1

В последней четверти двадцатого столетия, когда западная цивилизация постепенно угасала – слишком быстро, чтобы процесс можно было назвать комфортным, и все же слишком медленно, чтобы он захватывал дух, – большая часть мира сидела во вселенской театральной ложе (билеты в которую дорожали не по дням, а по часам) и со смешанным в различных пропорциях чувством страха, надежды и уныния ждала сколько-нибудь значительного события.

Значительное событие вот-вот должно было произойти, ошибаться на этот счет коллективное бессознательное планеты не могло. Но что именно грядете Апокалипсис или возрождение мира? Лекарство от рака или ядерный взрыв? Потепление климата или всемирный потоп? Землетрясение в Калифорнии, пчелы-убийцы в Лондоне, арабы на фондовой бирже, человек из пробирки или НЛО на лужайке у Белого дома? У Моны Лизы отрастут усы, а может, рухнет доллар?

Религиозная публика, озабоченная сценариями Второго Пришествия, была убеждена, что после двухтысячелетнего ожидания пора бы и второму башмаку свалиться с небес, а пятеро мировых светил-экстрасенсов, собравшихся в отеле «Челси», предсказали, что очень скоро Атлантида снова поднимется из океанских глубин.

В ответ на последнее заявление принцесса Ли-Шери сказала: «На самом деле затерянных континентов два. Гавайи – все, что осталось от первого. Раньше он назывался Мю – Матерью, отголоски его существования до сих пор звучат в нашем сознании воспоминанием о зажигательных танцах, умиротворяющей музыке, цветах и счастье… Нет, затерянных континентов даже три. Второй – это мы, влюбленные».

Как бы мы ни относились к суждениям ее высочества в области географии, следует все же признать, что последняя четверть двадцатого века была суровым временем для влюбленных. То было время, когда женщины открыто бунтовали против мужчин, мужчины чувствовали себя обманутыми, а романтические отношения стали напоминать иззубренные и коварные весенние льдины, которые так часто уносят несмышленых ребятишек прочь от берега.

Теперь уже никто не знал наверняка, что и думать о луне.

 

2

Представьте себе августовскую ночь. Принцесса Ли-Шери смотрела из окна своей мансарды. Было полнолуние. Луна так разбухла, что, казалось, вот-вот опрокинется. Только вообразите: вы просыпаетесь и обнаруживаете, что луна плоским блином распласталась на полу в ванной – прямо как покойный Элвис Пресли, наглотавшийся гремучей смеси галлюциногенов. Такая луна способна пробудить безумные страсти в самой флегматичной буренке, сделать из пушистого кролика кровожадного монстра, превратить гайки в жемчуг, а Красную Шапочку – в огромного волка. Ли-Шери больше часа вглядывалась в небесную мандалу. «Зачем нужна луна?» – обратилась она к Прекрасному Принцу.

Прекрасный Принц всем своим видом показал, что Ли-Шери сморозила глупость. Возможно, он был прав. «Ремингтон SL3», в свою очередь, выдал следующий ответ:

Альбер Камю как-то написал, что единственный важный вопрос – стоит ли кончать жизнь самоубийством. Том Роббинс высказал мнение, что единственная серьезная проблема – имеет ли время начало и конец. При этом Камю явно встал с левой ноги, а Роббинс, по всей вероятности, забыл завести будильник. Самый важный вопрос на самом деле только один. И звучит он так: кто знает, как удержать любовь?

Дайте мне ответ, и я скажу вам, имеет ли смысл сводить счеты с жизнью. Ответьте мне на этот вопрос, и я избавлю вас от сомнений о начале и конце времен. Ответьте мне, и я поведаю вам, зачем нужна луна.

 

3

Так уж исторически сложилось, что члены того сословия, к которому принадлежала Ли-Шери, влюблялись довольно редко. Они вступали в брак ради власти, денег, соблюдения традиций, продолжения рода и оставляли «настоящую любовь» народным массам: этим терять было нечего. Но на дворе стояла последняя четверть двадцатого века, и монаршие особы по всему миру, за исключением разве что пары-тройки невежественных кривляк из африканских джунглей, давно уже смирились с неумолимыми, хотя и вполне демократичными веяниями времени. Семья Ли-Шери была ярким тому примером.

После своего изгнания, более тридцати лет назад, король сделался профессиональным карточным игроком. Покер стал его работой. Недавно, однако, его величество перенес операцию на сердце – ему удалили какой-то там важный клапан и заменили его тефлоновым. Искусственный клапан функционировал исправно, но лязгал, будто печная заслонка. Когда король приходил в волнение, это немедленно становилось известно всему залу. Из-за громкого стука сердца он был вынужден бросить покер – игру, в которой не обойтись без блефа и умения скрывать эмоции. «Когда мне в руки идет хорошая карта, – жаловался он, – этот чертов клапан издает такие звуки, будто я устраиваю презентацию вакуумной посуды», Король убивал время за просмотром спортивных передач, сокрушаясь о добрых старых временах, когда по одному его слову шею Говарда Козелла украсила бы шелковая удавка.

Супруга его величества, некогда первая красавица семи столиц мира, страдала избыточным весом и хронической сексуальной неудовлетворенностью. В Америке она посещала такое количество второразрядных мероприятий (светских ужинов, благотворительных показов мод, гала-того и гала-сего), что начала испускать газы – эдакие пары паштета из гусиной печенки, и реактивная сила этих миазмов продолжала толкать ее вперед, с одного раута на другой, точно колбасную оболочку, надутую композитором Вагнером.

Фрейлин у королевы не было, поэтому переодевание занимало у нее по два часа, а если учесть, что туалеты она меняла трижды в день, то на драпировку обводов корпуса, навешивание драгоценностей и макияж уходило почти все ее время. Она давно свыклась с тем, что муж и дочь существуют сами по себе: король – у телеящика, принцесса – наверху в мансарде. Сыновья королевы (она уже и не помнила, сколько их у нее) обретались в разных концах Европы, погрязнув в бесконечных финансовых операциях по большей части весьма сомнительного характера и стали для нее совершенно чужими. У нее было лишь одно близкое существо – чихуахуа, которую королева вечно тискала на руках.

Если бы короля спросили, чего он ожидает от последней четверти двадцатого века, он бы ответил: «Теперь, когда надежды на восстановление монархии уже нет, больше всего мне хочется, чтобы «Сиэтл маринерс» выиграли национальный чемпионат, «Сиэтл соникс» победили в НБА плей-офф, «Сиэтл сихоукс» отправились на финал суперкубка и чтобы вместо всех этих дурацких комментаторов прямые репортажи вел сэр Кеннет Кларк».

Тот же вопрос, адресованный королеве, вызвал бы такую реакцию: «Ох-ох, макаронный бог! – Это был ее любимый американизм. – Что есть ждать от сумасшедший люди? Я быть рада только то, что майн фатер и мамма миа жить на небесах и не страдать от этот гадкий фремена. Sacre bleu! [8]Проклятие! (фр.)
Я исполнять сфой долг перед корона, дас ист фее». Английский язык королева изучала в семи столицах мира.

Каждый вечер королева Тилли преклоняла колени, напоминавшие огромные белые комки жевательной резинки, на истертый, но все еще роскошный персидский ковер возле своей баржеобразной кровати с высоким балдахином и молилась – о спасении короны, здоровье любимой чихуахуа, процветании оперного искусства – да, пожалуй, и все. Каждую ночь король Макс тайком пробирался на кухню и ложками поглощал сахар и соль, которые доктора исключили из его рациона.

«Дело вовсе не в пяти поколениях родственных браков, этот королевский род подтачивает нечто другое, – полагала принцесса Ли-Шери, которую писаки из светской хроники недавно охарактеризовали как «бывшую чирлидер, помешанную социальную активистку, роковую красавицу, отгородившуюся от мира в тесной мансарде». – Это семейство страдает синдромом Последней Четверти Двадцатого Века».

 

4

Резиденцией для королевского дома в изгнании (между прочим, звались они не как-нибудь, а Фюрстенберг-Баркалона) служил просторный щитовой дом в три этажа на берегу Пьюджет-Саунд. Возведен он был в 1911 году для состоятельного лесопромышленника из Сиэтла, который в противовес башенкам, куполам и бесчисленным слуховым оконцам, украшавшим псевдоготические особняки других богачей, приказал выстроить «простой американский дом без всяких там выкрутасов». Что хотел, то и получил – форменное стойло, сарай с остроконечной крышей. На десять акров вокруг дома расползлись густые заросли ежевики, и он стоял в глубине этих дебрей, бормоча и вздыхая под дождем, точно брошенный радиоприемник. Дворец Максу и Тилли предоставило ЦРУ.

На родине семейства Фюрстенберг-Баркалона теперь всем заправляла праворадикальная военная хунта при поддержке правительства Соединенных Штатов и, разумеется, Римской Католической церкви. Открыто сожалея о явном недостатке социальных свобод, предоставляемых народу хунтой, Америка, однако, не желала вторгаться во внутреннюю политику суверенного государства, да к тому же потенциального союзника в борьбе против тех левоуклонистских стран, в чьи внутренние дела США таки регулярно вмешивались. Штатам не давала покоя мысль, что верные Максу и Тилли роялисты могут подорвать политическую стабильность в регионе. Правительство США выплачивало королю Максу скромное содержание, дабы тот сидел тише воды ниже травы и не раздувал ненужных страстей. Каждый год на Рождество Папа Римский присылал королеве Тилли распятие, подсвечник или еще какую-нибудь безделушку, лично благословленную его святейшеством.

Как-то раз принцесса Ли-Шери попробовала применить папский подсвечник для самоудовлетворения в надежде, что в кульминационный момент ей явится либо Агнец Божий, либо Антихрист, но, по обыкновению, узрела лишь Ральфа Надера.

 

5

Цэрэушники опять-таки ошибались, если воображали, что потрясенные их гостеприимством Макс и Тилли Фюрстенберг-Баркалона зальют слезами все свои батистовые платочки с монограммами. В первые десять лет ссылки монаршья чета ни разу не пожаловалась на ветхость жилья, опасаясь, что дом напичкан «жучками». С годами же супруги осмелели (свойственная детству храбрость неизменно возвращается к человеку в зрелом возрасте, как лосось в верховья реки) и выражали свое недовольство сколько душе угодно.

Король подходил к окну (в перерыве трансляции футбольного или бейсбольного матча) и с тревогой вглядывался в наползающие колючие джунгли. «Наверное, мне суждено стать первым монархом в истории, которого задушат ежевичные побеги», – бурчал Макс, и его тефлоновый клапан поддакивал, согласно ворча вместе с ним.

Королева прижимала к груди собачонку.

– Ты знаешь, кто жить здесь до нас? Медфедь Смоки.

Ли-Шери уже поняла, что уговаривать родителей перебраться в другое место – бесполезная затея.

Макс, высокий мужчина с лошадиным лицом и гитлеровскими усиками, тряс головой так долго и сильно, что корона – носи он таковую – давно бы упала с его головы и укатилась в заросли ежевики. «Пересаживайся не пересаживайся, а карты все те же», – говаривал он.

«Переезд? – вопрошала королева Тилли. – У меня три чаепитий на этот неделя. Нет, я забыфать! У меня четыре чаепитий на этот неделя. Ох-ох, макаронный бог!»

Тилли и Макс, затаившиеся в своем фанерном дворце, напоминали удвоенное «р» в испанском песеннике – чтобы с ним совладать, требовалось определенное усилие.

 

6

Принцесса жила в мансарде.

Много лет чердак служил ей любимой детской – уютной комнатой, скрытой от посторонних глаз. Принцессе нравился низкий скошенный потолок и отсутствие обоев с фамильными гербами. Еще ребенком она любовалась видом на Пьюджет-Саунд из западного окна мансарды и на Каскадные горы – из восточного. Среди гор особенно выделялась одна – массивная, с остроконечной вершиной, за которую цеплялись облака; в те дни, когда в воздухе не висел мутный туман или морось, она почти заслоняла собой восточное окошко. У горы было название, но Ли-Шери никак не могла его припомнить.

«Кажется, это какое-то индейское слово», – морщила она лоб. «Тонто?» – высказала догадку ее мать.

Теперь окна были закрашены черной краской – за исключением тонкой полоски, сквозь которую принцесса иногда могла разглядеть кусочек луны.

Принцесса жила в мансарде и вниз не спускалась. Не то чтобы была не в состоянии – ей просто не хотелось. Она, конечно, вполне могла бы и окна раскрыть, и краску счистить, но также предпочитала этого не делать. Это была ее идея – забить окна досками и выкрасить их в черный цвет. Чердак освещала одинокая лампочка на сорок ватт – еще одна задумка Ли-Шери. Обставила мансарду принцесса, разумеется, тоже сама. Убранство состояло из единственной койки, ночного горшка и пачки сигарет «Кэмел».

 

7

Когда-то Ли-Шери, как все молодые девушки, жила вместе с родителями. На втором этаже, в северном крыле дома, у нее была своя комната, где стояла нормальная кровать, мягкое кресло, письменный стол и комод с зеркалом, бельем и косметикой. Там был проигрыватель, предназначенный для воспроизведения любимого рок-н-ролла, и зеркало, которое воспроизводило приятный во всех отношениях образ самой принцессы. На окнах висели портьеры, пол устилали фамильные ковры, а развешанные на стенах постеры с видами Гавайских островов соседствовали с фотографиями Ральфа Надера.

В сравнении с «огромным внешним миром», по которому томилась душа принцессы, комната иногда казалась тесной и душной, но Ли-Шери по-своему ее любила и каждый вечер, после окончания занятий в колледже и очередной отсрочки заседания какого-то там комитета по каким-то там экологическим вопросам, охотно возвращалась домой.

Даже когда ее вытурили из болельщицкой группы поддержки в университете Дж. Вашингтона – унизительное переживание, из-за которого принцесса бросила колледж, – она продолжала сидеть в своей комнатке с упрямством наутилуса в раковине. В то время она жила вместе с Прекрасным Принцем.

Прекрасный Принц был жабой. Он обитал в террариуме, который стоял в изножье принцессиной кровати. И – да, да, любопытные вы мои, она его целовала. Один раз. Слегка. И – да, почувствовала себя полной идиоткой. Настоящие принцессы поневоле задаются такими вопросами, каких нам, простым смертным, не понять. Кроме того, обстоятельства, при которых в жизни Ли-Шери появилась жаба, весьма способствовали проявлению некоторой суеверности, да и вообще, скажите на милость, разве один-единственный легкий чмок в жабью макушку более нелеп, чем лобызание фотографии своего кумира – а кто из нас в жизни не целовал фотографий? Фото Ральфа Надера, к примеру, принцесса целовала довольно часто.

Пожалуй, здесь следует заметить, что фрейдистские исследователи, занятые анализом детских сказок, усматривали в поцелуях с жабами и лягушками не что иное, как символ «феллацио». В этом вопросе на уровне сознания принцесса Ли-Шери была абсолютно невинна, хотя и не так наивна, как королева Тилли, которая считала «феллацио» малоизвестной итальянской оперой и крайне досадовала, что нигде не может отыскать либретто.

 

8

Прекрасного Принца принцессе подарила старая Хулиетта – из всей челяди, которая вслед за Максом и Тилли отправилась в изгнание, в живых осталась она одна. В Париже, когда родилась Ли-Шери, верных слуг было четверо, но все, кроме Хулиетты, умерли вскоре после того, как королевское семейство переехало во дворец на берегу Пьюджет-Саунд. Наверное, причиной тому был сырой климат.

Правительство Соединенных Штатов также предоставило королевскому дому слугу по имени Чак. На него были возложены обязанности садовника, шофера и подсобного рабочего. Конечно же, он работал на ЦРУ. Годы прибавили к его природной лености старческую немощь, и Чак уже не мог тягаться с Буйной Северо-Западной Ежевикой, побеги которой все ближе подбирались к стенам дома. На машине Чак гонял, как сумасшедший. Король Макс и принцесса уже несколько лет отказывались с ним ездить. Чак по-прежнему возил королеву на приемы и чаепития, явно не обращая внимания на все ее «матки боски» и испуганные «ox-охи», доносившиеся с заднего сиденья.

Каждые две недели Чак садился играть в покер с Максом, и даже со своим телеграфным аппаратом в груди король регулярно, раз в две недели, его обыгрывал, складывая зарплату Чака к себе в карман. «Это все, на что он годится», – говорил Макс, и его крупное лошадиное лицо озаряла слабая улыбка: должно быть, короля радовала эта маленькая месть цэрэушникам.

Хулиетта, однако, в свои восемьдесят с хвостиком была очень энергична и прекрасно справлялась с работой. Непостижимым образом она избавляла огромный дом от пыли и паутины, одновременно ухитряясь обстирывать благородное семейство и шесть раз в день готовить еду – поскольку Макс и Тилли не отказывались от мяса, а Ли-Шери была вегетарианкой, каждая трапеза, по сути, разделялась на две.

Старая Хулиетта не говорила по-английски, а Ли-Шери, которую привезли в Америку совсем крошкой, не знала других языков, и все же не кто иной, как Хулиетта, рассказывала принцессе перед сном сказку – каждый день, пока Ли-Шери не исполнилось пятнадцать, причем всегда одну и ту же. Свою сказку Хулиетта повторяла так часто, что девочка стала понимать не только общий смысл, но и каждое слово этой истории, произнесенное на чужом языке. Именно Хулиетта почувствовала всю глубину депрессии, овладевшей принцессой после того, как у нее случился выкидыш – несчастье произошло прямо во время танца в перерыве университетского матча. (Ли-Шери высоко подпрыгнула, и тут вдруг хлынула кровь – красные струйки брызнули из-под коротенькой чирлидерской юбочки, будто соревнуясь в какой-то гемофилической гонке.) Именно Хулиетта поняла, что в тот осенний вечер ее молодая хозяйка потеряла больше, чем просто ребенка, и гораздо больше, чем отца этого ребенка (защитника из второго состава футбольной команды, который учился на юридическом факультете, возглавлял местное студенческое отделение Сьерра-Клуба и со временем надеялся стать помощником Ральфа Надера), – он даже не поднялся со своей скамейки и словно бы не заметил, как испуганную и сгоравшую со стыда принцессу быстренько увели с площадки, и это воспоминание до сих пор терзало душу и сердце Ли-Шери, преследуя ее, словно отвратительный призрак в грязных башмаках.

Не кто иной, как старая Хулиетта, пришла к своей питомице после того печального события и в сложенных лодочкой руках принесла ей жабу. Честно скажем, явного восторга принцесса тогда не испытала. С другой стороны, она слыхала рассказы о тотемах древнего мира, и если жабье волшебство могло сработать, принцесса была не прочь его испробовать – и фиг с ними, с бородавками.

Увы, то было американское земноводное последней четверти двадцатого века – эпохи, когда желания уже не исполнялись вот так запросто, и дело кончилось тем, что Ли-Шери назвала жабу Прекрасным Принцем в честь того «сукина сына, который ни черта не умеет сделать как следует».

 

9

Сандвичи изобрел граф Сандвич, попкорн придумал граф Попкорн, а салатную заправку – маркиз де Уксус. Луна создала естественные циклы, цивилизация их похерила. Принцесса Ли-Шери охотно открыла бы их заново, если бы только знала как.

Она пользовалась резиновой штучкой, которая называлась «колпачком», и все равно забеременела. Такое часто случается. Принцесса впустила к себе волнистую металлическую гостью, известную под аббревиатурой ВМС, отчего заработала воспаление и боли внизу живота. Нередко бывает и такое. В полном отчаянии Ли-Шери пошла против природных инстинктов и начала принимать пилюли. Результатом стали физическое недомогание и эмоциональный дискомфорт. Подобная реакция встречается сплошь и рядом. Ли-Шери перепробовала всевозможные свечи и гели, кремы и спреи, шарики и пасты, то и се, пятое и десятое, но в итоге лишь убедилась, что ее романтической натуре (не забывайте, принцесса ведь выросла на европейских сказках – как минимум на одной из них) глубоко претят высокотехнологичные материалы, химические запахи и привкус напалма. Это беда многих романтических натур.

Постоянная война с репродуктивным процессом, борьба, в которой единственными союзниками Ли-Шери выступали роботы из фармацевтической промышленности – чуждые природе создания, чье содействие выглядело скорее предательством, чем помощью, – пластиковыми зубами разъедала саму идею любви. Не полная ли паранойя – подозревать, что все эти противозачаточные штучки-дрючки изобретены не для того, чтобы избавить женщину от множества биологических и социальных запретов, наложенных на ее пылкое от природы естество, а ради совсем иных целей? Не придуманы ли они по коварному замыслу ханжей от капитализма, чтобы механизировать секс, разбавить его тягучие соки, усмирить его неистовый огонь, держать в узде его сладкую непристойность, сделать его стерильно-чистым (как больничную койку, как лабораторный автоклав), подвести под единый стандарт, максимально обезопасить, исключить риск неукротимых страстей, противных логике обязательств и глубоких привязанностей (заменив эти опасности менее таинственным и более понятным риском инфекций, кровотечений и гормонального дисбаланса)? Может, они созданы, чтобы сделать из секса нехитрую, шаблонную, гигиеничную процедуру, столь безыскусную и небрежную, что он перестанет служить проявлением любви вообще, но превратится в обезличенную, почти механическую кроличью случку для удовлетворения сиюминутной потребности – потребности, никак не связанной с будоражащими ум загадками Жизни и Смерти? Может, весь процесс запрограммирован таким образом, чтобы эта случка ни в коем случае не мешала истинному предназначению человека в капиталистическом пуританском обществе – производству и потреблению материальных благ?

Поскольку ответить на эти вопросы Ли-Шери была не в состоянии – от одной только мысли на эту тему у нее начиналось головокружение – и поскольку коротким свиданиям с возлюбленным на заднем сиденье его колымаги, припаркованной на платной стоянке, явно не хватало того романтического флера, который у ее высочества неизменно ассоциировался с сексом, она решила вторично отправить себя в изгнание, а именно – отказаться от плотских утех. Однако не успела принцесса пересечь воображаемую границу, как состоящее на службе у организма Бюро Внутренних Доходов накрыло ее и предъявило счет по всем статьям.

 

10

Любовник-футболист умолял принцессу «принять меры», а Ли-Шери тихонько плакала, упершись лбом в зеркальную стену вегетарианского ресторана, где они обедали. «Нет, – сказала она. – Нет, нет и нет».

В девятнадцать она уже сделала один аборт и второго бы просто не вынесла. «Нет», – повторила она. В уголках ее синих глаз показались две слезинки, похожие на толстых кумушек, свесившихся с балкона многоэтажки. Слезинки дрогнули, помедлили в нерешительности и задрожали снова, будто опасаясь сомнительного путешествия вниз по щекам. Не покидая укрытия, слезинки на мгновение отразили глянцевый блеск соевого творога на тарелке принцессы. «Больше никаких вакуумных отсосов, никаких кюреток. Лучше пусть мне выскоблят душу, выскоблят мозги, чем еще раз дотронутся до моей матки. С прошлой чистки прошло больше года, а внутри у меня до сих пор открытая рана. Все, что я ощущаю, – горечь, боль и стыд. Смерть закатила холостяцкую вечеринку в самом сокровенном уголке моего тела. Всё! Отныне это место предназначено для жизни».

Всякий раз, когда техника вторгается в благословенный естественный процесс, чуткие носы улавливают запах серы. Для принцессы Ли-Шери от абортов не просто несло тоталитаризмом – ей чудился в них пронзительный крик обманутой живой плоти. И все же, хотя принцесса и слышать не могла о прерывании беременности, перспективы этого пришедшегося не ко времени материнства так же не казались ей радужными – и не только по обычным причинам.

Фюрстенберг-Баркалона были древним королевским родом, в котором за долгие столетия сложились свои строгие правила. Так, если представительница семейства желала пользоваться всеми привилегиями и претендовать на королевский престол, она не имела права выходить замуж или обзаводиться детьми прежде, чем ей исполнится двадцать один год. Кроме того, до совершеннолетия она должна была жить вместе с родителями. Несмотря на то что Ли-Шери считала себя девушкой из народа, она очень рассчитывала на эти самые королевские привилегии в полном объеме. С их помощью принцесса надеялась выручить мир.

«Легенды и сказки просто кишат спасенными принцессами, – размышляла она. – Не пора ли ответить услугой за услугу?» В воображении Ли-Шери принцессе отводилась роль героя.

Когда король поинтересовался у своей супруги, чего, по ее мнению, хочет от жизни их единственная дочь, королева Тилли ответила так:

– Она хотеть поить фесь мир кока-кола.

– Что-что? – переспросил Макс.

– Она хотеть поить фесь мир кока-кола.

– Ну знаешь ли, – возразил Макс, – у нее не хватит на это денег. И вообще мир скорее всего потребует диетическую пепси. Почему бы ей не угостить стаканчиком мартини меня, а?

 

11

Стояла осень – время победного шествия смерти. Дождь поливал раскисшие листья, тоскливо завывал ветер. Смерть распевала, стоя под душем. Смерть наслаждалась жизнью. Плод прыгнул с вышки, забыв парашют. Он приземлился за боковой линией поля и так сильно огорчил танцовщиц из группы поддержки, что до конца матча их бодрые выкрики больше напоминали слабый писк. «Эскимосы» все же победили, разгромив фаворита состязаний, команду Калифорнийского университета, со счетом 28:21, поэтому весь молодой персонал близлежащей больницы, где в королевские вены Ли-Шери закачали пинту обычной, не голубой крови, пребывал в праздничном настроении.

Дилемма, стоявшая перед принцессой, разрешилась сама собой, но Ли-Шери чувствовала себя как черная свеча на змеиных поминках. Когда интерн принялся насвистывать «Гордую Мэри», у принцессы не возникло ни малейшего желания подпеть ему.

Примерно в восемь объявился ее дружок. Он звонил из общежития, с вечеринки в честь спортивной победы. Он пообещал Ли-Шери, что назавтра заглянет к ней, но, должно быть, потерял адрес больницы.

Когда личность принцессы была установлена, ее перевели в отдельную палату и дали лучшее снотворное – «Шато де Фенобарбитал» 1979 года. Ли-Шери наконец заснула и во сне увидела своего нерожденного ребенка. Он неуклюже ковылял прочь по какой-то разбитой грязной дороге, словно Чарли Чаплин в последних кадрах немого фильма.

Ко вторнику она окрепла настолько, что смогла вернуться в кампус. Там ей пришлось узнать, что титула единственной к западу от Нью-Йорка настоящей принцессы мало, чтобы погасить недовольство студенческого комитета. Ее попросили уйти из группы поддержки, а заодно она бросила и колледж. Принцесса также прекратила всякое общение с противоположным полом, но это произошло слишком поздно и уже не могло смягчить родительский гнев.

Сердечный клапан Макса дребезжал, как целый столовый сервиз, когда он поставил Ли-Шери перед выбором: либо вести себя как подобает особе королевских кровей, либо выметаться к чертовой матери. «Мы на многое закрывали глаза, – сказал тогда король, – потому что, в конце концов, это Америка…» Макс, правда, забыл упомянуть о том, что они живут в последней четверти двадцатого века, но, разумеется, это и так было ясно.

«Адольф Хитлер быть фегетарианец», – в триста пятидесятый раз напомнила дочери королева Тилли, желая отговорить ее от вступления в общину приверженцев естественной пищи где-то на Гавайях. Такой вариант рассматривался как возможный в случае отказа от королевских привилегий. Ли-Шери, в свою очередь, могла бы напомнить королеве, что Адольф Гитлер съедал по два фунта шоколада в день, но устала от споров на диетические темы. Кроме того, принцесса решила отстоять свое право на королевские привилегии, даже если это означало, что ей придется подвергнуть себя серьезным социальным ограничениям.

– Ты обещать быть хороший дефочка?

– Да, мама.

– Если мы сдадим карты по-новой, ты обещаешь играть по правилам?

– Да, папа.

Макс и Тилли смотрели ей вслед, пока принцесса поднималась наверх. Они смотрели на нее так, словно впервые за многие годы по-настоящему видели свою дочь. Несмотря на бледный цвет лица и подавленность, которая не отпускала принцессу подобно тому, как дурной сон цепляется за измятую наволочку, Ли-Шери была очаровательна.

Ее волосы, прямые и огненно-красные, как проглаженный утюгом кетчуп, строго следовали маршруту, установленному силой тяготения, и доходили принцессе до пояса. Взгляд ее синих глаз был столь же мягким и влажным, как huevos rancheros, [17]яички ковбоев (исп.).
а длинные выразительные ресницы отбрасывали легкую тень на скулы. Ли-Шери не была слишком высокой, однако ее ноги, видневшиеся из-под юбки, были длинными и стройными, а футболка с надписью «Нет ядерному оружию!» облегала восхитительно полные груди, которые едва заметно покачивались, будто мячики на носу морских котиков, закормленных валиумом.

Тилли нервно погладила чихуахуа, сердце Макса звякнуло, словно бубенчики на искусственном фаллосе – игрушке мадам Санта Клаус.

 

12

Неотения. Неотения. Неот… Мать честная, «Ремингтон SL3» просто обожает это словечко! Дай машинке волю, она целую страницу испишет своим «неотениянеотениянеотениянеотения». Конечно, тот факт, что большинству читателей значение этого слова неизвестно, для «Ремингтона SL3» пропущенной запятой не стоит. Хотя если дать машинке вторую попытку, она, пожалуй, соизволит привести объяснение.

«Неотения» значит «сохранение молодости», и даже как-то смешно, что про нее так мало знают, потому что неотения всегда была движущей силой эволюции. Человечество поднялось на относительно высокий уровень, так как сохраняло незрелые черты своих предков. Человек – самое умное млекопитающее (за исключением разве что дельфинов, они ведь редко доживают до старости). Такие поведенческие особенности, как интерес к окружающему миру, гибкость реакции, подвижность, свойственны практически всем молодым млекопитающим, но с наступлением зрелости быстро исчезают у всех представителей этого класса, кроме человека. Современного уровня развития человечество достигло не по причине своего здравомыслия, ответственности и осторожности, а благодаря юношеской шаловливости, своенравию и незрелости.

Не стоит считать себя совсем уж невеждой, если вы не знаете, что такое неотения. Кое-кто из королей, королев и принцесс и слыхом о ней не слыхивал.

После несчастья, случившегося с Ли-Шери, главной добродетелью во дворце на берегу Пьюджет-Саунд стала пресловутая «зрелость». Принцесса, ясное дело, весьма слабо представляла, в чем именно должно выражаться это качество, но, всячески поощряемая родителями, честно старалась его проявлять. Каждый вечер до своего пятнадцатилетия (и еще несколько вечеров после оного) Ли-Шери не ложилась спать без сказки; еще пару недель назад она как припадочная вертелась на спортивной площадке, размахивала огромными помпонами и выкрикивала неразборчивые заклинания, чтобы привлечь фортуну на сторону стайки феечек, поклоняющихся священному яблоку (значительная часть средств на банковском счете вполне зрелого Макса прибавилась благодаря удаче той самой футбольной команды – священного яблока, но это уже совсем другая история). Теперь пришло время повзрослеть. Принцессы – это вам не обычные девушки, за пятачок пучок не купишь. А эта принцесса – дошло вдруг до Макса и Тилли – к тому же оказалась настоящей секс-бомбой.

По достижении совершеннолетия она имела все шансы выйти замуж очень и очень удачно. В сущности, в мире не было такого мужчины – начиная от принца Чарльза и заканчивая сыном президента Соединенных Штатов, – которому бы она не составила блестящую партию. Эти перспективы приятно согревали душу короля и королевы. До сих пор, живя под бдительным оком ЦРУ и согласившись оставить высший свет, супруги Фюрстенберг-Баркалона не имели особых амбиций в отношении дочери и были довольны уже тем, что принцесса хотя бы не лишена нормального американского детства (они, правда, сомневались, можно ли отнести к нормальным такие вещи, как вегетарианство и увлечение экологией). Теперь же родителям пришло в голову, что, если их юная наследница привлечет внимание нужного человека – например, одного из новоявленных арабских магнатов, – помешать столь выгодному союзу не сумеет, вероятно, даже ЦРУ.

Для разговоров о браке время было самое неподходящее. Ли-Шери похоронила любовь, вогнав ей в грудь осиновый кол. Тем не менее принцесса все же решилась предоставить себя в полное распоряжение зрелости (если, конечно, зрелость в этом заинтересована) – в расчете на возможную пользу при подготовке к выполнению своей жизненной миссии, ну и чтобы вибрации маленькой устрицы, облюбовавшей горячее влажное местечко чуть пониже принцессиного живота, не особенно отвлекали ее высочество от исследований в сфере экологии, если она когда-нибудь надумает к ним вернуться.

Любимый плюшевый мишка полетел в дальний угол. Вслед за ним отправились пластинки «Бич бойз». Принцесса отринула мечту о медовом месяце на Гавайях с Ральфом Надером, отказалась от своих грез о нем, включая сладостную фантазию о совместной поездке к освещенной лучами закатного солнца Халеакале – само собой, с пристегнутыми ремнями безопасности. Не то чтобы Ли-Шери переменила мнение о себе как об идеальной женщине для Ральфа, нет – он слишком много работал, слишком редко улыбался, а за обедом выглядел как человек, которому абсолютно все равно, что есть и как жить, – он явно был героем, которого ожидает погибель, если только его не спасет какая-нибудь принцесса. Причина столь резкой перемены заключалась лишь в том, что все эти романтические фантазии были… незрелыми.

Ли-Шери стала читать книги о солнечной радиации, просматривать газетные статьи о перенаселении. Чтобы всегда быть в курсе последних событий, она следила за всеми выпусками новостей и пулей вылетала из гостиной, как только по телевизору начиналась мелодрама. Она слушала Моцарта и Вивальди (Чайковский ее угнетал), кормила мухами Прекрасного Принца и прилагала массу усилий, чтобы содержать в чистоте себя самое и свою комнату. «Чистота – сестра добродетели» – единственный лозунг зрелости, под которым Ли-Шери подписалась бы, не кривя душой – и не потрудившись задуматься, что если в последней четверти двадцатого века добродетель не нашла сестрицы получше чистоты, то нам, пожалуй, пора пересмотреть свои взгляды на добродетель.

 

13

В воскресенье Хулиетта не работала, и это было вполне справедливо. Даже у Пятницы по четвергам был выходной – спасибо доброму Робинзону. По воскресеньям королева Тилли тащилась на кухню и, одной рукой прижимая к груди чихуахуа, готовила поздний завтрак.

Запах поджаренного бекона, бесконечных сосисочных связок и ветчины потихоньку прокрадывался на коротких свиных ножках через весь дом, в северное крыло второго этажа. Запах будил принцессу, неизменно вызывая у нее сразу и зверский голод, и жуткую тошноту. Ли-Шери ненавидела это ощущение: оно напоминало ей о беременности. Несмотря на целибат, каждое воскресное утро начиналось для принцессы со сковороды жареного страха.

Даже после того как волна паники отступала, принцесса не ждала от воскресенья ничего хорошего. Ли-Шери считала воскресенье пыльным шкафом, где Господь держит теплые тапочки. Воскресный день для принцессы был наполнен такой серой скукой, разогнать которую не могли никакие развлечения. Кто-то, наверное, радовался возможности расслабиться, но Ли-Шери догадывалась, что очень многие разделили бы ее мнение о том, что воскресенье вызывает просто сверхъестественную депрессию.

Воскресенье – бледная больная тень энергичной субботы. Воскресенье – день вынужденного отдыха для людей, вовсе к тому не склонных. День, когда разведенные отцы, отсудившие «право посещения», ведут детей в зоопарк. Когда тяжесть похмелья не знает границ. Когда дружок Ли-Шери не пришел к ней в больницу. Воскресенье – обожравшийся белый кот, который завывает дурным голосом и портит воздух.

День полнолуния, когда луна не росла и не убывала, вавилоняне называли «ша-бат», то есть «день отдыха». Считалось, что в этот день живущая на луне богиня Иштар менструирует – в Вавилоне, как практически в любом древнем примитивном обществе, женщине искони запрещалось работать, готовить еду или отправляться в дорогу во время месячных. В «шабат», от которого произошла современная суббота, мужчинам и женщинам предписывалось отдыхать: пока луна теряла кровь, запрет на работу касался всех. Изначально шабат соблюдался раз в месяц (что вполне естественно), но позднее христиане включили его в свой миф о сотворении мира и для удобства сделали еженедельным. Вот так и получилось, что в наше время суровые люди с крепкими мускулами и в прочных касках по воскресеньям избавлены от работы благодаря первичной психологической реакции на месячные кровотечения.

Знай обо всем этом Ли-Шери, она бы просто описалась от смеха. Однажды в воскресенье в начале января – а январь в году почти то же самое, что воскресенье на неделе, только принцесса об этом не знала, – .она проснулась в дурном расположении духа. Ли-Шери натянула халат поверх фланелевой пижамы (она пришла к выводу, что шелк приводит в возбуждение маленькую устрицу), расчесала спутанные волосы, выковыряла засохшие корочки из уголков глаз и, потягиваясь и зевая, спустилась к завтраку в раскочегаренный свиной ад кухни (она уже знала, что ее соевый творог пропитался запахом бекона).

По многолетней американской традиции скрасить день принцессе помогла воскресная газета. Можно как угодно относиться к влиянию прессы на культуру, считать ее первым средством защиты от тоталитаризма или кривым зеркалом, которое искажает подлинные переживания, раскладывая их по полочкам в соответствии с прихотями избалованной публики, но при всем при том пресса подарила нам большие толстые воскресные газеты, чтобы облегчить тянущую боль наших еженедельных душевных менструаций. Ваше королевское высочество, будьте любезны еще разочек втиснуться в вашу чирлидерскую форму и покажите нам, как правильно скандировать кричалку: два, четыре, шесть, восемь, что нам почтальон приносит? Воскресные газеты, раз-два! Воскресные газеты, ура-ура!

В то воскресное январское утро не где-нибудь, а именно в сиэтлской газете принцесса Ли-Шери прочла о глобальном симпозиуме по вопросам спасения Земли – конференции на тему «Что-мы-можем-сделать-для-планеты-пока-не-наступил-двадцать-первый-век». Новость об этом мероприятии заставила бы сердце принцессы биться быстрее, даже если бы конференция проводилась не на Гавайях, но поскольку местом проведения были избраны Гавайские острова, Ли-Шери впервые за много лет с разбегу прыгнула на колени к матери – едва ли этот порыв тянет на зрелый поступок! – и начала жаркие мольбы. Согласно кодексу Фюрстенберг-Баркалона, которого благородное семейство в последнее время строго придерживалось, королева должна была сопровождать дочь в поездке. Тилли ехать на Мауи? Ох-ох, макаронный бог!

 

14

О последней четверти двадцатого века можно сказать следующее: избитую истину о том, что мы сами должны стать лучше, если хотим улучшить мир, признало – хотя до конца и не поняло – подавляющее меньшинство людей. Несмотря на скуку и смутные страхи, царившие в обществе (а может, как раз из-за них), несмотря на бурные океаны, разделявшие мужскую и женскую половину человечества (или благодаря им), тысячи, нет, десятки тысяч добровольцев горели желанием предоставить себя, свои деньги и опыт в распоряжение разнообразных миссий по спасению планеты.

Координация этих далекоидущих проектов и была главной целью глобального симпозиума, намеченного на последнюю неделю февраля в Лахайне на острове Мауи, штат Гавайи. Планировалось, что ведущие специалисты в области нетрадиционных источников энергии, органического земледелия, охраны дикой природы, альтернативного образования, комплексной медицины, вторичного использования промышленных отходов и освоения космоса будут читать лекции, вести заседания и участвовать в рабочих группах. Поборники всевозможных систем телесного и духовного самоисцеления – от древне-восточных учений до современных калифорнийских школ – также собирались посетить конференцию. Более того, туда пригласили некоторых известных футурологов, художников, философов-утопистов, шаманов и поэтов-провидцев, хотя организаторы и подозревали, что кое-кто из поэтов и один прозаик – явно помешанные.

Сами понимаете, новость о симпозиуме в мгновение ока растопила замерзшую воду в собачьей миске. Если бы жизнь принцессы была салатом, Ли-Шери охотно прыгнула бы на сковородку, чтобы предстать на конференции восхитительным гренком с поджаристой корочкой. Не в последнюю очередь ее обрадовало известие о предстоящем выступлении Ральфа Надера и о том, что целый день симпозиума будет посвящен альтернативным методам контроля рождаемости. Даже в глухой тайге своего воздержания Ли-Шери активно интересовалась вопросами контрацепции. Связанные с этим проблемы огорчали принцессу гораздо сильнее, чем агрессивное, самоуверенное, эгоцентричное и грубое поведение мужчин, которым следовало делить ответственность со слабым полом. Несмотря на то что в настоящее время проблемы как таковой не существовало, Ли-Шери была слишком умна, чтобы принимать позорное бегство противника за свою победу.

Король с королевой уже много месяцев не видели свою дочь такой оживленной – относительно оживленной, оговоримся сразу. Если раньше принцесса напоминала хладный труп, то теперь она передвигалась по дому, как зомби. Но и это уже считалось прогрессом. Иногда во время разговоров о симпозиуме бывали такие моменты, когда казалось: еще чуть-чуть, и Ли-Шери улыбнется. Как поступили бы в подобном случае сострадательные родители? Ну конечно, сдались бы. Бог с ней, пусть едет на свою конференцию.

С приближением назначенной даты королева Тилли решила, что Мауи – слишком дикое место. Ей хватало и того, что они торчат на задворках Сиэтла, где дождь немилосердно поливает и днем, и ночью, а побеги ежевики так и норовят вломиться в королевскую опочивальню. Недоставало еще, чтобы роскошную фигуру ее величества заставили втиснуться в самолет и высадили посреди джунглей на каком-то острове, кишащем заезжими серфингистами и проститутками на отдыхе, а вдобавок к этой милой компании ей целых семь дней придется терпеть несколько сотен придурков, повернутых на спасении мира, в котором им все равно не выжить. Как раз на этой самой неделе оперный театр Сиэтла давал «Норму» Беллини с Эбе Стиньяни в главной партии. И пускай лучшие годы Стиньяни давно уже миновали, ее легато по-прежнему звучало безупречно, что в наши взбаламученные времена почиталось большой редкостью. Кроме всего прочего, королеву пригласили стать почетной гостьей на приеме в честь стареющей дивы. Поскольку Макс не мог путешествовать из-за своего клапана, к середине февраля было решено, что вместе с принцессой на Гавайи полетит Хулиетта.

Старушке перевалило за восемьдесят, она не могла связать и десяти слов по-английски, но обладала таким серьезным жизненным опытом и столь нежно любила принцессу, что Макс и Тилли не сомневались: из Хулиетты выйдет превосходная дуэнья. Тем не менее они беспокойно переглянулись, когда тощая как скелет старуха отправилась в универмаг Пенни и купила себе бикини.

 

15

Небо равнодушней и бесстрастней моря. На высоте, куда не долетают птицы, не поднимается ни одно облако, куда кислород не заманишь ни за какие коврижки, в порто-франко, где свет превышает все мыслимые границы скорости, не останавливаясь, даже чтобы перехватить чашечку кофе, в пустыне, где царит сила тяготения, – там, в беспредельной вышине, сопя в обе ноздри, воздушный поток над Тихим океаном рассекало судно авиакомпании «Нордвест ориент эйрлайнз». Ли-Шери отвернулась от иллюминатора, через который смотрела на плывущие внизу облака и океанскую гладь. Принцесса перевела взор на престарелую дуэнью, мирно дремавшую в соседнем кресле, и не сдержала улыбки. Щекоча кондиционированный воздух салона первого класса своим тоненьким храпом, Хулиетта излучала такую безмятежность, что, глядя на нее, с трудом можно было представить тот сыр-бор, который она устроила несколько часов назад в международном аэропорту Сиэтл-Такома.

Появлению лягушки Ли-Шери удивилась не меньше других. Несмотря на довольно крупные размеры и необычно яркий зеленый цвет амфибии (если она и состояла в родстве с Прекрасным Принцем, то в очень дальнем), ее присутствия в маленькой плетеной корзинке Хулиетты ничто не выдавало. Все шло хорошо, пока одетая в униформу дамочка на пропускном пункте не взвизгнула от испуга, после чего поднялся небольшой переполох.

«Просьба не шутить!» – гласила надпись над пропускным пунктом, а Хулиетте наверняка вздумалось пошутить. Или нет? Дело осложнялось еще одним обстоятельством: Хулиетта не могла объяснить по-английски, что ее фамилия больше всего напоминает строчку из таблицы для проверки зрения.

Охранники посовещались между собой. Хулиетту и принцессу еще раз обыскали. Их ручную кладь досмотрели вторично. Лягушку просветили рентгеновскими лучами, дабы удостовериться, что это не какая-нибудь разновидность биологического оружия. Откуда им знать, а может, она взорвется? «Это ее домашнее животное», – пояснила Ли-Шери. В действительности же принцесса настолько слабо представляла, что делает лягушка в корзинке Хулиетты, что пролить свет на сию тайну не могла даже старая европейская сказка. «Это ее четвероногий питомец. – Ли-Шери похлопала длинными ресницами, глубоко задышала, закачивая воздух в упругие мячики грудей, и ослепительно улыбнулась, так что мелкие мышцы рта, давно не имевшие работы, заныли в мучительной попытке растянуться. – Это ее маленький дружочек».

Взяв с путешественниц обещание держать лягушку в закрытой таре – бережно завернутую в мокрые полотенца амфибию поместили обратно в корзинку, – очарованные сотрудники службы безопасности решили отпустить обеих дам вместе с их маленьким дружочком. Однако за несколько минут до взлета на борту лайнера внезапно появилась другая группа охранников в сопровождении представителя авиакомпании. Они категорически потребовали сдать лягушку. «Вы не имеете права везти живую лягушку на Гавайи!» – заявил один из охранников. Его спутники также вели себя весьма возбужденно.

В эту минуту Ли-Шери вспомнила свою предыдущую поездку на Гавайские острова – запрет на провоз любых домашних животных всегда был строжайшим. Ввозить на Гавайи свежие фрукты или цветы тоже не разрешалось. Перед мысленным взором принцессы предстал аэропорт в Гонолулу, где на специальном стенде были выставлены всякие насекомые, обнаруженные на борту прибывших самолетов. Она припомнила, что у всех дрессированных попугаев в Парадайз-парке подрезаны крылья, чтобы они не могли улететь и размножаться на свободе. В экологической системе островов царило такое хрупкое равновесие, что появление нового вида млекопитающих, птиц или рептилий грозило катастрофой. Какая-нибудь чужеродная болезнь растений или одна-единственная самка насекомого могли привести к миллиардным убыткам, будь то побитый урожай ананасов или гибель пальмовых рощ.

Ли-Шери сделала знак Хулиетте, яростно швырявшей в лицо охране самые скверные ругательства на своем непонятном языке. Принцесса жестом приказала Хулиетте отдать лягушку. На старую каргу это не подействовало. Хулиетта все еще колебалась. К представителю авиакомпании и охранникам в салоне первого класса присоединились командир самолета, второй пилот и остальной экипаж. Пассажиры из второго и третьего классов толпились в проходе, вытягивая шеи в надежде выяснить причину суматохи. Один охранник резко выхватил плетеную корзинку из узловатых рук Хулиетты. Крышка открылась, и лягушка совершила невероятный прыжок. Амфибия опустилась на голову стюардессы, от воплей которой («А-аа-ии-ии! Снимите с меня эту гадость!») из одного конца салона в другой прокатилась волна изумленного шепота.

Лягушка снова прыгнула и приземлилась в пустое кресло. Несколько человек метнулись к ней, но опоздали. После некоторого количества безуспешных рывков лягушку наконец загнали в кокпит, где охраннику удалось ее изловить. До этого, правда, он успел врезаться локтем в навигационный прибор, который во избежание риска аварии потом пришлось проверять и перепроверять. В итоге рейс задержали на один час и сорок шесть минут.

Раньше Хулиетта никогда не летала на самолете. Претензии к содержимому багажа привели ее в замешательство. Она отказалась от легкого обеда, который ей подала все еще не оправившаяся от испуга стюардесса.

Ли-Шери ломала голову: как рассказать Хулиетте о Великой Гавайской Проблеме Мангустов? Некогда Гавайские острова осаждали полчища крыс. Потом кого-то осенило: надо привезти из Индии мангустов, и те уничтожат крыс. Идея сработала. Мангусты действительно расправились с крысами, а заодно принялись душить цыплят, поросят, птиц, кошек, собак и младенцев. В газетах сообщалось о мангустах, кидавшихся на мотоциклы, газонокосилки, сумки для гольфа и Джеймса Миченера. Гавайцы решили впредь не допускать ничего подобного.

Вопрос: каким образом могла принцесса обрисовать Хулиетте соответствующую аналогию между гавайскими грызунами и обществом в целом? В обществе возникла проблема преступности. Для борьбы с преступниками общество наняло полицейских и теперь озабочено проблемой полицейских.

Ну разумеется, Ли-Шери вообще не могла провести подобной аналогии. Это сравнение и в голову ей не приходило. Оно пришло в голову Бернарду Мики Рэнглу.

Бернард Мики Рэнгл находился на борту воздушного судна компании «Ориентал эйрлайнз» в салоне третьего класса и обдумывал аналогию между проблемой крыс/мангустов и преступников/копов. Бернард Мики Рэнгл сидел в хвосте самолета, обвязавшись семью шашками динамита.

Бернард Мики Рэнгл был умен. Вероятнее всего, он в любом случае сумел бы пронести в самолет семь динамитных шашек, но лягушка явно облегчила ему задачу, так сказать, проложив путь. (Лягушку, кстати, выпустили в пруд недалеко от взлетно-посадочных полос аэропорта Си-Так. Для такого оживленного места пруд был вполне приличным – с кувшинками, осокой и жирными комарами. Но, черт возьми, не станем лукавить: это вам не пляжи Вайкики.)

 

16

Реактивный самолет, недосчитавшийся одного маленького зеленого пассажира, зато прибавивший к своему грузу семь динамитных шашек, все еще летел над водоемом, обладавшим, как известно любому новичку-серфингисту, самым неудачным в мире названием. Самолет посвистывал, чтобы скрыть свой страх перед силой тяжести. Ли-Шери читала журналы, чтобы скрыть свое волнение.

Радостное волнение мельтешило в ее глазах, как точки в сокращенных словах на доске объявлений. Запятые возбуждения кувыркались у нее в желудке, там же извивались знаки вопроса. Время от времени принцесса чувствовала себя так, будто уселась на восклицательный знак.

Идея симпозиума по вопросам спасения Земли была настолько великолепна, что у Ли-Шери в голове не укладывалось, почему же его не устроили раньше. Лучшие мировые умы, разработчики самых передовых технологий, ведущие ученые, талантливые художники и поэты соберутся вместе, чтобы объединить свои познания и чаяния на благо планеты. Вот какой надлежало быть Организации Объединенных Наций, не будь она в руках бестолковых и продажных чиновников, не служи она интересам себялюбивых политиканов.

В программе конференции значился доклад Бакминстера Фуллера на тему «Расплата за разливы нефти: Ничего себе последствия!» и выступление Гари Снайдера«Буддистский подход в борьбе против муниципальных властей». Лекция известного защитника окружающей среды доктора Барри Коммонера (при взгляде на его фамилию принцессой на миг овладело чувство собственного превосходства, впрочем, тут же сменившееся более глубоким чувством вины) носила название «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке!». Рабочую группу по вопросам альтернативных методов контрацепции возглавляла Линда Когхилл – женщина, которая в одиночку добилась резкого сокращения числа абортов и внебрачных детей в Портленде, штат Орегон.

Утром 26 февраля принцессе предстоял выбор – пойти на демонстрацию фотогальванического элемента (настоящий научный прорыв в сфере удешевления солнечной энергии) или посетить «круглый стол» доктора Лайнуса Полинга о пользе витамина С как профилактического и лечебного средства. Осталась ли хоть какая-нибудь проблема планетарного масштаба, не освещенная на симпозиуме? Ли-Шери не могла назвать ни одной.

Возможно, Ли-Шери и не придавала особого значения тому факту, что статьи в журналах, которые она просматривала, в основном касались взаимоотношений полов: кто с кем сошелся или разошелся, что делать, когда муж потерял к вам интерес, как справиться с одиночеством или пережить разрыв и так далее, и тому подобное. Почти все рекламные объявления предлагали уйму способов стать привлекательнее для противоположного пола. Более того, фильм, который шел по телевизору во время полета, тоже был о любви и из-за печальной концовки считался реалистичным. Когда же принцесса захотела послушать музыку и надела наушники, то обнаружила, что репертуар, предлагаемый вниманию пассажиров компании «Нордвест ориент», состоит исключительно из песен о сердцах – разбитых, истерзанных либо трепещущих и рассыпающих искры на высоковольтном пороге новой любви.

Возможно, Ли-Шери предпочитала не обращать внимания на эти обстоятельства просто потому, что ее душевная рана еще не зажила. Если подоплекой всеобщего интереса к глобальным проблемам (как бы ни преуменьшалась их важность в последней четверти двадцатого века) служило более тонкое и горячее стремление обрести самореализацию в любви – что ж, наверное, попытку выйти за пределы этого стремления и превратить его в нечто большее стоило считать вполне мужественной и благородной.

Возможно.

А в хвосте самолета Бернард Мики Рэнгл пошарил во внутреннем кармане пиджака и извлек оттуда… не детонатор… и не запал… пока что нет… Пачку печенья «Хостесс Твинкиз».

Какая досада, ваше высочество, что ваша маменька настояла на покупке билета первого класса. Какая жалость, что вы сидите рядом со своей пожилой дуэньей, мирно похрапывающей в кресле. Лучше бы вам было оказаться рядом с Бернардом Мики Рэнглом. Поскольку «Хостесс Твинкиз» всегда уложены в пачке по два – ведь они, подобно койотам, касаткам, гориллам и американским журавлям, выбирают себе пару один раз и на всю жизнь, – то вам обоим как раз досталось бы по печенюшке.

 

17

Самолет покружил над Гонолулу, точно указательный палец над клавиатурой, в ожидании приказа от центра управления, где и когда опуститься.

И лайнер сел… на «Л». На полосу «Л». «Л», как в слове «луна». «Л», как в слове «любовь».

Наблюдаемое нами явление можно считать непредвиденной посадкой на ВПП сердца. Этот полет неизбежно должен был закончиться где-нибудь возле луны.

Замигало предупреждение «Не курить!» (под луной, в мансарде, принцесса никогда не курила свой «Кэмел»). Вслед за ней зажглась надпись «Пристегните ремни!» (в любви ремни застегиваются и расстегиваются с восхитительной частотой). Хулиетта схватилась за свою корзинку, внутри которой уже почти ничего не напоминало о лягушке. Ли-Шери сжала колени, между которыми все было сухо, как и должно быть между ног у принцессы. Бернард Мики Рэнгл, значившийся в списке пассажиров под именем Т. Виктрола Файркрекера, но более известный миру как Дятел, вообще не стал ни за что хвататься, даже за свою кольчугу из черного пороха. Дятел был не так глуп, чтобы что-то хватать и держать. Дятел просто сидел и довольно улыбался. Он улыбался потому, что прилетел на Гавайи, избежав разоблачения. Он улыбался потому, что начинка «Хостесс Твинкиз» всегда заставляла его рот растянуться в улыбке. Он улыбался потому, что на дворе стояла последняя четверть двадцатого века и что-то важное уже начало происходить.