Грандиозный древнейший обезьяноподобный прогнатичный агриоблемматичный платикнемичный мезоцефал, дикий Homo calpicus профессора Буска

В 1848 году во время горнодобывающих работ в карьере Форбса на северном склоне Гибралтарской скалы британские шахтеры обнаружили череп. Он был представлен на встрече местного Научного общества Гибралтара, однако никто не мог понять, кому принадлежит этот странный образец с массивными надбровными дугами и зияющими глазницами. Поэтому его просто оставили пылиться на полке.

Восемь лет спустя в другой каменоломне, на этот раз в Германии, также был найден череп, а также кости. Останки были обнаружены в гроте Фельдгофер в долине Неандерталь неподалеку от Дюссельдорфа. При расчистке шлама из пещер перед началом добычи камня рабочие увидели кости, которые они приняли за часть скелета пещерного медведя, – однако местный учитель узнал в находке человеческие кости и забрал их на изучение. Профессор Франц Йозеф Майер из Университета Бонна предположил, что костные останки могли принадлежать умершему от рахита монгольскому солдату-дезертиру, который скорчился в агонии, с чем и связаны тяжелые надбровные дуги. Но позже профессор Герман Шаафгаузен из того же самого университета высказал идею о том, что в черепе и костях из Фельдгофера нет никаких патологических изменений. Поскольку останки были найдены недалеко от костей вымерших видов животных, Шаафгаузен пришел к заключению, что этот человек – очень древний житель Европы. В 1861 году лондонский анатом Джордж Буск перевел работу Шаафгаузена по останкам из грота Фельдгофер – он согласился с тем, что череп, вероятно, принадлежал древнему человеку, и попросил предоставить ему дополнительные материалы для исследования. На следующий год череп из карьера Форбса тщательно упаковали и отправили в Лондон.

В 1864 году Буск опубликовал свой отчет о «Древнейшем обезьяноподобном человеке из Гибралтара», который, по утверждению ученого, напоминает «знаменитый» череп из грота Фельдгофер. Буск считал, что в обоих случаях речь шла не о случайных останках, а о представителях утерянного племени, которое однажды населяло всю территорию «от Рейна до Геркулесовых столбов». В тот же год с «удивительным черепом с Гибралтара» познакомился и Дарвин, который воздержался от высказывания дополнительных предположений. А вот друг Буска Хью Фальконер в письме от 27 июня предложил ученому название для нового образца:

Мой дорогой Буск,

хочу представить тебе название, которое я подобрал для древнейшего питекоидного черепа: Homo var. calpicus, от Кальпе, древнего названия Гибралтарской скалы. Что скажешь?

…Подходите, дамы и господа, не стесняйтесь! Подходите, и вы увидите грандиозного древнейшего обезьяноподобного прогнатичного агриоблемматичного платикнемичного мезоцефала, дикого Homo calpicus из Гибралтара [58] …

Твой Х. Фальконер

Однако Буск не проявил расторопность. И всего через несколько месяцев после публикации «Древнейшего обезьяноподобного человека» до слепка черепа из грота Фельдгофер добрался геолог Уильям Кинг из Королевского колледжа Голуэй. Ученый определил, что перед ним череп древнего человека, но не просто архаичный тип Homo sapiens, и решил, что особенности строения черепа дают основания для присвоения этому древнему человеку нового видового названия. Кинг предложил назвать этот вид Homo neanderthalensis, в честь немецкой долины, где тот был найден. Таким образом, именно Кинг, а не Буск и даже не Фальконер, первым дал название виду древнего человека, и это имя, конечно, прижилось.

После этого Буск продолжил заниматься изучением вымерших гиен и пещерных медведей. Фальконер умер в 1865 году. А череп из карьера Форбса снова оказался на полке, на этот раз – в Королевской коллегии хирургов. Если бы тогда, в 1864 году, события сложились несколько иначе – например, если бы Буск проявил меньшую осторожность, – вероятно, мы сегодня говорили бы о кальпиканцах, а не о неандертальцах.

После того первого открытия и признания того, что когда-то существовали и другие виды людей, стали объявляться все новые и новые останки, некоторые из них – в совершенно неожиданных местах, и все новые и новые имена добавлялись к ветвям нашего генеалогического древа, на котором собраны все древние виды, которые имеют больше сходства с нами, людьми, чем с другими высшими приматами; это древо гоминин. На настоящий момент насчитывают более двадцати видов гоминин, включая восемь видов, существовавших за последние два миллиона лет и достаточно близко связанных с нами, поэтому их относят к тому же роду, что и нас, – Homo – люди.

Неандертальцы, первыми получившее название, по-прежнему остаются в центре споров относительно происхождения человека. На настоящий момент уже найдено несколько тысяч костных останков из более чем семидесяти различных стоянок. Более того, еще в сотнях стоянок были обнаружены типичные каменные орудия неандертальцев. В течение долгого времени этот вид считался нашим самым близким родственником. Поведение неандертальцев было сходным с поведением людей современного типа, живших в то же время: они откалывали куски камней, чтобы изготавливать из них скребки и ножи, они хоронили своих усопших, собирали ракушки, использовали красители и умели оставлять пометки на стенах пещер. Эти другие люди, «утраченное» племя, тысячи лет жили на планете вместе с современными людьми. Но потом они исчезли. Нам не дает покоя вопрос: встречались ли мы когда-либо? Были ли неандертальцы еще одним предком человека или, скорее, его двоюродными братьями, тупиковой ветвью эволюции?

Многие годы палеоантропологи и археологи спорят о судьбе неандертальцев, в частности о том, происходило ли когда-либо смешение современных людей и неандертальцев. У некоторых найденных скелетов присутствуют признаки скрещивания, например, классические черты неандертальца находят у скелета, по всем остальным признакам несомненно принадлежащего современному человеку. Но многим ученым таких доказательств недостаточно. Ответа на этот вопрос пришлось ждать до тех пор, пока не появились современные технологии, которые помогают нам найти ключ к разгадке. Новая технология позволяет нам извлекать и расшифровывать последовательность ДНК древних останков. И вероятно, теперь мы наконец сможем ответить на вопрос: действительно ли наши предки, Homo sapiens, скрещивались с представителями Homo neanderthalensis? Неужели мы – гибриды?

 

Распутывая историю происхождения человека

Мы хорошо знакомы с историей исследований происхождения человека. Все началось с попыток изучить живущих на всей планете людей: так, в XIX веке ученые спорили о том, можно ли разделить человечество на отдельные расы или даже виды, и если да, то разное ли у них происхождение. Когда обнаружили древние окаменелые останки ранних типов людей и предшественников человека, начиная с описанных выше черепов из Германии и с Гибралтара и включая вскоре открытые еще более старые кости из Африки, необходимо было вписать новые данные в историю происхождения человека. В ХХ веке начался серьезный спор: имеют ли современные люди, Homo sapiens, различные источники происхождения – в Африке, в Европе и в Азии – или единственный?

Согласно предложенной мультирегиональной модели, человек появился в результате эволюции более древнего вида на обширной географической территории, причем разбросанные по континентам древние популяции каким-то образом сохраняли единство признаков за счет переноса генов. Напротив, гипотеза африканского происхождения человека предполагает следующее: становление Homo sapiens происходило в более обособленной области, а потом наш вид расселился по всему Старому Свету и в конце концов добрался до Нового Света.

В 1971 году Крис Стрингер, целеустремленный двадцатидвухлетний студент, отправился через всю Европу на своем стареньком автомобиле «моррис-минор», посещая все музеи, хранящие в коллекции древние черепа. С собой у молодого человека были инструменты для измерения: транспортиры и штангенциркули. Он обратился с письмом во все заведения, в которых, как он знал, имелись черепа, и даже получил от некоторых ответы. Но Стрингер поехал и туда, где его просьбу проигнорировали, не желая упустить ни единого шанса и надеясь, что все-таки будет принят по приезде. За все путешествие Стрингер преодолел более 8000 км и смог произвести измерения окаменелых черепов, найденных при раскопках в Бельгии, Германии, на территории, принадлежавшей на тот момент Чехословакии, а также в Австрии, Югославии, Греции, Франции, Италии и Марокко. После этого Стрингер вернулся в Бристоль со всеми собранными данными, которые он обрабатывал с помощью продвинутого статистического метода – многомерного (многофакторного) анализа, – позволявшего сопоставлять измерения по нескольким параметрам одновременно. Стрингер поставил перед собой задачу сравнить черепа неандертальцев и первых людей современного типа – кроманьонцев, – живших около 30 000 лет назад. Ученый надеялся найти ответ на волнующий всех вопрос: произошли ли кроманьонцы от неандертальцев или же они представляют самостоятельный вид?

Сравнив размеры всех осмотренных им черепов, Стрингер заключил, что неандертальцы, несомненно, составляли отдельную, независимую ветвь родословного древа человека и, скорее всего, их эволюция проходила в Европе. Что касается кроманьонцев, они, напротив, определенно принадлежали к Homo sapiens, современному человеку, и появились в Европе внезапно, а становление этого вида проходило вне европейской территории. Некоторые ученые уже высказывали предположения о том, что современные люди могли скрещиваться с неандертальцами либо на Ближнем Востоке, либо в Европе, однако Крис не нашел подтверждений скрещивания между двумя видами, изучая останки.

Стрингер пролил свет на некоторые ключевые вопросы о происхождении человека – этой теме он посвятил свою докторскую диссертацию, однако он не мог установить на основании изученных окаменелостей, откуда пришли современные люди и где этот вид возник и развивался. В 1974 году Стрингеру представилась возможность изучить череп из эфиопского археологического памятника Омо (слои формации Кибиш), найденный экспедицией Ричарда Лики в 1967 году. В то время возраст черепа оценивался приблизительно в 130 000 лет. Многие ученые тогда полагали, что Homo sapiens оформился как вид всего 60 000 лет назад. Но когда Крис изучил череп из Омо (формация Кибиш), то обнаружил, что он не похож на древнего человека. Из-за тонких надбровных дуг и куполообразной, округлой черепной коробки образец выглядел современным и вполне годился в предки европейским кроманьонцам. В свою очередь, такая ранняя датировка давала основания предполагать, что наш вид появился в Африке.

В течение следующего десятилетия появились новые доказательства единого африканского происхождения нашего с вами вида. К 1987 году к спору подключилась генетика: в уважаемом научном журнале Nature появилась революционная статья. Три генетика из Калифорнийского университета в Беркли – Марк Стоункинг, Ребекка Канн и Аллан Уилсон – изучили митохондриальную ДНК 147 людей со всего мира и использовали полученные данные для построения филогенетического дерева. Корни этого дерева находились в Африке. В последующие десятилетия данные генетических исследований продолжали накапливаться, включая информацию о целых геномах большого числа живущих по всему миру людей, и все указывали на африканское происхождение человека. На этом континенте наблюдалось наибольшее – около 85 % – генетическое разнообразие – что на самом деле служит верным признаком настоящей родины вида. Помимо этого, в результате исследования изменилась датировка черепа из Омо (формация Кибиш), который «постарел» почти до 200 000 лет. На основании различий в геномах современного человека, включая живущих ныне людей и наших древних предков, генетики предложили более раннюю дату расхождения видов – около 260 000 лет назад. А летом 2017 года произошло еще одно открытие: возраст человеческих останков из Джебель-Ирхуд в Марокко был оценен в 280 000–350 000 лет. На этой стоянке было обнаружено несколько черепов, сочетающих примитивные и сапиентные черты: при архаичной форме черепов, низких и длинных, лица были небольшие и в верхней части уплощенные – признак, характерный для человека современного типа.

За сорок лет, прошедших с момента открытия черепа из Омо (формация Кибиш) Ричардом Лики, и тридцать лет, отделяющих нас от проведения первых исследований митохондриальной ДНК человека для определения его происхождения сложилась следующая картина: становление вида Homo sapiens происходило в Африке и частично за ее пределами, хотя и не на такой обширной территории, как предполагала первоначальная мультирегиональная теория происхождения современного человека, считавшая родиной вида весь Старый Свет. Затем, примерно 100 000 лет назад, люди современного типа начали расселяться по всей планете. Из Африки люди расселились сначала в Аравии, а затем по побережью Индийского океана и примерно 60 000 лет назад добрались до Австралии. Около 50 000-40 000 лет назад современный человек мигрировал на запад, в Европу.

Однако наши предки были не первыми людьми, обитавшими в Европе и Азии. Homo erectus, Homo antecessor, Homo heidelbergensis и Homo neanderthalensis жили там в течение сотен тысяч лет до появления предков современного человека. Однако эти древние виды вымерли до появления Homo sapiens. Все, кроме неандертальцев. Пусть их популяция и сократилась, серьезно пострадав в результате двух резких изменений климата перед наступлением пика последнего ледникового периода, но они смогли выжить – их следы пропадают из палеонтологической летописи только 30 000-40 000 лет назад.

В 1990-х и начале 2000-х годов не утихали споры относительно вероятности скрещивания современного человека и неандертальца. Некоторые палеоантропологи, с опорой на ряд археологических находок, настаивали на гибридизации, однако большинство экспертов в данной области не спешили менять свое мнение. Несмотря на то что тщательная датировка окаменелостей указывала на то, что современные люди и неандертальцы сосуществовали во времени и пространстве, на Ближнем Востоке и в Европе, вероятно, в течение нескольких тысяч лет, по всей видимости, эти две популяции жили обособленно. Пожалуй, даже слишком обособленно. Митохондриальная ДНК, полученная из окаменелых останков неандертальцев, значительно отличалась от митохондриальной ДНК современного человека – по оценкам, они разошлись полмиллиона лет назад. Ранние исследования ядерной ДНК из хромосом неандертальцев подтвердили такую датировку существования последнего общего предка современного человека и этих архаических европейцев. После расхождения популяции, по-видимому, более не смешивались.

Затем, в 2010 году, группа ученых из Института эволюционной антропологии Общества Макса Планка в Лейпциге сообщили о невероятном открытии. Они извлекли ДНК из фрагментов кости неандертальца возрастом более 40 000 лет, найденной в Хорватии, и проанализировали ее. На этот раз ученые обратили особое внимание на ядерный геном. Они смогли сопоставить полученный предварительный вариант расшифрованного генома неандертальца с геномами ныне живущих современных людей. В результате выяснилось, что некоторые живущие сегодня люди – в основном представители евразийской группы – имели больше сходства с неандертальцами, чем люди с большей долей африканских корней. Наиболее вероятное объяснение кроется в том, что предки некоторых людей все-таки скрещивались с неандертальцами. Данное предположение было сравнимо со взрывом бомбы. Множество ученых опубликовали опровержения данной теории. Однако чем больше образцов древней ДНК извлекали из окаменелых останков и сравнивали с ДНК живущих ныне людей, тем труднее становилось отрицать очевидное. Точно так же, как рис japonica скрещивался с предшественником риса indica по мере своего продвижения на запад, как удивительно сочные яблоки из Казахстана скрещивались с европейскими яблоками-дичками во время распространения по Европе, так же и предки современного человека скрещивались с местными представителями рода человеческого в Европе и на западе Азии – с неандертальцами.

Появление новых инструментов генетики – методов анализа ДНК, содержащейся в митохондриях (и хлоропластах, в случае растений), а также в самих хромосомах, – с одной стороны расширило, а с другой – сузило наше видение прошлого. По крайней мере, ранние исследования произвели именно второй эффект. Как митохондриальная ДНК, так и ДНК хлоропластов открыли нам прямую и узкую дорогу в прошлое: каждый из указанных видов ДНК наследуется только по материнской линии, и пусть даже их анализ порой предоставляет интересные результаты, речь идет об одном-единственном генетическом маркере. В связи с этим всегда существует опасение, что реконструированная таким образом картина прошлого будет неполной. Ведь все выводы ученых основываются на информации из ДНК, составляющей лишь малую часть всей ДНК клетки. Необходимо проследить эволюцию каждого гена, и более того, участков ДНК внутри и между генами, которые влияют на их прочтение, или экспрессию, и только тогда мы сможем действительно оценить богатство исторической информации, заключенной в этой невероятной биомолекулярной библиотеке. Сама история генетического анализа во многом предопределила ход эволюции наших представлений о происхождении многих видов, включая наш собственный.

Вот что нам известно сейчас (хотя некоторые предположения изменятся при появлении новых данных): наш вид появился, вероятно, на обширной, но связанной территории – в Африке (и даже, может быть, части Западной Азии). Несмотря на то что, вероятно, были и более ранние миграции, массовое расселение человека началось примерно 100 000-50 000 лет назад, в результате люди колонизировали всю планету. Наши предки, несомненно, скрещивались с другими архаичными человеческими видами и популяциями. Таким образом, хотя теория о недавнем африканском происхождении современного человека и подтвердилась, ее границы стали несколько размытыми.

Но это только общие черты. Подробности еще более удивительны.

Вполне вероятно, что у нашего вида отсутствует четко определенный центр происхождения; возможно, Homo sapiens появился в разных областях по всему континенту – чем-то похоже на теорию мультирегионального происхождения, только в уменьшенном масштабе. Вспомним пшеницу: сначала полагали, что пшеница однозернянка и пшеница двузернянка были введены в культуру в горах Караджадаг на юго-востоке Турции, а затем родиной этих видов стали считать весь Ближний Восток. Подобным образом, предполагаемая родина современного человека сначала ограничивалась определенной территорией в Африке, а потом расширилась, включив в себя весь Африканский материк и, возможно, даже захватив часть Азии. Существуют гипотезы о происхождении человека в Восточной, Центральной или Южной Африке, и каждая из них подкрепляется соответствующими доказательствами из области геномики и палеонтологии. Но, возможно, делать выбор между этими регионами нет необходимости. Появление признаков человека современного типа, возможно, носило мозаичный характер, а затем эти признаки распространились в популяциях – связанных переносом генов – на территории Африки и за ее пределами. В африканской ДНК содержатся отголоски запутанной истории человека, следы древних миграций по всей Африке к югу от Сахары; глубоких расхождений между популяциями и их смешивания. В течение десятков тысяч лет ареал Homo sapiens ограничивался Африкой – но затем численность людей увеличилась, и они стали расселяться в других регионах.

Последние, наиболее полные исследования всего генома подтверждают гипотезу одной «Великой миграции» человека из Африки, происходившей между 100 000 и 50 000 лет назад и приведшей к распространению людей по всему земному шару. Покинув Африку, первые переселенцы разделились на две группы: одни отправились на восток, вдоль побережья Индийского океана и достигли Юго-Восточной Азии и Австралии. Другая волна миграции покатилась на север и запад, в Западную Азию и Европу. Те, кто отправился на восток, вероятно, встретились с современным человеком, чьи предки когда-то сами переселились из Африки в результате более ранней миграции и осели на территории, простирающейся до самой Австралии и Папуа, однако палеонтологическая летопись в Южной и Юго-Восточной Азии так бедна, что не представляется возможным исключить существование подобной очень ранней волны миграции.

Дата скрещивания современного человека с неандертальцем, коренным европейским долгожителем, оценивается как 65 000-50 000 лет назад: вскоре после того, как началось расселение нашего вида из Африки. У людей, не имеющих африканских корней, небольшая доля ДНК неандертальцев – в среднем не более 2 %, при этом у людей африканского происхождения гены неандертальцев практически полностью отсутствуют. Я проходила ДНК-тест, и, по его результатам, я на 2,7 % неандерталец. Получается, я не «чистый» представитель Homo sapiens. (На самом деле таких людей нет. Сама идея «чистоты» видов и подвидов – не более чем иллюзия, возможно, пережиток XIX века, который наконец смогла разоблачить современная генетика.) В геноме выходцев из Восточной Азии чуть больше ДНК неандертальцев, чем у жителей Западной Азии и европейцев. Этому есть целый ряд объяснений. Предки выходцев из Восточной Азии – после отделения от жителей Западной Азии – могли более активно скрещиваться с неандертальцами. Также известно, что в отношении ДНК неандертальца после ее появления в геноме современного человека слабо действовал отрицательный отбор. В связи с этим вполне вероятно, что изначально у предков как восточной, так и западной популяции людей было одинаковое содержание генов неандертальцев, а затем, под действием естественного отбора, большая часть этих генов исчезла из генома выходцев из западной части Евразии. Наконец, более низкое содержание ДНК неандертальцев у людей на западе может быть проявлением «эффекта растворения», вероятно в результате скрещивания с популяциями, в которых гены неандертальцев отсутствовали, например с выходцами из Северной Африки.

Однако близкие связи у наших предков были не только с неандертальцами. В геномах современных людей из Восточной Азии, Австралии и с островов Меланезии в юго-западной части Тихого океана обнаружились следы скрещивания с еще одной архаичной популяцией. В геноме выходцев из Меланезии присутствует от 3 до 6 % ДНК предка другого типа, останки которого дошли до нас лишь в виде кости пальца и нескольких зубов, найденных в Денисовой пещере в Сибири. Об этом человеке так мало данных в палеонтологической летописи, что мы даже не знаем, как он выглядел. Однако на основании анализа ДНК, извлеченной из найденных фрагмента кости и зубов, можно заключить, что он не относился ни к виду современного человека, ни к неандертальцам. К сожалению, информации недостаточно даже для того, чтобы дать этому виду собственное имя, поэтому его называют просто денисовский человек. Скрещивания между денисовцами и современными людьми, вероятно, происходили в Азии, еще до колонизации Австралии и островов Тихого океана. Помимо этого, имеются свидетельства скрещивания с другим архаичным видом в Африке, который пока не идентифицирован. «Воспоминания» об этих древних людях хранятся в геноме современных выходцев из Африки, несмотря на то что пока еще не найдены окаменелости, которые были бы связаны с такими «молекулярными призраками».

Геномика – наука, занимающаяся изучением целых геномов, а не только молекул ДНК, заключенных в митохондриях, или отдельных генов, расположенных в хромосомах, – пролила свет на богатую и сложную историю, о которой еще десять лет назад мы не имели ни малейшего понятия. Наши предки поддерживали тесные отношения с целым рядом других людей – достаточно отличающихся от нас, чтобы считаться отдельными видами, – и скрещивались с ними. Как американский антрополог Джон Хокс писал в своем блоге: «Удивительно, но теперь у нас есть доказательства скрещивания [современного человека] со всеми видами гоминин, ДНК которых мы смогли изучить, а также с некоторыми, чья ДНК у нас отсутствует». Генетик и писатель Адам Резерфорд, всегда отличавшийся острым слогом, описал романтические похождения наших предков, в результате которых появилось современное человечество, как «полнейший разврат длиной в миллион лет». Люди всегда были – как метко подчеркивает Резерфорд – «озабоченными и легкими на подъем».

Помимо информации о происхождении Homo sapiens, о первичной колонизации Евразии, а также невероятных откровений о скрещиваниях наших предков с другими видами людей, геномы также содержат следы более поздних событий доисторического периода. Глубоко в ДНК спрятаны «воспоминания» о бесчисленных путешествиях и экспедициях пионеров и первопроходцев, чьи имена давно забыты. Пусть наше прошлое – много раз переписанная и переправленная рукопись, генетикам наконец удалось извлечь некоторые детали из этого архива.

В геномах европейцев сохранились «отголоски» трех крупных волн миграции. Первая из них соответствует переселенцам эпохи палеолита, при этом самые ранние ее представители, которые 40 000 лет назад добрались до Великобритании на самом западе Европы, практически не оставили генетического следа. Эта популяция людей вымерла во время последнего ледникового максимума. Но после того, как ледник сошел, выжившие группы из южных рефугиумов на Средиземном море повторно заселили север. Эти охотники-собиратели, в основном все еще ведущие кочевой образ жизни, начали понемногу переходить к оседлости по мере улучшения климатических условий, что подтверждают памятники мезолита, например Стар-Карр в Йоркшире. Вскоре к этим людям присоединились переселенцы второй волны, с совершенно иным образом жизни. Это были земледельцы из Центральной Анатолии, которые неравномерно распространились по Европе, куда прибыли, вероятно, по морю; 7000 лет назад они появились на территории Иберийского полуострова, а 6000 лет назад достигли берегов Скандинавии и Великобритании – через 2000 лет после пшеницы, оставившей свой «генетический след» на дне пролива Те-Солент. Согласно генетическим исследованиям, пришельцы не вытеснили местные популяции охотников-собирателей, а присоединились к ним. Наступила эпоха неолита. Кое-где охотники-собиратели быстро перешли к оседлому образу жизни и земледелию. В других регионах, например в Иберии, наряду с занятием земледелием люди продолжали охотиться. Около 5000 лет назад, в начале бронзового века, в Европу пришла третья волна переселенцев, которые говорили на других языках и привели с собой лошадей: в Европе распространялась ямная культура. Если у вас преимущественно европейские корни, то, вероятно, и в вашем геноме, несмотря на число сменившихся поколений и «разбавление» другими генами, присутствуют необычные фрагменты ДНК этих древних наездников и скотоводов – сохранившаяся маленькая «часть» ямной культуры. К сожалению, этот факт не гарантирует вам врожденного умения обходиться с лошадьми или ездить верхом – этому все равно придется научиться!

Пастухи-наездники из степей двинулись и на восток, вытеснив популяции охотников-собирателей Южной Сибири. Еще одно переселение с запада на восток на территории Азии произошло приблизительно 3000 лет назад. Заглянув в далекое прошлое, генетики смогли ответить на некоторые вопросы о колонизации Америки. Когда уровень вод Мирового океана был низким, северо-восток Азии был соединен с Северной Америкой Берингийским перешейком. Именно по нему и прошли ранние переселенцы и достигли Юкона до наступления пика последнего ледникового периода. Там они и застряли до тех пор, пока огромный ледник, сковавший Северную Америку, не начал оттаивать по краям около 17 000 лет назад. После этого люди смогли двинуться дальше на юг, вероятно на лодках, расселяясь вдоль Тихоокеанского побережья, и добрались до Чили 14 600 лет назад, о чем свидетельствует древняя стоянка в Монте-Верде. Все эти данные появились у нас благодаря археологам, однако не все в данной истории так уж гладко. К примеру, черепа некоторых ранних обитателей Америки имеют морфологические признаки полинезийской, японской и даже европейской популяций людей. В связи с этим было выдвинуто предположение о ранней миграции в Америку с последующим замещением этих популяций переселенцами из северо-западной Азии и Берингии. Однако изучение образцов ДНК, извлеченных из этих останков, показало наибольшее совпадение с ДНК коренных американцев, а на втором месте оказалась ДНК жителей Сибири и Восточной Азии. Так была наконец отвергнута идея замещения местных популяций: первые переселенцы попали в Америку по Берингийскому перешейку с северо-востока Азии и распространились по обоим континентам, с севера на юг. Тем не менее присутствуют следы более поздних миграций на Крайнем Севере: обитатели приполярных широт расселялись на восток, с северо-востока Азии на ледяные просторы Северной Америки и в Гренландию. Сначала происходила миграция палеоэскимосов приблизительно 5000–4000 лет назад, за ней последовало переселение иннуитов около 4000–3000 лет назад.

Геномы современных жителей Африки также содержат свидетельства значительных перемещений населения – миграций и расселения на новых территориях. Так, примерно 7000 лет назад суданские пастухи отправились в Центральную и Западную Африку; 5000 лет назад эфиопские скотоводы и земледельцы расселились в Кении и Танзании; 4000 лет назад также началась крупная миграция: земледельцы из Нигерии и Камеруна, говорившие на языке банту, направились на юг. По мере переселения они вытеснили местных охотников-собирателей, заставив их уйти на периферию, где до сих пор можно встретить последние племена охотников-собирателей, например бушменов в Намибии, которые постепенно вымирают.

 

Солнечный свет, горные вершины и микробы

По мере расселения людей по всей планете, из-за постоянных изменений климата древние колонизаторы сталкивались с невиданными прежде трудностями. Наши предки по-разному приспосабливались к новой среде обитания. Некоторые адаптации были физиологическими – приспособления, развивающиеся в течение жизни людей, другие же были связаны с перестройкой генов – настоящий материал для эволюции. Сочетание обоих типов адаптаций позволяло человеку выживать и процветать в сложнейших условиях. Чем дальше на север отправлялись наши предки, тем с более переменчивой средой они сталкивались, поскольку в высоких широтах отчетливо видна смена сезонов. Летом дни были долгими, а зимой – короткими, и ценный солнечный свет был редкостью. Для нашего с вами организма свет солнца действительно представляет большую ценность. В погожие дни у нас не только поднимается настроение, а меняется метаболизм: как только мы оказываемся на солнце, наша кожа начинает активно вырабатывать витамин D. Точнее, в коже производное холестерина начинает превращаться в витамин D, а затем печень и почки завершают процесс, добавляя водород и кислород для активации витамина.

Важность витамина D для человеческого организма открылась ученым в начале XX века, когда исследователи пытались выявить причины и найти лечение болезни, вызывавшей повреждение костей у детей, – рахита. Несомненно, индустриализация Европы была важнейшим шагом вперед с точки зрения технологий и изменила жизнь многих людей к лучшему, однако она также стоила многим жизни. Перенаселенные города, работа на фабриках, затянутое смогом небо – все это оставило неизгладимый след на здоровье детей промышленной революции. У них был нарушен рост и мягкие молодые кости часто деформировались. Рахит вызывал серьезные опасения, однако причины его возникновения оставались неизвестными до 1918 года, когда британский врач Мелланби выяснил опытным путем, что у собак заболевание появляется, если их держать в помещении и кормить кашей, при этом заболевание можно было вылечить, давая животным рыбий жир. В следующем году немецкий исследователь Гульдчинский обнаружил, что облучение страдающих рахитом детей ультрафиолетом позволяло избавиться от заболевания. Появились и другие исследования, подтверждающие, что рахит можно предотвратить при употреблении различных продуктов – растительного масла, яиц, молока, – облученных ультрафиолетом. Сами того не подозревая, ученые превращали холестерин и растительные стеролы в провитамин D. Когда наконец была открыта химическая природа данного вещества, химики смогли начать синтез витамина D: тогда и появилось лекарство от рахита. Его создатель, немецкий химик А. Виндаус, в 1928 году получил Нобелевскую премию за свое открытие.

Тем не менее по-прежнему оставалось неясным, каким образом витамин D оказывает такое волшебное влияние на кости. В течение последующих десятилетий XX века все исследования в основном были направлены на изучение процесса циркуляции данного витамина в организме человека. Оказалось, что витамин D действует как гормон: сразу после активации в почках он с кровотоком попадает в кишечник и передает сигнал: «Нужен кальций!» Но витамин D также выполняет множество других функций; к 1980-м годам было установлено, что помимо влияния на метаболизм кальция и процесс формирования костей он также играет важную роль в иммунной системе. Недостаток витамина D повышает риск развития аутоиммунных заболеваний (когда армии вашей иммунной системы открывают огонь по «своим» или даже поднимают бунт), включая диабет, заболевания сердца и некоторые виды рака. Для нормального функционирования организму требуется совсем незначительная доза витамина D, примерно 30 нанограммов на миллилитр крови. Хотя некоторое количество витамина D человек получает с пищей, около 90 % всего витамина D вырабатывается в коже при попадании на нее солнечных лучей.

Несомненно, солнечный свет, в частности входящие в его состав ультрафиолетовые лучи, потенциально опасны для здоровья. В коже человека содержится несколько компонентов, действующих как естественная защита от солнца, один из них – пигмент меланин. Если вы проводите на солнце больше времени, чем обычно, в вашей коже вырабатывается больше меланина – так появляется загар. Причем такой механизм действует не только у людей со светлой кожей, более смуглые тоже загорают. Первые современные люди, переселившиеся в Евразию, скорее всего, имели темный тон кожи, отлично подходивший для их родной среды обитания. В солнечном климате большое количество меланина в коже помогает избежать солнечных ожогов, поэтому логично, что естественный отбор действовал в пользу более темного цвета кожи в экваториальных широтах. В то же время в тропиках через этот барьер проникает достаточное количество ультрафиолетового излучения, чтобы в коже происходил фотохимический синтез витамина D. Однако в менее солнечном климате темный тон кожи будет слишком эффективно препятствовать поглощению ультрафиолета, так что организм не сможет производить витамин в необходимом объеме. Дефицит витамина D приводит к серьезным последствиям, от неправильного функционирования иммунной системы до рахита, поэтому будет действовать естественный отбор: в северных широтах люди с более светлым тоном кожи получают важное преимущество для выживания и воспроизведения себе подобных, а значит, более велика вероятность, что они передадут свои гены потомству. Таким образом, любая случайная мутация, влияющая на производство меланина и обеспечивающая более светлый тон кожи, должна распространяться в популяции. По всей видимости, именно это и происходило. Чем дальше на север – тем бледнее цвет кожи у местных жителей. Как обитатели севера Европы, так и их соседи с севера Азии прошли через этот процесс адаптации к меньшему количеству солнечного света – однако за счет разных мутаций. Классический случай конвергентной эволюции: один и тот же результат достигается разными способами.

«Гипотеза витамина D», согласно которой бледный цвет кожи развился в результате приспособления к дефициту солнечного света в северных широтах, представляется весьма логичной. Тот факт, что сегодня у темнокожих людей, живущих в Великобритании и Северной Америке, чаще наблюдается дефицит витамина D, чем у светлокожих жителей тех же регионов, подтверждает данное предположение. Однако стройная теория была разрушена после тщательного измерения уровня содержания витамина D в организме живущих ныне людей. Исследования, в которых изучали зависимость концентрации витамина от количества поглощенных солнечных лучей, показали удивительные и неожиданные результаты. Как и предполагалось, чем больше времени человек проводит на солнце, тем выше содержание у него витамина D (до некоторых пределов). Ношение покрывающей кожу одежды ожидаемо вызывало снижение концентрации данного вещества в кровотоке. А вот при нанесении тонкого слоя солнцезащитного крема, предотвращающего ожоги, интенсивность синтеза витамина D не уменьшалась. То же самое происходило и в случае более темного тона кожи. Как ни странно, у темнокожих и светлокожих участников эксперимента, подвергавшихся одинаковому воздействию солнечного света, не наблюдалось различий в выработке витамина D.

Данное исследование позволяет заключить, что у темнокожих людей витамин D вырабатывается так же эффективно, как и у светлокожих. На первый взгляд, это открытие может обрушить все наши теории об эволюции цвета кожи человека. Но нужно найти объяснение нескольким любопытным наблюдениям: по мере продвижения на север цвет кожи коренного населения действительно становится более бледным, а люди с темной кожей на самом деле больше страдают от недостатка витамина D в северных странах.

Первый факт заставляет нас задаться вопросом о том, как происходят эволюционные изменения, а они не всегда связаны с полезной мутацией генов. Иногда подобные изменения вызываются практически нейтральными с точки зрения естественного отбора мутациями, которые распространяются в популяции в результате процесса, который называется дрейфом генов. По сути своей, это процесс, основанный на случайности. Возможно, по мере миграции наших предков на север сильное давление отбора по такому признаку, как темная кожа – защищающая от солнечных ожогов и рака кожи, – постепенно ослабевало. В таком случае мутации, вызывавшие более светлый тон кожи, больше не отбраковывались и могли распространиться благодаря дрейфу генов. Помимо прочего, не наблюдается равномерного изменения цвета кожи в сторону более светлого оттенка при движении от экватора на север, бледный тон кожи появился – и, вероятно, довольно поздно – лишь у популяций на самом севере Европы и Азии. Остальную часть Европы и Азии населяют люди, чей цвет кожи никак не связан с географической широтой. Еще один недостаток «гипотезы витамина D» заключается в том, что не так уж много костных останков, относящихся к периоду до промышленной революции, имеют признаки рахита.

Но что насчет темнокожих людей, которые сегодня живут, например, в Великобритании и США, и проблемы дефицита витамина D? Ответить на данный вопрос помогло исследование, в рамках которого участники должны были заполнить подробную анкету о том, чем они занимаются в солнечную погоду. Оказалось, что светлокожие респонденты бегут на улицу, лишь стоит показаться солнцу, в то время как темнокожие люди предпочитают оставаться дома. В регионах, где много солнца, вероятно, это неплохая стратегия, однако на севере, где солнце появляется реже и светит меньше, лучше всего не упускать ни единого солнечного дня, особенно в зимний период. Первые современные люди – охотники-собиратели времен палеолита – неизбежно проводили большую часть времени на улице (точнее, снаружи хижины), и делали это каждый день круглый год. В таком случае более темный тон кожи действительно может представлять собой адаптацию к интенсивному воздействию солнца в экваториальных широтах, однако противоположный вариант – более светлая кожа как приспособление к северным широтам – не выдерживает критики. Тем не менее в метаболизме витамина D происходят и менее очевидные изменения, которые как раз и могут отражать адаптацию к более северному климату. В геноме жителей северной части Европы имеются мутации, способствующие повышению уровня провитамина D в организме, в то время как у людей с более темной кожей есть мутации, вызывающие улучшение поглощения и переноса витамина D внутри организма. В который раз более простая, лежащая на поверхности теория уступила место сложному обоснованию реальности, благодаря привлечению данных эпидемиологии и генетики. Тем более что в последнее время история адаптации человека к обитанию в различных широтах стала более интересной и менее очевидной, менее черно-белой, так сказать.

Переселение из одной географической широты в другую, похоже, сопряжено с определенными изменениями метаболизма, миграция в более высотные районы представляет значительно большую сложность. Способность некоторых людей адаптироваться к пониженному содержанию кислорода в воздухе на большой высоте связана с особым вариантом гена EPAS1. Этот ген связан с изменением концентрации гемоглобина, что прекрасно подходит для жизни в условиях с небольшим содержанием кислорода в воздухе, помимо этого также развивается более густая сеть кровеносных сосудов. Существуют явные признаки, что у коренных жителей Тибета вариант гена EPAS1 подвергается положительному отбору, однако происхождение этого «тибетского» варианта долгое время оставалось загадкой. С одной стороны, это не мог быть уже существовавший вариант гена, который неожиданно начал действовать, когда люди переместились в высокогорные районы, с другой стороны, его также нельзя назвать случайной мутацией. Откуда же он появился? Этот вариант гена отсутствовал у всех людей, предоставивших образцы своей ДНК для завершившегося в 2015 году масштабного международного проекта «1000 геномов», кроме двух китайцев. Зато специфический вариант EPAS1 имелся у денисовского человека. Получается, что этот вариант гена был унаследован современными тибетцами именно от денисовского человека и бережно сохранился в результате действия положительного отбора. Как древние культурные яблоки, которые приобрели полезные новые адаптации в результате скрещивания с дикими яблоками, наши с вами предки получили часть «местной» генетической информации.

Один из наиболее серьезных вызовов, связанных с новой или меняющейся средой обитания, – наличие новых патогенов. Человек постоянно ведет битву с микробами, и история этой эволюционной гонки вооружений «записана» в наших геномах. Некоторые варианты генов попали в геном современного человека от его предков, неандертальцев или денисовского человека, по-видимому обеспечив защиту от специфических инфекций в конкретное время и в конкретных местах.

Унаследованный от неандертальцев ген, отвечающий за борьбу с вирусными инфекциями, встречается у каждого двадцатого европейца, при этом он есть более чем у половины современного населения Папуа, где, по-видимому, шел строгий отбор по этому гену. Другие связанные с иммунной системой гены также достались нам от неандертальцев и также отбирались в некоторых популяциях строже, чем в других. Именно такие закономерности позволяют оценить важность случая в процессе эволюции: вариант гена, обеспечивающий организму некоторую устойчивость к конкретному патогену, станет важным – и по такому гену будет идти положительный отбор, – только если популяции подвергнутся действию этого патогена. В противном же случае этот вариант гена просто исчезнет или, по крайней мере, снизится его частота в популяции.

В человеческом геноме присутствует целая группа связанных генов, важная роль которых состоит в том, чтобы помогать организму распознавать вторжения извне и производить контратаку. Данные гены также задействованы в механизме, обеспечивающем распознавание собственных клеток – распознавание «своего»: они кодируют белки, которые прикрепляются на поверхности клеток организма как флажки, чтобы иммунная система не приняла их за чужеродные патогены. Эти гены называются главным комплексом гистосовместимости (HLA); по оценкам, более половины таких генов в геноме современных выходцев из Евразии были унаследованы от неандертальцев или денисовского человека.

Несмотря на все преимущества, наследование генов от архаичных предков имеет определенные недостатки. Некоторые аллели генов, в разное время в прошлом обеспечивавшие полезные функции, сегодня вызывают негативные эффекты. Например, определенные варианты генов HLA могут вызывать предрасположенность к развитию аутоиммунных заболеваний. Это происходит в результате ошибки, возникающей при выполнении этими генами своей роли в распознавании «своего»: иммунной системе флажок кажется странным, подозрительно незнакомым, и она начинает атаковать клетки собственного организма. Ген HLA-В*51, унаследованный нами от неандертальцев, связан с повышенным риском развития воспалительного процесса, известного как болезнь Бехчета, вызывающего появление язв в полости рта и на гениталиях, а также воспаление глаз, которое может в конечном счете привести к слепоте. В Великобритании это заболевание встречается редко, а вот в Турции им страдает один человек из 250. Это заболевание также носит название болезни «шелкового пути», однако истоки его, по-видимому, более древние, чем история торговли тканями. За несколько тысячелетий до того, как пути, известные нам сегодня как Великий шелковый путь, стали использоваться для торговли, они уже служили важными дорогами для миграции и расселения людей. Возможно, именно в районе этих коридоров через Среднюю Азию и происходили встречи и скрещивания людей современного типа с неандертальцами.

Существует особый вариант связанного с метаболизмом жиров гена, который преобладает среди населения Мексики, хотя унаследован, по всей видимости, от неандертальцев. Вероятно, в прошлом, в связи с особым рационом, обладание этим аллелем гена давало некоторое преимущество, однако сегодня, когда люди питаются другими продуктами, повышается риск развития диабета. Другие варианты генов, которые достались нам от «утерянных племен», связаны с различиями в цвете глаз и кожи. Так, семь из десяти современных европейцев обладают особым геном, доставшимся от неандертальцев, связанным с веснушками. Есть еще ряд унаследованных от древних популяций генов, роль которых в геноме современного человека не выяснена. С другой стороны, очевидно, что значительная часть древних генов была «вычищена» естественным отбором, скорее всего потому, что они вели к снижению фертильности.

Скрещивание с утерянными племенами означало, что наши предки получали доступ к богатейшему ресурсу генетической изменчивости и приобретали полезные адаптации к местным условиям среды, в том числе к имевшимся патогенам. Это важное и относительно новое представление о механизме эволюционных изменений: появление и распространение нового варианта гена может быть вызвано случайной мутацией, или же старая мутация может внезапно оказаться полезной; однако новые аллели также могут появиться в результате скрещивания с представителями другой близкородственной популяции. От яблок до людей все живые существа – гибриды, и подтверждение тому – в наших геномах.

Тем не менее не только близкородственные виды, с которыми скрещивались наши предки, оказали влияние на то, какими стали современные люди. Современный человек нашел союзников среди других видов – включая животных и растения, – и с девятью из них мы познакомились в этой книге. Сблизившись с ними, приручив их – или дав им возможность «приручиться», – мы круто изменили историю человечества, и порой это сложно полностью осознать. Влияние неолитической революции сказывается многие века и тысячелетия.

 

Неолитическая революция

Эту историю мы можем оценить по достоинству только благодаря человеческой способности оглядываться назад, а также благодаря обширным и полным данным, которые нам предоставляют география, археология, история и генетика. Одно дело – отслеживать по карте события и процессы в масштабе континентов и тысячелетий, а другое – пытаться вникнуть в личные переживания и моменты повседневной жизни наших предков. Но в то же время мы, кажется, почти достигли точки встречи: обугленные зерна, полированные каменные серпы, следы молока на глиняных осколках, ДНК из костей древних волков и эхо слова «яблоко» в древнейшем языке – все эти открытия поражают нас богатством новых деталей.

Так же как мы уточняем историю происхождения видов, добавляя новые подробности и усложняя ее на основании новых данных, точно так же история неолита становится все более непростой. Вместо прямолинейного, предсказуемого движения к прогрессу, по инициативе человека, история – а также новые союзы и технологии, развивающиеся вместе с ней, – выбрала куда более извилистую тропинку. С ростом человеческих популяций наступление неолита – перехода от кочевничества, охоты и собирательства к земледелию и оседлому образу жизни – стало неизбежным. Однако конкретная последовательность событий зависела от региона и также от внешних факторов, сыгравших важную роль в этом процессе. Как только ослабла хватка ледника, во многих точках земного шара начало независимо развиваться земледелие. Во всех случаях появление нового образа жизни шло с переменным успехом, а затем идея, технология и новые одомашненные виды хлынули по всему миру, обещая накормить растущее население планеты.

Практически одновременное появление сельского хозяйства в Западной и Восточной Азии около 11 000 лет назад не может быть простым совпадением: глобальные изменения климата влияли на людей – и злаки, – обитавших в тысячах километров друг от друга. Увеличение содержания углекислого газа в атмосфере, которое началось 15 000 лет назад, привело к повышению урожайности растений, и вот в распоряжении человека появились богатые поля дикорастущих злаков – только пойти и собрать. Затем последовало глобальное похолодание позднего дриаса (12 900-11 700 лет назад). Тогда охотники все чаще стали возвращаться домой с пустыми руками. Сократилось количество доступных человеку фруктов и ягод. Охотникам-собирателям пришлось перейти на подножный корм, включая трудно добываемые, но богатые энергией зерна злаков: овса, ячменя, ржи и пшеницы на западе, сорго, итальянского проса и риса на востоке. Технологии для повышения эффективности сбора и перемалывания этих твердых зерен в муку, например натуфийские серпы и каменные ступки, появились задолго до рождения сельского хозяйства и одомашнивания первых видов. К моменту, когда климат начал улучшаться, эта зависимость человека от злаков превратилась в зачатки земледелия.

Эти ранние центры одомашнивания имели огромное значение. «Колыбель земледелия» в Месопотамии стала родиной культур западного евразийского неолита. Именно на плодородных землях, раскинувшихся между Тигром и Евфратом, были выращены первые культуры: горох, чечевица, фасоль, вика чечевицевидная, нут, лен, ячмень, полба и пшеница однозернянка. С берегов рек Хуанхэ и Янцзы распространились культурные просо, рис и соевые бобы. Однако было и множество других мест введения в культуру различных растений. В конце позднего дриаса люди из южной половины Африки мигрировали на север и поселились в зеленой и плодородной Сахаре. Это были охотники-собиратели, которые существовали за счет сбора плодов, клубней и злаков и охоты. Уже 12 000 лет назад они использовали каменные ступки для измельчения зерна, и культивация сорго и африканского проса могла начаться приблизительно в этот период. Однако 5500 лет назад земледелие в Сахаре было уничтожено, когда перемещение муссонов на юг превратило некогда плодородные земли Сахары в бесплодную пустыню. Около 9000 лет назад на острове Новая Гвинея ввели в культуру сахарный тростник, примерно тогда же в Мезоамерике теосинте превратился в кукурузу.

Чем тщательнее искать, тем больше центров одомашнивания можно найти. Чего стоит один Плодородный полумесяц – но на самом деле он отвлекает наше внимание от других, не менее важных источников неолита. Когда-то Николай Вавилов выделил семь центров одомашнивания. Джаред Даймонд предложил увеличить число до девяти-десяти. Согласно недавним исследованиям, их уже двадцать четыре. Одомашнивание видов происходило множество раз в различных местах. Значительное число регионов, где это происходило, были высокогорными – на это указывал еще Николай Вавилов. Именно в горных районах особенно велико разнообразие, поскольку с высотой постоянно изменяются условия обитания. Для одомашнивания необходимо сочетание двух факторов: соответствие потребностям человека и совпадение во времени. Одновременное существование видов, которые положительно реагировали на вмешательство человека, и людей, открытых новому образу жизни, – именно эта выигрышная комбинация привела к формированию прочной привязанности. В большинстве случаев сознательное решение с какой-либо стороны отсутствовало.

Термин «искусственный отбор», может быть, и подразумевает намеренное, сознательное действие, но это не обязательно происходит именно так. Несмотря на то что современные программы селективного разведения действительно представляют собой тщательно спланированные вмешательства и весьма изобретательный отбор, так было далеко не всегда, особенно на заре одомашнивания. Пшеницу, что росла вокруг площадок для обмолота зерна, никто не сеял, но именно эти всходы стали предвестниками первых полей. Разделение на естественный и искусственный отбор, пожалуй, несколько… искусственно. Ведь человек не единственный влиял на эволюцию других видов. В конце концов, наше с вами существование стало возможным благодаря этой взаимозависимости видов. Возможно, посредством изучения геномов нам удастся понять, какое влияние мы оказали, но все-таки пчелы влияли на эволюцию цветов, так же как мы – на эволюцию собак, лошадей, коров, риса, пшеницы и яблок. И пусть насекомые об этом не подозревают и не ищут ответы, как мы, тем не менее они также сыграли роль в этом процессе. Получается, процесс, носящий название «искусственный отбор» с тех самых пор, как Дарвин впервые использовал этот термин в доказательстве своей теории, на самом деле не более чем естественный отбор посредством вмешательства человека.

Во многих случаях одомашнивание могло начаться совершенно случайно: два вида случайно пересеклись, начали взаимодействовать и постепенно сближались, пока их эволюционные пути не переплелись между собой. Мы так привыкли воображать себя хозяевами природы, а другие виды – покорными слугами или даже нашими рабами. Но отношения человека с каждым из видов растений и животных начинались по-разному, незаметно и органично развивались до состояния симбиоза и коэволюции (совместной эволюции). Однако первый шаг к сближению и дальнейшему партнерству редко был осознанным. Антропологи и археологи описали три различных пути одомашнивания человеком диких животных, причем всегда речь идет не о моментальном событии, а о продолжительном, растянутом эволюционном процессе. Первый случай: животное выбирает человека как новый источник ресурсов. По мере сближения дикие виды начинают развиваться вместе с людьми, становясь ручными задолго до того, как человек приступает к селекции, – как, например, при выведении пород собак в течение последних нескольких веков. Именно этим способом был сформирован союз человека с собаками и курами. Второй путь – доместикация добычи. Но даже в таком случае человек не имел намерения приручить животных – только получить контроль над важным ресурсом. Так мы приручили крупных и среднего размера травоядных: овец, коз и крупный рогатый скот – сначала они были просто добычей охотника, потом их начали укрощать как диких животных и, наконец, их стали разводить как домашний скот. И третий способ, самый «намеренный»: человек отлавливал животных для их одомашнивания. В этом случае животных рассматривали не только как источник мяса, но и как пригодных для выполнения других функций, лошади, прирученные для верховой езды, – отличный тому пример.

Но даже когда осознанное стремление человека уже имело значение, например, когда фермеры и животноводы стали отбирать животных по определенным признакам, отбраковывая нежелательные, деятельность людей по одомашниванию видов не имела никаких долгосрочных целей. Это признавал сам Чарлз Дарвин. По словам ученого, хотя «выдающиеся животноводы пытаются путем методического отбора, преследующего определенную цель, произвести новую расу или подпороду», интерес других ограничивается следующим поколением, без «желания или надежды на то, что порода будет все время улучшаться». Тем не менее по прошествии десятилетий и столетий такие решения приведут к «бессознательному отбору» определенной разновидности или сорта. Дарвин предполагал, что даже «дикари» или «варвары» (и пусть современного читателя не пугает вопиющее отсутствие политкорректности в высказываниях ученого) могут изменять животных, несмотря на еще меньшую осознанность своих действий, просто спасая наиболее привлекательных для них животных от употребления в пищу в голодные времена.

Окончательный удар по самомнению владык природы наносит осознание того, насколько небольшое количество видов человеку удалось приручить. Многие, как ярко выразился писатель Майкл Поллан, «решили воздержаться» от сближения с человеком. Для того чтобы стать хорошим союзником людей, вид должен был обладать определенными характеристиками, которые – когда представится случай – могли стать предпосылками к одомашниванию. Если бы не любопытство волка, не покорность кобылы, не появление твердой оси неосыпающегося колоса у злаков, не сочность мякоти диких яблок из Средней Азии – то не было бы у нас, вероятно, ни собак, ни лошадей, ни пшеницы, ни садовых яблок.

И тем не менее одомашнивание человеком других видов имело далеко идущие – глобальные – последствия. Принцип взаимозависимости человека и других видов, лежащий в основе неолита, превратился в идею, стал частью человеческой культуры, которая, доказав свою эффективность, неизбежно получила широчайшее распространение. Завязав определенные отношения с некоторыми растениями и животными, наши предки смогли повести эти виды за собой, попутно изменяя среду обитания соответственно их нуждам. Стратегия оказалась чрезвычайно эффективной, несмотря на то что появилась она благодаря простому стечению обстоятельств.

Сегодня все меньшая часть населения Земли практикует охоту и собирательство. Среди прочих – небольшое число крошечных популяций охотников-собирателей в Африке, например бушмены в Намибии и хадза в Танзании. Живут эти люди в весьма негостеприимном полупустынном климате – там, где бесполезен труд земледельца. Они до сих пор сопротивляются неолитической революции, но их образ жизни находится под угрозой и, вероятно, исчезнет до конца этого века.

 

Коэволюция и ход истории

История человечества сложилась бы совершенно иначе, если бы виды, с которыми мы взаимодействуем, были бы иными: если бы их с трудом можно было поймать и приручить или же они бы вовсе не существовали. Иногда мы смотрим на историю и предысторию так, как будто и правда являемся хозяевами собственной судьбы и вмешательство посторонних сил почти не играет роли в нашей жизни. Но история ни одного вида не может быть рассказана без упоминания других. Каждый вид существует в рамках экосистемы – все мы взаимосвязаны и взаимозависимы. Более того, во все отношения, сложившиеся в ходе наших переплетающихся историй развития, вмешивался случай.

Союзы, которые за тысячелетия своего существования на Земле человек заключил с другими видами, изменили судьбу человечества так, как не смели бы даже предположить ни первые земледельцы, ни первые охотники с собаками, ни первые наездники. Выращивание злаков обеспечило все человечество энергией и белками, необходимыми для роста популяций, причем в значительно большей степени, чем это могли бы сделать все дикорастущие продукты питания, добываемые охотниками-собирателями.

Пшеница, введенная в культуру на Ближнем Востоке, стала «топливом» для резкого роста населения планеты, что привело к массовым миграциям, во время которых земледельцы неолита расселились по всей Европе. Овцы, козы и крупный рогатый скот, одомашненные ранними пастухами, стали надежным источником белков и энергии – своего рода «ходячие кладовые». Взяв себе в союзники растения, служившие в основном запасным источником продовольствия, а также с бывшей добычей, охотники-собиратели смогли защититься от непредвиденных последствий резких изменений климата. Имея более стабильный источник энергии и белков, ведя оседлый образ жизни, люди смогли заводить большие семьи. На первый взгляд это история невероятного успеха, однако у неолитической революции была и оборотная сторона: отныне люди были связаны необходимостью постоянного тяжелого труда, что не могло не сказаться на здоровье отдельных женщин, мужчин и детей.

Археологический памятник Чаталхёюк, в котором представлены культурные слои за тысячелетний период, между 7100 и 6000 гг. до. н.э. (9100–8000 лет назад), расположенный в Центральной Анатолии, предоставляет нам удивительную картину жизни в момент перемен. Первые земледельческие сообщества Чаталхёюка жили в близко поставленных домах из сырцового кирпича в поселении с большим количеством обитателей. Началось все с нескольких семей, а затем деревушка значительно выросла в размерах. Земледельцы выращивали в основном пшеницу, а также ячмень, горох и чечевицу, в хозяйстве содержали овец, коз и нескольких коров; помимо этого, жители деревни охотились на туров, диких кабанов, оленей и птиц, а также собирали дикие растения. Поля, принадлежащие сельчанам, находились на расстоянии нескольких километров к югу от поселения, также имелись обширные территории для охоты и выпаса животных. В Чаталхёюке были обнаружены костные останки более 600 человек, и они многое могут нам рассказать. Среди останков – большое число детских скелетов, включая большое количество костей новорожденных. Можно поспешно заключить, что здесь была высока детская и младенческая смертность, однако данная закономерность, скорее всего, отражает в первую очередь необычно высокую рождаемость. Составив статистику по периодам, ученые установили, что рождаемость, вероятно, повысилась при переходе от собирательства к ранней форме земледелия и снова – при интенсификации сельского хозяйства. Соответствующими темпами увеличивалось число домов в деревне. Анализ изотопов азота в костях детей показал, что младенцев достаточно рано отнимали от груди, примерно в возрасте полутора лет. Более короткий период грудного вскармливания в подобных популяциях связан с сокращением перерыва между рождением детей – верный признак резкого роста населения.

Но не все было так прекрасно. Чаталхёюк также свидетельствует о повышении уровня физиологического стресса и проблемах со здоровьем обитателей, которые отсутствовали у более ранних сообществ охотников-собирателей. Рацион, основанный на злаках, обеспечивает большое количество энергии, но не всегда гарантирует наличие полного комплекта «строительных материалов» для организма, таких как белки, а также необходимых витаминов. При этом, если в других памятниках находят свидетельства снижения темпов роста, в Чаталхёюке такого не наблюдается. Однако есть многочисленные доказательства низкого уровня физиологического стресса, включая костные инфекции, зато высокое распространение случаев разрушения зубов, что, вероятно, связано с обилием крахмала в рационе.

Сегодня, в промышленном сельском хозяйстве, большая часть тяжелого труда переложена с человека на технику. Зато теперь мы привязаны к системам производства пищевых продуктов, где зерновые, служившие резервным источником питания для наших предков, занимавшихся охотой и собирательством, стали основным продуктом – точно так же, как в Чаталхёюке. Глобальные продовольственные сети позволяют нам получить доступ к другим источникам жизненно важных витаминов (более того, с помощью редактирования генов мы даже можем заставить зерновые производить необходимые вещества). При этом мы все еще страдаем от проблем с зубами, и этими проблемами мы обязаны неолитической революции. Один из главных виновников – сладкий продукт из кукурузы, а именно кукурузный сироп с высоким содержанием фруктозы. В этом продукте, кажется, сосредоточены все преимущества и недостатки неолитического наследия: это потрясающий источник энергии и одновременно серьезная угроза для здоровья человека, которую мы только начинаем осознавать. Сама кукуруза сыграла значительную роль в истории человечества. Благодаря ей развивались цивилизации инков и ацтеков; после открытия Колумбом (и, возможно, Джоном Каботом) Америки кукуруза приобрела мировое значение. Сегодня кукуруза занимает первое место по весу производимых культур. Она кормит человеческое общество, но, помимо этого, в четыре раза большее количество кукурузы выращивается на фураж домашним животным, и еще примерно такое же количество используется в качестве биотоплива.

Пожалуй, влияние одомашненных видов на нашу с вами судьбу в рамках общей истории легче всего оценить, представив, где бы мы оказались, если бы не их помощь. Данный подход напоминает метод, которым современные генетики пользуются для определения функции конкретного гена – направленное выключение гена (нокаут гена). Конечно, мы не можем так же протестировать наши гипотезы, но мысленный эксперимент может дать нам некоторое представление о том, насколько иным был бы наш мир без наших видов-союзников.

Что бы было с нами сегодня без культурных злаков? Неолит прошел бы совершенно по-другому. Несомненно, одного пастбищного животноводства было бы недостаточно, чтобы накормить растущее население, которое вскоре начало расселяться с территории Ближнего Востока по всей Европе, вместе с домашним скотом. В таком случае появились ли бы когда-нибудь ранние цивилизации – шумерская на Ближнем Востоке, цивилизации рек Хуанхэ и Янцзы на Дальнем Востоке, майя в Мезоамерике? Возможно, но абсолютно по-иному, хотя цивилизация кочевников-наездников Великой степи доказывает, что развитие цивилизации возможно и при активном передвижении. В мире без зерновых оставались ли бы мы до сих пор кочевниками, живущими в юртах, а не в домах? Или же пустующее место заняли бы богатые крахмалом клубни, например картофель? Оценивая вероятные последствия отсутствия каждого одомашненного нами вида, становится все труднее вообразить себе мир без этих растений и животных, с которыми человек так сблизился и от которых он стал так сильно зависеть.

А что насчет яблок? Не думаю, что есть цивилизация, которая без них не смогла бы выжить, хотя это один из очень немногих фруктов, которые можно хранить всю зиму, и отсутствие яблок в качестве резервного продукта питания, несомненно, могло иметь определенные последствия. Сидр мы все-таки могли бы делать, поскольку для его производства можно использовать дикие яблоки, что и делается. Но зато не было бы замечательных мифов, одним из «героев» которых является яблоко.

Если бы собаки не помогали современному человеку в Европе и Северной Азии охотиться, то люди бы сильнее ощутили на себе последствия холодного пика последнего ледникового периода, что имел место 20 000 лет назад. Если бы волкодавы не способствовали истреблению последних волков, то эти хищники все еще обитали бы в лесах Великобритании и Ирландии. А может быть, не будь беспощадного и эффективного союза древнего охотника с собакой, до наших дней дожили бы и какие-нибудь другие представители древней европейской мегафауны ледникового периода. Если бы не собаки, сегодня на севере Сибири можно было бы, пожалуй, встретить небольшое стадо мамонтов.

Куры, как нам известно, не торопились стать частью жизни человека – их одомашнили лишь в бронзовом веке, – но зато потом они моментально стали самой значимой домашней птицей на планете. Если бы не домашние куры, то никогда бы не было Королевы «Курица завтрашнего дня от Del Marva». Не было бы петушиных боев, французской сборной по футболу пришлось бы придумать себе другой символ, и кухням всех народов мира пришлось бы обходиться без куриного мяса и куриных яиц. Существует, конечно, и другая домашняя птица, но ни один из этих видов не смог затмить кур. Но все, конечно, еще может измениться – достаточно объявить конкурс «Утка завтрашнего дня».

Вообразить историю человечества без лошадей крайне трудно. С самого момента приручения домашние лошади приобрели большое экономическое значение, позволив скотоводам в разы увеличить территорию выпаса скота в степи. Выросла бы так численность населения у степных народов и смогли бы они распространиться на восток и на запад, не будь у них лошадей? Маловероятно.

Помимо этого, лошади имели большое значение в доисторической Европе. Ведь именно из степи на восточных окраинах Европы появились наездники, говорящие на языке, давшем начало группе современных языков. Но родной язык новых народов – не единственный их вклад; с появлением степных кочевников Европа узнала о культуре захоронений в курганах и деревянных гробницах, распространенных в Сибири, а также в причерноморских и прикаспийских степях. Позаимствовав восточную идею, жители Средиземноморского побережья в бронзовом веке стали хоронить – как мы в этом убедились – своих правителей в могильных холмах, заполненных предметами роскоши для загробной жизни. В таких захоронениях богачей часто находят части конской упряжи, а иногда и скелеты самих лошадей. Культ лошади – неразрывным образом связанный со статусом человека в обществе – продолжил развиваться и в железном веке, и даже сегодня до нас доходят его отголоски.

Помимо прочего, лошади также использовались как тягловые животные. Первые средства передвижения на колесах, вероятно, были придуманы в степи, например, именно там приблизительно в 2000 году до н.э. появились колесницы. Далее идея распространилась на восток в Китай и на запад в Европу. Как только человек научился сражаться, сидя верхом на лошади, коренным образом изменился способ ведения войн, произошло это во 2-м тысячелетии до н.э., и до Первой мировой войны конница играла решающую роль в сражениях. Мировая история конфликтов была бы совершенно иной, не приручи человек лошадь. Крупный рогатый скот отлично подходит для тяги, но не для конницы.

Сегодня в большинстве сфер жизни лошадь уже давно заменила машина, работающая на паровом двигателе (или двигателе внутреннего сгорания), но эти животные по-прежнему ценятся за свою скорость, мощь и красоту. До сих пор лошади в нашем преставлении связаны с высоким статусом. Конный спорт всегда был развлечением аристократов.

Исчезновение из истории человечества крупного рогатого скота, кажется, не оказало бы столь заметного влияния, однако коровы и быки имеют для человека огромное значение не только как источник мяса и молока, но и для использования в качестве транспорта и сельскохозяйственной силы – именно скот испокон веков тянул телеги и плуг. Более того, крупный рогатый скот стал нашим союзником еще в начале неолита, задолго до приручения лошадей. С другой стороны, как и лошади, домашний скот приобрел особое значение для человеческой культуры не только в качестве тягловых животных и источника пропитания. После вымирания большей части мегафауны в конце ледникового периода эти массивные существа заняли особое место в мифологии. Даже став домашними, они служили воплощением силы, мощи и опасности. Культ быков на Крите вдохновил миф о Минотавре. Мистическая религия, основанная на поклонении Митре, убившему огромного быка, дошла до самой Великобритании вместе с римлянами. Так, резное изображение Митры украшает один из камней вала Адриана. Однако коровы и быки не только получили особое место в нашей мифологии, они также повлияли на нашу ДНК.

 

Молоко и гены

Несмотря на то что в эпоху неолита коров в основном выращивали на мясо – вспомните загадку об уменьшающейся корове, – с 7-го тысячелетия до н.э. люди также начинают употреблять в пищу коровье молоко. Молоко – потрясающий продукт: оно содержит целый ряд жизненно важных питательных веществ, включая углеводы в виде лактозы, жиры и белки, а также витамины и минералы, такие как кальций, магний, фосфор, калий, селен и цинк. Тем не менее это необычная пища для взрослых млекопитающих. Большинство взрослых млекопитающих не усваивают молоко. У самок млекопитающих молоко вырабатывается для вскармливания малышей, и мы, как млекопитающие, всегда обладали способностью усваивать молоко в детстве, поскольку молоко матери было нашим единственным источником питания после рождения. Однако способность переваривать молоко, и в частности молочный сахар, лактозу, обычно исчезает по мере взросления у всех млекопитающих, включая нас с вами. Ген, кодирующий необходимый для переваривания лактозы фермент, лактазу, просто выключается. И тем не менее большинство жителей Европы спокойно продолжают пить молоко и во взрослом возрасте.

Одомашнивание крупного рогатого скота (а также овец и коз) отразилось не только на нашей истории и культуре, но и на нашей биологии. Когда человек начал разводить домашних животных для получения молока, он сам изменил свою среду обитания. Несомненно, под влиянием человека изменилась и ДНК коров – в результате того самого естественного отбора посредством вмешательства человека, который мы обычно называем искусственным отбором, – но, употребляя молоко в пищу, мы в конце концов также изменили характер действия естественного отбора на нас с вами. В то время как человек был занят переделыванием видов в соответствии со своими потребностями, вкусами и желаниями, те же самые виды переделали самого человека.

Для наших предков употребление в пищу сырого молока могло обернуться множеством проблем: у большинства взрослых, решивших его попробовать, возникали бы вздутие живота, колики и диарея. Все дело в неспособности переваривать лактозу, которая в этом случае остается в кишечнике, где сбраживается бактериями – оттуда и все неприятные проявления со стороны желудочно-кишечного тракта. Данную проблему можно обойти – достаточно уменьшить содержание лактозы в молоке. Для этого можно подвергнуть его ферментации или сделать из него твердый сыр, что также позволяет, в обоих случаях, сохранить молоко на более продолжительный срок.

Как доказали Ричард Эвершед и его команда, проанализировав молочные жиры с осколков глиняной посуды, найденных в Польше, фермеры неолита уже в 6-м тысячелетии до н.э. умели изготавливать сыр, вероятно из коровьего молока. Молоко кобылы содержит намного больше лактозы, чем коровье, но изобретение ферментированных молочных напитков сделало этот продукт безопасным для потребления любого человека. Скорее всего, кумыс, популярный в Великой степи – слабоалкогольное «молочное пиво», которое пьют и сегодня, – был также изобретен очень давно.

Тем не менее некоторые люди приобрели способность употреблять и переваривать молоко без каких-либо проблем даже по прошествии ранних месяцев жизни, когда материнское молоко служит единственным питанием для младенца. Мы переносим лактозу и во взрослом возрасте, так как наш организм, благодаря наличию определенного аллеля, или варианта, гена продолжает вырабатывать лактазу. Европейский вариант гена, связанный с сохранением способности вырабатывать лактазу (лактазной персистенцией), появился приблизительно 9000 лет назад. В Центральной Европе у ранних неолитических популяций этот аллель отсутствовал, 4000 лет назад он встречался довольно редко, зато сегодня до 98 % взрослых жителей Северо-Западной Европы переносят лактозу. Это дает основания предполагать, что наши предки переживали времена засухи и голода, когда способность переваривать молоко – не просто ферментированные, долго хранящиеся молочные продукты – могла быть единственным ключом к выживанию. Негативный эффект от употребления сырого молока для желудочно-кишечного тракта был хорошо знаком людям с непереносимостью лактозы еще в I веке до н.э.; римский ученый Варрон упоминал о слабительном свойстве (если таковое было необходимо) кобыльего молока, за ним, по степени эффективности, шли ослиное молоко, коровье молоко и, наконец, козье. По всей видимости, еще два тысячелетия назад переносимость лактозы встречалась далеко не у всех жителей Италии. И хотя сейчас эта черта имеется практически у всех жителей Западной Европы, в Казахстане, например, она наблюдается всего у 25–30 % жителей.

У потомков древних африканских скотоводов, занимавшихся молочным животноводством, также есть данная адаптация, и соответствующий вариант гена появился в Африке около 5000 лет назад, после чего распространился. Такая датировка точно совпадает с археологическими свидетельствами появления и распространения домашнего скота. А вот большинство жителей Восточной Азии, где отсутствует традиция разведения животных для снабжения хозяйств молоком, напротив, не способны переваривать свежее молоко без каких-либо побочных явлений со стороны желудочно-кишечного тракта.

Сохранение способности вырабатывать лактазу в организме взрослого человека – один из неоспоримых примеров недавней адаптации и эволюционного изменения генома человека, помимо многочисленных изменений, связанных с устойчивостью к заболеваниям. Несмотря на то что многих современных людей привлекает «палеолитическая» диета, физиология наших предков не осталась прежней, когда неолитическая революция кардинально изменила образ жизни древнего человека. Таким образом, не только человек изменил одомашненные им виды, но и они, в свою очередь, изменили человека. У каждого такого союза людей с другими биологическими видами своя история. Некоторые из них родились случайно, например, благодаря тому, что яблочные семечки попадали в навоз и из них вырастали деревья. В других случаях процесс инициировал один дикий вид: так, некоторые волки могли вступить в общение с людьми, а затем постепенно превратиться в собак. Также возможны случаи более осознанного действия со стороны самого человека, как, к примеру, при отлове и приручении лошадей и скота. Но вне зависимости от того, кто сделал первый шаг, каждый союз со временем превратился в симбиотическое экологическое партнерство – настоящий опыт совместной эволюции. Одомашнивание – всегда двусторонний процесс.

Но существует еще одна любопытная связь между нами и прирученными нами животными. Как ни странно, у человека также наблюдаются некоторые специфические признаки, которые появились у животных при одомашнивании. В частности, как и у собак и беляевских серебристо-черных лисиц, по сравнению с нашими предками у нас челюсти и зубы меньшего размера, лицо стало более плоским, уменьшились проявления агрессии среди особей мужского пола. Этот набор связанных характеристик в науке получил название «синдрома одомашнивания».

 

Вид, который приручил сам себя

Люди – на редкость общительные и толерантные создания. Иногда в это слабо верится, особенно когда мы видим дурное поведение наших сородичей в интернете, в политике, да и в повседневной жизни. Более того, преступность, насилие и войны, кажется, выставляют нас как неисправимо конфликтный вид. Но история демонстрирует, что современный человек в среднем менее склонен к насилию, чем люди прошлого века и предыдущих эпох. Мы постепенно учимся жить вместе более мирно, хотя пока еще далеки от совершенства.

Сравнение нашего вида с ближайшими родственниками среди существующих сегодня видов, шимпанзе и бонобо, будет, несомненно, в нашу пользу. Другие человекообразные обезьяны конфликтуют в больших социальных группах, а встреча с незнакомым им представителем собственного вида естественно вызывает страх и стресс. Каким-то образом человеку удается большую часть времени жить бок о бок с большим числом других людей, спокойно реагировать на встречи с незнакомцами и поддерживать высокоразвитое сотрудничество для реализации совместных проектов. И в самом деле, потрясающий успех человека как вида, а также развитие невероятно богатой совместной культуры стали возможными именно благодаря способности людей к кооперации и взаимопомощи. И для того, чтобы этого добиться, нам пришлось… приручить себя.

Наш вид появился в Африке по меньшей мере 200 000 лет назад. Вероятно, способность к символическому поведению, включая искусство и речь как средства коммуникации, была у Homo sapiens с самого начала, а может быть, и за сотни тысяч лет до образования отдельного вида, у общего предка современного человека и неандертальца. После ряда случайных проявлений символического поведения, зафиксированных в археологической летописи (в виде странной продырявленной ракушки и странного кусочка растертой охры), около 50 000 лет назад эта особенность проявляется очень ярко и широко. Начиная с этого периода человек производит разнообразные типы предметов и создает настолько большое число произведений искусства, что часть его дошла и до наших дней – в виде резных животных и фигурок из кости, а также наскальных росписей. Антропологические исследования распространения культуры на территории Тасмании и Океании помогают понять, что именно пробудило творческий потенциал человека. Если удастся провести сравнение, то можно предположить, что культура ледникового периода достигла своего расцвета, когда популяции людей стали достаточно крупными, смогли передвигаться и поддерживать связи с другими представителями вида, чтобы обеспечить распространение, укоренение и развитие идей.

При этом увеличение численности для любого вида чревато проблемами. Чем больше людей – тем больше ртов, а значит – ожесточеннее борьба за ресурсы. Некоторые утверждают, что появление «современного поведения человека», с его сложной культурной основой, было возможно только при условии высокого уровня терпимости в обществе. Когда мы не так сильно боимся других, менее враждебны и открываемся навстречу друг другу, тогда мы можем учиться.

Искоренение склонности к агрессии в результате отбора приводит к значительным изменениям в поведении всех животных, от серебристо-черных лисиц до мышей. Как можно предположить, животные становятся заметно более дружелюбными. Однако одновременно с изменениями поведения, связанными с гормонами, также происходят и морфологические изменения, в частности изменяется форма головы и лица. Ручные серебристо-черные лисицы, помимо белых пятен на меху, отличаются более мелкими клыками и менее крупным черепом с укороченной мордой. Ручные взрослые особи похожи на дикий молодняк.

За последние 200 000 лет череп человека также претерпел изменения: он стал менее тяжелым, уменьшились надбровные дуги, стали более тонкими кости, а также сократилась разница в размере клыков у женщин и мужчин. Та же закономерность наблюдается и у серебристо-черных лисиц и других прирученных видов. Вероятно, подобные изменения вызваны снижением уровня гормона тестостерона, который влияет на поведение и на рост костей. Тестостерон оказывает специфическое воздействие на разных этапах развития организма. У тех, кто в утробе матери подвергался воздействию относительно высоких концентраций тестостерона, обычно меньшего размера лоб, более широкое лицо и выдающийся подбородок. У мужчин с повышенным уровнем тестостерона в период полового созревания лица более вытянутые и более выражены надбровные дуги. Мужчины с таким очень «мужественным» лицом воспринимаются как более доминантные особи.

При изучении древних окаменелостей современного человека ученые обратили внимание на то, что у наших древних предков в основном намного более выраженные надбровные дуги, чем у представителей нашего вида в более поздний период. Но можно ли более точно установить, когда именно проявились эти изменения? Найти ответ на этот вопрос вызвалась команда специалистов по эволюционной антропологии из США, которые измерили и сопоставили образцы черепов: некоторые возрастом от 200 000 до 90 000 лет, другие не старше 80 000 лет и, наконец, большое число экземпляров возрастом не более 10 000 лет. Было обнаружено, что наиболее выражены надбровные дуги у черепов возрастом более 90 000 лет по сравнению с более поздними образцами. Высота лица также была больше у более древних представителей вида. Процесс «феминизации» человеческого лица продолжился в эпоху голоцена. Возможно, что такие изменения черт лица зависели от изменения уровня тестостерона. Если это так, то более изящные и «женственные» формы черепа – как у женщин, так и мужчин – могли быть побочным продуктом отбора по признаку социальной терпимости по мере увеличения численности популяций. Представить, как действовал отбор, достаточно легко. Эволюция, как блестяще сформулировал генетик Стив Джонс, представляет собой «экзамен из двух заданий». Недостаточно просто выживать, необходимо также воспроизводить себе подобных – передавать свои гены следующему поколению. Если вы – изгой, то сдать или даже попытаться сдать вторую часть экзамена вам может быть не по силам. Поэтому если у мужчин со сниженным уровнем агрессии было больше шансов иметь потомство, то такой признак быстро распространился бы в популяции. По мере развития человеческого общества, когда наши предки стали жить в более тесном соседстве, они стали больше полагаться на общество в вопросах выживания: получается, мы, даже не подозревая, одомашнили самих себя.

Есть еще одна общая черта между одомашненными животными и человеком, и в нас она доведена до предела. Мы очень медленно развиваемся. Люди дольше, чем потомство какого-либо дикого вида, остаются малышами, по-щенячьи беспомощными. Малыши и молодняк обычно более доверчивые, более дружелюбные, более игривые и больше учатся, чем взрослые. Представьте себе различные случаи, когда человеку удавалось мириться с присутствием диких животных или даже отлавливать их, чтобы в дальнейшем они не просто привыкли к людям, но и готовы были с ними сотрудничать, – в таком случае гораздо логичнее выбирать молодых особей, будь то щенки, телята и жеребята. И если предположить, что в последующих поколениях именно те животные, которые медленнее развивались и дольше оставались восприимчивы к влиянию человека, имели больше шансов продолжить союз с людьми, то становится понятно, каким образом одомашнивание видов – без явного намерения – «заставляло» животных дольше оставаться молодыми.

«Одомашнив» самих себя, мы изменили то, как на нас действует естественный отбор: преимущество стало отдаваться тем, кто дольше не старел, по крайней мере с точки зрения поведения. На первый взгляд это несложное превращение. Ранее некоторые гипотезы опирались на представления о неотении: в некотором роде остановленное развитие, позволяющее взрослым организмам оставаться более похожими на детей, как физически, так и в отношении поведения. Более подробный биологический анализ, в частности генетический, исключает данную теорию. Все далеко не так просто. «Детскость», конечно, играет определенную роль, но только ею все не ограничивается. Сегодня мы только начинаем понимать взаимосвязи между нашими генами, гормонами и окружающей средой, в том числе другими видами. И тем не менее, возможно, все изменения, составляющие «синдром одомашнивания», – поведенческие, физиологические и анатомические – в различных одомашненных видах что-то объединяет. Это «что-то» – определенная популяция клеток эмбриона, которые в дальнейшем дают начало различным клеткам и тканям организма, от клеток надпочечников до синтезирующих пигмент клеток кожи, частей лицевого скелета и даже зубов. Различные варианты развития этих эмбриональных клеток, которые называются клетками нервного гребня, практически идеально совпадают со всеми признаками синдрома одомашнивания. Если нужно предсказать, какие последствия вызовет дефект одного-двух генов в клетках нервного гребня, логичнее всего предположить, что это повлияет на определенные гормоны и черты поведения, форму лица и размер зубов, а также вызовет любопытные изменения в пигментации кожи. Пока это только гипотеза, однако многообещающая: предсказания, сделанные с ее помощью, могут быть проверены опытным путем. У эмбрионов одомашненных животных должно быть меньшее число клеток нервного гребня. И если удастся выявить мутации, связанные с одомашниванием, которые затрагивают клетки нервного гребня, то можно будет объяснить сам синдром одомашнивания – а также почему у разных млекопитающих под влиянием одомашнивания проявляются сходные изменения. Время и новые исследования покажут, справедливы ли догадки ученых.

Философ XVIII века Жан-Жак Руссо считал цивилизованного человека в некоторой степени «дегенератом»: бледная, вялая тень благородно-дикого предка. Однако философы-гуманисты рассматривали «одомашнивание» как положительное явление, которое отдаляет человека от первоначального состояния дикаря. Вопрос о самоодомашнивании человека стали интерпретировать с политической и моральной точек зрения. Такое злоупотребление идеями биологии всегда имело место, но у эволюции отсутствует нравственная сторона. То, что происходит, происходит потому, что естественный отбор оставляет те адаптации, которые полезны именно в этот момент именно в этих природных условиях, и отсеивает остальные. То, что было хорошо для наших предков, сегодня может быть не так уж полезно для нас. С моральной точки зрения наши предки были не лучше и не хуже нас. Люди научились лучше сосуществовать в обществе просто потому, что это практично, а не из высших нравственных принципов. Мы же не будем утверждать, что собака морально превосходит волка, корова – тура, а культурная пшеница – родственные ей дикие злаки.

Физические изменения, постепенно происходившие с людьми, которые, похоже, отражают тенденции к снижению агрессии и увеличению толерантности, соответствуют тому, что мы наблюдаем у домашних животных, но также согласуются с различиями, существующими между дикими видами. Например, бонобо – родственники шимпанзе, однако они менее агрессивны и более игривы. Помимо этого, они развиваются медленнее, чем шимпанзе: малыши бонобо менее пугливы и более зависимы от матери. У бонобо разница в форме черепа и размере клыков у особей мужского и женского пола меньше, чем у шимпанзе. Данные анатомические изменения, вероятно, появились как случайные, побочные эффекты отбора по признаку общительности, как это наблюдалось у серебристо-черных лисиц. По всей видимости, процесс, подобный «самоодомашниванию», – весьма распространенное явление в эволюции млекопитающих, по крайней мере тогда, когда бо́льшая социальная терпимость способствует «эволюционному успеху».

Хотя некоторые философы считали, что «самоодомашнивание» человека в некоторой степени представляет собой отход от общих правил эволюции, и в частности естественного отбора, наличие сходного набора характеристик у других – неодомашненных животных – указывает на обратное. Естественный отбор все еще активно действует, даже когда это положительный отбор по просоциальному, неагрессивному и кооперативному поведению. И вновь человек – не исключение, хотя нам так часто хочется им быть. Приходится играть по общим правилам.

Что касается одомашненных нами животных, возможно, нам просто очень повезло: мы использовали природный потенциал, приручив эти виды, обеспечив себе надежных союзников. Этот потенциал к приручению может быть сильнее выражен у одних животных по сравнению с другими, в зависимости от того, как развивалось сообщество этих животных и как складывались их взаимоотношения с представителями других видов: вероятно, поэтому оказалось проще одомашнить волка, чем росомаху, лошадь, чем зебру. Что касается человека – мы всегда были готовы к самоодомашниванию. Человекообразные обезьяны – существа социальные. Люди успешнее жили в тесных сообществах, в которых становились еще более общительными. Остановить этот процесс было нельзя. И быть юными, по-щенячьи игривыми и по-детски доверчивыми нам удается лучше, чем кому-либо. С наступлением неолита, когда появилась возможность прокормить растущие человеческие популяции, наши предки сформировали новую среду обитания, в которой они процветали. По мере увеличения населения, когда люди стали жить в еще более тесном соседстве, отбор по признаку социальной терпимости должен был ужесточиться. Обитатели Чаталхёюка жили буквально на головах друг у друга, в небольшой цитадели с домами из сырцового кирпича. Сегодня мы можем жить в огромных, густонаселенных городах исключительно благодаря этой терпимости, благодаря тому, что мы сами себя приручили. Но, конечно, мы изменили не только нашу среду обитания.

 

Наследие неолита

Человек оказывает колоссальное воздействие на физическую среду, не только локально, но и в мировом масштабе. Обычно считается, что антропогенное – вызванное деятельностью человека – изменение климата началось во время промышленной революции XVIII–XIX веков. С тех пор мы без остановки сжигаем ископаемое топливо во всевозрастающих объемах, что приводит к росту концентрации углекислого газа в атмосфере и нагреванию планеты. Но на самом деле человек начал влиять на климат на планете значительно раньше – еще в эпоху неолита. Керны антарктического льда прекрасно отражают изменение содержания углекислого газа и метана в атмосфере, и за последние 400 000 лет колебания концентраций этих газов в основном соответствовали естественным циклам. Однако затем картина изменилась: 8000 лет назад в отношении углекислого газа и 5000 лет назад – метана. Концентрация этих газов стала увеличиваться, хотя должна была бы падать. Этот период совпадает с началом неолита в Западной и Восточной Азии, а также с распространением и интенсификацией сельского хозяйства. Переход от охоты и собирательства к скотоводству и земледелию оказал значительное влияние на окружающую среду: леса вырубались для распашки полей, и в атмосферу попадало огромное количество углекислого газа. Возможно, именно это затормозило наступление ледника, который уже начал спускаться в Северное полушарие. В период относительной климатической стабильности росли и процветали цивилизации. Но сейчас, несомненно, мы зашли слишком далеко – человек не просто влияет на климат планеты, но постоянно испытывает его на прочность, не понимая до конца отдаленных последствий собственных действий. Представьте теперь, если несколько тысяч человек, вооруженных каменными орудиями, смогли ненамеренно вызвать достаточное потепление климата, чтобы отодвинуть наступление ледникового периода, то какой урон могут нанести планете более семи миллиардов человек?

Антропогенное изменение климата представляет очевидную и актуальную угрозу, причем не только для нас, но и для других видов. Но помимо растущей необходимости сократить выбросы углекислого газа, перед человечеством стоит еще одна задача – накормить все население Земли. А ее население не перестает расти. До наступления неолита на планете обитали несколько миллионов человек, не более. Появление сельского хозяйства способствовало резкому росту населения, и уже тысячу лет назад на планете было 300 000 миллионов людей. А к 1800 году численность людей увеличилась до миллиарда.

В течение XX века население планеты стремительно выросло с 1,6 до 6 миллиардов. Производство продовольственных товаров оказалось недостаточным, и на помощь пришла Зеленая революция. С 1965 по 1985 год средний урожай зерна увеличился более чем на 50 %. Наибольший темп демографического роста был отмечен в 1960-х годах, сейчас он пошел на спад, и, по прогнозам, к середине XXI века рост остановится и население планеты составит 9 миллиардов. Это значит, что к 2050 году нам нужно иметь возможность накормить на миллиард ртов больше. Этой мысли вполне достаточно, чтобы вызвать легкую мальтузианскую панику.

Похоже, назрела необходимость новой Зеленой революции, но проблема в том, что и в первом случае она оказалась не лучшим решением: за повышение производительности пришлось заплатить немалую цену. Честно говоря, сегодня сельское хозяйство еще более энергозатратно и зависит от ископаемого топлива больше, чем до этой не такой уж «зеленой революции». Примерно треть всех мировых выбросов углекислого газа приходится именно на сельское хозяйство, причина – вырубка тропических лесов, выбросы метана, образующегося в результате жизнедеятельности домашнего скота, а также выделяемого микробами на заливных рисовых полях, и оксид азота, накапливающийся в почве из-за применения удобрений. И это далеко не полный список проблем: удорожание семян и растущий упор на монокультуры и товарные культуры угрожает мелким фермерам. Более того, интенсивное применение агрохимикатов наносит урон дикой природе и здоровью человека. Изменение в способах обработки почвы и использование пестицидов сократило популяции насекомых в десятки раз. Ущерб окружающей среде и здоровью человека от загрязнения азотом из удобрений превышает, по некоторым оценкам, доходы от сельского хозяйства. Но, что крайне важно, увеличив темпы производства, Зеленая революция так и не решила проблему голода. Тут-то и начинается невероятная путаница, и уже не отличить общественные интересы от политических, ведь человечество уже производит достаточно продуктов питания, чтобы накормить всех, но не в тех регионах, где это жизненно необходимо, или по несправедливой цене. Международная торговля продовольственными товарами приносит прибыль постоянно расширяющимся и набирающим мощь корпорациям, но не может обеспечить едой тех, кто в ней так нуждается. В последнее время значительно выросла площадь земель, переданных под сельскохозяйственные угодья, но они в основном используются, чтобы производить мясо, растительное масло, сахар, какао и кофе для богатых стран. Помимо прочего, мы просто выбрасываем невероятное количество еды – до трети от всего объема произведенной продукции. А в то же самое время беднейшие люди планеты – как в развивающихся, так и в развитых странах – по-прежнему не имеют доступа к нужным питательным веществам. Иными словами, мировая продовольственная система нуждается в серьезном пересмотре, если мы все еще надеемся прокормить весь земной шар.

Причем маловероятно, что решение глобальной проблемы голода состоит в увеличении масштабного коммерческого производства – компании и так уже производят больше, чем мы потребляем. Около 90 % всех хозяйств мира – менее 2 гектаров по площади, поэтому поддержка мелких фермерских хозяйств для улучшения их производительности имеет огромное значение для обеспечения продовольственной безопасности. Если мы продолжим гнаться лишь за большим урожаем, то столкнемся с дополнительными проблемами: резким повышением затрат на электроэнергию, увеличением выбросов углекислого газа, уничтожением ареалов видов и сокращением биоразнообразия, загрязнением источников воды. Экологи заявляют, что лучший способ добиться прогресса в этой области – не интенсификация сельского хозяйства и не активное использование агрохимикатов, а применение устойчивых «агроэкологических» методов, способствующих сохранению качества почв и воды, а также размножению опылителей, которых мы старательно травим. Пчелы нужны нам, и гораздо больше, чем мы – им.

Использование генетической модификации может частично решить проблему. На примере «золотого риса» мы убедились в том, что базовый продукт питания может стать ценнейшим источником жизненно важного витамина. Сейчас мы обладаем инструментами для создания культур, способных лучше поглощать питательные вещества из почвы, а также эффективно противостоять засухе и болезням. Возможно, скоро мы сможем также разводить устойчивых к гриппу кур и свиней. Награда за труды генетиков многообещающая: еще один шаг к продовольственной безопасности, но эта технология по-прежнему остается предметом горячих споров.

Пересадка частей одного организма другому – включая трансплантацию органов людям – всегда вызывала ужас. В прошлом даже прививка плодовых деревьев встречала некоторые этические возражения. Библейский закон, представленный в Талмуде (III в. до н.э.), однозначно запрещает скрещивать различные виды деревьев: «Яблоня и “хазрарь”, персики и миндаль, зизиф и жостер, хотя и похожи друг на друга, однако составляют взаимно килаим». Помимо этого, существовал запрет на скрещивание разных животных. Судя по всему, еще в древности люди обеспокоились возможными последствиями нарушения границ видов и кое-где не позволяли даже прививать растения. В XVI веке ботаник Жан Рюэль называл прививку insitione adulteries, то есть «навязанная неверность». А Джонни Эпплсид Чепман – известный тем, что перевез целые лодки, нагруженные яблочными семечками, чтобы основать яблочные питомники на территории фронтира в Северной Америке начала XIX века, – также восставал против такой практики. Ему часто приписывают следующие слова: «Таким образом можно улучшить яблоки, но это только человеческая хитрость, и обрезать так деревья – грех. Правильнее будет выбирать хорошие семена и сеять их в добрую почву, Бог один может улучшить яблоки». Отголоски этих сомнений прошлого мы находим в позиции нынешних противников генетической модификации, которая по сути своей представляет собой прививку, только на молекулярном уровне.

Довольно легко попасть в ловушку представлений о том, что виды растений и животных неизменны и неприкосновенны. В течение своего короткого века человеку не удается заметить, как со временем один вид эволюционирует в другой, что только укрепляет уверенность в правильности этой теории. Но виды конечно же не неизменны. Этому нас учит эволюция: палеонтологическая летопись, строение живущих ныне организмов и их ДНК наглядно это демонстрируют. Помимо этого, иногда мы можем наблюдать изменения, происходящие в течение нашей недолгой жизни или даже за более короткий срок. Так, бактерии размножаются и эволюционируют с огромной скоростью. Появление и распространение устойчивости к воздействию антибиотиков у бактерий – яркий пример быстрого, недавнего – и вызывающего огромную тревогу – эволюционного изменения. Однако эволюционные изменения «в реальном времени» можно наблюдать и у животных, особенно там, где кардинальным образом изменилась среда обитания, а также по результатам селекционного разведения. Эксперименты, подобные тем, что Д. К. Беляев ставил с приручением лисиц, демонстрируют, насколько быстрыми могут быть эти изменения. Вспомним и Чарлза Дарвина, который в «Происхождении видов» описывал изменчивость и вариации под влиянием одомашнивания как раз потому, что это служило доказательством существования изменчивости видов, с которой каждый был знаком. Представив результаты действия искусственного отбора, Дарвин далее мог перейти к рассказу о том, как удивительные природные процессы могут достичь такого же эффекта, как вмешательство человека, – как мог действовать естественный отбор, чтобы создать все многообразие жизни на планете.

Каждый вид постоянно изменяется. Даже в отсутствие новых мутаций частота встречаемости конкретного гена в популяции не остается постоянной благодаря дрейфу генов и естественному отбору, а также за счет включения в геном ДНК других видов. Это сложное взаимодействие между представителями вида и их средой обитания, при этом некоторые преуспевают больше, чем другие. При появлении мутаций открываются дополнительные возможности, хотя мутации – далеко не единственный источник новизны. Так, половое размножение, при котором происходит перетасовка ДНК (при формировании гамет), а также создание новых комбинаций генов при сочетании отцовских и материнских хромосом в оплодотворенной яйцеклетке, также служит источником изменчивости – на основе уже существующего генетического материала. Помимо прочего, определенное давление оказывает меняющаяся среда обитания. Ведь среда не ограничивается физическими условиями существования, она также имеет биологическую характеристику, поскольку включает в себя все остальные виды, с которыми взаимодействует организм.

Посредством изменения биологической и физической среды обитания видов человек в течение столетий оказывал влияние на одомашненные им виды. Мы способствовали их перемещению по планете. Мы выбирали им партнеров для спаривания. Мы защищали их от хищников и обеспечивали им достаточный корм. Мы значительно изменили их ДНК, но все способы, применявшиеся нами ранее (за исключением радиационного излучения), предполагали опосредованное вмешательство в геном. В отличие от них технология редактирования генов позволяет изменять нужные гены напрямую.

Открывшаяся человечеству недавно гибридная природа такого значительного числа видов, включая нас с вами – и наших прирученных союзников, – стала настоящим откровением. Даже генетиков удивило, насколько проницаемы «границы видов». Несомненно, данная информация позволяет рассматривать вопрос об этичности «пересадки» генов от одного вида другому в новом контексте.

И действительно, в рядах Зеленого движения, по-видимому, намечается переход от полного неприятия генетической модификации к рассмотрению возможности использования технологии как полезного и «экологичного» инструмента. Так, Тони Джунипер, специалист по охране окружающей среды и бывший директор «Друзей Земли», публично признал потенциал генетической модификации. В марте 2017 года в эфире программы «Today» на канале BBC Radio 4 он осторожно высказался в поддержку данной технологии, упомянув потенциал метода редактирования генов для «ускорения процесса селективного разведения», способствующего распространению полезных аллелей генов внутри вида. Но Джунипер не отвергал вероятность и потенциальную пользу создания трансгенных организмов путем межвидовых «пересадок» генов. «Можно извлекать гены у диких родственников культурных растений, – рассказал Джунипер, – и… переносить в культурные сорта, используя их более продуктивно… для разрешения различных проблем, вызванных изменением климата, разрушением почвы и недостатком влаги». Некоторые даже стали говорить об «органических ГМО». Это будет невероятный поворот судьбы, если именно генетическая модификация станет частью новой, поистине Зеленой революции.

Однако этические соображения, связанные с генетической модификацией, не ограничиваются одними лишь потенциальными биологическими проблемами. Остаются вопросы: кто применяет данную технологию и кто получает от этого прибыль? Также присутствуют определенные опасения относительно потери продовольственной независимости и навязывания новой технологии тем, кто в ней не заинтересован или не нуждается. С одной стороны, устойчивый к насекомым-вредителям Bt-баклажан и обогащенный витаминами «золотой рис» могут стать настоящей подмогой бедным мелким фермерам. Если препятствовать их доступу к новым возможностям – особенно без учета мнения самих фермеров и их сообществ, – то это просто приведет к сохранению статус-кво: богатые страны Северного полушария будут по-прежнему единственными, кто получит выгоду от применения новых технологий. В таком случае более справедливо дать бедным фермерам возможность самим сделать выбор, лишь ознакомив их со всеми за и против.

Генетики из Рослинского института – исследовательская работа которых связана с редактированием генов кур – не заинтересованы в том, чтобы убеждать кого-то принять новую технологию, но им хочется, чтобы общественность была хорошо проинформирована и могла самостоятельно принимать ответственные решения. Эти люди совсем не стремятся представить генетическую модификацию как панацею от всех проблем, они не делают из новой технологии культа. Мне кажется, именно в этом и состоит важное отличие университетской науки и технологии, по сравнению с исследованиями, спонсируемыми частными компаниями. В университетах нет места корыстным интересам. Здесь большая часть ученых посвящают себя науке, поскольку считают, что их работа идет на пользу человечеству; они всегда самокритичны, скромны и не склонны к преувеличению своих достоинств, даже когда спонсоры открыто предлагают им это делать. Я уверена, что такая ситуация невероятно раздражает всех руководителей высших учебных заведений, которые обладают предпринимательским складом ума и более заинтересованы в получении прибыли, но именно такое отношение к науке нам необходимо. Финансируемые государством ученые не должны стремиться к увеличению доходов. Они должны иметь возможность следовать свободно за своим любопытством и исследовать возможности, способные принести пользу всему человечеству.

Ни один из генетиков, с которыми мне довелось пообщаться, не пытался убедить меня, что генетическая модификация – универсальное решение всех проблем, тем не менее они видят в этой технологии потенциал для полезного применения и готовы работать вместе с фермерами из развивающихся стран, чтобы вместе открыть этот потенциал. Майк Макгру из Рослинского института с энтузиазмом рассказывал о возможности применения редактирования генов для сохранения видов, но он так же взволнованно отзывался об одном из своих проектов в Африке, спонсируемом Фондом Билла и Мелинды Гейтс и направленном на улучшение поголовья кур в сложных условиях среды. Майк также выразил свое убеждение в том, что технология генетической модификации не должна разрабатываться в тайне, напротив, при таких исследованиях необходимо активно взаимодействовать с обществом. Он поведал мне еще об одном своем проекте: попытке сделать молочных коров устойчивыми к паразитическому заболеванию трипаносомозу, распространенному в Африке, посредством пересаживания корове гена другого животного. «Нужно заранее объяснять людям, что мы собираемся делать, чтобы понять, согласны ли они… нельзя просто навязывать собственные ценности другим культурам».

Самая большая проблема, связанная с новой технологией, – это продовольственная независимость. Ведь сельское хозяйство – это не просто производство продуктов питания, но также источник власти и доходов, и все они сконцентрированы на севере. Существует риск, что новые генно-модифицированные сорта – при всей их урожайности, крепости и устойчивости к заболеваниям – только укрепят то неравенство, что уже существует в мировой продовольственной системе, а мелкие фермеры снова останутся у разбитого корыта. Первое поколение генно-модифицированных культур, например соя Roundup Ready, устойчивая к воздействию гербицида «Раундап», не представляло значительного интереса для бедных стран, однако второе поколение, в отсутствие должного контроля, может отобрать у небогатых фермеров всего мира власть и возможность принимать решения.

Традиционно – по крайней мере, в соответствии с традициями последних нескольких сотен лет – фермеры считались конечными пользователями знаний, а не их создателями. Совсем не так было в начале неолита, да и сегодня в реальности, на поле ситуация совсем иная, будь то рисовые террасы Луншэна или сады и луга Англии. Фермеры не перестают быть изобретателями, они постоянно пробуют новые возможности на практике, и именно они лучше, чем кто бы то ни было, знают свою землю. Исследовательские проекты с участием фермеров с самого начала приносят доход, и фермеры, в свою очередь, гораздо больше заинтересованы в применении тех инноваций, в разработке которых они сами принимали участие. Специалисты по развитию предполагают, что сама система требует коренного пересмотра: инициатива должна поступать с низов и поддерживаться на государственном и международном уровнях, а не навязываться сверху политиками, торговыми соглашениями и правилами, как это делается сейчас.

Подводя итог, мы имеем дело с очень сложной, запутанной, неоднозначной проблемой. Человечество должно придумать способ производить достаточное количество еды там, где это необходимо, адаптируясь к изменению климата и стараясь не ухудшить ситуацию, при этом не забывая о сохранении экосистем и улучшении условий жизни бедных фермеров. Какие бы решения мы ни выбрали, необходимо искать комплексный подход к ситуации. Нам нужна интегрированная, всеобъемлющая стратегия, позволяющая тщательно просчитывать доходы и расходы как на местном, так и на глобальном уровне. Если мы хотим научиться принимать разумные решения ради себя, ради тех, кого мы приручили, и ради диких видов, то нам придется отказаться от противопоставлений и догм. Нельзя рассматривать данный вопрос однобоко: ЛИБО промышленное интенсивное сельское хозяйство, ЛИБО экологически безопасное мелкое производство; ЛИБО использование агрохимикатов, ЛИБО органическое земледелие; ЛИБО создание новых, генетически модифицированных сортов и пород, ЛИБО сохранение существующих. И в каждом случае решение будет свое.

Итак, существует и мировое производство продовольствия, и продовольственная безопасность. Если бы не одно но: проблема остается без решения. Слишком много людей в мире умирают от голода. Нам нужно быстро найти выход из сложившейся ситуации. И если эта задача кажется вам недостаточно серьезной – то как насчет всей остальной жизни на нашей планете? Как насчет видов, которые мы не приручили, – что скажете о дикой природе? Ведь реальное наследие неолита в масштабах планеты заключается не в том, что мы, люди, теперь умеем выживать и процветать, а в том, как эта революция повлияла на остальные виды живой природы – те, которые мы не одомашнили.

 

Дикая природа

Помню, как десять лет назад мы пролетали на Малайзией, и я с болью и ужасом наблюдала с высоты, каковы масштабы вырубки леса. Холмы и долины теперь были совершенно очищены от покрова древнего тропического леса, а следы бульдозеров образовывали странные рельефные рисунки, похожие на розовые отпечатки огромных пальцев. Там, где земля снова зеленела, растения были собраны в аккуратные ряды – саженцы масличной пальмы. Монокультура занимала обширное пространство, заполняя его правильными узорами рекламно-зеленого цвета. Малайзиец, с которым мы делали съемку, был связан с производством пальмового масла, и я осторожно поделилась с ним своими переживаниями. «Но ведь сами уже давно истребили все леса у себя на островах, – ответил он. – Не вам нас учить».

В настоящий момент человечество использует ресурсы биосферы практически до предела. Около 40 % суши занято пахотными землями, и, по мере роста населения и спроса на продукты питания, сколько еще земли пойдет под сельскохозяйственные нужды, под распашку или для выпаса бесчисленных стад домашнего скота? Возможно ли производить необходимое нам количество пищи, сохраняя при этом биологическое разнообразие и поистине дикую природу?

Домашний скот – в особенности крупные млекопитающие, такие как коровы, овцы и буйволы, – это тяжелое бремя для нашей планеты. На ней живет 7 миллиардов человек и около 20 миллиардов голов скота. Сегодня мы отдаем до трети всех возделываемых культур на корм скоту. Все больший объем урожая зерновых превращается в фураж для животных – странная тенденция, в связи с которой потребность нашей пищевой промышленности в электроэнергии только растет. Можно, конечно, перестать есть мясо. По крайней мере, отказаться от говядины зернового откорма и выбирать говядину травяного откорма или же перейти на курятину, для производства которой требуется меньше затрат электроэнергии. Таким образом, благодаря подобным изменениям можно было бы сделать продовольственную систему более эффективной – без дополнительной интенсификации производства и без дополнительных затрат электроэнергии и химикатов. Но, может быть, лучше задуматься, целесообразно ли вообще продолжать разводить домашний скот? Стоит ли нам, как предлагается в докладе Программы ООН по окружающей среде, всем стать вегетарианцами?

Домашний скот обвиняют – и справедливо – в целом ряде экологических проблем, однако не всегда домашние животные наносят ущерб окружающей среде. Иногда скотоводство помогает добывать ресурсы из земель, непригодных для земледелия, таким образом, для выпаса животных не используются плодородные пахотные территории. С другой стороны, выпас скота может привести к катастрофическим последствиям. Писатель и активный защитник окружающей среды Джордж Монбио потрясающе точно охарактеризовал состояние пастбищных земель Великобритании как «потерпевшие овцекрушение». Но не всегда последствия скотоводства так разрушительны, достаточно производить выпас животных правильно, чтобы сохранять такие экосистемы, как луга, открытыми. Из-за утраты значительной части мегафауны плейстоцена в конце ледникового периода наш домашний скот занял место этих гигантов и теперь, поедая и вытаптывая траву, помогает поддерживать сообщества тех животных и растений, которые предпочитают более открытую среду обитания. В системах смешанного сельского хозяйства скот также способствует возвращению в кругооборот извлеченных из почвы питательных веществ за счет удобрения навозом. И, что крайне важно, домашний скот снабжает человечество белком и другими питательными веществами, потребность в которых одни растения обеспечить не способны, особенно в развивающихся странах. Вторичные продукты, например кожа и шерсть, также имеют большое значение, более того, домашний скот по-прежнему используют в качестве тягловой силы и транспорта в регионах с более низким уровнем механизации сельского хозяйства. Наконец, не стоит забывать про обязательства, которые отражены в «древнем договоре» между людьми и одомашненными ими животными; культурную ценность этого союза сложно измерить, однако она ярко отражена в наших легендах и мифах, которые так близки и понятны каждому.

Нам нужно более внимательно следить за тем, как домашние животные вписываются в концепцию сельского хозяйства будущего. Это ключевой вопрос для всего человеческого общества, и он требует серьезного размышления о значимости, которую для нас имеют те или иные факторы: например, снижение объемов выбросов углекислого газа либо улучшение состояния почв или сохранение открытых ландшафтов. Промышленные системы могут быть высокоэффективными, но они подразумевают огромные расстояния «от поля до стола» для животных кормов, а также вызывают дополнительные вопросы относительно благополучия самих животных. Канадский почвовед и биолог Генри Янцен предлагает рассматривать отдельно каждый район, взвешивая все за и против и спрашивая себя: «Как сюда вписывается домашний скот?» Иногда придется ответить: никак. Но иногда разведение овец, коз или коров – наших древних союзников – на определенной территории может приносить значительную пользу, и люди смогут минимизировать экологический стресс, при этом не отказываясь от преимуществ, которые нам предлагают наши парнокопытные друзья. Разведение скота непосредственно на земле способно оказаться более выгодным как для самих животных, так и для экосистем, с которыми они взаимодействуют.

Но сколько именно места мы можем позволить себе отдать под фермы? Ответ на этот вопрос зависит в основном от того, хотим ли сделать сельскохозяйственное производство максимально продуктивным и одновременно гуманным или же стремимся при организации своей деятельности прежде всего учесть интересы окружающей среды. Применение интенсивного, экономного подхода означает смирение с потерей всех тех диких видов, что населяют наши поля, зато, сфокусировав усилия на продуктивности сельского хозяйства, мы смогли бы сохранить большую часть дикой природы нетронутой. На первый взгляд такая стратегия представляется разумной: если мы оградим все сельскохозяйственные земли забором и постараемся внутри его пределов добиться максимальной продуктивности, то мы оставим огромное пространство для дикой природы. Однако экологи утверждают, что в реальном мире это неосуществимо. Дикие виды невозможно запереть в естественной среде в изолированных зонах. Дикая природа – от пчел до птиц и медведей – обычно лучше себя чувствует в системе связанных охраняемых ландшафтов, в полуестественной среде обитания или на управляемых территориях. Так, в Великобритании на биоразнообразие серьезно повлияла интенсификация сельского хозяйства, начатая в 1960-х годах. Необходимы экологически безопасные хозяйства, которые также играют роль связующего звена, поскольку традиционная живая изгородь, отделяющая ферму от внешнего мира, формирует необходимые коридоры, связывающие между собой участки дикой природы. Органическое земледелие, на которое сегодня приходится всего лишь 1 % всего сельского хозяйства мира, способствует сохранению биоразнообразия дикой природы, при этом может по эффективности сравниться с традиционными методами земледелия и приносить гораздо большую выгоду. Данный вариант представляется наиболее привлекательным, однако для того, чтобы обеспечить продовольственную и экологическую безопасность, придется применять целый ряд различных методов, в зависимости от места. Сегодня по-прежнему продолжаются споры между сторонниками совместного землепользования и экономного землепользования. Выбирать только «или… или» бесполезно, поскольку экосистемы имеют значительно более сложное строение. И снова мы сталкиваемся с вопросом, ответ на который нужно искать на местном уровне, внимательно изучая сообщества животных и растений, оценивая в каждом случае возможности и трудности.

Помимо этого, экономика требует от нас немедленно обеспечить защиту диким видам и их среде обитания – от этого зависит само будущее сельского хозяйства. Каждый раз в процессе одомашнивания человек экспериментировал с генетическим разнообразием, существовавшим у предков будущих домашних видов. В ДНК прирученных нами видов часто хранятся следы прохождения популяций через «бутылочное горлышко», иногда сопряженного с первичным одомашниванием, но также связанного с действием селекции, в течение последних нескольких веков сосредоточенной на выведении разновидностей, которые мы выращиваем сегодня. Зеленая революция еще больше сократила границы разнообразия, сузив внимание селекционеров до небольшого набора наиболее продуктивных пород и сортов. И это, казалось бы, разумное решение на самом деле представляет серьезную угрозу всем существующим системам производства продовольствия. Гарантированное будущее любой экосистемы, любого вида заключается в имеющемся разнообразии и изменчивости. Это доказывает сама история жизни на Земле. Если мы будем слишком сильно ограничивать виды, то мы значительно уменьшим их способность адаптироваться к будущим переменам: появлению новых патогенов, а также изменению физической среды обитания. Ирландский картофельный голод ярко продемонстрировал, насколько разрушительными последствиями может обернуться такой подход. Дикие родственники одомашненных нами животных и растений – настоящий кладезь генетической и фенотипической изменчивости. Изучение процесса доместикации, знакомство с дикими родственниками наших одомашненных видов – не просто любопытное занятие с точки зрения истории и теории. Эти знания и эти дикие виды очень важны для современных программ разведения растений и животных, а также для будущего тех, кого мы уже сделали своими союзниками. И мы должны сохранить доступ к этой сокровищнице дикой природы, хотя бы руководствуясь собственными эгоистическими причинами. То, что хорошо для диких видов, – хорошо и для нас. Ведь мы играем в одну игру: эволюция и выживание. Наша собственная судьба неразрывно связана с судьбами других видов.

На генетическом уровне диким растениям и животным угрожает присутствие наших домашних видов. Различия между дикими и домашними видами, естественным и антропогенным ландшафтом слишком размыты. Гены одомашненных видов уже проникли – и всегда проникали – из наших садов в дикую природу. И мы до конца не представляем, чем может обернуться для диких видов такая интрогрессия генов одомашненных видов. Возможно, их отбракует естественный отбор – может быть, это даже уже произошло; но если эти новые гены окажутся полезными, то они закрепятся в диких геномах. Недавние исследования продемонстрировали, что ДНК многих популярных сортов яблок уже присутствуют в геномах диких яблок. Это может в дальнейшем существенно повлиять на эволюцию последних – а также, вероятно, сократить потенциал их применения для улучшения культурных сортов. И даже самое строгое регулирование не способно помешать ДНК генно-модифицированных организмов «просочиться» в геномы диких видов.

Тесная генетическая связь между нашими домашними видами и их дикими родственниками напоминает нам о том, в какой сложной системе взаимоотношений мы с вами существуем. Одомашненные нами растения и животные не «покинули природу» – они все еще ее неотъемлемая часть. И к нам это тоже относится. Несмотря на то что человек оказывает глубочайшее и широчайшее влияние на жизнь всей планеты, он по-прежнему представляет собой не более чем биологический феномен. По-хорошему, признание того, что мы тоже являемся частичкой природы, должно бы заставить нас серьезнее относиться к последствиям нашей деятельности для природы в целом и для других видов живых существ. Мы никогда не сможем существовать в изоляции от жизни других, однако нам по силам направить свое влияние в более положительное русло. И беспокойство за будущее сельского хозяйства – не единственная причина для защиты окружающей среды. Ведь мы прекрасно понимаем, какую угрозу биоразнообразию мы представляем как вид. На нас лежит моральное обязательство попытаться найти баланс между фундаментальной потребностью кормить и одевать человечество и необходимостью защищать наших соседей по планете, причем не только одомашненные виды, но и тех, кого мы не приручили.

Человек превратился в мощный эволюционный фактор планетарного масштаба; он способен создавать новые ландшафты, менять климат, взаимодействовать с другими видами в процессе коэволюции и способствовать глобальному распространению этих «привилегированных» растений и животных. В результате подобной деятельности – как и в результате естественного отбора посредством вмешательства человека – геномы одомашненных видов изменились после скрещивания с близкородственными дикими видами. Пусть яблоки до сих пор хранят память о своих азиатских предках в волшебных садах на склонах Тянь-Шаня, но генетически они больше сходны с европейскими яблоками-дичками. То же самое можно сказать и о свиньях, которые были одомашнены в Анатолии, но на начальных этапах распространения в Европе скрещивались с дикими кабанами, так что теперь «подпись» их митохондриальной ДНК – это «подпись» местных диких видов свиней. Подобным образом, пересекая степь с востока на запад, лошади обогащали свой геном материалом диких родственников. У коммерческих пород кур желтые лапы – эта особенность досталась птицам от серой джунглевой курицы, с которой их предки пересекались на юге Азии. Такие особенности происхождения, распространения и скрещивания создали на редкость сложные переплетения в родословных каждого из одомашненных видов, так что теперь ученым приходится долго ломать головы над разгадками. Попадание в геном одомашненных видов генов диких видов часто заставляет предполагать множественные источники происхождения. Но генетика тоже не стоит на месте: с переходом от анализа митохондриальной ДНК к полной расшифровке генома и с появлением возможности извлекать древние ДНК из найденных костных останков перед нами начала прорисовываться по-настоящему сложная и поразительная картина. Оказывается, и Николай Вавилов, и Чарлз Дарвин были правы. Как Вавилов и предсказывал, по-видимому, большинство одомашненных видов действительно имеют единственные обособленные географические центры происхождения. Но и Дарвин не ошибался, когда настаивал на вероятности того, что у каждого вида было множество различных предков, но не из-за наличия нескольких центров одомашнивания, а из-за гибридизации, происходившей во время расселения видов по планете. Даже у крупного рогатого скота, у которого, как предполагалось, должен был быть второй центр одомашнивания, родина зебу, скорее всего, был единственный первичный центр доместикации на Ближнем Востоке. Собаки, в отношении которых все также предполагали два источника происхождения в двух далеко отстоящих друг от друга евразийских центрах одомашнивания, вероятнее всего, оформились как домашний вид в одном месте. А вот свиньи, возможно, и составляют исключение из правил, поскольку имеющиеся данные указывают на два разных центра их доместикации на западе и на востоке Евразии.

Сегодня мы понимаем процесс одомашнивания значительно лучше, чем каких-то десять лет назад. Тогда границы, проведенные человеком между прирученными и дикими видами, были слишком прочными и непроницаемыми. Но, погружаясь в историю наших союзников, мы сумели пролить свет и на собственное происхождение. Мы, как и они, – гибриды. Перемещаясь по планете и осваивая новые ландшафты, мы скрещивались со своими «дикими» родственниками точно так же, как это делали лошади, коровы, куры, яблоки, пшеница и рис.

Теперь люди живут по всей планете – вместе с одомашненными ими видами они добились мирового господства. Очевидно, что эволюционный успех этих растений и животных во многом зависел от нас, в то время как успех других растений, которые мы не сеяли и не прививали, и животных, которых не разводили и не приручали, зависит исключительно от их способности выживать в мире, который значительным образом изменило наше присутствие, а также присутствие наших союзников. И мы должны помогать не только тем, кого приручили. Нам необходимо беречь неприрученную дикую природу – и сейчас эта задача важна, как никогда. Нельзя продолжать жить с убеждением, что мы можем существовать независимо от остальной природы; напротив, нужно учиться жить вместе с ней. По всей видимости, перед нами в этом веке стоит новая задача – научиться принимать свои взаимоотношения с другими, чтобы процветать в дикой природе, а не бороться с ней постоянно.

Я заканчиваю книгу – за окном на яблонях в моем саду появляются первые листочки. В этом году я довольно сильно подстригла деревья, обрезав много веток, чтобы было побольше яблок, а еще – чтобы они выглядели поопрятнее. После обрезки каждого дерева я отхожу, чтобы посмотреть на результат со стороны – как художник, пишущий картину, – проверяя уравновешенность композиции, прежде чем «откусить» следующую веточку. Все цветы осыпались, и на их месте образовались мелкие, круглые и твердые плоды. В течение нескольких месяцев, пока не уйдет летнее тепло, они будут наливаться соком, прежде чем их можно будет есть. Внизу, под деревьями, по краю аккуратно выкошенного газона – примулы склоняют к земле свои лимонно-желтые головки. Жужжат одинокие пчелы. Несколько черных бычков на поле за садом тянутся через ограду, чтобы пожевать побеги вьюнка. Крупный пестрый дятел возится в кроне одной из яблонь, простукивая клювом кору в поисках вкуснейших личинок. Вот они, границы между диким и домашним, ручным и неприрученным. Но в конце концов важно одно – этот сложный, но такой прекрасный мир.