1

Дженни вышла из-за занавески, закрывавшей дверь, и прошла перед камерой.

— Стоп! — закричал директор картины. — Снято!

И все закончилось.

Некоторое время она стояла совершенно отрешенная и часто моргала, потому что погасли мощные софиты. Потом ощутила знойную августовскую жару и поняла, что близка к обмороку. Где-то вдалеке Дженни слышала голоса людей, превративших съемочную площадку в сплошной бедлам. Казалось, что все они смеются и разговаривают одновременно.

Кто-то сунул ей в руку стакан с водой, и она с благодарностью жадно отхлебнула из него. Внезапно ее затрясло, как в лихорадке, и костюмерша быстро набросила ей на плечи халат, прикрыв ее прозрачное одеяние.

— Спасибо, — прошептала Дженни.

— Не стоит, мисс Дентон, — ответила костюмерша и внимательно посмотрела на нее. — Как вы себя чувствуете?

— Отлично, — сказала Дженни, ощущая на лбу холодный пот. Костюмерша махнула рукой, и к ним подбежал гример. Он быстро протер Дженни лицо влажной губкой. В ноздри ей ударил легкий запах гамамелиса, и она почувствовала себя лучше.

— Мисс Дентон, — сказал гример, — вам лучше немного полежать, вы слишком возбуждены.

Дженни покорно позволила отвести себя в небольшую костюмерную и уложить на кушетку. Устало закрыла глаза. Три месяца, на которые были рассчитаны съемки фильма, превратились в пять. Пять месяцев дневных и ночных съемок, пять месяцев подниматься в пять утра, а ложиться в полночь, а иногда и позже. Пять месяцев путаницы, пересъемок, переписывания сценария.

Ее снова затрясло, она натянула на себя легкое шерстяное одеяло, но дрожь не проходила. Дженни закрыла глаза, повернулась набок, согнула ноги и сжалась в комочек. Постепенно она согрелась и почувствовала себя лучше.

Когда она открыла глаза, то увидела Элен Гейлард, сидящую в кресле напротив. Дженни не слышала, как Элен вошла в комнату.

— Привет, — сказала Дженни. — Я долго спала?

Элен улыбнулась.

— Около часа, тебе нужен отдых.

— Со мной такого прежде не бывало. Я чувствую жуткую слабость.

— Ты перенапряглась, но это пройдет. Когда картина выйдет на экраны, ты станешь звездой — одной из величайших.

— Надеюсь, — просто ответила Дженни и посмотрела на Элен. — Когда я думаю о всех этих людях, о том, как много они работают и как много вкладывают в картину, то понимаю, что не имею права разочаровать их.

— Ты их не разочаровала. Судя по тому, что я видела, ты просто великолепна. — Элен поднялась с кресла и посмотрела на Дженни. — Я думаю, тебе надо выпить чего-нибудь горячего.

Дженни улыбнулась, увидев, что Элен взяла коробку с порошком какао.

— Шоколад?

— А почему бы и нет? У тебя от него прибавится больше сил, чем от чая. А потом, ты уже можешь больше не беспокоиться о диете, картина закончена.

— Слава Богу, — сказала Дженни, поднимаясь с кушетки. — Еще один завтрак из прессованого творога, и я бы не выдержала. Теперь мне надо снять этот костюм.

Элен кивнула, наблюдая, как Дженни снимает прозрачные широкие шелковые шаровары, прозрачную газовую кофту и расшитый золотом голубой вельветовый жакет — таков был ее костюм в заключительной сцене. Теперь она уже была довольна тем, что Джонас пригласил ее приехать, хотя сначала отнеслась к предложению без восторга. Элен поняла, что Джонас нашел в этой девушке. Она чем-то напоминала Рину и в то же время обладала собственным шармом. Элен не хотела возвращаться в Голливуд к сплетням, обманам, мелочной ревности. Но больше всего ей не хотелось возвращаться к воспоминаниям. Она долго изучала фотографию Дженни, которую прислал Джонас, пока не поняла, в чем дело. С фотографии смотрели ясные невинные глаза ребенка. Это было лицо девушки, которая, несмотря на все перипетии жизни, сохранила в чистоте свою душу.

Дженни застегнула бюстгальтер, натянула толстый черный свитер, села и взяла из рук Элен чашку дымящегося шоколада.

— Я чувствую себя совершенно опустошенной, выжатой как лимон, — сказала она, прихлебывая шоколад.

Элен улыбнулась и поднесла к губам свою чашку.

— Так все себя чувствуют, когда заканчиваются съемки.

— Мне кажется, что я уже больше никогда не смогу играть в кино, — задумчиво продолжила Дженни. — И другая роль не будет иметь для меня никакого смысла. Мне кажется, что я все отдала этому фильму, и у меня уже ничего не осталось.

Элен снова улыбнулась.

— Это пройдет в тот момент, когда к тебе в руки попадет новый сценарий.

— Ты думаешь? — спросила Дженни. — Именно так и бывает?

— Всегда, — кивнула Элен.

Сквозь стенку донесся шум голосов.

— Они там здорово веселятся, — усмехнулась Дженни.

— Корд заказал большой обед и двух барменов. — Элен закончила пить шоколад, поставила чашку и поднялась. — Я ведь зашла попрощаться.

Дженни вопросительно посмотрела на нее.

— Ты уезжаешь?

Элен кивнула.

— Сегодня вечерним поездом я возвращаюсь на Восток.

— Ох! — воскликнула Дженни, поднялась и протянула Элен руки. — Спасибо тебе за все, я многому научилась у тебя.

Элен взяла ее за руку.

— Я не хотела возвращаться сюда, но теперь рада, что вернулась.

Они обменялись рукопожатием.

— Надеюсь, мы еще поработаем вместе? — спросила Дженни.

Элен направилась было к двери, но остановилась и внимательно посмотрела на Дженни.

— Уверена, что поработаем. Если я тебе понадоблюсь, напиши, я всегда буду рада приехать.

Через некоторое время дверь снова открылась, и в нее просунулась голова Эла Петрочелли — начальника отдела рекламы. Одновременно с ним в комнату ворвалась музыка.

— Пошли, — сказал он, — вечеринка в самом разгаре, Корд пригласил оркестр.

— Минутку, — сказала Дженни и, повернувшись к зеркалу, поправила волосы.

Эл посмотрел на нее.

— Ты что, собираешься идти в таком виде? — скептически спросил он.

— А что? Фильм ведь закончен.

Эл вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

— Но Дженни, детка, постарайся понять. Там присутствуют представители журнала «Лайф». Как они оправдаются перед своими читателями, если звезда величайшего фильма, над которым мы работали десять лет, будет одета в поношенный свитер и рейтузы? Мы должны показать им совсем другое.

— Я не собираюсь снова надевать костюм, — заупрямилась Дженни.

— Ну пожалуйста, детка, я им обещал.

— Дай фотографии из архива, пусть любуются, если им так этого хочется.

— Сейчас не время упрямиться, — сказал Эл. — Послушай, будь умницей, последний раз, пожалуйста.

— Все в порядке, Эл, — прозвучал сзади голос Боннера. — Если Дженни не хочет переодеваться, значит, так тому и быть. — Он улыбнулся своей уродливой улыбкой и втиснулся в узкую костюмерную. — А кстати, я думаю, для читателей «Лайфа» это будет приятная неожиданность.

— Хорошо, если вы так считаете, мистер Боннер, — ответил Эл.

Боннер повернулся к Дженни.

— Ну вот ты и сыграла эту роль. — Она молча смотрела на него. — Я думал о тебе все время, — сказал Боннер, не сводя взгляда с ее лица, — ты будешь великой звездой. — Дженни продолжала молчать. — За «Грешницей» последуют другие фильмы.

— Об этом я не думала, — сказала Дженни.

— Конечно, ни ты, ни Джонас об этом не думали, — Боннер рассмеялся, — и почему ты должна думать об этом? Это не твоя работа, а моя. Джонас делает фильм лишь в том случае, если хочет этого, но вдруг подобное желание снова появится у него только через восемь лет.

— Ну и что? — спросила Дженни, глядя Боннеру в глаза.

Тот пожал плечами.

— Твоя работа зависит от меня. Если у тебя будут такие большие перерывы между фильмами, все о тебе забудут. — Бонни полез в карман пиджака и достал пачку сигарет. — А та мексиканка все еще работает у тебя?

— Да.

— И ты все еще живешь на прежнем месте?

— Конечно.

— Думаю, мне следует заглянуть к тебе вечерком на следующей неделе. У меня есть несколько сценариев, по которым мы собираемся делать фильмы. — Дженни промолчала. — Джонас уезжает по делам в Канаду, — сказал Боннер и улыбнулся. — Ты знаешь, это, наверное, просто счастье, что он ничего не слышал о твоих похождениях. Правда?

— Да, — медленно выдохнула Дженни.

— Может быть, в среду вечером?

— Лучше предварительно позвоните, — выдавила она сквозь стиснутые губы.

— Конечно, я забыл. Ничего не изменилось?

— Нет, — глухо ответила она, проходя мимо Боннера к двери. Она чувствовала ужасную слабость во всем теле. Ничего не изменилось. Ситуация складывалась так, как она всегда складывалась для нее. Ничего не менялось, кроме формы оплаты.

 

2

Она проснулась, и в глаза ей сразу бросилось белое белье, висевшее на веревке за окном и развевавшееся на ветру. Сильный запах жареного мяса и капусты проникал в ее комнату с соседней кухни вместе с летним ветерком. Этот запах напомнил ей, что сегодня воскресенье. Так всегда бывало по воскресеньям, когда она была маленькой девочкой, и воспоминание об этом доставило ей удовольствие.

По воскресеньям, когда она возвращалась с мамой из церкви, папа уже ждал их. Его усы были подстрижены и набриолинены, лицо гладко выбрито, и от него пахло лавровишневой водой. Он подбрасывал ее в воздух, ловил и крепко прижимал к себе, спрашивая:

— Ну как себя сегодня чувствует моя Дженни-медвежонок? Попробовала ли она крови Христовой из цистерны за церковью?

Он смеялся, она смеялась, иногда смеялась даже мама, но при этом говорила:

— Послушай, Томас Дентон, отцу не пристало так разговаривать с дочерью, сея в ее душе зерна непослушания воле Божьей.

Папа и мама были молодыми и счастливыми. После обеда папа надевал свой лучший костюм, брал Дженни за руку, и они выходили на улицу в поисках приключений.

Первое приключение ожидало их сразу возле дома в виде канатной дороги. Держа ее на руках, папа запрыгивал в движущийся вагончик, предъявлял бело-голубой пропуск кондуктора, который давал ему право бесплатно ездить на любых видах транспорта компании, и проходил в голову вагона к кабине вагоновожатого. Там он подставлял Дженни свежему ветру, и хотя у нее перехватывало дыхание, ей очень нравилось, как свежий, ласковый ветер наполняет ее легкие.

— Это моя дочь, моя Дженни-медвежонок, — кричал папа всем, кто слушал его, гордо держа перед собой девочку, чтобы все, кто желает, могли видеть ее. И пассажиры, которые до этого момента были погружены в собственные мысли, улыбались Дженни, разделяя удовольствие, написанное на ее сияющем лице.

Потом они шли в парк, а иногда на пристань, где ели горячих креветок или крабов с чесночной подливкой. Отец пил пиво, которое покупал у бутлегера, почти открыто продававшего свой товар возле столиков — конечно же, исключительно для того, чтобы посетители могли перебить запах чеснока. Иногда они ходили в зоопарк, и папа покупал Дженни пакетик арахиса, которым она кормила слона или обезьянок. Когда они вечером возвращались домой, она иногда от усталости засыпала на руках у отца. Назавтра был понедельник, и она не могла дождаться, когда снова наступит воскресенье. Ничто, однако, не пролетает так быстро, как детские воскресенья.

Потом она пошла в школу, где очень испугалась сестер, выглядевших строгими и неумолимыми в своих черных одеяниях. Сестры преподавали катехизис. Ко времени конфирмации страх постепенно исчез, и сестры воспринимались как учителя, ведущие к христианской жизни и счастью. Воскресенья детства все глубже и глубже скрывались в уголках памяти, пока почти совсем не исчезали там.

Шестнадцатилетняя Дженни лежала на кровати и прислушивалась к звукам воскресного утра. Какое-то время было тихо, потом она услышала пронзительный голос матери:

— Мистер Дентон, я тебе последний раз говорю, что пора вставать и идти к мессе.

Голос отца звучал хрипло, разобрать слова было невозможно. Она представила себе отца, небритого и опухшего от субботнего пива, в длинном шерстяном нижнем белье, лежащего на широкой мягкой кровати и уткнувшего лицо в большую подушку. Снова раздался голос матери:

— Но я ведь обещала отцу Хадли, что в это воскресенье ты обязательно придешь. Если уж ты не заботишься о собственной душе, то хотя бы позаботился о наших с дочерью.

Ответа не последовало. Потом раздался стук двери — это мать ушла в кухню. Дженни опустила босые ноги на пол и стала нашаривать тапочки. Найдя их, она встала и направилась в ванную. Длинная белая хлопчатобумажная ночная рубашка оборачивалась вокруг щиколоток. По пути в ванную она зашла на кухню.

— Дженни, дорогая, ты можешь надеть к мессе новый голубой берет, который я тебе сшила, — сказала мать, повернувшись от плиты.

— Хорошо, мама, — ответила Дженни.

Она тщательно почистила зубы, памятуя о том, чему их учила сестра Филомена на занятиях по гигиене: сначала круговые движения щеткой, потом вверх и вниз — только так можно удалить остатки пищи, которые могут вызывать неприятный запах во рту. Дженни внимательно рассмотрела зубы в зеркале. У нее были хорошие зубы — белые и ровные.

Она любила чистоту, не то что большинство девочек из Школы Милосердия, которые тоже были из бедных семей и мылись только один раз в неделю, по субботам. Дженни принимала ванну каждый вечер, хотя для этого приходилось нагревать воду на кухне старого дома, в котором они жили.

Ясными серым глазами она взглянула в зеркало и попыталась представить себя в белой шапочке и в форме медсестры. Пора уже готовиться к этому. В следующем месяце она закончит школу, но не каждая выпускница сможет получить направление в колледж Святой Марии, где учатся на медицинских сестер.

Сестры в школе любили ее, и во время обучения она всегда получала высокие оценки. А кроме того, отец Хадли написал матери Эрнест, что Дженни уделяет много времени церкви, не то что большинство современных молодых девушек, которые проводят больше времени перед зеркалом, накладывая макияж, чем в церкви на коленях перед Распятием. Он выразил надежду, что мать-настоятельница не оставит своим вниманием столь достойное дитя.

Направление в колледж Святой Марии давалось каждый год лишь одной ученице, чьи успехи в религии и учебе признавались комиссией, возглавляемой архиепископом, наиболее значительными. Если Дженни решит стать медсестрой, то в этом году такое направление получит она. Сегодня утром, после службы в церкви, она должна предстать перед матерью Эрнест и дать окончательный ответ.

— Благодаря Господу выбор пал на тебя, — сказала ей сестра Сирил, сообщив о решении комиссии. — Но ты должна самостоятельно принять решение. Может быть, уход за больными п немощными вовсе не твое призвание.

Сестра Сирил посмотрела на девушку, молча стоящую перед ее столом. Дженни была высокой, стройной, с оформившейся фигурой и спокойными, целомудренными серыми глазами. Дженни ничего не ответила, и сестра Сирил улыбнулась.

— У тебя еще есть неделя, чтобы принять окончательное решение, — ласково сказала она. — Приходи в следующее воскресенье после мессы в сестринскую общину, мать Мария Эрнест будет там, и ты скажешь ей свой ответ.

Отец рассердился, когда услышал о направлении.

— Да разве это жизнь для ребенка? Выносить судна из-под грязных стариков? А потом они вдобавок уговорят ее стать монахиней? — Он резко повернулся к жене и закричал: — Это все твои штучки, твои и священников, которых ты слушаешь. В чем же здесь святость? Взять ребенка, в котором только начинают закипать жизненные силы, и запереть в монастырь?

Лицо жены побелело.

— Не богохульствуй, Томас Дентон, — холодно сказала она, — если бы ты хоть раз пришел и послушал преподобного отца Хадли, то понял бы, как ты неправ. А если наша дочь посвятит себя служению Богу, то я буду самая счастливая мать среди христиан. Что в этом плохого, если твой единственный ребенок будет связывать тебя с Господом?

— Ох, — тяжело вздохнул отец. — А кто будет виноват, когда девочка вырастет и поймет, что собственная мать лишила ее радости быть женщиной? — Он повернулся к Дженни и мягко произнес: — Дженни-медвежонок, если ты хочешь стать медицинской сестрой, то я не возражаю, но я хочу, чтобы ты решила сама. Не надо слушать ни маму, ни меня, ни даже церковь. Слушай только себя. Ты поняла меня, девочка?

Дженни кивнула.

— Я поняла, папа.

— Ты не успокоишься, пока не увидишь свою дочь шлюхой, — внезапно закричала мать.

— Я предпочел бы увидеть ее шлюхой, но только в том случае, если это будет ее собственное желание, чем послушным орудием святош, — рявкнул отец. Он посмотрел на дочь, и голос его снова зазвучал ласково: — Ты хочешь быть медсестрой, Дженни-медвежонок?

— Думаю, что да, папа, — ответила Дженни, глядя на него своими ясными серыми глазами.

— Если ты действительно хочешь этого, — тихо сказал он, — то я буду только рад.

Во взгляде жены светилось торжество.

— Томас Дентон, когда ты поймешь, что не можешь идти против Господа? — спросила она.

Томас хотел ответить ей, но крепко стиснул зубы и вышел из комнаты.

Сестра Сирил постучала в тяжелую дубовую дверь кабинета.

— Войдите, — послышался сильный звонкий голос. Она открыла дверь и пригласила Дженни войти.

Дженни нерешительно перешагнула порог комнаты. Сестра Сирил последовала за ней.

— Это Дженни Дентон, преподобная мать.

Из-за стола на Дженни смотрела женщина средних лет в черной одежде сестринской общины, в руках у нее была чашка с чаем. Она внимательно вгляделась в девушку, потом улыбнулась, обнажив ровные белые зубы.

— Значит, ты Дженни Дентон, — сказал она, протягивая руку.

Дженни быстро наклонилась и поцеловала кольцо на пальце преподобной матери.

— Да, преподобная мать, — ответила она, выпрямляясь.

— Не бойся, дитя мое, — сказала мать Эрнест, — я тебя не съем. — Глаза ее смеялись.

Дженни робко улыбнулась в ответ. Преподобная мать вопросительно подняла брови.

— Может быть, ты хочешь чаю? Я всегда себя лучше чувствую после чая.

— Это было бы очень любезно с вашей стороны, — сказала Дженни.

Мать Эрнест кивнула сестре Сирил.

— Сейчас принесу, преподобная мать, — быстро сказала монахиня.

— И мне тоже, пожалуйста, чашечку, — добавила преподобная мать и повернулась к Дженни. — Очень люблю выпить хорошего чаю. А здесь у сестер действительно хороший чай, не то что слабенькие чайные шарики, которыми пользуются в больницах, — настоящий, заваренный именно так, как и следует заваривать чай. Может быть, ты присядешь, дитя мое?

Последние слова были произнесены так быстро, что Дженни не была уверена, что правильно расслышала их.

— Что вы сказали, мадам? — Дженни даже заикалась от волнения.

— Может быть, ты присядешь, дитя мое? Не надо нервничать, я хочу, чтобы мы подружились.

— Да, мадам, — ответила Дженни и села, нервничая еще больше.

Преподобная мать некоторое время молча смотрела на нее.

— Итак, ты решила стать медсестрой, правда?

— Да, преподобная мать.

— А почему? — спросила вдруг мать Эрнест.

— Почему? — Дженни удивил ее вопрос. — Не знаю, пожалуй, я никогда по-настоящему не задумывалась над этим.

— Сколько тебе лет, дитя мое?

— В следующем месяце, за неделю до выпуска, мне исполнится семнадцать.

— Ты с детских лет мечтала быть медсестрой и помогать больным. Так?

Дженни покачала головой.

— Нет, — искренне ответила она. — До этого момента я никогда серьезно не думала об этом.

— Стать медсестрой довольно тяжело. В колледже Святой Марии у тебя будет очень мало свободного времени. Ты будешь работать и учиться целыми днями и ночевать будешь в колледже. Для посещения семьи у тебя будет всего один выходной в месяц. — Преподобная мать повернула чайную чашку ручкой от себя. — Твоему приятелю это может не понравиться.

— Но у меня нет приятеля, — сказала Дженни.

— Ты ведь приходила на балы с Майклом Халлораном, и ты каждую субботу играешь с ним в теннис. Разве он не твой приятель?

Дженни рассмеялась.

— Нет, преподобная мать, он мне не приятель в привычном смысле этого слова. — Она снова засмеялась, но уже про себя, подумав о долговязом, нескладном юноше, все мысли которого были об ударе слева. — Просто он лучший теннисист в округе, вот и все. Но когда-нибудь я обыграю его, — добавила она.

— В прошлом году ты была капитаном теннисной команды девушек? — Дженни кивнула. — Но в колледже у тебя не будет времени играть в теннис. — Дженни промолчала. — А хотела бы ты быть кем-нибудь еще, кроме медсестры?

Дженни подумала секунду, потом, посмотрев на преподобную мать, сказала:

— Я хотела бы победить Хелин Уиллз в чемпионате США по теннису.

Мать Эрнест рассмеялась. Она смеялась до тех пор, пока сестра Сирил не вернулась с чаем. Тогда она сказала Дженни:

— Победишь. Но я чувствую, что из тебя также получится хорошая медсестра.

 

3

Том Дентон почуял неладное в тот момент, когда подошел к окошку кассы получать конверт с заработной платой. Обычно у кассира была наготове шутка насчет того, что он станет отдавать заработную плату жене Тома, и тогда прощай субботнее пиво. Но в этот раз дружеского подтрунивания, которым обычно сопровождалась их еженедельная встреча в течение почти пятнадцати лет, Том не услышал. В этот раз все было по-другому: кассир молча, опустив глаза, просунул конверт под решетку кассового окошка.

Том посмотрел на кассира, потом бросил быстрый взгляд на лица людей, стоявших за ним в очереди. Они тоже все поняли, он догадался об этом по выражению их лиц. Его охватило неловкое чувство стыда. С ним этого не должно было случиться, ведь он проработал на компанию пятнадцать лет. Он опустил глаза и отошел от окошка, зажав в руке конверт с деньгами.

Ему не надо было объяснять, что наступили тяжелые времена. Шел тысяча девятьсот тридцать первый год, и он сам прекрасно видел, что творится вокруг. Списки безработных, очереди за бесплатным питанием, серые, усталые лица людей, садящихся каждое утро в его вагон.

Он уже почти вышел из депо, как вдруг понял, что не может больше ждать. Отойдя в темный угол, он открыл конверт, залез в него дрожащими пальцами. Первым попался этот страшный зеленый бланк уведомления об увольнении. Том смотрел на него и не верил своим глазам. Это, наверное, ошибка, его с кем-то спутали. Ведь он проработал не год, не два, и даже не пять лет. У него было преимущество. Пятнадцать лет. Они ведь не увольняют тех, кто проработал пятнадцать лет, пока не увольняют.

И все-таки они уволили его. Уволили... какая злая насмешка. Наверное, чтобы не попасть под увольнение, следовало согласиться на понижение заработной платы, даже профсоюз советовал им так поступить.

Он сунул конверт в карман, стараясь унять страх, внезапно охвативший его. Что ему теперь делать? Он разбирался только в машинах и забыл другое, что когда-то умел. Единственное, что он неплохо помнил, так это работу подносчика кирпичей, но тогда он был еще молодым.

Том вышел из темного депо на яркий свет и сощурился. В сторонке стояло несколько человек в синей форме. Один окликнул его:

— Дентон! Ты тоже получил?

Том кивнул.

— И мы, — сказал другой мужчина. — Они увольняют работников со стажем потому, что мы больше получаем, с новичками им будет проще.

— Вы уже ходили в профсоюз? — спросил Том.

— Ходили, но вернулись. Там закрыто, сторож сказал, чтобы приходили в понедельник.

— А кто-нибудь звонил Риордану?

Его домашний телефон не отвечает.

— Но кто-то ведь должен знать, где он, — сказал Том. — Пойдемте в профсоюз, и пусть сторож пустит нас в зал. Для чего в конце концов мы платим взносы, если не можем собраться там?

— Хорошая мысль, Том. Что бы там ни было, мы не позволим им уволить пятьдесят пять кадровых работников.

Они всей толпой направились к зданию профсоюза, расположенному в двух кварталах от депо. Том шагал молча, погруженный в свои мысли, он все еще не мог поверить в происшедшее. Десять центов в час было не так уж и много для компании, почему же он должен соглашаться на очередное понижение заработной платы? Это было неправильно. Они должны найти Риордана, ведь он руководитель профсоюза и наверняка знает ответ.

В здании профсоюза не было света. Они подошли к дверям и принялись стучать, пока им не открыл старик сторож.

— Я же сказал вам, ребята, что Риордана нет, — раздался ею раздраженный старческий голос.

— А где он?

— Не знаю, — ответил сторож, пытаясь закрыть дверь. — Шли бы вы лучше, ребята, по домам.

Том просунул ногу в щель и толкнул дверь, сторож отлетел назад и чуть не упал. Толпа прошла в здание вслед за Томом.

— Эй, ребята! Остановитесь! — кричал сторож.

Не обращая на него внимания, они прошли в зал для собраний — большую комнату в конце коридора. К этому моменту их было уже человек тридцать. Войдя в зал, они в нерешительности остановились, не зная, что делать дальше!

— Давайте зайдем в кабинет Риордана, — предложил Том. — Может быть, обнаружим что-нибудь, что подскажет, где его искать.

Кабинет Риордана находился в конце зала и был отделен стеклянной перегородкой. В этот тесный закуток смогло войти всего несколько человек. Том посмотрел на стол профсоюзного лидера, там находились календарь, зеленый блокнот и несколько карандашей. Он стал один за другим выдвигать ящики стола, но обнаружил только карандаши, ведомости взносов и квитанции.

В зале появился сторож.

— Эй, парни! — закричал он. — Если вы не уйдете отсюда, я позвоню в полицию.

— Проваливай, старик, — крикнул ему в ответ мужчина в синей форме кондуктора.

— Да, — закричал другой, — это наш профсоюз. Мы платим взносы и арендную плату, поэтому имеем право находиться здесь.

Сторож выскочил в коридор. Мужчины посмотрели на Тома.

— Что будем делать?

— Может быть, лучше придти в понедельник? — предложил кто-то. — Увидим Риордана и послушаем, что он скажет.

— Нет! — резко возразил Том. — В понедельник никто уже ничего не сможет сделать. Мы должны решить этот вопрос сегодня.

— А как мы можем решить, если Риордана нет?

— Риордан — это еще не весь профсоюз, — сказал Том. — И если мы не можем найти его, то нужно действовать самим. — Он повернулся к одному из мужчин. — Патрик, ты же входишь в правление. Что Риордан обычно делает в таких случаях?

Патрик снял фуражку и почесал седую голову.

— Не знаю, — задумчиво произнес он, — но думаю, что первым делом он бы собрал собрание.

— Хорошо, — согласно кивнул Том. — Возьми несколько человек, идите в депо и скажите дневной смене, чтобы прямо сейчас приходили на собрание.

Толпа возбужденно зашевелилась, и через пару минут несколько человек покинули зал и направились в депо. Остальные остались ждать.

— Если мы собираемся провести собрание, то надо определить повестку дня, — предложил один мужчина. — У них не бывает собраний без повестки дня.

— Повестка дня есть, — ответил Том. — Имеет ли право компания увольнять нас подобным образом.

Все согласно закивали.

— У нас есть права!

— Эти собрания вызывают у меня жажду, — крикнул другой мужчина. — Разговоры ужасно сушат горло.

— Пошлем кого-нибудь за пивом, — раздался голос из задних рядов.

Предложение было принято с энтузиазмом, быстро организовали складчину. Двое мужчин выбрались из зала и по возвращении водрузили на стол, стоящий у стены, бочонок пива.

— Ну вот, теперь можно и о делах поговорить, — сказал один из них, протягивая стакан.

В зале стоял невообразимый шум, собралось более ста человек. Все что-то говорили, кричали. Первый бочонок пива уже давно кончился, но на столе стояло еще два.

Том постучал по столу молоточком, который нашел в одном их ящиков у Риордана.

— Собрание объявляется открытым, — уже в пятый раз прокричал он.

Продолжая стучать по столу молоточком, Том, наконец, привлек внимание людей, сидящих рядом.

— Тихо! — закричали они. — Давайте послушаем, что скажет старина Том.

Шум начал стихать, и все взоры постепенно обратились к нему. Том подождал, пока в зале стало совсем тихо, и нервно покашлял, прочищая горло.

— Мы собрали собрание, потому что сегодня компания уволила пятьдесят человек, но мы не смогли найти Риордана, чтобы он объяснил нам, почему это было сделано. — Он покрутил в руках молоточек. — Но профсоюз, который призван защищать наши права, должен действовать и без Риордана. Люди, уволенные сегодня, — это кадровые работники, и нет причин, чтобы компания не приняла их обратно. — По толпе пробежал шум. — Пока вы пили пиво, ребята, — продолжал Том, — я просмотрел устав, напечатанный в моем профсоюзном билете. Так вот, там говорится, что собрание вправе призвать к забастовке, если на нем присутствует более двадцати пяти членов. У нас здесь больше двадцати пяти членов, и я предлагаю объявить с понедельника забастовку, пока компания не отменит увольнения.

— Забастовка! Забастовка!

— Мы всегда честно служили компании в течение многих лет, и они не имеют права вышвыривать нас на улицу подобным образом.

— Да-а!

— Поосторожнее, Том! Здесь могут быть легавые из компании.

По залу пробежал смех.

— Если здесь есть легавые, — с улыбкой сказал Том, — то пусть бегут к начальству и расскажут, о чем мы здесь говорим. Мы им покажем, что нас нельзя просто так вышвырнуть на улицу. — Все радостно захлопали. Том поднял руку. — А теперь проголосуем. Все, кто за, поднимите руки.

В зале наступила тишина, люди нервно поглядывали друг на друга. Вдруг дверь отворилась и на пороге появился Риордан.

— Кто здесь кричит о забастовке? — громко спросил он.

Все обернулись, с удивлением разглядывая его. Краснолицый, тучный профсоюзный лидер начал пробираться сквозь толпу, его сопровождал гул голосов. Присутствие Риордана внесло облегчение. Люди были уверены, что он объяснит, что надо делать, и все уладит.

— Привет, Том, — сказал Риордан, подходя к столу и протягивая руку. Том пожал ее, так они здоровались впервые.

— Мы пришли сюда, потому что подумали, что профсоюз должен что-то сделать для нас.

Риордан внимательно посмотрел на Тома.

— Конечно, Том, — успокаивающе произнес он. — Я как раз этим и занимался.

Том облегченно вздохнул. Ему казалось, что Риордан должен был рассердиться за их самовольный приход и собрание. Риордан повернулся и поднял руку. В зале наступила тишина.

— Ребята, — сказал Риордан низким голосом, — вы не могли найти меня, потому что, узнав об увольнении, я сразу направился в офис компании. У меня не было времени собрать собрание, но я хочу, чтобы вы знали, что профсоюз сразу занялся этим вопросом. — Раздались одобрительные возгласы, люди смущенно поглядывали друг на друга. — Я хочу поблагодарить Тома Дентона за то, что он собрал вас в этом зале. Это значит, что Том Дентон, как и каждый из вас, понимает, что профсоюз ему друг.

Том покраснел, потому что вновь раздались одобрительные возгласы.

— Я целый день сражался с руководством, — продолжал Риордан, — и добился некоторых уступок. — Раздались оглушительные аплодисменты. Улыбаясь, Риордан поднял руку. — Не спешите радоваться, ребята. Как я сказал, мне удалось заставить их немного отступить, но это только начало, они обещали встретиться со мной в следующем месяце.

— Они примут нас назад? — спросил Том.

Риордан посмотрел на него и снова повернулся к толпе.

— Руководство согласилось вернуть назад десять человек, уволенных на этой неделе. В следующем месяце они примут еще десять человек.

Тревожная тишина повисла в зале, люди нервно переглядывались.

— Но ведь было уволено более пятидесяти человек, — громко сказал Том. — Что значит возвращение десяти человек из пятидесяти?

— Это только начало, Том, — ответил Риордан, — не все сразу.

— Почему? — горячо воскликнул Том. — Ведь уволили-то нас всех сразу.

— Это к делу не относится. Если у компании плохо идут дела, она имеет право увольнять работников.

— Это мы знаем, но мы протестуем против того, каким образом это было сделано. Они не учли стаж, хотя это оговорено в соглашении с профсоюзом. Они уволили тех, кто получал шестьдесят пять центов, и оставили тех, кто получает пятьдесят пять.

— Знаю, — сказал Риордан. Голос его стал жестче. — Но ведь они согласились для начала принять обратно десять человек. Это лучше, чем всем пятидесяти оказаться на улице. — Риордан обратился к толпе: — Десять из вас вернутся на работу, возможно, в следующем месяце, еще десять. Это лучше, чем ничего. Этой забастовкой вы не нанесете никакого ущерба компании. Они сказали, что если будет забастовка, то они только сэкономят деньги.

— Я думаю, нам надо согласиться, — раздался голос из толпы. — Риордан прав, лучше пусть работают десять человек, чем никто.

— Нет! — гневно воскликнул Том, поднимаясь на ноги. — Компания должна принять всех, у нас у всех одинаковые права.

Риордан хрипло рассмеялся.

— Вы слышали, парни? Может быть, вам больше по душе снижение заработной платы?

Толпа загалдела.

— Лично я предпочитаю снижение заработной платы, чем увольнение пятидесяти человек, — сказал Том.

Риордан посмотрел на него, на этот раз в его глазах уже не было дружелюбия. Он был зол с того самого момента, когда ему позвонил управляющий кадрами и посоветовал отправиться на это собрание. Звонок застал его в самый неподходящий момент. Он вылез из кровати и, чертыхаясь, стал натягивать одежду.

— Что случилось, сладкий мой? — спросила женщина.

— Эти чертовы кондукторы собрались в зале и подбивают ребят на забастовку.

— Но этого нельзя допустить, — озабоченно воскликнула любовница Риордана. — Ты ведь обещал компании, что неприятностей не будет.

— Их и не будет, — хрипло ответил он. — Никто не сможет заставить Риордана нарушить слово.

* * *

Когда он подъехал к зданию профсоюза, злость уже улеглась, но сейчас снова проснулась. Мало того, что ему предстояло серьезное объяснение с женой по поводу того, где он провел субботний вечер, так он, к тому же, был испорчен по прихоти глупых кондукторов и вагоновожатых.

Риордан повернулся к толпе.

— Я предлагаю решить этот вопрос прямо сейчас. Или десять человек возвращаются на работу, или вы объявляете забастовку.

— Подожди минутку, — запротестовал Том.

— Твое предложение уже отклонили, — крикнул Риордан и поднял руку. — Кто за то, чтобы десять человек вернулись на работу, поднимите руку.

Руки подняли почти девяносто человек.

— Кто против?

Кроме Тома, руки подняли еще несколько человек.

— Большинство за. А теперь, парни, возвращайтесь домой к своим женам. В понедельник я сообщу вам, кто будет восстановлен на работе.

Люди начали медленно выходить из зала. Том посмотрел на Риордана, но тот отвел взгляд и, скрывшись в своем кабинете, взялся за телефон.

Том медленно направился к двери. Несколько парней глянули на него и заспешили к выходу, словно боялись столкнуться с ним. Том обернулся, Риордан продолжал разговаривать по телефону.

Ночь была ясной и светлой, с залива дул легкий теплый ветерок. Том задумчиво брел по улице. Его не будет среди тех десяти счастливчиков, которых восстановят на работе. В этом он был уверен, он видел злость в глазах Риордана. Том завернул за угол и пошел в направлении автостоянки. На темной улице ему встретились двое мужчин, один из них остановился.

— Спички есть? — спросил он.

— Есть, — ответил Том и полез в карман. Работы у него уже не было, но спички пока были. Он достал коробок. Внезапно посуровевшие глаза мужчины и звук шагов за спиной были слишком запоздалым предупреждением. Том получил сильный удар в затылок и рухнул на колени. Он потянулся вперед, пытаясь ухватить за ноги мужчину, стоявшего перед ним. Мужчина выругался и пнул его ногой в пах.

Том скорчился от боли и упал на спину, стукнувшись головой о тротуар. Сознание едва теплилось в нем, но он чувствовал, как его избивают. Он скатился с тротуара в канаву. Чья-то рука полезла к нему в карман и ухватила конверт с жалованием. Том предпринял слабую попытку схватить руку.

— Нет, — взмолился он, — пожалуйста, не забирайте. Это мое жалование. Последнее, что у меня есть.

Мужчина хрипло рассмеялся и нанес ему по голове последний удар. Том видел приближающийся к лицу тяжелый ботинок, но уклониться не было сил. В глазах сверкнул яркий взрыв, и, перевернувшись, он уткнулся лицом в грязь. Сквозь боль он услышал журчание воды в канаве и тихонько пошевелил головой. Начал накрапывать дождь.

Том с трудом поднялся на четвереньки, потом на ноги. Избитое тело ныло. Он едва стоял и, чтобы не упасть, ухватился за фонарный столб. Фонарь мигнул и погас, уже почти наступило утро. Недалеко от того места, где он стоял, Том увидел в канаве свою синюю кондукторскую фуражку. Медленно опустившись на колени, он достал ее, вытер пальто и побрел к перекрестку. В витрине аптеки имелось зеркало, и он остановился перед ним, разглядывая себя.

Форма была грязной и рваной, галстук сбился, пуговицы на рубашке отлетели. Поднеся руку к лицу, он ощупал его. Нос распух, один глаз побагровел, кончик языка уперся в острые края сломанных зубов. Он стоял словно в отупении, но постепенно смысл происшедшего стал доходить до него. Это была работа Риордана, Том был уверен в этом. Вот почему Риордан кинулся к телефону, когда он выходил из зала.

Том вдруг понял, что уже никогда не сможет вернуться на прежнюю работу. Риордан проследит за этим. Он стоял и смотрел на себя в зеркало, а по щекам текли слезы. Все было плохо. Все. Теперь у него не было ни работы, ни денег. А хуже всего, что об этом предстояло сообщить жене.

Она не поверила, что он не был пьян. И самое смешное заключалось в том, что в тот вечер он выпил всего один стакан пива.

 

4

— Ты опять собираешься целый день сидеть с газетой и размышлять, какая работа тебе лучше всего подходит? — ехидно спросила Элен Дентон.

Она с мрачным видом заворачивала в вощеную бумагу завтрак для Дженни. Том промолчал и снова уставился в газету. В этот момент в комнату вошла Дженни.

— Доброе утро, — весело сказала она.

— Доброе утро, — с улыбкой ответил отец, — как себя чувствует сегодня мой медвежонок?

— Отлично, папа. — Это была их обычная шутка. В прошлом месяце Дженни поступила на работу машинисткой в страховую компанию. Это произошло через пять недель после того, как он потерял работу, и через две недели после окончания ею Школы Милосердия.

— В ближайшие несколько недель я подыщу работу, — сказал отец, — и тогда ты, как и планировала, сможешь учиться в колледже Святой Марии.

— Ты слишком сильно накрасила губы, Дженни, — заметила мать, — сотри немного помады.

Том посмотрел на дочь. Губы у нее были накрашены совсем несильно, гораздо меньше, чем у девушек, которых ему приходилось видеть по утрам во время работы.

— Ах, мама, — возразила Дженни, — я теперь работаю в офисе, а не хожу в школу, и должна выглядеть прилично.

— Вот именно, прилично, а ты намалевалась.

— Послушай, Элен, оставь девочку в покое, — спокойно сказал Том.

Жена сердито посмотрела на него.

— Когда будешь приносить деньги, чтобы кормить семью, тогда и говорить будешь.

Том помрачнел, чувствуя, что краснеет. Дженни сочувственно улыбнулась ему, но это только расстроило его еще больше. Ему не хотелось, чтобы дочь жалела его. Он крепко стиснул зубы, чтобы не выплеснуть на жену поток накопившейся злобы.

— Сегодня я задержусь, — сказала Дженни, беря со стола бумажную сумку и направляясь к двери. — Пока, мама, — бросила она через плечо. — Пока, папа, желаю тебе сегодня удачи.

Том услышал звук ее торопливых шагов по лестнице и снова погрузился в газету.

— Можно мне еще чашку кофе? — спросил он.

— Нет, хватит с тебя и одной. Ты думаешь, мы можем покупать много кофе на двенадцать долларов в неделю, которые зарабатывает ребенок?

— Но вот же кофе, он уже готов.

— Это останется на завтра на утро, — ответила жена.

Том аккуратно сложил газету, встал и пошел в ванную.

Отвернул кран и стал собирать принадлежности для бритья. Подставив руку под струю, он убедился, что вода холодная.

— Элен! Нет горячей воды для бритья, — крикнул он.

— Значит, брейся холодной, — ответила жена с кухни. — У тебя ведь нет монеты в двадцать пять центов, которую надо опустить в газовый счетчик, а я экономлю газ, чтобы можно было приготовить ванну ребенку.

Том посмотрел на себя в зеркало. Побои на лице уже прошли, но нос был слегка искривлен и не хватало двух передних зубов. Он положил помазок и пошел на кухню.

Элен стояла к нему спиной. Он положил ей руки на плечи и повернул к себе.

— Не трогай меня, Томас Дентон. Не трогай меня, — сказала она.

— Но почему, Элен, почему? — спросил он голосом, полным смирения. — Я же не виноват в том, что произошло. Наверное, на это была воля Божья.

— Воля Божья? — иронически рассмеялась она. — И ты еще рассуждаешь об этом? Ты, который много лет не был в церкви. Если бы ты больше думал о спасении души, чем о субботнем пиве, то Он явил бы тебе свое милосердие.

Том тяжело вздохнул, вернулся в ванную и принялся бриться холодной водой. Элен не всегда была такой язвительной и фанатичной в смысле церкви и священников. Он вспомнил Элен Фитцджералд, ее смеющиеся глаза и танцующую походку — какой она была, когда они познакомились в ирландском танцзале на Дэй-стрит. В тот вечер она была лучше всех: темно-каштановые волосы, голубые глаза, маленькая ножка. Это было в тысяча девятьсот двенадцатом, а через год они поженились. Еще через год родилась Дженни.

Он уже тогда работал кондуктором, а когда вернулся с войны, они переехали в эту квартиру. На следующий год у них родился сын.

Бедный маленький Томми. Он прожил совсем недолго и умер в возрасте двух лет. Дженни тогда было восемь, и она не поняла, что произошло с братом. А Элен нашла успокоение в тишине церковных сводов, и каждый день, отправляясь в церковь, брала с собой дочь. Сначала Том не обращал на это внимания, пристрастие Элен к церкви не внушало ему опасений, и он надеялся, что оно скоро пройдет.

Но оно не прошло. Том понял это, когда однажды ночью попытался приласкать жену, но встретил холодный отпор. Он прикоснулся к ее груди под хлопчатобумажной ночной рубашкой, но Элен повернулась к нему спиной.

— В этом месяце ты не исповедовался, — сказала она, — и я не хочу, чтобы ты сделал мне ребенка.

— А кто собирается делать ребенка? — он попытался все обратить в шутку. — Просто я хочу немного любви.

— Тогда это еще хуже, — ее голос глухо прозвучал сквозь подушку. — Это грех, и я не хочу его брать на себя.

— Именно об этом и шепчут тебе твои священники? О том, что ты должна отвергать своего мужа? — Элен промолчала. Том ухватил ее за плечо и попытался силой повернуть к себе. — Это так? — резко спросил он.

— Священники ничего мне не говорили, это я сама решила. Я достаточно хорошо знаю Библию, чтобы отличить хорошее от плохого. И перестань кричать, ты разбудишь Дженни.

— Я перестану кричать, — ответил Том. Тепло ее плеча передалось его рукам, он задрожал, словно в лихорадке, и взял ее силой. Оргазм сотряс его тело, и Том замер, тяжело дыша и смотря жене прямо в глаза.

Она лежала молча, не двигаясь, совершенно равнодушная, как и все время, пока он насиловал ее. Тело его дернулось в последний раз, и тогда она заговорила. Ему показалось, что ее спокойный, бесстрастный голос, звучавший откуда-то издалека, был обращен вовсе не к нему.

— Ты выпустил всю эту мерзость в меня?

Том почувствовал боль внизу живота, посмотрел на жену и скатился с нее на свою половину кровати.

— Да, я кончил в тебя, — равнодушно ответил он.

Элен поднялась с кровати и опустилась на колени на маленький коврик перед Распятием. В темноте Том почувствовал, как она повернула к нему лицо.

— Я буду молить Богоматерь, чтобы твое семя не прижилось во мне, — хрипло прошептала она.

Том закрыл глаза и отвернулся. Вот что они сделали с ней, они разрушили их любовь. В нем волной поднялась ярость.

С тех пор он никогда не ходил в церковь.

 

5

В церкви было очень тихо. Элен стояла на коленях перед священной статуей, склонив голову и перебирая в руках четки. Она не молилась, в голове не было никаких мыслей — только спокойствие и пустота. Это позволяло ей полностью отключиться от того мира, который находился за стенами церкви.

Чувство собственной вины, которое постоянно терзало ее вне этих стен, как бы притуплялось здесь. Маленький Томми лежал в могиле и не упрекал ее за то, что она не уберегла его во время болезни. Ее не мучили воспоминания о том, как ее обнаженное белое тело извивалось от страсти и наслаждения, в то время как ее сын лежал мертвый в этой же комнате.

Казалось, что у него легкая простуда, которая часто бывает у детей и обычно проходит к утру. Откуда ей было знать, что в тот момент, когда она шептала мужу в ухо нежные слова, мокрота попала сыну в горло и перекрыла доступ воздуха в легкие. Когда Элен встала, чтобы поправить ему одеяло, как она обычно делала это перед тем, как уснуть, то обнаружила, что он похолодел и даже уже посинел. Откуда ей было знать тогда, что это наказание за ее собственные грехи?

Отец Хадли пытался утешить ее в горе.

— Не вини себя, дитя мое. Бог дал — Бог взял. Да свершится воля Его.

Но она чувствовала, что это ее вина. Мысль о том, что она наслаждалась во время греха, терзала ее все больше, и чтобы облегчить душу, Элен наложила на себя обет исповедаться тысячу раз. Однако ласковые, успокаивающие слова священников не приносили облегчения ее душе, потому что это была ее вина, и только она сама могла искупить ее. Здесь же, в тишине церкви, перед статуей Богоматери, она чувствовала спокойствие, опустошенность и забвение.

* * *

Джонни Борк скучал. Он последний раз затянулся сигаретой с травкой и швырнул окурок в канаву. Прыщавый подросток, стоявший рядом с ним, сказал:

— Пошли узнаем, не занята ли Тесси.

— Тесси всегда занята. А потом я слышал, что она наградила одного парня трепаком, так что я туда не сунусь. — Джонас достал очередную сигарету и прикурил. Глаза его нервно бегали, осматривая улицу. — Сегодня я предпочел бы девочку, которую еще никто не трогал.

— А как ты это сделаешь, Джонни?

— Есть много способов, Энди, — загадочно произнес Джонни, — есть способы.

Энди посмотрел на него с любопытством.

— Ты так говоришь, как будто знаешь их.

Джонни кивнул и сунул руку в карман.

— У меня есть кое-что, что поможет трахнуть любую девчонку.

— Правда, Джонни? — быстро спросил Энди. — А что это?

Джонни понизил голос.

— Шпанская мушка.

— Что-что?

— Шпанская мушка, болван. Я стащил немного, когда доктор попросил меня побыть в аптеке в его отсутствие.

Вот это да! — восхищенно произнес Энди. — И это подействует на любую девчонку?

Джонни кивнул.

— Конечно. Надо подсыпать порошка немного в питье, и она станет такая горячая, как бисквит из печки.

Из двери высунулся аптекарь.

— Джонни, побудь в аптеке, ладно? Мне надо на минутку подняться наверх.

— Хорошо, доктор.

Они посмотрели, как аптекарь скрылся за соседней дверью и зашли в помещение аптеки. Джонни встал за прилавок.

— Как насчет кока-колы, Джонни?

— Ишь ты, только не бесплатно, если уж я сейчас отвечаю за аптеку. — Джонни принялся лениво открывать и закрывать ящики под прилавком. — Эй, Энди, — позвал он. — Хочешь посмотреть, где доктор хранит презервативы?

— Конечно, — ответил Энди и тоже прошел за прилавок.

— Могу я выпить кока-колы, — прозвучал девичий голос со стороны автомата с кока-колой.

Вид у ребят был такой, словно их застали на месте преступления. Джонни быстро захлопнул ящик.

— Конечно, Дженни.

— А где доктор?

— Поднялся наверх на минутку.

— Она видела нас, — прошептал Энди, — и видела, что мы разглядывали.

Подойдя к автомату, Джонни взглянул на девушку. Возможно и видела. На лице Дженни была обычная приветливая улыбка. Он нажал рычаг автомата и стал наблюдать, как струя темной жидкости наполняет стакан.

— Как дела у чемпиона, Дженни?

Она пожала плечами.

— Мы собирались сегодня вечером пойти в кино, но он не вернулся из Беркли. Надеюсь, это не из-за занятий.

— Да что за него волноваться, — улыбнулся Джонни, — он ведь уже выиграл финальные соревнования.

Подошел Энди и прошептал дружку на ухо:

— А на нее это подействует?

Джонни понял его и внезапно осознал, что никогда по-настоящему не видел Дженни, так как не обращал внимания на девчонок из Школы Милосердия. Дженни поставила недопитый стакан и отошла от прилавка посмотреть журнал. Ему понравилось, как она выглядит в облегающем летнем платье. Джонни никогда не предполагал, что у нее такая большая грудь. Не даром Майк Халлоран ухлестывал за ней. Он резко сунул руку в карман, вытащил небольшой пакетик и высыпал порошок в ее стакан.

Дженни взяла со стенда журнал и вернулась к автомату. Джонни бросил взгляд на ее стакан. Остатки порошка еще плавали на поверхности. Он схватил стакан, добавил сиропа и пустил струю газированной воды. Подвинув стакан к Дженни, он посмотрел на часы.

— Тебе, наверное, пора домой, да?

— Сегодня суббота, — ответила Дженни. — В помещении было так жарко, что я решила прогуляться по воздуху. — Она бросила на прилавок монету в пять центов и взяла из вазы соломинку.

Джонни напряженно наблюдал за тем, как она пьет.

— Нормально?

— Пожалуй, чересчур сладко.

— Я добавлю немного газировки, — быстро сказал Джонни. — Ну как теперь?

Дженни отхлебнула.

— Отлично. Спасибо.

Он взял монету, подошел к кассе и бросил ее туда.

— Я видел, что ты сделал, — прошептал Энди.

— Заткнись.

Дженни медленно листала журнал и потягивала напиток. Ее стакан наполовину опустел, когда вернулся аптекарь.

— Все в порядке, Джонни?

— Конечно, доктор.

— Спасибо, Джонни, хочешь кока-колы?

— Нет, спасибо, доктор. До завтра.

— Зачем ты это сделал? — спросил Энди, когда они вышли на улицу. — Теперь мы не узнаем, как порошок действует.

— Узнаем, — ответил Джонни, заглядывая в окно аптеки.

Дженни допила кока-колу и слезла со стула. Вернув журнал обратно на стенд, она вышла на улицу. К ней подошел Джонни.

— Ты домой, Дженни?

— Хотела зайти в парк, — сказала с улыбкой Дженни, — может, там попрохладнее от ветра с залива.

— Не возражаешь, если мы проводим тебя? Делать нам все равно нечего.

Она подумала, почему это Джонни вдруг предложил проводить ее. Ведь раньше он никогда не обращал на нее внимания.

* * *

Было уже почти десять вечера, когда Том Дентон вышел из салуна, расположенного напротив депо. Он был здорово пьян. Перейдя улицу, он подошел к воротам депо. Его старушка номер двести двенадцать стояла там. Его старая машина. Но теперь это была уже не его машина, и никогда снова его не будет. Сейчас на ней ездит другой.

Неужели она не понимает, что когда мужчина ложится в кровать, он хочет получить что-нибудь еще кроме молитвы? Если бы у него в кармане была куча денег, он знал бы куда пойти. Девочки из заведения Мэгги понимали, как обращаться с мужчинами. Он запустил руку в карман и тщательно пересчитал монеты. Тридцать пять центов. Можно вернуться в салун, хватит еще на один стаканчик. Но тогда ему в понедельник снова придется клянчить у Элен.

Том почувствовал, что хмель начинает улетучиваться, в ярости он запихнул монеты назад в карман. Выпивка не доставляет удовольствия, когда вынужден трястись над каждой монетой. Почти протрезвев, он направился домой.

Он сидел за столом в темной кухне, когда туда вошла Элен. Она зажгла свет, и Том медленно поднял голову.

— Не ждала тебя так рано, — сказала она. — Что случилось? У них кончилось виски?

Он молчал.

Элен вышла из кухни в тесную прихожую. Он услышал, как открылась и закрылась дверь в комнату дочери. Через минуту жена вернулась в кухню.

— А где Дженни?

— Не знаю, может быть, она с Майком?

— Майк остался в Беркли. Когда я уходила в церковь, Дженни сказала, что сегодня рано ляжет спать.

— Сегодня жарко, может быть, она вышла подышать?

— Мне не нравится, что она выходит из дому одна.

— Не дави на нее, Элен, она уже взрослая девушка.

Элен сняла с полки чайник, налила в него воды, поставила на плиту и зажгла газ.

— Хочешь чаю?

Том удивленно посмотрел на жену. Уже давно она не приглашала его на вечернюю чашку чая. Он кивнул.

Она вязла чашки, поставила их на стол и села напротив него, ожидая когда закипит чайник. На лице у нее была тревога.

— Не волнуйся, — сказал Том, пытаясь успокоить ее. — Дженни будет дома с минуты на минуту.

Элен посмотрела на него и почувствовала, что по щекам у нее текут слезы. Она положила свою руку на руку мужа.

— Извини, Том. Не знаю, что со мной, но иногда я представляю себе то, что никогда не происходит.

— Я знаю, Элен, — ласково сказал он, — я знаю.

Но это произошло. К ним пришли полицейские и сказали, что Дженни нашли в парке изнасилованную и избитую.

 

6

Они втроем вышли из церкви на яркий солнечный свет. На них со всех сторон устремились любопытные взгляды. Том почувствовал, как задрожала дочь, краска залила ее лицо, все еще хранившее следы побоев. Она опустила глаза, и они начали спускаться по ступенькам.

— Выше голову, Дженни-медвежонок, — прошептал Том, — это их сыновьям должно быть стыдно, а не тебе.

Дженни подняла голову и благодарно улыбнулась ему.

— И ты тоже, Элен Дентон, — добавил он. — Что ты уставилась в землю?

В душе Элен чувствовала торжество. Наконец-то ее муж вернулся в лоно церкви. Ей вспомнилось то утро. Она была одета, чтобы идти в церковь, и позвала Дженни. Открыв дверь в ее комнату, Элен увидела, что Дженни сидит в кресле и смотрит в окно.

— Ты еще не одета, Дженни? — недовольно спросила Элен. — Нам уже пора идти к мессе.

— Я не пойду, мама, — вяло произнесла Дженни.

— Но ты не была в церкви с тех пор, как вышла из больницы. Ты совсем не выходишь из дома.

— Я выходила, мама. — Дженни повернулась к матери, при ярком солнечном свете круги под ее глазами казались еще более темными. — Но все сразу начинали глазеть на меня и перешептываться. Я не могу этого выносить. Не пойду в церковь, не хочу быть для них посмешищем.

— Ты отвергаешь Спасителя! — горячо воскликнула Элен. — Как же ты получишь прощение за свои грехи, если не будешь ходить в церковь?

— За какие грехи ребенку нужно прощение? — раздался позади нее голос мужа. Она обернулась к нему и завелась еще больше.

— Хватит с нас дома и одного предателя церкви, других нам не надо. — Она обернулась к Дженни. — Одевайся, ты еще успеешь со мной.

— Я не могу, мама, — сказала Дженни. — Я не пойду.

Элен шагнула к дочери и замахнулась на нее. Внезапно она почувствовала, как железные тиски сомкнулись вокруг ее запястья. Повернув голову, она заглянула мужу в лицо. Его обычно мягкие голубые глаза были холодными и суровыми.

— Не тронь ребенка, — сказал он. — Ты что, совсем рехнулась?

Элен некоторое время смотрела на него, потом злость ее внезапно прошла, и Элен разом обмякла. На глазах у нее появились слезы.

— Отец Хадли просил привести Дженни, он сказал, что будет молиться за нее.

Том тоже почувствовал, что гнев отхлынул, и отпустил руку жены, которая бессильно упала вдоль ее тела. Он повернулся к дочери.

— Ты именно поэтому не хочешь идти в церковь, Дженни-медвежонок? Потому что они пялятся на тебя?

Дженни кивнула.

— А ты пойдешь, если с тобой пойду я? — вдруг спросил он.

Дженни посмотрела отцу в глаза и прочла в них любовь.

— Да, папа.

— Вот и хорошо, тогда одевайся, а я быстро побреюсь.

Он резко повернулся и вышел из комнаты. Элен удивленно посмотрела ему вслед, не понимая, что произошло.

Когда они пробирались к своей скамье, по толпе пронесся удивленный шепот. Краешком глаз Том наблюдал, как все головы поворачиваются в их сторону. Его затрясло от людской жестокости. Он сжал руку дочери и, улыбаясь, опустился на колени и перекрестился.

Когда они выходили из церкви, ситуация была еще хуже. У любопытных было время собраться на ступеньках церкви под ярким утренним солнцем. Так что им предстояло пройти сквозь строй идиотов.

* * *

— Вот и все, — сказал Том, когда они завернули за угол.

Они перешли улицу и пошли по направлению к аптеке, расположенной на перекрестке. Группа подростков, одетых в выходные костюмы, стояла у витрины аптеки и смеялась. Когда они проходили мимо, подростки замолкли и принялись с любопытством разглядывать их. Том обернулся и сердито посмотрел на них. Он услышал, как подростки разом зашептались за его спиной. Один из парней презрительно хмыкнул, другой рассмеялся, и этот грязный смех болью пронзил его сердце. Он резко отпустил руку Дженни и вернулся на угол. Подростки удивленно посмотрели на него, смех застыл у них на губах.

— Над чем вы смеетесь, ребята? — спросил он. Лицо его было белым от злости. — Скажите, может быть, и я посмеюсь вместе с вами. — Они молча, смущенно смотрели на него. — Уходите отсюда, — тихо сказал Том. — И если я когда-нибудь услышу, что вы смеетесь или дурно говорите обо мне или о ком-нибудь из членов моей семьи, то я приду сюда и вы познакомитесь с моими кулаками.

Самый высокий из подростков сделал шаг к Тому и посмотрел на него наглыми глазами. Он был немного выше Тома, и на губах его играла презрительная усмешка.

— Это свободная страна, и мы можем стоять там, где нам нравится.

Том закипел от возмущения. Он схватил парня за лацканы пиджака и с силой опустил на колени.

— Значит, это свобода? — закричал он так, что на лбу его вздулись жилы. — Свобода стоять на углу и выбирать, кого изнасиловать вечером? — Он размахнулся и влепил парню пощечину.

Подросток сжался, спесь моментально слетела с него.

— За что, мистер Дентон? Ведь это не мы трахнули Дженни.

От этих слов кровь застыла у Тома в жилах. Он стоял с занесенной рукой и смотрел на парня. Трахнуть Дженни. Они могут так говорить о его дочери, и с этим ничего нельзя поделать. Он медленно опустил руку и резко оттолкнул парня от себя. Оглядел всю компанию, переводя взгляд с одного подростка на другого. Они просто мальчишки, сказал он себе, нельзя ненавидеть всех мальчишек за то, что совершили два подонка. Парень прав, они не виноваты.

Он почувствовал себя разбитым. Если кто и виноват, так это он. Если бы он был настоящим мужчиной и имел работу, этого, наверное, не случилось бы.

— Убирайтесь отсюда, — сказал он. — И если кто-нибудь из вас еще раз встретит меня здесь, то пусть лучше перейдет на другую сторону улицы.

Подростки посмотрели на него, потом друг на друга. Казалось, они жалели его. Вдруг, словно по какой-то таинственной команде, они по одному и по двое стали расходиться. Через несколько минут Том остался один. Он стоял, пытаясь унять внезапно охватившую его дрожь. Потом побрел к углу, где его ожидали жена с дочерью.

— Вот и все, — сказал он второй раз за утро, взял Дженни за руку, и они пошли к дому. Но хотя Том и сказал, что все кончено, он знал, что это не кончено и не будет кончено до тех пор, пока он будет жить и помнить.

* * *

Холодный сентябрьский ветер напоминал о наступлении осени. Через окно троллейбуса Дженни посмотрела на остановку. Отец стоял под фонарем, ожидая ее. Теперь он встречал ее каждый вечер. Троллейбус остановился, и Дженни вышла.

— Привет, папа.

— Привет, Дженни-медвежонок.

Они пошли к дому. Дженни старалась шагать в ногу с отцом.

— Ну как, удачно сегодня?

Том покачал головой.

— Не понимаю, нигде нет работы.

— Может быть, завтра будет.

— Надеюсь, — сказал он. — Может быть, после выборов кое-что изменится. Рузвельт говорит, что правительство должно заняться вопросом занятости рабочих, что крупные корпорации оказались не в состоянии его решить. Он больше заботится о рабочих, чем Гувер с республиканцами. — Том взглянул на дочь. — Как прошел сегодня день?

— Нормально.

На самом деле она чувствовала себя в конторе не очень уютно. При входе и выходе возле ее стола останавливались агенты различных компаний. Иногда они просто болтали о пустяках, а иногда пытались назначить свидание. Может быть, если бы все было иначе, она бы когда и приняла их приглашение. Но теперь, глядя через стол в их глаза, она знала, о чем они думают. И вежливо отказывалась. Некоторые смущались и даже краснели, так как понимали, что она прочитала их мысли.

— Тебе не стоит встречать меня каждый вечер, папа, — сказала Дженни. — Я не боюсь возвращаться домой одна.

— Я знаю, что не боишься, я понял это в первый же вечер, когда пришел встречать тебя. Но мне этого хочется. Ведь это единственный момент за целый день, когда я ощущаю, что действительно что-то делаю.

Дженни не ответила, и они некоторое время шагали молча.

— Ты хочешь, чтобы я перестал?

— Нет, если хочешь, то встречай, папа.

Они подошли к дому и начали подниматься по лестнице. Отец взял ее за руку.

— Давай не пойдем пока, Дженни-медвежонок. Посидим немного здесь и поговорим.

Дженни посмотрела на отца, лицо его было серьезным.

— Что случилось, папа?

— Я не говорил об этом маме. Сегодня я ходил к отцу Хадли.

— Да?

— Он не пойдет в суд засвидетельствовать твое благопристойное поведение. Он сказал, что это против правил церкви. Сестры из школы тоже отказались.

— Ох! — воскликнула она. К горлу подступил комок. Значит, адвокат был прав. Он пришел к ним месяц назад, маленький человек со скользкими глазами. Уселся за кухонный стол и внимательно посмотрел на них.

— Мистер Бурк и мистер Таннер поручили мне встретиться с вами, — сказал он. — Думаю, вы понимаете, как они сожалеют об этой оши... — он быстро взглянул на Дженни и отвел взгляд, — об этом инциденте, и они хотели бы уладить это дело, если возможно.

Лицо отца покраснело от злости.

— Прежде всего, мистер О'Конор, инцидент, о котором вы упомянули, вовсе не был инцидентом, два парня изна...

Адвокат вскинул руку, обрывая его.

— Мы знаем, что они сделали. Но посудите сами, мистер Дентон, этот суд только привлечет еще больше внимания к вашей дочери, а кроме того, ей будет неприятно опять вспоминать об этом. А что если суд признает ребят невиновными?

Том рассмеялся.

— Невиновными? Я был в участке, когда полицейские привели их. Я слышал, как они плакали и лепетали, что страшно сожалеют о том, что натворили.

— Совсем неважно, что они говорили тогда, мистер Дентон. Будет учитываться то, что они скажут в суде. А в суде они скажут, что ваша дочь сама попросила их пойти с ней в парк.

— Пусть попробуют доказать это.

— Это вам будет трудно опровергнуть их, — сказал адвокат. — Их двое, а ваша дочь одна. И у них будет столько же свидетелей их добропорядочности, сколько должно быть у вашей дочери.

— Похоже, что собираются судить мою дочь, а не их, — взорвался Том.

— В данном случае именно так, — кивнул адвокат. — Истец теряет больше, чем ответчик.

— Репутация моей дочери говорит сама за себя. Отец Хадли из церкви Святого Павла и сестры из Школы Милосердия могут рассказать о моей Дженни.

Адвокат загадочно улыбнулся.

— Я сомневаюсь в этом, мистер Дентон, — тихо сказал он, — очень сомневаюсь. — Он посмотрел на Дженни, потом снова на Тома. — От имени своих клиентов я уполномочен предложить вам тысячу долларов, если ваша дочь снимает обвинение с ребят.

— Я думаю, что вам следует удалиться, — сказал отец, поднимаясь из-за стола.

Адвокат тоже поднялся. Он вытащил из кармана визитную карточку, положил ее на стол и шагнул к двери.

— Если вы передумаете, то сможете в любое время связаться со мной.

— Что мы теперь будем делать, папа, — спросила Дженни, возвращаясь к действительности.

— Отец Хадли сказал, что он говорил об этом маме еще три недели назад.

Дженни посмотрела на отца.

— Так она все знала и не сказал нам?

Отец кивнул. Дженни охватил озноб. Что же это за Бог который позволяет матери выставить свое дитя на посмешище только для того, чтобы спасти свою совесть.

— Отец Хадли еще сказал, что место в колледже Святой Марии ждет тебя, если ты этого хочешь.

Внезапно Дженни начала смеяться. Они не хотят подтвердить ее добропорядочность, но желают проявить заботу. Она не могла свести эти две линии поведения в одну. Вторая, наверное, была просто компенсацией за первую?

Том удивленно посмотрел на нее.

— Над чем ты смеешься?

Смех оборвался, и Дженни уже серьезно посмотрела на отца.

— Ни над чем, папа. Я думаю, что тебе нужно позвонить адвокату.

— Ты хочешь взять тысячу долларов?

Дженни кивнула.

— И вакансию в колледже Святой Марии тоже. Так что пока меня не будет, на жизнь вам хватит.

— Я не возьму твоих денег.

— Возьмешь, папа, — мягко сказала Дженни. — В конце концов, вернешь, когда найдешь работу и встанешь на ноги.

Том почувствовал, как по его щекам катятся слезы. Он прижал дочь к себе.

— Ты любишь меня, Дженни-медвежонок? Ты любишь своего бедного, ничтожного неудачника-отца?

— Ты же знаешь, что люблю, папа, — быстро ответила она, прижимаясь головой к его груди. Так они и стояли, обнявшись и плача на ступеньках, в тихих, прохладных, осенних сумерках.

 

7

В операционной было слышно только слабое жужжание кварцевых ламп над столом. Руки доктора Гранта двигались легко и проворно. Он ловко извлек вполне здоровый аппендикс из тучной женщины, лежащей на операционном столе. В тишине прозвучал его низкий, густой голос:

— Вот и все. — Он удовлетворенно выдохнул. — Теперь можете зашивать, доктор Лобб.

Он отвернулся от стола, и одна из сестер быстро вытерла пот с его лица, в то время как другой хирург начал соединять края разреза.

Дженни посмотрела на сестру Кристофер. Если старшая сестра и поняла, что аппендикс не был воспаленным, то ее темные глаза, выглядывавшие поверх маски, никак не отреагировали на это.

— Нитку, — сказал доктор Лобб, протягивая руку. Дженни автоматически подала ему нитку. Потом некоторое время она не могла поднять голову, потому что была очень занята, но она была уверена, что сестра Кристофер наблюдает за ней. Но это уже не смущало ее, как вначале, почти три года назад. Через месяц она заканчивает колледж.

Сестра Кристофер давно приглядывалась к Дженни, которая была одной из лучших учениц в классе. Пожалуй, лишь одна на сотню имела такое призвание к хирургии, как Дженни. Надо было уметь многое, и Дженни умела все. Вид крови не смутил ее даже в первый раз. Действовала она ловко и уверенно, быстро изучила все инструменты и освоила манеру разных хирургов, что позволяло им понимать друг друга без слов.

И, наконец, последним важным фактором была выносливость. Следует знать, как важно для хирургической сестры быть выносливой. Стоять часами над столом, даже если ноги, бедра и поясница болят от долгого пребывания в полусогнутом состоянии, заражать доктора своей выносливостью, подбадривать его своим видом, не позволяя нарушиться рабочему ритму. Стойко переносить перебои в этом ритме, когда увозят навсегда замолкнувшего пациента, и уметь восстановить ритм, как только привезут нового пациента.

Доктор Лобб поднял голову и кивнул.

— Повязку. — Он убрал руки от свежего шва.

Дженни была готова. Одной рукой она мгновенно наложила повязку, другой взяла со столика липкую ленту и, закрепив края повязки, крепко и аккуратно прижала их. Потом она подняла обе руки в знак того, что все готово.

Сестра Кристофер кивнула, и санитары быстро завернули пациентку в простынь и перенесли на другой стол. Раздался щелчок, и кварцевые лампы погасли. Плановые утренние операции в колледже Святой Марии были закончены.

* * *

— Это уже четвертый здоровый аппендикс, который он удалил в течение месяца, — сказала Дженни сквозь шум воды в раковине. — Почему он делает это?

Молодой хирург рассмеялся.

— Если за пару взмахов скальпелем пациент готов платить двести пятьдесят долларов, то не стоит с ним спорить.

— Но он не должен заниматься такими вещами, — прошептала Дженни. — Он великий хирург, из-за этого у него не хватает времени на дело.

— Конечно, — ответил доктор Лобб, — но даже великим хирургам хочется есть, и нет ничего страшного, если они иногда удаляют здоровые аппендиксы богатым старым ипохондрикам. Тут нет никакого риска. Зато у доктора появляется возможность оплатить свои счета, а у пациента похвастаться перенесенной операцией.

Лобб выпрямился и взял полотенце.

— О-о, — предостерегающе произнес он, — великий хирург идет сюда собственной персоной.

Дженни сняла с крючка полотенце и начала вытирать руки. Позади нее раздался голос:

— Мисс Дентон?

Она обернулась.

— Да, доктор Грант.

— Насколько я знаю, вы через месяц выпускаетесь.

— Надеюсь, что так.

— Думаю, вам не о чем беспокоиться, я только что разговаривал с сестрой Кристофер. Она очень довольна вами, и я тоже.

— Спасибо.

— Есть ли у вас планы после выпуска?

— Ничего конкретного. Я собираюсь после сдачи государственных экзаменов подать заявление в одну из больших больниц.

— Все больницы достаточно укомплектованы.

Дженни поняла, что он на самом деле имел в виду. Больницы вовсе не были укомплектованы, наоборот, людей не хватало, потому что не было денег оплачивать полный штат. Особенно это касалось хирургических сестер, ведь это был самый высокооплачиваемый персонал.

— Я знаю, — ответила она.

— Вы заняты чем-нибудь сейчас? — спросил Грант, помявшись.

— Да вот собиралась пойти в кафетерий на ланч.

— Мне хотелось бы поговорить с вами. Сестра Кристофер сказала, что не будет возражать, если вы позавтракаете вне больницы. Как насчет мяса с подливкой?

— Звучит превосходно, — сказала Дженни.

— Отлично, — улыбнулся доктор. — Я буду ждать вас внизу у машины — черный «паккард».

— Я знаю, — быстро ответила она. Его машину знали все медсестры, он всегда припарковывался напротив их спальни. Не считая черного «кадиллака» доктора Гедеона, это была самая дорогая машина в больнице.

— Тогда жду вас через пятнадцать минут.

Дженни вышла в коридор и нажала кнопку лифта. Дверь открылась, она вошла, и сразу за ней в лифт юркнул доктор Лобб.

— Мясо с подливкой!

— Интересно, что ему надо? — спросила Дженни.

— Я знаю, чего он хочет, — широко улыбнулся Лобб, — у меня, например, нет шансов.

— Мясо с подливкой не увеличит и его шансы.

— Не знаю, — рассмеялся Лобб. — Когда-нибудь все равно это произойдет, нет смысла хоронить себя.

— Это никогда не произойдет, — сказала Дженни. — И все же, что ему надо?

— Может быть, он хочет, чтобы ты работала с ним? Ты когда-нибудь думала об этом?

— Думала, но смысла не нашла. Почему я? Он может выбрать самую лучшую медсестру.

Доктор Лобб улыбнулся, но глаза его были серьезными.

— Ты и есть самая лучшая, со временем ты поймешь это.

Лифт остановился, и они вышли в коридор первого этажа, где располагался кафетерий для персонала больницы. Дженни взглянула на свой белый халат.

— Пожалуй, мне лучше снять его и надеть платье.

— Я был бы счастлив, если бы ты только сняла его. Для меня можешь платье не надевать.

Дженни посмотрела на Лобба и улыбнулась. Этот парень в будущем может оказаться хорошим человеком.

— Не исключено, что когда-нибудь я удивлю тебя, — сказала она.

— Ты удивишь меня, если принесешь сэндвич с мясом, — крикнул он ей вслед.

* * *

Доктор Грант протянул ей пачку сигарет. Дженни вытащила одну и закурила. Их глаза встретились над пламенем спички.

— Наверное, вас интересует, почему я пригласил вас на ланч?

— Во всяком случае, я была удивлена.

Грант улыбнулся.

— Простите, если я разжег ваше любопытство, но за едой я забываю о делах, а теперь уже, пожалуй, можно и вернуться к ним. — Дженни промолчала. — В последнее время, мисс Дентон, у меня была прекрасная возможность наблюдать за вашей работой в операционной. Прежде всего, я как хирург убедился в вашей квалификации и оценил ваши профессиональные возможности.

— Благодарю вас, доктор Грант.

— Вы, наверное, знаете, мисс Дентон, что у меня довольно обширная практика. Многие врачи направляют ко мне своих пациентов на операцию. Некоторые из этих операций несложные, и при соответствующих условиях их можно делать в моем кабинете, что значительно сокращает расходы пациентов. — Дженни кивнула. — Сегодня утром мисс Джанни, которая была моей помощницей в течение многих лет, сообщила мне, что выходит замуж и уезжает в Южную Калифорнию. Придя в больницу, я поговорил о вас с сестрой Кристофер. Она подтвердила, что вы отлично справитесь, если замените мисс Джанни.

— Вы имеете в виду, что я буду работать с вами?

— Именно эту мысль я и пытался высказать в свойственной мне пространной манере. Вас заинтересовало мое предложение?

— Конечно. Он заинтересовало бы любую медсестру.

— Но вы должны знать, что это непростая работа. У меня в клинике несколько коек, и очень часто нам придется работать допоздна. Иногда я оставляю пациента на ночь, и тогда вам придется дежурить возле него.

— Доктор Грант, — улыбаясь сказала Дженни, — последнюю неделю я работала в две смены по восемь часов с перерывом в четыре часа, так что работа у вас покажется мне отдыхом.

Он улыбнулся и ласково погладил ее руку. Дженни улыбнулась в ответ. Не такой уж он плохой, подумала она, даже если и удалил несколько здоровых аппендиксов, ведь он хирург и не несет ответственности за неправильный диагноз, который ставят врачи, присылающие к нему пациентов.

Когда она поступила к нему на работу, то узнала, что здоровые аппендиксы было не единственное, что он удалял. У него была очень большая практика по прерыванию беременности сроком до десяти недель. Похоже, что он был крупнейшим специалистом по абортам во всей Калифорнии.

Но к тому моменту это уже не имело для Дженни никакого значения, потому что она влюбилась в него. Ее не смущало, что он был женат и имел троих детей.

 

8

Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда она собралась покинуть небольшой двухкомнатный номер, расположенный над клиникой. Дженни вернулась и сняла трубку.

— Кабинет доктора Гранта, — сказала она.

— Дженни? — раздался шепот в трубке.

— Да.

— Ты еще будешь там некоторое время?

— Я собиралась навестить родителей, я не видела их уже три недели, это третье подряд воскресенье...

— Я прослежу, чтобы у тебя было время навестить их на неделе, — оборвал ее Грант. — Пожалуйста, Дженни, мне надо увидеть тебя. — Дженни пребывала в нерешительности, он почувствовал, что она колеблется. — Пожалуйста, Дженни, я сойду с ума, если не увижу тебя.

Она взглянула на часы, был уже восьмой час. Пока она приедет домой, отцу уже будет пора спать. Ему удалось найти работу на почте и приходилось вставать очень рано.

— Хорошо, — тихо сказала она.

— Спасибо, Дженни, я буду через двадцать минут. — Напряжение в его голосе спало. — Я люблю тебя.

— Я люблю тебя, — сказала она и услышала щелчок. Положив трубку, Дженни медленно сняла пальто, аккуратно повесила его в шкаф, села на диван и закурила.

Кто бы мог подумать три месяца назад, когда она пришла сюда на работу, что она влюбится в него? Но что она могла поделать? Тем более, что она знала, какая обстановка у него дома. Он был женат на вздорной молодой богатой женщине, которая постоянно попрекала его тем, что только ее, деньги дали ему возможность открыть эту клинику и что только влияние ее отца открыло ему двери в общество; на женщине, которая родила ему троих детей не потому, что любила его, а потому что была обуреваема сумасбродным желанием навсегда привязать его к себе.

Дженни понимала, почему все свободное время он проводил в клинике — в работе он находил забвение. А те девушки и женщины, которые приходили к нему на операцию? Он объяснил ей, почему делает это, и она поняла его.

— А как я должен поступать, Дженни? — спросил он, и его чувственное лицо осветилось внутренней добротой. — Прогонять их и позволять губить свои жизни из-за одной глупой ошибки? Или толкать их в руки шарлатанов, которые сделают их инвалидами на всю оставшуюся жизнь, если вообще не убьют? И только потому, что церковь против? Подобные церковные законы уже давно превратились в догму вроде еврейской чепухи о кошерной пище. Даже наши гражданские законы позволяют делать аборты лишь при определенных обстоятельствах. Когда-нибудь они будут разрешены, как это уже сделано во многих странах мира — на Кубе, в Дании, Швеции и во многих других. — Он повернул к ней лицо с глубоко посаженными карими глазами. — Став врачом, я давал клятву, что отдам все свои знания и силы для помощи моим пациентам, и эта клятва для меня важнее всего. И когда бедная, испуганная девочка приходит ко мне за помощью, я не могу в угоду Богу отказать ей.

Это ей было понятно, а вот многого в делах церкви она не понимала. Дженни помнила, как повела себя церковь в случае с ней. Если ее добропорядочность была так важна для церкви, почему она не вступилась за ее доброе имя? Церковь думала только о власти над ней, но не об ответственности за нее.

И она стала очень хорошо относиться к женщинам, обращавшимся за помощью, и сочувствовала им. Это были молодые женщины, которые не хотели бросать работу, потому что даже вдвоем с мужем не могли толком прокормить уже имевшихся детей; испуганные молодые девушки, иногда еще школьницы или вчерашние выпускницы; женщины среднего возраста, уже имевшие взрослых детей; и даже телефонные проститутки, жившие одни днем и прячущие свой страх за фальшивым вызывающим смехом. Она жалела их так же, как и он, а от этой жалости до любви к нему оставался всего один шаг.

Это случилось, когда она уже месяц проработала в клинике. Находясь наверху, Дженни услышала голос в нижних комнатах. Было уже около восьми вечера, и сначала она подумала, что идет вечерний прием, но потом вспомнила, что вечерний прием по понедельникам, средам и пятницам. Она зажгла газ, поставила на плиту кофейник и, накинув халат, спустилась вниз. Когда она открыла дверь его кабинета, Грант сидел за столом с посеревшим от усталости лицом.

— Прошу прощения, доктор, я не знала, что это вы. Услышала шум и спустилась.

Он слабо улыбнулся.

— Все в порядке, мисс Дентон.

— Спокойной ночи, доктор, — сказала Дженни, взявшись за дверь.

— Минутку, мисс Дентон.

Дженни посмотрела на него.

— Да, доктор?

— Мы все время так заняты, что у меня не было времени спросить вас, нравится ли вам здесь?

— Да, доктор, очень, — кивнула она.

— Я рад.

— Вам лучше поехать домой, доктор. Вы выглядите усталым.

— Домой? — спросил он, и горькая усмешка промелькнула на его губах. — Мой дом здесь, мисс Дентон, а там я просто ночую.

— Я... я не понимаю вас, доктор.

— Конечно, не понимаете, — мягко произнес он, — я и не ждал, что вы поймете. Вы слишком молоды и прекрасны, чтобы обращать внимание на таких, как я. — Он поднялся. — Поднимайтесь наверх, мисс Дентон, я постараюсь вести себя тихо и не беспокоить вас.

Свет от настольной лампы падал на его лицо, делая его более привлекательным, чем обычно. Дженни стояла в дверях и смотрела не него, чувствуя, как учащенно забилось сердце.

— Меня волнует, что вы слишком много работаете, доктор.

— Со мной ничего не случится, — сказал он и повернулся к ней. Их глаза встретились. Казалось, ее закружил глубокий водоворот его ласковых карих глаз. У Дженни затряслись ноги, и она быстро схватилась за косяк двери. Ни одно слово не сорвалось с ее губ, она молча смотрела не него.

— Что-то не так, мисс Дентон?

— Нет, — прошептала она, пытаясь заставить себя отвести взгляд. Внезапно она повернулась и побежала вверх по лестнице.

Дженни даже не удивилась, когда он открыл дверь и вошел в ее комнату. Сквозь тонкий халат она почувствовала на плечах тепло его рук.

— Ты боишься меня, Дженни? — хрипло спросил он.

Дженни посмотрела в его глаза и прочла в них одиночество и страдание. Ее охватила внезапная слабость, и она упала бы, если бы доктор не поддержал ее.

— Нет, — прошептала она.

— Тогда что с тобой?

Она молча опустила голову, тепло его рук начало разжигать в ней огонь.

— Скажи мне, — настаивал он. На глазах у нее появились слезы.

— Я не могу.

— Можешь, Дженни, можешь. Я знаю, что ты чувствуешь. Ты чувствуешь то же самое, что и я. Я мучаюсь бессонницей, мечтая о тебе, представляя тебя рядом.

— Нет, пожалуйста, не сейчас.

Его сильная рука, рука хирурга, погладила ее по щеке.

— Я люблю тебя, Дженни, — сказал он. — Я люблю тебя.

Дженни смотрела в его глаза, чувствуя, что его лицо приближается все ближе и ближе, потом он поцеловал ее в губы. Она закрыла глаза, чувствуя, как горит все тело. Дженни резко отстранилась и направилась в глубь комнаты. Доктор догнал ее и снова обнял за плечи.

— Ты любишь меня, — сказал он, — скажи мне об этом.

— Нет, — прошептала она и посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

Его пальцы крепко сжали ее плечи.

— Скажи! — хриплым голосом приказал он.

Дженни снова ослабела от его прикосновения, она не могла оторвать взгляда от его лица.

— Я люблю тебя, — сказала она.

Он снова прижался губами к ее губам. Дженни почувствовала, как его руки проникли под халат и расстегнули бюстгальтер. Грудь вырвалась из плена и сама устремилась к нему в руки. Дженни задрожала всем телом.

— Пожалуйста, не надо, — прошептала она, — это нехорошо.

Подняв ее на руки, он отнес ее в спальню и опустился на колени рядом с кроватью.

— Когда мужчина и женщина любят друг друга, — прошептал он, — то все, что происходит между ними в их собственном доме, не может быть нехорошим. А это наш с тобой дом.

И он снова поцеловал ее в губы.

* * *

Том посмотрел на часы, висевшие на кухне, был уже одиннадцатый час. Он свернул газету.

— Думаю, что сегодня она уже не придет. Пойду-ка я спать. Ребята из союза сказали, что будут наблюдать, как я работаю, поэтому мне нельзя опаздывать.

Элен презрительно фыркнула.

— Послушать этих коммунистов из Рабочего союза, так ты должен молиться на них за то, что получил эту работу.

— Они хорошие парни, этого нельзя отрицать. Ведь именно они настояли, чтобы меня приняли на полный рабочий день, а не на половину. Они защищают интересы рабочих.

— Коммунисты все безбожники. Отец Хадли говорил мне, что они против церкви, потому что не верят в Бога. Он сказал, что они заигрывают с рабочими, чтобы захватить власть, как в России. А захватив власть, они закроют все церкви и превратят нас в рабов.

— Ну и что, что безбожники? Сам-то отец Хадли не нашел мне работу и не оплатил наши счета. Нет, именно союз предоставил мне работу, и я достаточно зарабатываю, чтобы выплачивать аренду и покупать пищу. Меня не интересует, как их называет отец Хадли, главное, что они хорошо отнеслись ко мне.

Элен презрительно ухмыльнулась.

— Хорошая у меня семейка. Муж коммунист и дочь, у которой никогда нет времени зайти домой.

— Наверное, она занята, ты же знаешь, какая у нее ответственная работа. Сестры из колледжа Святой Марии говорили на выпуске, что ей повезло, что она будет работать с таким знаменитым врачом.

— Конечно, но должна же она иногда приходить домой?

Могу поспорить, что она не была в церкви с тех пор, как закончила колледж.

— Откуда ты знаешь? — сердито спросил Том. — Разве церковь Святого Павла единственная в Сан-Франциско?

— Знаю, — ответила Элен. — Я это чувствую. Она не хочет приходить к нам, потому что зарабатывает теперь уйму денег и стыдится нас.

— А чем ей гордиться? Твоими церковными проповедями или ребятами на улице, которые все еще перешептываются и смеются ей вслед. Что ей за радость приходить домой?

Элен пропустила его речь мимо ушей.

— Не хорошо, если девушка ночует не дома, — упрямо твердила она. — Мы с тобой знаем, что творятся там, на холмах, где все спят с чужими женами и пьянствуют. Я тоже читаю газеты.

— Дженни хорошая девушка, она не будет этим заниматься.

— А я не уверена. Соблазн всегда сладок, а мы ведь с тобой знаем, что она уже вкусила соблазна.

— Ты что, не веришь ей? — сердито спросил Том. — Ты веришь этим двум ублюдкам, а не собственной дочери?

— А почему она тогда не пошла в суд? Если в их словах совсем не было правды, то чего ей было бояться? Так нет, она взяла тысячу долларов и заработала славу шлюхи.

— Ты ведь отлично знаешь, почему она так поступила, — ответил Том. — И можешь сказать за это спасибо своей церкви. Они даже не пожелали пойти в суд, чтобы подтвердить ее добропорядочность. Побоялись, что родителям парней это не понравится, и они урежут свои еженедельные пожертвования.

— Церковь послала ее учиться в колледж и обеспечила работой.

* * *

— Так на что же ты тогда жалуешься?

Элен тихо сидела на кухне, прислушиваясь как муж сердито сбрасывает ботинки и раздевается в спальне. Потом она поднялась и пощупала водогрей. Горячая ванна должна немного успокоить боль, от дождевой погоды опять разыгрался артрит.

Она взяла спички и наклонилась к нагревателю. Чиркнув спичкой, отвела в сторону рычаг запальника, пламя вздрогнуло и спичка потухла. Не было газа, красный флажок был поднят вверх. Она встала и пошла за кошельком, но в нем не было монет по двадцать пять центов, только пятицентовые и десятицентовые монеты. Сначала она хотела попросить монету у Тома, но потом решила, что и так достаточно наслушалась обвинений в свой адрес. Ладно, придется обойтись сегодня без ванны, оставить это удовольствие на утро, когда она вернется из церкви. Элен прошла в ванную и остатками теплой воды сполоснула лицо. Когда она вышла, Том по пояс голый стоял на кухне. Элен бросила на него быстрый взгляд и отвернулась.

Том зашел в ванную и стал шумно плескаться, внезапно пошла холодная вода. Он выругался про себя, быстро вытерся полотенцем, вынул из кармана монету в двадцать пять центов и опустил ее в щель счетчика. Красный флажок опустился, он удовлетворенно кивнул.

Войдя в спальню, он не закрыл за собой дверь и не обратил внимания на легкое шипение, доносившееся из нагревателя. Он присел на край кровати, а через минуту со вздохом лег, коснувшись плечом жены. Она повернулась к нему спиной.

«Ну и черт с ней, — подумал он, поворачиваясь набок. Наверное, коммунисты правы со своей идеей свободной любви. В конце концов, мужчина не может жить с такой женщиной».

Глаза его начали слипаться, он слышал мягкое дыхание жены, она спала. Он улыбнулся в темноте — при свободной любви у него будет достаточно женщин, тогда она попляшет. Веки его сомкнулись и он соединился со своей женой во сне. И в смерти.

* * *

Дженни сидела на кровати, прикрыв простыней наготу и смотря широко открытыми, испуганными глазами на стоящую в дверях женщину. На другой стороне кровати Боб торопливо застегивал рубашку.

— Ты думаешь, что он бросит меня ради тебя? — крикнула женщина Дженни. — Ты думаешь, ты первая? Разве он не говорил тебе, сколько раз я заставала его в подобной ситуации? — В ее голосе прозвучали нотки презрения. — Или ты думаешь, что он действительно любит тебя? — Дженни молчала. — Скажи ей, Роберт, — сердито сказала женщина. — Скажи ей, что сегодня вечером ты хотел заняться любовью со мной, а когда я отказалась, ты приехал сюда. Скажи ей.

Дженни взглянула на доктора Гранта. Лицо его было белым, он не смотрел в ее сторону. Потом он взял с кресла пальто и подошел к жене.

— Ты так возбуждена, позволь мне отвезти тебя домой.

Домой. Это слово больно кольнуло Дженни. А их дом — его и ее, о котором он говорил?.. Ведь здесь они были вместе, здесь любили друг друга. Сейчас-то он имел в виду другое место.

— Я всегда возбуждена, не так ли Роберт? Каждый раз ты обещаешь мне, что это никогда не повторится. Но мне-то лучше знать. Хорошо, — голос ее прозвучал резко и холодно. — Пошли, но прежде скажи ей.

— Пожалуйста, дорогая, — быстро сказал он, — в другой раз, не сейчас.

— Сейчас, Роберт. Сейчас, или весь мир узнает о докторе Гранте — специалисте по абортам и великом любовнике.

Он повернулся и посмотрел на Дженни.

— Вам придется уйти, мисс Дентон, — грубо сказал он. — Вы видите, что я не люблю вас. Я люблю свою жену.

И почти в тот же самый момент, когда за ним захлопнулась дверь, в старом многоквартирном доме на другом конце города раздался взрыв. Когда пожарники вытащили из огня тела, они сказали, что жертвам повезло. Они умерли еще до пожара.

 

9

Чарльз Стандхерст познакомился с Дженни Дентон в возрасте восьмидесяти одного года. В восемь утра весенним утром тысяча девятьсот тридцать шестого года он находился в клинике Колтона в Санта-Моника. Его только что поместили на операционный стол. Дженни участвовала в операции в качестве старшей хирургической сестры.

Он почувствовал, как его ноги привязали к операционному столу и быстро закрыли простыней. Теперь, даже если он поднимал голову, то не мог видеть нижнюю часть своего туловища. Откуда-то сзади к нему подошла Дженни и подняла простыню.

Его смутил равнодушный профессиональный взгляд, с которым она рассматривала интимные части его тела. После пяти жен, бесчисленного числа любовниц, более чем сорока детей, о существовании которых он знал точно и только восемь из которых родились в браке, ему было странно, что кто-то так беспристрастно разглядывает его. Ведь столько жизней выплеснул этот фонтан.

Дженни опустила простыню и подняла голову. В ее умных серых глазах промелькнула легкая усмешка, и ему стало ясно, что она все поняла.

Она подошла с другой стороны и пощупала пульс. Чарльз наблюдал, как она смотрит на часы.

— А где доктор Колтон?

— Будет через минуту, он моется.

Отпустив его запястье, она что-то сказала сестре, стоявшей позади. Стандхерст почувствовал, как в руку ему вонзилась игла. Он быстро повернул голову, но Дженни уже прижимала к месту укола тампон.

— Эй, какая шустрая!

— Это моя работа.

— Я тоже шустрый.

В ее серых глазах снова появилась улыбка.

— Знаю, я ведь читаю газеты.

В этот момент вошел доктор Колтон.

— Здравствуйте, мистер Стандхерст, — весело поприветствовал он пациента. — Ну как? Мочились мы сегодня?

— Вы, доктор, возможно, и мочились, но, черт возьми, вы отлично знаете, что я нет, — сухо сказал Стандхерст, — пришлось бы вопить от боли.

Доктор рассмеялся.

— Вам не о чем беспокоиться, мы удалим эти камни из почек в одно мгновение.

— И все же, доктор, я рад, что вы пригласили специалиста, потому что если бы вы сами оперировали, то еще неизвестно, что бы вы отрезали.

Столь нелестное замечание не покоробило доктора Колтона. Они знали друг друга достаточно долго, и именно Чарльз Стандхерст предоставил ему большую часть средств на создание клиники. Доктор снова рассмеялся.

Вошел хирург и остановился рядом с Колтоном.

— Готовы, мистер Стандхерст?

— Готов, как всегда. Только оставьте что-нибудь для девочек, ладно, доктор?

Доктор кивнул, и Стандхерст почувствовал укол в другую руку. Он повернул голову и увидел рядом с собой Дженни.

— Сероглазая, — сказал он, обращаясь к ней. У его второй жены тоже были серые глаза. Или у третьей? Он не помнил точно. — Может быть, ты снимешь повязку, чтобы я смог увидеть твое лицо?

— Боюсь, доктор не одобрит этого, — ответила Дженни. — Но после операции я приду вас навестить. Хорошо?

— Отлично. Мне кажется, что ты прекрасна.

Он не видел, как анестезиолог, стоящий позади него, кивнул. Дженни склонилась к его лицу.

— А теперь, мистер Стандхерст, посчитайте вместе со мной до десяти, но в обратном порядке. Десять, девять, восемь...

— Семь, шесть, четыре, пять, два, девять, — губы его шевелились медленно, все казалось таким приятным и далеким. — Десять, восемь, один, три... шесть... четыре... один... два... — Он затих.

Анестезиолог посмотрел на хирурга.

— Можно начинать, — сказал он.

* * *

Все одновременно увидели это, заглянув в разрез, сделанный хирургом. Отвратительную серую пленку, почти полностью покрывающую одну почку, и тонкими извилистыми нитями тянущуюся на другую. Не поднимая головы, хирург положил два удаленных кусочка гнойной ткани на предметные стекла, которые Дженни держала в руках. Не поворачиваясь, она передала их стоящей рядом сестре.

— На патологию, — прошептала она.

Сестра отошла, а Дженни ловким движением взяла два зажима, которыми ассистент хирурга перетянул вены после того, как хирург перерезал их.

— Вы не будете ждать результатов биопсии? — спросил доктор Колтон, стоявший рядом с хирургом.

— Нет, — ответил хирург, не отрываясь от своего дела и не поднимая головы. Действия его были быстрыми, он готовился удалить пораженную почку.

Колтон замялся.

— Чарльз Стандхерст не обычный пациент.

Все, стоящие возле операционного стола, знали это. Время от времени старик, тихо лежащий сейчас перед ними, занимал пост, который ему нравился. Губернатора, сенатора, кого угодно. Владея более чем двадцатью крупными газетами по всей стране, получая доходы от добычи нефти и золота, он всегда мечтал быть самим собой.

Хирург, сравнительно молодой человек, быстро ставший одним из крупнейших в мире специалистов по мочеполовым болезням и специально прилетевший из Нью-Йорка на эту операцию, начал вынимать почку. Сестра, подошедшая сзади к Дженни, легонько похлопала ее по плечу. Дженни взяла у нее листок бумаги и протянула хирургу так, чтобы он мог прочитать написанное. Она тоже видела отпечатанные слова.

Карцинома. Метастаз. Злокачественная.

Хирург бросил взгляд на доктора Колтона.

— Ну вот, теперь он вполне обычный пациент.

Мистер Стандхерст проснулся на следующее утро, когда хирург зашел к нему в палату. Если врач и обратил внимание на телетайп, стрекочущий в углу палаты, то не подал виду. Он подошел к кровати и посмотрел на пациента.

— Я пришел попрощаться с вами, мистер Стандхерст. Сейчас я улетаю в Нью-Йорк.

Старик посмотрел на него и улыбнулся.

— Привет, доктор. Кто-нибудь говорил вам, что ваш отец торговал готовым платьем?

— Мой отец и сейчас этим занимается, мистер Стандхерст.

— Знаю, — быстро ответил Стандхерст. — У него до сих пор есть магазин на Стентон-стрит. Я много знаю о вас. В двадцать седьмом году, когда вы выпускались из колледжа, вы были президентом общества в поддержку Сакко и Ванцетти, членом общества молодых социалистов, кроме того, вы были первым хирургом, который не первом году практики стал членом Американского колледжа хирургов. Вы до сих пор зарегистрированы в Нью-Йорке как социалист и на выборах президента, возможно, будете голосовать за Нормана Томаса.

Хирург улыбнулся.

— Вы знаете всю мою подноготную.

— Конечно, знаю. Неужели вы думаете, что я доверил бы резать себя первому встречному?

— Я думаю, вас должно было обеспокоить то, что вы узнали обо мне. Вы же знаете, что мы, социалисты, думаем о вас.

Старик засмеялся, но внезапно скривился от боли.

— Черт! Как я себе представляю, вы, в первую очередь, врач, а уж во вторую социалист. — Он внимательно посмотрел на доктора. — Знаете, доктор, если вы будете голосовать за кандидата от Республиканской партии, то менее чем за три года я сделаю вас миллионером.

Доктор рассмеялся и покачал головой.

— Нет, спасибо. Меня это не волнует.

— А почему вы пришли и не спрашиваете, как я себя чувствую? Колтон заходил уже четыре раза и каждый раз задавал мне этот вопрос.

Доктор пожал плечами.

— Зачем спрашивать? Я знаю, как вы себя чувствуете. Вам больно.

— Чертовски больно, доктор. Колтон сказал, что эти камни, которые вы удалили, были величиной с бейсбольный мяч.

— Да, действительно, очень крупные.

— Он также сказал, что я теперь буду мочиться в эту сумку которую мне прицепили, пока почки не поправятся и снова не заработают.

— Но вам придется таскать ее довольно долго.

Старик внимательно посмотрел на него.

— Знаете что, вы оба с ним дерьмо, — спокойно сказал он. — Мне придется таскать ее до могилы, которая, кстати, совсем недалеко.

— Я этого не говорил.

— Знаю, что не скажете. Поэтому сам говорю. Мне восемьдесят один, а к этому возрасту, если удалось до него дожить, уже от любого несет смертью. Это видно по лицу или по глазам. Поэтому не надо дурачить меня. Сколько я еще протяну?

Доктор заглянул Стандхерсту в глаза и не увидел в них страха, наоборот, в них отражалось живое любопытство. Он моментально принял решение. Колтон зря скрывал от него правду. Это был настоящий мужчина, поэтому доктор ответил ему со всей прямотой:

— Три месяца, если повезет, мистер Стандхерст, если нет, то шесть.

Старик даже глазом не моргнул.

— Рак?

Хирург кивнул.

— Злокачественная опухоль и метастазы. Я удалил полностью одну почку и почти половину второй. Поэтому вы и будете носить мочесборник.

— Меня будут мучить боли?

— Очень сильные, но с этим можно бороться морфином.

— Ну и черт с ним, — произнес Стандхерст. — Смерть — это единственная штука в жизни, которую я не испробовал. Не стоит упускать случай.

Внезапно затрещал телетайп в углу комнаты. Стандхерст бросил на него быстрый взгляд, потом снова посмотрел на доктора.

— Как я узнаю, что конец близок, доктор?

— Следите за цветом мочи. Чем краснее будет моча, тем ближе конец. Это значит, что почка начнет выдавать кровь, а не мочу, потому что опухоль полностью разъест ее.

Старик смотрел на доктора ясными умными глазами.

— Это значит, что я могу умереть от мочевого отравления?

— Возможно, если не произойдет чего-нибудь худшего.

— Да черт с ним, доктор, мне надо было умереть еще лет двадцать назад.

Хирург рассмеялся.

— Но сколько вы тогда упустили бы удовольствий?

Стандхерст улыбнулся в ответ.

— Вы, социалисты, наверное объявите день моей смерти национальным праздником?

— А кого же мы тогда будем ругать, мистер Стандхерст?

— Это меня не волнует, еще остаются Херст и Паттерсон.

— Ну, мне пора, мистер Стандхерст, — сказал доктор протягивая руку.

Стандхерст пожал ее.

— Все, что в моих силах, мистер Стандхерст.

— До свидания, доктор. И спасибо вам.

Доктор серьезно посмотрел на него.

— До свидания, мистер Стандхерст. Извините. — Он направился к двери, но голос старика остановил его.

— Не окажите ли вы мне услугу, доктор?

— Та сестра из операционной, с серыми глазами и большой грудью...

Хирург понял, кого он имеет в виду.

— Мисс Дентон?

— Ее так зовут?

Доктор кивнул.

— Она сказала, что если мне захочется увидеть ее без маски, то она зайдет ко мне. Не могли бы вы по пути передать Колтону, что я приглашаю ее позавтракать со мной?

— Обязательно передам, мистер Стандхерст, — рассмеялся хирург.

 

10

Дженни взяла бутылку шампанского и налила вино в высокий бокал, в котором лежали кубики льда. Вино зашипело, но пока Дженни доливала бокал до краев, пузырьки осели. Она вставила в бокал стеклянную соломинку и протянула его Стандхерсту.

— Вот твой имбирный эль, Чарли.

Он озорно улыбнулся ей.

— Если хочешь захмелеть, то лучше пить шампанское, чем имбирный эль. — Он пригубил вино. — Ах! — воскликнул он и рыгнул. — Выпей, возможно, это возбудит тебя.

— А что тебе от этого?

— Мне будет хорошо, я вспомню, что сделал бы двадцать лет назад.

— Тогда уж для верности сорок.

— Нет. — Стандхерст покачал головой. — Лучшее время было двадцать лет назад. Возможно потому, что я дорожил этим временем, зная, что долго оно не продлится.

В углу библиотеки затрещал телетайп, Дженни встала из кресла и подошла к нему. Вынув ленту с текстом, она вернулась на место.

— Они выдвинули Рузвельта на второй срок, — сказала она, протягивая ему ленту.

— Я ожидал этого. Теперь этого сукина сына будет нелегко скинуть. А впрочем, что мне до этого?

Сразу после его слов зазвонил телефон, напрямую связанный с его лос-анджелесской газетой. Дженни взяла аппарат со стола и принесла Стандхерсту.

— Стандхерст, — сказал он в трубку.

Она услышала возбужденный голос на другом конце провода. Стандхерст слушал с невозмутимым лицом.

— Нет, черт возьми, — сказал он. — У нас достаточно времени, чтобы поместить передовицы после его предвыборной речи. По крайней мере, мы успеем обдумать обещания, которые он собирается нарушить. Никаких передовиц до завтра. Это касается всех газет, передайте это по телетайпу.

Стандхерст положил трубку и посмотрел на Дженни. Внезапно снова заработал телетайп. Дженни подошла к нему и стала читать зеленые буквы, появляющиеся на желтой бумаге.

«От Чарльза Стандхерста всем газетам — очень важно: абсолютно никаких статей по поводу переизбрания Рузвельта до его предвыборной речи и ее оценки. Повторяю. Абсолютно никаких статей по поводу переизбрания Рузвельта...»

Дженни отошла от телетайпа, который продолжал щелкать.

— Это твой приказ, босс.

— Отлично. А теперь выключи эту чертову штуку, чтобы мы могли спокойно поговорить.

Дженни выключила телетайп и вернулась на свое место, напротив Стандхерста. Достав сигарету, закурила. Стандхерст потягивал через соломинку шампанское.

— Что ты собираешься делать, когда эта работа закончится? — спросил он.

— Я еще не думала.

— А пора бы подумать, осталось уже немного.

— Торопишься избавиться от меня? — улыбнулась Дженни.

— Не говори глупостей. Я до сих пор жив только потому, что не хочу покидать тебя.

Что-то в голосе Стандхерста заставило ее внимательно посмотреть на него.

— Знаешь что, Чарли, я верю твоим словам.

— Конечно, — воскликнул он.

Неожиданно Дженни подошла к нему и, нагнувшись, поцеловала в щеку.

— Эй, сестра Дентон, — сказал Стандхерст. — Похоже, ты готова, так я тебя и в кровать могу затащить.

— Ты уже давно затащил меня, Чарли, но вся беда в том, что мы поздно встретились.

Она говорила правду. Он понравился ей сразу, когда на следующий день после операции она пришла позавтракать с ним. Дженни знала, что он умирает, и сразу поняла, что и он знает об этом. Но это не помешало ему разыгрывать из себя кавалера. Никакой диетический, безвкусной пищи она не увидела, хотя самому ему есть было нельзя. Еда для завтрака была доставлена из ресторана «Романофф» на автомобиле, который всю дорогу сопровождал полицейский эскорт с включенными сиренами. Вместе с едой прибыл метрдотель в сопровождении двух официантов.

Стандхерст сидел в кровати, потягивая шампанское и наблюдая, как она ест. Ему нравилось, как она ела. Такие едоки обычно эгоистичны в любви. Они не дают партнеру ничего, но требуют от него в постели такого же удовлетворения, какого требуют от пищи. Как всегда, он принял решение мгновенно.

— Я собираюсь немного поболеть, — сказал он, — и мне нужна сиделка. Как вы отнесетесь к такой работе, мисс Дентон?

Дженни оторвалась от чашки с кофе, и в серых глазах ее замер вопрос.

— Но ведь есть сестры, которые специализируются по уходу за больными на дому. Наверное, они лучше меня справятся с такой работой?

— Я предлагаю тебе.

— Но я работаю в центральной больнице, у меня хорошая работа. Иногда меня приглашают помочь в клинике, как например, на этот раз. Эту работу я знаю.

— Сколько ты получаешь?

— Восемьдесят пять в месяц плюс жилье и питание.

— Я буду платить тебе тысячу в неделю, плюс жилье и питание.

— Но это смешно!

— Разве? — спросил он, внимательно разглядывая ее. — Я так не считаю. Когда сегодня утром доктор уходил от меня, он сказал, что мне осталось всего три месяца. А я всегда плачу немного больше, если не могу предложить постоянную работу.

Дженни смотрела на официанта, наливающего кофе.

— Вы пробудете здесь около трех недель, у меня будет время подумать. Когда вы хотите, чтобы я приступила к работе?

— Прямо сейчас. И пусть тебя не тревожат такие вопросы, как заявление об уходе и тому подобное. Я уже сообщил доктору Колтону и в центральную больницу, что ты переходишь работать ко мне.

Дженни посмотрела на Стандхерста, поставила чашку и поднялась, сделав знак метрдотелю. Официанты моментально укатили стол.

— Эй! В чем дело? — спросил Стандхерст.

Она молча подошла к столу, взяла температурный лист и внимательно изучила его. Затем подошла к Стандхерсту и взяла у него из рук бокал с шампанским.

— Если с этого момента я работаю у вас, — сказала она, — то вам пора немного отдохнуть.

* * *

Стандхерст подумал, что время никогда не бежит так быстро, как перед смертью. Однако все кажется ясным, четким, решения более легко приходят на ум. Возможно, это потому, что ответственность за эти решения нести уже не придется, переспорить могилу нельзя.

Он почувствовал резкую боль, как будто внутри полоснули ножом. Стандхерст не подал виду, но по лицу Дженни понял, что она догадалась. Между ними установилось взаимопонимание, которое не требовало слов. Иногда ему казалось, что она тоже чувствует боль.

— Может быть, тебе лучше лечь в кровать? — спросила она.

— Не сейчас, я еще хочу поговорить с тобой.

— Ладно, давай поговорим.

— Ты не собираешься возвращаться в больницу, да?

— Не знаю, пока серьезно не думала об этом.

— Ты уже больше не будешь довольна той работой. Я испортил тебя большими деньгами.

Дженни рассмеялась.

— Ты прав, Чарли. Все уже будет выглядеть по-другому.

Он задумчиво посмотрел не нее.

— Я могу упомянуть тебя в завещании или даже жениться на тебе. Но мои детки, наверное, подадут в суд и заявят, что ты оказала на меня давление. Так что единственное, что ты получишь, так это массу неприятностей.

— В любом случае спасибо, что ты подумал об этом, Чарли.

— Тебе надо зарабатывать много денег. Почему ты стала медсестрой? Ты всегда мечтала об этом?

— Нет. — Дженни пожала плечами. — На самом деле я мечтала стать второй Элен Уиллз, но у меня было направление в колледж Святой Марии, и я пошла туда.

— Но даже любительские занятия теннисом требуют денег.

— Я знаю, но в любом случае уже поздно серьезно заниматься теннисом. Меня вполне бы устроило, если бы я зарабатывала достаточно, чтобы нанимать лучшего профессионала и играть с ним по два часа в день.

— Послушай! — воскликнул Стандхерст. — Но ведь это сотня долларов в день.

— Да. Поэтому, наверное, придется оставить золотую мечту и вернуться в больницу.

— Нет, так не годится.

— О чем ты? — спросила Дженни, глядя на него. — Ведь это все, что я умею делать.

— Но еще до того, как стать медсестрой, ты научилась другому — быть женщиной.

— В этом плане у меня довольно небольшой опыт. В первый же раз, когда я почувствовала себя женщиной, меня ждало сильное разочарование.

— Ты имеешь в виду доктора Гранта из Сан-Франциско?

— Откуда ты знаешь?

— Это, главным образом, моя догадка. Но газета автоматически собирает сведения о всех, кто находится рядом со мной. У Гранта определенная репутация, а тот факт, что ты работала у него и так внезапно уволилась, навел меня на эту мысль. Что произошло? Его жена застала вас?

Дженни медленно опустила голову.

— Это было ужасно.

— Так всегда бывает, когда замешаны чувства, и со мной такое случалось не раз. — Стандхерст налил себе в бокал шампанского. — Вся штука в том, чтобы не поддаваться чувствам.

— А как тебе это удается?

— Я плачу деньги.

— Из твоих слов получается, что мне надо стать проституткой? — В голосе Дженни чувствовалось возмущение.

Стандхерст улыбнулся.

— Сейчас в тебе говорит католичка, а в глубине души ты уже признала, что в этом есть смысл.

— Но проституткой? — продолжала возмущаться Дженни.

— Не проституткой, а куртизанкой или, как сегодня говорят, девочкой по вызову. У древних профессия куртизанки была очень почитаема, их услугами пользовались государственные деятели и философы. И не только деньги делают эту профессию привлекательной. Она гарантирует наиболее полный образ жизни, роскошь и удовлетворение.

Дженни рассмеялась.

— Ты просто сальный старикан, Чарли. Где ты хранишь французские открытки?

— Почему бы мне не быть сальным стариканом, если я был самым молодым человеком? — рассмеялся он. — Но я никогда не был глупцом. У тебя есть все данные, чтобы стать великой куртизанкой — тело, ум, даже твои медицинские навыки могут пригодиться. Истинный секс требует гораздо большего интеллекта, чем простое животное совокупление.

— Теперь я вижу, что тебе пора в кровать, — смеясь, сказала Дженни. — А не то ты дальше предложишь мне пойти в школу, где обучают этой профессии.

— Это идея, — удовлетворенно захихикал Стандхерст. — Мне всегда хотелось открыть один-два колледжа. Представляешь, сексуальный колледж Стандхерста, известный под названием Школа старого развратника? — Он рассмеялся от души, и опять его лицо скорчилось от боли. Он побледнел, на лбу выступили капельки пота.

Дженни моментально стащила с него халат, освобождая руку. Она ввела ему в вену ампулу морфина. Стандхерст костлявыми пальцами схватил ее за руку, пытаясь оттолкнуть и одновременно глядя на нее глазами полными муки.

— Ради Христа, Чарли, отпусти, не сопротивляйся, — сердито сказала Дженни.

Он разжал пальцы, и она ввела ему еще одну ампулу. Заглянув в его глаза, она поняла, что он пытается сопротивляться действию наркотика. Дженни взяла его дряблую, тонкую руку и прижала к губам. Стандхерст улыбнулся, глаза его затуманились, начало сказываться действие морфина.

— Бедная малышка Дженни, — мягко произнес он. — В другое время я сделал бы тебя моей королевой. — Он ласково погладил ее по щеке. — Но я не забуду о нашем разговоре. Я не позволю тебе пропасть только потому, что мне уже не суждено насладиться твоими прелестями.

 

11

Спустя три дня, когда они завтракали на террасе, Дженни увидела, что к дому подъехал серый «роллс-ройс». Нарядно одетый шофер открыл дверцу, и из машины вылезла женщина. Через несколько минут на террасе появился дворецкий.

— К вам миссис Шварц, мистер Стандхерст.

Стандхерст улыбнулся.

— Поставь еще один прибор, Джадсон, и попроси миссис Шварц присоединиться к нам.

— Хорошо, мистер Стандхерст.

Спустя минуту женщина появилась на террасе.

— Чарли! — с неподдельной радостью воскликнула она протягивая руки. — Как я рада тебя видеть!

— Аида! — Стандхерст поцеловал ей руку. — Извини, что не встаю. — Он посмотрел ей в лицо. — Как всегда прекрасна.

— Ты совсем не изменился, Чарли. До сих пор не утратил способности лгать с невозмутимым лицом.

Стандхерст рассмеялся.

— Аида, это Дженни Дентон.

— Здравствуйте, — сказала Дженни. Перед ней стояла женщина, лет пятидесяти пяти — шестидесяти, одетая дорого, но неброско. Она дружески улыбнулась Дженни, но у Дженни внезапно появилось чувство, что женщине что-то в ней не понравилось.

Аида повернулась к Стандхерсту.

— Это та девушка, о которой ты говорил мне по телефону?

Чарли кивнул.

Женщина снова повернулась к Дженни. В этот раз она посмотрела на нее более внимательно, потом неожиданно улыбнулась.

— Может быть, ты и лишился мужской силы, Чарли, — доверительным тоном сказала она, — но ты определенно не лишился вкуса.

Раскрыв от удивления рот, Дженни посмотрела на женщину. Стандхерст начал хохотать, в это время дворецкий принес еще одно кресло. Он поставил его у стола, и миссис Шварц села.

— Рюмку хереса для миссис Шварц, Джадсон, — сказал Стандхерст, и дворецкий, кивнув, удалился.

— Тебе, наверное, интересно, о чем мы говорим? — спросил Стандхерст у Дженни. Она кивнула. — Двадцать пять лет назад Аида Шварц содержала лучший публичный дом в Чикаго.

Миссис Шварц наклонилась и похлопала Стандхесрта по руке.

— Чарли все помнит, — сказала она, обращаясь к Дженни. — Он даже помнит, что я никогда ничего не пила, кроме хереса. — Она взглянула на бокал, стоящий на столе. — А ты, как я полагаю, по-прежнему пьешь шампанское со льдом из высокого бокала?

— От старых привычек, как и от старых друзей, трудно отвыкнуть, Аида, — последовал ответ.

Дворецкий принес херес. Миссис Шварц подняла рюмку, пригубила из нее, повернулась к дворецкому и улыбнулась.

— Спасибо.

— Благодарю вас, мадам.

— Очень вкусно. Вы просто не представляете, как сейчас сложно получить хороший коктейль даже в самых дорогих ресторанах. Такое впечатление, что современные дамы не пьют ничего, кроме мартини. — Она с отвращением передернула плечами. — Ужасно. В мое время дамы даже не помышляли о том, чтобы попробовать что-нибудь подобное.

Стандхерст посмотрел на Дженни.

— Аида не позволяла своим девочкам пить ничего, кроме хереса.

— Виски затуманивает мозги, а моим девочкам платили не за то, чтобы они пили.

Стандхерст хихикнул.

— Это точно. А ты помнишь, Аида, как я перед войной приходил в твое заведение делать массаж простаты?

— Конечно, помню.

— У меня были небольшие неприятности со здоровьем, и доктор порекомендовал мне три раза в месяц делать массаж простаты. Первый раз я пришел на массаж к нему в кабинет, но после сеанса подумал, что если уж мне надо делать массаж, то, по крайней мере, было бы неплохо получать от этого удовольствие. Итак, три раза в неделю я приходил на массаж в заведение Аиды.

— Но он не сказал тебе, — добавила Аида, — что массаж ужасно возбуждал его, а мои девочки были приучены никогда не разочаровывать гостей. Когда через две недели Чарли снова пришел к доктору и все ему объяснил, доктор ужасно расстроился.

— Он сказал, что подаст на Аиду в суд за медицинскую практику без лицензии, — со смехом закончил Стандхерст.

Миссис Шварц снова наклонилась и дружески похлопала его по руке.

— А ты помнишь Эда Барри?

— Конечно, — ответил Стандхерст, смеясь и поглядывая на Дженни. — Эд Барри был из тех твердолобых баптистов-южан, которые всюду суют свой нос и немедленно навешивают ярлык греха. Ну так вот, это было накануне выборов, и Эд баллотировался в губернаторы. Я предложил ему выпить за успех, и к полуночи он был совершенно пьян. Не говоря ему, куда мы идем, я отвел его к Аиде. Это приключение произвело на него неизгладимое впечатление. — Стандхерст зашелся в смехе так, что на глаза у него навернулись слезы. — Бедный старина Эд. Он проиграл выборы, но так и не догадался почему. И вот в один прекрасный день, когда мы ушли на войну, Аида закрыла сове заведение, а он сидел в баре и плакал, как будто наступил конец света.

— А почему вы закрылись? — поинтересовалась Дженни.

— На это было несколько причин, — серьезно сказала Аида поворачиваясь к Дженни. — Во время и после войны появилось множество девушек, которые готовы были раздавать себя направо и налево, и стало все трудней подбирать девушек действительно заинтересованных в работе по высшему классу, который поддерживался у меня в заведении. Все хотели быть просто шлюхами. И так как я не нуждалась в деньгах, я закрыла свое заведение.

— Аида очень практичная женщина. Она вложила все деньги в недвижимость и в многоквартирные дома здесь и в большинстве крупных городов по всей стране. — Стандхерст посмотрел на нее. — И сколько ты сейчас стоишь, Аида?

Она пожала плечами.

— Миллионов шесть, может, чуть больше или меньше. И все благодаря тебе и еще нескольким друзьям, вроде тебя.

Стандхерст усмехнулся и сказал, глядя на Дженни.

— Ты все еще думаешь возвращаться в больницу? — Дженни промолчала. — Ну так как?

Дженни посмотрела на Стандхерста, потом на Аиду. Они тоже внимательно смотрели на нее. Слова у нее застряли в горле. Миссис Шварц успокаивающе погладила ее по руке.

— Дай ей немножко времени подумать, Чарли, — ласково сказала она, — такое решение девушка должна принять сама.

— Ей придется решить это очень скоро, — мягко произнес Стандхерст, — времени осталось мало.

Тогда он еще не знал, что осталось всего два дня.

* * *

Через два дня утром Дженни зашла к нему в спальню.

— Думаю, что сегодня придется весь день оставаться в постели, — тихо произнес Стандхерст.

Дженни раздвинула шторы и посмотрела на него при свете, падающем из окна. Лицо его было бледным, прозрачная желтая кожа обтягивала скулы, глаза полуприкрыты, так как яркий свет причинял им боль. Дженни подошла к кровати.

— Может быть, мне вызвать доктора, Чарли?

— А что он сможет сделать? — На лбу его проступили капельки пота. Она взяла с соседнего столика маленькое полотенце и вытерла ему лицо. Потом откинула одеяло, задрала Стандхерсту старомодную ночную рубашку и сняла мочесборник. Накрывая его одеялом, она заметила быстрый взгляд, который он бросил на мешок. Дженни взяла мочесборник и ушла в ванную.

— Очень плохо? — спросил он, глядя ей прямо в глаза, когда она вернулась.

— Очень плохо.

— Я знаю, — прошептал он. — Я заглядывал туда перед твоим приходом, моча такая черная, как пупок у дьявола.

Она поправила ему подушку и уложила поудобнее.

— Не знаю, иногда по утрам бывала и хуже.

— Не успокаивай меня. — Он на минуту закрыл глаза, потом вновь открыл. — У меня предчувствие, что сегодня.

— Выпей апельсинового сока, будет лучше.

— Ну его к черту, — яростно прошептал Чарли. — Ты когда-нибудь слышала, чтобы в преисподнюю отбывали с апельсиновым соком? Принеси мне шампанского.

Дженни молча поставила стакан с соком, взяла высокий бокал, бросила туда несколько кубиков льда и налила шампанское. Опустив в бокал соломинку, она протянула его Чарли.

— Я еще в состоянии выпить, — сказал он. В углу комнаты затрещал телетайп. Дженни подошла и посмотрела. — Что там? — спросил Стандхерст.

— Речь Ландона на обеде Республиканской партии вчера вечером.

— Выключи, — раздраженно бросил он и протянул ей бокал.

Она взяла его и поставила на стол. В этот момент зазвонил телефон. Дженни сняла трубку.

— Эта редактор из Лос-Анджелеса, по поводу твоего вчерашнего звонка.

— Скажи ему, что Дик Трейси не нужен мне в газете.

Дженни кивнула и повторила по телефону указание Стандхерста. Повесив трубку, она повернулась и посмотрела на него. Лицо его опять покрылось потом.

— Твой сын, Чарли, взял с меня обещание, что я позвоню ему, если посчитаю, что это необходимо.

— Нет! — воскликнул он. — Кому надо, чтобы он тут злорадствовал? Этот сукин сын только и дожидается моей смерти, он хочет наложить свою лапу на мои газеты. — Стандхерст беззвучно захихикал. — Держу пари, что на следующий день после моих похорон у этого дурака все газеты будут работать на Рузвельта. — Резкий приступ боли пронзил его, он дернулся и сел почти прямо. — О, Боже, — сказал он, хватаясь руками за живот.

Поддерживая Стандхерста, Дженни крепко обхватила его руками за плечи, потом потянулась за ампулой с морфином.

— Подожди, Дженни, пожалуйста, — взмолился он.

Она посмотрела на него и положила ампулу обратно на столик.

— Хорошо, скажешь когда.

Он откинулся на подушку, и Дженни снова вытерла ему лицо. Чарли закрыл глаза и молча лежал так некоторое время. Потом он открыл их, и Дженни увидела в них ужас, которого никогда не видела раньше.

— Мне кажется, что я задыхаюсь, — сказал он, прижимая руку ко рту.

Не оборачиваясь, она быстро взяла со столика плевательницу. Он тяжело закашлялся, сплевывая отвратительную черную мокроту. Дженни убрала плевательницу, вытерла Стандхерсту рот и грудь, и снова уложила его на подушку.

Он посмотрел на нее глазами полными слез и попытался улыбнуться.

— Боже, — хрипло прошептал он, — это же вкус моей собственной мочи.

Дженни промолчала, и Чарли медленно закрыл глаза. Она видела, как его трясет от боли. Через несколько минут он заговорил, не открывая глаз.

— Ты знаешь, Дженни, я думаю, что наступает та самая сладкая агония, которой я еще не испытывал.

Он открыл глаза и посмотрел на нее. Страх исчез из его глаз, уступив место глубокому мудрому спокойствию. Он слабо улыбнулся.

— Все хорошо, Дженни, — прошептал он, глядя ей прямо в глаза. — Пора.

Не отрывая глаз от его лица, Дженни взяла со столика ампулу. Автоматически нащупала вену и сделала укол. Чарли снова улыбнулся, когда увидел в ее руке следующую ампулу.

— Спасибо, Дженни, — прошептал он.

Дженни нагнулась и поцеловала его бледный, влажный лоб.

— До свидания, Чарли.

Он откинулся на подушку и закрыл глаза, Дженни ввела ему вторую ампулу. Вскоре на покрывале лежало уже шесть пустых ампул. Она сидела на краю кровати и щупала пульс, который становился все слабее и слабее. Наконец он исчез. Дженни некоторое время смотрела на Стандхерста, потом закрыла ему веки и натянула на лицо простыню.

Она поднялась, спрятала в карман халата пустые ампулы и медленно подошла к телефону.

Когда она шла в свою комнату, в вестибюле ее остановил дворецкий, в руке он держал конверт.

— Мистер Стандхерст просил передать вам это, мисс Дентон. Он вручил мне его перед вашим дежурством сегодня утром.

— Спасибо, Джадсон.

Войдя в свою комнату, она закрыла дверь и распечатала конверт. В нем лежали пять бумажек по тысяче долларов и небольшая записка от руки.

"Дорогая Дженни.

Теперь тебе ясно, почему я хотел, чтобы ты была со мной. Я никогда не понимал ложного милосердия, заключающегося в продлении агонии умирающего.

В конверте ты найдешь свое выходное пособие. Ты можешь распорядиться им, как тебе заблагорассудится: оставить на черный день, если будешь продолжать растрачивать свою жизнь на такое неприбыльное занятие, как уход за больными; или, если у тебя есть ум, во что я верю, и ты чувствуешь себя женщиной, то ты используешь эти деньги как плату за обучение в школе Аиды, которую я ради благозвучия назову «колледж Стандхерста», из которого ты выйдешь в роскошную жизнь.

С благодарностью и любовью остаюсь всегда твой

Н.И. Стандхерст".

Держа в руках записку, Дженни подошла к шкафу и достала свой чемодан. Положив его на кровать, начала медленно собирать вещи. Спустя час она поднималась по ступенькам церкви, поправляя на ходу шарф, закутывавший голову и горло. Войдя в церковь, она преклонила колени, потом пошла по проходу, ведущему к алтарю, и свернула налево к статуе Богоматери.

Дженни опустилась на колени, сложила руки и склонила голову. Потом, поднявшись, взяла с подноса свечку, зажгла ее и поставила вместе с другими свечками перед статуей. Вновь склонив голову, она постояла так некоторое время, потом повернулась и быстро направилась к выходу. Возле дверей она опустила пальцы в чашу со святой водой и перекрестилась, затем достала кошелек и сунула банкноту в щель ящика для пожертвований.

В этот вечер приходский священник был приятно удивлен. В ящике для пожертвований среди серебряных и медных монет лежала банкнота в тысячу долларов.

* * *

Когда такси остановилось возле старого особняка на Дейлхерст авеню в Вествуде, Дженни заметила припаркованный возле дома серый «роллс-ройс». Расплатившись с шофером, она подошла к двери, поставила чемодан и нажала на кнопку звонка.

Через несколько секунд дверь отворилась, и служанка сказала ей:

— Сюда, пожалуйста, мисс.

Аида сидела на диване, на столике перед ней стоял поднос с чаем и пирожными.

— Поставь чемодан вместе с другими, Мэри.

— Да, мадам, — ответила служанка.

Дженни обернулась и увидела, что служанка поставила ее чемодан к двери, где находилось еще несколько чемоданов. На диване рядом с Аидой лежала раскрытая газета. В глаза бросился крупный черный заголовок: СМЕРТЬ СТАНДХЕРСТА.

Аида встала, взяла Дженни за руку и усадила на диван.

— Садись, дорогая, — мягко сказала она. — Я ждала тебя. У нас есть еще время до поезда, чтобы выпить по чашечке чая.

— До поезда?

— Конечно, дорогая. Мы едем в Чикаго. Это единственное место в Америке, где девушка должна начинать свою карьеру.

 

12

Большая журнальная иллюстрация была прикреплена на самодельной сцене армейского лагеря. Это была увеличенная известная цветная фотография с обложки «Лайфа». Гладя на нее, Дженни вспомнила, как фотограф взобрался на стремянку под самый потолок, чтобы оттуда делать снимки.

С этой точки ее длинные ноги не влезали в кадр, поэтому фотограф велел ей лечь в другую сторону и положить ноги на изголовье кровати, обтянутое белым сатином. Затем засверкала вспышка, которая всегда ослепляла ее, и дело было сделано. На ней был строгий облегающий халат с черными кружевами, закрывавший тело от горла до щиколоток. Черные кружева подчеркивали белизну кожи. Сквозь халат угадывались соски, вздымавшие материю над выпуклыми грудями, и выступающий лобок, подчеркивавшийся положением ног. Длинные белокурые волосы спадали на край кровати, она улыбалась невидимому наблюдателю, и отблески фотовспышки в ее глазах манили.

«Лайф» опубликовал эту фотографию, сопроводив ее одним единственным словом, написанным внизу, — ДЕНТОН.

Это было почти год назад, в октябре сорок первого, как раз в то время, когда в Нью-Йорке шла премьера «Грешницы». Она вспомнила, какое испытала удивление, проходя рядом с Джонасом через вестибюль отеля «Уолдорф» сквозь толпу репортеров и фотографов и разглядывая собственное изображение на обложке журнала, висевшего на стенде.

— Смотри, — сказала она, останавливаясь. Джонас улыбнулся. Она уже знала, что такая улыбка означает, что он особенно чем-то доволен. Он подошел к стенду и, положив монету, взял журнал. Когда они вошли в лифт, он протянул ей журнал. Она раскрыла его. Заголовок «Духовное начало в сексе» предварял текст статьи:

"Джонас Корд, преуспевающий молодой человек, который делает самолеты, взрывчатые вещества, пластмассы и деньги (см. журнал «Лайф», октябрь 1939), а иногда, когда его посещает вдохновение, и художественные фильмы («Предатель», 1930, «Дьяволы в небе», 1932), предложил глубоко самобытный, в духе Де Милля, вариант истории Марии Магдалины, назвав его со своей обычной откровенностью «Грешница».

Безусловно, главным фактором, обуславливающим влияние картины на зрителя, является выразительная игра молодой леди по имени Дженни Дентон, которую мистер Корд выбрал для исполнения главной роли.

Не имея опыта работы в кино или в театре, мисс Дентон сумела завоевать самые глубокие симпатии зрителей. При всей бросающейся в глаза сексуальной привлекательности ее тела (37-21-36), зритель одновременно ощущает громадное духовное тепло, исходящее от нее. Возможно, из-за ее глубоких серых глаз, которые полны не свойственных ее возрасту мудрости и понимания боли, любви и смерти. В исключительно индивидуальной манере она отражает парадоксальные контрасты нашего времени — эгоистичное стремление человека к удовлетворению физических потребностей и одновременно стремление к духовным ценностям".

Дверь лифта открылась. Джонас взял Дженни за руку. Она закрыла журнал, и они вышли из лифта.

— Боже мой, неужели они действительно верят в это?

Он улыбнулся.

— Думаю, что да. Это единственный журнал, в котором нельзя за деньги поместить рекламу. Я же говорил тебе, что ты будешь звездой, — сказал Джонас, когда они входили в номер.

Сразу после премьеры ей предстояло лететь в Калифорнию сниматься в новом фильме. Она бросила взгляд на сценарий, лежавший на столике перед диваном. Джонас подошел к столику, взял сценарий и полистал.

— Мне он не нравится.

— Мне тоже, но Морис сказал, что фильм принесет кучу денег.

— Меня это не волнует, — сказал Джонас. — Я не хочу, чтобы ты снималась в нем. — Он подошел к телефону. — Соедините меня с мистером Боннером в Шерри-Незерлэнд. Морис, это Джонас, — отрывисто произнес он через некоторое время, — отмени съемку «Звездных глаз», я не хочу, чтобы Дентон снималась в этой картине.

Дженни услышала в трубке возмущенные возражения Боннера.

— Меня это не волнует, — сказал Джонас. — Найди кого-нибудь еще на эту роль... Кого?.. Хейворт, Шеридан, да кого хочешь И запомни, что отныне Дентон не будет играть ни в одном фильме, если я не одобрю сценарий. — Он положил трубку и повернулся к Дженни. На лице его была улыбка. — Ты слышала?

— Да, босс, — улыбнулась Дженни.

Фотография имела громадный успех, она была повсюду: на стенах, в витринах, на календарях и почтовых открытках. Дженни стала знаменитой, теперь она была звезда, и вот, вернувшись в Калифорнию, она узнала, что Джонас подготовил для нее новый контракт.

В течение целого года, того самого года, когда был совершен налет на Перл-Харбор, она не снялась ни в одной картине. «Грешница» уже второй год шла в Нью-Йорке в кинотеатре Нормана и неизменно пользовалась успехом. Картина претендовала на звание самого кассового фильма, когда-либо созданного компанией.

Дни тянулись однообразно, строго по расписанию. Не считая появлений на премьерах в различных городах, она постоянно жила на Побережье. Каждое утро она приходила на студию, где за занятиями по драматическому искусству следовал завтрак, обычно с репортерами, желающими взять интервью, а затем днем — уроки декламации, пения и танцев. Вечерами она обычно бывала одна, за исключением тех случаев, когда приезжал Джонас, тогда она проводила с ним каждый вечер.

Иногда она обедала с Дэвидом и Розой Вулф. Ей нравилась Роза и прелестный малыш, который только учился ходить и носил громкое имя Генри Бернард в честь отца и дяди Дэвида. Но большую часть свободного времени она находилась в своем маленьком домике вместе с мексиканской служанкой. Она была девушкой Джонаса и оставалась ею.

Только с ним она не чувствовала одиночества и бесцельности своего существования, мысль о котором все сильнее тревожила ее. Дженни начала тяготиться бездельем, ей пора было работать. Она по несколько раз перечитывала сценарии, и когда ей казалось, что она нашла что-то подходящее, она звонила Джонасу. Как всегда, он обещал ей прочитать сценарий, потом звонил через несколько дней и говорил, что это не для нее, и всегда находил причину.

Однажды, в раздражении, Дженни спросила у него, зачем он платит ей деньги, если ей все равно нечего делать. Некоторое время он молчал, потом произнес спокойным, холодным тоном:

— Ты не актриса, ты звезда. А звезды могут сиять только там, где все совершенно.

Через несколько дней к ней зашел Эл Петрочелли, заведующий отделом рекламы.

— Боб Хоуп устраивает представление для ребят в военном лагере Пендлтон, он хочет, чтобы ты выступила.

Дженни отложила сценарий, который читала.

— А можно? — спросила она Эла.

Оба понимали, что имеется в виду.

— Боннер говорил с Кордом, и тот согласился, что тебе это будет полезно. Ди Сантис подготовил для тебя номер.

— Хорошо, — сказала Дженни, поднимаясь с дивана. — Было бы замечательно снова заняться делом.

И вот теперь, после шести недель усиленных репетиций небольшой вступительной речи и песни, тщательно подобранной и аранжированной, чтобы наилучшим образом преподнести ее низкий с хрипотцой голос, она стояла за кулисами самодельной сцены в ожидании своего выхода. Ей было холодно, несмотря на норковое манто.

Дженни приоткрыла занавес и взглянула на публику. Громкий смех пробежал по рядам солдат, она не смогла окинуть взглядом всех, поскольку задние ряды скрывала темнота. Хоуп как раз выдал одну из своих непристойных солдатских шуток, которых он никогда не позволял себе во время других гастролей. Все еще дрожа, она отошла от занавеса.

— Нервничаешь? — спросил Эл. — Никогда не выступала перед такой аудиторией? Не волнуйся, все будет отлично.

Внезапно Дженни вспомнила Аиду и свое выступление перед небольшой группкой преуспевающих дельцов в Новом Орлеане.

— О, мне приходилось раньше выступать перед публикой. — Увидев на лице Эла удивление, она пояснила: — Когда я училась в колледже.

Дженни снова стала наблюдать за Бобом Хоупом. Воспоминания немного отвлекли ее.

Эл повернулся к солдату, стоявшему рядом с ним.

— Вы знаете, что вам надо делать, сержант?

— Я все запомнил, мистер Петрочелли.

— Отлично.

Эл выглянул на сцену. Номер Хоупа подходил к концу. Он снова повернулся к солдату, и в его руке, словно по волшебству, появилась бумажка в двадцать долларов.

— Через минуту ее выход, — сказал он. — Бегите садитесь в первый ряд. И не забудьте, говорить надо громко и ясно.

— Да, мистер Петрочелли, — сказал солдат, и двадцать долларов исчезли в его кармане.

— Если все пройдет нормально, то после выступления будет еще одна такая бумажка.

— В таком случае вам не о чем волноваться, меня будет слышно даже на Аляске.

Эл кивнул и отошел. Хоуп как раз начал объявлять выход Дженни.

— А сейчас, ребята, — сказал он в микрофон, — гвоздь нашей программы. — Он поднял руки, призывая к аплодисментам. — Та, ради которой все мы собрались здесь, включая офицерский состав. — Боб переждал раздавшийся смех и продолжил: — Когда я сообщил в Министерстве обороны, кто сюда приедет, мне ответили: «О, нет, мистер Хоуп, у нас не хватит привязных ремней для такого количества кресел». Но я переубедил их. Я сказал им, что солдаты знают, как себя вести в любой ситуации. — Снова раздался смех, но на этот раз в нем уже чувствовалось какое-то предвкушение. Хоуп поднял руки. — Итак, парни, я представляю вам...

Свет неожиданно погас, и яркое пятно света выхватило из темноты голову Дженни, выходившую из-за кулис.

— Пристегните ремни, парни, — закричал Хоуп. — Дженни Дентон!

Публика взорвалась ревом, когда она медленно, тщательно отрепетированной походкой, вышла на сцену, закутанная в норковое манто. Оглушенная шумом, она подошла к микрофону, чувствуя, как дрожит под ногами деревянный пол. Она стояла молча, разглядывая публику, ее белокурые волосы, постриженные и загнутые внутрь, сверкали в ярком свете. Солдаты засвистели, закричали, затопали.

Прошло несколько минут, пока свист, крик и топот утихли. Дженни наклонилась к микрофону.

— Подождите минутку, парни, — сказала она тихим голосом, высвобождая одно плечо из-под манто. — Я сниму манто.

Снова по рядам прокатился гул, когда она, неторопливо сняв манто, бросила его на сцену позади себя. Она была в облегающем, белом с алмазными блестками вечернем платье. Дженни опять наклонилась к микрофону, одна бретелька соскочила с плеча, и она быстро поправила ее.

— Я чувствую себя неловко, никогда не видела сразу столько мужчин, — Солдаты восторженно закричали. — И теперь даже не знаю, что делать, — мягко сказала она.

— Не делай ничего, крошка, — раздался громкий крик из первого ряда. — Просто стой там!

Снова раздались восторженные крики, и Дженни, улыбаясь, повернула голову в ту сторону, откуда прозвучала реплика. Она подождала, пока шум немного стихнет.

— У меня есть небольшая песенка, и я хотела бы спеть ее вам. Хотите послушать?

— Да! — раздалась одновременно тысяча голосов.

— Хорошо, — сказала Дженни, подходя ближе к микрофону и снова поправляя соскочившую бретельку. — А теперь представьте, что вы дома, слушаете радио. Если вы закроете глаза...

— Закрыть глаза: — снова раздался голос из первого ряда. — Крошка, хоть мы и солдаты, но не сумасшедшие.

Раздался хохот, Дженни беспомощно улыбнулась, и в этот момент тихонько зазвучала музыка. Пятно света сжалось, теперь оставалось освещенным только ее лицо. Наступила тишина. На студии была сделана великолепная аранжировка этой старой любовной песенки. Мелодия исполнялась на фортепьяно, духовых инструментах и скрипке, ритм задавали ударные и контрабас.

Дженни начала петь, глаза ее были полузакрыты, губы сверкали.

— «Я хочу, чтобы ты любил меня, — пела она с легкой хрипотцой, — и никто другой, только ты...»

Ее голос потонул в реве. На секунду ей стало страшно, потому что в нем она различила едва сдерживаемую страсть.

 

13

Морис Боннер вошел в голливудский ресторан «Браун Дерби», держа подмышкой толстую голубую папку со сценарием. Швейцар поклонился ему.

— Добрый день, мистер Боннер, мистер Пирс уже здесь.

Боннер подошел к отдельной кабинке в задней части ресторана. Дэн оторвал взгляд от номера «Голливуд Репортер» и положил газету на стол рядом со стаканом.

— Привет, Морис.

Боннер уселся в кресло напротив него.

— Привет, — сказал он и бросил взгляд на газету. — Читаешь похвалу нашей девочке?

Дэн кивнул.

— Это еще что, — сказал Боннер. — Петрочелли рассказывал мне, что никогда не видел ничего подобного. Сначала они не отпускали ее со сцены, а потом почти раздели, когда она пробиралась к машине. Хоуп первым делом позвонил мне сегодня утром и сказал, что хотел бы включать ее в программу каждый раз, когда она сможет.

— Это еще раз доказывает мою правоту, — сказал Пирс. — Считаю, что сейчас она даже более популярна, чем в свое время Рина Марлоу. — Он бросил внимательный взгляд на собеседника. — Все еще бываешь там раз в неделю?

Боннер усмехнулся, в этом городе не было секретов.

— После премьеры «Грешницы» в Нью-Йорке Корд порвал старый контракт и дал ей новый.

— Я не знал об этом.

— Все очень просто. В то утро, когда она получила новый контракт, она пришла ко мне в кабинет, взяла мою ручку и подписала его. Потом посмотрела на меня и сказала: «Отныне я не обязана ни с кем трахаться. Даже с тобой». Взяла контракт и вышла.

Пирс рассмеялся.

— Я ей не верю, шлюха всегда останется шлюхой, просто ее загнали в угол.

— Да, загнал Джонас Корд. У меня такое предчувствие, что она собирается за него замуж.

— Так этому сукину сыну и надо, — зло сказал Пирс. — Он до сих пор не знает, что она была проституткой?

— Не знает.

— Ну и наплевать, как бы тебе ни нравилась девка, всегда найдется лучше. А как дела у Джонаса?

— Не делает ничего, кроме денег. Но ты же знаешь Джонаса, он чувствует себя несчастным.

— Почему?

— Хотел поступить на службу в военно-воздушные силы, но его не взяли. Даже не допустили на комиссию, объяснив, что он незаменим для авиационной промышленности. Он в ярости покинул Вашингтон, улетел в Нью-Йорк и записался там добровольцем.

— Но ведь он сейчас не в армии, — сказал Пирс.

— Конечно, нет. Он не прошел медкомиссию — пробита барабанная перепонка или что-то в этом роде. Поэтому его признали ограниченно годным, а Роджер Форрестер не мешкая вернулся в армию в звании бригадного генерала.

— Я слышал, что Дэвиду тоже скоро на медкомиссию? — спросил Пирс.

— Со дня на день. Этот дурень легко мог бы получить отсрочку: женат, имеет ребенка. Но он не захотел. — Боннер посмотрел через стол на Пирса. — Даже Невада, выступая со своим шоу «Дикий Запад», распространяет облигации военного займа.

— Это как раз и подтверждает, что они из тех людей, которые считают, что земной шар плоский. — Дэн сделал знак официанту, чтобы тот принес им еще по порции виски. — Я видел этих ребят в деле, они и сейчас заняты делом. А чем занимаюсь я? Все пытаюсь заключать сделки.

Боннер посмотрел на него. Жалости к Пирсу он не чувствовал — тот все еще оставался одним из наиболее преуспевающих агентов в Голливуде.

— Ах! — саркастически воскликнул Морис. — У меня просто сердце кровью обливается. Я пришел на этот завтрак не для того, чтобы выслушивать историю твоей жизни, Дэн.

Пирс был достаточно опытный агент, чтобы понять, что пора переходить к делу. Он прекратил жаловаться на жизнь и, понизив голос до доверительного шепота, сказал:

— Ты читал сценарий?

Боннер взял сценарий с соседнего кресла и положил его на стол.

— Да, я прочитал его.

— Великолепный, не правда ли? — в голосе Пирса звучало торжество.

— Неплохой, — Боннер чинно кивнул, — хотя и требует большой доработки.

— А какой сценарий не требует? — с улыбкой спросил Пирс. Он наклонился вперед. — Я думаю, для этого сценария нужен сильный режиссер, вроде тебя. Вагнер из «Юниверсал» с ним не справится, Цимбалист из «Метро» тоже. У них нет такого чутья и мастерства, как у тебя.

— Да не распинайся ты, Дэн. Мы оба понимаем, что этот сценарий хорош только для определенной актрисы, и мы с тобой знаем, для какой.

— Дентон, — быстро сказал Пирс. — Я тоже думал об этом, поэтому и принес его тебе. У нее же контракт с твоей студией.

— Но Джонас сам решает, в каком фильме ей сниматься, за ним последнее слово. И он уже отклонил несколько довольно хороших сценариев.

— Чего он добивается? — спросил Пирс. — Хочет запереть ее в шкафу и держать только для себя? Так нельзя поступать со звездой. Рано или поздно она выйдет в тираж.

Боннер пожал плечами.

— Ты же знаешь Джонаса, никто ему не задает таких вопросов.

— Но, может быть, ему понравится сценарий?

— Даже если и понравится, как только он узнает, что агентом являешься ты, вся сделка моментально рухнет.

— А что если девица нажмет на него и скажет, что она хочет сниматься в этом фильме?

Боннер пожал плечами.

— Я знаю столько же, сколько и ты. Но говорить ей об этом я не собираюсь, не хочу неприятностей: как бы ни был хорош сценарий, всегда найдется другой.

Губы Пирса были плотно сжаты.

— У меня есть идея, как заставить ее сделать это, — сказал он, — я кое-что...

— Не рассказывай, — оборвал его Боннер. — Если это случится, то пусть будет для меня приятной неожиданностью, а пока я ничего не хочу знать.

Дэн продолжал некоторое время смотреть на Мориса, потом расслабился и откинулся в кресле. Взял меню.

— Хорошо, Морис, — улыбаясь, сказал он, — что ты будешь есть?

* * *

Когда Дженни вернулась со студии, на маленьком столике в гостиной ее ожидала почта. Она села за столик.

— Мы будем обедать примерно в половине девятого, — сказала она. — Я сначала приму ванну и отдохну немного.

— Хорошо, сеньорита, — ответила служанка и удалилась.

Это были два конверта. Один большой, в котором, как догадалась Дженни, находился сценарий, второй обычный — с письмом. Сначала она распечатала письмо, в глаза бросилась надпись на фирменном бланке: Колледж медицинских сестер Святой Марии. Глаза быстро скользнули по тексту. Почерк принадлежал сестре Кристофер.

"Дорогая Дженни,

В этом коротком письме трудно выразить все чувства, которые охватили студенток и весь персонал колледжа Святой Марии после просмотра фильма, который ты так любезно прислала нам.

Преподобная матушка и сестры, включая меня, были восхищены той искренностью веры и любви к нашему Спасителю, Иисусу Христу, которую ты внесла в свое видение этого противоречивого и сложного образа. К сожалению, режиссер посчитал нужным включить в фильм некоторые сцены, без которых, по нашему мнению, можно было бы вполне обойтись, не нарушив при этом историю Марии Магдалины. И все-таки в целом мы очень довольны, так как полагаем, что в наше трудное время было очень благородно показать всем искупающее прощение, которое можно обрести в любви к нашему Господу.

Заканчиваю, потому что скоро мне надо идти на дежурство в хирургическое отделение. С тех пор, как началась война, все мы в колледже и больнице работаем по две смены, ведь медсестер не хватает. Но с благословением Божьим мы удвоим свои хрупкие силы, чтобы нести людям Его милосердие.

Преподобная матушка передает тебе свое благословение я будет молиться, чтобы ты была удачлива и счастлива в своей новой работе.

Храни тебя Господь,

Сестра Кристофер."

Строгое, внимательное лицо сестры Кристофер всплыло в памяти Дженни с щемящей ностальгией по годам, проведенным в колледже. Казалось, что это было так давно, что она уже не имеет ничего общего с той смущенной девушкой с большими глазами, которая в один прекрасный день пришла в кабинет преподобной матушки.

Дженни вспомнила тихие часы учебы, длительные часы практических занятий и изнурительные часы тяжелой работы в больнице. Бывали моменты, когда она плакала, искренне думая, что никогда не сможет научиться всему тому, чему ее обучают. И тогда строгость исчезала с лица сестры Кристофер, она ласково обнимала ее за плечи и говорила:

— Усердно трудись и усердно молись, Дженни, тогда ты всему научишься. У тебя настоящий дар к исцелению.

Уверенность и силы возвращались к ней, когда она видела, как сестра Кристофер щедро отдавала свои душевные силы пациентам и студенткам. Казалось, что в любой час дня и ночи, когда Дженни находилась на дежурстве, сестра Кристофер была рядом.

Дженни закурила. Наверное, им действительно приходится очень много работать, раз уж сестра упомянула об этом в письме. Дженни подумала о своей сравнительно легкой и праздной жизни и посмотрела на свои ухоженные руки. Она теперь так мало что делала этими руками, казалось, что память, заложенная в них, заставила их слегка задрожать. Она должна сделать что-то, чтобы помочь сестрам.

Дженни поняла, что именно. И едва эта мысль пришла ей в голову, как палец уже набирал номер телефона.

— Роза? Это Дженни.

— Как дела, дорогая? Дэвид рассказывал мне, как ты чуть не деморализовала армию США, выступая в шоу Хоупа.

— Бедные ребята, они так долго не видели женщин, — рассмеялась Дженни.

— Не занимайся самоуничижением, газеты писали, что ты была великолепна.

— Только не говори мне, что это Дэвид принес их тебе почитать.

— Именно, — ответила Роза. — А разве не так поступают все жены бизнесменов? По-моему, это единственный способ узнать, как идут дела у их мужей.

— Как маленький Берни?

— Почему бы тебе как-нибудь не придти на обед и не посмотреть самой? Ты ведь давно не была у нас.

— Зайду на днях.

— Будешь говорить с Дэвидом?

— Да, если он дома.

— Тогда до свидания, дорогая, и жду тебя на обед. Даю Дэвида.

— Как поживает краса и гордость компании? — поинтересовался Дэвид.

— Прекрасно. Извини, что беспокою тебя дома, но я хотела бы посоветоваться с тобой по одному вопросу.

— Слушаю, — голос его стал серьезным.

Дженни покашляла, прочищая горло.

— В свое время я закончила Колледж медицинских сестер Святой Марии, и я бы хотела знать, нельзя ли договориться со студией, чтобы еженедельно часть моей заработной платы переводили туда, как это делается для фонда помощи актерам? Я хотела бы хоть как-то отплатить им за все, что они сделали для меня.

— Это очень просто, — облегченно рассмеялся Дэвид. — Пришли мне завтра в контору заявление с указанием суммы, которую следует отчислять, а остальное я сам сделаю. Есть еще проблемы?

— Нет, это все.

— Отлично. Значит, приходи на обед, как пообещала Розе.

— Приду, Дэвид. До свидания.

Дженни положила трубку и посмотрела на письмо с чувством облегчения. Если уж она лично не может помочь им, то пусть это сделают ее деньги. Дженни отложила письмо и распечатала большой конверт. Как она и предполагала, это был сценарий. Сна с интересом прочитала заглавие на голубой обложке: «Афродита. Сценарий по роману Пьера Луи». Дженни открыла сценарий на первой странице, и оттуда выпала небольшая записка:

"Дорогая мисс Дентон,

Вы уже долгое время не снимались в кино, и я понимаю, что Вы подбираете настоящий сценарий, который принес бы Вам такой же громадный успех, как и «Грешница».

Я уверен, что «Афродита» именно такой сценарий, увидел в нем достоинства, которые придадут еще больший блеск вашей карьере. Меня очень интересует Ваша оценка этого сценария.

С уважением,

Дэн Пирс".

Дженни сложила записку и сунула ее назад в сценарий. Этот Дэн Пирс был ловкач, он не стал отправлять сценарий на студию, как того требовал порядок. Дженни взяла рукопись и поднялась в свою комнату, решив почитать его в кровати после обеда.

 

14

"Дорогой мистер Пирс,

Благодарю Вас за присланный сценарий «Афродиты», который я возвращаю. Он очень интересный, но боюсь, что для меня не подойдет.

Дженни Дентон."

Дженни сомневалась, правильно ли она поступила, так решительно отклонив сценарий. Прочитав его, она испытала смешанные чувства. Вечером, лежа в кровати и читая его впервые, она не могла оторваться. Это была сказочная история, которая напомнила ей слова Стандхерста о куртизанках, которые помогали государственным деятелям управлять миром. Казалось, что в сценарии делается попытка втиснуть мир любви и поэзии в рамки кино. Однако чем внимательней она вчитывалась в текст, тем больше разочаровывалась.

Взятые сами по себе, эпизоды и сюжетная линия не вызывали сомнений. Но только на первый взгляд. На самом деле они предполагали эротические сцены, которые и должны были влиять на зрителей. Дочитав до конца, Дженни убедилась, что в этом и заключалась единственная цель автора.

Она уснула с неприятным ощущением и проснулась с ним же. Приехав на студию, она послала в библиотеку за романом и провела весь день и часть следующего за чтением. После этого она вновь перечитала сценарий и только тогда поняла, как безобразно были искажены общий дух и смысл книги.

И все-таки Дженни не сомневалась, что по этому сценарию можно поставить великолепный фильм, и еще меньше сомневалась в том, что актриса, которой доведется исполнить роль Афродиты, будет самой популярной актрисой сезона. Афродита из сценария была в полной мере и богиней и женщиной, как она представляется всем мужчинам.

Но одного этого было недостаточно. Афродита из сценария была лишена души, как, впрочем, и всякого духовного и религиозного начала, которые подняли бы ее на истинно божественную высоту. В своем собственном понимании она была прекрасна, нежна, умна, любима и даже благопристойна. Но она была шлюха, не лучше всех шлюх с незапамятных времен, не лучше тех шлюх, которых знала Дженни, да и не лучше самой Дженни. Дженни была потрясена. Она словно увидела самое себя — ту, которой она была и которой оставалась до сих пор, — но лишь живущую в другое время и в другом месте.

Она положила конверт на туалетный столик и нажала кнопку вызова посыльного. В этот момент зазвонил телефон и она взяла трубку. И только услышав его голос, Дженни поняла, как сильно она скучает без него.

— Джонас! Почему ты не приехал? Где ты!

— На заводе в Бербанке. Я хочу увидеть тебя.

— О, Джонас! Я тоже хочу увидеть тебя. Но ждать до вечера — это так долго.

— А зачем ждать вечера? Ты сможешь приехать сюда на завтрак?

— Ты же знаешь, что могу.

— В час?

— Я приеду, — сказала она, опуская трубку.

* * *

— Оставьте все, Джон, — сказал Джонас, — мы сами разберемся.

— Хорошо, мистер Корд. — Носильщик посмотрел на Дженни, потом снова на Джонаса. — Я не слишком побеспокою вас, — нерешительно начал он, — если попрошу автограф у мисс Дентон?

Джонас рассмеялся.

— Спроси у нее.

Носильщик вопросительно взглянул на Дженни, она улыбнулась и кивнула. Он достал из кармана ручку, листок бумаги, и она быстро написала на нем свое имя.

— Благодарю вас, мисс Дентон.

Когда дверь за ним закрылась, Дженни рассмеялась.

— Раздавая автографы, я всегда чувствую себя королевой. — Она осмотрела кабинет. — А здесь довольно уютно.

— Это не мой, — сказал Джонас, разливая по чашкам кофе. — Это кабинет Форрестера, я просто пользуюсь им в его отсутствие.

— А где твой? — поинтересовалась Дженни.

— У меня нет кабинета, если не считать того, которым пользовался мой отец на старой фабрике в Неваде. Я никогда долго не сижу на одном месте, поэтому не нуждаюсь в кабинете. — Он двинул кресло поближе, уселся в него и, отхлебнув кофе, посмотрел на Дженни.

Дженни почувствовала, что краснеет.

— Я выгляжу нормально? Может быть, смазалась косметика? — спросила она.

Джонас покачал головой и улыбнулся:

— Нет, ты выглядишь великолепно.

Дженни отпила кофе, и некоторое время они сидели молча.

— Чем ты занимался? — спросила она.

— В основном думал. О нас, — ответил Джонас, вглядываясь в Дженни. — О тебе и обо мне. Когда я последний раз уехал от тебя, то впервые в жизни почувствовал одиночество. Все было плохо, я даже смотреть не мог на других девушек, думал только о тебе.

Сердце бешено заколотилось у нее в груди. Ей казалось, что если она шевельнется, то упадет в обморок. Джонас сунул руку в карман, достал небольшую коробочку и протянул ей. Дженни молча посмотрела на нее, ей бросились в глаза маленькие золотые буквы:

«Ван Клиф и Арпелс».

Дрожащими руками она открыла коробочку. Изумительной огранки бриллиант в форме сердечка засверкал во всем своем великолепии.

— Я хочу, чтобы ты стала моей женой, — тихо сказал Джонас.

Из глаз Дженни полились горячие слезы благодарности, губы ее дрожали, она не могла выговорить ни слова.

На следующий день в газете появились комментарии Луэллы. Телефон в гримерной Дженни звонил все утро, не переставая, пока она не попросила телефонистку соединять ее только с нужными людьми. В голосе телефонистки слышались новые уважительные нотки. Когда Дженни собралась положить трубку, телефонистка сказала:

— Мисс Дентон, все наши девушки поздравляют вас и желают счастья.

— Спасибо! — ответила Дженни в порыве душевности.

Днем позвонила Роза.

— Я так рада за тебя, — сказала она.

— Я в шоке, — рассмеялась Дженни, разглядывая бриллиант, сверкающий на пальце.

— Однако ты помнишь о приглашении на обед?

— Да.

— Мы с Дэвидом только что говорили вот о чем. Как ты смотришь на то, чтобы устроить помолвку? В ресторане «Романофф», по всем правилам.

— Не знаю, — замялась Дженни, — надо посоветоваться с Джонасом.

Роза рассмеялась.

— С Джонасом? А кто он такой? Просто жених, а у жениха никто не спрашивает, чего он хочет. Совсем не обязательно устраивать большой прием, если ты этого не хочешь.

— Хорошо, — засмеялась Дженни, — договорились.

— У тебя, кстати, будет шанс продемонстрировать свое кольцо. Я слышала, что оно великолепно.

Дженни вытянула руку и снова полюбовалась сверкающим бриллиантом.

— Чудесное, — сказала она.

— Берни кричит, требует есть. Я позвоню тебе вечером домой, и мы обо всем договоримся.

— Спасибо, Роза. Пока.

* * *

Когда Дженни вечером вернулась со студии, то увидела возле своей двери незнакомую машину. Дженни поставила автомобиль в гараж и прошла в дом через задний ход. Если это очередной репортер, то у нее нет желания видеть его. Служанка была на кухне.

— Сеньорита, там в гостиной вас ожидает сеньор Пирс. Интересно, что ему нужно. Может быть, он до сих пор не получил сценарий и приехал за ним? Пирс сидел в глубоком кресле, держа на коленях раскрытый сценарий. При появлении Дженни он встал и поклонился.

— Мисс Дентон.

— Вы получили сценарий, мистер Пирс? Я отправила его несколько дней назад.

Он улыбнулся.

— Я получил его. Но я подумал, что нам, может быть, стоит поговорить о нем подробнее. Надеюсь, что после нашего разговора вы измените свое решение.

Дженни покачала головой.

— Не думаю.

— Прежде, чем мы поговорим об этом, — быстро сказал Пирс, — разрешите поздравить вас с помолвкой.

— Спасибо. А теперь я должна извиниться, у меня назначена встреча.

— Я отниму у вас всего несколько минут. — Пирс нагнулся и поднял с пола небольшой чемоданчик, стоявший возле кресла.

— Но... мистер Пирс...

— Только несколько минут. — В его голосе звучала странная уверенность, как будто он знал, что она не посмеет ему отказать. Он нажал кнопку на крышке, и чемоданчик раскрылся. — Вы знаете, что это такое, мисс Дентон? — спросил он.

Дженни не ответила, ее начала разбирать злость. Если он собирался пошутить, то ей это не нравилось.

— Это восьмидесятимиллиметровый проектор, — пояснил Пирс. — Обычно эта штука используется для просмотра кинофильмов в домашних условиях.

— Очень интересно, но не понимаю, какое это имеет ко мне отношение.

— Поймете, — пообещал Дэн, поднимая голову, взгляд его был недобрым. Он повернулся в поисках розетки. Увидев ее позади кресла, он вставил в нее вилку проектора. — Думаю, что эта белая стена вполне подойдет вместо экрана, — сказал он и щелкнул выключателем. — Пленку я зарядил перед приходом. Послышался шум проектора, и Дженни машинально повернулась к стене. Две обнимающиеся, обнаженные девушки лежали на диване, лиц их не было видно. Смутная тревога охватила Дженни, в этой сцене было что-то неуловимо знакомое.

— Я получил эту пленку от одного приятеля из Нового Орлеана, — голос Пирса прозвучал позади нее в тот момент, когда на экране появился обнаженный мужчина. Одна из девушек повернулась к нему и посмотрела прямо в камеру.

Дженни почувствовала удушье. Это была она. Ну конечно же, это происходило в Новом Орлеане. Смертельно побледнев, она посмотрела на Пирса.

— Вы уже тогда были очень фотогеничны. И ведь вы были уверены, что никто не снимает.

— Там не было камеры, — воскликнула Дженни. — Аида никогда не позволяла делать этого. — Она молча смотрела на Пирса, в горле ее пересохло.

Дэн щелкнул выключателем, пленка остановилась, свет погас.

— Вижу, что вы не очень интересуетесь домашним кино.

— Что вы хотите? — спросила Дженни.

— Вас. — Он начал закрывать чемоданчик. — Нет-нет, — быстро добавил он, — не в обычном смысле. Я хочу, чтобы вы играли Афродиту.

— А если я откажусь?

— Вы любимы, вы звезда, вы обручены. Одного из трех вы запросто можете лишиться, если этот фильм вместе с рассказом о вашей прошлой деятельности попадет в чужие руки. — Он уставился на нее холодным взглядом. — Ни один мужчина, даже такой сумасшедший, как Джонас Корд, не захочет жениться на шлюхе.

— Но я связана контрактом, мне не разрешается сниматься в других фильмах.

— Я знаю, — спокойно сказал Дэн. — Но я уверен, что если вы попросите Корда, то он купит сценарий. Фильм поставит Боннер.

— А что если он не захочет? У Джонаса свое мнение насчет фильмов.

Легкая улыбка пробежала по губам Пирса.

— Заставьте его изменить мнение.

Дженни с трудом перевела дыхание.

— А если мне удастся?

— Тогда вы, естественно, получите пленку.

— И негативы?

Дэн кивнул.

— А как я узнаю, что нет других копий?

— Вижу, что вы рассуждаете здраво, — сказал Пирс. — Я заплатил пять тысяч за эту маленькую коробочку с пленкой. Я бы не сделал этого, если бы не был уверен, что других копий не существует. Да и зачем мне обманывать вас? Вдруг нам когда-нибудь снова придется работать вместе. — Пирс упаковал проектор и добавил в заключение: — Сценарий я оставлю вам.

Дженни промолчала.

Он повернулся и, уже взявшись за ручку двери, сказал:

— Я же говорил, что отниму у вас всего несколько минут.

 

15

Дэн Пирс поднялся из-за стола и постучал ложкой по чашке. Потом тупым взглядом обвел присутствующих. Он был здорово пьян от успеха и от шотландского виски, которое усиленно поглощал.

Завладев вниманием присутствующих, Дэн поклонился и сказал:

— Дэн Пирс не забывает своих друзей, я принес подарки жениху и невесте. — Он щелкнул пальцами.

— Да, мистер Пирс, — ответил метрдотель и кивнул. Подошел официант с двумя коробками. Большую коробку, перевязанную золотистой ленточкой, он поставил перед Джонасом, а меньшую, перевязанную серебристой ленточкой, перед Дженни.

— Спасибо, Дэн, — сказал Джонас.

— Открой, Джонас, — пьяным голосом произнес Пирс, — я хочу, чтобы все видели подарки.

У Дженни появилось дурное предчувствие.

— Мы откроем их позже, Дэн, — предложила она.

— Нет, — настаивал Пирс, — сейчас.

Дженни оглядела присутствующих, на лицах которых было написано любопытство. Затем перевела взгляд на Джонаса. Он пожал плечами и улыбнулся. Дженни начала открывать свою коробку. Она была завязана очень туго, и Дженни потянулась за ножом, чтобы разрезать ленточку. В этот момент Джонас открыл свою коробку.

— Ох! — воскликнул Джонас, смеясь. — Шампанское! — Он повернул коробку так, чтобы гости могли видеть огромную бутылку шампанского.

Подарок Дженни лежал в маленькой красивой коробочке, отделанной красным деревом. Дженни открыла коробочку и заглянула внутрь — краска залила ее лицо. Джонас взял у нее из рук коробочку и показал всем.

— Это набор английских бритв, — сказал он и улыбнулся Дэну, — официант, наверное, перепутал коробки. Еще раз спасибо, Дэн.

Дэн резко опустился на стул, он улыбался.

Дженни чувствовала, что все смотрят на нее. Она подняла голову и оглядела гостей. Было ясно, о чем они думают. Из присутствовавших за столом двенадцати мужчин с пятерыми она водила знакомства до кинопробы. Ирвингом Шварцом, Боннером и троими другими высокопоставленными бизнесменами. Остальные же семь знали о ее прошлом, как, впрочем, и некоторые из их жен. Это ясно читалось по их глазам. Сочувствие было только в глазах Дэвида и Невады Смита.

"С Дэвидом все было ясно, но почему Невада жалеет ее, она не могла понять — ведь он почти не знал ее. Когда они встречались на студии, он вел себя спокойно и предупредительно. Теперь же, когда он перевел взгляд с Дженни на Дэна Пирса, его черные индейские глаза горели яростью.

«Тринадцать мужчин», — подумала Дженни. И только один из них не ведает, кто она. Этот тринадцатый был несчастнейшим из смертных — он собирался жениться на ней. Дженни почувствовала легкое прикосновение к своей руке. Голос Розы нарушил пугающую тишину:

— Нам, наверное, пора с тобой выйти.

Дженни машинально кивнула, встала из-за стола и пошла за Розой, чувствуя на себе взгляды гостей. Ее охватила слабость. Роза откинула штору перед небольшой нишей в углу, и Дженни молча опустилась на диван. Роза прикурила сигарету и протянула ей.

Дженни смотрела на Розу, забыв про сигарету, зажатую между пальцев, в глазах ее были слезы.

— Почему? — спросила она с болью в голосе. — Я не понимаю. Что я ему сделала?

Она тихо заплакала, а Роза, присев рядом, положила ее голову себе на плечо.

* * *

Плетясь сквозь темную стоянку к своей машине, Дэн Пирс хихикал про себя. Завтра он расскажет эту историю в раздевалке у Хиллкреста, ребята помрут от смеха. Они все не любят Джонаса.

Они действительно терпеть не могли его, но вынуждены были с ним сотрудничать. Но это было совсем другое дело. Все с уважением относились к его успехам, но никто палец о палец не ударил бы, чтобы помочь ему. Вот Дэну они бы помогли, если бы он нуждался в их помощи, потому что он был одним из них и вместе с ними делал дела. Они были из одной компании и у них были свои правила.

Завтра он расскажет им, как все было, как она готова была провалиться сквозь пол, пока Джонас стоял там и улыбался, будто идиот, думая, что все прекрасно.

Внезапно из темноты перед ним выросла черная фигура. Дэн старательно вглядывался в молча приближающегося человека.

— А, это ты, Невада, а я тебя сразу не признал.

Невада молча стоял перед ним.

Дэн громко рассмеялся, припомнив происшедшее.

— Ну разве не сука? — Он покачнулся и, протянув руку, ухватился за Неваду, чтобы не упасть. — Я подумал, что она лопнет, когда открыла коробку и увидела бритвы. А этот тупица Джонас даже не знал, что...

Кулак Невады вонзился Пирсу в живот, и голос его резко перешел в стон. Его отбросило к машине, и он стал хвататься за нее, пытаясь удержаться на ногах.

— За что? — взвыл он. — Мы же старые приятели.

Заметив руку Невады, нацеленную ему в лицо, Пирс попытался уклониться от удара, но не успел и почувствовал резкую боль в глазах. Следующий удар, словно молотом, пришелся по животу. Дэн согнулся, его начало рвать. Еще один удар по голове опрокинул его в собственную блевотину. Он приподнял голову и испуганно уставился на Неваду.

Холодный страх охватил Дэна, когда он услышал, как Невада, глядя на него сверху вниз, произнес:

— Мне надо было давно сделать это. Мне надо бы убить тебя, но ты не стоишь того, чтобы из-за тебя отправляться в газовую камеру.

Он медленно повернулся и ушел. Дэн подождал, пока стих звук его сапог на высоких каблуках, вытянул руки на холодном бетоне и опустил на них голову.

— Это была просто шутка, — пьяно зарыдал он, — это была просто шутка.

* * *

Джонас прошел за Дженни в темный дом.

— Ты устала, — нежно сказал он, глядя на ее бледное лицо. — Это был утомительный вечер, иди ложись спать. Увидимся завтра.

— Нет, — сказала Дженни спокойно, уже решив, как поступит. Пройдя в гостиную, она зажгла свет. Джонас с удивленным видом проследовал за ней.

Дженни повернулась, сняла с пальца кольцо и протянула ему.

Джонас посмотрел на кольцо, потом на нее.

— Что это значит? — спросил он. — Я что-то сделал не так сегодня вечером?

Она покачала головой.

— Нет. Ты здесь совершенно ни при чем. Возьми, пожалуйста, кольцо.

— Я имею право знать почему, Дженни.

— Я не люблю тебя, — сказала она. — Этого достаточно?

— Нет, теперь уже нет.

— Тогда у меня есть более веская причина, — резко сказала Дженни. — До кинопробы я была высокооплачиваемой голливудской проституткой.

Джонас некоторое время молча смотрел на нее.

— Я тебе не верю, — медленно произнес он, — тебе не удастся меня одурачить.

— Глупец! — закричала она. — Если не веришь мне, спроси у Боннера или у тех четверых, которые тоже сидели за столом. Я спала с ними. Или у дюжины других мужчин, которых мы встретили вечером в ресторане.

— И все-таки я не верю тебе, — тихо сказал Джонас. Дженни рассмеялась.

— Тогда спроси у Боннера, почему Пирс сделал мне такой подарок. Официант ничего не перепутал, эти бритвы предназначались мне. Об этой истории знает весь Голливуд. Я побрила ему все тело, а потом искупала в ванне с шампанским. — Джонас побледнел. — А почему, ты думаешь, я просила тебя разрешить мне сняться в «Афродите»? Совсем не потому, что мне понравился сценарий. Так я расплатилась с Пирсом. — Она быстро подошла к столу и достала две небольшие катушки с пленкой. Дженни крутанула одну катушку, и пленка, словно серпантин, начала разматываться. — Моя первая роль, — с сарказмом сказала она. — Порнографический фильм. — Она достала из ящика стола сигарету и закурила, потом, стоя к Джонасу спиной, сказала уже тише: — Или, может быть, ты из тех, кому нравится быть женатым на такой женщине? Каждый раз при встрече с другими мужчинами ты сможешь интересоваться у них, спали они со мной или нет. Когда, где и как?

Джонас шагнул к ней.

— Но ведь это все в прошлом, это не имеет значения.

— Не имеет? Если уж я совершила ошибку, то ты не должен ее совершать. Сколько вечеров ты сможешь провести со мной, зная всю правду?

— Но я люблю тебя.

— Ты просто внушил себе это. Ты меня не любишь и никогда не любил. Ты любишь память, память о девушке, которая предпочла твоего отца. Ты сразу же попытался превратить меня в нее, даже в постели. Неужели ты думаешь, что я настолько наивна, чтобы не понять, что ты хотел от меня того, что она давала тебе?

Дженни все еще держала в руке кольцо, потом положила его на стол перед Джонасом.

— Возьми.

Джонас посмотрел на кольцо. Казалось, что бриллиант метал в него яростные искры. Он еще раз взглянул на Дженни, лицо его исказилось.

— Оставь себе, — резко сказал он и вышел.

Она не двинулась с места, пока не услышала шум отъезжающей машины. Потом выключила свет и поднялась наверх, не притронувшись к кольцу на столе и пленке, разбросанной, словно серпантин после вечеринки, на полу.

* * *

Она лежала на кровати с широко раскрытыми глазами и вглядывалась в темноту ночи. Если бы она могла плакать, то было бы легче. Но она была полностью опустошена своими грехами. Она уже никому не сможет принести любви, потому что исчерпала ее запас.

Когда-то давно она любила и была любимой, но Том Дентон умер и был потерян для нее навсегда.

Дженни прокричала в темноту:

— Папа! Помоги мне! Пожалуйста! Я не знаю, что делать!

Если бы можно было все начать сначала, вернуться к знакомому воскресному запаху жареного мяса и капусты, тихим молитвам во время утренней мессы, к сестрам в больницу, к внутреннему удовлетворению от того, что делаешь работу, угодную Господу.

В серой утренней дымке до нее донесся шепот отца:

— Ты действительно хочешь пойти, Дженни-медвежонок?

Дженни лежала тихо, размышляя и вспоминая. Неужели то время ушло навсегда? Она не ходила на исповедь, но сестры не узнают об этом. Это действительно ее вина. Остальное о ее жизни они уже знают.

Но поступить так — значит согрешить, утаить. Ведь ей еще придется исповедоваться. Она еще так много могла дать людям. Отказавшись от этого, она погубит не только себя, но и лишит своей помощи тех, кто в ней нуждается. Какой грех больше? Сначала она испугалась, потом решила, что ее сомнения останутся известны лишь Создателю. Она сама примет решение и сама будет отвечать за него, сейчас и в будущем.

И когда Дженни приняла решение, она уже больше ничего не боялась.

— Да, папа, — прошептала она.

Ветер донес его мягкий голос:

— Тогда одевайся, Дженни, я пойду с тобой.

 

16

Прошло почти два года с того вечера, прежде чем Роза снова услышала о Дженни. Это случилось спустя шесть месяцев после того, как она получила из Министерства обороны похоронку, в которой сообщалось, что Дэвид погиб при высадке десанта в районе Анцио в мае сорок четвертого.

Прощайте, мечты, прощайте, большие дела, борьба и планы поставить огромный монумент, изображающий земной шар, опоясанный тонкими, прозрачными лентами кинопленки. Для него наступил конец, как и для тысячи других, погибших под безжалостным, смертельным огнем в то раннее итальянское утро.

Она тоже распростилась с мечтами. С любовным шепотом по ночам, с шорохом шагов возле кровати, с рассказами о делах и планах на будущее.

Роза нашла спасение в работе. Работа поглощала ее мысли и энергию, загружала повседневными заботами. И только иногда, когда она оставалась одна, из уголков сознания возвращалась боль.

Лишь со временем, постепенно, как это и должно быть с живыми, Роза поняла, что не все мечты ушли вместе с Дэвидом. Его сын подрастал, и однажды, когда Роза увидела его бегающим по зеленой лужайке перед домом, она вновь услышала пение птиц. Она посмотрела на голубое небо и яркое солнце над головой и поняла, что снова вернулась к жизни и что тело ее налилось жизненными силами. И чувство вины за то, что он умер, а она продолжает жить, исчезло.

Это произошло именно в тот день, когда она прочитала письмо Дженни. Оно было написано мелким женским почерком, который Роза не узнала. Сначала она подумала, что это какое-нибудь очередное прошение, когда увидела в верхней части листка крест и надпись: Орден Милосердия, Берлингем, Калифорния. 10 октября, 1944 г.

В письме говорилось:

"Дорогая Роза,

Я взялась за перо с некоторым волнением, но и с надеждой, что ты поверишь в мою искренность. Я не хочу тревожить рану, которая, надеюсь, к этому времени уже частично затянулась, но я только несколько дней назад узнала о твоей утрате и захотела передать тебе и маленькому Берни мое сочувствие и молитвы.

Дэвид был настоящим мужчиной и прекрасным человеком. Все, кто знал его, будут скорбеть о нем. Я каждый день поминаю его в своих молитвах и утешаю себя словами нашего Господа и Спасителя: «Истинно, истинно говорю вам: кто соблюдет слово Мое, тот не увидит смерти вовек».

Храни вас Господь

Сестра М. Томас

(Дженни Дентон)".

И именно тогда, выйдя позвать играющего сына, Роза вновь услышала пение птиц. В следующие выходные она поехала в Берлингем навестить Дженни.

Когда Роза свернула на широкую дорогу, ведущую к дому настоятельницы, голубое небо уже подернулось белыми облачками. Была суббота, и на стоянке стояло довольно много машин. Роза нашла свободное место недалеко от длинного здания. Не вылезая из машины, она закурила. Сомнения одолевали ее. Может быть, ей не следовало приезжать. Может быть, Дженни не захочет видеть ее, не захочет воспоминаний о мире, который покинула. Приехав сюда, она поддалась эмоциональному порыву и, конечно, не будет винить Дженни, если та откажется встретиться с ней.

Роза вспомнила следующее утро после помолвки. Когда Дженни не появилась на студии, это никого не встревожило. Дэвид, который пытался разыскать Джонаса на заводе в Бербанке, сказал Розе, что его там тоже нет.

Прошло два дня, а от Дженни не было никаких известий. На студии уже начали волноваться. Джонас, наконец, отыскался на новом заводе в Канаде, и Дэвид связался с ним по телефону. Джонас был краток и сообщил только, что последний раз видел Дженни, когда уезжал из ее дома после помолвки.

Дэвид немедленно перезвонил Розе и попросил ее поехать к Дженни домой. Когда она прибыла туда, в дверях ее встретила мексиканка.

— Мисс Дентон у себя?

— Нет, сеньорина.

— А вы не знаете, где она? — спросила Роза. — Это очень важно, мне обязательно надо связаться с ней.

Служанка покачала головой.

— Нет, сеньорита уехала и не сказала куда.

Роза проскользнула мимо нее в дом. В прихожей стояли упакованные ящики. На боку одного из них Роза прочитала: «Бекинз. Перевозка и хранение». Служанка заметила удивление на ее лице.

— Сеньорита приказала мне закрыть дом и тоже уезжать.

По дороге домой Роза позвонила Дэвиду из первого же автомата. Он сказал, что попытается снова связаться с Джонасом. Как только он вернулся вечером домой, она сразу обратилась к нему с вопросом:

— Ты говорил с Джонасом?

— Да. Он велел мне прекратить съемки «Афродиты» и вышвырнуть Пирса из команды. Я сказал ему, что это незаконно, но он велел передать Дэну, что если тот попытается обратиться в суд, то Джонас истратит все до последнего доллара, но добьет его.

— А что насчет Дженни?

— Если она не появится к концу недели, то вывести ее за штат и прекратить платить заработную плату.

— А как же их помолвка?

— Об этом Джонас ничего не сказал, но я думаю, что с этим тоже все кончено. Когда я спросил его, надо ли подготовить заявление для прессы, он сказал, что заявлять ничего не надо, и повесил трубку.

— Бедная Дженни. Интересно, где она?..

Теперь Роза знала это. Она вышла из машины и медленно направилась к дому настоятельницы.

* * *

Сестра Томас сидела в своей маленькой комнатке и читала Библию. Раздался тихий стук в дверь. Она поднялась и с Библией в руках открыла дверь. Свет из окна в коридоре посеребрил ее белое покрывало послушницы.

— Да, сестра?

— К вам приехали, сестра. Миссис Дэвид Вульф. Она ожидает внизу в комнате для посетителей.

Сестра Томас секунду помолчала, потом сказала тихо и спокойно:

— Спасибо, сестра. Передайте пожалуйста миссис Вулф, что я спущусь через несколько минут.

Монахиня кивнула и удалилась, а сестра Томас закрыла дверь. Некоторое время она стояла прислонившись спиной к двери, чувствуя охватившую ее слабость. Она не ожидала, что Роза приедет. Выпрямившись, она подошла к Распятию, висевшему на голой стене рядом с кроватью, и опустилась на колени. Сложив руки, она начала молиться. Ей показалось, что она только вчера пришла сюда, что она все ещета испуганная Дженни, которая всю жизнь пыталась скрыть от самой себя свою любовь к Господу.

Она вспомнила добрый голос матери-настоятельницы, когда встала перед ней на колени и, плача, уткнулась лицом в мягкую материю ее платья. Снова почувствовала прикосновение к голове ее нежных пальцев.

— Не плачь, дитя мое, и не бойся. Дорога к Господу может быть горестной и трудной, но наш Спаситель Иисус Христос не отказывает никому, кто действительно стремится к Нему.

— Но я грешна, преподобная мать.

— А кто из нас без греха? — мягко сказала преподобная мать. — Если ты расскажешь о своих грехах Ему, который принимает на себя все наши грехи, и убедишь Его в своем раскаянии, то он подарит тебе свое святое прощение, и ты войдешь в Его дом.

Она сквозь слезы посмотрела на преподобную мать.

— Значит, мне можно остаться?

— Конечно, дитя мое, — ласково ответила настоятельница.

Сестра Томас вошла в комнату для посетителей, и Роза поднялась из кресла навстречу ей.

— Дженни? — нерешительно сказала она. — То есть... сестра Томас...

— Роза, как я рада видеть тебя.

Роза посмотрела на нее. Большие серые глаза и милое лицо принадлежали Дженни, но спокойная безмятежность исходила от сестры Томас. Внезапно Роза поняла, что лицо, на которое она сейчас смотрит, она уже видела однажды на экране: увеличенное в тысячу раз и полное той же любви, когда Магдалина протянула руку, чтобы дотронуться до рубища Спасителя.

— Дженни, — сказала она, улыбаясь, — я так рада, что не могу не обнять тебя.

Сестра Томас протянула к ней руки.

Потом они гуляли по тихим тропинкам под полуденным солнцем и, поднявшись на вершину холма, остановились там, разглядывая зеленую долину, простиравшуюся под ними.

— Его красота повсюду, — мягко сказала сестра Томас, поворачиваясь к подруге. — Я нашла свое место в Его доме.

Роза посмотрела на нее.

— Как долго тебе оставаться послушницей?

— Два года, до мая.

— А что потом? — спросила Роза.

— Если я докажу, что достойна Его милости, то надену черное покрывало и понесу Его милосердие всем, кто в нем нуждается. — Сестра Томас заглянула Розе в глаза, и та еще раз увидела в них безбрежную безмятежность. — И я гораздо счастливее многих, — смиренно добавила сестра Томас. — Ведь Он уже научил меня своему делу. Мой опыт работы в больнице поможет мне, куда бы меня ни послали. На этом поприще я смогу принести наибольшую пользу.