Мать Илины была англичанка. Семнадцати лет она вышла замуж за молодого энергичного румына — барона де Бронски. Светская хроника того времени называла их брак романтической любовной сказкой. Вскоре на свет появилась Илина, а еще через год в Румынии произошла революция — и сказка кончилась.
Ребенком Илина почти не знала родителей. У нее было смутное представление о том, что ее мать — красивая женщина, а отец — видный мужчина. Однако большую часть времени она проводила вдали от них, обучаясь в закрытых школах.
Пяти лет ее отдали в школу в Англии. С началом войны отец поступил волонтером в британскую армию. Мать служила во вспомогательных войсках. Для дочери У них не было времени. Когда окончилась война, семья переехала в Париж, а Илину отдали в швейцарскую школу. Отец вернулся с войны инвалидом и должен был вести отчаянную борьбу за свои земли, имения и богатства. Все это вынуждало то и дело переезжать с места на место.
Баронесса казалась полностью погруженной в светские и общественные заботы, много времени уделяла Друзьям… Илина никогда не спрашивала, как мать к ней относится. Что-то, удерживало девочку от подобных вопросов.
Илина переехала в Швейцарию, когда ей исполнилось четырнадцать. Обучение здесь сильно отличалось от английского. В прежней школе главное внимание уделяли знаниям, здесь же основным было обучение светским манерам и поведению в обществе. Образованность юных девушек из Англии и Америки, их молодость, свежесть надлежало дополнить всем, что должна знать и уметь настоящая леди.
Илина ходила на лыжах, плавала, ездила верхом. Ее учили одеваться, танцевать, поддерживать непринужденную беседу на светских приемах и дружеских вечеринках.
К шестнадцати годам обещание красоты стало воплощаться в действительность: цвет лица и глаза — от матери, достоинства фигуры и грация — от предков по линии отца.
Неподалеку, на другой стороне озера находилась такая же школа для юношей. Воспитанники обеих школ тесно общались. Это общение и завершало работу воспитания и обучения.
Однажды летом — ей тогда едва исполнилось шестнадцать — она каталась по озеру в каноэ в обществе одного из воспитанников соседней школы. У молодого человека — высокого темнолицего принца, наследника трона в одной из стран Ближнего Востока — было длинное имя, которое никому не удавалось запомнить. Все звали его просто Аб. Он был старше на год и казался ей очень красивым: очаровывали голубые глаза и орлиный профиль. Их лодка, отстав от других, причалила к маленькому островку. Они вышли на берег и растянулись на песке, подставив юные тела послеполуденному солнцу.
Он повернулся набок и, приподнявшись на локте, стал внимательно ее разглядывать.
Илина улыбнулась. Его лицо было серьезно.
Он потянулся и поцеловал ее в губы. Она зажмурилась и, обняв его за плечи, потянула к себе. Ей было хорошо. Песок и солнце. И нежные прикосновенья губ. Она чувствовала, как его пальцы отстегивают бретельки ее купального костюма, касаются лица. Сладкое волнение зародилось в груди. Оно росло и наконец вырвалось из горла коротким смешком. Он поднял голову и посмотрел на нее. Эта юная твердая грудь с набухшими сосками… Он медленно ее коснулся, поцеловал… Илина улыбалась.
— Как хорошо… — тихо прошептала она. Он смотрел на нее немигающим взглядом.
— Ты девственница? Она молча кивнула.
— Так требует твоя религия?
— Нет… Я сама не знаю, почему.
— В нашей школе таких называют «холодными штучками». В твоем классе, кроме тебя, нет уже ни одной девственницы.
— Это все по глупости! — сказала она, слыша, как бешено заколотилось сердце.
Какое-то время он молча и все так же внимательно смотрел на нее. Потом задумчиво проговорил:
— Мне кажется, пришло и твое время. Как ты думаешь?
Она молчала. Мгновение помедлив, он стремительно вскочил.
— Я сейчас! — и бросился к лодке.
Она проводила его взглядом, потом сорвала с себя купальник и отбросила в сторону. Лучи солнца ласково коснулись кожи. Чуть приподнявшись, Илина наблюдала, как он, взяв брюки, пошарил в кармане, и кинулся обратно, что-то зажав в кулаке.
Увидев ее, он замер.
— Что это? — спросила она. Он раскрыл ладонь:
— Это чтобы не сделать тебя беременной.
— А-а…— она не удивилась.
О противозачаточных средствах им подробно рассказывали в школе. Все это входило в курс обучения и составляло часть тех знаний, какими должна обладать настоящая леди, вступающая в жизнь. Она опустила глаза, пока он стягивал с себя плавки, и снова подняла их, когда он стал рядом с ней на колени. Какое-то время она восхищенно смотрела на него.
— Какой ты красивый! — вырвалось невольно. Она протянула руку и слегка прикоснулась к нему. — Красивый и сильный! Я не думала, что мужчины так красивы!
— Конечно, мужчины красивее женщин, — согласился он. В его голосе звучали отеческие нотки. Он наклонился к ней, поцеловал и добавил: — Но женщины тоже красивы.
Внезапно ее охватила лихорадочная дрожь. Подумав, что ее трясет от страха, он поднял голову.
— Я постараюсь тебе не повредить…
— О, ты не повредишь мне! — воскликнула она, предвкушая наслаждение. — Я очень сильная!
Она оказалась гораздо сильнее, чем думала. Так сказал ей доктор в Лозанне, завершая дефлорацию на хирургическом столе.
* * *
Отметив восемнадцатилетие, Илина приехала в Париж, где жили родители. Она была так же образованна, как и ее одноклассницы, а красотой и способностями превосходила многих. Разыскав квартиру де Бронски, она нажала кнопку звонка и стала ждать.
Мать открыла дверь и, равнодушно взглянув на гостью, спросила:
— Что вам угодно?
«Так говорят со слугами или случайными прохожими», — подумала Илина и усмехнулась про себя. От матери она ничего иного и не ожидала.
— Здравствуй, мама, — сказала она по-румынски. Лицо матери медленно менялось.
— Как? Это ты? — упавшим голосом спросила она. В глазах мелькнула тревога.
— Да, мама. Я могу войти?
Мать посторонилась, и Илина прошла в прихожую.
— Мы ждали тебя на следующей неделе, — говорила мать, запирая дверь.
— Вы не получили телеграмму? — Илина поставила на пол чемодан.
— Телеграмма? Ах, да… пробормотала мать, вспоминая. — Кажется, твой отец что-то такое говорил перед отъездом.
— Так папы нет дома? — разочарованно протянула Илина.
— Он вернется через несколько дней, — ответила мать.
Вдруг — впервые за встречу — в глазах ее мелькнула живая заинтересованность.
— Да ты уже выше меня, Илина!
— Я уже взрослая, мама, — улыбнулась та.
— Ради бога, оставь этот кошмарный язык! Я никогда его толком не понимала. Ты же говоришь по-французски.
— Конечно, мама, — ответила Илина по-французски.
— Вот, совсем другое дело, — баронесса отступила на шаг.-А ну-ка, дай я на тебя погляжу…
И пока мать обходила вокруг, рассматривая ее, Илина стояла, выпрямившись, опустив глаза и чувствуя себя лошадью, которую продают с аукциона. Наконец мать закончила осмотр и спросила:
— Тебе не кажется, милочка, что ты слишком по-взрослому одета?
Илина вскинула брови.
— Мне восемнадцать, мама. Ты что же, ожидала увидеть меня в скромной юбочке и белой блузке?
— Илина, не дерзи! Я пытаюсь привыкнуть к мысли, что у меня взрослая дочь… Впрочем, я выгляжу ненамного старше. Так что мы вполне могли бы сойти за сестер.
Илина снова взглянула на мать. Та была права. Никто бы не поверил, что ей — тридцать шесть.
— Да, мама, — спокойно сказала дочь.
— И прекрати называть меня «мама»! — вспыхнула баронесса. — Это звучит старомодно. Ты вполне можешь звать меня по имени. А лучше говори «дорогая», как твой отец. Впрочем, теперь меня все так называют…
— Хорошо, ма… дорогая,-поправилась Илина. Баронесса улыбнулась.
— Правда ведь, неплохо звучит? Ну, идем, я покажу тебе твою комнату.
Илина прошла за ней по длинному коридору. Конечно, никто не сказал ей, что эта комната рядом с кухней предназначалась для прислуги, хотя и так было ясно.
— Здесь будет очень мило, когда мы все устроим, как надо, — сказала «дорогая». — В чем дело? Тебе что — не нравится?
Илина пожала плечами.
— Здесь так тесно… — Каморка, в которой она жила все школьные годы, была куда просторней.
— Будь довольна тем, что есть! — вспылила мать. — Твой отец, как тебе известно, один из богатейших людей в Европе. Все дело за тем, как ему заполучить свои деньги!
И баронесса направилась к выходу. Но тут звонок в дверь заставил ее остановиться. Суетливо обернувшись, она посмотрела на дочь.
— Боже, совсем забыла! Илина, будь добра, поди открой. Я пригласила на коктейль одного нашего американского друга… Скажи ему, что я выйду через минуту… — и она поспешно удалилась.
Илина вышла за ней в коридор. Вдруг «дорогая» вернулась и просительно посмотрела на дочь.
— Милочка! Не называй себя моей дочерью. Скажи, что ты сестра, забежала на минутку… Я сейчас не могу объяснить тебе…
Баронесса исчезла в своей комнате, а Илина пошла встречать гостя. Ей не нужны были объяснения. В швейцарской школе ее научили быстро соображать, что к чему.
* * *
Когда неделю спустя вернулся отец, Илину поразило, как он изменился. Когда-то стройная и статная фигура теперь согнулась, ноги почти не двигались, лицо осунулось и постарело. Тяжело опираясь на костыли, он с трудом вполз в комнату и, едва за ним закрылась дверь, упал в свое инвалидное кресло на колесах. Он увидел дочь, и улыбка осветила измученное лицо. Илина опустилась перед ним на колени, он протянул руку и привлек ее к себе.
— Дочка! Как я рад, что ты наконец дома! Несмотря на нездоровье, барона чаще всего не бывало дома. Современный режим в Румынии соглашался предоставить бывшим владельцам собственности некоторую компенсацию, но все это требовало длительных переговоров. О полном возмещении не могло быть и речи: его страна окончательно вошла в состав государств советского блока.
Когда отец уезжал, Илина старалась как можно меньше бывать дома и проводила время, встречаясь с друзьями. Часто, заслышав в квартире голоса, она тайком убегала через черный ход.
* * *
Так она прожила почти год. Однажды ей пришло письмо от школьной подруги с приглашением вместе провести лето в Монте-Карло. Барон снова был в отлучке, и она радостная и взволнованная, с письмом в руках прибежала к матери. Пока баронесса читала письмо, Илина оживленно болтала:
— Боже мой, как чудесно! Из этого хмурого Парижа — к морю и солнцу! Я не могу ждать ни минуты!
«Дорогая» спокойно сложила письмо и бросила на столик.
— Ты не поедешь, — жестко сказала она. — Мы не можем себе это позволить.
— Как?.. — Илина не поверила своим ушам. — Как это не можем? Ведь мне не нужно денег! Я буду гостьей в этой семье.
Обожаемая строго посмотрела на нее.
— Тебе нужны новые платья. Мы не можем допустить, чтобы ты выглядела, как тряпичница.
Илина вспыхнула.
— Но у меня довольно одежды! Все, что я носила в школе, отлично на мне сидит и прекрасно выглядит!
— Мода давно переменилась, — отрезала «дорогая». — Каждому при взгляде на тебя станет ясно, что у тебя нет денег для смены гардероба. Напиши, что, к сожалению, не можешь принять приглашение, поскольку у тебя есть другие обязательства. Извинись. Можешь, если угодно, сослаться на мое положение в обществе.
— Держись сама за свое положение в обществе! — закричала Илина. — А у меня своя жизнь! — и, чтобы не разрыдаться, пулей вылетела из комнаты.
Пробегая по коридору, она услышала звонок в дверь и затем — голос баронессы:
— Отвори, пожалуйста, это ко мне. Я выйду через минуту!
Стиснув зубы, Илина пошла открывать. Ввалился очередной американский дружок матери. Он был заметно навеселе. Илина представилась как сестра баронессы и провела его в гостиную. Не сводя с нее глаз, он плюхнулся на диван.
— Баронесса никогда не говорила, что у нее такая прелестная сестрица!
Илина усмехнулась. Чисто американская попытка проявить галантность!
— А мне сестра не говорила, что у нее такие обаятельные друзья.
Явно польщенный, гость продолжал любезничать.
— Какая жалость, что сегодня мне придется покинуть Париж!..
Раздался голос баронессы:
— Вы возвращаетесь в Америку, Джон? Как жаль… «Дорогая» возникла на пороге, и гость поднялся.
— Непредвиденные обстоятельства… Мне позвонили с завода… — завздыхал он.
— Как неприятно! — сказала баронесса, здороваясь с ним за руку.
— Я ужасно расстроен, — согласился он, заглядывая ей в глаза. — Три раза мы с вами ужинали и пили коктейль, и каждый раз я говорил себе, что все впереди, и вот я уезжаю, и впереди ничего нет. Все позади…
— Но вы ведь непременно вернетесь, не правда ли, Джон?
— Конечно. Но кто знает, когда это случится? Он снова опустился на диван и глянул на баронессу.
— По дороге я заглянул в бар и выпил три виски… «Дорогая» рассмеялась. Илине был так хорошо знаком этот фальшивый звенящий смех!
— Ради всего святого, зачем вы это сделали? — воскликнула баронесса.
Американец вдруг разом посерьезнел и важно проговорил:
— Баронесса, у меня большая просьба… — он умолк, и «дорогая» повернулась к Илине.
— Милочка, пожалуйста, принеси нам льда из холодильника. Джон пьет виски со льдом…
Илина развернулась и вышла. Она достала коробку со льдом и высыпала кубики в вазочку. Когда она вернулась, «дорогая» и ее приятель сидели молча. Ставя вазочку на кофейный столик, Илина заметила на нем пачку банкнот. Это были американские доллары. Джон молча теребил в руках бумажник. Илина вопросительно посмотрела на мать. Джон перехватил ее взгляд и сказал «дорогой»:
— Если она составит нам компанию, я кладу двадцать пять сотен…
Илина внезапно все поняла!.. С горящими щеками выбежала из гостиной и хлопнула дверью. Через минуту к ней вошла «дорогая».
— Ты ведешь себя как невежа! — холодно сказала она. — Ну что за детские выходки!
Распахнутыми глазами Илина смотрела на нее.
— Не слышала, что он сказал?! Какая мерзость… Ведь он хочет уложить нас обеих в постель!
— Это ты мне объясняешь! — вспыхнула баронесса.
— Но… ты, что же, намерена лечь с ним?.. — оторопело прошептала Илина. — С этим пьянчужкой?
— Совершенно верно, — невозмутимо проговорила мать. Взгляд ее стал совсем ледяным. — И ты тоже.
— Никогда!
— Дерзкая девчонка! Да знаешь ли ты, что такое двадцать пять сотен американских долларов? Полтора миллиона франков на черном рынке! А на что, по-твоему, мы здесь живем? На жалкую пенсию твоего отца? Тридцать два фунта— это все, что он получил от армии! И как считаешь, где нам взять денег на его лечение? Из былого состояния, которого не вернуть? А ты подумала, что у меня за жизнь с твоим отцом? Этот калека никуда не годен как мужчина! — «дорогая» схватила Илину за плечи и стала яростно трясти. — Да с такими деньгами и мы будем жить безбедно полгода, и тебя отправим к друзьям в Ниццу, и отцу сделаем наконец операцию, которую приходится без конца откладывать…
Илина рывком освободилась из цепких рук матери. Она села на стул и опустила голову.
— Нет… не могу! Меня тошнит от одной мысли… Обожаемая истерически расхохоталась.
— Ну что ты несешь?! Нет, взгляните, ей вздумалось изображать невинность! Уж я-то знаю, кого выпускают наши элитные школы! Ну вот что, — в голосе матери послышался металл. — Либо ты сейчас же пойдешь со мной, либо тебе придется объяснять своему отцу, почему я ушла от него. И я не уверена, что он скажет тебе спасибо, даже если поверит всему, что ты наговоришь!
Она резко повернулась и вышла. Какое-то время Илина сидела, неподвижно уставившись в пространство. Потом, будто сбросив оцепенение, поднялась и вышла в коридор. По дороге наткнулась в темноте на стул.
— Это ты, Илина? — донесся из гостиной приторный голос матери.
— Я… — откликнулась она.
— Будь так любезна, принеси нам еще немного льда. Илина направилась в кухню. Знакомый звенящий смех следовал за ней по пятам…
* * *
Легкий шум заставил Илину вскочить. Мать спокойно спала, заслонившись от света рукой. Рядом, уткнувшись в подушку, похрапывал американец.
Звук повторился…
Вдруг сердце ее упало! Илина узнала шорох колес инвалидного кресла, катившего по коридору.
Дрожа всем телом, она растолкала мать. Та села, не открывая глаз, в постели.
— Что… что такое?..
— Скорее, ма! — шептала Илина. Да скорее же! Беги…
«Дорогая» открыла наконец глаза и, увидев расширенные от ужаса зрачки Илины, вскинулась, отбросила одеяло… Но было поздно. Дверь в спальню распахнулась, и в проеме показалось кресло барона.
Остановившимся взглядом он смотрел на них. Лицо его было бело как мел.
Илина и мать застыли на месте, боясь пошевелиться, и лишь проснувшийся американец суетился, дрожащими руками пытаясь натянуть штаны, бормоча и заикаясь:
— Я… я все объясню…
Лицо барона болезненно исказилось.
— Вон отсюда!
Американец пулей вылетел из комнаты. Хлопнула входная дверь…
Барон сидел по-прежнему недвижно, не сводя с жены и дочери пронзительных глаз. «Дорогая», поеживаясь и переминаясь с ноги на ногу, стояла у края постели. Илина, выпрямившись и натянув на себя простыню, застыла с другой стороны.
Наконец барон заговорил. Глаза его метали молнии, когда он обратился к жене:
— Вероятно, я слишком долго закрывал глаза на твою низость, щадя свою любовь и чувствуя ответственность за твою жалкую жизнь… Но ненависть твоя ко мне сильна настолько, что ты готова сделать проституткой собственную дочь.
Илина пыталась вмешаться:
— Отец, это я… я сама… — она вдруг осеклась. Такая мука и печаль была в его взгляде. Никогда в своей жизни — ни прежде, ни потом — она не видела такого страдания в глазах.
— Илина, — проговорил отец, — надень на себя чтонибудь и выйди.
Она молча набросила платье и направилась к двери. Пропуская ее, отец немного откатил свое кресло назад.
Поравнявшись с ним, Илина ощутила прикосновение его руки. Пальцы были холодны как лед.
Она вышла, а отец вкатил кресло к комнату и закрыл за собою дверь.
Будто во сне, она шла по коридору. Остановилась перед дверью своей комнаты… Из спальни донеслись короткие сухие хлопки. Илина вздрогнула всем телом и опрометью кинулась обратно. Рванула дверь…
Мать в странной позе лежала поперек кровати. Отец сидел в кресле, безжизненно свесившись через подлокотник. На полу рядом с креслом лежал дымящийся револьвер.
Отец не оставил ей ни гроша. Зато от матери она получила в наследство шестьдесят тысяч долларов. Илина взяла эти деньги и отправилась в Монте-Карло.
* * *
Чезарио вернулся в гостиную.
— Тонио! — позвал он.
Тот появился в дверях с полной сумкой продуктов.
— Ваше сиятельство? — удивленно воскликнул он. — Вы уже дома? Баронесса…
— Я знаю, — перебил Чезарио. — Только что видел ее. Где ты был?
Голос Илины раздался из спальни:
— Это я послала его купить что-нибудь для ужина. Она вышла в черном, обтягивающем бедра трико, золотистой блузке из ламы и таких же туфлях.
— С чего ты взяла, что я собираюсь ужинать дома, а не в «Эль-Марокко»?
Она засмеялась. Ее темные волосы, казалось, излучали свет, когда она вошла и остановилась посреди комнаты под люстрой…
— Ох, Чезарио, нет! Не получится… По крайней мере, сегодня.
— Но почему?
— Не могу же я пойти в «Эль-Марокко» в таком платье? А других у меня нет.
— Как нет? — удивился он. — Куда же они подевались?
Она взяла его лицо в ладони и, встав на цыпочки, поцеловала. Потом прошла через комнату и уселась на диван.
— Тонио! Принеси нам кофе! — приказал Чезарио.
— Слушаю, ваше сиятельство! — слуга поклонился и исчез за дверью.
— Так что же стряслось с твоими туалетами? Она ответила просто:
— Все осталось в Калифорнии. Со мной только то, что на мне, да еще норковое манто. Администратор отеля и слушать ничего не хотел — просто запер вещи перед моим носом, когда мой кредит был прерван по указанию той женщины. К счастью, у меня в сумочке был обратный билет до Нью-Йорка. Я отправилась в аэропорт — и вот я здесь! — она ослепительно улыбнулась. — Ну скажи, разве я не удачлива?
Чезарио не успел ответить. В комнату вошел Тонио с подносом в руке. Он поставил на столик перед диваном кофейник и тонкие фарфоровые чашки, потом вышел в столовую и позвякивая посудой, стал убирать со стола.
Илина принялась разливать кофе. Чезарио смотрел на нее.
Странно, но ему было удивительно хорошо. Он отдыхал. Упреки, взаимные обвинения, выяснения отношений — все это было ни к чему. Они прекрасно понимали друг друга. К тому же, они оба были европейцы…
Она подала ему чашку.
— Сахар?
Чезарио кивнул. Он маленькими глотками потягивал напиток. Ему нравился его горьковатый привкус.
— Ты как-то молчалив сегодня, дорогой,-сказала она по-французски.
— Устал, — коротко ответил он. — Дел прибавилось. Она поднялась и подсела ближе. Ласково провела рукой по волосам, сказала мягко:
— Видишь, как хорошо я придумала поужинать дома… Правда ведь?
Он молча кивнул, наслаждаясь нежными прикосновениями ее легких пальцев.
— Мы ляжем пораньше и я постараюсь, чтобы ты хорошенько отдохнул. Ты и не почувствуешь меня в постели…
Он открыл глаза и посмотрел на нее.
— Завтра я прикажу снять для тебя номер в отеле.
— Но зачем? — возразила она, продолжая ласкать его голову.-У тебя такая удобная квартира… В ней достаточно комнат.
— У американцев свои обычаи, Илина, ты же знаешь. Будет лучше, если ты переберешься в отель.
Она легонько поцеловала его:
— Хорошо, дорогой. Как скажешь…
Он поставил на столик пустую чашку. В дверях появился Тонио.
— Что-нибудь еще, ваше сиятельство?
— Нет, Тонио, спасибо. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, ваше сиятельство! — Тонио поклонился. — Спокойной ночи, баронесса.
— Спокойной ночи, Тонио.
Илина обернулась к Чезарио, обворожительно улыбнулась. Налила ему еще кофе.
— Знаешь, о чем я думаю, — лицо ее приняло озабоченное выражение. — Мы ведь не можем ужинать дома каждый вечер…
Чезарио улыбнулся и, не дослушав, потянулся за бумажником.
— Конечно, — согласился он. — Сколько тебе нужно? Она задумалась.
— Поскольку теперь я буду у тебя работать, — рассудительно сказала она, — ты мог бы дать мне небольшой аванс в счет будущего жалования, верно?
— Ну да, — кивнул он, продолжая улыбаться, — так обычно и делают.
Она заулыбалась.
— Вот и чудесно. Ты меня успокоил. Скажем, ты дашь мне теперь тысячу… нет, лучше —две тысячи долларов. А потом будешь вычитать их из моего жалования.
Он посмотрел недоверчиво. Она не переставала его удивлять!..
— Две тысячи?
Она кивнула с серьезным видом.
— Да. Я буду очень экономна и постараюсь быстро покрыть эту сумму.
Чезарио не выдержал и расхохотался.
— Боже милостивый! Ты что же, хочешь закупить весь магазин «Диор»?!
— Не понимаю, что тут смешного… Не хочешь же ты в самом деле, чтобы я ходила с тобой вот в этом платье?
Все же он не мог скрыть улыбки. У нее и вправду не было ни малейшего представления о стоимости Денег!
— Ну хорошо. Я выпишу тебе чек. — Он поднялся, прошел к конторке, что-то черкнул на бумаге и вернулся. — Думаю, этого достаточно.
Она взяла листок и положила на кофейный столик. На нем значилась сумма в двадцать пять сотен.
Вдруг щемящая жалость пронзила все ее существо. Илина смотрела на человека, стоящего перед ней, и чувствовала, как он устал и одинок.
Она потянула его за руку и заставила сесть рядом на диван.
— Спасибо, Чезарио, — прошептала она чуть слышно.
— Не стоит. Чепуха это все, — он смотрел невесело. — В конце концов, мы должны поддерживать друг друга. Жалкие остатки вымирающей цивилизации.
— Не надо так говорить, — перебила она.
Он посмотрел ей в глаза… Необъяснимая печаль охватила все ее существо. Все отчаяние, всю тщету и бессмысленность человеческой жизни прочитала она в этом взгляде…
Она поцеловала его в губы. Опустила руку на бедро — пальцы ощутили быстрый упругий ответ.
Незнакомое прежде материнское чувство пробудилось в ней. Этот человек терзался тем же, от чего страдал ее отец…
— Пойдем, — нежно прошептала она. — Я помогу тебе отдохнуть от забот. — В этом она была уверена. Она знала все то, что дарит мужчине забвение. — Пойдем…
Ей тоже нужно было забыться.
* * *
Через заднее стекло припаркованного на углу лимузина Большой Датчанин видел, как они вышли из «Эль-Марокко».
— Заводи! — повелительно бросил шоферу.
Высокий швейцар кинулся от входа навстречу свободному такси. Большой Датчанин заметил, как Илина что-то сказала Чезарио, тот улыбнулся и махнул швейцару. Они оба повернулись и пошли вдоль квартала.
Большой Датчанин чертыхнулся. За ними наблюдали четыре ночи, и каждый раз они брали такси. А сегодня пошли пешком!
— Жми на Пятьдесят третью! — рявкнул шоферу. — Может, подцепим их на углу Лессингтон-авеню.
Однако на Лессингтон-авеню им пришлось проехать мимо: Чезарио со спутницей были в этот момент на противоположной стороне улицы и переходили с Пятьдесят третьей на Парк-авеню. Большой Датчанин едва успел их заметить, и они скрылись за поворотом.
— Проклятье! Вот уж не везет, так не везет…— бранился он. — Попробуем достать их на Парке. Давай через Пятьдесят пятую…
Шофер повернул к нему бледное лицо.
— Не нравится мне это, шеф, — нервно проговорил он. — Может, попробуем в другой раз?..
Он оглянулся как раз вовремя, чтобы увернуться от молочного фургона, и в итоге пришлось проехать мимо поворота на Пятьдесят пятую.
— Лучше гляди на дорогу, — рычал Большой Датчанин. — Хватит возиться, сегодня же покончим с ними!
Он впился взглядом в светофор, нетерпеливо ожидая, когда откроется движение. Он достанет их сегодня, чего бы ему это ни стоило! Жена того и гляди взбеленится: уже пятые сутки он не ночует дома, оправдываясь важной работой. Не известно, отпустит ли она его еще раз…
Наконец машина тронулась.
Илина и Чезарио прошли мимо павильона перед зданием Сигрэма и остановились полюбоваться фонтаном, расцвеченным огнями.
— Теперь дело в шляпе! — Большой Датчанин довольно потирал руки: — Сворачивай на Пятьдесят вторую. — Он достал с заднего сидения автомат «Томми». — Шлепнем его, когда он пойдет вниз по ступеням.
Автомобиль повернул и затормозил у восточного угла. Большой Датчанин огляделся. Прохожих почти не было. Илина и Чезарио подошли к ближайшему фонтану.
Он поднял автомат и взял их на мушку. Теперь дело сделано! Если вам нужно, чтобы работа была выполнена хорошо, займитесь ею сами. Он самодовольно ухмыльнулся. Такое разве доверишь желторотым юнцам… Момент — и эта парочка отправится в дорогу, которую он им укажет…
Чезарио и Илина спускались к следующему фонтанчику. Чезарио был четко виден в рамке прицела.
— Пошел! — зарычал Большой Датчанин, нажимая курок.
Мотор взревел одновременно с автоматом. Но после двух выстрелов что-то заело в оружии.
Чезарио обернулся. Он был весь как на ладони, но в следующее мгновение машина рванула с места. Остервенело дергая затвор, Большой Датчанин пытался вынуть застрявший патрон. В бессильной ярости он смотрел, как Чезарио толкнул Илину в фонтан и сам скрылся за невысокой оградой.
Все произошло в мгновение ока, и, когда Большой Датчанин бранясь на чем свет стоит, наконец сменил патрон, машина уже свернула на Лессингтон-авеню. Он еще увидел, как Чезарио помогает девушке выбраться из воды, и через секунду они скрылись из виду. Машина неслась со страшной скоростью. Он в бешенстве отшвырнул от себя автомат.
Шофер свернул на другую улицу.
— Вы достали его, босс? — спросил через плечо.
— Черта с два! — рявкнул Большой Датчанин. Шофер выехал на Третью авеню.
— Куда теперь, босс? — спросил почти весело.
— В Нижний город, в правление Союза, — не успев договорить, он услышал громкий хлопок и схватился за пистолет в кармане пиджака. Вдруг машина накренилась и застучала по асфальту. Шофер затормозил.
— Колесо село, — сказал он.
— Та-ак, — прокряхтел Большой Датчанин. Выбираясь из машины и оглядывая улицу в поисках такси, он ворчал себе под нос: — Бесполезно!.. Бывают же такие ночи, когда во всем не везет.