сразу стал слушать классные группы: Adverts, Damned, Sham 69, Generation X, Lurkers. Ты покупаешь альбом за альбомом, сингл за синглом и продолжаешь слушать эти отличные песни. Мы ходили в магазины пластинок, а эти пластинки были импортными, и никто их не покупал, цена на них падала, и их складывали в эти «коробки для панка». На eBay они бы сейчас стоили не меньше 50 долларов. Это была музыкальная нирвана.
Ти Ви Смит:
Плохо, конечно, что Adverts распались, но еще хуже было бы если бы мы остались вместе. Первые пятнадцать лет было тяжело. Мне не нравится музыкальный бизнес, и мне не нравится мейнстрим. Каждый мой день — это свобода. Они разрушают все, они уничтожают творчество в музыке, мейнстрим — это плохо, будь это музыка, маркетинг, еда или спорт. Мейнстрим ужасен и порочен. Надеюсь, они все прогорят! Тогда мы сможем начать все заново. Мы все знаем, что настоящая, живая сцена находится вообще не там. Нас окружает дерьмо индустрии, которая пытается создать собственные группы для собственного рынка — индустрия стала еще сильнее. Индустрия пытается выдавать себя за музыку, но на самом деле это всего лишь бизнес.
Никогда не знаешь, что получится из групп. Из этой сцены вышли многие: Amen, Green Day, Briefs, Foo Fighters — в них всех есть немного от панка.
Если определять панк сегодня, 30 лет спустя после Roxy, то в моем сердце по-прежнему живет то самое чувство, появившееся на концерте Sex Pistols. Тебе хочется нового и другого, тебе хочется, чтобы группа выкладывалась полностью. Именно так я и поступаю на концертах.
Полин Мюррей:
Когда Penetration распались, меня от всего этого тошнило. На наши концерты билеты раскупались моментально, но денег мы не получали. Я подумала: «Что я делаю? Я не хочу выступать с группой. Я не хочу иметь с этим дело снова». Я осталась с Робом Блэмиром, и мы вместе писали песни. Я начала сольную карьеру. В то время мне нравилось то, что продюсировал Мартин Ханнет, вещи вроде «Jilted John». Я с ним связалась. Роб играл на басе.
Это здорово отличалось от Penetration. Эта пластинка оказалась в точке пересечения, там, где панк вошел в восьмидесятые — все цвело. А потом появились Duran Duran и все, приехали! Всегда есть те, кто меняет порядок вещей, и есть те, кто просто приходит и этим пользуется.
Кажется, никто из нас не хотел жить в Лондоне. Мы часто ездили по стране, так что это было не особенно важно. Но у людей очень короткая память, и поскольку мы не жили в Лондоне, а тусовались на концертах, о нас быстро забыли.
Я все бросила в восьмидесятые, подумав: «Больше не хочу этим заниматься». Дерьмо полное. Я попыталась забыть обо всем этом, но поняла, что не получится. Кто-нибудь подходил и говорил: «Я видел тебя там-то и там-то», — и в результате я стала все нормально воспринимать. Какое-то время мне не хотелось ничего делать. Интерес был на удивление высоким, и это доказывает, что в то время мы затронули эмоционально многих людей.
Для меня все эти бизнесмены кажутся большими звездами, чем артисты. Большая часть музыкального бизнеса использовала идеи панка для того, чтобы функционировать дальше, не заботясь о людях. Сейчас они выбирают случайных людей на улицах. Деньги нас не интересовали. Мы выступали против всего этого. Мы занимались музыкой потому, что хотели этого. Музыка и бизнес — это две разные вещи.
Нашему поколению повезло: мы видели мир таким, как он есть. Наши глаза открылись. Мы пели о потребности сбежать, быть свободными от давления. Способность выражать себя, черпать вдохновение из чего угодно — все это было взаимосвязано с тем, что происходило в то время.
Роб Ллойд:
Можно поспорить о Nightingales, мол, нам уже по пятому десятку, а мы все еще выпускаем семидюймовые виниловые синглы, и потому мы куда большие панки, чем Green Day, потому что делаем то, что хотим, независимо от истеблишмента. Не хотелось бы показаться претенциозным мудаком, но все, что я хочу, это продолжать заниматься музыкой. У меня был период, когда несколько лет подряд я думал: «У тебя была слава, ты хорошо повеселился, теперь ты повзрослел и понял, что впустую швыряешься деньгами. Миру не интересен артист Роб Ллойд, пойми ты это наконец…» Дело в том, что я на самом деле считаю, что могу еще что-то предложить этому миру — мне нравится писать музыку. Пусть я и буду кем-то вроде Питера Пэна, который никак не может успокоиться и найти себе место.
Музыка — тот еще наркотик. Несмотря на утверждения Pistols о том, что им якобы нравится хаос, а не музыка, несмотря на все их провокационные выходки, для меня все равно музыка была самым важным моментом с тех пор, как я маленьким мальчиком слушал Lulu и далее, с возрастом Ramones, Faust, Amon Duul и прочее. И я не собираюсь останавливаться.
Джон Лайдон:
Я себя панком не считаю. Извините, но я появился раньше этого логотипа.
Ты сам должен все создавать! Не нужно копировать других. Может, тебя что-то и вдохновляет, но дальше ты должен прогрессировать до собственного уровня. Прекрати блеять, перестань быть овцой в стаде. Панк? Посмотрите, во что это все превратилось. В группу Nirvana и иже с ними. Их альбом Nevermind… — чертовски ленивая музыка! Они не могут закончить фразу без того, чтобы не спереть пару слов с альбома Pistols. Да ладно вам, это очень бедная музыка, и вообще, кто они такие, эта группа Nirvana? Депрессивная фолк-музыка, в которую добавили воплей для поднятия доходов.
Современные группы — я даже не парюсь их слушать. Вы что, на самом деле такие ленивые, что идете и воруете у своих дедушек? Смешно. Я правда не могу отличить их друг от друга в музыкальном плане. Они очень, очень похожи. Американское радио очень хорошо это демонстрирует. Пресность в моде, я так думаю. Хотя так было всегда. Пожалуй, я могу сказать: мои группы никогда не были пресными.
Эйсид-хаус, я люблю техно, все это — а потом и эта музыка стала клишированной. Вся эта тема с рэйвами был очень классной, пока там не появились всякие мудаки — 16 000 дебилов из Тринга со свистками и светящимися палочками. Рэйв был классной темой — танцуй, как безумный, если хочешь! Никто над тобой не смеется — свобода! Они принимают плохое экстази. Вот, что рэйв сделал — он испортил хорошие наркотики.
Есть связь между эйсид-хаусом и панком. В ранние дни PiL, S'Express тусовались у меня дома. Я и не знал, что они хотят создать группу. Они записали отличные танцевальные пластинки. Я был приятно удивлен, когда они сказали, что я был их вдохновителем. Как так получилось, я не понимаю, потому что нет никакого сходства ни в саунде, ни в подходе, но именно это они и делают правильно. Они не копируют. Они понимают, что влияние — это не слепое копирование нота в ноту. Leftfield — мои друзья, я их давно знаю.
Сейчас у меня нет ненависти к панк-сцене. У меня нет на это времени. Они обитают в мечтах других людей, а это, на мой взгляд, трусость. Не впечатляет. Как Мадонна и прочие в поп-музыке. С этой публикой соревноваться не хочется. Мне не интересны места в чартах и мне не интересно делать что-то, что хотя бы отдаленно могло бы кому-то понравиться. Мне, конечно, приятно, когда людям нравится моя музыка, но я не делаю это специально. Думаю, это и делает меня истинным артистом, потому что я не изменяю себе.
Никто из всех этих нынешних святых панк-рока не придумал ничего своего, поэтому ничего не осталось. Можно, конечно, идти по моим стопам, но неплохо было бы оставить в этом мире и свой след.