«Эта война, — говорил Гитлер в рейхстаге в 1942 году, — один из тех катаклизмов, потрясающих весь мир и возвещающих наступление новой эры». В определенном смысле он оказался прав. Германия не превратилась в «тысячелетний рейх», а стала миролюбивой, законопослушной, демократией, так же как и Италия. Польша и Россия теперь — гордые, независимые славянские страны. Франция возродилась и играет ведущую роль в Европе. Еврейский народ не только сохранился, но приумножился и имеет собственную национальную государственность. Соединенные Штаты, которые Гитлер ненавидел, считая, что ими правят негры и евреи, стали величайшей мировой державой, а во время написания этой книги американцы избрали своим президентом чернокожего человека. Китай теперь — могущественное независимое государство, и Япония — нейтральная, демократическая и антимилитаристская страна. Британская империя ушла в прошлое, но в мире сохранилось и процветает Британское Содружество. Надежды Гитлера на создание пангерманской экономической зоны для жизнеобеспечения арийской расы не осуществились, как и планы завоевания Lebensraum. Война Гитлера действительно была «одним из тех катаклизмов, возвещающих наступление новой эры», но не той, о которой мечтал фюрер.

Вторая мировая война длилась 2174 дня, обошлась в 1,5 триллиона долларов и погубила более 50 миллионов человек. Это значит, что в продолжение шести лет каждый день погибали 23 000 человек, или шесть человек каждую минуту. На мемориальном кладбище Содружества под Анцио в Италии тянутся ровные ряды ухоженных могил, где покоится прах тех, кто погиб здесь в боях с нацистами. Семьям погибших было разрешено дополнить формальное перечисление на надгробиях имен, званий, номеров, возрастов, частей и дат гибели собственными трогательными надписями. Вот лишь некоторые из них. Надгробный камень двадцатисемилетнего капрала Шервудского полка Дж. Дж. Гриффина, убитого 21 марта 1944 года: «Пусть же солнце, погасшее для тебя в этой жизни, найдешь ты в Божьем царствии небесном». На могильном камне артиллериста А.У. Дж. Джонсона, погибшего на следующий день: «В память о нашем любимом сыне. Ты всегда в наших сердцах. Мать, Джойс и Деннис». Посмертное посвящение двадцатидвухлетнему младшему капралу Североланкаширского полка «Лойал» Р. Гору, убитому 24 февраля 1944 года: «Тебя нет, но память о тебе жива. Папа, мама, брат Герберт и сестра Энни». Рядовому Восточнокентского полка «Баффс» Дж. Р. Гейнзу, погибшему 31 мая 1944 года в возрасте тридцати лет: «Дорогому мужу и папе вечная память и любовь. Его жена и дочка Рита». Прошло почти семьдесят лет с той кровавой поры, но и сейчас горло сдавливает ненависть к Гитлеру и нацистам только за то, что они не дали маленькой девочке Рите расти с отцом, Энни и Герберта лишили брата, а миссис Джонсон — девятнадцатилетнего сына. Загубив пятьдесят миллионов жизней, Вторая мировая война действительно вошла в историю как самая чудовищная глобальная человеческая трагедия.

Утром в субботу, 31 августа 1946 года, на 216-й день Нюрнбергского процесса, Йодль держал речь перед судьями, апеллируя главным образом к потомкам. Зная, что его ждет виселица, бывший начальник штаба оперативного руководства ОКВ хотел произвести впечатление не только на председателя суда и членов Международного военного трибунала, но и на «будущих историков». Выступая от имени германского верховного командования — по его словам, «высших военных руководителей и их помощников», — Йодль представил дело таким образом, будто они оказались в безысходном положении:

«Пришлось выполнять невыполнимые задачи, а именно вести войну вопреки своему желанию и под руководством верховного главнокомандующего, который им не доверял и которому они доверяли лишь в ограниченной степени, и пользоваться методами, зачастую идущими вразрез с принципами военного руководства и традиционными, проверенными решениями».

Более того:

«Войска и полицейские силы не находились в их полном подчинении, а разведка частично работала и на врага. Все это происходило при полном и ясном понимании того, что война решает судьбу их возлюбленного отечества — погибнет оно или будет жить. Они служили не дьяволу и не преступнику, а своему народу и своему отечеству».

Насколько прав был Йодль? Действительно, лишь немногие в верховном командовании желали войны с Британией и Францией в 1939 году, хотя и были не прочь повоевать в Польше, что и привело к конфликту вследствие тех гарантий, которые британцы дали полякам в апреле 1939 года. Верно и то, что Гитлер не доверял генералам: они же, пусть и не все, хотели убить его 20 июля 1944 года. «Методы», как дипломатично назвал Йодль бесчинства, творившиеся нацистскими офицерами, особенно на Восточном фронте, нарушали все мыслимые и немыслимые каноны войны. Неубедительны и ссылки Йодля на «насилие» партизан, тем более его попытки свалить на союзников вину за гибель под бомбами «сотен тысяч женщин и детей». Любой немецкий генерал прекрасно знал, что война на востоке не обычный военный конфликт, а покорение и истребление целых народов. Об этом свидетельствуют многие как устные, так и письменные приказы, и не только концепция Lebensraum.

Безусловно, фрагментарный характер государственной власти — когда СС и другие подобные институты могли действовать совершенно отдельно от вермахта — раздражал генералов. Верно и то, что адмирал Вильгельм Канарис, шеф абвера, считал Гитлера «полоумным» и к концу войны вошел в контакт с союзниками, но его организация не оказывала «систематическую помощь врагу», что бы ни утверждал Йодль. Если бы Йодль знал истинную подоплеку превосходства разведки союзников — о системе «Ультра», расшифровывавшей коды «Энигмы, — то, конечно, использовал бы и этот аргумент в защите германского верховного командования. Все доводы Йодля сомнительны. Германские генералы действительно служили «дьяволу» и «преступнику», как, впрочем, и «народу» и «отечеству».

Наверно, есть немало причин, которые могли бы объяснить, почему кадровые офицеры столь рьяно и даже с энтузиазмом служили нацистам. Их отцы и деды расстреливали французских «франтирёров» во время Франко-прусской войны, измывались над бельгийцами и французами в годы Первой мировой войны, и, похоже, пресловутое прусское воинское благородство было всего лишь мифом. Вряд ли может быть оправданием клятва в верности Гитлеру. Ими двигали скорее иные побуждения. Это и личные амбиции, и отсутствие альтернативы, и профессиональная гордость, и определенное чувство патриотизма, и осознание причастности к совершаемым преступлениям, и желание защитить своих близких от большевистской мести, и надежды на мифическую победу, а в отдельных случаях даже вера в нацизм. Но больше всего, вероятно, они подчинялись чувству солидарности со своими солдатами и братьями-офицерами.

Кстати, с теми немецкими генералами, которые осмеливались пререкаться или не повиноваться фюреру, ничего страшного не случалось, если они, конечно, не были замешаны в организации заговора. Их увольняли, временно отправляли в отставку, понижали в должности, но не уничтожали, как это делал Сталин.

21 февраля 1945 года Альберт Шпеер написал Отто Тираку, нацистскому министру юстиции, о своей готовности выступить свидетелем по делу генерала Фридриха Фромма и подтвердить, что командующий резервной армией «занимал пассивную позицию» в отношении бомбового заговора и его единственная вина состоит в том, что он не предупредил власти. В Советской России на такое мог решиться только самоубийца. (Ходатайство Шпеера не помогло. Фромма расстреляли в марте 1945 года.) Никто не был казнен за отказ расстрелять еврея, так и немецкие генералы, вступая в конфликт с Гитлером по поводу военных принципов, рисковали должностями и званиями, а не своими жизнями. Чаше всего они возвращались обратно из немилости, как это трижды случилось с Рундштедтом. Они, возможно, и были «вынуждены исполнять приказы», но только не из-за страха лишиться жизни.

На Нюрнбергском процессе обвиняемые, естественно, пытались отмежеваться от Гитлера и нацизма. От человека, опасающегося за свою жизнь, бессмысленно ждать откровенности. Вальтер Функ настойчиво утверждал, будто он выступал против политики «выжженной земли». Риббентроп ссылался на свою деятельность во благо англо-германской дружбы, заявляя, что он убеждал Гитлера в необходимости обращаться с военнопленными «в соответствии с нормами Женевской конвенции». Геринг говорил: «Я никогда не был антисемитом. В моей жизни не было никакого антисемитизма. Я помог очень многим евреям, когда они обращались ко мне». По словам Геринга, он «не имел представления о зверствах, чинимых против евреев, и жестоком отношении к заключенным в концлагерях». Комендант концлагеря Аушвиц (Освенцим) Рудольф Хёсс заявлял: «Я думал, что поступаю правильно; я подчинялся приказам, а теперь я понимаю, что в этом не было необходимости и все это ошибка. Но… Лично я никого не убил. Я был лишь директором ликвидационной программы в Аушвице. Гитлер отдавал приказы через Гиммлера, а указания в отношении транспортов я получал от Эйхмана». Йозеф «Зепп» Дитрих договорился до того, что на Восточном фронте «мы не расстреливали русских военнопленных». Альфред Розенберг, рейхсминистр по делам оккупированных восточных территорий, требовал принять к сведению закон об аграрных реформах, принятый в феврале 1942 года и якобы облегчивший положение крестьян. Альберт Шпеер доказывал, что его архитекторская деятельность не носила «политического характера» (хотя он с 1942 года был и министром вооружений). Эрхард Мильх жаловался на отсутствие в нацистской Германии свободы прессы, утверждая, что он «всегда был против национал-социализма». «Я никого не убивал», — провозглашал Эрнст Кальтенбруннер и был прав: убивали его айнзатцгруппы. Вильгельм Кейтель заверял, что он «никогда не был в близких отношениях с фюрером», хотя виделся с ним почти ежедневно в продолжение шести лет. По словам Карла Дёница, он «ничего не знал о планах наступательной войны», командуя в то же время подводным флотом. Ганс Фриче, директор радиослужбы Геббельса, ничтоже сумняшеся утверждал: «Я познакомился с Муссолини и Гитлером в 1923—1925 годах и старался держаться от этих людей подальше». Пауль фон Клейст, как и Геринг, тоже записался в «друзья» евреев: «Я могу сказать лишь одно — в числе моих лучших приятелей были и евреи». Юлиус Штрейхер, со своей стороны, был совершенно убежден в правильности своего предложения переселить евреев на Мадагаскар и надеялся, что это обстоятельство поможет ему на процессе. Ялмар Шахт повествовал о том, как он «ополчился против Гитлера, узнав о его негодных намерениях», оставаясь тем не менее нацистским министром до 1943 года. Если верить Артуру Зейсс-Инкварту, обвинявшемуся в депортации населения, массовых убийствах и расстрелах заложников в Польше, то он «старался не допускать нарушения положений международного права». Он же заявлял: «Развязывание войны без ее объявления вовсе не означает, что это агрессия».

К показаниям ответчиков следовало относиться с чрезвычайной осторожностью. Чего стоило, например, утверждение Дёница о том, что «после победы Германии национал-социализм скорее всего рухнул бы». Нет ничего необычного в том, что подсудимые обвиняли во всем Гитлера, Геббельса, Гиммлера, Бормана, Гейдриха и Лея, которые были мертвы ко времени начала процесса. Без сомнения, некоторые нацисты, как, например, Юлиус Штрейхер, заявлявший, что «Иисуса Христа родила еврейская шлюха», полностью соответствовали своему назначению. В большинстве своем ответчики единодушно утверждали, будто им ничего не было известно о холокосте, и если бы они знали о том, что Гитлер планирует войну, то непременно ушли бы в отставку, а после того, как война началась, делать это было неуместно по моральным и патриотическим соображениям. Возможно, кое-кто из приближенных фюрера и был с ним не согласен — Клейст даже якобы кричал на него, — факт остается фактом: практически никто из них добровольно не подал в отставку даже тогда, когда в поражении уже не было никаких сомнений.

Как на Нюрнбергском процессе подсудимые пытались возложить на мертвого фюрера всю ответственность за преступления, совершенные нацистским режимом против человечности, так и после войны немецкие генералы в многочисленных мемуарах, опубликованных в пятидесятых и шестидесятых годах, обвиняли в поражениях на фронтах Гитлера и его ближайших подручных Кейтеля и Йодля. И автобиографическая книга Манштейна «Утерянные победы», и мемуары Гудериана «Танковый лидер» справедливо критиковались за самодовольство, высокомерие и самооправдание авторов. Общий характер этого наполовину военно-исторического и наполовину автобиографического жанра отразил в 1965 году генерал Понтер Блюментрит, изгнанный из генштаба в сентябре 1944 года, несмотря на непричастность к бомбовому заговору:

«Гитлер, с точки зрения военного человека, никакой не гений. Он был дилетантом, любившим копаться в деталях и стремившимся удержать все, «упрямо и твердолобо удержать все, что завоевал». Конечно, у него возникали неплохие военные идеи. Иногда он даже оказывался прав! Тем не менее он оставался непрофессионалом и действовал, руководствуясь чувствами или интуицией, но не разумом. Он не понимал разницы между реальным и нереальным».

Сталин как-то в разговоре с Гарри Гопкинсом назвал Гитлера «очень способным человеком», но в немецкой генеральской литературе, опубликованной после войны, трудно найти такую оценку фюрера. Некоторые предполагают, что в основе критики Францем Гальдером и Вальтером Варлимонтом стратегии Гитлера лежит «зависть профессионалов к успешному любителю», а мемуары генералов служат им своего род алиби, потому они и показывают «некомпетентного ефрейтора, вторгающегося в военные дела, в которых он ничего не смыслит, и мешающего им выиграть войну».

После войны немецкие генералы много разглагольствовали о «долге и чести», но лишь очень маленькая генеральская группа действительно попыталась избавиться от Гитлера при помощи двухфунтовой бомбы, остальные же, большинство, служили ему с поразительной преданностью. И заговорщики вроде графа фон Штауффенберга хотели лишь убрать никчемного стратега, а не дать немцам демократию, равенство и мир. В личном плане у генералов имелись свои причины для того, чтобы сражаться до последнего патрона. Манштейн отдавал приказы о массовых убийствах мирных граждан, евреев и военнопленных. Рундштедт заседал в «суде чести». Гудериан брал денежные подачки от Гитлера и с удовольствием принял от него великолепное поместье в Польше. Немцы прозвали функционеров нацистской партии «золотыми фазанами», и больше всего «позолоты» было, конечно, на генералах вермахта. «Они не могли не знать о том, что происходит вокруг, — писал Дэвид Чезерани, касаясь того факта, что генералы фюрера игнорировали Женевскую конвенцию, особенно на Восточном фронте. — Гитлер постоянно информировал партийных соратников, министров и военных деятелей о своих расовых принципах и целях. Иногда кто-то возражал… но большинство соглашалось. К 1939 году успехи Гитлера, рост его популярности, а также стиль руководства привели к тому, что в стране не осталось альтернативных центров власти, способных или хотя бы желающих его остановить».

Немецкие генералы в большинстве своем развратились, морально деградировали, стали оппортунистами и вовсе не походили на доблестных рыцарей, какими пытались себя изобразить. О том, кем они были на самом деле, можно составить некоторое представление по их частным беседам в Трент-Парке, в которых они откровенничали, не предполагая, что их подслушивают и записывают (глава 16). Все это, конечно, не означает, что они наводят тень на плетень, жалуясь на назойливое вмешательство в их дела дилетанта фюрера, подстрекаемого Кейтелем и Йодлем. Хотя генералы и выгораживают себя и частенько лгут по поводу степени лизоблюдства, нельзя сказать, что их анализ уже совсем неверен. Вся стратегия стран Оси так или иначе опиралась на Гитлера: из 650 основных директив, выпущенных за годы войны, все за исключением семидесяти двух были подписаны им или выпущены от его имени.

Говорят, что ожидание виселицы способствует умственной деятельности, и ее призрак не мог не воздействовать и на Адольфа Гитлера, как, впрочем, и на любого другого человека. Но фюрер должен был корить себя не столько за неудачное руководство войсками в последние десять месяцев войны, сколько за идиотские решения, принятые раньше, когда он, можно сказать, еще был в здравом уме. Они имели столь ужасные последствия, что Гитлер должен был совершить самоубийство из-за допущенных ошибок, а не из-за страха натерпеться унижений от русских перед казнью.

И война должна была начаться не в 1939 году, а тремя или четырьмя годами позже, как он и обещал командующим вермахтом, люфтваффе и кригсмарине. Если бы Гитлер начал войну с тем же количеством подлодок, с каким ее заканчивал — то есть располагал 463 субмаринами, а не двадцатью шестью, как в 1939 году — то Германия могла иметь шансы на то, чтобы задушить Британию. Ему надо было бы своевременно употребить все силы и на строительство подводных лодок Вальтера (вооруженных самонаводящимися торпедами и приводимых в движение перекисью водорода), а также субмарин со шноркелями.

Если бы заводы люфтваффе были вынесены из крупных промышленных зон или размещены под землей и если бы Гитлер раньше начал производство реактивных самолетов «мессершмитт» Ме-262, способных изгнать американские «мустанги» из неба Германии, то воздушная война могла принять совсем другой оборот. Ме-262 был взят на вооружение как истребитель только в октябре 1944 года, когда уже вряд ли что можно было изменить. Он, конечно, был громоздок, неуклюж и потреблял слишком много горючего, но все эти недостатки можно было поправить, если бы фюрер не настоял на его бомбардировочном исполнении вопреки мнению генерала Галланда. Крах бомбардировочной кампании союзников позволил бы Гитлеру высвободить значительную часть истребительной авиации для Восточного фронта, а не держать 70 процентов истребителей на охране западного воздушного пространства.

В ноябре 1939 года Гитлер приостановил ракетную программу на полигоне Пенемюнде, посчитав ее бесполезной после победы в Польше. Она была возобновлена в сентябре 1941 года и стала приоритетной только в июле 1943 года, когда Шпеер напугал фюрера бомбежкой Гамбурга, предупредив: еще шесть таких ударов, и от рейха ничего не останется. (Гитлер так и не посетил Гамбург и даже отказался принять делегацию из города.) Ракетную программу надо было либо продолжать, либо вообще не возобновлять, поскольку она отвлекла огромные ресурсы на оружие, запущенное в массовое производство слишком поздно и уже не способное коренным образом изменить ситуацию.

В мае 1940 года Гитлеру следовало поддержать тех генералов, которые хотели отменить приказ Рундштедта, остановившего танки и войска перед Дюнкерком, захватить британские экспедиционные силы и не дать им уйти с континента. Военный девиз «L'audace, L'audace, toujours L'audace» («Смелей, смелей, всегда смелей»), приписываемый Фридриху Великому, вполне применим и к Гитлеру, по крайней мере в период между «пивным путчем» 1923 года и поражением под Сталинградом, которое он потерпел двадцать лет спустя. Он был игрок и всю жизнь играл, делая большие ставки, но на встрече с Рундштедтом в «Мезон-Блерон» проявил чрезмерную осторожность, за что и поплатился. После того как Геринг не выполнил обещание уничтожить британский экспедиционный корпус в Дюнкерке в 1940 году, его надо было перевести на менее значительную должность. Однако он продолжал командовать люфтваффе. Геринг не смог остановить и бомбежки Берлина в 1940 году, хотя и грозился сделать это. Затем он не справился с задачей обеспечить всем необходимым войска, окруженные под Сталинградом. Рейхсмаршал проявлял исключительную верность Гитлеру почти до самого конца, и эта личная преданность нациста была для фюрера важнее профессионализма командующего военно-воздушными силами. Фюрер уже потерял одного заместителя — улетевшего в Шотландию Рудольфа Гесса; лишиться второго зама было бы непростительной беспечностью. Гитлеру вообще было свойственно держать при себе профанов — вроде шефа разведки в люфтваффе полковника «Беппо» Шмида, дававшего неоправданно оптимистические сведения о численности самолетов в британских ВВС, что отчасти и способствовало поражению немцев в «Битве за Англию», хотя и делал он это из благих побуждений, представляя данные, которые хотело видеть его командование.

Гитлер извлек неверные уроки из Зимней войны русских с финнами — о слабости Красной Армии, не подумав о том, что она могла натолкнуться на отчаянное и упорное сопротивление финских войск, которым к тому же помогали необычайно суровая зима, леса, озера и плохие дороги. Несмотря на убедительный пример Финляндии, фюрер, вторгаясь в Россию, не подготовил свои войска к зиме. Обычно этот недочет объясняют тем, что Гитлер собирался закончить кампанию в России за четыре месяца. Аргумент сомнительный: 22 октября сезон грязи и дождей переходит в сезон морозов и снегопадов. В апреле 1941 года он отложил вторжение в Россию на шесть недель, решив вначале оккупировать менее значительную Югославию, где правительство симпатизировало союзникам, подрывая его престиж, но не создавая существенной угрозы его южному флангу. Однако и в ходе этой успешной кампании — Югославия пала быстрее, чем Франция, а за ней последовали Греция и Крит — Гитлер сделал неверные выводы в отношении применения воздушно-десантных войск. Потери парашютистов Карла Штудента при высадке на Крите были достаточно серьезные — четыре тысячи из двадцати двух тысяч, — и Гитлер заявил командующему: «Время парашютных войск закончилось». В нападениях на Сен-Назер и Дьеп воздушные десанты не участвовали, и фюрер, заключив, что союзники отказались от них, не использовал воздушно-десантные части во время атак на Мальту, Гибралтар, Кипр и Суэц, игнорируя настойчивые требования Штудента. Гитлер превратил воздушных десантников в элитные пехотные подразделения и крайне удивился, увидев в день «Д», что воздушно-десантный компонент вооруженных сил, который первыми успешно применили страны Оси, союзники довели до совершенства.

В июне 1941 года Гитлер начал операцию «Барбаросса», совершая величайшую ошибку в развязанной им войне. Если Африканский корпус Роммеля, состоявший из двенадцати дивизий, смог захватить Тобрук и к октябрю 1942 года подойти к Александрии на расстояние шестидесяти миль, то немцам потребовалась бы лишь малая часть той силы, которую они бросили против России, для того, чтобы вымести британские войска из Египта, Палестины, Ирана и Ирака. Взятие Каира открыло бы дорогу к практически незащищенным нефтяным промыслам Ирана и Ирака, позволило бы выгнать королевский флот из Александрии, главной военно-морской базы британцев в Средиземноморье, закрыть для союзников Суэцкий канал и создать предпосылки для нападения на Индию с северо-запада, в то время как японцы атакуют ее с северо-востока. Закрепившись на Среднем Востоке, немцы отрезали бы Британию от источников нефти и создали бы угрозу не только Британской Индии с запада, но и Советскому Союзу и Кавказу с юга. Если бы даже Британия продолжала сражаться из метрополии Соединенного Королевства, Канады и Индии, то немцы по крайней мере, избавились бы от британской угрозы на южном фланге.

Для вторжения в Россию Гитлер тогда в любое время мог бы послать группу армий «Юг» из Ирака в Астрахань, находившуюся в нескольких сотнях миль, и ему не пришлось бы преодолевать тысячи миль, как в 1941 и 1942 годах. Если учесть, что Сталин не допускал даже мысли о нападении Гитлера в 1941 году — несмотря на восемьдесят или около того предупреждений разведки, поступавших из самых разных мест, о грядущей агрессии, — то Советский Союз вряд ли был бы готов к войне в 1942-м или в 1943 году лучше, чем в 1941-м. Группе армий «Юг» было бы легче захватить Кавказ с юга, а не с запада. Пройдя между Каспийским и Черным морями и завладев Кавказом и Южной Россией, немцы отрезали бы Советский Союз от главного источника несибирской нефти, а, как отмечал Меллентин в связи с Эль-Аламейном, бронетанковая техника без горючего — не более чем груда металлолома.

Союзникам чрезвычайно повезло в том, что страны Оси не координировали свои действия, не обменивались даже информацией об основных технических средствах — например о противотанковых вооружениях. Министр иностранных дел Японии Ёсукэ Мацуока в июле 1941 года ушел в отставку, так и не добившись, чтобы его страна напала на Россию с востока одновременно с вторжением немцев на западе. Гитлер испытывал невероятные трудности под Сталинградом, и ему была крайне необходима поддержка японцев, но они уже сами сдавали свои позиции, завоеванные предыдущей весной, когда под их контролем находилось двадцать миллионов квадратных миль земной поверхности. Тесное военное взаимодействие между Берлином, Римом и Токио должно было быть нацелено на то, чтобы Япония напала не на американцев, а на русских, и тогда, когда к этому была бы готова Германия. Японии для ее военной машины была нужна нефть, и ее она могла получать в Сибири, а не в Голландской Ост-Индии.

Гитлер же не проявлял ни малейшего интереса к участию Японии в операции «Барбаросса», а японские лидеры не информировали его о предстоящем нападении на Пёрл-Харбор, точно так же как Муссолини не предупредил Гитлера о нападении на Грецию, а Гитлер ничего не сказал Муссолини о вторжении в Югославию.

Гитлеру следовало не обращать внимания на провокации Франклина Рузвельта, особенно в Атлантике: фюрер ведь знал, что президент не имеет политических полномочий для объявления войны Германии, испытывающей чувства дружбы и симпатии к Соединенным Штатам. Если бы Гитлер не объявил войну Соединенным Штатам после Пёрл-Харбора — на нем не лежало никаких договорных обязательств делать это (они все равно для него ничего не значили), — то Рузвельт вряд ли смог бы вмешаться в войну в Северной Африке в 1942 году. Тем не менее фюрер безо всякой необходимости объявил войну далеким и неприступным Соединенным Штатам, дав Рузвельту повод для поддержки политики «Германия прежде всего». Это была его вторая величайшая ошибка в жизни, совершенная через шесть месяцев после первой. Однако и она не вызвала у немецких генералов сколь-нибудь серьезной оппозиции, не говоря уже об адмиралах, воспринявших с энтузиазмом этот самоубийственный шаг. После Пёрл-Харбора Гитлер должен был распустить Тройственный союз, который ему мало что дал, и уволить Риббентропа с его нелепыми оценками возможностей и намерений Америки (глава 6). Британия нейтрализована или вообще выбита из войны, Америка поглощена борьбой с Японией на Тихом океане, вот тогда Гитлер и мог начать операцию «Барбаросса», воюя на один, а не на два фронта, что традиционно гарантирует поражение.

Относясь презрительно к славянам, нацисты соответственно не могли проводить и более разумную политику по отношению к местному населению в ходе операции «Барбаросса». Немцам следовало бы отложить на время реализацию идеи «жизненного пространства» и этнические чистки — заняться ими уже после победы — и сделать своими союзниками народы, подвластные великороссам и недовольные большевистскими угнетателями. Надо было разрешить Украине, Белоруссии, Прибалтийским государствам, Крыму, республикам Кавказа и другим пользоваться как можно более широкой автономией, совместимой с германской гегемонией в Европе, наподобие той, которая была предоставлена вишистской Франции. Политика «голодомора», проводившаяся Москвой в отношении Украины в двадцатых и тридцатых годах, породила непреходящую ненависть к центральному советскому правительству. Первоначальная доброжелательная встреча вермахта в 1941 году показала, что многие националисты воспользовались бы возможностью иметь ограниченную независимость в составе рейха.

Операциями на Восточном фронте должен был с самого начала руководить один-единственный верховный главнокомандующий — Эрих фон Манштейн (возможны и другие варианты), но никак не Гитлер, поставивший себя на место Вальтера фон Браухича в декабре 1941 года. Фюрер все меньше и меньше прислушивался к своим старшим генералам. (Он даже признался в этом секретарше Кристе Шредер. Когда она спросила его, можно ли перефразировать предложение, которое он продиктовал, Гитлер, не сердясь и не раздражаясь, ответил: «Только вам я позволяю поправлять меня!»). Фюрер больше доверял находчивым и изобретательным эсэсовцам. Он перекраивал планы и тасовал армейские кадры, а ему нужен был один умный стратег, который бы организовал единый мощный прорыв. Такой командующий скорее всего пренебрег бы Киевской операцией, отвлекшей в августе 1941 года слишком много танковых сил из группы армий «Центр» на захват второстепенной украинской столицы, а не главного русского города.

Как только стало ясно, что русские не собираются складывать оружие и даже контратакуют (со времени контрнаступления Жукова 6 декабря 1941 года и далее), Гитлер начал отдавать приказы «стоять насмерть», подменяя стратегические решения своей волей и «готовностью солдат отдавать за него жизни». «Великим генерала делает солдатская кровь», — говорили в XVIII веке. Некоторые, как генерал Вильгельм Кейтель и историк Алан Кларк, полагали, что в таких приказах была определенная военная логика в условиях плохой погоды, когда отступающие войска могли преодолевать не более трех-четырех миль в час и им приходилось оставлять тяжелую технику. Возможно, в определенных обстоятельствах так и надо было делать, но для Гитлера скоро стало навязчивой идеей удерживать любой ценой даже самую незначительную завоеванную им территорию. В этом проявилась и окопная психология ефрейтора Первой мировой войны, никогда не учившегося в штабных колледжах, и мышление закостенелого идеолога, привыкшего демонстрировать «силу духа», и азарт профессионального игрока, которому впервые за двадцать лет перестало везти.

В отличие от Фридриха фон Меллентина (глава 10) Гитлер был неспособен расценить отступление как временную географическую передислокацию войск и увидеть в нем стратегический потенциал для подготовки контрудара. Оно для фюрера имело исключительно пропагандистское, политическое и моральное значение. Гитлер всегда считал себя революционером, и военное отступление для него было равносильно отходу от политической линии, а этого не могли позволить ни его идеологическое кредо, ни исторический момент. Гитлер не допускал даже тактически оправданных отступлений, считая, что они подрывают дух того движения вперед, которому он посвятил свою политическую деятельность. По выражению Нормана Стоуна, Гитлер, как плохой пианист, «до самого гнусного конца назойливо и упорно выбивал одну и ту же неверную ноту». Позиция Гитлера выглядит особенно нелепой ввиду того, что в организации контрударов вермахт был еще более силен, чем в наступлении. Это убедительно продемонстрировали: Ром-мель на перевале Кассерин; Манштейн, взявший Харьков после поражения немцев под Сталинградом; Фитингоф при Анцио; Зенгер под Кассино; Модель под Варшавой и Мантойффель, почти дошедший до реки Мёз во время Арденнской операции.

Гитлер умудрился убрать из кригемарине лучшего после Тирпица морского стратега гросс-адмирала Эриха Редера. В феврале 1942 года фюрер, уверовав в то, что союзники вот-вот вторгнутся в Норвегию, приказал Редеру вывести из Бреста корабли «Принц Ойген», «Шарнхорст» и «Гнейзанау», пригрозив в случае отказа передать корабельные орудия береговой артиллерии. Никакой серьезной угрозы Норвегии со стороны союзников тогда не существовало. Корабли успешно прошли через Ла-Манш, но от них не было особой пользы, они больше пригодились бы для рейдов в Атлантику из Бреста. Гитлер признавался, что он был «зайцем в море», но не давал Редеру стать «львом», а к тому времени, когда Дёниц возглавил военно-морской флот, немцы лишились практически всех важных атлантических портов.

В своем обращении 15 марта 1942 года в связи с Днем поминовения Гитлер пообещал радиослушателям к лету разгромить Красную Армию, поручившись в том, что сделать ему было не дано. С 13 июля, когда он переориентировал группу армий «Б» на Сталинград, начались несуразные передислокации войск — наглядный пример тому чехарда с 4-й танковой армией Гота (глава 10), — всегда означающие головную боль для любого штаба. В результате замедлился темп продвижения к Сталинграду, вообще не стоившему тех сил, которые были брошены на него (да и вряд ли этот город притягивал так обоих диктаторов, не будь он переименован в 1925 году).

Отношения Гитлера с генералами начали портиться только тогда, когда дела у них пошли скверно, то есть с сентября 1942 года, в дни битвы под Сталинградом. Немецкие генералы не меньше Гитлера повинны в фетишизации этого сражения, лишив себя возможности провести организованный отвод войск, единственного шанса спасти 6-ю армию Паулюса. 24 сентября 1942 года Гитлер, как мы уже рассказывали в главе 10, прогнал генерала Франца Гальдера за критику вмешательства фюрера в дела на Восточном фронте, заменив его более послушным генералом Куртом Цейтцлером. Потом он уволил фельдмаршала Вильгельма Листа, взяв на себя руководство группой армий «Б», в связи с чем даже покинул «Волчье логово» и посетил штаб командования группы армий. Давать советы диктатору, чье слово — закон, трудно и рискованно, но, избавляясь от тех, кто все же осмеливался, Гитлер совершал ошибку. В ОКВ уже были двое лизоблюдов — Кейтель и Йодль, меньше всего полезны были фюреру угодники на Восточном фронте в конце 1942 года.

Получив от Роммеля известия — во время сражения при Эль-Аламейне — о том, что его танки неспособны помешать прорыву Монтгомери, Гитлер тоже приказал «стоять насмерть». Роммель решил пренебречь приказом фюрера, засомневавшись в здравости его ума. Тем не менее вся Сталинградская битва велась под дамокловым мечом нацистского менталитета Гитлера, для которого интересы нации были выше человеческой жизни.

Разногласия Гитлера с генералами, особенно с Манштейном, — по поводу отвода 17-й армии с плацдарма в Керченском проливе в конце 1942 — начале 1943 года — отражали несовпадение их взглядов на стратегию дальнейших действий. Гитлер хотел сохранить плацдарм, с тем чтобы использовать его для захвата Кавказа, когда ему снова начнет везти. Генералы уже списали со счетов богатый нефтью регион и намеревались использовать сохраненную 17-ю армию для того, чтобы залатать растущие дыры на Украинском фронте. Если Кавказ не удалось взять в 1941 и 1942 годах, то вряд ли он сдастся и в 1943-м, но отвоевать Керченский полуостров будет непросто. Аналогичным образом Гитлер хотел оставить в Крыму значительные немецкие и румынские силы, а не эвакуировать их, когда это еще было возможно: он надеялся восстановить с ними наземную связь даже после того, как ее оборвет Красная Армия.

В стратегических расчетах Гитлера имелся определенный смысл. Крым русские могли использовать для бомбардировок нефтяных промыслов в Румынии, Турция могла присоединиться к союзникам. Но дело тут не в чрезмерном оптимизме фюрера и реализме его генералов. Их противоречия проистекали скорее из прозрений различного свойства. Для Гитлера было важно во что бы то ни стало выиграть войну, поскольку поражение означало для него гарантированную смерть. Постепенный отвод войск, заканчивающийся неминуемым поражением, мог означать для генералов, даже замешанных в военных преступлениях, вроде Манштейна, лишь более длительные сроки тюремного заключения. Их ставки были совершенно разные. (Несмотря на довольно большие сроки, к которым их приговорили в Нюрнберге, Кессельринг просидел только пять лет, Манштейн и Лист — четыре года, Гудериан, Блюментрит и Мильх — три, Цейтцлер — восемнадцать месяцев.)

Естественно, при выборе решений между генералами очень часто возникали разногласия, но последнее слово всегда оставалось за Гитлером. И очень часто Гитлер поддерживал ту сторону, которая предлагала неверное решение, однако редко кто осмеливался указать ему на это. В сентябре 1942 года Йодль напомнил фюреру об ошибке, допущенной в отношении протяженности фронта, порученного Листу на Кавказе, и Гитлер подверг его обструкции. Фюрер игнорировал его за обедом, демонстративно не пожимал ему руку, даже собирался снять с поста начальника штаба оперативного руководства ОКВ, чего, конечно, не случилось. «Диктатору, — говорил потом Йодль Варлимонту, — никогда не следует напоминать о его ошибках, этого требует психологическая целесообразность сохранять в нем уверенность в себе, которая является источником его диктаторской воли». Поскольку Гитлер служил главным и единственным источником престижа и власти, ни Кейтель, ни Йодль не были заинтересованы в том, чтобы подрывать его уверенность в себе. В результате Гитлер не учился на своих ошибках и продолжал повторять их после Сталинграда еще два с половиной года. Ничего подобного даже представить себе было невозможно в западном альянсе: генералы Брук и Маршалл свободно указывали на ошибки, допущенные Черчиллем и Рузвельтом, а те — им.

В 1943 году Гитлер сто дней — с марта до июля — тянул с началом операции «Цитадель» под Курском отчасти из-за обещания Шпеера поставить на фронт большое количество новых танков «пантера». Потеря фактора внезапности нападения, игравшего ключевую роль в лучшие времена блицкрига, имела катастрофические последствия. Русские знали, когда и откуда следует ждать удара, и успели к нему неплохо подготовиться.

Гитлера вряд ли можно винить в том, что он проспал день «Д», но фюрер серьезно помешал Рунштедту в обороне Нормандии в июне 1944 года. В этом отношении он тоже оказал немалую услугу союзникам. Его компромиссное решение между планами Рундштедта сосредоточить главные силы в глубине материка и намерениями Роммеля сражаться на берегу оказалось самым худшим: оно запутало ответные действия, раздробило и внесло сумятицу в командование операциями. Даже в середине июля Гитлер все еще был убежден в том, что главный удар союзники нанесут в Па-де-Кале, и не разрешал перебросить сконцентрированные там мощные силы на юг. Он по своей глупости стал жертвой дезинформационных кампаний союзников «Фортитьюд-север» и «Фортитьюд-юг».

17 июня 1944 года на встрече с Роммелем и Рундштедтом фюрер обвинил немецкие войска во Франции в слабости и трусости, запретив им отступать и пообещав выиграть войну при помощи новых секретных вооружений. В то же время он сам же и препятствовал их своевременному появлению, затормозив программу создания реактивных истребителей и то запуская, то останавливая разработку крылатых бомб «Фау-1» и ракет «Фау-2».

Постоянные перетряски генералитета, увольнения и возвращения генералов дезорганизовывали верховное командование и деморализовывали солдат, снижали их веру в командующих. Уволив Манштейна, которому он должен был поручить управление всем Восточным фронтом, Гитлер совершил одну из своих самых грубейших ошибок, хотя и послушание еще не гарантировало благосклонность фюрера. 28 июня 1944 года он снял фельдмаршала Эрнста Буша с поста командующего группой армий «Центр», заменив его Моделем. Через неделю фюрер заменил Рундштедта фельдмаршалом фон Клюге, еще полностью не оправившимся после автокатастрофы. 10 июля Гитлер запретил группе армий «Север» помочь Моделю в его попытках не пустить русских в Прибалтику, а 5 сентября фюрер снова назначил Рундштедта главнокомандующим на Западе — всего через несколько недель после того, как он заменил его на фон Клюге. Некоторым фельдмаршалам удалось покомандовать всеми армейскими группами в России лишь несколько месяцев. У человека с якобы «несгибаемой волей» настроение менялось как у барышни.

Взрыв бомбы 20 июля посеял недоверие Гитлера к генералам, но и укрепил его веру в свою неуязвимость и исключительность — адская комбинация самонадеянности. К Рождеству 1944 года в ходе Арденнского наступления немцы отвоевали четыреста квадратных миль, но было ясно, что дальше они не пройдут и Антверпен не падет. Гитлер тем не менее запланировал в Новом году наступление в Эльзасе, которое, конечно, не состоялось. Запретив Моделю отойти из района Хоуффализе, фюрер лишил немецкую армию возможности упрочить свои позиции дальше к востоку. В итоге американская 1-я армия вступила на территорию фатерланда у Сент-Вита.

В марте 1945 года Гитлер снова снял Рундштедта с поста главнокомандующего на Западе, после того как американский III корпус успешно перешел Рейн по мосту Людендорфа у Ремагена. 12 марта фюрер посетил Восточный фронт. В замке города Фрейенвальде на Одере он предупредил командующих о том, что «сейчас дорог каждый день и каждый час», так как вот-вот будет запущено новое секретное оружие, не уточнив, правда, какое именно. Возможно, ему нечего было сказать: последняя ракета «Фау-2» взлетела через две недели, — или он имел в виду усовершенствованные субмарины, которые еще не были готовы выйти в море. (А скорее всего это был очередной блеф.) Правда, тогда он действительно приготовил «секретное оружие» — против самих немцев, проигрывающих войну и тем самым предающих фюрера. 19 марта Гитлер отдал приказ уничтожить все заводы и продовольственные склады в прифронтовых зонах, который, к счастью, игнорировал Альберт Шпеер и другие здравомыслящие генералы, кроме фанатичных нацистов. Спустя девять дней фюрер уволил своего лучшего полевого командующего — Хайнца Гудериана, заменив его никчемным Гансом Кребсом. Как тут не вспомнить Хинкеля, «великого диктатора» Чарли Чаплина. К концу войны Гитлер все больше выдвигал ярых нацистов вроде Кребса, Шёрнера и Рендулича, а не способных генералов.

Если бы Гитлер не был национал-социалистом, возможно, и не развязал бы Вторую мировую войну и даже, возможно, выиграл бы ее. Победа союзников вовсе не была неизбежной. «Праздно и сентиментально думать, что в истине заключена какая-то присущая только ей и несвойственная заблуждению сила, способная восторжествовать над застенками и плахами», — писал Джон Стюарт Милль в эссе «О свободе». Многие из самых худших заблуждений Гитлера вызывались его идеологическими убеждениями, а не военными обстоятельствами. Клейст говорил после войны Лидделу Гарту: «Нацисты заставили нас переиначить изречение Клаузевица и считать мир продолжением войны». Нетрудно представить себе другой сценарий Второй мировой войны, в котором комитет начальников штабов Гитлера не допускает ошибок фюрера, но читать его, наверное, было бы страшно.

Конечно, сегодня, по прошествии многих десятилетий, легко рассуждать о различных вариантах развития и исхода войны и потешаться над промахами Гитлера, которые в тех условиях — особенно при отсутствии здравых и критических советов — могли казаться наилучшими решениями. Он не располагал информацией и разведданными, которые доступны нам, и не мог знать, о чем думает его противник (мы же теперь знаем о планах и намерениях всех сторон). Тем не менее даже Сталин прислушивался к мнению ставки, если оно, конечно, не подрывало его авторитет. Общую военную стратегию Германии после 1939 года должен был направлять комитет начальников штабов, имеющий определенную независимость от Гитлера и Геринга и объединяющий таких талантливых генералов, как Манштейн, Гальдер, Браухич, Рундштедт, Гудериан, Штудент, Зенгер, Фитингоф, Бок и Кессельринг, а за военно-морские дела следовало отвечать исключительно Редеру и Дёницу. Гитлеру оставалось бы только совершать поездки на фронт, посещать раненых и места бомбежек, угрожать нейтральным странам, выступать с речами, поднимающими моральный дух, и предпринимать дипломатические меры для того, чтобы предотвратить вступление в войну Соединенных Штатов.

Трудно сказать, совершили бы генералы такие же или другие, но менее губительные ошибки. Возможно, 79 миллионов немцев никак не могли покорить 193 миллиона русских, и они были обречены проиграть войну при любых обстоятельствах. Кто знает, что было бы, если бы Гитлер играл меньшую, а генералы — большую роль в стратегии после «Барбароссы». Не исключено, что война затянулась бы и вызвала еще больше жертв. Поражение Германии обусловлено самой политической природой гитлеризма, его неприятием отступлений и фанатичной верой в фюрера. Гитлеризм побеждал дома в борьбе с наследием Версаля в двадцатых годах и на международной арене — в тридцатых. Дерзость, непредсказуемость, тактика блицкрига помогали Гитлеру добиваться своих целей вплоть до конца 1941 года. Но их уже было недостаточно, когда он встретился с объединенной воздушной силой союзников и броневой мощью России. «Поражение Германии было вызвано главным образом и только лишь превосходством союзной авиации», — заявлял Альберт Кессельринг. Такого же мнения придерживались и другие немецкие генералы, в том числе Блюмент-рит. Они были, конечно, не правы. Смертельный удар нацизму нанесли русские войска на земле. Однако альянс этих двух факторов поставил пределы блицкригу нацизма, заставив его попятиться назад. И захлебнулся он, как показано в главе 10, в зерновых полях у деревни Прохоровка.

В любом случае Гитлер лишил себя шансов на победу уже тем, что объявил в декабре 1941 году войну Соединенным Штатам: американцы рано или поздно создали бы в Нью-Мексико атомную бомбу. Соединенные Штаты были недосягаемы, и независимо от того, как долго продлилась бы война, победу все равно должны были одержать союзники. Даже если бы высадка в Нормандии закончилась неудачей, а это вполне могло случиться, то союзникам пришлось бы добиваться победы тем же способом, каким американцы поставили на колени Японию. Немецкие города превращались бы в пепел до тех пор, пока нацисты — или их преемники — не сложили бы оружие.

На исход войны, безусловно, повлияли достижения человеческого интеллекта — расшифровка кодов в Блетчли-Парке и на Дальнем Востоке и создание атомной бомбы в Лос-Аламосе. Союзники победили и в битве умов. «Приятно осознавать, — писал Джон Киган, — что наши мозги оказались толковее, чем у них». Хотя нам пришлось воспользоваться и их мозгами.

Несопоставимы были и потенциалы противоборствующих сторон. В декабре 1941 года население Германии составляло 79 миллионов человек, Японии — 73 миллиона, Италии — 45 миллионов, Румынии — 13,6 миллиона, Венгрии — 9,1 миллиона. В СССР насчитывалось 193 миллиона человек, в США — 132 миллиона, в Великобритании — 48 миллионов, в Канаде — 11,5 миллиона, в Австралии — 7,1 миллиона, в Новой Зеландии — 1,6 миллиона. К этому надо добавить многомиллионное население Индии и Китая, внесших значительный вклад в победу союзников, и условно Франции, вклад которой в победу оставлял желать лучшего. После того как Италия перешла в другой лагерь, суммарная численность населения с обеих сторон была такова: 175 миллионов человек против 438 миллионов. Кроме того, союзники с 1941 года контролировали две трети природных ресурсов мира и, соответственно, производство стали, добычу нефти и угля, и это тоже служило гарантией победы. Тем не менее Германия капитулировала лишь в мае 1945 года, а для окончательного усмирения Японии через три месяца понадобились две атомных бомбы. Эти две нации продержались так долго только благодаря невероятной стойкости духа и высочайшей боеспособности войск, особенно германских. Вплоть до конца 1944 года примерно в тех же военных условиях британцы и американцы несли на двадцать-пятьдесят процентов больше потерь, чем немцы, а потери русских войск были еще значительнее. Немцы потерпели поражение из-за своего фюрера и общего материального и экономического превосходства союзников, но факт остается фактом: они были лучшими солдатами в продолжение всей Второй мировой войны за исключением ее последних месяцев, когда им не хватало ни техники, ни горючего, ни подкреплений, ни воздушной поддержки.

Вторжение в Россию всегда было сопряжено с проблемами тыловой поддержки. На ранних этапах операции «Барбаросса» немцы брали верх почти при каждом столкновении вне зависимости от численности русских войск. Трудности возникали, когда пехота отставала от танков, особенно в осеннюю слякоть 1941 года. Если бы немцы попытались взять и Ленинград и Москву в 1942 году, то русские могли выставить против них пятьсот дивизий. Единственно разумным решением было наступать на Москву, главный политический, административный и коммуникационный центр России. Если бы немецкая ударная группа в сентябре 1941 года прорвалась за Москву — то есть дальше на восток, — то советская столица могла пасть, хотя это означало бы тяжелые уличные бои, какие велись в Сталинграде. В отличие от Сталинграда, снабжавшегося с другого берега Волги, Москва была бы лишена такой возможности, если бы Гудериан и Гот окружили ее с востока.

Падение Москвы вызвало бы не только разложение морального духа в России, но и сковало бы русские резервы и материально-техническую поддержку других городов. Поражению немцев способствовали в основном огромные расстояния, транспортные и тыловые проблемы (усугублявшиеся партизанами), грязь, снег и неисчерпаемые человеческие ресурсы России, расходовавшиеся с чудовищной небрежностью. И все же — разреши Гитлер Федору фон Боку в августе 1941 года бросить на Москву все силы группы армий «Центр», дальнейшие события могли развиваться по другому сценарию. В Москве вполне мог произойти политический кризис, согласись Сталин уехать за Урал на специальном поезде, который уже ждал его 16 октября 1941 года. Берия в частном порядке предлагал ему оставить столицу, хотя и не выступил официально с этой инициативой в ставке. Поскольку Япония не напала на Россию с востока, то Гитлер скорее всего ограничился бы заключением с послесталинским режимом мира, позволявшего русским контролировать всю территорию за Уралом, — более жесткого варианта Брест-Литовских соглашений, подписанных большевиками с кайзером в 1918 году. В действительности все вышло иначе. Решающую роль сыграла исключительная способность Советского Союза мобилизоваться, наладить, несмотря на потерю почти половины своей тяжелой промышленности, производство огромного количества танков Т-34 и поставить под ружье 25 миллионов человек (русским помогло и то, что люфтваффе 70 процентов самолетов должны были держать на западе для борьбы с британскими и американскими военно-воздушными силами).

Надо полагать, у германского рейха было бы больше шансов на успех, если бы на фюрерских конференциях возобладали мнения профессионалов: Браухича — по поводу Дюнкерка, Галланда— во время «Битвы за Англию», Манштейна — в битве под Сталинградом, Роммеля — перед сражением за Эль-Аламейн, Гудериана — под Курском и многих других генералов в отношении многих других операций. Но Гитлер не мог отдать войну на откуп генералам. Сверхчеловек, всевидящий, всемогущий и всезнающий, любящий военную историю и способный по памяти воспроизвести уйму деталей и фактов, психологически и эмоционально не мог позволить себе оставаться на задворках мировой войны, не в пример королям Георгу VI и Виктору Эммануилу III. К счастью, нацистская идеология, посеявшая смерть, погубила и саму себя. Германский националист-экспансионист (вроде Бисмарка или Мольтке), но не нацист, вероятно, тоже не смог бы разгромить Россию, а лишь еще больше затянул войну и загубил еще больше людей.

Разбирая просчеты Гитлера, нельзя забывать о том, что генералы, и не только Кейтель и Йодль, соглашались с фюрером и вооружали его аргументами. И дело тут не только в отношениях между Гитлером и верховным командованием, как это пытались представить послевоенные историки-полководцы Манштейн, Гудериан и Блюментрит. Неверно было бы думать, что генералы всегда были правы, а фюрер всегда был не прав. Гитлер же обдумывал и одобрял операции по разгрому Польши, Норвегии, Франции, Югославии, Греции и Крита. Не следует забывать и о том, что никто из генералов не выступил против концепции операции «Барбаросса», строившейся на чрезмерно оптимистичных оценках разведки. А фюрерская директива № 21, предписывавшая вооруженным силам Германии еще до завершения войны с Англией быть готовыми разгромить Советскую Россию одним молниеносным ударом и гарантировавшая войну на два фронта, была принята еще 18 декабря 1940 года, за шесть месяцев до начала русской кампании. Манштейн первоначально тоже считал, что Паулюсу надо держаться в Сталинграде. Клюге был против того, чтобы главное наступление вести на Москву, и Бок в целом поддерживал общую стратегию Гитлера в России. То, что генералы чаще всего помалкивали, объясняется просто: несмотря на всех их Железные и Рыцарские кресты, они были трусами, каких немало развелось в нацистской Германии. Эти жаждущие чинов профессионалы понимали, что пререканиями с фюрером ничего не добьешься.

Немецкие генералы относились друг к другу с презрением, но это еще не значит, что они не могли вести войну рациональнее, будь во главе штаба более уважаемый и менее угодливый человек, чем Вильгельм Кейтель. Как и в любой армии, играли свою роль личные амбиции и конфликты. Взаимные антипатии между Цейтцлером, Манштейном, Клюге и Гудерианом перед Курской битвой, описанные выше, лишь один из примеров дрязг, раздиравших германское высшее командование. Единство среди генералов вообще вещь немыслимая. Соперниками были не только Жуков, Конев и Рокоссовский, но и Паттон, Монтгомери и Брэдли. Отставка одного генерала всегда означает возможность выдвинуться другому.

Алан Кларк отмечал: «Нет никаких свидетельств того, что Гитлер когда-либо менял свое мнение по вопросам стратегии под влиянием функционеров в партии или старших офицеров в армии». Если Гитлер и генералы и соглашались в чем-то, то почти всегда генералы соглашались с ним, а не наоборот. Германия фактически проиграла войну уже в Курской битве, и нам повезло, что Гитлер крайне редко прислушивался к своим лучшим генералам и стремился избавляться от них, иначе война затянулась бы до 1946 года и даже дольше. В этом смысле уничижительные ремарки Черчилля по поводу «военной гениальности» и «великого мастерства» ефрейтора Гитлера были абсолютно к месту. Надо сказать, что западные союзники решали военные проблемы на коллегиальной основе: комитеты начальников штабов и США и Великобритании вырабатывали общую стратегию совместно и с учетом мнений политиков. Естественно, возникали споры между политиками и штабами, между американцами и британцами, но традиции джентльменства, открытость обсуждений (в соответствующих параметрах безопасности), отсутствие страха перед диктатором, давние обычаи сводить разные мнения воедино превращали конфликты в творческие дебаты и давали лучший результат. Даже в ставке, где исключалось любое из указанных положений, Сталин допускал определенную свободу дискуссий по военным вопросам, если они не затрагивали политику, которая была исключительно его сферой. Катастрофические поражения 1941 года оказали на него отрезвляющее влияние, и он понял, что и ему, и России не обойтись без таких людей, как Жуков, Конев и Рокоссовский. Гитлер же уповал только на свое всеведение, игнорируя мнение советников даже тогда, когда судьба нацизма висела на волоске.

Силы и возможности основных союзников были различны, но каждый из них внес свой вклад в победу. Без объединения этих сил победа могла прийти намного позже, к концу сороковых годов, или вообще была бы недостижимой. Британцы отвергли мирные намеки Гитлера в 1940 году, выиграл и «Битву за Англию», взломали код «Энигмы», обеспечивали морские пути во время «Битвы за Атлантику» и разбомбили немецкие заводы до такой степени, что загубили «экономическое чудо» Шпеера. Они превратили свою страну в своего рода «непотопляемый авианосец» (наподобие Мидуэя и Мальты), с которого стало возможным вдень «Д» осуществить высадку и освободить Западную Европу. Британцы же вынудили Германию воевать на два фронта, если даже Западный фронт большую часть войны проходил в Средиземноморье.

Для британской армии война сложилась менее удачно, чем для военно-морского флота и военно-воздушных сил, особенно вначале. Причин множество: отвратительная тактика действий во Франции и Малайе; отвратительная стратегия во время поражений в Греции и на Крите; отвратительное техническое оснащение на ранних этапах кампаний в Северной Африке; отвратительная разведка перед Дьепом и Арнемом; отвратительная погода в Италии. Британская армия по-настоящему отличилась — с помощью великолепных контингентов стран Содружества — в битве при Эль-Аламейне, когда Британская империя одержала над немцами первую крупную наземную победу в войне, оказавшуюся для нее и последней. Со дня «Д» в Европе и, конечно же, в 1944—1945 годах в Бирме британская армия сражалась в целом неплохо, но к тому времени она уже воевала пять лет. Трудно оспаривать вывод, сделанный сэром Аланом Бруком о том, что лучшие британские солдаты погибли в Первой мировой войне (хотя непонятно, почему сохранили боеспособность немцы). Соединенное Королевство потеряло в боевых действиях 379 762 человека убитыми, 571 822 — ранеными, не на поле боя погибло около 65 000 мирных граждан. На каждого убитого американца приходится шесть погибших японцев, одиннадцать немцев и девяносто два русских, на одного британца — четыре японца, семь немцев и шестьдесят русских. По поводу такого соотношения потерь надо не укорять, а поздравлять Рузвельта, Черчилля, Маршалла и Брука: они закончили войну с относительно минимальными, если так можно говорить, жертвами для своих соотечественников.

В войне с Германией кровь проливали в основном русские, и не случайно из пяти немцев, погибших в бою — то есть в буквальном смысле на поле боя, а не в результате бомбежек или какими-то иными путями, — четверо были убиты на Восточном фронте. Это главная статистика Второй мировой войны. Общие потери России измеряются страшными двадцатью семью миллионами солдат, офицеров и простых граждан, хотя нельзя забывать, что в этом повинен и сам Сталин. Многие миллионы русских людей могли не погибнуть, если бы он не подписал советско-нацистский пакт, если бы не доверял столь беспредельно Гитлеру, если бы не уничтожил лучших офицеров Красной Армии в 1937—1938 годах, если бы не развязал войну с Финляндией, если бы не завел так далеко на запад свои войска после вторжения в Западную Украину и Западную Белоруссию, если бы не запрещал стратегический отход войск, когда началась операция «Барбаросса», и так далее и так далее. Да, русские пролили много крови. Но если оценивать вклад в победу над Гитлером в более широком плане — учесть, например, морские сражения и воздушные бои над Германией, — то станет ясно, что рейх не мог использовать даже шестидесяти процентов своих вооружений против России, в том числе и в решающие месяцы конца 1941 года.

Вклад американцев в войну измерялся не столько кровью — 292 100 погибших, 571 822 раненых и незначительные потери среди гражданского населения, — сколько производством и поставками вооружений, общим финансированием военных действий, численностью войск и успехами операций, проводившихся зачастую в местах, которые не устраивали американских стратегов. Соединенные Штаты потратили на войну 350 миллиардов долларов, даже больше, чем Германия, и почти столько же, сколько Советский Союз и Великобритания, вместе взятые. В США было мобилизовано 14,9 миллиона человек, тогда как в Германии — 12,9 миллиона, а в Японии — 7,4 миллиона. На американцев легло основное бремя войны в Тихоокеанском бассейне, они предоставили две трети сил для операции «Оверлорд» и последующих боевых действий на Западе. Американская 8-я воздушная армия неустанно бомбила Германию, и американцы же обеспечили русских ботинками, грузовиками и вооружениями, с помощью которых они выстояли и в итоге одолели немцев. Историки-националисты любят выставлять свои страны в качестве главных победителей и принижать роль других государств, но победа во Второй мировой войне достигнута общими усилиями всех трех основных партнеров в боях и триумфах.

В апреле 1943 года Черчилль рекомендовал военному кабинету «популяризировать» формулу «Британское Содружество и империя» вместо прежнего названия «Британская империя и Содружество», переставив два слова, но сохранив понятие «империя». Черчилль действительно сражался за империю, в которую к 1945 году не верил уже почти никто из серьезных британских государственных деятелей. Сталин боролся за выживание в равной мере обреченной системы, прежде чем начать «холодную войну», которую этой системе тоже предстояло проиграть. Лишь Рузвельт воевал за будущее, которое со временем наступило — с «мягкой» гегемонией Америки, военными базами по всему миру, неограниченным доступом к мировым рынкам и доктриной «панамериканизма», действующей и поныне. Черчилль в день победы в Европе 8 мая 1945 года крикнул ликующей толпе в Лондоне: «Это ваша победа!» — и толпа в ответ проскандировала: «Нет, она ваша!» И премьер-министр, и лондонцы ошибались. Это была, как оказалось, победа уже покойного Рузвельта.

Миру повезло, что Адольфу Гитлеру пришлось иметь дело с людьми такого калибра, как Рузвельт, Черчилль и даже Сталин со всеми его просчетами и ошибками. Если бы Германия сохранила все оккупированные к лету 1941 года территории и не напала на Россию, то располагала бы таким же населением, как в Соединенных Штатах, хотя не более шестидесяти процентов подданных такого рейха владели бы немецким языком как родным, по крайней мере в первом поколении. Используя огромные массы трудолюбивых и образованных европейцев в реализации своих амбиций, Гитлер мог создать самую грозную мировую сверхдержаву. Человечество избежало этой участи: Гитлер, прежде всего убежденный нацист — вторжение в Россию вызывалось скорее идеологическими, а не военными императивами, — был слишком нетерпелив для того, чтобы потратить годы на консолидацию успехов 1940 года. В плане личных качеств Гитлер мог запугивать и надувать робких и наивных людей вроде Шушнига, Гахи, Чемберлена и Даладье, но у него оказалась кишка тонка, когда он столкнулся с Франклином Рузвельтом, Уинстоном Черчиллем и Иосифом Сталиным.

Три державы стали союзниками и в силу обстоятельств, и по взаимному согласию. Для русских вопрос стоял о выживании, и только лишь после поражения немцев под Сталинградом в январе 1943 года и под Курском в июле они начал и диктовать свою волю на полях сражений, окончательно и убедительно взяв верх над немцами в 1944 году. Разгром группы армий «Центр» в ходе наступательной операции «Багратион» летом этого года имел решающее значение для исхода войны и совершенно затмил операцию западных союзников «Оверлорд». Продвижения на Восточном фронте по-прежнему давались дорогой ценой, и даже в 1945 году, в отличие от боев на западе, немцы наносили русским значительно больше потерь, чем они — вермахту.

Не было альтернатив и у американцев, после того как японцы напали на них 7 декабря 1941 года, а Гитлер через четыре дня объявил войну Соединенным Штатам. Теоретически они могли ограничиться Тихоокеанским регионом, но генерал Джордж Маршалл здраво рассудил: гораздо легче нанести поражение Японии после капитуляции Германии, а не наоборот. Стратегию, в соответствии с которой американцы вступили в бои с немцами сначала в Северной Африке, затем в Сицилии и Италии, а потом уже на северо-западе Франции, Объединенному комитету начальников штабов навязали британцы, наложившие вето на любые попытки форсировать Ла-Манш до 1 мая 1944 года (с учетом оперативной обстановки срок вторжения был перенесен на 6 июня). Конфликты между американцами и британцами по поводу начала операции «Оверлорд» возникали постоянно, но те и другие прекрасно понимали, что без согласия британцев не могло быть и речи о более ранних сроках.

И это было действительно так. Когда в феврале 1942 года немцы поставили четвертый диск на машину «Энигма», союзные моряки около года не могли следить за передвижениями кораблей кригсмарине в ходе «Битвы за Атлантику». «Волчьи стаи» немецких подводных лодок не позволили бы обеспечить морскую высадку на северо-западе Европы. «Битва за Атлантику» была выиграна лишь в мае 1943 года — к этому времени четверть миллиона немцев капитулировали в Тунисе и уже планировалось вторжение на Сицилию.

Маршалл мог сколько угодно жаловаться на Брука и Черчилля, но и во время конференции в Касабланке в январе 1943 года еще рано было говорить о направлении десантов через Ла-Манш — по крайней мере до тех пор, пока на юге Англии не будут собраны крупные силы вторжения. За Африкой последовала Сицилия, затем Италия. Не было лишь особой необходимости в длительной и дорогостоящей кампании к северу от Рима, после того как началась операция «Оверлорд», не говоря уже о надуманном вторжении на юге Франции в середине августа.

Высадка в Нормандии привела бы к катастрофе без обеспечения воздушного превосходства и массированных бомбардировок, которые были немыслимы до появления в достаточных количествах истребителей «мустанг» в начале 1944 года. Надо было построить искусственные порты «Малберри» и подводный бензопровод «ПЛУТО», а его можно было проложить не раньше 1944 года. Требовалось время и на созревание дезинформационных операций разведки «Фортитьюд-север» и «Фортитьюд-юг», которые удалось успешно подготовить тоже в этом году. Кроме того, русские должны были в достаточной мере обескровить вермахт, что тоже произошло лишь к 1944 году. (И никакое вторжение через Ла-Манш было невозможно в непредсказуемую сентябрьскую погоду.) В случае провала — а он мог случиться и 6 июня 1944 года вследствие продуманного танкового удара — освобождение Европы могло затянуться на годы, по крайней мере с запада. Если бы союзники не освободили Западную Европу в середине сороковых годов, она оказалась бы под игом такой же тирании, в которую попали и находились до 1989 года страны Восточной Европы.

Союзные армии должны были привыкнуть к серьезным кровопролитиям, поражениям и победам, прежде чем сойтись в открытом бою с основными силами вермахта, а не с довольно слабым Африканским корпусом, который тем не менее жестко сражался под Тобруком, на перевале Кассерин и в других стычках. Операция, подобная Арденнекому наступлению, но предпринятая в 1942-м или в 1943 году, могла сокрушить союзников, особенно при тех запасах горючего и той воздушной поддержке, которыми тогда немцы располагали. Довольно долго действия союзников носили ответный характер, им чаще всего приходилось реагировать на форс-мажорные обстоятельства, создаваемые «железным» фюрером. Отчасти по этой причине в настоящей книге много места уделяется его образу мыслей, поведению и колоссальным, грубейшим просчетам.

Антисемитизм Гитлера, приведший к холокосту, занимал центральное место в его нацистском мировоззрении, но не только не помогал ему выигрывать войну, а, напротив, гарантировал неминуемое поражение. Рейх потратил немало средств на то, чтобы «освободить» Европу от евреев. Помимо морального ущерба для Германии, который для Гитлера, конечно, ничего не значил, политика холокоста была ошибочна и в военном отношении. «Окончательное решение» еврейского вопроса занимало железнодорожные составы, отвлекало войска СС и, кроме всего прочего, лишало Германию миллионов потенциально хороших рабочих и потенциально неплохих солдат. Немецкие евреи храбро сражались за кайзера — сам Гитлер получил Железный крест 1-го класса благодаря усилиям еврея, полкового штабиста, — и их надо было посылать в народное ополчение, а не в газовые камеры. В период между 1939 и 1944 годами трудовые ресурсы Германии уменьшились с тридцати девяти до двадцати девяти миллионов человек — на 26 процентов, — тогда как Гитлеру была нужна рабочая сила для наращивания военного производства.

На производстве не хватало талантливых, образованных и трудолюбивых людей, а Гитлер уничтожил шесть миллионов европейских евреев — на такие самоубийственные меры действительно способен лишь фанатичный нацистский маньяк. По идеологическим мотивам вермахт не призывал женщин, в то время как в Красной Армии служили от одного до полутора миллионов представительниц слабого пола, чье положение в войсках отличалось только тем, что им выдавали на сто граммов больше мыла, чем мужчинам.

И все же у Гитлера оставалась одна возможность если не выиграть войну, то по крайней мере завести в тупик. Еще в июне 1942 года немецкий физик Вернер Гейзенберг доложил фюреру о том, что есть такое вещество, как уран, малое количество которого —- «не больше ананаса» — может уничтожить целый город. Но к этому времени ученые — и евреи, и не евреи, — умевшие обращаться с атомом, уже эмигрировали и трудились в Нью-Мексико, а не у Гейзенберга в Институте кайзера Вильгельма в Далеме. Нацизм Гитлера лишил его последней, хотя тоже призрачной, надежды на победу. Об императоре Наполеоне III говорили, что он сам себя создал и сам же себя погубил. Аналогичным образом Гитлер поднялся благодаря упорству, силе воли, импульсивности и политической философии и политике, которая, как казалось, хотя и ошибочно, вселяла в немцев в тридцатых годах новые надежды. Однако все это и привело его к краху в следующем десятилетии.

Вечером 4 февраля 1942 года Адольф Гитлер принимал у себя в Бергхофе Генриха Гиммлера, и разговор зашел о Шекспире. Возможно, фюрер имел в виду «Гамлета» или «Короля Лира», когда сказал Гиммлеру:

«Никто из наших великих писателей, к сожалению, не брал темы из истории Германской империи. Наш Шиллер не нашел ничего лучшего, как прославить швейцарского лучника! У англичан есть Шекспир. История дала им Шекспира. Что касается его героев, то они либо имбецилы, либо безумцы».

При анализе поражения Гитлера обычно представляют его или стратегическим имбецилом — «ефрейтором Гитлером», — или умалишенным, но этих характеристик явно недостаточно. Он проиграл войну по той же самой причине, по которой ее начал. Потому что он был нацистом.