Еще несколько минут я сидел в портике храма, наслаждаясь светом солнечного утра. Бо́льшую часть мусора после праздника подмели и вывезли на телегах, и Форум почти вернулся к своему привычному состоянию величественной красоты, от которой не отвлекала взгляд обычная бурлящая толпа. Но хотя Рим – самый красивый город, он может быть странным и опасным местом.

Я решил, что есть еще один человек, с которым я должен поговорить, хотя меня и ужасала такая перспектива. У меня не было предлога откладывать этот разговор, не считая собственной трусости. С другой стороны, я считал трусость отличным поводом избежать опасности. Она спасала мне жизнь много раз. Но время поджимало, а такой разговор давал мне слабый шанс, и им следовало воспользоваться.

Со вздохом смирения я встал со скамьи, спустился по ступеням маленького храма и пошел вокруг подножия Капитолия к Марсову полю и цирку Фламиния.

Было около полудня, когда я добрался до ларьков и палаток. Их было не так много, как три дня тому назад. Неужели и вправду прошло всего три дня? Это казалось почти невероятным. Многие продавцы избавились в праздник от всех своих товаров и вернулись домой, чтобы привезти еще; другие закончили деловой сезон и не вернутся до весны.

Я почти надеялся, что Фурии там тоже не будет. Я шел долго, и за это время мне пришлось посмотреть своему страху в лицо. Дело было не только в том, что она – прекрасная женщина, очень ловко обращающаяся с ножом (я и раньше без трепета противостоял женщинам-убийцам). Нет, мне пришлось признаться: дело в том, что она – стрига. Может, я и образованный римский аристократ, но мои корни уходят в землю Италии глубоко, как корни древнего оливкового дерева. Мои предки-крестьяне съеживались в страхе перед такими женщинами, и их кровь в моем сердце и венах оказалась сильнее смеси латинского и греческого образования в моем мозгу.

Я увидел палатку Аскилты, но прошел мимо, не взглянув на нее. Насколько я понимал, этой женщине грозила бы опасность, заговори я здесь с нею. Я испытывал тревожное, но знакомое ощущение, что за мной наблюдают из каждой палатки и из каждого ларька, мимо которых я проходил: слишком уж я отличался от здешнего люда.

И вот я очутился перед аркой, занавешенной знакомыми драпировками Фурии. Я сделал глубокий вдох, придал лицу выражение напускной храбрости, отодвинул занавеску и шагнул внутрь.

Фурия гневно взглянула на меня из-под полей своего странного головного убора.

– Не ожидала, что ты снова будешь что-то тут вынюхивать.

– Вот как, не ожидала… Ты вообще не ожидала увидеть меня живым – по крайней мере, с целыми глазами.

– Эти неумелые дураки!.. – Гадалка успокоилась и изобразила слабую улыбку. – И все-таки, как вижу, ты здесь без толпы ликторов, явившихся меня арестовать… Тебе не слишком повезло с друзьями, охраняющими закон, да?

Я присел, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.

– Фурия, мне нужно получить кое-какие ответы, и я не покину эту палатку, пока не получу их.

– Ты и вправду думаешь, что я предам свою религию? – спросила женщина.

– Я не буду просить тебя об этом. Мне нужно схватить убийцу. Я расследую смерть Квинта Цецилия Метелла Целера, но тот же человек, который его отравил, убил и Гармодию. Она была главой вашего культа, не так ли? Разве ты не хочешь увидеть, как за нее отомстят?

– Она уже отомщена!

Глаза Фурии смотрели на меня, не мигая, как глаза бронзовой статуи, и прочесть в них можно было не больше, чем в глазах статуи.

– Я не понимаю… – пробормотал я.

– Ты многого не понимаешь, сенатор.

– Тогда давай поговорим о том, что мне известно. Мне известно, что Гармодия продавала яд греческому врачу по имени Аристон из Ликии. Несколько месяцев назад она продала ему медленно действующее снадобье, которое вы, отравительницы, зовете «другом жены».

При этом названии глаза гадалки слегка расширились. Я сумел ее удивить.

– Этот яд убил Целера, – продолжил я. – Прошло немного времени после его смерти, и Гармодию прикончил тот, кто хотел замести следы. Спустя несколько дней врач тоже умер, предположительно, из-за несчастного случая, но мы-то с тобой знаем, что это не так, да, Фурия?

– Гармодия была дурой! – сказала стрига. – Она слишком много якшалась с тем греком. Одно дело – продавать что-то женщине, которая собирается избавиться от бьющего ее мужа, или сыну, ищущему легкий способ отделаться от зажившегося на свете богатого отца. Что для нас подобные люди? Но грек был злым человеком. Он убивал тех, кто доверился его попечению. Хуже того, он продавал свои услуги убийцы другим.

Похоже, даже у отравителей имелся свой кодекс чести, и Аристон перешел все границы.

– Почему ты говоришь, что Гармодия уже отомщена? – спросил я Фурию.

– Ее убил грек.

– Ты в этом уверена?

– Конечно. Он был выдающимся и уважаемым человеком.

Женщина произнесла эти слова с испепеляющим сарказмом, который можно услышать только от италийской крестьянки или от Цицерона в его лучшие дни.

– Он не мог допустить, чтобы Гармодия его разоблачила, и поэтому убил ее, – заявила она.

– Гармодия шантажировала Аристона? Она требовала у него деньги в обмен на молчание?

Фурия долго и пристально смотрела на меня.

– Да. Я сказала ей, что она дура. Но она была жадной.

– Как же она собиралась разоблачить его без риска навлечь на себя ужасное наказание, предназначенное венефикам?

Гадалка, как ни странно, засмеялась.

– Гармодия не была римским политиком. Она не угрожала обличить его на народных собраниях. Она бы просто дала знать о его делах многим людям во многих местах. Он никогда не говорил ей, кого отравляет, но у нас есть свои способы узнавать о таких вещах. Гармодия была бы уже далеко, прежде чем он смог бы впутать ее в судебный процесс.

– Мой друг – тоже греческий врач, но честный – рассказал мне, что сегодня самое смертоносное оружие в Риме – это слово, произнесенное вслух.

– Значит, твой друг – мудрый человек. О некоторых вещах лучше не говорить.

– Расскажи мне, Фурия, о твоем культе…

– О моей религии! – неистово поправила женщина. – Твое подглядывание было осквернением, и за него ты должен был умереть.

– В этом есть то, что меня озадачивает, – сказал я. – Хотя мне ненавистны ваши ритуалы, я признаю́, что твоя религия очень древняя и что это одна из исконных религий Италии.

– Так и есть. Мои праматери исполняли наши ритуалы задолго до того, как здесь появились вы, римляне. Даже вы переняли их, прежде чем начали подражать грекам с юга. Вы, римляне, называете человеческие жертвоприношения злом, однако позволяете мужчинам сражаться насмерть на своих погребальных играх.

– Это другое дело, – сказал я, – и это преследует другую цель. И мужчин там не всегда убивают. Ты должна понять различие между…

– Мне плевать на ваши различия! Накануне праздника Сатурна ты видел, как мы принесли в жертву раба. В прежние дни, прежде чем ваши цензоры сделали это уголовным преступлением, в жертву приносился доброволец. Во времена ужасных потрясений правитель нашего народа добровольно проливал свою кровь в мундус ради блага своих людей. Что значат ваши убийства быков, баранов и хряков по сравнению с такой жертвой?

– И все-таки, почему вы позволяете присутствовать на обрядах такой древней и священной религии женщинам-патрицианкам? Вы должны понимать, что они приходят туда только ради возбуждения, ради нездорового трепета, который сопутствует запрещенным делам. Я знаю, ваше жертвоприношение – священный ритуал с целью умилостивить ваших богов. Почему же вы позволяете осквернять свою религию чужеземным людям, которые наслаждаются ею, как чем-то злым?

– Разве это не очевидно, сенатор? – Фурия многозначительно улыбнулась. – Они – наша защита. Как я уже сказала, ты не привел с собой чиновников, дабы те арестовали меня и бросили в тюрьму. Не для того ли нужны эти отвратительные дамы? Они из самых высших слоев общества. И это тоже древняя традиция, римлянин. У вас на Сатурналии есть Царь Дураков. Эти женщины играют ту же самую роль, хотя мы им об этом не говорим. А поскольку они женщины, их присутствие не оскверняет наши ритуалы так, как осквернило твое.

– Там присутствовали и мужчины, – сказал я. – И, по крайней мере, один из них был римлянином.

– Кроме тебя, сенатор, там не было мужчин, а только создания в масках, смахивающие на мужчин: они нужны для того, чтобы музицировать и охранять наши торжественные церемонии.

– Кто тот римлянин в маске, который вызвался убить меня, Фурия? Его голос мне знаком. Он не из твоих стриг и не из твоего народа.

– Тем не менее, он один из нас. Это он отомстил за Гармодию.

Смутный свет начал просачиваться сквозь мрак, окутывающий это запутанное, словно проклятое демонами дело.

– Значит, он убил Аристона? – уточнил я.

– Да. Он сказал, что сделает это по-римски и принесет его в жертву богу реки.

Эти слова заставили меня помедлить. А потом я спросил:

– Ты имеешь в виду, что он сбросил его со Свайного моста?

Я предполагал, что Аристон шел через мост Фабриция на остров, где жили многие римские врачи.

– Да, – ответила гадалка. – Почему я должна его тебе выдавать? Может, он и римлянин, но он отомстил за нашу сестру.

Я подался ближе к ней.

– Не думаю, что он это сделал, Фурия. Думаю, именно этот римлянин нанял Аристона, чтобы отравить Целера. Больше того, я думаю, что он сам убил Гармодию, чтобы замести следы. Аристон был трусом, которому нравилось пускать в ход яд, не пачкая руки кровью. А твой римлянин наслаждается, проливая кровь. Он убил Гармодию, потом убил Аристона, чтобы уничтожить последнюю связь между собой и отравлением, и, сделав это, еще больше втерся к тебе в доверие. Он умный человек, Фурия, умнее, чем ты, и почти такой же умный, как я. Я собираюсь найти его и позаботиться о том, чтобы правосудие свершилось, даже если мне придется свершить его самому.

Моя собеседница долго изучала меня холодными спокойными глазами.

– Даже если б я тебе поверила, я не смогла бы назвать его имя. Я связана священной клятвой и не могу выдать посвященного чужаку, пусть этот посвященный и согрешил против богов.

Я знал, что бесполезно пытаться сломить такую решимость, и поэтому встал.

– Тогда доброго дня тебе, стрига. Полагаю, я узнаю имя человека, которого ищу, прежде чем сядет солнце. Я чувствую это теперь точно так же, как ты читала мое будущее по моей ладони и моей крови.

– Минутку, сенатор, – остановила меня женщина.

Я ждал.

– Это была и твоя, и моя кровь, – поправила меня Фурия. – Скажи мне одно: когда я впервые тебя увидела, ты был беспощадным и решительным, как гончая, идущая по следу. Ты был таким же и в тот раз, когда явился ко мне недавно, хотя я понимала, что ты в придачу меня боишься. Но теперь ты зол. Почему?

Несколько мгновений я разбирался в своих чувствах.

– Я был полон решимости выяснить, кто убил Целера, потому что он член моей семьи и гражданин. Но римляне моего класса убивали друг друга веками, и порой мы словно напрашиваемся на то, чтобы быть убитыми. Гнев в таких случаях так же бесполезен, как и гнев, направленный на вражеского солдата, который убивает из чувства долга и по обыкновению. А еще я хотел позаботиться о том, чтобы женщину не осудили несправедливо, хотя на руках ее много крови и ее брат – мой смертельный враг.

Я помолчал, думая о том, что же разбудило во мне гнев, а затем продолжил:

– Твой барабанщик под маской, эта римская свинья, убил никудышного человека. Но он сделал это в насмешку над одним из самых древних наших ритуалов, жертвоприношения на майские иды, когда священных аргеев, соломенные чучела, бросают в Тибр со Свайного моста. Политика – одно дело, святотатство – совсем другое.

Фурия отвернулась и порылась в одной из своих корзин.

– Римлянин, ты не друг ни мне, ни моим людям. Но, я думаю, ты хороший человек, а такие люди в Риме редки. И твои боги присматривают за тобой – это я увидела во время твоих прежних визитов. Возьми вот это.

Она протянула мне что-то. Это был крошечный бронзовый диск с отверстием на одном краю, висящий на кожаном шнурке. Я взял его и осмотрел в неярком свете палатки. На одной его стороне были письмена на языке, который никогда прежде мне не встречался. На другой – изображен стилизованный глаз, окруженный линиями, похожими на лучи.

– Он защитит тебя и поможет выследить зло, – сказала гадалка.

Я повесил диск на шею.

– Спасибо, Фурия.

– Никогда не забывай о нас. Однажды ты можешь стать высшим магистратом и почувствуешь, что должен уничтожить нас. Такое пытались сделать и раньше, много-много раз. Это бесполезно. Ты никогда не сможешь снова найти наш мундус, я обещаю, хоть прочеши весь Ватикан. Боги привели тебя туда по каким-то своим причинам, но их цель была достигнута. А теперь иди. Я отзову своих псов, они тебя больше не потревожат.

Женщина опустила взгляд, и ее лицо скрылось под жесткими черными полями ее шляпы. Я повернулся и вышел.

Было далеко за полдень, когда я прошагал обратно через Марсово поле и вошел в Город через Приречные ворота. Впервые после возвращения в Рим я был уверен в себе. Я чувствовал – со мной удача и, может быть, даже боги. Возможно, амулет с глазом, который дала мне Фурия, тоже помогал. Я ощущал, что каким-то необъяснимым образом вижу все вещи яснее: не только их внешний вид, но и их тайный смысл.

Миновав скотный рынок, я посмотрел вверх и увидел справа красивый храм Цереры, стоящий низко на склоне Авентина: он был словно озарен внутренним светом и почему-то казался больше обычного. Я замер, разинув рот, пораженный этим видением, заставляя прохожих таращиться и показывать на меня пальцами.

Я понял, что именно проморгал. Мы с Юлией обсуждали это не больше двух часов тому назад. Если б расследование было простым, такое никогда не укрылось бы от меня. Но ведьмы, их ужасные ритуалы, присутствие на них чудаковатых патрицианок и все остальные нагроможденные в деле странности заставили меня это просмотреть. А может, Юлия права и я действительно иногда бываю тупым…

В развевающейся из-за быстрого бега тоге я добрался до храма и практически спрыгнул с лестницы туда, где находились кабинеты эдилов. Пожилой вольноотпущенник испуганно поднял взгляд.

– Мне нужно одолжить твоего мальчишку, – сказал я.

– Ничего подобного ты не сделаешь! – сообщил старик. – Ему надо работать.

– Я – сенатор Деций Цецилий Метелл-младший, сын цензора Метелла. Я важный человек, и я требую, чтобы ты дал мне этого мальчика на час.

– И не подумаю, – замотал головой вольноотпущенник. – Я – клиент государства, и я здесь главный, а ты всего лишь сенатор без каймы на тоге. Стань эдилом, и тогда сможешь мной командовать, но не раньше.

– Хорошо, – проворчал я, шаря в своем быстро худеющем кошельке. – Сколько?

Вскоре мы достигли договоренности.

На улице мальчик пошел рядом со мной – вся эта ситуация его не радовала.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил он.

– Ты сказал, что пришел раб и забрал отчет об убийстве Гармодии. Ты узнал бы этого раба, если б снова его увидел?

Мальчик пожал плечами.

– Не знаю. Это был просто государственный раб. Они все похожи друг на друга. Я – храмовый раб.

– Тут для тебя есть еще один серебряный денарий, если ты приведешь меня к нужному человеку.

Лицо юного раба просветлело.

– Я попытаюсь.

Мы тащились от базилики к базилике, и мальчик щурился на рабов, стоявших в ожидании, когда кто-нибудь скажет им, что делать. Поскольку суды не заседали, дел было немного. Вот одна из проблем Рима: рабов слишком много, а работы для них недостаточно.

Мы начали с базилики Опимии, и мальчик не увидел там никого знакомого. То же самое повторилось и с базиликой Семпронии. В конце концов, мы отправились к базилике Эмилии, и, похоже, тут нас тоже ожидал тупик. Я уже начал сомневаться в своей новой, дарованной богами прозорливости, когда мой спутник потянул меня за рукав и показал куда-то.

– Вон он, там!

Человек, на которого он показал, был невысоким, лысеющим, среднего возраста и одетым в темную тунику, как и большинство рабов. Он держал восковую табличку и делал пометки, очевидно, подсчитывая огромные свертки толстой ткани, лежащие у его ног. Думаю, ткань предназначалась для того, чтобы сделать из нее навесы для заседающих на улице судов.

– Ты уверен? – спросил я мальчишку.

– Теперь я вспомнил. Пошли.

Мы подошли к рабу со свертками, и он поднял глаза от таблички.

– Могу я чем-нибудь тебе помочь, сенатор?

– Надеюсь, да, – кивнул я. – Ты выполняешь поручения для судов?

– Почти каждый день, когда они заседают, – ответил раб. – Я занимаюсь этим двадцать лет.

– Отлично. Примерно в мартовские иды не ходил ли ты в храм Цереры, чтобы принести отчет эдила Мурены? Отчет, который он составил для одного из преторов, вероятно, городского.

Раб сунул стилус за ухо, освободив таким образом руку, чтобы почесать безволосую голову.

– Я выполняю столько подобных поручений, и это было довольно давно… Я не припоминаю…

– Конечно, ты помнишь! – настойчиво сказал храмовый мальчик. – Ты спросил насчет отборочных скачек, которые шли в тот день в цирке, и я сказал тебе, что новые «синие» испанские лошади – лучшие, каких когда-либо видели в Риме, и что я наблюдаю за ними всю неделю. Я вспомнил об этом, когда сейчас тебя увидел, узнав по родинке на лице.

Возле левого уха государственного раба и правда было маленькое пятно винного цвета.

Он улыбнулся, припоминая.

– И ты сказал мне, что две «черные» лошади по кличке Дамон и Пифий тянут постромки и что они лучше «красных» Жаворонка и Воробья. Я выиграл кое-какие деньги на следующих скачках благодаря этим подсказкам… Да, теперь я вспомнил.

Можно не сомневаться, что римлянин, какое бы место он ни занимал в жизни, будет помнить клички лошадей, даже если забыл имена своих родителей или богов.

– Значит, ты помнишь отчет? – спросил я, ликуя и в то же время желая придушить их обоих.

– Ну, да, но…

Голос раба прервался, как будто что-то мешало его довольно ограниченным способностям к рассуждению.

– Что «но»? – спросил я нетерпеливо.

– Ну, отчет предназначался не для курульного эдила Гая Лициния Мурены – он был для эдила плебеев Луция Кальпурнии Бестии.

Я мог бы расцеловать его.

– Значит, ты доставил отчет ему и он отнес его в суд претора?

– Да, точно, доставил, но он просто взял его и ушел в сторону скотного рынка. Однако мне было все равно. Моя работа состояла в том, чтобы принести отчет.

Я дал денег обоим рабам и велел им вернуться к своим делам.

Едва касаясь ногами земли, я снова обогнул подножие Капитолия и шел вдоль северного края скотного рынка до тех пор, пока опять не очутился в окрестностях храма Портуна, среди густых запахов наших замечательных, но слишком уж ароматных сточных труб.

Второй раз за день я поднялся по лестнице с медицинскими символами и нашел на террасе вольноотпущенника Нарцисса – тот сидел за маленьким столом и поглощал то ли поздний второй завтрак, то ли ранний обед. Увидев меня, он удивился.

– Добрый день, уважаемый врач Нарцисс, – сказал я, лучась жизнерадостностью.

– Сенатор! Я не ожидал так скоро снова тебя увидеть. Ты ко мне присоединишься?

– А ты уверен, что я не буду в тягость?

Внезапно я понял, как давно завтракал.

– Высокий гость никогда не в тягость. – Медик повернулся к рабу. – Тарелку и кубок для сенатора.

Не успел я привести в порядок свою тогу, чтобы сесть, как слуга вернулся. Несколько минут мы молча жевали, соблюдая приличия, а потом я откинулся на спинку стула, и раб снова наполнил мой кубок.

– Как прошла операция? – спросил я.

Лицо Нарцисса прояснилось.

– Идеально! Асклепиад – самый изумительный из врачей. Марк Цельсий должен полностью выздороветь, если не начнется инфекция. Асклепиад и вправду поднял отделившийся кусок кости и счистил прямо с мозга запекшуюся кровь и несколько маленьких осколков кости, а потом вернул кость на место и закрепил ее серебряной проволокой.

– Он – бог среди лекарей, – сказал я, вылив немного вина на пол и совершив тем самым либатий, чтобы боги не приняли мои слова как вызов и не стали завидовать моему другу Асклепиаду.

– И, – Нарцисс заговорщицки подался ко мне, – на самом деле он многое сделал собственными руками, вместо того чтобы просто руководить своими рабами. Я говорю это только потому, что знаю – ты его друг.

– Это будет нашим секретом, – заверил я молодого врача. – А теперь, друг мой Нарцисс, мне только что пришло в голову, что нынче утром я забыл расспросить тебя кое о чем, касающемся кончины твоего патрона.

– О чем я могу тебе рассказать?

– Насколько я понимаю, он упал с моста и утонул. Ты, случайно, не знаешь, где была пирушка, на которой он столько выпил?

– О, да. Бо́льшую часть вечеров Аристон ужинал не дома, часто в гостях у какого-нибудь выдающегося человека. В тот день, как раз перед уходом, он сказал, что если возникнет чрезвычайная ситуация – он имел в виду внезапное заболевание кого-нибудь из очень богатой и известной семьи, – его следует искать в доме эдила Луция Кальпурния Бестии.

– Кальпурния Бестии, – повторил я, только что не мурлыча.

– Да, – подтвердил Нарцисс, слегка озадаченный моим тоном, и показал на юг. – Это где-то на Авентинском холме. Наверное, Аристон спустился поздно, когда давно уже стемнело, и не подумал попросить у эдила раба для сопровождения. Обычно он соблюдал умеренность, но большинство на пирах слишком много пьют.

– Распространенная слабость, – заметил я.

– Да. Так вот, когда он спустился с холма, вместо того чтобы пойти прямо домой, он, должно быть, нечаянно свернул налево и не осознавал этого до тех пор, пока не очутился на Свайном мосту. Ночь была очень темной, я это помню. Даже рядом с домом легко было заблудиться. Наверное, Аристон подошел к парапету, чтобы определить, где находится, а может быть, его начало рвать. Как бы то ни было, он слишком сильно перегнулся и упал, ударившись головой. Его нашли на берегу всего в нескольких шагах вниз по течению.

Я встал и взял руку доктора в свои, развеселившись благодаря и вину, и выслушанному рассказу.

– Спасибо тебе, друг мой Нарцисс, спасибо тебе. Ты оказал мне неоценимую помощь, и я от всего сердца порекомендую тебя своей семье.

Врач просиял.

– Я счастлив предоставить любую услугу знаменитым Метеллам.

Я покинул террасу, смеясь и насвистывая. Должно быть, я казался законченным психом, но мне было все равно, как я выгляжу. Я пошел к своему дому, не чувствуя, сколько миль мои ноги отмерили за этот длинный день. Мне предстояло пройти еще больше, прежде чем я смогу уснуть честно заслуженным сном.

На ходу я думал о Кальпурнии Бестии. Бестии, коварном шпионе Помпея в заговоре Катилины. Бестии, который сделал бы что угодно, дабы продвинуться вместе с Помпеем. А что может быть лучше, чем уничтожить соперника Помпея по господству над Галлией – Целера? Бестия не знал, что Помпей и Цезарь уже пришли к соглашению насчет Галлии. А может, и знал. Возможно, Гней Помпей хотел, чтобы Цезарь отправился в Галлию и потерпел там неудачу – тогда сам он получил бы командование после того, как врага уже потреплет его товарищ по триумвирату. В любом случае, аккуратно подставив Клодия через его сестру, Бестия только помог бы укрепить позиции Помпея в городе и одержать верх над Цезарем, уничтожив его ставленника.

О да, Бестия… Кальпурний Бестия, чей голос я узнал на Ватиканском поле, хотя тот и был приглушен маской. Я мог бы и раньше сообразить, кто это, не будь я тогда так перепуган. Бестия, которого я видел всего лишь прошлой ночью, с выкрашенным в красное лицом – не потому, что его избрали Царем Дураков, а для того, чтобы скрыть отметины, оставленные моим цестусом.

Я невольно изумился хитрости и дерзости этого человека. Он достиг своих целей окольными путями и аккуратно замел следы. И совершил всего две оплошности: не учел краткого упоминания об убийстве Гармодии в табуларии и не ликвидировал раба, которого послал в храм Цереры. Нет, три. Он не сумел убить меня. Об этой последней оплошности ему предстоит пожалеть.