ПЕТЯ

Самое страшное, что меня полностью поглотила страсть. Я говорю это не потому, что горжусь своим чувством, а для того, чтобы вы могли лучше понять ситуацию. Я просто не мог оторваться от Турьи. Я превратился в ригидиста не по своей воле, случайно. Сегодня это, может быть, обычное дело, но тогда подобное поведение считалось чуть ли не преступлением. Все свое время я проводил с ней — каждую секунду, если только она откровенно не посылала меня. Мои тогдашние обязанности включали в себя связи с иностранными государствами: представители других наций, селившихся округ Арадиса, жаждали вступить с нами в переговоры.

Турья получила запросы от разных правительств по поводу обмена дипломатическими миссиями. Она скормила информацию компьютеру, и тот, приняв во внимание мои прошлые заслуги, выбрал меня на пост дипломата. Меня и назначили.

На самом деле был наряд так себе. Дипломату мало есть чем заняться, поэтому я проводил больше времени с Турьей, а когда она меня прогоняла — чаще, чем вы думаете, — то возвращался в госпиталь и помогал там. Уровень заболеваемости рос, все больше поступало пациентов с раком, катарактой, хлорным поражением легких, так что лишние рабочие руки только приветствовались.

Мужчина, с которым я подрался, Лихновски, все еще находился в больнице и, когда я зашел к нему в палату, попробовал издеваться надо мной. Его голос не набрал полную силу. Часто прерываясь, чтобы хорошенько прокашляться, насмешник напрягался, чтобы кричать как можно громче:

— Итак, ты стал ригидистом в работе, как и в сексуальной жизни! Я многое слышал о тебе от второй сестры.

— Во всяком случае, — парировал я, — мои легкие нормально функционируют.

Мы почти закончили выращивать для него новый орган, но в те дни (или, может, до сих пор? — я давно не работал в больнице) искусственно созданное легкое имело только мелкие альвеолы и не шло ни в какое сравнение с настоящим.

Лихновски покраснел как лангуст, изо рта маленькими каплями потекла слюна.

— Ты, ригидистская рожа! — заорал он. — Как только встану на ноги, я убью тебя! Убью собственными руками!

— Или я тебя, — спокойно ответил я, — у меня легкие сильней.

— Это все из-за тебя!..

— Ничуть не жалею о случившемся.

— Ригидистская свинья! Думаешь, не знаю, что ты такое? Не знаю, что у тебя на уме? — Тут он обратился к остальным людям в палате, оглушая их хриплым криком: — Он у нас дипломат, так? Он устроил нам иерархию! Собирается превратить нас в сенарцев, послушных рабов! Неужели вы не понимаете?

Это было уже слишком. Я подошел к кровати и прижал подушкой его лицо. Он схватил меня за запястья и попытался оторвать мои руки, но ничего у этого слабака не вышло. Около двадцати секунд я не отпускал его, довольно долго для человека с половиной легкого, затем позволил дышать опять. Его лицо стало бордовым, а в теле не осталось сил даже для выкрикивания проклятий. Лихновски уставился на меня покрасневшими, вылезшими из орбит глазами с непередаваемой ненавистью.

Но я о нем уже не думал, а пошел прямиком к Турье. В тот раз она пребывала в на удивление хорошем настроении. Глаза ее блестели.

Мы вышли наружу к яркому свету солнца и свирепому, соленому ветру, решив прогуляться к Истенему. Я взял ее за руку, мы напоминали старомодную парочку. Даже маска-фильтр на лице не портила ее красоту в моих глазах, даже контактные линзы, которые все носили для защиты от воздействия хлора, не затемняли блеск ее глаз.

Мы говорили о Лукреции. Я рассказал Турье о том, что думала Зорис об авторе из древнего мира — мира, непостижимо далекого от нас, и моя любимая заинтересовалась, а потом раздобыла на фабрике копию книги. Но Турья не знала древнего латинского, ей понадобился переводчик. Так что я прочитал работу, или скорее перечитал, и теперь мы обсуждали ее. Я полагал, что книга излишне религиозна, а она настаивала на том, что, говоря о жизненной силе человеческого духа, который преодолевает все несчастья, пробивается сквозь пылающие стены мира и распространяется на все безмерное целое, Лукреций имел в виду Бога.

— Бога в твоем понимании, — сказал я.

— Несомненно, — ответила она.

Затем Турья процитировала фразу с клочка бумаги, который вытащила из сумки, ее голос приглушался маской и приобретал странные металлические нотки.

— Меdiо de fonte leporum surgit amari aliquid quod in ipsis floribus angat, — прочитала она, явно стараясь быть предельно точной.

— Что это значит? — спросил я.

Она засмеялась: звук был заглушён маской.

— Выучи древний латинский, и узнаешь!

Я игриво подтолкнул ее и, смеясь, попытался отобрать страницу, чтобы посмотреть самому, но она захохотала и кинулась прочь. Догнав девушку, я прижался к ней лбом — так мы целовались снаружи, где фильтр закрывал доступ к губам. Мы все еще смеялись. Угасающие лучи солнца, отражавшиеся от моря, падали на ее лицо, придавая ему зеленоватый оттенок из-за хлорных облаков, собравшихся над водой. Ее глаза казались еще более глубокими, волосы — более темными, чем обычно. Шум вечернего ветра, Дьявольского Шепота, уже начал усиливаться где-то на востоке. Как будто огромная великанша ростом до звезд и даже дальше снимает с себя титаническое шуршащее платье…

Моя рука проскользнула под рубашку, потом под сорочку Турьи и мягко легла на грудь. Она ослабила пояс, и мы занялись любовью быстро, в спешке, опираясь на скалу у подножия Истенема. Во время оргазма у меня возникло чувство падения, внутреннего скатывания в никуда. Потом Турья сказала:

— Sunt lacrimae rerum.

Последний раз мы были счастливы вместе.

Мы вернулись домой и поспали часик. Затем присоединились к большой компании играющих в холле. Потом все вместе поели и выпили, поболтали и посмеялись. Становилось темно. Кто-то зажег костер, и вся компания уселась вокруг. Смех и водка — они часто бывают вместе.

Мы играли в словесную игру: давали имена теням, которые появлялись в свете костра на земле. Я потерял Турью из виду и позже пошел ее искать. Она сидела в соседней комнате, вдали от веселящихся, тихая и спокойная, с красными от грубого неонового света глазами.

Три дня спустя она сказала мне, что переезжает в женское общежитие, что собирается прекратить отношения со мной, что беременна…

— Все равно это случится, — обыденным голосом произнесла она, — потому что когда начнутся схватки, мне придется переселиться к женщинам, ребенок появится там.

— Но у нас же есть еще столько месяцев времени! — заметил я.

Беременность еще практически не отразилась на ее фигуре.

— И все равно, между нами все кончено, — настаивала она.

Спокойное лицо, пустые глаза, через которые можно смотреть сквозь нее.

Я попытался добиться ответа:

— Почему?

— Потому что.

— И все же?

— Я так хочу.

Я еле сдержался, чтобы не спросить: «И чего же ты хочешь?» Но это звучало совсем уже глупо, даже учитывая мое эмоциональное состояние. Я сел. Наверное, мы находились в общежитии. Должно быть, там. Не могу вспомнить точно.

— Ты должен признать, — проговорила она немного мягче, — что вел себя практически как ригидист.

Я слышал такие слова от нескольких людей, обычно как насмешку, как камень, брошенный в мой огород, который выявлял мое самосознание или эго — еще один архаический термин, но настолько сложный, что я не могу заменить его никаким словом. То же самое происходило, когда я принял на себя обязанности дипломата и стал в глазах других наций «начальником» Алса. Оскорбления от других людей, например от Лихновски, меня не волновали, я отвечал им тем же, но слышать такое от Турьи было больно. Просто непереносимо.

— Я потерял голову, — признал я. — Ты права в своем желании прекратить наши отношения. Но тебе не обязательно переезжать в женское общежитие, если ты не против остаться здесь.

— Сейчас я хочу быть с женщинами. Я подружилась с Зорис.

Стыдно сказать, но я почувствовал укол в глубине души, отвращение к такому легкому переносу привязанности, но я подавил его.

Странное такое ощущение внутри, как будто сдерживаешь рвотные позывы.

— Это объясняет твой интерес к Лукрецию, — сказал я уже тверже.

Она только кивнула в ответ. Потом вытащила из сумки листы, те самые, и отдала мне. Страница, лежавшая сверху, содержала следующее:

Как прекрасно, когда ветер нагоняет огромные волны на великом море, смотреть, как кто-то другой борется со стихией, пытаясь удержать на плаву лодку; и не потому, что нам доставляет удовольствие видеть трудности другого человека, но потому, что замечательно осознавать свое избавление от подобного несчастья. Как прекрасно наблюдать за великой битвой, разворачивающейся в полях, когда сам находишься в безопасности.

Я сохранил отрывок в блокноте.

Три дня, или даже больше, я не выходил из свирепого настроения. Задирал людей, прохожие, замечавшие беспочвенность моего гнева, объединялись с пострадавшим и избивали меня. Но, оглядываясь назад, могу сказать, что именно такого наказания я, наверное, и добивался. В одной из стычек мне сломали шейный позвонок, который привел меня в больницу. Слава богу, Лихновски в тот момент спал, не то он точно начал бы издеваться, и я наверняка убил бы его.

Но речь не о том. Именно тогда, когда отношения с Турьей двигались к завершению, к нам с дипломатической миссией прибыла Рода Титус с охраной из шести человек. Именно тогда Сенар впервые объявил свои претензии на Алс. В начале переговоров с послами я был счастлив с Турьей, в конце — с ума сходил из-за ее отсутствия. История выявила истинные намерения сенарцев, посольство стало прикрытием для подготовки рейда.

 

БАРЛЕЙ

Я предвидел — это как раз входит в обязанности лидера, — что дипломатическая миссия не будет иметь успеха в Алсе, поэтому начал строить планы и готовить войска к нападению на эту страну, пока шли переговоры. Но по политическим соображениям все же полностью поддержал посольство. Я собрал военный совет для обсуждения лучшего плана действий, заседание транслировали все телекомпании на побережье. Мы решили, что Алс на самом деле представляет собой матриархат, несмотря на то, что сильно напоминает анархию, и поэтому лучше послать к ним женщину. Но, как отметил мой секретарь, было бы сумасшествием послать ее в такое место одну — истории об алсианской сексуальной аморальности ужасали. Мы выделили послу почетную охрану.

Рода Блосом Титус исполняла обязанности президента Женской лиги Сенара, организации, которую она же и основала во время путешествия. Я сам разговаривал с ней после того, как стал командующим, и она убедила меня — прямо, без всяких уверток и лести, к которым склонны женщины, — что больше всего заботилась о единстве и счастье нашей нации. Рода не стала вступать в ряды Женской армии, хотя и сказала, что будет счастлива публично присягнуть мне. В конце концов я убедился в ее преданности Сенару.

Она официально приняла предложение стать послом. На последующей конференции я объяснил Титус, что не питаю надежд на успех ее миссии, что ее первостепенной задачей станет выяснение местоположения пленников. Наши лучшие люди готовились атаковать, освободить детей и вернуться в Сенар. За подготовку группы захвата отвечал Жан-Пьер.

 

ПЕТЯ

Рода Титус прибыла на своем шаттле с невероятной помпой. В аппарате находились она сама, небольшая группа личных слуг и секретарей, сплошь военных; с ними же, на других шаттлах, прилетели люди в синей форме и масках, закрывавших глаза и делавших их мало похожими на людей. Каждый носил короткий церемониальный меч, так крепко приделанный к костюму между лопаток, что я удивился, как же они вытаскивают оружие в пылу борьбы. И каждый демонстрировал иглопистолет, который воины постоянно вертели в руках.

Они промаршировали по трапу вниз и, выстроившись в два ряда, застыли, как деревья, пока Рода Титус проходила между ними. На ее лице сияла улыбка, которая является отличительной чертой высшей касты сенарцев.

Предварительно со мной связались и известили о прибытии посла — сенарцы хотели вести переговоры именно со мной, так что им повезло, что на данное задание компьютер не выбрал кого-то другого, — поэтому я ожидал ее. Наверное, Рода Титус искала глазами толпу встречающих или хотя бы небольшую группу дипломатов, но увидела только меня. Это моя работа, кто еще станет ее выполнять? На самом деле — как смешно бы вам это ни показалось — я с нетерпением ожидал переговоров, потому что дипломатические обязанности не представляли особой трудности и успели мне наскучить.

Толпа все же собралась. Несколько человек бросили свои дела и пришли посмотреть, что происходит, когда услышали звук приближавшихся шаттлов. Увидев же марширующих солдат, они поразились до глубины души. Некоторые побежали, чтобы позвать друзей, другие начали обсуждать событие на месте. Один или два человека подхватили с земли камни и принялись швырять их в шаттлы, что заставило военных принять боевую стойку и нацелить пистолеты на алсиан. Камнепад постепенно прекратился, люди перешли на ругательства, и сенарцы, успокоившись, опустили оружие. Но до этого я встретил дипломата.

Первыми словами Роды Титус стали:

— А где остальные члены делегации?

Я только пожал плечами и улыбнулся. Помните? Тогда мы с Турьей еще наслаждались своим ригидистским раем. Я видел перед собой всего лишь аккуратную, невысокую приятную женщину средних лет. Женщины любого возраста завораживали меня, потому что были одного пола с любимой. Так что Рода Титус могла ожидать по-настоящему вежливый прием.

— Здесь только я.

— Меня зовут Рода Блосом Титус, — представилась она.

— Знаю, — сказал я, — кто еще мог прилететь на шаттле во главе армии захватчиков?

Женщина ощетинилась:

— Это моя почетная охрана. Они здесь, чтобы ограждать меня от посягательств со стороны ваших соплеменников.

Я снова пожал плечами.

— Вы Петя? — спросила женщина.

— Да.

— Ну, так почему же вы мне об этом не скажете? — Она немного сбавила официальный тон. — Довольно глупо стоять тут весь день.

— Мне не было нужды представляться, потому что вы и без того знаете, кто я такой. Но если вам неудобно здесь, пойдемте внутрь. Без сомнения, под открытым солнцем оставаться не следует, при нынешнем-то уровне радиации.

— Вы приготовили все необходимое? — Посланница снова горделиво выпрямилась.

— Что?

— Что?.. — возмутилась Рода Титус. — Что?! Как это — что?

Она не носила маски — несмотря на то, что мы находились на улице — из-за этого сенарского приспособления, только постоянно прикладывала к носу платок и щурилась от света, отражавшегося от озера. Я имею в виду, что выражение ее лица несложно было рассмотреть. Губы забавно искривились от удивления.

— Почему мы должны что-то готовить?

— Разве это не очевидно? — резко бросила она, снова теряя самообладание. — Чтобы мы смогли начать переговоры! Как же еще вы собираетесь принимать меня? Без угощения, напитков?

— Если хотите пить, — пожал я плечами, — то вас угостят, но специально мы ничего не готовили.

— Значит, мы будем договариваться на улице? На жаре, на радиации?

— Договариваться?..

Тут кто-то швырнул камень, тот громко стукнулся о край второго шаттла и скрылся в воде. Охрана заволновалась. Полетел еще один булыжник. Еще. Рода Титус завертелась на месте, оглядываясь по сторонам.

— Что вы делаете? — потребовала ответа женщина.

— Я — ничего.

— Вы напали на наш шаттл! Это неслыханно!

Я пожал плечами:

— Ничего подобного.

Капитан почетной охраны что-то буркнул шести подчиненным, явно отдал приказ, и солдаты заняли позиции: трое упали на землю, остальные стали за ними. Они направили пистолеты на толпу.

— Прикажите им остановиться! — взвизгнула Рода Титус. Маска слегка натирала лицо, и я немного передвинул ее.

— Я не имею к ним никакого отношения.

К тому времени все уже прекратилось: людям надоело кидаться камнями. День выдался жаркий, а подобное занятие требует значительных усилий. Возня привлекла еще несколько человек, некоторые обзывались и выкрикивали оскорбления. Солдаты, наверное, не говорили на нашем языке. Но все же они выглядели взволнованными.

Роду Титус перекосило от нервного напряжения. Она кинулась обратно к солдатам, и капитан охраны дернулся ей навстречу, как пораженный электрическим током. Он заслонил ее собой от толпы. Но народ больше не бросал камни, люди стали расходиться, интерес спадал. Рода Титус смотрела на меня. А я смеялся. Действительно, сенарцы так потешно перепугались!

Посланница вернулась на прежнее место.

— Возможно, — заметила она, нахмурившись, — вы считаете такое положение нормальным, но ни один лидер, угодный Богу, не потерпел бы подобного беззакония.

— Интересно, что же вы можете иметь в виду? — поинтересовался я, скорее размышляя вслух, чем задавая ей вопрос.

Но мутные глаза женщины вдруг запылали огнем.

— Я вам скажу, что имею в виду! Я имею в виду божественный долг лидера подавать пример своим людям. Есть необходимость в порядке и гармонии. Почему вы не утихомирили тех хулиганов, которые бросали камни? А если бы они спровоцировали мою охрану? Что, если их убили бы? Что тогда? Это запятнало бы и вашу, и мою совесть, переросло в межнациональный конфликт! Почему вы не позвали полицию, чтобы арестовать преступников?

Она меня утомила, я повернулся и пошел в дом. В те времена оставаться на открытом солнце слишком долго не следовало.

Рода Титус издала короткий возглас негодования и поспешила за мной. Сзади раздавались — топ, топ — шаги ее почетной охраны.

— Вы что, пытаетесь оскорбить меня? — раздраженно осведомилась женщина, поравнявшись со мной. — Оскорбить Сенар?

— Вы сказали, что хотите пить. Можно мне вас угостить? И ваших людей тоже? Хотя они солдаты и наверняка обходятся своим пайком.

Мы прошли под покров Истенема, спрятавшись таким образом от солнца, и миновали вход в общежитие. Там собрались люди, которые сидели в тени и наблюдали за окружающим миром — за теми, кто приходил от берега моря. Некоторые разговаривали. Другие играли. Но все сразу же побросали дела, как только увидели меня во главе отряда вооруженных солдат. Пошло перешептывание, атмосфера начала накаляться. Напитки располагались в другой части дома, куда мы и направились. Рода Титус с сопровождающими спешили за мной.

Я открыл бар и угостил посла, робот развел нам два фруктовых сока. Мой стакан опустел в мгновение ока: стояла жара, к тому же сказывались полчаса, проведенные под прямыми солнечными лучами. Рода Титус посмотрела на напиток с подозрением, полагая, наверное, что он отравлен. Она отдала стакан одному из охранников, который понюхал жидкость, отпил немного, подождал пару минут и отдал его обратно. Все это показалось мне уморительным, и я расхохотался, что вызвало презрительные гримасы капитана и нескольких солдат. Но вы же знаете этих сенарцев: они лишены чувства юмора.

Подошла моя знакомая, и мы с ней разговорились. Ее звали Хэфнер, и она работала техником на фабрике.

— Кто это? — спросила девушка.

— Кое-кто из Сенара, — ответил я. — Точнее, некая Рода Титус.

— И солдаты! — заметила Хэфнер.

— Да, и они немного нервные. Но так уж заведено в их государстве.

— Что вы говорите? — перебила нас Рода Титус. — Я слышала свое имя, значит, вы рассказываете обо мне. Я требую перевести слова.

— Она злится, — сказала Хэфнер все на том же домашнем языке. — Может, она все время сердится?

— Наверное, — предположил я на том же диалекте. — Скорее всего это все из-за сенарской системы иерархии. Каждый в какой-то степени не в себе, ему запрещает поступать таким или иным образом закон или человек высшего ранга.

— Интересно, — отметила Хэфнер. Потом почесала переносицу, что означало замешательство. — А как насчет верхушки иерархии?

— Есть там один такой. Он совсем чокнутый, — сообщил я. — Несмотря на то, что выше него никого нет, он подчиняется долгу и обязанностям. Их предпоследний правитель не смог исполнять свою роль с должным почтением к закону, и его свергли.

— Вы обязаны говорить на нормальном языке, — снова вмешалась Рода Титус. Она размахивала перед собой руками, что придавало ее словам патетический оттенок. — Как дипломатический представитель Республики Людей Сенара я настаиваю на проявлении уважения ко мне в соответствии с моим статусом!..

Она повернулась к начальнику своей охраны, но, думаю, даже он не решился бы убить человека только за то, что тот говорит на родном языке.

— Она злится, — заметила Хэфнер, — и все же ничего не предпринимает. Что-то не дает ей выплеснуть эмоции.

— Да, это забавно, — согласился я, — они с молоком матери впитали подчинение иерархическим установкам.

— Чудные! — удивилась девушка. Некоторое время она переваривала информацию. — Зачем человеку сдерживать чувства? Это совершенно точно вредно для здоровья.

Она начала хихикать над абсурдностью такого предположения.

Рода Титус вдохнула несколько раз, успокаиваясь.

— Вы заставляете меня вернуться домой и доложить об оскорблении посольства. Игнорируя меня, вы игнорируете весь народ Сенара! Оскорбляя меня, вы оскорбляете сенарцев!

При этих словах Хэфнер откровенно рассмеялась.

— С чего бы это? — вопросила она на общем языке, который на самом деле знала даже лучше меня. — Они все сидят у тебя в животе? — И расхохоталась над собственной шуткой.

— Рода Титус, — обратился я к послу, — как я могу обидеть весь народ Сенара? Тогда мне пришлось бы несколько месяцев бродить по всей вашей стране, оскорбляя каждого в лицо.

Рода Титус молчала. После короткой паузы она сумела выговорить:

— Вы просто издеваетесь надо мной.

Ее лицо помрачнело. Охранники топтались на месте, не зная, что предпринять.

Хэфнер стало скучно. Она пробилась сквозь ряды солдат, беспардонно распихав их локтями, и пошла заниматься своими делами. Я пригласил Роду Титус следовать за мной в спокойное место, где она сможет выполнять свои обязанности.

Титус прошествовала в указанном направлении, ее лицо пылало от гнева. Охрана, выстроившись в цепочку, протопала за женщиной, чеканя шаг. Мы добрались до угла комнаты, который делила со мной Турья. Я сбросил ботинки, потом сел по-турецки на широкую кровать.

Рода Титус стояла уставившись на меня, охрана сгрудилась позади. Некоторое время мы оба молчали, затем ее прорвало:

— Что это значит?!

— Рода Титус, попытаюсь объяснить вам здешнее положение вещей. Существует работа, которую надо выполнить, занятия распределяются компьютером — не человеком, заметьте. Так случилось, что дипломатом назначили меня. Но мне это все не сильно нравится. Я разговариваю с вами только потому, что того требует наряд. И вскоре после того, как рабочий день закончится, уйду к женщине, с которой встречаюсь.

Рода Титус не знала, что ответить.

— Вы собираетесь бросить нас здесь? И что же нам делать? Куда идти?!

— Я должен вам подсказывать, чем заняться? Вы сами не знаете, чего хотите? — усмехнулся я, поражаясь нелепости концепции.

— Может, вы хотя бы выделили мне положенные дипломатические покои?

Я пожал плечами:

— Будьте моей гостьей, вам дадут койку в общежитии. Ваши люди там, конечно, все не поместятся, но они всегда могут сами построить себе палатки снаружи.

Если такое возможно, я бы сказал, что, она разозлилась еще больше. Женщина огляделась, осматривая комнату. Кругом стояли койки; лампы, прикрепленные к потолку, отбрасывали круги света, который рассеивался ближе к выходу. Как обычно, днем многие кровати были заняты. В тишине слышались неразборчивые стенания парочек, занимавшихся любовью. Рода Титус наклонила голову, не в силах распознать звуки, и только шестым чувством понимая, что они оскорбительны для чистой, благонравной женщины.

— Вы предлагаете мне, — проговорила она с видимым усилием, — остаться… здесь?

Я пожал плечами и практически решился бросить на сегодня работу и просто-напросто уйти. Мне уже начинало надоедать возиться с сенарским послом.

— В одном здании с… мужчинами?

— Можете пойти в женское общежитие и попросить кого-нибудь уступить вам место, — посоветовал я. — Но тогда придется оставить ваших солдат снаружи.

— Я ожидала увидеть специально подготовленные дипломатические апартаменты, — закричала вдруг она, буквально завизжала. — Мои личные помещения!

Заметьте, речь Роды Титус просто перенасыщена притяжательными местоимениями: «моя миссия», «мои люди» и даже «моя страна». Ерунда какая-то — считать, что тебе принадлежит вся страна, без исключения. Но сенарке не дано было понять комичность ситуации.

— Если вам так уж необходим отдельный дом, — сказал я, устав от этой темы, — найдите себе свободное место на восточном побережье и стройте себе на здоровье хоть целый дворец с башнями и подъемными мостами.

Мне не терпелось увидеться с Турьей, и через пять минут мы уже были вместе. Не знаю, что решили предпринять пришельцы из Сенара. Наверное, залезли обратно в свои шаттлы и спали там.

Следующим утром, не собираясь заниматься проблемами придурковатых сенарцев, я спокойно проговорил с соседними арадийскими поселениями целый час по голосовой электронной почте. Но Рода Титус все равно заявилась. Должно быть, преодолела застенчивость и попросила указаний у президента.

— Дорогой Церелем, — улыбнулась она мне, — я пришла одна.

Я пожал плечами. Забавно: каждый раз, когда она лицезрела данный жест, ее бровь слегка дергалась, из чего можно заключить, что такое поведение женщину раздражало. Но Рода Титус ничего не делала со своим гневом, только загоняла его глубже внутрь, так что ярость проявлялась в едва заметной мимике лица. Естественно, меня это поразило: никогда не видел, чтобы кто-то злился и пытался предотвратить выплеск эмоции. Соответственно, я использовал любую возможность, чтобы пожать плечами и понаблюдать за феноменом в действии.

— Я пришла одна, — немного более напряженным голосом повторила она, — в знак доверия. Отослала свою личную охрану устраиваться на свободных землях к востоку от поселения, что оставляет меня беззащитной в вашей стране.

Мы находились в комнате вне общежития, где хранилось оборудование для электронной связи. Я встал и вышел поискать себе чего-нибудь выпить. Рода Титус побежала за мной.

— Может, вы не понимаете важности моего поступка? — срывающимся голосом спросила она.

— Ну, так расскажите мне, — предложил я, усаживаясь на полу.

Она посмотрела вниз, явно раздумывая, не присоединиться ко мне, но не решилась.

Сенарские женщины приучены к мысли, что их достоинство важнее всего на свете, поэтому посланница никак не могла позволить себе сесть во фривольной позе на пол рядом с мужчиной. С другой стороны, нормы поведения принуждали ее чувствовать себя неловко, не в своей тарелке, заставляли стоять столбом и наклоняться ко мне, что начисто лишало беднягу достоинства. Парадоксальные люди.

— Мои люди, — начала она (снова притяжательное местоимение!), — это не просто охранники, защищающие меня от опасностей, поджидающих в вашей обители анархистов. — Она беспокойно оглянулась. — Они нечто большее. Они представляют собой символ сенарской мощи. Они…

Я остановил ее:

— Меня не интересуют ваши метафизические измышления.

Посланница замолчала и немного покраснела. Но, как видно, женщина решила не впадать в истерику, как накануне. Она все еще стояла, но теперь уже вертела по сторонам головой, ища, на что бы сесть. Оставив надежду отыскать хотя бы стул, Рода Титус осторожно устроилась на полу. Последовала пауза, во время которой она сидела, низко наклонив голову. Потом вновь посмотрела на меня, сверкнула улыбкой.

— Господин Церелем, — сказала женщина, — я решила, что вчера переговоры начались не совсем удачно. Наши культуры настолько разные, что мы просто не поняли друг друга. Вы недооценили честь и достоинство Сенара, которые сквозят во всех наших поступках. Вам не понравилась почетная охрана, а она всего лишь отражение важности моей миссии для Сенара.

Я отрицательно покачал головой, и Рода Титус остановилась, наклонилась и вопросительно посмотрела на меня. Мой стакан опять опустел.

— Вы, кажется, всерьез полагаете, что меня волнует ваша так называемая миссия. Что она занимает меня настолько, чтобы понимать или не понимать ее важность. На самом деле мне плевать на это.

Она покраснела и в мольбе сложила руки:

— Ну пожалуйста, господин Петя, разве вы не видите, как мне тяжело? Я пытаюсь проанализировать ситуацию с вашей точки зрения. Несомненно, вы могли бы помочь мне с этим?

Я пожал плечами.

— Сегодня я постараюсь преодолеть расстояние между нашей культурой и культурой Алса, — нараспев проговорила она, как будто читая наизусть заранее выученный текст. — Сегодня я надеюсь обучиться видеть мир вашими глазами. Как только мои усилия увенчаются успехом, наши народы смогут хотя бы немного сблизиться. Надеюсь, и мы с вами, господин Церелем, станем лучше понимать друг друга.

— Ну, я уже и так обращаюсь с вами как с почетной гостьей, — заметил я, — буду и далее так поступать. Но совершенно не понимаю, зачем вы играете в эту игру?

Здесь женщина наклонилась вперед, пристально посмотрела на меня и почти прошептала:

— Ради детей!

— У вас есть дети? — поразился я.

— У меня? — Она явно опешила. — У меня? Нет, нет…

Ее глаза заблестели, как будто она еле сдерживалась, чтобы не заплакать.

— В чем же дело? — вежливо поинтересовался я, чувствуя приближение приступа вселенской скуки.

— Как вы смеете задавать такие вопросы? Может, хватит играть со мной в кошки-мышки?

— Вы совершенно сбили меня с толку, — признался я. — Какие еще кошки-мышки?

— Вы ведь знаете о детях, господин Церелем!

— Нет, не имею ни малейшего представления.

— Зачем же я сюда приехала, скажите на милость?

— Да откуда я знаю?! Я принял вас только потому, что этого требовали мои настоящие обязанности.

Рода Титус заговорила скороговоркой:

— Почему бы еще мне понадобилось прилетать в Алс? Для чего любой из сенарцев проделал бы весь этот путь с дипломатической миссией? Только чтобы разрушить стену между народами, залечить старую рану, вернуть детей убитым горем отцам. Только чтобы соединить угодные Богу семьи!

— Имеет ли это все какое-либо отношение к детям, которых сенарцы зачали до начала путешествия?

Повисла пауза.

— Вы играете со мной, — холодно вымолвила она.

— Определенно нет.

Никакие уверения не избавляли женщину от недоверия.

— Я только могу сказать, господин Церелем, что тема детей стала занозой в теле сенарской нации с самого начала путешествия. Отцы оплакивали невозможность видеться со своими чадами. Целый народ безутешно рыдал дни и ночи. В нашей политической системе образовались отдельные фракции, которые занимаются исключительно вопросом возвращения несчастных малюток — пленников, как мы их называем, — на родину, в свои семьи. Некоторые хотят ввести на вашу территорию войска и таким способом выяснить отношения. Во всех программах по телевизору алсиан изображают злодеями, почти сатанистами, которые не уважают ни закон, ни человечество в целом. У ваших детей якобы проявляются знаки Ада на теле, взрослые, тупые и подверженные коллективному безумию, живут как звери, не заботясь о счастье ближнего.

— Я не узнаю страну, которую вы описываете.

— Да, в отчетах действительно многое преувеличено. Но неужели вы не видите, насколько человеку, сенарцу, который ценит цивилизацию превыше всего, трудно понять народ, похожий на ваш?

— Я однажды разговаривал с вашим капитаном, — вспомнил я, — о детях, которые вас интересуют.

— С президентом, — с благоговением поправила она.

— Так он себя называет? Ваши титулы и другая чушь, связанная с иерархической системой, трудно воспринимается. Даже этот «господин», которым вы меня величаете. Хотя, наверное, «господин» ниже по рангу, чем «президент»?

— Извините, если я вас обидела, — быстро сказала Рода Титус. Для нее это действительно было важно. — Я не совсем представляла, как вас называть. Если обращение «господин» неприемлемо, тогда, может, подойдет «техник»?

— Я не обиделся, — лениво ответил я. — Мы не нуждаемся в каких бы то ни было титулах. У нас их просто нет.

— Но надо же мне как-то к вам обращаться.

— Зачем?

— Потому что вы — важная персона.

— Только для себя самого, вероятно, — засмеялся я.

— Меня назначил на это задание сам президент, — продолжила она, встряхнув головой, чтобы избавиться от неудобной темы. — Я должна привести к согласию два наших народа, постараться решить вопрос с детьми, хотя бы добиться открытия доступа к малышам для отцов.

Она замолчала и посмотрела на меня. Я снова пожал плечами и поинтересовался:

— Что вы имеете в виду под словом «доступ»?

— Вам оно не знакомо? Я не уверена, насколько хорошо вы знаете общий язык. Это означает…

— Я знаю значение, но не вашу интерпретацию.

— О… Извините! Я не собиралась…

Я поднялся:

— Рода Титус, вы меня утомляете своим дурацким этикетом. Если меня оскорбляют, то я поступаю соответствующе. Не прячу гнев или раздражение в себе, как привыкли делать ваши люди. Если я не говорю, что вы меня обидели, значит, вы меня не обидели.

Она неуклюже встала и кинулась за мной:

— И опять я извиняюсь. Но в этом все и дело. Я так мало знаю о вашем образе мыслей. Но вопрос доступа…

Я шел вперед, а она едва поспевала за мной.

— Да?

— Это всего лишь означает, что отцы могли бы, к примеру, приехать в Алс и увидеть своих детей. Что детям позволят узнать, кто их родители, встречаться и говорить с ними. Время от времени.

— Отцы, без сомнения, могут приехать, — ответил я, констатируя факт, потому что на Алсе не существует пограничного контроля и даже самих границ.

Но Рода Титус восприняла мою реплику как признание поражения: она в уме с самого начала вела переговоры, что-то вроде войны, словесной баталии, о которой я и не догадывался.

— Большое спасибо, господин… э… техник Церелем. Спасибо! Я знала, что если уступлю вам в мелких деталях, поговорю с глазу на глаз без охраны, то вы пойдете нам навстречу.

Я ускорил шаг, и она осталась позади. Женщина вытащила носовой платок из кармана жакета и помахала мне на прощание.

— Я должна сообщить о несомненном прорыве в переговорах моему президенту!

С этими словами она поспешила к выходу — платок наготове около носа, готовый впитать слизь, оставшуюся от переработанного хлора.

Я не видел ее все утро, но вечером посланница вернулась. Снова одна, без солдат. Должно быть, кто-то сообщил ей, где меня искать.

Тогда почти каждый вечер Турья проводила со мной в общежитии. Мы с любимой как раз поужинали: взяли хлеб с маслом из запасов корабля и съели бутерброды вместе, сидя на траве в тени дерева около гусиного загона. Потом Турья ушла поговорить с учеными о том, как адаптировать некоторых птиц к атмосфере с высоким содержанием хлора; мы все еще не теряли надежду когда-нибудь выпустить крылатых созданий на волю. Вы не представляете, как воодушевляла одна мысль о птахах, летающих над твоей головой на свежем воздухе. Впрочем, может, и представляете. Наверное, вы никогда не видели птицу в полете, никогда не сидели среди них, щебечущих о чем-то своем.

Именно тогда Рода Титус и нашла меня под деревом, я читал листки, на которых Турья напечатала кое-что из старинных представлений о происхождении денег. Она нашла текст, интересный с метафизической точки зрения, трактат на тему сверхъестественной власти символов и воображаемых вещей над реальной жизнью, реальными людьми. Любимая подумала, что мне такие знания понадобятся в переговорах с Родой Титус.

Но на этот раз посланница пришла не говорить. Она улыбалась — той самой сытой улыбкой, которая обычно бывает у женщин после секса, а у сенарца появляется, когда ему удается удовлетворить желание начальника. Счастье раба, порадовавшего хозяина.

— Господин… техник Церелем, — сказала она, усаживаясь напротив меня. — Я пришла поблагодарить вас! После преодоления некоторых сложностей наши переговоры в конце концов увенчались успехом. Не буду отрицать, что мне понадобилось время, чтобы привыкнуть к вашему образу мышления, но я говорила лично с президентом! Он счастлив, что мы пришли к обоюдному согласию.

Как уже говорилось, я тогда был хорошо расположен ко всем женщинам, особенно после ужина с Турьей, поэтому намеревался вежливо вести себя с Родой Титус.

— Нет никакого согласия, — поправил ее я, — но ваше удовольствие — мое удовольствие.

Так говорила моя мать. Просто произносить эти слова, чувствуя, как губы касаются друг друга при «м», а кончик языка мягко ударяет по нёбу при «ль», доставляло радость. Возвращало прошлое. Я потягивал водку, сердце смягчалось от воспоминаний.

— О, конечно, вы можете это называть как угодно. Но дать отцам право посещения! Я даже не надеялась на такой успех.

Я пожал плечами. Мама все еще не покинула моих мыслей, и слова этой забавной Титус проходили мимо меня, не задевая сознания.

— Мне приказали, — напыщенно объявила она, — выяснить местоположение детей, поговорить с ними и организовать их первую встречу с отцами. Мой президент надеется — причем рассчитывает именно на ваше содействие своим планам, заметьте, — что этот первый шаг расчистит путь к великому сотрудничеству наших народов. Возможно, определенная схема обмена между Алсом и Сенаром даст плен… — она поперхнулась, остановилась, потом договорила, — детям шанс посетить страну их отцов.

Я попытался построить в уме образ матери; вероятно, она еще жива, но далеко отсюда, на Земле. Невозможное расстояние между нами. Вызвал в воображении ее лицо, и оно наложилось на черты Роды Титус, выражающие нетерпение. Две совершенно непохожие женщины — одна отобранная у меня, существующая на другом конце физической пропасти. С другой нас разъединял идеологический провал.

Я попытался сконцентрироваться на словах Роды Титус.

— Не знаю, — сказал я, пытаясь подобрать нужные выражения, — не уверен, что понимаю, о чем вы.

Я улыбнулся, то есть попытался выдавить из себя улыбку, но ее лицо снова приняло озабоченное выражение. Большая часть эмоций сенарки граничила со страхом. Еще одно следствие иерархической системы общества — наверное, потому, что подчиненный должен постоянно стараться удовлетворить начальника, его скручивает от боязни сделать что-то, что не понравится вышестоящим лицам.

— Что вы имеете в виду? — осведомилась она. — Почему вы так сказали?

— Я всегда имею в виду то, что говорю, — признался я. Фраза казалась чужеродной, сказанной не к месту.

— Может, — предположила Рода Титус, — теперь мне лучше поговорить напрямую с матерями. Если вы всего лишь укажете, где держат пле… я имею в виду детей, дело пойдет быстрее.

— Понятия не имею.

— Покажите мне направление.

— Не могу.

— Можете. Конечно, можете!

— Рода Титус, этих детей зачали тридцать лет назад. Столько времени прошло! Вся история мхом поросла.

— Нет, — возразила она, как будто ожидала таких слов, ожидала такого хода в воображаемой шахматной партии, которую она вела с вероятным противником в своих затуманенных мозгах. — Один год за десять в состоянии транса. По большей мере им сейчас биологически по одиннадцать лет.

— В таком случае, — подытожил я, кривя губы в усталой гримасе, — они живут вместе с матерями в женском общежитии.

— Тогда я буду просить вас организовать встречу там.

— Это ведь женское общежитие, — напомнил я. Одной фразы оказалось недостаточно для понимания, и мне пришлось добавить. — Я — мужчина.

Однако Рода Титус восприняла замечание как неуместную шутку.

— Техник Церелем, вы главный дипломат в этом обществе, ваши обязанности включают организацию встреч. Вы пообещали мне, что отцы смогут увидеться с детьми.

— Я сказал, что отцы смогут приехать сюда, — уточнил я. — Они действительно смогут, потому что кто же их остановит? У нас нет границ или пограничных контролей, в отличие от вас. Но посещение детей не касается меня. Здесь решают матери.

— Но вы же говорили, что…

— Мне все это опять надоело. Я поднялся, собираясь уходить.

Но она встала вслед за мной, теперь уже начиная кричать:

— Вы не можете просто уйти! Вы обещали… Я делала доклад президенту, основываясь…

— Это меня не касается, — сказал я чистую правду, но Роду Титус слова задели за живое.

Она топала ногами, размахивала руками, кричала, визжала и обзывалась. А я, не изменяя спокойному настроению (оскорбления меня не волновали), вышел из общежития.

Затем случилось следующее: посланница попыталась пробиться в женское общежитие, но там ее встретили непонимающе, а позже, когда попыталась настаивать, и враждебно. В конце концов, когда Титус потребовала, чтобы ее провели к пленникам (!) и чтобы с ней обращались с соответствующим уважением (!!) и почтением (!!!) как с официальным послом великой (?!!) нации, женщины сначала послали ее подальше, а когда она не поняла, то просто-напросто выкинули нарушительницу спокойствия за дверь.

Неугомонная сенарка предприняла вторую попытку, ее снова выдворили вон. После этого Рода Титус вернулась на шаттл, собрала людей и силой попыталась проникнуть в общежитие.

Акция собрала у входа в дом довольно большую толпу. Я пропустил событие, потому что купался в это время в одном из прудов с угрями — мне нравилось ощущать тело животного, трущегося о мою кожу. Но отчеты стали известны всем и каждому, тем более мне все рассказали очевидцы. Рода Титус вернулась с шестью вооруженными солдатами. Группа женщин из общежития загородила им проход, крича и поливая бранью чужаков. А посланница стояла там и корчилась от гнева, как будто у нее разом заболели все зубы. Солдаты целились из пистолетов в толпу, но наших женщин не так легко напугать. Они ругались и плевались, кто-то притащил подушку со своей кровати и начал лупить по голове одного из охранников. Солдаты заволновались, но пристрелить женщину, вооруженную подушкой, только потому, что она не перестает тебя ею колотить, им не позволяла совесть (или кодекс чести, который принимают все сенарские военные). Говорят, некоторые защитницы общежития кричали на домашнем языке, некоторые на общем, а отряд стоял как глухой.

Затем Рода Титус приказала своим людям проложить ей дорогу внутрь здания, и те рванулись вперед. Но в дверном проеме столпилось столько женщин, что ничего у них не вышло. Говорят, когда Рода Титус ретировалась вместе с солдатами обратно в шаттлы, ее лицо пылало от стыда и смущения, а из глаз во все стороны брызгали слезы.

Я не видел ее два дня. На третий день она пришла ко мне.

— Сегодня воскресенье, — сказала Титус. — Не могли бы вы проводить меня в одну из ваших церквей? На этой неделе Бог послал мне ужасное испытание, настало время помолиться в Доме Господа.

Я что-то жевал, хлеб с луком, кажется.

— Церковь, — прошамкал я невнятно, — это одна из ваших сенарских традиций.

Она посмотрела на меня отсутствующим взглядом, переваривая слова. Затем последовала совсем не такая реакция, которую можно было ожидать. Посланница не рассвирепела, не начала вопить о безбожности алсианского народа. Вместо этого женщина упала на стул и принялась всхлипывать.

— У нас нет церквей, — сказал я, взяв следующий бутерброд, — никаких священников, никаких икон, ничего, что бы стояло между верующим и Богом. Почему люди должны идти в специальную комнату, чтобы поговорить с Господом? Неужели какое-то помещение на Соли отличается от всех остальных? Если Бог видит каждого из нас, какая разница, где мы находимся?

— Я пыталась, Господь знает, что я пыталась, — хрипло прошептала она.

Потом еще немного поплакала и повторила:

— Я очень старалась, Бог тому свидетель.

— На самом деле, — продолжил я, — вы можете молиться, где захотите. Даже здесь, правда?

Она меня не слушала.

— Я пыталась понять ваш народ, но увидела только беззаконие и нищету. Вот и все! Беззаконие и нищета, и люди без цели в жизни, без гармонии! — Она перестала всхлипывать. — Мой президент велел мне возвращаться, оставить бесполезные попытки и ехать домой. Но я ответила — нет! Я попросила дать мне еще один шанс пробиться к этим людям, к Церелему. Сегодня воскресенье, святой день, божественный день, и мы можем поговорить на языке, который нас сближает, на языке Господа. Потому что перед Богом мы равны, и Алс и Сенар. Мы молимся одному Богу. И это Бог заповедовал отрывать детей от родителей, держать их в плену, как израильтян в Египте. Превращать в рабов.

Я не знал, что ответить, поэтому заметил:

— Мы здесь не празднуем воскресенье. Каждый день равен предыдущему для алсианина. Индивидуум может общаться с Богом, когда угодно.

Она с усилием сглотнула, почти разрыдавшись:

— Но так сказано в Библии, — сказала женщина, как будто это была истина в последней инстанции. — Как вы можете не праздновать воскресенье, если так сказано в Библии?

Я пожал плечами:

— Библия — такая же книга, как и все остальные. Если мы будем подстраивать жизнь под нее, то окажемся ее рабами. Нам нужна свобода в создании своих собственных отношений с божественным началом. Каждый может написать собственную Библию.

— Рабами?.. — эхом отозвалась она. — Как вы можете рассуждать о рабстве, удерживая в плену невинных детей?

Я рассмеялся в ответ.

— Спросите их самих. Они не считают себя пленниками. В Алсе все свободны.

Она, казалось, с трудом понимала сказанное, поэтому я повторил свои слова помедленнее:

— В этом особенность Алса.

— Если я спрошу их, они мне такое ответят? Но как я могу вообще их что-либо спросить? Как я буду говорить с детьми, если ваши воинственные женщины не хотят пустить меня к ним?

Она ушла, ее лицо покрылось красными пятнами от рыданий.

Но через полчаса Титус опять появилась на пороге, уже немного успокоившись. Женщина села напротив меня, скрестив ноги, чтобы показать, насколько унизилась ради меня, и начала длинную скучную речь о том, как сильно она извиняется за свое утреннее поведение — просить прощения — традиция иерархической системы Сенара. Как она расстроилась, когда президент хотел отозвать ее миссию. Как ей казалось, что она делает успехи, начинает понимать нашу культуру, и далее в том же духе. Я чуть не заснул на середине. В конце концов она пришла к следующему:

— Но я знала, что Господь милосерден и мне будет дан еще один шанс разбить барьеры, разъединяющие нас. Мы должны дотянуться друг до друга, обнаружить связь между нашими народами. И не важно, что вы отошли от пути праведного, не собираетесь в церквях, не празднуете воскресенье; несмотря на это все, есть кое-что, что роднит нас. Я знаю, что вы молитесь тому же Богу, что и я. Я точно это знаю.

— Откуда вы можете знать, кому я молюсь? — спросил я из чистого любопытства, не пытаясь обидеть. — Мне трудно понять — вы ведь на самом деле мало меня знаете, откуда же вам может быть известно, каким я вижу Бога?

Она помолчала секунду, потом снова ринулась в бой:

— Народ Алса имеет (тут я поперхнулся) того же Господа, что и народ Сенара.

— Рода Титус, — мягко прервал я, — алсиане ничего не имеют. В этой стране ничто не является чьей-то собственностью. Мы говорим о владении только в одном случае: когда двое наслаждаются сексом. И даже здесь можем так сказать только потому, что весь процесс занимает считанные минуты.

Я бы мог говорить и дальше по этому поводу, тема была хорошая, знакомая, близкая сердцу. В конце концов Рода Титус сама признала, что не понимает алсиан и обучение можно начать с самого интересного вопроса. Единственную вещь, которую мы имеем — в том смысле, в котором сенарцы понимают это слово, — это как раз то, чем никто не может обладать. Я иногда думаю, что суть этой идиомы сводилась к определению сущности собственнической культуры, что удовольствие, которое получаемо от владения, сравнимое с удовольствием от секса, на самом деле мимолетно. Но Рода Титус ни капли не интересовалась моими рассуждениями.

— Я знаю, что мы молимся одному Богу, — упрямо продолжала она. — Это нас и объединяет. Мы все были частями одного флота, мы пересекли космос вместе во славу одного и того же божества. Вы не смогли бы присоединиться к нам, если бы не принадлежали к тому же Земному объединению, что и мы.

Я жестом, который использовался в далекой древности, признал, что наполовину согласен с ней.

— Что вы этим хотите сказать? — спросила Рода Титус. На ее глазах снова появились слезы.

— Ситуация на Земле была очень тяжелой, — сообщил я. — Политики воздвигали все более жесткие иерархические структуры. Это затруднило поклонение Богу, что случилось и с Сенаром, насколько я знаю. Для нас же ситуация стала вовсе не переносимой. На Земле существовали общества, которые пытались стереть нас в порошок только из-за неприятия того, как мы предпочитали жить.

Пустое лицо, блеск в глазах там, где начинали собираться слезы, капелька соленой воды, сползающая по щеке, готовящаяся упасть.

— Вы имеете в виду… — начала она, но остановилась посреди фразы.

Я подождал немного, давая ей время высказаться, потом продолжил:

— Планировался полет трех флотов, — напомнил я. — Мы присоединились к тому единственному, который нас принял. Остальные не собирались брать с собой «анархистов», несмотря на то, что мы скопили нужную сумму, потому что идеология, самое коварное из всех препятствий на свете, стояла на нашем пути. Вы потребовали только принять вашу веру, оплатить свою часть взносов, и выделили свободное место на кабеле.

— Вы солгали, — слабым голосом обвинила она.

— Нет. Среди нас много религиозных людей. И один из них сидит перед вами. Я присутствовал на многих переговорах, и когда бы меня ни спрашивали об отношении к Богу, отвечал честно. Естественно, по нашим обычаям я не мог говорить за других людей, даже если бы захотел.

К этому времени слезы успели высохнуть. В ее голосе зазвучал металл.

— Я потерпела поражение, — объявила она. — Я вернусь на шаттл, а затем улечу домой.

Я пожал плечами, потому что ее дальнейшие действия меня не интересовали. Рода Титус поднялась.

Конечно, женщина никуда не улетела, потому что именно тогда случился рейд.

 

БАРЛЕЙ

Миссия мисс Титус, как я и предполагал, с самого начала была обречена на провал. Но деятельность посольства способствовала успеху нескольких политических маневров. У меня появились глаза и уши непосредственно на территории Алса — к примеру, командование узнало, где содержат пленников. И так как посол, вне всякого сомнения, являлась женщиной, появился человек, честь которого нуждалась в защите от похотливых алсиан. К несчастью, последняя задумка не сработала. Однако другой скандальный инцидент создал необходимый предлог для вторжения: когда мисс Титус попыталась при свете дня с правдой и законом на ее стороне проникнуть к пленникам, поговорить с ними, ее встретили визжащие менады.

Я приказал посольству сразу же покинуть Алс, но мисс Титус осталась. Возможно, ее зачаровали те самые дурные качества, которые ранее отвращали. Может быть, она надеялась, что сумеет каким-то образом спасти алсиан от самих себя. Не важно, по какой причине, но мисс Титус все еще оставалась на месте, когда Жан-Пьер повел войска в наступление.

 

ПЕТЯ

Они появились вооруженные иглопистолетами. Вы знаете, что это за оружие? Самая важная деталь — кнопка с резервуаром внутри, который содержит металлопластовый сплав. Твердый комок, наполняющий кнопку, придает вес оружию. В остальном все выглядит как обычно: ствол, мушка, курок. А вот что происходит, когда вы стреляете: пистолет расплавляет небольшой кусочек содержимого резервуара и продвигает массу к основанию дула. Сливает металл в тоненький длинный желоб. Затем лазер, мощный маленький аппаратик, делит нить на несколько частей. Выстрел происходит очень быстро, не надо заряжать пистолет, что безнадежно замедляет дело. А лазер работает буквально доли секунды — скорость его действия близка к скорости света. Металл застывает в воздухе и косит ваших врагов.

Теперь игла: она может быть любой длины по вашему желанию. Пистолет можно запрограммировать на производство коротеньких гвоздиков, которые ранят или оцарапывают, или длинных пик, причиняющих больший ущерб. Дизайн оружия поражает компактностью: сенарские пистолеты помещаются в ладони, большие ружья достигают длины локтя.

Мы оставили на Земле весь свой груз оружия — и что гораздо важнее, части, из которых его можно собрать, — еще до начала путешествия, потому что всем колонистам запрещалось везти с собой военный инструментарий. Но сенарцы заявили, что иглопистолеты нужны им не для войны, а для обеспечения порядка внутри страны, и разоружаться не стали. Их отговорки которые, как выяснилось в свете дальнейших событий, не стоили ломаного гроша, вначале основывались на отличии иглы от обычной пули.

Согласно аргументам сенарцев, иглы, которые тоньше волоса, легко проходят через все ткани человека. Полицейский может выстрелить вам в грудь: игла проткнет легкое насквозь и выйдет из спины. Это повредит орган, вызовет мгновенную неподвижность и жуткую боль, но потом вас обязательно вылечат. Пуля же, по их словам, ударит по телу, вырвет огромные куски мяса, и, скорее всего, все закончится смертью. Если пуля попадает в голову, она разлетится в клочья. Если в голову выстрелили иглой, вы, может, станете инвалидом, но не трупом.

Я держал в руках иглопистолеты, во время войны из них стреляли в меня. Исходя из собственного опыта, могу с определенностью заявить, что сенарцы лгали, когда представляли свое оружие детской игрушкой. Вы, наверное, скажете, что мы тоже лицемерили, когда сами начали производить оружие. Но того требовала война. Мы заполучили несколько образцов деталей и адаптировали фабрику для производства боевых образцов после прибытия на планету, но в течение довольно длительного времени не использовали машины. Кто же захочет, чтобы в обществе появилось смертоносное оружие? Но когда начались боевые действия, алсиане были вынуждены вооружиться.

Однако я забегаю вперед.

Рейд.

 

БАРЛЕЙ

Рейд прошел с точностью, достойной замечательного музыкального произведения. Теперь, когда война закончилась, я иногда обдумываю эту аналогию. Несомненно, величайший генерал — это композитор, который расставляет людей и машины в нужном порядке, как если бы каждый солдат, каждое ружье представляло собой определенную ноту. Маневрирование — это фразы, некоторые короткие, другие длиннее; мелодии битвы. Можно рассуждать и далее на эту тему: некоторые войны напоминают симфонию, они составляют из непохожих друг на друга людей и разного оружия потрясающе величественные, цельные композиции. Другие больше похожи на сонаты: например, Жан-Пьер и его специально натренированные и организованные солдаты разыграли именно такое произведение. Как и соната, рейд включал действие, контрдействие и затем ответный удар.

Я дал команду к атаке в сумерках, когда утих Дьявольский Шепот. Но для начала проинспектировал отряд Жан-Пьера (двадцать лучших бойцов) при свете прожекторов на летном поле. Какое прекрасное было зрелище!

Двадцать храбрейших солдат нашей нации в боевой синей форме, с мечами за спиной, пистолетами на бедре и игловыми ружьями, закрепленными на плече под прямым углом к локтю. Не постыжусь признать: слезы гордости стояли в моих глазах при мысли о том, что они готовы пойти на смерть, если понадобится, чтобы защитить честь Сенара. Я поплакал немного, по-мужски сдержанно обнял Жан-Пьера и дал им разрешение на взлет.

Конечно, командовал группой Жан-Пьер, он носил один из записывающих чипов, второй достался его помощнику — сержанту. Все солдаты, показали великолепную подготовку на тренировках. Они летели на север в двух сверхзвуковых армейских шаттлах, мы могли уместить их и в одну машину, но в подобной экспедиции осторожность не помешает — лучше иметь запасной шаттл, чем остаться вовсе без него.

Боевая группа залетела прямо в центр алсианского лагеря и приземлилась в нескольких метрах от женского общежития, то есть тюрьмы, в которой содержали пленников.

Отряд сел рядом с уже имевшимся там сенарским кораблем, на борту которого находилась почетная охрана Роды Титус. Бойцов предупредили о рейде, и они были наготове. Их задачей стала защита всех трех шаттлов от посягательств противника. Жан-Пьер вывел людей и направился к зданию. Они появились абсолютно неожиданно для противника. Записывающие чипы зафиксировали только несколько человек, собравшихся у входа вокруг примитивного костра. Анархисты в удивлении уставились на отряд, стали подниматься на ноги. Один закричал. Но Жан-Пьер уже миновал ворота и приближался ко входу на территорию общежития. Двери не оказалось. В проходе стояли три женщины.

Жан-Пьер проникает внутрь. Чип на униформе регистрирует изумленные лица алсианок. Одна начинает кричать, потрясая кулаками, ее прекрасное лицо изуродовано ненавистью и злостью, которыми больны все представители богопротивной нации. Но затем офицер, обладатель чипа, продвигается дальше, и чужое лицо исчезает из поля зрения.

Комната в здании длинная и узкая, видны следы незаконченного строительства, но в общем-то это просто облагороженная природная пещера. Лампы накаливания прикреплены к потолку через определенные промежутки, видимость хорошая.

Везде, куда ни глянь, понаставлены кровати, в дальнем конце еще несколько помещений: скорее всего кухни, душ и детские комнаты. Каждая лампа оснащена специальным глушителем, который не позволяет издаваемому ей звуку тревожить обитателей дома. В огромном зале живет около четырехсот женщин и не менее сотни детей.

Солдаты расходятся в разные стороны, строго соблюдая дисциплину. Каждый имеет специально спроектированный тестер ДНК, располагающийся на конце длинного штыка. Люди поднимаются с чудовищно неопрятных постелей, пары (неженатые, конечно), дети: повышаются голоса, сжимаются кулаки, собираются разозленные группы, каждый черпает храбрость из злобы товарища, но дисциплины нет никакой, нет лидера, который бы навел порядок. Мои ребята выделили в толпе детей и начали пробиваться к ним.

Все происходило довольно просто: солдат подходит к ребенку, дотрагивается до него штыком и сразу же получает результат: если он отрицательный, боец продолжает поиск, если положительный — еще один из пленников может надеяться на спасение.

Конечно, мы предполагали, что, подвергшись на протяжении длительного времени алсианской промывке мозгов, дети не захотят покидать Содом, поэтому обнаруженных маленьких заложников тут же усыпляли с помощью второго безболезненного укола штыком. Потом солдат взваливал на плечо сонного ребенка и вместе с ним возвращался к месту встречи у двери.

Эффективность и ловкость, с которыми люди Жан-Пьера справились с труднейшей задачей, поражают воображение. Можно только восхищаться, наблюдая за их действиями по фильмам, сделанным чипами: в городе распространилось несколько записей рейда, которые стали чем-то вроде бестселлера. Мой любимый кусок, сопровождающийся волнующей музыкой из «Пятого фортепианного концерта» Бетховена, — построение и начало действий.

Через несколько минут Жан-Пьер собрал солдат, которые в левой руке держали четырнадцать беззащитных малышей, а в правой — по иглопистолету. Они отбили яростные, но плохо скоординированные атаки сумасшедших женщин.

После выполнения главной задачи Жан-Пьер отдает чистым звонким голосом приказание, и отряд, как один человек, направляется к выходу.

Элемент неожиданности дал им огромное преимущество, алсиане едва успели понять, что происходит. Еще несколько ловко выпущенных игл (ранящих, хочу заметить, неубивающих) расчистили дорогу к выходу. По бокам появилось два одинаковых ряда поверженных тел. Удачная стратегия, потому что раненые представляли собой живой барьер для остальных алсиан, которые могли вырваться из общежития и предпринять набег на шаттлы, и защищали от нападения Жан-Пьера и его людей. Последние двигались быстро, несмотря на свои тяжелые ноши, и всего пару раз остановились, чтобы отбить атаки — это случилось перед выходом наружу. Затем на экранах появляются вспышки света: это чипы регулируют изображение в соответствии с внешним уровнем освещения. Вот уже видны шаттлы… Операция в алсианском лагере прошла без сучка без задоринки.

К несчастью, охрана, оставшаяся около шаттлов, не испытала подобной милости судьбы. Им приказали оберегать машины до тех пор, пока Жан-Пьер и его люди не вернутся с победой. Но по ходу дела небольшая группа алсиан сильно удивила нас. Мы даже не представляли, что кто-либо из этой жалкой нации сможет за такое малое время сформировать боеспособный отряд, помня об их хорошо известной ненависти к дисциплине. Но в то время как Жан-Пьер с успехом выполнял свою задачу, маленькая банда алсиан атаковала шаттлы.

Их единственным оружием были камни и один-два топора (которые они швыряли — обычная тактика невежд). Охрана, занявшая позицию вокруг шаттлов и укрывавшаяся в основном под загибавшимися носами машин, лежа в соляном песке, смогла удержать мародеров на почтительном расстоянии с помощью огневого вала из длинных игл. Бандиты отступили, и наши солдаты начали подниматься. Двоим сенарцам тут же прострелили горло иглами с большого расстояния — не могу не отметить замечательный пример снайперского искусства — хотя сам факт владения огнестрельным оружием свидетельствует о том, что алсиане украли нашу технологию! Однако от таких аморальных людей можно ожидать чего угодно.

Снайперы разместились у входа в пещеру, и я до сих пор удивляюсь, насколько быстро они сумели собрать людей и вооружить их. Теперь бой перешел в новую фазу. Солдаты из охраны укрылись, как только смогли, и сконцентрировали огонь на пещере. В этот момент их атаковала беспорядочная толпа алсиан, вырвавшаяся на посадочную площадку из озера, где они до этого таились.

Наши парни, самым примитивным образом зажатые в клещи, вынуждены были воевать на две стороны. Многие алсиане со стонами упали, свалились в соль, наполняя воздух грязными ругательствами и проклятиями, — нам пришлось отредактировать записи рейда, очистить их от непристойных выражений, некоторые из которых произносились на общем языке. Но другие добрались до тел убитых солдат и завладели оружием. Теперь началась настоящая перестрелка, все больше и больше алсиан прибывало из вражеского лагеря, они укрывались, как могли, даже за телами своих мертвых товарищей.

Враги провели контратаку с такой яростью, имели такой численный перевес, что на некоторое время ситуация начала казаться опасной. Но тут из пещеры появился Жан-Пьер и оценил ситуацию опытным взглядом.

Единственным выходом была быстрота действий. Он созвал людей, и они помчались со своими ношами, стреляя от бедра, сотрясая землю по дороге от пещеры к шаттлам. Это внезапное появление новых бойцов Сенара кардинально изменило ситуацию.

Толпа алсиан дрогнула, потеряла свою сплоченность. Конечно, снайперы возобновили стрельбу, и некоторые из солдат Жан-Пьера упали на землю, раненные. Алсиане — и это доказывает, как мало их занимала судьба пленников, которых они называли «своими детьми», — даже попали иглой в руку одному из спасаемых детей.

С головокружительной быстротой отряд Жан-Пьера оказался у шаттлов. Когда солдаты пытались пробиться к трапам, завязалось подобие рукопашной схватки. Вот чип моментально регистрирует картинку под другим углом, уплывающую вниз, озеро у горы, освещенное солнцем, заходящим за горизонт, — прекрасное изображение. Рейд закончился, и закончился триумфально. Войска везли с собой убитых и раненых, а также детей, спасенных от оков вражеской нации.

Шаттлы приземлились на посадочной площадке около бараков. Начальство писало отчеты, а детей госпитализировали еще до того, как весь народ узнал о новостях. А потом наступило такое веселье! Люди высыпали на улицы, они пели осанну и поздравляли друг друга. На всех телевизионных каналах освещали исторический момент, минуту истинного счастья всего сенарского народа.

Я стоял на веранде перед толпой настолько громадной, что пришлось подтянуть дополнительные отряды полиции для обеспечения безопасности. Я говорил, и мои слова улавливались десятками микрофонов разных телекомпаний. И я опять плакал. Искренними слезами.

 

ПЕТЯ

Опустились сумерки. Рода Титус уже собиралась возвращаться на шаттл и скорее всего объявить об отлете обратно в Сенар. Точно не знаю. Мы находились в офисе, предназначенном для дипломатических переговоров, она что-то говорила мне о своей миссии. Но еще до того, как посланница успела закончить свою маленькую речь и отбыть восвояси, кто-то (не помню, кто конкретно) появился в дверном проеме, чтобы, задыхаясь от волнения, рассказать о солдатах, расстреливающих людей около женского общежития.

Мы сразу же побежали туда, даже Рода Титус присоединилась к нам. Однако, увидав, что творилось снаружи, она юркнула обратно в укрытие, подальше от крови и выстрелов.

Мы рванули, увязая в соли, к женскому общежитию, но, когда туда добрались, военные действия уже шли полным ходом.

Три шаттла стояли в ста метрах от входа в пещеру, а вокруг собралась небольшая кучка сенарских солдат. Они стреляли по все увеличивающейся толпе алсиан. Кто-то из наших уже лежал недвижимо на земле, а другие безуспешно бомбардировали камнями шаттлы, попадая в основном по металлическим корпусам. Известие о нападении сенарцев распространилось по округе со скоростью света, я видел людей, бегущих издалека, выныривающих из домов и палаток.

Позднее мы поняли, что случилось: сенарцы тщательно спланировали операцию, прилетели незадолго до начала ночных работ, когда все еще спали. В сумерках они ворвались в женское общежитие, где обошли всех детей, у каждого с помощью иглы взяли кровь и тут же проанализировали ДНК. Матери, естественно, пытались помешать солдатам, но оружия в здании не водилось. Многих женщин ранили, восемнадцать убили. Впоследствии пришлось устроить дополнительные медицинские пункты для помощи раненым, потому что имевшиеся две больницы не справлялись с большим количеством пациентов. Но это было позже.

Знаете, какая первая реакция у меня возникла при виде солдат, копошившихся в окопах под носами шаттлов или падавших на одно колено, чтобы лучше прицелиться и выстрелить в толпу алсиан? Я не думал о раненых, хотя люди передо мной корчились, когда в их тело проникали иглы. Но и не стоял без дела в оцепенении — человек, прибежавший вместе со мной, онемел от ужаса и никак не мог понять, что происходит. Такие вещи меня мало заботили.

Сердце мое застучало в бешеном ритме. Я ощутил странный запах, хоть нос и закрывала маска, непонятный внутренний щелчок. Как будто внезапно вернулся домой. И теперь знал, что делать.

Шаттлы стояли между мной и водой, большинство людей находились на берегу. Итак, я побежал, нет, помчался ко входу в общежитие, стрелой влетел в коридор. Изнутри доносились отголоски криков и редкое шипение выстрелов из иглопистолетов. Некоторые женщины толпились в проходе, одна-две спешили с верхних этажей посмотреть, что случилось.

— Не обращайте пока внимания на то, что творится в пещере, — закричал я. — Они прибыли на шаттлах, для начала надо лишить солдат возможности улететь!

Люди вокруг начали останавливаться и поворачиваться ко мне. Одна женщина, кажется, Дарка или Дарза, взволнованно сказала:

— После прибытия на планету фабрики выпустили несколько иглопистолетов. Они на ферме. По-моему, кто-то уже побежал за оружием.

Из темного зева пещеры все еще доносились крики и звуки битвы. Но наверняка долго продолжаться это не будет, вскоре захватчики выйдут из здания.

— Скорее. — Я схватил женщину за локоть. — Когда принесут пистолеты, расставьте людей около входа. Скажите, чтобы стреляли по шаттлам.

Я как будто зарядил ее энергией, словно ток пробежал через мою ладонь к ее руке. Она коротко кивнула и поспешила к зданиям фермы, сооруженным из обшивки корабля. Остальные смотрели на меня.

— А что нам делать? — спросил кто-то.

— Идем со мной, — скомандовал я, — нужны люди у озера!

Люди помчались следом за мной. Получилась живая цепочка, протянувшаяся по открытой местности от общежития к озеру. Небезопасный маневр. Вспоминая тот момент, я иногда думаю, что следовало бы приказать людям разбиться на небольшие группы, но тогда все мои мысли занимала необходимость собрать всех у воды.

Пока люди бежали, охранники шаттлов начали методично нас расстреливать. Одна из женщин, которая бежала сразу за мной, упала с иглой в голове, другая получила заряд металла в бедро: он прошил ногу насквозь и застрял в тазовой области, высунувшись с другой стороны на полсантиметра.

Раненая упала с криком и осталась лежать: у нее хватило ума слегка зарыться в соль, обеспечить себе хоть какое-то прикрытие. Потом она лежала в больнице в одной палате со мной.

Иглы мелькали в воздухе. Они производят при полете определенный звук, который не скоро позабудешь — сосущий, шипящий. Вы можете рассмотреть что-то вроде мгновенно промелькнувшей сверкающей полоски. Вспышка, запечатлевшаяся в сетчатке глаза. Меня не достала ни одна из игл, но я видел и слышал пару раз, как они проносились над моей головой. Я бежал под огнем противника, в первый раз в жизни, и чувствовал, что правда на моей стороне.

Мы достигли воды и бросились на землю — там, где берег плавно шел вниз к морю. Но холм давал слабое прикрытие, и люди пытались зарыться как можно глубже в соляную дюну. Они разгребали песок над головами и ныряли еще глубже. У всех на лицах читалась откровенная ярость, и никакие маски не могли этого скрыть.

Через мгновение я перестал задыхаться от бега и пополз по-пластунски к толпе.

— Мы должны атаковать, — выдохнул я, — прямо сейчас. Единственный шанс — захватить шаттлы и помешать им улететь. Только так мы сможем выиграть.

Но в суматохе за шумом меня услышали лишь лежавшие поблизости.

Люди кричали и ругались все разом. Некоторые объявляли о нестерпимом желании вышибить мозги сенарцам камнями, один даже начал подниматься на ноги. Другие, менее воинственно настроенные, просто испугались. Я внезапно извернулся, как змея перед укусом, и схватил за ногу встававшего мужчину.

— Нет, нет, — заорал я. — Мы должны атаковать все одновременно, иначе ничего не выйдет!

Я начал отдавать команды людям вокруг, чтобы они передавали информацию остальным по цепочке.

— Когда я встану, встают все. Я бегу вперед — все бегут за мной!

Солдаты расположились в непосредственной близости от шаттлов, и нам оставалось только попытаться выкурить их оттуда. Потом можно убить парочку и захватить оружие — таким образом у нас появится огневая мощь. Другого выхода из положения, кажется, не существовало. План четко выстроился в моей голове, законченный и совершенный, как мелодия.

Я пытался командовать, но ведь никто из толпы не обучался военному искусству. Большинство пришло из любопытства, посмотреть на посадку шаттлов. Некоторые прибежали позже, когда началась битва. Оружия почти ни у кого не было, только соляные камни и инструменты, которые люди прихватили с собой с рабочего места.

Я быстро скользнул обратно к воде и велел остальным помочь мне разобрать один из осмотических контейнеров, покачивавшихся на волнах. Мы выломали из конструкции арматурные прутья и раздали их людям. Суета, крики и всплески воды привлекли внимание еще нескольких алсиан.

— Мы возьмем их шаттлы штурмом, — закричал я, пытаясь выговаривать слова как можно более отчетливо, хотя маска и заглушала голос. — Мы атакуем! Старайтесь бежать вместе. Если растянемся цепочкой, у солдат появится больше мишеней, если нападем сразу — сможем подавить их числом.

Только количество людей имело значение в битве. Но до дальних рядов план донести все равно не удалось. В желудке образовался ледяной комок страха: я боялся, что за мной последуют лишь единицы и нас легко перестреляют. Но заметьте: я не боялся умереть, меня только ужасала мысль, что план провалится. Страх в битве — странная штука. Не верьте, что кто-то остается бесстрастным на войне, большинство солдат ощущают ни с чем не сравнимое волнение, пульсацию во всем теле. Но ужас собственного увечья или смерти сменяется страхом за более высокие материи.

Я уже приготовился встать и кинуться к шаттлам, когда заметил, как люди занимают боевые позиции у входа в общежитие. Двое снайперов устроились за выступами скалы и без промедления начали обстреливать шаттлы. Это вызвало ответный огонь со стороны сенарцев, и вдруг, слыша биение собственной крови, похожее на работу огромного двигателя, я встал. Люди позади меня карабкались наверх, пока все мы не образовали строй. Я поднял арматурный прут и побежал.

Толпа последовала за мной. Впереди простиралось несколько сотен ярдов соляной пустыни, под каблуками хрустел песок. По соли можно бежать, только очень медленно, но мы все же потихоньку приближались к цели.

Я кричал, и все кричали. Многие размахивали импровизированными дубинками и арматурой. Чувствовалось, как стальной прут, наливаясь моим гневом, приобретает способность убивать, становится страшным, смертельным оружием. На самом деле нелепо, когда взрослый мужчина всерьез полагает, то от вооруженного солдата его защитит кусок толстой металлической проволоки, но в пылу борьбы адреналин творит с человеком и не такое.

Люди около шаттла, разрывавшиеся между двумя мишенями отреагировали без былой сплоченности. Некоторые открыли по нам огонь, в воздухе засвистели иглы. Подстреленный человек либо сразу падал на спину, либо заваливался на бок, в то время как ноги еще продолжали бежать вперед.

Множество раненых и убитых усеяло землю от воды до кораблей, но небольшая группа все же почти достигла сенарцев, почти заглянула в полные ужаса глаза врага.

За каких-то пятнадцать метров до цели в толпе произошли перемены. Не имея военной подготовки, мы, в сущности, были системой, управляемой хаотичной логикой, храбрость колебалась между убийством и самозащитой по алгоритму, который трудно установить, и мимолетная общая воля, сплотившая нас, внезапно ослабела. Странно наблюдать такую перемену, потому что незаметно внешних изменений: на самом деле мы только что преодолели самую трудную часть пути. Первые метры стали самыми опасными, а теперь мы находились на расстоянии шага от противника, и сенарцам оказалось сложнее твердо держать в руках оружие.

Но чувства логике не поддаются. Сейчас адреналин заставляет солдата драться со всей энергией, на которую тот способен, а через минуту, как по волшебству, бедняга осознает всем существом необходимость улепетывать отсюда со всех ног.

Мы побежали с поля боя. Даже передние ряды — и я в том числе, — почувствовав поражение, повернули назад. Мы слышали радостные вопли сенарцев, огонь возобновился с неимоверной силой. Все больше и больше людей падало, с криками или беззвучно, чтобы уже никогда не подняться.

Ярость снова поднялась во мне. Я начал кричать, визжать чуть ли не на пределе слышимости.

— Ко мне! Ко мне! — взвыл я. — Вперед! Вперед!..

Первый порыв ужаса прошел, отступление переставало казаться неизбежным. Некоторые, конечно, не остановились до самой воды, но другие замедлили бег, повернулись. Они пригибались, стараясь не попасть под иглу, но меня видели отлично.

Эмоции снова поменялись. Я все еще кричал, подняв стальной прут:

— Ко мне! Ко мне!..

Игла прошла сквозь мое бедро, выйдя снаружи, но я даже ничего не заметил, только после битвы обнаружив рану.

— Назад, назад! Мы достали их! Мы достали их!.. — вопил я, и странно звучащая фраза отдавалась где-то глубоко внутри.

И тут, точно так же, как ранее люди внезапно разбежались, сейчас толпа развернулась и бросилась на сенарцев — с еще большей яростью, чем прежде.

Несколько сенарцев покинули убежища, преследуя нас и выбирая удобное место для стрельбы. Двоих из них поймали на мушку снайперы у дверей пещеры. Мы тут же оказались рядом с телами, две женщины сняли с трупов пистолеты, мужчина перевернул одного из покойников, чтобы забрать церемониальный меч. Остальные враги теперь убегали от нас, пытаясь найти укрытие у шаттлов. А мы наседали им на пятки, ревя от гнева.

Я бежал так быстро, что не сумел сразу остановиться, когда достиг шаттла, и с налету врезался всем телом в металлическую обшивку. В глазах слегка помутилось. Теперь мы действительно достали их: люди падали, пронзенные иглами, но остальные продолжали теснить солдат противника.

Я сам проткнул прутом одного сенарца, и удовольствие от убийства противника заставило меня позабыть обо всем на свете. Потом наступил период, во время которого я действовал бессознательно и с таким упорством, какого никогда до этого не выказывал. Я поднимал и опускал металлический прут, кричал, а потом, когда арматура куда-то подевалась, бил и сворачивал шеи голыми руками.

Чье-то лицо очень близко от меня — воспоминания смутные, поэтому не могу точно сказать, откуда оно появилось, — и я кулаком расплющиваю его: белые от ужаса глаза закатываются, во все стороны хлещет кровь…

Первой вещью, которая запомнилась по-настоящему, осознанно, стала дрожь земли, возвещавшая об отлете шаттлов. Мысль о том, что мы упускаем противника, разозлила меня еще больше. А случилось вот что: основная группа сенарцев тронулась из пещеры и атаковала нас, дополнительные силы и огневая мощь сломили ряды алсиан.

Большинство остававшихся снаружи солдат ретировалось на шаттлы, которые тут же поднялись в небо. Только несколько раненых и единственный боеспособный мужчина (впрочем, долго не продержавшийся без шаттлов) остались на земле.

А потом я сидел, глотая воздух, на соли: обнаружил кровь на ноге, кровь на груди, но не понимал, где моя кровь — что-то болело, но опять же неизвестно, что именно, — а где чужая. Пространство между водой и пещерой заполнилось горой тел: некоторые люди шевелились и отпускали ругательства, другие лежали тихо и спокойно.

К тому времени все прослышали о событии, люди бежали из поселков, вскоре собралась огромная толпа. Какой-то мужчина помог мне подняться на ноги, одна женщина принесла воды — очень хотелось пить, то ли от потери крови, то ли от перенапряжения, — которую я проглотил через соломинку…

Солнце, отливающее красным золотом, садилось за горизонт, поле погружалось в полную темноту, пока люди, хромая, уходили с места сражения. Кто-то принес прожектор, и в то время как я добирался до медицинской палатки, люди уже бродили по ярко освещенному полю и искали живых среди трупов.

Я провел внутри помещения около часа — просто сидя, позволяя горячке битвы освободить мое уставшее тело. Не мог простить себе потери шаттлов. Через некоторое время пришел врач, раздел меня, хотя рана была только на бедре. Он перебинтовал ногу и велел мне снова надеть испачканную кровью одежду.

Я не мог спать в общежитии этой ночью по определенным причинам. Партнерши не предвиделось, да и искать ее было лень. Хотелось поспать в дипломатическом офисе, в одиночестве.

Именно там, в кабинете, оказалась подвывающая Рода Титус, под столом. Она взвизгнула, когда я включил свет, и завизжала еще громче, когда направился к ней.

— Пожалуйста, не убивайте меня, не убивайте меня… — повторяла она на общем языке.

Я сидел и смотрел на нее, пока женщина не успокоилась и не перестала шуметь, потом выключил свет, лег на пол и заснул.

 

БАРЛЕЙ

Иногда меня спрашивают, ожидали ли мы возмездия. Но вы же понимаете, не дело лидеру понапрасну расходовать энергию на пустые слова утешения. Бог создает будущее по-своему, а предводитель должен уметь реагировать на события не сидеть сложа руки, как старая мудрая женщина, стараясь увидеть грядущее в разложенных на столе гадальных картах. Готовность — это все. И, с огромным успехом создав себе соответствующую репутацию на всем побережье, мы хорощо подготовились.

Я повысил Жан-Пьера в звании и сделал его руководителе строительства защитных укреплений. Патриотично настроенные историки — алсиане обвиняли меня в подавлении неугодных общественных суждений: как это несправедливо! — критиковали меня за то, что я не предпринял более жестких мер по отношению к Алсу.

Могу признать перед Богом и людьми, что хотел действовать жестче, но разве это правильно — стереть с лица государство почти ни за что? Между нами не было войны, единственная проблема — дети, но мы ее решили.

Я молился и получил ответ, указание свыше.

Сделай Сенар великой цитаделью Господа, услышал я — и повиновался.

Так мы и сделали.