Следует воздать должное моему другу Шерлоку Холмсу: его желание заняться тем или иным расследованием никогда не имело под собой финансовой подоплеки. Он нередко отказывался от возможности заработать немалый гонорар, если дело не возбуждало в нем интереса, и так же часто без надежды на какую-либо мзду втягивался в истории, разжигавшие его любопытство и предоставлявшие ему шанс употребить свои логические способности на то, чтобы разобраться в сложном хитросплетении событий.

Где-то я уже отмечал, что 1894 год был для Холмса весьма насыщенным. Мои заметки о тогдашних делах составили три больших тома, однако даже в тот год он взялся за расследование, не сулившее ему никакой денежной прибыли.

В ту осень мы как-то раз сидели за завтраком, не спеша листая многочисленные ежедневные газеты, которые выписывал Холмс.

— Вы ведь мне говорили, — вдруг произнес он, — что ваш друг Стэмфорд лечил сэра Эндрю Льюиса?

— Да, — подтвердил я, — Стэмфорд рассказывал мне, что вынужден был обратиться за советом к сэру Уильяму Гридону, но даже этого выдающегося специалиста озадачили симптомы.

— Вот как! — воскликнул Холмс. — А вы не помните, каковы они?

Я восстановил в памяти беседу, которую недели две назад вел со Стэмфордом за бильярдным столом.

— По-видимому, у сэра Эндрю полное истощение организма: очаговые повреждения кожи, головные боли, обмороки, выпадение волос, приступы тошноты. Судя по всему, пострадал и рассудок бедняги. Он верит, что стал жертвой проклятия.

— А Стэмфорд тоже в это верит?

— Он признался мне, что понятия не имеет, в чем дело. Гридон решил, что это какое-то редкое тропическое заболевание, которое сэр Эндрю подхватил, работая за границей. Кажется, сын Льюиса умер в двадцать с небольшим лет от чего-то подобного, хотя смерть унесла его быстрее. Гридон считает, что они оба заразились в какой-то другой стране и что сын оказался более уязвим, так как подцепил болезнь в юном возрасте. А почему вы спрашиваете?

— Потому что соединенные усилия Стэмфорда и сэра Уильяма Гридона не помогли спасти Льюиса, — изрек Холмс. — Его некролог появился сегодня утром. — И он протянул мне газету.

В статье перечислялись научные заслуги и звания покойного, описывались самые знаменитые его археологические экспедиции, приводился перечень многочисленных музеев, где выставлены его находки. Упоминалось и о некоем конфликте, омрачившем его карьеру и побудившем его отстраниться от общественной деятельности.

— Бог ты мой! — вскричал я, дочитав до конца. — Возможно, он и впрямь пал жертвой проклятия.

— Отчего вы так думаете? — спросил Холмс, поднимая бровь.

— Потому что здесь об этом говорится. Вот послушайте.

И я прочел ему абзац из статьи:

Нападкам подверглось его поведение во время раскопок так называемого «проклятого кургана» в Эддлтоне, что явилось для покойного еще одним ударом: тогда же он потерял своего сына. Сэр Эндрю не предпринял никаких попыток защититься от обвинений, лишь заметив, что в Эддлтоне он действовал честно. Его коллеги-археологи единодушно осудили эти наветы, однако сэр Эндрю, судя по всему, принял их близко к сердцу, так как впоследствии не участвовал больше ни в каких раскопках, ограничившись работой над циклом статей и иногда выступая с лекциями. Эта история (во всяком случае, по мнению ученого) бросила тень на его профессиональную репутацию, теперь же он скончался от заболевания, которое поставило в тупик лучшие медицинские умы Великобритании и которое, быть может, укрепит жителей деревни Эддлтон в убеждении, что над их курганом и в самом деле тяготеет проклятие. У сэра Эндрю осталась незамужняя дочь.

— Что вы об этом думаете? — спросил я. — В чем его обвиняли?

— Я не ожидал найти столь низкопробную писанину на страницах этого уважаемого издания, — изрек Холмс. — Что касается обвинений против Льюиса, то их выдвинул некий Эдгар, его помощник на раскопках в Эддлтоне. Он опубликовал письмо, где заявлял о таинственном противоречии между чрезвычайно оригинальными узорами на запечатанном ларце, извлеченном из кургана, и содержимым этого ларца, которое при всей своей ценности не представляло собой ничего необычного. Эдгар не говорит об этом прямо, но хитроумно подводит читателя к мысли, что ночью, еще до того, как находку увезли с раскопок, из нее похитили некий ценный предмет… Как вы только что прочли, — продолжал он, — ученый мир возмутился и встал на защиту Льюиса. Эдгар сам поплатился за свой поступок. До эддлтонской истории он имел в своей среде вес, а теперь, насколько мне известно, читает лекции в каком-то заштатном пригородном институте.

Мы вновь обратились к своим газетам. Холмс взялся за бульварные издания, в которых он всегда внимательно изучал сообщения о преступлениях и отчеты об уголовных процессах. Разделавшись с одной из газет, он передал ее мне, и я уже собирался открыть страницу с разделом «Скачки», когда мой взгляд упал на заголовок:

Проклятие Эддлтона

Смерть выдающегося археолога

Из праздного любопытства я начал читать статью, но чем дальше, тем больше она завладевала моим вниманием.

— Стэмфорду надо бы с этим познакомиться, — произнес я, дойдя до конца.

— Вот как? — отозвался Холмс без малейшего интереса.

— Да, — настаивал я. — Вы знаете, о чем тут говорится?

Мой друг со вздохом отложил «Полицейскую газету».

— Не сомневаюсь, что вы намерены мне это пересказать, не так ли, Ватсон?

— В этой статье, — проговорил я, — утверждается, что с Эддлтонским курганом связана масса существующих издревле зловещих преданий. Он стоит на Эддлтонской вересковой пустоши в окружении небольших погребальных курганов меньшего размера. Говорят, что снег укрывает этот курган только при очень сильном снегопаде и даже в самые суровые зимы тает на нем раньше, чем везде. Местные жители прозвали его Черным курганом, ибо на нем не растет трава.

— Ватсон, — прервал меня Холмс, — могила, на которой снег не залеживается и не растет трава, — общее место деревенских легенд. При половине церквей Британии есть подобная могила. Так вам скажут.

— Знаю, — ответил я, — но это еще не самое интересное. Здесь написано, что после того, как сэр Эндрю Льюис раскопал курган, деревню Эддлтон поразил странный недуг. Симптомы похожи на те, что проявлялись у сэра Эндрю, только болезнь не всегда приводила к смерти. С тех пор в тамошнем краю стало появляться на свет много мертвых младенцев и детей с врожденными уродствами. Деревенские жители упорно объясняют это тем, что Льюис нарушил покой Черного кургана. Ну, что вы на это скажете, Холмс?

Казалось, он на какое-то время задумался.

— Увы, это не самый надежный из наших печатных органов, но если описанные в нем факты — правда, то история действительно необыкновенная. А каково ваше профессиональное мнение, Ватсон?

— Может быть, Гридон прав и сэр Эндрю в те годы, что он провел в Египте, подхватил какую-то странную болезнь, а потом заразил ею жителей Эддлтона. Возможно, она передается по наследству. От нее умер сын Льюиса. Не исключено, что отец заразился еще до рождения сына. Не исключено также, что это одно из тех неприятных заболеваний, которые могут годами пребывать как бы в спячке, а затем активизироваться.

— Возможно и так, — проговорил Холмс. — Ватсон, будьте так любезны, передайте мне мой письменный прибор.

Он принялся строчить какое-то послание, и я решил, что эддлтонская история уже не занимает его. Однако два дня спустя Холмс вернулся к ней за завтраком.

— Помните наш разговор о смерти сэра Эндрю Льюиса? — спросил он.

— Разумеется, — ответил я.

Холмс приподнял письмо, лежавшее возле его тарелки.

— Газетные сообщения об этой истории распалили мое любопытство, — признался он. — И я даже связался с начальником медицинской службы графства.

— В самом деле? И что же он говорит?

Холмс заглянул в письмо.

— Не допускает даже мысли о существовании какого-то проклятия и тем не менее подтверждает, что за год, прошедший после раскопок сэра Эндрю на Черном кургане, определенное число жителей деревни Эддлтон умерло от не совсем понятной формы анемии — так заключили врачи. А кроме того, многие младенцы рождались мертвыми или увечными. Он полагает, что между этими несчастьями и упомянутой археологической экспедицией нет никакой связи и что причина болезней может крыться в местных водных источниках.

— А ваше мнение? — осведомился я.

— Я не верю в проклятия, однако не верю и в совпадения. Те, у кого есть самые веские причины для беспокойства, то есть жители Эддлтона, приписывают свои беды раскопкам сэра Эндрю. Возможно, они и ошибаются, выводя одно из другого, однако это не значит, что между двумя явлениями нет вовсе никакой связи. Что касается источников воды, то Эддлтон располагается в долине, окруженной холмами из известняка. Вода в таких районах славится чистотой. Насколько я помню, в деревнях на юге Дербишира каждое лето устраивают праздник в честь тамошних кристально чистых, потому что они бегут по известняковым ложам, ручьев, которые когда-то уберегли местное население от Великой чумы.

— А иное объяснение у вас есть? — поинтересовался я.

— Пока еще слишком рано, — заметил мой друг. — Будет серьезной ошибкой строить гипотезы, пока у нас так мало данных. Сейчас нам следует попробовать добыть еще какие-то сведения, чтобы получить целостную картину.

На следующий день он спросил:

— Скажите, вы заняты вечером, Ватсон?

Когда я ответил отрицательно, он предложил:

— Может быть, посетим вечернюю лекцию в Олдриджском институте? Мистер Эдгар, отличившийся в Эддлтоне, сделает сообщение под названием «Камни и звезды». По-видимому, в основе его работы лежит теория сэра Нормана Локьера, согласно которой древние религиозные сооружения возводились с учетом движения небесных тел.

Институт располагался в отдаленной части Южного Лондона, и на лекцию мистера Эдгара явилось не так уж много слушателей. Однако вечер оказался весьма интересным. Сам Эдгар, человек лет сорока, с длинной гривой ученого, в круглых очках, придававших ему сходство с хищным филином, выказал в своей лекции незаурядную живость ума. С помощью волшебного фонаря он продемонстрировал нам множество сделанных им самим снимков, которые были не только весьма познавательными, но иногда и необычайно эффектными. Мне особенно врезалось в память изображение величественного дольмена Стоунхенджа, подсвеченного сзади восходящим в день зимнего солнцестояния светилом. Доводы в пользу теории Локьера, при всей их сложности, он весьма доходчиво излагал непросвещенной аудитории, и я счел их весьма убедительными.

Когда по окончании лекции скудный ручеек присутствующих слушателей начал вытекать из зала, Холмс поднялся со своего места и подошел к Эдгару, отдававшему какие-то распоряжения помощнику, который управлял проектором.

— Мы получили большое удовольствие от вашего выступления, — произнес Холмс.

— Благодарю вас, господа, — отозвался лектор. — Надеюсь, вы не репортеры.

— А почему вы ожидали увидеть тут репортеров? — осведомился Холмс.

— Потому что со времени смерти сэра Эндрю Льюиса представители этой профессии не оставляют меня своим вниманием. А мне решительно нечего сообщить прессе.

— Смею вас уверить, мы вовсе не журналисты, — проговорил мой друг. — Я Шерлок Холмс, а это мой коллега, доктор Ватсон.

Глаза лектора за стеклами круглых очков расширились.

— Так вы тот самый детектив-консультант! — воскликнул он. — Позвольте спросить, неужели вы интересуетесь археологией?

— Возможно, — заметил Холмс, — вы читали мои статьи «Дедукция на основе строения геологических пластов» и «Древнеанглийские хартии как ключ к пониманию быта кельтских княжеств», хотя я публиковал их под псевдонимом. Однако нас привело сюда не это. Я был бы вам очень признателен за помощь в моем расследовании смерти сэра Эндрю Льюиса.

— Смерти сэра Эндрю! — повторил Эдгар. — Но вы, конечно, не считаете, что…

Холмс поднял ладонь:

— Нет, мистер Эдгар. Речь не идет об убийстве. Сэр Эндрю, насколько нам известно, умер от естественных причин, однако обстоятельства его кончины имеют странное сходство со смертями и болезнями, которые обрушились на Эддлтон после вскрытия Черного кургана.

— Вы что же, верите в так называемое эддлтонское проклятие? — спросил Эдгар.

— Разумеется, нет, — ответил Холмс, — но у меня имеются достоверные сведения, что после раскопок на деревню напал какой-то странный недуг. В интересах жителей Эддлтона — отыскать его причину.

— Но я не разбираюсь в медицине, мистер Холмс. Чем же я могу вам помочь?

— Просто расскажите о том, что вы помните о раскопках на Эддлтонском холме.

Убирая картинки для волшебного фонаря в длинные деревянные пеналы, археолог стал рассказывать:

— Это был излюбленный проект сэра Эндрю. Еще студентом он побывал на Эддлтонской пустоши и сам увидел, что на Черном кургане действительно не лежит снег и не растет трава. Конечно, он не верил в проклятие, однако считал, что курган имеет какие-то уникальные особенности.

И вот летом, около десяти лет назад, мы отправились туда, чтобы посмотреть, удастся ли нам что-то найти. Погода стояла отличная, Эддлтон — очаровательная деревушка, но я должен вам признаться, мистер Холмс: мы совсем недолго там пробыли, а я уже начал верить в проклятие.

— Почему же? — задал вопрос Холмс.

Эдгар указал на свои картинки:

— На мне лежала обязанность фотографировать для сэра Эндрю. Снимки вересковой пустоши, погребальных холмиков и прочего я сделал без труда. Не удалось мне снять лишь сам Черный курган. В первый же день экспедиции я щелкнул весь наш отряд на фоне кургана. Но фотография не получилась. Я решил, что дело в некачественной пластинке, поскольку все другие снимки этого дня удались на славу. Однако впоследствии я обнаружил, что все пластинки, на которых я пытался запечатлеть курган, испорчены.

— Каким образом испорчены? — уточнил Холмс.

— На всех очень мутное изображение, мистер Холмс. На каждой. Представьте: яркий солнечный день, я рассчитываю выдержку с точностью до секунды, а фотография выходит такая, будто я сделал ее посреди лондонского смога.

— У вас есть предположения, почему так могло произойти?

— Решительно никаких. Это продолжалось довольно долго, а потом прекратилось так же загадочно, как и началось.

— Ах вот как, прекратилось! — воскликнул Холмс.

— Да-да, — подтвердил Эдгар. — Мне удалось-таки снять курган. Муть вдруг исчезла, изображение прояснилось. Я так и не понял, что ее вызывало.

— Вы намекали и на другие осложнения, — заметил Холмс.

— Да, было и кое-что другое, — признался Эдгар. — В первые дни сэр Эндрю и еще несколько членов экспедиции заболели.

— Чем? — поинтересовался я.

— Деревенский врач не сумел поставить точный диагноз. Они страдали от тошноты и зуда. Поначалу мы списывали все на белье и еду в сельских гостиницах, хотя и жили на противоположных концах Эддлтона. Затем пополз слух, будто хворь распространяют здешние коровы или овцы, но это был плод раздраженного воображения наших занемогших товарищей. Однако болезнь внезапно прошла — как и мои фотографические злоключения.

— Что-нибудь еще? — спросил Холмс.

— У сэра Эндрю начались личные неприятности. Из Лондона приехал его сын. Понимаете, этого юного идиота выгнали из армии за долги. Позорная история привела отца в ярость, к тому же сын еще и выпрашивал у него деньги, все время досаждал ему, вертелся возле гостиницы, где тот жил. Сэр Эндрю не уделял ему внимания, и тогда он являлся на раскопки и продолжал изводить его просьбами. Сэра Эндрю это очень отвлекало от работы.

Рассказчик ненадолго умолк.

— А потом молодой человек заболел. Не как остальные, а очень серьезно. Мы как раз заканчивали раскопки, и сэру Эндрю пришлось вернуться в Лондон, оставив больного сына в Эддлтоне. Из столицы он прислал к нему лучших врачей, но они не помогли. В считаные недели парень сгорел. Легко было поверить в проклятие, не так ли?

— Согласен, — подтвердил Холмс. — А когда вы вернулись, в газетах уже поднялась шумиха.

— Надеюсь, меня вы не обвиняете, — резко заметил Эдгар. — Хотя я сам себя виню в том, что неверно выбрал время. Впрочем, я очень долго размышлял, прежде чем написал письмо. Я сомневался в своих догадках, но в конце концов решил: я должен честно высказать, что думаю. Письмо напечатали сразу после смерти сына сэра Эндрю. Я чувствовал себя негодяем: нападать в такие дни на человека, которым я восхищался, которого считал для себя образцом… В любом случае мое письмо ни к чему не привело. Поднялась волна сочувствия к нему, коллеги сомкнули ряды, и никто не придал особого значения моим словам. Говорили, что я очернил его имя. — Он безрадостно рассмеялся и повел рукой. — Так или иначе, свое имя я тоже не прославил, сами видите.

— А о чем было ваше письмо? — поинтересовался я, ибо не совсем понимал суть дела.

— Вы видели Эддлтонский ларец? — спросил Эдгар. — Он хранится в Музее Барнарда, хотя его убрали из общей экспозиции, когда разгорелся этот скандал. Чтобы не привлекать охотников за дешевыми сенсациями.

Я покачал головой, и он продолжал:

— Ларец лежал в самом центре кургана, на уровне земли. Обычно в таких курганах находят или небольшой каменный склеп с останками, или горшки с прахом, кусочками обожженных костей, некоторыми сопутствующими погребальными предметами. Все в таком духе. Но когда мы добрались до нижнего слоя и увидели крышку ларца, то пришли в восторг. Мы сразу поняли, что откопали нечто совершенно уникальное. Вначале мы наткнулись на обычный каменный саркофаг, а когда отодвинули верхнюю плиту, нашим взглядам открылось это необыкновенное изделие. Овальное, из бронзы, все расписанное серебряными и эмалевыми узорами. Никогда не видел столь изящной работы такого рода.

На мгновение умолкнув, он посмотрел на нас.

— В тот вечер в раскопе находились только мы с сэром Эндрю. Болезнь была в самом разгаре, и все остальные ушли отдыхать часов в пять, но никакие недомогания не могли отвлечь сэра Эндрю от работы. Я остался с ним, потому что мне, честно говоря, не хотелось бросать его на вересковой пустоши одного. Жутковатое место. Было уже почти темно, когда мы обнаружили ларец. Мы попытались поднять его, но он оказался дьявольски тяжелым, и в конце концов сэр Эндрю решил опять закрыть его плитой и оставить так до утра: мол, пускай все наши увидят эту штуку in situ. Помню, прежде чем мы положили плиту на место, я склонился над ларцом с фонарем, стараясь понять, что означают покрывающие эту чудную вещь узоры. Всмотревшись в них, я содрогнулся.

При этом воспоминании он опять вздрогнул.

— Отчего же? — спросил Холмс.

— Смерть, — произнес археолог. — Этот прекрасный ларец был испещрен символами смерти. Я никогда ничего подобного не видел, мистер Холмс. Древние народы походили на нас, они верили в возрождение. Если их гробницы и украшены какими-то рисунками, то это всегда олицетворения жизни — солнечные диски, спирали, растения, животные… Но здесь — нечто совершенно иное. Ларец покрывали изображения черепов и костей.

— И что вы предположили? — осведомился Холмс.

— Я очень воодушевился. Решил, что внутри может находиться нечто совершенно необычайное, нечто такое, чему создатели ларца приписывали огромную важность. Мы с сэром Эндрю закрыли находку плитой и ушли. Мы знали, что никакой деревенский житель не отважится забраться на Эддлтонскую пустошь после того, как сгустились сумерки. В гостиницу мы вернулись уже в темноте. Все ребята давно храпели, а я почти не смыкал глаз, ломая голову над тем, что же может содержаться в этом бронзовом хранилище.

На другое утро мы вернулись на место раскопок, осторожно подняли ларец и открыли его. Сняв крышку, мы сразу поняли, отчего он такой тяжелый. Я же заметил, что после нашего ухода к нему кто-то прикасался. Ларец был выкован из очень толстой бронзы и вдобавок выстлан изнутри слоем свинца. Возможно, вам известно, что свинец со временем может обращаться в порошок, сходный с пеплом. С частью свинцового слоя именно это и произошло. Когда мы подняли ларец, то оказалось, что свинец в нескольких местах обсыпался. Все затаив дыхание смотрели на содержимое ларца, и только мне бросилось в глаза, что свинцовая пыль была потревожена прикосновением человеческих пальцев. Да, отпечатки были вполне отчетливые.

Я не мог понять, в чем дело. Судя по всему, мы первыми заглянули в ларец с тех пор, как наши далекие предки поместили его в глубину кургана. Но потом я стал рассматривать то, что хранилось в ларце.

— И что же в нем хранилось? — спросил я.

— Возможно, эти предметы вы тоже видели в Музее Барнарда, — ответил он. — Два бронзовых зеркальца тонкой работы, броши, бисер, ножи, кубки, странный кварцевый шарик на бронзовой ручке. А также обычные фрагменты костей и прах в двух очень красивых керамических урнах. Замечательная находка — по крайней мере, так решили мои коллеги. Но они ошибались.

— Почему вы так считаете? — спросил Холмс.

— Потому что внутри не оказалось ничего такого, чего не находили и при других раскопках. Ничего такого, что объясняло бы зловещие узоры на внешней стороне ларца. Я заключил: из него успели что-то вынуть. — Он глубоко вздохнул. — До утра о существовании ларца знали только я и сэр Эндрю. Но кто-то открыл его и что-то извлек. Кто мог это сделать? Только сэр Эндрю.

Он со щелчком закрыл пенал с картинками.

— Как я уже говорил, потом мы уехали: сэр Эндрю — удрученный болезнью сына и необходимостью оставить его в Эддлтоне, а я — потрясенный тем, что захоронение разграбил человек, который был моим другом и наставником. Дальнейшее вы знаете.

— И последний вопрос, — проговорил Холмс. — В какой из гостиниц Эддлтона останавливался сэр Эндрю?

Несколько мгновений Эдгар непонимающе смотрел на нас.

— В «Козле и сапогах», — бросил он и отвернулся.

На следующее утро мы с Холмсом уже стояли на пороге дома покойного сэра Эндрю. Подобно Эдгару, дворецкий сначала счел нас репортерами и хотел прогнать, но визитная карточка моего друга позволила нам познакомиться с дочерью сэра Эндрю.

Она приняла нас в маленькой столовой, примыкающей к кухне. Леди Синтия оказалась высокой светловолосой девушкой, которой был очень к лицу траур.

— Мистер Холмс, доктор, — проговорила она. — Мой отец с радостью воспользовался бы возможностью с вами познакомиться. Он всегда с огромным удовольствием читал ваши рассказы о делах мистера Холмса, доктор, и очень хвалил вас, мистер Холмс, за великолепное применение логики.

— Очень любезно с вашей стороны об этом вспомнить, — отозвался Холмс. — Жаль, что мы не встретились при более приятных обстоятельствах. Но мы пришли побеседовать именно о вашем отце.

— О моем отце? — переспросила она. — Но вы ведь не считаете, что в его смерти есть что-то подозрительное? Сэр Уильям Гридон полагает, что ее причина — застарелая инфекция, которую он подхватил в своих египетских экспедициях. Что-то подобное унесло и жизнь моего бедного брата.

— Не следует думать, что моя заинтересованность делом непременно подразумевает какое-то преступление, леди Синтия. В печати смерть сэра Эндрю связывали с так называемым эддлтонским проклятием…

— Они просто гонятся за сенсациями, — прервала она. — Когда скончался Энтони, на нас обрушился поток таких же нелепиц.

Холмс сочувственно кивнул.

— Тем не менее, — произнес он, — у меня есть достоверные сведения, что, после того как сэр Эндрю раскопал Черный курган, Эддлтон поразила какая-то странная эпидемия.

— Но вы же не верите в проклятие, мистер Холмс!

— Нет, мадам, нисколько не верю. Однако мне часто случалось замечать, что события, которые люди суеверные и не привыкшие размышлять называют «чудесным совпадением», просто имеют общую причину или же каким-то иным образом связаны между собой. Не исключено, что здесь как раз такой случай.

— Если это поможет предотвратить дальнейшие смерти, подобные тем, которые постигли моего брата и отца, — произнесла леди Синтия, — то я, конечно, буду содействовать вашим расследованиям. Чем я могу вам помочь?

— Вы не могли бы рассказать, что занимало мысли сэра Эндрю в его последние дни, леди Синтия?

Ее лицо болезненно передернулось.

— После того как он заболел, — начала она, — ему очень захотелось написать статью об Эддлтоне. Он так ее и не опубликовал — из-за ссоры с Эдгаром, вы понимаете. Более того, он даже не закончил ее, потому что на него начали накатывать странные приступы возбуждения, им овладевали навязчивые идеи.

— Какую форму они принимали? — осведомился Холмс.

— Он обвинял себя в смерти моего брата. Его собственное здоровье уже сильно пошатнулось, но он настаивал на том, чтобы в одиночку поехать в Эддлтон. Он говорил, что обязан попросить у Тони прощения. Я умоляла его взять меня с собой, если уж он чувствует необходимость туда отправиться, но он сказал, что должен ехать один. Так он и поступил.

Она взглянула на изящный портрет отца, висевший над камином.

— А потом он стал быстро чахнуть. Он часами просиживал у себя в мастерской и что-то быстро царапал на бумаге, до тех пор пока ему не пришлось навсегда перебраться в постель.

— У вас сохранилось что-то из этих его писаний? — спросил Холмс.

— Нет, мистер Холмс. Я просмотрела их после его смерти. Оказалось, что это какая-то бессвязная чепуха. Я их уничтожила.

— Можно ли нам взглянуть на его мастерскую? — попросил мой друг.

— Конечно.

Леди Синтия поднялась с кресла, и мы проследовали за ней в заднюю часть дома. Она провела нас в длинную комнату, освещаемую тремя высокими окнами, за которыми виднелся ухоженный сад. Стены были уставлены книжными шкафами, а посреди помещения тянулся стол, заваленный всевозможными инструментами и кусками различных материалов. В углу стояла конторка.

— Отец всегда работал здесь, — пояснила леди Синтия. — Пожалуйста, не стесняйтесь, осматривайте все, что вам нужно. Когда закончите, можете присоединиться ко мне в маленькой столовой, я попрошу, чтобы принесли чай.

С этими словами она удалилась.

Шерлок Холмс огляделся.

— Думаю, вам стоило бы взять на себя книги, — проговорил он.

— Что вы имеете в виду? — не понял я.

— Осмотрите-ка полки, Ватсон. Может быть, вам что-то покажется необычным.

— Но я не уверен, что представляю себе обычный круг чтения выдающихся археологов, — возразил я.

Он не удостоил меня ответом и принялся расхаживать вокруг длинного стола. Я обратился к книжным полкам и попытался выполнить задачу, возложенную на меня Холмсом. Они сверху донизу были забиты археологическими журналами, в том числе на иностранных языках, а также трудами по истории, мифологии и фольклору. Ничего из ряда вон выходящего я не обнаружил. В конце концов я подошел к Холмсу, который осматривал какие-то предметы в углу рабочего стола.

— Похоже, у него здесь только профессиональная литература, — заметил я.

— Отлично, — произнес Холмс. — Значит, мы должны извлечь все возможное из осмотра его рабочего стола. — И он протянул мне какой-то темный комок.

— Молескин, — определил я, едва пощупав этот предмет. — Кусочек кротового меха, сложенный и пришитый к… к подушечке для иголок?

— Кротовый мех, — подтвердил мой друг, — но не с подушечкой для иголок. Понюхайте, Ватсон.

Я поднес комок к носу и поморщился.

— Фу! — воскликнул я. — Пахнет протухшим салом.

— Именно, — согласился Холмс. — А как насчет этого?

Он взял со стола странный деревянный предмет и передал мне. Эта вещь имела в длину дюймов восемнадцать, ее гладко обточенный конец напоминал ручку инструмента, которая переходила в довольно толстый брусок, с одной стороны плоский, а с другой скругленный. Противоположный ручке конец был резко обрублен. Предмет явно принадлежал к творениям рук человеческих, дерево было мореным, а на плоской и скругленной сторонах виднелись следы ударов.

— Никогда не видел ничего подобного, — заявил я. — Вы уверены, что это цельный предмет, а не какая-то его часть?

— О, вполне цельный, — отозвался Холмс. — Именно это я и ожидал увидеть. А теперь, полагаю, осталось обследовать лишь конторку.

Но ее осмотр нам мало что дал. В ящичках для бумаг было пусто. На конторке лежали два блокнота с вырванными верхними страницами.

— Ничего нет, Холмс, — заключил я.

— Не знаю, не знаю, — откликнулся он, вынул из кармана лупу и принялся изучать чистые страницы блокнотов. — Есть у вас папироса, Ватсон?

Я достал портсигар и открыл его.

— Вижу, «Белая лошадь» не оправдала ваших ожиданий, — заметил Холмс. — И вы вернулись к более дешевому сорту виргинского табака. Что ж, сгодится и этот.

Он извлек папиросу и закурил.

Сделав несколько мощных затяжек, он стряхнул пепел на один из блокнотов и втер в бумагу указательным пальцем. Спустя несколько секунд мой друг улыбнулся.

— Видите? — Он приподнял блокнот. — От пепла бумага потемнела везде, кроме тех мест, где она промялась под нажатием карандаша на лежавший сверху листок. Ну-с, что мы имеем?

Он поднес страничку поближе к свету.

— Мы имеем вполне читаемые слова, Ватсон. Кажется, «смерть бедного Тони». А что нам откроет второй блокнот?

Проделав такую же операцию с другим блокнотом, он прочел:

— «Свинец? Свинец? Свинец?» И каждый раз — с вопросительным знаком. Видимо, это все.

Скомкав обе странички, испачканные пеплом, он сунул их в карман пиджака и выпрямился.

— Думаю, мы должны зайти попрощаться с леди Синтией, — произнес он.

Во время последовавшего чаепития Холмс заверил ее, что предполагает распутать загадку смерти ее отца и свяжется с ней, как только изыскания завершатся. Однако меня все больше озадачивали действия моего друга. В кэбе, по пути на Бейкер-стрит, я открыто высказал ему это.

— Ватсон, Ватсон, — произнес он, качая головой. — К этой маленькой задачке привлекли мое внимание именно вы. Затем я всего лишь провел чисто логическое исследование этой тайны и сумел раздобыть кое-какие сведения, которые, я убежден, в конечном счете позволят мне успешно завершить дело. Вы же успели изучить мои методы. Наверняка у вас уже появились кое-какие зацепки, не так ли?

Я покачал головой.

— Тогда рассмотрите имеющиеся у нас важные факты. — Он стал загибать пальцы: — Во-первых, жители Эддлтона считают Черный курган проклятым местом, ибо на нем никогда не растет трава и не залеживается снег. Во-вторых, начальник медицинской службы графства подтверждает: после раскопок кургана в деревне вспыхнуло странное заболевание. В-третьих, мистер Эдгар полагает, и не без оснований, что из кургана что-то незаконным образом извлекли. Неужели ни одно из этих обстоятельств не служит вам подсказкой?

Мне пришлось сознаться, что нет. Он снова удивленно покачал головой, но не стал вдаваться в дальнейшие объяснения.

— Что мы теперь будем делать? — спросил я, ища хоть какой-то подсказки.

— Я полагал, что вам и это должно быть очевидно, — заметил он. — Мы должны сами отправиться в Эддлтон и осмотреть locus in quo, то есть в буквальном смысле место преступления.

— Но, кажется, вы сочли, что никакого преступления не было! — вскричал я.

— Я пустился расследовать медицинскую тайну, — ответил Холмс, — но столкнулся со злодеянием, Ватсон. Злодеянием с далеко идущими последствиями.

Назавтра, в середине дня, мы очутились в Эддлтоне — деревне из каменных домов, которая представляла собой, в сущности, одну длинную улицу с гостиницей-пабом на каждом конце. Селение угнездилось у подножия широкого прямоугольного плато, именуемого Эддлтонской пустошью. Как только мы оставили багаж в «Козле и сапогах», Холмс отправился на поиски единственного местного врача. Доктор Лири, весьма любезный ирландец лет сорока с небольшим, радушно провел нас в свой кабинет.

Когда мы представились, он спросил:

— Что же привело сюда знаменитого сыщика-консультанта? От Лондона до Эддлтона немалый путь. У нас тут не бывает убийств, мистер Холмс, и, если не считать кое-каких драк между рабочими каменоломен в дни выдачи жалованья, других правонарушений у нас не случается.

— Но у вас тут есть одна тайна, — произнес Холмс.

— Тайна? Помилуйте, неужели же вы, с вашим логическим умом, интересуетесь проклятием Черного кургана?

— Безусловно, нет, — подтвердил Холмс. — Однако я интересуюсь событиями, которые дали повод бульварной печати морочить публике голову этим проклятием. Иными словами, я намерен расследовать кончину сэра Энтони Льюиса, а также смерти и болезни местных жителей, которые последовали за находкой ларца, и, кроме того, недавнюю кончину в Лондоне сэра Эндрю Льюиса. Будете ли вы отрицать, что картина складывается любопытная?

— Какая-то связь здесь явно прослеживается, но я, как и вы, отвергаю сверхъестественные объяснения, — произнес доктор Лири.

Он вынул из кармана трубку, зажег ее и, как следует раскурив, продолжал:

— Видите ли, я приехал сюда, едва окончив медицинскую школу. Мне казалось, что я нашел уютный уголок для практики. Приятная деревушка, мягкий климат, чистая вода, славные люди, и мне почти не о чем беспокоиться, здесь страдают лишь от старости да от нечастных случаев на каменоломне. Первые несколько лет все так и шло, а потом вскрыли Черный курган. Если он раньше и не был проклят, то теперь он этого заслуживает.

— К какому заключению вы пришли касательно болезни, которая затронула тех, кто участвовал в раскопках? — поинтересовался Холмс.

— Увы, практически ни к какому. Болезнь оказалась не очень серьезной, ее мог вызвать целый ряд причин. Они трудились в поте лица на нашей пустоши, под летним солнцем, притом некоторые из них — юнцы, более привыкшие к перу, чем к кирке. Я решил, что это воздействие солнца, и лечил их соответственно.

— А молодой Льюис? — спросил мой друг.

— Это, конечно, особый случай. Тогда я не связал его с археологами. Сначала Льюис пришел ко мне с волдырями на ладонях. Я подумал, что он обеими руками схватил что-то слишком горячее. Но он уверял, что ничего такого не делал, что у него ни с того ни с сего появились красные пятна на обеих руках, а потом пошли вздутия. Я принялся лечить его разными мазями и предположил, что это какое-то иноземное кожное заболевание: он говорил мне, что в детстве бывал за границей.

Доктор задумчиво попыхтел трубкой.

— Но потом положение осложнилось. Он стал время от времени терять сознание, у него появились головные боли, рвота. Вскоре он так ослабел, что уже не мог подниматься с постели. Его отец прислал мне в помощь лучших специалистов с Харли-стрит, но они оказались бессильны. Нам оставалось только смотреть, как он угасает.

— А как болезнь распространялась по деревне? — спросил Холмс.

— Очень быстро, — ответил Лири. — Хотя ни у кого она не протекала так остро, как у Льюиса-младшего. Следующим стал мальчик-коридорный из «Козла». Он умер через несколько недель после юноши. Он вроде бы любил в свободное время заглядывать в комнату Льюиса и слушать истории о его армейской жизни. Видимо, там дурачок и подхватил от Льюиса смертельную инфекцию. Затем — старый Максвини, отставной констебль, он вечно сидел в «Козле». Он и без того мог спиться или умереть от старости, ему было достаточно много лет. Симптомы болезни у него проявлялись слабо. Да, его рвало, но волдырей не было. Хотя мне вполне ясно, что он умер от того же заболевания.

Тогда-то я и вызвал начальника медицинской службы графства. Мы всё проверили: еду и напитки в «Козле», воду, белье — всё. Но мы ничего не нашли. Чистота была безупречная.

— Кажется, ваш начальник медицинской службы считает, что заболевание передается с водой, — заметил Холмс.

— Чепуха! — возразил Лири. — Он так говорит, потому что не может придумать никакого другого объяснения. У нас тут глубокие колодцы, они прорыты в известняке. Я изучил взятую из них воду под микроскопом, мистер Холмс. В ней нет ничего, кроме кое-каких солей, за которые гости модных курортов платят бешеные деньги.

— А сами вы какого мнения об этой истории, доктор Лири?

— Я ломаю над ней голову десять лет, — ответил он. — И сейчас я знаю об этом заболевании не больше, чем знал тогда. Добавилась лишь одна подробность. Кроме смертельных случаев, у нас были и менее острые. Когда эти смерти и болезненные состояния прекратились, мы подумали, что недуг миновал нас, но потом стали рождаться дети, о которых вы слышали. Сначала я не понимал, каким образом эти вещи могут быть связаны, однако теперь я убежден: связь есть.

— Почему вы так в этом уверены? — спросил Холмс.

— География, — проговорил Лири. — Молодой Льюис умер в «Козле», мальчишка-коридорный умер в «Козле», те, кто заболел, любили пить в «Козле», хотя и не так много, как Максвини, упокой Господь его душу. И когда начали рождаться мертвые и неполноценные дети, я увидел похожую картину: это происходило в одном конце деревни, возле «Козла». И вот еще что. Все их матери уже были беременны, когда умер Льюис-младший.

Он выбил трубку о каминную решетку. Холмс некоторое время молча сидел, сложив пальцы домиком перед своим лицом. Затем он поднял глаза на ирландца.

— А теперь все кончилось? — спросил он.

— О да. По крайней мере, пока. Но мы не знаем, что это такое и каков его источник. Я не могу дать гарантии односельчанам, что этого больше не повторится.

— Надеюсь, — промолвил Холмс, — в самом ближайшем будущем я сумею дать вам такую гарантию. Как вы думаете, есть еще что-нибудь, что нам способно помочь? Хотя бы что-то?

Лири засмеялся:

— Говорят, худа без добра не бывает. В газетах вы об этом не прочтете, они предпочитают дурные вести, но как раз в то время у нас произошли два чудесных исцеления.

— А именно? — спросил Холмс.

— Мэри Камминс, дочка хозяина «Козла», ей тогда было семнадцать. Очаровательная девчушка. Вдруг у нее начались страшные головные боли, головокружения, обмороки. Это было еще до того, как вскрыли курган, так что никто не думал о какой-то неведомой хвори. Я не сумел облегчить ее страдания. Вскоре дело дошло до кратких помрачений рассудка. Я уже опасался, что у нее в мозгу опухоль, но, представьте себе, когда многие другие заболели, она внезапно выздоровела. Все симптомы исчезли, и она по сей день чувствует себя великолепно. Второй случай — старая миссис Хенти, она живет рядом с той самой гостиницей. Ее невестка родила одного из этих несчастных уродцев, а у самой миссис Хенти была застарелая экзема на обоих предплечьях — всю жизнь, как она мне сообщила. Но в считаные дни экзема исчезла.

— Поразительно, — изрек Холмс. — Ну что ж, доктор, мы и так отняли у вас много времени. Еще раз заверяю, мне кажется, что я напал на след этой штуки. Я уведомлю вас о своих выводах.

В тот вечер мы ужинали в гостинице. Большое везение: прислуживала нам та самая Мэри Камминс, о которой говорил доктор Лири. Чем бы она ни болела десять лет назад, теперь это была пышная деревенская бабенка, с черными как смоль волосами, энергичная и веселая.

После трапезы мы устроились у камина в дальнем зале, куда Мэри принесла нам напитки.

— Мисс Камминс, — обратился к ней Холмс, — позвольте спросить, знаете ли вы, для чего мы с доктором Ватсоном приехали в Эддлтон?

Она улыбнулась.

— Не мое это дело, но я слыхала, будто вы насчет Черного кургана.

— Может быть, немного посидите с нами? — предложил он. — Вы правы, нас интересует необычное заболевание, которое разразилось в этой деревне, когда вскрыли курган.

Женщина села, и Холмс продолжал:

— Насколько я понимаю, вы тогда не заболели, а вылечились от какого-то недуга, которым страдали. Вам не будет неприятно об этом рассказать?

— Чего ж тут неприятного, сэр, — отозвалась она. — Я тогда уж два года хворала, и делалось мне все хуже. Сперва голова кружилась, потом обмороки, потом страшные боли в голове, а иногда я почти что с ума сходила, так-то. Уж доктор Лири и то пробовал, и это, а все без толку. Он говорил, мне надо бы сделать операцию на голове, и я порядком напугалась, а потом вдруг хворь как рукой сняло. И пришло быстро, и прошло быстро. И с тех пор, вот как бог свят, я больше ни единого денечка не болела, так-то.

— Удивительно, — заметил Холмс. — А как вы объясняете свое исцеление?

— Ну, знаете, говорят, вся эта зараза явилась из старого кургана. А меня он вылечил, этот курган, так-то.

Некоторое время Холмс задумчиво разглядывал ее.

— Вы помните молодого мистера Льюиса? — спросил он.

— Как не помнить, — ответила она. — Бедняжечка. Все ссорился с папашей, а потом так ужасно помер.

— Вы хорошо его знали?

Она залилась очаровательным румянцем.

— Ну, сэр, когда он был еще здоров, он ко мне подкатывался. Но ничего такого дурного себе не позволял. Понятное дело, я тогда была помоложе и обслуживала его чуть повнимательнее, чем других постояльцев.

— А он вам никогда не показывал то, что у него есть? Не рассказывал об этом? — осведомился Холмс.

— Откуда вы знаете? — удивилась она. — Он говорил, больше никто не знает и я должна хранить тайну.

— Вам незачем бояться моей осведомленности, Мэри, — произнес Холмс. — Позвольте спросить, что это было такое?

— Ну, как-то раз я, знаете, прибиралась у него в комнате, и тут он вдруг вошел. А папаша всегда мне строго-настрого запрещал торчать у постояльцев, когда они дома. Так что я уж хотела уйти, но тут мистер Льюис и говорит: «Дай-ка я тебе кое-что покажу». Вытащил из-под кровати свой сундучок и вынул оттуда здоровенный старый горшок, круглый, глиняный и с крышкой. Я его спрашиваю: «Это что такое?» А он улыбнулся и отвечает: «Самая странная штука на свете. В ней все мое будущее». И приложил мою руку к этому горшку. А он теплый, будто кирпич, который достали из печки, так-то. Я руку-то отдернула, но тут он погасил лампу и говорит: «Смотри-ка, Мэри». Поднял крышку этого горшка, и я вижу — внутри сияет красивый голубой свет, играет, ровно вода на солнце. У меня так дух и перехватило. Спрашиваю его: «Что это там такое?» А он опять улыбнулся и говорит: «Мое богатство, Мэри. И пусть отец делает что хочет». И крышку опустил обратно.

— И что же вы подумали об этой вещи? — осведомился мой друг.

— По чести говоря, я решила, что это какое-то колдовство. Никогда такого не видала, ни прежде, ни после. — Она встала из-за стола. — И вот я еще что вам скажу, мистер Холмс, раньше-то я никому не говорила… Иногда мне сдается, что та штука, которую он держал в том дурацком старом горшке, как раз и вылечила мне мозги. Ну не дурость, а?

— Очень может быть, что вы совершенно правы, Мэри, — промолвил Холмс. — Нельзя ли попросить вас еще об одной услуге… Бывшая комната мистера Льюиса сейчас занята?

— Нет, сэр, — ответила она. — Желаете в нее перебраться?

— Вовсе нет, — возразил Холмс. — Но я бы хотел на нее взглянуть.

Она предложила тут же нам ее показать и провела нас в боковую комнатку. Холмс встал посреди небольшой спаленки с низким потолком, затем подошел к окну.

— Отсюда видна Эддлтонская пустошь, — заметил он. — А чей это домик рядом?

— Старушки миссис Хенти, — ответила Мэри. — Она тоже вылечилась. Кожа у нее стала совсем здоровая, так-то. Бедный мистер Льюис, и Джорджи, наш коридорный, и старик Максвини — все они померли, и еще столько народу заболело, а вот нам с миссис Хенти эта штука, похоже, принесла добро. Смех и грех, а?

— Да, это поразительно, — произнес Холмс и первым вышел из комнаты.

Утром он спустился рано и уже сидел за завтраком, когда я к нему присоединился. Похоже, он пребывал в отличном расположении духа, хотя из-за ночного похолодания Эддлтон слегка присыпало снегом.

— Что дальше? — спросил я, почти оставив попытки постичь ход его мыслей.

— Я уже вам говорил, Ватсон. Мы явились сюда осмотреть locus in quo, и, как только прибудет деревенский фотограф, мы отправимся к пресловутому кургану, который пользуется столь дурной славой.

Когда мы окончили завтрак, Мэри сообщила нам, что в большой гостиной нас ждет мистер Свейн, местный фотограф. Он радушно приветствовал нас и заявил, что припорошенная снегом вересковая пустошь наверняка выглядит очень живописно.

Мы уселись в гостиничную двуколку и, после того как в нее погрузили снаряжение мистера Свейна, тронулись в путь. Хотя Эддлтонская вересковая пустошь расположена на плато, возвышающемся над уровнем моря примерно на 1100 футов, от деревни к ней ведет по склону хорошо наезженная дорожка, и мы без труда туда поднялись.

На плоской вершине плато снег лежал толстым слоем, его белое одеяло сверкало под утренним солнцем. Повсюду вокруг нас вздымались бугорки заснеженных погребальных курганов. Холмс встал в коляске и огляделся.

— Ага! Вот он! — И он указал пальцем.

Слева, чуть впереди, на фоне слепящей белизны резко выделялось темное пятно. Приблизившись, мы увидели еще одно, только совершенно голое, не покрытое ни снегом, ни растительностью всхолмие.

— Вы когда-нибудь снимали Черный курган? — спросил Холмс у фотографа.

— Нет, сэр. Только пластинку бы зря извел. Никто в наших краях не станет платить деньги за снимок этой штуки, — ответил он с пылом.

Мы остановили коляску поблизости от Черного кургана, и мистер Смит привел свой аппарат в готовность, следуя указаниям Холмса. Обойдя курган вокруг, я обнаружил, что это просто куча слежавшейся земли, нигде не оживляемая ни единой травинкой и окаймленная рядом плоских камней. Приглядевшись к ее поверхности, я различил следы бывшего здесь некогда раскопа. Если что и отличало этот курган от любого из сорока или пятидесяти соседних курганов, то только его нагота. Однако не обязательно было верить в сверхъестественное, чтобы ощутить нечто тревожное в этой груде мертвой, черной почвы.

Я отошел подальше. За это время мистер Свейн успел сделать с полдюжины снимков. Мы уселись в коляску и возвратились в деревню.

За обедом Холмс по-прежнему находился в отличном расположении духа, так что я даже спросил, почему у него столь веселое настроение.

— Для веселья у меня есть все основания, Ватсон. Сегодняшняя экскурсия предоставила мне последние недостающие улики. Моим изысканиям посодействовала сама природа, но я решил подстраховаться и привлек к делу мистера Свейна.

Мистер Свейн, с взволнованно-виноватым видом, присоединился к нам, когда мы пили кофе.

— Не знаю, что случилось, мистер Холмс. Общий план холма вышел очень даже отчетливо, что и немудрено при таком ясном утре. Но все четыре пластинки, на которые я снимал курган, испорчены. Вот взгляните.

И он выложил на стол коробку с пластинками.

Холмс по очереди рассмотрел их на свет, повернувшись к окну и одну за другой передавая их мне. Две являли собой замечательную панораму Эддлтонской пустоши, однако на остальных просматривались только завитки тумана.

— Но Эдгар говорил, что с его пластинками произошло то же самое! — воскликнул я.

— Именно так, — произнес Холмс. — А значит, наше дело раскрыто. Я чрезвычайно признателен вам, мистер Свейн.

Смущенный фотограф взял деньги, предложенные Холмсом, поблагодарил его и поспешно ретировался, словно опасаясь, как бы мой друг не передумал.

После кофе Холмс вынул часы.

— Мы еще можем успеть на дневной экспресс, идущий в Лондон, — заметил он. — Будьте любезны, попросите мальчика принести наш багаж и счет.

По пути в Лондон мой друг очень остроумно рассуждал об анархистах и отравителях, о жаргоне преступного мира и о тысяче других предметов, но я слушал его лишь вполуха, поскольку мой мозг буквально кипел, пытаясь извлечь какой-то смысл из подробностей этого расследования, которое Шерлок Холмс, судя по всему, считал удачно завершенным. Наконец я не выдержал.

— Холмс! — вскричал я. — Меня еще никогда так не озадачивало ни одно ваше расследование. Ради всего святого, в чем суть дела?

Он засмеялся.

— А помните, — проговорил он, — еще на заре нашего знакомства вы спорили с моим утверждением, что путем дедукции можно логически вывести существование океана из одной-единственной песчинки?

— Верно, — согласился я, — но тогда я еще плохо знал ваши замечательные методы.

— Боюсь, что вы и теперь их плохо знаете, — произнес он. — Мне только что довелось поучаствовать в одном из самых приятных расследований, какие я могу припомнить. Приятных, ибо мне пришлось допустить существование чего-то такого, чего я никогда не видел, и затем выстроить картину его перемещений и оценить его влияние. И все это — лишь путем умозаключений.

— Мне за вами не угнаться, — проворчал я.

— Вглядитесь в сплетение линий, — призвал меня Холмс.

— Сплетение линий на сосуде? — уточнил я. — А что в них такого особенного?

— Нет, Ватсон, — вздохнул он. — Я говорю о линиях, в которые выстраивались факты по мере того, как мы их получали. Он наклонился вперед. — Давайте начнем с самого начала. Газеты заверили нас, что на Черном кургане никогда не лежит снег и не растет трава. Признаться, я счел это легендой или преувеличением, однако вы слышали, как Эдгар подтвердил это. Какое предположение вы сделали?

Я сознался, что у меня не возникло в связи с этим решительно никаких мыслей.

— Ватсон! — укоризненно произнес Холмс. — Вы бывали в шахтерских районах. Вы видели угольные отвалы, на которых не растет трава и не лежит снег.

— Но это из-за того, что внутри них тлеет огонь, — заметил я. — Обычная почва не может тлеть, Холмс.

— Так и есть, Ватсон. Но эта аналогия привела меня к следующей мысли: возможно, из холма исходит некое излучение, согревающее поверхность кургана, однако препятствующее росту травы.

— И какой же у него может быть источник? — поинтересовался я.

— Признаться, вначале я терялся в догадках. Но потом вспомнил о смоляной обманке.

— Смоляная обманка? — повторил я. — Господи помилуй, это еще что?

— Ее называют еще уранитом или урановой смолкой. Кое-где эту смолку находят в земле. Немецкие шахтеры уже несколько столетий знают о ней и боятся ее, потому что им известно: она вызывает ожоги и тошноту. Помните, как я недавно рассказывал вам о моих экспериментах с производными каменноугольной смолы в лабораториях французского Монпелье?

— Конечно.

— Среди моих тамошних коллег оказался французский специалист по электромагнетизму Жак Кюри. Он познакомил меня с группой выдающихся ученых, у которых имеются свои теории насчет нашего загадочного вещества. Это месье Беккерель, а также брат Жака Кюри по имени Пьер, а еще Мария Склодовская — очень целеустремленная и умная молодая дама польского происхождения, помощница и невеста Пьера. И все они считают, что урановая смолка испускает потоки неких частиц, которые способны влиять на окружающие предметы.

— Бог ты мой! — воскликнул я. — Это больше смахивает на колдовство, чем на подлинную науку.

— Уверяю вас, они все — первоклассные ученые, Ватсон. Мне пришло в голову, что при дальнейшем расследовании можно принять как допущение, что они правы и что строители нашего кургана спрятали внутри него урановую смолку или нечто в этом роде.

Он ненадолго умолк, а затем продолжил:

— Такая гипотеза объясняет первые факты, попавшие нам в руки. Но как насчет болезни? Мистер Эдгар дал ответ и на это. У него есть явные доказательства того, что бронзовый ларец ночью кто-то открывал. А мутные снимки Эдгара доказывают, что в кургане действительно имелось нечто, испортившее пластинки. А потом этот загадочный предмет из кургана извлекли, и снимки стали получаться. Только Эдгар допустил прискорбную ошибку, обвинив в воровстве сэра Эндрю. Конечно же виноват Льюис-младший. Эдгар описал нам поведение этого молодого человека, и мы можем заключить, что юноша поджидал в гостинице возвращения отца, а сэр Эндрю, только что сделавший необыкновенную находку, не удержался и упомянул о ней в разговоре с сыном. В ту же ночь Энтони Льюис ограбил Черный курган, чтобы отомстить отцу, не желавшему платить по его долгам, и тем самым навлек на себя смерть.

— Господи помилуй! — вскричал я. — Да, теперь я начинаю понимать. На всех, кто приближался к этой штуке, она оказала какое-то воздействие, но у него-то она просто лежала под кроватью, на которой он спал.

Я содрогнулся, представив себе, как бедняга храпит, а в это время зловредные частицы, о которых рассказал Холмс, час за часом незаметно проникают в его тело.

— Совершенно верно, Ватсон. Я говорил, что в ходе нашего расследования мы столкнулись с преступлением, но оно заключало в себе и ужасную кару. Увы, присутствие вредоносного вещества в «Козле и сапогах» повинно во многих смертях и других печальных событиях, хотя нужно отметить, что оно сослужило добрую службу миссис Хенти и юной Мэри. Очевидно, влияние этого излучения не всегда отрицательно, и, если мои друзья на континенте научатся им управлять, это может принести много пользы.

— Если оно способно разрушить злокачественную опухоль, то польза будет неоценима, — признал я. — Но почему сэр Эндрю умер от его воздействия и почему снег по-прежнему не лежит на Черном кургане? Там еще что-то осталось?

Холмс покачал головой.

— Видимо, сэр Эндрю узнал о преступлении сына, когда заглянул в сундучок покойного. Чтобы избавить умершего сына от нового позора, он спрятал роковой сосуд — вероятно, в очень надежном месте, ибо его содержимое начало действовать на ученого лишь через десять лет. Вероятно, тогда-то он и понял смысл покрывавших ларец рисунков. Они заключали в себе предостережение, которому никто не внял. Сэр Эндрю не мог допустить, чтобы смертоносный сосуд погубил и других. Его заметки доказывают: в конце концов он понял причину гибели сына. Кроме того, благодаря его записям я догадался, как он придумал обезопасить вещество. Подтверждением стала оправка.

— Оправка? — переспросил я. — Какая еще оправка?

— То деревянное приспособление, Ватсон, которое мы видели у него в мастерской. Жестянщики используют этот инструмент для придания листовому свинцу нужной формы, а кротовым мехом, пропитанным салом, они протирают сочленения и швы свинцовых труб и емкостей. Скорее всего, сэр Эндрю вспомнил, что бронзовый ларец изнутри устлан свинцом. По-видимому, он заключил, что этот металл в какой-то степени задерживает лучи, испускаемые урановой смолкой. Наш утренний визит на курган, а также фотографии, сделанные мистером Свейном, лишь подтвердили мои умозаключения. Возможно, в последний раз сэр Эндрю посетил Эддлтон не только для того, чтобы навестить могилу сына, но еще и с целью вернуть похищенный сосуд в Черный курган. И он, пожалуй, поступил правильно. Больше никто не станет разрывать этот холм, местные жители стараются держаться от него подальше, по Эддлтонской пустоши никогда не проложат ни большой тракт, ни железную дорогу, там никогда не будут строить дома. Покоясь там, сосуд не принесет вреда — как если бы он лежал на дне океана.

— Согласен, это очень логично, — признал я. — Но для меня все равно несколько умозрительно.

— Умозрительно! — фыркнул мой друг. — Я сложил картину из слов свидетелей, у которых нет причин лгать, добавив к ним лишь недоказанную, но совершенно правдоподобную теорию, выдвинутую рядом выдающихся ученых. При нехватке фактов, Ватсон, разрешается строить гипотезы, если только они не противоречат существующим фактам. Похоже, мое применение их теории обеспечит Кюри и его коллег новыми данными. Кстати, Ватсон, я вынужден просить вас не публиковать рассказ об этом случае — хотя бы потому, что публикация может преждевременно разгласить идеи моих французских друзей и лишить их заслуженного триумфа. Впрочем, я сам должен написать Кюри об этой необычайной истории.

Признаюсь, что я и не собирался обнародовать рассказ об «эддлтонском деле». Нет, я не подвергал сомнению рассуждения Холмса, но не мог избавиться от подозрения, что они слишком уж отвлеченны и бездоказательны.

Холмс написал леди Синтии и доктору Лири, заверив их, что эддлтонский недуг больше не вернется, а затем — Эдгару, разъяснив его вполне понятную ошибку. Честный джентльмен тотчас поместил в газетах сообщение, где подчеркивал, что в свете только что полученных сведений он целиком и полностью отказывается от любых обвинений, которые предъявлял сэру Эндрю Льюису.

После эддлтонской трагедии миновало двадцать пять лет, и наука существенно продвинулась вперед. Я должен извиниться перед моим другом за то, что усомнился тогда в его идеях. Я приношу эти извинения здесь. Не прошло и двух лет с тех пор, как Холмс излагал мне свои соображения, когда Беккерель получил доказательства эманации урановой руды. Он утверждал, что эта эманация оказывает воздействие на фотопластинки. Мария Склодовская (или Кюри — под этим именем она теперь широко известна) выяснила, что урановая смолка содержит нечто, испускающее «лучи Беккереля» интенсивнее, чем сам уран. В результате она открыла радий, применение которого в медицине спасло бесчисленное множество жизней. Беккерель и супруги Кюри вполне заслуженно получили Нобелевскую премию за свои усилия по обращению природной аномалии на пользу человечеству, и мне представляется, что мой друг Шерлок Холмс также заслуживает признания, ибо он, пожалуй, стал первым, кто применил их теории на практике.

Ныне ученые отлично разбираются в смертоносных свойствах «лучей Беккереля». Теперь мы понимаем, какие опасности таят в себе эти лучи. В отличие от наших первобытных предков мы не должны бояться, что этому гибельному излучению когда-нибудь беспечно позволят вырваться в наш мир.