Глава 7
ВЕЧНЫЙ ПОЗОР ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
1939-1945
1
Историки давно и горячо обсуждают эту проблему, но до сих пор не установлено, когда именно Гитлер приказал Генриху Гиммлеру избавляться от евреев в Европе индустриальным методом: в Vernichtungslager—лагерях массового убийства людей. На самом деле это не столь уж важно. Гитлер всегда, как отмечал Йен Кершоу был ярым и убежденным сторонником «идеологического императива», требовавшего уничтожения евреев. С недвусмысленной угрозой в их адрес он выступил еще до начала войны, 30 января 1939 года, в рейхстаге:
«Всю жизнь я был пророком, за что меня часто высмеивали. Сегодня я еще раз буду таковым. Если международные евреи-финансисты в Европе и за ее пределами снова ввергнут народы в мировую войну, то ее результатом станет не большевизация земли и победа еврейства, а искоренение еврейской расы в Европе!».
Конечно, не мифический еврейско-большевистский заговор, а сам Гитлер, напав на Польшу, развязал мировую войну, однако угроза фюрера не исчезла, а превратилась в реальность. Он неоднократно повторял ее в публичных выступлениях и в деталях развивал идею ликвидации еврейской расы в частных разговорах с гауляйтерами и рейхскомиссарами. О применении отравляющих газов против евреев Гитлер упоминал еще в «Майн кампф». Он писал: миллионы жизней были бы спасены на фронте, если бы «ядовитыми газами подышали двенадцать или пятнадцать тысяч иудейских развратителей людей».
Гитлер и Гиммлер не испытывали недостатка в желающих делать за них грязную работу. Конечно, антисемитизм был распространен не только в Германии, но именно здесь он принял особенно злостный характер. Нельзя сказать, что антисемитизм был ярко выражен среди организованного рабочего класса в бисмарковской и веймарской Германии: он пустил глубокие корни в остальных слоях германского общества. В 1879 году появилась «Лига антисемитов», а откровенный мошенник и шантажист (и директор народной школы) Герман Альвардт избирался в рейхстаг в восьмидесятых годах только благодаря яростным нападкам на евреев, которые тогда составляли лишь один процент населения. «Одомашнивание» антисемитизма, по выражению одного историка, происходило в восьмидесятые—девяностые годы, когда стали популярны новеллисты вроде Юлиуса Лангбе-на, употреблявшего по отношению к евреям только такие слова, как «отрава», «чума», «хищники», «паразиты». Кози-ма, вдова Рихарда Вагнера, дожившая до 1930 года, организовала вокруг себя в Байрёйте кружок антисемитов. Англичанин Хьюстон Стюарт Чемберлен на стыке веков развил концепцию истории Германии как непрестанной борьбы между арийской и еврейской расами. Удивительно, что в условиях пропаганды ненависти и враждебности к евреям прошло полстолетия, прежде чем Гитлер включил насилие над евреями в свою политическую платформу.
Ненависть к евреям воспитали в Гитлере и среда обитания в Вене, и политические памфлеты, которые он читал, зарабатывая на жизнь надомным художником. «Гитлер не мог не поддаться влиянию повседневного антисемитизма, проповедовавшегося газетами, раздававшимися в «Мужском доме» (общежитии, где ночевал Гитлер), и дешевыми книжонками, которые, по его же признанию, он прочитывал не без интереса, — писал один исследователь. — А увлечение Вагнером, чьи оперы он мог слушать сотни раз, лишь подкрепляло политические взгляды». Антисемитизм в Германии стал чуть ли не повальным явлением после поражения в 1918 году, особенно среди мелких лавочников, коммерсантов, ремесленников и фермеров. Гитлер воспользовался им с присущей ему ловкостью и изуверством.
Массовая ликвидация lebensunwertes Leben (недостойных существования) началась не с евреев, а с эвтаназии — умерщвления психически и физически неполноценных людей, в результате которой погибло 212 000 немцев и 80 000 граждан других национальностей. Душевнобольных убивали в переоборудованных душевых, и это вдохновило нацистов на Аушвиц. Верно, около тысячи евреев было загублено в немецких концлагерях после погрома «Хрустальной ночи» 9 ноября 1938 года, но лишь в 1939 году нацисты раскрыли свои истинные планы в отношении еврейской расы Европы. К счастью, более половины еврейского населения Германии к тому времени успело эмигрировать: 102 200 человек уехали в США, 63 500 — в Аргентину, 52 000 — в Британию, 33 400 — в Палестину, 26 000 — в Южную Африку, 8600 — в Австралию. К сожалению, многие отправились в Польшу, Францию и Нидерланды, где их тоже настиг нацизм.
Недобрую память о себе оставили гетто, которые немцы создавали на оккупированных территориях в расчете на то, что евреи сами вымрут из-за скученности, болезней, недоедания и голода. В Варшаве нацисты согнали в гетто, занимавшее всего два с половиной процента городской площади, более трети населения, то есть около 338 000 человек. В рейхе насчитывалось 300 гетто и 437 исправительно-трудовых лагерей, и уйти из них означало вынести себе смертный приговор. Управляли ими Judenrate, юденраты, советы евреев-старейшин, полагавшие по наивной простоте, что они лучше немцев позаботятся о сородичах. В варшавском гетто в 1941 году каждый месяц умирали 5500 евреев.
Еще более грандиозные гетто для евреев Европы Гитлер собирался организовать на Мадагаскаре, которым владело правительство «Виши», в Уганде (колония Британии) и в Сибири после победы на Восточном фронте. Главным «достоинством» этих мест была малопригодность и даже опасность для жизни — на Мадагаскаре, например, людей косила желтая лихорадка. В феврале 1941 года Борман поинтересовался у Гитлера, как доставлять евреев на Мадагаскар. Фюрер предложил воспользоваться услугами организации Роберта Лея «Сила через радость», у которой имелись океанские круизные лайнеры. Поразмыслив, Гитлер отверг свою же идею, выразив опасения за судьбу немецких моряков, которых могут потопить подлодки союзников (его, конечно, не трогала судьба пассажиров). Хотя евреям, если бы даже они и добрались до Мадагаскара, все равно была уготована верная гибель.
Вместо депортации нацисты, исполняя с начала 1941 года распоряжение о проведении «особой акции НПЗ», послали специальные «отряды смерти» СС в концлагеря для уничтожения евреев и других граждан, «недостойных жизни», взяв на вооружение методы Sonderbehandlung, «особого обращения» с евреями, заимствованные у гестапо. Эта практика приняла общеевропейский характер, когда в рамках операции «Барбаросса» вместе с вермахтом в Россию отправились айнзатцгруппы СС для ликвидации «нежелательных элементов», главным образом евреев, комиссаров Красной Армии и всех подозреваемых в пособничестве партизанам. Количество убитых ими людей многократно превышало их численность. Во всех четырех группах было около трех тысяч человек, включая клерков, переводчиков, телеграфистов, радистов и секретарш. К концу июля 1941 года число карателей Гиммлера увеличилось десятикратно, когда к оргии массовых убийств присоединились командный штаб бригад СС, батальоны немецкой полиции и вспомогательные прибалтийские и украинские подразделения. В общей сложности сорок тысяч карателей за шесть месяцев различными способами уничтожили до миллиона человек. Убийцы не испытывали ни угрызений совести, ни жалости к своим жертвам. Напротив, они фотографировали казни и развешивали снимки на стенах в столовых эсэсовских казарм, предлагая сделать копии.
В 1964 году бывший эсэсовец рассказал в германском местном суде о том, как все это делала айнзатцкоманда № 8 в России двадцать три года назад:
«Иногда жертв укладывали лицом вниз по краям траншеи, чтобы потом их легче было сбрасывать на дно. В последующем их заставляли ложиться лицом вниз в траншее и убивали выстрелами в затылок. Во время расстрелов в Белостоке, Новгороде и Барановичах трупы более или менее засыпали песком и мелом, прежде чем положить на них другую партию. В дальнейших операциях это делалось все реже и реже, поэтому очередной партии приходилось ложиться на тех, кого уже убили. Но даже и в тех случаях, когда трупы засыпали песком и мелом, жертвы видели их, так как из песка высовывались части тел».
Где-то между серединой июля и серединой октября 1941 года, когда полным ходом шла операция «Барбаросса», сопровождавшаяся массовым истреблением еврейского населения в России, Гитлер принял решение убивать каждого еврея, до которого могут добраться нацисты, независимо от того, какую пользу он мог бы принести рейху. Точную дату установить невозможно, поскольку нацисты старались уничтожать документальные свидетельства холокоста, хотя это им не всегда удавалось, а сами нацистские вожаки без стеснения делали расистские заявления. 4 октября 1943 года Гиммлер, например, наставлял старших офицеров СС: убийство евреев — «самая славная страница в нашей истории». Бесполезно искать документ, который бы подтверждал, что Гитлер лично санкционировал холокост. Тем не менее существует множество косвенных доказательств, что его инициатором был не только Гиммлер, но и Гитлер.
В октябре 1941 года нацисты запретили эмиграцию евреев из Европы и приступили к их депортации из рейха. Спустя месяц для умерщвления евреев были использованы газовые автомобили в Лодзи и затем в Хелмно. Эсэсовцы с 1939 года уже задушили в газовых фургонах 70 000 пациентов психиатрических лечебниц. Этот метод они переняли у Сталина: в тридцатые годы его подручные использовали для убийств специально оснащенные для этой цели грузовики, припаркованные под Москвой, пуская в них угарный газ от выхлопов автомобильных моторов. Рейнхард Гейдрих снабдил мобильными газовыми камерами отряды СС, маскируя их под мебельные фургоны. Один из химиков, участвовавших в разработке смертельной технологии, Теодор Лейдиг, поделился своими впечатлениями о том, как она действовала, в 1959 году:
«Мне сказали, что люди, которых заведут в грузовик, русские и их все равно бы расстреляли. Тех, кто наверху, всегда интересовало, как лучше всего их убивать… Мы имели возможность посмотреть в глазок или в оконце. Внутри ярко горел свет. Потом они открыли грузовик. Некоторые тела падали сами, другие извлекались заключенными. Мы, специалисты, подтверждали: тела имели розовато-красный оттенок, характерный при такой смерти (от угарного газа)».
Этот процесс все же был неудобный, трудоемкий и неэффективный. И ближе к концу 1941 года эсэсовцы стали применять для умерщвления русских военнопленных и недееспособных, по их мнению, людей газом «циклон Б». В октябре 1941 года германская армия в Сербии также начала расстреливать евреев под предлогом борьбы с партизанами.
12 декабря 1941 года, на другой день после объявления войны Соединенным Штатам, Гитлер выступал перед функционерами нацистской партии. «Что касается евреев, — записал Геббельс, — то фюрер решительно настроен провести полную чистку». А Гитлер говорил: «Идет мировая война, и истребление евреев должно стать ее закономерным и необходимым следствием». Спустя шесть дней после встречи с фюрером Гиммлер сделал пометку: «Еврейский вопрос. Подлежат искоренению как партизаны». Нацисты переходили от эпизодического убийства евреев и депортации их на восток и в гетто к политике «окончательного решения» проблемы, для чего требовались специально приспособленные для этой цели лагеря. В мае 1942 года открылся Собибор возле Люблина, а в июне началось сооружение Треблинки на северо-востоке Польши.
Нацисты истребили почти два миллиона польских евреев менее чем за два года — с начала 1942-го до конца 1943-го. Для этого им были нужны подразделения вроде полицейского батальона резервистов 101: только он депортировал на верную смерть или просто расстрелял 83 000 человек. В него входили в основном люди среднего возраста, респектабельные граждане Гамбурга, представители среднего и рабочего класса, а не идейные приверженцы нацизма. Они стали убийцами не по политическим мотивам, а в силу обыденных причин: давления обстоятельств, естественной склонности к повиновению и ложного чувства товарищества. В шестидесятые годы были опрошены по меньшей мере двести десять бывших вояк батальона 101, и можно сделать заключение, что они вступили в его ряды не по идеологическим соображениям: только четверть опрошенных были членами нацистской партии, а многие пошли в него, стремясь избежать реальных боевых действий. Они представляли широкий спектр германского общества, и никого из них не принуждали убивать евреев и не наказали бы за отказ. Только сравнительно небольшая часть немцев одобряла то, что «происходит на востоке», хотя и остальные никак не выражали своего неодобрения. Большинство было индифферентно и не желало ничего знать. Когда же рекрутам батальона 101 сказали о том, что им предстоит делать, подавляющее большинство (80—90 процентов) согласилось без особых возражений. Преодолев первоначальную брезгливость, отмечал историк Кристофер Браунинг, они стали «примерными и беспощадными палачами».
Лишь 12 из 500 членов батальона 101, то есть 2,4 процента, отказались участвовать 13 июля 1942 года в расстреле 1500 евреев, разбитых на партии по 40 человек, в лесу возле польской деревни Юзефув в пятидесяти милях к юго-востоку от Люблина. Расстрел продолжался семнадцать часов с перекурами и перерывами на еду. За это время, возможно, еще человек сорок пять увернулись от неприятного занятия, ссылаясь на недомогание или какие-либо иные причины. Остальные 85 процентов хладнокровно стреляли в женщин и детей в упор, хотя знали, что им ничего не будет, если они откажутся от расправы. Некоторые потом оправдывались тем, что их отказ никак не повлиял бы на судьбу обреченных жертв. Другие говорили, будто бы им не нравилось убивать младенцев и маленьких детей, но они это делали, точно так же как и расстреливали увешанных наградами ветеранов Первой мировой войны, умолявших пощадить их, бывших товарищей по оружию. Немцев «смущало», что матери не бросали своих детей и их приходилось убивать вместе. «Меня успокаивало то, что дети все равно не выжили бы без матери», — объяснял тридцатипятилетний рабочий из Бремерхавена.
Иногда палачи испытывали физическое, но не моральное отвращение. «Поначалу мы стреляли как придется, — вспоминал один из них. — Если целиться слишком высоко, то взрывается весь череп. Из-за этого на вас летят мозги и осколки костей. Потом мы стали класть на шею острие штыка». Их поражало, что евреи, ожидавшие своей очереди, сохраняли «невероятное», «непостижимое» спокойствие, хотя выстрелы очень убедительно демонстрировали, что им грозит. Наверное, есть немало психологических моментов, которые делали нормальных людей убийцами, и фанатичный антисемитизм в данном случае, вероятно, сыграл свою роль. Не замыкались в границах одной лишь нацистской Германии и другие возможные причины: огрубление человека во время войны, социальное разделение, карьеризм, рутина, склонность к конформизму или, наоборот, к суперменству.
Неверно, как иногда утверждают, будто нацисты перешли на индустриально-массовые методы истребления евреев из-за неудач на Восточном фронте и вступления в войну Соединенных Штатов после Пёрл-Харбора. Одно с другим никак не связано. Немцы постоянно искали новые способы более массового и эффективного уничтожения евреев, и применение газа «циклон Б» стало лишь завершающим этапом процесса импровизации. В условиях Fuhrerstaat (диктатуры) служебная карьера зависела от удовлетворения желаний фюрера. Гитлер, проявляя благоразумие, не ставил свою подпись на документах, касавшихся ликвидации евреев, и ограничивался устными указаниями, но подданные прекрасно знали, что его могут обрадовать только самые жесткие меры в отношении евреев. Имя Гитлера стоит на многих его директивах и Fuhrerbefehlen (приказах), однако преступный характер холокоста был настолько очевиден, что он старался уйти от личной ответственности. Ему удалось сделать это до такой степени, что апологеты действительно пытаются доказать, будто сам Гитлер непричастен к холокосту. Тем не менее из-за энтузиазма в проведении политики геноцида по отношению к евреям не пострадала карьера ни одного высшего чиновника рейха. Напротив, такие деятели, какобергруппенфюрер (генерал-лейтенант) Рейнхард Гейдрих, процветали благодаря оголтелому антисемитизму.
В середине августа 1941 года рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер и Гейдрих письменно распорядились активизировать массовые убийства евреев в Восточной Европе, начиная с Литвы. Женщин, детей, стариков для расстрела обычно выстраивали на краю котлована, выкопанного ими же или русскими военнопленными. В Понарах под Вильно были убиты 55 000 человек, в Форте IX у Ковно — 10 000, в овраге Бабий Яр на окраине Киева — 33 771, в Рамбуле под Ригой — 38 000, в Каунасе — 30 000. В общей сложности айнзатцгруппы расстреляли 1,3 миллиона человек до того, как нацисты пустили в ход более индустриальные методы убийства людей. Нам известны эти жуткие цифры, потому что палачи отсылали подробные отчеты о казнях, которые, кстати, докладывались и Гитлеру, упоминавшему их в разговорах со своими помощниками. 25 октября 1941 года, например, за обедом с Гиммлером и Гейдрихом фюрер сказал: «Не говорите мне, что мы не можем их послать в болота… Неплохо, если впереди нас будет идти страх из-за того, что мы уничтожаем еврейство». Возможно, он имел в виду утопление эсэсовцами тысяч евреев — женщин и детей — в Припятских болотах.
Вермахт и знал о деятельности айнзатцгрупп, и помогал им, что бы ни говорили о своей невиновности его представители после войны, введя в заблуждение некоторых известных западных историков, включая капитана сэра Бэзила Лиддела Гарта. После Бабьего Яра фельдмаршал Вальтер фон Рейхенау издал приказ, поздравляя всех с «тяжелым, но справедливым наказанием евреев-недочеловеков». В таком же духе выражался и Рундштедт в своей директиве старшим офицерам. В равной мере скомпрометировали себя причастностью к геноциду фельдмаршал фон Лееб, фельдмаршал Манштейн, требовавший «навсегда искоренить еврейско-большевистскую систему», и генерал Гепнер, приказывавший «тотально ликвидировать врага», под которым он подразумевал евреев и большевиков. За немцами тянется длинный след недоброго и деспотического отношения к «нежелательным элементам» на оккупированных территориях, кто бы они ни были, франтирёры во время Франко-прусской войны, племя гереро в 1904—1908 годах или бельгийцы в Первой мировой войне. В 1940 году они расстреляли 3000 черных африканских солдат, сдавшихся в плен после капитуляции Франции.
Бессистемные, почти принародные расстрелы людей, совершаемые айнзатцгруппами, не удовлетворяли нацистов: тратились боеприпасы, случались побеги, некоторых эсэсовцев тошнило. Гиммлер и нацистская верхушка нуждались в более совершенных методах. И такая технология была испытана 3 сентября 1941 года в подвале блока 11 Освенцима, вошедшего в историю под немецким названием Аушвиц (расположен в шестидесяти пяти милях к западу от Кракова). Здесь двести пятьдесят заключенных, в основном поляков, были отравлены кристаллическим цианистым газом «циклон Б», который раньше применялся для дезинсекции одежды и помещений. Хотя нацисты продолжали использовать на востоке газовые автомобили, массовые расстрелы и другие простейшие способы убийства человека, «циклон Б» стал главным средством, если выражаться словами Гейдриха, «окончательного решения» еврейского вопроса в Европе. В библиотеке Гитлера имелось пособие издания 1931 года об отравляющих газах, в котором повествовалось и о коммерческом «циклоне Б».
С помощью газа Zyklon (циклонический) В (Blausaure — синильная кислота) комендант лагеря Аушвиц Рудольф Хёсс намеревался избавиться от «кровавой бойни», под которой он понимал убийство органами СС евреев и заключенных в индивидуальном порядке. Хёсс вступил в нацистскую партию очень рано — в ноябре 1922 года, номер его членского билета — 3240. Как писал один исследователь Аушвица, «циклон Б» значительно ускорил процесс массовых убийств». В комплексе лагерей Аушвиц-Биркенау (Освенцим-Бжезинка) было загублено 1,1 миллиона человек, 90 процентов — евреи. Аушвиц считался главным лагерем, где находилось 30 000 заключенных, хотя в соседнем Биркенау, занимавшем площадь 425 акров, больше, чем Гайд-парк, содержалось, работало и умерло около 100 000 человек. Над входом в Аушвиц железными буквами темнел лозунг «Arbeit Macht Frei» («Труд освобождает») — еще одна циничная нацистская ложь: ни один заключенный не был освобожден немцами за всю историю лагеря.
Евреев отлавливали по всей оккупированной Европе и отвозили на поездах в Аушвиц или в другой из пяти «лагерей смерти». Им обычно разрешали брать с собой пятнадцать — двадцать килограммов личных вещей и говорили, что их поселят «где-то на востоке». Делалось это с тем, чтобы они не пытались сопротивляться или бежать. Во время долгих переездов — обычно в грузовых машинах для скота, из Греции, например, надо было ехать одиннадцать дней — им не давали ни есть, ни пить, ни сходить в туалет.
По прибытии в Бикернау начинался Selektion — эсэсовцы отбирали здоровых мужчин и женщин, их было обычно не более пятнадцати процентов, для лагерных работ. Остальные — немощные, больные, старики, дети, матери с детьми — отправлялись в газовые камеры. В Биркенау было умерщвлено 230 000 детей, почти все они погибли в течение часа после их доставки в лагерь. Те же, кто проходил отбор по здоровью, в среднем выживали от шести месяцев до года, женщины — четыре месяца. Заключенные умирали не только в газовых камерах, но и от истощения, голода, болезней — в лагерях свирепствовали брюшной тиф, скарлатина, дифтерия, туберкулез, — побоев, пыток, в результате самоубийств и медицинских экспериментов. Освальд «Папа» Кадук — прозвище Папа он получил из-за «особой любви» к детям — давал им надувные шары, прежде чем сделать {abspritzen) в сердце инъекции фенола — десять уколов в минуту.
Когда заключенных вели в газовые камеры, им говорили, что сейчас они примут душ. В газовых камерах действительно на потолках были укреплены ложные душевые лейки. Жертвам говорили также, чтобы они поторапливались, иначе остынет кофе, который ждет их в прихожей. В раздевалке им даже подавали вешалки для одежды, и, как только нагие люди толпой набивались в газовую камеру, за ними внезапно захлопывалась тяжелая железная дверь. Через отверстия в потолке на них тут же сыпались зеленые шарики «циклона Б», и через пятнадцать — тридцать минут — свидетельства разнятся — все были мертвы.
«Отсюда уходят только через дымовые трубы», — сказали Примо Леви, когда его привезли в Аушвиц. «Как это?» — недоумевал он. «Но скоро все мы узнали, что это значит», — написал потом итальянский химик. Газовыми камерами заведовали Sonderkommandos, особые команды, набранные из заключенных. Они выполняли самую грязную работу, готовили и чистили газовые камеры и крематории. Эсэсовские Sanitater, санитары, лишь вбрасывали в камеры гранулы газа «циклон Б» и закрывали герметичные двери с резиновыми уплотнителями. Рабочие зондеркоманд успокаивали жертвы в раздевалках, говоря им, нередко на идиш, что они только примут душ и потом вернутся обратно к своим делам и семьям, уводили смутьянов и излишне непослушных, нервных и напуганных людей на задворки крематория, где их эсэсовцы пристреливали из пистолетов с глушителями. На членов зондеркоманд возлагалось множество омерзительных обязанностей. Они помогали старикам раздеться, провожали к газовым камерам и самых неповоротливых заталкивали в душегубки с помощью резиновых дубинок. Пока шел процесс умерщвления, они рылись в личных вещах, искали ценности, украшения, зашитые в одежду, еду — все, что могло пригодиться нацистам; сжигали ненужные предметы вроде альбомов с фотографиями, книг, молитвенников, свитков Торы, детских игрушек. Когда двери открывались, они вытаскивали жертвы из камер, сбривали волосы, осматривали рты в поисках золотых монет, клешами выдирали золотые коронки, срывали иногда вместе с пальцами кольца, снимали серьги, отстегивали протезы и складывали тела на подъемники штабелями по пятнадцать—двадцать трупов. Затем они очищали камеры от человеческих экскрементов и обрызгивали их духами, отобранными у женщин, чтобы у следующей партии не возникло никаких подозрений. Наверху зондеркоманда сжигала трупы в печах крематория, разбивала деревянными колотушками несгоревшие черепа и кости и отвозила огромные массы пепла на тачках в пруд, располагавшийся между двумя крематориями, или на грузовике в Солу, приток Вислы. Обычно в одной газовой камере — а в комплексе Аушвиц-Беркенау круглые сутки действовало шесть камер — бригада из десяти эсэсовцев и двадцати служителей зондеркоманды за девяносто минут умерщвляла две тысячи евреев. Многие эсэсовцы вызывались поработать сверхурочно за дополнительные порции мяса и алкоголя. За двадцать четыре часа в Аушвице иногда удавалось отобрать, задушить газом, кремировать и убрать пепел двадцати тысяч человек.
«В большинстве они знали, что их ждет смерть, — говорил бывший узник, служивший в зондеркоманде, Иосиф Закар о евреях, которых он водил в газовые камеры. — Они это чувствовали. Они боялись, элементарно и открыто боялись. Им было страшно. Матери прижимали к себе детей… Они были в ужасном состоянии… Некоторые рыдали от страха и стыда. Они были очень, очень напуганы. Дети вели себя как дети — хватали родителей за руки, прижимались к ним. Что они могли знать? Они ничего не знали». Жертвам говорили, чтобы они запомнили номера вешалок, на которых оставили свою одежду в раздевалке — коридоре размером пятьдесят на восемьдесят футов, с бетонным полом и деревянными скамьями. Им опять же лгали, создавая видимость, будто они должны лишь помыться и пройти обработку от вшей.
Оказавшись в камере, они были обречены на быструю или медленную, но верную смерть. Рудольф Хёсс успел написать мемуары между арестом в марте 1946 года и повешением в апреле 1947 года на собственной же виселице в Аушвице. Не кривя душой, он мог с полным основанием констатировать гораздо большую эффективность газа «циклон Б» по сравнению с угарным газом:
«Опыт показывает, что препарат синильной кислоты, называемый «циклоном Б», вызывает смерть быстрее и надежнее, особенно если в помещении сухо и оно до отказа заполнено людьми и обеспечено достаточно большими впускными отверстиями для газа. Я не знаю такого случая, чтобы, например, в Аушвице через полчаса после впуска газа, когда обычно открываются двери, оставался в живых хотя бы один человек».
Невозможно представить, что должен испытать человек за эти тридцать минут. В новейших газовых камерах крематориев II и III Аушвица гранулы опускались в контейнерах по Drahtnetzeinschiebvorrichtungen (впускным колоннам из проволочной сетки), и газ распространялся более-менее равномерно. В других газовых камерах он скапливался внизу и поднимался вверх, и те, кто был посильнее, подминали под себя слабых, стараясь взобраться повыше и спастись от удушья. «В страхе люди карабкались друг на друга, надеясь выжить, — вспоминал Закар. — Иногда на телах почти вся кожа была содрана под воздействием то ли газа, то ли ног». Жертвы бились в двери и стены, их вопли и рыдания были слышны тем, кто находился снаружи. Когда служители зондеркоманд входили в камеру, перед ними открывалось жуткое зрелище. Один историк представил ее таким образом: «Бафовые растрескавшиеся тела, выпученные, вываливавшиеся из орбит глаза, разинутые рты с пугающей реалистичностью свидетельствовали о муках, которые испытывали люди в последние минуты жизни».
Охранник из Аушвица Отто Молль рассказывал в Нюрнберге о том, что матери иногда прятали младенцев среди одежды в раздевалках: «Узники, сортируя вещи, находили детей и бросали их в газовую камеру». Его спрашивали и о быстродействии газа «циклон Б». «Газ впускался через отверстие, — хладнокровно отвечал он. — Минуты через полторы после того, как впускался газ — конечно, я могу говорить только приблизительно, так как мы не засекали время и нам это было неинтересно, — да, минуты через полторы, мы не слышали никакого шума, то есть из газовой камеры не раздавалось никаких звуков». Вопрос: «А какие звуки вы слышали до этого?» Ответ: «Люди плакали и визжали». Имеются и другие свидетельства, подтверждающие, что смерть наступала довольно быстро.
Иногда члены зондеркоманд находили среди трупов, извлеченных из газовых камер, близких родственников или друзей. Хёсс, чьи показания следует воспринимать через призму его антисемитизма, утверждал, что один заключенный из зондеркоманды вилами забросил в печь тело своей жены и потом преспокойно сел обедать с коллегами. (Известен и другой случай: узник зондеркоманды ввел в газовую камеру мать и остался там вместе с ней.) Заключенные Аушвица относились к служителям зондеркоманд, таким же узникам, как и они, с презрением, считая их прихвостнями нацистов, «продавшими души дьяволу». Примо Леви писал, что им приходилось существовать «на грани предательства». Конечно, они облегчали жизнь нацистам, которым пришлось бы самим возиться с трупами, если бы не было зондеркоманд. Хотя, конечно, они всегда могли найти добровольцев в украинских, прибалтийских и белорусских вспомогательных подразделениях.
И все же нельзя забывать о том, что у членов зондеркоманд не оставалось никакого выбора, кроме самоубийства. Они, как могли, помогали другим заключенным — приносили, например, еду. И они же однажды восстали против немцев. 7 октября 1944 года зондеркоманда крематория IV, поняв, что ей угрожает «селекция», то есть отправка в газовую камеру, напала на эсэсовцев с камнями, топорами и железными прутьями. «Восстание» было подавлено за одну ночь, никто из бунтовщиков не смог убежать, но они успели убить трех эсэсовцев, ранить двенадцать и взорвать крематорий ручными гранатами, которые им принесли узницы-женщины. Во время мятежа погибло двести пятьдесят заключенных и еще двести были казнены на следующий день. Женщин-евреек Эстер Вайкблум, Регину Сафирштайн, Алу Гертнер и Розу Роботу нацисты спустя неделю повесили, подвергнув жестоким пыткам. Восстания в Собиборе, Треблинке и Аушвице — в шести лагерях уничтожения — были подняты узниками зондеркоманд: только они обладали достаточной физической силой для борьбы. Они же дали миру свидетельства геноцида, зарывая их в жестяных банках возле крематория, которые впоследствии были найдены и опубликованы. Один из заключенных, Залман Градовский, позднее писал: «Почему я не стенаю и не плачу, а сижу как холодный, онемевший истукан, лишенный всяких эмоций?» И сам же себе отвечал: «Постоянное присутствие смерти, единственная наша реальность, угнетает, отупляет и заглушает наши чувства».
Выжили восемьдесят членов зондеркоманд, и опросы показали, что они превратились в бездушных роботов только из-за желания остаться в живых и донести людям свидетельства о зверствах нацистов. Апатия, ощущение беспомощности и алкоголь помогали этим существам преодолевать «внутренние моральные затруднения» и становиться «послушными орудиями массового уничтожения». Удивительно, но они редко совершали самоубийства. «Зная, что произойдет с жертвами, — писал один историк, — они не помогли освободиться ни одному еврею». Узники зондеркоманд не спасали даже младенцев, которых матери отдавали им в руки, уходя в «душевые» и надеясь на то, что им сохранят жизнь.
Поскольку члены зондеркоманд являлись Geheimstrager (носителями секретов), они должны были жить отдельно и все вместе и не имели права покидать свои рабочие места. Им оставалось рассчитывать лишь на то, что война закончится прежде, чем они сами попадут в газовые камеры. Естественно, имея доступ к узлам и сверткам, брошенным жертвами в раздевалках, они жили лучше, чем другие заключенные, что вполне устраивало и нацистов, довольных тем, что им не приходится заниматься столь малоприятными делами. Им разрешалось ходить в гражданских костюмах, а не в лагерных одеяниях. Они спали на матрацах в комнатах над крематорием, располагали временем для отдыха, и их, если не считать ежедневных перекличек, почти не тревожили эсэсовцы. «Мы никогда и ни в чем не испытывали недостатка, — вспоминал Закар, — ни в одежде, ни в еде, ни во сне». Их еще отличало и то, что, помимо номера, вытатуированного на руке, на куртке обозначался красный крест. Другие заключенные тоже имели свои знаки. Евреи носили желтые звезды Давида, остальным узникам присваивались нашивки разного цвета. Фиолетовым цветом обозначались Свидетели Иеговы, розовым — гомосексуалисты, зеленым — уголовники, черным — цыгане, красным — политические заключенные; советские военнопленные носили буквы «SU». Номера татуировались на руках, а иногда на ногах с 1943 года.
Садизм эсэсовцев и их прихлебателей не знал никаких мыслимых и немыслимых пределов. Особенно изощрялся в издевательствах над заключенными в Собиборе штабной унтер-офицер СС Пауль Грот. Один из шестидесяти четырех узников, уцелевших в лагере, Моше Шкларек, рассказал впоследствии о «самой излюбленной шутке» эсэсовца. Грот хватал еврея, давал ему бутылку вина и килограммовую сардельку, заставляя его поглотить и то и другое за несколько минут. Когда несчастный, исполнив приказ, шатаясь, падал навзничь, эсэсовец, ухмыляясь, требовал от него открыть рот и начинал в него мочиться. Как на любой фабрике, на «фабрике смерти» была налажена посменная, конвейерная, монотонная работа во главе с мастерами (их называли капо), обеспечивавшими наибольшую производительность и эффективность. Эсэсовцы инструктировали зондеркоманды ничего не говорить заключенным об истинном назначении «душевых», и жертвы шли на смерть, ничего не ведая о том, что их ждет. Но члены зондеркоманд и сами предпочитали держать язык за зубами, не желая пугать своих подопечных. «Я избегал смотреть им в глаза, — вспоминал Закар. — Я всегда старался избегать их вопрошающих взглядов, чтобы они ничего не заподозрили». Закар признавал, что он, как и его сотоварищи, стал «роботом, машиной», но все же отрицал, что у них не было «никаких чувств»: «Мы еле сдерживали слезы, даже плакали. У нас не было времени на раздумья. Думать сложно и тяжело. Мы гнали от себя любые мысли». Закар спасся, смешавшись с другими заключенными, когда Красная Армия подходила к Аушвицу в январе 1945 года.
2
Тех, кто выдерживал «селекцию» на платформе железнодорожной станции (на «трапе», как говорили заключенные), ожидала целая серия проверок. Узников осматривали в бараках на предмет пригодности к физическому труду, и признанных слабыми по совершенно произвольным стандартам сразу же отправляли в газовые камеры. Следующая «селекция» проводилась в лагерном госпитале, где эсэсовские медики выбраковывали «безнадежно больных». Историк Гидеон Грег обозначил семь сфер лагерной жизни, где заключенных подвергали беспощадной процедуре «селекции», от которой отвертеться было практически невозможно. Офицеры, проводившие «селекцию», ходили с тростью, которая могла служить и оружием, но они тыкали ею в узников, чтобы не дотрагиваться до них руками. «Многие пытались избежать выбраковки, — вспоминал ПримоЛеви, — но редко кому это удавалось. Немцы всегда и во всем отличались прилежностью и аккуратностью». Когда Леви — лагерный (Hqftling) номер 174517 — в первый же день, испытывая жажду, протянул руку в окошко и сорвал сосульку, охранник отобрал ее. «Почему?» — спросил Леви. «Hier ist kein warum» («Здесь вопросов не задают»), — ответил немец. И дело тут не в строгости режима. Эсэсовец не хотел, чтобы Леви утолил жажду. Нацистам не нужны были крепкие и здоровые заключенные. Им были нужны немощные, еще лучше умирающие жертвы, поскольку для «селекции» поступали все новые и новые кандидаты. Услышав, как сосед молится и благодарит Бога зато, что его «не отобрали», Леви подумал: «Разве Кун не понимает, что он будет следующим? Разве он не видит, что всю эту мерзость не исправят ни молитвы, ни мольбы, ни покаяния и побороть ее не в силах ни один человек? Если бы я был Богом, то плюнул бы на молитвы Куна».
Экскурсия по Аушвицу-Биркенау сегодня потрясает не меньше, чем документальный фильм, книга или академическое исследование. Только по приставной лестнице можно подняться на гору обуви, снятой с жертв лагеря. (В 2004 году чистили 43 000 пар ботинок и туфель, и в одной из них нашли венгерские деньги, чудом уцелевшие и не замеченные зондеркомандой.) Здесь выставлены груды кисточек для бритья, зубных щеток, гребней, расчесок, очков, детских распашонок, протезов, около миллиона предметов женской и мужской одежды. Личные вещи евреев в большинстве своем были экспроприированы и использованы нацистами. То, что выставлено в музее, охранники бросили, убегая от русских войск в январе 1945 года. Под стеклом хранятся семь тонн человеческих волос, которые нацисты тоже не успели употребить для матрацев и других изделий германской текстильной промышленности. Многие тысячи чемоданов разных размеров и фасонов сложены штабелями, и каждый из них аккуратно помечен именем и датой рождения владельца. Например: «Клемент Хедвиг, 8/10/1898». Когда из Аушвица на железнодорожную станцию отвозили детские коляски, по пять штук в ряд, то на это потребовался целый час. В январе 1943 года Гиммлер письменно инструктировал обергруппенфюрера Освальда Поля, чтобы он скрупулезно вел учет «материальных ценностей и вещей, взятых у евреев, то есть у евреев-эмигрантов». Его интересовали даже стеклышки от часов: «На складах в Варшаве их может быть сотни тысяч или миллионы, и их надо в практических целях раздать германским часовщикам». В практических целях Гиммлер и сохранил жизнь (по крайней мере на какое-то время) пятерым евреям-ювелирам, владевшим искусством изготовления самой высшей награды рейха — Рыцарского креста с дубовыми листьями и бриллиантами, — которой были удостоены всего двадцать семь человек.
14 сентября 1942 года Альберт Шпеер ассигновал 13,7 миллиона рейхсмарок на строительство лагерей уничтожения в Биркенау. К 1943 году вступили в строй четыре газовые камеры под номерами от I до IV, и они действовали на полную мощность весной 1944 года, когда на уничтожение прибыли 437 000 венгерских евреев, умерщвленных за несколько недель. Около дюжины немецких фирм участвовало в сооружении камер и крематориев, а оберинженер Курт Прюфер, представлявший эрфуртскую компанию «Топф и сыновья», был настолько горд системой кремации, что набрался наглости и запатентовал ее. «Пламя из труб поднималось на тридцать футов, — вспоминал француз Поль Стейнберг, — и по ночам его было видно на расстоянии нескольких лье. Зловоние от горевшей человеческой плоти чувствовалось даже в Буне» (производство синтетических масел, располагавшееся в трех с половиной милях). Когда крематории были перегружены или находились на профилактике, тела сжигались в открытых котлованах. Хёсс свидетельствовал: «Надо было постоянно поддерживать пламя. Излишний жир удалялся, гора горящих трупов переворачивалась, чтобы создавалась тяга, не дававшая огню погаснуть». В конце войны удалось спасти только 7500 человек, оставшихся в живых. Среди них было 600 подростков и детей, в основном беспризорников, не знавших своего имени и происхождения.
В Аушвице в лагерный барак, предназначавшийся прежде для сорока двух лошадей, помещалось от четырехсот до восьмисот человек. Помимо надзирателей, узникам не давали покоя вши и блохи. Крыс было меньше, заключенные ими нередко питались. Для наказания голодом и удушьем в тюремном лагере 11 использовался так называемый «стоячий карцер» размером пять на пять футов. В него ставили четырех «штрафников», оставляя их в таком положении на десять дней. Многие не выдерживали пытки. Католический священник из Варшавы отец Максимилиан Кольбе, добровольно заменивший другого поляка, Францишека Гаёвни-чека, у которого была семья — жена и дети, — выстоял до конца. Когда его через две недели выпустили, он все еще был жив. Нацисты его добили, сделав смертельную инъекцию. Священника канонизировали в 1982 году.
Виктор Франкл с октября 1944 года до освобождения в апреле 1945-го содержался в Тюркгейме, филиале Дахау, куда его перевели из Аушвица. Впоследствии он писал:
«Мне никогда не забыть, как однажды ночью меня разбудили стоны соседа по нарам. Он ворочался и безумно вскрикивал, ему снилось что-то ужасное. Я всегда жалел людей, бредящих во сне, и решил его растормошить. Я протянул руку, чтобы встряхнуть соседа, но тут же передумал делать это. Мне вдруг пришло в голову, что никакой самый жуткий сон не может быть страшнее той реальности, в которой мы оказались и в которую я собирался его вернуть».
Это была чистейшая правда. Примо Леви тоже писал: «Мы каждый день просыпались, похолодев и трясясь от ужаса, разбуженные полным злости голосом, кричавшим что-то на непонятном языке».
Даже самый стойкий человек может согнуться в борьбе за существование. «Выжить мог только тот, кто был способен потерять последние угрызения совести, борясь за жизнь, — вспоминал Франкл. — Такие люди были готовы использовать любые средства, грубую физическую силу, своровать, предать друга для того, чтобы спастись самому. Лучшие из нас оттуда не вернулись». Примо Леви, один из тех, кто выжил в Аушвице, объяснил, почему в лагере не было смысла в том, чтобы помогать более слабым: «Мы одинаково чувствовали, что наша жизнь может оборваться в любой момент и от нас останется горстка пепла, которую выкинут в поле, а наши имена вычеркнут из всех списков». Леви иллюстрирует свой печальный моральный вывод примером из лагерной жизни. На верхней полке в лагерном лазарете тяжело дышал и хрипел пациент. Леви поинтересовался: «Что с тобой?»
«Он услышал меня, попытался подняться и свалился, свесив ко мне голову и руки, глаза его побелели. Заключенный на нижней полке вытянул руки, чтобы подхватить его, и понял, что он мертв. Никто не знал, кто он и как его звать».
Человеческое достоинство или все, что считается его проявлением, сохранить было не менее трудно, да и бессмысленно. Франкл вспоминал:
«Новичков обычно посылали чистить отхожее место и выгребные ямы. Если заключенный гримасничал или утирался, когда ему на лицо попадало жидкое дерьмо, то сразу же получал удар кулаком от капо. Так постепенно отмирали нормальные человеческие реакции и отношения».
Еще один бывший заключенный Аушвица, Эли Визель, будущий нобелевский лауреат, говорил в 1983 году: «Аушвиц невозможно представить даже умозрительно, тем более понять. Он подвластен только памяти. Мертвых и живых разделяет пропасть, которую не в состоянии постичь ни один талант».
3
На заре холокоста у нацистов не было четкой программы действий в отношении людей, от которых они хотели избавиться. Первоначально Гитлер собирался сослать евреев на юго-восток Польши, но потом этот район был включен в «жизненное пространство» для этнических немцев. Некоторые эксперты выражали опасения: когда евреи начнут вымирать от голода, немцы могут заразиться от них болезнями. Поэтому нацисты больше полагались на импровизацию, а не на план, по крайней мере до конференции, которую они провели на вилле у озера Ванзее в Берлине в январе 1942 года. Нельзя сказать, что именно тогда было положено начало холокосту: массовые убийства в Аушвице-Биркенау уже шли полным ходом с осени. Не было совещание и только лишь организационным: на нем не присутствовали железнодорожники и транспортники. Нацистское сборище, конечно, обсуждало проблему Mischlinge («мишлинга») — смешанных браков: «евреев наполовину» (подлежавших обследованию) и «евреев на четверть» (рекомендовавшихся, «если повезет», для стерилизации). Главный итог конференции — назначение тридцатисемилетнего Рейнхарда Гейдриха, начальника полиции безопасности и СД, координатором всего процесса геноцида и формирование коллективной ответственности. После этого совещания ни одно министерство и департамент не имели права ссылаться на незнание того, что геноцид стал государственной политикой рейха, несмотря на все эвфемизмы, использованные в разосланном повсеместно документе, известном как «Ванзейский протокол». На самом совещании его участники даже и не пытались избегать неподобающих слов и определений. Адольф Эйхман написал в мемуарах в 1961 году: «Все говорили откровенно, без каких-либо эвфемизмов». Историк Марк Розман охарактеризовал «Ванзейский протокол» как «самое показательное и программное заявление нацистов относительно политики геноцида».
Нацисты включили «в процесс окончательного решения еврейского вопроса в Европе» около 11 миллионов евреев. В «протоколе» перечисляются все страны, где проживали евреи: от Украины (2 994 684 человека) до Албании (200 человек). В список попала и Ирландия (4000 евреев): этот факт достаточно красноречиво указывал на то, что случилось бы с претензиями Ирландии на независимость, если бы Германия смогла действительно оккупировать Британские острова. В «протоколе» подробно разъясняется, кого именно следует объявлять евреем. В параграфе 6 раздела IV «Браки между лицами смешанной крови первой степени и лицами смешанной крови второй степени» говорится: «Оба родителя подлежат депортации или отправке в гетто для престарелых вне зависимости оттого, есть ли у них дети, поскольку у таких детей, как правило, еврейская кровь выражена сильнее, чем у лиц смешанной крови второй степени».
Именно после Ванзейского совещания, называвшегося тогда еще конференцией «статс-секретарей», развернулась быстрая индустриализация геноцида. Судя по записям, которые вел Эйхман, в нем принимали участие двадцать семь человек, но три четверти времени заняли выступления Гейдриха. Закончив обсуждения, высшие чиновники рейха пили бренди и курили сигары. По словам Розмана, «у озера Ванзее геноцид стал официальной политикой нацистского государства». Если до Ванзее погибла десятая часть еврейских жертв Гитлера, то в течение следующих двенадцати месяцев — еще пятьдесят процентов. В 1961 году Эйхман свидетельствовал: «Все не только выражали полное согласие (с Гейдрихом), но и старались превзойти друг друга, проявляя совсем не показной энтузиазм в окончательном решении еврейского вопроса». Экспертов особенно волновало то, как реализовывать намеченную программу с минимальным ущербом для военных операций. Эти бюрократы виновны в геноциде не меньше, чем эсэсовские санитары, вбрасывавшие гранулы «циклона Б» в газовые камеры. Нравственные принципы отсутствовали и у операторов газовых камер, и у высокопоставленных чиновников рейха, несмотря на то что многие из «статс-секретарей» были людьми образованными, имевшими ученые степени, и они вряд ли могли оправдывать свое поведение массовым озверением германского общества. Холокост не мог осуществляться без добровольной поддержки со стороны ученых и специалистов разных областей: медиков, демографов, статистиков, социологов, с увлечением углубившихся в «радикальный социальный эксперимент», образовав вокруг него исключительный моральный вакуум. Образовалась аморальная каста технократов, готовивших научные обоснования для «упорядочения населения», «перемещения дармоедов» и «устранения неполноценных людей». Все эти усилия сформировались в один Generalplan-Ost, генеральный план «Ост», предназначенный для порабощения Восточной Европы, занятой, с точки зрения гитлеровского «поселенца-фермера-воина», холопской рабочей массой.
Хотя Гитлер любил непрестанно рассуждать о двухтысячелетней европейской цивилизации и культуре, которой якобы угрожают евреи (ее, можно сказать, fons et origo, источник и основа), она была ему глубоко чужда. Геббельс записал в дневнике 29 декабря 1939 года:
«Фюрер — человек глубоко религиозный, но не терпящий христианство. Для него христианство — это симптом упадка человечества. Верно. Оно служит рассадником (Ablagerung) еврейской расы. И той другое не имеет никакого отношения к животному миру и подлежит уничтожению. Фюрер — убежденный вегетарианец, принципиально… Он ни во что не ставит homo sapiens. Человек не должен чувствовать свое превосходство над животными. У него нет для этого никаких оснований».
Судьбами Европы, таким образом, управляла личность, не любившая человека и в тесном кругу соратников утверждавшая, что и христианство и еврейство должны быть уничтожены, поскольку они неуважительно относятся к животным. Те христиане, которые предпочитали не замечать холокоста и даже молчаливо его поддерживали, обвиняя евреев в коллективной ответственности за смерть Христа — хотя он и был распят европейцами, то есть римлянами, — очевидно, не понимали простой истины: если бы все-таки победил Гитлер, то христианство подверглось бы самым жестоким гонениям со времен Древнего Рима. (Что касается особой любви Гитлера к животным, то он погубил по меньшей мере полмиллиона лошадей только в операции «Барбаросса».)
Во время посещения Аушвица 17 июля 1942 года Гиммлер инструктировал офицеров СС, что отныне повсеместное искоренение евреев является официальной политикой рейха. Через два дня он приказал уничтожить всех евреев в Польше, довести до изнеможения тех, кто пока «пригоден для работы», а затем умертвить и их в газовых камерах. «Оккупированные восточные территории Европы уже очищены от евреев, — написал Гиммлер 28 июля 1942 года. — Фюрер возложил эту очень трудную миссию на меня». У него, конечно, имелся деятельный и пламенный помощник в лице Рейнхарда Гейдриха: Гитлер, хваля, называл его «человеком с железным сердцем», жертвы боялись его «ледяного взгляда». У благолепного блондина, умного и фанатичного, были все шансы стать преемником Гитлера, если бы Германия выиграла войну и он сам уцелел.
Гейдрих родился в Галле в семье музыкантов, превосходно играл на скрипке, занимался спортом и хорошо учился. Тем не менее одаренный музыкант, вступив в бандитскую фашистскую организацию «Фрайкор» («Добровольческий корпус»), втянулся в уличные потасовки. В 1922 году восемнадцатилетний юноша встретился с адмиралом Вильгельмом Канарисом, будущим шефом контрразведки, и при его содействии пошел служить в военно-морской флот, где к 1930 году дорос до начальника службы связи. Военно-морская карьера внезапно оборвалась из-за скандала: он отказался жениться на дочери стального магната, уже понесшей от него ребенка, обручившись с Линой фон Остен. В феврале его с позором уволили за поведение, недостойное германского офицера. Однако Гейдрих с помощью Лины добился аудиенции у Генриха Гиммлера, уже два года возглавлявшего СС. На Гиммлера произвело впечатление ледяное спокойствие Гейдриха, и он предложил ему создать службу разведки и безопасности СС — Sicherheitsdienst — СД, которая вскоре поразила всех своей беспощадной жестокостью.
В июле 1934 года Гейдрих сыграл ключевую роль в резне «Ночи длинных ножей», чем обратил на себя восторженное внимание и Гитлера и Геббельса. В 1939 году СД, гестапо и крипо (криминальная полиция) были объединены в Reichssicherheitshauptamt — главное управление имперской безопасности (РСХА), и его первым начальником стал Гейдрих. Гитлер поручил ему инсценировать «приграничный инцидент» в Глейвице, давший предлог для вторжения в Польшу. С началом войны Гейдрих предпринял массовые облавы в оккупированной Польше и депортацию полураздетых людей в середине морозной зимы. После нападения на Россию в июне 1941 года Гейдриху присвоили звание обергруппенфюрера, тогда же он сформировал карательные «айнзатц-группы».
В проведении политики геноцида по отношению к евреям «вешателю» Гейдриху, так его прозвали, ревностно помогали Адольф Эйхман и Одило Глобочник, а 31 июля 1941 года он получил от Геринга письменные указания разработать программу окончательного решения еврейского вопроса. Это был его звездный час: ему надо было доказать фюреру, что не Гиммлер, которого Гейдрих презирал за «слабость», а только он может быть главным организатором и исполнителем программы истребления евреев. В сентябре 1941 года Гитлер назначил Гейдриха имперским протектором Богемии и Моравии, диктатором оккупированных чешских территорий. Он управлял чехами привычными методами: наводя страх арестами и пытками и отправляя сотни тысяч людей в концентрационные лагеря, уже превращавшиеся в «фабрики смерти». Не прошло много времени, как его стали называть «мясником Праги».
В среду 27 мая 1942 года группа борцов Сопротивления, обученная и заброшенная британцами на парашютах в Чехословакию — Йозеф Вальчик, Адольф Опалка, Ян Кубиш и Йозеф Габчик, — напала на темно-зеленый «мерседес» Гейдриха в конце Кирхмайерштрассе в Праге. Автомат Габчика заклинило, но Кубиш успел бросить гранату, которая разворотила корпус автомобиля. Чешский анестезиолог насчитал несколько серьезных ранений: пробита селезенка, металлический осколок вонзился в ребро, конский волос от обивки застрял над диафрагмой. Гейдрих боролся за жизнь семь дней и двенадцать часов и умер от заражения крови.
8 июня в Берлине состоялись государственные похороны, городской симфонический оркестр играл траурный марш «Gotterdammerung» («Сумерки богов») из оперы Вагнера, Гитлер возложил лавровый венок, хотя в душе и проклинал Гейдриха за «глупую выходку — принародную езду по улицам Праги». Чешских десантников предали, но немцы не смогли взять их живыми: они погибли, сражаясь. Биограф Гейдриха писал: «Гестапо устроило идентификацию тел самым изуверским способом. Трупы были обезглавлены, головы посажены на колья, и родственников заставляли осматривать эту жуткую экспозицию». Гейдрих гордился бы выдумкой своих подданных.
Утром 10 июня 1942 года подразделения СД и полевой полиции вермахта окружили шахтерскую деревню Лидице под Прагой и согнали на площади всех жителей. Нацисты расстреляли 173 человека — мужчин и подростков старше пятнадцати лет; 198 женщин и 98 детей были отправлены в лагеря смерти, а деревня сожжена. Немцы оставили в живых только тринадцать детей, потому что у них оказались белокурые волосы. Их отправили в Германию, чтобы воспитать арийцами. В другой деревне — Лежаки — нацисты убили семнадцать мужчин, шестнадцать женщин и четырнадцать детей. В официальном заявлении нацисты предупредили, что в Лидице чехам «преподан урок повиновения и смирения».
4
В 6.00 понедельника, 19 апреля 1943 года, в Варшавское гетто вошли 850 солдат «ваффен-СС», чтобы «эвакуировать» (то есть депортировать) остававшихся там евреев и ликвидировать его в соответствии с указаниями Гиммлера. До них в гетто уже появились украинские, латвийские и литовские вспомогательные отряды, евреи понимали, что вслед за ними придут немцы, и Zydowska Organizacja Bojowa (ЖОБ), или Еврейская боевая организация, заблаговременно заняла в городе позиции, чтобы устроить эсэсовцам достойную встречу. Восстание гетто для немцев было полной неожиданностью. В первый же день они потеряли двенадцать человек, когда бойцы ЖОБ забросали их гранатами и «коктейлями Молотова» И подожгли танк. Настолько дерзким и яростным было возмездие, что немцы сменили шефа СС в Варшаве, поставив во главе эсэсовцев генерала Юргена Штропа. «Евреи и бандиты нападают на нас из-за каждого угла, — докладывал Штроп, — и тут же скрываются в подвалах и подземных ходах». Уличные бои и рукопашные схватки продолжались почти четыре недели. Немцы бросили против повстанцев все силы: отряды СС и полиции, вермахта, украинских и прибалтийских пособников, даже еврейскую полицию гетто.
Подпольщики, уступавшие карателям и численностью и вооружениями, сражались с упорством и отвагой смертников. «Евреи и бандиты предпочитают сгореть заживо, но не попасть к нам в руки, — докладывал Штроп 27 апреля обергруппенфюреру СС Крюгеру в Краков. — Они с проклятиями и бранью в адрес Германии и фюрера выбрасываются из окон и балконов пылающих зданий». 8 мая предводитель восстания Мордехай Анелевич и его соратники, окруженные в бункере дома 18 на улице Мила, отказавшись выйти из подземелья, покончили жизнь самоубийством. Спустя восемь дней, в 8.15 вечера субботы, 16 мая, Штроп, демонстрируя победу над повстанцами, взорвал Варшавскую синагогу. Жертвами карателей пали 55 065 евреев и поляков («бандитов»), сражавшихся вместе с ними. Штроп потерял всего шестнадцать человек убитыми и восемьдесят четыре ранеными, но восстание в гетто Варшавы подало сигнал и подняло на борьбу евреев в Львове, Ченстохове и Белостоке. 2 августа взбунтовалась Треблинка, а через двенадцать дней — Собибор. Восстание против всесильного и вооруженного до зубов врага было обречено на провал, но оно помогло еврейскому народу сохранить чувства гордости и самоуважения.
В марте 1944 года началась депортация в Аушвиц венгерских евреев. За восемь недель оберштурмбанфюрер СС (подполковник) Адольф Эйхман отправил в лагерь 437 000 человек. Позднее он похвалялся перед приятелем, что «будет прыгать от радости в могиле, зная, что приложил руку к уничтожению четырех миллионов евреев». После того как его обвинили в Израиле в геноциде, Эйхман записал в дневнике (1961):
«Я видел, как действует адская машина смерти, вращая свои убийственные колеса подобно часовому механизму. Я видел тех, кто управлял ею, поддерживал ее в рабочем состоянии. Я видел, как они заводили механизм. Я наблюдал за секундной стрелкой, за тем, как она мерно отсчитывала жизни и смерти. Это была величайшая и грандиознейшая пляска смерти, и я ее видел».
Эйхмана судили и казнили, но он оказался лишь одним из немногих человекоубийц, которых настигла Божья кара. Точная численность охранников СС в лагерях (Lagerschutzen) неизвестна. В 1944 году на 110 000 узников Аушвица приходилось 3500 эсэсовцев. Газовые камеры и крематории обслуживали около 800 заключенных зондеркоманд. Из 7000 надзирателей-мужчин и двухсот надзирателей-женщин, «трудившихся» в разное время в Аушвице за годы войны, подверглись судебному преследованию только восемьсот. Остальные растворились в мирной жизни, многим удалось исчезнуть вместе с награбленным добром. При приближении русских войск эсэсовцы эвакуировали узников Аушвица, заставив их идти «маршем смерти» на запад более пятидесяти миль, несмотря на морозы. Тех, кто не мог двигаться, эсэсовцы пристреливали. За время «марша смерти» погибло около 15 000 заключенных. Злосчастие евреев не закончилось после освобождения из лагерей. В польских деревнях, например, иногда убивали евреев, возвращавшихся, чтобы предъявить права на собственность. Так случилось в Едвабне.
5
Мы всегда будем спрашивать себя: следовало ли союзникам разбомбить Аушвиц? Безусловно, они имели возможность сделать это летом 1944 года, когда американские и британские ВВС доставляли из Италии вооружения для польской Армии Крайовой во время Варшавского восстания. Тем не менее они приняли решение не бомбить лагерь, хотя и знали, что там систематически истребляют и евреев и поляков с 1942 года. Не исключено, что крематорий и газовые камеры, не обозначенные на карте, уцелели бы, но по крайней мере можно было бы разрушить подъездные пути к лагерю. Перед днем «Д» в числе главных целей бомбардировочных операций были французские железные дороги, узлы, депо, запасные подъездные пути, сортировочные станции. В докладе американского комитета по делам беженцев за 10— 15 июля 1944 года рассматривалась возможность сброса оружия заключенным и даже высадка парашютного десанта, однако эти намерения так и не были реализованы.
Безусловно, во время бомбардировок могли погибнуть заключенные, и это вселяло опасения. Тогда считалось, что помочь евреям можно только скорейшим завершением войны, а для этого военно-воздушные силы Британии и Соединенных Штатов должны бомбить прежде всего военные и промышленные объекты. «При всей гуманности предлагаемой вами операции, мы исходим из того, что реальное освобождение жертвам принесет поражение стран Оси», — так ответило 26 июня 1944 года американское военное министерство еврейским организациям, настаивавшим на бомбардировке железной дороги Кошице — Пресков, ведущей из Венгрии к Аушвицу. Тогда для спасения тех евреев, которых еще не вывезли в концлагерь, оставалось пятнадцать дней: депортация закончилась 9 июля 1944 года, а на подготовку операции — воздушную разведку, планирование, анализ погодных условий — требовалось гораздо больше времени. Возможно, военные учитывали и то, что ветка Кошице — Пресков была лишь одной из семи железных дорог, выходящих на маршрут Львов — Аушвиц. (Нацисты и выбрали Аушвиц, потому что он был узловым пунктом железнодорожной сети Восточной и Юго-Восточной Европы.) «Если бы даже союзники и разбомбили эту ветку, — писал историк, изучавший различные варианты спасения венгерских евреев, — то нацисты воспользовались бы другой железной дорогой». В разделе холокоста (современного Музея «Документы Оберзальцберга») над входом посетителей встречает надпись: «Alle Wegefuhren nach Auschwitz» («Все дороги ведут в Аушвиц»).
В любом случае союзный комитет начальников штабов вряд ли уделил бы серьезное внимание бомбардировкам Аушвица, поскольку был поглощен развитием наступления после высадки войск в Нормандии, Кан держался до 9 июля. Тем не менее заключенные не переставали надеяться на то, что над ними появятся американские или британские самолеты, хотя и понимали, что многие из них погибнут под бомбами. Они ликовали, когда воздушному нападению подвергся соседний завод компании «ИГ фарбен» (во время налета погибли сорок евреев и пятнадцать эсесовцев). Американский комитет по делам военных беженцев официально призвал к бомбардировке Аушвица только 8 ноября 1944 года. Он ссылался на то, что в ходе воздушного налета британцев на тюрьму в Амьене в феврале удалось бежать 258 заключенным (но и погибли сто человек). Как бы то ни было, предложение поступило запоздало. 28 ноября нацисты отправили в газовую камеру последнюю партию узников. К тому же осенняя непогода не благоприятствовала дальним, в сотни миль, полетам и точному бомбометанию, возможному лишь в условиях хорошей видимости. Уже после войны высказывалось мнение, что по Аушвицу могли нанести удар скоростные бомбардировщики «Де Хэвиленд DH-98 Москито». Эксперт историко-исследовательского центра военно-воздушных сил США д-р Джеймс Китченс опроверг практическую осуществимость такого рейда: «Совершенно немыслимо, — указывал он, — преодолеть через Альпы шестьсот двадцать миль в полном радиомолчании и на малых высотах, пробить противоздушную оборону немцев, сохранить строй и взаимодействие и иметь достаточно топлива для того, что скоординированно и точно поразить пять целей (газовые камеры и крематорий) и вернуться обратно».
Бомбометание не отличалось высокой точностью: лишь 34 процента американских бомб падало в пределах тысячи футов от целей. Зная это, легко представить, что могло случиться во время налета на лагерь: газовые камеры уцелели бы, а тысячи узников в соседних бараках — погибли. Именно поэтому некоторые еврейские группы в Британии и США выступали против бомбардировки концлагерей. Решение не бомбить «фабрику смерти» нельзя назвать ни военным, ни нравственным преступлением, ни даже недомыслием, о чем иногда и заводятся сегодня разговоры. За последние три десятилетия не раз публиковались аэрофотоснимки Аушвица, сделанные летчиками 25 августа 1944 года, и на увеличенных изображениях отчетливо видны расположения газовых камер, крематория и даже узники, выстроившиеся в очередь на уничтожение. Снимки дали повод для домыслов, будто бы союзники сравнительно легко могли разрушить объекты смертоубийства. Однако эти отпечатки впервые были сделаны в 1978 году. Во время войны еще не имелось технических устройств для увеличения снимков до такой степени, чтобы можно было различить группу людей. Ведущий специалист в области аэрофоторазведки, полковник Рой М. Стэнли, утверждал: «Анализфотоотпечатка 1978 года содержит понимание и представление об объектах на земле, недоступное для дешифровщиков образца 1945 года».
Можно напомнить, какой ценой обошлись британцам воздушные сбросы оружия для поддержки Варшавского восстания. За шесть недель до середины августа 1944 года британские летчики совершили двадцать два рейда: из 181 самолета не вернулся 21. Британский Форин оффис возражал — и это запротоколировано одним из его чиновников — против операции в Польше, ссылаясь на то, что Британия «потеряет людей и самолеты без особой надобности». Британские дипломаты оставили немало записей, которых следовало бы стыдиться. Чего стоит, например, пометка, сделанная в сентябре 1944 года Армином Дью по поводу обращения Красной Армии с румынскими евреями: «По-моему, министерство уделяет непропорционально много времени этим причитающим евреям». И это не единственный случай.
Заместитель военного министра США Джон Макклой отверг призыв к бомбардировке газовых камер и крематория на том основании, что это «отвлечет значительную часть наших военно-воздушных сил, необходимых для успешного проведения решающих операция на других участках, не говоря уже о нецелесообразности использования наших ресурсов для осуществления операции сомнительной эффективности». Макклой привел еще один аргумент: такая акция «спровоцирует немцев на еще более жесткие карательные действия». Тем не менее 20 августа 1944 года американская 15-я воздушная армия бомбила завод синтетических масел и резины в Моновице, вылетев из Фоджи в Южной Италии. Американцы потеряли лишь одну «летающую крепость» из ста двадцати семи. Химическому предприятию был нанесен серьезный ущерб, и его бомбардировка воодушевила узников Аушвица-Биркенау. Один из них, Ари Хассенберг, вспоминал впоследствии: «Мы все воспрянули духом. Мы поняли, что о нас думают, что нас готовятся освободить и нам удастся бежать. Не все, но некоторые из нас вырвутся отсюда, некоторые из нас выживут. Мы радовались бомбам, потому что они убивали немцев».
Казалось бы, нацистам, проигрывавшим войну, рациональнее было бы транспортные, технические, человеческие ресурсы, вовлеченные в холокост, направить на военные нужды и евреев не уничтожать, а заставить работать и приносить пользу. Но у нацистов была своя логика. Ухудшающаяся ситуация на Восточном фронте побуждала их к интенсификации холокоста. Как считает Сол Фридлендер, «Гитлер, искореняя евреев, хотел развалить основу альянса союзников: в его больном воображении евреи служили связующим звеном между капитализмом и большевизмом». Кроме того, ускоренной ликвидации еврейской угрозы за линиями фронта требовала и надвигавшееся вторжение союзников в «Крепость Европа».
Выступая во Дворце спорта 18 февраля 1943 года — спустя несколько дней после капитуляции фельдмаршала Паулюса под Сталинградом, возможно, самого крупного поражения Германии за всю войну, — Геббельс допустил характерную фрейдистскую оговорку. Обрушившись на некие «еврейские истребительные команды» (придуманный аналог «айнзатцгруппам»), якобы следующие за наступающими русскими дивизиями, Геббельс заявил огромной и послушной толпе: «Германию не испугать, и мы дадим им своевременный и решительный отпор. Если понадобится, то мы их полностью и окончательно уничто… устраним», — поправился министр пропаганды (Ausrottung… Ausschaltung). Толпа аплодировала и скандировала, смеясь: «Долой евреев!». Говорил Геббельс под гигантским лозунгом: «Totaler Krieg = Kurzester Krieg» («Тотальная война = Самая быстрая война»). Речь транслировалась по радио, ее слушали десятки миллионов немцев, о ней узнал весь мир.
Гитлер не высказывался о взаимосвязи холокоста и положения на Восточном фронте, и нам остается лишь догадываться о ходе его мыслей. Объяснение иррациональному усилению геноцида с приближением поражения в войне, видимо, следует искать в его извращенной психике. Несмотря на военный крах, полагал Гитлер, он войдет в историю как триумфатор, очистивший Европу от еврейской расы. Это будет его главное наследие, которое он оставит германскому Volk (народу). К утверждению мира Judenfrei (без евреев) он стремился даже больше, чем к победе. Гитлер знал, что германские евреи отважно сражались за кайзера в Первой мировой войне, и многие их них получили Железные кресты и стали видными военачальниками. Он и сам удостоился Железного креста 1-го класса благодаря усилиям полкового начальника штаба, еврея, второго лейтенанта Гуго Гутмана. Гитлер завязал было с антисемитизмом, придя к власти в 1933 году. Он мог бы применить в войне талант миллионов самых способных и образованных европейцев, в том числе и физиков-ядерщиков. Консервативный немецкий националист, возможно, так бы и поступил. Но не фанатичный нацист Гитлер.
Глава 8 ПЯТЬ МИНУТ У МИДУЭЯ
июнь 1942
—
октябрь 1944
1
Если исключить битвы за Бирму, то можно сказать, что весь последующий этап войны союзников с Японией состоял в основном из сражений авианосцев. Они решали, удержит ли Япония огромную империю, образовавшуюся за шесть месяцев после Пёрл-Харбора. Продвижение японцев в Индию в мае 1942 года приостановили муссоны, но роковой удар им нанесла утрата в июне четырех авианосцев в боях у Мидуэя (американцы потеряли один). После этого сражения японцы уже не могли, отставая, и весьма значительно, от американцев в строительстве авианосцев, с прежней молниеносностью продолжать покорение Восточной и Юго-Восточной Азии. Капитан 1 ранга Мицуо Футида и капитан 2 ранга Масатакэ Окумия озаглавили книгу о Мидуэе, изданную в 1955 году, «Сражение, загубившее Японию» («The Battle that Doomed Japan»), и это не было преувеличением.
В морском бою, произошедшем 7—8 мая 1942 года в Коралловом море северо-восточнее Куинсленда, японцы потеряли легкий авианосец «Сёхо», перевернувшийся после того, как по нему ударили тринадцать бомб, семь торпед и на него рухнул сбитый пикирующий бомбардировщик. Американцы тогда лишились авианосца «Лексингтон». Он затонул через два часа после того, как ретировался последний японский самолет. Корабль взорвался от искры генератора, воспламенившей топливные цистерны, подбитые японцами. Эвакуация проходила организованно, спаслись 2735 моряков, более 90 процентов команды. Получили серьезные повреждения два японских тяжелых авианосца — «Сёкаку» и «Дзуйкаку», и японцам пришлось отказаться от планов захвата Порт-Морсби в Папуа-Новой Гвинее, откуда они могли угрожать Австралии. (Лейтенант Джеймс Пауэре был посмертно удостоен ордена Почета, высшей награды американского конгресса: он сбросил бомбы на палубу «Сёкаку» с высоты трехсот футов. Пикирующие бомбардировщики «донтлесс» превратили палубу «Сёкаку» в месиво, и японские самолеты не могли на нее садиться. Поскольку на «Дзуйкаку» не хватало места для авиации двух авианосцев, моряки сбрасывали самолеты в море, чтобы принять возвращавшиеся истребители и бомбардировщики.) В сражении американцы потеряли 564 моряка и пилота и 66 самолетов, японцы соответственно — 1074 и 77. К счастью, американский авианосец «Йорктаун» был лишь поврежден, но не затонул, как думал адмирал Исоруку Ямамото, командующий японским Объединенным флотом. Поэтому он не ожидал, что вторжение на атолл Мидуэй встретит мощный воздушный отпор, и стянул 165 военных кораблей — такой армады Тихий океан еще не видел. Завладев Мидуэем, японцы могли бы бомбить Пёрл-Харбор, а захватив и Алеутские острова, создали бы защитный фланг Южной ресурсной зоны.
Ключевую роль в победе американцев сыграли данные разведки: своевременная и точная информация, которую получал от дешифровщиков адмирал Честер У. Нимиц, главнокомандующий Тихоокеанского флота, и сбивчивые, недостоверные донесения, поступавшие к адмиралам Ямамото и Нагумо от японских офицеров, не владевших техникой «чтения» сигналов противника. Японцы не смогли воспользоваться и той мизерной информацией, которая попадала им в руки: отчасти из-за необходимости сохранять радиомолчание, отчасти из-за того, что радиопередатчик у Нагумо был слабее, чем у Ямамото. Нимиц знал, что у Нагумо после боя в Коралловом море осталось четыре действующих авианосца, один в ходе сражения был поврежден, а другой — лишился всех самолетов. Ямамото же не знал, что контр-адмирал Фрэнк «Джек» Флетчер имеет три авианосца — «Энтерпрайз», «Хорнет» и «Йорктаун», — которые к концу мая выдвинулись в район севернее Мидуэя. (По расчетам, на восстановление «Йорктауна» после боя в Коралловом море требовалось три месяца, но его отремонтировали за сорок восемь часов — еще одно свидетельство профессионализма американских инженеров и рабочих.) В определенном смысле атолл Мидуэй можно было считать четвертым, непотопляемым, авианосцем: на нем базировалось сто девять самолетов.
Ямамото разбил силы вторжения на три соединения, и это была ошибка, так как эскадры шли далеко друг от друга и не могли взаимодействовать. Помимо 1-го воздушного флота Нагумо и главных сил самого Ямамото в составе одного авианосца, четырех крейсеров, семи линкоров, двенадцати эскадренных миноносцев и восемнадцати подводных лодок, в операции участвовали корабли соединения вторжения на остров Мидуэй, имевшие на борту войска численностью 51 000 человек. Ямамото преследовал две цели: захватить Мидуэй и втянуть Тихоокеанский флот американцев в морское сражение, которое они не смогут выиграть. 1-й воздушный флот Нагумо подошел к атоллу под покровом сплошной облачности, не позволявшей авиаразведке Мидуэя обнаружить эскадру противника, и на рассвете Нагумо нанес первый удар, подняв в воздух 108 из 201 самолета. Нападение было успешным, взлетно-посадочную полосу японцы не бомбили, планируя воспользоваться ею после захвата острова. На остальных резервных девяноста трех самолетах спешно подвешивались торпеды — на случай появления американского флота (ожидалось пятьдесят кораблей). Этот, по выражению Футиды и Окумии, «фантастический просчет» стал роковым для японцев.
В 7.00 контр-адмирал Реймонд Спрюэнс, командующий ударной авианосной группой, в которую входили «Энтерпрайз» и «Хорнет», наконец обнаружил флотилию Нагумо и отправил в атаку 116 самолетов с расстояния 175 миль. (Как и в Коралловом море, корабли вступали в бой, не видя друг друга в этом новом типе морских сражений, которые теперь вели в основном авианосцы.) Примерно тогда же Нагумо приказал заменить торпеды на резервных девяноста трех самолетах зажигательными и осколочными бомбами: из района Мидуэя ему сообщили о необходимости выслать вторую волну бомбардировщиков, и у него не было никаких сведений об американском флоте, который, как он полагал, должен был идти на север, чтобы отразить отвлекающее нападение японцев на Алеутские острова. На переоснащение авиагруппы требовался час времени, но уже через пятнадцать минут разведывательный самолет запеленговал на северо-востоке десять американских кораблей. Пережив mauvais quart d'heure (неприятную минуту), Нагумо распорядился снова вооружить резервную авиагруппу торпедами. «Приказ, контрприказ, кавардак». Тем временем первая волна бомбардировщиков и торпедоносцев возвращалась с Мидуэя. Наступал поворотный момент в войне на Тихом океане. Половина самолетов вооружена бомбами для удара по Мидуэю, другая половина снаряжена торпедами для атаки на американские авианосцы, и Нагумо принимает фатальное решение посадить вначале самолеты первой волны, а не поднять в воздух резервные самолеты, стоявшие со смертоносным грузом на полетных палубах.
Летные экипажи все еще возились у своих машин, заменяя осколочные и зажигательные бомбы торпедами, и в 9.05 Нагумо развернул свою флотилию на девяносто градусов, направив ее курсом на восток-северо-восток, чтобы встретить американскую оперативную группу кораблей. Это позволило ему уйти на какое-то время от удара американских пикирующих бомбардировщиков и истребителей, взлетевших с авианосца «Хорнет» в 7.00. Половина самолетов «Йорктауна», находившегося восточнее, поднялась в воздух в 7.30. Пятнадцать торпедоносцев-бомбардировщиков с «Хорнета», заметив соединение Нагумо, сразу же пошли в атаку. Много писалось о фанатичной отваге японских камикадзе, но надо было обладать не меньшим мужеством, чтобы пробиться без охранения сквозь огонь зениток и истребителей «зеке», взлетевших с кораблей Нагумо. Из пятнадцати вернулся лишь один самолет: понеся столь значительные потери, американские торпедоносцы не поразили ни одной цели. Безрезультатно, но с потерями, закончились и рейды торпедоносцев «Энтерпрайза» (прозванного «большим Э») и «Йорктауна». В 10.24 атака была прекращена. В воздухе осталось только восемь торпедоносцев-бомбардировщиков «девастейтор» из сорока одного. «Приблизительно сто секунд японцы радовались тому, что выиграли сражение у Мидуэя, — писал историк американского военно-морского флота контр-адмирал Сэмюэл Элиот Морисон, — и войну».
В 10.26, прежде чем истребители «зеке» смогли набрать высоту после расправы с «девастейторами», над четырьмя авианосцами Нагумо появилось тридцать семь пикирующих бомбардировщиков, прилетевших с «Энтерпрайза». Облачность скрыла приближение американских самолетов, но под ней была превосходная видимость. Японские истребители не успели набрать высоту, увлекшись сбиванием американских торпедоносцев, на что Футида заметил: «Успех американских пикирующих бомбардировщиков обеспечило жертвоприношение торпедоносцев». Вскоре после атаки пикирующих бомбардировщиков «Энтерпрайза» прибыли самолеты с «Хорнета» и «Йорктауна». Внизу экипажи все еще суетились с заменой бомб на торпеды, и нападение застало их в самый неподходящий момент, когда на палубе скопилось множество боевых средств, не говоря уже о самолетах, топливных баках и цистернах. Когда пикирующие бомбардировщики «Энтерпрайза» приступили к бойне, на флагманском корабле Нагумо «Акаги» истребители «зеро» только готовились к взлету. Герой Пёрл-Харбора Мицуо Футида, не летавший в бою у Мидуэя после удаления аппендицита (а позднее его еще и ранили), вспоминал:
«Как только первый истребитель «зеро», набрав скорость, со свистом оторвался с палубы, раздался крик впередсмотрящего: «Хеллдайверс!» («Пикирующие бомбардировщики!») Я посмотрел вверх и увидел три черных самолета, гирями низвергающиеся на наш корабль. Наши пулеметчики открыли огонь, но было поздно. Тучные силуэты американских пикирующих бомбардировщиков «донтлесс» быстро увеличивались, и затем от крыльев вдруг начали отплывать жуткие черные предметы. Бомбы! Они падают на меня!».
«Акаги» получил два прямых попадания: в кормовой край среднего подъемника и в левый борт полетной палубы. В этом не было бы большой беды, если бы палуба не была заполнена крылом к крылу горящими самолетами с грузом взрывающихся торпед. «Вся ангарная зона, — писал Футида, — превратилась в пылающий ад, и огонь подбирался все ближе к мостику». В 10.46 Нагумо, виновника одного из самых неудачных решений в истории войн, с трудом уговорили перенести свой флаг на легкий крейсер «Нагара». А на горящем авианосце «Акаги» безостановочно работали ручные помпы, и моряки пытались спасти и корабль, и себя:
«Пожарные команды в противогазах бесстрашно боролись с огнем. Однако взрывы, раздававшиеся наверху, проникали вниз, убивая людей и сводя на нет их отчаянные усилия. Перешагивая через тела павших товарищей, в борьбу вступала новая команда только для того, чтобы погибнуть при очередном взрыве».
Из дантового ада машинного отделения не спасся ни один человек. Команда покинула корабль в 18.00. На нем остался только капитан Таидзиро Аоки, привязавший себя к якорю, чтобы «дождаться конца».
«Мы были застигнуты врасплох, в самом уязвимом положении, какое только можно вообразить, — писали Футида и Окумия. — Палубы забиты самолетами, нагруженными вооружениями и топливом для атаки». Так или иначе, в 19.25 погрузился в пучину океана «Kara», унося с собой восемьсот моряков. В 21.13 затонул «Сорю» вместе с капитаном Рюсаку Янагимото, певшем национальный гимн Японии «Кимигайо»: авианосец получил три попадания за три минуты от тринадцати американских самолетов. Нагумо отправил четвертый авианосец «Хирю» на северо-восток и послал сорок самолетов бомбить «Йорктаун». Оборону американцев прорвали только семь самолетов, и им удалось сбросить на авианосец три бомбы. Затем в «Йорктаун» попали три торпеды, выпущенные японскими самолетами, возвращавшимися с Мидуэя. Накренившийся авианосец взяли на буксир и повели в Пёрл-Харбор, Флетчер пересел на крейсер «Астория», и оперативное командование взял на себя Спрюэнс. «Хирю» не ушел от возмездия: в 17.00 его потопили четырьмя попаданиями двадцать четыре самолета, поднявшиеся с «Энтерпрайза» и «Иорктауна». На пути в Пёрл-Харбор «Йорктаун» и сопровождавший его эскадренный миноносец были торпедированы японской подводной лодкой «И-168». Оба корабля затонули.
Сражение у атолла Мидуэй, расположенного на полпути из Японии в Америку, произошло почти в середине Второй мировой войны (в тридцать третьем из семидесяти одного месяца) и погубило японский трехфазовый план захвата Азии в середине исполнения его второй фазы. Северное соединение отвлекающим ударом овладело крошечными островами Атту и Кыска в группе Алеутских островов, но благодаря союзным дешифровщикам, разгадавшим замысел противника, японцы не смогли оттянуть американские силы от Мидуэя. Американцы вписали в историю одно из величайших и решающих морских сражений, потеряв в нем один авианосец, один эскадренный миноносец, 132 самолета и 307 человек убитыми и ранеными. Японцы понесли гораздо более значительные потери: четыре авианосца, тяжелый крейсер, 275 самолетов и 3500 человек, в том числе многих выдающихся пилотов. После Мидуэя у японцев все еще оставалось пять действующих авианосцев и шесть либо строились, либо находились в ремонте. Однако американцы, имея три авианосца, строили еще тринадцать новых авианосных кораблей. «До конца 1943 года, — писал историк войны в Тихом океане, — в распоряжении Тихоокеанского флота Соединенных Штатов никогда не было более четырех авианосцев. Впоследствии американские авианосные силы постоянно нарастали, а японские — сокращались». Соединенные Штаты теперь могли атаковать японскую Южную ресурсную зону по всему периметру, когда и где им вздумается. «Сражение у Мидуэя радикально изменило Тихоокеанскую войну, — сделал вывод адмирал Нимиц. — Мы теперь могли делать все, что угодно».
Британцы тоже были довольны победой американского флота у Мидуэя. Вести об исходе сражения начали поступать в Лондон 8 июня, и Черчилль заявил военному кабинету (запись его помощника в секретариате):
«Потери в море напугали японцев — военно-морской флот является в Японии политической силой — возможно, он будет вести себя более сдержанно и осмотрительно — не исключены рейды подводных лодок — если говорить о воздействии всего этого на японцев — они могут пойти на завоевание Китая и Чан Кайши. Я не думаю, что они попытаются взять Индию или Австралию. Это даст нам два или три месяца передышки. Мы должны прийти на помощь Китаю — будет катастрофа, если Китай выйдет из войны и там появится новое правительство. Генеральному штабу следует подумать над тем, как атаковать линии коммуникаций в Бирме. Если потери авианосцев подтвердятся, надо рассмотреть все последствия ослабления сил противника. Если Япония проявит твердоло-бость, у нас будет шанс вцепиться ей в хвост».
Победа у Мидуэя позволила американцам 7 августа 1942 года высадить войска на Гуадалканал в южной части Соломоновых островов и начать первую после Пёрл-Харбора наземную наступательную операцию. Японцы уже строили на острове аэродром, с которого они могли препятствовать воздушному сообщению между Соединенными Штатами и Австралией. Узнав об этом, американское командование направило туда 1-ю дивизию корпуса морской пехоты под командованием генерал-майора Александера А. Вандергрифта (18 700 человек). Морские пехотинцы десантировались и на Гуадалканале, и на соседних островах Тулаги и Гавуту. Гарнизон Гуадалканала, застигнутый врасплох, бежал в джунгли, но 1500 защитников Тулаги оказали упорное сопротивление: почти все они были убиты, американцы в бою потеряли сто пятьдесят человек. 8 августа морские пехотинцы захватили аэродром, назвав его Хендерсон-Филд в память о пилоте, погибшем в сражении за Мидуэй, и заняли круговую оборону по периметру две на четыре мили. Этот пятачок земли впоследствии стал местом таких же ожесточенных боев, как и на других полях битв, вошедших в американскую историю.
В то время пока пехотинцы завозили на берег вооружения и технику для операции «Кактус», внезапному ночному нападению из Рабаула подверглось их морское охранение (известно как «бой у острова Саво»). Японцы, вооруженные новыми жидкостно-кислородными торпедами «лонг-лэнс» («длинное копье»), которые могли нести тысячефунтовые боеголовки со скоростью 37 узлов на расстояние до двадцати пяти миль, проскользнули мимо дозора капитана Говарда Д. Боуда — он в это время спал в каюте «Чикаго» — и атаковали крейсера австралийского контр-адмирала Виктора Кратчли, который находился на острове Гуадалканал. Пошли на дно четыре крейсера — американские «Винсеннес», «Астория», «Куинси» и австралийский «Канберра»: их, как и «Чикаго», осветили ракетами японские самолеты. (Капитан Боуд, не выдержав угрызений совести, застрелился, доказав, что не только японцы способны на харакири.)
В бою погибло более тысячи союзных моряков, и остатки флотилии Кратчли вынуждены были покинуть пределы острова Гуадалканал, откуда Флетчер уже вывел авианосцы «Саратога», «Уосп» и «Энтерпрайз», потеряв двадцать два истребителя из девяноста восьми. Это означало, что у японцев, базировавшихся в Рабауле, появилась возможность послать подкрепления на Гуадалканал и выбить оттуда американцев. Они день и ночь забрасывали снарядами с моря и бомбили из Рабаула крохотный плацдарм Хендерсон-Филд, однажды — в воскресенье — морские пехотинцы выдержали семь воздушных налетов. Воздушные силы операции «Кактус», состоявшие из девятнадцати истребителей и двенадцати торпедоносцев-бомбардировщиков 23-й морской авиагруппы, несмотря на отважные действия пилотов, не могли обеспечить адекватную оборону острова. 17 августа из Рабаула прибыли войска 17-й армии генерал-лейтенанта Харюо-си Хякутакэ численностью 50 000 человек. Контр-адмирал Райдзо Танака начал регулярно отправлять десанты, оружие и боеприпасы через пролив Слот между Рабаулом и Гуадалканалом; эти шестимесячные, как правило, ночные вылазки американские морские пехотинцы прозвали «токийскими экспрессами».
Вместо того чтобы предпринять одновременное массированное наступление, Хякутакэ предпочитал атаковать Хендерсон-Филд порциями, штурмы японцев морские пехотинцы отбивали и даже шли в контратаки. В бою у реки Тенару (в действительности на реке Илу) 18 августа полковник Кийоно Итики потерял почти всех своих десантников, а их было 917. Сам Итики сжег полковое знамя и сделал себе харакири. В сражении на хребте, находившемся в одной миле к юго-западу от аэродрома и получившем название «Кровавого», японцы пробились к взлетно-посадочной полосе на расстояние тысячи ярдов. С криками «банзай!» («тысяча лет!») и «ты умрешь — морская пехота!» из джунглей выскочили около двух тысяч японских солдат и смяли правый фланг двух батальонов подполковника Мерритта А. «Красного Майка» Эдсона. Трое японцев даже проникли в бункер Вандергрифта, где их прикончили его клерки. Эдсон удостоился ордена Почета американского конгресса за отвагу, проявленную в этом бою: американцы тогда потеряли 143 пехотинца убитыми и 117 ранеными, но и убили 600 и ранили 500 японцев.
Морские пехотинцы получили подкрепления по воздуху 20 августа. К Хякутакэ они поступали и в сентябре, и в октябре «токийскими экспрессами», однако 23—25 октября все его атаки были успешно отбиты, он потерял две тысячи человек, американцы насчитали триста погибших и раненых. После этих боев Вандергрифт решил, что может раздвинуть периметр обороны и перейти в наступление. Американцев мучила малярия, но японцы страдали и от малярии, и от голода, и после того как американский флот 15 ноября одержал победу в четырехдневном бою у острова — последнем из семи морских сражений за шесть месяцев кампании, — им оставалось надеяться лишь на то, что к берегу приплывут ящики с продуктами, упавшие с какого-нибудь проходящего эсминца.
8 декабря — ровно через год и один день после Пёрл-Хабора — на помощь Вандергрифту, «герою Гуадалканала», и его морским пехотинцам пришли войска регулярной армии генерал-майора Александера М. Патча. Они оттеснили японцев к мысу Эсперанс на восточной оконечности острова, откуда Хякутакэ и его тринадцать тысяч солдат ночью 9 февраля 1943 года забрала транспортная группа Танаки. Им повезло. Японцам, не успевшим сбежать, пришлось грабить местные деревни, чтобы выжить. Островитяне жестоко мстили: многие годы отрубленные японские головы украшали жилища аборигенов. В наземной кампании японцы потеряли 600 самолетов и 25 000 человек убитыми; потери американцев составили 1490 погибших и 4804 раненых. С обеих сторон затонуло двадцать четыре корабля, хотя по тоннажу ущерб японцев оказался намного больше.
Первая ступенька на «Соломоновой стремянке» была преодолена, теперь американцы могли продвигаться дальше на север. Сражение у атолла Мидуэй развеяло миф о непобедимости японского императорского флота, так и битва за Гуадалканал доказала, что не так уж сильна и японская императорская армия. В войне с Японией погибли 103 000 американцев и 30 000 британцев, индийцев, австралийцев и других граждан Британского Содружества. Гуадалканал стал первым этапом на Via Dolorosa — пути страданий, крестного пути союзников. Будут и другие: Кваджалейн, Тарава, Сайпан, Гуам, Лусон, Иводзима, Окинава, — и все эти названия американцы впишут в историю своей кровью.
2
Продвижение войск Содружества в Индию в мае 1942 года остановили муссоны; не увенчались успехом и попытки захватить Араканское побережье и Акьяб, и британцы решили в 1943 году прибегнуть к стратегии глубоких тыловых операций дальнего действия. Идея тыловых сражений в джунглях принадлежит одному из самых ярких, самобытных и прославленных командиров Второй мировой войны — волевому и чуждому условностей бригадиру (потом генерал-майору) Орду Уингейту. Черчилль говорил о нем, сравнивая со своим другом Лоуренсом Аравийским: «Этот гениальный избранник природы вполне может стать избранником судьбы».
Его чиндиты — британцы, индийцы, гуркхи 77-й индийской бригады — сражались в Северной Бирме глубоко в тылу за передовыми линиями японцев. Они несли тяжелые потери, им иногда приходилось оставлять раненых на поле боя, и это давало и продолжает давать повод историкам подвергать сомнению эффективность методов Уингейта. До сих пор нет единого мнения и относительно происхождения названия бойцов Уингейта — «чиндиты». Одни считают, что он заимствовал его из бирманского языка («чинте» — «лев»), плохо расслышав слово, другие видят источник в бирманской и индусской мифологии. Так или иначе, чиндиты приобрели огромную популярность в Британии благодаря своей необычайной отваге и стойкости.
Уингейт мог быть бесцеремонным и даже бессовестным. Он, пользуясь расположением премьер-министра, обращался через голову старших офицеров непосредственно к Черчиллю, и нажил себе немало врагов в 14-й армии, когда добился преобразования своей бригады в дивизию. Действительно, он был оригинал из оригиналов. 31 августа 1940 года, обедая в военном министерстве, Уингейт, нисколько не опасаясь испортить аппетит соседу по столу, заявил генерал-майору Джону Кеннеди, начальнику оперативного управления, что в джунглях привык есть мясо сваренного питона, которое ничем не хуже цыпленка. Тем не менее Кеннеди потом отметил: «Его люди были на удивление крепки физически. Он наставлял их: они должны быть сильными, если не хотят попасть в руки к японцам. Это был необычайный человек, превосходный рассказчик, и, кстати, неплохо писал». Что еще говорили об этой незаурядной личности? Психопат, пытавшийся в каирском отеле в 1941 году перерезать себе горло, впав в депрессию после кампании в Эфиопии. Нудист, часто появлявшийся в лагере в одном тропическом шлеме и с ритуальной буддистской метелкой в руке. Грязнуля, никогда не мывшийся и чистивший тело жесткой щеткой. Любитель при всех жевать сырую луковицу. «Невротический индивидуалист-диссидент», «сумасбродный, неряшливо одетый эготист».
Уингейт родился в Индии, когда его отцу исполнился пятьдесят один год. Вырос ярым нонконформистом, в Чартерхаусе демонстративно не ходил в часовню. В Королевскую военную академию Вулиджа в 1921 году его приняли шестьдесят третьим из шестидесяти девяти кандидатов. Учился далеко не блестяще: закончил академию пятьдесят девятым из семидесяти выпускников. Идею дальних тыловых рейдов за реку Чиндуин ему подсказал опыт партизанской войны в Палестине и Эфиопии. «В армии, чтобы вас заметили, надо делать экстраординарные вещи», — говорил он. И за свою короткую жизнь ему это удавалось множество раз. Сражаясь с итальянцами в Эфиопии и Судане или с арабскими террористами в Палестине, Уингейт вел себя как истый сионист или японский самурай и нередко ссорился с британским высшим командованием, которое, в свою очередь, не доверяло его нестандартным методам. В Судане и Палестине он дубасил своих солдат, что совсем не способствовало воинской дружбе. Тем не менее, как отметил писатель Уилфред Тесиджер, служивший под его началом, только Уингейт мог нанести поражение сорокатысячному войску итальянцев двумя батальонами эфиопов и суданцев.
Чиндиты осуществили два крупных рейда в 1943 и 1944 годах. Уингейт нещадно тренировал бойцов: в шесть утра отработка штыковых ударов, затем рукопашные схватки, обучение выживанию в джунглях, обращению с компасом и картами, два часа послеобеденного отдыха и снова занятия, сооружение отхожих мест, расчистка мачете проходов в джунглях. Чиндиты учились взрывать мосты, аэродромы, устраивать засады. Бригадир Майкл Калверт, один из ближайших помощников Уингейта, впоследствии так говорил об этих учениях: «Большинство европейцев понятия не имеют о том, что может выдержать человеческое тело. Первыми слабеют дух и воля. Солдаты прежде даже не представляли себе, на что способны. В учениях они узнают то, что могут и что не могут сделать или перенести. Если вы задень прошли тридцать миль, значит, способны преодолеть двадцать пять миль за один бросок».
Во время первой вылазки, операции «Лонгклот» («Бельевая ткань»), чиндиты Уингейта переправились через реку Чиндуин в северный район Бирмы, оккупированный японцами. Перевозя снаряжение на мулах и принимая воздушные сбросы, они прошли пятьсот миль, нападая на японские гарнизоны и подрывая их железнодорожные коммуникации. Уингейт приказывал бойцам:
«Мы отправляемся в бой. Учения закончились, и мы идем на врага, чтобы проверить себя и наши методы борьбы… В сражении не всегда побеждает самый сильный и самый быстрый. Мы не можем рассчитывать на то, что принесем победу в войне. Но мы хорошо понимаем, что должны идти вперед и со всей решимостью делать то, что приблизит конец войны. Осознавая суетность усилий и смятенность устремлений человека, обратимся же к Господу и попросим Его принять наши деяния и направить нас так, чтобы, завершив их, мы увидели их плоды и остались довольны ими».
18 февраля чиндиты обрезали в нескольких местах железную дорогу Мандалай — Мьичина, парализовав ее на четыре недели. Японцам пришлось снять войска с других операций, в том числе против Китая, чтобы бросить их против диверсантов Уингейта. 6 марта чиндиты взорвали три железнодорожных моста в районе Бонджаун. 15 марта два отряда под командованием Калверта и майора Бернарда Фергюссона (позднее лорд Баллантрэ) перешли реку Иравади с намерением уничтожить стратегический железнодорожный виадук Гоктейк. На восточном берегу из-за недостатка естественных укрытий действовать было намного труднее, чем в джунглях на западной стороне. Хотя чиндиты и получали время от времени по воздуху продукты и снаряжение, питание было скудным, а они должны были постоянно перемещаться на большие расстояния. Непрерывно возникали кровавые стычки с японцами и, как правило, против значительно превосходящих сил. К 26 марта из трех тысяч бойцов в живых осталось две тысячи сто, и шестьсот из них были настолько истощены, что еле держались на ногах. Японцы выдвинули против них три дивизии. Чиндиты отходили на север, к Индии, и во второй половине апреля 1943 года перебрались обратно через реку Чиндуин. Но прежде чем вернуться, они устроили засаду, уничтожив около сотни японцев и потеряв лишь одного чиндита.
Два длительных глубоких рейда по тыловым позициям противника, совершенные в тяжелейших условиях бирманских джунглей, вошли в число выдающихся подвигов Второй мировой войны. 30 марта 1943 года Фергюссон в дневнике так описал состояние, в котором находилась его группа к концу первой экспедиции:
«В отряде осталось девять офицеров и сто девять других бойцов у из них три офицера и двое других бойцов ранены. Все ослаблены и истощены от голода в разной степени остроты. Обратился ко всем: А) Мы выйдем отсюда только при соблюдении абсолютной дисциплины. Пристрелю любого, кто сворует что-нибудь у товарища или в деревне или будет ныть и жаловаться. Б) Выгоню из отряда любого, кто потеряет оружие или снаряжение и не даст мне приемлемых объяснений. В) Наш шанс выжить — в абсолютном доверии и безусловном повиновении. Г) Никаких отстающих».
Заснувший часовой мог пробудиться от порки.
Некоторые раненые и просто обессилевшие солдаты уже были не в состоянии пройти последние восемьдесят миль. Сержант Тони Обри из 8-й колонны на всю жизнь запомнил одного такого бойца, у которого искалеченная нога не позволяла двигаться, и он «принял решение остаться в джунглях»: «Он лег, его товарищи, измученные, как и он, пытались нести его. Но он отказался и попросил не трогать его и дать ему столько гранат, сколько мы можем выделить. Мы дали ему гранаты и ушли. Больше мы ничего не могли для него сделать».
Отстающие, конечно, были. «Сначала мы тревожились, — вспоминал Обри. — Спрашивали друг друга: «Как там такой-то?» Но спустя некоторое время мы забывали о нем. Он становился деталью ландшафта. Может быть, это звучит негуманно, но, вы знаете, это было не так. Мы слишком устали, чтобы волноваться о ком-то». Сам Уингейт дошел до реки в тех же вельветовых штанах, в которых отправлялся в рейд, превратившихся в лохмотья, а по ногам его стекала кровь. Переплыв Чиндуин, уже в лагере он сказал прессе, что «доволен результатами». «Полный успех!» — заявил Уингейт.
Из трех тысяч солдат и офицеров, переправившихся через Чиндуин 13 февраля, вернулись обратно в Индию в начале июня 1942. Чиндиты потеряли почти всех мулов и большую часть снаряжения. Японцы убили четыреста пятьдесят чиндитов, других взяли в плен, сто двадцать бирманцев остались в джунглях. 17-й батальон Королевского Ливерпульского полка лишился трети личного состава. Сам Фергюссон был не очень высокого мнения о достижениях экспедиции:
«После возвращения нас чересчур разрекламировали. Мы действительно подорвали несколько участков железной дороги, на восстановление которых не требуется много времени. Мы собрали чуток полезной разведывательной информации, отвлекли японцев от некоторых незначительных операций, может быть, и от некоторых крупных. Мы уничтожили несколько сотен врагов из восьмидесяти миллионов. Конечно, важно то, что мы доказали реальность поддерживать боеспособность войск воздушными сбросами».
Не менее важно и другое: трехмесячная экспедиция доказала, что союзные войска способны сражаться и выживать в джунглях так же, как и японские армии. И это имело огромное психологическое значение, как и то, что она развеяла миф о несокрушимости японского супермена. Тем не менее рейд обошелся дорогой ценой, и многие генералы регулярной армии подвергли сомнению целесообразность налетов чиндитов на японские твердыни Пинбон, Монгмит и Мьянянг. Поэтому, наверно, Черчилль на конференцию в Квебеке в августе 1943 года взял с собой и Уингейта, помимо командира авиакрыла устрашающих бомбардировщиков «дамбастер» Гая Гибсона. Уингейт убедил и Черчилля, и Рузвельта в том, что легкие пехотные бригады, адекватно снабжаемые по воздуху, способны вести в тылу врага длительные боевые действия, перерезая линии коммуникаций, сея панику и разрушения, отвлекая войска противника с передовых позиций и постоянно вороша, как выразился главный чин-дит, «осиное гнездо». В Квебеке и было решено отправить весной вторую экспедицию чиндитов, усиленную в три раза.
5 марта 1944 года три бригады чиндитов численностью девять тысяч человек (и около тысячи мулов) начали операцию «Терзди» («Четверг»), войдя в Бирму в трех разных местах (часть бойцов была заброшена в тыл японцев на планерах). На этот раз перед чиндитами ставились гораздо более существенные задачи: отсечь японскую армию в Верхней Бирме, продвигавшуюся к равнине Импхала, и перерезать коммуникации японских войск, сражавшихся против китайцев, которыми командовал американский генерал-лейтенант Джозеф «Уксусный Джо» Стилуэлл, начальник штаба у Чан Кайши. Четвертая бригада чиндитов еще в феврале отправилась из Нага-Хиллз изматывающим маршрутом через Чиндуин по крутым, до шести тысячи футов, горным кряжам.
Через десять дней 77-я бригада Калверта взяла Мавлу, перерезав японские пути сообщения, и заняла опорные позиции, получая средства поддержки по воздуху. 16-я бригада Фергюссона после изнурительного месячного марша из Ледо не смогла захватить японскую материально-техническую базу в Индо. Тем не менее Уингейт в боевом приказе 13 марта 1944 года заявил:
«Первая наша задана выполнена. Мы застигли врага врасплох. Наши отряды проникли в самое нутро противника. Настало время пожинать плоды нашего вторжения. Враг отвечает насилием. А мы ответим ему завоеванием территории Северной Бирмы. Возблагодарим же Господа за успехи, которыми он нас удостоил, и пойдем вперед, вонзив мен в ребра врага, и вышвырнем его с нашей земли. Сейчас не время считать потери, когда достигнуты такие успехи. Мы должны делать историю. Каждый, кто участвует в этих свершениях, потом с гордостью скажет: "И я был там"».
Уингейт в возрасте сорока одного года погиб в авиакатастрофе под Импхалом 24 марта. Возможно, британские авиаторы предупреждали его об опасности лететь в ураганный ливень. «Он умер так, как и жил, — написано в одном из повествований о подвигах Уингейта, — пренебрегая советами посторонних». По другим свидетельствам, погодные и летные условия не были уж столь предательскими. Как и жизнь, так и его смерть окружены загадками и кривотолками.
9 апреля чиндиты получили подкрепление, но ничто не могло изменить жуткую среду, в которой им приходилось воевать. Вот лишь небольшой перечень их повседневных злосчастий, составленный на основе воспоминаний уцелевших участников боев в джунглях: ливневые дожди, моментально превращавшие окопы в грязевые ямы Пашендаля; диарея, малярия и масса других тропических болезней; каверзные мины-ловушки и постоянный страх наступить на них; минометный и снайперский обстрел; раздражающе неточные карты; отвратительные связь и разведка, вынуждающая больше полагаться на деревенские слухи, а не на достоверные данные; всегда больные и невероятно упрямые мулы; вши; мерзкая еда и вода. Ко всему этому надо добавить изматывающую борьбу с зарослями (на то, чтобы прорубить узкий проход в сотню ярдов, уходил целый час) и острую жалость к раненым и слабым, которых приходилось оставлять позади.
Эти беды испытывали не только чиндиты, но и все, кто служил в Бирме. Джордж Макдональд Фрейзер в своих мемуарах описал, как проходило прощание с двумя бойцами его группы, погибшими в очередной стычке с японцами:
«Никто не выражал скорби, не предавался грустным воспоминаниям или восхвалениям, всяким голливудским причитаниям и надуманным философским размышлениям. И это нельзя было назвать бессердечием или равнодушием по отношению к двум нашим товарищам, которые еще утром были живы, а теперь от них остались лишь имена для военного мемориала. А что можно было сказать? Смерть — быт войны. Кто-то уже погиб, кто-то погибнет завтра. То, что случилось, уже в прошлом. Имеет значение то, что происходит сейчас. Для тех, кто жив, жизнь все еще продолжается. Как бы горестно ни было, нет никакого смысла в том, чтобы говорить об этом, тяготить себя печальными мыслями, тем более делать из этого (для формы) некий спектакль. Лучше и для души, и для тела забыть о плохом и думать о завтрашнем дне».
То же самое, наверное, испытывали и немецкие, русские, американские и японские солдаты. Война есть война, и судьба человека на войне за столетия не претерпела особых изменений. Чиндиты, возможно, не знали о том, что их отважные партизанские действия американский командующий в Китае генерал Стилуэлл называл показухой, пустой тратой времени и сил. Не знал этого и Майк Калверт, уже бригадир, взявший 27 июня Могаун 77-й особой бригадой чиндитов и двумя китайскими батальонами. После сражения за Могаун, длившегося целый месяц, от бригады Калверта, насчитывавшей вначале 800 штыков, осталось 230 человек, от 1-го батальона Ланкаширских фузилеров и 1-го батальона Королевского Ливерпульского полка — 110, от 1-го батальона Южно-Стаффордширского полка — 180. Но они захватили стратегический железнодорожный мост, отрезав японскую 18-ю дивизию, сражавшуюся против Стилуэлла.
Можно привести не один пример стойкости и мужества чиндитов. Капитан Джим Блейкер из 3-го батальона 9-го стрелкового гуркхского полка пять часов брал высоту 2171 у Камаинга и, добравшись почти до вершины, попал под шквальный минометный и пулеметный огонь, заставивший его небольшой отряд отступить в джунгли. «Вперед, рота «Си»!» — скомандовал капитан, ринулся по склону и упал, скошенный пулеметной очередью. Умирая, Блейкер, успел дать последнюю команду: «Взять высоту!». Гуркхи действительно овладели высотой, но не смогли похоронить капитана и его погибших товарищей. Спустя три месяца похоронная команда регулярной армии нашла их скелеты, проросшие бамбуком. К этому времени Блейкер уже был посмертно награжден крестом Виктории.
Операции чиндитов стоили немалых человеческих жертв. Но если их не мог по достоинству оценить американский генерал, то можно процитировать слова другого генерала — японского. Генерал-лейтенант Реня Мутагути, командовавший в 1943 году японской 15-й армией в Северной Бирме, заявлял: «Вторжение чиндитов не нарушило наших планов нападения (на Индию), но они серьезно повлияли на наши операции, оттянув на себя всю 53-ю дивизию и частично 15-ю дивизию, один полк которой мог изменить в нашу пользу ход (предстоявшей) битвы за Кохиму». К сожалению, автор «Официальной истории» генерал-майор С.У. Керби, разделявший презрительное отношение высшего командования к Уингейту, использовал лишь первую часть высказывания Мутагути — до первой запятой.
Чиндиты ушли из Бирмы 27 августа 1944 года. Половина вернувшихся бойцов попали в госпиталь на лечение. После поправки и отдыха они начали готовиться к новой, третьей по счету, экспедиции, однако в феврале 1945 года их формирование было распущено. Чиндиты оставили в истории пример исключительных человеческих свершений, необычайных даже для Второй мировой войны.
3
В западных исследованиях зачастую сводится к минимуму или просто игнорируется участие в войне Китая, хотя за время мирового конфликта погибло пятнадцать миллионов китайцев, то есть тридцать процентов жертв войны приходится на эту нацию. Именно Китай принял на себя и сдерживал пятьдесят процентов японской военной мощи, и на семьдесят процентов войну Китая с японцами вели войска Гоминьдана под командованием генералиссимуса Чан Кайши, находившегося в Нанкине. К коммунистам Мао Цзэдуна японцы, по словам Макса Гастингса, относились как к «мелкому раздражителю». То, что пережили китайцы, трудно себе представить. Во время голода, спровоцированного японцами, они «ели муравьев, коренья и ил». В сентябре 1937 года после падения Нанкина японская армия истребила около двухсот тысяч мирных жителей и изнасиловала двести тысяч женщин. Китайцы выстояли, продолжали воевать, и Япония была вынуждена держать в Китае войска, которые могла бы перебросить для вторжения в Индию или Австралию.
Китай воевал с Японией с 1937 года, и за два года после падения Нанкина, столицы Чан Кайши, японцы захватили значительную часть восточного побережья страны, включая многие крупные промышленные центры. Россия прекратила помогать Гоминьдану после подписания с Японией в апреле 1941 года пакта о нейтралитете. Японцы практически полностью контролировали воздушное пространство, а коммунисты угрожали Чан Кайши так же, как и японская армия. Националисты сражались из последних сил, пока к ним не стала поступать после Пёрл-Харбора американская помощь. Однако с падением Бирмы в 1942 году оборвался наземный путь снабжения, и все необходимое для китайцев надо было доставлять по воздуху через «горб» Гималаев. В ноябре 1942 года в Северной Африке союзники начали операцию «Торч», и американцы бросили туда свои самолеты, которые помогали Чан Кайши. Вообще китайцы, которых японцы к 1943 году зажали в провинции Юньнань, похоже, занимали последнее место в списке получателей помощи от союзников.
Как и на любом театре войны, решающую роль играла авиация, в данном случае китайское оперативное соединение 14-й воздушной армии США, которым командовал генерал-майор Кларенс Л. Ченнолт. Имея прямой доступ к Рузвельту, что позволяло ему выигрывать бюрократические баталии с генералом Стилуэллом, Ченнолт многого добился в Китае, несмотря на ограниченные ресурсы. В конце войны Чан Кайши уступал коммунистам, но за четыре года он оказал союзникам бесценную помощь (почти ничего не получив взамен), сковывая более миллиона японских солдат в продолжение четырех лет. Китайцы не нанесли поражение Японии. Однако, оставаясь на поле мировой битвы, Китай, вынуждая Японию тратить в огромной стране ресурсы и силы, внес свой вклад в общую победу над фашизмом.
4
В январе 1944 года имперский штаб в Токио утвердил операцию «У-Го» — вторжение японских войск в Индию под командованием генерал-лейтенанта Мутагути. Японцы хотели упредить продвижение генерала Слима в Бирму, перекрыть наземные пути в Китай и, используя индийскую национальную армию Субхаса Чандры Боса, спровоцировать восстание против британского господства в Индии. В марте 1944 года в Бирме находилось 316 700 японских солдат. Осуществление операции было возложено на 33, 15 и 31-ю дивизии и индийскую национальную армию общей численностью более ста тысяч человек. Не имея достаточной воздушной поддержки и материально-технического обеспечения, Мутагути рассчитывал внезапным ударом вначале завладеть огромными запасами вооружений, боеприпасов и продовольствия в Импхале, столице провинции Манипур. Отсюда он планировал пойти через деревню Кохима и взять Димапур на железной дороге Калькутта — Ледо, где скопилась целая свалка материальных ценностей и провианта протяженностью одиннадцать миль. Димапур открывал прямой путь в Британскую Индию, и, кроме того, без его колоссальных складских запасов Слим не смог бы отвоевать Бирму.
Попытки британцев взять в декабре 1942 года Акьяб и в марте 1944-го Донбайк провалились, а операция чиндитов «Бельевая ткань», несмотря на все ее психологическое значение, не могла изменить военную ситуацию в Бирме. В сентябре 1943 года было образовано Юго-Восточноазиатское командование (СЕАК) во главе с адмиралом лордом Луисом Маунтбэттеном, а в октябре сформировалась 14-я армия Слима, состоявшая из британцев, индийцев, бирманцев, китайцев, чинов, гуркхов, качинов, каренов, нагов, а также подразделений из Британской Восточной Африки и Британской Западной Африки. По плану в 1944 году XV корпус генерал-лейтенанта Филипа Кристисона должен был захватить Акьяб, Северное оперативное соединение Стилуэлла — овладеть Мьиткьиной, а Центральная группа генерал-лейтенанта Джеффри Скунса — занятьТиддим. Но прежде предстояло пресечь операцию «У-Го».
Слим ожидал нападения, но не предполагал, что оно произойдет так скоро и с такой стремительностью и мощью. Японская армия атаковала Аракан в феврале 1944 года, ее остановили 5-я и 7-я дивизии, переброшенные по воздуху в Импхал 19 марта. Они прибыли вовремя, поскольку японцы уже находились в тридцати милях от города. 7 марта началась операция «У-Го»: 33-я дивизия ударила на юге, через неделю 15-я дивизия переправилась через Чиндуин в центре, а 31-я дивизия генерал-лейтенанта Сато Котуку пошла в наступление на севере. Слим приказал 17-й и 20-й дивизиям держать периметр Импхала, а 5-й и 23-й дивизиям — Импхальскую равнину.
Слим рассчитывал на то, что из-за труднопроходимых джунглей и крутых хребтов, до восьми тысяч футов, гор Нага японцы попытаются взять Кохиму одним полком. Однако 5 апреля здесь появилась вся 31-я дивизия, пройдя за двадцать дней по джунглям и узким ущельям сто шестьдесят миль с мулами, тащившими вооружение и боеприпасы, и животными, предназначавшимися для еды. Кохима преграждала путь и на Импхал, располагавшийся в восьмидесяти милях к югу, и на Димапур, открывавший дорогу в Британскую Индию. И здесь не могла не разгореться, по словам Комптона Макензи, «одна из самых кровавых битв в современной истории».
5 апреля в 17.00 полковник Хью Ричарде, командовавший 1-м Ассамским полком (часть его арьергардных отрядов находилась в Кохиме), получил от туземцев информацию о том, что со стороны Импхала продвигаются японские войска. Действительно, к деревне приближался со своим 58-м пехотным полком генерал-майор Сигесабуро Миядзаки, держа на плече любимую обезьянку Тиби. Японцы уже перерезали дорогу между Кохимой и Импхалом. Кохима располагалась на высоте 5000 футов над уровнем моря, и ее окружали с трех сторон — с запада, севера и востока — отвесные горы высотой 8000— 10 000 футов, «море горных вершин и кряжей, опутанных вьючными тропами». Ричард уже месяц занимался усилением фортификаций, борясь пока с квартирмейстером в Димапуре, который не хотел давать даже колючую проволоку, ссылаясь на то, что ее запрещено использовать в Нага-Хиллз.
Деревню, прилепившуюся к гребню горы и вскоре окруженную шестью тысячами японцев, должны были защищать пятьсот солдат 4-го батальона Королевского Западно-Кентского полка подполковника Джона «Дании» Лаверти, несколько взводов Ассамских стрелков и Шерского полка, небольшой отряд из 1-го ассамского полка и горстка рекрутов из Королевской Непальской армии, в общем, около тысячи бойцов. В деревне обитало полторы тысячи аборигенов, и это создавало проблему: войска Британского Содружества, оборонявшие треугольник размерами 700 на 900 и на 1100 ярдов, обеспечивались провиантом и боеприпасами, но потребление воды пришлось ограничивать, поскольку японцы перекрыли ее подачу. Несмотря на явное численное превосходство, Сато не верил в успех операции «У-Го». Накануне атаки, поднимая бокал шампанского со своими дивизионными офицерами, он сказал им: «Позвольте, господа, быть с вами предельно откровенным. Если не случится чуда, то все вы здесь почти наверняка лишитесь жизни. И не только от пуль врага. Вам надо быть готовыми к тому, чтобы принять смерть от голода в этих бескрайних горах». У японцев, похоже, были свои способы подбадривать друг друга перед боем.
А дальше на защитников деревни обрушился настоящий кошмар, напоминавший Рорк-Дрифт, осаду заставы англичан в Зулусской войне. Японцы, занявшие позиции над Кохимой, каждый день, начиная с 6 апреля, как только наступали сумерки, обстреливали деревню и затем шли в атаку, перераставшую в рукопашную схватку. Две недели не прекращались бои, все мало-мальски значимые объекты превратились в ристалища, где происходили самые кровавые столкновения: госпиталь, Гаррисон-Хилл, Куки-Пикет, полевой продовольственный склад и его пекарни, Кохимский клуб, продовольственный магазин, даже бунгало окружного комиссара. Воду и боеприпасы сбрасывали на парашютах, и они иногда приземлялись на позициях японцев, что приводило в отчаяние защитников Кохимы.
Герои были с обеих сторон, но вряд ли кто превзошел отвагой девятнадцатилетнего младшего капрала Джона Хармана из роты «Ди» 4-го Королевского Западно-Кентского полка. Он практически в одиночку очистил от неприятеля жизненно важные пекарни и помог уничтожить сорок четыре японца (посмертно награжден крестом Виктории). Рукопашные схватки, свирепые и беспощадные, возникали повсюду, и, казалось, уже ничто не могло остановить кровавую битву уставших, грязных и оборванных людей, бьющихся среди гниющих трупов. Когда кольцо окружения замкнулось, стало невозможно выносить раненых, и они снова и снова попадали под пули, ожидая помощи от забегавшихся санитаров.
Расстояние между противниками иногда сокращалось до пятнадцати ярдов, как это часто случалось в годы Первой мировой войны. Один раз бой разгорелся на теннисном корте окружного комиссара Чарлза Поси между развалинами Кохимского клуба и его разрушенным бунгало. «Там, где в мирное время европейцы безмятежно подбрасывали мячи, — писал Луис Аллен, служивший в разведке в Юго-Восточной Азии, — теперь со свистом летали гранаты».
161-я бригада 5-й Индийской дивизии, дислоцированная в Джотсаме, вела контрбатарейный огонь по японским артиллерийским позициям, обстреливавшим Кохиму, но Сато перекрыл дорогу в Забзе, находившейся в тридцати шести милях от Димапура, и защитники деревни не могли рассчитывать на подкрепления. Самый опасный момент наступил ночью 17 апреля, когда японцы атаковали Куки-Пикет между Гаррисон-Хиллом и складом, угрожая рассечь периметр обороны надвое. Ричарде использовал все резервы и фаталистически ждал, что на рассвете японцы нанесут coup de grace (последний смертельный удар). Но, как утверждается в индийской «Официальной истории» войны, «завершающего убийственного удара так и не последовало». Японцы, обессилевшие и голодные не меньше защитников Кохимы, не смогли подняться в атаку.
А в воскресенье, 18 апреля 1944 года, 161-й бригаде XXXIII Индийского корпуса генерал-лейтенанта сэра Монтегю Стопфорда удалось ввести из Димапура в Кохиму Пенджабский батальон и танковый отряд, которые деблокировали госпиталь и западнокентские позиции перед Куки-Пи-кетом и бунгало Поси. «Почти все здания лежали в руинах, — описывал разрушенную деревню Аллен. — Уцелевшие стены изрешечены пулями и осколками снарядов. Листья на деревьях облетели, а с голых ветвей свисали парашюты».
Пенджабцы занимали позиции, готовясь к наступлению на японцев, окопавшихся на склонах, а к ним выходили из укрытий «бородатые чумазые пехотинцы с кривыми улыбками и налитыми кровью глазами давно не спавших и не мывшихся людей». За две недели — с 5 по 20 апреля 1944 года — они потеряли триста бойцов, в том числе трех британских бригадиров, но выстояли.
Потом, когда началось наступление, надо было, вспоминал майор Джеффри Уайт из Дорсетского полка, «выдвинуть средний танк на теннисный корт и поставить орудие так, чтобы выбить дух из японцев, зарывшихся в землю, и поддержать атаку нашей пехоты». А японцы умели окапываться на террасах с такой тщательностью, что их практически невозможно было поразить с воздуха. Следующие два месяца 58-й полк Миядзаки отходил под ударами союзных войск, цепляясь за каждую террасу, за каждую гряду, и продержался дольше всех в дивизии, прикрывая отступление японцев. Командир, выжив, занял высокий пост в японской армии.
Тем временем 3-е соединение тактической авиации британских ВВС, начиная с 12 апреля, когда Мутагути перекрыл Кохимскую дорогу, непрестанно подбрасывало все необходимое осажденному Импхалу. За восемьдесят восемь дней блокады британские летчики доставили в город миллион галлонов бензина, четырнадцать миллионов фунтов продовольствия, двенадцать тысяч солдат и офицеров, вывезли тринадцать тысяч раненых. Как и прежде, первостепенную роль играло воздушное превосходство. Японское наступление захлебнулось из-за недостаточной воздушной поддержки и плохого снабжения, и 15-я армия Мутагути стала распадаться. Весь его план основывался на том, что японцы захватят склады союзников, но мертвая хватка 5-й и 23-й дивизий Слима лишила их этой перспективы. Сато начал отступление из Кохимы 31 мая, когда уже на убыль пошли муссоны. Мутагути винил Сато в том, что он слишком много сил бросил на Кохиму и не отправил хотя бы один полк в Импхал. Когда Сато появился в штабе Мутагути, тот вручил ему револьвер и белый платок, но генерал с возмущением отверг недвусмысленный намек командующего. Негодуя, он заявил, что спас сотни людей от бессмысленной гибели. Тем не менее его обвинили в «преднамеренном предательстве».
Впервые японцы без боя покинули свои позиции 17 июня на хребте Мао Сонгсан, и через пять дней открылась дорога Импхал — Димапур. Численность некоторых подразделений катастрофически сократилась из-за потерь, болезней и побегов. От 15-й дивизии генерал-лейтенанта Масафуми Ямаути, например, осталось только полтора батальона. (Ямаути утешался сочинением стихов хайку.) «На дорогах месиво грязи, — писал майор Фудзивара Иваити, обучавший индийскую национальную армию, — реки вышли из берегов, невозможно не только ехать, но и идти… Почти все офицеры и солдаты переболели малярией. Свирепствует амебная дизентерия, почти у каждого бери-бери (авитаминоз)». Для Слима настало время начинать операцию возмездия за «У-Го». Войска Содружества потеряли у Импхала 12 603 человека (японцы — 54 879 человек, в том числе 13 376 убитыми). По некоторым данным, за всю кампанию «У-Го» погибло 65 000 японских солдат и офицеров. Японцы отступали организованно, хотя переправлялись через Чиндуин под бомбами британской авиации и лишились всех танков и орудий, потеряв также 17 000 мулов и вьючных пони.
«У-Го», как считается, закончилась «крупнейшим поражением Японии за всю ее историю». Мутагути отправили в отставку, уволили, за исключением одного офицера, и весь штаб 15-й армии. Премьер-министр Хидэки Тодзио ушел в отставку 18 июля 1944 года. Если учесть, что ему сообщили о сражении за Мидуэй только через шесть недель, то вряд ли он был столь могущественным диктатором, каким его представляет западная мифология. Вся власть принадлежала высшему военному совету. Но он, конечно, был больше, чем «козел отпущения»: не случайно его казнили в 1948 году. Бирма теперь была доступна для ее освобождения от японцев, и британская армия 19 ноября перешла через Чиндуин. «Последствия побед в Импхале и Кохиме, — написал историк, — превзошли все другие британские достижения на Дальнем Востоке, имевшие место после декабря 1941 года». Без излишнего пафоса можно сказать, что Британская империя спасла Индию от опустошительного японского режима, разорявшего Маньчжурию и Китай с 1931 года, а через десять лет распространившего свою мародерскую политику на страны Южной ресурсной зоны. Адольф Гитлер писал в «Майн кампф»: «Тот, кто думает, что Британия отпустит Индию, не пролив ни капли своей крови, проявляет прискорбное непонимание как уроков Первой мировой войны, так и настырности англосаксов». Через три года британцы ушли из Индии, не пытаясь удерживать ее силой оружия.
5
Жестокое обращение японской императорской армии с военнопленными-европейцами всегда следует рассматривать в общем контексте преступлений японской военщины против человечества, таких как бойня в Нанкине.
В 1941 — 1945 годах погибло 6,2 процента заключенных из стран Британского Содружества. За это же время умерло 23 процента голландских узников, 41,6 процента американских пленных и 77 процентов (230 000 из 300 000) индонезийских невольников. Педро Лопес, филиппинский юрисконсульт на трибунале по военным преступлениям, состоявшемся в Японии после войны, говорил о преднамеренном и документально доказанном убийстве японцами в 1942—1945 годах 131 000 филиппинцев (на самом деле их в несколько раз больше) и «многих сотнях людей, замученных в застенках».
Сегодня нет недостатка в литературе об «ужасе на востоке»: лагере смерти Канчанабури на реке Квай, экспериментах с сибирской язвой «отряда 731», тюрьме Чанги в Сингапуре, Батаанском марше смерти, «станциях комфорта» из корейских женщин и многих других беспрецедентных изуверствах в истории насилия человека над человеком. Патологическим садизмом особенно отличались японские моряки и морские пехотинцы. Истязания и умерщвление пленников были для них привычной и стандартной процедурой. Типичен в данном случае пример нападения японцев на голландское грузовое судно «Тьисалак», приведенный на Токийском трибунале по военным преступлениям. Они торпедировали 5787-тонный корабль, шедший из Мельбурна в Австралии в Коломбо на Цейлоне, 26 марта 1944 года. Капитан, приказавший команде покинуть судно, конечно, не знал о том, что ровно год назад командиры японских подводных лодок получили наставление следующего содержания: «Без колебаний потопляйте вражеские корабли и грузовые суда. Полностью уничтожайте команды вражеских кораблей». То, что произошло потом, иллюстрирует официальную политику японского адмиралтейства.
Японская подлодка «И-8» всплыла на поверхность, и ее командир Тацуносукэ Ариидзуми приказал подойти к трем спасательным шлюпкам, в которых находились моряки сухогруза, и открыть по ним огонь из пулеметов. Уцелевших членов команды, среди которых были китайцы, индийцы и европейцы, заставили подняться на палубу субмарины, разоружили и связали им руки. Затем японцы начали обезглавливать европейцев, одного за другим. «Они подходили со спины, разворачивали парня лицом к себе и отсекали голову саблей — вжик! — вспоминал радист судна. — Одному парню они отрубили голову лишь наполовину, и он в агонии бился на палубе. Они отсекали головы одним ударом и, смеясь, сбрасывали тела в море». Еще один спасшийся британский моряк, двадцатилетний Блирс, подтвердил свидетельства радиста: «Да, они развлекались, а один японец снимал все это на кинопленку». Когда его вели на расправу, он видел, что его ждут два японских офицера: один держал в руке саблю, а другой — кувалду. Блирс успел высвободить одну руку, спрыгнуть в море и доплыть до плота, оставшегося от «Тьисалака», в то время как японцы стреляли по нему, охотясь как на утку. Он тогда даже не думал об акулах, собравшихся на кровавое пиршество. Уцелевшие двадцать два моряка были связаны веревкой на палубе, и подлодка «И-8» погрузилась в воду, «унося в морскую пучину плененных и беспомощных людей». Каким-то чудом спасся индиец по имени Дханга, донесший до нас вместе с двумя британцами свидетельства об этом чудовищном преступлении японского флота.
Японцы привычно топили спасательные шлюпки и расстреливали барахтающихся в море людей. В марте 1943 года японская подводная лодка «И-26» торпедировала американское судно «Ричард Хоуви», направлявшееся из Бомбея к Суэцкому каналу, — всплыв на поверхность, открыла по шлюпкам и плотам огонь из 20-мм зенитки, а затем протаранила их. Лейтенант Гарри Гауди хорошо запомнил, как «японцы, стоявшие на палубе, хохотали и соревновались друг с другом в стрельбе по живым мишеням». И они тоже снимали эту «забаву» на кинопленку.
Аналогичная участь постигла в июле 1944 года американское судно «Жан Николет», шедшее из Калифорнии в Калькутту. Семнадцатилетнего стюарда кают-компании Уильяма Массера японцы затащили на субмарину, только что потопившую его корабль, и приволокли за руки и ноги на нос лодки, где его поджидали два японских моряка. Один из них внезапно ударил юношу по голове стальной трубой. Столпившиеся вокруг японцы дружно засмеялись, глядя на то, как корчится от боли и страха стюард. Тот же японец вынул пистолет, демонстративно прицелился в голову Уильяма и нажал курок. От близкого выстрела голова молодого человека разлетелась вдребезги. Японцы хладнокровно столкнули его тело в море, как «мешок с отбросами». У девятнадцатилетнего матроса Ричарда Кина отобрали все, что представляло какую-либо ценность, спасательный жилет и связали ему руки за спиной. Затем один японец проткнул его штыком, а другой ударил прикладом винтовки по голове. И его тело тоже вышвырнули за борт. Оставшимся американским пленным морякам командир лодки грозно заявил: «Мы показали вам, что американцы — слабаки. Вам надо понять, что миром будет править Япония!» Потом японцы выстроились в две шеренги, заставив американцев идти сквозь строй, избивая их металлическими прутьями, цепями, прикладами и нанося им удары штыками и ножами. Тех, кто доходил до конца шеренг, встречал огромных размеров японец, который всаживал в израненных и окровавленных американцев штык и сбрасывал их в море, как скотник вилами откидывает в сторону навоз.
Удивительно, но двум американским морякам каким-то образом удалось выжить в этой бойне. Помощник механика Пайл, получив удар саблей, успел перевалиться через борт в море. Матрос Батлер после «ударов в живот, железной трубой и саблей по голове» тоже сумел высвободить руки и спрыгнуть за борт. Связав тридцать моряков веревкой, японцы закрыли люки, и лодка начала погружение. Еще один американец, спрятавший перочинный нож, смог освободить несколько своих товарищей, прежде чем субмарина ушла под воду. Все остальные американские моряки утонули.
Не меньше ошеломляют зверства, учиненные в столице Филиппин в феврале 1945 года семнадцатитысячным японским Манильским морским оборонным соединением (МНДФ). Взбешенный тем, что американцы снова захватывают острова, вице-адмирал Денсити Окути допускал любой произвол в отношении местного населения, которое, как он считал (и не без оснований), симпатизировало Западу. В одном случае двадцать филиппинских девушек были насильно увезены в офицерский клуб, называвшийся «Кофе Пот», а потом в отель «Бей Вью», где узниц заперли в комнатах и четыре дня насиловали японские офицеры и солдаты. В письменном приказе высшего командования МНДФ того времени говорилось: «Убивая филиппинцев, собирайте их в одном месте как можно теснее, чтобы экономить боеприпасы и усилия». Уорент-офицер Ямагути писал в дневнике: «Наша цель — истребление». Мирных жителей, спасавшихся в Немецком клубе в Маниле, японские моряки сожгли заживо, окружив здание, облив бензином выходы и устроив пожар. Один историк так описывал эту страшную картину:
«Те, кто пытался бежать, натыкались на штыки или падали под пулями. Женщин, вырывавшихся из огня, японцы затаскивали в соседние развалины и там насиловали целыми бандами. Некоторые были с детьми на руках, так японцы убивали детей штыками, прежде чем надругаться над матерью. После изнасилования японские вояки обычно отрезали штыками у женщин груди, нередко поливали их волосы бензином и поджигали».
И такие зверства происходили по всему городу.
7 февраля 1945 года американские военные обнаружили в Маниле изувеченные трупы сорока пяти филиппинцев на углу улиц Хуан Луна и Морионес. Треть из них принадлежала женщинам, а другая треть — детям, в том числе младенцам. Все они были застрелены или заколоты штыками и обезглавлены, а большинство женщин — всех возрастов — были изнасилованы. От надругательства и смерти не спасала и беременность: «Нередко японские солдаты вырезали утробы своих жертв, прежде чем убить их». В другом случае у выживших молодых женщин были отрезаны соски на грудях, а у двухлетнего мальчика — отрублены обе руки. Пятилетние дети после освобождения демонстрировали рубцы от штыков и жуткие ожоги, оставленные японскими моряками только по той причине, что им хотелось причинить своим жертвам боль.
Японские морские пехотинцы учинили массовую бойню и в госпитале Филиппинского Красного Креста в Маниле. Его директор Модеста Фаролан свидетельствовала: «Оттуда, где мы находились, мы могли слышать холодящие душу крики детей, рыдания умирающих матерей, девушек». Выйдя из укрытия, Фаролан увидела страшное зрелище: «Тела изнасилованных женщин были исполосованы штыками от паха до горла и оставлены истекать кровью под палящим солнцем. Видно было, что японцы хватали детей за ноги и разбивали им головы об стену, а младенцев подбрасывали в воздух и прокалывали штыками. У беременных женщин из утробы были вырезаны уже сформировавшиеся, но еще не родившиеся плоды».
И зверская расправа над обитателями госпиталя Красного Креста не была исключением. Японский флот намеренно нападал на суда с хорошо различимыми знаками Красного Креста, и японцы особенно жестоко обращались с санитарами и врачами, попадавшими им в руки, как это было, например, в Гонконге на Рождество в 1941 году (возможно, потому, что медики поднимали раненых на ноги). Японцы перед началом войны обещали следовать требования Женевской конвенции о статусе нонкомбатантов, с 1907 года защищавшей и Международный Красный Крест. После Пёрл-Харбора японцы постоянно игнорировали эту конвенцию, бомбили, торпедировали и обстреливали суда Красного Креста слишком часто, чтобы можно было считать нападения случайными или ошибочными.
Иногда японцы проявляли исключительную изобретательность в организации массовых убийств. В феврале 1945 года японские моряки согнали в манильский колледж Святого Павла двести пятьдесят изголодавшихся и страдавших от жажды жителей, сказав им, что в одном из зданий под тремя канделябрами для них приготовлена еда и питье. После этого японцы ушли. Пленники ринулись к столам, но не успели сделать и глотка, как над ними взорвались мины-ловушки, спрятанные в канделябрах. Японцы добивали их ручными гранатами.
Японцы не щадили и религиозные учреждения. По свидетельству отца-настоятеля католического колледжа Ла Салле они устроили в школе настоящую резню, сопровождавшуюся изнасилованием жертв: «Внизу лестницы скопилась груда тел. Мертвых они бросали на еще живых. Не все умирали сразу, некоторые агонизировали час, а то и два. Моряки затем ушли, и мы слышали, как снаружи они пьют и веселятся. Потом они вернулись, посмеиваясь, и продолжили издеваться над нами». Японцы даже насиловали раненых и истекающих кровью женщин и девочек. На Токийском военном трибунале предстало множество и других фактов зверского насилия над людьми, настолько гнусных, что о них невозможно говорить и писать без омерзения. Моряки японского императорского флота проявляли такой же садизм и бесчеловечность, как и их сухопутные пособники.
Глава 9 В ПОЛНОЧЬ НА «ОГОРОДАХ ДЬЯВОЛА»
июль 1942 — май 1943
1
Генерала сэра Клода Окинлека незаслуженно отстранили от командования в Северной Африке в августе 1942 года. Ок не дал танковой армии Роммеля прорвать оборону на гряде Рувесайт во время первого сражения при Эль-Аламейне в июле, взяв в плен семь тысяч человек, и подготовил на осень полномасштабное контрнаступление. Однако он предупредил высшее командование в Лондоне о том, что оно начнется не раньше сентября. Черчилль и Брук посетили Каир, и осмотрительность Окинлека была вознаграждена тем, что ему предложили командовать силами на Среднем Востоке. Генерал воспринял это как очевидное понижение в должности и отказался. Через год его назначили главнокомандующим в Индию, и ему больше не пришлось участвовать в реальных боевых действиях. На Ближнем Востоке все операции возглавил генерал сэр Гарольд Александер, а генерал-лейтенанта Уильяма «Стрейфера» Готта поставили во главе самой большой 8-й армии, которая за свое непродолжительное существование уже потеряла 80 000 солдат и офицеров. В мае 1941 года тогда еще бригадир Готт предпринял первую попытку выручить Тобрук танками (операция «Бревити»). Готт добирался из пустыни в Каир на встречу с Черчиллем на тихоходном пассажирском самолете «Бристоль Бомбей» без какого-либо сопровождения. Лайнер обстреляли шесть «мессершмиттов» Me-109 из «ягдгешвадер-27» (27-й эскадрильи истребительной авиации люфтваффе), и он, объятый пламенем, совершил вынужденную посадку. На борту находился двадцать один пассажир, выжили четверо, но среди тех, кто спасся, Готта не оказалось. Его пост занял протеже Брука, пятидесятипятилетний генерал-лейтенант Бернард Монтгомери, принявший командование 8-й армией на хребте Рувесайт в 11.00 четверга, 13 августа 1942 года.
Трудно разбираться в ходе мыслей генералов, тем более через семь десятилетий. Однако даже тогда более интересного кандидата на кушетку психиатра, чем Монтгомери, вряд ли можно было бы найти. Четвертый ребенок викария, ставшего потом англиканским епископом Тасмании, порвал все отношения с матерью до такой степени, что пренебрег ее похоронами. Не продемонстрировав особых академических успехов в школе Сент-Пол (одна из самых престижных средних мужских школ), Монтгомери поступил в Королевское военное училище в Сандхерсте, где отличился тем, что поджег фалды однокурсника, попавшего после этого с ожогами в больницу. Служил на Северо-Западном пог-раничье в Индии, в Уорвикширском полку. Неплохо показал себя в Первую мировую войну: поднял солдат в атаку под Ипром и взял в плен одного немца, ударив его ногой в пах. Однажды для него даже вырыли могилу возле лазарета: у медиков не было надежд, что он выживет после ранений. Монтгомери не только встал на ноги, но и завоевал орден «За боевые заслуги», закончив войну с почетным званием подполковника. В 1927 году он женился, у него родился сын, но в 1938 году жена умерла от заражения крови после укуса какого-то насекомого и ампутации ноги, и Монтгомери замкнулся в себе, посвятив себя целиком военному поприщу. Он даже стал абсолютным трезвенником, что никак не укладывалось в традиции британской армии. Профессор военной истории в Оксфорде писал о нем:
«Сила Монтгомери заключалась в учениях, тщательной подготовке и методах боевых действий. Он умело интегрировал артиллерию в сражения, ведущиеся всеми родами войск, и прекрасно знал, как использовать в битве огневую мощь, особенности местности и маневр. Он говорил солдатам: им предназначено убивать и быть готовыми к тому, что их тоже могут убить. Он говорил об этом прямо и откровенно».
Дисциплинированный, целеустремленный, легко адаптирующийся к новым обстоятельствам, не терпящий некомпетентности, умевший во всех деталях планировать свои действия и трезво оценивать возможности противника и в то же время чрезвычайно вспыльчивый, эгоистичный и своевольный, Монтгомери считался самым способным после герцога Веллингтона британским полевым командиром. Это о нем сказал один историк: «О генералах судят не по их светским манерам». Монтгомери был тщеславен, но у него для этого имелись все основания.
Монтгомери образцово вел себя во время отступления из Дюнкерка, и хотя был причастен к первоначальному планированию трагической высадки в Дьепе в августе 1942 года, по крайней мере предлагал потом отказаться от операции. Еще до прибытия в Западную пустыню Монтгомери решил, что будет сражаться с Роммелем иначе, чем его предшественники Алан Каннингем, Нейл Ритчи и Клод Окинлек. Он не будет гоняться за ним по побережью Северной Африки между Египтом и Тунисом, а навяжет Африканскому корпусу решающую битву в стиле Клаузевица и сломает немцам хребет. Вечером в первый же день командования 8-й армией Монтгомери говорил офицерам:
«Как я понимаю у Роммель может напасть в любой момент. Прекрасно. Пусть нападает. Лучше, если он это сделает не раньше чем через неделю. У меня будет время для изучения обстановки. Если он даст нам две недели на подготовку, то мы будем в отличной форме. После этого Роммель может нападать, когда ему заблагорассудится, и я надеюсь, что он пойдет в атаку… Тем временем мы подготовим наше мощное наступление, и оно будет началом кампании, которая навсегда выгонит Роммеля из Африки… Он определенно нам досаждает. Посему мы зададим ему хорошую трепку и покончим с ним».
Тогда эти слова могли показаться бравадой малозначительного, но заносчивого генерала, собравшегося положить на лопатки гиганта военной стратегии, не проигравшего еще ни одного крупного сражения. Тем не менее через девять месяцев Африканский корпус, потерявший за 1942 год 5250 единиц тяжелой техники, сложил оружие в Тунисе.
Трудности войны в песках хорошо представлены в британском пропагандистском фильме «Победа в пустыне»: палящее солнце днем и ледяные ночи; умывание в кружке воды; многодневные песчаные бури; москиты, мухи и скорпионы и ландшафт, настолько однообразный и бескрайний, что потеряться в нем без компаса можно так же, как в море. А о местных обитателях один дивизионный хронист писал: «Они крали бы и воздух из автомобильных шин, если бы могли его унести».
Роммель пошел в наступление на гряде Алам-эль-Хальфа через семнадцать дней после речи Монтгомери — 30 августа, уничтожив шестьдесят семь британских танков и потеряв своих сорок девять. Но за двадцать четыре часа британские минные поля, авиация и артиллерия сковали продвижение немцев, и они продвинулись в восточном направлении настолько, насколько смогли. Их потери были почти вдвое больше, чем у 8-й армии: 3000 и 1750 человек соответственно. Сам Роммель едва избежал гибели, когда британская авиация бомбила его Kampfstaffel (командный пункт).
После этого обе армии долгое время стояли друг против друга у отдаленной железнодорожной станции Эль-Аламейн, занимаясь укреплением оборонительных позиций и материально-техническим обеспечением. Здесь и создавался потенциал для победы Монтгомери. Люфтваффе не могли обеспечить должную защиту Бенгази и Тобрука от бомбежек союзников, и грузы для войск стран Оси поступали в Триполи через Неаполь и Сицилию. Если в 1941 году им требовалось в среднем 4884 тонны моторного топлива в месяц, то в 1942 году потребности Африканского корпуса в горючем выросли до 5776 тонн в месяц: протяженность езды от Триполи до Эль-Аламейна в оба конца составляла две тысячи миль, а немецкие грузовики поглощали по литру бензина на каждые две мили. Британские самолеты бомбили грузовики по всей единственной дороге, по которой можно было хоть как-то передвигаться, и Фридрих фон Меллентин с огорчением отмечал: «Запасы горючего почти закончились, а бронетанковая дивизия без бензина не многим лучше, чем груда металлолома». Один из дивизионных командиров Африканского корпуса, генерал Ганс Крамер, говорил: «Мы проиграли сражение под Эль-Аламейном еще до того, когда оно началось. У нас не оказалось бензина».
Самолеты и подводные лодки, базировавшиеся на Мальте, постоянно крушили линии коммуникаций стран Оси, и на «непотопляемый авианосец» союзников теперь падало немецких бомб больше, чем где-либо еще. В апреле 1942 года остров был награжден крестом Георгия за мужество и стойкость, проявленные под почти непрекращающимися воздушными налетами. (В 1940—1947 годах вручено всего лишь сто шесть таких орденов. Еще один коллективный орденоносец — Королевские констебли Ольстера, 1999 год.) Проблему для острова создал чересчур религиозный губернатор Мальты генерал-лейтенант сэр Уильям Добби, запретив гарнизону работать по воскресеньям. Как считает военный историк Джон Киган, вследствие этого распоряжения два из немногих судов, прорвавших блокаду Оси, были потоплены противником вместе с грузом на стоянках (данный факт не упоминается в автобиографии губернатора «На действительной службе с Христом» («On Active Service with Christ»).
Линии обеспечения Роммеля протянулись более чем на тысячу миль, однако у Монтгомери они были еще протяженнее. Подкрепления и технику союзникам приходилось доставлять в основном морским путем вокруг мыса Доброй Надежды, подвергаясь нападениям немецких подводных лодок, или не менее опасным маршрутом по воздуху через Центральную Африку и долину Нила. В фильме «Победа в пустыне» коммуникации союзников названы самыми длинными в истории войн. В то же время благодаря близости нефти Среднего Востока наземные и воздушные силы Содружества в Египте за двенадцать месяцев после августа 1941 года смогли получить 342 000 тонн нефтепродуктов. В тыловом обеспечении все-таки возникали и трудности — к примеру, для танков «шерман», «крусейдер», «фант» и «стюарт» требовались различные виды горючего. Еще в августе 1942 года Черчилль говорил о британской армии в Африке как о «воинстве побитых и унылых горемык». К октябрю свежие подкрепления и странный, но харизматичный командующий полностью изменили это представление.
Некоторые считают, что Роммелю не следовало ввязываться в сражение у Эль-Аламейна, находившегося всего лишь в шестидесяти милях от Александрии, а надо было отойти по линиям коммуникаций в Ливию, когда стало очевидным, что из-за вмешательства британской авиации и флота он будет значительно отставать от противника в материально-техническом обеспечении своих войск. Однако в июле заместитель Йодля генерал Варлимонт предупредил штаб Роммеля о необходимости любой ценой удержаться под Эль-Аламейном. Он объяснил, что Клейст планирует через Кавказ вторгнуться в Персию и Ирак и для этого исключительно важно, чтобы союзники были поглощены обороной Египта и не посылали войска в другие районы Среднего Востока. Кроме того, победы в Египте домогался и сам Роммель. В Александрии располагался штаб командования Королевского Средиземноморского флота. Суэцкий канал открывал путь в Индию. Каир был крупнейшим городом Африки и центром Британской империи в этом регионе, а дельта Нила позволяла проникнуть в Иран, Ирак и остальные нефтеносные страны Среднего Востока. За три года вермахт, несмотря на нехватку людей, техники и топлива, добился столь поразительных успехов, что ему было нелегко отказаться от завоеваний.
Временное затишье после сражения при Алам-эль-Хальфе Бернард Монтгомери — а генерала, имевшего привычку экстравагантно одеваться и носить берет с кокардами, уже полюбили в армии и называли ласково Монти — использовал для учений. Из его штаба во все концы отправлялись приказы по тыловому и техническому обеспечению, физической подготовке, моральному состоянию войск, организованности и дисциплине. Многие подкрепления еще не бывали в боях в пустыне, и Монтгомери особое внимание обращал на эту часть обучения новоприбывших. Промедление вызывало недовольство Черчилля, требовавшего безотлагательных действий. Гарольд Александер пытался успокоить Даунинг-стрит, послав обещание отправить кодовое сообщение «Зип» сразу же, как только начнется решающее наступление. То, что Александер выгораживал Монтгомери, наверняка раздражало премьер-министра, но поступал он совершенно правильно. Александер, любивший отплясывать чечетку на полковых представлениях, отличался особенным хладнокровием. В его штабной столовой, которую министр-резидент в Северо-Западной Африке Гарольд Макмиллан сравнивал с профессорской столовой Оксфорда, офицеры говорили не о войне, а о Велизарии, классической и готической архитектуре и о том, как лучше всего охотиться на фазанов.
В середине сентября Монтгомери предпринял две десантно-диверсионные операции против Тобрука («Агримент») и Бенгази («Бигами»). Операция «Агримент» сорвалась в самом начале в бою у дорожного заграждения: британцы потеряли 750 человек, мало толку было и от крейсера «Ковентри» и двух эскадренных миноносцев. Замысел операции «Бигами» казался заманчивым, но ее вряд ли стоило предпринимать. Группа дальнего действия уничтожила двадцать пять вражеских самолетов в Барсе, и в этом заключался весь реальный успех. Немцы ввели в район сосредоточения части второго эшелона, сковав первоклассные войска, необходимые для предстоящего главного сражения. Тем временем Роммель приболел — желудок, печень, синусит, горло, высокое давление — и 23 сентября улетел в Германию в отпуск и на лечение, передав полномочия ветерану Восточного фронта, тучному и нездоровому генералу Георгу Штумме. Таким образом, Роммеля не было в Африке, когда в пятницу, 23 октября 1942 года, в 21.40 Монтгомери начал операцию «Лайтфут» — первую фазу второго сражения при Эль-Аламейне.
2
Как мы уже знаем, Окинлек, отступив с боями на четыреста миль, занял оборонительные позиции у Эль-Аламейна, избрав это место, поскольку здесь находится самая узкая горловина, всего сорок миль, между Средиземным морем на севере и непроходимыми солончаками Каттарской впадины размерами с Ольстер на юге. Однако это природное обстоятельство было выгодно и Роммелю, когда его вынудили всего лишь численным преимуществом перейти к обороне. Кто бы ни пошел в наступление, сражение в таких условиях превращается в затяжные бои на истощение, как на Западном фронте во времена Первой мировой войны, а не в маневренные битвы в стиле блицкрига, свойственные Второй мировой войне.
План Монтгомери состоял в следующем: XIII корпус генерал-лейтенанта Брайана Хоррокса должен был нанести отвлекающий удар на юге, а 1-й и 10-й бронетанковым дивизиям X корпуса генерал-лейтенанта Герберта Ламсдена предстояло воспользоваться фронтальными атаками XXX корпуса генерал-лейтенанта Оливера Лиза в направлении кряжей Митейрия и Кидни на севере, прорваться через оборону противника, атаковать фланги и расширить участок прорыва с тыла.
Передовые линии Оси защищали минные поля глубиной от пяти до девяти тысяч футов. В них было заложено полмиллиона мин, и немцы прозвали их «огородами дьявола». На противотанковых дисковых минах подрывалась техника (и верблюды), но по ним могли пройти пехотинцы, однако «прыгающие» мины подскакивали на уровень диафрагмы, когда на них наступала нога человека, и взрывались, разбрасывая триста шестьдесят шарикоподшипников. Они зарывались в песок, и их было невозможно заметить даже днем. Расчищали минные поля для пехоты саперы, по обыкновению тыча перед собой штыком и, как правило, под огнем артиллерии, минометов, пулеметов, автоматов или простых винтовок. Нельзя не отдать должное хладнокровному мужеству саперов, обезвредивших бесчисленное количество мин и неразорвавшихся бомб под Эль-Аламейном.
23 октября под командованием фон Штумме находилось 50 000 немецких и 54 000 итальянских солдат, у Монтгомери имелось 195 000 солдат, в основном из стран Британского Содружества. Соотношение сил, безусловно, складывалось не в пользу Роммеля: 8-я армия — восемьдесят пять пехотных батальонов, Африканский корпус — семьдесят один (только тридцать один из них состоял из немцев); противотанковые орудия: 1451 и 800; тяжелые и средние полевые орудия: 908 и 500, в том числе 370 капризных итальянских пушек времен Первой мировой войны. Если не считать британские легкие танки, немецкие танки «Марк II» и итальянскую бронетехнику, которую Роммель называл «ветошью», то союзники имели перевес в численности средних танков в соотношении четыре к одному: 910 против 234. Поразительное неравенство создалось в результате того, что союзники успешно препятствовали войскам Оси получать подкрепления людьми и техникой, наладив в то же время массовые поступления подкреплений для своих сил через Аденский залив.
Итальянские летчики, танкисты, артиллеристы и, в особенности, парашютисты отличались достаточно высоким моральным духом, чего нельзя было сказать о пехотинцах, составлявших в 1942 году основную часть итальянского воинского контингента за рубежом общей численностью 1,2 миллиона человек. Как это уже стало ясно в начале войны, итальянцы неплохо сражались, если ими командовали умелые офицеры и если их адекватно готовили, вооружали и кормили, однако такие условия стали редкостью на последней стадии войны в пустыне. Некоторые итальянские подразделения, как, например, небольшая, но целиком состоявшая из добровольцев дивизия десантников-парашютистов «Фольгоре» («Молния») или танковая дивизия «Ариете», вели себя более чем достойно в сражениях. Роммель говорил о танкистах «Ариете»: «Мы всегда требовали от них практически невозможное, и они делали это». Однако некоторые итальянские пехотные формирования не могли переносить длительные обстрелы и бомбежки и начинали задумываться о сдаче в плен. Нехватка еды тоже негативно влияла на итальянцев, а под Эль-Аламейном эта проблема касалась всех. «Свежее мясо появлялось лишь в тех редких случаях, — писал один историк Эль-Аламейна, — когда какой-нибудь верблюд сдуру забредал в «огороды дьявола», подрывался на мине или подходил к передовой достаточно близко, чтобы его можно было подстрелить». Вдобавок ко всему итальянские танки были слишком легки и ненадежны, во время движения радиосвязь почти не работала, а артиллерия на расстоянии свыше пяти миль обычно промахивалась.
«Перед нами отважный и искусный противник, — говорил Черчилль о Роммеле в палате общин 27 января 1942 года. — И, должен сказать, несмотря на войну, великий генерал». (Черчилль в 1900 году хвалил и буров за воинскую доблесть.) Роммель поднимал боевой дух итальянской пехоты тем, что располагал ее поближе к отборным немецким частям. К примеру, итальянская дивизия «Болонья» размещалась рядом с элитной бригадой парашютистов генерала Германа Рамке, а дивизия «Тренто» перемешивалась с 164-й (Саксонской) легкой дивизией. Так же поступал перед сражением и герцог Веллингтон, помещая закаленные в битвах британские полки среди бельгийских и голландских подразделений сомнительной боеготовности.
Исключительное значение для предстоящего сражения имело воздушное превосходство. Союзники добились его еще перед битвой у Алам-эль-Хальфы, а ко времени второго сражения при Эль-Аламейне оно превратилось в почти полное господство в воздухе. Монтгомери подключил штаб вице-маршала авиации Артура Конингема к собственному штабному командованию, и хотя впоследствии отзывался о Конингеме не слишком лестно, оба командующих в то время отлично ладили друг с другом. «Дезерт эр форс» (ДАФ — военно-воздушные силы в пустыне) могли выставить 530 самолетов, а люфтваффе — 350, но воздушное соединение союзников обладало еще одним несомненным преимуществом: за время сражения оно совершило 11 600 вылетов, а люфтваффе — всего лишь 3100. Тогда ДАФ состояли из девятнадцати британских, девяти южноафриканских, семи американских и двух австралийских эскадрилий, и некоторые из них уже получили «спитфайры», начавшие поступать в Африку с марта. К сентябрю 1942 года в Африке появились и 1500 американских самолетов, хотя Соединенные Штаты пока еще не участвовали в наземных операциях. Таким образом, перед вторым сражением при Эль-Аламейне соотношение сил в воздухе было пять к одному в пользу союзников.
Ко времени второго сражения при Эль-Аламейне в полной мере начала сказываться производительная мощь Америки, разгневанной и пробудившейся после Пёрл-Харбора. В период между декабрем 1941 года и сентябрем 1942-го англо-американский альянс отправил на Средневосточный театр войны 2370 одномоторных истребителей, за это же время все немецкое производство составило лишь 1340 машин, и только четверть их выпуска могла поступить в этот регион. Гитлер очень скоро почувствовал последствия объявления войны Соединенным Штатам. «Тот, кому приходится сражаться даже самыми современными видами оружия с противником, обладающим полным господством в воздухе, — писал Роммель, — уподобляется дикарю, борющемуся против современных европейских армий, испытывающему те же трудности и имеющему такие же шансы на успех… Скоро мы столкнемся с абсолютным воздушным господством Королевских военно-воздушных сил». Прошли те времена, когда «мессершмитты» Me-109 господствовали в небе Ливии и безнаказанно сбивали «томагавки» и «харрикейны». Роммель признал необходимость «строить нашу оборону так, чтобы свести до минимума эффект британского воздушного превосходства»: «Мы не можем более полагаться лишь на наши моторизованные силы и их мобильность… Мы должны уметь воевать и на полевых позициях». Роммель по привычке пишет о РАФ (Королевских ВВС), а не о ДАФ и о «британском», а не «союзном» воздушном превосходстве. Но победу при Эль-Аламейне в конечном счете одержали не только британцы, а представители всей Британской империи, действовавшей по-прежнему в одиночку (несмотря на американские самолеты и танки «шерман»). XXX корпус Оливера Лиза, например, состоял из 51-й шотландской дивизии генерал-майора Дугласа Уимберли, 9-й австралийской дивизии генерал-майора Лесли «Минга Беспощадного» Морсхеда, 2-й новозеландской дивизии генерал-майора Бернарда Фрейберга, 1-й южноафриканской дивизии генерал-майора Дэна Пинаара и 4-й индийской дивизии генерал-майора Франсиса Тьюкера. Лучшего представительства империи не придумать. Отсутствовали лишь канадцы, и только потому, что 3400 канадцев бессмысленно погибли при высадке в Дьепе двумя месяцами раньше.
Южнее хребта Рувесайт генерал Хоррокс командовал позициями, которые занимали в основном британцы: 50-я дивизия уроженцев севера Англии генерал-майора Джона «Кратера» Николлса, 44-я дивизия (графств вокруг Лондона) генерал-майора Гектора Хьюза и 7-я бронетанковая дивизия генерал-майора Джона Хардинга, прозванная «Крысами пустыни» из-за того, что на танках были изображены африканские тушканчики. Но там же располагались и два соединения, не имевшие никакого отношения к Британскому Содружеству или империи: бригада «Свободной Греции», окопавшаяся на самом хребте, и бригада «Свободной Франции» генерала Мари Пьера Кёнига, заполнившая промежуток между 44-й дивизией и Каттарской впадиной. Многонациональный состав войск опровергает расхожее представление о сражении при Эль-Аламейне как о битве британцев с немцами. Роммель, например, всегда отмечал новозеландцев как лучших бойцов 8-й армии.
По плану Монтгомери, именно войскам Содружества — Австралии, Новой Зеландии и Южной Африки — вместе с 51-й шотландской дивизией предстояло прорвать за первые два дня оборону Оси и открыть проходы в минных полях для 1-й бронетанковой дивизии генерал-майора Реймонда Бриггзаи 10-й бронетанковой дивизии генерал-майора Алека Гейтхауса. Монтгомери наметил «шверпункт» не на прибрежной дороге на северном фланге и не у Каттарской впадины на южном крыле, как это обычно делалось последние два года почти во всех сражениях, а в самом центре предстоящей битвы. Как и в других своих замыслах — навязать Роммелю решающее сражение и перейти к военным действиям на истощение, — и в данном случае Монтгомери поступил нестандартно и дальновидно. Майкл Карвер, воевавший с ним в Западной пустыне, позднее писал: «Его намерения могли дорого обойтись, и они, хотя казались прозаическими, гарантировали победу, а тогда победа была важнее всего. 8-я армия располагала ресурсами для того, чтобы выиграть такое сражение, в то время как Танковая армия (Роммеля) их не имела. Сам Монтгомери обладал решимостью, волей и жесткостью, всеми качествами, необходимыми для победы в сражении».
Аламейнский успех Монтгомери нисколько не умаляется его двукратным превосходством в артиллерии и численности войск и четырехкратным преимуществом по танкам. Со времен Наполеона среди военных специалистов прочно утвердилось мнение: для того чтобы добиться победы, нападающий должен иметь трехкратное превосходство над противником. Один из офицеров Монтгомери, военный историк Питер Янг указывал: «Если британский генерал сумел провести свою армию через рубеж атаки, пользуясь численным преимуществом, то он достоин только похвалы, а не порицания!».
Монтгомери прекрасно усвоил уроки и Первой, и Второй мировых войн. Командующий рассчитывал на то, что после огненного «стопроцентного кутежа», как он назвал массированную артподготовку и атаку корпуса Лиза, начнется «перемалывание» противника, в процессе которого войска Оси, особенно итальянцы, будут деморализованы и сломаются под ударами танков Ламсдена с тыла и флангов. Британские противотанковые орудия и танки, прорвавшись по коридорам плацдарма, «раздавят» неизбежные контратаки «брони» противника. (В военной истории — и в истории вообще — непозволительно употреблять слово «неизбежно», исключая описание немецких молниеносных и напористых контратак в ответ на успехи союзников.) Монтгомери считал, что немецкие движущиеся «панцири» будут более уязвимы для поражения и самолетами, и противотанковыми орудиями, и танками. В отличие от прежних командующих он не только не опасался, а ждал ответной реакции Оси, или по крайней мере так заявлял для поднятия боевого настроя. «Мы выбьем дух из врага, — говорил Монтгомери дивизионным командирам, — и судьба «панцирной» армии будет предопределена. Она не избежит уничтожения». Предвидя двенадцатидневную «собачью драку», Монтгомери был уверен в полной победе.
3
В пятницу, 23 октября 1942 года, ровно в 21.40 артиллерия 8-й армии открыла ураганный огонь по позициям войск Оси, сопровождавшийся налетами бомбардировщиков «веллингтон» и «Галифакс». В артобстреле участвовало в общей сложности 882 орудия и шесть тысяч артиллеристов. Каждое полевое орудие выпустило в среднем 102 снаряда вдень, а за время сражения на позиции Оси упало около миллиона снарядов. В Каире Александер передал в Лондон кодовое слово «Зип», успокоив нетерпеливого премьер-министра. Через полчаса интенсивного обстрела артиллерийских позиций Оси орудия союзников перенесли огонь на передовую линию противника, чтобы подготовить ее для наступления пехоты при полнолунии. «Казалось, будто звезды в ночном небе вздрогнули, когда на нас внезапно и с ревом обрушился слепящий огонь тысячи орудий, — вспоминал второй лейтенант Хайнц Вернер Шмидт, служивший на резервной противотанковой батарее. — Земля затряслась от Каттарской низины до Средиземного моря. Я с трудом сдерживал дрожь в руках». Канонада была слышна в Александрии, то есть на расстоянии шестидесяти миль. Она продолжалась пять часов, в три ночи прекратилась, а в семь утра орудия ударили вновь. Тем временем саперы расчистили проходы в минных полях, и пехотинцы под марш волынщиков «Хайленд ладди» пошли в атаку занимать объекты на кодовом рубеже «Оксалик лайн». К восьми утра корпус Лиза завладел половиной намеченных объектов, потеряв почти 2500 человек, подорвавшихся главным образом на минах-ловушках. (Надо сказать, не только специалисты стран Оси умели мастерить такие мины. Эксперты американского управления стратегических служб с успехом использовали в Тунисе взрывчатку под видом помета мулов.)
Ползущий огневой вал сдерживал минометный, пулеметный и снайперский обстрел противника. Тем не менее X корпус Ламсдена не смог до конца выполнить свою задачу и обеспечить защиту пехоты от контратаки. К хребту Митейрия прорвалась только 8-я бронетанковая бригада, остальные танки застряли в гигантской пробке в узких проходах, проделанных в минных полях. «После расчистки коридора, — отмечалось в одной истории сражения, — сразу же возникал затор. Какой-нибудь грузовик подрывался на не замеченной саперами мине, узкий проход блокировался на несколько часов, сводя на нет все численное превосходство». И конечно же, создавая отличные мишени для самолетов люфтваффе. Разъяренный Монтгомери вызвал на ковер Ламсдена и пригрозил заменить командующих дивизиями более достойными людьми, а если понадобится, то и убрать его самого. Взбучка дала результат: его дивизии помогли пехоте, которая к тому времени отбивалась от парашютистов итальянской дивизии «Фольгоре» и бригады Рамке.
Некоторым образом Монтгомери благоприятствовала сумятица в германском военном руководстве сражением. Роммель пребывал в Германии, когда началась битва, его деятельный начальник штаба Фриц Байерлайн находился в отпуске, тучный Георг Штумме умер от сердечного приступа в первый же день боя, и Африканский корпус возглавил генерал Вильгельм фон Тома. Только в воскресенье, 25 октября, Африканский корпус получил сообщение: «Я снова принимаю командование армией. Роммель». (Многие подразделения не получили эту поднимающую настроение новость, поскольку бомбардировки повредили телефонную связь.) Роммель быстро понял, что атаки на южном фланге являются отвлекающими, и перебросил 21-ю танковую дивизию на север, к хребту Кидни. Нехватка топлива была настолько острой, что Роммель рисковал: если Монтгомери блефовал, то дивизия не смогла бы вернуться обратно. 26 и 28 октября самолеты ДАФ потопили два итальянских танкера — «Прозерпина» и «Луизиана» — в гавани Тобрука вместе с драгоценным грузом.
25 октября Монтгомери отказался от намерения прорвать оборону Оси 10-й и 7-й бронетанковыми дивизиями, приказав 9-й австралийской дивизии начать «перемалывание» противника на севере и отправив 1-ю бронетанковую дивизию в район хребта Кидни. В ту ночь австралийцы добились некоторых успехов, но действия 1-й бронетанковой дивизии оставляли желать лучшего. На следующий день войска Оси предприняли массированные атаки на кряж Кидни, так и не добившись большого прогресса. 7-я моторизованная бригада (в нее входили также 2-й батальон стрелковой бригады и 2-й батальон Королевского стрелкового корпуса) стойко удерживали позиции на севере и юге хребта, прозванные в шутку Бекасом и Вальдшнепом. Три дивизии противника — 15-я и 21-я танковые и «Литторио» — в течение дня и ночи не смогли выбить защитников хребта: только на Бекасе они потеряли тридцать три танка, пять самоходных орудий и много другой техники. Подполковник Виктор Тернер, командовавший батальоном стрелковой бригады, получил за эти бои крест Виктории, повторив подвиг брата, посмертно удостоенного такой же награды после битвы при Лоосе в Первой мировой войне. Бойцы его батальона заслужили орден «За боевые заслуги», медаль «За безупречную службу», «Военный крест» и семь «Военных медалей», которыми награждается рядовой и сержантский состав за храбрость. В одном историческом описании сражения при Эль-Аламейне отмечается, что именно в битве за Бекас решился его исход, поскольку она убедила Роммеля в том, что хребет Кидни является «шверпунктом» союзников, в то время как Монтгомери все свое внимание уже обратил на другой район, севернее гряды, стремясь найти верный маршрут для прорыва танков через оборону Оси. Британский командующий знал, что прибрежное шоссе и железная дорога на севере являются единственными путями и для снабжения войск Роммеля, и для их отступления.
На севере 9-я австралийская дивизия понесла тяжелые потери — более тысячи человек (вдвое меньше, чем 51-я шотландская дивизия, но вдвое больше, чем весь X корпус). Однако ей удалось создать то, что на военном языке называется «выступом» («thumb»): прорваться через железную дорогу в сторону моря и отсечь 90-ю легкую дивизию графа Теодора фон Шпонека и 164-ю Саксонскую дивизию, прижав их к морю. Это был несомненный успех, и для его нейтрализации Роммель должен был снять танковые подкрепления из района хребта Кидни. Он не мог этого не сделать, хотя ему и пришлось расходовать дефицитное горючее и подставлять танки под удары самолетов ДАФ (самое уязвимое место у танков — крыша). Позднее Роммель писал о нервозном состоянии, в котором он тогда находился:
«В ту ночь я почти не спал, поднялся около трех часов утра (29 октября) и ходил взад-вперед, раздумывая над возможным ходом сражения и решениями, которые мне надо принимать. Мне казалось, что мы вряд ли долго выдержим атаки такой силы, на которую теперь были способны британцы и которую они могли наращивать и дальше. Для меня было очевидно, что мне не следует дожидаться решающего прорыва, а лучше отойти на запад до того, как он произойдет».
Тем не менее Роммель решил еще раз попытаться, используя «вязкую прочность оборонительных рубежей, вынудить противника прекратить натиск». В случае провала он отдаст приказ отступать к городу Фука, несмотря на то что это может привести к большим потерям немоторизованной пехоты, ведущей ближние бои и не имеющей средств для быстрого отхода. Тем временем Лиз отправил австралийцам шестифунтовые (57-мм) противотанковые орудия Королевской артиллерии. Выделять что-либо еще из резервов не представлялось возможным. Из тридцати танков «валентайн», посланных на помощь австралийцам, уцелели только восемь. Немалую пользу могли бы принести танки «шерман» с 75-мм пушками и башнями, поворачивающимися на все 360 градусов, а также «гранты», но их не послали.
Вместо этого Монтгомери отвел часть тяжелых танков с юга, прекратил прибрежное наступление и 29 октября закончил проведение операции «Лайтфут». В Лондоне его решение вызвало крайне негативную реакцию. Энтони Иден убеждал Черчилля, что Монтгомери остановился на полпути к победе. Премьер-министр отозвал Брука с совещания комитета начальников штабов и, укоряя его за то, что «его Монтгомери ведет себя несмело и сражается вполсилы», спросил: «Разве у нас нет хотя бы одного генерала, который мог бы выиграть хотя бы одно сражение?» Брук, как мог, защищал своего протеже, его поддержал южноафриканский премьер, фельдмаршал Ян Кристиан Сматс. В частном порядке Брук все же признавал, что у него появились «сомнения и тревога по поводу дальнейшего развития событий»:
«Но я должен был скрывать свои чувства. Возвратившись в кабинет, я долго не мог успокоиться, мучаясь от отчаяния и одиночества… Может быть, я ошибаюсь и Монти действительно выбился из сил? Такие моменты горестного одиночества особенно тяжелы, когда не с кем поделиться своими тревогами».
Однако «выбившийся из сил» командующий 8-й армией, закончив операцию «Лайтфут» и прибрежное наступление, в ночь 1 ноября начал операцию «Суперчардж» во главе с Фрейбергом. Монтгомери взял по одной бригаде из 44, 50 и 51-й дивизий для нанесения удара к югу от хребта Кидни, нацеленного главным образом против итальянской пехоты. После прорыва в брешь должны пойти 39 «фантов», 113 «шерманов», 119 «крусейдеров» 1-й бронетанковой дивизии, пересечь Рахманскую дорогу, идущую с севера на юг, и завязать бои с 15-й и 21-й танковыми дивизиями противника на ее западной стороне. В 15-й дивизии остался только пятьдесят один танк, а в 21-й — сорок четыре. Ко времени операции «Суперчардж» оборона Оси почти полностью лишилась бронетанковых и моторизованных резервов, а бронетанковая дивизия «Ариете» генерала Франческо Арены и моторизованная дивизия «Триесте» генерала Франческо Ла Ферла отбивались от XXX корпуса Лиза. Наступила пора решительных действий.
Операция «Суперчардж» началась после короткой артподготовки в 1.05 2 ноября. К 6.15 Даремская бригада 50-й пехотной дивизии, шотландские батальоны Сифорта и Камерона и батальон маори из 2-й новозеландской дивизии овладели всеми намеченными объектами, расчистив четырехмильную брешь в обороне Оси за пределы хребта Кидни и почти до самой Рахманской дороги. Затем в брешь пошла 9-я бронетанковая бригада, состоявшая из 3-го гусарского полка, Королевского Уилтширского йоменского полка и Уорвикширского йоменского полка. Когда командир 3-го гусарского полка подполковник сэр Питер Фаркар сказал Монтгомери, что операция «Суперчардж» не что иное, как «самоубийство», Монтгомери не стал возражать, ответив: «Если надо, я соглашусь на стопроцентные потери в живой силе и танках ради прорыва». Фаркар, один из шести баронетов, трижды раненных и награжденных орденом «За боевые заслуги», спокойно воспринял заявление командующего, фактически приказывавшего, по его мнению, всем стать «камикадзе». Позже баронет вспоминал: «Эти слова он больше не произносил». Вообще-то, подобно Веллингтону, Монтгомери берег солдат, его даже осуждали за чрезмерную осторожность. «Потери в войне неизбежны, — говорил командующий. — Но ненужные потери непростительны».
Роммель сосредоточил моторизованные и бронетанковые части против австралийцев на севере и помешал действиям Морсхеда у побережья, но его маневр развалил «корсет», в котором немцы держали итальянцев, и создал благоприятные возможности для союзников в итальянском секторе возле хребта Кидни. В 1958 году Монтгомери писал о стремлении Роммеля сковать наступление противника на побережье, чтобы не лишиться дороги: «Он сконцентрировал своих немцев на севере, предоставив итальянцам удерживать южный фланг. И мы нанесли мощный удар на стыке между немцами и итальянцами, в значительной мере сместив его на итальянский сектор». Монтгомери имел еще одно преимущество: он читал не только письма своего оппонента, но и шифровки «Ультры» и знал, что немцам не хватает и войск, и боеприпасов, и провианта, и, самое главное, горючего. Роммель хотел «вынудить противника остановить натиск», но этому не суждено было случиться. Роммель не совершил ошибок в сражении под Эль-Аламейном, кроме одной: в него не надо было ввязываться. Немцы все еще продолжали контратаковать и организовывать новые оборонительные рубежи. Тем не менее уже 2 ноября генерал Тома убеждал Роммеля: из-за воздушных налетов, нехватки топлива и отсутствия резервов отход к городу Фука неизбежен. Надо готовиться к отступлению.
Круглосуточные бомбардировки уже не прекращались десять дней, а артобстрел в секторе у Рахманской дороги под кодовым названием «Скинфлинт» был настолько интенсивным, что песок пустыни, по воспоминаниям Карвера, превратился в пыль, в которую пехотинцы «проваливались до колен»: «Невозможно было понять, кто и где находиться, где начало и где конец минного поля. От взрывов снарядов поднимались облака пыли, такие же густые, как дымовые завесы. Дальше пятидесяти ярдов мы уже ничего не видели». Из 187 танков, остававшихся у войск Оси, все, кроме 32, были итальянские, с пушками, которые не могли поражать «шерманы» союзников.
2 ноября неплохой прорыв совершила 9-я бронетанковая бригада Джона Карри, пользуясь темнотой: ночные танковые атаки были редки, и нападающие застали противника врасплох. Однако, как отмечается в одной истории сражения, «наступавшие колонны подвел рассвет»: «Он поднялся у них за спиной до того, как они миновали огневой рубеж противотанковых орудий, и силуэты танков были видны как на полигоне». Уцелели только 19 из 90 танков, бригада потеряла 270 человек, но уничтожила у Рахманской дороги 35 противотанковых орудий противника. Когда 2-я бронетанковая бригада соединилась с остатками 9-й бригады в противостоянии с 15-й и 21-й танковыми дивизиями Оси, возле холма под названием Телль-эль-Аккакир разгорелось самое крупное танковое сражение африканской войны. Если бы Тома, перенесший сюда свой командный пункт, выиграл эту битву, то не исключено, что войска Оси удерживали бы оборонительные рубежи, уменьшая шансы Монтгомери на успех.
Во время войны и особенно в России немцы обычно уничтожали больше танков, чем их противник, но недостаточно для полной победы. К концу битвы при Аккакире у войск Оси сохранилось только пять боеспособных танков, а у союзников — пятьсот, и Роммелю ничего не оставалось, как отдать приказ об отступлении, чтобы «вывести остатки своей армии» (об этом сразу же стало известно дешифровщикам в Блетчли-Парке). Оно должно было начаться 3 ноября в 13.30.
Однако Гитлер с ним не согласился и выпустил срочный Fuhrerbefehl (фюрерский приказ):
«Германский народ и я лично с твердой верой в надежность вашего руководства и мужество немецко-итальянских войск, сражающихся под вашим командованием, следим за героической борьбой в Египте. В вашем положении не может быть никаких иных мыслей, кроме как о том, чтобы стоять, не сдавать ни пяди земли и бросить в бой каждое орудие, каждого человека. Все возможное было сделано для того, чтобы послать вам средства для продолжения борьбы. Ресурсы вашего противника, несмотря на превосходство, тоже должны быть на исходе. В истории не раз сильные духом одолевали более многочисленные батальоны. Вы должны показать своим войскам, что у них нет другого пути, кроме как к победе или смерти. Адольф Гитлер».
Роммеля ошеломил этот безапелляционный приказ «стоять насмерть». «Фюрер, должно быть, спятил», — сказал он одному штабному офицеру. Позже Роммель писал: «Он требовал невозможного. Даже самый стойкий и преданный солдат может погибнуть под бомбой». Хотя приказ официально был отменен 4 ноября, Африканский корпус начал отвод войск еще накануне вечером. По воспоминаниям Карвера, он не заметил каких-либо признаков исполнения фюрерского распоряжения. Спустя пять дней, 9 ноября, Роммель написал: «Мужество, не оправданное военной необходимостью, — глупость, а принуждаемое командиром — безответственность». Его раздражала «привычка ставки фюрера подчинять интересы военных кампаний интересам пропаганды». На «безответственные» приказы Гитлера «стоять насмерть» еще в ноябре 1941 года обратил внимание Рундштедт в Ростове, но они вошли в систему в продолжение всей войны, и ставка рассылала их командующим как конфетти, не позволяя им отводить войска для сосредоточения, перегруппировки и улучшения своих оборонительных позиций. Показательно, что Роммель не понес наказания за игнорирование приказа. Любимцу рейха, недавно произведенному в фельдмаршалы, простили его непослушание. Лишь после того как обнаружилась политическая нелояльность Роммеля, когда он выступил за то, чтобы армия арестовала Гитлера, его заставили покончить жизнь самоубийством — 14 октября 1944 года. Его смерть объяснили прежними ранами и устроили ему государственные похороны. Роммель отступил к городу Фука 4 ноября. К этому времени 7-я бронетанковая дивизия обошла его с южного фланга, и солдаты, особенно итальянские пехотинцы, начали массово сдаваться в плен. В тот вечер Монтгомери принимал у себя в палатке и угощал ужином плененного генерала фон Тома — сюжет из войн далекого прошлого. После «собачьей драки», которая действительно длилась двенадцать дней, как и предполагал командующий, Африканский корпус ретировался, забрав с собой столько техники, сколько позволяли угнать запасы горючего. Отступление проходило организованно, хотя немало людей, не имевших транспорта, либо сами сдались, либо их взяли в плен, в том числе 20 000 итальянцев и 10 000 немцев — 29 процентов армии Роммеля (среди них было девять генералов). В отличие от сражений в Европе продолжать борьбу в пустыне было бессмысленно: единственной альтернативой перспективе провести остаток войны в лагере для военнопленных была голодная смерть в песках.
Высказывалось и высказывается мнение о том, будто в сражении под Эль-Аламейном вообще не было необходимости: Роммелю-де все равно пришлось бы отступать после англо-американской высадки в Северо-Западной Африке в следующем месяце. Вместо того чтобы настойчиво атаковать укрепленные позиции, 8-й армии следовало бы готовиться к преследованию и уничтожению отступающих войск Оси. Однако подобные рассуждения не учитывают того, что Британскому Содружеству была крайне необходима реальная, крупная, наземная и поднимающая моральный дух победа над немцами. Она был нужна и для того, чтобы возродить веру в свою военную силу после трех лет поражений и развеять миф о непобедимости Роммеля. Все это было достигнуто в сражении при Эль-Аламейне. И более того: Африканский корпус потерпел сокрушительное поражение, Роммель отступал, и угроза Каиру исчезла.
8-я армия потеряла в боях 13 560 человек, восемь процентов личного состава, войска Оси потеряли 20 000 человек убитыми и ранеными, или 19 процентов своей первоначальной численности. Потери пока были «самыми большими для британской армии». Но их понесли и войска Содружества: пятая часть потерь пришлась на австралийцев; из 16 000 новозеландцев 3000 были убиты и 5000 получили ранения. Роммель оставил на поле боя около тысячи орудий и 450 танков, еще 75 танков он потерял во время отступления.
По оценке Карвера, после ухода из Мерса-Матруха 8 ноября у Африканского корпуса «оставалось не более двадцати танков». Мальта теперь тоже была в безопасности, по крайней мере после того, как союзники вскоре завладели военно-воздушной базой Оси в Мартубе. В воскресенье, 15 ноября 1942 года, по всей Британии по распоряжению Черчилля звонили церковные колокола, празднуя победу — впервые за последние тридцать месяцев.
Медлительное и осторожное поведение Монтгомери после Эль-Аламейна — он потратил девять дней на взятие Тобрука — тоже вызывало критику. Однако его можно было понять: он не хотел зарываться, имея перед собой такого коварного противника, как Роммель. Сильные дожди в Фуке, начавшиеся после 5 ноября, помешали 2-й новозеландской дивизии отрезать отступление войск Африканского корпуса к Триполи. «Только дождь, ливший 6 и 7 ноября, спас их от полного уничтожения, — писал впоследствии Монтгомери. — Но четыре отборные немецкие дивизии и восемь итальянских дивизий перестали существовать как боеспособные формирования». На 5 ноября Монтгомери имел в пятнадцать раз больше танков, чем Роммель, и до конца года его превосходство измерялось соотношением сил десять к одному и даже тринадцать к одному, однако британский командующий опасался подвергать риску свою победу. «Войска Оси в Африке были обречены, — писал он позднее, — при условии, если мы не совершим ошибок».
Союзники потеряли не менее пятисот танков, но только 150 из них не подлежали восстановлению. Тот факт, что Роммель три месяца воздерживался от боев (до столкновения на «линии Марет» за сотни миль к западу), свидетельствует о серьезности поражения, понесенного при Эль-Аламейне. Британская империя выиграла первую наземную битву в войне с Германией, но это было и последнее сражение, которое она проводила только силами самой империи. В тот день, когда Роммель оставил Мерса-Матрух, далеко на западе, в Марокко и Алжире, высадились англо-американские войска, начав операцию «Торч». С этого момента союзники будут сражаться под объединенным командованием, во главе которого будет стоять чаще всего не британец, а американец.
4
Победа Монтгомери при Эль-Аламейне должна была бы подтолкнуть власти «Виши» в Африке на сотрудничество с союзниками во время вторжения в Марокко и Алжир в воскресенье, 8 ноября (кодовое название «Торч»). Это была самая грандиозная морская высадка со времен Ксеркса, переправившегося через Геллеспонт в 480 году до нашей эры, затмившая по численности войск и Галлипольскую экспедицию 1915 года (Дарданелльская операция). (Многие опасались повторить ее печальную судьбу.) Тем не менее за три дня боев французы потеряли три тысячи человек и союзники — 2225. Стоит ли удивляться тому, что командующий операций «Торч» Дуайт Д. Эйзенхауэр написал: «Я понял, что меня доводят до белого каления эти лягушатники». Операция «Торч» была предпринята вследствие того, что британцы отказывались снова возвращаться на Европейский континент на северо-востоке Франции, откуда их бесцеремонно выгнали в июне 1940 года, до тех пор пока русские хорошенько не поколотят немцев на Восточном фронте, Германия не будет основательно разбомблена, Средний Восток станет безопасным регионом и будет гарантированно выиграна «Битва за Атлантику». Планы генерала Маршалла, разработанные в апреле 1942 года относительно скорейшего возвращения во Францию — отправкой девяти дивизий под кодовым названием «Следжхаммер» или вторжением сорока восьми дивизий под кодовым названием «Раундап», — были отвергнуты генералом Бруком как слишком рискованные (с марта 1942 года он возглавлял и британский комитет начальников штабов, и имперский генеральный штаб). «Планы чреваты серьезными опасностями, — отметил он в дневнике. — Перспективы добиться успеха мизерные и основаны на массе неизвестностей. Шансы на провал велики и основаны на массе убедительных военно-тактических фактов».
Генерал Джордж К. Маршалл, деликатный пенсильванец, и генерал сэр Алан Брук, жесткий уроженец Ольстера, были главными кормчими военной стратегии союзников помимо Рузвельта и Черчилля. Их взгляды на то, как должна вестись война с немцами, фундаментально различались. Маршалл настаивал на скорейшем силовом форсировании Ла-Манша, Брук же предпочитал до начала военной кампании на северо-западе Франции нанести поражение немцам в Северной Африке, на Сицилии и в Италии. Споры по этому поводу постоянно возникали на совещаниях англо-американского Объединенного комитета начальников штабов в продолжение 1942—1944 годов. Несмотря на разногласия, следует признать, что совещательный метод выработки стратегических решений при демократическом контроле со стороны избранных лидеров государства был намного разумнее и эффективнее вождизма Гитлера. Маршалл и Брук всегда сохраняли уважительное отношение друг к другу.
Президент Рузвельт считал исключительно важным нанести немцам наземный удар в 1942 году и желательно до промежуточных выборов в конгресс. Ему надо было выиграть политическую борьбу с американскими стратегами, отдававшими приоритет Тихоокеанскому театру войны. 25 июля 1942 года под нажимом Черчилля, приехавшего к нему в загородную резиденцию Гайд-Парк, и под влиянием падения Тобрука, произошедшего 20 июня, Рузвельт поддержал операцию «Торч», с чем пришлось согласиться и Маршаллу, несмотря на сомнения в ее практической целесообразности. Маршалл опасался, что проведение крупномасштабной операции в Северной Африке на исходе 1942 года не позволит осуществить вторжение во Францию в 1943 году. Американский генерал был убежден в том, что «интермедия» в Средиземноморье затянет войну, и не раз говорил Бруку: британцы завлекают американцев «не на ту садовую дорожку».
Так или иначе, Маршалл был обязан заняться осуществлением операции «Торч». Он надеялся лишь на то, что численным перевесом удастся свести к минимуму ее риски и последствия. Действительно, масштабы морского десанта впечатляли. В операции участвовали 105 000 человек (три четверти из них — американцы, и одна четверть — британцы), 300 военных кораблей и 400 других судов. Войска должны были высадиться в девяти районах Северной Африки, располагавшихся на расстоянии девятисот миль. 72 000 человек отправлялись из Британии, а оперативной группе 34 численностью 33 843 солдата и офицера под командованием генерал-лейтенанта Джорджа С. Паттона предстояло выйти из Хамптон-Роудз в штате Виргиния и пересечь Атлантический океан под угрозой нападения немецких подводных лодок. До последнего момента контр-адмирал Генри Кент Хьюитт настаивал на том, чтобы отложить выход в море на неделю, поскольку по прогнозам на рассвете 8 ноября на побережье Туниса ожидался отлив, а он хотел провести высадку войск во время прилива. Только настойчивость Паттона, всегда рвавшегося в бой, помешала перенести сроки десантирования.
Джорджа Смита Паттона американцы знали еще с тех памятных дней, когда он в ходе карательной экспедиции в Мексике в 1916 году разъезжал в автомобиле, привязав к нему три трупа «бандитов». Бывалый вояка, «старый живодер», как его называли в армии, убивал с легкостью, но и не трясся над своей жизнью. «Если мы не победим, — напутствовал он бойцов перед сражением в Тунисе, — живым отсюда никто не вернется». Паттон вдохновлял солдат и такими словами: «Хватайте этих сук за нос, отрывайте им яйца, убивайте паршивых гуннов тоннами». Однажды за ужином со своими офицерами он предложил выпить за здоровье их «очаровательных вдов». Рукояти его револьверов были сделаны из слоновой кости, он носил отполированную до блеска каску, сапоги и бриджи для верховой езды, вел себя вызывающе и даже иногда матерился. Но этот шоумен считал себя аристократом-южанином, знавшим к тому же французский язык. Его дед-тезка, командовавший бригадой конфедератов, был убит в 1864 году, и Паттон верил в то, что он уже пережил несколько реинкарнаций (каждый раз в качестве воителя). В последней инкарнации он успел сформулировать для американской армии первую доктрину танковой войны, командовал «броней» в Первой мировой войне. Вскоре после Пёрл-Харбора стал командующим 1-й американской бронетанковой дивизией, созданной в 1940 году, но уже получившей прозвище «Оулд айронсайдз» («Железнобокие»). Все офицеры в его дивизии были обязаны носить галстуки, а солдаты — туго застегивать каски. «Я буду страшно раздражать военных историков, — говорил генерал Паттон, — потому что действую, руководствуясь шестым чувством. Им этого не понять».
Паттон обеспечил свою дивизию всеми необходимыми материальными средствами, взяв для проведения операции «Торч» и 6 тонн женских чулок и дамского белья (очевидно, для подкупа местных арабов и чиновников «Виши»). Среди предметов снабжения были также 750 000 бутылок с противомоскитным репеллентом, крысиный яд в расчете по 6 фунтов на роту, 60 тонн карт, 100 000 долларов золотом, 3000 единиц транспорта и новый 2,36-дюймовый (60-мм) противотанковый реактивный гранатомет М-9 (базука). Генерал не забыл привезти в отдельном ящике и 1000 медалей «Пурпурное сердце», предназначавшихся для награждения раненых.
Общее командование операцией «Торч» осуществлял генерал Дуайт Дейвид Эйзенхауэр из бункера, располагавшегося в тридцатимильном подземном туннеле под Гибралтарской скалой. Айк, как его все называли, отдыхавший всего лишь один день за последние одиннадцать месяцев, проведенных на стрельбище в Бисли, графство Суррей, обычно бегом преодолевал те полмили, которые отделяли бункер от входа в туннель. За всю войну никто не видел Эйзенхауэра в гневе, только один раз он стрелял в крысу в ванной комнате своей итальянской ставки, ранив ее со второй попытки. Тем не менее его искренне уважали и Паттон и Монтгомери, хотя, наверное, и завидовали ему. Буйный американец расшифровал в дневнике инициалы Эйзенхауэра «ДД» как «Дивайн Дестини» (божественная, неземная судьба), а британец нередко за спиной верховного главнокомандующего выражал свое недовольство.
На самом деле, может показаться, что вследствие божественного предопределения сын незадачливого купца избрал военную карьеру только потому, что она давала бесплатное образование, а впоследствии человек, никогда не командовавший в бою подразделением больше взвода, шестнадцать лет прослуживший в звании майора, а тридцать месяцев назад носивший погоны подполковника, возглавил крупнейшую за два тысячелетия морскую высадку. Однако время, проведенное в оперативном управлении военного министерства, не прошло даром. Прекрасное стратегическое чутье, поддержка со стороны Джорджа Маршалла и собственная харизматичность позволяли ему успешно справляться с конфликтами, разгоравшимися между крупнейшими полководцами на всех этапах войны на Западе: Монтгомери, Паттоном, Омаром Брэдли и Марком Кларком. Эти старшие командующие союзными силами могли дать фору склочным школьницам в мелочности и стервозности. (Гарольд Александер и Уильям Слим отличались совершенно иным темпераментом, а Дуглас Макартур находился в пяти тысячах миль от Западной Европы.) Один из биографов Паттона отмечал: генерал был «одержим желанием побить британцев на поле сражения из тщеславия и стремления доказать, что американским солдатам нет равных в мире». Однако Паттон, похоже, не особенно любил и американских соперников, например Марка Кларка, написав о нем в дневнике в сентябре 1942 года такие слова: «Видимо, он больше беспокоится о своем будущем, а не об исходе войны». Надо думать, что немецкие и русские генералы были такие же тщеславные, амбициозные, политически ангажированные и зловредные, как их британские и американские коллеги. Вряд ли искренни заверения некоторых генералов, будто они думают только о воинском долге и их не волнует ни слава, ни продвижение по службе.
Несмотря на заблаговременную подготовку на Гибралтаре, в США и Британии и рассылку документов по восьмистам адресам, союзникам удалось воспользоваться фактором внезапности вторжения. И «Виши», и абвер предполагали неизбежность такого нападения, а итальянцы даже предсказали, где оно произойдет, но в точности никто из них этого не знал. Оперативной группе Патона повезло в том, что «волчья стая» немецких подлодок ушла от берегов Марокко на перехват британского конвоя, отправившего из Сьерра-Леоне, однако двенадцать торговых судов все же были потоплены.
Союзники высаживались в трех африканских портах на девяти отдельных участках, натолкнувшись на сопротивление вишистов различной степени враждебности. В Касабланке на берегу поначалу они не встретили никакого противодействия, и это можно считать удачей, поскольку здесь были особенно опасны волны и прибой. Войска генерал-майора Ллойда Р. Фредендалла атаковали Оран по фронту пятьдесят миль, и им было оказано «нерешительное и даже робкое сопротивление». Самый жесткий отпор встретил генерал-майор Чарлз У. Райдер в Алжире, столице французской империи в Африке, наступавший по фронту двадцать миль и понесший сравнительно небольшие потери. Французский флот вел себя гораздо агрессивнее, чем армия: он не мог простить британцам потопление кораблей у Орана в июле 1940 года. Однако французы прекратили всякое сопротивление через три дня, когда стало очевидным полное превосходство союзников и в воздухе, и на море. Хотя маршал Петен и приказал продолжать борьбу против союзников, командующий вооруженными силами «Виши» в Африке адмирал Жан Луи Дарлан дал команду о прекращении огня 10 ноября, когда Патгон уже собирался взять штурмом Касабланку. (Прадед Дарлана погиб от рук британцев в сражении у Трафальгара, а Черчилль называл адмирала «низменным человеком с узким кругозором и бегающими глазками».) Возможно, Петен исходил из того, что в немецких лагерях для военнопленных все еще томилось полтора миллиона французов. Но ему не удалось спасти вишистскую Францию: в том же месяце немцы вторглись в нее, и Гитлер, поздравляя Рундштедта, поблагодарил его за то, что «он предпринял своевременные и необходимые контрмеры для сохранения единства и суверенитета рейха перед лицом предательства французских вооруженных сил».
Похоже, реакцией французов на операцию «Торч» остались недовольны и союзники, и страны Оси. (Поскольку во Второй мировой войне больше французов служило Оси, а не союзникам, неудивительно, что не существует официальной французской истории этого периода.)
К утру 11 ноября союзники завладели Касабланкой, Ораном и Алжиром. Американцы главенствовали во всем и потому, что они выделили больше войск и вооружений, и потому, что французы, как предполагалось, ненавидели их меньше, чем британцев: Томми (прозвище английского солдата) даже нашивали на рукава изображение звездно-полосатого американского флага. «Нам все равно, какой флаг сохранит жизнь, — говорил британский офицер, — хоть китайский». И после успешного завершения операции «Торч» в Уайтхолле не переставали ворчать по поводу поведения Эйзенхауэра: британцам, например, очень не понравилось, что он, перебазировав командование с Гибралтара в Алжир, увеличил число офицеров со 150 до 16 000. Однако победа в Африке именно его сделала верховным главнокомандующим союзных сил в Европе, а не Брука или Маршалла.
По приказу французского адмирала Жана Лаборда и в нарушение указаний Дарлана 27 ноября в Тулоне моряки, открыв кингстоны, затопили авианосец, три линкора, семь крейсеров, двадцать девять эскадренных миноносцев и шестнадцать подводных лодок. Это был тяжелый удар для союзников, особенно ввиду неминуемых ответных действий немцев на операцию «Торч». Двухтысячное войсковое соединение высадилось в Тунисе еще 9 ноября, и скоро стало ясно, что Гитлер не намерен сдавать Северную Африку, несмотря на поражение Роммеля, понесенное за тысячу миль на востоке. В ретроспективе кажется, что Эйзенхауэру следовало бы придерживаться первоначального замысла провести высадку подальше к востоку Средиземноморья — в Боне на тунисской границе, несмотря на удаленность от воздушного прикрытия с Гибралтара. Маршалл опасался чрезмерной растянутости американских сил, авиационных ударов из Сицилии и возможного контрудара немцев через Испанию. Рузвельт сказал 30 августа Черчиллю, что «при любых обстоятельствах одна из наших высадок должна произойти в Атлантике». А это означало, что одна треть войск оперативной группы должна была десантироваться за тысячу миль к западу от Туниса, немецкой столицы в Африке и главной цели союзников, на случай если другие две трети будут потоплены на пути в Средиземноморье или отброшены на берегу. «Возобладала осторожность, а не дерзость», — написал один историк этой кампании. Командующий 1-й британской армией генерал-лейтенант Кеннет Андерсон к 12 ноября добрался до Бона по суше, но взять Тунис не смог: начались зимние дожди, он оказался на самом дальнем конце протяженной линии снабжения и вел бои на слишком большом фронте — пятьдесят миль. Некоторые части 1-й армии в начале декабря уже находились на расстоянии пятнадцати миль от Туниса и двадцати миль от Бизерты, однако немцы оттеснили Андерсона, потерявшего в боях более тысячи солдат и офицеров и семьдесят танков. На то, чтобы взять Тунис, ушло еще полгода.
Союзники должны были благодарить судьбу за то, что немцы не сдались в Африке к концу 1942 года, а Эйзенхауэр приказал Андерсону прекратить наступление на Тунис, хотя это и вызвало в британском высшем военном руководстве сомнения в отношении его пригодности на пост верховного главнокомандующего. Тогда солдаты американской армии, высаживавшиеся в Африке, по выражению историка Рика Аткинсона, были «отличными парнями, но не вояками». Для того чтобы нанести поражение немцам на северо-западе Франции, надо было обладать не только прекрасными личными, но и боевыми качествами, и сражения в Северной Африке немало помогли в этом. Паттон признал после взятия Касабланки: вряд ли американцы праздновали бы победу, если бы они встретились лицом к лицу с поднаторевшими в боях немцами. Важно и то, что Гитлер направил в Северную Африку значительные подкрепления. В результате союзники взяли в плен, или, по выражению британцев, «в мешок», гораздо больше войск Оси, чем в том случае, если бы фюрер приказал им уйти, например, в Сицилию. Фактически Гитлер послал в Северную Африку больше людей, чем их находилось в распоряжении Роммеля на начальной стадии сражений с Монтгомери. В боях после операции «Торч» погибло 8500 немецких солдат и офицеров, потери американцев и британцев составили соответственно 10 000 и 17 000 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. За время Тунисской кампании союзники взяли в плен 166 000 немцев и 64 000 итальянцев, что сопоставимо с победой русских под Сталинградом. Это сравнение, кстати, сделал не кто-нибудь, а сам Геббельс.
5
На заседании военного кабинета 16 ноября Черчилль назвал «красноречивым» описание Эйзенхауэра политической ситуации в Северной Африке, особенно в отношении присутствия там французов, которые тогда имели четыре дивизии в Марокко, три в Алжире и одну в Тунисе. Переговоры Эйзенхауэра с адмиралом Дарланом привели к прекращению огня и появлению у кормила власти в Алжире англофоба и недавнего прихлебателя немцев. Черчилль недолюбливал ни Дарлана, ни генерала Анри Жиро. О первом он с презрением говорил: «Французский флот воюет, а Дарлан переговаривается». О сопернике Дарлана генерале Жиро Черчилль сказал: он 1) послал письмо П(етену), обещая вести себя хорошо; 2) затем начал маневрировать, чтобы захватить власть; 3) и теперь нанялся воевать к Э(йзенхауэру). Когда Иден заметил, что фигура Дарлана возмутит британское общественное мнение, Черчилль сначала заявил: «Он не наш главнокомандующий», — а потом добавил: «Мы не можем позволить себе дергать Эйзенхауэра в данный момент… Он наш друг — отличный малый, — нельзя с ним ссориться». Министр иностранных дел тем не менее настаивал на том, чтобы «как можно скорее» довести до сведения Вашингтона, что пост Дарлана не должен быть постоянным и «как только мы придем в Тунис, мы должны избавиться от Дарлана». Он, правда, не уточнил, в каком смысле «избавиться» — в смысле политического или физического уничтожения.
Убийство адмирала Дарлана молодым французским патриотом в Алжире на Рождество 1942 года еще больше осложнило и без того шаткую политическую ситуацию, но сделало возможным примирение между лидером «Свободной Франции» Шарлем де Голлем (его поддерживали британцы) и генералом Жиро (на его стороне были американцы). Вероятная причастность к покушению службы британской разведки предполагалась, но так и не подтвердилась, хотя стенографические записи Лоренса Берджиса высказываний Энтони Идена на совещании военного кабинета, сделанные за шесть недель до убийства, давали повод для таких подозрений. Вежливая взаимная неприязнь де Голля и Жиро друг к другу тем не менее не помешала им пожать руки (с видимой неохотой) на англо-американской конференции высшего командования в Касабланке в январе 1943 года. Рузвельт тогда провозгласил, что союзников устроит только безоговорочная капитуляция Оси, в чем уже было достигнуто согласие между американским объединенным комитетом начальников штабов и британским военным кабинетом. Рузвельта критиковали за разглашение своей позиции, что, как некоторые опасались, могло ожесточить немцев, но его заявление по крайней мере успокоило Советский Союз, боявшийся сепаратного мира между западными союзниками и Германией. Там же, в Касабланке, Рузвельт и Черчилль договорились о том, где вести дальнейшие военные действия против Германии после выдворения немцев из Африки. Союзники пришли к выводу, что немцы могут снять войска с Корсики и Сардинии, в любом случае находившиеся вдали от союзных баз в Африке. Таким образом, следующей целью становилась Сицилия. Черчилль уже говорил раньше о «стратегической слепоте» Гитлера, обусловленной его «психологической неспособностью отказаться от завоеваний», а 11 февраля заявил в палате общин:
«Примечательна готовность немцев идти на риск и заплатить любую цену за то, чтобы удержать этот тунисский огузок. Я всегда избегаю говорить то, что потом могут расценить как преувеличение, но сейчас должен заметить: во всем этом чувствуется направляющая рука, та самая направляющая рука, которая привела немцев в Сталинград и ввергла германскую армию в самую страшную катастрофу за всю ее военную историю».
«Почти весь январь 1943 года, — констатируется в истории операции «Торч», — войска Монтгомери, проявляя осторожность, шли по пятам за Роммелем к тунисской границе». Перейдя границу в начале февраля, Африканский корпус занял оборону на «линии Марет», готовясь сразиться с Монтгомери впервые после поражения при Эль-Аламейне. Одновременно он предпринял серию дерзких контрударов, получивших общее название сражения за Кассеринский перевал. Эти бои между Африканским корпусом Роммеля и II корпусом генерала Фредендалла, происходившие 14—22 февраля в районе Западного Дорсала в Тунисе, продемонстрировали исключительную способность немцев наносить сокрушительные контрудары, доказав тем самым вероятную несостоятельность планов Маршалла относительно более раннего вторжения на северо-запад Франции.
Вначале перевал защищался лишь американским 19-м инженерным батальоном, не прошедшим адекватной боевой подготовки перед отправкой за океан, пехотным батальоном из 1-й дивизии и французской батареей, состоявшей из четырех орудий, — всего около двух тысяч человек. Пулеметные огневые точки были распределены бестолково, окопы вырыты неглубоко, а колючая проволока все еще в основном находилась на катушках. Пехотинцы занимали позиции главным образом у подножия перевала, а не на высотах. Противотанковые мины были разбросаны как попало, а не зарыты в землю, не хватало мешков с песком и шанцевого инструмента. Джи-ай (американские солдаты) явно не понимали, что им предстоит биться с немецкими ветеранами, уже воевавшими с поляками, французами и русскими и к тому же вооруженными теперь еще и шестиствольными 75-дюймовыми (150-мм)реактивными минометами «небельверфер».
1-я бронетанковая дивизия генерал-майора Орландо Уорда была раздроблена на мелкие группы, и контратаку союзников, предпринятую без достаточной воздушной поддержки и при «отвратительном» взаимодействии между танками, артиллерией и пехотой, немцы и итальянцы успешно отбили. Союзники потеряли 6000 человек (из 30 000), немцы — 989 (201 убитый), 535 итальянцев попали в плен. Один только Фредендалл потерял 183 танка, 104 полугусеничные машины, 200 орудий, 500 грузовиков и джипов. Роммель прорвался к шоссе в город Тала (хайвей 17) и почти вышел на открытую местность и прямые пути, ведущие к складам Ле-Кефа, находившимся всего в сорока милях. «Я испытывал настоящий стратегический страх, — признался впоследствии командующий французскими вооруженными силами в регионе генерал Альфонс Жюэн. — Если бы Роммель пробился дальше, то мы могли потерять всю Северную Африку». Это была, конечно, типичная галльская гиперболизация действительного положения вещей. 10-я танковая дивизия, имевшая пятьдесят танков, тридцать орудий и 2500 пехотинцев, вряд ли пробилась бы до Касабланки, но она могла изменить ситуацию в Тунисе. Получив указание во что бы то ни стало удержать город, Чарлз Данфи, командующий 26-й британской бронетанковой бригадой, отправил на передовую «всех поваров, шоферов и денщиков в Тале». В ночной темноте разгорелось танковое сражение, противники сходились на расстоянии двадцати ярдов, и к полночи Данфи потерял двадцать девять танков из имевшихся пятидесяти. Лишь появление в восемь утра 9-й американской пехотной дивизии бригадного генерала Стаффорда Ле Роя Ирвина, как написал один историк, имевшего «2200 бойцов, 48 орудий и сердце льва», вынудило Роммеля умерить свой пыл и ограничиться артиллерийской дуэлью.
Фельдмаршал Альберт Кессельринг, главнокомандующий на Южном театре, в который входило и Средиземноморье, побывал на перевале Кассерин, и, по его словам, Ром-мель «выглядел не лучшим образом». Он показался ему «физически изможденным и морально уставшим», превратившимся в «унылого старика». Немудрено. Роммель прекрасно понимал безысходность своего положения: припасов оставалось на четыре дня, горючего — на двести миль, а разведка сообщала о значительных подкреплениях, пришедших в Талу. Действительно, окрестности Талы стали самым крайним рубежом, до которого смогли дойти войска Оси в Северо-Западной Африке. В ночь понедельника 22 февраля 1943 года Африканский корпус повернул обратно, 21-я танковая дивизия прикрывала отход. Через три дня американцы и британцы вышли к перевалу, заставив итальянских пленных закапывать множество трупов, которые они там обнаружили.
Фредендалл за семь дней был отброшен на восемьдесят пять миль, и личный секретарь Эйзенхауэра Гарри Батчер отметил, что его «гордые и заносчивые» соотечественники чувствуют себя «побитыми и униженными, потерпев одно из самых неприятных поражений в нашей истории». Вина за неудачу на Кассерине лежала на Андерсоне, Эйзенхауэре и Фредендалле, которого вскоре заменили Паттоном, несмотря на то что наступление немцев выдохлось, а «Лис пустыни» действительно устал. Взаимодействие между британцами, французами и американцами было поставлено из рук вон плохо, по крайней мере до тех пор, пока в марте не прибыл заместитель Эйзенхауэра Гарольд Александер, возглавивший 18-ю группу армий, в которую вошли британские 1-я и 8-я армии, французский XIX корпус и американский II корпус. (Генерал Омар Нельсон Брэдли позднее так описывал появление Паттона, приехавшего принимать командование II корпусом: «Утром 7 марта на темную площадь перед школьным зданием в Джебель-Куифе, в котором располагался штаб, въехала процессия бронированных и полугусеничных машин. В первом автомобиле, как в колеснице, с видом римского воина стоял Паттон, устремив сердитый взгляд вперед и втянув подбородок в воротник двухзвездного генерала».).
Поражение на перевале Кассерин и унизительное зрелище 4026 союзных военнопленных, проведенных строем в Риме от Колизея, покончили с бравурными настроениями и напомнили всем участникам альянса о необходимости тесного военного взаимодействия. «Наши люди сверху донизу наконец познали, что война — это не детская забава», — сообщал Эйзенхауэр Маршаллу 24 февраля. Конечно, нельзя забывать о том, что перевал был отвоеван буквально через несколько дней после поражения. Несмотря на тысячемильное отступление, к Роммелю по-прежнему не поступали в необходимом количестве материально-технические средства. По его расчетам, для поддержания боеспособности он должен был получать ежемесячно 140 000 тонн предметов снабжения, а в начале 1943 года к нему поступала только четверть этого объема. Мало того, его запросы, посылавшиеся Кессельрингу в Рим, благодаря «Ультре» буквально через шесть часов после передачи оказывались на столе Эйзенхауэра, о чем, естественно, Роммель не знал.
К 17 марта Паттон был готов к наступлению и обратился к войскам с такими словами:
«К счастью, у нас достойный противник. Это полезно для нас, настоящих солдат, и для нашей воинской славы. Немец — испытанный в боях ветеран, уверенный в себе, храбрый и беспощадный. Мы тоже храбрые солдаты. Но мы лучше вооружены, лучше накормлены, и у нас не кровожадный Вотан, а Бог отцов наших, прославленный в веках… Если мы умрем, убивая, что ж, пусть будет так. Но, сражаясь со злостью и отвагой, мы, убивая, будем жить. Мы будем жить, чтобы возвратиться к нашим семьям, к нашим девушкам как герои-победители, как истинные воины Марса».
Паттон нанес Роммелю удар с тыла и при артиллерийской поддержке разгромил отборную 10-ю танковую дивизию у Эль-Геттара. 20 марта 8-я армия атаковала «линию Марет», но увязла в минных полях. Монтгомери вскоре взял порт Сфакс. Паттон и Монтгомери зажали Роммеля с двух сторон, и это привело к соперничеству двух командующих. Особенно ярился Паттон. «Черт побери этих британцев и тех американцев, которыми они помыкают, — писал он в дневнике. — Арабы и то лучше. Я ничего не имею против арабов». Тщеславность Монтгомери известна. Но вот что Паттон написал перед отплытием в Северную Африку: «Когда я задумываюсь о грандиозности своей миссии и представляю себя таким, какой я есть, меня берет оторопь. Но, поразмыслив, я спрашиваю себя: «А кто лучше меня?» Я не знаю таких людей». Однако гладиатор был склонен и к сентиментальности. Паттон пустил слезу на собственных похоронах, устроенных перед отбытием из Северной Африки в стиле Любительского театрального клуба в Кембридже, и возложил цветы на свою могилу
На завершающем этапе Тунисской кампании II корпус Марка Кларка (Паттон уступил ему командование, занявшись планированием вторжения в Сицилию) атаковал северный сектор обороны Оси, и особенно тяжелые бои выпали на долю американской 34-й дивизии за высоту 609. Эта дивизия была сформирована всего лишь двадцать месяцев назад из подразделений национальной гвардии в Айове и Миннесоте. Важную роль сыграли 1-я армия Андерсона и 8-я армия Монтгомери, передислоцированные Александером для того, чтобы почести за выдворение войск Оси из Северной Африки воздавались и британцам, и американцам.
Отказав Роммелю в его разумных и стратегически оправданных просьбах разрешить вывод войск из Африки, Гитлер совершил такую же ошибку, какую уже допустил под Сталинградом: своими приказами «стоять насмерть», требовавшими самоубийственных и бессмысленных сражений, он обрекал войска на полное поражение. 7 мая Брэдли взял Бизерту, и в тот же день британцы вошли в Тунис. Британцы понесли тяжелые потери в Тунисской кампании. Общие потери союзников в Тунисе составили 70 000 человек, более половины из них — британцы, и две трети британских потерь приходятся на 1-ю армию. Почти все лавры забрала 8-я армия, но 1-я армия заслужила их не меньше.
Больного Роммеля увезли из Туниса в Германию еще 9 марта. 13 мая был пленен его преемник генерал Ганс Юрген фон Арним. Всего союзники взяли в плен 230 000 человек, захватили 200 танков и 1200 орудий. «Тунисская кампания завершена, — телеграфировал Александер Черчиллю. — Все побережье Северной Африки в наших руках». Спустя шесть дней Черчилль, выступая перед американским конгрессом, повторил свою издевательскую оценку «военной интуиции ефрейтора Гитлера», произнесенную им в Лондоне в феврале. Гитлер не возражал против того, чтобы его боялись и ненавидели. Черчилль хотел сделать из него посмешище. Характеризуя немецкую стратегию в Африке, премьер-министр сказал: «Нельзя было не заметить и там присутствие незримой направляющей руки. Той же самой тупой, бесчувственной силы, которая обрекла фельдмаршала фон (sic) Паулюса и его армию на гибель под Сталинградом, навлекла новую беду на наших врагов в Тунисе».
Глава 10
РОДИНА-МАТЬ ОДОЛЕВАЕТ ФАТЕРЛАНД
январь 1942 — февраль 1943
1
В первоначальных планах операции «Барбаросса» Сталинград даже не упоминался. Гитлер собирался дойти до линии «А — А», прочерченной от Архангельска на севере до Астрахани на Каспии, а Сталинград оказывался внутри периметра зоны немецкой оккупации. Летом и осенью 1942 года Ленинград и Москва все еще держались, советские войска с декабря 1941 года упорно контратаковали, и Сталинград занял прочное место в расчетах фюрера. В январе и феврале 1942 года русские добились заметных успехов по всему фронту от Финляндии до Крыма. Хотя Ленинград и Севастополь оставались под угрозой, Харьков по-прежнему был в руках немцев, но советские армии отвоевали Ростов и отогнали немцев от Москвы, заняв Калинин и Калугу и ликвидировав выступ, угрожавший столице. В марте и мае русские продвинулись на сто двадцать миль в районе Ростова и на сто пятьдесят миль ближе к Смоленску.
Вермахт ответил новым наступлением — операцией «Блау» («Синяя») с намерением добиться целей, оказавшихся недосягаемыми в 1941 году. Она началась 8 мая. В ней участвовала пятьдесят одна дивизия, среди которых было немало итальянских, румынских, венгерских и словацких формирований, а также испанских добровольцев. Они, можно сказать, воевали для Германии по «фаустовскому договору». Они существенно дополняли численность наступающих войск, но немцы не всегда могли на них положиться так, как, например, на австрийцев.
Тем не менее операция «Блау» сразу же дала результаты. 2 июля пал Севастополь, и вскоре русские оставили весь Крым. В декабре 1941 года Гитлер в наказание за неудачи под Москвой убрал фельдмаршала Федора фон Бока, командовавшего группой армий «Центр», поставив на его место Клюге, но в феврале 1942 года поручил ему возглавить группу армий «Юг». К 7 июля он взял Воронеж, а 11-я армия новоиспеченного фельдмаршала Эриха фон Манштейна овладела Керченским полуостровом, откуда она уже могла дойти до Кавказа. И тогда-то, 13 июля 1942 года, Гитлер принял сакраментальное решение за один сезон захватить и Сталинград, и Кавказ. Он снова уволил фон Бока и разделил группу армий «Юг» на две части, поручив каждой из них отдельные, но дополняющие друг друга задачи. Группа армий «Б» под командованием генерала барона Максимилиана фон Вейхса должна был расчистить долины Дона и Донца и взять Сталинград. Она таким образом обеспечивала прикрытие группе армий «А» фельдмаршала Вильгельма Листа на юге, которой ставилась задача захватить сначала Ростов, а затем весь нефтяной Кавказ. «Если мы к осени не завладеем нефтью Кавказа, — говорил Гитлер, — то не исключено, что мы не сможем выиграть войну». Когда осень наступила, вряд ли кто вспомнил эти слова.
22 июля 1942 года 4-я танковая армия, переданная пятью днями раньше из группы армий «Б» в группу армий «А», перешла Дон восточнее Ростова. Гитлер был уверен в том, что возьмет Сталинград силами одной 6-й армии, поэтому и послал танки 4-й армии на юг. Но уже через неделю, 29 июля, он дал контрприказ, поручив 4-й танковой армии наступать с юга на Сталинград. Ничто так не дезориентирует и не деморализует войска и их командование, как отмена предыдущих приказов и замена их новыми распоряжениями. «Всеведущая» власть опасна. Пауль фон Клейст, чья 1-я танковая армия возглавляла продвижение на Кавказ, считал, что Гитлер совершил роковую ошибку:
«4-я танковая армия шла слева от меня. Она могла в конце июля взять Сталинград без боя, но ее перебросили на юг, чтобы помочь мне форсировать Дон. Мне не нужна была ее помощь. Она только запрудила дороги, которые были нужны мне. Когда она через пару недель повернула на север, русские собрали достаточно сил, чтобы ее остановить».
Начальник штаба ОКХ Франц Гальдер, всегда опасавшийся чрезмерной самонадеянности Гитлера, указывал на появление русских дивизий, которых не существовало предыдущей осенью, и предупреждал, что наступление 6-й армии на Сталинград закончится катастрофой.
23 июля Гальдер записал в дневнике (хранившемся в надежном тайнике), как в ответ на его здравые соображения фюрер в припадке неистовой ярости обрушился с руганью на весь генеральный штаб:
«Это хроническое стремление принижать возможности противника приобрело немыслимые масштабы и становится определенно опасным… Такое якобы руководство выливается в сиюминутную патологически эмоциональную реакцию на текущий момент, и в нем полностью отсутствует понимание принципов военного командования и его реалий».
Гальдер говорил генерал-лейтенанту Курту Дитмару: фюрер «не принимает в расчет все правила стратегии даже тогда, когда не отвергает их». Спустя неделю, 30 июля, Гальдер отметил: Йодль «с помпой провозгласил, что судьба Кавказа решится под Сталинградом, и для этого необходимо передать часть сил из A. Gp. А (группы армий «А») в A. Gp. В (группу армий «Б») по возможности южнее Дона». Передислокация сил означала, что ни одна из групп армий не сможет выполнить задачи операции «Блау», и 9 сентября Гитлер, сместив Листа, сам возглавил группу армий «А», возложив на себя обязанности, к исполнению которых был совершенно непригоден, и не только потому, что намеревался руководить военными действиями из своей ставки в Wolfschanze (Волчьем логове) в Восточной Пруссии.
Желание овладеть Сталинградом, несмотря на чрезмерный оптимизм, с практической точки зрения можно было понять. После захвата этого важнейшего индустриального центра открывалась возможность прибрать к рукам нефтяные причалы Астрахани и перекрыть для русских самую главную водную транспортную артерию. Кроме того, группа армий «А» была бы избавлена от угрозы очередного зимнего наступления советских войск, можно было бы вновь направить удары на север, а падение города, носящего имя Сталина, было бы полезно для морального духа немцев в такой же мере, в какой оно навредило бы русским. Иными словами, во взятии Сталинграда был определенный смысл. Гораздо меньше практического смысла было во внезапном решении перебросить к Ленинграду 11-ю армию Манштейна, которая была крайне нужна на юге, на случай если операция «Блау» пойдет не так, как надо.
2
В Британии и Соединенных Штатах вначале почти не верили в то, что русские выдержат операцию «Барбаросса», и опасались худшего, пока советские войска не отбросили немцев от Москвы в декабре 1941 года. К середине 1942 года западные союзники осознали, что должны помочь России, оттянув на себя часть немецких сил. На встречах с Черчиллем в Москве 12—15 августа 1942 года Сталин не скрывал своего недовольства тем, что союзники не открывают второй фронт, как называлось (не совсем правильно) крупномасштабное наступление на западе. Генерал Маршалл действительно предлагал начать такую операцию, как только она станет практически осуществимой. Но президент Рузвельт, Черчилль и Брук считали поспешное возвращение на континент самоубийственным. Черчилль соглашался лишь на проведение небольшой пробной морской высадки в Дьепе, французском порту в Ла-Манше, для разведки противодесантных возможностей противника.
Этот рейд, предпринятый 19 августа 1942 года, естественно, не отвлек немцев от Восточного фронта, но завершился сокрушительным поражением для 5100 канадских солдат и офицеров и тысячи британских коммандос и американских рейнджеров. Операцию «Джубили» («Юбилей») поддерживали 252 корабля (не больше эскадренного миноносца, и потому они не могли обеспечить надежное прикрытие с моря) и 69 эскадрилий, чье воздушное прикрытие тоже желало лучшего. Иными словами, операция была достаточно представительной для того, чтобы ее заметил немецкий береговой патруль, но недостаточно представительной для того, чтобы привести к каким-либо серьезным последствиям, даже если бы высадка прошла успешно. Лорд Маунтбэттен, начальник управления морских десантов, спланировал операцию кое-как, разведка тоже оказалась не на высоте, и «Юбилей» закончился, по сути, трагедией. За шесть часов высадки три четверти канадских десантников либо погибли, либо были ранены или захвачены в плен, получили ранения все семь комбатов. Тяжелые потери понесли коммандос и рейнджеры.
И тогда и потом некоторые историки и политики пытались оправдать неудачную высадку в Дьепе тем, что союзники извлекли из нее уроки, которые они использовали при вторжении в Нормандию в июне 1944 года. Однако Объединенный комитет начальников штабов, руководствуясь элементарным здравым смыслом, должен был понять с самого начала полную несостоятельность плана Маунтбэттена: танки не смогут преодолеть галечные пляжи и высокие борта береговой эспланады, и высадка обречена на провал без фактора внезапности и адекватной морской и воздушной поддержки.
Тем временем на востоке 6-я армия генерала Фридриха Паулюса начала наступление на Сталинград (он располагал войсками численностью 280 000 человек), и в воскресенье, 23 августа, 16-я танковая дивизия вышла к Волге севернее города. Но здесь немцам не удалось ни расширить прорыв, ни блокировать движение судов по реке: для этого у них не имелось ни флота, ни речных мин. Они принесли с собой лишь свою изуверскую идеологию. Когда солдаты вермахта (в сражении под Сталинградом не было войск СС) ворвались в больницу для душевнобольных детей, они пристрелили всех пациентов, которым было по десять — четырнадцать лет.
В краткосрочном плане действия группы армий «А» на Кавказе можно считать успешными. 23 июля пал Ростов, 5 августа 1-я танковая армия Клейста взяла Ставрополь, и казалось, что вот-вот немцы овладеют всем регионом. Отдельные части 1-й танковой армии дошли почти до Орджоникидзе (теперь Владикавказ), до Грозного оставалось пятьдесят миль, а до Каспия — семьдесят. Потеря Кавказа, откуда русские получали 90 процентов нефти для обеспечения топливом своих танков, самолетов, кораблей и предприятий, могла обернуться катастрофой. Чтобы отвоевать его, им пришлось бы преодолевать 1300 ярдов волжского водного пространства, а на исходе лета Сталинград, находившийся на западном берегу реки, уже был близок к тому, что им могли завладеть немцы. «Что с ними такое? — спрашивал Сталин о командующих, защищавших город. — Неужели они не понимают, что это катастрофа не только для Сталинграда? Потеряв этот город, мы лишимся главной водной артерии, а вскоре и нефти!». Действительно, от исхода сражения за Сталинград зависело очень многое.
Сталинградская битва по праву считается самым ожесточенным военным противоборством в истории человечества. Борьба шла за каждый дом, улицу, заводской цех, изматывающая и кровавая даже в большей мере, чем окопные бои Первой мировой войны. Город протянулся на двадцать пять миль по западному берегу Волги, называвшемуся правым, поскольку река несет свои воды на юг, в Каспийское море. Надо побывать в Волгограде, представлявшем тогда одно гигантское поле битвы, чтобы понять, с какими неимоверными трудностями столкнулись немцы. К северу от центра расположено три огромных предприятия — тракторный завод имени Дзержинского, завод по производству вооружений «Баррикады» и «Красный Октябрь». В центре возвышается трехсотфутовый Мамаев курган (в далеком прошлом могильник татарского великого князя Мамая), а южные подходы к городу прикрывает исполинский железобетонный зерновой элеватор, который соединялся с рекой траншеями и оврагами (он оставался в руках русских бойцов в продолжение всей осады). Вермахт не мог овладеть городом, не преодолев эти устрашающие препятствия.
«Красный Октябрь» специализировался на металлургии, завод «Баррикады» выпускал тяжелые вооружения, а тракторный завод, названный именем чудовищно жестокого «железного» Феликса Дзержинского, основателя тайной полиции большевиков (его скульптура до сих пор стоит перед входом на завод), и сейчас изготавливает тракторы. В 1942 году там делали шасси для танков. Эти три кирпично-бетонных здания — каждое в полмили длиной и 500—1000 ярдов шириной — предназначались для мирного производства, а не для обороны от врага, но годились и для сдерживания вражеских армий. Три завода и их рабочие поселки были отделены друг от друга, но их связывали дороги, в 1942 году, конечно, немощеные и неасфальтированные. Как гласит русская поговорка, «у нас нет дорог, одни направления».
23 августа немцы не только вышли к Волге с северной стороны города, но и разбомбили гигантские нефтяные резервуары, вспыхнувшие неохватными факелами. Корреспондент газеты «Красная звезда» Василий Гроссман, посылавший в редакцию репортажи с фронта, писал:
«Огонь подымался на много сотен метров вверх, унося облака горячего пара, которые взрывоподобно вспыхивали высоко в небе. Масса пламени была так велика, что воздушный вихрь не успевал подавать к горящим углеродистым молекулам кислород и плотный колышущийся черный свод отделил осеннее звездное небо от горевшей земли. Жутко было смотреть снизу на эту струящуюся, жирную и черную твердь.
Нефть горела больше недели, и громадные столбы дыма были видны издалека. В один момент пылающая масса хлынула к Волге, и казалось, будто загорелась сама река. Командующий русскими войсками в городе генерал Василий Иванович Чуйков вспоминал впоследствии то, как «облака густого черного дыма» нависли над его командным пунктом и все вокруг покрылось «слоем пепла и сажи». Самолеты люфтваффе сбрасывали не только бомбы, но и куски металла, плуги, тракторные колеса, бороны, пустые железные бочки, которые, как писал Чуйков, «со свистом и шумом летели на головы наших бойцов».
Гроссман, интервьюировавший многих участников битвы за Сталинград, в том числе и генерала Чуйкова, в нескольких словах передал накал исторической битвы в романе «Жизнь и судьба», впервые изданном в 1964 году за рубежом: «Железный вихрь выл вокруг блиндажа, косил все живое, на миг подымавшее голову над поверхностью земли».
Чуйков вступил в Красную Армию в 1918 году в возрасте восемнадцати лет. Он сражался в Гражданскую войну, в советско-польскую войну, закончил Военную академию имени М.В. Фрунзе и после 1926 года одиннадцать лет служил военным атташе в Китае, избежав таким образом тяжелые времена кровавых чисток. Ему покровительствовал Жуков, и после польских и финских кампаний 1939—1940 годов Чуйков стал командующим 62-й армией под Сталинградом. «Он был мастером уличных боев», — говорил один из штабных офицеров. Его знали как довольно резкого и даже грубого человека, способного отлупить подчиненного большой палкой, которая всегда была при нем. Тем не менее именно ему удавалось держать Красную Армию на западном берегу Волги.
Бомбардировки люфтваффе, превратившие Сталинград в лунный кратер, в конечном итоге сыграли на руку его защитникам. Менее вооруженным русским солдатам было легче сражаться в развалинах и биться «за каждый кирпич», чем немцам. Город не был должным образом подготовлен к штурму. Чуйков, осматривая баррикады на городских окраинах, заметил, что их может сбить обычный грузовик. И комиссар К.А. Гуров, и начальник штаба Н.И. Крылов назвали оборонительные укрепления «смехотворными», а Чуйков сказал Гроссману, что командующие дивизиями, готовясь к защите города, больше «полагались на кровь, а не на колючую проволоку». И Чуйков же говорил о «Сталинградской академии уличного боя», которую, несмотря на бойцовские качества и храбрость немцев, именно русские солдаты закончили summa cum laude (с высшим отличием). Эти жестокие, кровавые схватки врукопашную на этажах, в подвалах и канализационных трубах, когда в ход пускались не только гранаты, но и приклады винтовок, штыки и даже заточенные саперные лопатки, немцы прозвали Rattenkrieg (войной крыс). Гроссман описывает случай, когда немецкий и русский отряды засели в одном доме, не зная, что они в нескольких метрах друг от друга. Немцы, расположившиеся этажом ниже, по привычке завели граммофон, и русские через дыру в полу перебили их всех огнеметом. А когда штурмовая группа из 37-й гвардейской пехотной дивизии генерал-майора В. Жолудева очищала от немцев один из домов, она действовала главным образом кинжалами и финками.
Немцы имели превосходство в тяжелых вооружениях, но русские успешно боролись с ними, используя длинноствольные противотанковые ружья. Тридцативосьмилетний бронебойщик Громов рассказывал Гроссману о том, как он подбивал немецкие танки:
«Когда попадаешь, сильный огонь на броне, выстрел глушит страшно, рот открывай. Я лежал; кричат: «Идут», я со второго выстрела попал. Немцы закричали страшно, слышали мы хорошо. Даже дух возрадовался. Сперва дымок, потом трескотня и пламя. Евтихов одну машину подбил. Попал в кузов, как закричат фрицы… (У Громова светло-зеленые глаза, страдающее, злое лицо.)».
Подкрепления прибывали на железнодорожную станцию на левом берегу, и их на паромах, катерах и в лодках под бомбами люфтваффе перевозили через Волгу на правый берег. На тех суденышках, которым удавалось добраться до Чуйкова, можно было насчитать пятьдесят — семьдесят пробоин от пуль и осколков, и их палубы заливала кровь. Самому журналисту тоже пришлось переправляться через Волгу, и он поднимался на паром как «на эшафот», хотя и подкрепился для храбрости приличной дозой яблочного вина из местного совхоза.
Переправы происходили обычно с наступлением темноты, когда «штуки» не осмеливались летать. Небольшие лодки днем закапывались в песок, а вечером их отрывали и гребцы отправлялись на другой берег. На переправах дежурила 10-я стрелковая дивизия НКВД, расстреливая дезертиров и не пуская на паромы беженцев. Сталин считал, что присутствие рядом с фронтом гражданского населения заставляет солдат сражаться ожесточеннее и отважнее. Тем не менее после воздушных налетов 23 августа из Сталинграда было эвакуировано 300 000 человек, и в городе оставалось около 50 000. За время битвы избежали гибели около 10 000 жителей города, в том числе 904 ребенка, и только у 9 из них потом нашлись родители.
28 августа оборону Сталинграда возглавил генерал Георгий Жуков, командующий, с полным правом заслуживший того, чтобы его последняя биография была названа: «The Man Who Beat Hitler» («Человек, победивший Гитлера»). Сын крестьян в 1915 году был призван на фронт, а в августе 1918 года сам вступил в Красную Армию, служил в кавалерии, став одним из выдающихся военачальников. В сражении при Халхин-Голе в августе 1939 года Жуков убедительно доказал, что, даже обезглавленная, Красная Армия способна сокрушить современнее и хорошо вооруженные японские войска. Битва в Монголии избавила Жукова от необходимости участвовать в Зимней войне, которая не принесла особой славы советским генералам. После июня 1941 года Жуков помогал Ворошилову в обороне Ленинграда. Затем Сталин вызвал его в Москву для организации и проведения зимнего контрнаступления, отбросившего немцев от столицы. Вполне естественно, что на Жукова легла и ответственность за Сталинградскую кампанию. Хотя Жуков немало времени проводил в ставке, его личный шофер насчитал, что генерал наездил за годы войны 50 000 миль по фронтовым дорогам и загонял до износа три самолета. Энергичный, решительный, жесткий, отважный и временами грубый — он мог ударить офицера и иногда лично присутствовал на расстрелах своих подчиненных, — Жуков тем не менее проявил себя блестящим военным стратегом, всегда верившим в победу. Его совершенно не волновали высокие потери. Для того чтобы выиграть эту борьбу, и был нужен командующий, по беспощадности равноценный Сталину.
Сталин в конце концов был вынужден положиться на главных военачальников. Вечно взвинченный Гитлер продолжал унижать и оскорблять своих генералов. Франц Гальдер записал в дневнике 30 августа: «Сегодня на совещании фюрер снова вылил ушат грязи на высшее военное руководство. Он обвинил его в интеллигентском самомнении, умственной беспомощности и неспособности вникнуть в существо проблем». На следующий день Гитлер заявил: «Все дело в стойкости! Враг ослабнет быстрее, чем мы… Пока враг несет потери, пусть наступает. Свалится он, а не мы. После падения (Ленинграда) у нас освободится шесть — восемь дивизий». Затем он пустился в рассуждения об уроках Первой мировой войны, важности массированных артобстрелов, боев на истощение, в которых скорее могли выиграть русские армии, а не вермахт. Коренная ошибка Гитлера заключалась в том, что он больше ориентировался на состояние сил противника, а не на собственные возможности, и чаще вел не маневренную войну, а «крепостные» сражения за такие города, как Сталинград.
Понимая, какой пропагандистский урон может принести сдача Сталинграда, Сталин приказал вставке 12 сентября удержать город с его именем любой ценой. Но на рассвете следующего дня 6-я армия начала мощное наступление, и 295-я пехотная дивизия прорвалась к Мамаеву кургану. К вечеру 13 сентября немецкая 71-я пехотная дивизия пробилась в центр города. 14 сентября Центральный вокзал переходил из рук в руки пять раз и еще тринадцать раз в последующие три дня.
Сталинградская битва окружена легендами, и в них, как и во всех историях о великих сражениях, немало преувеличений, неизбежных в рассказах ветеранов, и упущений, объясняющихся малочисленностью уцелевших участников боев. Естественно, что вокруг самой ожесточенной битвы ведутся не менее ожесточенные историографические баталии. Факты могут искажать и завистливые генералы и их политики, и противоречивые политические идеологии времен «холодной войны». Но вряд ли кто возьмет на себя смелость опровергнуть исключительное мужество, проявленное защитниками Сталинграда. В военных записках Гроссмана множество таких свидетельств — например о самоотверженной переправе через Волгу 14 сентября 13-й гвардейской стрелковой дивизии героя гражданской войны в Испании, генерала Александра Родимцева, которая, преодолев обрывистый берег реки, сразу же вступила в бой с немцами, находившимися в двухстах ярдах от кручи. После битвы от десятитысячной дивизии Родимцева осталось всего триста двадцать человек.
Гроссман так описывал переправу через Волгу:
«Пикирует, паразит!» — крикнул кто-то. Метрах в пятидесяти от баржи вдруг выгнало из воды высокий и тонкий голубовато-белый столб с рассыпчатой вершиной. Столб обвалился, обдав людей обильными брызгами, наплескав водой на дощатую палубу. И тотчас еще ближе вырос и обрушился второй столб, за ним — третий. А в это время немецкие минометчики открыли беглый огонь по начавшей переправу дивизии. Мины рвались на поверхности воды, и Волга покрывалась рваными пенными ранами, осколки застучали по бортам баржи; тихо вскрикивали раненые, так тихо, словно старались скрыть ранение от друзей, врагов, самих себя. А тут уж засвистели над водой винтовочные пули».
Особое место в истории Сталинградской битвы занимают рассказы о снайперах; самые успешные из них — например, Анатолий Чехов и Василий Зайцев — прославились на весь Советский Союз. Многочисленные полуразрушенные дома предоставляли надежные укрытия метким стрелкам с обеих сторон для охоты за живыми целями. Само собой, стали популярными снайперские дуэли и соревнования за наибольшее количество подстреленных врагов. «Я убил за восемь дней сорок фрицев», — утверждал Чехов, служивший в 13-й гвардейской стрелковой дивизии. Хотя Зайцев стал снайпером только 21 октября, его друзья доказывали, что он уже прикончил 149 фашистов, а другой снайпер, Зикан, записал на свой счет 224 убитых фрица. Немцы заставляли голодных русских детей ходить к Волге с бутылками за водой в обмен на кусок хлеба, и снайперы Красной Армии продолжали стрелять». Трудно сказать, до какой степени советская пропаганда (до наглости лживая) раздувала действительные успехи снайперов, но сообщения о подвигах Зайцева и его товарищей, безусловно, поднимали моральный дух людей, и он похоронен на почетном месте на Мамаевом кургане. Среди снайперов были и женщины, Таня Чернова из 284-й Сибирской дивизии, например, имела на своем счету восемьдесят гитлеровцев, убитых за три месяца.
За время Сталинградской битвы энкавэдэшники расстреляли 13 500 русских солдат — численность полностью укомплектованной дивизии — за предательство, трусость, дезертирство, пьянство и «антисоветскую агитацию». Приговоренных к смерти людей заставляли раздеться, чтобы снова использовать обмундирование «без пугающих пулевых дырок». Сталинский приказ № 227 от 28 июля 1942 года «Ни шагу назад» давал право армейскому командованию выделять до тысячи человек «для борьбы с трусами». В страшных условиях Сталинградской битвы более мягкое наказание могло приводить к беспорядкам и массовому дезертирству. «Из всех оправдательных причин ухода с огневой позиции принимается во внимание только одна — смерть», — говорил докладчик на собрании комсомольской организации одной из частей.
Хоронили погибших в бою по ночам, и залпы направлялись не в воздух, а в сторону передовых позиций немцев. Чуйков приказал, чтобы нейтральная полоса между противниками была как можно меньше: это действовало на нервы врагу и мешало люфтваффе бомбить русские позиции из опасения поразить свои траншеи. (Русские любят черный юмор, и когда они сами попадали под огонь собственной артиллерии, то шутили: «Вот и дождались открытия второго фронта, открыли»!). Передовые линии русских и немцев были настолько близки, что солдаты могли переговариваться друг с другом. «Рус, — кричал немец, намекая на ненадежность узбеков, — давай обменяем узбека на румына?» Нередко русские солдаты успевали бросить обратно еще не взорвавшиеся немецкие гранаты.
От Волги под прямым углом отходили глубокие узкие балки-овраги — они видны и сегодня. И за них шла особенно яростная борьба, поскольку они обеспечивали прикрытие и для обороны, и для нападения. «Там располагались командные пункты и минометные расчеты, — писал о балках Гроссман. — Они всегда были под огнем. В них погибло множество людей. По ним тянули телефонные провода, переносили боеприпасы». Рассказывая об очередном натиске немцев 27 сентября в своих мемуарах «Начало пути», Чуйков вспоминает, как командный пункт штаба армии непрерывно бомбила немецкая авиация, сплошной дым заслонил видимость, перестала действовать телефонная связь, погибли офицеры штаба, и он подумал тогда: «Еще один такой бой, и мы окажемся в Волге». Таких боев у него было предостаточно, и Чуйков переместил командный пункт армии, но Красная Армия смогла удержать в продолжение всей битвы по крайней мере отдельные участки правого берега Волги.
3
Немцам не удавалось сбросить русских в Волгу, и 24 сентября Гитлер снял Гальдера с поста начальника генерального штаба. «После совещания, — написал Гальдер, — прощание с фюрером. Мои нервы не выдерживают, его тоже поизносились. Мы должны расстаться. Гитлер говорил о необходимости воспитывать в генеральном штабе фанатическую веру в Идею. Он настроен на то, чтобы навязать свою волю всей армии». Гитлер назначил на место Гальдера бригадного генерала Курта Цейтцлера, имевшего репутацию человека, «грубого с подчиненными», но «уступчивого в отношениях с начальниками» и, конечно же, демонстрировавшего полное подобострастие перед Гитлером.
«Все лето между нами ежедневно возникали пререкания», — говорил Гальдер в Нюрнберге о своих отношениях с Гитлером. Последней каплей стали наши разногласия по поводу наступления на Кавказ и Сталинград. Я считал это ошибкой, Гитлер со мной не соглашался. Я сказал ему, что у русских будет еще один миллион человек в 1942 году и еще миллион в 1943-м. Гитлер назвал меня идиотом, сказал, что с русскими практически покончено. Когда я обратил внимание Гитлера на русский потенциал в наращивании вооружений, особенно танковых, он разъярился и набросился на меня с кулаками. Гитлер издал несколько приказов Восточному фронту, вступавших в противоречие с рекомендациями военных специалистов. Это привело к неудачам. Он обвинил армию в поражении, заявив, что она делает все это намеренно. Тогда я возмутился, застучал кулаками по столу—в общем, устроил сцену… Мое поведение можно объяснить тем, что я прослужил в штабе двадцать лет, работал со многими высшими офицерами, и мы никогда не конфликтовали и всегда ладили друге другом».
Фундаментальной причиной поражения Германии на Восточном фронте следует считать постоянную вражду между ОКХ и ОКВ. Гитлер обвинял армейское руководство в снобизме, подозревал в нелояльности и презирал генералов за чрезмерную осторожность. У него не было постоянного консультативного экспертного органа типа ставки в Москве, комитета начальников штабов в Лондоне или объединенного комитета начальников штабов в Вашингтоне. Он обходился полуденными Lagevortrag (оперативными совещаниями), на которых Йодль представлял ежедневные военные оценки Варлимонта. Гитлер давал распоряжения через Йодля и Кейтеля, он им доверял, но генералы ОКХ невзлюбили их за лизоблюдство перед фюрером. Приказы не обсуждались с главнокомандующим Браухичем, он должен был их просто исполнять. Эта система почти преднамеренно исключала всякую возможность использовать лучшие умы в иерархии вермахта.
30 сентября Гитлер выступил по радио, пообещав германскому Voks (народу), что Сталинград вот-вот падет. Однако с наступлением темноты вечером того же дня 39-я гвардейская пехотная дивизия генерал-майора Степана Гурьева переправилась через Волгу, чтобы оборонять завод «Красный Октябрь»: эту операцию Гурьев не прекратил даже тогда, когда немецкие гранаты начали взрываться у входа в его командный пункт. Вот как описывал свое положение в штабе армии 1 октября Чуйков: «Чад, дым, нечем дышать. Кругом рвутся снаряды и бомбы. Грохот такой, что хоть во все горло кричи, все равно ничего не услышишь… Нередко были случаи, когда обеспечивающие наши разговоры радисты погибали с микрофоном в руках». Когда штаб фронта запрашивал, живы ли они и где находятся, штаб Чуйкова отвечал: «Сидим там, где больше всего огня и дыма». И все это происходило еще до генерального наступления Паулюса.
Три огромных завода и их поселки в октябрьские дни 1942 года стали аренами кровавых жертвоприношений. По словам Чуйкова, 308-я стрелковая дивизия полковника Л.Н. Гуртьева отбила «не меньше ста яростных атак немцев». На Тракторном заводе, располагавшемся севернее «Баррикад», в полку Маркелова после двадцати четырех часов непрерывного боя оставалось только одиннадцать человек, но они продолжали сражаться. И вплоть до главного наступления Паулюса 14 октября на Тракторном заводе не прекращался ремонт танков и орудий, а бои шли за каждый цех — сортовой, калибровый, литейный, склад готовой продукции, — несколько раз переходивший из рук в руки. Целый день немцы пытались взять штурмом бани в поселке завода «Красный Октябрь», они тоже пять раз переходили из рук в руки, но русские отстояли их. Только за один день, 5 октября, Чуйков насчитал две тысячи вражеских самолетовылетов. Он относился к жутким потерям стоически. «Конечно, потери людей — тяжелое дело, но война есть война», — писал генерал.
На рассвете в понедельник, 14 октября 1942 года, 6-я армия вновь двинулась на штурм города — на этот раз Паулюс решил вынудить войска Чуйкова уйти с правого берега Волги. Он бросил в наступление на заводской район три полноценные пехотные дивизии и триста танков. Чуйков отправил всех женщин и раненых за Волгу, и в ночь на 15 октября многим из 3500 бойцов, раненных за день боев, приходилось ползком добираться до медпунктов, поскольку не хватало ни санитаров, ни носилок. Возле одной из переправ у заводского района, называвшейся «переправой 62», уцелело единственное здание, и в нем не было ни одного кирпича, не избитого пулями и осколками снарядов и мин. Навечно оставил о себе память героизм 138-й Краснознаменной стрелковой дивизии полковника Ивана Людникова. Она сорок дней удерживала крохотный, семисотметровый, плацдарм на берегу Волги у поселка завода «Баррикады», окруженный немцами с трех сторон. Это легендарное место вошло в историю Сталинградской битвы как «остров Людникова».
«Женщины в героизме не уступали мужчинам», — писал Чуйков. Несмотря на беспрецедентную жестокость боев в Сталинграде, женщины находились рядом с мужчинами на передовых позициях. Санитарки, нередко в возрасте пятнадцати лет, выносили раненых с поля боя (вместе с оружием), женщины-хирурги делали операции в лазаретах, женщины служили телефонистками (одна из них была дважды за день погребена под завалами, но продолжала поддерживать связь), радистками, зенитчицами, матросами на судах Волжской флотилии, пилотами, которых немцы прозвали «летающими ведьмами». Женщины, как правило, сдавали донорскую кровь. Если Сталинград и был «скотобойней», то в равной мере и для мужчин, и для женщин. В годы Великой Отечественной войны на передовых позициях воевали в общей сложности 490 000 женщин и еще 300 000 женщин служили в частях, не связанных непосредственно с боями. Конечно, нацистская идеология никогда не позволила бы вермахту допустить нечто подобное в немецких войсках, в то же время в России все признают важную роль женщин в достижении победы над Германией. До сорока процентов фронтовых врачей были женщины; выпускницы Центральной снайперской школы уничтожили 12 000 гитлеровцев; три полка 221-го авиационного корпуса были исключительно женскими; 33 женщины стали Героями Советского Союза. В летописи Сталинградской битвы несть числа поистине героическим подвигам простых солдат и офицеров. Об одном из них, совершенном в заводском районе бойцом батальона морской пехоты матросом Михаилом Паникако, рассказал в своих мемуарах Чуйков. На окоп, в котором укрывался Паникако, двигались сразу несколько танков:
«К этому времени Паникако уже израсходовал все свои гранаты. У него оставались лишь две бутылки с горючей смесью. Он высунулся из окопа и размахнулся, целясь бутылкой в ближайший танк. В это мгновение пуля разбила бутылку, поднятую над его головой. Живым факелом вспыхнул воин. Но адская боль не замутила его сознания. Он схватил вторую бутылку. Танк был рядом. И все увидели, как горящий человек выскочил из окопа, подбежал вплотную к фашистскому танку и ударил бутылкой по решетке моторного люка. Мгновение — и огромная вспышка огня и дыма поглотила героя вместе с подожженной им фашистской машиной».
Героизм матроса Паникако увековечен на 160-футовой панораме Сталинградского военного музея в Волгограде. Такие акты солдатского мужества, проявлявшиеся с обеих сторон, продолжают восхищать нас, несмотря на все пропагандистские деформации «холодной войны».
Символом Сталинградского героизма стал и Дом Павлова — четырехэтажное здание, располагавшееся в трехстах ярдах от Волги, который штурмовая группа сержанта Якова Павлова удерживала пятьдесят восемь дней, начиная с 28 сентября, отбивая атаки пулеметами и противотанковыми ружьями. Сержант Павлов принял командование взводом 42-го полка, после того как в бою потерял зрение их лейтенант. Отряд Павлова, защищая один дом, вспоминал генерал Чуйков, «уничтожил вражеских солдат больше, чем немцы потеряли их при взятии Парижа». Подвиг штурмовой группы Павлова приобрел особую известность еще потому, что она была многонациональной. За дом сражались русские, украинцы, грузины, узбек, таджик, татарин, абхазец. Они олицетворяли единство и мужество общей Родины-матери. То, что осталось от Дома Павлова, потомки сохранили в качестве одного из военных мемориалов Сталинграда.
Чуйков назвал наступление немецкой 6-й армии 14 октября 1942 года «днем небывалых по жестокости боев»: «Даже те из нас, кто уже многое повидал, никогда не забуду! этих бешеных атак… Это был солнечный день, но дым, гарь и пыль сократили видимость до ста метров». Немцы двинули на Тракторный завод и «Баррикады» 180 танков. В 11.30 они сломали оборону 37-й дивизии Жолудева и атаковали 95-ю дивизию полковника В.А. Горишного, 308-ю дивизию Гуртьева и 84-ю танковую бригаду. Самого Жолудева вместе со штабом пришлось откапывать из блиндажа, рухнувшего при прямом попадании. К полуночи немцы отрезали Тракторный завод с трех сторон и вошли в цеха. Судьба Сталинграда висела на волоске.
Всю середину октября русские ожесточенно отбивали удары немцев, удерживая правый берег благодаря исключительному героизму, самопожертвованию и полному отсутствию какой-либо альтернативы, кроме смерти, ввиду того, что делали энкавэдэшники с теми, кто уходил с огневых позиций. Надо обладать незаурядным мужеством, чтобы выстоять под непрерывным обстрелом немецких шестиствольных минометов. Раненые тысячами ползли к переправам. «Нам часто приходилось перешагивать через трупы, — вспоминал Чуйков. — Все на берегу было покрыто толстым слоем гари и пыли». 16 октября немцы взяли Тракторный завод, и к концу дня 18 октября из тысячного отряда рабочих завода «Баррикады» в живых остались только пять человек. К 23 октября немцам удалось выбить русских из завода «Красный Октябрь», но ненадолго. Через восемь дней красноармейцы прорвались на сто ярдов к Новосельской улице и вернули мартеновский, калибровый, сортовой цеха, а затем и склад готовой продукции. Чуйкова с левого берега поддерживала артиллерия: двести пятьдесят 76,2-мм пушек и пятьдесят тяжелых орудий, постоянно подавлявших немцев огнем, а в середине октября к ним присоединились 203-мм и 280-мм орудия. На правом берегу расчетам «катюш» приходилось заводить платформы в воду, чтобы установить под нужным углом, — так близко к берегу располагались немецкие позиции.
После войны разгорелась полемика по поводу того, какие части сражались лучше, хотя славы хватило всем. По мере возможности Чуйкову направлялись пополнения: за время битвы 62-я армия получила семь стрелковых дивизий, одну стрелковую бригаду и артиллерийскую бригаду, которые бросались в человеческую мясорубку сразу же по прибытии. Генерал Чуйков в воспоминаниях отдал должное частям Красной Армии, сражавшимся вне города. Они отвлекали на себя значительные силы немцев, «держа Паулюса за уши», как выразился Чуйков. А о вермахте генерал написал: «Какая-то неведомая сила заставляла немцев ломиться вперед, к Волге, невзирая на потери. Казалось, Гитлер готов истребить всю Германию за один Сталинград».
Царицын — название никак не связано с царями, а произошло от татарского «Сари-су» — «желтая река» — был переименован в Сталинград в 1925 году в знак признания заслуг Сталина в защите города в годы Гражданской войны. Безусловно, город имел немалое стратегическое значение для обеих сторон, однако складывается впечатление, что они вряд ли бились бы за него с таким упорством, особенно в октябре, когда у них не оставалось тактических резервов, если бы он носил свое прежнее (Царицын) или будущее (Волгоград) название. Сражение тапо а тапо шло не только на улицах Сталинграда, но и между двумя диктаторами, что, собственно, Гитлер публично признал, выступая по радио 8 ноября 1942 года из Мюнхена, где зародился национал-социализм. «Я хотел достичь Волги в определенном месте, в определенном городе, — говорил он. — Случайно этот город назван именем Сталина». Битва, таким образом, имела в большей мере символическое, нежели стратегическое значение. Гитлер также заявил, будто для него «время неважно». Но приближалась зима, как в прошлом году, когда он потерпел неудачу под Москвой. Очередное мощное наступление 6-я армия начала в 18.30 в среду, 11 ноября, — случайно или нет в день годовщины заключения перемирия в Первой мировой войне. Паулюс бросил против Чуйкова пять пехотных дивизий, а также 14-ю и 24-ю танковые дивизии, которые атаковали русских на трехмильном фронте между Волховстроевской улицей и оврагом Банным чуть южнее склада завода «Баррикады». «Весь день шла исключительно упорная борьба за каждый метр земли, за каждый кирпич и камень, — вспоминал Чуйков. — Бой ручными гранатами и штыками продолжался несколько часов».
Одновременно завязались бои на Мамаевом кургане. Ни одна из сторон не могла уступить эту господствующую в городе высоту, удобную для развертывания артиллерийских позиций, и она подвергалась таким массированным бомбардировкам, что изменились ее прежние очертания. Рассказывали, что из-за постоянного артиллерийского и минометного огня снег за всю зиму так и не лег на склоны кургана. За гигантские водонапорные баки бои продолжались 112 дней — со второй половины сентября до 12 января 1943 года. Никто из историков не может сказать в точности, сколько раз высота переходила из рук в руки за время битвы. Как заметил Чуйков, в живых не осталось ни одного свидетеля сражений за курган, да и вряд ли кто вел счет боям. Средняя продолжительность жизни солдат в отдельные периоды битвы составляла один-два дня, а те из них, кто оставался живым на третий день, считались ветеранами. Дивизии Родимцева, Горишного и Батюка сражались неистово, пренебрегая жизнью. В один из напряженных моментов битвы оборвалась телефонная связь с командным пунктом дивизии Батюка на Мамаевом кургане, и на исправление вышел связист Титаев. Связь заработала, но его потом нашли мертвым, зажавшим зубами два конца провода.
Немцы вышли к Волге на фронте шестьсот ярдов и разрубили русские войска в третий раз. Однако армия Чуйкова не сдала позиций на других участках, и генерал писал: «Паулюс не реализовал свое превосходство в силах и не выполнил намеченного плана. Сбросить 62-ю армию в ледяную Волгу ему не удалось». 6-я армия Паулюса и 4-я танковая армия уже заняли три четверти города, но 62-я армия Чуйкова все еще удерживала правый берег и принимала новые подкрепления. И немцы решили перебросить в Сталинград свои войска с Дона и юга, заменив их румынской 3-й и итальянской 8-й армиями на северо-западе и итальянской румынской 4-й армией на юге от города. Русские получили шанс для того, чтобы переломить ситуацию.
На берлинском совещании с генералами в марте 1941 года относительно плана «Барбаросса», своих целей в России и средств их достижения Гитлер говорил: «Командующие должны забыть об угрызениях совести… У меня нет никаких иллюзий в отношении наших союзников! Финны будут сражаться отважно… Румыны ни на что не годятся. Может быть, их следует использовать как охранников на спокойных участках за мощными естественными преградами (реками)… Нельзя, чтобы судьба крупных немецких соединений зависела от ненадежных румынских войск». Однако фюрер не последовал даже собственному совету. В Сталинграде произошло именно то, чего он опасался. Жуков спланировал двойной охват Сталинграда с севера и юга, успешно завершившийся 23 ноября 1942 года и, несмотря на контратаку Манштейна в декабре, в январе 1943 года переросший в мертвую хватку, а в следующем месяце вынудивший немцев капитулировать. Чуйков продолжал сражаться в городе, отвлекая на себя все внимание немцев, а Жуков тем временем 19 ноября повел в наступление четыре группы армий (фронты), начав крупномасштабное наступление под кодовым названием «Уран». Проводившееся в полной секретности развертывание сил не может не впечатлять: за первые три недели ноября через Волгу и Дон были переправлены 160 000 человек, 430 танков, 6000 орудий и минометов, 14 000 автомобилей и 10 000 лошадей. В общей сложности более миллиона ста тысяч человек участвовали в операциях «Уран» (окружение Сталинграда) и «Сатурн» (более широкий охват до Ростова). Войска Воронежского, Юго-Западного и Донского фронтов (операция «Уран») наступали на севере Сталинграда, части Сталинградского фронта шли в атаку с юга, беря противника в классические клещи. Мощный артобстрел из 3500 орудий и минометов, начавшийся в 7.30 четверга, 19 ноября, немцы слышали даже на расстоянии тридцати миль. Этот день с 1944 года в России отмечается как День артиллерии в ознаменование первого в Великой Отечественной войне залпа такой мощи, какой обрушился на немцев перед атакой пехоты, начавшейся в 8.50. Немецкие минные поля были очищены саперами еще ночью.
Румыны сражались отважно, но очень скоро советские танки Т-34 и КВ-1 Юго-Западного фронта пробили семимильную брешь в линиях 3-й армии генерала Петре Думитреску, и пять дивизий оказались в капкане в излучине Дона. Русские быстро развивали каждый успех, и сообщать эти неприятные новости Гитлеру пришлось Курту Цейтцлеру, который три недели назад заверял фюрера в том, что русские «неспособны предпринять наступление с какими-либо серьезными целями». В пятницу, 20 ноября, южная клешня впилась в румынскую 4-ю армию и прорвала еще более широкую брешь — семнадцать миль, в которую хлынули IV кавалерийский и IV механизированный корпуса. Советские танковые удары были такие же стремительные и уверенные, как и немецкие натиски в начале операции «Барбаросса», и группе армий «Б» Вейхса пришлось отойти на запад. Русские сомкнули кольцо вокруг Сталинграда вечером понедельника, 23 ноября, в районе хутора Советского недалеко от Калача-на-Дону. «Обескураженные необъятными степными далями, они то и дело запускали зеленые ракеты, чтобы узнавать, где свои, а где немцы». Соединение произошло настолько быстро, что русским пришлось на следующий день повторить сцену встречи с объятиями и радостными возгласами для пропагандистского фильма.
В определенном смысле проиграли Сталинградскую битву не немцы. Они захватили весь город за исключением крохотного участка на правом берегу. Проиграли ее скорее румынская 3-я армия и итальянская 8-я армия, стоявшие к северу от города, и румынская 4-я армия на южной стороне, они не выдержали напора русских войск. После того как кольцо сомкнулось, в окружении оказались 275 000 человек. Клещи все еще оставались достаточно тонкими, всего несколько миль глубиной, и Гитлеру следовало бы приказать Паулюсу попытаться прорвать их. Он этого не сделал, рассчитывая на то, что Манштейн, летевший в это время с позиций под Ленинградом, перегруппирует вермахт на юге России и прорвет кольцо окружения с юго-запада, пока люфтваффе будут поддерживать Паулюса поставками продовольствия и снаряжения.
Геринг, несмотря на возражения генералов люфтваффе, пообещал Гитлеру, что сможет забрасывать в Сталинград 550 тонн грузов в день. Он исходил из того, что каждый день могут подниматься в воздух 225 «юнкерсов» Ю-52, в то время как в наличии имелось всего восемьдесят исправных самолетов, которые при поддержке двух эскадрилий «хейнкелей» Хе-111 могли доставлять в город по полторы тонны каждый. Понятно, что Геринг надеялся использовать самолеты и с других театров, но в любом случае не смог бы до бесконечности снабжать армию в четверть миллиона человек. Реальное положение дел было не в пользу 6-й армии. Паулюс запрашивал 750 тонн грузов в день; Геринг обещал 550; генералы люфтваффе считали возможным перевозить 350 тонн; имевшиеся самолеты могли обеспечить лишь половину этого количества до наступления плохой погоды, после чего в действительности Паулюс получал в среднем сто тонн в день.
Паулюсу надо было принимать срочные меры, для того чтобы вырваться из гигантского котла и встретиться с Ман-штейном, идущим к нему на помощь в северо-восточном направлении. Гитлер не разрешал это делать, да и сам Паулюс не горел желанием даже попробовать пробить окружение. «Я все-таки отдал приказ 6-й армии идти на прорыв, — говорил Манштейн в Нюрнберге в июне 1946 года, — но Паулюс сказал, что это поздно и нереально. Гитлер требовал, чтобы 6-я армия не прорывалась, а сражалась до последнего солдата. Мне кажется, что Гитлер даже угрожал смертью 6-й армии, в случае если она попытается прорываться». Спустя десять лет после войны Курт Цейтцлер, вероятно, полагая, что его никто не сможет опровергнуть, заявлял, будто он предупреждал Гитлера о том, что «потеря четверти миллиона солдат под Сталинградом приведет к краху всего Восточного фронта». Фюрера вряд ли нужно было убеждать в важности Сталинграда. 26 ноября он подбадривал войска 6-й армии и 4-й танковой армии:
«Битва за Сталинград достигла своего апогея… В это тяжелое время с вами все мои мысли и чаяния германской нации! Несмотря на обстоятельства, вы должны отстоять Сталинград, завоеванный вами и вашими генералами такой кровью! Благодаря вашей несгибаемой воле, как и весной под Харьковом, и этот русский прорыв будет ликвидирован всеми имеющимися средствами. Я делаю все, что в моей власти, для того, чтобы помочь вам в вашей героической борьбе».
В том же месяце несколько раньше Гитлер выпустил аналогичный приказ «стоять насмерть» Роммелю, сражавшемуся под Эль-Аламейном. Фюрер и дальше будет выступать с подобными посланиями, подменяющими стратегические интересы требованиями слепого подчинения его воле и новых жертв.
Сталинград был важным транспортным узлом, одним из центров оборонной индустрии и нефтепереработки. Однако вряд ли это оправдывало то упорство, с каким нацисты хотели овладеть этим городом, и те кровопролитные сражения, последствия которых — неразорвавшиеся снаряды и мины, а также кости — люди находят и по сей день каждой весной. Но не только спесь заставляла Гитлера приказывать Паулюсу не уходить из Сталинграда. Ему пришлось бы отводить группу армий «А» с Кавказа, которую должен был прикрывать Сталинград.
«Запрет на прорыв (из Сталинграда) представляется крайне опрометчивым решением Гитлера, если принять во внимание характер сил, о которых шла речь, — писал Меллентин. — В Сталинграде попала в капкан не обычная армия. 6-я армия являлась тараном вермахта в проведении решающей кампании всей войны». Так или иначе, освободительная миссия Манштейна не достигла своей цели. «Юнкерсы» 4-го воздушного флота фельдмаршала барона Вольфрама Рихтгофена — кузена аса Первой мировой войны — доставляли Паул юсу лишь мизерную часть того, что ему было необходимо: немецким самолетам постоянно мешали русские истребители, зенитчики и плохие погодные условия. В результате армия Паулюса начала вымирать. Потери, болезни, истощение, голод, а позднее и невыносимые морозы вообще лишили его всяких надежд на прорыв. (У Рихтгофена в 1944 году развилась опухоль мозга, и он в следующем году умер.)
Чуйков теперь столкнулся с новой опасностью: с 12 ноября Волга начала покрываться льдом. Сталинград расположен на краю безлесных, обдуваемых всеми ветрами степей, и здесь температура воздуха в зимнее время может упасть до минус сорока пяти градусов по Цельсию. Солдаты иногда сооружали из замерзших трупов стены, за которыми прятались от пуль. Река начала быстро замерзать в конце ноября, когда температура опустилась ниже пятнадцати градусов, но ледостав завершился лишь 17 декабря. До этого дня пройти по реке не могли даже бронекатера, и 62-й армии пришлось перейти на режим экономии до того времени, когда по льду пойдут грузовики. «Нам предстояло бороться на два фронта — и с противником, и со стихией на Волге», — вспоминал Чуйков. Боеприпасы и продукты катастрофически иссякали, и Чуйков с надеждой ожидал, когда застынет поток льдин, сталкивавшихся с отвратительным скрежетом и треском, от которого все тело покрывалось холодным мурашками, словно кто-то проводил пилой по позвоночнику. Наконец на реке образовался сплошной лед, и по нему прошли 18 000 грузовиков и 20 000 единиц другого транспорта, воскресивших осажденную Красную Армию. Тем временем в заводском районе не прекращались ожесточенные рукопашные схватки.
В середине декабря 6-я армия все еще рассчитывала на помощь от Манштейна. На бумаге его группа армий «Дон» выглядела внушительно: две танковые дивизии, одна пехотная дивизия, штаб Гота, румыны. 12 декабря она двинулась в направлении Сталинграда, начав операцию «Винтергевиттер» («Зимняя буря»). В тот же день после полудня Гитлер говорил Цейтцлеру в «Волчьем логове»:
«Я посмотрел на эту проблему шире, Цейтцлер. Мы ни при каких обстоятельствах не должны отдавать этот город. Мы никогда не вернем его, если потеряем… Глупо думать, что мы сможем сделать это во второй раз, что мы вернемся и вся техника будет все еще там. Они не смогут все забрать с собой. Лошади устали, и у них больше нет сил. Я не могу накормить лошадь другой лошадью. Если бы речь шла о русских, то я бы сказал: «Путь русский поедает другого русского». Но я не могу позволить, чтобы одна лошадь ела другую лошадь».
Непонятно, что именно привело Гитлера к таким выводам. Коснувшись тяжелой артиллерии в городе, особенно гаубиц, фюрер сказал:
«Мы не сможем возместить то, что там имеем. Если мы все это оставим, то нам придется отказаться от целей всей кампании. Безумие думать, что я приду туда еще раз… Мы снова туда не придем, поэтому мы не можем оттуда уйти».
Манштейн планировал, что Паулюс начнет прорыв, как только танки Гота окажутся на расстоянии двадцати миль от периметра русских сил. Однако 16 декабря Жуков предпринял операцию «Малый Сатурн» и отбросил танки Гота. И опять немцев подвели союзники, приносившие вермахту одни несчастья. Войска советского Юго-Западного фронта разгромили итальянскую 8-ю армию на Среднем Дону, открыв 60-мильную брешь и позволив русским атаковать правый фланг Манштейна в направлении Ростова. Потеря Ростова привела бы к отсечению Клейста, которого в ноябре назначили командующим группой армий «А» на Кавказе. Для того чтобы этого не случилось, пришлось ослабить танковые силы Гота, лишить его возможности подойти к Сталинграду достаточно близко и помочь 6-й армии пробиться из города.
19 декабря Манштейн приказал Паулюсу прорываться на юго-запад, но Паулюс предпочел следовать указаниям Гитлера и оставаться на месте. («Дорогой фельдмаршал, — написал Паулюс постскриптум в ответе Манштейну, — с учетом обстоятельств, надеюсь, вы извините плохое качество бумаги и мой почерк».) Не слишком дюжие дивизии Манштейна все-таки приблизились к Сталинграду на расстояние тридцати пяти миль, но вся операция «Зимняя буря» захлебнулась, когда 23 декабря танки Гота остановились на реке Мышкова, натолкнувшись на ожесточенное сопротивление русских и чудовищную погоду. Кодовое название операции по иронии судьбы обернулось против немцев. Если Сталинградская битва стала поворотным этапом в войне, то блокирование танков Гота на реке Мышкова помешало предотвратить этот разворот. 28 декабря Манштейн отвел танковую группу Гота, чтобы не допустить ее окружения.
Но даже если бы Манштейн пробился до Сталинграда, то еще неизвестно, освободил бы он Паулюса. Только один раз Паулюс получил за день 180 тонн груза, три недели к нему поступало ежедневно только 120 тонн, а после Рождества снабжение сократилось до 60 тонн. Можно представить, какое разочарование испытали голодные немецкие солдаты, открыв сброшенный на парашюте контейнер и обнаружив в нем килограмм молотого перца и коробку презервативов. После того как русские завладели в Рождество аэродромами у станиц Морозовская и Тацинская на Дону, воздушные пути снабжения 6-й армии еще больше удлинились, сократилось количество ежедневных полетов.
Первый немец умер от голода в Kessel (котле) 21 декабря. Уже в начале декабря солдатам выдавали в день по двести граммов хлеба, после Рождества его стали давать еще меньше. В рацион входил также водянистый суп, в который, как вспоминал полковник Х.Р. Динглер, немцы «добавляли кости погибших лошадей, выкопанные из земли». Из-за нехватки топлива танки шли за пехотой, и «когда русские прорывались — а позднее они это делали постоянно, — то любые контратаки теряли темп». Армия Паулюса слабела и вряд ли смогла бы преодолеть двадцать миль, если бы даже Гот и смог пробиться к ней на помощь.
Солдаты завшивели, так как из-за холода невозможно было помыться. Дороги были усеяны трупами лошадей. Часовые засыпали на посту и не могли проснуться. Интендантство берегло бензин для прорыва, и не было топлива для того, чтобы превратить лежавший вокруг в изобилии снег в дефицитную воду. Хлеб замерзал, и его называли Eisbrot (хлебный лед). «Солдаты были слишком слабы, чтобы рыть окопы и огневые позиции, — писал историк об участи войск 6-й армии в Kessel в Рождество 1942 года. — Если их выбивали с прежних позиций, то они просто ложились на землю за наспех сделанными из снега «парапетами», онемевшие от холода и ожидания смерти. Получить ранение считалось большой удачей, хотя у изможденных товарищей не хватало сил для того, чтобы поднять раненого на носилки, а у медиков не было анестетиков, кроме преднамеренного обмораживания оперируемых конечностей».
На аэродроме Питомник наблюдались жуткие сцены, когда за ранеными и нуждавшимися в помощи солдатами и офицерами прилетали «юнкерсы». Людей, прорывавшихся к самолетам без документов, расстреливали на месте. В двух случаях солдаты ухватились за хвостовые колеса и вскоре разбились. Хваленая самодисциплина вермахта потерпела полный крах на Питомнике, и отчаянное желание сбежать из ада победило эту прославленную тевтонскую добродетель. Однажды из самолета в целях безопасности (взлетная полоса была изрыта русскими снарядами) пришлось вывести двадцать человек. О том, что случилось потом, рассказал лейтенант Дитер:
«Поднялся дикий гам. Все закричали, кто-то доказывал, что он летит по приказу штаба армии, кто-то утверждал, что он из СС и везет важные партийные бумаги; другие ссылались на семейные проблемы, детей, раненных во время воздушных налетов, и так далее. Сохраняли молчание только раненые, лежавшие на носилках, но их лица тоже выражали ужас».
Молчание раненых было понятно. Их носилки поставили слишком далеко от печей лачуг-времянок по периметру аэродрома, и они уже замерзли.
На Рождество немцев наконец вышибли с Тракторного завода, а из главного административного здания завода «Красный Октябрь» их выбивали при помощи 122-мм гаубицы, которую штурмовая группа из дивизии генерал-лейтенанта В.П. Соколова пронесла на территорию по частям. После нескольких выстрелов прямой наводкой «немецкий гарнизон на заводе перестал существовать». На следующий день Паулюс получил лишь семьдесят тонн грузов, менее десяти процентов поставок, необходимых для выживания. Вильгельм Гофман из 267-го полка 94-й пехотной дивизии успел оставить в дневнике последнюю запись: «Лошадей уже всех съели. Я готов съесть кошку — говорят, у нее мясо тоже вкусное. Солдаты стали похожи на мертвецов или на обезумевших людей, ищущих, что бы сунуть в рот. Они уже не прячутся от снарядов русских, нет сил ходить, сгибаться и прятаться. Будь проклята эта война…». Тогда же Динглер и его товарищи начали задумываться над тем, что им делать, если станет еще хуже: «Мы говорили о плене. Мы даже говорили о самоубийстве. Мы говорили и о том, что надо держаться до последней пули… Нам никто ничего не навязывал. Каждый сам решал, как ему поступить».
8 января 1943 года командующий Донским фронтом генерал Константин Рокоссовский сбросил листовки, предлагая немцам сдаваться и обещая им нормальное отношение, достойное питание, заботу о раненых и репатриацию в Германию после войны при условии, если они сохранят неповрежденной военную технику. Какими бы привлекательными ни казались условия сдачи в плен, немцы не приняли их. Динглер объяснял Меллентину, что они не доверяли русским и все еще надеялись на то, что им удастся вырваться из окружения. Кроме того, надо было дать время группе армий «А» для того, чтобы отойти с Кавказа. 10 января Рокоссовский нанес мощные удары по южному и западному секторам периметра (операция «Кольцо»). «Наш склеп скоро замуруют», — подумал тогда полковник Зелле, и так много немецких солдат уже совершили самоубийства, что Паулюс выпустил приказ, запрещающий суицид как бесчестье. А когда русские атаковали так называемый «нос Мариновки», юго-западный выступ котла, многие солдаты не могли нажимать спусковые крючки винтовок из-за того, что у них распухли обмороженные пальцы. Солдат заставляли сражаться под угрозой расстрела и действительно расстреливали тех, кто малодушничал. Снаряды минометов отскакивали от мерзлой земли и взрывались в воздухе, приводя к еще более многочисленным жертвам. Когда немцев выбили из Мариновки, они оказались в голой степи. «У пехотинцев не было ни траншей, ни окопов, — вспоминал Динглер. — Обессилевшие и отчаявшиеся, они просто лежали в снегу, пытаясь согреть обмороженные ноги и руки». Тяжелую технику выводили из строя: бросали в стволы фанаты. 23 января русские взяли аэродром Гумрак — «снежную пустыню с торчащими в ней самолетами и машинами», — лишив запертых в «кесселе» немцев последнего контакта с внешним миром. «Повсюду в снегу темнели трупы немецких солдат, — писал Динглер. — Они замерзли, потому что были не в состоянии двигаться».
В тот же день, в субботу, 23 января, Гитлер прислал Паулюсу еще один приказ «стоять насмерть»: «Складывать оружие запрещаю. 6-я армия будет держаться до последнего солдата и до последнего патрона. Своей героической стойкостью она внесет исторический вклад в защиту и спасение Западного мира». Неделей раньше фюрер присвоил Паул юсу звание фельдмаршала. Сделал он это явно для того, чтобы не допустить капитуляции: еще ни один германский фельдмаршал не складывал оружие на поле боя. Однако все в жизни происходит в первый раз. В 7.35 утра в воскресенье, 31 января, Паулюс был взят в плен в собственном бункере, и южный аппендикс «кесселя» оторвался. Подвальное помещение построенного в 1937 году универмага (Центрального универсального магазина), где устроились Паулюс и его начальник штаба генерал Артур Шмидт, было одним из немногих прибежищ, в которых немцы не страдали от обморожения. Сегодня там можно посмотреть рисунки, сделанные Паул юсом в ноябре 1942 года. Например, представляет интерес изображение красных слонов, топчущих германский флаг на пути к Сталинграду, — сюжет, далекий от демонстрации уверенности в победе.
1 февраля Гитлер на совещании в «Волчьем логове» в 12.17 говорил о 6-й армии с отвращением и сарказмом, сравнивая ее с женщиной, добровольно отдавшейся насильнику. Обращаясь к Цейтцлеру, он язвил:
«Они сами отдались врагу. Иначе вы берете себя в руки, создаете круговую оборону или же пускаете себе в лоб последнюю пулю. Если женщина, подвергшаяся насилию, находит в себе гордость, идет, закрывается в комнате и стреляется, то солдат, терпящий насилие и идущий в плен к насильнику, заслуживает лишь презрения».
Впоследствии Гитлер на себе продемонстрировал, как это делается. Трудно сказать, связано это как-то с поражением немцев под Сталинградом или не связано, но 15 января Красная Армия вновь ввела погоны в качестве знаков различия в званиях — для повышения дисциплины, морального духа, лучшего распознавания командиров в бою или по каким-то иным причинам. Некоторые усмотрели в этом наследие царизма, хотя вслух об этом никто не говорил.
Через два дня после пленения Паулюса капитулировала и северная группировка немцев в «котле». В советский плен угодили Паулюс, Шмидт, еще двадцать два генерала и 91 000 солдат, то есть все, кто оставался в живых; на 23 ноября 1942 года в «касселе» насчитывалось 275 000 (оценки разнятся) немцев, румын, итальянцев и разного рода русских антисоветских добровольцев. За два года заключения в России немецких военнопленных умерло больше, чем советских военнопленных в германском заточении за четыре года. Из девяноста тысяч солдат вермахта, попавших в плен под Сталинградом, в Германию вернулись только 9626, а некоторые из них не могли возвратиться домой до 1955 года.
Между 17 июля 1942 года и 2 февраля 1943-го Советский Союз потерял в Сталинградской кампании 479 000 человек убитыми и взятыми в плен, 651 000 человек больными и ранеными, в обшей сложности 1130 тысяч человек. «Сталинград стал символом стойкости, не имеющей аналогов в истории человечества», — писал Чуйков. Гиперболизация пережитого типична для ветеранов, но в данном случае он абсолютно прав. Чуйков писал свои мемуары в годы «холодной войны», и в них нельзя не заметить и горечь, и недовольство западными историками, принижающими значение его битвы. В особенности он укоряет Дж. Ф.Ч. Фуллера, Уинстона Черчилля, Омара Брэдли, Хайнца Гудериана, Курта фон Типпельскирха, достается и другим «апологетам империализма». Чуйков всячески подчеркивает большую разницу между битвами под Эль-Аламейном и под Сталинградом:
«При Эль-Аламейне британцам противостояли четыре немецкие и восемь итальянских дивизий. Более того, главные германские и итальянские силы избежали полного поражения в битве. На Волге и Дону контрударами советских армий в период между 19 ноября 1942 года и 2 февраля 1943 года были уничтожены тридцать две дивизии и три бригады, принадлежавшие Германии и ее сателлитам. Потерпели сокрушительное поражение еще шестнадцать вражеских дивизий… После битвы под Сталинградом человечество увидело зарю победы над фашизмом».
Чуйков лишь слегка преувеличивает свои успехи, но следует заметить, что защитники человечества слишком мало человечности проявили по отношению даже к собственным гражданам. Никто не знает, сколько русских — дезертиров или пленных, известных как «хиви» (от немецкого «Hilfswillige» — «добровольный помощник»), сражались вместе с немцами. Имеются данные, что за годы войны только в войсках СС служили 150 000 таких «помощников», и это, видимо, лишь «верхушка айсберга». Эта проблема после войны стала неудобной для советских властей, информация отрывочна, но, по некоторым оценкам, под Сталинградом сдались в плен или были взяты в плен около 20 000 «хиви». До сих пор неизвестно, что сделали с ними в НКВД, однако имеются свидетельства о том, что многие из них погибли в лагерях, «были забиты до смерти, а не расстреляны, в целях экономии патронов». Когда идет речь об НКВД, не грех и сгустить краски.
Под Сталинградом вермахт потерял двадцать дивизий: тринадцать пехотных, три танковые (14, 16 и 24-ю), три моторизованные и одну зенитную. К этому надо добавить две румынские дивизии, хорватский полк, вспомогательные войска и строительные части так называемой «организации Тодта». «Ликвидация этих дивизий изменила баланс сил на Восточном фронте», — сделал вывод Меллентин. С ним согласился и генерал Цейтцлер, написавший в 1956 году, что Сталинградская битва «стала переломным событием во всей войне». Историк Найджел Николсон посчитал поражение немцев под Сталинградом более серьезным, чем поражение французов в 1812 году: «По крайней мере, армия Наполеона отступала, из Сталинграда путь к отступлению был отрезан. Нечто подобное могло случиться, если бы британские экспедиционные силы были полностью уничтожены в Дюнкерке». После Сталинграда немецкие силы на юге России сократились в два раза. Мало того, полмиллиона солдат, которых Жуков бросил на освобождение Сталинграда, теперь могли быть использованы на других направлениях, в том числе и против Манштейна, который отходил, запрашивая в ОКВ разрешение на отход только после того, как отдавал соответствующий приказ. У Манштейна была такса, которая поднимала лапу при команде «Хайль Гитлер!», но сам генерал отличался более независимым нравом.
Самым глупейшим образом нацисты пытались сделать вид, будто 6-я армия не попала в плен, а погибла, сражаясь с большевиками. «Верная своему долгу биться до последнего вздоха, — провозглашалось в бюллетене ОКХ 3 февраля 1943 года, — 6-я армия под примерным руководством фельдмаршала Паулюса пала жертвой превосходящих сил противника и неблагоприятных погодных условий… Генералы, офицеры, унтер-офицеры, солдаты плечом к плечу сражались до последнего патрона… Жертвы 6-й армии не напрасны». Но правду весь мир узнал в 1944 году, когда русские провели по улицам Москвы толпы военнопленных, и нацистская пропаганда еще раз подтвердила свою лживость.
При описании Сталинградской битвы неизбежны гиперболы. Это было сражение Гога и Магога, беспощадная схватка без правил. Остаться в живых в страшные морозы зимы 1942/43 года уже было достижением. Две огромные армии бились врукопашную за каждый дом и улицу с упорством и злостью, невиданными в истории войн. С обеих сторон погибло около миллиона ста тысяч человек. Уцелело лишь несколько тысяч человек из полумиллионного довоенного населения города.
Шарль де Голль, направляясь в ноябре 1944 года в Москву на встречу со Сталиным, частным порядком назвал немцев «ип grandpeuple» за то, что они смогли дойти так далеко и столько вытерпеть. С ним трудно не согласиться, особенно если учесть дикость решений германского главнокомандования и прежде всего верховного главнокомандующего. И все же в уличных боях в Сталинграде всегда брал верх русский солдат, защищавший свою Родину-мать. Победила его несгибаемая стойкость. Операция «Барбаросса», как и предвидел Гитлер, действительно заставила весь мир «затаить дыхание». После Сталинграда мир задышал свободнее.
Глава 11
«БИТВА ЗА АТЛАНТИКУ»
1939-1945
1
Британский политик, второй виконт Хейлсем, как-то сказал: «В современной истории я усматриваю перст Божий в том, что в кресле премьер-министра в 1940 году оказался именно Черчилль». Еще одним примером вмешательства Всевышнего во Вторую мировую войну можно считать взлом союзниками кодов немецкой шифровальной машины «Энигма», благодаря чему они получили доступ к секретной информации нацистов (операция «Ультра»). Союзники почти в продолжение всей войны имели возможность следить за коммуникациями ОКВ, ОКХ, вермахта, люфтваффе, кригсмарине, абвера, СС и рейхсбана (ведомства железных дорог), обработав в общей сложности несколько миллионов дешифровок. Криптографы прочитывали любые сведения — от докладов начальника порта в Ольбии на Сардинии до распоряжений Гитлера. Благодаря разведданным «Ультры» Вторая мировая война, как выразился Майкл Говард, «напоминала игру в покер краплеными картами, если даже у противника лучшая комбинация». Исключительную важность «Ультры» американцы отметили шутливым акронимом BBR — Burn Before Reading — «сжечь не читая».
Не менее удивительные истории происходили и в длительном процессе проникновения в секреты «Энигмы». Ее замысел в 1919 году запатентовал голландец Г.А. Кох, и к 1929 году она поступила на вооружение германской армии и военно-морского флота, в различных модификациях. Аппарат выглядел как обычная пишущая машинка с тремя, четырьмя или пятью вращающимися дисками с двадцатью шестью зубчиками и электрическими контактами, лампочками и штекерами, как на телефонном коммутаторе. Система шифрования была настолько сложна и запутана, что немцы были уверены в ее абсолютной недоступности. Когда националисты в Испании в 1936 году закупали у немцев десять «Энигм», Антонио Сармьенто, начальник разведки у генерала Франко, в качестве главного аргумента приводил фантастическое число возможных комбинаций — 1 252 962 387 456.
Техническая сторона «Энигмы» невероятно трудна для понимания. С ней связано множество специальных процедур и соответствующих терминов. Вот лишь некоторые из них: «процесс Банбурисмус» (криптоаналитический процесс); рефлектор Цезаря; коды «Долфин» (дельфин), «Порпоз» (морская свинка), «Шарк» (акула), «Тритон»; каталог «Айне» (чаще всего повторяющихся слов); «тип Херивела» (догадки, или коды в кодах); диски «Гамма»; перфокарты и коммутационная панель; «роддинг» («штыкование»); таблицы биграмм; «бомба» (электромеханическое устройство для взлома «Энигмы»); «кросс-раффинг» («перебитки»); «стрейт-крибс» (прямые подстрочники); родственный код Geheimschreiber (тайнописец). В операции по взлому «Энигмы» и родственных кодов — в том числе японского дипломатического шифра «Перпл» («Пурпур»), его материалы использовались под кодовым названием «Мэджик» — участвовали разведслужбы Польши, Франции, Британии, Австралии и Соединенных Штатов. Она началась 8 ноября 1931 года, когда Ганс Тило Шмидт, работавший в германском шифровальном бюро, предоставил французской разведке «Дезьем бюро» («Второе бюро») для фотографирования инструкции к «Энигме», вынесенные им из сейфа военного министерства. Французы передали информацию британцам, те поделились ею с поляками, но раскрыть коды не удавалось, не имея технического подобия этой машины. В декабре 1932 года польский криптограф Мариан Реевский сконструировал копию такого аппарата, и с этого момента поляки, не поставив в известность французов и британцев, уже могли прочитывать радиограммы вермахта и кригсмарине, хотя в 1937 году немецкие морские шифровальщики изменили установочный ключ, после чего в течение трех лет германский флот «молчал». В декабре 1938 года немецкие криптографы внесли и другие изменения в «Энигму» — добавили два шифровальных диска, доведя их количество до пяти, а в январе 1939 года удвоили и число гнезд на коммутационной панели. Поляки, оказавшиеся в положении глухих, в июле 1939 года сообщили французской и британской разведкам о том, что до конца 1938 года им удавалось перехватывать немецкие шифровки. Конечно, «Ультра» была не единственным источником разведданных для союзников. Полезную информацию давали военнопленные. Простейшие закодированные сообщения прослушивались на передовых линиях, а затем их расшифровывали специалисты британской службы, известной как «Департамент Уай». В Медменхеме на Темзе анализировались данные аэрофоторазведки; поставляли информацию группы Сопротивления в оккупированной Европе; британская разведка собирала сведения из своих источников, хотя многие из них были раскрыты в самом начале войны, когда в ноябре 1939 года лазутчики гестапо выкрали в Венло на голландско-германской границе двух офицеров британской разведки, капитанов Пейна и Беста. Кое-что британцы узнавали от немецких генералов, находившихся у них в заточении, подслушивая их разговоры, например, о ракетостроении. Тем не менее главным поставщиком важнейших и менее подверженных искажению материалов оставалась система «Ультра». Взломщики шифров в Блетчли-Парке были для союзников, по выражению Черчилля, «курами, которые несли золотые яйца» и, самое главное, «никогда не кудахтали». Почти все они были любителями, пришедшими из гражданской жизни, однако отдача от них была намного больше, чем от профессиональных разведчиков.
После оккупации Польши в сентябре 1939 года польским криптографам удалось бежать из страны и забрать с собой копию аппарата «Энигма». «Дезьем бюро» разместило их в особняке под Парижем, где они — с помощью британских и французских специалистов — начали заниматься дешифровкой немецких секретных сообщений. Вначале им требовалось на это два месяца, и раскрытые сведения устаревали. Однако 12 февраля 1940 года во время нападения на немецкую подлодку U-33 у западного побережья Шотландии были захвачены два дополнительных диска, использовавшиеся на морском варианте «Энигмы». Через пять недель в Государственной школе кодов и шифров (ГШКШ), располагавшейся в Блетчли-Парке, Букингемшир, в сорока милях к северо-западу от Лондона, появилась «бомба», электромеханическое устройство, способное производить сотни вычислений в минуту. Его создал талантливый математик из Кембриджа, эксцентричный гомосексуалист Алан Тьюринг. Среди других «героев» Блетчли можно назвать и математиков Стюарта Милнера-Барри, Альфреда Дилуина «Дилли» Нокса. Говоря современным компьютерным языком, поляки произвели на свет божий «железо», аппаратные средства, а гении Блетчли — придумали программное обеспечение для операции «Ультра».
В Блетчли находилась не просто школа, а отделение британской разведки, размещавшееся в викторианской усадьбе с великолепным особняком. В 1939 году в нем насчитывалось 150 сотрудников. К 1942 году на территории усадьбы появились домики, и штат вырос до 3500 человек, а в конце войны численность персонала уже составляла 10 000 человек. (Несколько домиков, в том числе и тех, где велись самые важные работы, можно увидеть и сегодня, как и «бомбы», прототипы современного компьютера, и захваченные у немцев «Энигмы».) В домиках 6 и 3 дешифровывались, переводились, аннотировались и передавались по назначению сообщения вермахта и люфтваффе, в домиках 4 и 8 (где всем заправляли Тьюринг, а затем шахматный чемпион Хью Александер) обрабатывалась информация кригсмарине, и доклады отправлялись в отдел военно-морской разведки адмиралтейства. В домике 4, кроме того, анализировались всплески и спады в потоке сигналов, которые также могли указывать на определенные намерения противника. Перехват шифровок германской армии стал возможен уже 4 апреля 1940 года, за пять недель до начала блицкрига Гитлера против Запада. Однако с 1 мая британцы в Блетчли и поляки во Франции в течение трех недель не могли пробить барьер «глухоты», возникший в результате того, что немцы изменили установочную процедуру. В целом же им удавалось расшифровывать депеши вермахта и люфтваффе за три — шесть часов, а во время «Битвы за Атлантику» любые сигналы военно-морского флота становились известны через час после их передачи.
Взлом немецких кодов оказался возможным не в последнюю очередь благодаря ошибкам, промахам и несовершенству системы шифрования. Некий немецкий радист, например, каждое утро передавал одну и ту же короткую фразу: «Verlauf ruhig» («Все спокойно»), — что дало кембриджскому математику Гордону Уэлчману, работавшему в домике 6 и усовершенствовавшему в 1940 году «бомбу» Тьюринга, ключ к идентификации нескольких букв. Разрастание люфтваффе накануне войны привело к тому, что в радиосвязь попало немало неподготовленных, недисциплинированных и просто нерадивых людей. Поскольку алфавит состоит только из двадцати шести букв, они не могли обозначаться как таковые при кодировании, а цифры приходилось заменять на буквенные эквиваленты. В результате возникали многочисленные повторы, значительно упрощавшие труд дешифровщиков, и «бомбы» Тьюринга и Уэлчмана смогли существенно сократить огромное количество перестановок — около 1253 триллионов, — использовавшихся в «Энигме».
Коды военно-морского варианта «Энигмы» были окончательно взломаны в начале апреля 1941 года, хотя на короткое время удалось проникнуть в них в апреле 1940 года. Существовало множество планов захвата немецких кодовых книг, включая дерзкую идею разведчика и будущего автора романов о Джеймсе Бонде Яна Флеминга устроить в Ла-Манше аварийную посадку захваченного вражеского самолета и напасть на спасательное судно. Тем не менее самые важные настройки были получены при захвате у берегов Норвегии немецкого траулера «Кребс»: они и были использованы в Блетчли Тьюрингом в криптоаналитическом процессе «Банбурисмус». Все немецкие капитаны обязывались уничтожать или выбрасывать за борт кодовые книги. 9 мая 1941 года британские эсминцы «Бульдог» и «Бродвей» атаковали немецкую подлодку U-110 Юлиуса Лемпа, и младший лейтенант Дэвид Бам смог завладеть намокшими кодовыми книгами — их потом просушил лейтенант военно-морской разведки Аллон Бэкон, а в Блетчли раскрыли процедуру установки будущих настроек — «Offizier» («Офицер»). К осени 1941 года благодаря материалам «Ультры» заметно уменьшилось количество потопляемых торговых судов. Как отметил один историк, «в Блетчли-Парке напряжение борьбы с криптоаналитическими препятствиями наконец сменилось радостным ощущением собственных успехов». Но это продолжалось недолго.
Абвер постоянно следил за безопасностью «Энигмы», как и командующий подводным флотом Карл Дёниц. Однако немцы занимались лишь совершенствованием существующих настроек шифровщика, не придавая значения внедрению новой коммуникационной системы. К примеру, у них имелась аппаратура «Гехаймшрайбер», работавшая не на азбуке Морзе, а на основе телетайпных импульсов, и имевшая не пять, а десять шифровальных дисков. Эту систему в Блетчли окрестили кодовым именем «Фиш», поскольку она трудно поддавалась взлому. Тем не менее немцы ее широко не применяли. Если бы рейх взял на вооружение «Гехаймшрайбер», а не полагался только лишь на «Энигму», то история Второй мировой войны могла бы быть совершенно иной. По мнению историка британской разведки сэра Гарри Хинсли, «не будь «Ультры», высадка в Нормандии могла произойти не раньше 1946 года».
Со стороны могло показаться, будто союзники мало пользовались «Ультрой»: они предпринимали все меры предосторожности для того, чтобы немцы не догадались о том, что их шифровки читаются. Тем не менее информация «Ультры» сыграла важную роль во многих решающих моментах войны — например, в битве у мыса Матапан, в потоплении «Бисмарка» и «Шарнхорста». Благодаря «Ультре» союзники узнали слабые стороны Роммеля перед сражением при Эль-Аламейне, она облегчила продвижение Монтгомери в Тунис в марте 1943 года и планирование вторжений на Сицилию и в Южную Францию, помогла установить расположение германских дивизий перед днем «Д» и заблаговременно узнать о контратаке немцев при Фалезе в августе 1944 года. (Накануне сражения у мыса Матапан в Средиземном море адмирал Каннингем сошел на берег в Александрии с клюшками для игры в гольф, зная, что об этом сразу же будет известно японскому генеральному консулу. На следующий день, 28 марта 1941 года, он потопил три итальянских эскадренных миноносца и два крейсера — об их местоположении и маршрутах движения он знал из дешифровок «Ультры».). Однако самую большую пользу материалы «Ультры» принесли во время «Битвы за Атлантику». За годы Второй мировой войны в домике 8 Блетчли-Парка было расшифровано один миллион сто двадцать тысяч сигналов кригсмарине из общего количества один миллион пятьсот пятьдесят тысяч.
2
Считается, что в «Битве за Атлантику» судьба Британии решалась так же, как «если бы танковые дивизии немцев вели бои в домашних графствах». В мемуарах Черчилль писал: «Во время войны по-настоящему меня пугала угроза немецких подводных лодок… Это сражение меня тревожило даже больше, чем славная битва, называющаяся «Битвой за Британию»». Британцы импортировали две трети продовольствия, 30 процентов железной руды, 80 процентов мягкой древесины и шерсти, 90 процентов меди и бокситов, 95 процентов нефтепродуктов и 100 процентов каучука и хрома. Остановилось бы военное производство в Британии и начался бы массовый голод в индустриальных районах в случае полной блокады импорта подводными лодками — вопрос спорный. Скорее всего этого не случилось бы, поскольку Гитлер не понимал реального значения подводной войны, хотя в 1917 году она чуть не поставила Британию на колени. Если бы нацисты в сентябре 1939 года начали войну с тем же количеством подлодок, которое они имели в марте 1945 года — то есть 463, а не 43, — то Германия могла бы ее выиграть. Они за всю войну никогда не были способны на то, чтобы задушить британский импорт, а после вторжения в Россию вместо Среднего Востока и объявления войны Соединенным Штатам Британия могла чувствовать себя в безопасности и со стороны моря, и в смысле обеспечения импортными ресурсами. «Решающую роль в войне с Англией играет нападение на ее торговые суда в Атлантике», — считал Дёниц, для чего ему нужно было иметь триста подводных лодок, а у него в наличии в 1939 году была лишь шестая часть этого количества. Когда Гитлер наконец осознал их потенциал и их производство резко возросло, то было уже поздно выигрывать «Битву за Атлантику». Если учесть, что в действии обычно находится треть подводного флота, а остальные лодки заняты на учениях или переоснащаются, то ему следовало начать массовую сборку подлодок по крайней мере в 1937 году, но он упустил эту возможность.
Черчилль не стал бы спорить с Дёницем относительно значения подводных лодок. Он писал уже после войны: «Худшим для нас были атаки немецких подлодок. Немцам надо было делать ставку именно на них». Но в начале войны Дёниц не занимал столь высокого положения, какого удостоился позднее (адмирал заканчивал войну фюрером Германии). Хотя его и называли Führerder Unterseeboote («фюрер подводных лодок»), он был втом же звании, что и командир крейсера. Дёниц родился в сентябре 1891 года в Грюнау под Берлином, служил первым вахтенным офицером под началом аса-подводника Вальтера Форстмана в Первой мировой войне, затем сам командовал лодкой в Средиземном море и попал в плен, когда его субмарина, атаковавшая британский конвой, всплыла на поверхность, потеряв управление. Находясь на борту британского крейсера в Гибралтаре в качестве военнопленного, он наблюдал в ноябре 1918 года за празднованием подписания перемирия. Показав рукой на флаги союзных государств, развевавшиеся на кораблях, Дёниц спросил капитана: «Что за удовольствие от победы, достигнутой всем миром?» «Да, это очень необычно», — ответил британец с пафосом, упустив, правда, возможность объяснить пленнику, что может случиться со страной, объявляющей войну всему мировому сообществу.
Карл Дёниц стал поборником подводной войны задолго до того, как рейх сбросил с себя условия Версальского договора, не позволявшие иметь даже одну субмарину. По Лондонскому договору 1935 года страны, подписавшие его, включая Германию, обязались ограничить размеры подводных флотов общим водоизмещением 52 700 тонн, при этом водоизмещение одной субмарины не должно было превышать две тысячи тонн. Германия обходила эти ограничения, используя испанские и финские верфи. И все же рейх нуждался в еще большем тоннаже для подрыва британской морской торговли. Но если бы даже Дёниц имел очень серьезные рычаги влияния в военно-морском министерстве, он вряд ли преуспел бы, поскольку это не получалось и у адмирала Эриха Редера, аргументы которого в пользу субмарин не встречали поддержки фюрера. «На суше я герой, — говорил Гитлер. — В море я трус».
Гитлера восхищали крупные надводные корабли: линкоры «Бисмарк» и «Тирпиц», карманные линкоры «Дойчланд», «Адмирал граф Шпее», «Адмирал Шеер», линейные крейсеры «Шарнхорст» и «Гнейзенау», тяжелый крейсер «Принц Ойген». Но он плохо владел военно-морской стратегией, не понимая роли превосходства в море. Фюрер не мог оценить потенциала ускоренного и массированного строительства подводного флота, игнорируя запросы адмиралов и предпочитая направлять ресурсы в вермахт и люфтваффе. Это был один из его самых серьезных просчетов.
Религиозный привлекательный доктор Эрих Редер родился в Гамбурге в семье преподавателя иностранных языков, служил штурманом наличной яхте кайзера «Гогенцоллерн», а потом в штабе адмирала фон Хиппера, командовавшего крейсерским флотом в Первой мировой войне. Получил докторскую степень в Кильском университете, защитив диссертацию о крейсерских силах в войне, и позднее опубликовал книгу на эту тему. В 1928 году его назначили начальником штаба военно-морских сил, а в 1935 году — главнокомандующим кригсмарине. Его программа военно-морского строительства — план Z— исходила из того, что война должна начаться в 1944 году, и это не способствовало взаимопониманию с Гитлером. Война разразилась на пять лет раньше, когда германский флот еще не достиг уровня — особенно в области авианосцев и подводных лодок, — необходимого для достижения победы над Королевским флотом. В начале войны Германия имела только два современных линейных крейсера — «Шарнхорст» и «Гнейзенау», три карманных линкора, три тяжелых крейсера, шесть легких крейсеров, двадцать два эскадренных миноносца и только сорок три субмарины, и 24 сентября 1939 года Редер несколько часов потратил на то, чтобы убедить Гитлера в необходимости скорейшего наращивания подводного флота. Фюрер не возражал, но так и не выделил кригсмарине необходимых средств.
К концу 1940 года после серии стычек с Королевским флотом у Германии осталось только двадцать две субмарины, а в период между началом войны и летом 1940 года немцы построили лишь двадцать новых подлодок. Тем не менее двадцать пять немецких субмарин, действовавших в Атлантике, к тому времени потопили судов общим водоизмещением 680 000 тонн. 17 октября 1940 года группа из семи подлодок в районе скалы Рокалл напала на конвой SC-7, состоявший из тридцати четырех «купцов» и четырех эскортов. Немцы потопили семнадцать судов, не потеряв ни одной субмарины. Командир немецкой лодки Отто Кречмер оценил успех в четверть миллиона тонн. Гитлер наконец признал губительный потенциал подводного флота и 6 февраля 1941 года подписал директиву № 23: «Широкое применение субмарин… способно вызвать полный крах сопротивления англичан в ближайшем будущем… Поэтому целью наших дальнейших операций должна быть концентрация всех военно-воздушных и военно-морских сил на подавлении импорта противника… Потопление торговых судов важнее нападений на вражеские военные корабли». Но фюрер тогда уже был поглощен планированием операции «Барбаросса», и интенсификация подводной войны не состоялась. Если бы Гитлер вначале сосредоточился на том, чтобы вывести из войны Британию, то мог бы затем все силы рейха бросить на восток, не отвлекаясь на Африку и Средиземноморье и не беспокоясь о британской помощи России.
Морскому бомбардировщику-разведчику «кондор» («Фок-ке-Вульф-200») недоставало бронирования, но он имел дальность полета 2200 миль и мог нести бомбовый груз весом 4626 фунтов со скоростью 152 мили в час. Самолет был бы бесценным помощником подлодок в обнаружении конвоев. Когда же Дёниц попросил Геринга дать ему побольше «кондоров», то получил отказ, несмотря на директиву № 23, и ему пришлось обходиться двенадцатью «разведчиками» эскадрильи KG40. «Кондоров» явно не хватало, и, как позже отметил Дёниц, «это крайне негативно отразилось на ходе войны». Еще одним ударом для Редера и Дёница стал призыв на Восточный фронт двадцати пяти тысяч квалифицированных рабочих судоверфей. Через два года Гитлер аннулировал программу строительства крупнотоннажных кораблей, и Редер подал в отставку, уступив место Дёницу.
3
«Битва за Атлантику» — это не только взрывы торпед, бомб и снарядов, но и грозный нрав морской стихии. «Море со всех сторон то вздымалось головокружительными вершинами, то низвергалось пропастями, — вспоминал один ветеран конвоев, — не давая нам покоя ни на минуту. На вахте или не на вахте, все тело, ноги и колени были в постоянном напряжении, как у лыжника на крутых склонах». Матрос Эдвард Батлер, служивший на корабле охранения, хорошо запомнил, какой неприветливой может быть Северная Атлантика зимой, когда «на верхней палубе все покрывается льдом, и капитан приказывает скалывать его, иначе судно может перевернуться»: «Мы работали всю ночь, в кромешной темноте, сбивая ледяной панцирь». Самое впечатляющее описание превратностей службы в конвоях оставил Николас Монсаррат в автобиографической повести «Жестокое море», опубликованной в 1951 году; впоследствии на ее основе был снят блестящий фильм с участием Джека Хокинса и Денхолма Эллиотта. Это замечательная книга о конвойных буднях моряков тысячетонного корвета «Компас роуз» (восемьдесят восемь человек), спущенного на воду в 1940 году и торпедированного в 1942-м, и фрегата «Салташ», включая войну со стаями подводных лодок, мурманские конвои и день «Д». Монсаррат особенно восхищается командами танкеров: «Они жили в течение трех-четырех недель как на пороховой бочке. Они везли нефть — эту кровь войны, — ценнейший, но самый опасный груз. Торпеда, бомба или шальной пулеметный выстрел могли в одно мгновение превратить судно в пылающий факел». Монсаррат описывает и организацию конвоев. В море одновременно могли находиться пятьсот и более британских транспортов и дюжина кораблей охранения:
«Каждое судно должно быть в определенное время укомплектовано командами и загружено, невзирая на трудности железных дорог и причалов. Капитаны должны прийти на совещание и получить последние указания. Их корабли должны встретиться в определенном месте и в определенное время. Для их сопровождения необходимо выделить самолеты, и они должны быть готовы в одно время с группами охранения, что тоже требует тщательной организации и отработки маршрутов. Должны быть освобождены причалы и выделены люди для погрузки и разгрузки. Сотни заводов должны обеспечить отправку своей продукции в указанные сроки. Все может испортить какой-нибудь стрелочник, заснувший в Бирмингеме или в Клапеме. Третий помощник капитана, напившийся во вторник, а не в понедельник, может нарушить десятки тщательно составленных графиков. Лишь один воздушный налет из сотен ударов, низвергавшихся на британские порты, может ополовинить конвой, и не будет никакого смысла в том, чтобы отправлять его в Атлантику».
Британцы допустили серьезную ошибку, уделяя больше внимания борьбе с подводными лодками, а не защите конвоев, хотя весь опыт Первой мировой войны доказал, что охрана транспортов — наилучший способ обеспечить относительную безопасность морских путей. «Вместо того чтобы направить максимум кораблей для сопровождения транспортов, — сокрушался вице-адмирал сэр Питер Греттон, — Королевский флот тратил очень много сил на охоту за субмаринами в океане». В ноябре 1940 года Эдвард Фогарти Фиджен, капитан пассажирского лайнера, переоборудованного в крейсер, «Джервис-Бей», предпринял отважную, но самоубийственную атаку на карманный линкор «Адмирал Шеер». Необычайная дерзость моряков лайнера позволила конвою НХ-84, состоявшему из тридцати семи торговых судов, рассеяться в сумерках и дымовой завесе, но они были единственные, кто сопровождал конвой. («Адмирал Шеер» тем не менее потопил пять кораблей; Фиджен был посмертно награжден крестом Виктории.)
Лишь после мая 1941 года конвои эскортировались через всю Атлантику, но и тогда их защита была не всегда надежной. Британские бомбардировщики «либерейтор» имели дальность полета, достаточную для того, чтобы выискивать вражеские подлодки в Восточной Атлантике и нападать на них, пока они на поверхности. Однако бомбардировочное командование предоставило командованию береговой авиации только шесть эскадрилий, которые не могли изменить ситуацию. Воздушное прикрытие оставалось слабым, и его вовсе не было посередине Атлантики — в так называемом «океанской окне», в районе шириной несколько сот миль, — куда не могли добраться самолеты из Британии, Исландии и Канады. («Окно» закрыли в 1943 году, когда появились «либерейторы» дальнего действия.) Береговая авиация британских ВВС вступила в войну недоукомплектованная, плохо обученная и оснащенная в расчете на то, что ее главная задача будет состоять в том, чтобы следить за надводными кораблями, а не за субмаринами. Мешало делу и ненужное соперничество между адмиралтейством и авиационным министерством. Американцам потребовалось даже больше времени для того, чтобы организовать надлежащую систему конвоев. Из-за того, что американцы не гасили огни в портах Восточного побережья и после Пёрл-Харбора перевели значительную часть флота на Тихий океан, к августу 1942 года было потоплено по меньшей мере 485 судов общим водоизмещением 2,5 миллиона тонн.
Британцы немало понервничали за время «Битвы за Атлантику». Только в марте 1941 года немецкие субмарины потопили сорок одно судно. Правда, надо отметить, что в том же месяце удалось нейтрализовать трех лучших подводников Дёница. Британцы захватили аса Отто Кречмера, чья субмарина U-99 потопила сорок шесть судов общим водоизмещением 273 000 тонн: ее забросали глубинными бомбами, и она всплыла на поверхность. Погиб Понтер Прин, торпедировавший в Скапа-Флоу в октябре 1939 года британский линкор «Ройял оук»: его лодку U-47 потопил эскадренный миноносец «Вулверин». Погиб и Иоахим Шепке, когда его субмарину протаранил эсминец из группы охранения капитана Дональда Макинтайра. Еще больше потерь немцы понесли, когда «нейтральные» Соединенные Штаты объявили, что их флот будет защищать водное пространство между Канадой и Исландией: это дало возможность британцам усилить охрану конвоев. В сентябре 1941 года Рузвельт разрешил американским кораблям открывать огонь по немецким субмаринам, где бы они ни находились. «Что касается Атлантики, — отмечал в частном порядке начальник штаба флота адмирал Гарольд Старк, — то мы там уже фактически действуем».
После того как в мае 1941 года были взломаны коды «Энигмы», в период между июлем и декабрем 1941 года союзники столь искусно меняли маршруты, что немцы не смогли перехватить в Северной Атлантике ни один конвой. Хотя за это время общие потери судов тоже были значительные — более 720 000 тонн, — эксперты подсчитали, что удалось спасти по меньшей мере 1,6 миллиона тонн. Конечно, если бы немцы начали войну с достаточным количеством субмарин, то не помогли бы никакие ухищрения со сменой маршрутов. В мае 1941 года Черчилль предупредил Рузвельта: если в следующем году будет потеряно судов водоизмещением 4,5 миллиона тонн, в то время как в США строится 3,5 миллиона тонн, а в Британии — один миллион тонн, то мы уподобимся пловцу, «плывущему против течения и не сдвигающемуся ни на йоту по отношению к берегу». И все-таки в этом же месяце с запада на восток пошли первые конвои, пересекшие всю Атлантику в сопровождении эскортов. Однако к сентябрю 1941 года в Германии начала давать плоды программа развития подводного флота, и Дёниц уже имел в строю сто пятьдесят субмарин, которые должны были обеспечить ему победу в «Битве за Атлантику».
4
Когда война начиналась, адмиралтейства и Британии, и Германии исходили из того, что решающую роль будут играть немецкие крупные военные надводные корабли. В Лондоне и Берлине считали так: если эти гигантские корабли завладеют «океанским окном», то Новый Свет не сможет, как говорил Черчилль, «спасти и освободить Старый Свет». Если же Королевский флот, канадские, а затем и американские моряки смогут потопить эти корабли, то опасность будет неизмеримо меньше. В начале войны «Граф Шпее» и «Дойчланд» уже были готовы к нападению на торговые пути, «Шарнхорст» и «Гнейзенау» вышли в море в ноябре 1939 года.
Как уже говорилось в первой главе, вынужденное потопление карманного линкора «Адмирал граф Шпее» на рейде Монтевидео 17 декабря 1939 года, ставшего жертвой смелой морской операции в битве у Ла-Платы и блестящего обманного трюка британцев, развеяло миф о непобедимости мощных рейдерских кораблей Германии. Аналогичным образом дорого обошлось немцам вторжение в Норвегию в апреле 1940 года, хотя в целом и успешное: они потеряли почти половину эскадренных миноносцев. Однако после падения Франции в июне кригсмарине захватили все Атлантическое побережье страны с главными базами в Лорьяне, Бресте, Ла-Рошеле и Сен-Назере. В октябре 1940 года на просторы Атлантического океана вышел «Адмирал Шеер», а за ним спустя два месяца и тяжелый крейсер «Адмирал Хиппер». Британское адмиралтейство оказалось неспособным преградить прохождение немецких рейдеров через Датский пролив между Исландией и Гренландией. «Впервые в нашей истории, — говорил вице-адмирал Понтер Лютьенс в январе 1941 года морякам «Шарнхорста» и «Гнейзенау», когда они шли между Исландией и Фарерскими островами, — линейные корабли Германии успешно прорвали британскую блокаду. Перед нами открываются новые горизонты». И он был прав: за два месяца два корабля потопили союзных судов общим водоизмещением 116 000 тонн.
И все же оба адмиралтейства ошибались, считая решающим фактором крупные линейные корабли. Очень скоро стало ясно, что наибольшую угрозу представляют подводные лодки, особенно, по выражению их командиров, в «счастливые времена» 1939—1941 годов. Субмарины шли быстрее своих жертв, развивая по ночам на поверхности скорость 17 узлов (под водой они двигались со скоростью три узла). После войны Дёниц так суммировал достоинства подлодок, помимо их более высокой маневренности, чем в годы Первой мировой войны:
«Благодаря крошечному силуэту рубки атакующую субмарину практически невозможно заметить ночью. Прогресс в коммуникациях означал, что субмарины уже не действовали в одиночку, а могли нападать группами. Это позволило нам выработать тактику «волчьих стаи», ставшую очень эффективной против конвоев».
После апреля 1941 года Дёниц взял на вооружение Rudeltaktik (тактику стада): первая лодка, обнаружившая конвой, «пасла» его, посылая сигналы штабному командованию и другим субмаринам, собирая их в стаю для ночного концентрированного торпедного удара с близкого расстояния. Монсаррат тоже описал в своей повести успешные действия немецких подлодок в 1941 году:
«Они множились и множились. Наконец субмарины начали координировать свои атаки, они охотились стаями, по пять и шесть лодок в группе, они рыскали по всему огромному району прохождения конвоя и собирались в одну стаю, как только вступали в контакт. Они могли пользоваться французскими, норвежскими и балтийскими портами, полностью оснащенными для укрытия и ремонта. Им помогала авиация дальнего действия обнаруживать и намечать цели. Их было много, они были подготовлены, имели лучшие вооружения, их подгонял успех».
В марте 1941 года союзники потеряли в Атлантике 350000 тонн судов, но в следующем месяце еще больше — 700 000 тонн. Если учесть, что в 1939 году весь торговый флот Британии исчислялся 17,5 миллиона тонн, то потеря одного миллиона тонн за два месяца была существенной. Учредив 6 марта 1941 года комитет по «Битве за Атлантику» для координации деятельности соответствующих министерств и служб, Черчилль провозгласил: «Битва за Атлантику» началась… Мы должны нападать на немецкие субмарины и «фокке-вульфы» всегда и везде, где только можем. Надо охотиться за подлодками в морях, надо бомбить лодки на вервях и в доках».
Но немцы перехватили инициативу, отправив в Атлантику линкор «Бисмарк» и тяжелый крейсер «Принц Ойген» в надежде задушить Британию, перерезав ее торговые пути, и заставить ее заключить мир. «Бисмарк» был спущен на воду в Гамбурге 14 февраля 1939 года внучкой «железного канцлера» Доротеей фон Лёвенфельд в присутствии Геринга, Геббельса, Гесса, Риббентропа, Гиммлера, Бормана, Кейтеля и Редера. Гитлер произнес речь. Корабль был длиной в одну шестую мили, как отметил британец Людовик Кеннеди, служивший младшим лейтенантом резерва во время операции по потоплению линкора. Он писал потом в книге «Pursuit» («Преследование»):
«Сто двадцать футов шириной, чтобы можно было разместить восемь 15-дюймовых орудий и шесть самолетов, 13-дюймовая броня на башнях и бортах. Официальное водоизмещение 35 000 тонн, чтобы соответствовать Лондонскому договору, фактически 42 000 тонны, а с полным оснащением — свыше 50 000. Еще не было такого корабля, он символизирует возрождение не только флота, но и всей германской нации… Военные корабли всегда сочетают в себе мощь и грацию. «Бисмарк», массивный и элегантный, с высоким развалом бортов и чудесными линиями корпуса, симметричными башнями, щегольской трубой, легким и плавным скольжением по воде был, безусловно, самым мощным и грациозным из всех известных кораблей и прежде, и в наши дни. Немцы смотрели на него с гордостью, нейтралы и противники восхищались им».
Можно добавить, что на линкоре стояли двенадцать котлов, четыре орудийные башни весили по тысяче тонн каждая — их окрестили Антоном, Бруно, Цезарем и Дорой, — он мог развивать скорость 29 узлов, и его команда насчитывала 2065 человек «Принц Ойген» имел восемь 8-дюймовых орудий, водоизмещение 14 000 тонн и скорость 32 узла.
Эти два корабля вышли из порта Готенхафен (сегодня польский город-порт Гдыня) в 21.30 воскресенья, 18 мая 1941 года, для выполнения операции «Rheinubung» («Рейнские учения») — прорыва в Атлантику. Из-за того, что несколько польских рабочих отравились мазутными испарениями, очищая цистерны, «Бисмарк» отправился в рейд, недополучив двести тонн топлива, о чем его капитану Эрнсту Линдеману потом пришлось сожалеть. «Бисмарк» и «Принц Ойген» старались держаться подальше от британской военно-морской базы в Скапа-Флоу и шли Датским проливом, где их после полудня в пятницу, 23 мая, засекли радары крейсеров «Норфолк» и «Саффолк», а на рассвете следующего дня они попали в поле зрения «Принца Уэльского» и «Худа». «Если и можно говорить о корабле как о воплощении военно-морской мощи Британии и ее империи, — писал Кеннеди, — то таким символом, безусловно, был «здоровяк» «Худ», как его называли и моряки, и простые британцы». Линейный крейсер был построен в 1916 году на верфях Клайдсайда, и он был даже на тридцать восемь футов больше «Бисмарка» (860 футов). Как и на «Бисмарке», на «Худе» в четырех массивных башнях помещалось восемь 15-дюймовых орудий. Он развивал скорость 32 узла, то есть шел быстрее всех кораблей такого класса, потребляя одну тонну топлива на каждые полмили. Крейсер был всем хорош за исключением бронирования верхней палубы. Его построили как раз перед Ютландским морским сражением, когда британские линейные крейсеры погибали вследствие того, что снаряды пробивали насквозь их палубы. Несмотря на очевидный изъян, крейсер так и не модернизировали.
«Худ» и «Принц Уэльский» открыли огонь по «Бисмарку» и «Принцу Ойгену» в 6.00 в субботу, 24 мая 1941 года, с дистанции тринадцать миль; «Норфолк» и «Саффолк» находились слишком далеко, чтобы их поддержать. Кеннеди в своих мемуарах «Pursuit: The Sinking of the Bismarck» («Преследование: потопление «Бисмарка»») так описал первые залпы: «Мертвая тишина вдруг взорвалась диким ревом, оглушительным и сбивающим с ног. Пламя и дым ослепляли, горький пороховой запах сдавливал горло. Четыре огромных снаряда весом в тонну вырвались из жерл, как ракеты, со скоростью 1600 миль».
Поскольку «Норфолка» и «Саффолка» не было поблизости, весь огонь «Бисмарка» пришелся в основном на «Худ», по которому также бил из своих орудий «Принц Ойген». Два немецких корабля поменялись местами со времени последнего визуального контакта, и «Худ» по ошибке стрелял по «Принцу Ойгену», а не по «Бисмарку»: на расстоянии они выглядели одинаково, хотя и имели различное водоизмещение. Не повезло с погодой: дальномеры на носовых башнях покрылись водяной пылью, и приходилось пользоваться менее точными приборами. Мало того, вести огонь могли только четыре носовые башни, поскольку британские корабли держали курс прямо на немцев, в то время как их противник использовал все тяжелые орудия.
Однако того, что случилось потом, можно было избежать независимо от дальномеров, местонахождения «Норфолка» и «Саффолка» и числа действующих орудий. Только новое бронирование верхней палубы «Худа» могло спасти этот великолепный корабль. Кеннеди рассказывал:
«Снаряд «Бисмарка» как ракета врезался в старый корабль между центром и кормой, рассек сталь и дерево, пробил палубу, которую давно следовало бы усилить, проник в чрево судна ниже ватерлинии и взорвался, детонировав погреб четырехдюймовых, а затем и погреб пятнадцатидюймовых снарядов. На виду перепуганных британцев и изумленных немцев из середины корабля взметнулся гигантский столб пламени».
Вряд ли кто из очевидцев мог забыть этот огненный фонтан. «Худ», развалившись надвое, затонул, оставив в живых только трех из 1400 человек. Капитан Джон Лич, командир «Принца Уэльского», продолжал обстреливать «Бисмарк», поразив его дважды, но после седьмого залпа, приняв несколько немецких пяти- и восьмидюймовых снарядов, был вынужден ретироваться под прикрытием дымовой завесы. Бой длился всего двадцать минут, но за это время немцы успели потопить гордость Британской империи. Однако судьба отвернулась и от Г. Лютьенса, адмирала, командующего германским флотом, вышедшего в море на «Бисмарке». Один из двух 14-дюймовых снарядов «Принца Уэльского», угодивших в «Бисмарк», пробил его топливные цистерны, и за ним потянулся заметный нефтяной след. Линкор вышел в рейс, не имея на борту полный запас топлива, и не дозаправился в пути, хотя и мог бы, и капитану надо было думать о том, как найти суда снабжения и заодно привести противника к «волчьим стаям». Тем временем «Принц Ойген» взял курс на запад, пользуясь прикрытием «Бисмарка», нападавшего на «Норфолк» и «Саффолк».
На закате 24 мая девять торпедоносцев «суордфиш» с авианосца «Викториес», пренебрегая огнем шестидесяти восьми зениток «Бисмарка», атаковали его 18-дюймовыми торпедами, попав в него лишь один раз. Линкор по-прежнему терял мазут, и Лютьенс принял решение идти в Брест. И здесь помогла «Энигма». Один офицер люфтваффе, чей сын служил на «Бисмарке», отправил из Афин запрос, пользуясь авиационным кодом, который уже был расшифрован в Блетчли, на предмет того, куда держит курс линкор, и получил ответ: «Брест». Сохранял бы «Бисмарк» радиомолчание, кто знает, возможно, он и добрался бы до порта. Линкор уже почти замел свои следы, однако в 10.30 утра 26 мая его обнаружил пилот американской морской авиации Леонард Смит с летающей лодки «Каталина», относившейся к британской береговой авиации (за семь месяцев до того, как Америка вступила в войну).
К району охоты на «Бисмарк» подоспели линейный крейсер «Ринаун» и авианосец «Арк ройял» из соединения «Н», базировавшегося в Гибралтаре. Две контактные торпеды, выпущенные самолетами, поднявшимися с авианосца, попали в линкор, и одна из них взорвалась в рулевом отсеке, заклинив и правый руль, и средний винт. «Бисмарк» потерял управление и лишился возможности дойти до Бреста. И все же немецкие самолеты и субмарины, действовавшие из французских атлантических портов, все еще могли спасти линкор, если бы во вторник, 27 мая не подошли линейные корабли «Кинг Георг V» и «Родни», открывшие в 8.47 огонь с дистанции 16 000 ярдов. Добивал «Бисмарк» торпедами крейсер «Дорсетшир». В 10.36 линкор затонул, спаслись только сто десять человек. Похоже, что его затопили сами моряки, открыв кингстоны. Свидетельства этого получены, когда остатки корабля были обнаружены в 1989 году на морском дне в трестах милях к юго-западу от Ирландии.
Гитлер получил наглядный урок в отношении уязвимости больших надводных рейдеров перед воздушными ударами. 19 июня 1943 года он поделился своими сомнениями по поводу первоначальных планов построить самые мощные в мире линейные корабли, которые фюрер собирался назвать именами великих поэтов-рыцарей XVI века Ульриха фон Гуттена и Гёца фон Берлихингена. «Теперь я рад тому, что выбросил эту идею из головы, — признался Гитлер. — Теперь главную роль играет «пехота моря», субмарины, корветы и эсминцы, суда такого класса». Для убедительности он привел пример Японии, располагавшей крупнейшими в мире линейными кораблями: «Очень трудно применить их в сражении. Они всегда подвержены угрозе с воздуха. Нельзя забывать «Бисмарк»!».
Потопление «Бисмарка» — хотя и ценой потери «Худа» — означало поворот в «Битве за Атлантику». Началась охота за судами снабжения «Бисмарка» и «Принца Ойгена» с помощью расшифровок кода «Дельфин» морской «Энигмы»: вряд ли хотя бы одному из них удалось вернуться в порт. Немцы должны были полагаться больше на подводные танкеры и другие подводные средства снабжения с гораздо меньшими скоростями и грузоподъемностью. Конечно, борьба с крупными надводными кораблями продолжалась. Линейный крейсер «Шарнхорст» был потоплен 26 декабря 1943 года у норвежского Нордкапа; «Тирпиц» затонул 12 ноября 1944 года под сверхтяжелыми бомбами «Толлбой» весом 12 000 фунтов каждая, сброшенными «Ланкастерами»; «Гнейзанау» затопили сами немцы в Готенхафене (Гдыне) 28 марта 1945 года; «Принц Ойген» закончил свое существование в качестве мишени для ядерных испытаний в Тихом океане. Однако ни один из этих «тяжеловесов» не представлял такой угрозы во время «Битвы за Атлантику», какая исходила от «Бисмарка».
5
«Тирпиц», практически не участвовавший в боевых действиях, тем не менее сыграл главную роль в трагедии конвоя PQ-17 в июле 1942 года. Арктические конвои начались вскоре после нападения Гитлера на Россию. 12 августа 1941 года, когда Черчилль и Рузвельт договаривались в заливе Пласеншия в Ньюфаундленде о помощи русским, в Мурманск из Британии отправился «Аргус», имея на борту сорок британских истребителей — две эскадрильи под командованием новозеландца Рамсботтома-Ишервуда. Они благополучно прибыли на советскую военно-морскую базу Полярный под Мурманском, которой предстояло в продолжение четырех лет принимать поставки союзников. Надо сказать, что летом 1941 года британским ВВС самим был необходим каждый самолет и для защиты страны, и для войны в Северной Африке.
Первые регулярные конвои, имевшие кодовые названия PQ и соответствующие номера, шли из Исландии в Мурманск и Архангельск, минуя остров Медвежий. 28 сентября в СССР ушел конвой PQ-1. Усвоенным снаряжением и сырьем, которые особенно были нужны Сталину: каучуком, медью, алюминием. Вскоре Черчилль объявил, что в Россию надо отправить все танки, собранные в сентябре. Танки были крайне необходимы в России, поскольку 2 октября нацисты начали операцию «Тайфун» — наступление на Москву Жуткая зима 1941/42 года, разбившая мечты Гитлера превратить Европейскую часть России в арийскую колонию, отразилась и на арктических конвоях. К нападениям немецких самолетов, подводных лодок и надводных кораблей добавились льды и морозные арктические шторма. Монсаррат писал: «Один матрос снял рукавицы, чтобы открыть кранец первых снарядов, и оставил на металле кожу со всей ладони, которая повисла наподобие кровавой перчатки, а он смотрел на нее с удивлением, как на некую вещицу в магазине. Но это еще было ничто по сравнению с тем, что испытывали бедолаги, падавшие за борт». Они замерзали в течение трех минут. В 1942 году, после трех лет войны, моряки британского флота выработали в себе, должны были выработать, по словам Монсаррата, профессиональную жестокость, бесчувственность как наилучшую гарантию эффективности своего занятия:
«Предаваться размышлениям о мерзостях войны — пустая трата времени. Ненависть или сожаление — только в отношении к делу, которым они занимаются. Равнодушные к боли и разрушениям, они принимают их как само собой разумеющиеся вещи. Они озабочены только тем, как дать отпор врагу и сохранить товарищей, но с одной-единственной целью — чтобы они поскорее вернулись в бой».
Одна из самых серьезных неудач морской войны случилась 4 июля 1942 года, через три дня после того, как конвой PQ-17 обнаружили немецкие субмарины и самолеты. Его трудно было не заметить: тридцать пять транспортов (двадцать два американских, восемь британских, два русских, два панамских, один голландский), шесть эскадренных миноносцев и пятнадцать других военных кораблей охранения. За утро торпедоносцы «хейнкель» потопили четыре торговых судна. Опасаясь подхода четырех крупных немецких кораблей, в том числе «Тирпица», адмирал сэр Дадли Паунд, первый морской лорд, приказал конвою рассеяться, несмотря на указание главнокомандующего флота метрополии адмирала сэра Джона Тови и вопреки оперативной разведке адмиралтейства. Это был смертный приговор.
Немецкие корабли действительно имели приказ перехватить конвой, но Гитлер развернул их обратно, о чем Паунд, конечно, не знал. Раздробленный конвой стал легкой добычей для немецких самолетов и подводных лодок. До Архангельска дошло только тринадцать судов. Из 156 500 тонн груза, принятого на борт в Исландии 27 июня, затонуло 99 300, потеряно 430 танков из 594 и 210 самолетов из 297. К счастью, погибли только 153 моряка. Еще одна трагедия произошла спустя три дня, когда обратный конвой QP-13 нарвался на британские минные заграждения возле Исландии: затонуло пять кораблей. Конвои несли потери и в дальнейшем, в продолжение всей войны. В сентябре 1942 года конвой PQ-18 потерял тринадцать из сорока судов, сумев, правда, нанести существенный урон и немцам: эскорты уничтожили четыре субмарины и сорок один самолет. Военный кабинет временно приостановил отправку конвоев в Россию, что вызвало, как говорил Черчилль 14 сентября, «протесты» у советского посла в Вашингтоне Максима Литвинова и «стенания» у лондонского посла Ивана Майского. Лишь к концу 1943 года союзники начали побеждать в арктических дальних переходах: в ноябре и декабре три конвоя, шедших на восток, и два конвоя, двигавшихся на запад, достигли пунктов назначения без потерь.
Борьбе с подводными лодками способствовали научно-технические достижения и усовершенствования. Британский флот взял на вооружение «Асдик», гидроакустический прибор, выслеживавший субмарины: им были оборудованы сто восемьдесят кораблей. Их было недостаточно, и они не обеспечивали стопроцентную защиту, поэтому капитаны использовали и прежний метод ухода от встреч с подлодками — движение зигзагами. Повышению безопасности конвоев способствовал и многие факторы: значительное увеличение канадских эскортов, базировавшихся в Галифаксе (Новая Шотландия), появление бортовых и кормовых бомбосбрасывателей, высокочастотных радиопеленгаторов «хафф-дафф» и радаров обнаружения надводных кораблей (немцы им зачастую приписывали утечку секретных сведений, которые на самом деле давала «Ультра»). Бомбардировщики дальнего действия засекали подлодки, уничтожая те из них, которые находились в надводном положении, и закрыли «океанское окно». Мощные авиационные прожекторы высвечивали рубки и перископы субмарин. Значительную помощь в войне с подлодками оказали сантиметровые радары воздушного базирования и смена в июне 1943 года кодов британских ВМС, надолго «ослепившая» немецких дешифровщиков (хотя они все еще могли «читать» шифровки торгового флота).
Конечно же, важную и, к сожалению, недооцененную роль в победе над подводными «волчьими стаями» сыграло Содружество. Канадские военно-морские силы за время «Битвы в Атлантике» выросли в пятьдесят раз, и канадское противолодочное эскортное соединение внесло в эту борьбу почти такой же вклад, как британский флот. Канадцы, собственно, обеспечивали безопасность конвоев, шедших из Галифакса, Сиднея и Кейп-Бретона в Британию и обратно.
6
Тяжелые потери на атлантических и арктических маршрутах отчасти объясняются тем, что немецкая разведка взломала британские конвойные коды, о чем стало известно только после войны. Уже в феврале 1942 года Beobachtungdienst (радиоперехват) прослушивал 75 процентов морского шифра № 3, который использовался для управления конвоями с 1941 года. Немцы свободно читали радиограммы британских ВВС, хотя могли оперативно применить лишь их десятую часть из-за того, что требовалось немало времени для их расшифровки. Тем не менее, получая данные о размерах, направлении и времени отбытия конвоев, они могли составить представление обо всей операции. Если бы немцы расшифровывали информацию в реальном масштабе времени, как это дел ал Тьюринг, то получили бы такое же преимущество, какое союзникам давала «Ультра». Вместо того чтобы попытаться выявить причину эффективных действий немецких субмарин по перехвату конвоев, британское адмиралтейство приписало их успехи более совершенным гидрофонам, способным, как считалось, улавливать шум винтов на расстоянии свыше восьмидесяти миль. Британцы верили в неприступность своих военно-морских кодов так же тупо, как и немцы в «Энигму». Только в июне 1943 года морской шифр № 3 был заменен шифром № 5, который немецкая разведка так и не смогла взломать.
Самые трудные времена для союзных конвоев наступили в том же месяце, когда немецкая радиоразведка взломала морской шифр № 3. К тому же 1 февраля 1942 года ОКМ (главное командование немецкого флота) поставило на «Энигмы», обслуживавшие подлодки в Атлантике, четвертый шифровальный диск, неимоверно усложнивший расшифровку текстов. В Блетчли новый код назвали «Шарк» («Акула») и пытались взломать его при помощи четырехроторных «бомб». Прежде британцам удавалось вычислять западни и уводить конвои от опасных районов. Теперь на десять месяцев — почти на весь 1942 год — Блетчли погрузился в информационный вакуум, и «бомбы» криптоаналитиков выдавали абракадабру. Потери судов существенно возросли.
В 1940 году немецкие субмарины потопили 1345 союзных судов общим водоизмещением 4,6 миллиона тонн, потеряв 24 субмарины. В 1941 году статистика ущерба была несколько выше: 1419 судов, водоизмещением 4,7 миллиона тонн и 35 субмарин. В 1942 году союзники потеряли 1859 судов общим водоизмещением 8,3 миллиона тонн, потопив, правда, восемьдесят шесть немецких подлодок. Только в ноябре 1942 года субмарины уничтожили 860 000 тонн союзных судов. Церковные колокола в это время звонили в честь победы под Эль-Аламейном, но они могли с таким же звоном и бить тревогу по поводу того, что союзники впервые теряли танкеров больше, чем строили.
Однако пришло и чудотворное избавление. В 22.00 в пятницу, 30 октября 1942 года, в Средиземном море всплыла на поверхность субмарина 11-559, получив серьезные повреждения от 288 глубинных бомб четырех британских эсминцев. Капитан приказал команде затопить лодку и покинуть судно. Лейтенант Франсис Фассон, матрос Колин Грейзир и шестнадцатилетний юнга из NAAFJ Томми Браун успели спрыгнуть с «Петарда» и подплыть к субмарине. Они проникли в капитанскую каюту и захватили кодовые книги и другие секретные документы. Браун трижды сплавал к эсминцу, чтобы переправить уникальные материалы, прежде чем субмарина внезапно пошла ко дну, унося с собой Фассона и Грейзира. Отважные действия моряков были достойны креста Виктории, но поскольку они проявили героизм не «в личном противоборстве с врагом», то их посмертно наградили крестами Георгия, а Браун получил медаль Георгия.
Для сотрудников Блетчли наградой стало то, что они 24 ноября уже держали в руках установочные ключи к шифрам, позволившие в воскресенье, 13 декабря, вскрыть шифр «Шарк». Выяснилось, что при кодировании погодных сигналов четвертый диск ставился в нейтральное положение, и для их расшифровки было достаточно прежней трехдисковой «бомбы», а разобраться в остальных знаках уже не составляло большой проблемы. Это был прорыв. «Дёниц еще не знал, — писал историк войны разведок, — но ветер переменился и теперь навсегда». (Тем временем Томми Брауна уволили из флота на основании того, что он еще не достиг совершеннолетия.)
И в дальнейшем возникали трудности с расшифровыванием кодов, когда немцы вводили те или иные изменения в «Энигму», но они уже не были столь мудреными и длительными, как прежде. Абвер узнал от пойманного агента «Дезьем бюро» о предательстве Ганса Тило Шмидта (в сентябре 1943 года покончил жизнь самоубийством), но и тогда немцы ничего не поняли и не внедрили новую систему связи. Они не поняли и то, что «Шарнхорст» был потоплен 26 декабря 1943 года отчасти благодаря тому, что британцы читали коды кригсмарине. Если бы немецкая разведка узнала о взломе «Энигмы», то это могло вылиться в трагедию для союзников. Однако взлом «Энигмы» оказался самым охраняемым секретом XX века.
7
На конференции в Касабланке в январе 1943 года Черчилль и Рузвельт уделяли ликвидации угрозы субмарин такое же приоритетное внимание, как и вторжению на Сицилию — их следующей стратегической задаче. Немцы теперь выпускали за один месяц семнадцать подлодок, и весной 1943 года Дёниц располагал четырьмястами субмаринами, хотя в действии находилась только треть подводного флота. Их было явно недостаточно, и уже в первые месяцы 1943 года стало ясно, что в «Битве за Атлантику» берут верх союзники. Начали давать плоды научно-технические достижения, новая тактика борьбы с субмаринами — подавление их группами эскортных кораблей, увеличение числа самолетов и кораблей охранения, появление дальних бомбардировщиков, что позволило закрыть «океанское окно», усовершенствование «Ультры». В 1943 году немцы потопили 812 судов общим водоизмещением 3,6 миллиона тонн, потеряв при этом 242 субмарины.
Береговая авиация ВВС Британии и эскортные корабли военно-морского флота теперь обеспечивали конвоям эффективную воздушную поддержку, а в апреле «Битва за Атлантику» затронула и базы Дёница в Бискайском заливе. Начиная с 1943 года бискайские порты постоянно подвергались жесточайшим бомбардировкам, невзирая на возможные последствия для гражданского населения. 11 января Черчилль говорил военному кабинету: «Для нас это имеет принципиальное значение… Военно-морской министр знает, что делает… Никто ни сомневается в опасностях войны с субмаринами… Предупредите французов, чтобы уходили. Мы не можем больше рисковать во Франции». Иден, в свою очередь, заявил: «До настоящего времени наша политика учитывала последствия жертв среди мирного населения для Французской национальной армии. В данном случае нам, возможно, придется поступиться этим правилом. Но надо их предупреждать за три или четыре дня». Начальник штаба ВВС сэр Чарлз Портал не согласился, сказав, что уведомление местного населения подвергнет риску жизни экипажей бомбардировщиков, которые окажутся под огнем зенитной артиллерии, и сведет на нет эффективность воздушных ударов. Черчилль предложил ограничиться «общим предупреждением о необходимости покинуть береговые районы» и заручиться американской поддержкой в этом вопросе. Премьер-министр не удержался оттого, чтобы не съязвить в адрес немецких моряков: «Немцы бегут, лишь завидев наши надводные корабли… такого позора еще не было в истории Германии».
Можно сказать, что первую убедительную победу в «Битве за Атлантику» в мае 1943 года одержал конвой ONS-5 Питера Греттона, который немцы четыре дня пытались уничтожить у южных берегов Исландии в условиях гиблой штормовой погоды. Конвой, состоявший из сорока судов, отправился из Лондондерри 23 апреля. Его сопровождали два эскадренных миноносца, фрегат и четыре корвета, и он шел со скоростью семь узлов, намного медленнее, чем подлодки в надводном положении. 28 апреля конвой выдержал первую атаку немецкой субмарины у берегов Исландии, после чего нападения подлодок не прекращались в продолжение десяти дней — за одну ночь на него было совершено двадцать четыре нападения. Но 6 мая, в 9.15, Дёниц приказал прекратить операцию. Всего в морском разбое участвовали пятьдесят девять субмарин, разбившихся на четыре «волчьи стаи» — «Штар», «Шпехт», «Анзель» и «Дроссель». Немцы потопили тринадцать судов, но и сами потеряли пятнадцать подводных лодок (восемь затонули, а семь получили тяжелые повреждения). «Но конвой сохранился, — вспоминал впоследствии Греттон, — и самое длительное и жестокое сражение эскортов с подлодками закончилось нашей победой». В комментарии к мемуарам Дёница военно-морской историк капитан Стивен Роскилл написал: «Битва конвоя отмечена только координатами и не получила памятного названия, но она имела такое же решающее значение, как сражения в бухте Киберон и у мыса Абукир (Нильское)». Лишь в мае 1943 года союзники потопили сорок одну субмарину, то есть тридцать процентов всего подводного флота, действовавшего в море, погубив немало и немецких моряков, в том числе Петера, младшего сына Дёница, служившего на лодке U-954.
24 мая Дёниц был вынужден вывести все субмарины из Северной Атлантики и доложить об этом Гитлеру в Берлин. «Не может быть и речи об ослаблении подводной войны, — заявил ему фюрер 5 июня на совещании в присутствии Кейтеля, Варлимонта и Карла-Йеско фон Путткамера, военно-морского адъютанта. — Атлантика — моя передовая линия обороны на западе. Если мне там придется вести оборонительные бои, то это предпочтительнее, чем обороняться на побережье Европы». Атлантика уже не была для Германии средством удушения Британии — для Гитлера теперь стало важнее не допустить вторжения где-либо на северо-западе Европы. У Дёница не было сил для того, чтобы исполнить волю фюрера, хотя он этого никогда и нигде не признавал. И 24 июня союзные суда, шедшие со скоростью пятнадцать узлов и выше, впервые за четыре года преодолели Атлантику без сопровождения. В июне же 1943 года тоже впервые в Северной Атлантике не был атакован ни один конвой.
В июне британцы внедрили и новый код для радиосвязи между берегом и морем — новый морской шифр № 5, заменивший прежний шифр, который немцы читали с 1941 года. По иронии судьбы, к тому времени, когда министр вооружений Альберт Шпеер, сменивший Фрица Тодта, погибшего в апреле 1942 года в авиакатастрофе, сократил, используя конвейерную технологию, широко применявшуюся до войны в автомобильной промышленности, время сборки субмарин с сорока двух до шестнадцати недель, не так много осталось мест, где их можно было бы использовать. В сентябре 1943 года в Атлантику вернулись двадцать восемь подлодок, но они смогли за два месяца потопить только девять из 2468 судов. Несмотря на огромное число субмарин — с лета 1943 года и далее их было не менее четырехсот, хотя в действии находилась лишь третья часть, — Германия проиграла «Битву за Атлантику». Если в 1942 году потери судов исчислялись восемью миллионами тонн, то в 1943-м они составили три миллиона тонн. Много, но не смертельно. В августе 1943 года гибло больше субмарин, а не транспортов. «Этому радовались и на берегу, и в море, — вспоминал Монсаррат. — Впервые за всю войну счет был в нашу пользу».
В период между январем и мартом 1944 года немцы потеряли двадцать девять подлодок, потопив лишь три транспорта. Они уже не могли помешать высадке десантов вдень «Д», хотя в начале 1944 года и усовершенствовали «шноркель», воздухозаборную трубу, позволявшую дизелям работать и под водой. Аккумуляторы также могли подзаряжаться без всплытия на поверхность, и субмарины могли идти на глубине со скоростью восемь узлов. И все же в августе 1944 года Дёниц не смог воспрепятствовать снабжению союзных армий на континенте, в том числе из-за того, что он потерял больше половины подлодок, действовавших в Ла-Манше.
В июне 1944 года, как раз перед высадкой в Нормандии, Тьюринг запустил свое величайшее изобретение «Колосс II» — первый в мире компьютер, способный дешифровывать и код «Фиш», и тексты «Энигмы» в реальном масштабе времени и, самое важное, отслеживать всю переписку между ОКВ и главнокомандованием Западного фронта. «К концу войны, — вспоминал Дональд Мики, имевший дело с этой уникальной машиной, — действовало девять «Колоссов» новой разработки, и мы расшифровали немецких документов общим объемом 63 миллиона знаков». Эксцентричность Тьюринга подтверждалась его привычкой разъезжать на велосипеде в противогазе и привязывать кофейную чашку цепью к батарее отопления. Но одна из сотрудниц Блетчли, сержант Женской вспомогательной службы ВВС Гуэна Уоткинз, объяснила его чудачество таким образом: «Если вашу фарфоровую чашку «позаимствовали», то вам ведь придется тогда пить жуткий кофе из эмалированной кружки. А ездить на работу на велосипеде в противогазе, когда у вас сенная лихорадка, — вовсе не такая уж плохая идея». Несмотря на эксцентричность, вклад Тьюринга в победу бесценен. И можно только сожалеть о том, что его наградили лишь орденом Британской империи, асам он в 1954 году покончил жизнь самоубийством, съев яблоко с цианидом.
* * *
Русские войска наступали вдоль Балтийского побережья, и немцам пришлось перебазировать свои субмарины в Норвегию. Хотя в марте 1945 года их уже насчитывалось 463, они уже не могли ничего изменить. В общей сложности за годы войны Германия ввела в строй 1162 подлодки, 785 было потоплено, в том числе более пятисот — британскими кораблями и самолетами. Немцы потопили 145 союзных военных кораблей и 2828 союзных и нейтральных торговых судов общим водоизмещением 14 687 231 тонна. За время войны погибло 51 578 британских военных моряков и 30 248 моряков торгового флота, главным образом при нападении немецких субмарин. Команды субмарин проявляли исключительное мужество: потери среди подводников — 75 процентов личного состава — самые высокие в сравнении с другими родами вооруженных сил рейха. Смертность подводников в «железных гробах», как они называли свои лодки, по мере продолжения войны лишь возрастала, что со всем драматизмом показано в немецком фильме «Дас бот». В результате массированных бомбежек судоверфей новейшая субмарина — названная немцами «супероружием» — сошла со стапелей только 3 мая 1945 года, когда Дёниц уже пытался договориться с союзниками о мире.
Конечно, «Битва за Атлантику» могла обернуться для британцев катастрофой, если бы нацисты еще до войны создали мощный подводный флот. Однако Британия вряд ли проиграла бы ее по одной простой причине: вступление в войну Соединенных Штатов означало, что, несмотря на все проблемы с шифрами, американцы могли возместить самые тяжелые потери судов. Достаточно сопоставить данные о потерях и объемы судостроения по годам:
Главными судостроителями были, естественно, американцы: в соотношении примерно пять к одному.
Более того, несмотря на потери, размеры британского торгового флота оставались примерно на одном и том же уровне в продолжение всей войны: 16—20 миллионов тонн. Это достигалось как приобретением и реквизицией судов, так и фрахтованием их у нейтральных стран. Даже в первые годы тяжелых потерь (1939—1941) британский флот фактически вырос на три четверти миллиона тонн. Показательно также процентное соотношение всех грузов, потопленных в том числе субмаринами и поступавших в порты Соединенного Королевства: 1939—1940 годы — 2,0 процента; 1941 год — 3,9 процента; 1942 год — 9,7 процента; 1943 год — 2,7 процента; 1944 год — 0,3 процента; 1945 год — 0,6 процента. Конечно, импорт значительно снизился по сравнению с довоенным уровнем в 91,8 миллиона тон, упав в 1942 году до 24,48 миллиона, но в 1944 году он снова выросло 56,9 миллиона тонн. Вступление в войну Соединенных Штатов означало: какой бы жесткой и тяжелой ни была «Битва за Атлантику», выживание Британии не могло вызывать сомнений, хотя так думали далеко не все по обе стороны океана.
Глава 12
ВВЕРХ ПО «ИТАЛЬЯНСКОМУ САПОГУ»
июль 1943
—
май 1945
1
Решение о вторжении на Сицилию (операция «Хаски»), а не на Сардинию и Корсику, было принято в Касабланке в январе 1943 года и затем подтверждено в мае на конференции «Трайдент» в Вашингтоне. Американцы не соглашались предпринимать высадку на материковую Италию вплоть до конференции «Квадрант», состоявшейся в Квебеке в августе 1943 года, когда на острове уже шли бои. Сицилийская кампания все равно переросла в итальянскую, но промедление имело свои последствия: с острова успел эвакуироваться значительный контингент немецких войск. Более ранняя высадка на носке «итальянского сапога», в Реджо, могла это предотвратить.
Союзники планировали захватить Неаполь и аэродромы в районе Фоджи, полагая таким образом помочь русским на Восточном фронте, хотя генерал Маршалл опасался, что высадка в континентальной Италии задержит вторжение на северо-западе Франции: в этом для него по-прежнему заключалась главная стратегия борьбы с рейхом. Генерал Фридолин фон Зенгер унд Эттерлин, получивший образование в Оксфорде, со своей стороны, предполагал, что союзники высадятся на Сардинии и Корсике и обойдут Италию, но в таком случае они не смогли бы сковать как можно больше немецких сил на Апеннинском полуострове. На немецком военном кладбище под Кассино покоится прах 20 057 солдат и офицеров, захороненных по шесть в одной могиле. Это всего лишь пять процентов всех потерь, понесенных немцами в Италии.
Вторжение на южное побережье Сицилии началось на рассвете в субботу, 10 июля 1943 года, в шторм, но с использованием фактора внезапности и при мощной огневой поддержке корабельных орудий. В нем участвовал и три тысячи десантных судов, доставивших войска численностью 160 000 человек — 15-ю армейскую группу генерала Александера, в которую входили американская 7-я армия Паттона и 8-я армия Британского Содружества генерала Монтгомери. Страны Оси имели на острове войска численностью 350 000 человек, но на две трети они состояли из итальянцев. За тридцать восемь дней кампании союзники в общей сложности высадили на остров 450 000 человек. Итальянская 6-я армия сражалась в целом неплохо, а немецким дивизиям даже удалось нанести контрудар и выйти почти к берегу в районе Джелы и Ликаты, однако к 22 июля союзники овладели западной частью острова.
Поскольку немцы неделю сдерживали 8-ю армию у Катании, первой прорвалась в Мессину 17 августа американская 3-я дивизия. К этому времени с острова уже успешно были переправлены на материк немецкий контингент войск (53 545 человек), пятьдесят танков, 9185 автомобилей и 11855 тонн складского военного имущества. Позже Эйзенхауэр расценил это как серьезный стратегический промах союзников. В Сицилии американцы потеряли 7319, а британцы 9353 человека, тогда как было убито, ранено и взято в плен (в основном) 132 000 итальянцев и 32 000 немцев. Открылись для судоходства и Средиземное море, и Суэцкий канал — союзникам теперь не было нужды пользоваться кружным дальним путем и огибать мыс Доброй Надежды. По оценке генерала Брука, высвободилось около миллиона тоннажа судов для применения на других направлениях.
Высадка союзных войск в Сицилии привела и к устранению Муссолини. Большой фашистский совет выразил ему недоверие большинством голосов — девятнадцать против семи. (За недоверие дуче голосовал и его зять, министр иностранных дел граф Чиано, позднее ему и еще четырем деятелям пришлось поплатиться за это жизнью.) Казалось бы, вовсе не в духе фашизма проводить демократическое голосование, а Муссолини — принимать во внимание его результаты. Тем не менее, когда дуче поставил в известность короля о решении совета, его незамедлительно арестовали. Место Муссолини занял маршал Пьетро Бадольо, публично обещавший продолжать войну против интервентов, чтобы успокоить Гитлера, и тайно вступивший в переговоры о мире с Эйзенхауэром. Еще до завершения сицилийской кампании Гитлер послал Роммеля, командующего новой группой армий «Б», бороться за полуостров, дав ему восемь с половиной дивизий. (Когда Роммель 6 ноября отбыл во Францию, его группу армий превратили в 14-ю армию.)
В ходе сицилийской кампании двум в равной мере самовлюбленным генералам-соперникам Паттону и Монтгомери пришлось сражаться бок о бок. Когда к этим эгоцентрикам присоединились тоже далеко не простые характеры генералов Марка Кларка и Омара Брэдли, получилась взрывоопасная смесь гордынь, не сулившая союзникам ничего хорошего. Всем известно о любви к славе Паттона и Монтгомери, меньше — о том, что эта страсть была присуща и Кларку, который, по словам одного историка, был просто одержим желанием находиться в центре общественного интереса и содержал штат из пятидесяти человек, занимавшихся только пропагандой деяний как его собственных, так и его армии:
«Он ввел неукоснительное правило «три к одному»: в каждом пресс-релизе его имя должно было три раза упоминаться на первой странице и не менее одного раза — на всех остальных. Генерал также требовал, чтобы его фотографировали только с левой стороны. Его команда по связям с общественностью даже сочинила гимн 5-й армии: «Стой горой за генерала Кларка! Пой хвалу генералу Кларку!» Ему очень нравилась эта песня».
Амбициозные устремления Паттона потерпели фиаско, когда он ударил в госпитале двух солдат с диагнозом «невроз военного времени». В одном случае генерал обвинил рядового Чарлза Кула в «трусости», а в другом — обозвал рядового Пола Беннетта «желтым мерзавцем». А потом Паттон еще сказал: «Я не хочу, чтобы такие трусливые подонки околачивались в наших госпиталях. Нам, наверное, придется их пристреливать, иначе мы расплодим придурков». Паттон по настоянию Эйзенхауэра принес рядовым личные извинения — кстати, многие солдаты были с ним солидарны, — но не испытывал никаких сожалений за исключением того, что инцидент подпортил карьеру. (Следует отметить, что и в немецкой, и в русской армии таких рядовых просто-напросто расстреляли бы.) Из-за этого же инцидента Эйзенхауэру впоследствии при подготовке к вторжению во Францию пришлось назначить командующим 1-й армией не своего друга Паттона, а Омара Брэдли. Когда Брэдли пришел попрощаться к Паттону 7 сентября 1943 года в его дворец в Палермо, он нашел генерала «на грани самоубийства»: «Этот великий, гордый воин, мой бывший босс, выглядел потерянным и униженным».
Нестандартное мнение о Джордже Паттоне высказал через много лет после войны в разговоре с офицером Программы устной истории американской армии генерал Джон «Эд» Халл, правая рука Джорджа Маршалла в Пентагоне, хорошо знавший Паттона по совместной работе в планировании трех военных кампаний:
«В Паттоне совмещались две индивидуальности. В душе он был очень мягким, скромным и дружелюбным человеком, совершенно не высокомерным, а добрым и отзывчивым. Но у него было и другое лицо — история знает множество таких генералов и людей такого сорта… лицо грубости и жесткости. Не прочь выругаться, он знал все матерные слова. Но уйдя из части, где кому-то от него очень здорово досталось, мог сесть за стол и написать молитву… В общем, это была незаурядная личность, интересная и симпатичная, если знать этого человека».
Всеми силами стран Оси в Италии командовал фельдмаршал, «улыбчивый Альберт», Кессельринг, по положению стоявший выше Роммеля. На баварца, сначала артиллериста, а потом авиатора, прусские аристократы под его командованием смотрели свысока, но он не обращал на это внимания. Кессельринг просчитал, что союзники предпримут высадку в Салернском заливе, чуть южнее Неаполя: только туда могли добраться самолеты воздушной поддержки из Сицилии. И действительно, в 3.30 утра в четверг, 9 сентября 1943 года, 5-я армия сорокасемилетнего Марка Кларка высадилась в заливе, начав операцию «Аваланч» и окопавшись на четырех узких и не связанных между собой плацдармах. Они сразу же подверглись ожесточенным контрударам немецкой 10-й армии генерала Генриха фон Фитингофа, уже командовавшего танковой дивизией в Польше, танковым корпусом в Югославии и России, 15-й армией во Франции, а теперь сражавшегося с таким же упорством в Италии. «За нами в море вспыхивали взрывы снарядов, озаряя небо, — вспоминал американский журналист Джек Белден. — Над нами свистели пули, они ударялись в борт катера, градом барабанили в аппарель… Катер содрогнулся, аппарель со скрипом опустилась… Я сошел на берег… Вот я и на континенте Европы».
Монтгомери высадился на кончике «итальянского сапога», почти не встретив сопротивления (операция «Бейтаун»). Немцы тем не менее главные усилия сосредоточили у Салер-но, надеясь отбросить 5-ю армию Кларка, в которую входили британский X корпус генерал-майора Ричарда Маккри-ри, располагавшийся севернее реки Селе, и американский VI корпус генерала Эрнеста Доли — южнее, в море. Если бы они преуспели, что им почти удалось 13 сентября, несмотря на ожесточенное противостояние, то это могло пагубно отразиться на планах вторжения в Нормандию. Одновременно с операцией «Аваланч» 1-я воздушно-десантная дивизия 8-й армии высадилась в Таранто. А в Берлине Геббельс читал повесть Ричарда Ллевеллина об Уэльсе «Как зелена была моя долина» издания 1939 года, записав в дневнике 20 сентября: «Очень познавательна в отношении менталитета англичан. Не думаю, что Англии грозит большевизация».
Отправляясь в Салерно, 5-я армия уже знала о том, что Италия заключила перемирие и формально вышла из войны. Однако это, конечно, никак не повлияло на поведение немцев: Кессельринг заявлял, что Бадольо своим решением «развязал нам руки», и он теперь может реквизировать в Италии все, что угодно, не тратя время на утомительные переговоры с итальянцами о всякого рода компенсациях. Он повел себя в Италии как хозяин. В марте 1944 года, после того как итальянские партизаны убили в Риме 32 эсэсовца, в Ардеатинских пещерах на южной окраине города с ведома Кессельринга немцы расстреляли 335 мирных жителей, заводя их в катакомбы группами по пять человек. Он объявил тотальную войну партизанам, разослав 17 июня 1944 года приказ: «Борьбу с партизанами надо вести всеми имеющимися у нас средствами и с максимальной беспощадностью. Я выступлю в защиту тех командиров, чьи действия выйдут за рамки благоразумия в выборе мер… Повсюду, где отмечается значительное скопление партизан, в данном районе следует арестовывать соответствующее число лиц мужского пола и расстреливать их в случае совершения актов насилия». Черчилль и Александер тем не менее настояли в 1947 году на замене смертной казни тюремным заключением, из которого Кессельринг освободился уже в 1952 году.
Немцы разоружили и интернировали все итальянские войска в пределах досягаемости, но значительная часть итальянского флота смогла уйти из Специи в Мальту. Адмирал сэр Эндрю Каннингем 11 сентября 1943 года сообщал в адмиралтейство: «С удовлетворением информирую ваши светлости о том, что военно-морской флот Италии стоит на якорях под дулами орудий крепости Мальта». В общей сложности в распоряжение союзников поступило пять линейных кораблей, восемь крейсеров, тридцать три эскадренных миноносца, тридцать четыре субмарины, множество других военных плавучих средств и 101 торговое судно водоизмещением 183 591 тонна. Еще 168 торговых судов были затоплены, чтобы не оказались в руках немцев. Прибыв в Специю, немцы расстреляли всех итальянских капитанов, которых они посчитали виновными в уходе флота. «Вот как поступают с недавними союзниками!» — прокомментировал Каннингем. Итальянские военно-морские силы в дальнейшем были использованы против Германии. Особенно пригодилась подводная Десятая флотилия MAC. «Хладнокровие, отвага и находчивость» ее моряков произвели впечатление и на адмирала Каннингема.
Во время высадки в Салерно Кларк действовал смело и энергично, хотя, по мнению историка сражения при Анцио, в один из моментов «проявил нерешительность, и ему не следовало грузить обратно на суда VI корпус», что сам генерал в своих мемуарах отрицает. Кларку противостояли шесть дивизий, и немцы могли обстреливать десантников с высот, окружавших плацдармы высадки. Удержать их помог сброс почти в прибой трех батальонов американской 82-й воздушно-десантной дивизии, удары по немецким стратегическим позициям бомбардировщиков Северо-Западного африканского воздушного соединения, огневая поддержка 15-дюймовых корабельных орудий и стойкость 5-й армии на береговых плацдармах. «Если бы немцы прорвались к морю, — с присущей ему безмятежностью говорил Александер, — то их появление доставило бы нам некоторые излишние хлопоты». Союзникам удалось закрепиться только к 16 сентября. Через четыре дня, когда немцы отвели свои войска с юга Италии, их атаки ослабли, а спустя еще одиннадцать дней союзные войска вошли в покинутый противником Неаполь. К этому времени 5-я армия высадила на побережье 170 000 человек и 200 танков, а Монтгомери уже подходил с юга. В сражении за Салерно союзники потеряли 15 000 человек, немцы — 8000, и трудно возражать историку, отметившему «выдающуюся дальновидность, мастерство, инициативность Кессельринга и эффективную боеспособность его войск». Эти качества немцы будут демонстрировать постоянно в продолжение всей кампании по мере ее перемещения все дальше на север.
Тем временем на другой стороне Италии 1-я канадская дивизия 8-й армии 27 сентября овладела аэродромами у Фоджи и 3 октября подошла к Адриатическому морю. Отсюда, с этих равнин, генерал Аира К. Икер, командующий Средиземноморскими объединенными воздушными силами, мог взять под контроль всю Южную Европу. Уже через три недели американская 15-я воздушная армия охватывала южные районы Германии, Австрии и Балканы и, самое главное, могла бомбить румынские нефтяные промыслы в Плоешти, обеспечивавшие рейх топливом. Самолеты американского 12-го командования воздушной поддержки бомбили немецкие войска в самой Италии, вынуждая их передвигаться в основном ночью. Начиная с весны 1944 года союзники имели в Италии в десять раз больше боевых самолетов, чем люфтваффе, — 4500.
В Неаполе сложилась тяжелейшая обстановка: хлебные бунты, тиф, мафия, нехватка воды, коррумпированные местные власти, проституция (пришлось срочно организовывать специальные военные венерические госпитали), беззаконие, беспорядки и общее падение нравственности. Даже папский легат ездил на машине с крадеными шинами. Серьезную угрозу для дальнейших операций на севере страны создавала немецкая тактика «выжженной земли», разорявшая и без того нищее население. В город нахлынули военные специалисты союзников, полицейские и управленческие эксперты, действовавшие под эгидой Объединенной военной администрации на оккупированных территориях, но потребовался не один месяц на то, чтобы в Неаполе наладить более или менее сносные условия жизни.
Затем союзников ждал Рим: он им был нужен больше по политическим, нежели военным соображениям, все равно будет объявлен обеими сторонами демилитаризованным и открытым городом. Но идти на север надо было по дорогам, фаршированным минами «теллер», железными дисками диаметром в один фут, загруженными двенадцатью фунтами тротила, преодолевая реки с разрушенными мостами и сражаясь за каждые городок и деревню, напичканные минами-ловушками. Отвратительная осенняя погода и Апеннинские горы с пиками высотой до четырех тысяч футов, загромоздившие полуостров на 80 миль в ширину и 840 миль в длину, предоставляли Фитингофу тысячи возможностей для эффективных арьергардных действий и нередко сводили на нет воздушное превосходство союзников. Черчилль как-то сравнил Европейский континент с крокодилом, у которого «мягким подбрюшьем» служит Средиземноморье. Марк Кларк, выступая в телевизионной программе «Мир на войне», сказал по этому поводу: «Как часто мы натыкались на крепкий кулак, хрящи и суставы, а не на мягкий живот, чтобы бы нам ни говорили». Монтгомери больше пенял на погоду. «Я не думаю, что мы добьемся впечатляющих результатов, — сообщал он Бруку, — пока идут такие дожди. Вокруг нас море грязи, и ничто, имеющее колеса, не рискует съехать с дороги». Слякоть, дожди со снегом, бураны мучили войска всю зиму 1943/44 года. Свирепствовали многочисленные болезни: пневмония, дизентерия, лихорадка, желтуха, респираторные заболевания, грибковая инфекция, называвшаяся «траншейной стопой» и появлявшаяся в результате того, что солдаты днями не снимали и не просушивали мокрые носки. К концу 1943 года 5-я армия потеряла 40 000 человек в боях. К этому числу надо добавить 50 000 небоевых потерь и, возможно, 20 000 дезертиров.
2
Первая встреча «Большой тройки» — Рузвельта, Сталина и Черчилля — проходила в Тегеране (кодовое название «Эврика») с 28 ноября по 1 декабря 1943 года. Рузвельт лелеял иллюзорную надежду на то, что личные контакты помогут умиротворить Сталина, и намеренно пытался очаровать русского диктатора, даже принося в жертву Черчилля в качестве объекта для насмешек. Сталин настоял на том, чтобы инвалид Рузвельт прилетел на встречу с другого конца света в столицу Ирана и разместился в русской миссии на правах гостя, с тем чтобы изолировать его от Черчилля. И по настоянию Сталина же от участия в конференции был отстранен Чан Кайши: советский лидер не хотел досаждать японцам, с которыми СССР заключил пакт о ненападении. На первой же сессии Тегеранской конференции Сталин заявил о готовности объявить Японии войну после капитуляции Германии, чем, естественно, порадовал своих западных союзников.
Меньше восторга вызвало стратегическое предложение Черчилля использовать Италию как плацдарм для наступления на Германию из юго-восточной Франции и на Австрию и Венгрию через Югославию. Против плана выступил Сталин, не желавший иметь на юго-востоке Европы мощный военный контингент западных союзников, его поддержал Рузвельт, и идея Черчилля не получила одобрения, к его великому разочарованию. Сталин стремился к тому, чтобы союзники пораньше начали вторжение в Европу через Ла-Манш, и согласился на предложенную дату — 1 мая 1944 года. (Позже срок был передвинут на шесть недель из-за недостатка десантных судов после итальянской кампании.)
Обсуждение восточных границ Польши — возмещение потери земель, отошедших к СССР, за счет немецких территорий — явно противоречило положениям Атлантической хартии, осуждавшим «территориальные изменения без свободного волеизъявления народов, которых они касаются». По крайней мере, Сталин согласился с предначертаниями Организации Объединенных Наций, в том числе с предоставлением права вето Великобритании, России, Соединенным Штатам и Китаю. Союзники достигли согласия и в отношении Югославии — поддержать коммунистических партизан маршала Тито, а не монархически настроенных четников: из дешифровок «Ультры» стало ясно, что четники в одной лодке с итальянцами, а немцы боятся партизан больше, чем четников. В Тегеране, также по настоянию Сталина, было решено не разделять Германию на пять автономных стран, как того хотели Рузвельт и Черчилль. На Тегеранской конференции военное сотрудничество союзников достигло своего апогея, оно было непростым, но отличалось добрым отношением друг к другу. Несмотря на неприкрытое стремление Рузвельта обаять Сталина, Маршаллу удалось обратить его внимание на глубокую пропасть между двумя демократиями, что он с успехом использовал в будущем. Ничто не ускользало от его глаз. Каждый участник конференции «Большой тройки» уезжал из Тегерана не с пустыми руками. Каждому пришлось в чем-то и уступить. Однако, похоже, уступать был вынужден больше всех Черчилль.
3
«Наступление армии по хребту Италии, — писал Джон Харрис в своей повести «Острие меча», — напоминало атаки быка, уставшего, но горевшего желанием драться, пригнувшего голову и нападавшего, бросок за броском. Поле боя почти не менялось. Ровные места были редки и далеки друг от друга, одна река или гора сменялась другой. Они преодолевали сбоями Крети, за Крети появлялась Агри, за Агри — Селе, а после Селе — Вольтурно… Вся страна, каждая река, каждый город, каждый холм доказывали, насколько может быть бесполезной техника, если против нее ополчится сама природа. «О да, — шутили здесь, — хорошо, что немцы ушли. Но они забрали с собой и последний мост»».
Кручи здесь были такие, что на них не рискнул бы взбираться и горный козел.
5-я армия преодолела вздувшуюся Вольтурно с разрушенными мостами в середине октября и остановилась на короткий отдых и восстановление сил. Дальше войскам предстояло идти по горным перевалам и тропам, которые могли привести в уныние самого отъявленного храбреца. Немцы, отступая, уничтожали за собой не только мосты, но и коммунальные службы, продовольственные запасы. Политика «выжженной земли» еще более ужесточилась после того, как правительство Бадольо, бежавшее из Рима и укрывшееся в Бари, 13 октября объявило Германии войну.
8-я армия, которой с 1 января 1944 года командовал протеже Монтгомери генерал Оливер Лиз, наступала с восточной стороны Апеннин, а 5-я армия Кларка — с запада, и между ними практически не было взаимодействия. Немцы большие надежды возлагали на оборонительные системы укреплений — «Бернхардт», «Барбара», «Зимнюю линию» и особенно на «линию Густава». Последняя протянулась через всю Италию от залива Гаэта в Тирренском море до Адриатики, заканчиваясь немного южнее Ортоны.
4 октября Гитлер принял решение поддержать намерения Кессельринга вести бои южнее Рима. Узнав об этом из дешифровок «Ультры», Эйзенхауэр и командующий 15-й армейской группой Гарольд Александер разработали план захвата Рима силами 5-й и 8-й армий. 8-я армия овладеет Пескарой и будет прорываться на запад, а 5-я армия будет продвигаться вверх по долине Лири при одновременной высадке десанта в Анцио, который отвлечет резервы с «линии Густава». Александер к декабрю 1943 года располагал в Италии одиннадцатью дивизиями, а Кессельринг имел девять дивизий южнее Рима и восемь резервных дивизий на севере. Армия вермахта в Италии была однородной по национальному составу, на стороне союзников сражались представители шестнадцати национальностей, в том числе поляки, новозеландцы, алжирцы, марокканцы, еврейский контингент, Бразильский экспедиционный корпус. В войсках говорили на разных языках и даже использовали различные виды вооружений и боеприпасов. Мало того, англо-американское соперничество, проявившееся в Сицилии в «гонке» к Мессине и «выигранное» Паттоном, с новой силой возобновилось в борьбе за первенство во взятии Вечного города. Британцы, измотанные боями в Северной Африке и на Сицилии, казались американцам вялыми и слишком осторожными. Американцев же сами британцы считали наивными и «зелеными». Напряженность в отношениях особенно была заметно среди старших офицеров, в меньшей степени — между солдатами. Марк Кларк не скрывал своего стремления первым войти в древний город, и начальник штаба у Александера, генерал-майор Джон Хардинг, впоследствии вспоминал: «Мягко говоря, генерал Кларк был одержим идеей первым оказаться в Риме, куда он пришел бы в любом случае».
Кларк допустил грубейшую ошибку, не атаковав «линию Густава» сразу же после прорыва «Зимней линии» в середине декабря 1943 года. 5-я армия вышла к рекам Сангро, Рапидо, Гарильяно и «линии Густава» лишь в период между 5 и 15 января 1944 года. Немцы получили целый месяц для усиления (уже мощных) оборонительных укреплений «линии Густава» после сдачи гор Камино, Лунго и средневекового города Сан-Пьетро. В этом городе, сохранившемся почти в таком же виде, как в 1944 году, и сегодня можно видеть следы ожесточенных боев за каждый дом 36-й техасской дивизии национальной гвардии с немецкой 15-й танковой гренадерской дивизией. «Название Сан-Пьетро навечно вписано в историю войн», — говорилось в оперативном рапорте 143-го пехотного полка 36-й дивизии, захватившей город 18 декабря 1943 года в ходе третьего штурма.
«Мы с трудом пробирались по склонам, изрытым воронками от взрывов и усеянным неподвижными телами наших даг-бойз (пехотинцев), уже павших в кровавом и жестоком сражении… за этот невзрачный маленький городок, нависший над долиной, протянувшейся к Кассино. Солдаты назвали ее «долиной смерти», так много их здесь погибло… штурмуя вражескую крепость, опоясанную фортификациями, врытыми на склонах долины Лири».
5-я армия, продвигаясь к «линии Густава», никак не могла обойти и проигнорировать немецкий гарнизон в Сан-Пьетро: в городе располагались наблюдательные посты, направлявшие и корректировавшие огонь артиллерии по наступавшим войскам. Им надо было овладеть, так же как Камино, Лунго и великой монастырской горой Монте-Кассино.
Ожесточенные бои, не прекращавшиеся с 6 декабря, когда была покорена Камино, и до взятия 18 декабря Сан-Пьетро, слякоть, дожди с градом, короткие дни поубавили у 8-й армии желание идти на штурм «линии Густава». Кроме того, снегопады и низкая облачность лишали ее надежной воздушной поддержки. Образовавшаяся пауза дала Зенгеру месяц для окапывания, подвоза подкреплений из Рима, перегруппировки и реорганизации позиций. В душе антифашист Зенгер уже руководил отступлением немцев из Сицилии, Сардинии и Корсики и был мастером арьергардных боев. «Зимняя линия» служила лишь аванпостом, сдерживавшим противника перед «линией Густава», за которой еще есть «линия Гитлера».
Поскольку войска, не подготовленные для боев в горных условиях, не могли действовать на восточной стороне Монте-Каиро высотой 5000 футов с цепью остроконечных вершин в центре полуострова, Кассино предстояло брать с запада и юга. Город подковой опоясывает холм высотой 1700 футов, на вершине которого располагался тогда и располагается сейчас монастырь. Его основал в начале VI века святой Бенедикт, положивший начало и ордену бенедиктинцев. Кассино являлся самым укрепленным звеном в оборонительной «линии Густава», приютившимся под Монте-Каиро. «Во всем ландшафте было что-то дьявольское, пугающее своей необъятностью и мрачностью, низкой тяжелой облачностью и непрестанно моросящим дождем, размывающим очертания склонов долины», — писал Харрис. К тому времени, когда союзники добрались до «линии Густава», на ней уже появились глубокие бетонные бункеры, туннели, минные поля, заграждения из колючей проволоки, противотанковые рвы, скрытие огневые позиции, масса наблюдательных артиллерийских постов и 60 000 солдат. Не случайно историк боевых действий новозеландцев в Италии Н. Филлипс написал довольно язвительно: «Если исходить только лишь из военных соображений, то ни один компетентный генерал не стал бы штурмовать Кассино в марте 1944 года. Он скривился бы от одного предположения о возможности пойти на приступ самой защищенной крепости Европы в разгар зимы силами одного корпуса и без подготовки отвлекающих операций». Тем не менее так и случилось ввиду отсутствия иных географических альтернатив и неотложной необходимости взять Рим до высадки в Нормандии.
Между Кассино и Тирренским морем протекает несколько рек. Основные из них — Гари, Гарильяно и полностью оправдывающая свое название Рапидо (Быстрая). Они тоже создавали серьезные препятствия для войск союзников. Здесь, начиная с января 1944 года, 5-я армия, проливая кровь, четыре месяца безуспешно пыталась прорвать «линию Густава». Между 17 и 21 января X корпус предпринял форсирование Гарильяно, но его остановили резервы 14-й армии, хотя больше беспокойства Зенгеру доставила 46-я дивизия. Чуть восточнее американская 36-я дивизия была отброшена от реки Рапидо с такими тяжелыми потерями, что в конгрессе потребовали провести расследование. Закончились провалом и попытки британской 46-й и американских 56-й и 36-й дивизий зацепиться на северной стороне этих трех рек. Монте-Кассино вызывает благоговейный трепет и у историков, и у туристов, тем не менее сражения к западу и к югу от этой запомнившейся всем горы были не менее важными и кровопролитными. При форсировании Вольтурно 5-я армия потеряла 26 000 человек. Если бы к медали «Итальянская звезда» («Звезда за Италию») прилагалась пряжка, то на ней скорее надо было бы указать «Гарильяно», а не «Кассино».
Наградой за форсирование рек или взятие Кассино (или за то и другое) была долина Лири, ровный и прямой путь в Рим, по которому могла быстро идти бронетехника союзников. (Когда Кассино все-таки пал 17 мая, 5-я армия через две недели оказалась в Риме.) Возможно, союзники придавали слишком большое значение броне, поскольку их танки уступали немецким машинам, несмотря на численное превосходство. Солдаты Содружества прозвали «шерманы» «ронсонами» из-за того, что они «вспыхивали как зажигалки», а немцы окрестили их «керосинками Томми»: топливный бак мог воспламениться от одного удара 88-мм снаряда в корпус. Почти до конца 1944 года немецкие танки отличались наилучшим сочетанием огневой мощи, мобильности и броневой защиты. Обзор у танков союзников был настолько ограничен, что водитель танка чувствовал себя в положении человека, везущего дом, глядя в щель почтового ящика. Если бы союзники не зациклились на долине Лири, то могли бы прорвать «линию Густава» пораньше где-нибудь в другом месте.
11 декабря 1943 года Кессельринг заверил Ватикан в том, что его войска не оккупируют аббатство Монте-Кассино, но немцы все же вывезли в Рим большинство ценностей, которые можно было передвигать (сегодня они выставлены в музее монастыря). В 9.30 во вторник, 15 февраля 1944 года, по монастырю нанесли удар 239 бомбардировщиков, сбросивших на него 500 тонн бомб, и все аббатство было превращено в руины, включая бесценные фрески. Вандализм союзников больше пригодился Геббельсу в его пропаганде, чем наступавшим войсками: вскоре они обнаружили, что во время бомбежки погибло не так уж много немцев, а развалины могут быть использованы для обороны, так же как и крепостные здания. «Я утверждаю, что бомбардировка монастыря была ошибкой, — написал Марк Кларк в автобиографии «Рассчитанный риск» («Calculated Risk») в 1951 году. — И я утверждаю это, прекрасно зная о той острой дискуссии, которая развернулась вокруг данного эпизода. Это был не только ненужный психологический просчет в сфере пропаганды, но и тактический военный промах первой величины. Он усложнил нашу миссию, сделал ее более дорогостоящей с точки зрения потерь личного состава, техники и времени». Позже Кларк отрицал свою причастность к бомбежке монастыря, однако факты подтверждают, что он лично одобрил решение Александера и Фрейберга разрушить аббатство. Со своей стороны, Зенгер, отвечавший за оборону Кассино, отмечал: «Бомбардировка имела обратный эффект. Мы теперь могли без стеснения занять аббатство, тем более что руины оборонять легче, чем целые здания… Теперь Германия располагала мощным опорным пунктом на господствующей высоте, что вскоре серьезно повлияло на последующие сражения». Преимущество руин в оборонительных боях по сравнению с нетронутыми сооружениями уже проявилось в битве за Сталинград, впоследствии оно покажет себя и в Берлине. Тем не менее трудно поверить в то, что немцы стали бы «стесняться», если бы им пришлось отбиваться от атак союзников в монастыре, сражаясь за каждую комнату.
Все, кто приезжает в полностью восстановленный монастырь, сразу же обращают внимание на его уникальное расположение: он господствует на горе, которая, в свою очередь, доминирует в долине Лири. Это обстоятельство и обрекло гору на то, чтобы стать стержнем оборонительной «линии Густава», и, глядя с верхотуры холма на великолепный горный ландшафт, трудно не согласиться с выбором Кессельринга. Черчилль так и не понял, почему нельзя было обойти Кассино и почему три дивизии «сломали зубы», пытаясь прорвать фронт шириной всего три мили, и это, конечно, невозможно осознать по карте. Тактические трудности, с которыми столкнулись пехотинцы, становятся осязаемыми in situ, когда смотришь на эти переплетения рек и лощин, горные ущелья и вершины, окружающие долину Лири. Что касается монастыря Монте-Кассино, то Хардинг писал: «Разбомбить его было просто необходимо для повышения морального духа и уверенности войск. Все были убеждены в том, что немцы используют его в военных целях… Нельзя посылать войска в бой, не обеспечив их всеми возможными средствами материальной и военной поддержки, дающими им шансы на успех». Пришлось бы заплатить слишком высокую политическую цену за штурм монастыря без его предварительного сравнивания с землей, особенно в Новой Зеландии, чьи войска шли в первой волне атаки, потому Фрейберг, Кларк и Александер и приняли решение разрушить аббатство. Конечно, печально, что ради защиты цивилизации от варварства нацистов надо было уничтожить древнюю жемчужину этой самой цивилизации, но таковы последствия тотальной войны, развязанной Гитлером, и только он должен нести ответственность за трагедию мировой культуры.
К концу января французскому горному корпусу удалось значительно продвинуться между Монте-Каиро и Монте-Кассино, а американская 34-я пехотная дивизия «Красные буйволы» вышла к высоте 593 за монастырским холмом. Особенно ожесточенные бои, напоминавшие времена Первой мировой войны, развернулись за кряж Змеиная голова, к которому относилась и высота 593. Союзники пытались охватить Кассино с севера, и там погибло солдат не меньше, чем в ходе лобовых атак на монастырский холм.
4
Союзники в битве под Монте-Кассино выдержали четыре кровопролитных сражения, в которых участвовали американцы, британцы, французы, поляки, австралийцы, канадцы, индийцы, непальцы, сикхи, мальтийцы, новозеландцы. Итальянцы в основном оставались в стороне, придерживаясь принципа chesera, sera (что будет, то будет), хотя дальше на севере с немцами отважно воевали партизаны, главным образом коммунисты. «Нам не нужны ни немцы, ни американцы, — гласила одна надпись на стене. — Нам нужен мир». Сражение за Монте-Кассино часто сравнивают с битвой при Сомме. В первых боях, начавшихся 12 февраля, 5-я армия потеряла 16 000 человек, в основном 34-я дивизия. Во втором сражении, происходившем 15—18 февраля, потери несли новозеландцы, дорого обошлось и третье сражение, 15—23 марта.
Самолеты люфтваффе поднимались в воздух обычно для разведки, и то редко: таково было воздушное превосходство союзников. К концу 1943 года на всю Италию у немцев было 430 самолетов.
В Ватикане в это время готовились к появлению союзнических войск. Британский посол при Святом престоле сэр Дарси Осборн докладывал в Форин оффис 26 января 1944 года: «Госсекретарь-кардинал сегодня пригласил меня и сообщил о пожелании папы, чтобы в небольшом союзническом гарнизоне Рима после его оккупации не было цветных солдат. Он поспешил добавить, что Святой престол не проводит цветную грань, но надеется, что просьба по возможности будет удовлетворена». Роль папы Пия XII во Второй мировой войне до сего времени вызывает споры из-за его решения не осуждать публично преследование нацистами евреев, несмотря на то что он располагал детальной информацией о характере и масштабах гонений (как, впрочем, и в отношении преследования католической церкви в Польше). Эта позиция основывалась на убеждении папы — и примере протестантской церкви в Голландии — в том, что немцы будут жестоко наказывать церковных деятелей, выступающих в защиту евреев, лишая тем самым их возможности помогать им другими, в том числе скрытыми, тайными методами. (Сам папа спас тысячи евреев, пряча их в своих резиденциях в Риме и в Кастель-Гандольфо под Римом.) Хотя это вряд ли бы остановило или ослабило холокост, который в любом случае не поддерживали истинно верующие люди, папа мог бы привлечь внимание всего мира к тому, что творили нацисты. Тем не менее совершенно несправедливо обвинять папу Пия XII в антисемитизме, как это иногда делается, или в каких-то симпатиях к нацистам, или называть его «папой Гитлера».
5
После второй битвы при Кассино в феврале 1944 года командующий обороной генерал Фридолин фон Зенгер унд Эттерлин приехал к Гитлеру в Бергхоф получать дубовые листья к Рыцарскому кресту. Награда, которой уже «удостоились сотни человек», его не радовала. Еще меньше Зенгера обрадовал внешний вид фюрера. Он показался ему «подавленным», и генерал подумал: какое же впечатление Гитлер мог произвести на других военачальников, получавших награды вместе с ним? «На фюрере были надеты желтая военная гимнастерка с белым воротом, желтый галстук и черные брюки, — жуткий наряд!» — отмечал один оксфордский стипендиат Родса:
«Его невзрачная фигура с короткой шеей выглядела еще менее представительной, чем прежде. Вся комплекция казалась обвислой, бесцветной и болезненной. Большие голубые глаза, которыми прежде многие восторгались, стали водянистыми из-за постоянного употребления стимулирующих препаратов. Его рукопожатие было мягким, левая рука безвольно висела сбоку и подрагивала. Но больше всего поражал после ставших известными всему миру истеричных речей и всплесков гнева тихий, пониженный тембр голоса, вызывавший даже сочувствие к этому унылому и слабому человеку».
Дрожание левой руки объяснялось зарождающейся болезнью Паркинсона, которая, как полагали, поразила Гитлера. Даже если принять к сведению антифашистские настроения Зенгера и то, что приведенное выше описание фюрера составлено через много лет после войны, похоже, что Гитлер заболел еще до июньской высадки союзников в Нормандии, до взрыва бомбы 20 июля и до разгрома группы армий «Ц» в России в том же месяце.
15 марта по Кассино нанесли удар пятьсот бомбардировщиков, сбросивших более 1000 тонн бомб. Две трети вылетов совершили американские военно-воздушные силы, на них приходятся и 70 процентов сброшенных бомб, однако воздушное нападение проводилось без должной координации с командующими наземными войсками, и они даже не знали, где и когда начнется и закончится бомбометание. У немцев, укрывавшихся в подземельях монастыря, всегда оставалось время для того, чтобы подготовиться к налетам. «Я облазил все холмы, — вспоминал Зенгер о боях в своем пятидесятимильном секторе у Кассино, — и у меня было полное представление об этой изрезанной ущельями гористой местности. Я мог оценивать ситуацию по изменениям в огне артиллерии и активности в воздухе». Немцам удалось избежать обхода с флангов в первом сражении у Кассино в январе и отбить высоту 593, но им пришлось уступить гору в последующих сражениях в феврале и марте. Особенно острые схватки происходили между 8-й индийской дивизией и немецкими Falls-chirmjager (парашютистами); рота гуркхов десять дней держалась на голом выступе, известном как холм Hangsman («Холм-вешатель»), прицепившись ящерицами к скале под непрекращающимся огнем артиллерии и снайперов. Посещая эти края, невольно ставишь себя на место бойцов далекого прошлого и поражаешься их невероятному мужеству.
«Боевой дух войск превзошел все мыслимые и немыслимые ожидания, — писал впоследствии Зенгер о 1-й парашютно-стрелковой дивизии, которая заменила 15 марта 90-ю танковую гренадерскую дивизию в боях против новозеландцев в самом городе. — Солдаты выбирались из подвалов и бункеров навстречу врагу и бились насмерть. Нет таких слов, которыми можно было бы описать их отвагу. Мы все были готовы к тому, что солдаты после многочасовых бомбежек и страшных потерь будут физически и морально подавлены. Но этого не случалось». Он объяснял их стойкость специальной подготовкой десантников-парашютистов к боям в сложных условиях изоляции и окружения. Командующему особенно импонировало то, что парашютисты не считали необходимым докладывать о потере небольших территорий, поскольку они были уверены в том, что «вскоре их отобьют». Зенгер красочно описал свои впечатления о посещении 3-го парашютно-десантного полка и дивизионного штаба генерала Рихарда Гейдриха, командующего 1-м парашютным корпусом. «Оглушительный грохот взрывов, свист осколков, едкие запахи сырой земли, раскаленного металла и горящего пороха» напомнили ему о сражении при Сомме. «Гитлер был прав, когда говорил мне о том, что только наша битва сравнима со сражениями Первой мировой войны», — написал Зенгер. В действительности таких битв было немало во время Второй мировой войны, особенно в России. Но фюрер не был под присягой, когда награждал дубовыми листьями своих доблестных командующих.
Уклон монастырской горы составлял пятьсот ярдов подъема на каждую тысячу ярдов горизонтали — то есть 45 градусов до самого аббатства. И другие места самых ожесточенных боев в городе, где чаще всего происходили рукопашные схватки, звучали по названиям как достопримечательности из путеводителя Баедекера: отель «Континенталь» (где в вестибюле немцы прятали танк), Замковый холм, Ботанический сад, железнодорожная станция. Противники бились в Кассино на такой близкой дистанции, что зачастую их разделяли лишь потолок или стена в одном и том же доме. Как вспоминал один ветеран, артиллеристам, прежде чем ударить по какому-то зданию, надо было вначале отозвать оттуда своих солдат.
«При Кассино у союзников ушло целых три месяца на то, чтобы продвинуться на пятнадцать километров», — с гордостью писал Зенгер. В начале 1944 года немцы имели в Италии двадцать три дивизии, пятнадцать из них в составе 10-й армии удерживали «линию Густава» против атак Алек-сандера, располагавшего восемнадцатью дивизиями. Для перелома ситуации союзникам надо было создать плацдарм в тылу немецкой оборонительной линии, проходившей через весь полуостров с востока на запад. В этом и заключался смысл высадки в Анцио (операция «Шингл»), для которой требовался большой флот десантных судов — прежде всего LST (танкодесантных), — из-за чего пришлось на месяц отложить высадку в Нормандии (операция «Оверлорд»).
6
В Анцио и Неттуно, маленьких портовых городах, расположенных на западном побережье Италии в тридцати милях к югу от Рима, высаживался американский VI корпус, которым командовал пятидесятитрехлетний генерал-майор Джон Лукас, почти никогда не вынимавший изо рта трубку из кукурузной кочерыжки. Американцы должны были перерезать коммуникации между Римом и Кассино, создав угрозу с северного фланга немецким позициям под Кассино, и вынудить германскую 10-ю армию ослабить прессинг в западной части «линии Густава» или совсем уйти оттуда. 81-м Оперативным соединением из 374 судов, отправившимся из Неаполя, командовал контр-адмирал Фрэнк Лаури, а британскими кораблями — контр-адмирал Томас Трубридж. Благодаря «Ультре» высадка застигла немцев — их союзники называли «тедами», сокращенно от итальянского наименования Tedeschi — врасплох, многих — в буквальном смысле без штанов. «Когда наш взвод вышел на узкую темную улочку, перед нами замелькала пара белых мясистых ягодиц, улепетывающих от нас в противоположном направлении, — вспоминал потом один американский джи-ай. — Я заорал как можно громче: «Стой!» Человек замер, поднял руки вверх и двинулся к нам… Его тонкие ножки дрожали под нависшим пухлым животом. Так я познакомился с высшей расой».
За два дня высадки, начавшейся в 2.00 субботы, 22 января 1944 года, на берег сошли 50 000 союзнических солдат и 5200 единиц подвижной техники, и войска заняли плацдарм глубиной три мили. Если бы Лукас сразу же пошел дальше и занял Априлию (прозванную «Фактори»), Камполеоне и Цистерну, то смог бы перерезать железную дорогу и шоссе 7, ведущие на юг к «линии Густава». Вместо этого он стал ждать прибытия танков и тяжелой артиллерии, потеряв семьдесят два часа, превратившихся потом в четыре месяца кровопролитных боев. 23 января в этом районе находилось всего несколько тысяч немцев, а к вечеру следующего дня их уже было более 40 000. Явно Лукас не годился на роль командующего важнейшей десантной операцией. Да и сам он признавался в дневнике: «От всей затеи попахивает Галлиполи, и, похоже, тот же любитель сидит на скамейке тренера». Задуманная Черчиллем как решающий удар, который должен был обеспечить победный исход всей кампании, операция «Шингл» стала затяжной и дорогостоящей трагедией. Немцы вновь показали свою исключительную способность к нанесению контрударов. Кессельринг быстро перебросил войска с «линии Густава», из Франции, Северной Италии и с Балкан, организуя ликвидацию образовавшегося, по выражению Гитлера, «нарыва». «Ультра» заблаговременно информировала Лукаса о предпринимаемых немцами мерах, и он мог бы закрепиться и окопаться на занятом плацдарме, несмотря на огонь с Альбанских холмов и атаки 14-й армии генерала-аристократа Эбергарда Макензена. Хотя надо признать, что окапывание в январе было связано с немалыми трудностями и неприятностями. Рыть глубокие траншеи было просто невозможно из-за высокого уровня фунтовых вод. «Только пророешь узкую щель, — вспоминал ветеран высадки, — как через час она заполняется водой и чернеет от жуков, пытающихся выбраться из нее».
По преданию, в Анцио Нерон играл на лире, когда в 64 году нашей эры горел Рим. Главнокомандующий немецких сил «Юг» не был столь беззаботным, когда здесь высаживались союзники. В 4.30 22 января Кессельринг подал условный сигнал «Кейс Ричард», и войска начали быстро прибывать на место. Союзники к 1 февраля немного расширили периметр узкого и уязвимого плацдарма, но дальнейшие их атаки на Камполеоне и Чистерну были немцами отбиты. Вскоре после высадки Черчилль сказал Александеру: «Я рад, что вы стремитесь вперед, а не зарываетесь на плацдарме». Премьер поторопился. Александер и Кларк появились в Анцио в 9.00 в первый же день, однако не приказали Лукасу взять Камполеоне и Чистерну. (Когда Александер осматривал позиции противотанкового гренадерского гвардейского взвода 5-го батальона, его куртку, отороченную мехом, осыпало комьями земли от взрыва 88-мм снаряда. «Он равнодушно стряхнул их, как капли дождя, — вспоминал гвардеец, — и продолжал разговаривать с адъютантом, бледным как полотно».)
«Папа» Лукас, которого солдаты называли еще «дедом-лисом», разместил штаб VI корпуса в подземелье на виа Романа в Неттуно рядом с тем местом, где сходил на берег. Он и оставался там вдали от британского сектора и даже провел учебную эвакуацию. «Медлительный и в движениях, и в манере говорить, — писал о нем историк боев при Анцио, — командующий операцией «Шингл» совершенно не обладал качествами динамичного и харизматичного лидера». По описанию британского военного корреспондента Уинфорда Вон-Томаса, Лукас с «круглым лицом и седыми усами» был скорее похож на сельского адвоката, а не на генерала. Лукаса в конце концов 23 февраля заменили порывистым и энергичным генерал-майором Лусьяном Траскоттом, постоянно носившим на шее шелковый платок из летного аварийного комплекта. И Александер и Кларк, некритично соглашавшиеся с решениями Лукаса, были подвержены, выражаясь современным языком, «старому мышлению». Они, собственно, в Анцио продублировали высадку в Салерно без учета кардинальных различий в характере двух операций, прежде всего преимуществ внезапности нападения. Александеру приходилось быть не только командующим, но и дипломатом, руководя столь многонациональным контингентом войск, но, вероятно, ему следовало бы ставить перед Кларком и Лукасом более конкретные цели и задачи, ограничивая свободу действий. Так или иначе, они поступили правильно, не предприняв сразу же после высадки атаку на Альбанские холмы, находящиеся юго-восточнее Рима, в чем их иногда обвиняют. Немцы без труда контратаками отрезали бы Лукаса, и холмы превратились бы в самый большой в Италии «лагерь для военнопленных». Полным провалом закончилась бы и его попытка прорваться на север к Риму. Лукас и сам это понимал. «Я провел бы одну ночь в Риме, а потом восемнадцать месяцев мотался по лагерям», — говорил он, нисколько не преувеличивая реальное положение дел. Дик Эванс, адъютант 1-го батальона Королевского Шропширского полка легкой пехоты придерживался такого же мнения: «Мы могли бы дойти до Рима за два дня. Потом нас бы всех перебили».
Гавани Анцио и Неттуно и армада десантных судов, занятых подвозом подкреплений и материальных средств, подверглись нещадной бомбежке, как только Кессельринг задействовал авиацию. За десять дней после высадки союзников он сумел пригнать около двухсот дальних бомбардировщиков, в том числе шестьдесят — с баз в Южной Франции. Союзным морякам пришлось иметь дело и с бомбами, и с торпедными катерами, и с новым чудовищным изобретением — радиоуправляемыми реактивными планирующими бомбами, хотя, надо сказать, торпеды, управляемые человеком, оказались совершенно неэффективными. Затонули крейсер «Спартан», эскадренные миноносцы «Янус», «Джервис», «Планкетт», минный тральщик «Привейл», военный транспорт и госпитальный корабль. Тем не менее за первую неделю на берег были доставлены 68 000 человек, 237 танков и 508 орудий — немалое достижение во взаимодействии многих союзнических служб. За это время было выгружено полмиллиона тонн различных средств материально-технического обеспечения, и Анцио стал в эти дни четвертым самым крупным портом в мире. Но за эту неделю немцы собрали внушительную силу — 71 500 человек, в том числе отборные части численностью семь тысяч человек из состава 26-й танковой дивизии, оборонявшей Цистерну.
Атака британцев на железнодорожную станцию в Кампо-леоне захлебнулась. 1 -я пехотная дивизия генерал-майора У.Р. Пенни начала ее 28 января, промедлив и потеряв драгоценное время из-за того, что попали в засаду несколько основных офицеров гренадерского гвардейского полка. Прорваться к железнодорожному полотну смог только один солдат из 2-го батальона Шервудского полка. И он, и еще двести сорок четыре солдата и офицера из его полка погибли за какие-то десять минут. Камполеоне немцы удерживали три месяца. В общей сложности с берега Анцио за время операции было вывезено 23 860 раненых американцев и 9203 британца, в боях погибло 7000 человек. Средняя продолжительность жизни офицера на передовом наблюдательном посту составляла всего шесть недель. Тем, кто сражался под Анцио, пришлось столкнуться лицом к лицу со всеми ужасами Второй мировой войны. Армейский хирург Джеймс А. Росс, впоследствии ставший ректором Королевского колледжа хирургии в Эдинбурге, так описывал эвакуационную станцию в Анцио:
«Раненые лежали в два ряда, в основном британцы, но были и американцы, в намокшем, грязном обмундировании… пропитанном водой и кровью, мертвенно-бледные, дрожащие от ночных февральских холодов и стонущие от ран… Некоторые (много, слишком много) уже умирали. У них были раздроблены конечности и виднелись кишки и мозги, вываливавшиеся из огромных дыр, вырванных в их несчастных телах взрывами 88-мм снарядов, осколочных авиационных бомб и противопехотных мин».
К 7 февраля 1944 года в британском военном кабинете возникли серьезные опасения по поводу развития итальянской кампании, особенно в районе Анцио. «В битве за Италию наступает кульминация», — докладывал Черчилль. Стенографические записи секретариата свидетельствуют:
«Две недели назад мы питали большие надежды на военный успех — и теперь мы надеемся на то, что можем преуспеть в этой тяжелой борьбе… 5-я армия еще не нанесла свой удар — она еще не ввязалась в бои и в любой момент может пойти в наступление на вражеский фронт, — вражеские войска растянуты, им приходится туго. Нет никаких причин предполагать, что мы лишились возможности одержать решающую победу. Стратегические принципы операции верны и принесут свои результаты, несмотря на тактические разочарования. Попытки немцев сокрушить плацдарм провалились… Советники не встревожены… Наш фронт противостоит девятнадцати дивизиям противника. Гитлер, очевидно в пылу, послал шесть или семь дивизий. Наш долг сражаться и бросить на врага все силы. Гитлер не хочет использовать все свои силы на полуострове. Нашу битву надо подпитывать. Плохо, если мы не добьемся тактического успеха».
Затем Черчилль сказал, как следует из записей Берджиса, о том, что «Соединенные Штаты просят нас о понимании… В Соединенных Штатах могут заговорить о смещении Эйзенхауэра». Его слова можно интерпретировать так, как будто Эйзенхауэра в США могли снять, если союзники не победят в Италии. А когда министр труда Эрнест Бевин предложил направить Александеру ободряющее послание, Черчилль ответил: «Я подумаю». Почему-то он не дал согласие сразу же.
16 февраля немцы предприняли мощную контратаку — операция «Fischfang» («Рыбалка»). Макензен намеревался нанести удар по виа Анциате и сбросить союзников из Анцио в море. Соотношение сил было в пользу немцев: 125 000 человек против 100 000. И атаку Макензена поддерживали огнем 452 орудия. Но немцев встретил ураганный огонь союзной тяжелой артиллерии и корабельных орудий: только в первый день они произвели 65 000 выстрелов. Ожесточенные бои завязались 18 февраля за путепровод у Кампо-ди-Карне среди мин, воронок и грузовиков с бетоном, заблокировавших нижнюю дорогу. «Рядом с пехотинцами сражались повара, шоферы, клерки», — сообщает нам историк битвы, которая докатилась до «крайнего рубежа берегового плацдарма»». Из-за плохой видимости не летали бомбардировщики, поднимались в воздух только самолеты-разведчики, и все решало плотное взаимодействие между пехотой и артиллерией: по некоторым оценкам, за время сражения орудия союзников выпустили в пятнадцать раз больше снарядов, чем вермахт. Подсчитано, что в боях под Анцио 10 процентов потерь вермахта было вызвано действиями союзной пехоты, 15 процентов — бомбардировками и 75 процентов — артиллерией. По мнению историка из Военного училища сухопутных войск в Сандхерсте Ллойда Кларка, такое же соотношение потерь было характерно для боев на Западном фронте в Первой мировой войне.
Наступление Макензена, натолкнувшись на массированный огонь артиллерии и яростное сопротивление пехоты, выдохлось к вечеру 19 февраля в семи милях от Анцио. 14-я армия потеряла 5400 человек, VI корпус — 3500. Затем почти три месяца шли бои в так называемых вади — затопленных комариных болотах и притоках в верховьях реки Молетта. Эти места хорошо запомнились британской армии под названиями «Морская звезда» («Starfish»), «Кровавый ботинок» («Bloody Boot»), «Северная клешня» («North Lobster Claw»), «Южная клешня» («South Lobster Claw»), «Снарядная ферма» («ShellFarm»), «Минометная ферма» («Mortar Farm») и «О Господи, вади» («Oh God Wadi»). Хотя линия фронта оставалась почти неизменной, постоянно возникали окопные схватки и контратаки. Батальоны шесть дней находились на передовых позициях и восемь дней — вне боев. Яркие дневниковые записи о боях своего батальона в вади, окруженного с трех сторон немцами, оставил двадцатилетний младший офицер Гринховардского полка Рали Тревелян, опубликованные под заголовком «Крепость» («The Fortress»), Вот одна из них:
«Нас часто сбивало с толку то, как переплетались наши и немецкие позиции. Между нами не было ничего похожего на четкую и понятную линию фронта… Солдаты недоумевали: почему мы не прорываемся вперед и не тесним врага, — любой риск лучше нашего теперешнего странного положения. Ответ был простой: впереди такие же вади, мы прольем кровь, а останемся в таком же затруднении и лишь растянем наши линии коммуникаций».
Идти по вади опасно и сегодня без профессионального сопровождающего: там еще сохранились неразорвавшиеся снаряды и мины. Но когда попадаешь сюда, то хорошо видишь, как близко друг от друга располагались противники: между траншеями и окопами, вырытыми в человеческий рост вдоль заболоченных канав, было меньше пятидесяти ярдов. За первые же пять дней 1-й батальон Ирландского гвардейского полка потерял в вади 94 процента личного состава, а во 2-м батальоне Шервудского полка из двухсот пятидесяти солдат и офицеров остались в строю только тридцать. Но немцы не могли прорваться ни здесь, ни на путепроводе.
«Я думал, что мы гоним рысь, а пока у нас в руках всего лишь выброшенный на берег кит», — говорил Черчилль начальникам штабов 31 января. Действительно, операция в Анцио не достигла намеченных целей, главным образом, из-за невероятного умения немцев организовывать и наносить контрудары. Военный корреспондент Джон Сире Баркер посвятил битве под Анцио повесть «Семь шагов вниз» («Seven Steps Down»). В частности, он описывает ночную вылазку, предпринятую рейнджерами 29 февраля в Цистерну по краю одной из дренажных траншей канала Муссолини, подходящей очень близко к городу:
«Рейнджеры считали ее чуть ли не прогулочной аллеей… Восемьсот ярдов надо было преодолевать по открытой местности, но рейнджеры рассчитывали на предрассветную темноту и элемент внезапности. Однако они не учли другой существенный фактор — они имели дело с дивизией «Герман Геринг», которая приготовила для них трехстороннюю засаду. Повсюду были скрыто расставлены пулеметные гнезда, минометы, противотанковые орудия, зенитки, танки «тигр», спрятанные в фермерских амбарах, канавах и стогах сена».
Рейд закончился трагически. В 1-м и 3-м батальонах насчитывалось 767 человек: двенадцать были убиты, тридцать шесть — ранены, остальные, почти все, попали в плен.
Тем временем не VI корпус спас X корпус, зажатый на «линии Густава», а X корпус, прорвав «линию Густава» в операции «Диадема» в середине мая, создал возможности для освобождения VI корпуса, скованного под Анцио. Часть соединений 8-й армии перешла Апеннины, и союзники, получив численное превосходство три к одному, начали наступление в 23.00 11 мая 1944 года массированной артподготовкой, в которой участвовало 1500 орудий. Французский корпус генерала Альфонса Жюэна, превосходно владея тактикой боевых действий в горах, обошел немцев с фланга. Продвинулся вперед и II корпус 5-й армии. 16 мая Александер мог наконец сообщить обрадованному Бруку о том, что «линия Густава» «определенно» прорвана. XIII корпус 8-й армии, преодолев жесткое сопротивление немцев, пересек реку Рапидо. Вышло так, что монастырский холм 18 мая взял польский II корпус. (Харизматичный польский командующий Владислав Андерс умер в изгнании в 1970 году, и его прах покоится рядом с товарищами по оружию на польском военном мемориальном кладбище в Лондоне.)
10-я армия отступала к линиям «Гитлера» и «Цезаря», и у Александера появилась возможность перехватить немцев силами VI корпуса в Анцио. Союзники уже упустили немцев в Сицилии и Салерно, теперь им давался третий шанс поймать «в мешок», как в Тунисе, большой контингент вермахта, устремившийся по шоссе 6 к Вальмонтоне. Однако на пресс-конференции, состоявшейся в 20.00 в понедельник, 22 мая, Кларк заявил репортерам: «Я намерен брать Рим как можно быстрее, и никто не помешает мне это сделать». Надо полагать, что он имел в виду не немцев. На следующий день Александер, получив из «Ультры» информацию о намерениях немецкого командования, приказал Кларку вырваться из «котла» под Анцио, перейти через Альбанские холмы и направить 5-ю армию на восток, с тем чтобы перехватить 10-ю армию, отступающую к северу, в районе Вальмонтоне, но его подчиненный и не думал выполнять приказание.
Конечно, прорвать периметр под Анцио было нелегко. Только 23 мая 3-я американская пехотная дивизия VI корпуса потеряла 955 человек — самые большие потери, понесенные американской дивизией в течение дня за всю войну2. Потери немцев были не менее тяжелые. К вечеру среды 24 мая VI корпус Траскотта смог значительно продвинуться в направлении Вальмонтоне, и над 10-й армией нависла реальная угроза попасть в ловушку в долине, где проходит шоссе 6. В 7.30 четверга 25 мая британские и американские войска вступили в контакт впервые за четыре месяца после высадки в Анцио, и в тот же день была взята Чистерна.
Игнорируя приказ Александера, в пятницу, 26 мая, Кларк сознательно ослабил силы Траскотта, необходимые для взятия Вальмонтоне — истинного «шверпункта», и в результате немцы смогли все время с 26 мая до 4 июня держать путь для отступления 10-й армии открытым. Кларк основную часть своей армии бросил на Рим — Кессельринг в любом случае его оставил бы — и вошел в город, почти не встретив сопротивления, 5 июня — за день до высадки в Нормандии, целые сутки наслаждаясь всеобщим вниманием, пока оно не переключилось на более важное событие. (Он долго хранил в своем кабинете дорожный знак «Roma» с пулевой пробоиной.) «Александер не давал приказов не брать Рим», — утверждал Кларк ex post facto, не оправдываясь и не скрывая своей англофобии:
«Я знаю, что Александер хотел, чтобы мы продолжали продвигаться к Вальмонтоне. Но, черт возьми, стучась в эти двери, мы уже изрядно потрепали 10-ю армию немцев сверх всяких ожиданий… Я знал, что должен взять Рим, и это сделает моя американская армия. При любых обстоятельствах я был обязан его взять до того, как этот шар загонят в лузу британцы… Мы заслужили это, вы же понимаете».
26 мая Кларк приказал Траскотту «оставить 3-ю дивизию и особую группу для блокирования шоссе 6 и начать наступление при первой возможности», а 34-ю и 45-ю дивизии снять с марша на Вальмонтоне и направить в Рим под прикрытием 36-й дивизии. Траскотт был удивлен и писал позже: «Нам следовало все силы бросить на то, чтобы закрыть зазор в Вальмонтоне и уничтожить отступавшую немецкую армию». Но тогда ему пришлось подчиниться. До конца жизни он не мог простить эту оплошность, говоря: «Удовольствие быть первым в Риме — плохая компенсация упущенных возможностей». В равной мере были раздосадованы генерал-майор Эрнест Н. Хармон, командующий 1-й американской бронетанковой дивизией, и бригадный генерал Джон У. О'Даньел, командующий 3-й дивизией. Алек-сандер узнал о решении Кларка, когда оно уже было принято и отменять его стало поздно. Командующий 15-й армейской группой вряд ли мог что-либо сделать, кроме как незамедлительно заменить Кларка Траскоттом. И он только спросил начальника штаба у Кларка, генерал-майора Альфреда М. Грюнтера: «Уверен, что командующий армией продолжит наступление на Вальмонтоне, не так ли?». Конечно, Кларк это сделал, но не с теми силами, которые были нужны для окружения Фитингхофа, и его семь дивизий смогли спокойно уйти на северо-восток от Рима.
В период между началом операции «Диадема» и падением Рима 15-я группа армий потеряла 44 000 солдат и офицеров. С этими жертвами было бы легче смириться, если бы немецкой армии не позволили относительно благополучно отойти для того, чтобы продолжить сражения в Центральной и Северной Италии, особенно на мощной оборонительной «Готской линии». Сам генерал фон Фитингоф признавал: «Если бы союзники, как в прежние дни, сконцентрировали усилия на Вальмонтоне, то ослабевшая танковая дивизия «Герман Геринг» не смогла бы сдержать их прорыв. Мы не избежали бы не только падения Рима, но и разделения обеих армий и окружения их основных сил».
В мемуарах Александер написал: он может лишь предполагать, что Марк Кларк изменил направление своего главного наступления, соблазнившись лаврами популярности, которые принесет падение Рима. Хардинг в этом смысле более категоричен: «Сдвинув ось наступления с востока на северо-восток, он упустил возможность отрезать часть немецких сил, и, я думаю, его как магнитом притягивал Рим». Мало того, Кларк фактически предупредил Александера о том, что если британцы попробуют прийти в Рим раньше американцев, то он прикажет своим войскам «стрелять по 8-й армии». А после падения Рима — вернее, после довольно организованного ухода из него немцев — американская военная полиция не пускала в город британские подразделения. Как отмечал Хардинг, из-за Рима американцы и британцы, как никогда, были близки к тому, чтобы «подраться».
7
На Тегеранской конференции в ноябре 1943 года Черчилль сказал Рузвельту и Сталину: «Тот, кто возьмет Рим, завладеет всей Италией». Он был не совсем прав. Падение Рима означало лишь один из этапов в длительной и кровавой борьбе за полуостров. Если бы Рим пал осенью 1943 года, то это могло стать значительным событием в истории Второй мировой войны. Но произошло это слишком поздно, и перед высадкой в Нормандии, и зафиксировалось в хрониках как малозаметный эпизод. Вся итальянская кампания превратилась в интермедию, нужную прежде всего Черчиллю, верившему в то, что победа на Апеннинах откроет новые возможности в Югославии, Австрии и Франции, с чем были не согласны Маршалл и Объединенный комитет начальников штабов. Преследование Александером немцев, отступавших на север, к «Готской линии», создававшейся между Ла-Специей и Пезаро, называли и «топорным», и «нерешительным», а один историк включил эту «погоню» наряду с кампанией в Северной Африке в число «самых примечательных неудачных союзных операций Второй мировой войны». На самом деле, немцы смогли отвести свои войска к «Готской линии», но нельзя забывать, что на 1 июля 1944 года они уже имели, по оценке Хардинга, восемнадцать — двадцать одну дивизию против четырнадцати пехотных и четырех бронетанковых дивизий союзников. Кроме того, они располагали серией небольших фортификационных линий: «Альберт» за Перуджей и Кьюси, укрепрайоны перед Аре-цо и Сиеной, «линия Арно», защищавшая Флоренцию и Биббиену. Их надо было преодолеть до «Готской линии».
Пути к равнинам долины реки По преграждали кручи хребтов Апеннин. Немудрено, что офицеры Колдстримского гвардейского полка, в котором служил лейтенант Майкл Говард (впоследствии профессор), награжденный «Военным крестом» за Салерно, задавались вопросом: пользовались ли в генеральном штабе картами, когда составляли оперативные планы? Шансы Александера на скорый прорыв «Готской линии» существенно снизились, когда у него забрали шесть дивизий для вторжения в Южную Францию 15 августа 1944 года, в то время как Кессельринг получил подкрепления. 5-я армия пересекла Арно 2 августа, а 8-я армия 21 сентября взяла Римини. Но эпицентр Второй мировой войны уже давно переместился на северо-запад Европы: там решалась судьба Третьего рейха, а не в Северной Италии. К тому времени, когда пала Романья, 20 сентября 1944 года, 8-я армия уже год сражалась в горах, а осенняя погода и тогда была здесь такой же скверной, как и сейчас: недаром туристы планируют свои поездки в Тоскану и Умбрию на летние месяцы. И даже дойдя до северо-востока Италии, союзникам надо было преодолеть множество рек и речек для того, чтобы уничтожить двадцать немецких дивизий и не дать им скрыться в Альпах. И в декабре 1944 года Гитлер все еще был способен сосредоточить двадцать шесть дивизий для внезапного удара в Арденнах, не перебрасывая войска из Италии (правда, ему пришлось переместить из Италии в марте 1945 года Кессельринга для обороны запада Германии).
Последний этап итальянской кампании, прорыв «Готской линии» и дальнейшее преследование немцев, как считается, союзники в тактическом отношении провели «превосходно». Заслуга в этом принадлежит в большой мере Кларку, командующему 15-й группой армий, Траскотту, командующему 5-й армией, и сэру Ричарду Маккрири, принявшему в ноябре 1944 года командование 8-й армией у Оливера Лиза. Гитлер запретил Фитингофу отступать в Альпы, потребовав, как всегда, «стоять насмерть» и заставив уже деморализованные немецкие войска продолжать сражения и севернее реки По, где союзники нанесли им окончательное поражение 14—20 апреля 1945 года. Фитингоф и его группа армий «Юго-Запад» сдались Александеру, тогда уже верховному главнокомандующему на Средиземноморье, в среду 2 мая 1945 года.
Возможно, затяжная война на истощение была специально рассчитана на длительное отступление немцев, но она обошлась дорогой ценой. 5-я армия потеряла 188 746 человек, 8-я армия — 123 254, в общей сложности 312 000 человек; потери рейха составили 434 646 человек. Тем не менее Кессельринг и Фитингоф, значительно уступавшие союзникам в воздухе и постоянно находившиеся в обороне, сдерживали их натиск в продолжение девятнадцати месяцев. Трудно сказать, чего еще достигли атаки союзных войск со времени падения Рима и до выхода в долину реки По, кроме отвлечения немецких дивизий с Западного фронта. Как сказано в одном историческом обзоре, «итальянская кампания союзников была необходимым звеном огромной удавки, задушившей нацистское государство».
Итальянская служит примером того, как могут воевать немцы, если им не мешает стратег Гитлер. Кессельринг, Фитингоф и Зенгер практически не допустили серьезных ошибок, мастерски отводя войска на север через весь длинный полуостров. Если бы Гитлер не запретил им отступить в Альпы, то они непременно выпутались бы из трудного положения. Начиная с весны 1944 года союзники имели в Италии в десять раз больше боевых самолетов, чем люфтваффе. Если бы нацисты наладили производство самолетов и танков в количествах, достаточных для того, чтобы люфтваффе и вермахт могли противостоять союзникам и в воздухе, и на земле, то нет никаких оснований предполагать, что их вообще можно было бы выдворить из Италии. «Можно я дам вам один совет? — сказал через десять лет после войны, как всегда любезный, генерал Зенгер Майклу Говарду. — В следующий раз, вторгаясь в Италию, не начинайте снизу».
12 сентября 1943 года по приказу Гитлера Муссолини был освобожден из горного отеля десантниками полковника Отто Скорцени, высадившимися на планере. «Спасение дуче вызвало переполох и дома, и за рубежом, — восторженно записал Геббельс в дневнике через два дня. — Даже на врагов его мелодраматическое избавление произвело удручающее впечатление». После встречи с Гитлером Муссолини возглавил так называемую «республику Сало», которой он управлял из Гарганьо на озере Гарда девятнадцать месяцев, то есть до краха нацистской Германии. 26 апреля 1945 года он пытался бежать через швейцарскую границу, но его, любовницу Клару Петаччи, брата Марчелло и еще пятнадцать сообщников схватили итальянские партизаны. В субботу, 28 апреля, Муссолини и Клару Петаччи расстреляли перед низкой стеной у ворот виллы за деревней Джулино-ди-Меццегра на берегу озера Комо, в одном из красивейших мест Италии. (Совсем не в духе итальянцев убивать очаровательную и аполитичную наложницу, но война есть война.) Их тела вместе с трупами других фашистов отвезли на грузовике в Милан, город, где зародился итальянский фашизм3. Затем тела дуче и его любовницы попинали ногами, поплевали и помочились на них и повесили за ноги на железной перекладине перед бензозаправкой на площади Пьяццале Лоретто, приколов бумажки с именами. Женщины, присутствовавшие при этом омерзительном спектакле, смеялись и плясали, показывая руками на Клару Петаччи, на которой не было панталон, а чулки были спущены. (Вряд ли в этом была ее вина. У нее просто не было времени для того, чтобы одеться.)
Нередко мы забываем, что за сухими цифрами статистики о потерях в каждой военной кампании стоят человеческие судьбы. На кладбище десантников, расположенном в трех милях к северу от Анцио, есть могила двадцатипятилетнего сержанта М.А.У. Роджерса из Уилтширского полка, награжденного крестом Виктории. 3 июня 1944 года он один на один пошел в атаку на немецкое пулеметное гнездо на северной стороне реки Молетта, держа в руках гранату. Сержант прополз тридцать ярдов, отвлекая на себя вражеский огонь. Взрывом фанаты ему оторвало ногу, но он поднялся во весь рост и двинулся навстречу пулеметным очередям. Немцы расстреляли его в упор. О подвиге сержанта сообщалось в «Лондон газетт»:
«Воодушевленный несгибаемым мужеством и бесстрашием сержанта, его взвод захватил казавшуюся неприступной немецкую огневую позицию».
Но никакая посмертная слава не в состоянии утешить скорбь жены, написавшей на надгробном камне: «В память о любимом муже. Хочу быть с тобой, милый. Мир праху твоему».