1

— Тони, Тони, Тони, Тони… Я люблю тебя, Антония Максим. Ты выйдешь за меня замуж?

Антония Максим, она произносила свое имя как А-ан-то-нии-а, заглянула ему в глаза, игриво улыбнулась:

— Ты мог бы и не спрашивать, Бат. Ты знаешь, что я выйду за тебя замуж. Ты знаешь, что я тебя люблю. Я это доказала, не так ли? Ты прекрасно знаешь, что я тебя люблю.

Эта осенняя суббота выдалась солнечной, и многие гарвардцы и студентки Рэдклиффа отправились на футбольный матч. Туда же ушел и Дэйв, за компанию с друзьями, а не потому, что ему нравился футбол. И теперь Бат и Тони блаженствовали в залитой солнцем, просторной гостиной снимаемой Батом и Дэйвом квартиры в Лексингтоне.

Бат лежал на диване голый. Тони уже научилась не смотреть на уродливый лиловый шрам, отметину немецкой пули, попавшей в нижнюю часть грудной клетки и едва не убившей Бата. Старалась она не замечать и другой шрам, белую полоску на левом предплечье, след от пули, не зацепившей кость. Тем более, что ей было куда смотреть: на орган между ног Бата, огромный, она, во всяком случае, таких еще не видела, прямой и твердый. Бат хорошо загорел. Прошлое лето, лето сорок седьмого года, он провел в Мексике, главным образом играя в теннис да нежась на солнце у бассейна. Стройный, мускулистый мужчина, уверенный в своих силах.

Наряд Тони состоял из белых трусиков из искусственного шелка. Природа не обделила ее красотой. Темно-каштановые волосы, большие карие глаза, маленький рот с полными губами, высокие скулы, четкая линия подбородка. И на теле ее не было ни унции жира. Могла Тони гордиться и высокой, упругой грудью с большими розовыми сосками. Трусики закрывали влажно-розовую пещеру, с которой Бат уже наладил тесное знакомство.

Бат знал, что Тони всегда с готовностью демонстрирует ему ноги, бедра, живот, грудь и никогда не торопится их прикрыть, а вот выставлять напоказ «ежик» не любит и стягивает трусики, лишь когда оставаться в них невозможно.

В данный момент такой необходимости не было. Тони прошлась языком по мошонке Бата, затем двинулась по пенису к головке. Бат глубоко вдохнул, стон удовлетворенности сорвался с его губ.

— Тебе это нравится, не так ли? — улыбнулась Тони.

— Я же сам тебя и учил. — Он погладил ее по плечу.

— Да… если бы два месяца тому назад меня спросили, делаю ли я это, я бы ответила, разумеется нет и надо быть сумасшедшим, чтобы подумать такое про меня.

— Именно это ты и сказала, когда я предложил тебе попробовать.

А предложил он лишь потому, что, оказавшись в постели, они обнаружили отсутствие презервативов, пачка опустела. Тони негодующе покачала головой.

— Ты хочешь, чтобы я взяла у тебя в рот? Да за кого ты меня принимаешь?

Тем не менее она наклонилась и импульсивно поцеловала его пенис. На следующий день, после того как они доставили друг другу удовольствие, она сдернула презерватив, вытерла пенис салфеткой и вновь поцеловала его. А потом осторожно лизнула, удостоив своим вниманием и крайнюю плоть, блестевшую спермой. Подняла голову, посмотрела на Бата, нахмурилась, а потом быстро и решительно открыла рот и заглотила член на половину его длины. Подержала во рту десять секунд, затем вытащила.

— Этого ты всегда хотел. Иметь персональную минетчицу.

Прошла еще неделя, прежде чем она позволила ему кончить ей в рот. Теперь же, имея богатую практику, она ритмично работала языком и губами. У нее был свой метод. Ее голова не ходила вверх-вниз, она не использовала руки, только рот, находя самые чувствительные места и массируя их языком, лаская могучую колонну влажными губами.

— Не вздумай кончить, — предупредила она. — Еще рано.

— Я не лишу тебя этой забавы, — заверил ее Бат.

Тони хохотнула:

— Это забавно… в определенном смысле. Но ты… Ты это любишь, не так ли?

Бат обеими руками взбил ей волосы.

— Я люблю тебя, Тони.

Она откинула голову, зажала его член в руках.

— И я тебя люблю, Бат. Ты знаешь, как я тебя люблю.

Она училась на последнем курсе в Рэдклиффе, он — на третьем в Гарварде. Встретились они шесть недель тому назад на лекции по психологии. Она была на год моложе, ей еще не исполнился двадцать один год, но она уже хорошо знала, что ей нравится и чего хочется.

 

2

Антония не помнила тех времен, когда у них не было лодки. От тридцатых годов в памяти у нее остались солнечные дни, проведенные на голубой воде. Депрессия не ассоциировалась у нее с детством, в отличие от лодки, покачивающейся у пристани в канале, проходившем позади их дома в Форт-Лодердейле. Поначалу это была девятнадцатифутовая посудина с одним бензиновым двигателем. Ей всегда хотелось поехать на рыбалку, но, когда родители брали ее с собой, девочка быстро начинала скучать. От качки ее подташнивало, а рыбины, которых вытаскивали родители, иной раз и пугали. И еще, они не позволяли ей снимать спасательный жилет. А какое унижение испытывала она, писая, присев на корточки, в банку, поскольку туалета на лодке не имелось.

Тони помнила день, когда аллигатор вылез из канала за их домом и схватил ее любимого щенка кокер-спаниеля. Отец выбежал из дома с бейсбольной битой, но аллигатор уже утащил визжащего щенка под воду, прежде чем отец успел достичь берега. Щенок погиб, он захлебнулся.

Тони помнила, как отец и мать отогнали ее на нос лодки, вытаскивая на корму извивающуюся акулу. Отец несколько раз ударил акулу по голове бейсбольной битой, прежде чем та затихла, но, по словам родителей, хищница по-прежнему оставалась опасной. И Тони в ужасе застыла на носу лодки, ожидая, что с минуты на минуту акула оживет и утащит родителей под воду, как утащил щенка аллигатор.

Девочка научилась плавать в два с половиной года. Рядом с домом у них был большой пруд. Иногда ей приходилось прогонять птиц, чтобы поплавать. Мать Тони покупала куриные головы и с рук кормила и цапель и пеликанов, поэтому птицы так и кишели на пруду у Максимов, вызывая неудовольствие соседей. Отец Тони огородил двор со стороны канала проволочным забором, чтобы аллигаторы не могли туда попасть, и следующий щенок Тони выжил. Она назвала его Щенок, и с этой кличкой собака дожила до самой смерти.

Старую лодку сменила новая: рыбацкая шхуна с двумя дизельными двигателями, которую они назвали по своей фамилии «Максим». На «Максиме» они могли проводить в море весь уик-энд. Тони шхуна понравилась. Там были камбуз и туалет, а если девочка уставала, она могла отдохнуть на своей койке. Специальные приспособления помогали рыбаку, поймавшему особо крупную добычу. Рыбалка становилась более захватывающей.

С ними плавал даже Щенок. Обязанность подтирать за ним палубу легла на Тони.

В одиннадцать лет Тони поймала свою первую крупную рыбу, четырехфутовую скумбрию, а в тринадцать список ее трофеев пополнился марлином. Из него сделали чучело, которое с тех пор украшало кабинет отца.

Доктор Джин-Пол Максим, симпатичный, располагающий к себе мужчина, специализировался в психиатрии. Тони с юных лет отметила, что психиатры зарабатывают много денег. Ее родители выделялись достатком даже среди тех, кто жил по берегам каналов Форт-Лодердейла. И лишь гораздо позже она разобралась, каким образом психиатр зарабатывает эти деньги. Потом, произнеся эту фразу, она добавляла, что все равно ничего не может понять.

Мать Тони, Бланш Максим, с первого взгляда привлекала внимание: загорелое лицо, выгоревшие на солнце волосы, холодные светло-синие глаза и большие зубы.

Тони не ходила в муниципальную школу. Ее сразу же определили в частную Академию Сивью. В старших классах она стала редактором школьной газеты и ежегодника, членом студии драмы и президентом «Le Cercle Français». Она играла в баскетбол и теннис.

Если Антония и выделялась в Сивью, то лишь одним: ее родители жили вместе. Редко у кого из девочек были полные семьи. Потом она стала такой же, как все. Она знала, что родители иной раз ссорятся. Но Тони несказанно удивилась, когда в четырнадцать лет добрая седовласая женщина в толстых очках спросила, хочет она жить с отцом или с матерью?

Что Тони хотела… позднее, она сочла свои тогдашние мотивы голым детским цинизмом. Она хотела спать в собственной комнате, с Щенком под кроватью, плавать в своем пруду, выходить в море на «Максиме». Что означало — жить с отцом. Так она и ответила.

Ей не пришлось испытывать чувства вины за свой выбор. Потом она узнала, что у Бланш был долгий, десятимесячный роман с адвокатом из Майами, о котором в конце концов узнал и доктор Максим. Адвокат, как выяснила Тони, навещая мать, терпеть не мог ни психиатрии, ни морской рыбалки. Он отдавал предпочтение гольфу и теннису, которым теперь увлеклась, по ее собственным словам, и Бланш.

Не прошло и года, как доктор Максим женился на другой высокой загорелой блондинке. Звали ее Моргана, она восхищалась его шхуной и говорила, что любит его дочь и собаку дочери. Говорила вроде бы искренне. Моргана попыталась подружиться с Антонией, и та ее приняла. Так что для Тони смена матери, если не считать начального шока, прошла практически безболезненно.

 

3

Когда Антонии исполнилось пятнадцать лет, ее безоблачное детство — забавы со Щенком, купание в пруду, рыбалка с «Максима», занятия в Сивью, пробуждающийся интерес к мальчикам, — омраченное разве что непостижимостью задач по тригонометрии, оборвалось в один день: 7 декабря 1941 года.

Тони интересовала война. Интересовала до такой степени, что она держала в спальне карту Европы, вырезанную из «Нэшнл джиогрэфик», и отмечала красными и белыми флажками наступление и отступление армий. Правда, все это происходило далеко-далеко, в тысячах миль от Флориды. Но в первую же неделю после седьмого декабря «Максим» вытащили из воды и закатили в ангар, где и оставили на неопределенное время. Хуже того, в одну из январских ночей ее разбудил далекий грохот, а горизонт на востоке окрасился багрянцем. Немецкая подлодка торпедировала танкер в двадцати милях от побережья, в тех водах, где Максимы ловили рыбу двадцать уик-эндов в году. Война не просто подошла к их дому: она поселилась у них во дворе.

Пляжи закрылись. Национальные гвардейцы патрулировали их днем и ночью, опутывали колючей проволокой, строили укрепления на случай внезапной высадки немецких коммандос. Власти Форт-Лодердейла готовились к отражению как бомбардировок, так и атак десанта подводных лодок. Отца Тони вызвали в больницу, где включили в одну из бригад «скорой помощи», приданных Национальной гвардии. Ее мачеха училась работать на коммутаторе в центре связи Национальной гвардии. Когда они уходили на учения, Антония оставалась дома одна. Тяжелые, не пропускающие свет шторы затягивали окна, и Тони не могла видеть, что происходит снаружи. Она выключала в доме свет и через люк выбиралась на крышу, где провела много ночей, вздрагивая от каждого шороха. Дважды она видела взрывающиеся после попадания торпед корабли.

Все радости жизни отошли на задний план, теперь все подчинялось законам военного времени. Тони как патриотка воспринимала происходящее, как должное. Но она чувствовала, что кое в чем ее ущемляют. Ей тоже приходилось идти на жертвы, которые другим могли показаться незначительными. К примеру, отец намеревался подарить ей к шестнадцатилетию свой старый «плимут» и купить себе новый автомобиль. Нынче речь о новой машине уже не шла. Он не мог купить даже бензин для старой.

В это же время произошло первое знакомство Тони с сексом. Где-то за месяц до ее семнадцатилетия два парня умудрились разжиться бензином и пригласили двух девушек проехаться в большом старом синем «паккарде» в Эверглейдс. Там они нашли укромное местечко, одна парочка отправлялась гулять по окрестностям, любуясь красотами дикой природы и оставляя второй заднее сиденье «паккарда». Полчаса спустя они менялись местами. Тони так возбудили опытные руки и губы молодого человека, что она пошла несколько дальше, чем намеревалась сначала.

Потом она решила, что молодой человек воспользовался ее наивностью, и более с ним не встречалась. Ей понравился другой мальчик, и несколько недель они предавались любовным утехам на диване в гостиной ее дома, затянув окна черными портьерами. Дважды они это делали на крыше, а над ними на высоте двухсот футов летали самолеты береговой охраны, выискивая нарушителей режима затемнения на атлантическом побережье Флориды. Но ни лучика света не проникало наружу, и пилоты не видели, что делается на крыше.

 

4

В мае 1944 года Антония Максим закончила Академию Сивью с лучшими в выпуске отметками.

Ее мать хотела, чтобы она поступила в колледж Роллинса, отец рекомендовал ей университет Эмори, а мачеха советовала идти в Рэдклифф. Она подала документы в эти учебные заведения и еще в несколько других. Ее приняли всюду. Она выбрала Рэдклифф.

Фотографии, которые она посылала с заявлением, показывали, что девушка она исключительно симпатичная. Лицо ее потеряло детскую округлость. Волосы свободно падали на плечи. Она была красива, но без фарфоровой кукольности.

Вторая миссис Максим активно участвовала в деятельности демократической партии. В сорок четвертом году ее избрали делегатом на национальный конгресс. Она прилагала немало усилий, чтобы Антония встречалась со всеми известными политиками-демократами, приезжавшими на юг Флориды. Так Антония познакомилась и с сенатором Гарри Трумэном, который баллотировался в вице-президенты в паре с президентом Рузвельтом. Мистер Трумэн заметил, что и у него дочь того же возраста (на самом деле Маргарет Трумэн была на два года старше), и выразил надежду, что Антония Максим будет столь же убежденной сторонницей демократической партии, как и его дочь.

Осенью сорок четвертого года она прибыла в Кембридж, штат Массачусетс. И в первый же день ее охватила тревога, даже страх. Она показалась себе безнадежной провинциалкой, неопытной, наивной, плохо образованной. Через месяц пессимизма у нее поубавилось, она еще признавала за собой провинциальность и неопытность, но уже не считала себя более наивной или плохо образованной по сравнению с сокурсницами. К концу семестра у нее уже сложилось твердое убеждение, что провинциальности в ней, может, и поменьше, чем у многих. Поскольку никто не мог конкурировать в провинциальности с нью-йоркцами, разве что уроженцы Новой Англии. Она уже знала, что ни в чем никому не уступает.

Только в одном, пожалуй, они стояли на ступень выше. Тони не видела не только Парижа или Лондона, но даже Техаса или Калифорнии, а вот они там бывали и могли без умолку болтать о тех или иных отелях и ресторанах, гадая, переживут они войну или нет. Когда же разговор заходил о том, где и как девушек лишили невинности, Тони как бы забывала заднее сиденье «паккарда» и говорила, что случилось это на плоской крыше во время воздушной тревоги, в реве низко летящих самолетов. Никто из них не мог придумать что-либо более удивительное.

Училась она блестяще. Специализировалась по истории, изучая также политологию и иностранные языки. Мать написала ей письмо, предлагая встретиться с бостонским косметологом, рекомендованным кем-то из ее друзей. С ее внешностью, полагала мать Тони, она может стать манекенщицей или даже актрисой.

У Тони появились и приятели. Юноши, которых не призвали в армию, были… слишком молоды. Многие из вернувшихся ветеранов уже успели жениться. Других отличала замкнутость, некоторых — агрессивность. Она встречалась с двумя и одному даже отдалась, но они разошлись в разные стороны, не ощутив взаимной тяги друг к другу.

Во время весенних каникул на первом курсе она встретилась с мачехой в Вашингтоне, где та представила Тони многим сенаторам и конгрессменам. Побывала с ней Тони и в редакции «Вашингтон пост», где познакомилась с издателем и редакторами ведущих отделов. В номере отеля Моргана и Тони поговорили о том, что будет делать Тони, закончив Рэдклифф. Собирается ли она замуж? Нет, вроде бы не за кого. Интересует ли ее политическая кухня? Да. Понравился ли ей Вашингтон? Да. Это хорошо. Тогда… Может, ей начать свою карьеру помощником кого-либо из конгрессменов? Моргана пообещала навести справки.

 

5

На последнем семестре своего выпускного курса она записалась в класс аномальной психологии, полагая, что эти знания ей пригодятся в работе. Занятия начинались в восемь часов, поэтому на первое многие пришли с бумажными стаканчиками кофе, еще не выкурив первую утреннюю сигарету. Тони, поставив на подлокотник полный стаканчик, щелкнула «зиппо». Она была в синих джинсах и белой мужской рубашке, которую носила навыпуск, не застегивая верхней пуговицы, коричневых сандалиях и белых носках. Из восьми студенток, решивших познакомиться с аномальной психологией, лишь двое одевались иначе: джинсы и мужские рубашки стали в Рэдклиффе униформой.

Профессор начал с объявления, что курить в аудитории он разрешит, лишь когда погода позволит держать окна открытыми. В противном случае — никаких сигарет.

— А почему надо ждать, пока погода испортится? — раздался вопрос с заднего ряда.

Обернувшись, Тони увидела симпатичного парня с ярко-синими глазами. Он тоже носил белую рубашку, но заправленную в брюки цвета хаки. Она уже хотела пронзить его вызывающим взглядом, даже выпустить струю дыма ему в лицо, но передумала. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга. Он едва заметно улыбнулся.

— Мне нравится ваша идея, мистер…

— Батиста.

— О да. Мистер Батиста. Мне нравится ваша идея, но полагаю, нам придется придерживаться первоначального плана, чтобы не вызвать ломку у пристрастившихся к никотину.

Тони слышала о Джонасе Корд-и-Батиста, которого обычно звали Бат. В Кембридже его знали. Вроде бы он был незаконнорожденным сыном промышленного магната Джонаса Корда и состоял в родстве с бывшим и, возможно, будущим президентом Кубы, Фульхенсио Батиста. Разумеется, он воевал и вернулся с войны раненным и награжденным. В Кембридже он учился уже второй год, но она увидела его впервые.

— Надеюсь, дым моей сигареты не достиг вашего носа? — спросила она Бата после занятий.

— Надеюсь, мое предложение не помешало вам насладиться сигаретой? — ответил он вопросом на вопрос.

Она улыбнулась:

— Меня зовут Антония Максим, но я откликаюсь на Тони.

— А меня обычно зовут Бат. Многим как-то не по себе от моего имени — Джонас. У вас есть девятичасовая лекция?

— Нет.

— У меня тоже. Не заглянуть ли нам в кафетерий?

Через два дня он пригласил ее в кино и на обед. Два месяца спустя их друзья знали, что Тони Максим и Бат любят друг друга и собираются пожениться. Некоторые заметили, что она бросила курить и теперь заправляет рубашку в джинсы.

Когда его мать, сеньора Соня Батиста, второй раз приехала в Бостон (за время учебы сына в Гарварде она приезжала в Соединенные Штаты дважды), она остановилась в «Копли». За пять дней, проведенных ею в городе, Тони Максим два раза обедала у нее.

 

6

Некоторые из подруг Тони не могли понять, с чего это она влюбилась в Джонаса Корд-и-Батиста. Да, они признавали, что он красив и, скорее всего, богат, но очень уж он был странным. Он изучал дисциплины, вроде бы не связанные между собой: историю, право, экономику, химию, физику, философию, литературу, искусство. Днем его видели на лекциях, вечером — в библиотеке, жил он в Лексингтоне и не выказывал желания сходиться с сокурсниками. И еще он совсем не увлекался тем, что составляло для многих суть существования. Не ходил на футбольные матчи. Не появлялся на берегу реки во время лодочных гонок. Он как бы говорил всем, что не в восторге от Гарварда и не думает, будто ему оказали честь, приняв его в знаменитый колледж.

Тони такие рассуждения отметала. Что, собственно, в этом удивительного? Многие ветераны вели себя точно так же. Они слишком много повидали, слишком много испытали на себе, чтобы переживать за исход футбольного матча. Что же касается приема в колледж, то Бат отличался выдающимися способностями. И, по ее разумению, не Бат, а Гарвард должен гордится тем, что Бат решил учиться именно здесь.

Тони познакомилась с его матерью, но не с отцом. В конце концов он признался, что никогда не видел его и не уверен, хочется ли ему этого. Мехико и Кордова находились слишком далеко, чтобы часто ездить туда. Он был дома летом и не собирался ехать на Рождество. Поэтому принял предложение ее семьи провести рождественские каникулы во Флориде.

Доктору Максиму не нравились намерения его дочери выйти замуж за незаконнорожденного сына Джонаса Корда, но он примирился с этой мыслью, увидев, как Бат управляется с большим гарпуном. Молодому человеку доводилось рыбачить в море неподалеку от Веракруса, и он знал, как вытащить на борт большую рыбину. А последние сомнения покинули доктора Максима, когда Бат аккуратненько подвел его рыбацкую шхуну к пристани, практически без помощи руля, манипулируя лишь мощностью двигателей. После этого доктор решил, что такой зять ему подойдет.

И Моргане с каждым обедом и послеобеденной беседой он нравился все больше. Когда же он сказал, что президента Трумэна должны переизбрать, и привел разумные доводы в подтверждение своих слов, она решила, что Бат — отличный парень.

Старшие Максимы провожали их в обратный путь, и Моргана не стала комментировать тот очевидный факт, что уехали они в спальном вагоне. Путешествовали они как мистер и миссис Джонас Батиста, поскольку в сорок седьмом году правилами железной дороги не разрешалась продажа билетов в одно купе спального вагона незамужней паре.

— Ты им понравился, — заметила Тони, помахав отцу и мачехе через окно.

— Я старался.

— Очень понравился. Они приняли нашу идею пожениться. Не на все сто процентов, но… у любых родителей останутся сомнения в правильности решения отдать свою дочь незнакомцу, которого выбрали не они. Разумеется… — Она плотоядно улыбнулась. — Если б они знали, что я беру у тебя в рот, они бы тебя убили.

— Тогда нам надо пожениться. И мы сможем жить вместе.

— Скоро поженимся… — Поезд тронулся с места, и она вновь посмотрела на родителей. — Сначала они должны устроить мне помолвку.

Тони не могла переехать в его квартиру в Лексингтоне, но бывала там каждый день. В общежитии она проводила минимум времени, с полуночи до рассвета, как и требовала администрация колледжа. Большая часть ее одежды, книг и обе портативные пишущие машинки перекочевали в Лексингтон.

Две машинки она держала потому, что одна была с греческим шрифтом. На старшем курсе она написала реферат по этике общества на греческом. Назывался он цитатой из Платона: «Демократия переходит в деспотизм».

Бат ею гордился. А Дэйв просто ахал от восторга, глядя, как она печатает свой реферат на машинке с греческим шрифтом. Дэйв советовал Бату поступать в Юридическую школу, в этом его поддержала и Тони. Школа эта сулила ему блестящее будущее. Кроме того, он приобретал конкретную цель. Он и сам думал о поступлении в Юридическую школу. Мать убеждала его поступать туда. Он подал документы, и его приняли, предложив приступить к занятиям осенью сорок восьмого года.

Так что у Бата все определилось.

 

7

— Мы можем купить дом, — как-то весенним днем сказал он Тони. — Или снять квартиру в Бостоне. — Он улыбнулся. — Не можем же мы и дальше жить с Дэйвом. Я собираюсь поднажать, позаниматься летом и получить диплом на шесть месяцев раньше. А потом… Нью-Йорк. Или ты предпочтешь Коннектикут?

— Бат… А как же моя работа в Вашингтоне? Я же говорила тебе, что меня почти наверняка берет в помощники сенатор Спессард Холланд.

Бат насупился:

— Ты хочешь сказать, что, даже став моей женой…

Она кивнула:

— Конечно. Я хочу работать. Ради этого я и учусь. Вашингтон — то самое место, где человек может проявить себя.

— А как же дети?

— Пока я не хочу иметь детей. Я хочу посмотреть, на что я способна. Тогда… Время еще будет. Мне только двадцать два.

— Отличный возраст для того, чтобы рожать.

— Я же не собираюсь тянуть еще десять или пятнадцать лет. Но я поступала в колледж не для того, чтобы становиться домохозяйкой. Как мои мать и мачеха. В мире есть более важные вещи, чем покупка продуктов, стирка белья и игра в гольф. Мы с тобой должны найти взаимоприемлемое решение, Бат. Одно из условий — в течение нескольких лет детей у меня не будет.

— Так, значит, — в его голосе появились резкие нотки, — все уже определено? Ты решила!

— Обсуждать тут нечего, — ответила Тони.

— Кроме того, что нашу семейную жизнь ты готова принести в жертву своей карьере? — прорычал он.

— Ну… а разве твой отец не приносил свою семейную жизнь… и вообще все в жертву своему бизнесу?

— Нет. Я тебе не какой-то паршивый Norteamericano!

— Правда? И в чем ты собираешься быть другим?

— Мой… отец… во мне лишь его гены, и ничего больше. Хорошо. Из того, что я знаю о нем, он действительно приносил все в жертву своему бизнесу: любовь к моей матери, любовь к своей жене, дом, дружбу… В «Тайм» написано, что он впервые увидел дочь, когда той исполнилось четырнадцать лет. У него есть сын, о существовании которого он не подозревает до сих пор. Он не женился на моей матери. Он женился на другой женщине, затем ушел от нее, и она развелась с ним… А потом он вновь женился на ней. Я люблю тебя и…

— И я люблю тебя, Бат, — прервала его Тони. — Но я также и личность. Если мы поженимся, тебе придется это признать.

— Я уже это признаю.

— Тогда не проси меня переселяться в дом или квартиру в Массачусетсе и каждый вечер жарить бифштекс, ожидая, пока ты вернешься с работы. Я собираюсь в Вашингтон. И поеду туда.

Он вздохнул:

— Тогда нам лучше отложить свадьбу. На какое-то время. Пока я не окончу Юридическую школу. Пока ты… не сделаешь того, что, по твоему разумению, должна сделать.

— Если бы я так сильно не любила тебя, то послала бы к черту, — пробормотала Тони. — Я просто должна это сделать. Но не могу, потому что люблю.

— Я тоже тебя люблю.

Тони кивнула:

— Так может, мы найдем выход. Слушай, я должна быть в Вашингтоне шестнадцатого июня. И весь уик-энд буду там одна, скучая по тебе. Приезжай ко мне на тот уик-энд. Пообещай, что приедешь.

— Конечно. Я попытаюсь.

Она поняла, что его слова означают отказ. Он не приехал.