46

Когда истек положенный срок траура, королева Тилли обзавелась новой чихуахуа. Макс настоял на этом. Он просто не мог выносить рыданий супруги во время рекламы собачьей еды, а при взгляде на маленькую урну с прахом по спине короля бегали мурашки. В один прекрасный день он просто задул черные свечи и отвез Тилли в зоомагазин.

Найти замену любовнику-бунтарю оказалось гораздо сложнее.

Ли-Шери отказывалась видеться с Абеном Физелем. Она отказывалась встречаться с репортерами, которые день и ночь обрывали телефон в их доме. Репортеры не собирались расспрашивать принцессу о Дятле – ее роман с Бернардом до сих пор оставался в секрете, – их интересовали подробности насчет монархии Мю. Через два дня после ареста Бернарда журнал «Пипл» побил все рекорды по раскупаемости: гвоздем номера стало интервью с Ли-Шери. Прессе идея континентального монархизма, похоже, очень понравилась. Несколько членов свергнутых королевских родов тоже сочли ее достойной внимания. Даже король Макс, которого из всего многообразия природной среды волновали только ежевичные побеги, миллионами острых коготков царапавшие стены его жилища, решил, что это интересно. Он всячески поощрял дочь: советовал ей довести дело до конца, побольше общаться с журналистами, не избегать Абена Физеля. Ли-Шери была непреклонна. Она хотела видеть только Бернарда, но пока что власти тюрьмы Кинг-Каунти, где его держали до суда, отказывали принцессе в праве на посещение.

Дятла не выпустили и под залог. Если бы это было возможно, Ли-Шери заложила бы в ломбарде все, что осталось от фамильных драгоценностей Тилли, и кодекс дома Фюрстенберг-Баркалона мог тогда катиться колбаской вслед за королевской тиарой.

«Самое главное в жизни – любовь, – написала Ли-Шери. – Теперь я это знаю. Нет смысла спасать Землю, если это означает потерю Луны».

Принцесса передала эту записку Бернарду через адвоката. Далее записка гласила:

«Мне еще не исполнилось двадцати, однако благодаря тебе я узнала кое-что, чего в наше время не знают многие женщины: Прекрасный Принц – на самом деле жаба, а у Прекрасной Принцессы дурно пахнет изо рта. Это означает следующее: а) все люди не идеальны, но любовь может быть совершенной; б) только любовь способна превратить заурядное в замечательное, отвратительное – в чудесное; в) этот результат достигается только активным процессом любви. Чтобы сотворить любовь, надо любить. Мы теряем время в поисках идеального возлюбленного, вместо того чтобы создать совершенную любовь. Может быть, это и есть способ удержать любовь?»

На следующий день адвокат Бернарда передал принцессе такой ответ:

«Любовь – стопроцентный бунтарь. Она не подчиняется никаким правилам. Максимум, на что способны большинство из нас, – это стать ее сообщниками. Вычеркнем из текста клятвы фразу «чтить и повиноваться» и заменим ее на «помогать и содействовать». Это означает, что ни о каких гарантиях не может быть и речи. Слово «удержать» становится неуместным. Мою любовь к тебе ничто не удерживает. Я люблю тебя просто так».

Принцесса убежала в ежевичник и поплакала. «Я пойду за ним на край света», – всхлипывала она.

Обязательно, милочка. Только у земли нет краев, это доказал еще Колумб.

 

47

Ежевика.

Ничто иное – ни грибы, ни мхи с лишайниками, ни зеленая тоска – не процветало в Пьюджет-Саунд так бурно и упрямо, как ежевика. Фермерам приходилось выкорчевывать ее корни с полей бульдозерами. Домовладельцы рубили ежевичные отростки лопатами, но коварные побеги пёрли снова и снова. Садовники отражали их атаки у парковых ворот с помощью огнеметов. Агрессивную массу не успевали укрощать даже в центре города. В дождливые месяцы ежевичные дебри разрастались так быстро и буйно, что собаки и маленькие дети исчезали в них бесследно. В разгар сезона даже взрослые не решались пойти по ягоды без вооруженной охраны. Побеги ежевики протискивались сквозь бетонные стены, пробивали себе дорогу в высший свет, обвивали ноги девственниц и пытались уцепиться за проплывающие облака. Агрессивность ежевики, ее быстрота, бесцеремонность и способность нахально продвигаться вверх олицетворяли для Макса и Тилли все, что им не нравилось в Америке, а особенно в ее западной части.

Бернард Мики Рэнгл рассматривал это явление с точки зрения «ням». За чаем, в беседе с королем Максом, он пропагандировал насаждение ежевики на каждой крыше Сиэтла. Побеги не потребуют ухода, утверждал Бернард, нужно будет лишь придавать им форму, следить, чтобы они пересекали город от улицы до улицы, с крыши до крыши и образовывали естественные навесы и галереи. Очень скоро люди смогут ходить по городу в самые жестокие зимние ливни, и на них не упадет ни одна капелька. Посетители магазинов, театров, полицейские на своих участках, даже последние бродяги будут чувствовать себя сухо и комфортно. Бледно-зеленый свет, пробивающийся сквозь купола из сплетенных ежевичных ветвей, вызовет к жизни новую школу живописи; через много веков искусствоведы станут говорить о «ежевичном свете» так же, как сейчас говорят о технике кьяроскуро. Заросли ежевики привлекут птиц; дятлов, конечно, вряд ли, но многих других – непременно. Птицы станут петь. Птица, чей желудок набит ягодной массой, – все равно что итальянец, которого переполняет страстное воодушевление. В кустарнике поселится мелкая живность. «Эй, гляди-ка, Билли, там наверху, над зубной поликлиникой, побежал барсук!» И плоды, не забывайте о плодах. Они послужат пищей для голодных, поддержкой для бедных. Предприимчивые пьяницы начнут изготовлять ягодный спирт. Сиэтл станет мировой столицей производства ежевичного бренди. Туристы ежегодно будут тратить миллионы долларов на сиэтлские пирожки с ежевикой, традиционные утренние тосты будут подаваться только с сиэтлским ежевичным джемом. Шеф-повара французских ресторанов станут подавать утку в лиловом соусе, и их вечно шмыгающие носы наполнит душистый аромат gateau mure de ronce. [64]пирог со спелой ежевикой (фр.).
Проституток начнут любовно называть «ежевичными тарталетками». Владельцы грузового транспорта организуют массовые выезды по сбору ягод. А в конце лета, когда ежевика растет особенно пышно и быстро – быстрее, чем улавливает человеческий глаз, – энергию ее бешеного роста можно будет использовать в мощных генераторах, которые снабдят электричеством весь город. Растительная утопия – вот что это будет. Сиэтл, Ежевичный Город, заключенный в живую оболочку, самодостаточный, цветущий и развивающийся под зеленой крышей – с бутонами в волосах, с ягодным соком на подбородке, с великим ягодным будущим. Только представьте, как надежно он будет защищен. Какой вражеский десант осмелится высадиться в колючих джунглях?

Сердце короля гремело и лязгало, как цепи призрака в фильме «ужасов». Сотрясаясь, словно в ознобе, Макс перевел разговор на баскетбол.

– Ох-ох, макаронный бог! – едва слышно простонала Тилли.

Даже если бы чернила остались в чернильнице, даже если бы ковер не утратил своей целомудренной чистоты, едва ли Бернарда пригласили бы во дворец во второй раз. Теперь же, после убийства чихуахуа и ареста, о котором раззвонили все газеты и радиостанции, Ли-Шери уже не могла рассчитывать на сочувствие со стороны родителей, не говоря уже о какой-то помощи. Принцесса рыдала на твердокаменной груди Хулиетты, а когда слезный пруд иссяк и в округе не осталось лягушек, у которых можно было спросить совета, Ли-Шери оделась, накрасилась и села на автобус, идущий в город. Она решила встретиться с адвокатом Бернарда. Своим гербом, символом, эмблемой, примером для подражания она выбрала ежевику. Другими словами, принцесса была намерена идти до самого конца и, подобно корням ежевики, прорыть путь к своему возлюбленному.

 

48

Пригородный автобус высадил ее на Первой авеню. Улица была такой же старой, как город, но значительно моложе процветавшей здесь торговли безвкусным барахлом, с которой у многих жителей Сиэтла ассоциировалось само название улицы. Дождь моросил не переставая. Отражения неоновых фонарей на мокром бетоне придавали Первой авеню вид подводного кладбища попугаев. Чем дальше на юг двигалась Ли-Шери, тем нахальнее становилось поведение улицы. Пистолеты и саксофоны с разинутыми ртами пялились на нее из окон ломбардов. Книжные лавки «для взрослых» и порнокинотеатры обещали увлекательные зрелища. Зефиры выхлопных газов доносили до ноздрей принцессы запах черствых хот-догов и промокших шерстяных курток. Если бы она пропускала хотя бы по одному бокалу пива в каждом баре, мимо которого проходила, то изрядно набралась бы уже через несколько кварталов, но пусть даже пенно-нейтральное пиво и было идеальным напитком последней четверти двадцатого века, Ли-Шери его не пила, а если бы и пила, то не стала бы угощаться им в кабачках с названиями «Везет как утопленнику», «Разбитая челюсть» или «Веселись, морячок».

У витрины татуировочного салона Ли-Шери остановилась, чтобы посмотреть на изображения русалок, орлов с раскрытыми клювами и жуткие посвящения матери. Сквозь капли дождя, стекающие по стеклу, она снова увидела эту надпись: «Везет как утопленнику», только теперь она мигала на рекламной вывеске татуировщика. «Везет как утопленнику» – фраза, исполненная такого глубокого смысла, что мужчины навечно впечатывают ее себе под кожу. Принцесса представила, как бы эта надпись смотрелась на ее собственных вялых мускулах. Интересно, лишится ли она королевских привилегий, если нанесет татуировку под свой королевский эпидермис? Она знала, что людям с татуировками не суждено обрести вечный покой на ортодоксальных еврейских кладбищах. Там даже не разрешалось хоронить женщин с проколотыми ушами. Довольно странный запрет на увечья для нации, которая придумала обрезать кожу с пиписки.

Принцесса шла и шла. По дороге ей попадались сидевшие на корточках моряки, грязно ругавшиеся лесорубы, первый состав актеров «Продовольственной оперы», которые пытались заманить ее в трехдолларовые номера с больным светом лампочек и мертвыми обоями. Ей встретилось много пьяниц. Несмотря на разные стадии опьянения, все они терпеливо сносили дождь, как будто посол выпивох заключил мирный пакт с повелителями дождя – соглашение, которое позже стало известно как «Токайский договор». Пьянчужки-индусы вообще не реагировали на слякотную погоду, и принцесса вспомнила слова Бернарда о том, что европейцы поглядывают на время, а время поглядывает на индусов.

Ли-Шери была одета в желтый виниловый плащ и шапочку в тон. С рыжими волосами наряд смотрелся великолепно. Принцесса шагала вперед.

Первая авеню лежала на наклонной плоскости, круто забирая вверх к северу. Принцесса шла на юг, стало быть, двигалась под гору. Как дождевая вода. Как двадцатый век. Внизу, где Первую авеню пересекала Уэслер-Уэй, располагалась небольшая, мощенная булыжником площадь, за которой зорко приглядывали деревянные глаза тотемного столба. Здесь, на Пионер-сквер, настроение резко менялось. Когда-то Пионер-сквер была такой же грубой и замызганной, как Первая авеню, но потом ее захлестнула волна переделок и новой застройки. Теперь вместо чопорных патриархальных витрин по обеим сторонам улицы можно было видеть картинные галереи, модные магазины и ночные клубы, а на смену забегаловкам для деклассированных элементов пришли рестораны, в которых подавали заграничную минеральную воду и официанты-гомики маячили за каждой стойкой.

На Пионер-сквер, где сталкивались убогость и шик, и держала свою адвокатскую контору Нина Яблонски. Миссис Яблонски, чьей натуре был свойствен некоторый радикализм, добровольно вызвалась защищать Бернарда Мики Рэнгла в деле против Соединенных Штатов Америки, хотя и не вполне разделяла точку зрения своего подзащитного, что дело против Соединенных Штатов Америки имеет шанс выгореть. А Дятел действительно рассматривал этот поединок несколько однобоко, считая себя фаворитом, и был не прочь заодно помериться силами с Японией, Западной Германией и странами арабского мира.

Волосы у Нины Яблонски были рыжими. Конечно, не такими огненно-красными, как у Ли-Шери или Бернарда, но все-таки определенно рыжими. Принцесса не сомневалась, что именно цвет волос, а также семимесячная беременность миссис Яблонски (Бернард до сих пор переживал, что по его вине так и не были созданы противозачаточные пилюли для мужчин) повлияли на решение Дятла, и он позволил ей выступить его адвокатом. Ли-Шери тоже вынуждена была признать, что пламенные кудри Нины Яблонски (товарищ по несчастью, жертва сахара и похоти? еще один союзник в войне против Аргона и солнца?) вселяли в нее безрассудную надежду, но выпирающий живот адвокатессы напоминал Ли-Шери только о том, что после поездки на Мауи у нее самой не было месячных, и от этой задержки она дергалась и нервничала, словно собачонка на коленях у Тилли.

Ах да, мы чуть не забыли про хорошие новости! Нина Яблонски, обладательница столь суровых черт лица, что его не отяготило бы никакое количество веснушек, успешно добилась восстановления права своего подзащитного на прием посетителей. Ли-Шери могла увидеться с Бернардом в следующее воскресенье, то есть через три дня.

– На определенных условиях, конечно, – сказала Яблонски, протягивая принцессе платок, чтобы та вытерла слезы счастья. – Они установлены не судом, а мистером Рэнглом и мной.

– Что же это за условия? – осведомилась Ли-Шери.

– Милочка моя, вы должны понимать, что ваш разговор будет прослушиваться. По каким-то причинам мистера Рэнгла подозревают в причастности к международному заговору с целью возвращения трона вашему отцу. Любое упоминание о вашей семье или вашей личной связи с мистером Рэнглом может быть истолковано превратно, что усилит подозрения относительно мистера Рэнгла и уменьшит наши шансы на смягчение приговора. Я хотела определить безопасные рамки вашей беседы, но мистер Рэнгл пошел на шаг дальше. Он считает, что с эмоциональной точки зрения вам обоим вообще нецелесообразно разговаривать. По его мнению, мучительный диалог лишь сделает вашу разлуку еще более тягостной. Кроме того, он ни на секунду не допускает, что ЦРУ сохранит в тайне ваши близкие отношения. Мистер Рэнгл действительно очень хочет вас видеть и жаждет услышать ваш голос, но так, чтобы между вами не происходило прямой беседы.

– Но… Что мне делать? Я же не могу просто сидеть и рассказывать, как этот чертов дождь поливает чертову ежевику! Что я должна говорить? (Слезы радости удаляются за кулисы справа; слезы растерянности, ваш выход слева.)

– Мистер Рэнгл предлагает, чтобы вы рассказали ему историю.

– Что? Историю?

– Да, какую-нибудь историю. Он хочет смотреть на вас, слышать вас. У вас будет десять минут. Просто расскажите ему историю. Уверена, вы что-нибудь придумаете.

Ли-Шери уставилась на постеры с лозунгами против использования ядерного оружия. Ядерная энергия была, пожалуй, самым подлым жульничеством против американского народа, но сейчас это потеряло для принцессы всякое значение.

Миссис Яблонски сняла большие модные очки и встала.

– Я попросила мистера Рэнгла описать вас, и знаете, что он сказал? Он сказал, что вы – смесь жучиного сока и полураспустившихся роз в шкуре газели. У мистера Рэнгла очень выразительный язык, не правда ли?

Ли-Шери натянула на себя плащ, с которого стекали потоки воды, и вышла из конторы. Проезжая вверх по Первой авеню на такси – ей вовсе не хотелось еще раз увидеть надпись «Везет как утопленнику», – принцесса подумала: «Историю? Ну что ж, я знаю одну историю. Она как раз подойдет».

 

49

В следующее воскресенье (оно, как и многие другие воскресенья, имело вкус вареной репы) принцесса Ли-Шери сидела в облезлой комнате для посетителей в тюрьме Кинг-Каунти и через толстое прозрачное стекло, отделявшее ее от Бернарда, в телефонную трубку рассказывала историю – да-да, историю, ту самую, которую слышала от Хулиетты почти каждый вечер перед сном.

Принцесса и Дятел неотрывно смотрели друг на друга. На их лицах застыли напряженные улыбки, сердца у обоих рвались из груди, а в железах вскипал одинаковый во все времена суп из гормонов, но при этом Бернард молчал, а Ли-Шери говорила на удивление ровным тоном. Она села напротив него, желая лишь одного – чтобы ее губы оказались по ту сторону стекла, сразу же взяла трубку и бодрым голосом начала: «Давным-давно…» От него не укрылось, что она прибавила в весе на пару фунтов, а она заметила, что некоторые его веснушки словно бы испортились, но влюбленные ничего не сказали друг другу по этому поводу. Он внимательно слушал, а она продолжала свое повествование.

«Давным-давно…» Точно так же начинала сказку и Хулиетта, только на своем языке. Это «давным-давно» далось принцессе нелегко и прозвучало так, будто корова на скотном дворе подавилась зеленым яблоком.

«Давным-давно, в те далекие времена, когда еще имело смысл мечтать о том, чего тебе хочется, жил один король. У него было три дочери, все красавицы, но младшая была так прекрасна, что даже солнце, немало повидавшее на своем веку, восхищалось красотой принцессы каждый раз, когда освещало ее личико.

У этой принцессы была любимая игрушка, с которой она не расставалась ни днем, ни ночью, – золотой мячик. В жаркие дни она часто уходила в густой лес позади дворца и подолгу забавлялась там со своим мячиком в тени ветвистых деревьев. Через лес протекал ручей. Обычно принцесса не отходила далеко от ручья, чтобы сразу напиться прохладной воды, как только почувствует жажду.

И вот однажды прелестные девичьи ручки не поймали золотой мячик. Он покатился по земле и упал в ручей. Принцесса видела, как он погружается в воду, однако ручей был очень глубок, так глубок, что дна не было видно вовсе, и вскоре мячик канул в его пучину. Принцесса принялась плакать и рыдала все громче и громче, будто ее маленькое сердечко разрывалось на части. Обливаясь горькими слезами, она вдруг услыхала тоненький голосок: «Эй, королевская дочка, что у тебя стряслось? Я прежде не слышал такого громкого плача!»

Принцесса огляделась по сторонам, чтобы посмотреть, кому принадлежит голосок, но увидала лишь лягушку, которая высунула свою большую уродливую голову из воды.

– Ах, это ты, гадкий квакун, – сказала она. – Если хочешь знать, я плачу потому, что мой чудесный золотой мячик свалился в ручей и потонул так глубоко, что я не в силах его достать.

– Ну-ну, не плачь. Этому горю можно помочь. А что ты мне дашь, если я вытащу со дна твою игрушку?

– О, все что угодно, милый лягушонок. Все, что пожелаешь. Мои красивые платья, жемчуга, карету, забирай даже мою корону, усыпанную драгоценными камнями.

Лягушонок ответил:

– Твои платья, жемчуг и корона мне ни к чему, но мое условие будет таким: если ты пообещаешь заботиться обо мне, сделаешь меня своим другом и станешь играть со мной, позволишь сидеть с тобой за столом, пить из твоей чашки, есть с твоей тарелки и спать в твоей кроватке, тогда я нырну и достану со дна твой золотой мячик.

Принцесса тут же перестала плакать.

– Конечно, – воскликнула она. – Конечно, обещаю тебе все, чего ни пожелаешь, только верни мой мячик.

Но про себя она подумала: «Что за глупости болтает это противное существо! Какой из него дружок – он только и умеет, что плавать в пруду да квакать с другими лягушками».

Как только лягушонок услыхал обещание принцессы, его зеленая голова исчезла под водой: он нырнул на самое дно глубокого ручья. Через некоторое время раздался громкий всплеск, и лягушонок появился на поверхности, держа во рту золотой мячик. Подплыв к берегу, он кинул его на траву.

Не приходится и говорить, как обрадовалась принцесса. Она схватила мячик и, подбрасывая его в воздух, со всех ног побежала обратно во дворец.

– Эй, подожди! – кричал ей вслед лягушонок. – Возьми меня с собой! Я не могу бегать так быстро, как ты!

Но как он ни квакал, все было напрасно – принцесса даже не оглянулась. Она прибежала домой и вскоре напрочь позабыла о бедном лягушонке, оставив его навсегда жить у ручья.

На следующий день, когда принцесса вместе с королем и придворными сидела за богато накрытым обеденным столом, на мраморной лестнице послышался легкий топоток, а потом раздался стук в дверь и чей-то голос произнес:

– Королевская дочка, впусти меня!

Принцессе, конечно, стало интересно, кто бы это мог быть, и она выбежала на лестницу, но, увидев перед собой запыхавшегося лягушонка, тотчас захлопнула дверь перед его носом и вернулась за стол, чувствуя себя очень беспокойно.

Заметив тревогу дочери, король спросил:

– Дитя мое, кто тебя так напугал? Уж не великан ли явился во дворец, чтобы похитить тебя?

– Нет, батюшка, – отвечала принцесса, – это был не великан, а всего лишь мерзкий лягушонок.

– Лягушонок? И чего ему надо? – удивился король.

Из глаз принцессы полились слезы. Она не выдержала и открыла отцу все, что случилось у ручья днем раньше. Закончив рассказ, она прибавила:

– И вот теперь он сидит под дверями и хочет, чтобы я его впустила.

В ту же секунду все в зале услышали стук и голос лягушонка:

– Ты всегда должна держать свое слово, – сурово сказал король дочери. – Сейчас же ступай и открой дверь.

Принцесса не посмела ослушаться. Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп – лягушонок проскакал по пятам за принцессой до самого стола. Потом он поднял голову и проквакал:

– Подними меня, я сяду рядом с тобой.

Принцесса не хотела этого делать, но ей пришлось повиноваться приказу отца. Как только лягушонок оказался на стуле рядом с принцессой, он потребовал, чтобы его посадили на стол, где он стал жадно разглядывать блюда с различными кушаньями.

– Подвинь поближе свою тарелку, я тоже буду есть из нее, – сказал он принцессе.

Та неохотно подвинула тарелку, и лягушонок принялся с аппетитом уплетать еду, в то время как принцесса не могла проглотить и кусочка.

– Я сыт, – наконец сказал лягушонок, – и очень устал. Отнеси меня к себе в спальню и расстели шелковые простыни. Мы будем спать вместе.

Принцесса горько заплакала. Ей не хотелось, чтобы холодная и скользкая лягушка сидела в ее чистенькой уютной постельке, однако король рассердился и сказал:

– В трудную минуту ты дала обещание и теперь должна выполнить его, как бы противно тебе ни было.

Принцесса с отвращением взяла в руки лягушонка, принесла его в свою опочивальню и посадила на грязную тряпку в углу, а сама улеглась в постель. Не успела она сомкнуть глаз, как лягушонок пришлепал к ее кровати.

– Возьми меня к себе, а то я пожалуюсь твоему отцу! – пригрозил он.

Терпение принцессы лопнуло. В гневе она спрыгнула с кровати, схватила лягушонка и закричала:

– Убирайся прочь, мерзкая тварь!

С этими словами она с размаху швырнула его о стену. Ударившись, лягушонок вдруг обернулся прекрасным принцем с добрыми глазами и милой улыбкой. Принц-лягушонок взял ее за руку и поведал, что его заколдовала злая ведьма и что спасти его могла только юная красавица-принцесса. Потом он попросил руки принцессы, и, с дозволения своего батюшки, она дала согласие. Они уехали в страну принца, поженились, стали королем и королевой и жили счастливо до конца своих дней».

Когда сказка закончилась – так, как и положено заканчиваться всем сказкам, о чем знает даже старпер Сартр, к Дятлу подошел охранник и похлопал его по плечу, показывая, что пора возвращаться в камеру. Бернард, погруженный в глубокую задумчивость, его и не слышал. Он по-прежнему не сводил глаз с Ли-Шери и продолжал улыбаться, не обращая внимания на конвоира. Тогда охранник схватил Бернарда за воротник – заметьте, не черный, – и рывком поставил его на ноги. Этого принцесса вынести уже не могла. С пронзительным воплем она вскочила со стула и метнулась к прозрачной перегородке, словно желая распластаться на стекле и просочиться между слабо связанными молекулами силикона, как майонез просачивается через дырки в швейцарском сыре. Бернард локтем ударил конвоира в челюсть и схватил трубку. Он хочет ей что-то сказать! Ли-Шери мгновенно вцепилась в трубку со своей стороны стекла и прижала ее к уху. Конвоир засвистел в свисток, в комнату ворвались еще несколько охранников, и принцесса поняла, что Бернард успеет произнести не больше двух слов.

– Да, любимый, я слушаю! – крикнула она в трубку.

– Что стало с золотым мячиком? – вот что спросил Бернард. – Что стало с золотым мячиком? Аррргх! – зарычал он, и охранники выволокли его из комнаты.

 

50

За многие годы и у самой принцессы возникли некоторые вопросы по сюжету сказки. В основном ее интересовало, с чего это вдруг прекрасный принц решил жениться на маленькой лгунье, которая страдает амфибиофобией и к тому же не держит слова. Ли-Шери всегда считала, что лягушки превращаются в принцев благодаря трансформационной магии поцелуя, так почему же принц избавился от лягушачьего заклятия только после того, как его шмякнули о стенку? Он что, был мазохистом? В таком случае неудивительно, что его привлекла эта вздорная пигалица. Вполне возможно, они и взаправду жили долго и счастливо и пользовались кожаными плетками.

Говоря по справедливости, Ли-Шери и сама многого не понимала в этой сказке и сильно обижалась на братьев Гримм за то, что те изобразили принцессу в столь неприглядном свете. Достаточно было и того, что принцессы служили закуской для драконов. Однако, несмотря на все сомнения по поводу сюжета, Ли-Шери никогда не задавалась вопросом о судьбе золотого мячика. Ну да, поначалу из-за него было много шума, но в конце истории он даже не упоминался, ведь главное значение имели герои, а мячик – что мячик… всего лишь реквизит, игрушка, вещь.

Может быть, принцесса из сказки убрала мячик до той поры, пока не подросли ее собственные дети, а может, после того, как ее товарищем по играм стал прекрасный принц, она просто забыла про свою любимую игрушку (вполне допустимый вариант, не так ли?), оставила ее пылиться на чердаке, выкинула вместе с мусором или пожертвовала благотворительной организации «Гудвилл индастриз». А может, мячик стащила горничная – кто знает? В любом случае Ли-Шери этим никогда не интересовалась. Психиатры и мифологи, которые анализировали сказку и утверждали, что ручей («очень глубокий, такой глубокий, что дна не было видно вовсе») символизирует бессознательный разум, а лягушонок (по принципу типажности) – это, конечно, пенис, уродливый и отвратительный для принцессы-ребенка, но для пробуждающейся в ней женщины – привлекательный и позитивный объект, могущий способствовать ее счастью и наполнить смыслом ее жизнь, – так вот, все эти психоаналитики были уверены, что золотой мячик олицетворяет луну, но никогда не спрашивали себя, что случилось с ним впоследствии.

Вопрос задал Бернард, и в тоскливые дни после их свидания Ли-Шери не раз ломала голову, почему же для него это было так важно. Над этой загадкой бились и цэрэушники. Они подозревали, что сказка – это зашифрованное сообщение, напичканное информацией о революционной деятельности в бывшем королевстве Макса и Тилли. Они передали кассету с записью сказки и отчаянным выкриком Бернарда экспертам из головного офиса. Адвокат Нина Яблонски весьма сожалела, что из всех историй Ли-Шери выбрала сказку о принцессе и принце, которые, как потом оказалось, жили долго и счастливо до скончания дней. Несмотря на просьбы Ли-Шери, Нина не стала спрашивать Бернарда, почему он так заинтересовался судьбой мячика: она опасалась подслушивающих устройств. «Забудем про мячик», – твердо сказала она принцессе.

В результате потасовки с охранниками Бернарда опять лишили права принимать посетителей. Более того, слухи об инциденте просочились в прессу. Если средства массовой информации были всего лишь слегка заинтригованы молодой и привлекательной принцессой, которая решила объединить незаслуженно забытых королевских особ в борьбе за охрану окружающей среды, то юная красавица королевских кровей, имевшая политическую (любовную?) связь с известным на весь мир террористом и бунтарем, вызывала их живейший интерес. Если на прошлой неделе телефон семейства Фюрстенберг-Баркалона с выгравированными на нем монаршими инициалами время от времени тренькал, то теперь он просто разрывался в безумном марафоне звонков, которые иногда заглушались громким стуком в дверь. Если бы не заросли ежевики, репортеры взяли бы королевский дворец осадой.

Постоянные срывы телетрансляций спортивных соревнований изрядно досаждали Максу, а у Тилли и ее чихуахуа на нервной почве случился понос. Бедный Чак чуть не съехал с катушек, пытаясь зафиксировать все телефонные звонки и заснять на мини-камеру всех визитеров, в основном журналистов, которые толпились у дверей. Хулиетта вела хозяйство по-прежнему гладко и следила за всем, как и раньше, но пристрастилась нюхать кокаин в таких количествах, что подчас ее нервная система гудела в такт телефонным звонкам.

Ли-Шери, как ни странно, единственная из всего семейства сохраняла спокойствие. Отчасти это было вызвано любовью, которая обволакивала ее, как выстеленная шелком лихорадка, но во многом ее состояние объяснялось тем, что в среду нежданно-негаданно, с опозданием на две недели, запыхавшись, но ничуть не смутившись, без каких бы то ни было объяснений или извинений к принцессе пришли месячные. Они нагрянули к Ли-Шери без стука и предупреждения, просунули свою огненно-красную голову к ней в дверь и гостили у принцессы в течение пяти дней, а потом снова исчезли, оставив после себя лишь ярко раскрашенные тампоны и череду вздохов облегчения, от которых затрепетали бы флажки на торговых стоянках с подержанными авто.

Принцесса решила отметить эффективность ши-линк и в честь праздника заказала на дом блюда китайской кухни. Чак истратил целую пленку на мальчишку из восточного ресторана, который доставил заказ. «Когда-нибудь, когда все будет нормально, я рожу Бернарду ребеночка, – думала Ли-Шери, жуя китайский рис. – И у нашего сыночка будет золотой мячик или любая другая игрушка, которую даст ему папа, кроме динамита. Но пока…»

Пока что принцесса изводила Нину Яблонски, придумывая различные уловки, чтобы увидеться с Бернардом до суда. У Яблонски не хватило мужества сообщить Ли-Шери, что суда не будет.

 

51

В день рождения принцессы Хулиетта испекла шоколадный пирог, залила его глазурью и воткнула двадцать свечек. Несмотря на крайнее недовольство Макса и Тилли дочерью и нежелание отмечать ее праздник, августейшая чета появилась за большим дубовым столом, залитым пламенем свечей, которое по яркости не уступало нефтеперерабатывающему заводу средних размеров. Они соизволили спеть традиционное поздравление и задержались до тех пор, пока принцесса отчаянным усилием не задула свечи. «Весь мир знать, чего хотеть этот дефчонка», – жаловалась потом королева своей любимой чихуахуа.

Двадцать свечей в пироге. Двадцать сигарет в пачке «Кэмел». Двадцать веков истории человечества. Куда мы двинемся теперь?

Что касается Ли-Шери, она поехала прямиком в город и навестила Нину Яблонски.

– У тебя на подбородке шоколад, – сообщила ей адвокат.

– У меня сегодня день рождения, – объяснила принцесса.

– Тогда я угощу тебя выпивкой.

Они отправились в «зеленый» бар, стены которого украшали ветви хвойных и лиственных деревьев, и взяли по бокалу шампанского.

– За справедливость, – провозгласила Яблонски.

– За любовь, – сказала Ли-Шери.

– Э, сестрица, как все запущено, – присвистнула Нина.

– А вот и нет. Все замечательно, – возразила принцесса. Она допила шампанское и заказала коктейль с текилой. – Вот скажи, Нина, ты ведь уже несколько лет замужем…

– Дважды. За эти несколько лет я была замужем дважды.

– Хорошо. Как ты думаешь, можно ли удержать любовь?

– Разумеется. Нет ничего необычного в том, что любовь длится всю жизнь и никуда не уходит. Кратковременна лишь страсть. Я до сих пор люблю моего первого мужа, но не хочу его. Любовь остается. Это желание уходит, стоит нам отвернуться. Желание всегда первым задает стрекача, а любовь без страстного желания – уже совсем не то.

– Трахаться можно с кем угодно, Нина, но многие ли способны наслаждаться друг другом в полях, где цветет истинная любовь?

– О господи! По-твоему, любовь – это что-то вроде пикника для избранных. Типичное снобистское заблуждение. Любовь – самое демократичное чувство на свете.

Ли-Шери поняла, что Нина Яблонски намекает на ее аристократическое происхождение, но ей было наплевать.

– О, – сказала она. – Я совсем не уверена в этом. Мне кажется, любовь гораздо более редкое чувство, чем поется в модных песенках. Желание – да, желание вполне демократично. Оно доступно любому болвану, в организме которого хватает энергии на выработку гормонов. Но, как ты и сказала, желание не остается надолго. Может быть, через какое-то время его начинает тошнить от этой демократичности или ему просто становится скучно от того, каким образом его используют серые посредственности. А может, и желание, и любовь требуют от нас чего-то большего, чего-то такого, на что многие из нас не способны. В наше время люди в основном штурмуют карьерную лестницу, а не лестницу любовных отношений.

– Сколько, ты говоришь, тебе сегодня стукнуло? Двадцать?

Теперь, очевидно, адвокатша намекала на незрелость принцессы, но хотя Ли-Шери и не знала, что такое неотения, ей опять же было все равно.

– Да, двадцать, и представь себе, я понятия не имею, сколько лет Бернарду. У него по меньшей мере дюжина водительских прав, и везде указаны разные имена и разный возраст. – Поразмыслив с экологической точки зрения, принцесса залила в себя изрядное количество текилы – в противном случае эта специфическая жидкость просто бы испортилась или попала в канализацию, а потом отравила всех рыб в ближайшем водоеме. – Ты никогда не задумывалась, как выглядят водительские права на Аргоне?

– Вызову-ка я лучше тебе такси. – Яблонски бросила на принцессу тот полуудивленный-полуукоризненный взгляд, которым еще трезвые всегда смотрят на тех, кто уже надрался. Собственно говоря, точно таким же взглядом Нина все чаще смотрела на Бернарда, хотя шансов разжиться текилой в тюрьме Кинг-Каунти у него было меньше, чем у собаки раввина – отыскать свиную котлету на улицах Тель-Авива. Яблонски пришла к выводу, что Бернард чересчур сильно веселился. Быть террористом – это одно, а получать от этого кайф – совсем другое. «Бороться с системой – дело нешуточное», – напомнила она своему клиенту, на что Бернард ответил: «Нешуточное дело – создать систему». Казалось, он считал предстоящий суд вечеринкой, которую правительство устраивает ему на потеху, и ждал его с тем нетерпением, с каким несостоявшийся актер-дилетант предвкушает ежегодный капустник в «Ордене Лосей».

В конце концов Яблонски решила, что наибольшим благом для ее клиента, а также для американского радикализма будет, если суда (а в связи с тем, что со времени последнего приговора Бернарду социальный климат в обществе переменился, власти сочли возможным судить его заново) удастся избежать. Она спросила у Бернарда, не желает ли он признать себя виновным. Дятел пришел в восторг: «Если считать, что общество в целом невиновно, то жизнь любого, кто не совершил чего-либо противозаконного, просто лишена смысла, – заявил он. – Кроме того, бунтарь всегда виновен по определению». В обмен на чистосердечное признание вины своим подзащитным Яблонски добилась смягчения приговора. Вопрос решился при личной встрече с прокурором в кабинете судьи.

– Нина, – сказала ей Ли-Шери, и в ее подогретой праздником крови запели текиловые цикады, – ты должна отвезти меня к нему до суда, и мы обязаны вытащить его оттуда, даже если мне придется взорвать эту чертову тюрьму.

– Тише! – зашикала на нее Яблонски и осторожно огляделась по сторонам. – Не смей и упоминать о взрывах, даже в шутку. Послушай, сестренка, у меня есть для тебя хорошие новости. Бернарда не будут судить. Завтра утром его перевезут в тюрьму на острове Мак-Нил. Он получил десять лет. Это значит, что через двадцать месяцев он сможет рассчитывать на условно-досрочное освобождение.

Двадцать свечей в именинном пироге. Двадцать сигарет в пачке «Кэмел». Двадцать месяцев в тюряге. Двадцать глотков текилы в желудке юной девицы. Двадцать веков с последней осечки Господа нашего, а мы до сих пор не знаем, куда уходит страсть.

 

52

Движение дятла по стволу дерева представляет собой правильную спираль. Мы, однако, не станем связывать винтовое перемещение шустрой птички с макрокосмической спиралью нашей галактики или микрокосмической спиралью молекулы ДНК, равно как и с тысячью других существующих в природе завитков – скажем, с раковинами улиток, колесами подсолнухов и венчиками маргариток, дактилоскопическими рисунками, циклонами и т. п., – не следует придавать геометрии больше значения, чем в состоянии переварить земной ум. Остановимся на том, что дятел появляется сперва с одной стороны дерева, потом с другой; исчезает, а затем снова показывается, только уже чуть-чуть выше по стволу.

Бернард Мики Рэнгл снова исчез – на этот раз в самом охраняемом крыле федерального исправительного учреждения на острове Мак-Нил, но на скорое его появление не надеялся никто, за исключением разве что ее королевского высочества Ли-Шери. Конечно, его могли освободить через двадцать месяцев при условии хорошего поведения, но кто мог ожидать хорошего поведения от Дятла? Уж явно не администрация тюрьмы Мак-Нил. Дятла посадили в одиночную камеру. Видеться ему разрешили только с адвокатом, да и то Нина встретилась с ним всего один раз, потому что Бернард отказался от ее услуг, узнав, что его лишили такого забавного развлечения, как суд. Яблонски попыталась объяснить, что при желании он может оттрубить свои положенные тридцать лет плюс дополнительный срок за побег или заработать примерно столько же по-новой, особенно если устроит в зале суда нелепое бунтарское представление.

– Тебе невероятно повезло, – убеждала его Нина. – Тебе вообще светило выйти на свободу белоголовым орланом, а не дятлом, а так я успею вернуть тебя в тираж, пока твоя рыжая шевелюра еще не сменила цвет.

Бернард поблагодарил Нину Яблонски за заботу, но в душе ощутил, что его предали, и уволил ее.

– С политиками всегда одна и та же проблема, – вздохнул он. – Все вы – левые, правые, центристы – твердо уверены, что цель оправдывает средства. – С этими словами он исчез из виду, как всегда, смещаясь по спирали.

В тот день, когда Бернарда перевозили на остров Мак-Нил, сиэтлский «Пост-Интеллидженсер» опубликовал его фото размером в один столбец. Как всегда, он довольно ухмылялся, точно смаковал во рту сочную газетную жвачку. Испорченных зубов и веснушек видно почти не было, но глаза Дятла, запечатленные в блеклом сером цвете, буравили читателей и горели той особой жаждой жизни, которая присуща вечно мятущимся душам.

Ли-Шери вырезала фотографию из газеты и сунула ее под свою истерзанную подушку. Головную боль, которой принцесса мучилась с похмелья, это снять не помогло – железные молотки у нее в висках стучали едва ли не сильнее, чем тефлоновый клапан в груди у короля, – но посреди ночи ее вдруг разбудил топоток бурундука, живущего в центре Земли, и этот звук показался ей неожиданно близким.

 

53

В тот год весна по традиции пришла в Пьюджет-Саунд подобно тому, как подружка невесты карабкается на праздничный шест, смазанный маслом. После медленного и небезопасного подъема, когда пышущая жаром весна, вся в цветах и оборках, казалось, уже добралась до самого верха, она вдруг опять съехала в грязь, оставив заветный флажок зимы одиноко и упрямо трепыхаться на вершине столба, олицетворяющего смену времен года.

Когда Ли-Шери, маясь похмельем, легла спать, весна уже довольно высоко влезла на шест. Проснувшись через два дня, принцесса обнаружила, что грянул крепкий, не по сезону, мороз. Холод вышиб душу из насекомых и набухших почек, нагнал февральского страху на птиц и батареи центрального отопления. Прекрасный Принц не дрыгал и лапкой, так что Ли-Шери уже сочла его мертвым, но когда первый луч солнца пробился сквозь замерзшее окно, принцесса поставила террариум перед открытой духовкой, и Принц-жаба ожил. Стоический процесс воскрешения прошел на глазах у Ли-Шери. Стояла середина апреля. За исключением самых отъявленных пессимистов, которые вечно пугают остальных возвращением ледникового периода, никто на северо-западе США не был готов к такой стуже.

На Пионер-сквер, куда принцесса приехала для последней встречи с Ниной Яблонски, заиндевелые булыжники придавали мостовой сходство с плантацией сливочного зефира. В утреннем сумраке кусты и пьяницы выглядели как испуганные дети. Иней посеребрил даже ноту «ре» паромного гудка, а глядя на уличные люки, можно было подумать, что они нюхают кокаин. Люки показались Ли-Шери увеличенной копией ноздрей Хулиетты. Принцесса поджидала, когда та чуть-чуть отойдет от кайфа, чтобы спросить старушку о судьбе золотого мячика, но в последнее время такого случая все никак не представлялось.

Ли-Шери была одета в плотный зеленый свитер и джинсы, но, познакомив Нину Яблонски со своими новыми планами, поняла, что утеплилась недостаточно хорошо, поскольку прием ей был оказан более чем прохладный. Яблонски обозвала Ли-Шери эгоистичной, легкомысленной, самовлюбленной и избалованной девчонкой.

– Установление континентальной монархии Мю – абсолютно сырая идея, – заявила адвокатесса. – Она неосуществима в принципе, потому что все эти свергнутые короли и графья в изгнании владеют немалыми кусками крупных компаний и получают сверхприбыли, которые могут уменьшиться из-за всяких там экологических мероприятий. Твоя идея никогда бы не сработала, но по крайней мере это был шаг в правильном направлении, достойный уважения порыв, попытка занять себя чем-то еще, кроме собственных эмоций. Это, однако…

– Ты думаешь, что любовь менее важна, чем экология?

– Я думаю, что экология и есть любовь.

Профессора Бунтарского колледжа, специализирующиеся на тяжелых безумствах, сочли бы противоположные точки зрения Ли-Шери и Нины Яблонски признаком более общего конфликта между социальным идеализмом и романтизмом. Как следует подкрепив силы организма текилой, ученые мужи пояснили бы следующее: даже будучи самым ревностным сторонником общественного движения, романтик в конце концов неизбежно отойдет от активного участия в нем, поскольку этика масс – превосходство организации над индивидом – являет собой прямое оскорбление интимности. Интимность – главный источник удовольствий, которые услащают эту жизнь, первостепенное условие тяжелых безумств. Без тяжелых (сокровенных) безумств юмор становится беззубым и потому плоским, поэзия делается общедоступной и превращается в прозу, эротика доходит до автоматизма и вырождается в порнографию, человеческое поведение становится предсказуемым, а следовательно, легко поддается управлению. Что же касается магических чар, то их нет и вовсе, так как цель всякого общественного деятеля – обрести власть над другими, а любой волшебник и маг стремится лишь к власти над самим собой: он ищет власти над высшим сознанием, которое, несмотря на свою универсальную и даже в чем-то космическую природу, отчетливо прослеживается в интимности. На первый взгляд может показаться, что человеческая натура способна одновременно и участвовать в общественной деятельности, и сохранять интимность, но, к величайшему сожалению, даже самые благие намерения в итоге оказываются жертвой банальной тупости. В общественном движении, как в пчелином улье или в термитнике, нет места своеобразию, не говоря уж об озорстве.

Тем не менее романтик всегда сознает, что движение, организация, общественные институты и, если уж на то пошло, революции – не более чем фон, на котором разворачивается его личная драма, и что представлять дело в ином свете – значит поступаться свободой под влиянием тоталитаризма, подменять психологическую реальность социологической иллюзией. В то же время эта истина никогда не сможет пробиться сквозь сверкающую оболочку праведного убеждения, которая нимбом окружает социального идеалиста, пока тот проявляет солидарность с неимущими или угнетенными. По мысли идеалиста, на социально-экономическом уровне существуют мириады несправедливостей, которые надо исправить, а главные вопросы для него – как помочь несчастным, покончить с коррупцией, сохранить биосферу и подготовиться к эффективному проведению экономических реформ, не отдавая власть в руки тупиц. Однако по иронии судьбы люди, которые в силу своей ограниченности и недостатка воображения как нельзя лучше подходят для службы общему делу, как раз с этим бы и не справились.

Тупицы могут свести на нет самое благородное начинание, пользуясь им как субститутом духовного и сексуального развития. В конечном итоге именно тупость, а не зло порождает на свет тоталитаризм, хотя кое-кто в Бунтарском колледже настаивает, что тупость есть первичное зло. Конечно, у каждого свои понятия о серости (что у одного вызовет зевок, у другого кончится инфарктом), да и жизнь полна внешне скучных обязанностей, которые должен выполнять хоть кто-нибудь, но если вы захотите объяснить это профессору Бунтарского колледжа, вам немедленно скажут, что шельмец только что умотал в Тихуану, где открыл собственную фирму, либо вусмерть пьян, либо арестован по какому-то жуткому обвинению, либо по уши втрескался в аспирантку и не желает никого слушать. Что ж, нам и без этих умников ясно, что ее высочество Ли-Шери, когда-то до безумия увлеченная социальным идеализмом, свалилась с облака своих грез в яму реальности или вкусила запретный плод, ведь утверждение Яблонски о том, что любовник прежде всего любит свою планету, принцессу абсолютно не тронуло. Все, чего она хотела от Нины, – это подробное описание камеры Бернарда.

– Она небольшая, но места, чтобы вытянуть ноги, хватает, поэтому на прогулки его не выводят. В камере ничего нет, кроме железной койки с матрасом из пенорезины. Вот так-то. Дважды в день охранники приносят в камеру парашу. Через десять минут – да, кажется, через десять – ее убирают. Раз в неделю его отводят в душ помыться.

– Окна есть?

– Есть одно крошечное окошко под самым потолком. Оно забрано решеткой. Посмотреть в него нельзя, но благодаря ему в камеру проникает дневной свет.

– А как насчет электрического освещения?

– Одна-единственная лампочка, да и та слишком высоко.

– Сколько ватт?

– Откуда мне знать? Наверное, сорок.

Ли-Шери загадочно улыбнулась. Ей вспомнились слова Бернарда, что свет от полной луны равен яркости сорокаваттной лампочки, висящей на высоте пятнадцати футов.

– Что-нибудь еще?

– Ничего. Ни книг, ни журналов, ничего. Только пачка сигарет.

Принцесса снова улыбнулась.

– Да, я знаю. В тюрьме он курит «Кэмел». Он сказал, когда сидишь взаперти, выкурить сигарету – это как пообщаться с другом.

– Ну тогда у них выходит очень тоскливая дружба, потому что Бернард не курит. Он потребовал принести ему сигареты – у заключенных есть на это право, – но ему не разрешают курить. Пачка даже не распечатана.

– А почему ему запрещают курить?

– Они боятся, что как только ему в руки попадется хоть что-нибудь, связанное с огнем, он тут же сделает бомбу.

– Из чего? Из койки? Или из пенорезины? Из одежды или из пачки сигарет?

– Послушай, сестренка, у твоего дружка та еще репутация. Говорят, он может слепить бомбу из чего угодно.

Вернувшись на Первую авеню, где весна с новыми силами штурмовала обледенелый праздничный шест, Ли-Шери заглянула в бар под названием «Везет как утопленнику» и купила пачку сигарет «Кэмел».

 

54

БЕРНАРД МИКИ РЭНГЛ

ЛЮБИМЫЕ РЕЦЕПТЫ ПРИГОТОВЛЕНИЯ БОМБ В ДОМАШНИХ УСЛОВИЯХ

Червонно-бубновая бомба:

Возьмите обычную колоду игральных карт – старомодную бумажную колоду. Вырежьте из карт красненькие символы бубен и червей и замочите их на ночь в кастрюльке, так же, как вы замачиваете фасоль. Для замачивания лучше всего использовать спирт, но сгодится и простая вода из-под крана. Возьмите небольшой кусок трубы и заткните его с одной стороны. Поместите вымоченные черви и бубны в трубку. В допластиковую эпоху красные символы наносили на карты с помощью диазокрасителя – химического вещества, образующего нестабильное и высокоэнергетическое соединение с азотом. Теперь, когда у вас есть некоторое количество азота, вам понадобится глицерин. Лосьон для рук подойдет как нельзя лучше. Налейте немного лосьона в трубку. Чтобы активировать ваш импровизированный нитроглицерин, необходим марганцовокислый калий. Его вы найдете в любой приличной аптечке, в секции, где лежат средства против змеиных укусов. Добавьте щепотку марганцовки и плотно закупорьте трубку. Нагрейте ее. Наибольший эффект достигается на открытом огне, но фокус удастся и в том случае, если вы просто положите трубку на горячий радиатор. Отойдите в укрытие! Дятел с успехом применил червонно-бубновую бомбу при первом побеге из тюрьмы на острове Мак-Нил.

Бомба-сигарета:

Купите в магазине пачку «Дрэйно» или любого другого порошка для чистки туалетов с высоким содержанием щелока. Заверните порошок в алюминиевую фольгу так, как если бы сворачивали сигарету с марихуаной. Если вам действительно нужно что-либо взорвать, «сигарету» необходимо поместить в воду. В тюрьме идеальным местом для этого послужит сливной бачок. В результате реакции мокрого щелока с алюминием произойдет высвобождение газообразного водорода. Чтобы он вспыхнул, достаточно одной искры. При использовании этого типа взрывчатки вы можете не успеть спрятаться. Будьте осторожны, не потеряйте головы.

Шумовая бомба:

Для ее изготовления вам потребуется бензин, но всего несколько капель. Когда Бернард в качестве трудовой повинности мыл машину шерифа, он всего за пять секунд набрал достаточное количество бензина в соломинку от коктейля, и этого ему вполне хватило, чтобы навсегда распроститься с тюрьмой Коди, штат Вайоминг. Слейте капельки бензина в чистый стеклянный кувшин – примерно такой, в каких продают сидр. Закройте кувшин крышкой и хорошенько встряхните его, чтобы бензин растекся по стенкам. Откройте крышку и дайте бензину испариться. Вам опять придется взять из набора противозмеиных средств немного марганцовки (в этом мире змеи принимают самые различные формы, и если вы не прирожденный заклинатель, вам надо знать, как правильно нейтрализовать действие их яда). Насыпьте чуть-чуть марганцовки в кувшин и быстро закройте крышку. С силой катните кувшин по полу, чтобы, ударившись о противоположную стену, он разбился. Стена, прощай. Это очень сильная взрывчатка.

Бомба из овсяных хлопьев и помета летучих мышей:

Оригинальный рецепт Дятла. Сахар – неустойчивый химический продукт, который обожает окисляться точно так же, как сера, и примерно таким же образом. Готовя это блюдо, считайте сахар серой. Порох состоит из серы, углерода и селитры. Овсяные хлопья, как и любой другой полуфабрикат из дробленого зерна, содержат много сахара и углеводов. (Бернард рекомендует овсяные хлопья с сухофруктами для изготовления бомб, а на завтрак предпочитает пшеничные хлопья. С пивом.) Что касается селитры (азотнокислого калия), превосходным ее источником является помет летучих мышей. Если его не окажется под рукой, воспользуйтесь птичьим пометом. Чем старее гуано, тем лучше. Из эстетических и практических соображений мы не советуем применять свежеполученную жидкую кашицу. Измельчите в порошок овсяные хлопья и тщательно перемешайте их с пометом. Не удивляйтесь, если вам неожиданно понравится цвет смеси. Вполне возможно, после этой процедуры вы станете лучше понимать истоки искусства. По этой причине данный вид бомб особенно подходит редакторам и критикам. Выложите смесь в какую-либо емкость и подожгите. Вопреки расхожему мнению, порох – не самая эффектная взрывчатка. Овсяные хлопья с пометом, конечно, не сровняют здание с землей, но дыма будет предостаточно. Гораздо больше, чем от пачки сигарет «Кэмел». То есть больше, чем от пачки «Кэмела», если только… если только исчезнувшее племя рыжеволосых аргонианцев не сообразит, о чем идет речь.

 

55

С ведерком черной краски принцесса поднялась в свою мансарду. Она замазала все стекла и оставила незакрашенной лишь одну узкую полоску в восточном окне. Под потолок она вкрутила сорокаваттную лампочку. Она выбросила манекен, по которому шились все ее королевские наряды, убрала из комнаты елочные украшения и сундуки, набитые всяким барахлом с фамильными монограммами. На освободившееся место она поставила койку и ночной горшок. Койку покрывал матрас из пенорезины, а горшок дважды в день отныне предстояло выносить Хулиетте. В обязанности старой служанки теперь вменялось так же два раза в день приносить принцессе тарелку с едой. «И покалорийнее, – приказала Ли-Шери. – Я хочу есть то же, что ест он».

Король с королевой пытались урезонить дочку, но все было напрасно.

– Неудивительно, что из жизни людей исчезла романтика, – сказала принцесса. – Любовь принадлежит тем, кто ради нее готов на все. Прощайте.

Тилли и Макс услышали, как хлопнула дверь в мансарду. Для короля этот хлопок прозвучал как треск расколовшейся биты, когда в конце девятого иннинга команда соперника заработала «длинный удар», убив надежды «Сиэтл маринерс» на победу. Сердце Макса, которому уже не суждено было выиграть ни одного кубка, тоже хрустнуло, как бита, правда, из жести. «Ох-ох, макаронный бог», – только и вздохнула Тилли.

Супруги быстро обсудили возможность обращения за помощью к профессионалам, но решили этого не делать, поскольку Макс, как и многие, считал, что современная психология находится примерно на том же этапе развития, что и хирургия в эпоху, когда ею занимались цирюльники. Макс приобнял жену – насколько хватило руки, – после чего они вышли на крыльцо и устремили взор на ежевичные джунгли. Ежевика, как ничто другое в последней четверти двадцатого века, кроме пчел-убийц и арабов, явно не собиралась останавливаться в развитии.

Здесь, пожалуй, стоит упомянуть, что Бернард Мики Рэнгл хоть и разделял точку зрения короля о профессионализме нынешних психологов, тем не менее разработал свой собственный психологический тест – простой, короткий и, по мнению его автора, стопроцентно верный. Чтобы провести этот тест, всего-навсего попросите испытуемого назвать ее/его любимого битла. Если вы хоть немного знакомы с четкими различиями в имиджах всех четверых, то названное имя кумира – Джон, Пол, Джордж или Ринго. – позволит вам узнать о личности человека гораздо больше, чем вы могли ожидать.

Ли-Шери походила по комнате взад и вперед, затем села на койку, впервые в истории оставив на пенорезине отпечаток королевского зада. Потом она подошла к окошку и вгляделась в черноту. Она опробовала горшок, хотя наполнить его было ей в общем-то нечем. Принцесса легла на койку. Потолок потолок потолок. Она перевернулась. Пол пол пол. Ли-Шери встала и, как страдающий бессонницей пылесос, еще немного побродила по мансарде. В течение последующих трех дней она проделывала то же самое. По-видимому, она постепенно привыкла к окружающему ее пространству, хотя, конечно же, прекрасно понимала, что пространство – не более чем средство, позволяющее избежать одновременного скопления всех объектов в одном месте.

На четвертый день она решила целенаправленно обдумать проблему романтической любви. «Ощущая свое несовершенство, мы всегда ищем кого-то, кто мог бы нас дополнить. Когда же через несколько лет или месяцев любовной связи мы по-прежнему чувствуем, что нам чего-то не хватает, то обвиняем в этом своих партнеров и с головой бросаемся в новую, более многообещающую связь. Это может длиться сколь угодно долго и превратиться в серийную полигамию, пока однажды мы не осознаем, что другой человек может внести в нашу жизнь много сладостных моментов, но только мы сами отвечаем за собственную законченность и совершенство. Никто, кроме нас, не может осуществить нашу самореализацию, и утверждать обратное – значит опасно заблуждаться и заранее обрекать на неудачу любые отношения, в которые мы вступаем. О, неплохая мысль. Будь у меня под рукой бумага и карандаш, я бы ее записала». Увы, карандаша у принцессы не было, а рулон бумаги, стоявший возле горшка, предназначался для иных целей.

Потом принцесса подумала: «Когда двое встречаются и влюбляются друг в друга, возникает спонтанный фонтан магии. В это время магия присутствует в отношениях естественным образом. Мы пьем из этого благословенного фонтана и не заботимся о том, чтобы он не иссяк, но в один прекрасный день мы просыпаемся и обнаруживаем, что волшебства больше нет. Мы начинаем суетиться, чтобы его вернуть, но, как правило, бывает уже поздно – выясняется, что запас магии исчерпан. Чтобы этого не произошло, нужно с самого начала неустанно работать над производством дополнительной магии. Это адский труд, особенно когда нам кажется, что в этом нет необходимости и что волшебства и так в избытке, но если мы не будем забывать о пополнении запаса магии, наши шансы удержать любовь возрастут многократно». Принцесса не была уверена, то ли она сделала гениальное открытие, то ли повторила избитую истину, но точно знала, что мысль очень дельная.

Вслед за этим она подумала: «Мистики говорят, что, как только ты перестаешь о чем-то мечтать, твое желание исполняется. Может, это и правда, но ложка дорога к обеду».

Ли-Шери подождала, не появится ли у нее еще каких-нибудь соображений о любви, но ее мысли блуждали где-то далеко. На рассвете пятого дня она занялась мастурбацией.

Это вышло не нарочно. Принцесса всего лишь хотела проверить, насколько притупились ее эмоции, остыли чувства и пропал интерес к жизни, но когда искорка наслаждения сорвалась с кончиков ее пальцев и затрепетала во влажном лоне, Ли-Шери удивленно отдернула руку. Потом рука осторожно вернулась и… не встретила никакого сопротивления. Пальцы принцессы раздвинули мягкие складочки, добрались до хитрой устрицы и нажали гашетку, которая одинаково хорошо срабатывает и у сексапильных красавиц, и у занудливых дурнушек.

После этого Ли-Шери впала в уныние. Ей казалось, что она нарушила чистоту своего затворничества. При всем желании она не могла представить Бернарда, онанирующего в его камере. Бернарду не требовались услуги рекламного агентства, чтобы отличить гуманитарную помощь от продуктов высшего сорта. Он бы никогда не удовольствовался позорным суррогатом. Херувимы, сонм которых в бледно-голубом свете зари витает над поскрипывающей кроватью страстных любовников, никогда не кружат над онанистами. Принцесса решила, что впредь постарается направлять свою сексуальную энергию на цели более возвышенные, чем оргазм «вручную». Только вот на какие?

Она поставила себе задачу вспомнить названия всех пятидесяти штатов и их столиц, но запнулась на Техасе. Она попыталась перечислить в уме девять планет Солнечной системы и, к собственному удивлению, насчитала десять, включая Аргон. Она попробовала вспомнить, почему ее любимым битлом всегда был Джордж Харрисон – разумеется, ее привлекала его искренность, глубокая одухотворенность, сострадание мукам человечества, – и неожиданно поняла, что теперь ей почему-то ближе мятежный духом Джон Леннон. Она мысленно представила, что наделена властью издать один закон, которому будут обязаны подчиниться все люди на свете. Какой именно закон она бы придумала? Что это за единственный закон, который изменит мир? Заставить людей возлюбить ближних своих как самих себя нельзя. Существует много законов, запрещающих убийства, но убийства по-прежнему продолжаются. Конечно, запрет двигателей внутреннего сгорания значительно улучшит ситуацию, но сколько времени пройдет, прежде чем промышленность поставит в каждый радиоактивный гараж по машине с атомным движком? Допустим, она издаст закон, запрещающий всё. Тогда все станут бунтарями. Понравится ли это Бернарду, или он придет в ужас? Принцесса выбрала другую игру, в которой ей представлялась возможность награждать «Оскарами» свои любимые фильмы – по-настоящему достойные картины. Кандидаты на кинопремии, однако, быстро закончились, и Ли-Шери принялась придумывать собственный сценарий. Естественно, она знала лишь один сюжет, да и то никак не могла срежиссировать сцену, в которой лягушонка расплющивают о стену. И вообще куда все-таки подевался золотой мячик?

Фантазии принцессы уступили место сновидениям. Или наоборот? Как бы то ни было, она лежала на койке сутками напролет, не открывая глаз. Через некоторое время Хулиетта потрясла ее за плечо.

– Ты умирать? – спросила старая служанка. – Королева хотеть знать, – продолжила она, копируя Тилли, – не умирать ли ты.

– О нет. Скажи маме, что я жива. Жива ради любви, – сонно ответила принцесса и тут же снова впала в мысленное общение со своим личным тотемом – наполовину лягушонком, наполовину дятлом, а отчасти еще и бурундуком, который изо всех сил перебирает своими крохотными лапками где-то в центре Земли.

Время шло своим чередом. Миновала неделя, а может, больше. И однажды вечером принцесса проснулась, полная сил и с ясной головой. Она встала и потянулась. Она сделала несколько кругов трусцой по мансарде. Она наклонилась и кончиками пальцев коснулась пола. С волчьим аппетитом она уплела соевый гамбургер и картофельное пюре. Она использовала ночной горшок по назначению. Она села на койку. «Да, я жива, – сказала она. – Я живу ради любви». Чувствовала она себя прекрасно, хотя вынуждена была признать, что до сих пор ощущала затылком прохладное дыхание тоски.

В этот момент краешком глаза она зацепила что-то странное. Что-то попалось в поле зрения принцессы и привлекло ее внимание, как плачущий ребенок. Лунный свет проник в мансарду через единственную незакрашенную полоску в окне и осветил какой-то предмет. Принцесса приблизилась к месту, где он лежал, и подняла его. Только сейчас она заметила пачку «Кэмела».

 

57

Минареты, храмы, оазис, пирамиды и даже верблюд отсеялись фильтром ее зрения, словно их и не было вовсе. Взгляд принцессы по многолетней выучке сразу же остановился на буквах. Надпись, которую производитель сигарет по закону обязан был разместить на левой боковой стороне пачки, гласила:

Внимание! Министерство здравоохранения предупреждает:

курение опасно для вашего здоровья.

…гарнитура шрифта, синие чернила на белом фоне – белом, как кожа вокруг голубых глаз Ли-Шери, белом, как когда-то ковер в библиотеке.

В воображении принцессы поплыли зловещие бугры опухолей; нежно-розовые легкие превращались в обугленные головешки; отталкивающего вида вздутия, сочащиеся кровью и выпускающие бесформенные споры, как грибы, вырастали на лужайке здоровых тканей; артерии скручивались, точно завитки опаленных огнем орхидей; сгустки крови, похожие на гнилые помидоры или мозги мертвых мартышек, закупоривали сосуды, и каждый сгусток испускал тоненькие струйки дыма – признаки пожара, который потухнет только вместе со смертью организма.

Ли-Шери крякнула от отвращения. «Блин, – сказала она, повторяя вторую мантру Дятла. – Бернард говорит, что взаперти сигарета – все равно что друг. С такими друзьями, пожалуй, не надо и врагов».

Для принцессы было загадкой, почему люди курят, но ответ на этот вопрос мы найдем очень легко, если посмотрим на глубокий стык природы и культуры, который образуется, когда человек заимствует элементы естественного мира и помещает их в собственный организм.

Три из четырех элементов доступны всем живым существам, тогда как огонь – эксклюзивный подарок людям. Курение – это процесс самого тесного объединения человека с огнем, не вызывающий немедленных фатальных последствий. Каждый, у кого в зубах сигарета, олицетворяет собой Прометея, похитившего огонь у богов и доставившего его на землю. Мы курим, чтобы укротить энергию солнца, умиротворить пламя преисподней, отождествить себя с Божьей искрой, впитать внутреннюю силу вулканов. Нам нужен не табак, но огонь. Затягиваясь сигаретой, мы исполняем своеобразный танец огня – ритуал столь же древний, как молния.

Означает ли это, что заядлые курильщики – религиозные фанатики? Признайте, что некоторая аналогия существует. Легкие курильщика – нагая девственница, сожженная на жертвенном костре.

 

58

За неимением другой литературы Ли-Шери постепенно прочла весь текст на пачке: «Кэмел: Лучший выбор. Смесь турецких и отечественных сортов табака; Качество: высшее; Произведено: Табачная компания Р. Дж. Рейнольдса, Уинстон-Сэйлем, Сев. Каролина, 27102, США. 20 сигарет с фильтром класса А»; и знаменитая надпись, украсившая заднюю поверхность пачки еще в 1913 году, когда была выпущена первая партия сигарет «Кэмел» (предположительно в год последнего контакта аргонианцев с рыжеволосыми землянами): «Не ищите в пачке премиальных бонусов и призовых купонов, так как стоимость табака в сигаретах марки «Кэмел» не допускает их использования».

Принцесса попыталась сосчитать все «и» в этом предложении, но столкнулась с той же трудностью, которую испытали многие читатели надписи на пачке «Кэмела»: точно посчитать буквы «и» с первого раза не удавалось почти никому. Вглядевшись в верблюда, Ли-Шери рассмотрела в очертаниях его фигуры скрытые контуры женщины и льва. Принцесса на цыпочках приблизилась к окну, поднесла пачку к свету, проникавшему через единственную незакрашенную полоску, и увидела, что слово «ВЫБОР» читается на стекле так же, как на пачке, а не переворачивается наоборот в зеркальном отражении. Это могло бы натолкнуть ее на мысль, что пачка «Кэмела» пересекает пространственную границу, линию раздела между материей и антиматерией, но значимость этого факта как-то сразу не дошла до принцессы. Для нее это было лишь очередной комнатной игрой, такой же, как поиск других верблюдов на пачке (еще два прячутся за пирамидами).

Ли-Шери спросила себя, читал ли Бернард надпись на своей пачке сигарет, решила, что – да, читал, и тотчас почувствовала, как он стал ближе к ней, подобно тому, как ежедневное чтение Библии поддерживало незримую связь между прекрасными дамами и отправившимися в крестовый поход рыцарями.

Просыпаясь по утрам и перед тем, как лечь спать, принцесса читала надписи на пачке, а иногда делала это и днем. Скупые фразы действовали на нее успокаивающе. Они были простыми и честными и не вызывали головокружения в отличие от формулировок на упаковках других продуктов – например, овсяных хлопьев «Привет».

На правом боку коробки «Привета», пестревшей многочисленными и порой тавтологическими заверениями, было написано:

«Если вас не устроило качество и/или исполнение хлопьев «Привет» в этой коробке, укажите свое имя, адрес, суть претензии, уплаченную цену хлопьев и вместе с целым верхом от коробки отправьте по адресу: Дженерал Миллз Инк., а/я 200-1, Миннеаполис, Миннесота, 55460. Ваши деньги будут вам возвращены».

Мало того что в этих словах явно чувствуется оправдательный тон, некая тень сомнения, а упоминание денег способно испортить аппетит, но вдобавок к этому текст оставляет читателя в недоумении, что же имеется в виду под «исполнением» хлопьев «Привет».

Они сегодня не в голосе? Или плохо справляются с управлением на поворотах? А может, у них слишком быстро происходит семяизвержение? Их координация ослабела с возрастом или это просто сезонный спад? Смеются ли наперекор судьбе убитые горем или доведенные до нервного истощения хлопья, веря, что шоу должно продолжаться?

Одно мы можем сказать точно: глядя на эту надпись, хочется со всех ног побежать в кладовку, схватить с полки коробку «Привета», открыть верх (очень аккуратно, чтобы не повредить, ведь если придется отправлять его по почте, он должен оставаться целым), обеими руками надорвать внутренний пакет из вощеной бумаги, перевернуть его вверх тормашками, вытряхнуть небольшое количество жителей страны под названием «Привет» в тарелку, быстренько залить их молоком (считается, что в сухом виде они ничего не «исполняют»), посыпать сахаром, а затем, низко склонившись над тарелкой, внимательно следить, как крошечные, румяные, невесомые овсяные хрустики разнообразной формы, текстуры и оттенков начинают погружаться в молоко с растворенными в нем гранулами сахара, как они намокают, размягчаются и слегка набухают, впитывая влагу. Все это время вы можете думать о тороидной форме – форме циклонов, вихрей, водоворотов, о конфигурации объекта, одновременно и самодостаточного, и непостижимым образом отделенного от себя; вы мысленно вообразите себе кольца, сияющие ореолы, спасательные круги, непрерывный жизненный цикл, вакуум как центр вселенной, а еще лучше, отверстия человеческого тела – все, на что вдохновит вас коллекция этих съедобных колечек; но глядя, как сладкое молоко заполняет дырочки в их середине и они раскисают, теряя четкость контуров, вы, несмотря ни на что, продолжаете испытывать и оценивать критическим взором сей продукт, постоянно задаваясь вопросом: не хуже ли хлопья «Привет» пшеничных хлопьев с пивом? Сгодятся ли они для смеси с пометом летучих мышей в час борьбы? Возьмет ли их в свое шоу Эд Салливан? Включит ли их в состав своей команды Кнут Рокне? И вообще, что и насколько хорошо исполняют эти маленькие засранцы?

В такие минуты становится понятно, что имел в виду человек, сказавший, что готов пройти целую милю ради одной сигареты «Кэмел».

 

59

Ли-Шери начала сверять время по Хулиетте. Если старушка приносила обед, значит, был полдень, если ужин – шесть часов вечера. Когда Хулиетта выносила горшок, было либо восемь утра, либо восемь вечера – судите сами, имело ли это для принцессы значение. Если Хулиетта вела ее на помывку в ванную комнату на третьем этаже (Макс и Тилли ею почти не пользовались), Ли-Шери знала, что наступила суббота и миновала еще одна неделя. Через девяносто ванн и девяносто намыливаний устрицы Бернарда выпустят на поруки. Хулиетта была часами и календарем принцессы. Время для Ли-Шери имело облик костлявой старухи с расширенными зрачками.

Пространство же определялось для нее не столько стенами мансарды, сколько пачкой «Кэмела». Пачка «Кэмела» представляла собой геометрическое тело в форме параллелепипеда 2 3/4 дюймов в высоту, 2 1/8 дюймов в ширину и 3/4 дюйма в глубину. Представьте себе, как взор принцессы скользит по каждой морщинке на целлофановой обертке; представьте себе напряженный взгляд Ли-Шери, ее глаза, похожие на двух золотых рыбок в банке, где не хватает воды.

Как сторонницу защиты окружающей среды ее, по идее, должен был бы скорее заинтересовать ночной горшок: он не только служил благородной, экологически чистой цели, но и своей округлой формой – столь же биоморфичной, как женская грудь, дыня или луна, – полностью гармонировал с природой. И все-таки именно пачка «Кэмела», вся из сплошных углов и прямых линий (формального эквивалента рационального сознания), рожденная на чертежной доске вдали от озерных камышей, предназначенная своими контурами защитить нас от всего непостоянного, то бишь необъяснимого, да, именно пачка «Кэмела» со своей логической и синтетической геометрией наполняла жизнью воздух в келье добровольной затворницы.

По утрам, примерно за пятнадцать минут до выноса горшка Хулиеттой, Ли-Шери просыпалась на своей койке и неизменно видела перед собой пачку сигарет, затаившуюся, словно зверек. Иногда лачка лежала на резиновом матрасе возле не знающей подушки головы Ли-Шери, будто жемчужина, выкатившаяся из ее уха. Один или два раза принцесса из озорства положила ее в пушистое гнездышко на лобке. Что за диковинная птица отложила это яйцо?

Ли-Шери целыми часами подбрасывала и ловила пачку в воздухе. Она достигла такого мастерства, что могла поймать ее за спиной, из-за плеча, зубами или не открывая глаз.

Порой она вспоминала свои старые чирлидерские номера и включала их в упражнения с пачкой «Кэмела», но чаще всего Ли-Шери просто сидела и держала пачку в руках, вглядываясь в ее экзотические пейзажи. Принцесса заселяла ее, колонизировала и получала уроки выживания. Пересекая пустыню, Ли-Шери научилась правильно заворачиваться в бурнус, как это делали местные жители. Рыжие ведь так легко обгорают. Она узнала, из каких камней можно выжать воду, научилась ценить особенную реальность миражей.

Однажды ей послышался стук дятла, но как она ни старалась, ни одного дупла в стволах пальм так и не нашла. Путешествуя и пешком, и на спине верблюда, Ли-Шери не поднимала глаз. Она искала спички. Она искала на песке следы черных сандалий.

 

60

Обеды, ужины и ванны сменяли друг друга. Горшок наполнялся и опорожнялся. Весна медленно перешла в лето. К концу июня воздух в мансарде стал таким спертым, что если бы не прохладный ветерок из оазиса, принцесса бы наверняка задохнулась.

Ли-Шери сидела в тени у прозрачного родника и играла со своей любимой пачкой «Кэмела». Дни напролет она подбрасывала и ловила, подбрасывала и ловила ее, а старые зеленые жабы пялились на нее из воды вуайеристским взглядом, способным поглотить красоту и навеки заточить ее в своем плену. Эти выпученные глаза напомнили принцессе Абена Физеля – он ухаживал за ней с точно таким, же взглядом.

К роднику часто приходили кочевники. И мужчины, и женщины носили серебряные украшения ручной работы, мелодично звякавшие, будто кассовый аппарат в сладких грезах лавочника. Их старинные винтовки были длинными, как багры, а глиняные кувшины, которые они наполняли водой, восходили еще к тем временам, когда Иисус был всего лишь проблеском света в Великом Оке. К роднику приходили берберы, а бедуины приводили на водопой своих верблюдов. Приходили и шейхи – нефтяными скважинами они не владели, и сыновья их не учились в Оксфорде, но роскошь их нарядов заставила бы скрючиться от зависти любого шелковичного червя на Востоке. Шейхов окутывало такое густое облако духов, что принцесса порой закашливалась. Всем этим торговцам, разбойникам, танцовщицам, али-бабам и караванщикам она без устали задавала один и тот же вопрос – не встречался ли им на пути рыжеволосый бунтарь? – а они выпрашивали у нее сигареты.

«Я не могу распечатать пачку, – пыталась объяснить Ли-Шери. – Если я ее открою, все это исчезнет. Качество окружающей действительности зависит от того, насколько цельным остается внутреннее видение».

Они презрительно смотрели на нее, как смотрит всякий умный человек, которому хочется покурить, перекусить, выпить чашечку кофе, погладить теплый женский бок или послушать занимательную историю и которого вместо всего этого пичкают философскими рассуждениями.

 

61

В июле – как раз после того, как король Макс проиграл сорок долларов на игре «Все Звезды», а у Хулиетты закончился кокаин, – Ли-Шери поняла, что ее тело заключило приватное соглашение с луной. При минимуме усилий жизнь принцессы вошла в единый ритм с колесом лунного механизма.

Ночи в мансарде обычно были черны, как сосиски на жаровне пиромана. В этой части света, однако, полная луна вставала на востоке, и когда она светила ярче всего, ее лучик прокрадывался через незакрашенную полоску в окне и пронзал тело спящей принцессы.

К маю принцесса, подобно своим прародительницам, начала регулярно менструировать в новолуние, а в июле заметила, что овуляция у нее происходит с полнолунием, как у всякой здоровой женщины, чьи ночи не оскверняет искусственное освещение. Ли-Шери всегда могла определить, когда наступит момент овуляции, потому что ее вагинальная слизь становилась более вязкой и обильной, чем обычно. Ее железы смазывали колею для Сперм-Экспресса. Конечно, проверка на овуляцию была бы рискованной, так как заряженная яйцеклеткой вагина в порыве энтузиазма могла принять палец исследовательницы за пригодный к эксплуатации фаллос и попытаться затянуть его внутрь. Мужество, если не сказать – героизм, с которым принцесса сопротивлялась соблазну испытать себя, было достойно восхищения, но консистенция слизи неопровержимо доказывала, что Ли-Шери вполне успешно, хоть и без всякого умысла, начала применять на практике лунацепцию.

Узнай об этом Бернард, он как горячий сторонник лунацепции порадовался бы за принцессу, несмотря на очевидную иронию судьбы: теперь, когда месячные у Ли-Шери шли как по расписанию и она точно знала момент овуляции, когда она получила возможность зачать или избежать зачатия по собственному желанию, когда она, наконец, раз и навсегда решила проблему контрацепции, оказалось, что все ее достижения имеют чисто теоретическое значение и совершенно оторваны от практики. Маршрут Сперм-Экспресса не проходил через мансарду дома в Пьюджет-Саунд.

И все-таки принцессе было приятно, что теория Бернарда подтвердилась. Более того, мысль о внутренней гармонии со своими биологическими циклами и их связи с космическим ритмом стала приносить ей чувство покоя и удовлетворенности. Ее поражало, как это луна так глубоко действует на нее с расстояния в двести тридцать девять тысяч миль. На первый взгляд, преобладающее влияние принадлежит Земле, поскольку по размерам она в четыре раза больше Луны. Пойманная на аркан земной гравитации, Луна вращается вокруг Земли без каких бы то ни было шансов удрать. Тем не менее любой материалист, разбуди его хоть среди ночи, скажет вам: то, за что вы держитесь, в свою очередь держит вас. Земля тоже не в силах избежать влияния Луны. Луна дирижирует водным оркестром, стоит на страже беспокойного муравейника наших страстей. В пределах магнитного поля каждый объект оказывает воздействие на все остальные объекты. В конце концов, Луна – это всего лишь объект. Такой же, как золотой мячик. Или пачка сигарет.

Структура даже тех объектов, которые внешне кажутся наиболее плотными, на самом деле представляет собой непрочную связь частиц и волн. Различия и типы взаимодействия между объектами определяются видами помех, которые возникают при наложении частот. Применительно к нашему случаю это означало, что Ли-Шери оказывала влияние на пачку «Кэмела», а пачка – на нее. Естественно, это влияние было связано с физической природой пачки – ее размерами, массой, формой, химическим составом и прежде всего близостью к принцессе, – а вовсе не с украшавшей пачку яркой картинкой. С другой стороны, изобразительные символы также имеют свой вес и значимость, что наглядно демонстрирует нам история религии, и в то же самое время, когда Ли-Шери обнаружила свою непосредственную связь с пачкой «Кэмела» как с объектом (точно в такой же связи она находилась с луной, и точно в такой же связи вы, мои читатели, находитесь с этой книгой, даже если она до смерти вам наскучила), ей удалось раскрыть тайный смысл, заключенный в дизайне пачки, и расшифровать не что иное, как считавшееся давно утраченным послание от рыжеволосых обитателей Аргона.

Возможно, это следует признать самым важным открытием последней четверти двадцатого столетия. В то же время его можно рассматривать и как сальный волос в банке рыбных консервов – то, с чем неизбежно сталкивается всякий дотошный наблюдатель, стремящийся разглядеть каждую мелочь. Платон утверждал, что неизученная жизнь не стоит того, чтобы ее проживать. Царь Эдип не был в этом так уверен.

 

62

Пройдут недели, много недель, отмеченных калорийной пищей и субботними помывками, прежде чем принцесса Ли-Шери разглядит что-то аргонианское в предмете, рядом с которым проходит цвет ее юности. А покачто лето усердно исполняло свои обязанности. Ежевика разрасталась, чихуахуа часто и тяжело дышали, высунув языки, лопасти вентиляторов вращались по кругу, мансарда нагревалась донельзя. Так же сильно накалялась обстановка на родине Макса и Тилли, но короля с королевой сейчас гораздо больше беспокоило другое (это было ясно всем, кроме Чака, который среди прочего считал, что в мансарде у принцессы функционирует нелегальный радиопередатчик) – самый настоящий бунт разгорелся в стенах картонного дворца в Пьюджет-Саунд.

Хулиетта потребовала прибавки к жалованью. Точнее, она потребовала установить ей оклад, поскольку все семьдесят с хвостиком лет ее службы дому Фюрстенберг-Баркалона она работала за кров и стол и не получала ни гроша. Иногда на имя Хулиетты приходили небольшие суммы из-за границы, но этих денег старушке хватало лишь на то, чтобы изредка побаловать себя приятными мелочами – купить новое бикини или пару теннисных туфель, воскресным днем сгонять в порнокинотеатр или прокатиться на «русских горках». На кокаин этих денег было явно мало.

было явно мало.

Перуанский «снежок», которым была заполнена пластиковая лягушка (его дал Бернарду один знакомый бунтарь, чью жизнь Дятел когда-то спас), в розницу обошелся бы Хулиетте около десяти тысяч долларов, а она беспрерывно нюхала его целых четыре месяца. Теперь же, лишенная этого удовольствия, злая и напуганная, служанка требовала жалованья в размере пятидесяти долларов в неделю плюс возмещения суммы, причитающейся ей где-то с начала века.

– Фол! – вопил король Макс. Его длинное лошадиное лицо перекосилось от лба до подбородка. – Аут! – кричал он. – Крапленые карты! – Его сердечный клапан лязгал так, будто две игрушечные мыши занимались любовью в буфетном ящике, где хранятся ложки.

Пышные телеса королевы побледнели как мел.

– Ох-ох, макаронный бог, – запинаясь, выдавила Тилли. В дальнейшие объяснения она предпочла не вдаваться.

– И думать забудь об этих глупостях! – отрезал Макс.

– Как же, забуду – когда рак на горе свистнет! – отвечала Хулиетта, правда, в переводе ее ответ потерял некоторую долю эмоциональности. – За вами долг!

– Долг-долг, макаронный бог, – пробормотала Тилли. Конец ее речи потонул в дребезжании Максова клапана.

– Без денег работать не буду, – заявила престарелая служанка.

– Ты блефуешь! – не поверил ей король.

– Я объявляю забастовку, – сказала она.

– Ох-ох, макаронный бог, – собралась было подытожить Тилли, но увидела, что остальные и так поняли ее мысль.

 

63

До мансарды новость о забастовке еще не дошла, внизу же царило смятение. Дело обстояло даже хуже, чем тогда, когда Хулиетта укатила на Мауи: немытые тарелки горами высились в кухне, комки пыли, точно шары перекати-поля, гуляли по всем комнатам, грязное белье кисло в корзине, а качество еды упало до 1,8 пункта по шкале гурмана. Более того, в знак протеста Хулиетта маршировала туда-сюда по дворцу и его окрестностям голышом – на ней не было ничего, кроме рукавиц-прихваток. К счастью, раскинувшиеся на многие акры заросли ежевики скрывали ее от посторонних взглядов, и можно было не опасаться, что случайный прохожий увидит надпись на забастовочном плакате, составленную на таком замысловатом языке, по сравнению с которым сербскохорватский показался бы примитивнее тупо-кретинского. Тем не менее дефиле Хулиетты по крошечной части лужайки, еще не захваченной ежевикой, вызывало у августейшей четы крайне нервное возбуждение.

– После стольких лет Америка ее все-таки развратила, – недовольно бурчал Макс. Неизменная фраза его супруги едва ли нуждается в повторении.

На атмосфере мансарды происходящее почти не отразилось. Хулиетта по-прежнему обслуживала свою молодую хозяйку: с принцессой-то она не ссорилась. Напротив, имея в запасе излишек свободного времени, Хулиетта – в основном от скуки – взялась наносить незапланированные визиты в мансарду, отчего биологические часы Ли-Шери сбились напрочь. Как-то бастующая прислуга приволокла узнице любви кипу журналов, среди которых был номер «Аризонского детектива», по два номера «Авто и водителя» и «Плодов и тарантула», брошюра под названием «Свинина и трихинеллез», свежий выпуск «Ануса джентльмена», а также измочаленный номер журнала «Пипл» с фотографией принцессы на всю страницу. Ли-Шери была заснята в благословенном тропическом краю под пухлолистыми ветвями дерева коа, и ее необычайно прелестные округлые груди придавали невзрачной футболке с надписью «Спасите китов» прямо-таки топографическое великолепие. В мечтательном взгляде ее высочества сквозила идея о современной монархии Мю. Потребовалось пятнадцать раундов боя с соблазном приобщиться к литературе, прежде чем принцесса, твердо решившая не читать ничего, кроме текста на пачке «Кэмела», отослала прессу вместе с почтальоншей обратно вниз.

В другой день Хулиетта притащила в мансарду Прекрасного Принца вместе с террариумом и прочим добром. Старуха упрямо твердила, что жить без общения хоть с каким-нибудь живым существом вредно для здоровья. На этот раз принцесса уступила. Во-первых, она подозревала, что во всех вопросах, связанных с лягушками, Хулиетта обладает тайным знанием, и к ее совету стоит прислушаться. Во-вторых, Ли-Шери сделала логический вывод, что рядом с Бернардом скорее всего тоже есть какая-нибудь живая душа – муха, блоха, мышь, таракан, муравей, – хоть что-то, что согревает своим дыханием воздух в его камере, а потому, оставив Прекрасного Принца в мансарде, она не нарушит свою клятву во всем повторять образ жизни возлюбленного. Принцесса лишь настояла, чтобы Хулиетта следила за повседневными нуждами жабы так же, как в своей роли суррогатной тюремщицы она ухаживала за принцессой.

Если принцесса и не заметила, что в последнее время Хулиетта посещает мансарду, как говорится, au naturel, [68]нагишом, в чем мать родила (фр.).
то это лишь из-за того, что сама не носила и нитки с тех пор, как установилась июньская жара. Когда же Ли-Шери наконец услышала о забастовке, это известие немало ее позабавило. Она прекрасно знала мнение своего отца о том, что в Америке все (за вероятным исключением центрового «Сиэтл суперсоникс» Джека Сик-мы) получают слишком много денег, и сочла, что редкие пинки под зад, подобные этому, пойдут ее царственному папеньке только на пользу. Тем не менее она ощутила резкий укол совести, вспомнив, что Бернард не очень-то верил в роль профсоюзов. Не то чтобы Дятел возражал против забастовок – он вообще одобрял все, что не давало жизни застаиваться и превращаться в болото, – но, по его убеждению, время, когда профсоюзы служили эффективным средством борьбы с пороками крупного бизнеса, давно миновало, а профсоюзы сами превратились в крупный бизнес и даже, пожалуй, превзошли его по остроте смрада, которым веяло от корыстных сделок и цветущего буйным цветом двурушничества. Синдром гавайских мангустов повторялся снова и снова. Кто должен контролировать тех, кто контролирует тех, кто занимает место наверху?

В то время как хаос на козлиных ногах скакал по кухонному линолеуму, в голове Ли-Шери созрели различные мысли о труде и управлении обществом. Вскоре, однако, они развеялись. Несмотря на акцию протеста, объявленную старой хрычовкой, и общество Прекрасного Принца, главным предметом внимания Ли-Шери оставалась пачка «Кэмела». Она увлекала принцессу в таинственную страну пирамид.

 

64

Ли-Шери ставила пачку сигарет на подоконник, который к тому времени стал почти таким же пыльным, как настоящая Сахара, потом опускалась на колени, чтобы пачка находилась на уровне ее глаз, а пирамиды – на горизонте. Величественные, неизменные, обладающие таинственной силой, пирамиды притягивали принцессу. Притяжение это росло с каждой минутой, Ли-Шери вырывалась в пески и шагала по пустыне, нараспев перечисляя названия пирамид: Тиауанако и Гиза, Сенеферу и Хеопс, Тети, Пепи и Ла Уака де ла Луна, Джосер, Каба и Амменемес, Нефериркаре, Ушмаль и Чичен-Ица, и Хефрен, и Унас, и Доннер, и Блитцен, а теперь Дансер, а потом Прансер, а в конце Сесострис Второй.

Издалека пирамиды казались гладкими и хорошо сохранившимися, но с более близкого расстояния было видно, что грабители и время сильно их изуродовали и что они так же стары, как Хулиетта. Замковые камни и с десяток верхних рядов кладки отсутствовали, а вся облицовка треугольных граней из туринского известняка (за исключением нескольких рядов у основания) была ободрана. Охотники за сокровищами пробили в стенах пирамид тоннели, а предприимчивые строители растащили плиты для своих домов и мостов. При взгляде вплотную пирамиды скорее напоминали пироги, которыми поживились любители халявы. Ли-Шери очень огорчала мысль, что на земле не осталось ни одной пирамиды, которую бы не изгрызла и не обглодала человеческая алчность.

«Всякий раз, как я смотрю на пирамиду, я чувствую себя Перри Мейсоном», – признавалась принцесса, имея в виду, что при одном взгляде на эти грандиозные сооружения в ее голове тотчас начинало роиться множество вопросов, точь-в-точь как у окружного прокурора при виде пилюль для похудания и пива. Каким образом были построены пирамиды? Зачем они были созданы? Кто их построил? В чем их загадочная притягательность и как она действует на психику человека?

По утверждениям экспертов, египетские пирамиды выполняли роль гробниц, пирамиды Перу, Мексики и Центральной Америки служили святилищами. Что касается назначения пирамид, расположенных в Китае, Камбодже и Коллинсвиле, штат Иллинойс, ученые затруднялись с ответом, а о четырех пирамидальных сооружениях, сфотографированных автоматической станцией «Маринер-9» при облете Марса, вообще не вспоминали. Специалисты полагали, что наряду с функцией божественных и/или погребальных храмов пирамиды также использовались как солнечные и лунные обсерватории. С ростом числа все более убедительных доказательств «энергии пирамид» – непостижимой силы, которая накапливалась внутри пирамид и при определенных усилиях была способна регенерировать как органическую, так и неорганическую материю, – в современном мире сформировалась тенденция рассматривать пирамиды в качестве энергетических коллекторов или усилителей.

«По-моему, – говорила Ли-Шери, – независимо от того, строились ли пирамиды в течение десятков лет силами сотен тысяч рабов, использовавших примитивные орудия типа деревянных рычагов, кувалд, пандусов и т. п., или их за пару месяцев лазерным лучом возвели инопланетные инженеры, в любом случае никто не стал бы убиваться над махиной весом шесть миллионов тонн только ради того, чтобы в ней можно было точить лезвия или хранить фрукты в свежем виде».

Созерцая пирамиды, Ли-Шери сделала еще один вывод: так как их строители в разных частях света применяли практически одни и те же знания и умения, значит, ими двигали сходные мотивы. Более того, поскольку строительство требовало высокоточных математических и астрономических расчетов, часть из которых явно превосходила по сложности уровень развития древних цивилизаций, поскольку во времени и пространстве эти цивилизации разделяли сотни лет и тысячи миль и поскольку не осталось ни одной записи о целях и методах создания этих гигантских сооружений, за всем этим определенно стояли неведомые пришельцы из космоса.

Может, это и были легендарные Рыжебородые? Возможно ли, что они родом с Аргона? Есть ли вообще такая планета, или Аргон – просто чулан позади лавки, торгующей оккультной литературой где-нибудь в Лос-Анджелесе?

Допустим, в древнем мире существовало несколько аргонианских колоний, и каждая колония возводила свои пирамиды. Что могло заставить пришельцев с Аргона подарить землянам пирамиды, поделиться с ними научными знаниями и почти невероятным искусством каменной кладки, необходимыми для подобного строительства? Они что, придерживались генерального плана? А вдруг он не устарел и по сей день? Какое отношение к этому имеет рыжий цвет волос? И почему никто не знает, что, черт подери, делает пирамида на американских денежных купюрах? Если уж на то пошло, откуда пирамиды взялись на современной пачке сигарет, изготовленных из смеси американских и турецких сортов табака? Дойдя до этого места в своих размышлениях, Ли-Шери неизменно сдавалась. «У Бернарда наверняка есть какие-нибудь идеи по этому поводу. Скорее всего я просто дурочка», – однажды вздохнула она, после чего ей неожиданно пришло в голову, что дурацкий колпак имеет форму… И она снова вернулась к думам о пирамидах.

 

65

Пирамиды давили принцессе на мозги, словно опухоль. Не одно утро подряд она просыпалась с мыслями не о крепком теле бунтаря, а о каменных монументах, и вот как-то она отправила Хулиетту в Ричмонд-Бич, где находилось местное отделение публичной библиотеки Кинг-Каунти, попросив старуху принести ей книги по дизайну упаковки.

Конечно, наличие книги в мансарде уже выходило за рамки правил, но что вообще укладывалось в них в последней четверти двадцатого века? Дятел не раз повторял, что законы – как пуговицы: в нужный момент их надо расстегнуть, а если ты не смеешь нарушить закон, который сам же и установил, на что вообще ты способен?

И хотя для похода в библиотеку Хулиетте пришлось надеть платье, плакат с лозунгами протеста она взяла с собой – правда, надпись на нем все равно не поддавалась расшифровке. Чак, вынужденный теперь выполнять кое-какую мелкую работу по дому, немедленно бросил швабру и ринулся за Хулиеттой. Должно быть, она догадалась о «хвосте», так как чуть ли не через каждый квартал оборачивалась и на своем неэлегантном языке выкрикивала: «Мерзавец!» Чак, понятное дело, не мог уразуметь, зачем заточенной в мансарде принцессе понадобились книжки по дизайну упаковки, но он намеревался должным образом известить ЦРУ об этом факте.

Пока Чак следовал за Хулиеттой по библиотечным проходам, на лужайке, обрамленной ежевичными кустами, притормозил неопределенного цвета грузовой фургон. Таинственность флажками свешивалась из обоих окон авто. Из Фургона вышли двое, по виду иностранцы. Несмотря на солнечный сентябрьский денек, на них были шляпы и длинные непромокаемые плащи. Не постучавшись, визитеры вошли в дом. Они перешагнули через швабру, ведро, веник, кипы газет и, небрежно отшвыривая носками ботинок клубки пыли, собачьи какашки и разбросанные там и тут покерные фишки, прямиком направились к Максу и Тилли.

 

66

Позднее в тот же день в дверь мансарды постучали. Ли-Шери без колебаний открыла, ожидая увидеть Хулиетту. Вместо служанки перед ней стоял отец, чье дребезжащее сердце тоже по-своему стучалось в двери, только из иного материала.

Король почему-то чрезвычайно разволновался. Поначалу принцесса связала его смущение с тем обстоятельством, что Макс, пять месяцев не видевший дочь, нарушил неприкосновенность ее убежища, но потом поняла, что попросту стоит перед отцом голая. Из-за духоты в мансарде капельки пота гроздьями усыпали грудь Ли-Шери вокруг сосков, а взмокшие волосы на лобке разошлись в стороны и обнажили половые губы, блестевшие от влаги, как будто после недавней ласки. Сильнее открыть постороннему взгляду раковину принцессиной устрицы могло бы только полное бритье.

– Ох, извини, – пробормотала Ли-Шери и быстренько натянула футболку и трусики.

– Да ничего, я уже почти привык. Сначала Хулиетта, теперь ты… Надеюсь, королева не станет следующей.

– Ох-ох, макаронный бог! – воскликнула принцесса, и они оба рассмеялись. – Ты ведь знаешь, что посетителям вход запрещен.

– Прости, милая. Хулиетта собиралась занести тебе вот это, а я вызвался пойти вместо нее. – Макс протянул дочери книгу «Искусство упаковки». – Интересная вещь, надо сказать.

– Я знаю вещи и поинтереснее. Например, королевское семейство, сосланное в Америку. Мне продолжать?

Макс хотел было энергично потрясти головой, но она была так набита мыслями, что у него вышло лишь слабое покачивание. Чаплиновские усы короля покачались в такт голове.

– Не буду ходить вокруг да около, дочка. Меня беспокоит один вопрос: можно ли определить состояние твоего рассудка как здравое?

– И кто должен это определять?

– Заинтересованные стороны.

– Тогда это зависит от их критериев.

– Ответственность…

– Ответственность за что?

– …способность к лидерству и…

– С каких это пор способность к лидерству стала критерием душевного здоровья? Или наоборот. Гитлер, кстати, был талантливым лидером, и Никсон тоже. Стоит проявить качества лидера в юности, и тебя упекут в юридический колледж, чтобы сделать пересадку ануса. Если трансплантат приживется, ты попадешь в правительство. Это мнение Бернарда. Он говорит, что именно инстинкт возвращения домой толкает так много задниц в политику. Как я поняла, несколько романтиков пошли по моим стопам. Это делает меня в какой-то степени лидером.

– По последним подсчетам, семнадцать девушек и один юноша заперлись в комнатах, вслед за тобой потворствуя своим любовным капризам. Шимпанзе и мартышки всегда готовы подражать любому дураку. На твоем месте я бы не слишком-то гордился. Ладно, меня это не касается. Я просто хочу убедиться, что в твоей колоде все карты на месте.

– Все или не все, по крайней мере это моя колода.

Макс обвел взглядом мансарду. Комната была пыльной, темной и облезлой. В ней было душно и воняло, как в ночлежке. Судя по запаху, здесь недавно проходила тренировка пьяных борцов. Король с ужасом подумал, что его прекрасная дочь голышом расхаживает по этому хлеву. Хорошо еще, если она не насажала себе заноз.

– Ли-Шери, – почти умоляюще обратился он к принцессе. – Ли-Шери, ты попусту растрачиваешь свою жизнь.

– Моя жизнь никогда еще не была такой насыщенной, как сейчас, папочка. И такой счастливой. Передай своим «заинтересованным сторонам»: только жизнь ради любви может считаться осмысленной и здравой. Кроме того, у меня тут есть и другие интересы.

Король снова оглядел мансарду. Ночной горшок, террариум с жабой, металлическая койка без подушки и одеяла и что-то вроде пачки сигарет на грязном подоконнике. Другие интересы? Макса передернуло. Он поцеловал дочь в потную щеку и вышел, не сказав ей, что к нему приезжали агенты революции, которые хотели, чтобы после восстановления монархии на родине Фюрстенберг-Баркалона на королевский трон взошла Ли-Шери.

 

67

Уходя, король Макс обернулся к дочери:

– Когда ты собираешься выйти отсюда?

– Когда Бернарда выпустят на свободу.

– И что ты станешь делать?

– Быть с ним.

– А чем вы займетесь? Сделаете терроризм семейным бизнесом?

Помолчав, Ли-Шери ответила:

– Я не знаю намерений Бернарда, папочка. До свидания.

Да, принцесса действительно не имела понятия, чем займется Бернард после выхода из тюрьмы. Он не сообщил ей о своих планах, если – таковые у него и были. И вообще неизвестно, отводилось ли в них место принцессе. После того, как дверь за отцом захлопнулась, Ли-Шери на минутку попыталась представить, чем может занять себя в жизни Дятел. Уверена она была в немногом: он съест любой бутерброд, самый сырой и непропеченный; выпьет самую крепкую текилу; поедет по городу в любой машине, пусть даже проржавевшей и заляпанной птичьим пометом (а если машина будет с откидным верхом, он не станет опускать его ни в дождь, ни в снег); Дятел растопчет любой флаг, поднимет на смех сторонника любой веры; сфальшивит в любой песне; пропустит любой визит к дантисту; покажет фокусы любому ребенку, обогреет любого старика, ляжет спать под любой луной и – принцесса немного поколебалась – зажжет любую спичку. Но что он будет делать? Возможно, попробует выяснить, куда подевался золотой мячик, подумала она с легкой грустью. Бог свидетель, Бернард не даст жизни застояться.

 

68

Назовите это чем угодно – интуицией, божественным провидением или обыкновенной удачей, – но, как ни крути, это была настоящая эврика. Эврика! Ли-Шери не надеялась решить загадку космического масштаба, прочитав книгу по дизайну упаковки. Она просто… предчувствовала, что эта книжка поможет ей понять, почему на пачке «Кэмел» нарисованы верблюды. Несмотря на скудость представленной информации, ее оказалось достаточно, чтобы принцесса воскликнула: «Эврика!»

Как выяснилось, сигареты «Кэмел» завоевали национальный рынок в 1914 году (тогда же, если верить интерпретациям Апокалипсиса разными там сектами вроде Свидетелей Иеговы, Иисус Христос наконец стал Царем Небесным; по случайному совпадению в том же году Тарзан из джунглей тоже получил корону и предстал публике как Царь Обезьян. Оба, кстати, были некурящими). Эти самые сигареты, экспериментальную смесь сор. тов табака – виргинского «берли» и Каролинского «золотистого», куда для усиления вкуса и аромата был добавлен турецкий табачный лист, а также изрядное количество подсластителя, – годом раньше создал лично Р.Дж. (Ричард Джошуа) Рейнольдc из городка Уин-стон-Сэйлем, штат Северная Каролина. Упаковка также была разработана в 1913 году. Не кто иной, как г-н Рейнольдc, предложил назвать сигареты «Кэмел», то есть «Верблюд», чтобы придать им загадочный налет экзотики, связанный с присутствием восточного ингредиента. Молодой секретарь Рейнольдса Рой К. Хаберкерн договорился с администрацией цирка «Барнум и Бейли» и сфотографировал Старину Джо, своенравного циркового дромадера, в качестве главного персонажа, изображенного на пачке. Кто поместил на заднем фоне пирамиды, неизвестно. Ярлык «Кэмел» был изготовлен для Рейнольдса печатной фирмой в Ричмонде. По одной из версий, последние штрихи в изображение, включая пирамиды, внес нанятый на временную работу новичок-литограф, который вскоре после этого уволился. Имени его никто не запомнил, но говорили, что он был талантливым художником с огненно-рыжей шевелюрой.

Должно быть, Рейнольдc и его помощники понимали, что турецкая культура не знакома с пирамидами, однако не соответствующие местности памятники архитектуры почему-то не встретили возражений ни в головной конторе, ни где-либо еще. На поверку ярлык «Кэмел» стал самым узнаваемым и любимым за всю историю упаковки. Когда в 1958 году владелец фирмы пожелал изменить рисунок – «чуть-чуть подправить знакомые образы верблюда и пирамид, чтобы освежить сорокапятилетний дизайн», курильщики устроили жуткий скандал: вонь стояла хуже, чем от пепельницы с вчерашними окурками. Р.Дж. Рейнольдс-младший, сын покойного основателя фирмы, со злости продал свою часть акций, а общественность так вознегодовала, что руководство компании быстренько приняло решение вернуть прежнюю картинку.

Прочитав историю лейбла «Кэмел» три или четыре раза, Ли-Шери закрыла книгу и положила ее поверх ночного горшка, чтобы Хулиетта заметила ее и не забыла отнести в библиотеку. Принцесса узнала все, что нужно, и не собиралась захламлять священную пирамиду своих мыслей сведениями о том, что шоколадная плитка «Крошка Рут» была названа в честь дочери президента Гровера Кливленда, а вовсе не по имени известного бейсболиста, и что двойной баблгам поначалу именовался блиббер-блаббером. Игровой автомат «Эврика» вовсю звенел и мигал, сигнализируя о призе. Подбросив пачку «Кэмела» в затхлом воздухе мансарды и поймав ее подбородком, принцесса созрела для того, чтобы сформулировать теорию.

Данная теория, как и многие другие, вероятно, покажется немного странной, и чтобы оценить ее значение, кому-то, возможно, придется в одиночестве провести несколько месяцев на пустом чердаке, созерцая пачку сигарет. И все же эта теория вызовет большой резо. нанс и полностью изменит жизнь принцессы, которая пожертвовала Землей ради Луны и больше всего на свете хотела удержать любовь.

 

69

Теория не возникла сразу в полном расцвете, как румяный подкидыш на пороге, и не пронзила ум принцессы, как острый шип протыкает подошву, она не появилась постепенно, как с темного дна кюветы проступает изображение на свежих фотографиях; скорее, она разматывалась, словно тюрбан или бинты мумии: с внезапным щелчком открылся невидимый замочек – застежка в виде скарабея, и теория начала разворачиваться тяжелыми кольцами спирали, от одного истрепанного конца до другого. Процесс занял несколько недель. Когда наконец она раскрутилась на всю длину, выглядело это следующим образом.

Пирамиды, хоть и сильно разрушенные, не являются в общепринятом смысле руинами. То есть они не просто реликты древних цивилизаций, потерявшие свое назначение и представляющие интерес только для археологов, историков и тех, кто живет в настоящем, онанируя с прошлым. Пирамиды были созданы, чтобы противостоять времени и человечеству. Без всякой известки их каменные плиты подогнаны так плотно, что между ними не просунуть и банкноту, не то что кредитную карточку. Сориентированные с необычайной точностью, так что каждая грань смотрит строго на одну из четырех сторон света (из чего мы можем сделать вывод, что за многие тысячи лет положение земной оси не изменилось сколько-нибудь значительно), пирамиды – это всепланетные еперы, базисные точки Земли, непревзойденные по своей природе и технологии исполнения. Но это еще не все. Чем бы они ни служили – гробницами, храмами, астрономическими лабораториями или и тем, и другим, и третьим сразу, – роль их не так существенна по сравнению с открытием, что пирамиды, очевидно, благодаря особым свойствам, связанным с их геометрической формой, способны вырабатывать или многократно усиливать энергию, приводящую к регенерации того, что ученые называют протоплазмой, философы – жизненной силой, а китайцы всегда именовали ци. Энергия пирамид способна даже вызывать изменения в структуре неорганической материи. Пирамиды – гигантские объекты, которые влияют на все другие предметы, как одушевленные, так и неодушевленные, при помощи иных сил, нежели обычная гравитация или электромагнетизм.

Каково бы ни было первоначальное предназначение пирамид, они не утратили его и по сей день, по-прежнему выполняя какую-то важную функцию. В последней четверти двадцатого столетия, когда цивилизация с зажмуренными глазами, пошатываясь, бредет по дороге, сплошь и рядом усыпанной кожурой от бананов, решение загадки пирамид поможет найти ответ на глобальный вопрос: «Куда мы идем?»

Вероятно, кому-то было нужно, чтобы мы постоянно размышляли о пирамидах, потому что их изображение бросается нам в глаза с самых разных предметов, которыми мы регулярно пользуемся или видим. Ежедневно в обращении находится более двух миллиардов долларовых купюр. Почти на протяжении века половину всех сигарет, выкуриваемых в США, составляли сигареты марки «Кэмел» – что-то около тридцати миллиардов штук в год. Вряд ли пирамиды были случайно выбраны для украшения двух предметов из списка самых популярных вещей в современном мире. Кто-то знал, что доллары и сигареты будут в широком ходу, и позаботился о том, чтобы пирамиды неизменно на них присутствовали, напоминая культуре, отделенной от оригинальных объектов временем и пространством, что пирамиды могут дать нам нечто ценное, если мы сумеем разгадать, как этим пользоваться.

Так кто же стоит за постоянным выставлением пирамид напоказ? На членов комитета, который в 1862 году разработал внешний вид долларовой банкноты, повлияли традиции и сентиментальность. Они решили включить в композицию символ пирамиды, потому что такой же знак присутствовал на последних американских кредитках – каких-то процентных бумагах, выпущенных под финансирование срочных проектов типа войны 1812 года. Дизайн этих банкнот раннего образца был разработан мастером на все руки, единственным просвещенным человеком, стоявшим у власти за всю историю Штатов, – Томасом Джефферсоном. Рука, поместившая пирамиду на пачку «Кэмел» в 1913 году – почти ровно через сто лет, – высунулась из заляпанного краской рукава случайного литографа, который вскоре оставил работу, вероятно, чтобы добровольцем пойти на Первую мировую войну.

Если мы попробуем поискать связь, то обнаружим, что оба лейбла были созданы в штате Виргиния, менее чем в ста милях от Вашингтона, самой могущественной и влиятельной мировой столицы нашей эпохи. На первый взгляд, помимо этого между Джефферсоном и безымянным литографом нет иных сходств, за исключением рыжего цвета волос. Сие можно было бы отнести к области ничего не значащих совпадений, если бы не одна деталь: в легендах, мифах, письменных источниках и устных преданиях индейцев чавин, мочика, тиауанако, инков, майя, ольмеков, сапотеков, тольтеков, ацтеков и других народов Нового Света, строивших пирамиды, неизменно фигурирует раса бледнолицых и рыжеволосых людей, по указу и под руководством которых эти самые пирамиды и воздвигались. Отсутствие упоминаний о роли рыжих в создании египетских пирамид следует объяснять лишь тем, что в Египте не сохранилось ни одного исторического документа или мифа, связанного с их строительством. Через двести лет после того, как в Египте была закончена последняя пирамида, эти архитектурные объекты вызывали у египтян такое же недоумение, как и у всех остальных землян.

Хорошо. Давайте вытащим этого дикобраза на улицу. Раса красноголовых полубогов, известных как Рыжебородые, появилась в различных точках древнего мира и глубоко повлияла на аборигенов, побуждая их к созданию высокоразвитых цивилизаций за очень короткий период. Рыжебородые оставили после себя огромные пирамиды и другие памятники солнечно-лунного зодчества, а потом бесследно исчезли. Это неоспоримый факт. Другой исторический факт – такое же внезапное и необъяснимое исчезновение чавинов, мочика, ольмеков, сапотеков и тольтеков. По всей видимости, Рыжебородые имели сильных врагов, способных отправить целые народы в иные измерения. Если предположить, что Рыжебородые были инопланетянами, гуманоидами лунной расы, по каким-то причинам изгнанными с Аргона на Землю, то их противники принадлежали к солнечному типу – блондинистому правящему классу Аргона. Назовем их Светлобородыми. Когда Светлобородые узнали, что Рыжебородые затевают на Земле, они тут же упекли в никуда народы, с которыми те состояли в заговоре. Трах-бах! Исчезли индейцы чавин, за ними последовали мочика, потом ольмеки и так далее. Все они по очереди отправились из вселенной в антивселенную, не оставив даже адреса для писем. Так-то – дружба с Рыжебородыми налагает некоторую ответственность. Вскоре та же участь постигла и самих Рыжебородых. Это произошло незадолго до вторжения в Новый Свет конкистадоров. Когда испанские священники услышали рассказы о Рыжебородых, то, естественно, сочли, что речь идет о демонах ада. Не случайно на картинках Сатана, как правило, изображен красным, как вареный рак.

Застряв в антивселенной, Рыжебородые, однако, не сложили оружия. Они верили в землян. Возможно, они чувствовали, что во всей вселенной только мы (скорее всего благодаря исключительной близости и нашей особой связи с луной) обладаем характером, резвостью, романтическим настроем, теплотой души и достойной уважения долей безумия, чтобы противостоять жесткому солнечному напору Светлобородых. Конечно, Рыжебородые не смирились с мыслью о том, что строительство пирамид было напрасным, и поэтому попытались возобновить контакт с Землей. В силу обстоятельств этот контакт был телепатическим, и в его основе лежали простые визуальные символы. Поскольку так называемая антивселенная представляет собой зеркальное отражение так называемой вселенной, при переходе из одного измерения в другое слова просто перевернулись бы, и языковое общение, пусть даже с очень хорошим переводом, совершенно потеряло бы смысл.

И вот Рыжебородые направили пучок своих мысле-передач в земные измерения. Откликнулись лишь несколько землян, причем исключительно рыжеволосых – может, их сознание еще не стерло остатки расовой памяти, а может, в их генах сохранились молекулы древней аргонианской ДНК, – и отклики эти оставляли желать много лучшего. Прием сигналов из чужих измерений приводил землян в замешательство и зачастую оборачивался для них несчастьем. К примеру, Винсент Ван Гог, самый известный обладатель огненно-красной шевелюры, не включенный в список двенадцати самых прославленных в мире рыжих, начал изображать вазы, стулья, звезды и т. п. как символы жизненной силы (что на самом деле вполне вероятно), а также в виде вибрирующих полей с аурой вокруг (что тоже не исключено), но все решили, что несчастный Винсент тронулся умом, и в конце концов бедняга свел счеты с жизнью.

После нескольких веков аналогичных неудач Рыжебородые усовершенствовали свою технологию и принялись концентрировать поток телепатической энергии на конкретном рыжем человеке с конкретной целью. Таким образом они установили контакт с Томасом Джефферсоном, который благодаря широкому диапазону восприимчивости стал идеальным рецептором, и внушили ему мысль поместить изображение пирамиды на первую в Америке бумажную купюру, выпущенную с колониальных времен. Когда спустя столетие эта попытка не принесла значительных результатов, Рыжебородые послали в голову рыжеволосого литографа более смелый план.

Они проложили телепатический путь, что-то вроде радиоканала, который специально проходил прямиком через Вашингтон, округ Колумбия, – самую важную из мировых столиц. Разработка сигарет «Кэмел» происходила, по счастью, в рамках этого самого канала. В 1913 году большинство курильщиков сами скручивали сигареты, а готовые смеси табачных сортов только-только вошли в моду, и если в Бостоне и Филадельфии начала набирать популярность «Фатима», а в Новом Орлеане – «Пикайюн», то «Кэмел» стали первыми сигаретами, покорившими весь национальный (а затем и международный) рынок. Более того, рецептура Р.Дж. Рейнольдса включала в себя изрядное количество подсластителя. У людей лунной ориентации сахар, как и вожделение, усиливает рыжий пигмент волос и/или веснушек, особенно под воздействием прямых солнечных лучей, о чем не замедлили известить Ли-Шери добрые аргонианцы.

Отлично. Теперь приступаем к приготовлению – завернем этого крокодила в золотую парчу. Упаковка новых сигарет обладала еще кое-чем, что делало ее идеальным средством передачи коммюнике Рыжебородых. Она уже несла в себе выразительную символику.

У верблюда есть горб – огромный, кривой, безобразный. Но в пустыне, где более симпатичные животные с обтекаемыми контурами тела быстро погибают от жажды, верблюд выживает и чувствует себя весьма неплохо. Говорят, что верблюд носит воду с собой, хранит ее в своем дурацком горбе. Если мы, подобно верблюдам, развиваем и совершенствуем свои внутренние резервы, если внутри нас есть сила, мы точно так же способны пересечь любую пустыню, не испытывая значительных неудобств, и выжить в жестких условиях, не полагаясь на помощь со стороны. Кроме того, порой именно «горб» – та часть нашего существа, которую окружающие находят нелепой, смешной или неприятной, – удерживает наш запас «пресной воды», тайный колодец счастья, ключ к сохранению невозмутимости в суровых краях. Верблюд олицетворяет собой лунную истину Рыжебородых, символизирует урок выживания в пустыне, а пустыня – это территория солнца, любое место, выжженное его палящими лучами.

Настроив свои передатчики на антенну рыжей черепушки безымянного литографа, Рыжебородые позаботились о том, чтобы рисунок на пачке сигарет включал пальмы, поскольку финиковая пальма, незаменимая для всех, кому приходится обитать в пустыне, подчеркивала символический образ самого верблюда. В каждой пустыне есть свой оазис, и если знаешь, где искать, то всегда найдешь пищу и прохладную тень даже в самой враждебной среде. Зная о том, что в последней четверти двадцатого века землян ждет трудный период – время нехватки ресурсов, загрязнения атмосферы, политических предательств, путаницы в сексуальных отношениях и духовного голода, – Рыжебородые через картинку на пачке сигарет посылали сквозь наши закопченные шторы лунный луч, луч ободрения и надежды.

Удовлетворившись расположением верблюда и пальм, Рыжебородые сосредоточили внимание на главном предмете – пирамиде. Они считали пирамиду жизненно важным элементом в непрерывной эволюции человечества и хотели, чтобы пирамида попадалась землянам на глаза как можно чаще. Их телепатический контакт с литографом оказался столь успешным, что на пачке «Кэмел» появилась не одна, а целых две пирамиды.

Так как парень все еще был настроен на нужную волну и чудно воспринимал сигналы – да-да, премного благодарны, – Рыжебородые заодно внушили ему мысль дополнить рисунок фигурой обнаженной женщины, олицетворяющей Богиню Луны, Великую Мать, женское начало творчества, роста, перемен и обновления. Богиня Луны – первая из всех божеств, упомянутая в письменных источниках, и единственная, кому поклонялись практически повсеместно. Вполне естественно, что ее аура плодородия должна присутствовать в пустынном пейзаже на пачке. Может быть, своей регенеративной силой пирамиды обязаны именно Лунной Матери, ведь она определенно символизировала эту силу.

Дабы не нарушать композицию, ее образ на пачке был едва намечен: фигура богини скрыта в желтых и коричневых оттенках передней части туловища верблюда. Такое решение кажется очень оправданным, поскольку эта царица любви, дарительница фантазий и грез, звездная пастушка, целительница и нянька всего живого неизменно проявляет себя незаметными и таинственными способами. Как напоминание о том, что Царице Луне вечно угрожает Владыка Солнце (мы наблюдаем эту космическую драму каждый месяц, когда солнечный свет постепенно поглощает убывающую луну), желтогривый лев, распространенный древний символ Солнца, также был спрятан в очертаниях верблюда – выше и правее женской фигуры.

Этого было бы и достаточно, этого вполне хватало, чтобы сделать пачку «Кэмела» сосудом символической истины, беспрецедентным явлением последней четверти двадцатого века, настоящей лунной Библией – компактной, доступной и полной, как и положено в эпоху транзисторов. Но, войдя в азарт, Рыжебородые крепко ухватились за свой шедевр и не желали его бросать. Они дерзнули пойти еще дальше и послать из своего измерения в наше слово. Как тщательно они подобрали это слово!

Оно разрешает ответить «да» и позволяет сказать «нет».

Оно дает свободу свободным и снимает всякие обязательства с любви.

Оно распахивает окно после того, как захлопнется последняя дверь.

С ним связаны все приключения и авантюры на свете, вся радость, слава и смысл жизни.

Оно приводит в действие буксующий двигатель эволюции.

Оно свивает из шепотов и вздохов кокон для гусеницы.

Его произносят молекулы перед тем, как соединиться в цепочки.

Оно отделяет мертвое от живого.

Его не способно отразить ни одно зеркало.

В начале было слово, и слово это было: