В анналах советской истории 1944 год стал годом «десяти русских побед». Первым автором этого героического рассказа был Сталин, который использовал десять «сокрушительных ударов» против врага, как основу своего рассказа о развитии военных действий в 1944 году. В его речи, посвящённой 27-й годовщине большевистской революции, которая стала хорошим примером использования Сталиным техники рассказа в его заявлениях военного времени, был дан образцовый анализ хода войны в форме ряда историй о битвах и операциях. В данном случае события упоминались в следующем порядке:

1. Прорыв блокады Ленинграда. (Январь)

2. Окружение немецких войск на юго-западе Украины и вступление Красной Армии в Румынию. (Февраль-март)

3. Освобождение Одессы и уничтожение немецких войск в Крыму. (Апрель-май)

4. Разгром Финляндии у Выборга. (Что открыло дорогу к капитуляции страны в сентябре 1944 года.) (Июнь)

5. Освобождение Белоруссии. (Июнь-июль)

6. Вход советских сил в Польшу. (Июль)

7. Оккупация Румынии и Болгарии. (Август-сентябрь)

8. Освобождение Латвии и Эстонии. (Сентябрь)

9. Освобождение Белграда и ввод советских войск в Венгрию, и Чехословакию. (Октябрь)

10. Разгром немецких войск в северной Финляндии и северной Норвегии. (Октябрь)

Независимо от славных успехов сталинской Красной Армии, речь была важной в отношении возобновления коммунистической советской пропаганды. В предшествующих речах, особенно ноябрьской 1941 года, Сталин определил патриотическую войну против Гитлера традиционной в России обороной отечества. В тот момент он акцентировал, что «социалистическая система, порождённая Октябрьской революцией, одарила народ и нашу армию великой и непобедимой силой».

Когда Сталин говорил о чувствах советского народа, он рассуждал не о русских, или других этнических группах, но использовал традиционные большевистские классовые категории рабочих, крестьян и интеллиенции, рассматривая каждую, как играющую важную и особую роль в борьбе в военное время: рабочие – в промышленности, крестьяне – в сельском хозяйстве и интеллигенция – в сфере идей, и организации. Но Сталин совместил классовое и этническое измерения в борьбе военного времени в своём определении советского патриотизма:

«Сила советского патриотизма заключается в том, что она основана не на рассовых, или национальных принципах, но на глубокой лояльности и преданности народа своему отечеству, братскому сотрудничеству рабочих людей всех наций в нашей стране. В советском патриотизме гармонически скомбинированы национальные традиции народов и общие жизненные интересы всех трудящихся Советского Союза. Советский патриотизм неразделим; наоборот, он сплачивает в единую братскую семью все нации и национальности нашей страны.»

Другой известной особенностью сталинской ноябрьской 1944 года речи было многословное заявление в поддержку продолжения Великого Альянса после войны: «Образование союза СССР, Великобритании и США не случайность», говорил Сталин: «Он образован в жизненно важных и долговременных интересах». Когда война была выиграна, перед альянсом встала проблема, как поступить, чтобы «сделать невозможной новую агрессию и новую войну если не навсегда, то, во всяком случае, на очень долгое время».

Опасность новой войны возникла потому, что, как показала история, было неизбежно, что Германия должна была оправиться от поражения через 20-30 лет и создать опасность новой агрессии. Путь предотвратить эту опасность, сказал Сталин – создать организацию международной безопасности, наделённую вооруженными силами, необходимыми для защиты мира от любых угроз агрессивных государств. В сердце этой новой организации должны встать те великие страны, которые вынесли бремя войны против Германии, и которые будут, следовательно, нуждаться в сохранении единства, и сотрудничества в послевоенный период.

 

Думбартонские Дубы.

Сталинское высказывание о необходимости эффективной замены Лиги Наций было ответом на результаты конференции в августе-сентябре 1944 года, гле состоялось обсуждение плана по созданию новой международной организации по безопасности, которая была анонсирована на Московской конференции министров иностранных дел в октябре 1943 года. С советской стороны подготовка к Думбартон Оукс началась в первые месяцы 1944 года. Ключевой фигурой советской внутренней дискуссии был Литьвинов. Он написал серию докладов для своего начальника Молотова, отвечая на британские и американские предложения по послевоенной безопасности, и структуре новой мировой организации.

По мнению Литвинова возглавить эту организацию должен комитет великих государств, действующий на основе принципа единогласного решения, главной обязанностью которого будет являться обеспечение международного мира и безопасности. Руководящий комитет будет следить за заключением и соблюдением целой серии двусторонних обязательств, и соглашений со всеми членами организации, главной целью которых будет обеспечение коллективной безопасности. Литвинов также предлагал учреждение серии региональных отделений для обеспечения мира в отдельных зонах ответственности великих государств.

В результате литвиновский рецепт для обеспечения послевоенной безопасности представлял собой американо-британо-советский кондоминиум – разделение мира между сферами влияния великих государств. Литвинов предлагал сформировать сферы влияния, которые будут способны обеспечивать мир и безопасность, даваемые Британией, США, и Советским Союзом. Глобальный раздел на главные сферы влияния, по мнению Литвинова, отделит конкуренцию и потенциальный конфликт интересов Британии, США, и Советского Союза.

Литвиновские идеи сыграли важную роль в формировании советской позиции в Думбартон Оукс. Но его наиболее радикальное предложение, что новая организация будет основываться на разделе Великими Государствами всего мира, не вошло в инструкцию для делегации СССР. Советские руководители также выбросили из идеи региональные организации, и вместо них выбрали пункт, гласящий, что материал требует дальнейшего обсуждения. Причиной для этого послужило то, что, по мнению Якова Малика, посла в Японии, последствием этого будет маргинализация Дальнего Востока. Малик далее указал, что в региональной базе организации Британия будет участвовать в 4-х секторах (Европа, Азия, Африка и Америка), американцы в трёх (Европа, Азия и Америка), тогда как СССР будет членом только двух (Европа и Азия).

Естественно, последнее слово в этих дискуссиях было за Сталиным, и в конце июля – начале августа Молотов написал несколько записок, в которых наметил темы, которые могут быть предложены Советами для переговоров в Думбартонских Дубах (название места проведения переговоров). Одной из наиболее интересных деталей в этой серии записок Молотова Сталину является изменение советской позиции по вопросу членства Франции в Совете безопасности ООН (куда впоследствии она и вошла). В ранних советских документах внутреннего пользования Франция не значится среди Великих государств, только Китай, Великобритания, США и СССР. Однако, в советской заключительной директиве для делегации в Думбартен Оукс Франция включена, как член будущего Совета безопасности.

В наркомате иностранных дел прошло обсуждение будущего положения Франции, как Великого Государства. По мнению Литвинова, из-за слабости Франции нужно рассматривать её, как придаток Великобритании, что важно для заключения советско-британского союза после войны. Это могло изменить советскую позицию по членству Франции в Совете безопасности в сторону исключения в ходе международного обсуждения. Но замечания Молотова, посланные Сталину, включали необходимость согласования с американцами, не изменят ли те своего мнения о резервировании места в Совете безопасности для Франции.

Советская делегация в Думбартен Оукс включала Андрея Громыко, который заменил Литвинова на посту посла в США летом 1943 года. Тот факт, что Советский Союз желал вступить в войну на Дальнем Востоке, несколько запутывал подготовку конференции, так как Москва была не расположена к компромиссам при обсуждении вопросов, касавшихся Китая, который воевал с Японией, но не участвовал в войне на европейском театре. Решено было провести конференцию в две фазы.

В первой, наиболее важной фазе, с 21-го по 28-е сентября 1944 года, американская, британская и советская делегации обсуждали предложения об организации послевоенной безопасности. Когда советская делегация уехала 28 сентября 1944 года, британская и американская делегации объединились для проведения строго секретных сепаратных дополнительных переговоров с китайской делегацией.

Все конференции в военное время проводились в Думбартонских Дубах тайно, но информация просачивалась в прессу неизбежно. Во многих отношениях конференция прошла успешно, и был заключён договор об образовании Организации Объединённых Наций. Достижению полной и окончательной договорённости мешали две проблемы. Первой был вопрос о членстве в организации. Советы хотели, чтобы членами были только те страны, которые сражались в составе коалиции Объединённых Наций в ходе войны, и были против вхождения в ООН нейтральных государств, многие из которых, с точки зрения Москвы, сотрудничали с немцами, и пособничали Оси.

Второй проблемой был вопрос о единогласии в решении задач большой важности, если бы речь зашла о действиях по обеспечению коллективной безопасности. Советы настаивали, что все решения по вопросам безопасности должны приниматься единогласно Великими государствами. Как определил внутренний совет в Думбартен Оукс, Великие государства получили право «вето» по решениям Совета безопасности. Это был наиболее трудный вопрос, обсуждавшийся на конференции, и Громыко разъяснил британцам и американцам, что Советы не согласятся на образование ООН без этого решения.

Британская и американская позиция гласила, что единогласное решение должно применяться во всех случаях, но Великие государства не будут иметь права «вето», если это будет мешать обсуждению. В конце концов Рузвельт призвал Сталина пойти на компромисс для разрешения тупиковой ситуации. Но советский лидер не поддался и настаивал на принятии принципа единогласия, который по его убеждению был жизненно важным для единства Великих государств при необходимости предотвратить будущие агрессии.

Неудача в заключении финального договора на этих условиях означала, что конференция в Думбартон Оукс окончится на минорной ноте и даст пищу спекуляциям прессы о разногласиях между союзными государствами. Сталин обрисовал эти спекуляции в своей речи в ноябре 1944 года:

«Говорят о разногласиях между тремя государствами по некоторым вопросам безопасности. Эти разногласия конечно проявляются и по многим другим вопросам… Но не то удивительно, что разногласия существуют, но то, что их так немного, и что, как правило, они улаживаются почти всегда в духе взаимопонимания и сотрудничества трёх великих держав.Эти разногласия решаются в интересах единства трёх великих держав».

В частных беседах Сталин также высказывал подобные вещи. В беседе с членами коммунистического польского Комитета национального освобождения 9 октября 1949 года он сказал: «Тройственный альянс базируется на компромиссе капиталистических стран с одной стороны и СССР с другой. Источником этого являются известные совпадения целей и взглядов. Это, однако, вызвано в основном войной против Германии и установлением новой ситуации во взаимоотношениях в Европе. Любые компромиссы альянса также заключены в условиях конфликта, но, как только исчезнет угроза, распад основы альянса можно рассматривать, в частности, (как вполне вероятный) случай. Как показывают текущие события, каждый союзник имеет свою собственную точку зрения».

Со времени Тегерана сталинская приверженность к Великому альянсу не ослабла, и он рассматривал формы послевоенного мира определяемыми тройственным договором между Британией, Советским Союзом и Соединёнными Штатами. Движущей силой этой приверженности было опасение Сталина, что немецкое государство возродится после войны. Когда победные салюты стали производиться всё чаще и чаще, в Москве в 1944 году, сражения на советско-немецком фронте оставались свирепыми, хотя все они и были выиграны. Как отметил Алекс Берк, «победы 1944 года были разыграны, но не многие из них были лёгкими». Красная Армия побеждала в войне и пробивалась к району Берлина, но советские гражданские и военные потери были огромны. Конец войны приближался неуклонно, но значение Великого Альянса не уменьшилось, наоборот, оно значительно выросло для СССР, так как позволяло продлить период послевоенной реконструкции.

 

Операция Багратион.

Величайшей советской военной операцией в 1944 году был «Багратион», названный Сталиным в честь грузинского героя наполеоновских воин. План предусматривал разгром и уничтожение группы армий Центр, и изгнание немцев из Белоруссии. Планирование советской летней кампании 1944 года началось в начале года, и к середине апреля Генеральный штаб закончил разрабатывать основную «стратегию»: то была кампания по освобождению более четверти земель СССР, оккупированных Германией. Эта цель была провозглашена Сталиным в его приказе ко дню 1-го мая 1944 года: «Необходимо сейчас освободить все наши территории от фашистских агрессоров и перенести государственную границу Советского Союза на их территории, от Чёрного до Баренцева моря».

Как обычно были проведены широкие консультации с фронтовыми командирами до завершения плана операции, принятого 31 мая 1944 года. Советы запланировали амбициозную наступательную операцию нескольких фронтов против группы армий Центр. Главной атакующей силой были 1-й, 2-й и 3-й Белорусские, и 1-й Украинский фронты. Эти четыре фронта имели 2,4 миллиона солдат, 5200 танков, 36.000 орудий и 5.300 самолётов. Они обладали двукратным превосходством над немцами в людях, шестикратным в танках и четырёхкратным в самолётах, и артиллерии.

Поддерживающая роль отводилась Ленинградскому и Прибалтийскому фронтам, которые должны были сковать группу армий Север, и, как вторичную цель, выбить Финляндию из войны. Операция должна была начаться наступлением Ленинградского форонта на Выборг в начале июня, после этого прдолжиться атакой в Белоруссии и затем – ударом 1-го Украинского фронта в направлении Львова, с целью прекратить преброску сил врага с юга в центральный сектор.

Советские планы операции «Багратион» были тесно скоординированы с англо-американскими операциями по открытию второго фронта во Франции. Советы были информированы о дате дня «Д» заранее, в начале апреля, и 18 апреля Сталин телеграфировал Рузвельту, и Черчиллю, что «как было решено в Тегеране, Красная Армия начнёт новое наступление одновременно, для оказания максимальной поддержки англо-американской операции». В Тегеране было подписано соглашение об увеличении обмена данными разведки, информацией о немецких боевых приказах и военных технологиях вермахта, особенно то, что относилось к оборонительным сооружениям.

Это касалось и более тесного сотрудничества между Советами и Британией по дезинформационному плану, заключавшемуся в том, что якобы будет осуществляться англо-советское вторжение в Норвегию. Эта фальшивая операция, названная «Bodyguard»(Телохранитель), была частью тщательно разработанной и успешно выполненной советской «маскировочной» кампании, направленной на отвлечение внимания от планировавшейся операции в Белоруссии.

Когда Оверлорд начался 6 июня 1944 года, Сталин телеграфировал Черчиллю и Рузвельту свои поздравления и информировал их, что в соответствии с договором, заключённым в Тегеране, советское летнее наступление вскоре начнётся на «одном важном участке фронта». Публично сталинское приветствие второму фронту было высказано позднее. «Вторжение во Францию», – писал Сталин в «Правде» от 13 июня: «было блестящим успехом нашего Альянса. Нельзя не признать, что история военных действий не знает другой подобной уникальной широкомасштабной по своим гигантским размерам и мастерской по исполнению операции… История отметит это событие, как достижение высшего порядка».

Белоруссия была главным сектором советских партизанских операций против немцев, и летом 1943 года 140.000 партизан, организованных в более чем 200 отрядов, действовали в тылу врага. 19-20 июня партизаны начали волну атак на немецкие коммуникации, штабы и аэродромы. Они также действовали, как передовые разведчики-наблюдатели по наведению массовых бомбовых атак на немцев 21-22 июня. Главное советское наступление началось 23 июня, и оно было успешным. Наступая на фронте 500-мильной ширины, Красная Армия разгромила оборону группы армий Центр и вскоре достигла Минска.

Белорусская столица была освобождена Советами в начале июля, и, подобно катастрофе Красной Армии под Минском в июне 1941 года, 100.000 немцев были окружены, и уничтожены восточнее города. Вильнюс, литовская столица, был освобождён 13 июля. И в середине июля 1-й Украинский фронт под командованием маршала Конева начал продвижение к столице западной Украины Львову, который был взят Красной Армией 27 июля.

Между 22 июня и 4 июля группа армий Центр потеряла 25 дивизий и более 300.000 солдат, другие 100.000 были потеряны в последующие недели. В конце июля она перестала быть эффективной боевой силой. Однако, разгром группы армий Центр обошёлся недёшево. Четыре главных фронта потеряли в операции «Багратион» три четверти миллиона убитых в ходе кампании освобождения Белоруссии. Но это не умаляло важности советской победы. В конце операции Белоруссия и западная Украина вернулись в руки Советов, Финляндия была приведена к капитуляции, Красная Армия вторглась в прибалтийские страны, и на юге освободила Белград, Бухарест, и Будапешт.

Джон Эриксон зашёл весьма далеко, указывая, что «когда советская армия разгромила группу армий Центр, она достигла своего величайшего военного успеха на восточном фронте. Для немецкой армии на востоке это была катастрофа невероятного масштаба, более великая, чем Сталинград». Сталинград – символ советского успеха. Кадры капитуляции командующего 6-й армии фельдмаршала Фридриха Паулюса стали иконой кинохроники. В случае с операцией Багратион символом капитуляции были кадры 57.000 пленных немцев, во-главе со своими генералами промаршировавших по улицам Москвы 17 июля 1944 года.

Большая советская победа стала следствием значительного ослабления вермахта в середине 1944 года и решающего превосходства Красной Армии в людях, и материалах, позволившего Советам спланировать, и осуществить наступательные операции без опасения неудачи, или даже решительной контратаки немцев. Вклад западных союзников в советский успех на восточном фронте был также фактором большого значения в 1944 году.

Во время празднования 1 мая Сталин отдал дань уважения «Соединённым Штатам и Великобритании, которые открыли фронт в Италии против немцев, и отвлекли значительную часть немецких сил от нас, снабдили нас большим количеством стратегически важных сырьевых материалов, и оружия, военные объекты в Германии подвергали систематическим бомбардировкам и, таким образом, разрушали их военный потенциал».

11 июля ТАСС опубликовал заявление о том, что была осуществлена массированная поставка оружия, сырьевых материалов, производственного оборудования и продуктов питания Советскому Союзу от Британии, Канады, и Соединённых Штатов. Информация о союзных поставках в СССР также приводилась в заявлении Совинформ, выпущеном к 3-й годовщине начала советско-немецкой войны. В ноябрьской 1944 года речи Сталин указал, что второй фронт во Франции оттянул не менее 75 немецких дивизий, и что без такой поддержки Красная Армия не смогла бы в такой короткий срок сломить сопротивление немецких армий, и изгнать их с территориии Советского Союза.

Операция Багратион продемонстрировала новые высочайшие достижения советского оперативного искусства. В 1944 году Сталин окончательно усвоил урок, что война не может быть выиграна одним ударом, и что нужно сконцентрироваться для одной стратегической цели одновременно. Сталин на практике осуществил сосредоточение сил и обеспечил приоритет операции Багратион. Как отметил Василевский, «Сталин постоянно сосредотачивал наше внимание на подготовке этой операции». В 1944 году он сконцентрировался на том, что необходимо его армиям и усвоил урок, что постановка скромных целей в наступательных операциях даёт возможность длительного продвижения не более, чем по 50 миль.

Идея была в том, чтобы охватить небольшие территории, чтобы не позволить немцам избежать окружения. Главным ключом к операции Багратион была координация фронтов. Проблемой организации связи 1-го и 2-го Белорусских, 1-го Балтийского, и 3-го Белорусского фронтов занимались Жуков, и Василевский. Позднее они успешно командовали ими и координировали действия этих фронтов. В сравнении с прежними временами процесс планирования и подготовки к операциям был более гармоничным между Сталиным, и его генералами, и между Ставкой, и фронтовыми командирами. Это относится и к обычно неизбежной схватке за ресурсы.

Сталинское участие в разработке и проведении Багратиона было более сдержанным, и мягким, чем это бывало в прошлом. Хотя Сталин оставлял последнеее слово за собой по всем стратегическим решениям, он научился доверять своему высшему командованию, (чтобы не распыляться по мелочам) когда собиралось много оперативных материалов, и концентрировал свою энергию на моральном духе войск, подготовке, и снабжению операций, и работе «политических» офицеров в Красной Армии. Эта частичная передача руководства операциями также означала, что Сталин посвящал больше времени решению самых насущных политических проблем, относящихся к Великому Альянсу.

 

Варшавское восстание.

Целью «Багратиона» было освобождение Белоруссии. Но уничтожение группы армий Центр и быстрое продвижение Красной Армии привело советские силы к границе Восточной Пруссии, и в восточную и южную Польшу. В конце июля на отдельных направлениях Красная Армия приблизилась к польской столице Варшаве. Глубина проникновения Красной Армии на запад поставила вопрос о будущем направлении наступления, тем более, что Белоруссия была освобождена. 19 июля Жуков предложил Сталину серию операций по оккупации Восточной Пруссии, или отсечению её от остальной части Германии. Предложения Жукова вместе с другими идеями были обсуждены со Сталиным на беседе в ставке 27 июля. Было решено, что Восточная Пруссия является «твёрдым орешком, который будет трудно разгрызть» без основательной подготовки.

Захват Варшавы казался более доступной перспективой, и было принято решение переправиться через Вислу в нескольких пунктах, и сконцентрировать советское наступление в направлении польской столицы. Честь проведения кампании по захвату Варшавы, падение которой ожидалось в начале августа, была предоставлена 1-й польской армии. Набранная из польских граждан, которые были депортированы в СССР в 1939-1940 годах, 1-я польская армия начала формироваться в июле 1943 года. Лидерство в ней принадлежало коммунистам, и многие её офицеры были русскими. В июле 1944 года её общая численность составляла 20.000 человек, и её включили в состав 1-го Белорусского фронта Рокоссовского. Её задачей была переправа через Вислу южнее Варшавы.

Исполнение советских планов вскоре затормозилось, так как Красная Армия столкнулась с сильной обороной в районе Варшавы. Вермахт был разбит, но не окончательно, и немцы быстро нарастили силы группы армий Центр, перебросив дивизии из других секторов восточного фронта, и из западной Европы. Варшава прикрывала путь на Берлин и была критическим стратегическим форпостом для немецкой обороны.

Так как немцы стабилизировали свои оборонительные позиции, то советское наступление застопорилось. Советские войска были утомлены, цепочки снабжения Красной Армии растянулись на сотни миль, и воздушные силы Красной Армии не могли обеспечивать операции, так как сооружение новых аэродромов не поспевало за перемещением войск, что позволило люфтваффе вернуть инициативу в воздухе.

Советы провели разведку с целью наведения нескольких переправ на западный берег Вислы и блокирования Праги, предместья Варшавы на восточном берегу реки. Но Красная Армия с большим трудом удерживала позиции и была вынуждена отойти от Праги после того, как советская 2-я танковая армия потерпела неудачу в сражении с шестью немецкими дивизиями, включая пять танковых. В тяжёлом положении оказалась и 1-я польская армия при своих безуспешных попытках пересечь реку, и установить переправы на западный берег Вислы.

Руководили варшавской операцией Жуков, координатор Ставки по операциям в этом секторе, и Рокоссовский, командующий 1-м Белорусским фронтом. 6 августа они доложили Сталину, что силы врага в районе Варшавы вынуждают ввести в действие несколько резервных дивизий. 8 августа Жуков и Рокоссовский представили Сталину детальный план для захвата Варшавы, который включал фланговые атаки, консолидированное осуществление переправ на западный берег Вислы и усиление 1-го Белорусского фронта. Они расчитывали, что операцию можно будет начать 25 августа.

Сталин дал добро, но контрдействия противника в районе Варшавы означали, что всё откладывается до середины сентября, когда Советы будут готовы к другому, главному, штурму города, хотя локальные наступательные операции продолжались весь август и начало сентября. Но, как и раньше, усилия Красной Армии переправиться через Вислу, и продвинуться на Варшаву дали мало результатов при сильном сопротивлении немцев. В начале октября советская атака стала последней неудачной попыткой, и Красная Армия не стала проводить наступательных операций против Варшавы до января 1945 года.

Советы расчитывали захватить польскую столицу очень быстро и легко. Когда этого не произошло, они перегруппировались для следующего штурма города. Но это потребовало бОльшей подготовки к наступлению, чем предполагалось, что дало немцам время надёжней окопаться в предместьях Варшавы. Атаки Красной Армии в сентябре завершились неудачей. Попытки Красной Армии немедленно захватить Варшаву прекратились.

Эта картина, показывающая провал советских усилий захватить Варшаву летом 1944 года, противоречит альтернативному сценарию, который гласит, что когда Красная Армия пересекла Вислу, она была преднамеренно остановлена, что дало немцам возможность раздавить восстание в городе. Это восстание, которое началось 1 августа, было «сценическим» действием польской «домашней армии» (армия крайова – АК) – партизанской армии польского правительства в изгнании в Лондоне. Польские партизаны расчитывали на быстрое и лёгкое падение Варшавы перед Красной Армией, и хотели установить контроль над городом до её прбытия.

Среди многих дефектов альтернативного сценария основным является то, что Красная Армия умышленно ослабила свои усилия по захвату Варшавы. Мол это было сделано с выгодой для вермахта в качестве возмещения после изгнания из Белоруссии, а все трудности, преодолеваемые Красной Армией, просто оправдание бездействия. Приписываемые Сталину мотивы и расчёты, согласно которым он лениво стоял, пока немцы кончали польскую «домашнюю армию», есть путь вникуда. Как бы то ни было, восстание усилило сталинское решение захватить Варшаву настолько быстро, насколько это возможно.

Когда восстание началось 1 августа, Сталин не собирался восстание проваливать. В действительности коллапс немецкого военного положения показывал, что успех восстания вполне реален, и этим нужно было воспользоваться. Антисоветская политика восстания вскоре стала ясна Сталину, что сделало необходимость установления контроля Красной Армии в Варшаве ещё более срочной. Предполагать исксственную задержку означало бы допустить, что Сталин опасается сам раздавить польскую «домашнюю армию» и предоставляет с удовольствием эту возможность немцам.

Но Красная Армия делала это с тех пор, как пересекла границу предвоенной Польши в начале 1944 года, иногда используя АК, но чаще конфликтуя. Но комедийная ситуация, в которой несколько тысяч польских партизан изображают главную угрозу Советам – не являлась проблемой с военой точки зрения. Как сказал Рокоссовский Александру Версу в интервью в конце августа 1944 года: «И вы думаете, что мы не взяли бы Варшаву, если бы мы были в состоянии сделать это? Вся идея, что мы в каком-либо смысле испугались АК, есть политический абсурд».

Действительно существовали польские лидеры восстания, которые рассматривали ситуацию с этой стороны. Так Ян М. Сечановский отметил:

«Генералы «домашней армии» были убеждены, что русские заинтересованы захватить Варшаву так быстро, как только возможно, вследствие её стратегического и военного значения… К этому они добавляли, что русские хотят взять Варшаву, чтобы получить возможность объявить себя истинными спасителями польской столицы». Эту роль можно было использовать политически.

Рассуждая о мотивах восстания, польский историк Дуракзинский (или Дурачинский? – Duraczynski) предположил, что восстание не было театральным представлением в ожидании советского захвата Варшавы потому, что для сталинских войск важнее было поскорее взять город, чем обойти его. Если лидеры восстания расчитывали на это, то они не слишком ошибались. Восстание усилило желание Сталина захватить город. Проблемой было то, что он не был способен сделать это.

Сталин мог, естественно, отдать приказ Красной Армии сосредоточить все имевшиеся в наличии силы на захват Варшавы. Даже при таких условиях было сомнительно, чтобы город смогли взять достаточно быстро, так как не хватало времени для переброски сил с соседних фронтов. При этом были бы подвергнуты риску другие цели операции, которые Москва считала более важными, чем штурм Варшавы. Но Советы не считали нужным идти на такие рискованные действия. Поляки же решили, что русские имели достаточно сил в районе Варшавы, чтобы взять город менее, чем за неделю.

Никто не отрицает явную враждебность Сталина к АК, а также антисоветскую и антикоммунистическую политику эмигрантского польского правительства в Лондоне, которое угрожало осуществлению планов создания послевоенной Польши, дружественной СССР. Если восстание будет подавлено, и это разрушит националистическую оппозицию советскому и коммунистическому влиянию в Польше, то это будет лучше со сталинской точки зрения.

Детальное изучение политики Сталина по отношению к Польше в то время показывет, что он не был расположен к компромиссу с элементами АК и польским правительством в изгнаниии, так как защищал интересы СССР, и хотел обеспечить советское политическое влияние в послевоенной Польше. Восстание окончательно убедило его, что выгоднее не оказывать помощь махинациям поляков из АК и эмигрантского правительства.

Забавно, что когда восстание началось 1 августа, премьер-министр польского правительства в изгнании Станислав Миколайчик был в Москве на встрече со Сталиным по поводу советско-польского договора, который должен был установить дипломатические отношения. Приезд Миколайчика в Москву был частично результатом давления Черчилля и Рузвельта на Советы для установления отношений с поляками в изгнании. Ключ к установлению отношений лежал в договоре о послевоенных польских границах.

В Тегеране было достигнуто понимание между Черчиллем, Рузвельтом и Сталиным в том, что польская граница будет проходить по линии Керзона (которая была очень близка к нацистско-советской демаркационной линии от сентября 1939 года), но и Польша получит компенсацию на западе за счёт территорий, отторгнутых от Германии. Неформальное соглашение было заключено в Тегеране, но многие детали предлагаемой польско-советской границы были оставлены для дальнейших переговоров.

В январе 1944 года лондонские поляки выпустили заявление, содержавшее доклад, что Красная Армия вошла в Польшу и утвердила их правительственные права на освобождённые территории. Территории эти были западной Белоруссией и западной Украиной, что создало проблему. 11 января Москва опубликовала свой ответ на польское заявление, в котором декларировала, что обе эти территории входят в состав СССР, как освобождённые в 1939 году. Советское заявление гласило, что СССР признаёт суверенитет и независимость Польши в границах по линии Керзона на востоке, и на западе по древним польским землям, захваченным Германией. Дополнительно Советский Союз расположен передать Польше некоторые территории с преобладающим польским населением в западной Белоруссии и на западной Украине.

Советское заявление о расположенности к сильной и независимой Польше не было новым. Такие заявления неоднократно публиковались, включая собственно сталинские, и признание независимости Польши после войны было правительственным обязательством со стороны Советов на международных обсуждениях послевоенного будущего. Московские утверждения, что западная Белоруссия и западная Украина по-праву принадлежат СССР не было для всех сюрпризом. Но публичное заявление о компенсации Польше территорий за счёт Германии было новым обстоятельством, хотя частным образом Советы высказывали поддержку такому выходу из проблемы.

В то время, как заявление было подвергнуто критике польским правительством в изгнании, оно открыло возможность изменения в отношениях между Советским Союзом и эмигрантами, а московское обещание переговоров по этническим деталям линии Керзона выглядело, как жест примирения. С советской точки зрения это было умеренное и позитивное заявление по польскому вопросу. Именно так оно и было представлено американскому, и английскому посольствам в Москве. Когда Молотов спросил Гарримана, что он думает о заявлении, посол ответил, что «как заявление советской позиции по польскому вопросу, оно сделано в наиболее дружественном тоне».

15 января лондонские поляки ответили Советам, заявляя свои права в отношении западной Белоруссии и западной Украины, и повторяя своё своё желание сотрудничать с СССР в борьбе против Германии. Это было неприемлемо для Советов, которые заявили, что ключ проблемы находится в признании линии Керзона в качестве польско-советской границы. Представляя предварительное заявление британскому и американскому послам, Молотов заявил о твёрдости советской позиции.

Москва может пойти на сотрудничество с поляками, только если их правительство будет реконструировано и анти-советские элементы исключены. На дополнительной встрече с Гарриманом и Кларком Керром, британским послом, 18 января, Молотов разъяснил, что реконструкция польского правительства по его мнению означает включение поляков, проживающих в Британии, США и Советском Союзе так же, как и активных участников антинемецкого сопротивления в Польше.

Признание линии Керзона и реконструкция правительства в изгнании были постоянной темой советской стороны в переговорах по польскому вопросу, повторяемой Сталиным, и Молотовым в их беседах с двумя послами, и в переписке Сталина с Черчиллем, и Рузвельтом. Сталин с трудом скрывал раздражение тем, что лондонские поляки отказываются договариваться по этим вопросам. «Снова поляки. Это наиболее важный вопрос?» – раздражённо спрашивал Сталин Гарримана, когда встретился с ним 3 марта 1944 года. Усилия Черчилля стать посредником и сделать переговоры приемлемыми для обоих сторон пропали даром.

Сталин прекратил тратить время на это, даже обвинил британского премьер-министра в угрозах силой по отношению к Советам при попытках поставить польский вопрос, неприемлемый для СССР. Во время беседы с Кларком Гейблом 29 февраля Сталин фыркнул и хихикнул при упоминании британских компромиссных предложений, и повторил, что он хочет реконструировать порльское правительство в изгнании, и требует признания линии Керзона. «Этот унылый и раздражающий разговор длился уже целый час. Спорить было бесполезно», – докладывал британский посол.

Одна положительная константа в сталинских и молотовских утверждениях всё же была. Они были готовы рассматривать реконструкцию правительства, что предусматривало включение в процесс польского премьера в изгнании Миколайчика. Как лидер польской крестьянской партии, самой большой в предвоенной Польше, Миколайчик выглядел важной переходной фигурой для формирования широкого представительства в правительстве свободной Польши, с которым Советы смогут работать. По этой причине Сталин сопротивлялся давлению польских коммунистических кругов, желавших сформировать временное правительство на основе польского левого альянса.

Несмотря на бОльшую желательность, левое правительство не рассматривалось, как достаточное для эффективного управления польским народом, который проявлял остаточный национализм, несмотря на то, что политические цели в военное время были достигнуты коммунистами и их социалистическими союзниками. Когда Сталин в конце концов согласился на создание правительства коммунистов и их союзников из польского комитета национального освобождения (РСNL) 22 июля 1944 года, то причиной этого было то, что он нуждался в организации, которой можно было доверить управление польскими территориями, освобождёнными Красной Армией.

Это решение было представлено Черчиллю и Рузвельту 23 июля. Но хотя Сталин говорил, что не считал польский комитет национального освобождения (РСNL) польским правительством, он отметил, что РСNL стал «ядром польского временного правительства, созданного польскими демократическими силами». Дверь оставалась открытой для реконструкции правительства, включая введение в него Миколайчика, но угроза, что обойдутся без него нарастала. В некоторых посланиях Сталин говорил, что он не будет отказываться видеть польского лидера, если он приедет в Москву, как предлагали Черчилль и Рузвельт.

Сталин поддержал свой подход к польскому вопросу в беседе с Оскаром Ланге, польско-американским марксистом-экономистом, который в январе 1944 года предложил Советам формулу реконструкции польского правительства, основанную на лондонских поляках, просоветских поляках в Москве и Польше, и независимых польских политических фигурах из польских эмигрантских организаций в Британии и США. Весной 1944 года Ланге прибыл в Москву с просоветским польско-американским католическим священником Святославом Орлеманским, чтобы обсудить со Сталиным путь продвижения вперёд.

Сталинские беседы с этими двумя посредниками очень важны для понимания его стратегических мыслей о польско-советских отношениях. Сталин хотел дружественной Польши с левоориентированным правительством, которое включало бы его коммунистических союзников. Но он также хотел объединить страну, что было необходимо для участия в долговременном альянсе славянских государств против будущей немецкой угрозы.

Идея, что война с Гитлером была пан-славянской борьбой против традиционного немецкого врага – давняя тема советской пропаганды. В начале августа 1941 года Советы сформировали панславянский комитет и собрали всеславянский конгресс в Москве. Это была естественная тактика Москвы – признать, что главная вина немецкой агрессии состоит в сремлении установить преобладание над славянскими государствами: Чехословакией, Польшей, Югославией и Советским Союзом. В 1943 году Сталин начал продвижение к созданию политического и дипломатического союза этих славянских стран.

В декабре 1943 года советско-чехословацкий договор о дружбе, взаимопомощи и послевоенном сотрудничестве был заключён с чешским правительством в изгнании, которое возглавлял президент Эдуард Бенеш. Договор, подписанный в Москве 12 декабря, включал протокол, предусматривающий для третьих стран возможность вступить в союз с целью способствовать чешско-польско-советскому пакту, что оговаривалось специально. Сталин долго не возвращался из Тегерана, и его навязчивая идея о послевоенном восстановлении немецкой угрозы очевидно проглядывала в беседах с Бенешем.

В разговоре с чешским президентом 18 декабря Сталин высказал мнение, что миру долгое время угрожали две страны – Япония и Германия. «Немцы очень сильные и талантливые люди, и они будут способны очень быстро восстановиться после войны. На тегеранской конференции (он) хотел добиться, чтобы его взгляд разделяли все союзники». На заключительном приёме для Бенеша 22 декабря Сталин сказал, что «необходимо славянское сотрудничество после войны» и отметил, что «немцы сейчас способны разделить славян, сотрудничая с некоторыми из них против других, и затем развернувшись наоборот. Славяне должны быть едины».

Сталин вернулся к разговору о славянском единстве в беседе с отцом Орлеманским 28 апреля 1944 года: «Немцы будут в состоянии восстановить себя в течении 15 лет. Поэтому мы должны думать не только о том, как закончить эту войну… но также о том, что случится через 20 лет, когда Германия восстановит себя. Поэтому союз между Россией и Польшей абсолютно необходим, чтобы не позволить немцам стать агрессорами снова… Возьмём, например, Грюнвальдскую битву, в которой славянские народы объединились против рыцарей немецкого ордена. Объединённые поляки, русские, литовцы, украинцы и белоруссы разгромили немцев… Мы должны восстановить политику Грюнвальда на широкой основе. Это (его) мечта».

В беседе с Ланге 17 мая Сталин подчёркивал, что СССР нуждается в сильной Польше, которая сможет противостоять немецкой агрессии в будущем. Сталин пояснил также своё несогласие с «нерешительным» карательным миром, таким, как после Версальского договора. Если это случится снова, то будет уже другая война, длинной не менее 15 лет. Германию необходимо ослабить на 50 лет, говорил Сталин Ланге. И так как он говорил это, как марксистский экономист, то он имел ввиду благоприятную возможность сделать так, чтобы капиталисты Британии и Соединённых Штатов поддержали разрушение германской, и японской промышленности, ибо это будет разрушение двух их традиционных конкурентов.

Третьим партнёром в сталинском проекте славянского союза была Югославия. Не так, как в Польше, доминирующей силой в партизанском движении в Югославии были коммунисты маршала Тито. Даже в 1944 году было ясно, что коммунисты Тито станут главными политическими игроками в югославской послевоенной политике. Но Сталин был более пессимистичен, чем Тито, говоря о коммунистической послевоенной перспективе.

«Будьте внимательны», – якобы говорил он Тито в сентябре 1944 года: «Буржуазия в Сербии очень сильна». «Товарищ Сталин, я не согласен с вашим мнением. Буржуазия в Сербии очень слаба», – ответил Тито. В апреле 1944 года Сталин предостерёг Тито, что Германия восстановится после войны очень быстро: «Дайте им 12-15 лет, и они снова станут на ноги. И поэтому единство славян очень важно. Война скоро будет снова. Мы должны восстановиться за 12-15 лет, и затем мы опять сможем всё повторить».

В отношении послевоенного правительства Югославии сталинская политика осуществляла посредничество между Тито и югославским правительством в изгнании, включая контакты с монархистами. В Югославии, как и в Польше, сталинской предпочтительной формулой была «реконструкция» эмигрантского правительства, и затем его совмещение со своими сторонниками в форме временного правительства, отражающего широкий спектр политических мнений. В случае с Польшей, однако, сталинское терпение лопнуло за короткое время пребывания Миколайчика в Москве в конце июля 1944 года.

Первая встреча Сталина с Миколайчиком состоялась 3 августа. В начале беседы Миколайчик предложил обсудить 3 вопроса: союзные действия в борьбе против немцев; возможность согласия Советов на переговоры с польским комитетом национального освобождения (РСNL) о формировании администрации на освобождённых польских территориях; и польско-советское соглашение о границах. Миколайчик упомянул, что в Варшаве началось восстание, и возможно скоро он отправится в польскую столицу для формирования правительства, которое может быть составлено из партии лондонских поляков, и польских коммунистов.

Сталин ответил, что вопросы, которые он поднял, имеют великое политическое и практическое значение, но Миколайчик должен обсуждать это с РСNL, вместе с формированием объединённого временного правительства. После этого разговор продолжился. когда Миколайчик высказался о роли АК(армия крайова – «домашняя» пратизанская польская армия) в Польше, Сталин указал, что её части слишком слабы и плохо вооружены, не имеют артиллерии, танков и самолётов. По мнению Сталина, шлавной целью советской кампании по освобождению Польши будет формирование объединённого правительства.

Когда беседа вернулась к вопросу о границах, Сталин подтвердил советскую позицию, что польская граница будет проходить по линии Керзона на востоке и по реке Одер на западе. Польша получит Данциг, но Кёнигсберг отойдёт Советскому Союзу. Отвечая на польские претензии на Львов на западной Украине и Вильнюс в Литве, Сталин сказал, что «согласно ленинской идеологии все народы равны», и что он «не хочет обижать литовцев, украинцев, или поляков». Он хочет указать, что большинство польских потерянных территорий выстраданы Советским Союзом, который возвратил себе часть Польши, ранее принадлежавшей Российской империи.

Сталин также вернулся к теме славянского единства, использовав аналогию с Грюнвальдом: «впервые поляки и русские объединились… вместе они били немцев. Затем русские и поляки ссорились. В 17-м веке, при царе Алексее Михайловиче, был министр иностранных дел Ордин-Нащокин, который предлагал заключить с поляками союз. За это он был уволен. Сейчас это необходимо вернуть. Война многому научила наших людей». В конце беседы Миколайчик спросил Сталина, каков будет порядок установления границ. Сталинский ответ – будут проведены переговоры с объединённым польским правительством, это был сигнал, что он готов работать с Миколайчиком.

На следующий день британский посол в Москве направил Идену очень положительный доклад о переговорах Миколайчик-Сталин: «Как всегда разговор был живым и прямым, атмосфера была дружественной… Не было встречных обвинений с русской стороны… На поляков произвела впечатление великая мудрость и явное желание Сталина договариваться, и его готовность выслушать. Они чувствовали, что он готов прислушиваться к их мнению и даже удивлён простотой, и либерализмом Миколайчика».

Переговоры Миколайчика с лидером РСNL не имели успеха. Точкой преткновения была настойчивость премьера по вопросу о том, что его эмигрантское правительство будет составлять основу нового временного правительства, и что руководимые коммунистами партизаны должны быть включены в АК. В то время, как Миколайчик вёл переговоры с PСNL, Черчилль и Сталин обменялись посланиями о целях варшавского восстания. 4 августа Чрчилль сообщил Сталину, что британцы сбросят 60 тонн вооружения и амуниции в юго-восточный сектор города. В ответе Черчиллю на следующий день Сталин усомнился, что АК будет в состоянии взять всю Варшаву потому, что её обороняют 4 немецких дивизии.

8 августа Сталин писал Черчиллю о своих переговорах с Миколайчиком: «Мне стало ясно, что он имеет неадекватную информацию о ситуации в Польше. У меня сложилось впечатление, что Миколайчик не против создания объединённой Польши». Хотя переговоры между РСNL и Миколайчиком не были успешны, они были полезны, говорил Сталин Черчиллю, так как они подготовили почву для сближения точек зрения. Это было первой стадией развития отношений между РСNL и Миколайчиком, и «дало нам надежду, что дела могут улучшиться», заключил Сталин.

Во втором разговоре Миколайчика со Сталиным 9 августа польский премьер поднял вопрос о советской помощи варшавскому восстанию. Сталин ответил, что он не считает восстание «реальным делом, когда у восставших нет оружия, тогда как немцы в районе Праги имеют три танковых дивизии, не считая пехоты. Немцы просто перебьют всех поляков». Сталин объяснил, что Красная Армия продвинулась на несколько километров к Варшаве, но немцы затем перебросили подкрепления. Красная Армия будет продолжать свои атаки и возьмёт Варшаву, сказал Сталин, но для этого потребуется время.

Он был склонен снабжать восставших оружием, но боялся, что посланное попадёт в немецкие руки, и спросил Миколайчика, есть ли безопасное место для сброса оружия. После заверения, что такие площадки есть, Сталин обещал дать Рокоссовскому необходимые приказы и продолжить делать всё возможное. Ближе к концу беседы Сталин снова выразил свои опасения о восстановлении Германии после войны, и сделал ударение на необходимости польско-советского союза для противостояния этой угрозе.

Миколайчик отбыл из Москвы на следующий день. Согласно Гарриману, он покинул советскую столицу «с несколько бОльшими надеждами на возможность урегулирования, чем прибыл». Он был впечатлён радушием приёма и искренностью дискуссий со Сталиным, и Молотовым. В беседе в последнюю ночь Сталин подтвердил взятые на себя обязательства сбросить оружие в Варшаву… Сталин говорил ему, что (он) расчитывал взять Варшаву 6 августа, но немцы подтянули четыре новых танковых дивизии, а две другие дивизии захватили мост (с восточного берега Вислы), поэтому взятие города задержится, но он уверен, что новые трудности будут преодолены.

Всё это показывало, что дружественное развитие польско-советских отношений вполне возможно, но, ввиду начавшегося внутри альянса интенсивного обмена колкостями по поводу варшавского восстания, эта затея рухнула. Британцы начали снабжение варшавских повстанцев по воздуху в начале августа, используя базы в Италии. 13 августа американцы приняли решение начать снабжение, используя самолёты, летящие из Англии, но это требовало посадки на советских аэродромах для заправки перед возвращением домой. 14 августа Гарриман обратился к Молотову с просьбой облегчить посадку и заправку. Ответ, данный заместителем наркома иностранных дел Вышинским, шокировал британцев и американцев.

Советы не будут сотрудничать с американцами в воздушных перебросках в Варшаву, заявил Вышинский: «Вспышка в Варшаве, в которую втянуто население Варшавы, это работа авантюристов. и советское правительство не может участвовать в этом». С глазу на глаз, встретившись с Гарриманом и Кларком Керром на следующий день, Вышинский упрямо повторил это, указав, что Советы отправили к восставшим в Варшаву офицера связи, но он был убит. На следующий день Вышинский разъяснил советскую позицию: они не станут сотрудничать с англо-американцами по воздушным перевозкам, но не будут возражать против этого.

Этот негативный поворот в отношении Советов к варшавскому восстанию был спровоцирован западной прессой, писавшей, что действия АК координируются с Красной Армией, которая не отказывается помогать восставшим. 12 августа ТАСС выпустил гневное опровержение и обвинил лондонских поляков в трагедии, разворачивающейся в Варшаве, так как немцы принимают меры для разгрома восстания. 16 августа Сталин писал Черчиллю, указывая, что после встречи с Миколайчиком он приказал производить выброску грузов в Варшаву, но офицер связи, сброшенный с парашютом в город, был захвачен и убит немцами:

«Сейчас, после глубокого исследования положения в Варшаве, я пришёл к заключению, что варшавская акция – безрассудное и ужасное предприятие, которое приведёт к тяжёлым жертвам среди населения. Этого бы не произошло в случае, если бы советское командование было проинформировано заранее о варшавской акции, и если бы поляки установили контакт с ним. Исходя из этого, советское командование приняло решение, что мы должны дистанцироваться от варшавской авантюры».

Сталин отказался от встречи с Гарриманом и Кларком Керром 17 августа. Вместо этого он поручил Молотову изложить свою непреклонную позицию, что советского снабжения варшавских повстанцев не будет. Гарриман был разгневан такими действиями Советов и доложил в Вашингтон: «Мой недавний разговор с Вышинским и беседа с Молотовым ночью позволили мне считать, что эти люди раздулись от власти. Их нужно принудить сотрудничать с нами и другими странами». Настроение Гарримана передалось другим в американском посольстве. 17 августа заместитель Гарримана Р.П. Майклджон записал в своём дневнике:

«Это хладнокровное убийство, но мы ничего не можем сделать. Когда грязная история об этом инциденте выйдет наружу, это будет несомненно отмечено в истории, как один из наиболее позорных поступков в войне. Хуже всего их внешняя цивилизованность; правящие элементы здесь – ничтожная, но высокоинтеллигентная и жестокая банда гловорезов, и убийц. В этом случае они ясно показали свою сущность, разрушив любое сомнение в их характере».

Варшавское восстание было волнующим событием также и для Советов. Они потеряли миллионы солдат на подходе к Варшаве, и потеряют ещё полмиллиона убитыми при освобождении Польши от немцев; они не воспринимали добродушно высказывания, что именно они спровоцировали восстание и затем бросили население Варшавы на произвол судьбы. Равным образом важен был тот факт, что Красная Армия готовила дополнительный штурм польской столицы, и Советы ожидали, что Варшава будет взята ими в ближайшие дни, это делало излишними любые вопросы по снабжению восстания. 20 августа Черчилль и Рузвельт совместно призвали Сталина начать снабжение Варшавы, хотя бы для успокоения общественного мнения. Сталин ответил 22 августа:

«Раньше или позже правда о преступниках, начавших варшавскую авантюру, выйдет наружу… С военной точки зрения ситуация… крайне неблагоприятна для Красной Армии и для поляков. Однако, советские войска… сделали всё, что могли, чтобы отбить гитлеровские вылазки и отразить новое широкомасштабное наступление около Варшавы. Я могу заверить вас, что Красная Армия будет стремиться разгромить немцев у Варшавы и освободить её для поляков. Это будет лучшая, действительно эффективная помощь полякам-антинацистам».

В сентябре, однако, Советы начали тревожиться об освещении этого дела в прессе. 9 сентября нарком иностранных дел передал меморандум британскому послу, предлагая учредить независимую комиссию по расследованию, кто несёт ответственность за начало восстания и почему не было организовано сотрудничество с советским высшим командованием. Меморандум также объявлял об изменении политики снабжения повстанцев, указывая, что Советы уже сделали несколько сбросов с воздуха, но продукты питания и вооружение попали в руки немцев. Однако, если британцы и американцы настаивают на таких забросках с воздуха, Советы будут сотрудничать, и помогать операции.

Вс середине сентября Советы тоже начали свои забросы в Варшаву, которые совпали с началом советского наступления на город. Между 14 сентября и 1 октября 1-й Белорусский фронт сделал 2243 вылета на Варшаву и сбросил 156 миномётов, 505 противотанковых ружей, 2667 автоматов и пулемётов, 3 миллиона патронов, 42000 ручных гранат, 500 кг медикаментов и 113 тонн продуктов. К этому добавилось британское снабжение в августе и сентябре: 1344 пистолета и револьвера, 14000 ручных гранат, 8,5 тонн пластиковой взрывчатки, 4,5 миллиона шашек аммонита и 45 тонн продуктов. БОльшая часть этих грузов попала в руки немцев. Несмотря на претензии к Советам, их доставка на маловысотных самолётах была более аккуратной и эффективной, чем забросы с больших высот Корлевских Воздушных Сил (RAF).

В конце сентября межсоюзническая гармония восстановилась, и Гарриман сообщил Рузвельту, что он «весьма удовлетворён беседой со Сталиным… Впервые Сталин говорил с симпатией о повстанцах». Варшавское восстание было катастрофой для всех, кроме немцев. Для варшавских поляков это было катастрофой. Повстанцы «армии крайовой» потеряли 20.000 человек убитыми и намного тысяч больше раненными, в то время, как гражданское население, оказавшись под перекрёстным огнём, потеряло где-то между 150.000 и 200.000 убитых.

Когда восстание подошло к концу, 2 ноября, немцы, закончив разрушительную работу, начали военную операцию против АК, разрушив до основания центр города, и вывезли выжившее население в концентрационные лагеря. Для польского правительства в изгнании разгром восстания подорвал их способность влиять на послевоенную политику Польши. Коммунисты, с советской помощью, сумели нажить капитал на подрыве основ националистического подполья в Польше, но подозрение, что их союзник, Красная Армия, недостаточно помогла восстанию, осталось.

Красную армию осуждали за то, что она не захватила Варшаву быстрее, британцев и американцев проклинали за «умиротворение» их советского союзника. Внутри Великого Альянса дипломатический ущерб, нанесённый восстанием, был ограниченным и временным. Но в годы возобновления полемики это событие стало выглядеть, как важный негативный поворотный момент в советско-западных отношениях, и как ранний предвестник холодной войны.

В ходе холодной войны игры «в обвинение» вокруг варшавского восстания стали пробным камнем (оселком) восточно-западной идеологической полемики. Западники осуждали отказ Красной Армии помогать восставшим, пока не стало поздно; в товремя, как Советы проклинали антикоммунистичекую АК за безрассудство и авантюризм. Также была сторона, посвятившая много времени и энергии проклятиям Германии, несомненному реальному злодею из этой пьесы. Но когда сверх того на слуху появился холокост и массовые убийства советских граждан, подавление варшавского восстания осталось только одним из немецких зверств.

 

Черчилль – Сталин: процентное содержание договора.

Хотя в ретроспективе драма варшавского восстания привлекала историческое внимание, в то время это был только один пункт в переполненной военной и политической сталинской повестке дня. Польша не была единственной страной, захваченной Красной Армией летом 1944 года. 20 августа Красная Армия начала главное вторжение в Румынию. Это вызвало внутренний кризис в стране, государственный переворот, падение про-немецкого равительства и переход страны на сторону Альянса. 31 августа Красная Армия заняла столицу страны Бухарест.

На следующий день румынская делегация прибыла в Москву для переговоров о перемирии, и договор был подписан 12 сентября. Хотя про-славянски и про-русски настроенная Болгария и оставалась формально нейтральной в ходе советско-немецкого конфликта, но она поддерживала кампанию вермахта различными способами, и, выполняя свои обязанности перед Осью, объявила войну Британии, и США. 5 сентября, однако, Советский Союз объявил войну Болгарии. Снова возник внутренний кризис, к власти пришёл про-коммунистический Отечественный фронт.

9 сентября Болгария прекратила военные операции против Красной Армии, и 26 сентября закончились «военные действия» с Британией, и США. Договор о перемирии с Болгарией был подписан в Москве 28 октября. Как и Румыния, Болгария поменяла сторону в войне, открыв дорогу для операций Красной Армии в Югославии. Большинство территорий этой страны было освобождено партизанами Тито, но Красная Армия закончила кампанию в конце сентября взятием югославской столицы Белграда. В Словакии про-коммунистическое национальное восстание провалилось в конце августа.

Подобно Варшаве, восставшие запросили советской помощи, но им не повезло, Красная Армия увязла на другой стороне Карпатских гор и смогла оказать лишь ограниченную помощь. Восстание было подавлено немцами, и только в мае 1945 года Красная Армия захватила чехословацкую столицу Прагу. Венгрия тоже запросила мира, но немцы поглотили страну, воспрепятствовав Советам захватить Будапешт до января-февраля 1945 года.

Эти события развернулись на фоне второй черчиллевской поездки в Москву и позорного «процентного» соглашения в октябре 1944 года. Черчилль прибыл в Москву 9 октября и прямиком отправился в Кремль, где встретился и отобедал со Сталиным. Черчилль привёл изложение беседы с ним в последнем томе своей истории 2-й мировой войны, опубликованном в 1954 году:

«Момент был подходящий, чтобы провернуть дело, и я сказал Сталину: «Необходимо устроить наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. Мы имеем там интересы, миссии и агентов. Нужно избежать недоразумений на узких дорожках. Россия и Британия обеспокоены этим. Вы имеете 90% преобладания в Румынии, мы имеем 90% в Греции, и 50х50 в Югославии, как мы поступим? Пока это будут переводить, я напишу это соотношение на бумаге:

Румыния:… Россия – 90%; остальные – 10%;

Греция:…. Британия с США – 90%; Россия – 10%;

Югославия:.. 50х50;

Болгария:…. Россия – 75%; другие – 25%;

Я подтолкнул эту записку Сталину, который слушал перевод. Возникла незначительная пауза. Потом он взял синий карандаш, поставил большую галочку на бумаге и передал её мне. Всё заняло не больше времени, чем было потрачено на то, чтобы написать это… Наступило долгое молчание. Бумага с карандашной отметкой лежала на середине стола. Затем я сказал: «Возможно это покажется циничным, но не кажется ли вам, что мы разделались с вопросом, роковым для миллионов людей, в этакой бесцеремонной манере? Может нам сжечь эту бумагу?» «Нет, возьмите её себе», – сказал Сталин».

Это хорошая история, но существует много черчиллевских выдумок…, кажется, что лилия была несколько позолочена (это соответствует нашей «подслащённой пилюле»). В то время, как Черчилль сделал ударение на драматичности момента, доклад британского посла граничит с комедией. Черчилль произвёл, как (Иден) его охарактеризовал, «ночной документ», показывающий перечень Балканских стран и пропорцию интересов в них Великих государств. Он сказал, что американцы будут шокированы, если увидят, как грубо это было проделано. Маршал Сталин был реалистом. Он не был сентиментальным, тогда как м-р Иден был плохим человеком. Он не проконсультировался со своим кабинетом, или парламентом.

Более серьёзной была советская запись, которая гласит, что Черчилль объявил, что «он подготовил список. Мысль, которая была выражена в этом перечне, возможно лучшая в дипломатическом языке, но, например американцы, включая президента, будут шокированы делением Европы на сферы влияния». Позднее в беседе Черчилль вернулся к этой теме, сказав, что «готовился скорее «грязный» и черновой документ, который показал распределение влияния между Советским Союзом, и Великобританией в Румынии, Греции, Югославии, и Болгарии».

В ответ Сталин сказал: «Отведение 25% для Англии в Болгарии не гармонирует с другими цифрами в перечне. Он… считал, что будет необходимо сделать поправку, выделив для Советского Союза 90% влияния в Болгарии и 10% для Англии». Беседа после этого отошла от этой темы, но Сталин позднее повторил, что цифры должны быть исправлены, и что Молотов, и Иден, рассмотрят, и согласуют их дополнительно.

Иден и Молотов обсуждали так называемый процентаж на переговорах 10, и 11 декабря, и согласились подогнать процентное соотношение влияния в Болгарии, и Венгрии, как 80/20 в пользу Советов. Из записей этих двух дискуссий ясно, что Иден и Молотов мало, или совсем не понимали, что их боссы имели ввиду, когда они говорили о сфере влияния, и процентном соотношении. В конце концов переговоры свелись к обсуждению роли их стран в союзной контрольной комиссии, предназначенной надзирать за военной оккупацией Болгарии, Венгрии и Румынии.

В результате «процентаж Черчилль-Сталин» отразился на итогах контроля Британией и Советским Союзом, где каждая из стран получила в составе комиссий соответствующее представительство. Это была широкая академическая дискуссия, после которой Советы стали военными оккупантами в Болгарии, Венгрии и Румынии по образцу оккупационного режима союзников в Италии, котрый стал прецедентом. Контроль союзной Армии был весьма мягким, а Союзная контрольная комиссия превратилась в совещательный консультативный орган.

В последующие месяцы в широкой переписке Черчилля и Сталина «процентаж» не упоминался, за исключением их будущих личных бесед в Ялте, и Потсдаме.

В популярной исторической мифологиии «процентная сделка» описывалась комментаторами из правого крыла, как циничный агло-советский раздел, порицаемый, как сдача Черчиллем восточной Европы Сталину, и характеризовалась их коллегами из левого крыла, как предательство Сталиным революций в Греции, и Югославии. Правда черчиллевско-сталинский размен сфер влияния был важен только для одной страны – Греции.

Безопасность британской свободы действий в Греции была в дальнейшем для Черчилля наиболее важным приоритетом в переговорах со Сталиным. Чего Черчилль опасался, так это поглощения Греции прокоммунистическим партизанским движением (ELAS-ELAM), которое уже контролировало обширные районы страны, приобретённые в ходе ведения борьбы против немецких оккупантов. Черчилль добивался от Сталина заверений, что Советский Союз не станет вмешиваться в греческие дела и не будет поддерживать местных коммунистов. Черчилль добился этой цели, но даже без процентной сделки Сталин был согласен, что Англия должна иметь право решающего голоса в Греции.

Рвение, с которым Сталин стал проводить новую политику отразилось на Греции. Советская деловая политика началась с полного признания британской сферы интересов в Греции, включая крепкие связи Лондона с греческим правительством в изгнании. Советские интересы, с другой стороны, лежали в распределении московского влияния в славянских странах Балкан. Эта тема была поднята Иваном Майским в меморандуме, который он прислал Молотову в январе 1944 года. Меморандум, который охватывал широкую панораму послевоенных перспектив СССР, в отношении Греции отмечал:

«СССР заинтересован в Греции значительно меньше, чем в других балканских странах, в то время, как Англия, наоборот, серьёзно интересуется Грецией. В отношении Греции, следовательно, СССР должен соблюдать осторожность. Если демократическая Греция, последовав примеру остальных балканских стран, будет также заключать с СССР пакт о взаимопомощи, мы не будем иметь причин отговаривать её. Однако, если заключение двустороннего греко-советского пакта вызовет осложнения с Англией, нужно попытаться решить проблему путём заключения трёхстороннего пакта о взаимопомощи между Грецией Англией, и СССР (как в случае с Ираном)».

Когда летом 1944 года советская военная миссия направила к прокоммунистической партизанской армии своих офицеров, им была дана инструкция не вмешиваться в греческие внутренние дела. Когда британские войска попытались разоружить ЕLАS-ЕLАМ в декабре 1944 года, и, тем самым, спровоцировали восстание армии в Афинах, Сталин отказался поддержать греческих коммунистов. Димитров спросил у Молотова могут ли греческие товарищи ожидать помощи «в порядке противостояния армии интервентов из Англии». Ответом было, что наши греческие друзья не могут расчитывать на активную помощь отсюда (из Москвы). В январе 1945 года Сталин лично дал разъяснение Димитрову по событиям в Греции:

«Я советую не начинать это сражение в Греции… Они взяли больше, чем смогут удержать. Они очевидно расчитывают на приход Красной Армии на защиту. Мы не можем сделать это. Мы не можем отправить наши войска в Грецию. Греки поступили по-дурацки».

В советских политических кругах главенствовало предположение, что греки были и будут оставаться в британской сфере влияния. В ноябре 1944 года Литвинов написал доклад «Перспективы и основа советско-британского сотрудничества», в котором предсказывал англо-советский раздел Европы на сферы безопасности, и поместил Грецию в британскую сферу вместе с Голландией, Бельгией, Францией, Испанией, и Португалией.

Накануне Ялтинской конференции Большой Тройки в феврале 1945 года посол Громыко написал послание, которое содержало описани событий в Афинах, и указал на сопротивление британцев, и американцев приходу к власти в Греции прогрессивных сил, особенно коммунистов. Громыко указал, что эти действия привели к большому силовому вмешательству в международные дела малых государств, но советовал, чтобы советская сторона не выдвигала никаких инициатив в отношении Греции, исключая разъяснения, что она симпатизирует прогрессивным элементам.

На Ялтинской конференции Сталин поднял вопрос о Греции в ходе пленарной сессии в феврале 1945 года. В то время, как союзники поддерживали объединённое проавительство в Югославии, он высказал изумление тому, что происходило в Греции. Сталин заявил, что он «не готов критиковать британскую политику в Греции…», Черчилль (перебивает): «Мы очень благодарны советской стороне за сдержанную позицию в ходе событий в Греции…», Сталин продолжил, говоря, что он «желал бы попросить Черчилля просто проинформировать нас о том, что происходит в Греции».

Выслушав объяснения Черчилля Сталин вежливо повторил, что он не желает вмешиваться в дела Греции, он только хотел знать, что там происходит. Согласно ретроспективному взгляду Черчилля «процентная сделка» спасла Грецию от коммунизма. Сталин, однако, не собирался коммунизировать страну, или впутываться в греческие дела. Как он сказал Черчиллю на встрече 14 октября 1944 года: «Советский Союз не намеревается организовывать большевистскую революцию в Европе».

Это не означало, что он был против радикальных политических изменений, особенно, если они соответствовали советским интересам. Но в Греции, как и в других странах Еврпы, он желал видеть такие измененния, как приход миролюбия и демократичности. В странах, которые Солветский Союз оккупировал, или которые находились под прямым влиянием Сталина, проводилась работа, способствующая таким изменениям. В странах, таких, как Греция, которые находились в сфере оккупации и влияния западных союзников, он советовал местным коммунистам, особенно пока война продолжалась, применять долгосрочную стратегию, и пытаться постепенно трансформировать их общества.

Не смотря на то, что впоследствии большое внимание уделялось разделу сфер влияния, этот вопрос не был главной темой, обсуждавшейся в Москве. В дальнейшем бОльшая часть времени Черчилля и Сталина была отдана польскому вопросу. Впервые он был поднят Черчиллем во время беседы 9 октября, когда он предложил, чтобы Миколайчик, который был в Каире, снова прибыл в Москву. Польский лидер прибыл в Москву, где Сталин и Черчилль встретились с ним 13 октября, но беседы не случилось.

Сталин хотел, чтобы Миколайчик работал с польским Комитетом национального освобождения (РСNL) по формированию реконструируемого временного правительства и принял линию Керзона, как польскую восточную границу. БОльшее, на что соглашался Миколайчик, только признание её, как демаркационной линии до окончательных переговоров по польско-советской границе. Это не устраивало Сталина, который подчеркнул, что ни при каких условиях он не пойдёт на раздел Белоруссии и Украины. Миколайчик затем встретился с лидером РСNL Болеславом Бирутом, который предложил ему четверть министерских постов в реконструируемом польском правительстве, которые Сталин увеличил до трети, включая пост премьер-министра.

Черчилль тоже встречался с Бирутом и был очарован его интеллектом, но было сомнительно, что он верил в сталинское заверение, что Польша не будет коммунистической. Сталинское раздражение Миколайчиком проявилось в его комментарии Черчиллю 16 октября, что «у поляков нет и слова благодарности Красной Армии за освобождение Польши… Он думает, что русские служат ему». Тем временем Миколайчик начал думать, что дела идут хорошо для поляков в изгнании. Действительно, после слабой обработки его коллег, он стал премьером правительства в изгнании в конце ноября 1944 года.

Среди других тем дискуссий Черчилля и Сталина был вопрос о турках, и изменении конвенции «Монтрё» по контролю за Черноморскими проливами. Он был поднят во время беседы 9 октября, и Сталин сказал Черчиллю, что «по конвенции Монтрё турки имеют все права на проливы, в то время, как Советский Союз имеет слишком мало прав… необходимо обсудить вопрос ревизии конференции Монтрё, которая совершенно не соответствует текущей ситуации». Черчилль повторил, что поддерживает доступ России к тёплым морям, но спросил, что конкретно подразумевает под этим Сталин. Сталин не смог сказать, чего он хочет, но успешно продавил согласие Черчилля, что пересмотр необходим. Согласно британским записям этой дискуссии, Сталин высказался следующим образом:

«Совершенно невозможно для России оставаться в зависимости от Турции, которая может закрыть проливы и помешать русскому импорту, и экспорту, и даже обороне. Что будет Британия делать, если Испания, или Египет получат право закрыть Суэцкий канал, или что правительство США скажет, если некоторые южно-американские республики получат право закрыть Панамский канал?»

На заключительной встрече 17 октября Черчилль и Сталин обменялись взглядами на будущее Германии. Снова Сталин нажимал на свои опасения восстановления немецкого государства и строил планы расчленения страны. Спрошенный Черчиллем, поддержит ли он формирование федерации восточно-европейских государств для защиты от немецкой агрессии, Сталин дал интересный ответ:

«Советские руководители думают, что в первые три или четыре года после войны в Венгрии, Чехословакии и Польше будет царить националистическая атмосфера. Первым желанием людей этих стран будет организация их национальной жизни… Гитлеровский режим подтолкнул развитие национальных чувств. Это видно на примере Югославии, где все хотят автономии. В первые годы после войны преобладающим чувством будет желание жить полной национальной жизнью, без «смешения».

После войны часть образовавшихся несостоятельных государств окажутся банкротами. Сейчас существует опасность форсированного стремления национальных меньшинств объединиться с их народами. Трудно представить себе чехов и венгров, даже чехов и поляков, говорящих на одном языке. Следовательно невозможно думать о таких ассоциациях, хотя они не исключаются в будущем».

Сталин был в этом случае неискренен. Советская оппозиция федерациям и конфедерациям восточно-европейских государств была давней, и основывалась на опасении, что такие ассоциации примут антисоветский характер, образуя даже протяжённый санитарный кордон вокруг большевистской России, подобно установленному Британией, и Францией после первой мировой войны. Сталинские ремарки также показывают выросшее за этот период понимание этнических проблем и его предпочтение этнической унификации где только возможно.

Отсюда его поддержка возвращения Румынии Трансильвании, региона, населённого главным образом румынами, хотя и со значительным венгерским меньшинством. В отношении собственной этнической интеграции Советского Союза Сталин руководствовался этой точкой зрения в 1945 году, договариваясь о передаче от Чехословакии к СССР закарпатской Украины, малонаселённого региона, не имеющего большого экономического, или стратегического значения. Как он объяснил позже:

«В древние времена, в 13-м веке, россияне потеряли закарпатскую Украину, и с этого времени они всегда мечтали вернуть её. Благодаря нашей корректной политике, мы достигли успеха в возвращении всех славянских украинских и белорусских земель, и реализовали многолетние мечты русского, белорусского, и украинского народов».

В конце черчиллевской поездки в Москву было опубликовано коммюнике, в котором говорилось об открытых и искренних взглядах, прогрессе в переговорах по польскому вопросу, и о формировании объединённого правительства Югославии. Это была не показуха после одиннадцатидневного визита британского премьер-министра. Переговоры были очень дружественными, не проявлялось злопамятности, что прерывало прежние переговоры Черчилля и Сталина в Москве в 1942 году, и Тегеране в 1943 году.

Когда Черчилль покидал Москву 19 октября, Сталин подарил ему вазу с памятной надписью и картинкой. Сталин был весьма доволен итогами визита премьер-министра и согласился посетить обед в английском посольстве, он присутствовал там впервые. Сталин также сопровождал Черчилля на Большой Балет. Именно там Кэтлин Гарриман, дочь американского посла, встретила Сталина впервые. 16 октября она написала своей подруге Памеле Черчилль (в то время бывшей замужем за сыном Черчилля Рэндомом):

«Сталин не был в театре с начала войны, и для него пойти туда с иностранцем было даже более интересно. В антракте между действиями мы посетили обед, на котором председательствовал Молотов… Там все произносили тосты, и Сталин был очень забавен, когда Моли (Молотов) произнёс короткий тост: «За нашего Великого Вождя!». Сталин после выпитого бокала обернулся со словами: «Я думал, он скажет что-нибудь новое обо мне!». Моли ответил довольно угрюмо: «Это всегда хорошо и ново», что, я думаю, было очень забавно. Аве(релл) говорил, что Сталин был исключительно весел. Он острил и наслаждался ролью хозяина вечера».

В политическом смысле «процентное дело» имеет малое практическое значение, но готовность Черчилля вести переговоры по столь разносторонним вопросам и разграничивать жизненные интересы должна была психологически успокоить Сталина. Важной для cталинских расчётов была напряжённость в англо-американских отношениях, обнаружившаяся в отклике Рузвельта на поездку британского премьера в Москву.

Накануне черчиллевского отъезда в советскую столицу Рузвельт написал Сталину, спрашивая, что посол Гарриман позволяет себе подчеркнуть, заявляя, что «в этой мировой войне буквально нет вопросов, военных, или политических, в которых США не имеют интересов». «Я абсолютно убеждён, что мы и только мы, втроём, можем находить решение нерешаемых вопросов. В этом смысле, понимая черчиллевское желание вести переговоры, я предпочитаю рассматривать ваши предстоящие разговоры с премьер-министром, как предварительные, перед переговорами нас троих».

Это было указание для Сталина особо не затрудняться. Сталин знал взможности государств западной половины Великого Альянса и послал Рузвельту успокаивающий ответ, что беседа была идеей Черчилля, и что он сообщит о «прогрессе» на переговорах. Сталин был немного не доволен рузвельтовским вторжением или претензиями требовать, как сказал Черчилль на первых переговорах, так много прав для себя и позволять так немного Британии, и Советскому Союзу. Черчилль разрядил ситуацию шуткой, что они будут обсуждать переговоры в Думбартон Оукс, но не скажут об этом Рузвельту.

 

Сталин и де Голль.

Следующим важным иностранцем, посетившим Сталина, был генерал де Голль, прибывший в Москву в начале декабря 1944 года. В Тегеране Сталин был очень пренебрежителен к де Голлю, но на Ялтинской конференции двумя месяцами позже визита де Голля в Москву он был иным. На встрече с Рузвельтом 4 февраля Сталин сказал, что:

«Де Голль не понимает полностью положения Франции. Американцы, англичане и русские проливают кровь за освобождение Франции. Франция испытала поражение и сейчас имеет только 8 дивизий. Тем не менее, де Голль хочет для Франции иметь те же права, как и США, Англия, и Россия».

В Ялте, на пленарной сессии 5 февраля Сталин выступил против французского участия в контроле над оккупированной Германией и отметил, что «это невозможно – забыть прошлое. В этой войне Франция открыла ворота врагу. По этой причине союзники понесли колоссальные жертвы в Европе. Поэтому мы не можем дать Франции тот же уровень, что и Великим державам».

Но с глазу на глаз с де Голлем в декабре 1944 года Сталин был покорён его личным обаянием и высказал полное понимание французской позиции, и их стремлений. На первой встрече с генералом 2 декабря Сталин заявил, что он поддержит восстановление Франции, как Великого государства. Сталин не был полностью неискренним. В апреле французские коммунисты объединились с деголлевским французским комитетом национального освобождения и затем согласились войти во временное правительство, которое возглавлял де Голль. Советы были также благодарны за вклад авиационного полка Свободной Франции «Нормандия», который принял участие в свирепых воздушных сражениях на восточном фронте. С другой стороны, Москва подозревала, что, как консерватор, де Голль был антикоммунистом и антисоветчиком.

Поездка де Голля в Москву была организована по его просьбе. Его целью было повысить престиж Свободной Франции заключением франко-советского пакта, подобного англо-советскому договору об альянсе 1942 года. Сталин был счастлив подписать такой договор, несмотря на то, что был уверен, что Черчилль и Рузвельт не будут возражать. Сталин также принял решение постараться усилить поддержку де Голлем советской позиции по польскому вопросу. Молотов предложил своему французскому коллеге Джорджу Бидельту обмен представителями с РСNL.

По этой причине польский вопрос принял угрожающие размеры во второй сталинской беседе с де Голлем 6 декабря. В защиту советской позиции по Польше Сталин напомнил де Голлю, что линия Керзона была поддержана премьер-министром Франции Клемансо после 1-й мировой войны, и указал, что дважды за последние 30 лет Польша использовалась, как корридор для немецкого вторжения в Россию. Сталин также защищал советские действия в отношении варшавского восстания, говоря, что в то время Красная Армия достигла польской столицы при наступлении, вторгнувшись на 600 километров, и её артиллерия снабжалась с расстояния 400 километров от фронта.

На их третьей и последней встрече 8 декабря де Голль поднял немецкий вопрос, и Сталин сыграл свою любимую тему о необходимости разгромить Германию. Когда де Голль предположил, что осуждение Версаля и британские обязательства карательного мира не будут длиться долго, Сталин ответил ему, что воспользовавшись моментом, можно будет демонтировать немецкую промышленность, и что Британия понимает важность этого. Вопорос о французских отношениях с РСNL также был затронут, и Сталин предложил де Голлю сделку.

Черчилль предлагал Сталину трёхсторонний договор, включая Британию, раньше, чем двусторонний франко-советский пакт. Де Голля не устроила эта идея. Сталин сказал, что сможет подписать с ним пакт, если де Голль согласится обменяться официальными представителями с РСNL. «Согласится Франция с нами, и мы будем вместе», – сказал Сталин генералу. В конце беседы де Голль вернулся к польскому вопросу и выразил большую симпатию к советской позиции. В отношении к РСNL он сказал, что Франция уже предлагала обмен представителями с поляками.

9 декабря Бидольт заявил Молотову, что де Голль согласен на обмен представителями с РСNL при условии заключения франко-советского договора. Однако Молотов также хотел опубликования французского заявления в форме обмена посланиями между главой РСNL и де Голлем. Это будет равносильно дипломатическому признанию Люблинского правительства – шаг Советов к формальному признанию. Бидольт заявил Молотову, что его предложение неприемлемо. Таким образом дискуссии продолжались той ночью на прощальном обеде, данном французской делегации.

Возможно для «смазки колёс» переговоров Сталин посоветовал де Голлю, что «их нужно расстрелять из автомата. Ликвидировать этих дипломатов!» В такой драконовской акции не было необходимости, так как франко-советский договор был подписан на следующий день. Французы уехали, договорившись не публиковать заявлений об обмене представителями с РСNL и решили представить англичанам, и американцам сделку, как решение обменяться представителями на «низком уровне». Сталин, с другой стороны, заявил РСNL, что эта уступка, достигнутая с трудом, является победой, что для этого пришлось отдубасить де Голля, как мохнорылого реакционера.

Как можно было ожидать, советская пресса широко освещала визит де Голля и превозносила франко-советский договор, как веху в развитии отношений между Францией, и СССР. Особой темой советских публичных оценок договора было его значение для устранения немецкой опасности не только в настоящее время, но и в будущем. «Известия» писали в передовице: «Этот враг не только немецкая армия, которая будет разгромлена. Этот враг немецкий империализм, который стремится к мировому господству, неизменно и последовательно порождая Бисмарков, Вильгельмов, и Гитлеров».

Скрытая причина советского давления на Францию по польскому вопросу стала очевидной 4 января 1945 года, когда Москва объявила об официальном признании РСNL, как временного правительства Польши. Заявление заканчивалось перспективой дополнительных переговоров с польскими эмигрантами в Лондоне о формировании объединённого польского правительства, хотя это не означало прекращения переговоров с Миколайчиком. По итогам наступления Красной Армии на Варшаву Сталин очевидно принял решение достичь политических целей в Польше через представительство РCNL.