I

Человеку, зашедшему в читальный зал с улицы, в первую минуту казалось, что он попал в тепло, но это впечатление быстро рассеивалось. Чтобы как можно дольше протянуть на оставшихся запасах топлива, помещение отапливали скудно. Холод, настоявшийся под высокими сводами, обрушивался на скрючившихся за столами закутанных в пальто людей, с трудом переворачивающих страницы неуклюжими пальцами в перчатках. Ноги у некоторых были укрыты одеялами. Время от времени кто-нибудь вскакивал с места, чтобы восстановить кровообращение, принимался размахивать руками и притопывать тяжелыми башмаками по натертому паркету. Остальные еще больше погружались в свои книги с угрюмой решительностью людей, готовых пожертвовать всем, что любили, и смело взглянуть в лицо смерти.

Подняв голову и оглядев соседей, Эндрю Лидон приложил ладони к викторианской серебряной грелке для рук, подаренной ему женой. Мадлен раскопала ее в антикварном магазине и приподнесла Эндрю в день рождения вместе с кульком древесного угля, которым грелку полагалось топить. Однако теперь древесный уголь иссяк, и короткий срок службы нелепой вещицы, последовавший за долгим прозябанием без дела, подходил к концу. Эндрю подул в крохотные отверстия грелки и увидел оживший огонек. Скрип чьего-то стула заставил его снова обвести взглядом читателей. Он почувствовал жалость, смешанную с завистью. В самом недалеком будущем все они исчезнут в ледяном водовороте; недолго осталось болтаться, подобно пробкам на поверхности тихой заводи: подводное течение скоро затянет в страшную воронку. Однако людям не было до всего этого дела. Седовласого человека с покрасневшими глазами, сидевшего по другую сторону прохода перед стопкой томов «Короля Артура», можно было застать здесь в любое время на одном и том же месте, всегда с одними и теми же книгами. Скоро ему наступит конец, но никто не заинтересуется судьбой исчезнувшего читателя, даже если прибравшая его смерть примет небывалые доселе формы, как ею не заинтересовались бы и в былые времена, когда причиной освобождения места в читальном зале стала бы пневмония, сердечный приступ или рак. Скоро зал совсем опустеет, а потом сюда неминуемо ворвутся мародеры, чтобы унести всю оставшуюся древесину и книги, которые пойдут на растопку. Наиболее редкие издания уже перекочевали в библиотеки Каира, Аккры, Лагоса, Йоханнесбурга; в ближайшие недели за ними последуют остальные. Однако мародерам все равно останется, чем поживиться. Здешние читатели были вовсе не так глупы, чтобы рассчитывать на отсрочку приговора — что для библиотеки, что для самих себя. Эндрю завидовал их рассудительности.

В зале погас свет — экономия электроэнергии. Остались гореть лишь лампы на столах; через окна просачивалось промозглое серое мерцание. Эндрю подумал об Африке: раскаленное солнце, нескончаемые пляжи вдоль синего океанского прибоя, зелень деревьев и травы. Трудно поверить, что они окажутся там всего через десять дней. И все-таки это будет. Скоро им предстояло вознестись над замерзшими просторами и взять курс на теплый юг. Там будет нелегко, зато тепло и безопасно. Человеку не больше одного, от силы двух раз в жизни позарез требуется везение. Сейчас настал именно такой момент.

Читатель с русой нечесаной бородой, запахнувшийся в грязный плащ, протопал по проходу и, остановившись перед Эндрю, вежливо осведомился:

— Нет ли у вас случайно лишней спички?

— Кажется, курить здесь все так же запрещено? — отозвался Эндрю. — Или изменились правила?

Просящий покачал головой.

— Я не курю. Это чтобы разжечь дома камин. У меня есть, обо что чиркнуть. — Он выудил из кармана пустой спичечный коробок.

— Мне хватило бы всего одной спички.

— К сожалению, нет.

Эндрю мог бы одолжить ему зажигалку; она не понадобится до возвращения домой, а у Мадлен была своя. Но так можно лишиться почти полностью заправленной газовой зажигалки — слишком ценной вещи, чтобы идти на риск.

— Простите за беспокойство, благодарю вас, — сказал бородач и зашагал дальше по проходу.

Эндрю видел, как он обращается со своей просьбой еще к нескольким читателям. Ответ был неизменно отрицательным. Бородач остановился в дверях, оглядел напоследок зал с безнадежной мольбой во взгляде и скрылся. Эндрю чуть было не сорвался с места и не поспешил за ним с зажигалкой в вытянутой руке. Все равно ведь останется еще одна, и этого будет достаточно на несколько дней до отъезда; бедолаге же придется возвращаться в промерзшую комнату, простившись со всякой надеждой на тепло. Но Эндрю так и остался сидеть. Вдруг Мадлен потеряет свою зажигалку, или в ней кончится газ? В эти дни было слишком опасно идти на риск. Холод препятствовал милосердию.

Эндрю снова взялся за толстую подшивку «Таймс». Будучи одним из редакторов программы, он обычно не занимался розысками материалов самостоятельно, однако теперь все пошло наперекосяк. Популярной программе «На сон грядущий» предстояло показать зрителям прощальный документальный сюжет — о том, что же все-таки стряслось и почему. Пройдет еще день-другой, и передатчики отключатся, экраны погаснут. Только к тому времени он уже будет в Африке…

Напряжения не хватало, и лампочки светились в полнакала. Эндрю неуклюже перелистывал подшивку, всматриваясь в даты и заголовки и погружаясь во времена, когда неуверенным догадкам и сомнительным прогнозам отводились скромные места, а заголовки звучали примерно так: «Информация со спутника подтверждает снижение солнечной активности». Все началось гораздо раньше; люди же как ни в чем не бывало продолжали умирать, любить, убивать, появляться на свет, становиться жертвами предательства. Связи между мировыми катастрофами и событиями в жизни отдельных людей почти не просматривалось. В день гибели Хиросимы кто-то праздновал день рождения, кто-то венчался, кто-то, наблюдая, как издыхает на лужайке любимый пес, прощался с детством…

Наконец он нашел то, что искал: сообщение о невразумительном докладе неизвестного итальянского ученого на малозначительной конференции. У сообщения не было даже заголовка, только пояснение: «Предположение о цикличности солнечной активности». Доклад Фрателлини излагался всего в пяти строках; дальше в заметке речь шла о магнитных полях Земли.

Какая маленькая стрелка, подумал Эндрю с иронией, а ведь она указала на довольно крупные события — на гибель всего мира и на то, как у него самого выросли рога.

 

II

Сейчас, оглядываясь назад, было почти невозможно вспомнить, хорошим ли выдалось последнее лето. Статистика говорила о четвертом месте по засушливости и о третьем — по солнечным дням за все столетие. Однако предыдущие годы, с которыми можно было бы сравнить последнее лето, безнадежно перемешались в памяти. Лишь одно воспоминание до сих пор звучало в сердце мощным мажорным крещендо — любовь, ставшая водоразделом, как будто взметнувшимся над сумрачной долиной забытья… Погода ощутимо портилась лишь дважды — в июле и в начале сентября. Остальное время небо оставалось безмятежно-голубым, а ненастья казались лишь паузами, в которых природа готовила людей к еще более лучезарным дням. Европа, от Сицилии до скалистых фьордов Норвегии, нежилась на солнышке.

В жизни Эндрю все представлялось в те дни не менее ясным. Работа соответствовала сразу трем критериям, гарантирующим удовлетворение: она была Эндрю по душе, он не сомневался в своих профессиональных способностях, к тому же его труд благосклонно одобрялся начальством. Тылом была семейная жизнь, наполненная всем, о чем только может помыслить мужчина.

Лидоны состояли в браке одиннадцать лет и имели двух сыновей, десяти и восьми лет. К моменту замужества Кэрол была удивительно красивой девушкой; она не утратила красоты и к тридцати с небольшим годам. У нее были густые каштановые волосы, голубые глаза, чистая кожа, тронутая румянцем, а черты лица не только отличались правильностью и соразмерностью, но и сулили мужчине довольство и покой. Последнее впечатление оказалось обманчивым: в ее натуре обнаружилось куда больше эгоизма и лени, нежели великодушия. Однако ее пороки не выходили за пределы терпимого, жизнь с нею не становилась из-за них труднее. Кэрол брала простотой и естественностью, не изменявшими ей ни в кризисные моменты, ни при обычных осложнениях, какими изобилует семейная жизнь. Эндрю справедливо полагал, что все это с лихвой компенсирует ее недостатки. Его влекло к жене, ее тело по-прежнему его возбуждало. Самое главное, Эндрю гордился ее красотой, самим ее присутствием рядом с ним, и даже спустя одиннадцать лет не переставал удивляться своему семейному счастью. Он никогда, даже на мгновение, не сожалел о сделанном выборе, никогда не чувствовал к другим женщинам ничего, кроме мимолетного желания.

К сыновьям Эндрю относился с непредубежденной, трезвой привязанностью. Старший, Робин, был агрессивным, непоседливым ребенком, способным на блестящие результаты в учебе при условии, что предмет ему интересен. Робин внешне был похож на отца: высокий, худой, слегка сутулый. Эндрю замечал, что Робин чувствует себя одиноким, однако не решался прийти к нему на помощь из опасения, что потерпит неудачу.

Джерими был совсем другим: широким в плечах, с замедленными движениями, целеустремленным, добродушным и немного вялым. У него были глаза и лоб Кэрол, а волосы каждое лето выгорали добела. Он нравился взрослым, а мальчишки его возраста автоматически признавали в нем лидера.

Оба учились в интернате. Эндрю всегда заранее предвкушал их возвращение домой в конце триместра, а потом на протяжении нескольких дней после их отъезда с трудом привыкал к порядку и тишине в доме; однако все остальное время он чувствовал себя вполне счастливым, погрузившись в обычную работу на телевидении и общение с друзьями. Кэрол писала детям каждую неделю; Эндрю иногда приписывал что-нибудь от себя.

Спустя неделю после отъезда мальчиков на Михайлов триместр Мак-Кей, главный редактор, зашел в кабинет Эндрю, когда тот что-то диктовал секретарше. Мак-Кей был щуплым рыжеволосым человечком с личиком хорька и белесыми ресницами; у него была напористая манера разговора, призванная, по всей видимости, компенсировать недостатки внешности, в остальном же он был вполне приветлив. Эндрю легче работалось с ним, чем с прежним телевизионным начальством, так как он умел быстро принимать решения и в дальнейшем старался не вмешиваться в служебную деятельность подчиненных.

— Ничего, если я прерву вас? — спросил Мак-Кей. — Что-нибудь важное?

— История в Торпли, — ответил Эндрю.

Так называлась деревушка в графстве Суффолк, где разгорелся скандал с канализацией, которым собиралась заняться их программа: две тамошние коммунальные службы спихивали друг на друга ответственность и отказывались что-либо предпринимать. Тем временем некоторых местных жителей успели выселить в лачуги на окраине.

— Мы все равно не сможем воспользоваться этим материалом на текущей неделе — слишком мало прошло времени после Литтл-Шиптона. Ладно, Сью, думаю, ты можешь собирать манатки.

Они дождались, пока секретарша — спокойная, неглупая девушка, одевавшаяся с неизменным вкусом, — соберет бумаги и выйдет из кабинета.

— Мы приглашены в одно местечко, — сообщил Мак-Кей.

— Куда и насколько? — спросил Эндрю. — Если надолго, то мне надо позвонить домой. Этот вечер должен был быть у меня свободным, помнишь?

— «Уинстон и Пек», с пяти тридцати до семи, но ты можешь улизнуть и через полчаса.

Это было название издательства средней руки, специализировавшегося на документальной и научной литературе, хотя иногда грешившего и неплохой беллетристикой. Эндрю озадаченно наморщил лоб.

— Стоящее дело? Что-то не припомню, чтобы у них ожидалось что-нибудь завлекательное.

— Мемуары лорда Бенчитта.

— Нам там нечем поживиться?

— Я думал сперва поручить Керли поколдовать над этим, но потом решил, что даже плохая реклама — слишком щедрый подарок для этой старой бестии. Нет, просто там будет один тип, с которым я хотел тебя познакомить. Некто Картвелл из министерства внутренних дел.

Эндрю знал, что Мак-Кей считает его большим специалистом по части общения с разными людьми и выуживания из них ценной информации. Собственные способности в этом деле Мак-Кей не без основания считал весьма скромными и уже неоднократно выставлял вперед Эндрю. Надо бы выяснить, что он задумал на этот раз.

— Так, вообще или для чего-то конкретного?

— И то, и другое. Такой человек всегда может оказаться полезным. Для начала попробуй выведать, знает ли он что-нибудь вот об этом.

Мак-Кей протянул Эндрю вечернюю газету и указал пальцем на статью, вызвавшую у него интерес.

— Видел, — кивнул Эндрю. — Нас ждет холодная зима. Разве Карвелл может располагать какими-то особенными сведениями?

— Солнце выделяет меньше тепла. Чем не сенсация?

— Различие весьма невелико, его улавливают только особо чувствительные приборы.

— Важна идея. Мы полностью зависим от солнца. Может получиться любопытный материал.

— И нам требуется мнение министерства внутренних дел?

— Вдруг им известно что-то еще? — Мак-Кей посмотрел на Эндрю и пожал плечами. — А может, и нет. Но тебе все равно не мешает познакомиться с Карвеллом. Теперь, после ухода Прайса в промышленность, у нас не осталось своего человека в министерстве внутренних дел.

В его голосе звучало раздражение. Эндрю усмехнулся.

— Очень неосмотрительный поступок. Всего-то удвоенная зарплата, сколько угодно денег на расходы, самая высокая пенсия. Какая ерунда!

Мак-Кей тоже улыбнулся.

— Ерунда, — подтвердил он.

— В любом случае, я буду рад туда зайти, — сказал Эндрю. — В последний раз «Уинстон и Пек» порадовали хорошей выпивкой.

— Как всегда. Хотя Бенчитту стоило бы поднести яду.

Фирма «Уинстон и Пек», подобно многим своим конкурентам, долго путешествовала по разным адресам, пока не осела окончательно в новом офисе в Мейфэре, на одинаковом расстоянии от Керзон-Стрит и от Гайд-Парка. У двери поблескивала скромная медная табличка, служившая единственным указанием на то, что это не жилой дом. Аналогичные таблички висели и на всех окрестных зданиях; поблизости практически не было жилья. Напитки ждали гостей на втором этаже, в комнате, имевшей форму буквы «L». Когда-то здесь была гостиная, а теперь благодаря передвижным перегородкам размещались три директора. Из помещения временно удалили всю мебель, и взору посетителей предстала дюжина стульев в стиле Регенства и два дивана. Эндрю и Мак-Кей застали почти всех гостей в сборе. Большинство напоминали пишущую братию, и поспешность, с какой они опрокидывали спиртное, свидетельствовала о солидной доле неудачников и алкоголиков среди приглашенных.

— А, это вы, Картвелл! — обрадовался Мак-Кей. — Вот, познакомьтесь: Эндрю Лидон, составитель программы.

Процедура представления в его нервозном исполнении свидетельствовала о полном отсутствии уверенности в собственных способностях по части цивилизованного общения.

— Рад познакомиться, — улыбнулся Картвелл. — Я уже говорил Мак-Кею, что всегда смотрю ваши передачи, когда выпадает такая возможность. Это одна из трех телевизионных программ, нечасто вызывающих рвотный рефлекс. Я бы даже сказал, лучшая из трех.

Во всех движениях этого невысокого улыбчивого брюнета сквозила природная живость. Костюм на нем был добротный, но, на взгляд Эндрю, чересчур светлый; на шее красовался галстук-бабочка, что тоже не вызвало у Эндрю одобрения.

Представив их друг другу, Мак-Кей воспользовался первой возможностью, чтобы улизнуть. Он поступал так и раньше — Эндрю находил это трогательным и, в то же время, слегка действующим на нервы.

— Иэн говорит, что вы служите в министерстве внутренних дел…

— Стоит ли уточнять? Разве грубая внешность не выдает государственного чиновника?

Эндрю улыбнулся.

— Не сказал бы.

— Слава Богу! — Картвелл схватил бокалы с подноса у проходящего мимо официанта. — А то я уже встаю в оборонительную стойку. Надо будет за собой последить.

— Значит ли это, что вы не любите свою работу или считаете, что ее не следует любить?

— Скорее и то, и другое, но только понемножку. — Он заинтересованно взглянул на Эндрю. — Но вы верно мыслите.

Вместо того, чтобы кружить в толчее, они проговорили, не отходя друг от друга, до конца приема. Дэвид Картвелл оказался, на взгляд Эндрю, хорошим собеседником, умеющим внимательно слушать. Что еще более ценно, он был наделен даром задушевности, не переходящей в навязчивость.

Когда пришло время расставаться, Эндрю сказал:

— Надо будет встретиться как-нибудь еще.

Картвелл кивнул.

— Знаете что, приходите пропустить рюмочку в воскресенье. Часиков в одиннадцать устроит? С женой. Денхэм-Кресент, семнадцать — знаете, где это?

— За угол от станции метро «Саут-Кенсингтон»?

— Вот-вот.

— Что ж, благодарю. С радостью придем.

Лишь когда они распрощались, и Эндрю шагал по Парк-Лейн к автобусной остановке, он припомнил, что Мак-Кей поручал ему выведать у Картвелла что-нибудь насчет уменьшения солнечной активности, предвещавшего холодную зиму. Он слегка разозлился на себя за забывчивость. Единственным утешением служила явная пустячность поручения.

Кэрол попыталась было возразить против визита на основании шапочного знакомства. Она не любила входить в контакт, не имея возможности оценить, что за люди новые знакомые. В воскресенье она еще поговаривала о том, чтобы уклониться от встречи и заставить Эндрю принести за нее извинения. Однако, как следовало из откровенного признания Кэрол, прежние аргументы отошли в тень благодаря неприкрытому восхищению, которое всегда вызывали у нее дома на Денхэм-Кресент — стиль Регентства, белая штукатурка и итальянские портики: ей не терпелось взглянуть, каковы они изнутри.

Их впустила в дом розовощекая брюнетка — нечто большее, чем гувернантка, и нечто меньшее, чем au pair — проводившая их в гостиную с окнами, выходящими на улицу. Утро выдалось солнечным, и темная листва подстриженного кустарника томно лоснилась в маленьком садике у парадного.

Кэрол оглядела обстановку.

— Кое-что очень даже ничего, — заметила она. — Вон тот пузатый сундучок в углу…

Ей пришлось умолкнуть, потому что в гостиной появилась худенькая блондинка. Ей можно было дать лет двадцать пять. Она оказалась очень простенькой, что вызвало у Эндрю некоторое удивление: он ожидал, что у Картвелла будет более изысканная супруга.

До них донесся ее нервный, хрипловатый голосок:

— Мистер и миссис Лидон? Я Мадлен Картвелл. Дэвид сейчас спустится.

Она чуть-чуть улыбнулась, готовая улизнуть, но в этот момент раздались стремительные шаги, и перед ними предстал Дэвид Картвелл. Он и сейчас выглядел франтом: на нем были модные серые брюки и бордовая шелковая рубашка; последняя вызвала у Эндрю не меньшее осуждение, чем его галстук-бабочка на приеме. Кэрол также не одобряла франтов. Оставалось надеяться, что это не отпугнет ее раньше времени: обычно первое впечатление перерастало у нее в стойкое предубеждение.

— Вы, кажется, не заблудились, — сказал Дэвид. — Здравствуйте, Энди. Миссис Лидон?

— Кэрол, — сказал Эндрю. — А это Дэвид.

Здороваясь с Кэрол за руку, Картвелл посмотрел на нее пристальным взглядом, после чего повернулся к Эндрю:

— Вы осознаете, какая у вас красивая жена? Надеюсь, что да. Хотя возможно, что и не до конца. Длительное обладание перерастает в привычку.

Кэрол слегка улыбнулась. Казалось, ее забавляет этот разговор.

— Не смущайтесь и не обращайте на него внимания, — приободрила гостей Мадлен.

Улыбка Кэрол обрела уверенность.

— Не буду, — пообещала она.

— Нет, просто писаная красавица, — не унимался Дэвид. — Ты согласна, Мадди? — Он перевел взгляд на Эндрю. — Я немного балуюсь цветной фотографией. Вот бы запечатлеть вашу жену! Не возражаете?

— Конечно, нет, — со смехом ответил Эндрю. — Ей придется раздеться прямо здесь, или у вас наверху есть студия?

Дэвид расхохотался.

— Я ограничиваюсь лицами. Взгляните — портрет Мадди. Моя работа.

Эндрю подошел поближе, чтобы разглядеть фотографию. Мадлен была снята в профиль, с чуть повернутой головой, на фоне чего-то расплывчатого, в коричневатых тонах. Даже такая искусная работа не смогла сделать ее ни красивой, ни даже просто хорошенькой, однако портрет выхватил изысканность отдельных черточек ее облика — лба, подбородка, нежной линии шеи; Эндрю вынужден был отметить про себя, сравнивая фотографию с оригиналом, что последний обладает всеми этими достоинствами в полной мере.

— Да, — сказал он, — запечатлейте, сделайте одолжение. Только не забудьте дать один экземпляр мне.

— Непременно, — ответил Дэвид. — Так, что мы пьем? «Тичерс», «Хейг»? Джин, водка? Кажется, с прошлого Рождества у нас осталось немного шерри.

Кэрол уговорила Мадлен провести ее по дому, и мужчины остались одни. Девушка, впустившая гостей в дом, внесла серебряный сосуд с орешками и поставила его на миниатюрный столик. Дождавшись ее ухода, Эндрю сказал:

— До чего розовощекая девушка!

— Результат жизни в высокогорье, — ответил Дэвид. — Она из деревушки в итальянских Альпах. Заберитесь на высоту полутора тысяч метров — и вы станете таким же. Разрыв мелких капиллярных сосудов — то ли от пониженного давления, то ли от зимнего холода. Возможно, от того и другого одновременно.

— Да, да, я вспоминаю, как много видел горящих лиц в Зерматте.

— Конечно. Приятная особа, вам не кажется?

Эндрю кивнул.

— Вполне.

— И соблазнительная. Если бы не ее простодушная католическая добродетель, пока еще, по-моему, не подвергшаяся порче, ее присутствие было бы обременительным для Мадди.

Речь Картвелла отличалась откровенностью, заставившей Эндрю пересмотреть свое первоначальное впечатление. Он мысленно перебрал в памяти знакомых, которые уделяли бы женщинам столь неприкрытое внимание, как Дэвид — Кэрол, хотя бы только на словах; нет, развратники действуют не так прямо, предпочитая обходные маневры. Однако замечание Дэвида в адрес гувернантки, в особенности его тон, вынудили Эндрю присмотреться к нему повнимательнее.

Отчасти для того, чтобы не поддерживать нового поворота беседы, отчасти в порядке вызова, он молвил:

— Мадлен показалась мне очень милой.

— Еще бы! — согласился Дэвид. — Прямо не знаю, как ей удается меня выносить.

Та же тема всплыла неделю-другую спустя, когда мужчины встретились, чтобы хлебнуть пива за ленчем. К этому времени Картвеллы уже успели нанести ответный визит Лидонам в Далидж; состоялся также совместный поход в театр. Все указывало на то, что общению предстоит стать тесным. Дэвид достаточно нравился Эндрю и в смешанной компании, однако в отсутствие женщин он преображался: успокаивался, забывал о напыщенных речах. Пока они попеременно подносили ко рту тяжелые кружки, возвышающиеся на сверкающей дубовой стойке, Эндрю подумал, удивляясь собственной мысли: этот человек мог бы стать его другом. Подобное чувство ни разу не посещало его за последние десять лет. Со времени женитьбы он познакомился со многими людьми, но ни с кем не подружился.

— Мне нравится этот паб, — сказал Дэвид. — Потому, наверное, что здесь за стойкой всегда стоит мужчина, а не женщина.

— А чем тебе не угодили барменши?

Картвелл усмехнулся.

— Мадди зовет это атавизмом. Древняя, глубоко гнездящаяся потребность время от времени ускользать от женского пола. В любом из нас сидит вольный каменщик.

— В общем-то, да. Хотя не могу сказать, что недоволен, когда женская рука наливает мне пива.

— Мой протест чрезмерен? Что ж, ты прав. Чаще всего я не могу устоять перед женскими чарами; отсюда и потребность в передышках.

В его признании не было слышно ни печали, ни хвастовства.

— Бывают мании похуже, — сказал Эндрю.

— Похуже, но не сильнее. Хочешь пообедать как следует или просто перекусить? У них тут сносные сосиски.

— Вот и отлично.

Дэвид подозвал бармена и заказал сосиски и булочки с маслом. Удостоверившись, что их кружки почти пусты, он добавил:

— И еще по пиву. — Он полез в карман за мелочью. — Все перерастает в привычку — тошнота, суета, все. Спустя год после того, как я пристрастился к пиву, я уже не мог переносить его вида. Сохранилось только стремление не отставать от других парней. Даже потом, когда я стал более выносливым, с меня всегда хватало одной пинты. Однако со временем мне стал нравиться этот вкус. Теперь я даже не замечаю, как пиво льется в желудок.

— Вот тут позволь тебе возразить. Конечно, многое утратило былое очарование, но глоток доброго пива — совсем другое дело!

Дэвид неожиданно расплылся в улыбке.

— Неплохие у них тут запасы, верно? Ладно, не обращай внимание на разочарованное бурчание, свойственное людям не первой молодости. Слишком много удовольствий и так мало озарений.

— Это ко мне подходит.

— И ко мне. В том-то и беда.

Выпивать на пару в середине дня два-три раза в неделю стало для них привычным. Кроме того, время от времени Дэвид затаскивал его к себе на Денхэм-Кресент, чтобы пропустить еще по рюмочке, а то и закусить. Обычно это происходило по вторникам и пятницам, когда транслировали «На сон грядущий». Сперва Эндрю беспокоился, не будет ли Кэрол возражать. Но стоило ему заикнуться об этом с нотками покаяния в голосе, как он услыхал:

— Господи, Энди, чего ради я стану возражать? Мне нравятся Картвеллы. — Она улыбнулась. — И я не буду подозревать, что ты ухаживаешь за Мадлен.

Настал его черед улыбнуться.

— Нет. Это весьма маловероятно.

— Разве что совсем чуть-чуть…

Минула еще неделя, и Дэвид, встретившись с Эндрю за ленчем в пятницу, сказал:

— Ты собирался заскочить вечерком, да?

— Если я приглашен.

— А что, тебе непременно подавай открытку с монограммой? Понимаешь, меня самого не будет.

— Что ж, тогда в другой раз.

— Нет, — сказал Дэвид, — ты должен прийти. Мадди будет тебя ждать.

— Если окажусь поблизости, загляну.

— Мне бы хотелось, чтобы ты обязательно зашел, — настаивал Дэвид.

— Это так важно? — удивился Эндрю.

— Дело в том, что моя вечерняя задержка — непредвиденное осложнение. Твое присутствие поможет ей взбодриться.

Эндрю пожал плечами.

— Раз ты так считаешь, то, конечно…

— Я еще не принес ей своих супружеских извинений. Позвоню, когда вернусь в офис. И скажу, что ты зайдешь.

В тени стоящих полукругом разноцветных домов и густых деревьев царила прохлада, приятно контрастировавшая с жарой и гамом на Денхэм-Стрит. Дверь отворила сама Мадлен. На ней были белые брюки и светло-голубая блузка, волосы гладко зачесаны назад. Эндрю не мог не заметить в который уже раз, что в ее неброской внешности чувствовалась какая-то свежесть, а от острых скул, обтянутых нежной кожей, трудно было оторвать взгляд.

— Входите, Энди, — сказала она. — Рада вас видеть. Прошу в гостиную. Джин, еще что-нибудь?

— А вы?

Она показала на свою рюмку, стоящую на столике.

— Чинзано с содовой.

Мне то же самое.

Он наблюдал, как Мадлен наполняет бокал. Потом она вышла в кухню. Донесся звук открываемой дверцы холодильника, хлопок. Хозяйка вернулась и опустила в бокал кубик льда.

— Я точно не создаю вам хлопот таким приходом?

Она с улыбкой покачала головой.

— Вы виделись с Дэвидом за ленчем?

— Да.

— Он сказал вам, что задержится допоздна?

— Сказал. Я собрался было отложить визит, но он убедил меня, что вы не станете возражать.

— И объяснил почему?

— Почему вы не станете возражать?

— Почему он сам не придет.

— Нет. Я решил, что у него что-то неотложное на службе.

Она подала ему бокал, и Энди взял его со словами благодарности.

Мадлен осталась стоять, глядя на него со странным выражением на лице, которое ему не удавалось расшифровать. Нечто смешанное с усталостью.

— Раньше я думала, что мужчины всегда доверяют друг другу свои тайны. Эту уверенность в меня вселил знакомый юноша, когда мне было девятнадцать лет. Он, во всяком случае, поступал, как выяснилось, именно так.

— Тайны? Насчет женского пола?

Мадлен уселась в кресло напротив и положила ногу на ногу. На ногах у нее были кожаные тапочки без каблуков с замысловатым золотым узором.

— «Женский пол» — какое милое выражение! Именно это мне в вас и нравится, Энди, — некоторая старомодность.

— Ладно, — буркнул он, — а теперь об‘ясните, что я сделал не так.

— Дэвид вам действительно ничего не сказал?

— Значит, у вас тут проблемы? — неуклюже вырвалось у него.

— Ваша старомодность мне действительно по душе. Нет, он и не должен был ничего говорить, учитывая обстоятельства. — Она сделала ударение на последнем слове. — Ничего особенного — если разобраться. Дэвид встречается… с одной женщиной.

— Он сам вам об этом сказал? — удивленно спросил Эндрю.

— Нет. На этой стадии он обычно ничего не говорит. Никогда не могла понять, в чем тут дело — то ли он взаправду воображает, что обманывает меня, то ли попросту избегает неприятных разговоров.

Эндрю сделалось немного не по себе. Его все это не касалось, и вообще не стоит вести подобные беседы. Было бы понятнее, если бы Мадлен поделилась своими неприятностями с Кэрол.

Он промолчал, и Мадлен продолжила:

— Вы не видите разницы, да? Обычно я не говорю о таких мелочах, Энди. — Она помялась, словно собираясь что-то добавить. — Ладно, не обращайте внимания.

Он был тронут ее несчастным видом.

— Мне очень жаль. — Эндрю запнулся. — Что вы имеете в виду, говоря об «этой стадии»?

Она пожала плечами.

— Дэвид рассказывает мне о своих увлечениях уже потом, когда все благополучно завершается. Так он понимает честность. И так добивается отпущения грехов.

— Вы его, конечно, прощаете.

— Конечно. — В ее голосе звучала легкая ирония. — Разве могут быть хоть малейшие сомнения?

— Все это, разумеется, просто детство, но взрослые иногда ведут себя, как дети. Это несерьезно.

— Несерьезно? — Мадлен посмотрела на него в упор. — Несерьезно?

— Как бы понарошку.

— Признайтесь, Энди, вы когда-нибудь изменяли Кэрол?

— Нет, — сказал он, — не изменял. Нам обязательно обсуждать меня и Кэрол?

— Нет. — Ее голос звучал жалостно. — Обсуждать вас и Кэрол нам необязательно. Простите меня, Энди. Мне не следовало навязываться. Тем более, что вы наверняка не в силах помочь. Жаль, что ему не хватает ловкости, чтобы скрываться получше. Счастливому неведению нельзя иногда не позавидовать.

Чувство осуждения, которое Эндрю только что испытывал по отношению к ней, перешло на Дэвида. Он представил его в этот самый момент с девушкой, смеющимся и болтающим, и оскорбился за Мадлен.

— Хотите, я с ним поговорю?

— Поговорите с ним? — Она широко раскрыла глаза. — О его увлечениях? Не думаю, чтобы от этого был какой-то толк.

— А вдруг?

Она усмехнулась.

— Уверена, что нет. Выбросьте это из головы.

— Хоть в чем-то я мог бы помочь!

Мадлен окинула его задумчивым взглядом и улыбнулась.

— Кажется, можете. Мне нечего вам предложить, кроме pasta sciutta и остатков салата. Можете пригласить меня поужинать, если хотите.

Эндрю кивнул.

— С большой радостью.

 

III

В середине октября погода неожиданно испортилась, и гипотезы Фрателлини снова попали в заголовки: метели, просвистевшие над североамериканским континентом, молниеносно преодолели Атлантику и закрутились над Европой. В первое же утро снегопада улицы Лондона покрылись трехдюймовым слоем снега. Вскоре нескончаемые потоки автомобилей превратили снег в грязь, однако небо оставалось таким же свинцовым, — снегопад все усиливался. Среди домов завывал ледяной северо-восточный ветер. Еще не наступил полдень, а газеты уже трубили о «Зиме Фрателлини». К следующему утру погода не изменилась, что послужило поводом для пространных комментариев и всевозможных догадок. В кабинете Мак-Кея, куда Эндрю явился по срочному вызову, репродукция картины Утрилло, изображающая заснеженный Монмартр, уже была заменена девушкой кисти Ренуара, утопающей в высокой летней траве. Мак-Кей ценил в искусстве термальные свойства.

— Я проглядел ваши наметки насчет Фрателлини. Давайте дадим это прямо в пятницу.

Мак-Кей поручил ему поработать над этой темой несколько недель назад, не считая тогда задание особенно важным.

— Нам пока недостает материала, — возразил Эндрю.

— Какого же?

— Мы хотели снять самого Фрателлини и его обсерваторию. Этим должна была заняться бригада, которая отправилась снимать раскопки в Ватикане.

Худое лицо Мак-Кея сморщилось еще больше.

— Придется обойтись тем, что есть. Главное — что у людей на языке. Вдруг уже через неделю об этом все забудут? Десять минут получится?

— Надеюсь, да. На сколько минут выпускать Уингейта?

— Боже, снова он?

— Мы за него заплатили.

— Контракты на определенный срок — полнейшая чушь. Бывают лица и голоса, которые трудно долго выносить. У вашего Уингейта именно такое лицо и такой голос. Ладно, покажете его минуты три — только смотрите, чтобы он не больно расходился!

— Он свое дело знает.

— Вот это-то мне и не по нраву. Все мы в своем деле что-нибудь да смыслим, иначе не проживешь. Но мы по крайней мере признаем, что знания наши не очень-то глубоки. А эти журналисты-ученые болтают так, словно для них не осталось никаких загадок. Как бы мне хотелось, чтобы он дал петуха!

— Это не пойдет программе на пользу.

— Ну, тогда пускай ошибется в своей еженедельной проповеди в воскресной газете. Могу я доверить все это вам, Энди?

— Да. Послать бригаде в Рим телеграмму об отмене задания?

— Об отмене?

— Чтобы не снимали интервью с Фрателлини, раз у нас все равно не найдется для него времени.

Мак-Кей немного поразмыслил.

— Нет, давайте оставим, как есть. Вдруг еще придется его куда-нибудь вставлять. Скажем, по весне. Ретроспектива «Зимы Фрателлини».

— Если таковая будет.

Мак-Кей пожал плечами.

— Тогда «Что стало с „Зимой Фрателлини“». Так или иначе сгодится. Кроме того, у Билла Дайсона в Милане подружка. Он никогда не простит мне, если я лишу его возможности нанести ей визит.

В выходные снегопад прекратился. В субботу вечером и в воскресенье хлестал дождь, а в понедельник установилась холодная, но ясная погода, и в зябком лазурном небе проносились только маленькие облачка. Хотя в баре, где Дэвид и Эндрю назначили встречу, было тепло, даже душно, если не считать сквозняков от поминутно распахиваемой двери.

— По рюмочке виски? — предложил Дэвид. — Чтобы быстрее кончалась эта проклятая «зима Фрателлини».

— Разве что по одной: полно работы.

— Как и у меня. Но мне легче ее выполнять с затуманенной головой. Видел в пятницу твою программу.

— Ну, и какие будут замечания?

— Распространяем тревогу и уныние? Вся эта болтовня о ледниковом периоде…

— Мы всполошили министерство внутренних дел?

— Официально — нет. Но подбросили пищи для разговоров. Говорят, на следующее утро в «Харродз» было столпотворение за лыжами.

— Это все Трэвор Уингейт. Мы подписали с ним контракт на дюжину выступлений, так что теперь приходится с ним мириться, в противном случае — прощайте, денежки. Лучше бы было махнуть рукой на деньги, но бухгалтерия никогда на это не пойдет.

— Не нравится мне его усмешка, — сказал Дэвид. — Уж больно издевательская.

— Он совершенно лишен телегеничности, но нам потребовалось несколько его выходов в эфир, чтобы это осознать. Иногда так случается. Все, что нам остается, — это выпускать его на самые острые сюжеты, способные захватить публику. Вот мы и подарили ему ледниковые периоды.

— Самые робкие из зрителей, должно быть, перепугались не на шутку.

— Но мы же подчеркивали, что это крайне маловероятно!

— Так, между прочим. И крупным планом — сползающие с гор Уэльса ледники и белые мишки, нежащиеся на солнышке на льду Заводи.

— Воздействие на воображение зрителя — предмет нашей гордости.

— Я кое-куда заглянул, — продолжал Дэвид. — Создается впечатление, что существует несколько теорий о причинах ледниковых периодов. Причем наиболее здравая из них основа на учете колебаний в уровне солнечной активности. Ее автор — некто Пенк. Ты отдаешь себе отчет, что повсеместное уменьшение средней температуры всего на три градуса приведет к тому, что север Шотландии скроется под ледниками?

— Учти, я тоже не терял времени даром, — сказал Эндрю. — В образовании ледовых шапок больше повинны осадки, нежели температура воздуха. Сибирь расположена так же далеко на севере, как Гренландия, и там не менее холодно, а ледников нет и в помине. Облака, несущие влагу, не забираются так далеко в глубь суши.

— Черт побери, над нашими островами, затерянными среди морей, как будто вполне хватает набухших от влаги облаков!

— Как бы то ни было, уменьшение солнечной активности пока незначительно. Фрателлини рассуждает о двух-трехпроцентном снижении количества солнечной энергии, достигающей внешних слоев атмосферы. Колебания в таких пределах — нормальное явление, вызванные локальной, временной изменчивостью солнечной активности.

— Но у нас станет прохладнее, это уже точно.

— Раз-другой предстоит встретить Рождество со снегом. Может, снова будем поджаривать на льду Темзы бычка… Большинство авторитетов как будто сходятся с Фрателлини во мнении, что колебания не продлятся долго — скорее всего, не дольше шести месяцев.

— А вдруг все-таки дольше?

— За истекшие шесть с половиной столетий европейские ледники дважды наступали и дважды ретировались. В начале четырнадцатого века они принялись было расти в западных Альпах, но в пятнадцатом все пришло в норму. К концу шестнадцатого века льды снова перешли в наступление — в восточных и западных Альпах, а также в Исландии. Рост продолжался и в начале девятнадцатого века, но потом ледники поджали хвосты. С тех пор площадь паковых льдов сокращается по всему миру. Возможно, сейчас снова наступает их время.

— Так что можно ожидать переполоха на бирже в связи с ростом курса акций компаний, производящих нагревательные приборы?

— Переполоха — не исключено. Но если это всего лишь временное понижение температуры, к чему склоняются климатологи, то позднее может начаться обратный процесс. Тогда жди повышенного спроса на лосьоны для загара. В нашем столетии преобладала тенденция к повышению температуры.

— Я бы предпочел гипотезу вашей программы, — сказал Дэвид.

— Белые медведи — это, конечно, перебор, но ты только представь себе ясный денек, замерзшую Темзу, звонкие голоса в неподвижном воздухе, звон бубенчиков на санях, скользящих по набережной Виктории…

— Не знал, что ты так сентиментален.

— Все мы, циники-реалисты, слеплены из одного теста. Это наше средство защиты от самих себя. Раньше я коллекционировал рождественские открытки с зимними сюжетами и снегом: крестьяне, собирающие хворост на закате, домики на опушке, постоялые дворы и все такое прочее…

— И дрозды.

— Нет, дроздов я не коллекционировал. У каждого свои пристрастия.

— Что случилось с коллекцией?

— Меня постигло разочарование. Мои престарелые тетушки либо поумирали, либо ударились в религию и стали присылать мне картинки из жизни святого семейства. Так что теперь у меня сплошь репродукции классиков и так называемый юмор. Продолжать прежнее занятие не было никакого смысла.

— В этом году я попробую пополнить твою коллекцию.

— Буду очень тебе благодарен.

Эндрю взглянул на часы.

— Мне пора. Как насчет того, чтобы по-холостяцки пройтись вечерком по пабам? Кэрол отправилась в Илинг — решила навестить какую-то мерзопакостную особу, свою бывшую одноклассницу.

Дэвид покачал головой.

— Сегодня не получится. Может, заглянешь к Мадди? Все веселее вдвоем.

— Возможно. Там будет видно.

Однако вечер сложился иначе. Эндрю познакомился с молодым нигерийцем из группы стажеров, который, бесцельно слоняясь из комнаты в комнату, спросил у него, в какую сторону сворачивать. Причем английский его был до того правилен, а тон — столь меланхоличен, что Эндрю неожиданно для себя пригласил его поужинать. Эндрю привел нигерийца в свой клуб в надежде встретить там секретаря, проторчавшего большую часть жизни в Индии и относившегося к представителям небелых народов с не меньшей антипатией, чем Эндрю — к нему самому. Надежде не суждено было сбыться, но наивность и пылкая признательность молодого негра пришлись ему по душе, и вечер получился вполне приличным. Вернувшись, Эндрю не застал Кэрол дома. Он лег в постель и уже сквозь сон услышал, как открывается входная дверь.

 

IV

Эндрю предстояло провести неделю в Швеции, чтобы подготовить специальную получасовую программу из традиционного цикла, посвященного разным странам мира. Он послал Картвеллам открытку с адресом своего отеля и утром того дня, на который был намечен отъезд, получил ответ. Мадлен выражала надежду, что командировка пройдет весело, и после ее окончания приглашала в гости. Между строк читалась необъяснимая срочность, что поставило Эндрю в тупик. Однако он сунул открытку в карман и в предотъездной суете совершенно забыл о ней.

После подобных поездок Кэрол всегда приезжала за мужем в аэропорт. Эндрю поднялся в бар, где они обычно встречались, и увидел жену сидящей в одиночестве за столиком лицом к двери. У нее был напряженный вид — должно быть, что-то испортило ей настроение. Придется выяснить, что стряслось, и ненавязчиво попытаться приободрить.

— Хэлло, дорогая, — сказал он. — Как здорово возвращаться!

— Ты хорошо провел время? Отлично выглядишь.

— Сносно. Слишком много ел и пил. Хочешь еще посидеть, или лучше двинем домой?

Кэрол недолюбливала аэропорты и обычно старалась там не задерживаться. Поэтому Эндрю удивился ее просьбе:

— Пожалуйста, еще одну порцию. Джин и мятный тоник.

Эндрю принес джин и виски для себя, решив уступить женской прихоти и не задавать вопросов. Он все равно скоро узнает причину. Пристальный взгляд голубых глаз вселял беспокойство; Эндрю поднял свою рюмку, чтобы заполнить паузу.

— Я собираюсь уйти от тебя, Энди, — произнесла Кэрол.

Он почувствовал, как по его плечам и спине пробежал озноб; оставалось надеяться, что дрожь не бросилась ей в глаза. Девушка за стойкой бара крикнула что-то своей напарнице; ее пронзительный, почти визгливый голос резанул слух. Эндрю сделал попытку взглянуть жене прямо в глаза, но это оказалось свыше его сил.

— Мне очень жаль, — продолжила Кэрол. — Думаю, о таких вещах надо говорить без обиняков.

Он посмотрел на ее пальцы, на покрытый ярким лаком ноготь и вспомнил, как она делает маникюр, вспомнил сразу все мелочи, все интимные секреты. Теперь он будет видеть ее только такой — одетой и собранной. Они станут враждовать или, возможно, сохранят дружеские отношения, но отныне Кэрол для него — чужая.

— Кто он? — выдавил Эндрю.

— Дэвид.

Час от часу не легче!

— Дэвид? Дэвид Картвелл?

— Да.

— Так это с тобой он встречался на протяжении последних недель?

— Конечно! — выпалила Кэрол с нетерпением в голосе.

Он взял себя в руки, чтобы не произнести очевидную банальность, готовую сорваться с языка, и примирительно сказал:

— Дорогая, не торопись. Подумай.

Она покачала головой.

— Нет, тут не о чем думать.

Эндрю не почувствовал уколов ревности, когда услыхал о Дэвиде; теперь же в нем закипела обида за жену. Для Картвелла это просто очередное приключение; Кэрол же отнеслась ко всему куда серьезнее. Придется объяснить ей все это, не причинив обиды. Задача не из легких.

— Дэвид… — начал он. — Мне не хотелось бы отзываться о нем дурно, вовсе нет, но я уже передавал тебе слова Мадлен…

— Что с ним подобное случается постоянно? Я знаю. Теперь это в прошлом.

— Думаешь, он остановится?

— Связывая себя с человеком, всегда рискуешь. Как ты рискнул со мной.

— На протяжении одиннадцати лет я выигрывал. И сейчас не желаю уступать.

Теперь уже Кэрол попыталась поймать его взгляд, но тоже потерпела неудачу.

— Не стоит все усложнять, ладно? Я имею в виду развод. Можно развестись по причине моей неверности.

— Надо еще выпить, — решил Эндрю. Не получив ответа, он взял обе рюмки и направился с ними к бару. На этот раз он заказал двойную порцию виски. К моменту возвращения за столик у него была готова подходящая тирада.

— Дэвид — изумительная личность. Наверное, по части секса он тоже не промах. Во всяком случае, хватка заметна сразу… Мы женаты уже давно. Поэтому неудивительно, что так случилось. — Кэрол попыталась прервать мужа, но он не дал ей раскрыть рта. — Я знаю, что тебе все это кажется серьезным. Возможно, это действительно серьезно — и для него, и для тебя. Возможно, тебе даже удастся его изменить. Но давай немного повременим, а там будет видно, а?

Скрывая подступающую злость, Кэрол бросила:

— Не утруждай себя разумными объяснениями. Может, предложишь, чтобы я еще раз хорошенько обо всем поразмыслила на трезвую голову?

— Не вижу в этом никакого вреда. — Теперь был готов рассердиться и он. — Представь себе, мне это вовсе не кажется таким забавным.

— Мне нужен Дэвид, — проговорила Кэрол. — И я прошу тебя не ставить нам палки в колеса.

— А дети?

— Мне бы хотелось оставить их. Ты можешь видеться с ними в любое время.

Эти рассуждения окончательно вывели Эндрю из себя.

— А потом Дэвид сообразит, насколько это серьезно, и пойдет на попятную, как это уже с ним случалось, — что ты предпримешь тогда?

Она устало вздохнула.

— Мы любим друг друга. Неужели тебе не понятно?

— Мне понятно, что ты влюблена. И что ему хочется, чтобы ты была уверена во взаимности.

— Слушай, — сказала Кэрол. — Я знаю Дэвида. Возможно, даже лучше, чем когда-либо знала тебя. Мы — люди одного склада.

Эндрю показалось, что он понял смысл ее слов.

— Если ты немного побесилась до замужества, то это еще не значит, что ты — человек одного с Дэвидом склада. При твоей привлекательной внешности… Но с тех пор прошло почти двенадцать лет!

— Неужели?

— Возможно, тебя одолела тяга вернуться в юношеские годы. Так случается с каждым. Это не значит, что ты действительно снова повела бы такую жизнь, будь у тебя выбор.

— Ладно, — решилась она. — Придется открыть тебе глаза. Надо же, а я-то беспокоилась, как бы ты чего не заподозрил! Насчет Джорджа Прайса, например.

— Джорджа Прайса?

— И других. Я никогда не расставалась с прежней жизнью, Энди. Тебе невредно будет это усвоить. — Кэрол откинулась на спинку стула, сложив руки на коленях. — Думаю, это принесет тебе облегчение.

Он снова поневоле содрогнулся и почувствовал, как по спине и ногам течет пот.

— Сколько же их было всего?

— Трое. Или четверо. Но до Дэвида все это не стоило твоего внимания. — Голубые глаза вновь уставились прямо ему в лицо. — По-моему, я никогда прежде не выставляла тебя из постели. Однако теперь я не смогу больше с тобой спать.

Эндрю почувствовал дрожь в ногах. Он уже ни о чем не думал — только бы избавиться от этого кошмара.

— Чего ты от меня хочешь?

— Пока можешь поселиться в гостинице. Или, если тебе угодно, переберусь туда сама.

— Нет, — сказал он, — уйду я. Так будет лучше.

— Получили мою открытку? — спросила Мадлен. — Я сомневалась, что она дойдет до вашего отъезда.

— Да, получил, — кивнул Эндрю.

— Мне трудно было подобрать слова. Я знала от Дэвида, что за сюрприз вас поджидает, но, разумеется, не могла написать об этом напрямую. Думала, вам не захочется больше здесь появляться, поэтому и решила послать открытку.

— Я бы все равно пришел.

— Я рада. Как у вас дела — то есть, где вы живете?

— Пока — в гостинице. Еще не успел как следует оглядеться.

Мадлен печально улыбнулась.

— Наверное, мне негоже брать вас к себе жильцом. За это не преминут ухватиться судьи.

— А где Дэвид?

— Приятель, уехавший в Испанию, сдал ему свою квартиру. Недалеко от Кингз-Роуд.

— Мадлен, я ничего не понимаю. — Эндрю взглянул на нее; смотреть ей прямо в глаза не составляло для него никакого труда — не то, что с Кэрол. — Неужели вы уже тогда все знали? Ну, когда говорили об «одной женщине»?

— Была уверена, хотя и не до конца.

— Кэрол открыла мне, что… что это у нее далеко не впервые.

— Я догадывалась. Отсюда и интерес Дэвида. — В ее словах звучала горечь. — Моего мужа не привлекают добродетельные женщины. Думаю, это свидетельствует в его пользу.

— Но влечение длится недолго. Что ж, тогда поведайте мне, сколько пройдет времени, прежде чем угаснет очередная вспышка. Вы знаете его привычки, я же, по-моему, имею право на такую информацию.

— Он тоже попросил меня о разводе.

Наступила тишина.

— Отчего же такая серьезность на сей раз?

— В самом деле, отчего? В былые времена я ждала этого со дня на день. Но мне казалось, что это будет кто-нибудь помоложе. Кэрол старше меня на шесть лет.

— На семь. В июне ей исполнится тридцать два.

— Дэвид сказал, что ей тридцать один. — Они посмотрели друг на друга, и Мадлен разобрал смех. — Вот глупость, правда? Как будто лишний год имеет значение.

— Можно я налью себе чего-нибудь?

— Можно, конечно. Принесите и мне. Лучше виски.

Поставив рюмки, Эндрю произнес:

— В общем, все ясно. Оба много лет занимались жульничеством, так что им был прямой смысл объединиться. Все прошло как по маслу. Я остался таким же слепцом, каким был и раньше. А вы, как всегда, изъявили готовность закрыть глаза на его делишки.

— Сколько ни называй их жуликами, это делу не поможет. Кроме того, даже у жуликов есть чувства. Я недостаточно хорошо знаю Кэрол, чтобы понять, почему она влюбилась в Дэвида, — мне просто известно о его привлекательности. Что же до него — ну, она очень красива. Красивее, чем особы, чьи сердца он покорял раньше. А потом, раз уж она ответила взаимностью… Да, он никогда не интересовался добродетельными женщинами. Для Дэвида существовал только физический аспект отношений. Он был настолько увлечен своим умением покорять их тела, что до сердец дело просто не доходило. Лишь Кэрол привязалась к нему по-настоящему. Дэвид чувствовал бы себя виноватым, если б не ответил на ее любовь.

— А вы? Как насчет вины перед вами?

— Бывают разные степени вины, правда? Я сама подложила себе свинью, не следовало закрывать глаза на его проделки. Вина Дэвида словно бы уменьшилась после всех его прежних признаний. Бросая меня ради Кэрол, он смотрит на это просто как на более серьезный обман по сравнению с тем, что бывало раньше. Вот обмануть ее — значило бы совершить настоящее предательство. Кроме того, Дэвид утешается мыслью, что так будет лучше и для меня — ведь я лишусь дурного мужа. — Мадлен попробовала изобразить на лице улыбку.

— Собственно, он уже говорил мне об этом.

— Да, похоже, вы хорошо его знаете, — сказал Эндрю.

— А вы избавляетесь от дурной жены. Нам обоим неслыханно повезло и надлежит испытывать благодарность: мне — к Кэрол, вам — к Дэвиду. Иначе это тянулось бы еще долгие годы. А то и всю жизнь.

— Не знаю, что теперь делать, — пробормотал он. — Идя к вам, я еще не понимал, до какой степени это серьезно — для него. Я думал, что надо просто подождать — и все само собой рассосется.

Поставив рюмки на столик, Эндрю опустился в кресло. Мадлен встала, подошла к нему и положила свои холодные сухие ладони ему на лоб, примостившись на подлокотнике.

— Бедненький Энди, — прошептала она, — какой удар… Вы теряете не только близкого человека, но и невинность. Я была бы рада вам помочь.

Направляясь к Мадлен, Эндрю думал о том, как будет сочувствовать ей, а она — ему, однако сейчас ему сделалось горько от ощущения ее близости, напомнившей об утрате. Не зная, куда себя деть, он встал и отошел к окну.

— Я плачу по ночам, — призналась Мадлен. — Наверное, женщины счастливее мужчин.

Он повернулся к ней лицом и попросил:

— Скажите что-нибудь еще.

— Что?

— Не имеет значения.

Она печально улыбнулась.

— Да, ни малейшего.

 

V

Дэвид уже сидел в баре, облокотившись о стойку, когда появился Эндрю.

— Привет! Тебе как обычно?

Секунду поколебавшись, Эндрю пожал плечами.

— Благодарю.

Перед ним немедленно появилась полная кружка, оставалось только поднести ее к губам. Дэвид ухватился за свою.

— За здоровье и благополучие! — провозгласил он и, поставив кружку на стойку, добавил: — Рад, что ты пришел. По чести говоря, сомневался…

— Во всяком случае, я пришел сюда не из удовольствия тебя видеть.

— А для чего? — спросил Дэвид с улыбочкой.

— Полагаю, нам надо выяснить кое-какие детали.

— Пусть этим занимаются адвокаты. Энди, мне и вправду жаль, что все так вышло. Возможно, тебе трудно в это поверить, но так оно и есть.

— Главное в тебе — даже не беспринципность, а безответственность, — произнес Эндрю с холодной яростью. — Ты не в состоянии понять, что у твоих действий могут быть последствия.

— Как раз в состоянии. Но я считаю, что следует спасать из развалин только то, что еще можно спасти.

— На твоих условиях?

Дэвид пожал плечами.

— На самых лучших, взаимосогласованных условиях.

— Уже несколько недель ты спишь с моей женой и продолжаешь встречаться со мной так, как будто мы остаемся друзьями.

— Никаких «как будто». У меня началось с Кэрол еще тогда, когда я тебя почти не знал — в первый же раз, когда вы пришли к нам пропустить рюмочку. Учти, что я разглядел в ней кое-что такое, чего ты за все время супружеской жизни так и не удосужился распознать.

— Ты очень откровенен насчет своей будущей жены, — с горечью сказал Эндрю.

— Да. Буду откровенен и насчет самого себя. Даже если бы ты тогда уже был моим другом, все вышло бы точно так же.

— Конечно. Ты всегда хватаешь желаемое, не считаясь с законным владельцем.

— Человек — не собственность. Мы вольны в своем выборе, Энди. Я — такой же противник насилия, как и все вокруг.

— Любящие дают друг другу обязательства. А обязательства предполагают ответственность.

— Ты слишком серьезно относишься к людям.

— Думаешь, это плохо?

— Наверное, все зависит от подхода. Когда речь шла о бессмертных душах и об опасности навечно угодить в пекло, приходилось поневоле относиться к самому себе без всяких шуток. Теперь угол зрения изменился.

— Угол зрения — еще не стандарт поведения.

— Но влияет на него. В тот самый момент, когда ты утрачиваешь веру в Ревнивого Бога и в заповеди Моисея, земля скрывается из виду, и каждый становится сам себе штурманом. Вот ты толкуешь об ответственности… Мы ответственны за себя, перед собой — вот и все. Еще за детей, которые могут у нас появиться, но это уже побочная ответственность. Когда интересы детей ставятся на первое место, это причиняет им больше вреда, чем пользы. Уж это-то я хорошо знаю: моя матушка была готова идти ради меня на любые жертвы.

— Ты прямо какой-то выродок, — не сдержался Эндрю.

— Да, причем в обоих смыслах этого слова. Наверное, этим и объяснялась степень ее самопожертвования. А еще я — реалист.

— Извини, не знал, — произнес Эндрю деревянным голосом.

— Я не пытаюсь тебя пристыдить, — усмехнулся Дэвид. — И извиняться тоже не буду. Мальчишки никогда меня не дразнили, а матушка была вполне состоятельной и выдавала себя за молодую вдову. Я находился в неведении, пока не поступил в Оксфорд. Там мне раскрыли глаза, но это не произвело на меня сильного впечатления. Тщательно все взвесив, я пришел к заключению, что в свободном плавании находятся не одни лишь выродки. Это — практика, распространяющаяся на всех.

— Однако существуют кое-какие правила, и некоторые их соблюдают.

— Возможно. Но не найдется и двоих людей, которые следовали бы одному и тому же кодексу. Да и откуда берутся правила? Вряд ли до сих пор сыщется достаточно много легковерных, готовых проглотить идею о скрижалях, сверкающих с горной вершины. Приходится выдумывать собственные правила. Да еще уважать законы страны. Но убери с улиц полицейских — и что получится?

— Кое-кто станет безобразничать. Поэтому остальным, большинству, придется создавать новые полицейские силы.

— Да. Чтобы обеспечить себе спокойную жизнь. Чтобы мирно спать по ночам. Абстрактное добро здесь ни при чем, Энди.

Ему была присуща откровенность, искренность, оставлявшая собеседника безоружным; в присутствии Дэвида становилось невозможным испытывать к нему антипатию. Он окинул Эндрю почти по-мальчишески невинным взглядом и заявил:

— Мы и дальше будем видеться, правда? И не только ради выяснения практических деталей.

Да, не только ради этого. Дэвид был единственной ниточкой, связывавшей его с Кэрол; порвать с ним означало потерять всякую возможность оставаться в курсе ее дел.

— Мак-Кей снова затеял сегодня утром старый разговор, — сказал Эндрю. — До него дошли слухи, что правительство стало относиться к «Зиме Фрателлини» более серьезно, поэтому он попросил вытянуть что-нибудь из тебя.

Пришлось воспользоваться старым предлогом, о котором уже давно не было речи, но ничего не поделаешь.

— Если наши встречи не прервутся, мне совершенно все равно, какова их причина. Что касается слухов, то, думаю, они исходят от ребят из ведомства энергетики и топливных ресурсов — хотят обезопасить себя от повторения истории 1947 года. Сейчас мы закупаем впрок американский уголь.

— Есть ли что-нибудь новенькое об уменьшении солнечной активности?

— Ничего из ряда вон выходящего. Активность продолжает падать. Американцы рассчитывают получить новую информацию с недавно запущенных спутников.

— И никто не тревожится всерьез?

— Думаю, в Совете по углю, наоборот, потирают руки. Было большое перепроизводство, едва отделались от излишков, а теперь нахватали новых заказов. Кстати, ты заметил, как взлетели акции нефтяных компаний?

— Это все дурь, больше ничего, — сказал Эндрю и с прежней горечью продолжал: — Холод неприятен только тогда, когда ты оказываешься в его власти незащищенным. А так даже любопытно понаблюдать из окна уютной натопленной комнаты за озябшими прохожими на улице.

После затянувшейся паузы Дэвид ответил:

— Не думаю, что так и будет, Энди. — Он приподнял кружку, демонстрируя, что она пуста. — Ну, поставишь мне еще?

Дети приехали домой на короткие каникулы, и Эндрю виделся с ними всего два раза. Все остальное время они провели с Кэрол. Однако провожать их на вокзал Ватерлоо явились оба.

Все ученики из их частной школы набились в один поезд; в окнах мелькали лица мальчиков и юношей в возрасте от восьми до восемнадцати лет, а на платформе толпились родители. Эндрю был из небогатой семьи и поэтому учился в обычной классической школе. Когда ему было лет тринадцать, он единственный раз видел такой же забитый важничающими мальчишками состав, и теперь подивился, насколько же все осталось по-прежнему. Системе удалось восторжествовать над средой. Он не знал, счастливы ли его сыновья; оставалось надеяться, что счастливы.

— Где мое письмо заведующей? — спросила Кэрол.

— Кажется, где-то здесь, — ответил Робин.

— Поищи получше.

Мальчик пошарил по карманам и нашел письмо.

— Все в пятнах от ириски, — всполошилась Кэрол. — Нет, не отойдет. Оставь в этом конверте, а когда приедешь в школу, переложи в чистый.

— Она решит, что я специально вскрыл письмо, если увидит на конверте мой почерк.

— Вряд ли. Там нет ничего особенного. Просто насчет снимков.

— Заведующая — ходячий ужас, — сказал Джерими.

— Хитрющая, — пояснил Робин.

— Тогда отдайте ей испачканный ириской конверт и объясните все, как есть, — предложил Эндрю.

— Это вызовет у нее еще больше подозрений, — сказал Робин.

— Что ж, придется попробовать. Кажется, мы сейчас тронемся.

Кэрол подставила лицо для поцелуя. Мальчики потрясли Эндрю руку.

— Будьте молодцами, — напутствовал их Эндрю.

— И вы, — откликнулся Робин. По его лицу пробежала тень сомнения. — Наверное, лучше мы станем писать вам обоим? По-отдельности?

— Можете черкнуть мне пару словечек, когда выдастся время, — сказал Эндрю. — В студию, у меня пока нет постоянного адреса.

— Ясное дело, — кивнул Робин.

— Нам повезло, что у нас такие смышленые дети, — сказал Эндрю, когда они покидали платформу.

— Да.

Он подал контролеру перронные билеты.

— Может быть, выпьем чего-нибудь, прежде чем разбежаться?

Кэрол неуверенно подняла на него глаза.

— Ну, не знаю…

— Ладно, ладно, даю слово, что не стану ничего подсыпать в твой джин.

— Хорошо, — улыбнулась она.

Идя рядом, они соблюдали точно отмеренную дистанцию: достаточно большую, но не слишком, чтобы не вызвать удивленных взглядов. Его рука время от времени касалась ее руки, и он бормотал слова извинения, думая, что проходит полезную практику в ведомстве жизненных нелепостей.

Эндрю поставил рюмки на маленький столик у двери буфета. Стол был довольно грязным, на нем громоздился поднос с использованной посудой. Рядом полная женщина громогласно призывала к порядку троих откормленных отпрысков.

— Есть ли в Британии хоть один вокзал, где бы можно было спокойно посидеть и выпить в приличной обстановке? Ненавижу вокзалы!

— Думаю, мы станем в конце концов просто друзьями, Энди, — сказала Кэрол. — Но пока слишком остра память о разрыве. Если мы будем часто видеться, ты обязательно станешь демонстрировать обиду.

— А если мы не видимся, то я будто и не обижаюсь?

— Хотя бы не показываешь обиды.

— Тут есть существенная разница?

— Я и без того буду мучить себя упреками. Может, не так настойчиво, зато я по-прежнему буду тебя уважать.

— Это крайне важно. Ты даже представить себе не можешь, до чего это важно!

— Ну вот, демонстрируешь обиду… Я эгоистка, да?

На Кэрол был голубой шерстяной костюм, под цвет глаз. Высокий ворот закрывал шею, гладкая ткань облегала грудь. До Эндрю донесся запах незнакомых духов — скорее всего, подарок Дэвида. С каждым днем она все больше отдалялась от той жизни, какой они жили недавно вдвоем; с каждым днем возвращение становилось все более немыслимым.

— Я вижусь с Дэвидом. Вот когда, наверное, обида должна проявляться больше всего. Или ты воображаешь, что в счастливом будущем, нарисованном твоим воображением, я смогу дружить с тобой, оставляя побоку твоего мужа?

— Пусть Дэвид сам разбирается с этим. Но не думаю, чтобы твоя обида стала заботить его столь же сильно, как меня. Да и ты не сможешь слишком долго глядеть на него зверем.

Эндрю был вынужден согласиться.

— Очарование беспринципности, — определил он. — Мечта всякой женщины.

— Ты снова за свое! Если бы я на это реагировала, то только рассерженно. А Дэвид умеет обратить все в шутку. Ты бы просто покатился со смеху.

А он еще питал надежду на сближение! Ничего конкретного, никаких чувств, — просто прощупать, не утратила ли страсть частички недавнего накала, просто обрести хотя бы призрачную надежду, что путь назад не заказан. Теперь Эндрю понимал, насколько тщетными были его мечты, и предпочитал помалкивать.

— Я рада, что вы с ним встречаетесь, — сказала Кэрол. — И что ты видишься с Мадди.

Она употребила то же уменьшительное имя, которым пользовался Дэвид, — еще один намек на ее близость с другим и на его, Эндрю, отверженность. Бог знает, была ли это любовь, но он еще никогда в жизни так ее не хотел. Эндрю припомнил их первую встречу, на летней вечеринке: на Кэрол было красное платье с кисеей, и она флиртовала со Стивом Уилтширом. Молва считала их любовниками. Эндрю вспомнил и желание, и обжигающую ревность, и ясное осознание того, что он ей совершенно не пара. Только на этот раз все было во сто крат хуже.

— Итак, дела устраиваются наилучшим образом, верно? — саркастически произнес он.

Кэрол встала и натянула белые шелковые перчатки.

— Не поможет, Энди. Мне пора. Спасибо за угощение.

 

VI

В первых числах ноября началась вьюга, а следом, когда еще не успел растаять снег, скопившийся в канавах и в садах, — разразилась еще одна, куда более свирепая и ледяная. Потом снег валил уже без сопровождения ураганного ветра, зато почти не переставая. К концу месяца столбик термометра опустился ниже нуля и застыл. Переполненные поезда и автобусы еле ползли в Лондон и обратно по обледеневшим рельсам и дорогам. Запасы угля быстро таяли, в прессе и по телевидению людей вовсю призывали экономить топливо. В первую неделю декабря метели почти прекратились, и среди туч стало иногда проглядывать водянистое солнце; однако за день успевал подтаять только верхний слой снега, который тут же застывал с наступлением сумерек. Вскоре снегопады возобновились.

Пережив первый шок и привыкнув к неудобствам, люди примирились с новыми условиями существования. Со временем транспорт стал ходить получше; рано поутру в город въезжали грузовики, разбрасывавшие по асфальту мелкий песок, на железных дорогах постоянно трудились бригады, очищавшие рельсы, переезды и путевые знаки от наледи. На лондонской бирже резко поднялась стоимость акций нефтяных компаний, перегруженные танкеры везли на север все имеющиеся в мире излишки нефти. В обеденный перерыв чиновники катались на коньках на льду Серпантина и других водоемов в королевских парках; смотрители, сперва пытавшиеся их усовестить, вынуждены были смириться. По мере приближения Нового Года песенка «Белое Рождество», сперва настойчиво звучавшая на всех волнах, была предана забвению. В голове списка «Поп-парад» прочно утвердился перевод немецкой баллады, родившейся в темные дни второй мировой войны:

Кэрол предстояло взять к себе мальчиков на Рождество, а Эндрю — на Новый Год. До самого утра в сочельник он все еще питал надежду, что Кэрол пригласит и его — хотя бы на праздничный обед, однако так ничего и не дождался. Зато во второй половине дня случилось неожиданное: в телестудию позвонила Мадлен.

— Если у вас есть свои планы, так и скажите, Энди, иначе — как насчет того, чтобы навестить завтра меня?

— Вы будете одна?

— Собственно, да.

— Очень мило с вашей стороны, Мадлен. Я тоже думаю, что нам стоит согреть друг друга рождественскими пожеланиями. Только не вздумайте утруждать себя стряпней. Лучше куда-нибудь сходим. Может, в «Дорчестер»? Я слыхал, что там подают весьма приличный рождественский ужин.

— Нет, мы отлично пообедаем дома. Птица уже покрылась корочкой. Часиков в двенадцать?

— Договорились.

Немного поколебавшись, она добавила:

— Если передумаете или найдете более интересный вариант — просто позвоните.

— Не передумаю. До завтра.

Эндрю захватил с собой две бутылки шампанского. Дверь, как всегда, открылась просто от толчка плечом. Войдя, он услышал с кухни голос Мадлен:

— Кто там?

Она хлопотала над столом, облачившись в передник. Бледное лицо раскраснелось от жара.

— Простите, кажется, я заявился слишком рано. Просто подумал, что бутылкам надо охладиться.

Мадлен улыбнулась.

— Вот и чудесно. Поставьте их в холодильник и пойдите выпейте чего-нибудь. Мне потребуется еще полчаса.

— Лучше я принесу выпивку сюда, чтобы вам не было скучно.

— Тогда у меня найдется, чем вас занять, — пригрозила она.

— И все же рискну.

Вернувшись в кухню, он спросил:

— Вы знали вчера, что я не приглашен в Далидж?

Мадлен приняла протянутый ей бокал и слегка нахмурилась.

— Я разговаривала с Дэвидом. Он сказал, что Кэрол собирается побыть одна с детьми, а сам он может зайти ко мне, если здесь не окажется вас.

Эндрю поставил свой бокал.

— Вы вполне могли отменить нашу встречу. Я бы не обиделся.

— Это было еще до того, как я позвонила вам. Я сразу сказала ему, что собираюсь вас пригласить. — Она улыбнулась. — Разве не странно? Оказывается, я могу теперь его обманывать. Раньше у меня это никогда не получалось.

Мадлен вернулась к своим хлопотам.

— Это разумно, по-вашему? — спросил Эндрю.

— Что я сказала ему неправду?

— Что отказались его принять. Дэвид, как-никак, сделал шаг навстречу.

— Первый признак слабости. Думаете, он попытался бы затащить меня в постель? Я почти уверена в этом. Дэвид вполне мог бы не уйти отсюда. Кэрол приняла бы вас назад, и все бы вернулось на круги своя. — Она покачала головой. — У меня не осталось никаких иллюзий на свой и его счет. Просто он не любит одиночества на Рождество. Пикантно было бы соблазнить меня после развода. Но и тогда ничего бы не изменилось. Он все равно вернулся бы к Кэрол.

— Если бы она приняла его. Вы могли бы рассказать…

— Энди, дорогой, вы все еще не понимаете? Он сам бы ей все рассказал. Кажется, вы до сих пор в них не разобрались.

— Должно быть, — согласился он упавшим голосом.

— Если у меня и остался хоть малейший шанс вернуть Дэвида, то вовсе не через постель. Сейчас он испытывает хотя бы какие-то сомнения. Это не столь важно, но все-таки… — Мадлен ласково улыбнулась. — Кроме того, у меня есть вы. Это уже немало.

— Почему вы обманули его? Разве не правильнее было бы просто отказать Дэвиду, сообщив, что место занято мною?

— Ложь — всегда признак слабости, — тихонько сказала она.

— Кстати, он предложил, чтобы я дала вам от ворот поворот.

— Этого следовало ожидать. А вы не согласились.

— У меня хватило на это сил, И я рада.

Стоя позади Мадлен, Эндрю ласково прикоснулся к ее руке.

— Я тоже рад.

Покончив с трапезой, они убрали тарелки в моечную машину и, перейдя пить кофе в гостиную, сели на длинный диван. В пол-треть-его на улице уже смеркалось. В окнах были видны белые контуры домов напротив, на них все ложился и ложился снег, извергаемый серыми небесами.

Поставив чашку, Эндрю поцеловал Мадлен. Им приходилось обмениваться невинными поцелуями и раньше. В этот раз все началось как будто так же, только теперь одиночество показалось обоим особо невыносимым, а мир вокруг словно излучал покой и печаль.

— Нет, — сказала Мадлен, — нет, дорогой…

Ее голос прозвучал вяло, как-то жалобно. На ней было серое шерстяное платье с пуговицами спереди. Ее рука на мгновение задержала его руку, но потом упала.

— Прошу тебя, Энди…

Грудь была белоснежной, как улица за окном. Он прижался к ней губами. Мадлен лежала неподвижно; через некоторое время она коснулась его головы. Эндрю боялся, что Мадлен оттолкнет его, но она только сильнее прижала его к груди. Он почувствовал, как под губами трепещет ее сердце. Это был момент сладостного покоя, которому противопоказана спешка и нетерпение. Им было хорошо и удобно в объятиях друг друга; они не сразу обратили внимание на деликатное позвякивание телефона.

Прошло полминуты, а телефон все не умолкал. Мадлен напряглась и сказала:

— Лучше я подойду, милый.

— Пусть звонит.

Она высвободилась и встала с дивана, застегивая платье.

— Я ненадолго, — шепнула она.

Он прикоснулся к ее шее.

— Не застегивай хотя бы верхнюю пуговицу. Обещаешь?

Она улыбнулась и кивнула головой.

— Хорошо.

Эндрю прислушался к удаляющимся шагам и к голосу, раздававшемуся в холле так тихо, что он не смог различить ни единого слова. Потом шаги зазвучали снова. Мадлен вернулась в гостиную, но уже не приближалась к нему, а предпочла местечко у дальнего края стола.

— Это Дэвид, — сообщила она. — Спрашивал, здесь ли ты.

— Чего он хочет?

— Спросил, можно ли ему прийти и попить с нами кофе.

Ее пальцы машинально скользнули к вороту платья и застегнули верхнюю пуговицу.

— Черт! — выругался Эндрю. — Черт бы его побрал! Зачем ты согласилась?

— Прости, — взмолилась она и развела руками. — Что же мне еще оставалось?

— Когда он явится?

— Уже через несколько минут. Он звонил со станции «Саут-Кен». Прошу тебя, Энди, будь умницей. Я не позволю ему остаться здесь надолго.

— Конечно. Но с определенной точки зрения теперь уже не имеет значения, как долго он останется — четверть часа или весь день.

— Мы вели себя глупо, — сказала Мадлен. — Оба.

— Просто тебе так удобнее.

— Разве? — выдохнула она. — Разве?

Она крепко обняла Эндрю, но в этом объятии чувствовалась не страсть, а отчаяние. Мадлен не отпускала его до того самого мига, когда открылась входная дверь и в холле раздался голос Дэвида. Она поспешно пригладила волосы; ее лицо стало еще бледнее обычного.

Дэвид вошел в комнату и жизнерадостно провозгласил:

— Надеюсь, вы смиритесь с моим присутствием, хотя бы ненадолго. Я держался на булочках с яйцами, однако на стадии растворимого кофе понял, что с меня довольно.

— Есть холодная индюшатина. Могу разогреть на гарнир что-нибудь из овощей.

— Пока достаточно кофе. Потом возьмусь за сандвичи с индюшкой.

Мадлен вышла и вернулась с кофейником, чашкой и блюдцем.

— У нас с Энди есть планы на остаток дня. Надеемся, ты не останешься надолго.

— Вежливое замечание, тончайший намек. Нет, я не собираюсь злоупотреблять вашей добротой.

Дэвид одарил ее учтивой улыбкой. Мадлен собралась было что-то сказать, но передумала. Эндрю не дал ей собраться с мыслями.

— Кажется, все понятно, Дэвид? Или ты намерен закатить сцену ревности?

— Если бы я умел ревновать, то знал бы и стыд. На самом деле у меня был еще один мотив, чтобы заглянуть сюда, — скрытый, но вовсе не низменный. Я хочу дать вам обоим добрый совет.

— Ты и впрямь считаешь, что нам могут пригодиться твои советы?

— Не знаю. Это будет зависеть от того, воспользуетесь ли вы ими.

— Что за совет, Дэвид? — вмешалась Мадлен.

— Эмигрировать. Куда-нибудь на юг. Предпочтительнее в тропики.

— Я думал, что с паникой покончено, — презрительно бросил Эндрю.

— Она еще не начиналась, — спокойно возразил Дэвид. — Лучше, наверное, кое о чем вас проинформировать. Существует один документ, который до вчерашнего дня предназначался только для членов кабинета министров. Сегодня же он доведен до сведения высокопоставленных чиновников, которым предстоит заняться мерами предосторожности. В прошлом году я получил повышение по службе, так что теперь вхожу в их число.

— Ты готов доверить мне такую конфиденциальную информацию? — удивился Эндрю. — Несмотря на род моей деятельности и, так сказать, личные обстоятельства?

— Да, готов. Хочу, чтобы ты уговорил Мадди. Да и что я теряю, если произойдет утечка информации и станет ясно, что ее источник — я? — Он криво усмехнулся. — Пенсию?

— О чем же речь, Дэвид? — не вытерпела Мадлен.

Дэвид извлек бумажник и продемонстрировал записи на свернутом листке.

— Помнишь разговор о вашей программе, посвященной «Зиме Фрателлини»? — обратился он к Эндрю. — Ты сказал тогда, что поднял кое-какие материалы.

— Теперь я уже не припомню всего.

— Позволь освежить твою память. Получаемая Землей солнечная радиация более-менее постоянна. Внешние слои атмосферы получают в среднем 1,94 калории на квадратный метр. Колебания, — он сверился с бумажкой, — не должны превышать трех процентов.

— Я помню, — кивнул Эндрю.

— Снижение, предсказанное Фрателлини, находилось в пределах обычных флюктуаций.

— Ну.

— Десять дней назад американский метеорологический спутник передал последние данные. — Дэвид ткнул пальцем в бумажку. — Вот новая цифра: чуть выше 1,80 — примерно 1,805. Снижение равно примерно семи процентам. Максимальный параметр, который должен был вызвать нежелательные отклонения, высчитанный Фрателлини, не превышал шести.

— Лишний процент — уже повод для тревоги? — удивился Эндрю.

— Это было десять дней назад. Три дня назад получены свежие данные: 1,80 ровно.

— Мне все это не очень понятно, — призналась Мадлен. — Неужели из этого следует, что теперь будет все холоднее и холоднее, и так до бесконечности?

— Возможно, падение скоро прекратится. Пока же оно продолжается. Фрателлини говорил о двух-трех процентах, но реальная цифра уже в четыре раза выше. Кажется, ученые подсчитали, что в ледниковый период средняя температура была всего на девять-десять градусов ниже, чем сейчас.

— Но, возможно, между падением солнечной активности и температурой воздуха не существует прямой зависимости — надо учитывать множество различных факторов: облачный слой и тому подобное. Средняя температура у нас равна всего пятидесяти градусам по Фаренгейту. Четыре процента от пятидесяти — это какие-то два градуса.

— Четыре процента — это если говорить о нормальных отклонениях. А тут — семь процентов от среднего значения. И процесс не останавливается. В этом все дело: снижение продолжается. Расчеты Фрателлини можно отправлять на свалку. Открыт полный простор для догадок.

— Какова же твоя догадка? — спросила Мадлен.

— Ледниковый период, — ответил за него Эндрю. — Лондон скован вечными снегами. «Дейли Мейл» организует новую гонку «Лон-дон-Париж» на лыжах и на коньках. Я прав?

— На этом острове проживают пятьдесят миллионов человек, — сказал Дэвид. — На восточном побережье Гренландии, которое по протяженности в два раза превосходит расстояние между Лендс-Энд и Джон-о’Гротс, помещаются всего две деревушки. Однако для того, чтобы сделать жизнь невыносимой, не обязательно нужен ледниковый период. Сколько еды произведут фермеры, если зима продлится до мая и снова начнется уже в сентябре? Что станет с канадским зерновым поясом? Абсолютное большинство потребляемых нами продуктов поступает из районов с умеренным климатом. Что будет, когда они превратятся в приполярные?

— Послушать тебя, так уменьшение солнечной активности будет постоянным, — проговорил Эндрю.

— Нет никаких оснований для того, чтобы сомневаться в этом, — медленно произнес Дэвид. — Фрателлини предрекал шесть-девять месяцев, но он же говорил о максимальном уменьшении на три процента, а реальность ушла от его прогнозов на немалое расстояние. Теперь мы не знаем, что нас ждет.

— Тогда, наверное, было бы несколько преждевременным покидать страну?

— Позже это может стать уже не таким простым делом.

Мадлен взглянула на него.

— Об этом тоже написано в твоем конфиденциальном документе?

— Нет. Это разумное предчувствие — качество, которым полагается обладать всем высокопоставленным государственным служащим. Вы не подумали еще об одном: страны будущей иммиграции могут ввести ограничения.

— Какие же страны ты подразумеваешь? — поинтересовалась Мадлен.

— Американцы потянутся в Южную Америку, пока у них будет оставаться такая возможность. Некоторые из них уже снимаются с места. За последний месяц цены на недвижимость в Рио и Монтевидео подскочили более чем на сто процентов. Думаю, лучше обратить взоры на Африку. Какая-нибудь из бывших наших колоний: Нигерия, Гана — что-нибудь в этом роде.

— Ты серьезно? — недоверчиво протянул Эндрю.

— Вполне.

— Ты тоже уедешь?

Прежде чем ответить, Дэвид выдержал паузу.

— Крыса, которой достался собственный спасательный круг, может повременить, прежде чем покинуть тонущий корабль. Помни, я — один из «них», а не один из «нас». Могу строить планы и не торопиться. Твое положение не столь надежно.

— А Кэрол? — спросила Мадлен.

— Пока я с ней об этом не говорил. Доклад попался мне на глаза только вчера вечером. Надеюсь, мне удастся убедить ее уехать. Не хотелось ошарашивать ее под Рождество, тем более, когда с ней мальчишки.

— Кстати, что будет с моими сыновьями? — спокойно спросил Эндрю.

— Полагаю, Кэрол захватит детей с собой в Африку.

— Забрав их из школы? Ты подумал, что за школы в Нигерии или Гане?

— Она может попробовать обосноваться в Алжире или Египте, а то и в Южной Африке. Мне кажется, что чем ближе к экватору — тем лучше. Думаю, больше перспектив будет в черной стране. Хотя, конечно, сейчас трудно заниматься предсказаниями. Если сбудутся самые худшие прогнозы, то одному Богу известно, что произойдет.

— До сих пор я все время шел на уступки: согласился на развод, не предъявлял прав на сыновей. Но теперь я тебе скажу вот что: послезавтра утром я уже буду стоять у двери моего адвоката.

— Чтобы рассказать все ему?

— Не думаю, что это потребуется. Я просто попрошу запретить вывозить парней из страны без моего согласия. От меня не станут требовать объяснений, не так ли?

Дэвид допил холодный кофе и подлил себе еще.

— Ты добьешься своего. Никто не пытается отнять у тебя твоих мальчиков, Энди. Я думаю, что тебе следовало бы отправиться за ними следом. И Мадди.

— Ты все-таки увлекаешься, Дэвид, — сказала Мадлен. — Мы будем иметь довольно глупый вид, если все это окажется просто очередной холодной зимой.

— Я побывал вчера у Лондонской Заводи, — сказал Дэвид.

— В воде плавают льдины. За Чисвиком можно перейти на другую сторону по льду.

— Холодные зимы случались и раньше.

— Эта будет хуже, — ответил Дэвид с пугающей обреченностью.

— Гораздо хуже.

— Но время пока есть, правда?

— Следует учитывать финансовую сторону. Уезжая сейчас, можно реализовать капитал — продать оба дома и так далее. И перевести фунты стерлингов в любую валюту. Позже такой возможности может не представиться.

— Почему же?

— Потому что паника, которой я опасаюсь, способна всего за одну ночь лишить дом в Лондоне всякой цены, а фунт стерлингов превратить просто в бумажку.

— Можно мне воспользоваться твоим прогнозом? — спросил Эндрю. — В программе это пойдет на ура.

— Тебе не позволят этого сделать. Попробуй — убедишься сам. Мы стоим слишком близко к краю пропасти.

— Мадлен и Кэрол вольны решать свою судьбу самостоятельно. Не вижу причин, почему бы им не воспользоваться твоим советом. Я же не нахожу в нем ни малейшего смысла. И сделаю так, чтобы в случае отъезда Кэрол мальчики остались здесь. Я добьюсь запрета через суд.

Дэвид покачал головой.

— Ты совершаешь ошибку.

— Возможно. Но, думаю, было бы куда большей ошибкой хоть в чем-то довериться тебе.

 

VII

В январе и феврале стояли трескучие морозы. Темза замерзла до самого Тауэрского моста; устье было забито ледяной кашей. Как-то раз вечерние газеты осмелились объявить Зимнюю ярмарку на реке, но затея провалилась. Ночью разгулялся ветер, и нестойкие сооружения, кое-как установленные на льду, не выдержали его напора. Да и вообще, любые призывы покинуть кров звучали бы злой насмешкой.

Март начался с более умеренных температур, но до оттепели дело так и не дошло. Цены на продовольствие, и прежде немалые, взмыли вверх, подобно ракете. По стране прокатилась волна забастовок, вылившаяся в конце концов во всеобщую стачку, продлившуюся три дня; за это время цены успели удвоиться, а потом утроиться. Правительство, объявившее чрезвычайное положение и присвоившее себе необходимые полномочия, не собиралось от них отказываться. Была введена строжайшая цензура, полицейским раздали оружие. Вернулось рационирование и контроль над ценами на широкий ассортимент товаров. К дверям продовольственных магазинов змеились по слежавшемуся снегу покорные очереди. Пресса и телевидение призывали народ к терпению, напоминая о традиционно присущем британцам хладнокровии. «Когда придет зима, то это значит, что не за горами и весна», — звучала у всех в ушах знаменитая поэтическая строка, которую без устали цитировал своим вкрадчивым голосом премьер-министр.

После Рождества Эндрю обратился к адвокатам, и они вызвали Кэрол. Договориться с ней не составило особого труда. Она согласилась на опекунство над детьми со стороны суда на время, предшествующее бракоразводному процессу, которому и предстояло решить вопрос о попечительстве. Слушание дела было назначено на начало апреля.

Тем временем близился конец марта, а вместе с ним — и пасхальные каникулы. Эндрю предстояло встретить детей на вокзале Ватерлоо. Такси везло его на вокзал сквозь метель, громыхая цепями на колесах. Эндрю понял, что улицы почти перестали посыпать песком, это теперь делалось скорее для проформы.

— Жуткая погода, — пожаловался водитель. — И ведь никак не улучшается!

Эндрю согласился и посмотрел на часы.

— Наверное, опоздаем.

— Не беспокойтесь. Все равно поезд задержится еще больше.

Подойдя к вокзальному табло, Эндрю удостоверился, что поезд опаздывает на полтора часа. Отправившись в поисках чего-нибудь съестного, он столкнулся с идущим ему навстречу Дэвидом.

— Хэлло, Энди, — приветствовал его Дэвид. — Я как раз тебя ищу.

Эндрю не появлялся на студии с самого утра и решил, что Кэрол понадобилось что-то ему сообщить. У него мелькнула мысль, что школа, находящаяся в пяти милях от ближайшей станции, могла быть отрезана последним снегопадом и что мальчикам не удастся попасть в Лондон.

— Насчет ребят?

— Да. — Дэвид взял его за руку. — Но сперва я хотел кое о чем с тобой побеседовать.

Он указал на вооруженного часового, охраняющего вход на платформу номер 9. Вокзал был забит солдатами.

— Что происходит? — не понял Эндрю.

— Армия занимает позиции, — объяснил Дэвид. — Не только здесь, а в стратегических пунктах по всей территории страны. В Англии объявлено военное положение.

— Что, ожидаются беспорядки?

— Во второй половине дня будет объявлено о сокращении продовольственного рационирования. Очень резком.

— Кстати, — спохватился Эндрю, — я ведь не завтракал! Как раз собирался съесть булочку с сосиской.

— Я пойду с тобой, — сказал Дэвид. — Ты сможешь съесть мою порцию.

В буфетах продавали по одной порции на покупателя. На двери красовалась знакомая надпись: «Извините, пива нет».

— Что с мальчиками? — спросил Эндрю. — Наверное, их задержали в школе?

— У меня для тебя письмо, — сказал Дэвид.

Конверт был чистым. Открыв его, Эндрю обнаружил внутри листок бумаги. Почерк принадлежал Кэрол.

«Дорогой Энди, к тому времени, когда ты получишь это письмо, мы с мальчиками уже будем в Африке. Мне очень жаль, что приходится снова тебя обманывать, но так лучше для всех. Дэвид совершенно прав: дальше будет только хуже. Если у тебя осталась хоть крупица здравого смысла, то и ты беги, пока не поздно. Должна признаться, что продала дом, подделав твою подпись в контракте. Ты не ожидал, что я так поступлю, правда? Дали всего 3200 фунтов, но я была рада и этому. Также закрыла и свой счет, взяв наличными все сбережения. В общей сложности получилось меньше четырех тысяч. По совету Дэвида я еду в Лагос. Как только у меня появится адрес, сообщу. Думаю, тебе тоже пора выбираться.

Твоя Кэрол.»

— Видимо, ты прочел это, — сказал Эндрю. Дэвид покачал головой, и Эндрю протянул ему письмо. — Ведь это твоя идея?

— В основном, да. Ну, поедешь?

— В Лагос? Чтобы узнать, что она увезла их в Каир, Солсбери или Йоханненсбург? Я был бы дураком, если бы поверил хоть единой строчке в ее письме.

— Они действительно улетели в Лагос, — успокоил его Дэвид.

— Если бы ты отправился за ними следом, то только для того, чтобы привезти их назад?

— Для чего же еще?

— Там пока царит хаос. Тебе не сразу удастся получить распоряжение суда. А к тому времени, когда ты его все-таки добьешься, ты уже не захочешь пускать его в ход.

— Почему же?

Дэвид кивнул в сторону солдата с автоматической винтовкой, стоящего на часах в нескольких футах от них.

— Всего-навсего потому, что правительству взбрело в голову вывести на улицы солдат?

— Глазго находится в руках толпы уже на протяжении двух дней, — сказал Дэвид. — По одним сообщениям, это коммунисты, по другим — просто громилы. Думаю, суть не в этом.

Эндрю недоверчиво посмотрел на него.

— Я бы знал — через службу новостей…

— Меры безопасности теперь строжайшие. Но ты все равно скоро об этом узнаешь. И кое о чем еще тоже. Если в конце концов решишь оставить страну, то просто поразишься, насколько иначе все видится со стороны. Мне-то лучше знать — у меня есть доступ к иностранной прессе.

— Снова пропаганда эмиграции?

Эндрю был несколько озадачен собственным спокойствием; ему следовало быть вне себя от гнева — ведь Дэвид опять сыграл главную роль в очередном акте предательства. Вялость собственной реакции на отъезд сыновей помогла ему осознать, насколько все переменилось, насколько помимо его воли обострились опасения за развитие событий. Эндрю чувствовал не только негодование, но и облегчение. Он представил своих детей под ярким африканским солнцем, и эта картина не вызвала у него дурных чувств.

— Думаю, тебе следует уехать, — не унимался Дэвид. — Проклятый показатель, кстати, уже опустился до 1,74.

— Падение замедляется. В начале месяца он равнялся 1,75.

— Замедляется.

— Так что скоро крайняя точка. Худшее, возможно, уже позади.

Дэвид отрицательно помотал головой, нисколько не сомневаясь в своей правоте.

— Худшее не позади. Оно только впереди.

Лондонский бунт вспыхнул в пасхальный понедельник. Утро того дня выдалось ясным, и к полудню стал слышен звон капели, ибо лед на крышах начал потихоньку подтаивать, не выдержав ярких солнечных лучей. Эндрю и Мадлен отправились прогуляться по Найтсбриджу и Гайд-Парку. Многие лондонцы последовали их примеру; улицы неожиданно заполнились людьми. На аллеях для верховой езды дети обстреливали друг друга снежками. Под мостом «Серпантин» молодежь выписывала круги на коньках.

На подходе к Мраморной арке Эндрю сказал:

— Здесь еще больше народу. Может, повернем назад?

Мадлен указала на толпу впереди.

— Пойдем послушаем ораторов. Это должно быть забавно.

— Нам все равно к ним не пробраться, — возразил Эндрю. — Там несколько тысяч народу.

— Если ничего не расслышим, то уйдем.

— Ладно. — Эндрю указал на небо. — Видишь тучи?

Тучи тем временем закрыли солнце, и картина, представшая их взору, тут же изменилась, словно то был условленный сигнал. Толпа забурлила, будто по доселе неподвижному пруду прокатился жестокий шквал. Мадлен стиснула Эндрю руку.

— Что это? Куда они бегут?

— В нашу сторону. — Он оглянулся, проверяя, не находится ли за их спинами цель, к которой могли устремиться все эти люди. — Может быть, их разгоняет полиция?

Позднее он узнал, что произошло. Толпу, стекавшуюся от вокзала Паддингтон и из Северного Кенсингтона, раззадорили призывы самозваных главарей. Люди имеют право на пищу, и она есть в магазинах, но доступна только богачам, процветающим благодаря сделкам на черном рынке!

— Мой недельный рацион! — выкрикивал один из ораторов, размахивая тонким ломтем ветчины. — Тут неподалеку «Дорчестер»! Думаете, они в «Дорчестере» ограничиваются одним ломтем ветчины в неделю?

Власти в месте скопления людей были представлены полицией и войсками. Офицер, командовавший солдатами, собирался разогнать митинг в самом начале, но полицейский чин сумел его разубедить.

Он предпочитал наступлению оборонительные действия. У Арки и вдоль Оксфорд-Стрит и Парк-Лейн были расставлены вооруженные автоматами посты, и, по мнению полицейского чина, толпа еще не достигла такой степени отчаяния, чтобы пойти на них грудью и прорваться на оперативный простор. Первый вывод оказался совершенно справедливым, не слишком ошибочным было и второе умозаключение. Однако полицейскому не хватило воображения, чтобы предвидеть развитие событий. На открытом пространстве самого Гайд-Парка у стражей порядка не оказалось застав. Именно этим и воспользовался временный главарь бунта.

— Они выставили полицейских, чтобы преградить нам дорогу! — вопил он. — Полицейских и проклятую солдатню! Если мы двинемся к «Дорчестеру», «Ритцу», «Фортнум-и-Мейсону», чтобы забрать то, что принадлежит нам по праву, нас встретят пули. Но к чему нам бросаться под пули, братцы? Может, прочешем парк? Как насчет «Харродз», где покупают себе жратву богатые? Там не берут наличных. Им подавай банковский чек — и к черту талоны! Так пойдемте предъявим им наши чеки! Выпишем их в Английском банке! Что вы на это скажете?

В первый момент, когда толпа качнулась и устремилась вперед, хватило бы всего нескольких выстрелов, чтобы рассеять ее, однако направление стремительного продвижения толпы оказалось совсем не тем, какое ожидалось. Одно дело — отдать приказ стрелять по безоружным согражданам, когда они вот-вот сметут вооруженные посты, и совсем другое — когда они, по всей видимости, просто разбегаются кто куда. Через несколько минут приказ все же прозвучал и над головами бегущих просвистело несколько пуль, но это всего лишь ускорило их бег.

При звуке залпа Эндрю схватил Мадлен за руку.

— Беги с толпой! — крикнул он. — Что бы ни произошло, не бросайся им наперерез! Иначе в два счета затопчут!

Людская масса пронесла их на расстояние нескольких сот ярдов, пока им, наконец, не удалось протиснуться к краю бурлящего потока и выбраться на волю. Тяжело дыша, они наблюдали за устремившейся к Найтсбриджу толпой, оставляющей за собой тела упавших. Мальчуган лет семи сидел в сугробе и хныкал. Мадлен попробовала с ним заговорить, но он и не подумал утихомириться. Наконец, утерев нос, он помчался вдогонку за остальными.

— Может быть, его надо остановить? — спросила Мадлен.

— Не надо, — отозвался Эндрю, сознавая свою беспомощность.

— Ничего не получится.

Они направились к дому, петляя по боковым улочкам. Издали доносились выстрелы и крики, а с одного из перекрестков их взгляду открылся «Харродз», осажденный толпой. Послышался звук разбиваемых стекол. Солнце все еще пряталось за облаками, вдоль улиц дул промозглый ветер. Кварталы, по которым пролегал их путь, были пустынны; лишь изредка из двери высовывался жилец, прислушивался и торопился скрыться. Стремясь побыстрее очутиться под крышей, Мадлен и Эндрю почти не разговаривали.

Когда они оказались в безопасности, он сказал:

— Я перееду к тебе, Мадлен. Так будет спокойнее.

Она кивнула.

— Да, сделай милость.

 

VIII

— Что-то я запамятовал — ты был с нами во дворце Александры? — спросил Мак-Кей.

— Нет, — ответил Эндрю, — я тогда еще работал на радио.

— Все возвращается на круги своя, — сказал Мак-Кей. — Мы снова перебираемся туда, причем не мешкая.

— Почему?

— Там небольшое помещение, которое нетрудно защитить. Все под одной крышей; кроме того, нам будут приданы две роты солдат. Хотя что с нас возьмешь?

— А как будем ездить туда и обратно — на бронеавтомобиле? Или ночевать придется прямо на работе?

— Пока до этого не дошло. Нас будут возить под охраной от дворца до станции метро.

— Хорошо хоть так.

— Да. Тебя это удивляет?

— Необходимость эскорта? Отнюдь. Меня чуть не задавили при разгроме универмага «Харродз».

Мак-Кей устремил на него задумчивый взгляд.

— На твоем месте я бы задумался, сколько времени еще можно полагаться на метро!

— И сколько же?.

— Мне не положено разглашать секреты, однако новость все равно прозвучит в вечерней сводке, поэтому было бы чудачеством продолжать темнить. Метро закроют сегодня вечером — целиком, кроме линии «Пикадилли». Да и там поезд будет останавливаться всего на трех станциях: «Пикадилли» в центре, «Вуд Грин» на севере — чтобы доехать до дворца Александры — и «Уэст Хаунслоу» на западе.

— «Уэст Хаунслоу»?..

— Ближайшая к аэропорту станция.

До Эндрю все еще не доходил смысл услышанного. Понимая, что демонстрирует глупость, он все-таки спросил:

— Причем тут подземка?

На столе Мак-Кея была разложена крупномасштабная карта центральной части Лондона. Он схватил толстый синий карандаш и прочертил линию от реки на север.

— От засыпанных снегом газонов Чейни-Уок к Эрлз-Корт-Роуд; затем по прямой — Холланд-Парк-Авеню, Бейсуотер-Роуд, Оксфорд-Стрит и Хай-Холборн. Затем Кларкенуэлл и Олд-Стрит, потом по Бишопсгейт, маленькое отклонение по Лиденхолл-Стрит в сторону Монетного двора, Тауэр и несколько причалов в Заводи. Что же мы получим, приняв реку за южную границу? — Мак-Кей оторвался от карты и сверкнул глазами. — Лондонский Пейл. Это неофициальное название, но оно вполне к месту. В этих границах сохраняется порядок, за их пределами — хаос и варварство. Ну, еще наш крохотный оазис во дворце Александры и аэропорт.

— Это серьезно?

— Очень.

— Ты хочешь сказать, что власти оставят на произвол судьбы весь Большой Лондон? Что же станет с людьми вне границ Пейла? Как насчет тех, кто приезжает в центр на работу?

— Основные предприятия уже втихую договорились с необходимым им персоналом. Остальным укажут на дверь. Отныне они будут предоставлены самим себе.

— А провинция?

— Аналогичный принцип: удержание ключевых позиций.

— Нельзя же бросить народ на произвол судьбы!

— Такой была и моя первая реакция. Но ведь и защитить его невозможно! Если попытаться рассредоточить вооруженные силы по всей территории, то от страны вообще ничего не останется. Так по крайней мере удастся сохранить порядок в центре.

— На долго ли?

— Думаю, у этого плана есть и иная сторона, — сказал Мак-Кей.

— Когда жизнь вернется в нормальную колею, будет нетрудно выйти из цитадели и восстановить порядок. Ряды противника за это время сильно поредеют.

— Бог мой!

— Действительно, следовало бы поблагодарить Его, попав в число счастливчиков. Ты, кажется, обретаешься в пределах Пейла?

— Саут Кен, — кивнул Эндрю.

— Я перевожу своих из Хэмпстеда, — сообщил Мак-Кей. — Насколько я понимаю, нас расквартируют в «Савое». — Он улыбнулся, но улыбка вышла холодной и совсем не радостной. — Никогда бы не подумал, что все так обернется. Между прочим, держи язык за зубами, пока не передадут новости. Такие вести распространяются быстро, но давай хотя бы не подстегивать их.

— Хорошо.

Раздался стук в дверь.

— Войдите! — крикнул Мак-Кей.

Появился посыльный с красочной картинкой. Это была репродукция зимнего пейзажа Утрилло.

— Что за чертовщина? — удивился Мак-Кей.

— Пасха прошла, — сообщил рассыльный. — Вы всегда меняете пейзаж на Пасху.

— Только не в этом году, — промолвил Мак-Кей. Рассыльный нерешительно переминался у двери со своей картинкой. — Давай ее сюда, — сжалился Мак-Кей. — Клади на стол.

Он некоторое время молча взирал на белые обводы парижских домов.

— Разве кому-нибудь нужно теперь это вдохновенное воспевание зимы? — обратился он к Эндрю. — Полагаю, что нет. — Наклонившись над столом, Мак-Кей принялся с таким ожесточением черкать своим синим карандашом по репродукции, что в конце концов наделал в ней дыр, однако не удовлетворился этим и продолжал рвать ни в чем не повинную бумагу. Наконец он выбросил затупившийся карандаш в корзину и смахнул пейзаж со стола.

— Забери, сынок, — велел он рассыльному. — Это может гореть. Хотя бы погреешься холодным весенним вечерком.

Через три дня после создания Пейла Эндрю в сопровождении двух операторов выехал на патрулирование в северном направлении. Предлагая эту авантюру, Мак-Кей подчеркивал сугубую добровольность участия в ней.

— Не уверен, что мы сможем воспользоваться материалом, который вы привезете, — сказал он. — Полагаю, что бы вы ни сняли, пускай всего лишь безлюдные улицы, это только посеет в сердцах людей лишнюю тревогу и уныние. Разве пригодится как документальный материал на будущее… В общем, если не горишь желанием — то и не надо.

Патруль состоял из двух бронированных автомобилей. Эндрю с операторами залезли в первый. Командовал вылазкой капитан Чисхолм, высокий худой блондин двадцати с небольшим лет. Он был совершенно невозмутим и говорил с йоркширским акцентом. Эндрю поинтересовался маршрутом.

— Заранее не определено, — последовал ответ. — Прочесывание местности. Я бы направился к северу по Бейкер-Стрит, затем к Риджентс-Парку, в Кемден-Таун, на Кингз-Кросс — и обратно, по Пентонвилл и Олдерсгейт. Можно и отклониться, если вас заинтересует какое-то другое место. Главное — оставаться на широких магистралях. На узких улицах легко угодить в ловушку.

— Пока ничего не приходит в голову, — сказал Эндрю. — В чем смысл патрулирования? На первый взгляд, это неоправданный риск.

— Наверное, в том, чтобы просто помахать флагом, — ответил Чисхолм. — Видимо, начальство считает, что вынудит этим самые зловредные шайки убраться подальше, а не околачиваться поблизости в надежде просочиться в Пейл. Прошлой ночью нас атаковали из Фулхэма. Есть жертвы.

— Вот не повезло!

Чисхолм взглянул на него.

— Кому, нам или им?

— И тем, и другим.

— Моя родня тоже в Пейле. Только в Лидсе, — сообщил Чисхолм.

— По крайней мере, надеюсь, что они там. Как вы думаете, скоро все утихомирится?

Эндрю пожал плечами.

— Через месяц-другой. Или больше.

— Если хотите знать, я рад, что это не мой родной город, — заявил Чисхолм. — Наверное, я выполнял бы свой долг и дома, но здесь все-таки спокойнее.

Бронированные машины громыхали по Бейкер-Стрит со скоростью свыше тридцати миль в час. Кое-где продолжалась призрачная жизнь: в дверных проемах возникали неясные силуэты, пропадавшие при приближении патруля, из окон раздавались крики о помощи; ка-кие-то люди пытались их догнать. Неожиданно на середину улицы вышел какой-то человек и, воздев руки, преградил им путь.

— Не сворачивать! — приказал Чисхолм водителю.

В последний момент человек не выдержал и отскочил в сторону. Оглянувшись, Эндрю увидел, как он выкарабкивается из снега. Вторая машина промчалась всего в двух футах от него, но он не обратил на нее ни малейшего внимания.

После пересечения с Мэрилбоун-Роуд Чисхолм показал на окно одного из домов. Там за стеклом сидела откормленная, довольная жизнью черная кошка.

— Кто-то проглядел неплохой обед, — прокомментировал он. — Сомневаюсь, что им еще долго станут брезговать. Киска доживает последние часы.

Справа показались заснеженные просторы Риджентс-Парка.

— Что стало с животными из зоопарка? — поинтересовался Эндрю.

— Их забили накануне установления границы. Все съедобные туши были перевезены в Пейл.

— Кто же решал, что съедобно, а что нет?

Чисхолм рассмеялся.

— Тут вы правы. Но стандарты меняются довольно быстро. Думаю, сейчас кто-нибудь жует гремучую змею или дикобраза — может, жареных, а может, и в сыром виде.

Непробиваемой бесчувственности капитана оставалось позавидовать. В его деле это было ценным качеством. Эндрю заметил, как один из операторов навел камеру на тело, скорчившееся в канаве, и поддержал ему объектив, чтобы гарантировать надежную съемку. Приходилось завидовать тем, кто мог позволить себе роскошь иллюзий и самообольщения, — мясникам же не свойственны сантименты; кстати, кожаную обувь носят все, даже вегетарианцы. Хотя иллюзии и самообольщение остались в прошлом…

Теперь мимо проносились пустынные лужайки зоопарка. Между домами поднимался дым — слишком стремительно, чтобы его можно было принять за дымок от костра, на котором мирно разогревается пища. Где-то начался очередной пожар. Пожары пожирали Большой Лондон со времени учреждения Пейла; по ночам небо озарялось зловещими сполохами. Однако пока по городу еще не прокатывался огненный вал; то ли везение, то ли просто слишком много снега и льда, чтобы дать разгуляться огню.

Беда подстерегала их напротив станции метро «Кингз-Кросс». Стоило машине выехать на перекресток Каледониэн-Роуд и Пентонвилл, как один из солдат вскрикнул: вторая машина, отставшая ярдов на двадцать-тридцать, неожиданно остановилась. Головной автомобиль вернулся назад, затормозив совсем рядом.

— Что случилось? — окликнул Чисхолм.

— Заглохли, — прокричал в ответ сержант, командовавший вторым экипажем. — Бриггс пытается разобраться, в чем дело.

Водитель поднял капот и, не поднимая головы, буркнул что-то про свечи.

— Вылезай-ка и помоги ему, Сэнди, — приказал Чисхолм своему водителю.

Когда умолк второй двигатель, воцарилась тревожная тишина. Здесь, на пересечении пяти улиц, они были как на ладони. Эндрю поделился своими опасениями с Чисхолмом.

— Верно. Но все-таки открытое пространство предпочтительнее. Нас не смогут застать врасплох. — Капитан обвел взглядом безмолвные строения. — Идиллия, не правда ли?

Идиллия продолжалась до тех пор, пока не появились люди. Сперва их было немного, и они невинно стояли в дверях и на углах улиц, откуда можно было незаметно улизнуть. Однако постепенно число зевак росло, они становились все смелее. В двадцати ярдах от замерших машин на мостовую вышел мужчина, потряс кулаком и принялся осыпать оскорблениями неподвижно наблюдающих за ним солдат. Эндрю чувствовал, что Чисхолм с трудом сдерживает гнев. Однако приказа стрелять не прозвучало.

Как ни странно, крикуна образумили его же товарищи. Вняв их призыву успокоиться, он умолк и неуклюже заковылял к тротуару. Однако тут же, словно по условному сигналу, к машинам устремились доселе молчавшие фигуры. Люди имели мирные намерения — более того, пока они демонстрировали дружелюбие.

Вперед выступил низкорослый человечек в драном пальто:

— Хотите помогу, командир? Я разбираюсь в двигателях — как-никак, работал в гараже.

Пытаясь скрыть тревогу, Чисхолм ответил:

— Спасибо, мы справимся сами.

В толпе оказались по меньшей мере три женщины. Одна из них, здоровенная особа лет пятидесяти, радостно прокричала:

— Не подвезешь меня в город, паренек? С самого утра не могу дождаться автобуса.

Послышались смешки. Заулыбались и солдаты. Женщина приободрилась:

— Может, все-таки потеснитесь? Могу пристроиться у кого-нибудь на коленях. Цена автобусного билета — и я ваша со всеми потрохами. Смотрите, не упустите такой возможности! Скоро меня уже не купишь!

Чисхолм смотрел прямо перед собой, не мигая. Остальные относились к этой болтовне всего лишь как к шутке — триумфу английского чувства юмора над нечеловеческими условиями существования. Однако атмосфера резко накалилась, когда крикунье стала вторить еще одна женщина — худая, как смерть, седовласая, лет на пять-десять старше первой, с яростно горящими голубыми глазами:

— Возьмите меня с собой, мистер!

Ответа не последовало. Смех утих. Вторая женщина шагнула вперед и очутилась на расстоянии протянутой руки от машины.

— Потом я уйду, — не унималась она. — Я не прошу, чтобы меня там оставили. Там моя дочь. Она вот-вот родит. Просто посмотреть, все ли у нее в порядке. И тут же назад.

Чисхолм все так же хранил молчание.

— Обещаю, что уйду и не причиню вам хлопот, — умоляла женщина.

По толпе пронесся шумок. Раздался мужской голос:

— Разве вы не можете ее захватить?

Женщина подошла еще ближе, остальные двинулись за ней следом.

— Назад, все назад! — прикрикнул Чисхолм. — Это военный патруль. Назад!

Тот же мужской голос укоризненно произнес:

— Когда я служил в армии, мы сражались за свой народ, а не против него. Что же это за армия, если она обрекает женщин и ребятишек на голодную смерть? Вам бы следовало брать их под защиту, а вы только и знаете, что кричать «назад!»

— Мы обязаны подчиняться приказам, — выдавил Чисхолм.

Видимо, он просто не мог оставить свои действия без оправданий, подумал Эндрю; однако именно этого ему не следовало делать. Толпа немедленно ответила яростным воплем и ринулась на машины. Чисхолм снова крикнул «назад!» — впустую. Стоило ему дать понять, что солдат — нечто большее, чем просто фигура в форме, как он уже вызывал меньше страха, меньше уважения. Толпа ожесточилась, в ней проснулась слепая надежда на победу.

Из задних рядов кто-то басовито выкрикнул:

— Отберите у них винтовки! Мы найдем им применение!

Если бы люди получили приказ открыть огонь, то на столь близком расстоянии это превратилось бы в форменный расстрел; кроме того, никто не мог бы поручиться, чем все кончится. На одного солдата пока приходилось по три горожанина, но из боковых улочек выходили все новые и новые люди. Если не открыть огонь, их судьба не вызывает сомнений… Замерев при этой мысли, Эндрю не расслышал новой команды, которую успел отдать Чисхолм:

— Маски надеть!

Слова эти были произнесены совсем другим тоном — тоном человека, уверенного в своих силах.

Лишь увидав, что солдаты поспешно натягивают противогазы, он завозился со своим, полученным перед отъездом из Пейла и болтавшимся у него на животе. Эндрю еще не успел толком разобраться, что с ним делать, когда раздалась следующая команда:

— Гранаты к бою!

Над белым снегом заклубился серый туман. Большинство людей, обступивших машины, бросились врассыпную, спотыкаясь и сбивая друг друга с ног. Некоторые замешкались, но очень скоро и они, отчаянно растирая кулаками глаза, вынуждены были отступить. Эндрю наконец совладал со своим противогазом, однако слезоточивый газ не пощадил и его. Сквозь слезы, застилающие глаза, он с трудом разглядел происходящее. Толпа рассеялась целиком; даже голубоглазая женщина, согнувшись в три погибели, торопилась покинуть поле боя.

Громким голосом, искаженным противогазом, Чисхолм спросил:

— Ну что, Сэнди, разобрался?

— Пока нет, сэр. Даже не знаю, что тут можно поделать.

Прошло еще минут десять, прежде чем мотор спасительно затарахтел. За это время никто и не подумал к ним приблизиться. Эндрю опасался, что в них станут швырять из окон всякую дрянь и оскорблять из-за угла, но страхи оказались напрасными. Он снял маску и поделился своими мыслями с Чисхолмом.

— Нам повезло, — бесстрастно отозвался капитан. — Повезло, что поломка случилась посреди широкой улицы, повезло, что в их числе не оказалось ни хитрецов, ни парней с инициативой. — Моторы обеих машин мирно заурчали, первый водитель начал разворачиваться. — Все равно, в следующий раз я угощу их газом побыстрее.

— Что теперь будет с этой женщиной? — задумчиво произнес Эндрю.

Прежде чем ответить, Чисхолм выдержал паузу.

— Мы знаем, что с ней будет. — Его голос звучал отстраненно, нарочито язвительно. — Вот только когда… Думаю, чем скорее, тем лучше.

После этого молчание не нарушалось до тех пор, пока машины не устремились в южном направлении. С каждой минутой они приближались к Пейлу. Проезжая мимо погасшего светофора, обросшего сосульками, Эндрю вспомнил, как ровно год назад застрял на этом перекрестке в фургоне Би-Би-Си: они тогда опаздывали в больницу, где им предстояло отснять ролик, и светофор долго держал их на одном месте.

Обращаясь скорее к самому себе, он пробормотал:

— Интересно, что творится в «Варфоломее»?

— Насколько я знаю, ничего, — откликнулся Чисхолм.

— Они тоже эвакуировались в Пейл?

— Это было невозможно. Большинство врачей и медсестер остались в больнице.

— Может быть…

— Заехать туда? Пришлось бы отклониться от маршрута. — Размышлял он недолго. — Хорошо, раз вам этого хочется.

Из нескольких окон больницы свисали флаги Красного Креста; сами окна напоминали издали пустые глазницы; в некоторых не осталось стекол. Однако при приближении патруля показались кое-какие признаки жизни: человеческие лица, поднятая в приветствии рука. Сквозь шум моторов до них доносились пронзительные крики, хотя слов было не разобрать. На месте входной двери зиял провал. На снегу валялись скорченные фигуры; некоторые из них определенно выпали — или были выброшены — из окон.

— Любопытно, скольким из них удалось вырваться на волю, — произнес Чисхолм. Его лицо побелело от ярости. — Проклятые болваны! Так и должно было произойти. И что хорошего?

Машины замерли. В наступившей тишине в уши прибывших ворвались крики — здесь были и глумливые приветствия, и мольбы о помощи. Общий гвалт перекрыл душераздирающий визг, в котором звучала агония. Он донесся не из здания больницы, а откуда-то с улицы.

Чисхолм обернулся к водителю.

— Давай туда! Кажется, это где-то слева. Только осторожно.

Стоило машине завернуть за угол, как все стало ясно: посередине улицы барахтались в снегу четыре фигуры. Завидя патруль, трое бросили свою жертву и неуклюже заковыляли прочь. Женщина осталась лежать, судорожно одергивая задранный до пояса халат медсестры.

— Срежь их! — приказал Чисхолм.

Вдоль улицы засвистели пули, и один из насильников повалился в снег. Остальным удалось уйти целыми и невредимыми. Чисхолм выскочил наружу и, подбежав к медсестре, помог ей подняться на ноги. Через минуту они стояли перед машиной. Капитан поддерживал девушку, не давая подкоситься ее ногам. Рядом с ним она казалась настоящей пигалицей: в ней было не больше пяти футов росту. Над нежным личиком вздымалась шапка когда-то роскошных, но теперь перепутавшихся огненно-рыжих волос.

Девушку подсадили в машину и потеснились, чтобы она расположилась удобнее. Она то и дело тихонько всхлипывала и, не произнося ни слова, разглядывала свои руки, крепко сцепленные на коленях. Ее разодранный подол был перепачкан грязным снегом. На левой ноге остался меховой сапожок, правая оказалась босой.

— Сейчас все будет хорошо, — приговаривал Чисхолм. — Вас уложат, напоят теплым…

Машины неслись по вымершим улицам к вырастающему над крышами куполу собора святого Павла. Наконец показалась изгородь из колючей проволоки, которой был обнесен Пейл. Машины затормозили перед воротами, охраняемыми часовым. Водитель первой машины трижды надавил на гудок. Из будки вышел офицер в сопровождении двух солдат. Ворота чуть-чуть приоткрылись, пропуская их к машинам.

— Северный патруль. Возвращаемся с дежурства. Пропустите нас.

Лейтенант отдал честь.

— С вами гражданские лица, сэр?

— Телевизионная бригада. У них пропуска.

— А юная леди? — медленно произнес лейтенант.

— Мы подобрали ее рядом с «Варфоломеем». На нее напали. Ей требуется медицинская помощь.

Лейтенант выдержал паузу и отчеканил:

— Сегодня утром поступил новый приказ, сэр. Не пропускать людей в Пейл без особого разрешения Главного штаба. Мне очень жаль.

— Слушайте, — взмолился Чисхолм, — она же медсестра! Нам понадобятся такие люди. Она не станет отлынивать ни от какой работы!

Лейтенант был почти ровесником Чисхолму, только круглолицым, темноволосым, с меланхолическим выражением лица.

— У меня приказ, сэр, — сказал он. — Ничем не могу помочь.

Чисхолм посмотрел на него в упор.

— Она медицинская сестра, осталась в «Варфоломее», чтобы ухаживать за пациентами. На больницу напали мародеры. Мы нашли несчастную девушку на улице, когда ее пытались изнасиловать. Я возьму на себя всю ответственность за ее нахождение в Пейле.

Лейтенант покачал головой.

— Это невозможно, сэр. Здесь ответственный я. — Его печальное лицо исказила озлобленная гримаса. — Господи, какие еще сцены Ты нам уготовил?

Чисхолм вышел из машины, отвел лейтенанта в сторонку и повел с ним задушевный разговор. Однако лейтенант все так же качал головой.

Эндрю в первый раз услышал голос девушки.

— Пожалуйста, помогите мне выйти, — попросила она его с легким ирландским акцентом.

Эндрю решил, что она собирается прийти на помощь Чисхолму; он не сомневался, что, какими бы строгими ни были приказы, ни один человек на свете не сможет отказать ей. Эндрю выскочил из машины и подал руку. Медсестра побрела прочь от ворот.

— Нет, — крикнул он ей в догонку, — сюда!

Не обращая внимания на его призыв, она продолжала ковылять по заросшему льдом тротуару.

— Сестра! — позвал Чисхолм. — Вернитесь! Мы сейчас обо всем договоримся!

Но она и не думала останавливаться. Эндрю бросился было за ней следом, и тут же замер, прикованный к месту решительностью удаляющейся фигурки. Прояви она хоть малейшее колебание, оглянись назад, он обязательно устремился бы за ней. Если бы девушка бросилась бежать, он догнал бы ее. Но она просто брела от них прочь будничным шагом, воплощающим собранность и спокойствие. Им оставалось только смотреть ей в спину, пока она не исчезла за углом.

— Я верну ее, — сказал Чисхолм.

— Нет, сэр, — сказал лейтенант и загородил ему путь.

Они уставились друг на друга, испытывая одновременно ярость и презрения к самим себе. Чисхолм обреченно пожал плечами.

— Ваша взяла. — Он нырнул обратно в машину. Эндрю последовал за ним. Чисхолм еще раз посмотрел в ту сторону, где только что брела рыженькая медсестра, и отвернулся.

— Открывайте ворота! — приказал он лейтенанту.

 

IX

Как ни странно, в выходной наступило лето — во всяком случае, по календарю. Вечера удлинились. Эндрю и Мадлен сидели закутанные, прихлебывали слабенький кофе и вели неспешную беседу. Перед самым исчезновением кофе из магазинов Мадлен закупила изрядный запас, но они все равно позволяли себе такое пиршество всего два-три раза в неделю. Прочитали вечернюю газету — листок бумаги с мелким текстом на обеих сторонах; дальше читать все равно было нельзя из-за сгустившихся сумерек. Включать же электричество в неслужебных помещениях разрешалось теперь только после девяти вечера.

Если не считать холода и легкого голодного подташнивания, превратившегося в постоянное ощущение, Эндрю испытывал чувство довольства и расслабленности. Здесь, в этой комнате, в обществе Мадлен, можно было забыть об агонии, в которой корчился город за пределами Пейла, и о неясном будущем, уготованном счастливчикам, оказавшимся по эту сторону его рубежей. Об этом нельзя было все время думать, иначе жизнь стала бы совершенно невыносимой.

Дэвид обещал заглянуть часов в девять. Они спокойно дожидались его в темноте. Он появился ближе к десяти.

— Хочешь, включу свет? — предложила Мадлен.

— Если он вам помешает, то лучше не надо, — сказал Дэвид.

— При свете лучше, — сказал Эндрю и поднялся с места.

Приход такого гостя был посягательством на их уединение, и ему хотелось это подчеркнуть. Дэвид заморгал от яркого света. Его лицо было изможденным; это заметила и Мадлен.

— Присядь, Дэвид, — предложила она, — я дам тебе чего-нибудь выпить.

— Как у вас с виски? — спросил он.

— Очень просто: никак. Могу предложить «кокберн». Не возражаешь?

Дэвид помотал головой.

— Вполне здравая идея. Я запас его после нашей свадьбы — когда мы вернулись из Брюсселя. Две дюжины, по 27 шиллингов 6 пенсов бутылка. Сколько же их осталось?

— Точно не знаю. Дюжины полторы.

— Тогда тащи пару. Время найдется.

— Ты выглядишь утомленным, — сказала Мадлен. — Слишком много хлопот?

— Терпимо. — Он зевнул и перевел взгляд на Эндрю: — Есть свежие письма от Кэрол?

— Последнее пришло сегодня утром.

— У нее все в порядке?

Мадлен аккуратно наполнила портвейном три рюмки и принесла их в комнату на подносе. Дэвид решил произнести тост:

— За лето! Сегодня в полдень термометр на крыше министерства показывал три градуса тепла.

— Это уже кое-что, — сказал Эндрю.

— Слишком мало и слишком поздно. Ты хоть представляешь себе, как быстро убывают наши иностранные капиталовложения? Знаешь, что предпринимались попытки договориться о продаже Ираку ближневосточного имущества «Бритиш Петролеум»? Концессий, оборудования, заводов — всего?

— Грустно. Но это поможет протянуть хотя бы еще немного.

— Переговоры сорвались. Ирак больше не признает британского правительства, ибо оно не в силах осуществлять суверенитет над собственной территорией. Так что имущество присвоено без всякой компенсации — видимо, в порядке самозащиты.

— Что же теперь будет? — спокойно спросила Мадлен.

— Здесь? — Он кивнул на Эндрю. — Во-первых, Энди уже через несколько дней лишится работы.

— Почему?

— Телевидение прикроют. Слишком расточительное средство связи для территории, площадь которой ограничена Пейлом.

— А потом?

— Есть идея продержаться. Запасы провианта имеются — более значительные, чем я себе представлял. Здесь уж мы постарались. Если дело пойдет на лад и станет пригревать солнышко, придется еще, конечно, пережить следующую зиму, но потом, если повезет, может и полегчать.

— А если не пойдет на лад?

Дэвид беспомощно развел руками.

— Тогда гибель. Есть все основания опасаться, что так произойдет при любых обстоятельствах. Ребята снаружи сильно оголодали и совсем отчаялись. Боюсь загадывать, как долго военным удастся сдерживать их напор.

Немного помолчав, он продолжил:

— Я могу раздобыть для вас два билета на самолет на следующую среду. Лиссабон-Тимбукту-Лагос.

Ответ Мадлен был негромким, но твердым:

— Нет. Во всяком случае, не для меня.

Дэвид сделал еще глоток и уставился на нее; во взгляде читались мольба, усталость и отчаяние.

— Мадди, — произнес он, — я не могу допустить, чтобы твоя участь оставалась на моей совести. Прошу тебя, улетай!

— Твоя совесть тут ни при чем, — сказала она. — Просто я хочу остаться.

Дэвид утомленно улыбнулся.

— Ты нечасто проявляешь упрямство. Но уж когда заартачишься, у меня никогда не хватало умения тебя уговорить, правда? Пока места есть, но я не смогу возобновить заказ.

— Знаю. Я не стану тебя обвинять.

— Если все рухнет, то произойдет это быстро. Существует план эвакуации важных персон. Я — важная персона, потому что участвую в планировании, и смогу удрать на последнем самолете. Но о том, чтобы прихватить кого-то с собой, речи уже не будет. Понимаешь?

— Конечно.

— Я не смогу улететь, оставив тебя здесь, Мадди! Разве это мыслимо? Не знаю, что здесь произойдет, но, отвергая мое предложение, ты обрекаешь на гибель нас троих. Если же ты согласишься, то мы проведем остаток жизни под африканским солнышком.

— Кэрол уже там.

— Знаю. Такое впечатление, что за тридевять земель. — Дэвид осушил рюмку и поставил ее на столик. — Я не улечу без тебя, Мадди, можешь не сомневаться. А с тобой — не позволят. Я приношу им здесь пользу, так что уверен, что смогу вовремя смыться, когда случится непоправимое, но я также уверен и в том, что не сбегу раньше времени. — Он пожал плечами. — Тебе решать.

Твердо удерживая бутылку, Мадлен снова наполнила рюмки. Розовое вино мягко мерцало в хрустале. Она протянула мужчинам их рюмки и подняла свою. На ее лице читалось спокойствие и печаль от смирения перед неизбежностью.

— Хорошо, Дэвид, — сказала она. — мы уедем. Выпьем за наше африканское будущее!

 

 

I

Дэвид не только раздобыл для них билеты, но и уладил дело с валютой. При создавшихся условиях нечего было и надеяться на то, чтобы продать дом на Денхэм-Кресент или хотя бы сдать его; точно так же никакой ценности не представляло и все остальное имущество. Однако Дэвиду удалось продать за 300 фунтов меховую шубу Мадлен. В итоге у нее оказалось на руках 700 фунтов, к которым Дэвид добавил от себя еще пять сотен. Она запротестовала, уверяя, что деньги понадобятся ему в Лондоне, но он только усмехнулся.

— Только не в Пейле. У нас новая валюта — власть, а ее мне хватает. Можешь вложить эти деньги для меня во что-нибудь в Нигерии. Приехав, я заберу и деньги, и проценты.

Эндрю удалось наскрести всего 260 фунтов. Остальное оказалось вложенным в акции, однако биржа прекратила операции на неопределенный срок.

— Я могу выписать банковский чек на Мадди как на свою жену, — сказал Дэвид, — но отдельный чек на Энди — нет, это слишком сложно. Если он доверяет тебе, я переведу все на твой счет в лагосский банк. Можете взять по десятке наличными для покрытия мелких расходов, пока не доберетесь до банка.

Они поселились в только что открывшемся отеле «Африка». Это тоже было делом рук Дэвида. Отель оказался переполненным, и им достались номера на разных этажах: Эндрю на пятом, окнами во двор, Мадлен — на третьем, с видом на лагуну. Они добрались до отеля под вечер. На набережной горели огни, сама же лагуна казалась черной. Вдали вспыхивали неоновые рекламы.

Спустившись в ресторан, чтобы поужинать, они обнаружили, что за столами восседают, в основном, чернокожие, которым прислуживают белые официанты. Их столик обслуживал высокий седовласый человек родом из Франкфурта, еще не привыкший к ловкому обращению с посудой и извинявшийся за свою неловкость. Как оказалось, на родине у него был магазин.

— Ну, и как во Франкфурте? — поинтересовался Эндрю.

Официант ответил с холодной улыбкой:

— Дома еще стоят, прочные дома, не так давно построенные американцами, дороги тоже никуда не делись, только ушли под лед. Я вернулся во Франкфурт в 1945 году и застал одни руины. Но тогда среди руин кипела жизнь. Теперь же город мертв.

— Вы давно здесь? — спросила Мадлен.

— Три недели, мадам.

— И не жалеете?

— Конечно, нет. Мы живем с семьей в довольно стесненных условиях. Зато у меня хорошая работа. И щедрый «деш».

— Это что еще такое?

Официант улыбнулся.

— «Чаевые» по-местному. Сама зарплата, конечно, невелика.

Вместе с кофе он принес адресованную Эндрю записку. Там говорилось:

Дорогой Эндрю, по словам Дэвида, ты прибываешь сегодня и останавливаешься в «Африке». Если тебе захочется повидаться, я буду в « Айленд-Клаб» начиная с половины десятого вечера. Приходи сам или оставь записку.

Твоя Кэрол.

— «Айленд-Клаб» — это далеко от отеля? — спросил Эндрю у официанта.

— Недалеко, сэр.

Эндрю показал записку Мадлен.

— Сходим?

— Приглашен только один из нас.

— Это неважно.

— А по-моему, важно.

— Возможно, Дэвид не сообщил ей о твоем прибытии.

— Скорее всего, она просто хочет обсудить что-то личное. Вам наверняка есть о чем поговорить.

— Ты — часть моей личной жизни, — заявил Эндрю. — Частной жизни, хотя и не интимной.

— С Кэрол дела обстоят иначе, — улыбнулась Мадлен. — В любом случае, я хотела пораньше лечь спать. Иди один, Энди. Утром дашь мне подробный отчет.

Эндрю не терпелось скорее очутиться в клубе. Он не видел Кэрол уже несколько месяцев (последняя встреча состоялась по случаю возвращения мальчиков в школу после рождественских каникул), и было очень странно предвкушать свидание с нею здесь, на чужой земле, когда от прежней жизни остались одни осколки, впереди же маячило что-то новое — непонятное, сложное, заманчивое. Он назвал свое имя привратнику, произношение которого выдавало уроженца Франции, и тут же почувствовал вину перед Мадлен, которая в одиночестве разбирает постель в гостиничном номере и о существовании которой он ни разу не вспомнил за последние полчаса.

— Вы найдете мадам в баре, — сказал привратник. — Вот в эту дверь, а потом направо.

Эндрю оказался в круглом помещении и увидел стойку бара. Вокруг красовались заманчивые пейзажи во всю стену. Бар находился в обрамлении снега и льда, оживляемого домиками и башенками. Дальше начиналась водная гладь — сперва кишащая толстыми льдинами, затем чистая, и, наконец, залитая лучами яркого солнца. Кульминация композиции помещалась напротив бара: это были золотые пески и украшенные пальмами берега теплого, беззаботного континента. Здесь и сидела Кэрол, одна за столиком. Направляясь к ней, Эндрю обратил внимание на многочисленных белых женщин и всего двоих белых мужчин. Зато нигерийцев здесь было хоть отбавляй. Шум их болтовни и определял различие между этим баром и аналогичным заведением любой северной столицы.

— Хэлло, Эндрю! — приветствовала его Кэрол. — Рада тебя видеть. Что будешь пить?

— Можно взять самому?

— Нет, это только для членов клуба.

— Ты член?

Она кивнула.

— У них еще остались европейские напитки, но я предпочитаю не смешивать и пью южноафриканский бренди. Приличная вещь.

— Спасибо, — сказал он. — Его и возьмем.

Она подозвала белого официанта и сделала заказ. Глядя на нее, Эндрю оценивал свое душевное состояние. Дрожь нетерпения перед встречей унялась и, к его удивлению, сменилась спокойствием. Кэрол была все так же красива, а новые детали туалета делали ее еще более привлекательной — в былые времена она не стала бы украшать свое платье огромными розами и надевать разноцветные бусы, однако это уже не оказывало на Эндрю прежнего действия, и он наблюдал ее красоту как бы издалека. Эндрю вдруг почувствовал облегчение, и его охватила истома при воспоминания о Мадлен. Существовало два узла, не развязав которые, он не мог пробиться к Мадлен: первый связывал ее с Дэвидом, второй крепил его к Кэрол. Теперь остался только один.

Кэрол кивнула на изображения на стенах.

— Как тебе это нравится?

— Немного жестоко. Во всяком случае, нечутко.

— Этой стране не свойственна чуткость. Кроме того, здесь имеется и практический смысл: здешний народ проявляет склонность облеплять стойку, а эти пейзажи влекут их к себе и заставляют рассредоточиться по залу. Заведение открылось всего неделю назад.

— И ты часто здесь бываешь?

— Время от времени. — Она не стала развивать эту тему. — За последние шесть месяцев клуб пережил как бы второе рождение.

— Довольно-таки безвкусно.

— К этому легко привыкаешь. Мне даже нравится. Теперь здесь делаются большие деньги. Учти, нужно немало денег, чтобы выжить в этой стране.

— Как дети? — спросил Эндрю.

— В школе, в Ибадане. Школа пользуется репутацией лучшей в стране. Белых ребят там раз-два и обчелся.

— Я думал, что это не так важно.

— Не так важно? — Кэрол уставилась на него и расхохоталась.

— Боже мой, Энди…

— И как они там себя чувствуют?

— Надеюсь, прекрасно. — Она заглянула в сумочку и достала письмо. — Вот, взгляни.

Письмо было от Робина. Эндрю пробежал его глазами и вернул Кэрол. Обычное письмо от обычного мальчишки из частного интерната.

— Да, похоже, они счастливы.

— Еще бы! За такие-то деньги!

Он пригубил бренди. Кэрол налила себе ситро. На ее губах играла наполовину любопытная, наполовину оборонительная усмешка.

— Нас провожал Дэвид, — сказал Эндрю.

Она пробормотала что-то невнятное, а потом спросила:

— И как он?

— Ему нелегко. Иначе и быть не может. Но он держится молодцом.

— Бедняжка Дэвид!

— Когда ему потребуется уносить ноги, он нагрянет без предупреждения.

— Знаю. Он говорил мне об этом. Думаю, ему надо было выбраться пораньше. — Ее слова звучали как простая констатация. — Он вполне мог это сделать. С его-то связями!

— Возможно, теперь ты смогла бы его уговорить.

Ответ последовал не сразу.

— Европа — это очень далеко. Эмоционально, а не только географически. Воспоминания меркнут. Города, люди… Возможно, так происходит только со мной.

Он понял, о чем речь, и ему стало не по себе. Кэрол наклонилась над столом, сдавив локтями свою роскошную грудь.

— Я почти забыла, как ты выглядишь, Энди. Теперь я смотрю на тебя свежим взглядом.

Это вполне могло быть сознательной провокацией, хотя не исключалась и случайность. Он почувствовал смятение, внезапно вспомнив, что беседует с женщиной, все еще приходящейся ему по закону женой. Выходит, он несет за нее ответственность. Если ослепление Дэвидом прошло, то ей может взбрести в голову возобновить прежние отношения — ведь они были не так уж несчастливы вместе. Эта мысль вызвала у Эндрю беспокойство, но иного рода, нежели то, которого он ожидал.

— В конечном итоге Дэвид никуда не денется. А мне надо позаботиться о Мадлен, — неуклюже пробормотал он.

Кэрол усмехнулась.

— Нет, кое-что осталось прежним. Что ж, ладно. Кстати, как ты собираешься это сделать? У тебя есть хоть какие-то соображения?

— Постараюсь подыскать себе работу. Журналистика, телевидение…

— Об этом можешь забыть, — прервала она его. — Европейцев просят не беспокоиться. В самом начале кое-кто успел найти себе место, но только не в этих двух областях. По сути дела, нам закрыт доступ в любые престижные профессии. Здесь теперь избыток белых врачей. Швейцар в доме, где у меня квартира, имел практику в Вене.

— Я не подозревал, что дела так плохи.

— Остался всего один путь. Ты служил в танковых войсках. Теперь ты можешь помогать им готовиться к войне.

— К какой еще войне?

— Против Южной Африки. Насколько я понимаю, она начнется через два-три года. Ты мог бы получить звание. Они берут белых офицеров до звания капитана включительно. На краткосрочный контракт.

— Нет, — сказал Эндрю, — это не по мне.

— Сколько у тебя с собой денег?

— Двести пятьдесят фунтов. И еще больше тысячи у Мадлен.

— Сложите все вместе и заведите торговлишку, — посоветовала Кэрол. — Неважно какую. Черные все еще розовеют от удовольствия, когда товар им отпускают белые руки. Если ты правильно выберешь товар и место, то дела могут пойти неплохо. Я уже говорила, что здесь можно сколотить приличные денежки.

— Спасибо за совет.

— И не тяни, берись за дело сразу. Иначе деньги уплывут между пальцами, особенно в Лагосе. Ибадан ничуть не лучше. Возможно, на севере было бы полегче — скажем, в Кадуне. Примитивно, конечно, зато есть перспектива.

— Ты быстро набралась сведений об этой стране, — заметил Эндрю.

— У меня свои источники информации, — с улыбкой ответила Кэрол.

— А как ты сама? — спросил Эндрю. — Все в порядке?

— Стараюсь.

— Нашла себе работенку?

— Вот именно. — Она взглянула на часы. — Хочешь еще выпить?

Часы были новыми; камушки, усеивавшие циферблат, начинали переливаться, стоило ей пошевелить рукой. Он внезапно понял, что тяжелое ожерелье у нее на шее — не просто бижутерия: на цепочке из чистого золота поблескивали полудрагоценные и драгоценные камни.

— Значит, мне не следует за тебя беспокоиться, — заключил Эндрю. — Спасибо, я больше не буду пить. Мне пора. Денек выдался не из легких.

— Я дам свой адрес — на случай, если тебе захочется меня найти.

Они расстались в дверях бара, пожелав друг другу доброй ночи.

Эндрю задержался, чтобы переброситься словечком с привратником; он уже чувствовал побуждение, которому предстояло стать потребностью, — поприветствовать собрата по расе, еще одного одинокого и несчастного человека.

— Вы из какой части Франции?

— Из Дижона. У меня было агентство по торговле недвижимостью.

Эндрю кивнул.

— Помнится, я проезжал через ваш город как-то вечером, зимой. Даже останавливался там, чтобы поесть. Не помню, как назывался ресторан, но еда была отличная.

— В Дижоне всегда была отличная еда.

— А потом прогулялся по улицам. Шел дождь, мостовые отражали свет фонарей. Я помню магазины — кондитерские, ювелирные, мясные лавки с головами оленей и диких кабанов над дверьми.

— И я помню, месье. Помню шум голосов в закусочных и еще многое другое…

В дверях появились двое рослых нигерийцев с дамами, и привратник занялся ими. На мужчинах были яркие одежды и тюрбаны на головах. Дамы были белыми. Уходя, Эндрю оглянулся и снова увидел Кэрол. Она шла назад в бар, сопровождаемая нигерийцем в вечернем костюме.

На следующее утро, спускаясь к завтраку, Эндрю запасся газетой «Таймс оф Найджириа» на случай, если ему придется долго ждать Мадлен. Однако она уже сидела за столом и встретила его улыбкой. Он сел с нею рядом и отложил газету, не раскрывая. Маленький столик предполагал интимное соседство.

— Мне стыдно, — сказала она. — Я заказала двойную порцию яичницы с беконом.

— Чувство стыда всегда полезно разделить на двоих. Я возьму то же самое.

— Как Кэрол?

— Она прекрасно устроилась. — Эндрю помолчал. — Кажется, у нее завелся богатый чернокожий друг.

Взглянув на него, Мадлен спокойно произнесла:

— Могла бы по крайней мере скрыть это от тебя.

— Она и не афишировала этого. Я увидел их вместе совершенно случайно. Мне все равно. Но Дэвиду будет не все равно. И тебе.

— Не уверена.

— Не уверена… в чувствах Дэвида или в своих собственных?

— Ни в его, ни в своих. А ты почувствовал облегчение?

— Когда знаешь, что она может сама о себе позаботиться, все становится на свои места.

— Как мальчики?

— Они учатся в безумно дорогом интернате в Ибадане. Кажется, у них все идет отлично. Она показала мне письмо от Робина.

— Ибадан?..

— Сто десять миль к северу. Столица Северной провинции, в два раза больше Лагоса.

— А я думала, это в Персидском заливе.

— Там Абадан. Нам предстоит многое узнать. И чем быстрее, тем лучше. В конце концов, мы ведь беженцы.

— Беженцы? Вообще-то, да. Что еще сказала Кэрол?

— Дала мне хороший совет.

— А именно?

— Она считает, что я могу поступить на службу в нигерийскую армию, чтобы готовить солдат к войне с Южной Африкой, которую они собираются рано или поздно начать. Совместно с другими африканскими странами, надо думать. Трудно надеяться, чтобы в одиночку они могли рассчитывать на успех.

Мадлен улыбнулась.

— Полагаю, эта мысль пришлась тебе не очень-то по душе.

— Было и второе предложение — чтобы мы с тобой объединили средства и открыли магазин. Белые торговцы пользуются здесь популярностью. И в них пока еще ощущается нехватка.

— Военный инструктор или торговец. Видимо, дела пойдут непросто, да? Что же это будет — газетный киоск, табачная лавочка, горшки со сковородками? Наверное, чтобы открыть аптеку, понадобилась бы соответствующая квалификация?

— Вроде того. Вчера вечером я проходил мимо провала в стене над которым болталась надпись: «Доверительный медицинский кабинет».

Она покачала головой.

— Где уж нам конкурировать….

— Покидая Англию, Кэрол прихватила четыре тысячи фунтов, — вспомнил Эндрю. — Наверное, я мог бы претендовать на какую-то часть. Но…

— Нет, не нужно, — скороговоркой выпалила Мадлен. — Пожалуйста! Мне бы не хотелось.

— Тогда я смогу вложить в дело в пять раз меньше, чем ты.

— Это так важно?

— Может стать важным. Когда здесь появится Дэвид.

— Что бы ни случилось, мы не станем ссориться из-за денег.

— Как и из-за чего-либо другого.

— Да, — сказала Мадлен и взяла его руку в свою. — Уверена в этом.

Их пальцы переплелись.

— Кажется, нам сейчас подадут яичницу с беконом, — умиротворенно произнес Эндрю.

Они с жадностью набросились на завтрак, наслаждаясь после долгих лишений обилием еды. Наливая себе третью чашку кофе, Эндрю вспомнил про газету, в которую так и не удосужился заглянуть. Он развернул ее и начал с первой страницы. Заголовки выглядели кричаще, бумага была самой дешевой, но и это впечатляло после лондонских листочков. Главная новость касалась Южной Африки: «ЗВЕРСКОЕ ОБРАЩЕНИЕ С ЖЕНЩИНАМИ И ДЕТЬМИ». Ниже шло шрифтом помельче: «Сенсационное сообщение вождя банту» — леденящая душу история, которую Эндрю счел совершенно неправдоподобной. Он перевел взгляд на другой заголовок, помещавшийся на следующей странице: «ЕВРОПЕЙСКИЕ ВАЛЮТЫ: РЕШЕНИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВА».

Текст был лаконичным. На заседании министров финансов африканских стран в Гане было принято единодушное решение об установлении моратория на все денежные операции с валютами стран, столицы которых расположены севернее сорокового градуса северной широты.

Эндрю передал газету Мадлен, указав на последнюю заметку.

— Кажется, мы успели как раз вовремя, — сказал он.

Она внимательно ознакомилась с текстом сообщения и подняла глаза.

— Только вот успели ли? Мораторий вступает в силу с сегодняшнего дня.

— Наш перевод уже состоялся.

— Однако мы еще не получили по нему денег. Это имеет какое-нибудь значение?

— Не думаю. Но лучше удостовериться.

За окошечком для иностранцев они увидели высокого негра с тонкими чертами лица. Он внимательно выслушал Эндрю и направил их в кабинет помощника управляющего. К кабинету пришлось идти по коридору. На столике в тесной приемной лежали газеты и журналы всех мастей — от последнего номера толстого местного «Барабана» до выпуска лондонского листка недельной давности. Шоколадная девушка в белом плиссированном платьице и очках в модной оправе пригласила их в кабинет.

Помощник управляющего оказался приземистым толстяком с курчавой седой шевелюрой. Он сложил руки на столе ладонями кверху. Ладони были удивительно светлыми, почти белыми.

— Так, — начал он, — и что же я могу сделать для вас, мадам? И для вас, босс?

Он иронически подчеркивал старомодные обращения. Белые ладони, казалось, подсвечивали снизу его физиономию.

— Нас послал к вам служащий. На имя миссис Картвелл сюда направлен денежный перевод из Лондона.

— Миссис Картвелл — это вы? — кивнул помощник управляющего в сторону Мадлен.

— Да, я — миссис Картвелл. У меня с собой паспорт.

— А вы — мистер Картвелл?

— Нет. Моя фамилия Лидон.

Негр медленно покачал головой.

— У белых свои порядки, — сказал он и взглянул на Мадлен.

— Белая, но миловидная. Вам знакома «Песнь Соломона», миссис Картвелл? Добро пожаловать в Лагос! Здесь есть все, чтобы вы почувствовали себя счастливой.

— Спасибо на добром слове, — лаконично отозвался Эндрю. — Теперь, возможно, вы распорядитесь, чтобы миссис Картвелл выплатили причитающиеся ей деньги?

— Вы прибыли вчера? — поинтересовался помощник управляющего. — Как выглядит Лондон? Я слышал, что там сейчас прохладно. — Его лицо расплылось в зубастой улыбке. — Прямо-таки мороз!

— Мы пришли по делу, — не выдержал Эндрю. — Нам некогда терять время на болтовню.

— Времени у вас куда больше, чем вы думаете. Держу пари, что его у вас просто хоть отбавляй.

— Позвольте нам решить это самим.

После недолгой паузы негр произнес:

— Я скажу вам кое-что о себе, мистер Лидон. Я — банту. Я родился в трущобах Йоханнесбурга.

— Как-нибудь в другой раз. Не сейчас.

— Я сбежал оттуда. Уехал в Лондон, учился в университете. Но до диплома не дотянул — поэтому и сижу здесь простым клерком. Однако мне хватило ума не возвращаться в Южную Африку. Я осел здесь: живу в доме, в котором раньше обретался англичанин, совсем рядом с площадкой для гольфа. Я играю в гольф, босс.

— Неужели это так необходимо? — взмолился Эндрю. — Я все понял: вы не любите Южную Африку. Зато вы учились в Лондонском университете, а потом приехали в негритянскую страну, получившую от Англии независимость. Вы сами говорите, что у вас все в порядке.

На лице собеседника снова расцвела улыбка, еще шире прежней.

— Я рад этим вашим словам. Должен сознаться, что надеялся спровоцировать вас, чтобы вы указали мне на мое место, босс. Или хотя бы попытались это сделать.

— Я не собираюсь указывать вам ни на какое место. Мы пришли по той простой причине, что миссис Картвелл необходимо снять принадлежащую ей сумму.

— Когда я был малышом, то ходил в миссионерскую школу. Среди прочих вещей, которым меня там обучили, была простая мысль о том, что в этом мире не стоит надеяться на справедливость. Справедливость наступает позже, на небесах. Насчет небес я теперь уже не очень-то уверен, но вот насчет справедливости на земле они были совершенно правы. Может случиться так, что принадлежность к белой расе окажется для вас в Африке недостатком. Конечно, все должно быть совсем наоборот. Остается надеяться, что вы отнесетесь к этому философски, босс. То, что не по нраву, приходится сносить. Этот лозунг я выучил там же, в школе при миссии. Он способен здорово утешить, когда наступают тяжелые времена.

— Вы уж простите меня, — подала голос Мадлен, — но здесь жарко, особенно после Лондона… Нельзя ли…

На столе стоял электрический вентилятор. Негр протянул руку и щелкнул рычажком. Лопасти пришли в движение, и вентилятор стал медленно поворачиваться, как лишенное глаз лицо, тщетно всматривающееся в пустоту. В кабинете повис низкий гул.

— Все что угодно, лишь бы вам было хорошо, мадам. Насколько я понимаю, вы более чувствительны, чем наш брат негр.

— В вашей стране мы всего лишь гости, — сказал Эндрю. — Нам бы не хотелось причинять лишние хлопоты. Но вам не кажется, что всему есть предел? Если вы не готовы немедленно заняться переводом миссис Картвелл, то мы вынуждены будем обратиться к вашему начальству. Управляющий свободен?

Негр спрятал ладони, демонстрируя черные костяшки пальцев, в которые он уперся подбородком.

— Свободен, босс. Он всегда к услугам богатых клиентов, независимо от цвета их кожи. Но я займусь переводом немедленно, если вам так хочется.

— Сделайте одолжение.

— Какое же тут одолжение? — Помощник раскрыл папку, вынул из нее лист бумага и протянул его Эндрю. — Прошу вас, босс.

На листе было отпечатано: «Зачислить на счет миссис Мадлен Картвелл сумму в 1470 (тысячу четыреста семьдесят) фунтов стерлингов по предъявлении удостоверения личности». Сверху красовалась жирная черная надпечатка: «ОТМЕНЕНО». Рядом было приписано от руки: «Согласно постановлению правительства N327».

— Деньги переведены еще до решения о европейских валютах, — сказал Эндрю.

— Верно, босс, — кивнул помощник управляющего.

— Значит, его следует оплатить.

— Наверное, вы не все поняли. Перечислены были фунты стерлингов. Однако на африканском континенте такой валюты больше не существует.

— Перевод полагалось оплатить нигерийскими деньгами.

— Здесь об этом ничего не сказано. Банк не вправе превышать свои полномочия, босс. Миссис Картвелл могла бы изъявить желание получить какую-нибудь другую валюту. Денежки буров или даже ракушки каури. — Он снова осклабился. — Увы, босс.

Эндрю поднялся.

— Видимо, придется обратиться в посольство.

Помощник управляющего приветствовал его слова сердечным кивком головы.

— Прямо туда и отправляйтесь. Как выйдете — сразу налево. Это всего в двух кварталах отсюда.

Стоило им выйти на улицу, как они чуть не задохнулись от ядовитого выхлопа древнего грузовичка, в кузове которого, перекрывая уличный гам, громко распевали песню женщины из племени йоруба в голубых сарафанах и цветастых тюрбанах. На борту перегруженного грузовичка было выведено огромными желтыми буквами: «ВЕРУЙТЕ В ГОСПОДА!» Несмотря на ранний час, воздух был жарким и влажным.

— Что теперь? — спросила Мадлен.

— Вдруг нам помогут в посольстве?

В фойе столпилось несколько десятков посетителей. Прошло некоторое время, прежде чем Мадлен и Эндрю протиснулись в кабинет младшего секретаря, худого рыжеволосого человечка с тоненькими усиками. Большую часть времени он избегал встречаться с посетителями глазами, но иногда вдруг начинал пялиться на них, словно этого требовал смысл документа, над которым он корпел в данную минуту. Выслушав рассказ Эндрю о происшествии в банке, секретарь в сердцах сломал карандаш.

— Да, — молвил он, — прямо беда! Такие уж времена. А это — новый удар. Мы понятия не имели, что они так поступят.

— Выходит, на получение денег нет никакой надежды? — спросила Мадлен.

— Денег больше не существует, миссис Картвелл, — удрученно ответил он. — Служащий не имел никакого права грубить вам, но с точки зрения законности все совершенно ясно: лондонский банк, совершивший перевод, уже получил уведомление, и сумма отправилась назад.

— Выходит, мы остались без гроша, — резюмировал Эндрю. — Я правильно понял?

— Если только вам нечего продать.

— Свою одежду. Это все.

— Неудача, что и говорить. Мы не одни такие. Хотя это, конечно, не сможет вас утешить.

— Посольство не в состоянии оказать нам помощь?

Его маленькие светло-серые глазки, обрамленные мягкими бесцветными ресницами, уставились на Эндрю.

— С радостью пришли бы вам на выручку! Но это — удар и для нас. Откровенно говоря, нам придется теперь рассчитывать на благотворительность со стороны нигерийского правительства, чтобы хоть как-то продержаться.

— Тогда дайте хотя бы совет.

— Вы могли бы попытать счастья в армии, мистер Лидон, если вы в прошлом служили.

— Чтобы помогать им готовиться к войне против белых в Южной Африке?

— Приходится быть реалистами. Да и справедливость не помешает. С точки зрения черных африканцев, провокации трудно дальше выносить. Тут есть параллель с испанскими маврами. Да и сомнительно, чтобы от вас потребовали участия в военных операциях; ваша роль ограничится, скорее всего, инструктажем.

— Что позволит мне забыть об опасениях…

— Лояльность — не такое однозначное понятие. Вспомните хотя бы о том, что Нигерия состоит в Содружестве, а Южно-Африканский Союз — нет.

— Вы это серьезно?

— Почему бы и нет? — Секретарь принялся собирать остатки карандаша.

— А что-нибудь помимо нигерийской армии?

— Любая другая работа будет скорее лакейской.

— Где же нам жить? Пока мы остановились в отеле «Африка»…

— Полагаю, что прямо с сегодняшнего дня гостиницы станут требовать от европейских постояльцев оплаты наличными. Вам пока хватит денег, чтобы оплатить счет?

— В обрез.

— Хоть так. В противном случае они задержали бы ваш багаж.

— Значит, съезжаем. Но куда?

— С радостью помог бы вам советом. Однако боюсь, что в последнее время квартплата подскочила здесь до небес.

— Что-нибудь да найдется, — сказала Мадлен.

Младший секретарь со вздохом извлек из ящика стола визитную карточку.

— Попытайте счастья. Мне он не слишком нравится, да и репутация у него сомнительная, однако это весьма осведомленный малый. Думаю, вам будет невредно его повидать.

На карточке значилось: «Альф Бейтс, движимое и недвижимое имущество». Далее следовал адрес. Эндрю сунул карточку в карман.

— Спасибо, — проговорил он.

— Жаль, что не могу сделать для вас большего. — Немигающий взгляд снова уперся в Эндрю. — Будем надеяться, что все как-нибудь образуется.

 

II

Кэрол жила в районе старых колониальных вилл. Дом оказался низким кирпичным строением типа ранчо. Вокруг расстилались лужайки, бодро орошаемые дождевальными установками, благодаря чему розы, которыми была обсажена дорожка к дому, искрились от покрывающих их капелек. Подойдя к дому, Эндрю заметил на стене солнечные часы и вспомнил похожие часы в их саду в Далидже, обросшие толстым слоем льда.

Мадлен молча брела рядом. Сначала она вообще не одобряла идею встречи с Кэрол, затем стала советовать ему отправиться самостоятельно. Они пытались дозвониться до Кэрол, но линия оказалась поврежденной. В конце концов Мадлен уступила уговорам Эндрю. Сейчас она с убитым видом смотрела, как он нажимает на кнопку дверного звонка.

Дверь открыл высокий человек с очень светлой кожей в алом мундире, обшитом золотым кантом.

— Чем могу служить, сэр? — осведомился он со скандинавским акцентом.

— Я хотел бы повидать миссис Лидон, — сказал Эндрю.

Русая голова совершила вращательное движение.

— Сожалею, но миссис Лидон здесь нет, сэр.

— Когда же она появится?

— Сожалею, но этого я не знаю, сэр.

— Я могу оставить записку?

— Сомневаюсь, что… — Он не договорил, поскольку в доме зазвучал женский голос, имевший иной, более мягкий акцент.

— Карл, кто там?

Обернувшись на зов, дворецкий ответил:

— Господа спрашивают миссис Лидон, мадам.

— Попроси их войти.

Женщина встретила их в холле. Это была негритянка лет тридцати, среднего роста, одетая по европейской моде — в красном шелковом платье и домашних тапочках с золотым тиснением. Она не отличалась красотой, но производила впечатление очень важной особы.

— Мистер Лидон и миссис Картвелл! — провозгласил дворецкий.

— Не хотелось бы вас тревожить, — начал Эндрю. — Жена дала мне карточку с этим адресом. Я не предполагал, что здесь живут другие люди.

— Ничего страшного, мистер Лидон. Меня зовут Мария Арунава. Миссис Лидон — секретарь моего мужа. Она не сказала вам об этом?

— Нет, — покачал головой Эндрю, — не сказала.

— Проходите в гостиную, мы выпьем чаю. Или чего-нибудь похолоднее, если желаете.

Стены гостиной были выкрашены в светлые тона, на полу лежал изумрудный ковер на толстой пружинящей подкладке. Кресла и два дивана были покрыты белыми накидками с золотыми пуговицами. Благодаря жалюзи здесь царила приятная прохлада, поддерживаемая тихо жужжащими кондиционерами.

— Прошу вас, садитесь, — сказала хозяйка дома. — Чем я могу вам помочь?

— Я хотел повидаться с женой, — сказал Эндрю и после некоторого колебания добавил: — Она скоро вернется?

— Боюсь, что нескоро.

Хозяйка разглядывала их дружелюбно, даже с симпатией. Эндрю рассказал о приключении в банке. Она покачала головой.

— Вот ужас! На свете случается столько всего ужасного! Жаль, что с этим ничего нельзя поделать.

— Мы с женой собираемся развестись. Но я подумал, что она может нам помочь — скажем, позволить нам пожить у нее несколько дней, если у нее найдется свободная комната, пока мы не подыщем себе жилье…

— Я с радостью предложила бы вам остаться здесь, мистер Лидон. Но мой супруг придерживается строгих правил. Я не могу поселить в доме гостей без его разрешения.

— Я никогда и не осмелился бы просить вас об этом. Полагаю, моя жена находится сейчас вместе с мистером Арунавой в Лагосе?

— Вынуждена вас поправить, — с улыбкой молвила хозяйка. — Мой супруг — сэр Адекема Арунава. Он требует, чтобы люди сознавали, что он носит этот титул. Одно из его правил.

— Леди Арунава, — взмолился Эндрю, — прошу меня извинить!

Она покачала головой.

— Пожалуйста! Правила писаны не для меня. К несчастью, сэр Адекема сейчас не в Лагосе. Сегодня утром он улетел по делам в Момбасу. Миссис Лидон, разумеется, отбыла с ним.

— Надолго?

— Он не сказал. Речь шла об отпуске вслед за поездкой. Он не любит деловой жизни. Видимо, он поедет на водопад Виктория. Ему очень нравится это место, а миссис Лидон никогда там не бывала.

— Понятно. У вас есть какой-нибудь способ связаться с ним?

— Прямой связи нет. Однако у меня есть адрес его делового партнера в Момбасе. Вы могли бы написать супруге по этому адресу. Возможно, ваше письмо нашло бы ее.

— Спасибо. Я с удовольствием возьму адрес.

Светловолосая девушка неумело вкатила в гостиную тележку с серебряным чайным сервизом на верхней полочке и всевозможными пирожными на нижней.

— Спасибо, Молли, — сказала леди Арунава. — Можешь все это оставить.

Разлив чай в хрупкие чашечки, она передала их гостям. Затем указала на блюдо с пирожными. Мадлен бросила быстрый взгляд на Эндрю и ухватила самое большое. В целях экономии, они ограничились в обед финиками и подозрительным апельсиновым напитком.

За чаем леди Арунава говорила общие слова о бедствии, постигшем Европу из-за «зимы Фрателлини», и о своем сожалении по этому поводу. Ее печаль была неподдельной, но совершенно бесполезной. Эндрю вспомнил свою тетушку, супругу сельского викария, рассуждавшую за чаем об арабских беженцах под звонкие удары по мячу на соседней площадке. Интересно, какая ее постигла судьба…

Хозяйка ненадолго оставила их, чтобы принести обещанный адрес. Сидя в тихой, благородной гостиной, они не знали, куда девать руки.

— Посмотри хорошенько, как живут богачи, — сказал Эндрю.

— Мы не скоро увидим это снова.

Мадлен поднялась, быстро подошла к нему, опустилась на ковер и подставила лицо для поцелуя.

— В чем дело? — спросил Эндрю.

— Ты совершенно прав — у нас не будет ничего подобного. Глупо притворяться, что это не имеет значения.

— Тогда поцелуй меня. Возможно, это действительно неважно.

Она покачала головой и встала с колен.

— Леди Арунава возвращается.

Записав адрес, они начали прощаться.

— Я тут подумала — вам придется очень нелегко, — сказала хозяйка. — В этом городе жизнь и так непроста, тем более для белых. У вас есть хоть какие-то деньги?

— Совсем чуть-чуть, — признался Эндрю, стесняясь побуждения заняться попрошайничеством и боясь поднять на негритянку глаза.

— Мне так хотелось бы вам помочь! Но сэр Адекема строго контролирует расходы на содержание дома. Он не позволяет мне касаться денег, ибо это ему очень не по душе.

— Спасибо вам за заботу, — произнес Эндрю. — Как-нибудь выкрутимся.

— Даже не знаю, как это лучше сказать, — пробормотала леди Арунава, — но как бы вы отнеслись к тому, чтобы перекусить на природе сегодня вечером? Рестораны сейчас страшно дороги, да и еда там дрянная. У нас в доме полно еды — холодное мясо и тому подобное. Вас не оскорбит, если я предложу вам пакет с едой? Я бы с радостью пригласила вас поужинать, но строгие инструкции сэра Адекемы не позволяют этого сделать. Мне нельзя приглашать в гости даже моих друзей.

Эндрю собрался было отказаться от ее предложения, но Мадлен опередила его.

— Будем вам очень благодарны, — выпалила она. — Спасибо.

Леди Арунава заулыбалась.

— Я надеялась именно на такой ответ. И уже распорядилась приготовить для вас пакет с пищей.

Они сошли с дороги и двинулись вдоль пляжа в южном направлении. Был ранний вечер, огромное багровое солнце грозило заполнить собою весь горизонт, но мелкий белый песок был все таким же раскаленным. Он проникал в обувь, поэтому они разулись, и Эндрю положил свои башмаки и туфельки Мадлен в сумку, где дожидалась своего часа еда. Было очень приятно брести по теплому песку босиком.

— Мы уже отошли достаточно далеко? — спросил Эндрю.

— Достаточно, — кивнула Мадлен.

До дороги было теперь примерно полмили. К кромке пляжа спускалась рощица каких-то хвойных деревьев, устлавших крохотными шишечками ложбину между двумя холмами из песка. Вокруг не было ни души, лишь слабо доносился шум набегающих на берег волн.

Мадлен принялась разбирать провизию. В сумке оказалась даже одноразовая бумажная скатерка и две картонные тарелочки. На свет появились ломтики холодной говядины, язык, холодный цыпленок, картофельный салат в пластмассовой коробочке, хитроумно нарезанные помидоры, маленькая бутылочка с маслинами и пузырек с кисло-сладкой фруктовой приправой к мясу. Кроме того, им предстояло осушить большую бутылку с лимонадом и две бутылочки пива, закусывая двумя персиками. Заботливые руки не забыли уложить в сумку хлеб, соль и перец.

— Не хватает только масла, — сказала Мадлен. — Но оно бы потекло. А хлеб выглядит аппетитно и без него. Хочешь пива, Энди?

Он кивнул.

— Мы неплохо понищенствовали для первого раза.

— Славная женщина. Надеюсь, у нее не будет неприятностей.

— Из-за того, что она поделилась с нами едой? Как же ее муж об этом узнает?

— Вдруг он заставляет слуг шпионить за ней? Мне не слишком понравился этот их Карл. Будем надеяться, что все обойдется, и наслаждаться трапезой; ведь ей хотелось именно этого.

Мадлен завершила приготовления и оглядела импровизированный стол.

— Ни вилок, ни ножей. Наверное, они у сэра считанные. — Она потрясла сумку, и на песок упал последний пакетик. — Пластмассовые ложечки. Это уже кое-что. А еще сигареты и коробок спичек.

После ужина Мадлен собрала оставшуюся еду. Эндрю зажег две сигареты и протянул одну ей.

— «Велосипед», — сказал он, разглядывая пачку. — Новая марка. Думаю, к этому можно привыкнуть. Если только нам позволительна такая роскошь, как курение.

— Сколько у нас денег?

— Один нигерийский фунт. Плюс несколько шиллингов и пенсов.

— Завтра придется заняться поисками. Нужна и работа, и жилье.

Эндрю откинулся на спину и стал смотреть в небо. Было уже достаточно темно, чтобы разглядеть звезды, но сполохи, только что мелькавшие в его глазах, тут же погасли, стоило ему сфокусировать зрение.

— Здесь можно увидеть Южный Крест? — спросил он. — Думаю, что да.

— А вот как быть сегодня? — задумалась Мадлен. — Мы не сможем вернуться в отель.

— Есть надежда, что нам позволят провести ночь на полу в посольстве…

— Здесь по крайней мере тепло, — сказала она и прикоснулась к его руке. — Мы можем спать здесь, на пляже.

— Не слишком-то комфортабельно.

— Зато чисто и спокойно. Мне не улыбается перспектива возвращения в город. — Она указала на сумку. — На завтрак еды хватит.

— Тогда решено.

— Тебе этого никогда не хотелось? — спросила она. — Ребенком, когда ты попадал на побережье? Мне — да.

— И мне, — ответил Эндрю. — Только я забыл.

Они проговорили еще с час, пока в остывшем небе не загорелись настоящие звезды. После этого они пожелали друг другу доброй ночи и устроились по негласному соглашению каждый в собственной выемке в песке. Некоторое время в отдалении тявкала собака, но потом угомонилась и она. Лишь волны продолжали мерно набегать на пляж.

Когда Эндрю проснулся, в небе горела половинка луны, только начавшая карабкаться вверх. Мадлен мирно спала. Он тихонько поднялся, стараясь не потревожить ее, и побрел в рощу. Здесь почему-то было еще более одиноко, чем на бесконечном пустынном пляже. Он потянулся; от лежания на песке у него свело мышцы спины.

Эндрю вернулся на пляж, остановившись по другую сторону песчаного холма. Ночь была очень теплой, но его все равно пробирала дрожь. В безжалостном свете луны он вспомнил обо всех своих утратах. Прежняя работа, даже сама Англия казались сейчас чем-то совершенно нереальным. Он сожалел о сыновьях, которые, как он теперь ясно видел, отойдут от него, какая бы трудная жизнь ни ожидала их в ближайшем будущем. Утрата Кэрол не вызывала у Эндрю ни малейшего сожаления; он не чувствовал к ней даже отвращения. В этой прозрачной ночи все, что ему когда-либо принадлежало, что совсем недавно имело для него хоть малейшее значение, утратило всякий смысл. Он расставался с прежней жизнью без горечи.

Охватившее его сейчас чувство не было чувством потери. Это было нечто худшее: он ощущал себя нагим, на теплом ветерке ныли незащищенные кости. Пусть все то, с чем он сейчас расставался, было иллюзией — Эндрю не мог представить себе, как без нее существовать. Боль, пронзившая его, была хуже боли, причиняемой неразделенной любовью, ибо любовь всегда сулит надежду. Он встал на колени и повалился головой на песок. Это была молитвенная поза, только ему некого и не о чем было молить. И нечего предложить. Он сознавал лишь одно: и внутри, и вокруг расстилалась пустота.

Эндрю не слышал шагов Мадлен и вздрогнул, когда она прикоснулась к его плечу.

— Энди, — раздался ее голос, — с тобой все в порядке?

— Да, вполне, — сухо ответил он.

— Я так испугалась. Проснулась, а тебя и след простыл.

Эндрю молчал.

— Когда остаешься ночью одна, тут же превращаешься в ребенка. Со мной так всегда.

Он по-прежнему не нарушал молчания. Мадлен поднесла руку к его лицу и коснулась мокрых щек. Эндрю следовало отпрянуть, но его оставила всякая воля, и он мог всего лишь слепо взирать на песок и волны, освещаемые луной. Не сопротивлялся, когда Мадлен увлекла его на песок и прижала к себе.

— Милый, — шептала она, — все будет хорошо. Не плачь, Энди, милый, ну пожалуйста, не плачь…

Эндрю снова стала колотить дрожь, еще более сильная, чем прежде. Мадлен целовала его мокрое от слез лицо, согревала ладони. Через некоторое время она отпустила его. Послышался шорох одежды, и она снова прильнула к Эндрю, уже в расстегнутой блузке и без лифчика. Мадлен прижималась щекой к его волосам, как будто стала выше ростом. Он чувствовал нежное прикосновение ее груди к своей шее, тепло плоти, волной пульсирующей у его уха. Материнское побуждение, пронеслось у него в голове, это вполне естественно для женщины, никогда не дававшей грудь ребенку…

Но то было настоящее тепло, и пульсировало оно по-настоящему. Ее пальцы заскользили по его телу, ласково перебираясь от одного ребра к другому. Не в силах больше выносить этого, он обнял ее, стиснул ладонями ее лицо и стал целовать.

Эндрю помог Мадлен стянуть блузку, и его взору предстали плечи, руки, маленькие заостренные груди неземной красоты — в свете луны тело словно серебрилось.

Не в силах отвести глаз, Эндрю прошептал:

— Это от жалости?

Она покачала головой и тихо ответила:

— Наверное, от одиночества.

— В этом нет необходимости.

— Есть, — сказала она. — Есть, мой милый!

Потом они купались в темной воде и долго бродили по пляжу, пока не обсохли достаточно, чтобы натянуть одежду. Снова улеглись на песок, но уже бок о бок, и тут же уснули. Очнувшись, Эндрю зажмурился от светлеющего неба. Мадлен уже некоторое время теребила его за руку.

— Кто-то идет, — прошептала она.

Он рывком сел. К ним приближались трое в форме. Один из них с трудом удерживал на поводке овчарку.

— Сиди спокойно, — приказал Эндрю. — Не хватало только, чтобы они спустили на нас собаку.

— Полиция?

— Думаю, да.

Троица подошла ближе. Вышедший вперед человек крикнул:

— Вставайте, босс. И вы, леди.

Они встали. Взглянув на нашивки, Эндрю определил, что патрулем командует сержант — высокий, худой, остроносый, с аккуратным ртом и подстриженными усиками. Он наблюдал за ними, широко расставив ноги.

— Надеюсь, вы знаете, что нарушили закон, босс? — спросил сержант.

— Неужели существует закон, запрещающий людям спать на пляже? — удивился Эндрю.

— Нет, зато существует закон, запрещающий белым бродяжничать, босс. Можете спать, где вам вздумается, но только имея при себе десять фунтов. У вас есть такие деньги?

— Нет. С собой нет. Я не знал о подобном правиле.

— Вы недавно в Лагосе?

— Позавчера приехали. — Он помялся. — Вчера мы собирались получить наличными перевод, однако нас опередило ограничение на выдачу валюты.

Сержант кивнул.

— Слышал. Вы не первые, кого мы ловим.

— У нас есть кое-какие вещи в отеле «Африка» — одежда, чемоданы. Как раз на десять фунтов.

— Возможно. — Он саркастически усмехнулся. — Только сейчас не слишком расторгуешься, босс.

— Разве вы обязательно должны нас арестовывать, сержант? — спросила Мадлен. — Мы не знали, что нарушаем закон.

Прежде чем ответить, он некоторое время разглядывал ее. Эндрю уже готов был определить его взгляд как наглый, даже развратный, однако, к его удивлению, в голосе сержанта прозвучали ободряющие нотки.

— Понимаю, леди. Этот закон может показаться слишком суровым, но он принят не беспричинно. В эти дни вокруг Лагоса слоняется немало белых, и у многих из них нет денег. Некоторые даже вламываются в дома, крадут и все такое прочее. Им хватает и хитрости, и хладнокровия, им наплевать, что произойдет дальше. Прошлой ночью белый взломщик сильно поколотил одну даму. Отсюда и закон, и патрули. — Он указал на овчарку. — И собака. Ее тренировали ловить негров — она служила на алмазных копях в Сьерра-Леоне, однако теперь без труда переключилась на другой цвет. Славная собачка!

Эндрю и Мадлен помалкивали. Эндрю чувствовал, что чем меньше говоришь, тем меньше вероятности, что твои слова сочтут оскорбительными.

— Лучше не ночуйте больше под открытым небом, — посоветовал сержант. — Мы вынуждены следить за соблюдением закона. Надеюсь, вы понимаете.

— Да, — сказал Эндрю, — понимаем. Спасибо, сержант.

— Мы возвращаемся в участок, — сообщил сержант. — Тут миля, от силы миля с четвертью. Можем предложить вам по чашечке кофе, если вы согласны пройти такое расстояние пешком.

— Будем очень благодарны, — сказала Мадлен.

— Тогда пойдемте.

Их не только попотчевали кофе, но и довезли до города в полицейском грузовичке. А перед этим позволили умыться и привести себя в порядок. Эндрю, правда, не смог побриться, так как бритвенный прибор дожидался его в гостиничном номере. Надо было, не мешкая, заняться поисками жилья и работы, поэтому первым на их пути вполне мог стать человек, чье имя им назвали в посольстве.

Искомая контора располагалась в новом административном здании в районе Икои; однако они оказались у дверей уже в восемь часов, а в столь раннее время никто еще не думал приступать к работе.

Пришлось коротать время, прогуливаясь по улицам. Мадлен и Эндрю хотели было купить газету, но она стоила шесть пенсов, что было для них непомерной суммой, поэтому они ограничились изучением заголовков. Газеты главным образом интересовались скандалом, сотрясавшим одну из нигерийских политических партий, хотя не обошлось и без очередной истории о зверском обращении с народом банту.

В 9.15 они вернулись к конторе Бейтса. Контора представляла собой закуток на третьем этаже — всего одна комната, разделенная надвое фанерной перегородкой. В «приемной» тарахтела на машинке брюнетка с еврейской внешностью. Выслушав Эндрю, она сказала:

— Сейчас узнаю, сможет ли мистер Бейтс принять вас.

Она говорила по-английски с акцентом уроженки центральной Европы, предположительно Вены. Постучав в дверь, девушка на некоторое время пропала из виду. Появилась она уже в сопровождении самого Альфа Бейтса — невысокого человека лет сорока, с глуповатым и одновременно хитрым выражением на красном лице. Его рука интимно возлежала на плече секретарши. Ласково отпихнув ее, он приветствовал посетителей:

— Прошу вас, входите! Рад, что вы пришли. Самое милое дело — начинать трудиться с утра пораньше. Здесь черным за нами не угнаться. Они много чему научились, но по-прежнему чертовски ленивы.

Он усадил их на стулья, сам же взгромоздился на вращающийся табурет у письменного стола. Стол был далеко не новым, с отколотым углом. Бейтс вооружился блокнотом и перьевой ручкой.

— Ваши фамилии? Начнем хотя бы с этого… Мистер Эндрю Лидон и миссис Мадлен Картвелл, — повторил он за Эндрю и впился в обоих своими серыми глазками. — Но вы хотя бы в одной упряжке? Вам не нужны разные квартиры?

— Нет, — успокоил его Эндрю, — одна на двоих.

— Не обращайте на меня внимания, — сказал Бейтс. — Живите как хотите. Только свободы с каждым днем остается все меньше. Вам нужно скромное местечко? Ничего шикарного?

— Мне нужна работа, — сообщил Эндрю. — Наши деньги пропали, когда заморозили фунты стерлингов.

— Целиком?

— Да.

— Так, — кивнул Бейтс, — выходит, вас надо относить к особой категории — самых невезучих. Правда, могло получиться и хуже, верно? Сидели бы сейчас все в пупырышках от мороза у себя на севере…

— У вас есть, что нам предложить? — прервал его Эндрю.

Бейтс окинул его взглядом.

— С вами дело посложнее. Разве что армия — а так не больно-то разбежишься.

— Мне все равно, чем заниматься.

— Как и большинству белых, оказавшихся здесь, — а ведь они попали сюда раньше вас.

— Может ли подвернуться хоть что-нибудь на телестудии? Согласен на что угодно.

Бейтс засмеялся.

— Там сыновья вождей драют полы! Нет, телевидение — это полное табу. Забудьте об этом. — Его взгляд стал оценивающим. — Не думаю, чтобы ваше телосложение оказалось подходящим для ручного труда, особенно в здешнем климате. Считается, что сейчас стоят прохладные деньки, но вы этого ни за что не заметите.

— Не найдется ли что-нибудь для меня? — спросила Мадлен.

— Как раз об этом и я размышлял, — сказал Бейтс. — Я бы мог перебросить вас на ту сторону.

— На ту сторону?

— Ночные клубы расположены на противоположной стороне лагуны. На белых женщин есть спрос — при условии, что они молоды и… — тут он ухмыльнулся, — привлекательны.

— Чем бы я там занималась? Боюсь, что из меня не выйдет ни танцовщица, ни певица.

— Ходить туда-сюда вы по крайней мере можете! Потом вы присядете за столик и позволите кому-нибудь угостить вас.

— Негру?

Бейтс закатил глаза.

— Кто же еще может позволить себе тратить деньги на спиртное? Я тоже могу туда зайти раз в месяц, чтобы вас угостить, только мне потом придется поститься целую неделю.

— Сколько же за это платят?

— Пять фунтов в неделю.

— Судя по здешним ценам, на такие деньги все равно нельзя существовать.

— Это номинальная плата. Кроме нее, вам положены комиссионные за спиртное, чаевые — ну, и так далее.

— Иными словами, — медленно проговорила Мадлен, — вы предлагаете мне заняться проституцией. Принять участие в удовлетворении спроса на тела белых женщин. Я не ошиблась?

— Миссис Картвелл, — возмутился Бейтс, — я вам ничего не предлагаю. Я даю вам ориентиры, чтобы вы смогли получить работу. А дальше — как знаете. Одним женщинам там приходится вполне по душе, другим — нет. Никто никого не заставляет: вам это может нравиться, а может и не нравиться. Никто не принуждает вас соглашаться на работу или работать через силу. Во всяком случае, меня это уже не касается.

Эндрю встал. Мадлен последовала его примеру.

— Как насчет утраты комиссионных, мистер Бейтс? Вас это не заботит? — осведомился Эндрю.

На лице Бейтса появилась безмятежная улыбка.

— Мне платят твердый процент за то, что я направляю кандидатов. Пусть они берут расчет в тот же день — мое дело маленькое.

— Сутенерство за твердый процент, — сказал Эндрю. — Не так прибыльно, зато никаких хлопот. Хотя, наверное, ваше ремесло приносит неплохой доход, если вам удается обеспечивать ускоренный оборот.

— Если бы на меня могли подействовать оскорбления, мистер Лидон, я вышел бы в отставку с язвой желудка еще десять лет назад. Значит, вам не подходит эта работа, миссис Картвелл?

— Нет, — ответил Эндрю за нее, — не подходит. Спасибо за предложение. До свидания.

— Сядьте! — раздался резкий окрик Бейтса. Эндрю замер у двери. — Вернитесь и сядьте. Вы попали в большой город, в большую страну, и у вас здесь нет ни единой близкой души. Ни работы, ни крыши над головой. Так что не стоит отвергать с порога услуги моей компании.

Мадлен первой одумалась и снова села.

— Дело не в уязвленной гордыне, мистер Бейтс. Просто я решила, что ваши возможности по части оказания нам помощи исчерпаны.

Бейтс вскрыл пачку сигарет «Велосипед» и протянул ее через стол.

— Закуривайте. Не сомневайтесь, куплено на честные деньги, а не на доходы от торговли белыми рабами.

Дождавшись, пока они закурят, Бейтс продолжил:

— Думаю, у меня найдется для вас работенка в больнице, миссис Картвелл.

Лицо Мадлен просияло.

— В свое время я училась на медсестру…

Не торопясь с ответом, он вынул сигарету изо рта и снял с губы крупинку табака.

— В былые времена я курил «Бенсон и Хеджез». Хорошая сигаретка — моя слабость… Вам не придется ухаживать за больными. В медсестрах недостатка нет. Вам предстоит прислуживать в палате или мыть полы.

Мадлен пристально посмотрела на него.

— Сколько?

— Примерно восемь фунтов в неделю. — Он пожал плечами. — Конечно, не бог весть какие деньги. И никаких «деш»: все забирают сестры. Говорят, раньше за то, чтобы принести ночной горшок, брали пенс. Теперь это стоит минимум шиллинг. Доходит до полукроны, если больной при деньгах и ему очень приспичило. А все инфляция!

— Он посмотрел Мадлен в лицо. — Только вам это без разницы. Они сами приносят горшки и забирают «деш». Вам остается мыть горшки. А еще скрести полы и прочее в том же духе.

— И это все ваши предложения? — спросила она. — Может быть, кому-нибудь требуется домашняя прислуга?

— Нет. Белых держат только для похвальбы, да и то не всем это по сердцу. К тому же предложение сейчас превысило спрос. Богатых негров не так много, как может показаться.

— Хорошо, — решилась Мадлен. — Согласна на больницу.

Бейтс черкнул что-то на обороте визитной карточки.

— Отдадите это секретарю. До вашего появления я успею с ней переговорить. — Он усмехнулся. — Комиссионных не надо: у Альфа Бейтса сердце тоже не камень.

— Спасибо, — сказала Мадлен.

— Вот бы нашлось что-нибудь и для меня, — проговорил Эндрю.

— Неважно, что именно.

Бейтс поцокал языком.

— Обязательно. Только это будет непросто. Потом, вам ведь надо где-то жить?

— Надо, — согласилась Мадлен.

— Надеюсь, с этим не будет проблем. Только райончик бедноват. Очень бедный райончик… Ведь вам не по карману даже конура в Сбуте-Метта или Ябе. Пока придется ограничиться Икко.

— Икко?

— Так зовется на местном наречии остров. Лагос — это собственно город. Жилье будет обходиться вам три фунта в неделю — а совсем недавно оно стоило тридцать шиллингов. Когда вы его увидите, то не поверите, что там можно жить. Но придется согласиться и на это, поскольку у вас все равно нет выбора. Вам может показаться, что лучше жить просто под открытым небом, но это невозможно: полиция бдительна.

— Испытали на собственном опыте, — сказал Эндрю.

— Вот и славно. Всегда лучше не питать иллюзий, на каком ты свете. Йоханнесбург — единственное место в Африке, где есть что-либо подобное. Вам предлагается ветхая хибара, грязная и вонючая. Рядом пролегают сточные канавы. Говорят, там все-таки есть одно преимущество по сравнению с Йоханнесбургом: отсутствие мух. Мухи просто не выживают.

— Симпатичная картинка, — заметил Эндрю.

— Я не люблю ходить вокруг да около, иначе разочарование будет слишком сильным. Вам предстоит поселиться в негритянских трущобах, поэтому я пытаюсь с самого начала приучить вас к этой мысли. Там живет теперь немало белых, так что кое-где наводится чистота. Ничто не препятствует вам навести порядок вокруг своего жилища, однако это не приведет к снижению квартплаты. Наоборот, она может даже возрасти. — Бейтс покачал головой, отметая возможные подозрения. — Нет, владелец — не я. Я только собираю квартплату.

— Это единственное, что вы беретесь порекомендовать? — спросил Эндрю.

— Не просто единственное, а самое лучшее, на что вы можете рассчитывать, исходя из своих капиталов. Там хотя бы закрыто с обоих концов. Бывают хижины, через которые ходят, чтобы спрямлять путь.

— Как мы туда попадем?

— Я нарисую вам план. Если согласны, то направляйтесь прямо туда, не мешкая. В принципе положено брать плату вперед, но я вам доверяю и готов подождать до конца недели. — Он добродушно оглядел их. — Могу даже одолжить вам пару фунтов, если вы совсем на мели.

— Спасибо, — ответил Эндрю. — Как-нибудь перебьемся. Мы можем кое-что продать.

Бейтс кивнул.

— Возвращайтесь, если станет совсем невмоготу. Хотя я далеко не всесилен.

Они шли по кишащим толпами улицам под яростно голубеющим небом.

— Не будем унывать, — сказала Мадлен. — Что-нибудь да подвернется.

— Да, — согласился Эндрю.

Их глазам предстало обшарпанное белое строение с забранными тяжелыми решетками окнами первого этажа. Над дверью помещалась доска, заклеенная плакатами. На одном из них красовался чернокожий солдат с ангельской внешностью, выставивший вперед винтовку с примкнутым штыком. Надпись на плакате гласила: «ЗАЩИТИМ ЛЮБИМУЮ СТРАНУ!» На другом плакате был изображен поднимающий тучи пыли танк, перечеркнутый надписью: «КРЕСТОВЫЙ ПОХОД В ЗАЩИТУ АФРИКИ!» Над доской значилось красными буквами: «Вербовочный центр нигерийской армии».

— Неужели наше положение столь отчаянно? — удивилась Мадлен.

— Думаю, да.

— Ведь мы белые, — упрекнула она его. — Надо сохранить верность хоть чему-то в жизни!

— Я только сейчас начинаю понимать, насколько относительным оказалось это «надо» лично для меня. — Он сжал ее руку. — Подожди меня здесь. Постараюсь не задерживаться.

— Еще не время! — взмолилась Мадлен.

— Кажется, за вступление в ряды полагается вознаграждение. Вдруг удастся провести ночь в приличных условиях?

Чернокожий сержант в бюро справок направил его наверх. На двери комнаты под номером «17» висела табличка: «Бюро вербовки. Только для белых». За столом сидел еще один сержант, ничем не примечательный толстяк, во время разговора беспрерывно что-то жующий. У него были мясистые, неестественно красные губы.

— Чем могу вам помочь, босс?

— Я раздумываю, не вступить ли мне в нигерийскую армию. У меня есть кое-какой опыт службы в бронетанковых войсках.

Сержант некоторое время молча жевал свою жвачку, прежде чем спросить:

— Сколько вам лет, босс?

— Тридцать семь.

— Меньше вам и не дашь. А мы не принимаем никого старше тридцати. За исключением инструкторов.

— Именно это я и имел в виду.

— Тогда вам лучше обратиться к капитану Лашиду, босс. Двадцать второй кабинет — по коридору прямо.

— Спасибо.

— О’кей, босс.

В отличие от сержанта, капитан оказался худощавым и подвижным, с прямыми бровями и высоким лбом. Он походил скорее на индуса, чем на негра. Эндрю подумал, что среди его предков затесалось несколько белых. У него был приятный, почти лишенный акцента голос.

— Ваше имя?

— Эндрю Лидон.

— Возраст?

— Тридцать семь.

— Откуда вы?

— Из Лондона. Родился в Кенте.

— Воинская служба?

— По призыву, в Королевском танковом полку.

Лашиду кивнул. Он занес ответы Эндрю в блокнот и отложил карандаш. Это был простой карандаш с изрядно обгрызенным кончиком. Видимо, за спокойствием капитана скрывалось предельное напряжение нервов.

— Вы желали бы принять участие в крестовом походе, мистер Лидон?

— Да, если это так называется. Я хотел бы вступить в нигерийскую армию в качестве инструктора.

— Зачем?

— Здесь не так уж много привлекательных возможностей для белого человека…

— Верно. Вас не огорчает то обстоятельство, что вы станете учить армию, которая пойдет войной на белых в Южной Африке?

— Разве война уже объявлена?

— Пока нет. Но такая возможность вас не огорчает? Возможность, перерастающая в неотвратимость?

— Меня огорчает только то, что у меня нет работы, что я вынужден жить в трущобах и не способен содержать… человека, за которого я несу ответственность. Вот что меня тревожит.

— Без подобных вопросов не обойтись, — пояснил Лашиду. — У вас верный подход, мистер Лидон. Эгоцентризм — естественное состояние любого человека, однако жизнь в одиночестве нестерпима. Мне легче принять Троицу, нежели чисто монотеистическую концепцию божества. Человеку свойственно распространять свое эго на жену, детей, друзей, родню. Правда, было бы ошибочно предоставлять этому процессу полную свободу, иначе окажутся захваченными деревни, провинции, целые страны… И, конечно, расы.

— Возможно, вы правы, — сказал Эндрю. — Не стану спорить.

— Теперь насчет вашего опыта воинской службы. Видимо, вам нечем его подтвердить?

— Для этого пришлось бы запрашивать службу воинского учета в Англии.

Лашиду улыбнулся.

— Боюсь, что теперь их досье покрывает снег, а не пыль. Так что вряд ли имеет смысл к ним обращаться.

— Не знаю… Вдруг вы случайно уже завербовали кого-нибудь, кто служил со мной в одном полку? Правда, это маловероятно.

— Скорее, просто невероятно. Но я думаю, что мы сможем преодолеть это затруднение. Вам придется поклясться в том, что ваше воинское прошлое именно таково, как вы заявляете. Если в дальнейшем окажется, что вы ввели нас в заблуждение, вами займется военный трибунал. Понятно?

— Да.

— Тогда препятствие устранено. Все, что мы требуем, — это сто двадцать пять фунтов. — Лашиду улыбнулся. — Разумеется, наличными.

— С какой стати?

— «Деш».

— За добровольное вступление в армию?

— За то, что мы принимаем вас в качестве рекрута, перед которым открывается выгодная и многообещающая карьера. — Он взял в руки карандаш. — «Деш» — часть нашего образа жизни. Если вы еще не усвоили этого, то вам нельзя мешкать дальше, мистер Лидон. Попадая под опеку новой страны, вы обязаны принять ее образ жизни. Альтернативы не существует.

— С «дешем» все ясно. Но мне кажется, что покупка должности в армии — дело несколько иного сорта.

— Ну, тут прецедентов хоть отбавляй. В вашей английской армии в свое время продавались на корню не только должности, но и целые полки.

— Это было очень давно.

— Да, — согласился Лашиду, — в дни славы старой доброй Англии. Быть может, мир сделал шаг назад. Или даже не один. Думаете, это так уж плохо? Я слышал, что у американцев и у русских все еще сохранились ученые, пытающиеся, сидя в самых отдаленных уголках, придумать способы применения ядерной энергии для обогрева своих замерзших континентов. Во всяком случае, им теперь недосуг думать о том, как бы сбросить на голову противника водородную бомбу.

— Избавьте меня от философского вздора. В армии всегда можно обратиться к старшему по званию.

— И донести на меня за вымогательство? — Лашиду усмехнулся.

— Думаете, ему не полагается доля? Слушайте, мистер Лидон. Предположим, я сплю и вижу, как бы отмахнуться от причитающейся мне доли. Однако вам все равно придется расстаться с семьюдесятью пятью фунтами, чтобы ваше заявление не затерялось. Тут уж исключений не бывает.

— А если я поделюсь этой информацией с оппозиционной прессой?

— Клевета на вооруженные силы — преступление, которое карается весьма сурово. Пожалуйста, можете попытаться. — Он помолчал. — Бросьте, мистер Лидон! Вы — разумный человек, к чему эти эмоции? «Деш» вполне скромный. Белому стоит раскошелиться, чтобы стать в Африке офицером и джентльменом.

— Я уже освоился с этой мыслью.

— Вот видите! Тогда к чему все эти увертки?

— У меня просто нет денег.

Лашиду поднял брови.

— Сколько у вас есть?

— Вообще ничего.

Лашиду выдержал паузу и ответил:

— Наверное, вы угодили под мораторий? Мне следовало уточнить это обстоятельство раньше. Сожалею, что отнял у вас столько времени, мистер Лидон.

Эндрю поднялся.

— А я — у вас.

— Это не так важно. Мое время оплачено правительством. Остается посочувствовать вашему горю. Бедняку у нас живется непросто.

— Это я уже успел понять, — кивнул Эндрю.

— Мне никогда не приходилось терпеть унижения от англичан, — признался Лашиду, — поэтому я не держу против них никакого зла. Сейчас они оказались в довольно интересной ситуации. Любопытно, как пойдет дело дальше.

— Спасибо, — сказал Лидон. — Всегда приятно, когда к тебе проявляют интерес. Обязательно пошлю вам открыточку.

— У англичан есть чувство юмора. — Лашиду проводил его улыбкой. — Это огромная поддержка в жизни.

Несмотря на откровенность, с которой Бейтс описал ожидающее их пристанище, вид хижины вызвал у Мадлен и Эндрю легкое потрясение. Старуха из племени йоруба в латаном голубом балахоне и новом шелковом платке на голове показала им помещение. Видимо, на нее были возложены функции смотрительницы. Она вручила им клочок бумаги под названием «Опись», на котором при некотором старании можно было разглядеть названия предметов меблировки. В частности, там значилась «кровать», однако это слово оказалось зачеркнутым. Внутренний вид жилья произвел на них настолько сильное впечатление, что они не стали спорить из-за такой мелочи.

Взору предстала одна-единственная комната, отделенная досками от следующей хибары аналогичного уровня комфорта, откуда проникали ничем не заглушаемые звуки голосов и джазовые ритмы. Слева от двери имелось незастекленное окошко. Дощатые стены когда-то были выкрашены желтой краской, облупившейся много лет назад. Комнату украшали приколотые к стене странички из старого швейцарского календаря — вряд ли можно было придумать что-либо более неуместное, чем до боли знакомые изображения заснеженных гор и альпийских лугов. К стене привалился древний шкаф с выломанным ящиком. Кроме того, к мебели относились два деревянных табурета, выкрашенных веселенькой голубой краской, и разломанное кресло-качалка. Пол был выстлан грубо оструганными досками, заляпанными грязью. В углу валялась циновка, призванная, видимо, заменить отсутствующую кровать; поверх нее громоздилась стопка из четырех-пяти одеял казарменного образца. Был еще деревянный стол с кастрюлями, сковородками, щербатой глиняной посудой, керосиновой лампой и примусом. Из-под стола выглядывал большой металлический кувшин и красный пластмассовый таз со свернувшимся от нагревания краем. Старуха подвела Эндрю к канистре, залитой, по всей видимости, керосином, едкий запах которого перекрывал все прочие ароматы, хотя и не полностью устранял их.

— Я налила ее для вас, босс, — прошамкала она. — Теперь у вас полно керосина. Двенадцать шиллингов.

Им удалось продать за смехотворную сумму кое-что из личного имущества. Эндрю отсчитал старухе деньги. Он не сомневался, что она запрашивает по крайней мере вдвое больше нормальной цены, но спорить не хотел. Ему не терпелось выставить ее вон и взглянуть в лицо новой действительности. Однако у старухи были иные намерения.

— Что за славный дом! — кудахтала она. — Отличное соседство! Рядом живет мой двоюродный брат со своим семейством. Когда вам что-нибудь понадобится, достаточно постучаться. Они за вами присмотрят.

— Да… — промямлил Эндрю. — Спасибо.

— Они даже могут одолжить радио, а то вам будет скучно на пару. Всего-то пять шиллингов в неделю. Или шесть. Хотите, я спрошу?

— Это нам не по карману, — покачал головой Эндрю.

— Или четыре. Даже три. Они только на прошлой неделе вставили новую батарейку.

Предложение было заманчивым: по крайней мере появлялся шанс прекратить доносящийся из-за стены грохот, который, судя по всему, вряд ли утихнет до конца передачи. Однако соседи, скорее всего, используют вырученные деньги, чтобы купить новое радио, возможно, еще более горластое.

— Мы вообще не можем себе позволить радио, — объяснил Эндрю.

На жирном черном лице расцвела улыбка.

— А-а, вы просто будете слушать их радио, правда, босс? Что ж, тогда вы сможете помочь, когда им потребуется новая батарейка. Ладно, договаривайтесь сами.

Впервые с тех пор, как они зашли в эту развалюху, Мадлен решилась подать голос.

— А где брать воду?

— Из крана в конце улицы, дитя мое, — всего-то ярдов пятьдесят, от силы семьдесят пять.

— Понятно, — кивнула она.

— Славный домик! — повторила старуха. — Подойдите-ка сюда.

Они подошли к столу, заменявшему собой кухню. Негритянка нагнулась и вытащила из пола доску.

— Вам не придется даже выносить помои, — провозгласила она. — Иногда это бывает очень кстати.

Эндрю пригляделся. Несмотря на темень, он сумел разглядеть открытую сточную канаву, проходившую как раз под их комнатой. Ему показалось, что среди отбросов мелькнул крысиный хвост. Отвратительное зловоние проникло ему в горло и в нос, и его едва не стошнило. Он выхватил у старухи доску и закрыл дыру. Она наблюдала за его действиями с благожелательной улыбкой.

— Теперь вы поняли, о чем я говорю? Никаких хлопот!

Мадлен ушла в противоположный угол комнаты и стояла там, всматриваясь в темное окошко.

— Хорошо, — проговорил Эндрю. — Спасибо вам за то, что вы все нам показали. Теперь мы управимся сами.

— Леди захочется узнать про магазины. Некоторые здешние лавочники — отпетые жулики, но мой племянник…

— В другой раз! — не выдержал Эндрю. — Не сейчас!

Она усмехнулась.

— О’кей, босс. Тогда давайте «деш», и я оставлю вас в покое.

— «Деш»? Это за что же?

— За уборку, босс. Всего-то один фунт или шиллингов двадцать пять, если у вас доброе сердце, — и я исчезаю.

— За это вам платит владелец. Вы присматриваете за его собственностью.

— Видит Бог, босс…

В конце концов пришлось сунуть ей пять шиллингов, иначе они никогда бы не обрели покоя. Прежде чем удалиться, старуха успела напугать Мадлен обещанием свести ее со своим племянником. Из-за перегородки неутомимо громыхал джаз, беспрерывно раздавались голоса — там то ссорились, то пели, — и все-таки Мадлен с Эндрю наконец остались вдвоем. Эндрю подошел к Мадлен и прикоснулся губами к ее шее.

— Мы выкарабкаемся отсюда, — заверил он. — Сможешь немного потерпеть?

Мадлен повернулась и посмотрела на него.

— Ты — мое утешение, Энди, — прошептала она.

Голос был сухим и напряженным, и ему показалось сперва, что она смеется над ним: ведь это благодаря ему они оказались в клоаке. Однако ее лицо было мокрым не только от пота, выступающего от зловонной жары, но и от слез. Для нее наступил тот момент отчаяния, который Эндрю пережил раньше, на пляже. Он поцеловал Мадлен и почувствовал, что она едва держится на ногах. Обхватил ее за талию, подвел к матрасу и расстелил на нем одеяло. Она могла бы запротестовать, ужаснувшись окружающему убожеству, но все-таки послушно легла и уставилась в потолок. Это был покоробившийся, изъеденный ржавчиной лист железа, опирающийся на прогнувшиеся балки. Ближе к углу в крыше зияла дыра, через которую виднелось синее раскаленное небо.

Сжимая узенькую ладошку Мадлен, Эндрю сказал:

— Я напишу Кэрол. Бывают моменты, когда приходится забыть о гордости.

Она помолчала, потом прошептала:

— Да, бывают.

— Вдруг она сможет чем-нибудь нам помочь — или попросить о помощи сэра Адекему.

— Так и будет.

— В конце концов, разве не в этом состоит ее долг? Деньги за дом, весь банковский счет…

— Прекрати! — неожиданно крикнула Мадлен. — Зачем ты оправдываешься? Мы будем просто умолять ее, если возникнет такая необходимость. Разве ты не понимаешь? Несколько недель тут — и я поползу к Бейтсу на коленях, чтобы он пристроил меня в бар за лагуной!

Они примолкли, изнемогая от грохота соседского радио. С улицы раздался заливистый женский смех. Бинг Кросби и Фрэнк Синатра запели знаменитый дуэт из «Высшего общества». Где-то неподалеку заунывно выла собака. Нагретый воздух был переполнен зловонием.

Мадлен перевела взгляд на ближнюю стену. Эндрю посмотрел туда же. Ее внимание привлек старый швейцарский календарь. На картинке цвели великолепные альпийские цветы, за ними на фоне шелкового голубого воздуха тянулись вверх заснеженные склоны.

— Мы там бывали… — прошептала она.

Его рука застыла. Но Мадлен повернулась к нему и посмотрела в глаза. Почти касаясь губами его лица, она прошептала:

— Я рада, что у меня есть ты, Энди. Как я рада!

Он поцеловал ее, и она с готовностью ответила на поцелуй.

— Дверь, — спохватилась она. — Там есть замок или задвижка?

Эндрю встал и подошел к двери. В замке не было ключа. Задвижка держалась на одном гвозде и не устояла бы даже перед ребенком. Однако он запер дверь и вернулся к Мадлен. Она лежала на драном сером одеяле, в помятом платье, с растрепанными волосами и с залитым потом лицом, но Эндрю был счастлив, ибо это была его любовь.

 

III

Когда через неделю по крыше забарабанили первые капли дождя, Мадлен и Эндрю застыли на матрасе, боясь спугнуть нежданное счастье. Однако оно оказалось мимолетным. Очень скоро выяснилось, что крыша во многих местах протекает, на полу образовалась лужа, грозившая подмыть матрас. Пришлось встать, зажечь лампу и подставить под самые зловредные струи таз и кувшин. Уснуть было уже немыслимо.

Дождь хлестал всю ночь и большую часть следующего дня. Когда он прекратился, в комнате залило весь пол. Мадлен ушла в больницу, и Эндрю принялся ползать по полу с тряпкой, воспользовавшись стихийным бедствием, чтобы убраться в их убогом жилище. Они занялись этим уже на второй день после вселения, однако чистотой пока и не пахло, К счастью, Эндрю ухитрился спасти от намокания матрас и одеяла, водрузив их на стол. Ко времени возвращения Мадлен ему удалось навести относительный порядок. Кроме того, он успел приготовить ужин: хлопья, фрукты, жиденький кофе, хлеб и сыр из козьего молока.

Мадлен падала с ног от усталости, как всегда под конец рабочего дня. Она предпочитала не распространяться о своих обязанностях, однако Эндрю и сам видел, что работа вытягивает из нее последние силы. Войдя, она обреченно сбросила туфли, облепленные грязью; грязными оказались и ее лодыжки.

— На улице настоящая трясина, — пожаловалась Мадлен. — Как долго продолжается здесь сезон дождей?

— Месяца три, кажется. Присядь, я вымою тебе ноги, полегчает.

Она показала Эндрю пакет.

— Кое-что с кухни.

В пакете оказался рис в пластмассовой коробочке. Эндрю положил его к остальным запасам провизии, висевшим в сетке под потолком. Мадлен со вздохом села.

— Так и не стало прохладнее? Я-то надеялась, что дождь принесет прохладу, но куда там!

Эндрю принес таз, опустился на колени и не спеша обмыл ее ноги.

— Тебе удалось заглянуть в офис? — спросил он, не поднимая головы.

Мадлен кивнула, не в силах вымолвить слова от усталости.

— Писем нет?

Бейтс позволил им пользоваться своим адресом.

— Есть, но не от Кэрол. От Дэвида.

Она расстегнула сумочку и протянула ему письмо. Эндрю показал Мадлен свои мокрые руки, и она взяла листок так, чтобы он мог прочесть текст. Письмо оказалось недлинным и не слишком содержательным. Дела шли не блестяще, но улучшение вот-вот должно было наступить. В Лондоне все было по-прежнему; в данный момент Дэвид ничем не мог им помочь: действовало строжайшее эмбарго на экспорт драгоценных камней и других заменителей валюты, которые, кстати, все равно невозможно было раздобыть. Все ресурсы драгоценностей Пейла были упрятаны в сейфы на Чансери-Лейн. Мадлен предлагалось сохранять оптимизм в ожидании лучших времен. Дэвид передавал также пламенный привет Энди.

— И ничего о своем переезде, — заметила Мадлен.

— Кажется, ситуация под контролем. Возможно, это нам придется возвращаться.

— Королевское семейство улетело на Ямайку, — сообщила она усталым голосом. — Об этом говорили в новостях.

— Навсегда?

— С длительным государственным визитом.

— Это еще не значит, что в Лондоне все рухнуло.

— Не значит. Но он все равно не может писать откровенно. Все письма подвергаются цензуре.

— Странно, что до сих пор нет вестей от Кэрол, — проговорил Эндрю.

— Вдруг что-нибудь будет завтра…

— У Бейтса никаких новостей насчет работы для меня?

— Нет. Пока. — Она погладила его по голове. — Не волнуйся, милый. Завтра мы получим письмо от Кэрол.

Однако шли дни, а вестей от Кэрол все не было. Через две недели они оставили всякую надежду, ибо надежда отвлекала от суровой повседневности. Эндрю удалось получить работу на сносе домов, но уже через несколько дней он ее потерял. Мадлен все так же трудилась в больнице и время от времени приносила кое-какую провизию с больничной кухни. Тратить они старались как можно меньше, чтобы создать резерв наличности. На третью неделю Эндрю слег с лихорадкой. Мадлен вызвала врача и нашла для Эндрю чернокожую сиделку, чтобы не пропускать работу. Через четыре дня он снова был на ногах, однако на лечение ушли все накопленные деньги.

Эндрю еще некоторое время чувствовал сильную слабость, так что не могло быть и речи о тяжелом ручном труде. Оставалось целыми днями бродить по улицам, надеясь, что каким-то чудом подвернется работенка. Он припомнил, что в юности приезжал в Лондон и с такой же настойчивостью искал романтических приключений. Разум и тело изнывали от беспомощности и безнадежности и жаждали хоть какого-то применения.

Как-то раз Эндрю очутился на набережной, и ему показалось, что он видит своих сыновей. У парапета, глядя на волны, стояли двое белокожих пареньков примерно их возраста и телосложения. Эндрю рванулся было к ним, но вовремя замедлил шаг, поняв, что обознался. Однако могло ведь случиться, что они учились в Ибадане и знали Робина и Джерими. Он стал переходить улицу, чуть не угодив под колеса «роллс-ройса». Белый шофер посмотрел на него с осуждением; нигерийские бизнесмены, занятые беседой, так и не подняли голов.

Мальчики тоже были погружены в какой-то важный разговор. Вслушиваясь в долетающие до него слова, Эндрю делал вид, что заинтересованно разглядывает горизонт.

— Итуно очень славный, — говорил младший. — И никакой не хвастун. А ведь он — сын вождя.

— И Акки такой же, — подхватил старший. — Он пригласил меня к себе на следующие каникулы. У них огромный домище рядом с Ифе. — Мальчик смущенно хихикнул. — Я даже сморозил глупость: думал, что они йоруба, потому что там живет это племя, а они — собо…

— Трудно во всем этом разобраться. Он действительно пригласил тебя погостить?

— Да, на неделю. Я сразу написал об этом папе. У них бассейн в сто футов длиной!

Даже не сами их слова, долетавшие до слуха Эндрю, а скорее их тон заставил его вспомнить детство, школу, площадку для игры в «пятерки» и разговор мальчиков-евреев, который ему однажды довелось подслушать, — в нем сквозила точно такая же неуверенность и хвастливая претензия на допуск в общество, которое все равно отвергнет их, и мальчики это знали. Эндрю было тогда 13 лет, и он уже умел смотреть в корень, не обращая внимания на внешние обстоятельства, однако тогда ему не хватило сострадания, чтобы не почувствовать презрения к этим изгоям.

Эндрю вспомнил про свой помятый костюм и стоптанные башмаки. Мальчики все еще не замечали его. Он побрел прочь.

Мадлен получила новое письмо от Дэвида, столь же краткое, ободряющее и бессодержательное, как и первое. Эндрю не знал, ответила ли она ему; она ничего не говорила об этом. Дэвид, как и Кэрол, был очень далеко от них — и географически, и во всех прочих смыслах. Эндрю никогда прежде не представлял себе, что между двумя людьми может существовать близость, подобная той, что возникла между ним и Мадлен. В былые времена он отнесся бы к подобной перспективе с сомнением, даже брезгливостью, однако действительность была такова, что каждый день проходил у него в предвкушении момента, когда она вернется в их лачугу и они снова будут вместе. Иногда он начинал раздумывать о том, что произойдет, когда к ним присоединится Дэвид, поскольку казалось весьма маловероятным, чтобы Кэрол поступилась ради него благами, которые ей удалось приобрести. Однако эти мысли не вызывали у него беспокойства: он завоевал Мадлен и не сомневался, что сможет сохранить ее. Даже в тяжелейших обстоятельствах, когда каждый день приносил дополнительные подтверждения его неспособности хоть как-то изменить положение, грозившее полным физическим истощением, это заставляло Эндрю с надеждой взирать в будущее. Иначе он давно бы уже поддался черному отчаянию.

Дождь лил почти без перерыва; им негде было искать убежища от всепроникающей духоты. Район превратился в топкое болото, испускающее невыносимое зловоние, которое усугублялось невыносимой влажностью. Эндрю почти все время проводил в хижине, выскребая пол и стены и стараясь придать комнатушке хотя бы отдаленное сходство с цивилизованным жилищем. В редкие моменты, когда сквозь обложные тучи проглядывало солнце, он выбирался наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха, и слонялся среди напоминавших пещеры прилавков, уходивших в дурно пахнущие недра трущоб по обеим сторонам превратившихся в реки улиц.

Как-то раз Эндрю забрел на рынок Идумагбо. Он уже давно приобрел привычку бродить босиком, с закатанными до колен штанинами; это спасало обувь и облегчало чистку одежды после прогулки. Местные негры, у которых он перенял эту практику, не обращали на него ни малейшего внимания; более того, Эндрю замечал, что и другие белые, живущие неподалеку, поступают так же. Он шатался по рынку, разглядывая водопады белых и голубых тканей, разноцветные бусы, присыпки и пудру на многочисленных прилавках, сам не сознавая, зачем ему это нужно. Остановившись у очередного прилавка с амулетами и уставившись на аккуратную пирамиду обезьяньих черепов, он вдруг почувствовал, как кто-то тронул его за плечо.

Человек, проявивший к нему интерес, оказался нигерийцем в белоснежном одеянии; на вид ему можно было дать лет двадцать пять, он был высок, широк в плечах, его лицо лоснилось от здоровья и уверенности в себе.

— Простите, сэр, — начал он, — нельзя ли с вами побеседовать?

Незнакомец говорил по-английски почти без акцента, но очень певуче. Эндрю почувствовал себя польщенным: его назвали «сэром» и проявили безупречную вежливость.

— Конечно. Можете располагать мною.

— Я представляю нигерийское телевидение. Мы делаем регулярную программу. Рубрика называется «Ежедневно». Вы наверняка ее смотрели.

— Нет, — сознался Эндрю, — не смотрел.

— Сегодня мы пришли с камерами на рынок. Нам хотелось бы снять что-нибудь интересное, чтобы привлечь внимание телезрителей. Вот как тут… Европеец — англичанин? — перед прилавком с амулетами — в этом что-то есть, понимаете?

— Да, — сказал Эндрю, — понимаю.

— Англичанин, — повторил телевизионщик, — тем более знавший м-м… лучшие дни… Если бы вам захотелось нам помочь, просто позволить вас снять — как вы, к примеру, делаете покупку…

— Я не могу себе этого позволить, — покачал головой Эндрю.

— Разумеется, на наши деньги. И кое-что сверх того лично вам, как бы «деш». Обычно это стоит десять шиллингов, но для европейца фунт — вас устроит?

— Спасибо, — сказал Эндрю, — вполне устроит.

— Может быть, вы позволите задать вам несколько вопросов? Смею вас уверить, в них не будет ничего унизительного для вас.

Эндрю дождался камер. К первому африканцу присоединился его коллега, и завязался спор, что именно Эндрю станет покупать. Выбор был широк: тушки птиц, сушеные крысы, летучие мыши, надутые желудки и пузыри, кишки и лапки. Наконец они остановились на каком-то мало понятном зеленоватом предмете.

— Это наиболее подходящая вещь для англичанина при данных обстоятельствах, как вы понимаете, сэр. Говорят, она приносит счастье.

На их лицах появились льстивые улыбки, заставившие Эндрю заподозрить, что здесь не все чисто и что покупка, несмотря на все их заверения, выставит его в смешном свете. Однако они уже заплатили ему фунт, плюс пять шиллингов за покупку, и этого было вполне достаточно. Он попозировал перед камерой и успел заметить, что оператор заснял его босые ноги. Затем наступил черед интервью.

Эндрю имел дело с профессионалами; у него было достаточно опыта, чтобы понимать, что к чему. К нему обращались с должным почтением, однако не обошлось без насмешек и подмигивания собравшейся публике, только и дожидавшейся сигнала, чтобы расхохотаться. Будучи режиссером, организовавшим в свое время сотни подобных интервью, он с иронией и удовлетворением отнесся к необходимости выступать в роли жертвы. Эндрю сделал все, что от него требовалось, и даже больше. Отвечая на вопрос о своей былой профессии, он не стал скрывать правду и порадовался, увидев, что телевизионщиков его ответ застал врасплох. Однако интервьюер быстро оправился и ограничился шуточками насчет смены общественного статуса, заставив Эндрю признать про себя, что даже он не смог бы выпутаться из затруднительного положения с большим достоинством.

По дороге домой он купил еды и приготовил ужин. Вернувшись с работы, Мадлен принюхалась и вопросительно посмотрела на него.

— Мясо?

— Будем праздновать мою новую карьеру на телевидении. — Он увидел, как расширились ее глаза, и заторопился с объяснением, пока у нее не успела зародиться надежда, чреватая разочарованием. — Меня поймали на рынке телевизионщики. Я заработал «деш» за сотрудничество с ними. Целый фунт!

— Я рада, — улыбнулась Мадлен. — Но не лучше ли было бы сэкономить? — Она подошла к нему за поцелуем. — Нет, не лучше. Тебя надо подкормить.

— И тебя.

— Вдруг Кэрол посмотрит эту передачу…

— Вот уж не знаю. Я старался не выглядеть слишком жалким.

Она подтолкнула его к столу.

— Зато теперь выглядишь. Я довершу начатое тобой.

— Еще я купил плитку шоколада. Для пудинга.

Она деланно рассмеялась.

— Безумие! Ладно, неважно. Хоть раз пошикуем в этой короткой жизни.

Спустя два дня, примерно через час после того, как Мадлен отправилась на работу, в дверь хижины постучали. Эндрю был занят починкой плетеного стула, зиявшего дырами.

— Открыто! — крикнул он. — Входите!

Он ожидал увидеть кого-нибудь из местных обитателей, хотя они обычно просто врывались в комнату и стучали только в случаях, если дверь удерживала задвижка. Однако в распахнувшейся двери стоял незнакомец — африканец в шелковой рубашке и ладно скроенных брюках. На его ногах были элегантные туфли из телячьей кожи, забрызганные местной грязью. Он был среднего роста, коренаст, на его носу красовались черные очки в дорогой толстой оправе. Он не сразу разглядел в полутьме мерзкой конуры ее хозяина.

— Это вы, Эндрю? — позвал он.

Стоило ему заговорить, как Эндрю все вспомнил: перед ним стоял негр из группы стажеров, в свое время заблудившийся в их лондонской студии, которого он угостил ужином в своем клубе. Припомнилось и благодарственное письмо откуда-то из Африки — в то время обратный адрес не сказал ему ровно ничего. Сперва у него было намерение ответить на письмо, но потом он решил, что это будет пустой тратой времени.

— Да, — подал голос Эндрю, — это я. Что же вы, входите! Боюсь, что не могу предложить вам ничего, кроме вот этого стула. Должен сознаться, что запамятовал ваше имя. У меня неважная память на имена.

— Абониту. Вы говорили, что станете называть меня Або. — Гость улыбнулся. — Я только потом узнал, что так кличут австралийских аборигенов.

— Теперь помню. Несколько рюмок виски и бутылка бургундского.

— Бордо, — уточнил Абониту. — «Латур».

— У вас отличная память, — восхищенно произнес Эндрю. — Просто я обычно пил бургундское.

— А в тот раз нам порекомендовали именно эту марку. Я хорошо помню этот вечер. Хотите выпить сейчас?

— В последне время я как-то воздерживаюсь от спиртного.

— Прошу вас! Мне надо с вами поговорить. Разговор пойдет лучше, если у нас будет, что выпить.

— Спасибо, — решился Эндрю. — Только чтобы место было не слишком шикарным. У меня неподходящий вид для порядочного бара.

— Я позабочусь об этом, — пообещал Абониту.

Выйдя на свет, они почти не разговаривали. Такси довезло их до бара на набережной. Это было новое заведение с окошками в форме иллюминаторов, интимным освещением и толстым ковром на полу. В холле молоденькая итальянка сняла с них обувь и предложила взамен расшитые золотой тесьмой небесно-голубые тапочки.

— У них остался шотландский виски, — сообщил Абониту. — Составите мне компанию?

— С радостью, — ответил Эндрю.

Они уселись в алькове. Абониту поднял рюмку.

— За вас, Эндрю! — провозгласил он. — За ваши будущие успехи!

— Да. И за ваши!

— Вам они нужнее. — Нигериец улыбнулся. — Я видел ваше интервью на студийном просмотре.

— Я так и подумал, что ваш визит связан с моим появлением на телеэкране. — Эндрю пригубил виски, ощущая на языке знакомое, но основательно забытое пощипывание. — Весьма вам благодарен.

— Дружище, я не поверил своим глазам! — Абониту не смог сдержать смеха. — Чтобы Эндрю Лидон покупал обезьяний член у торговца амулетами!

— Так вот что это было? А они утверждали, что эта вещь приносит счастье…

— Наверное, так оно и есть — в каком-то смысле. — Лицо Абониту обрело свойственное ему выражение заинтересованности и одновременно важности. — Не беспокойтесь, Эндрю. На экран это не попадет. Я начисто вырезал эпизод с вами.

Эндрю пожал плечами.

— Я не стал бы возражать, чтобы он пошел. Теперь, видимо, придется вернуть фунт? Боюсь, он почти полностью растранжирен.

— Эндрю, я весьма опечален, что вы дошли до такого состояния. Поверьте, я говорю правду. Когда я увидел ваше лицо на экране монитора, мне очень захотелось разыскать вас, но одновременно я чувствовал смущение, ибо боялся, что приведу в смущение вас. С этим все ясно?

— Более-менее. Однако вам не следовало волноваться. Смущаться может только тот, кому еще удается держаться на поверхности.

— Я, к примеру? Думаю, вы совершенно правы. Тот вечер, когда вы угостили меня ужином, — для вас, возможно, малозначительный эпизод, для меня же это было необыкновенно важно. Чтобы так запросто отужинать в клубе на Пэлл-Мэлл… Раньше я только читал о такой жизни, вы понимаете меня… Это было чудесно, Эндрю! Я попытался выразить это в своем письме из Африки, но, возможно, не добился цели.

— Я не ответил на ваше письмо. Извините.

— Вам помешали дела. Теперь насчет смущения. В каком-то смысле я был доволен, когда увидел, как низко вы пали. Я достаточно откровенен с вами?

— Даже очень.

— И одновременно мне было неудобно за вас — так оно и есть до сих пор. Мне хотелось бы оказать вам помощь. Вас это не оскорбит?

— Положите денежки на стол, — посоветовал Эндрю, — и отвернитесь. Я тихонько улизну.

Абониту поморщился.

— Мне не до шуток. Вам хотелось бы снова работать на телевидении, уже здесь, в Лагосе?

— «Белых просят не обращаться». Где я только это не слышал! Но я все равно ходил на студию. Там мне это доходчиво растолковали.

— Мой дядя, — спокойно пояснил Абониту, — председатель Совета по телевещанию. Его зовут Оба Мекани Натела. Благодаря ему я стал продюсером. Мне нужен ассистент. Я могу выбрать любого, кто мне понравится.

— Не возникнет ли у вас затруднений, если ваш выбор падет на белого?

— Нигерийцы не имеют ничего против белых, пока их не слишком много и они знают свое место. Вам, наверное, приходилось слышать кое-что из этой оперы?

— Кое-что, — кивнул Эндрю.

— Простите меня. Не следовало так говорить.

— Лучше говорите, Або. Я и бровью не поведу. Вы делаете мне серьезное предложение?

— Совершенно серьезное.

— Принято. — Эндрю протянул через стол руку, и нигериец горячо пожал ее. — Я не стану усугублять ваше смущение, вдаваясь в детали испытываемой мной благодарности.

— Вот и не надо, — поспешно заверил Абониту. — Лучше выпьем еще по одной, чтобы отпраздновать наше будущее сотрудничество.

— Он прищелкнул языком, и рядом вырос официант, ожидающий распоряжений. — Снова двойной «скотч». В последний раз вы дали нам не «Хейг».

— Простите, сэр. «Хейга» больше не осталось.

Абониту пожал плечами.

— Тогда несите то, что есть. Потеряв Британию, вы лишились дома, — повернулся он к Эндрю, — я же остался без мечты, без мира, которым я не мог наслаждаться, но который радовал меня самим фактом своего существования. Как вы думаете, чья потеря горше?

— Может быть, еще не все потеряно. Кривая Фрателлини…

— Нет, это было бы детским оптимизмом. Я видел последние данные. Интенсивность солнечного излучения перестала снижаться, однако нет ни малейших признаков возврата к старому. Установился новый постоянный уровень, только очень низкий. Возврат ледникового периода. — Он криво усмехнулся. — Белую башню Тауэра и Мраморную арку укроют вечные снега.

Эндрю допил виски.

— Как скоро я и моя… невеста сможем выбраться из этой лачуги?

— Прямо сейчас. Пока не подыщете квартиру, поживете в отеле.

— Она работает уборщицей в больнице. Может быть?..

— Мы заедем за ней, как только выйдем отсюда. Потом вы сможете забрать из хижины все необходимое.

Эндрю помолчал и выговорил:

— Если я не поостерегусь, вам не миновать смущения. Прямо не знаю, как…

Абониту залпом осушил рюмку.

— Давайте возьмем такси, Эндрю, — предложил он.

 

IV

Прожив неделю в гостинице, они переехали в роскошную квартиру в новом фешенебельном доме окнами на море. Приходилось только удивляться, до чего быстро забылись недавние лишения и как запросто человек способен привыкнуть к комфортабельной жизни. Эндрю многое напоминало теперь былые времена: вокруг снова звучал прежний жаргон, он занимался знакомым делом, слышал все те же высказывания и шуточки. Он обнаружил, что в здешнем телевизионном мире публика делится на два класса: на одних, обладавших настоящими способностями, держалось буквально все — к ним принадлежал Абониту; другие же просто получали зарплату и делали вид, что в чем-то смыслят. Однако и в этом не было ничего нового.

Мадлен и он быстро оказались в знакомом кругу. Возможно, их приняли за своих слишком поспешно и нарочито, однако искренность чувств новых приятелей не вызывала сомнений. Кое-какие нюансы не могли не вызывать протеста, но без этого не обходится в любом обществе, так что со временем они перестали их замечать.

Зато сколько удовольствия доставляло им открывать для себя заново чудеса комфорта и маленькой роскоши! Зарплата Эндрю была очень высокой даже по прежним стандартам, а в суматошном лагосском обществе, изнанкой которого оставалась нищета и дремучее невежество, деньги значили буквально все. В городе постоянно открывались новые рестораны, где готовили лучшие европейские повара и где можно было поесть ничуть не хуже, чем когда-то в Лондоне; хотя опасность войны с Южно-Африканским Союзом была излюбленной темой газет и телепередач, перебоев с южноафриканскими винами не наблюдалось. Раньше Эндрю не знал их вкуса, но теперь начинал в них разбираться. Дождливый сезон остался позади, небо очистилось от туч; однако кондиционеры, мирно жужжавшие у них в квартире, на студии и повсюду, где им доводилось бывать, спасали от жары. К их услугам были бесконечные пляжи с мельчайшим белым песком и гольф с утра пораньше или под вечер, когда спадала жара. Но главное удовольствие состояло в том, что Эндрю снова занимался знакомым делом, а также во взаимопонимании с Абониту, который, считаясь его начальником, неизменно прислушивался к его мнению. О лучшей жизни трудно было мечтать.

Однажды на нее попробовала посягнуть Кэрол. Она позвонила в студию, и они договорились о встрече в том же баре, где состоялась знаменательная беседа Эндрю с Абониту. Кэрол дожидалась его за столиком, теребя тонкую сетчатую перчатку. Она улыбнулась, увидев, что Эндрю протягивает ей руку.

— Как странно — выходит, мы с тобой здороваемся за руку?

— Странно? Пожалуй, отчасти. Что будешь пить, Кэрол?

— Ты можешь раскошелиться на «Дюбоннэ»? Настоящий! У них еще осталось несколько бутылок.

— Разумеется. С джином?

— Нет. Я теперь избегаю крепких напитков. Энди, я так рада, что у тебя снова все в порядке! Не могу выразить, какое это облегчение!

— Как ты об этом узнала?

— Видела твою фамилию в титрах. Я не слишком часто смотрю здешнее телевидение, но в тот вечер мне нечем было заняться. Программа «Ежедневно», ассистент режиссера — Эндрю Лидон… Боже, все как прежде!

— Выходит, что так. Ты знала, что раньше дела шли… несколько хуже?

Она помолчала и облизнула губы.

— Твое письмо? Нет, я не знала всего.

Он ничего не говорил, ожидая продолжения.

— Когда на экране появилось твое имя, я была с моим боссом и все ему рассказала. Тогда он и признался, что было это письмо. Он его читал.

— Оно было направлено в его офис, но адресовано-то тебе! Он вскрыл его — и утаил?

— Мой босс — странный человек, Энди. В чем-то приятный, в чем-то — не слишком. У него есть диктаторские наклонности. Кроме того, он ревнив.

— Я говорил с его женой, — сказал Эндрю. — Очень милая женщина. Я испытал к ней большую симпатию.

— Как и я. — Кэрол нетерпеливым жестом отложила дымящуюся сигарету. — Ты считаешь, что я наслаждаюсь всем этим?

— Так мне представлялось. Но я не слишком усердно размышлял на эту тему.

— Возможно, я бывала неразборчивой, и все же никогда раньше не продавалась. Однако тут у меня не оказалось выбора. Мне приходилось заботиться о мальчиках.

— Ты могла бы открыть магазин; ты же предлагала поступить так Мадлен и мне. У тебя были кое-какие деньги.

— Ты не представляешь себе, что это такое, — очутиться здесь совершенно одной. Первую неделю я просидела с мальчиками в гостинице, наблюдая, как тают мои денежки, и соображая, что значит быть белой в Африке. Мужчины все время делали мне откровенные намеки. Я была одинокой и напуганной. Не знала ни единой души. Я подумывала о магазине одежды и даже сходила на него взглянуть, но мне показалось, что человек, который водил меня по залу, — отпетый жулик. Мне было страшно принять хоть какое-то решение.

Эндрю молчал, отлично понимая, о чем она толкует. За нее всегда все делали мужчины — милые, ласковые мужчины в милом, ласковом мире. У нее было два старших брата и готовый для дочки на все папаша.

— Мы встретились случайно, — продолжала Кэрол, — и он был со мной очень добр. Это он умеет. Я испытывала к нему благодарность. Это он поместил мальчиков в школу. Заплатив за обучение вперед, между прочим.

— Щедро, — заметил Эндрю, — даже расточительно.

Она взглянула на него и примолкла; разговор оборвался. Эндрю не стал его возобновлять. Когда она полезла было в сумочку за новой сигаретой, он вынул собственную пачку и подал ей. Она быстро прикурила от протянутой им зажигалки и потянулась губами к огню, как будто собираясь его задуть. Это было началом старой, знакомой обоим игры, и Эндрю знал, что она делает это преднамеренно. Кэрол откинулась в кресле, и он убрал зажигалку.

— Ты все еще с Мадлен? — резко спросила она.

— Да.

— Когда мы встретились в последний раз, я подумала, уж не влюбился ли ты в нее. Что-то в этом роде…

— Да, — повторил Эндрю. — Что-то в этом роде.

— Что же будет, когда нагрянет Дэвид?

— Пускай решает Мадлен. Разве твои претензии на него не обоснованнее?

— Никаких претензий — с обеих сторон.

— У тебя есть новости от него?

— Нет. Адекема возражал. Я не стала отвечать на его письма.

— Думаю, Дэвид поймет. По натуре он — прагматик. Разве не это привлекло тебя в нем?

— Возможно, мои стандарты изменились, — тихо проговорила Кэрол и, заметив его улыбку, поправилась: — Ну, тогда мои потребности.

— Не думаю, что мы способны сильно меняться, — возразил Эндрю. — В нашем-то возрасте! Если только нас не ослепит свет по дороге в Дамаск. Помнишь?

— Я много думаю о Далидже, — сказала она. — Он даже снится мне по ночам. Представляешь, за последние три года я ни разу не побывала в картинной галерее! А так хотелось!

— Картины перевезли в Пейл. Не знаю, что стряслось с ними потом.

— Пуссен, который нравился тебе и которого не выносила я… Хотелось бы взглянуть на него снова.

— Ou sont les Poussins d'antan? Боюсь, все прибрала колючая зима.

Кэрол положила ладонь на его руку.

— Энди, взгляни на меня! Ты считаешь, что я все еще привлекательна?

— Очень.

— Ты не ненавидишь меня — за то, что произошло, за все?

— Нет, не ненавижу.

— Когда появится Дэвид, то, думаю, Мадлен уйдет к нему. Прости, если тебе больно это слышать, но, думаю, так уж получится. Если это случится, то не считаешь ли ты, что нам следовало бы…

— Перевернуть страницу, начать с начала и так далее?

— Не смейся надо мной! Мне кажется, я теперь другая, Энди. Я получила всего сполна — потайного секса в том числе.

— Дэвид может вообще не вернуться, — сказал Эндрю. — Кажется, им там удается контролировать положение.

— У меня другие сведения. — Она криво усмехнулась. — Из авторитетных источников. Думаю, совсем скоро там все рухнет. Он приедет, можешь не сомневаться. И тогда…

— Я научился не торопить события. — Кэрол чуть заметно вздрогнула. — Вот придет время — тогда я и стану об этом тревожиться.

— Мы могли бы хоть иногда видеться, — предложила она. — Чтобы пропустить рюмочку…

— Думаю, не стоит. Сэр Адекема станет возражать. Я уверен, что получится именно так.

— Мне наплевать! — нетерпеливо бросила Кэрол.

— А вот это напрасно. — Она подняла на него глаза. Эндрю выдержал ее взгляд. — Очень напрасно.

В следующий раз Кэрол позвонила ему, чтобы спросить, не хочет ли он повидаться с мальчиками во время их школьных каникул. Эндрю согласился и стал предвкушать радость встречи. Однако сыновья не проявили бурной радости и особых чувств. Они были вежливы и ласковы, но всего лишь настолько, насколько это требуется от хорошо воспитанных детей в отношении чужих им взрослых. Мальчики больше молчали, когда же Эндрю задавал им какой-нибудь вопрос, ответ звучал почтительно, но кратко. Впечатлениями от встречи он поделился с Мадлен.

— Мне показалось, что они стесняются быть со мной на людях.

— Возможно, все мы тут стали чрезмерно чувствительными?

— Вот уж нет!

— В конце концов, они ведь тоже белые! Белый отец — не из тех секретов, которые можно скрыть.

— Со столь чуждым явлением просто нельзя смириться! Можно не смотреться в зеркало, но не станешь же воротить глаза от собственного отца…

— И матери…

— Кэрол ассимилируется. Ее дружок черен, как уголь.

— Неужели они это понимают? Видимо, да. И не осуждают?

— Дети подобны любовникам — они не выносят моральных приговоров. Или находят явлениям рациональное объяснение, приспосабливая их к собственным потребностям. Робин не знал, куда деваться от смущения, когда я передал им привет от тебя.

— Думаешь, ты их потерял?

— Да.

— Ты сильно переживаешь?

— Я боялся худшего. Им хорошо, они вполне счастливы. Когда теряешь кого-то, то охватывающая тебя горечь отчасти связана с чувством вины: ты мог сделать то-то и то-то, а не сделал; со мной иначе. Да и им не очень-то легко. У подростка свои сложности, я же могу лишь усугубить их. Пожалуй, через несколько лет, когда они освоятся в этой жизни, мы снова сойдемся.

Она кивнула.

— Возможно, ты и прав. Но все равно это печально — что ты потерял их, хотя бы на время.

— Хорошо бы не окончательно.

— Пусть так… Ведь это твои дети. Хотя у меня нет своих детей, я все равно понимаю, что ты испытываешь.

— У меня могут родиться новые. Такая возможность существует?

Мадлен несколько секунд серьезно рассматривала его, прежде чем ответить:

— Еще как! Мы идем сегодня к Кутсисам?

— Как будто да.

— Тогда переоденься.

— У нас достаточно времени. Я бы лучше выпил. Принести тебе?

— Хорошо. Только немного. Чего хочешь.

Вернувшись с рюмками, он застал ее примостившейся на подоконнике. Широкое окно выходило на бескрайнее пурпурное пространство Атлантического океана; солнце скрылось за горизонтом полчаса назад. Повисшие в небе небольшие черные облачка казались стальными, их края резко выделялись на нежно-розовом фоне. Кое-где начали загораться звезды, чтобы хоть немного поискриться, прежде чем выкатится луна.

— Симпатично, — сказал Эндрю.

— Да.

Он сел и посмотрел на нее.

— У тебя есть новости от Дэвида?

— Неделю назад пришло письмо.

— Что-нибудь интересное?

— Так, не очень. Он вообще не горазд писать письма, а тут еще цензура. Он откровенен в речах и скован на бумаге.

— Естественная антитеза.

— Ты так считаешь? Возможно. Я знала одного человека, который мог быть откровенным только в письмах. — Она помолчала и продолжила: — Я последнее время не показывала тебе писем Дэвида — тебя это беспокоит?

— Нет. Но я задумывался об этом.

— Это началось, еще когда мы жили в той конуре. В одном письме было что-то вроде намека, который я поняла так, что Дэвид может совсем скоро приехать. Тогда все было так плохо… ты еще не оправился от лихорадки… Я решила, что письмо показывать не стоит.

— Чтобы я не понял, как тебе хочется, чтобы он приехал?

— Как я растеряна… Когда пришло следующее письмо, то одно стало цепляться за другое: было бы неправильно показывать тебе второе письмо, раз я утаила первое. Ты сам знаешь, как это бывает. Я ждала твоего вопроса.

— А я все не спрашивал. До сегодняшнего дня. — Она бросила на него быстрый взгляд, и он поспешил добавить: — Я больше ни о чем не спрашиваю, Мадлен. Пусть все образуется само собой.

— Так и будет. — В ее голосе звучала печаль. — Все всегда образовывается, если не торопиться.

— Да. — Эндрю залюбовался ее профилем на фоне быстро темнеющего неба. При всей недосказанности он чувствовал себя с ней спокойнее, чем с кем-либо другим за всю жизнь. — Пойду переоденусь. Самое время отправляться к Кутсисам.

Командир авиационного крыла Торбок звонил им, когда они были в гостях, и передал через горничную Антею, что прибыл в Лагос в командировку и хотел бы повидать их. Он обещал заглянуть утром.

На следующий день была суббота. Программа «День за днем» шла по будням, так что по выходным Эндрю бывал свободен. У них была запланирована автомобильная поездка в охотничий заказник, и Эндрю не очень-то обрадовался необходимости менять планы. С другой стороны, звонок незнакомого летчика заинтриговал их.

Антея впустила его в квартиру в начале двенадцатого. Раздался ее звонкий голосок, натренированный в гостиных Кенсингтона: «Командир крыла Торнбок, мадам!» Мадлен неоднократно пыталась приучить ее к менее официальным манерам, однако без всякого успеха. Девушка умирала от голода, когда Мадлен предложила ей работу, и страх потерять место въелся ей в плоть и кровь.

Торбок оказался крупным краснолицым господином чуть старше сорока лет, с пышными, но непричесанными усами. По его виду было ясно, что он изнывает от жары.

— Входите, — пригласила его Мадлен. — Мы знаем о вашем звонке. Я Мадлен Картвелл, а это Энди Лидон.

— Благодарю вас, — сказал Торбок и отер платком пот со лба.

— У вас тут прохладно. Не то что на улице.

— Предложить вам что-нибудь холодненькое? — осведомился Эндрю.

— В самый раз, — с облегчением откликнулся Торбок. — Спасибо. Что угодно, только со льдом.

— Мы обычно пьем южноафриканский бренди. Сейчас они стали делать и виски, но для настоя кладут в него что-то невообразимое. А так — неплохая вещь.

— В Пейле вообще хоть шаром покати.

— Значит, вы из Лондона, — сказала Мадлен. — Так я и думала.

Эндрю отметил, что в госте чувствуется что-то неуловимо-знакомое, но явно старомодное. Усы? Или то, как он плюхнулся в кресло? Торбок улыбнулся, и Эндрю понял, в чем дело: бессознательная развязность англосакса, оказавшегося в чужой стране. Этим гость резко отличался от остальных белых, скопившихся в Лагосе. Даже если он и успел заметить здешние перемены, они не имеют к нему отношения. Он все еще связан с Англией.

— Да, — жизнерадостно ответил Торбок, — там мой приход. Пока, по крайней мере.

— Вы знакомы с моим мужем?

— Да. Между прочим, меня зовут Питер. Я отлично знаю Дэйви. Мы с ним выпили на пару немало пивка, пока оно еще было в наличии. А сейчас он попросил меня проделать старый трюк — привезти вам письмецо, чтобы его не перехватила цензура.

Торбок извлек пухлый бумажник и, выудив из пачки бланков, квитанций и прочего конверт, протянул его Мадлен.

— Спасибо, — молвила она.

Она некоторое время разглядывала конверт, не решаясь его вскрыть. Желая развлечь Торбока, Эндрю спросил:

— Как вам нравится вид из нашего окна?

Торбок поднялся и подошел к окну.

— Чудесно! Особенно, если вам по нраву море. Сам я — дитя гор. Склоны, пропасти, все в этом роде. Но у вас тут неплохой океан. Главное — ни кусочка льда.

— Взгляни-ка, Эндрю! — раздался голос Мадлен.

Она постаралась не выдать волнения, однако, принимая письмо, Эндрю заметил, каким напряженным стало ее лицо. Вот что он прочитал:

«Дорогая Мадлен,

Целую, Дэвид.»

Питер Торбок любезно согласился провезти это письмо, чтобы его не испортила цензура. Наверное, Питера ожидает за это по меньшей мере смертная казнь. Однако теперь не стоит ничего бояться, потому что скоро в воздух взмоет последний воздушный шар, после чего строгостям наступит конец. Во всяком случае, мне захотелось воспользоваться случаем и передать тебе полновесное письмо.

Теперь к фактам, Мадди. Они таковы: я решил не участвовать во всеобщем исходе. Дело не в героизме; просто я хочу остаться здесь. Легкой жизни ждать не приходится, однако ничего невыносимого тоже не предвидится. За истекшие месяцы я узнал много такого, что позволит мне продержаться. А ты, наверное, помнишь, как я ленив и с каким трудом мне дается все новое. Еще долго после того, как я заделался школьным старостой, а потом и вовсе закончил школу, мне снились кошмары, будто я опять превратился в первоклашку. Теперь они снова меня мучают.

Единственным утешением служит то, что все вы унесли отсюда ноги, как ни трудно это было поначалу. Энди — славный малый, лучшего опекуна для тебя не сыскать. Передай Кэрол привет, если случайно с ней увидишься; сейчас мне кажется, что все это было давным-давно…

Я, можно сказать, водил тебя за нос, когда утверждал, что сам тоже последую за тобой. Но я знаю: ты простишь мне это, как прощала в прошлом все обманы. Впрочем, все, кажется, обернулось к лучшему.

Передай от меня пожелания успеха Энди.

Не дожидаясь, пока Эндрю прочтет письмо до конца, Мадлен спросила Торбока:

— Вы знаете, о чем здесь речь?

— В общих чертах. Кажется, он доводит до вашего сведения, что решил остаться в Лондоне.

— Он пишет, что скоро в воздух взмоет последний воздушный шар…

Торбок кивнул и обреченно стиснул зубы.

— Они собираются закрыть аэропорт. Правительство переезжает в Вест-Индию. Прочие шишки разбегаются кто куда — главным образом, в южном направлении.

— А остальные? — спросил Эндрю. — Те, кто останутся?

— Им придется выкручиваться самостоятельно, — быстро ответил Торбок. — У головастых ребят, наподобие старины Дэвида, все будет в порядке.

— Как скоро это произойдет? — спросила Мадлен и пояснила, увидев вопросительный взгляд Торбока: — Как скоро закроется аэропорт?

— Я улетаю обратно уже завтра. Приходится рисковать. Я пилот, и то не могу ничего знать наверняка.

— Конечно, — произнесла она пресным тоном, — я понимаю, что вам надо соблюдать осторожность.

Торбок допил свою рюмку, и Эндрю подлил ему еще. Летчик не останавливал его, дожидаясь, чтобы рюмка наполнилась до краев.

— Совсем скоро, — объявил он, подняв рюмку, — я перестану посещать ваш оазис культуры.

— Неужели вы тоже собираетесь остаться в Англии?

Торбок покачал головой.

— Нет. Мне удалось зацепиться в Кейптауне. Там я и осяду.

— Что повлияло на ваш выбор?

— Я — белый, — пояснил Торбок. — Я видел, как белых пинают по всей Африке. Даже тем, кому удалось добраться до высших ступенек, приходится держать ухо востро. — Он усмехнулся. — Я не имею в виду присутствующих. Да и квалификация у меня подкачала. В нигерийской авиакомпании белым дают от ворот поворот. То же самое в Гане и вообще всюду. Возможно, в Южной Африке меня тоже ожидают трудности, но там я по крайней мере могу рассчитывать на нечто большее, нежели место привратника в общественной уборной.

Эндрю понял, что их гость не так прост, как могло показаться на первый взгляд.

— Скорее всего, скоро начнется война, — сказал он. — Южноафриканские белые слишком малочисленны, даже в своей собственной стране.

— Я думал и об этом. Численность — еще не все. А хоть бы и так… — Торбок пожал плечами. — Моя жена умерла несколько лет назад. Детей у меня нет, заботиться не о ком. Так что если разразится война, лучше уж я буду драться за своих. А драться я горазд, будьте покойны! В Южной Африке такие, как я, нужны позарез, несмотря на возраст. Раз у них нехватка людей…

— Желаю вам попасть в десятку, — сказал Эндрю.

— Я постараюсь прицелиться поточнее, — веско произнес Торбок. — Иного выхода все равно нет.

— Выпьете еще?

Торбок покрутил головой.

— Не сейчас — дела. Рад был с вами познакомиться. Хотите что-нибудь передать? — осведомился он у Мадлен.

— А позже нельзя? Вы улетаете завтра?

— На заре. Вылет назначен на семь утра. Я остановился в «Шератоне».

— Попробую найти вас там, — сказала Мадлен. — Спасибо за все.

— Что вы, — отозвался Торбок. — Рад был вам помочь.

Эндрю проводил его до лестницы. Торбок восхищенно кивнул на автоматический лифт.

— Шикарно живете, — одобрил он. — Надеюсь, вы правильно поняли меня насчет Южной Африки. Я с радостью зацепился бы в Лагосе, если бы была хоть какая-то надежда.

— Что ж, все равно желаю вам удачи, — напутствовал его Эндрю.

— Во всяком случае, как бы ни сложились дела, вас ждет страна виноделов.

— Тоже мне радость! Я — любитель пива! Помните «чаррингтонское горькое»? Случается, я вскакиваю ночью в холодном поту от мысли, что мне никогда больше не доведется его хлебнуть.

— Паршивый мир!.. Что ж, до свидания, Питер.

— Привет, Энди.

Вернувшись, он застал Мадлен за уборкой и заподозрил, что таким способом она препятствует возможным попыткам близости. Однако разговору это помешать не могло. Размышляя на эту тему, Эндрю наполнил свою рюмку. Наконец он сказал:

— У него все будет в порядке, ты сама это знаешь.

Прежде чем ответить, Мадлен поправила в вазе цветы — огромные тропические диковины, названия которых он не знал до сих пор.

— Просто ему незачем приезжать, — бросила она через плечо.

— И не к кому. Кэрол теперь сама себе хозяйка. Я тоже в надежных руках…

Эндрю знал, что она имеет в виду: если бы в ее письмах к Дэвиду было больше тепла, если бы она намекнула, что ждет его, он, быть может, принял бы иное решение.

— Не думаю, что он руководствовался подобными соображениями, — возразил Эндрю.

— Тогда какими же?

— Не знаю. Как мы вообще принимаем свои решения? Чего только ни намешано: гордость, неуверенность, страх перед неизвестностью.

— Как будто там все известно! Представляешь, что произойдет, когда рухнет всякое подобие законности?

— Это другое дело. Он ведь большой гордец, верно?

Мадлен уставилась на раскрывшиеся бутоны, беспомощно опустив руки.

— Да, верно.

— По крайней мере, ты теперь знаешь что к чему. Знаешь и о том, какой выбор он сделал. Это, безусловно, важнее всего. Когда человек перестает сомневаться в чем-то, ему легче жить.

Она повернулась к нему и слабо улыбнулась.

— Да, ты как всегда прав. Самое худшее — это неуверенность.

— Ты ему ответишь?

— Думаю, что отвечу. Только попозже, чтобы было время поразмыслить.

Он похлопал ладонью по дивану, и Мадлен примостилась с ним рядом, положив голову ему на плечо. Эндрю обнял ее.

— Знаешь, что я хочу тебе сказать?

— М-м?

— Мне нет нужды притворяться: жаль, что он не приедет, все равно жаль. Ты можешь в это поверить?

Мадлен чуть отстранилась, и Эндрю решил, что ее обидели прозвучавшие слова. Он посмотрел ей в лицо и заметил, что ее глаза серьезны, но в них не видно осуждения.

— Кажется, я никогда ни к кому не относилась так хорошо, как к тебе, Энди.

— Вот это дело, — сказал он и улыбнулся. — То есть это просто здорово! Теперь все уладится.

Она бросила на него непонятный взгляд, однако ничего не сказала. Слова заменил поцелуй.

Какой-то невнятный шум заставил Эндрю проснуться среди ночи. Он посмотрел на соседнюю кровать и увидел Мадлен стоящей на ногах — белую, как снег, фигурку в лунном свете, просачивающемся сквозь сетчатую занавеску.

— Что случилось? — пробормотал он.

— Ничего, — ответила она и подошла ближе. — Просто не спится.

— Ложись.

— Я лучше схожу на кухню и налью себе чего-нибудь. Спи!

— Я пойду с тобой.

Мадлен легонько толкнула его обратно на подушки.

— Что толку не спать вдвоем? — Ее губы коснулись его щеки.

— Будь умницей, спи.

— Те же слова мне говорила моя мать.

— Я знаю. Ты мне рассказывал.

Засыпая, Эндрю видел, как она выходит из спальни. Когда он проснулся во второй раз, было уже утро. Кровать Мадлен была пуста. Он посмотрел на часы. Стрелки показывали половину восьмого; тут же, с ясностью, от которой у него сдавило сердце, он понял, что произошло. Было слишком поздно что-либо предпринимать.

На столике в гостиной его ждала записка, придавленная статуэткой гориллы из слоновой кости, которую они купили вместе на рынке Идумагбо. Почерк был четкий, уверенный, совершенно не выдававший чувств.

«Милый,

Мадлен.»

я все время смотрела на тебя. Ты так мирно спал! Ты спишь до сих пор. Сейчас половина седьмого. Я напишу это письмо и уеду в аэропорт. Даже если ты проснешься раньше обычного и найдешь письмо, то, наверное, не успеешь меня остановить. Прошу, прошу тебя, не пытайся этого сделать! Я оставлю машину в аэропорту, ты сможешь забрать ее, когда захочешь.

Не думай дурно о Питере Торбоке. Он сопротивлялся, сколько было сил, и сдался лишь в самом конце. Боюсь, я давила на него недопустимо сильно, запугивала и прочее. Сюда он все равно не вернется. Он возьмет меня на борт в последнюю минуту как стюардессу.

Поймешь ли ты меня? Надеюсь, что поймешь. Я не могла бросить его там одного, пока оставался малейший шанс к нему вернуться.

Дорогой мой Энди, мне больно от мысли, что я не успела сказать, как я благодарна тебе за все, как я люблю тебя, как буду по тебе скучать! Мне бы очень хотелось сказать все это самой, а не просто бросить записку и исчезнуть. Но тогда ты нашел бы способ меня остановить — ведь нашел бы, правда? — для моего же блага.

У меня не лежит душа к тому, как я это делаю, неприятно было и обманывать тебя, когда ты проснулся ночью. Мне так хотелось вернуться! Мне очень этого хотелось.

Прошу тебя, прости! Желаю счастья! Любящая тебя

Он залпом прочел письмо, стреляя глазами по страничке и стремясь быстрее дочитать до конца, где его поджидал страшный итог. Потом он побрел на кухню. Стол был накрыт для завтрака: в вазе лежали фрукты, на краю возвышалась машина для варки кофе, в тостере румянился хлеб. На скатерти лежали приборы на одну персону.

Эндрю какое-то время молча созерцал все это, а потом направился назад в гостиную. Там он еще раз прочел письмо — теперь уже обстоятельно, не спеша.

 

V

Перед входом в недавно открывшееся кабаре «Молодая луна» мигающая неоновая вывеска бросала разноцветные блики на лес велосипедов и новеньких автомобилей, понаехавших сюда несмотря на то, что стрелки показывали уже два часа ночи. На другой стороне лагуны пылало зарево огней, заливающих набережную. Состоятельные люди предпочитали развлекаться там, на острове, или в загородных клубах, выросших, как грибы, вдоль дороги на Ибадан. Здесь же было попроще — более шумно и людно, чаще вспыхивали потасовки, не было прохода от проституток, а преступники чувствовали себя как дома. Оппозиционные газеты не прекращали кампанию за закрытие подобных заведений, однако публика смотрела на это сквозь пальцы, как на ритуальные упражнения в благочестии.

Эндрю, уже успевший принять немало горячительных напитков, с чрезмерной осторожностью припарковал машину у тротуара и дожидался теперь Абониту, чтобы попросить его открыть дверцу. Машина называлась «Нигра Мастер» — меньшая из двух моделей, производившихся нигерийскими заводами, и на удивление непрочная. Несколько дней назад Эндрю оторвал ручку дверцы со стороны салона и до сих пор не удосужился заехать в мастерскую. Можно было бы, конечно, опустить стекло и попытаться дотянуться до наружной ручки самостоятельно, но проще было дождаться Абониту.

Внутри грохотал традиционный диксиленд «Пылкая Четверка». Вооружившись барабанами, двумя трубами и электрическим пианино, музыканты учинили такой шум, от которого в небольшом помещении у посетителей вполне могли бы лопнуть барабанные перепонки, даже не будь у исполнителей микрофонов. Однако микрофоны функционировали безупречно. Эндрю и Абониту устремились к самому дальнему столику, подальше от оркестра. Там их уже поджидал официант, голландец с перечеркнутым шрамом лицом.

— Два бренди, — сказал Эндрю. — Большие порции.

Стоило официанту удалиться, как к их столику ринулись две девицы. Блондинка нацелилась на Абониту, негритянка — на Эндрю. Эндрю знал, кто она такая. Она откликалась на кличку «Сьюзи» и была родом с Севера — мусульманка из племени хауса, из очень достойной семьи, изгнавшей ее за аморальное поведение. Девушка была сообразительна, и Эндрю ничего не имел против ее компании, хотя оставался безразличен к ее чарам. Однако сейчас ему было не до того.

— Угостите меня чем-нибудь, босс, — обратилась к нему Сьюзи.

Эндрю бросил на столик купюру.

— Пойди угостись сама. Мы сегодня здорово устали.

— Тогда вам тем более нужно женское внимание.

Он покачал головой.

— Может быть, завтра.

Сьюзи осклабилась и поплыла прочь, прихватив с собой блондинку. Официант не заставил себя долго ждать: обслуживание здесь было поставлено образцово. Эндрю набросал в свой бокал побольше льда.

— За Альберт-холл, Або! — провозгласил он. — Плюс памятник Альберту.

Абониту торжественно поднял бокал. Они уже успели выпить за здание парламента, «Дом со львами» на Тоттенхэм-Корт-Роуд, колонну Нельсона, Челсийскую цветочную выставку, читальный зал Британского музея, Кингз-Роуд, арку Адмиралтейства, Сэмюэла Уитбреда, статую Питера Пэна, Императорский военный музей и «Селфриджез». Шутка явно затянулась, однако Эндрю все не унимался.

— Музыкальный фонтан с мелодиями Генделя превратился в лед! Пальцы принца-супруга примерзли к выставочному каталогу!

— Помнится, я как-то был на променад-концерте, — подхватил Абониту.

— В моем кругу это считалось дурным тоном.

— И потом брел по Гайд-Парку как во сне. Музыка, воодушевление…

— Соучастие в искусстве, — объяснил Эндрю. — Плюс отсутствие расового барьера.

— Я тоже так думал, — улыбнулся Абониту. — Но не слишком обманывался.

— А вот это напрасно. Привыкай к самообману! Иначе тебе не видать счастья.

— «Врач, исцелися сам».

— У меня получается, — сказал Эндрю. — Бывают, конечно, провалы, но в целом получается.

— Просто потому, что ты слишком много пьешь. И мучаешь друзей. Что же, мне надо заработать цирроз, чтобы помочь тебе справиться с твоими чувствами?

— Знаешь более доступное решение?

Немного помолчав, Абониту ответил с серьезным видом:

— Есть одно. In vino solvandum est. Как тебе моя латынь?

— Для меня — в самый раз. Давай свое решение. Мы выпустим его в прохладный воздух ночи.

Из-за грохота, издаваемого оркестром, им приходилось кричать. Музыканты сыграли кульминацию джазовой пьесы, после чего установилась относительная тишина. Голос Абониту прозвучал неприлично громко:

— Ты слыхал о…

Он осекся и смущенно огляделся.

— О чем? — спросил Эндрю.

— Об экспедиции, — закончил Абониту почти шепотом.

— Нет, — отозвался Эндрю и отхлебнул бренди. — Что-то не припоминаю.

— Мне известно о ней от Тессили. — Так звали дядю Абониту, министра финансов в теперешнем правительстве Нигерии. — Только это большой секрет.

— Как всегда.

— Этот особенно. Если кто-то пронюхает о наших планах, разразится скандал. — Он улыбнулся. — По крайней мере, все члены нашего семейства лишатся работы. Их друзья — тоже.

— Своевременное замечание. Тогда тебе лучше держать тайну при себе.

— Нет. Должен же я объяснить тебе, в чем состоит решение. Мы рискуем одинаково, только твоя расплата будет тяжелее моей. Тебе известно, что в Европе к северу от Средиземного моря не существует никакой власти?

— Известно.

— Однако Совет Африканских Государств держит гарнизоны в двух портах.

— В Генуе и Сен-Назере. Мне еще понятно, зачем им понадобилась Генуя, но…

— Сен-Назер — самый северный порт, почти не замерзающий зимой. Единственный пункт, через который можно в любое время года попытаться проникнуть в Северную Европу.

Эндрю плохо соображал после выпитого и уже ощущал головную боль от спертого воздуха. Пианино зазвучало снова, но на этот раз вкрадчиво, без помощи электронного усилителя. Раздались аплодисменты и одобрительные выкрики. На сцену вышло «Челтенхэмское трио» — три рыжеволосые европейские девушки, которым предстояло заняться томительно долгим раздеванием друг друга, прерываемым потасовками и приступами нежности. Несмотря на название трио, англичанкой была только одна из них; подлинный цвет волос тоже был только у одной исполнительницы — остальные красились.

— Почему Северная Европа? — не понял Эндрю. — Боже, ну зачем вам Северная Европа? Кому понадобилось забираться на кладбище?

— Кое-какие соображения имеются. База должна существовать. Может быть, потом, поднакопив силенок, мы что-нибудь предпримем.

— Первым делом — война. Не забывай о войне.

— Надо заглядывать и в будущее, — серьезно ответил Абониту.

— Но вернемся к портам. Они контролируются Советом, и через них открывается путь в Европу. Отдельным странам будет трудно заявлять права на Европу в обход Совета. Все действия и вся ответственность делятся поровну, так будет и впредь.

— Пока вы не пойдете напролом.

— Не вы — мы, — поправил его Абониту. — Помни, что ты теперь африканец, Эндрю. Не думаю, чтобы мы набросились на Европу, даже когда будет решена проблема с Южной Африкой. Какой в этом смысл? Европа останется под совместным управлением. Но вот Британские острова — разве они часть Европы?

— Мы так и не разобрались с этим. Прошу прощения — они. Это казалось не таким уж важным делом. А теперь уже поздно.

— Нет, это важно, — не унимался Абониту. — Мы уже заявили претензии на континентальную Европу, закрепившись в ее портах, однако у нас нет опорных пунктов в Британии. С тех пор, как сбежало ее правительство, никто не посмел объявить о своем суверенитете над ней.

— Там все побережье обросло льдами — тянутся на пять миль в открытое море…

— Несомненно. Но я же говорю: надо заглядывать в будущее. Что и делается, причем во многих местах одновременно.

— То есть?

— Гана намечает послать экспедицию в Англию в будущем году. Они надеются обнаружить в конце апреля — начале мая свободный ото льдов порт на южном берегу. Скорее всего, одновременно туда направит экспедицию и Египет. Ходят слухи даже о южно-африканской экспедиции, но в это не очень верится.

— Но вам не удастся держать там постоянную базу!

— Посмотрим. Мы почти не осведомлены о тамошних условиях. Можно найти способы, чтобы избежать трудностей.

— Заставить местных жителей убивать друг друга? Что ж, возможно, ты и прав. Насколько я понимаю, ты клонишь к тому, что Нигерия хочет принять участие в соревновании за первенство в водружении флага. Остается надеяться, что все эти экспедиции не передерутся между собой.

— Разница в том, — молвил Абониту, — что остальные готовятся отплыть в конце весны. Мы же отчаливаем сейчас, зимой.

— Невзирая на паковый лед? По воздуху, что ли? Вы не можете рассчитывать приземлиться на тамошние полосы на обычных самолетах. Значит, вертолеты?

— Воздушный путь накладывает слишком много ограничений. Нет. У нас есть иная возможность.

Самая низкорослая из рыженьких исполнительниц, вырываясь из объятий второй партнерши, зубами срывала с третьей предметы туалета. Африканцы, сгрудившиеся у сцены, подбадривали их громкими криками, в которых тонули аккорды пианино. Эндрю поморщился от головной боли.

— Британия располагала единственной в мире эскадрой «ховеркрафтов», — произнес Абониту.

Эндрю припомнил заголовки: эскадра была расквартирована на южном побережьи, вне Пейла, и командующий вывел ее в открытое море, не дожидаясь полного краха государства. Они взяли курс на Гану, однако там было неспокойно, так что корабли свернули и оказались в Нигерии. Героический переход какое-то время был излюбленной темой газет, но потом забылся.

— Ничего не получится, — бросил Эндрю. — Одному Богу известно, как им удалось дотянуть до ваших берегов. Это немыслимо — отправиться в поход протяженностью в пять тысяч миль на двенадцати «ховеркрафтах»…

— На одиннадцати, — поправил его Абониту. — Один так и не удалось восстановить. И не пять тысяч миль. Всего несколько сот. Их доставят в Сен-Назер. Останется пройти только Бретань и Ла-Манш.

Эндрю начал усматривать в его словах проблески смысла.

— Сен-Назер находится под совместным контролем. Разве вы не столкнетесь с протестами представителей остальных государств?

— Протесты начнутся в случае, если они будут предупреждены заранее. Однако к тому времени, когда у них появится повод протестовать, экспедиция уже покинет зону совместного контроля. Пусть пререкаются сколько угодно — сделать что-либо будет уже не в их власти.

— А горючее? Еда? Сомневаюсь, чтобы можно было взять с собой столько запасов.

— Потребуется не так уж много горючего — только на путь до Саутгемптона. У нас имеется информация о том, что там остались большие склады горючего, до которых ни у кого не дошли руки — в тех краях все рухнуло молниеносно. «Ховеркрафты» могут взять на борт достаточно еды, чтобы протянуть месяца два. После этого попробуем пополнять запасы, посылая отряды к судам, которые смогут пройти по свободным ото льда водам как можно дальше к северу.

— Рискованно…

— Да, рискованно. Ты поплывешь, Эндрю?

— В каком качестве?

— Всякую экспедицию нужно запечатлевать на пленку. Я — неплохой оператор. Ты тоже сойдешь за оператора — я тебе в этом поспособствую. Мой дядя — министр финансов. Думаю, мы все уладим.

Эндрю примолк. Хмель сняло как рукой, и радостное возбуждение вступило у него в душе в борьбу с отчаянием: предложение, при всей фантастичности, было вполне осуществимым, однако результат мог оказаться совершенно нулевым. Он почувствовал резь в глазах. В центре круга, очерченного прожекторами, две девушки вели шуточное сражение с третьей: одна из них распростерлась на полу, обхватив жертву за ноги, другая цеплялась за ее руки и одновременно срывала последние остатки одежды.

— Мы снимем документальный фильм, — говорил Абониту. — Ты только подумай! Черно-белые кадры обледеневших улиц, заваленных снегом. И в цвете — багровый закат на застывшей Темзе… Может быть, нам повезет с сюжетом. Вдруг тебе удастся обрести в стране вечной зимы утраченную любовь?

Эндрю уставился на него, часто мигая слезящимися глазами.

— Думаешь, получится?

— Получится, — кивнул Абониту.

— Тогда выпьем за успех. — Эндрю поднял бокал. — Правда, у нас кончилась выпивка.

— Можем помочь и этой беде, — утешил его Абониту.

Он поднял палец, и к ним со всех ног бросился бдительный официант.

На следующее утро Эндрю поднялся в состоянии сильного похмелья — не самого тяжелого на его памяти, но достаточно обременительного. Он проглотил четыре таблетки кодеина, сварил себе крепкий кофе и приготовился выпить его, когда зазвонил телефон. Это был Абониту.

— Помнишь мое ночное предложение? Что ты о нем скажешь на свежую голову?

— Начнем с того, — буркнул Эндрю, — что любые планы, предлагаемые нигерийцами, никогда не воплощаются в реальность. Если этот начнет претворяться в жизнь, я могу указать на добрую дюжину звеньев, в которых начнутся сбои, способные обречь на провал всю затею. Замысел подстерегает полное фиаско. Мы рискуем свернуть себе шею, не имея никакой четко обозначенной цели. Город твоей мечты мертв, пойми, Або! Возможно, такая же судьба постигла и Мадлен. Даже если она жива, разве можно надеяться отыскать ее посреди пустыни?

— Да, — отозвался Абониту, — я тоже размышлял обо всем этом.

— Он помолчал. — А потом повидался с дядюшкой, и все быстро утряслось. Мы отбываем в Сен-Назер через две недели. Годится?

— Да, — устало ответил Эндрю. — Годится.

 

 

I

«Диадема Йоруба» подошла к причалу в полдень. Уже через два часа все одиннадцать «ховеркрафтов» выстроились в ряд на берегу. Дикое завывание турбин, запущенных для проверки готовности, вспороло морозный воздух порта, заставив офицеров контрольной службы высыпать на улицу. Эндрю стоял в сторонке, наблюдая, как они спорят между собой и с генералом Муталли, командиром экспедиции. Судя по бурной жестикуляции и гневным крикам, страсти разгорелись не на шутку, хотя без крика все равно нельзя было обойтись, ибо от воя турбин впору было оглохнуть. Египетские и алжирские офицеры настаивали на конфискации «ховеркрафтов», как того требовало решение Совета. Муталли отражал наскоки с вежливой улыбкой. По прошествии часа, невзирая на шумные протесты береговых служб, первый из «ховеркрафтов», вызвав на причале сильную вьюгу, двинулся к контрольно-пропускному пункту. Шлагбаум дрогнул и пополз вверх. К четырем часам по лагосскому времени эскадра в полном составе вышла из города и понеслась по заснеженным просторам Бретани в северном направлении.

В составе экспедиции было еще двое белых, не считая Эндрю, — инженеры-механики, с самого начала служившие в эскадре «ховеркрафтов». Их звали Карлоу и Прентис. Карлоу был худощавым молодым человеком с короткими усиками и застывшей на лице усмешкой. Прентис был ниже его ростом и помассивнее; ему можно было дать на вид лет тридцать, он выглядел глуповатым и больше помалкивал. Держались механики вместе и на Эндрю внимания почти не обращали. Пока продолжался морской переход, они ни разу не были замечены трезвыми — видимо, им пришелся по вкусу нигерийский эрзац-джин. На суше Карлоу и Прентис были немедленно лишены этой радости, и Эндрю недоумевал, как они смогут мириться с подобным произволом. Инженеры-механики не вызывали у него ни симпатии, ни доверия.

Общее количество нигерийцев приближалось к сотне — по большей части офицеры и сержанты нигерийской армии. Все они были моложе Эндрю; самому Муталли, настоящему воину из племени ибо, широкоплечему гиганту, едва исполнилось тридцать пять лет. Экипаж не донимали строгой дисциплиной, и на судне царила непринужденная атмосфера оптимизма. Даже когда вокруг заклубился туман остывающих морей, люди не утратили жизнерадостности: они без устали хохотали, разглядывая друг друга в непривычной теплой одежде, и азартно выкрикивали свои предложения при обсуждении плана кампании, хотя окончательное решение оставалось за генералом Муталли.

По поводу маршрута, который должен был привести экспедицию в Англию, мнения разделились. Одна группа, в которую вошло, по подсчетам Эндрю, большинство экипажа, стремилась свести морской отрезок маршрута «ховеркрафтов» к минимуму и предлагала проследовать по суше до Кале, а уже оттуда пересечь Ла-Манш. Оппозиции не давали покоя опасения насчет банд оголодавших французов, державших в страхе всю округу и время от времени атаковавших укрепления Сен-Назера. Ее предложения сводились к тому, чтобы как можно скорее выйти в открытое море и устраивать ночевки на пустынных участках берега. Сформировалась и небольшая фракция экстремистов, предлагавших прорываться к Лондону по руслу Темзы. Муталли, убедившись, что споры заводят дискуссию в тупик, предложил компромиссный вариант: взять курс прямо на север, достигнуть моря в районе Сен-Брие и Динара, оттуда двигаться прямиком на Англию. Такой маршрут позволил бы им избежать стычек с местными бандами, которые, по всей видимости, не заходят на полуостров Бретань, и выйти к побережью Дорсета с минимальными людскими потерями. Предложение выглядело разумным. Кроме того, это был кратчайший путь в Англию. Эндрю уже чувствовал, что, несмотря на улыбчивость, Муталли не было чуждо нетерпение. Оставалось надеяться, что, принимая ответственные решения, он станет руководствоваться чем-то более существенным.

Стояла отличная погода — морозная, но ясная, — и они быстро продвигались вперед. Прошел час, и головной «ховеркрафт», в котором находился Муталли, остановился у небольшого холма. Остальные машины подрулили к нему и тоже замерли, расположившись кругом. Эндрю и Абониту находились в замыкающей машине.

— Ночной привал, — объяснил Абониту. — Что-то рановато…

— Лучше не ждать темноты, — с облегчением отозвался Эндрю.

— Уже сумерки.

— Можно было бы включить прожекторы.

— Да. Я боялся, что Муталли так и поступит.

— Муталли боится темноты, — ответил Абониту с холодным презрением. — Ибо — примитивный народец. Они подвергают обрезанию своих женщин и боятся заниматься любовью при свете дня или на свежевспаханной земле. Ночь — это время для того, чтобы любить женщин — а они у ибо уродливы и бесчувственны — и подстерегать врагов. Наверное, он опасается духов мертвых французов.

— Возможно, ты и прав, — сказал Эндрю. — Но я все равно выступаю за ранний привал. Нам некуда спешить, а на чужой территории особая осторожность не помешает.

На ночь были выставлены трое часовых, которых через два часа должна была сменить другая троица. Эндрю не попал в число часовых, однако Карлоу и Прентиса не обошла эта участь — да еще в разных сменах. Пока готовился ужин, до Эндрю донесся их разговор. Прентис издевался над неэффективностью нигерийских военных и отсутствием у них боевых навыков, Карлоу издавал звуки, свидетельствовавшие о полном согласии с приятелем.

Ночь прошла без происшествий. Следующее утро порадовало безоблачным небом. Сборы прошли не слишком организовано, в результате чего они двинулись в путь с некоторым опозданием. Вскоре им впервые попались на глаза местные жители — группка из 7–8 человек, бросившихся при приближении «ховеркрафтов» врассыпную. Эндрю показалось, что среди них нет женщин, хотя судить наверняка было трудно, ибо все люди были обмотаны пестрым тряпьем. Один из них, набравшись смелости, остановился ярдах в трехстах и проводил «ховеркрафты» долгим взглядом. Еще через несколько миль участники экспедиции приметили дымок, поднимающийся из трубы посреди деревни к западу от трассы. В остальном же пейзаж был совершенно пустынным. Иногда на снегу можно было заметить зверя — собаку или лисицу, а то и незнакомую крупную птицу, неуклюже трусящую прочь при их приближении. К середине дня с севера появилась стая чаек, которые стали с криками кружиться над рвущимися вперед машинами. Еще через полчаса экспедиция достигла моря.

Глядя на карту — старый буклет фирмы «Мишлен», — Эндрю заключил, что они находятся недалеко от мыса Фреэль. Пляж был так же пустынен, как и оставшаяся позади равнина. У берега громоздился лед, но чуть дальше сверкала чистая вода. Местность казалась совершенно вымершей. Единственным источником движения во всей округе была сама экспедиция, да еще растревоженные чайки.

Люди перекусили, и Эндрю ожидал, что суда немедля ринутся в море, однако не обошлось без новой задержки, связанной на этот раз с появлением среди нигерийцев фракции, отрицательно настроенной по отношению к морскому переходу. Эти люди требовали привала, с тем чтобы выйти в Ла-Манш только на следующее утро, имея впереди полный световой день. Противники уверяли их, что стемнеет не раньше чем через четыре часа и «ховеркрафты», крейсерская скорость которых на водном пространстве составляет примерно пятьдесят узлов в час, достигнут противоположного берега, имея в запасе как минимум час. Возражение состояло в том, что необходимо считаться с возможностью поломок. В ответ выдвигалось то соображение, что «ховеркрафты» могут оставаться на воде неограниченное время и что лучше провести ночь в открытом море, нежели на столь негостеприимной земле. А погода? Самая многообещающая, не унимались оптимисты: барометр указывает на «ясно», такое же впечатление производит и безоблачное небо.

Определенность внес Абониту. Дав выговориться всем желающим, он произнес:

— Время уходит. Если мы продолжим болтовню, не останется никакого смысла выходить в море сегодня.

Муталли кивнул своей большой головой.

— Ты прав. Думаю, надо отправляться сейчас же. — Он поднял руку, заставив умолкнуть несогласных. — Выходим. Дискуссия окончена.

Карлоу и Прентис сидели рядом с Эндрю, и он заметил, как они переглянулись.

— Ну и банда, — прошипел Прентис.

— Надеюсь, ты умеешь плавать, — сказал Карлоу. — Если забыл, придется вспомнить.

— Черномазые… — проговорил Прентис без всякого выражения.

— Поосторожнее.

— Они слишком увлечены болтовней, чтобы услышать.

— Все равно поосторожнее.

Эндрю поймал недобрый взгляд, брошенный на него Карлоу, и заключил, что они относят его к числу своих недругов — возможно, из-за дружбы с Абониту. Он удивился, насколько мало его это покоробило. Он не забывал о белом цвете своей кожи, однако нисколько не сочувствовал этой парочке. Не исключено, что они сознавали это.

На протяжении примерно мили лед оставался прочным, однако дальше он стал лопаться под напором горячего воздуха, и за вереницей «ховеркрафтов» потянулась широкая трещина. Еще немного — и перед ними раскинулось свободное ото льда море, от яркой голубизны которого у всех заслезились глаза. Однако на горизонте клубилось туманное марево. Вскоре французский берег скрылся из виду. Одиннадцать судов, поднимающих радужные фонтаны, остались наедине с волнами. Голоса разом смолкли. Это было иное одиночество, иной простор, непривычный для африканцев.

На чистой воде «ховеркрафты» разогнались вовсю, и слабость двигателя у судна, на котором довелось быть Эндрю и Абониту, почти не заметная на суше, тут же дала о себе знать. Их «ховеркрафт» постепенно отстал от остальных. Сперва они неслись в пятидесяти ярдах от предпоследнего судна, потом расстояние выросло до ста, двухсот ярдов.

— Как бы нам не потеряться, — молвил Эндрю.

Абониту кивнул.

— Наверное, они заметят, что мы отстаем, и снизят скорость.

— Нас видно только с судна Игминту. Если им не придет в голову оглянуться…

— Придет. Еще совсем светло.

— И никакой сигнализации, — вздохнул Эндрю. — Вот тебе недостаток планирования!

В прозрачной голубизне, которую бодро атаковал «ховеркрафт», внезапно сгустился туман. Сперва не произошло ничего, кроме изменения цвета воды: там, где встречались синь моря и голубизна воздуха, появилась и стала быстро расти серая прослойка. Вскоре она заслонила небо. Эндрю надеялся, что ушедшие вперед суда, сообразив, что обстановка быстро меняется, сбавят темп, а то и вообще остановятся, чтобы оглядеться и дождаться отставших. Но ничего подобного не произошло. Штурман отклонился немного к западу, чтобы выйти из кильватера группы и попасть на глаза остальным. Однако это всего лишь позволило созерцать, как десять «ховеркрафтов» один за другим исчезают в стене тумана.

— Надо бы повернуть назад, — сказал Эндрю. — Стоит попасть в туман, и…

— Глуши моторы! — крикнул Абониту штурману. — Подождем здесь, на виду. Они вернутся за нами.

— Мы сильно отстали.

— Ничего не поделаешь. Незачем лезть в туман.

Однако штурман и не думал сбавлять скорость. До завесы густого тумана осталось плыть каких-то сто ярдов.

— Останавливаемся! — закричал Абониту.

Штурман не повернул головы. Эндрю прочел на его лице страх — страх затеряться в этом чужом северном мире.

— Бери управление на себя, — шепнул Эндрю Абониту. — Другого выхода нет.

Абониту колебался. Тем временем туман совсем сгустился, его щупальца обвили судно со всех сторон, и небо посерело. Абониту наконец принял решение и заглушил моторы. Воцарилась гнетущая тишина. Прислушавшись, они различили удаляющийся шум турбин последнего, десятого судна.

— Что теперь делать? — беспомощно спросил Эндрю.

— Не знаю… Не знаю, что у Муталли на уме. Возможно, он считает, что туман закрыл не весь пролив и что он сумеет из него выбраться.

— Наверное, ты прав. Он не станет задерживаться, стремясь побыстрее достичь суши. И потом, он может и не знать, что мы отстали.

Пришедший в себя штурман подал голос:

— По какому праву вы вмешиваетесь? За двигатели отвечаю я.

— Что ж, валяй, — пожал плечами Абониту и повернулся к Эндрю. — Наверное, если взять прямиком на север, по компасу…

— Как видно, нам не остается ничего другого.

Турбины ожили, снова заглушив рокот ближнего судна. «Ховеркрафт» тронулся с места, но туман был настолько густым, что движение почти не ощущалось. В первый раз за все время Эндрю почувствовал беспокойство. Конечно, ни о каком судоходстве в этих водах не могло быть и речи, однако на их пути вполне мог оказаться айсберг, столкновение с которым на скорости более сорока узлов означало бы верную гибель. Кроме того, приходилось помнить о рифах. Курс был рассчитан таким образом, чтобы пройти в стороне от Нормандских островов, однако это не устраняло опасности напороться на скалы.

Впереди показался просвет. Еще минута — и все снова затянуло туманом. Потом перед ними открылся участок чистой воды протяженностью ярдов в двадцать. Туман действительно покрывал море клочками. Однако, как ни странно, видимость пугала незадачливых мореходов еще больше, чем серая пелена.

— Не нравится мне все это, — поделился Эндрю с Абониту.

Однако тому было некогда отвечать. Судно вырвалось на открытый участок, и они оказались в окружении очистившейся от тумана воды. Слева и справа на некотором отдалении клубились завитки влажной пыли, однако по какой-то причуде атмосферного давления судно оказалось как бы на середине озера, куда не смел заползать туман. Вой турбин утих. Эндрю догадался, что штурман помимо собственной воли сбавил ход, страшась покидать светлый участок и снова погружаться в темноту. «Ховеркрафт» стал медленно забирать восточнее первоначально взятого направления, скользя вдоль стены тумана.

— Чем дальше мы отклонимся от намеченного курса, тем труднее будет найти остальных, — предупредил его Абониту.

Впереди показалась льдина — небольшая и, как видно, довольно тонкая, однако с тех пор, как они отошли от французского берега, им еще ни разу не попадался на глаза лед. Льдина стала ломаться от напора выпускаемых турбинами горячих струй. Эндрю пригляделся. Чистое пространство как будто сужалось. Прошло несколько минут, и догадка превратилась в уверенность: клубы тумана неумолимо приближались. На этот раз штурман выключил турбины, не дожидаясь окрика. Установилась гнетущая тишина, точно у людей заложило уши. Эндрю прислушался, но на этот раз не смог различить никакого шума. Внизу тихонько плескалась вода.

— Ничего не слышу, — нервно бросил штурман. — А вы?

— Мне кажется, нам надо держаться севернее, — сказал Абониту.

— Если мы не отыщем их до наступления темноты…

Молчание длилось недолго, его сменил горячий спор. Эндрю попытался унять раздражение, которое вызывало у него непостоянство африканцев, их склонность к паникерству. Он увидел, как Абониту неуверенно пожимает плечами. Однако в ту же секунду его внимание привлек вновь появившийся перед ними просвет. Впереди открывалась видимость ярдов на двести-триста. Он указал туда остальным.

— О’кей, двигаемся, — с облегчением решил штурман.

— Это уведет нас еще дальше к западу, — предупредил Абониту.

— Так мы окончательно сойдем с курса.

Однако никто не обратил внимания на его слова. Турбины взревели снова, и «ховеркрафт» пришел в движение. Туман становился все менее густым; через некоторое время появилась возможность взять право руля, так как просвет открылся и на востоке. Спустя четверть часа они выбрались из полосы тумана.

Плотная пелена закрывала море к северо-востоку и юго-западу, однако прямо по курсу море было чистым до самого горизонта, а там виднелась земля.

— Остров, — заключил Абониту. — Один из Нормандских островов. Который, Эндрю?

— Джерси или Гернси. Никак не Олдерни — слишком велик.

Комментарии и предложения снова полились рекой. Общее настроение проявилось незамедлительно: двух часов, проведенных на воде, и встречи с туманом оказалось достаточно, чтобы людей потянуло на твердую землю. Абониту настаивал, что было бы полезнее попытаться до сумерек снова соединиться с остальной экспедицией, однако никто не стал внимать его уговорам. Единственным способом вернуться на первоначальный курс было бы снова лезть в туман. В итоге Абониту уступил. «Ховеркрафт» бодро полетел к острову.

В миле-другой от берега их встретили льдины, однако сам берег был почти свободен ото льда, ибо высокие волны препятствовали замерзанию воды. Подойдя ближе, они увидели нечто, напоминающее айсберги, которые при ближайшем рассмотрении оказались гранитными скалами, заросшими льдом. Однако к югу от них находился пологий берег. «Ховеркрафт» высадил экипаж на берег, причалив к волнолому. Волнолом был сложен человеческими руками из гранитных глыб. Вокруг не было никаких признаков жизни. В волноломе зияла брешь, проделанная морем. Все африканцы, включая штурмана, поспешили покинуть судно и пробраться через брешь на берег.

Абониту спрыгнул на гальку, перемешанную с кусочками льда.

— Вот мы и на английской земле, Эндрю! — провозгласил он.

— Не на английской. На британской — другое дело. У Нормандских островов было собственное управление.

— Какая разница? Пойдем за остальными.

Они вышли на дорогу, с трудом угадываемую под снегом. На снегу не было никаких следов. По другую сторону дороги простиралось поле, за которым виднелись дома. Судя по всему, в них никто не жил, причем довольно давно. Пустота кругом ничем не отличалась от безлюдья, встретившего их в Бретани. Эндрю почувствовал отчаяние: все будет таким же, зима уничтожила европейскую культуру. Он и раньше знал, что лучше не надеяться, однако теперь эта мысль была совершенно неоспоримой и оттого очень горькой.

Абониту прикоснулся к его руке.

— Смотри, там что-то вроде дота. Думаешь, жители строили защитные сооружения, опасаясь нападения с моря?

— Это не островитяне, а немцы. Ты не помнишь, что они оккупировали острова во время последней войны?

Экипаж единогласно высказался в пользу кофе; с судна принесли нечто вроде плиты, снегу же вокруг было хоть отбавляй. Один из африканцев остался дежурить на гребне волнолома. Эндрю тоже время от времени обращал взор в сторону моря, без особой, впрочем, надежды увидеть там остальные суда. Зато услыхать их можно будет издалека: для большей эффективности работы турбин с них были сняты глушители.

Он в очередной раз озирался на море, когда послышался крик:

— Люди!

С юга к ним приближалась группа людей. Их было десятка два, большинство с ружьями. Впереди остальных ехал всадник. Рядом с ним по снегу трусил ординарец — безоружный, но с коротеньким шестом, увенчанным белой тряпицей.

— Кажется, вполне мирный народ, — сказал Абониту. — Однако лучше держать оружие наготове.

Группа остановилась в десяти ярдах от нигерийцев. Эндрю заметил, что всадник восседает не на настоящем скакуне, а на лошадке, привыкшей ходить в упряжке, тем не менее выглядел он внушительно. Даже спешившись, этот человек казался бы гигантом; сидя на лошади, он возвышался над всеми, как вождь племени. На вид ему можно было дать лет сорок; у него была густая вьющаяся борода с серебряными нитями. Меховая шуба, защищавшая его от холода, была, по всей видимости, сшита из двух женских шуб. Лишь его голос мог бы звучать посолиднее: это был отнюдь не бас, а срывающийся баритон, хотя в нем не слышалось никакого беспокойства.

— Так, полковник, — приказал он. — Приступайте к делу.

Человек с белым флагом был старше годами — ему можно было дать шестьдесят лет. Одет он был неважно и, очевидно, сильно мерз. До нигерийцев донесся его усталый голос, сохранивший все же звучность, с какой привыкли отдавать команды британские офицеры:

— Я представляю его превосходительство, губернатора и бейлифа Гернси. Прошу вас сообщить причину, по которой вы, не имея разрешения, высадились на нашем берегу.

— Мы — часть нигерийской экспедиции, посланной в Британию.

— Ударение на слове «часть», сделанное Абониту, не могло пройти незамеченным. — Мы временно оторвались от остальной эскадры и ищем пристанища. У нас мирные намерения, и мы не причиним вам вреда.

Человек, восседающий на лошади, не обратил на него никакого внимания. Его взгляд был прикован к Эндрю.

— Вы — белый, — произнес он. — Что вы делаете в таком окружении?

— То же, что и остальные, — ответил Эндрю. — Я член экспедиции.

— Когда собираетесь отплыть восвояси?

— Не позднее утра.

— Что это там у вас? «Ховеркрафт»?

Судно было скрыто волноломом. По всей видимости, отряд приметил его еще в море. В таком случае становилась понятной скорость, с какой он появился перед вновь прибывшими.

— Да, — подтвердил Эндрю, — «ховеркрафт». — Линия, избранная Абониту, сулила наибольший выигрыш. — Часть эскадры.

— Вы что же, заблудились? Что-нибудь с двигателем?

— Мы угодили в туман.

— Новички в море. — Всадник присвистнул. — И не слишком-то внимательны.

Со стороны пляжа послышались новые звуки. Над волноломом показались человеческие головы, в проломе, через который недавно проникли на остров нигерийцы, выросли фигуры. Человек, вооруженный винтовкой, уже стоял рядом с растерянным часовым и нахально скалился. Эндрю сразу понял, что произошло. Пока основные силы двигались по дороге, размахивая белым флагом, отдельный отряд тихонько прокрался вдоль пляжа. Теперь экипаж был отрезан от «ховеркрафта». К нему пришлось бы прорываться с боем, без всякой надежды на успех.

Стараясь придать голосу властные нотки, Эндрю произнес:

— Мы — мирная научная экспедиция. Мы не военные.

— Но ведь у вас винтовки! Славные автоматические штуковины. И наверняка полно боеприпасов.

Эндрю посмотрел на Абониту. Остальные африканцы были явно застигнуты врасплох, один Абониту сохранил решительный вид.

— Наше оружие предназначено для самозащиты, — сказал он.

— Я беседую с белым человеком, Самбо, — вкрадчиво проговорил всадник и перевел взгляд на Эндрю. — Тут как будто пахло кофе. Мы уже много месяцев не нюхали этого запаха.

— Еды у нас в обрез, — ответил Эндрю. — Но мы с радостью поделимся с вами парой банок.

— Будем благодарны вам за такую любезность. Вот что, приглашаю вас к себе в гости. Все лучше, чем коротать ночь на снегу!

Посмотрев украдкой на Абониту, Эндрю заметил, как тот кивнул головой. Экипаж находился в безнадежном положении, и было предпочтительнее решить дело миром, а не затевать свалку. Его посетила новая мысль.

— Далеко ли отсюда до вашей резиденции, — он немного помялся, — ваше превосходительство?

— Она по другую сторону острова. Милях в трех.

— Тогда, может быть, мы отвезем вас туда на «ховеркрафте»?

На бородатой физиономии появилась улыбка.

— Удачная мысль. Только при условии, если вы возьмете на борт моих людей.

Эндрю рассчитывал, что на борту у экипажа появится шанс одолеть противника, однако африканцы были совершенно неподготовлены к решительным действиям, а люди губернатора, напротив, все время оставались начеку. Эндрю взял управление на себя, не встретив со стороны штурмана ни малейших возражений. Губернатор пристально наблюдал за его действиями. Он оставил своего скакуна и нескольких людей на берегу; остальные поднялись вместе с ним на борт и приглядывали теперь за африканцами, сильно уступавшими им в численности.

Отойдя от берега ярдов на сто, они взяли курс на северную оконечность острова. За бортом оставались участки, где судно вполне могло бы выбраться на берег, чтобы двинуться дальше посуху, однако Эндрю смотрел только вперед. Он чувствовал, что следует приложить максимум усилий, чтобы не продемонстрировать всех возможностей судна. Из тех же соображений он не включил турбины на полную мощность. Скорость движения не превышала десяти узлов, поэтому минул час, прежде чем они оказались в гавани Сент-Питер-Порта. К этому времени солнце почти село, и туман, успевший поглотить острова, лежащие к востоку, уже охватывал городок, клубясь между домов.

Важнее всего было то, что взору экипажа наконец-то предстал обитаемый город. На улицах угадывалось какое-то движение, из трубы неподалеку поднимался дымок. «Ховеркрафт» вошел во внутреннюю гавань. Было время отлива, дно гавани покрывал ил вперемешку с колотым льдом. Эндрю подвел судно к пологому гранитному причалу, ведущему в город, и заглушил турбины.

— Прошу на берег, — молвил губернатор. — Мы выставим охрану. Бдительную!

Наступил самый трудный момент.

— Я бы предпочел оставить людей на судне, — сказал Эндрю и, поймав недоверчивый взгляд губернатора, твердо присовокупил:

— Я возьму с собой старшего помощника, но мне будет спокойнее, если люди останутся на борту.

— Идет, капитан. Берите помощника и оставляйте остальных. — Согласие последовало без колебаний, что свидетельствовало о том, что губернатор не намеревался — по крайней мере, на этом этапе — прибегать к насилию, раз его можно было избежать. — Но мы тоже выставим охрану. Она не помешает вашей шхуне, верно?

— Останетесь здесь, — обратился Абониту к остальным. — Утром мы вернемся. — Он быстро отлучился в трюм и вернулся с двумя фунтовыми банками кофе. — Надеюсь, вы примете это от нас, ваше превосходительство, — важно сказал он.

— Примите кофе у Самбо, полковник, — велел губернатор. — Сегодня после ужина мы отведаем кофейку. Прямо как в былые времена… — Он усмехнулся. — Можете зайти и понюхать мою чашку.

Они подошли к резиденции губернатора, которая оказалась маленькой скромной гостиницей. Над дверью сохранились призывы, адресованные островным автомобилистам.

— Сначала я жил в губернаторском доме, но это продолжалось недолго. Там слишком просторно для теперешних суровых зим — кругом сплошные сквозняки. Ни за что не согреться. Здесь — другое дело.

Он провел их в помещение, служившее раньше коктейль-баром, кивнув отсалютовавшему гостям часовому. В камине тлела разрубленная на куски мебель.

— Раздевайтесь и присаживайтесь. Чувствуйте себя как дома. Глоточек виски, капитан?

— С удовольствием. Большое спасибо.

— Полковник! Виски для меня и для капитана! Вам разрешается лизнуть пробку.

Полковник принес из-за стойки поднос с рюмками. Абониту остался ни с чем.

— Ну-ка, посмотрим на бутылочку! — сказал губернатор. Полковник подал ему бутылку и застыл в немом ожидании. — Приходится осуществлять контроль, — объяснил губернатор и ухмыльнулся. — Посягательство на мой виски карается смертью, но все равно нужен глаз да глаз. За ваше здоровье, капитан!

— И за ваше, ваше превосходительство!

Эндрю пригубил виски. Напиток напоминал едкий уксус.

— У вас его много?

— Хотите, чтобы я проболтался? — Гигант подмигнул. — Мне и моим близким друзьям хватит еще на годик-другой. Могу предложить вам на ужин бордо. Полковник в прошлом был большим любителем бордо, а, полковник? Он отлично разливает спиртное. Я позволяю ему забрать бутылку себе, когда доходит до осадка, — уж больно мастерски он льет! Как дела в Африке, капитан?

— Неплохо, — отозвался Эндрю.

— Вы бы приглядывали за ними. Столько черномазых! Не помешает, а? — Он залпом осушил свою рюмку. — Эй, полковник! Вы уже не видите пустую рюмку под самым вашим носом!

К тому времени, когда поспел ужин, губернатор ухитрился опрокинуть шесть больших рюмок виски (рюмка Эндрю наполнялась по его приказу дважды). Его речь стала громче и несвязнее. Когда ему понадобилось выйти в туалет, Эндрю дождался, пока стихнут нетвердые, но все равно тяжелые шаги, и спросил полковника:

— Ваше звание — вполне официальное?

— Да, сэр.

— Но у губернатора нет военного опыта? Во всяком случае, он не служил офицером?

Полковник помялся.

— По крайней мере, до «зимы Фрателлини».

— Чем же он занимался?

На этот раз полковник колебался дольше. Эндрю видел, что он был в свое время настоящим войсковым командиром, но теперь исхудал, сгорбился, а черепаховая оправа его очков местами облупилась. Наконец он выдавил:

— Служил у меня. Садовником, подручным. — Он в унынии посмотрел на Эндрю. — Как видите, знакомство принесло мне немалую пользу.

Молоденькая женщина, одетая как прислуга, объявила, что ужин готов. Эндрю был готов увидеть ливрейных лакеев, но ласковое обращение с женщиной, приблизившейся к креслу губернатора, рассеяло его удивление.

— Отведите Самбо на кухню и дайте ему заморить червячка, — велел губернатор полковнику. — Потом вернетесь и будете прислуживать нам.

Трапеза протекала в помещении, служившем в гостинице столовой; убранство было соответуствующим, а на стене сохранилась взятая в рамку инструкция, когда подавать завтрак, когда ленч, когда ужин. Женщина принесла наваристый суп с кусками мяса.

— Мясо тюленя, — пояснил губернатор. — Теперь они заплывают в наши воды. Совсем неплохое, надо только уметь правильно приготовить. — Он шумно проглотил ложку супу. — Недурно, правда? А-а, вот и вы, полковник. Разобрались с Самбо?

— Да, ваше превосходительство.

— Тогда разливайте бордо.

Служанка вернулась с маленькими тарелочками, в которых была рыба под белым соусом. Губернатор махнул рукой.

— Налей-ка мне лучше еще супу. Должно быть, вы тоже устали от рыбы? — спросил он Эндрю. — Хотите еще супу?

— Нет, спасибо. Я возьму рыбу.

— Как хотите. — Полковник плеснул чуть-чуть бордо ему в рюмку. Губернатор попробовал вино. — Валяйте, полковник, — сказал он и объяснил Эндрю: — Я никогда раньше не жаловал вина, но стоит к нему привыкнуть, и вроде неплохо, а? Попробуйте, капитан.

— Славное вино, — подтвердил Эндрю.

— И про рыбу не забывайте. Хотя советую вам оставить местечко для следующего блюда. Это будет нечто особенное.

Особенным блюдом оказалось нарезанное кусочками жареное мясо. Однако по вкусу оно совсем не походило на говядину. Эндрю вопросительно посмотрел на губернатора, который с хмельным интересом наблюдал за его реакцией.

— Что-то не разберу, — признался Эндрю.

— Медвежатина! Белый медведь! Их уже несколько раз замечали в наших широтах, они приплывают на айсбергах, но это наш первый трофей. Неплохо, верно? Медведь — это целая гора мяса!

— Совсем неплохо, — подтвердил Эндрю, — но вот это изумляет меня еще больше. — Он потрогал вилкой жареный картофель и зелень у себя в тарелке. Овощи были свежими.

Губернатор расхохотался своим простоватым смехом и хитро улыбнулся.

— Ничего себе, да? Никогда не любил баночной еды.

— Как вам это удается?

— Потерпите. Полковник, моя рюмка снова пуста! Ловчите?

Следующим пунктом программы был бренди и кофе в так называемом губернаторском «кабинете», служившем раньше, по всей видимости, курительной комнатой. На стенах красовались книжные полки, уставленные дешевыми книжками в бумажных переплетах. В углу полыхал камин. Они уселись в кресла, и губернатор щедро добавил себе в кофе сливок.

— Ладно, полковник, — бросил он, — можете погулять. Если понадобитесь, я позвоню.

Дождавшись, когда закроется дверь, Эндрю сказал:

— Вы здесь удобно устроились, сэр.

— Бросьте вы этих «сэров»! Зовите меня Эмиль. Как ваше имя, капитан?

— Эндрю. Энди.

— Налейте-ка себе еще бренди, Энди. — Рифма вызвала у него смех. — И мне капельку. Отличная марка! У меня припасено несколько таких бутылочек. Знаете, здесь можно неплохо жить. Нам удалось организоваться. Пришлось немало поломать голову.

— Могу себе представить!

— Остров имеет треугольную форму. Семь на семь на десять миль. Не так уж много земли, верно? А ведь до «зимы Фрателлини» здесь теснилось сорок пять тысяч душ! Ничего себе уравнение!

— Сколько осталось теперь?

— Могу сообщить вам последнюю цифру: пятьсот сорок пять. К лету родятся восемнадцать малышей — из них четверо моих.

— А как же с остальными сорока четырьмя тысячами пятьюстами? Тоже потребовалась «организация»?

— Да, но почти без крови. Разве что совсем чуть-чуть, сначала, когда пришлось сразиться. После победы все стало тихо.

Он умолк. Эндрю решил подождать, пока он снова заговорит. Губернатор устроился в кресле поудобнее и удовлетворенно уставился на огонь.

— Мы рассчитали, что остров способен прокормить примерно пятьсот человек. Значит, надо было избавляться от остальных. Нелегкая задача, верно? Даже если бы мы захотели всех их перебить, сомневаюсь, что достигли бы успеха.

— И что же?

— Для начала мы разбили их на партии. Во-первых, английские поселенцы, не считая полковника. Потом земледельцы, депутаты, лавочники. Потом все районы, кроме Сент-Сэмпсона и Вейла — мы тогда базировались в Сент-Сэмпсоне. Дальше все пошло как по маслу.

— Что же вы с ними сделали, разбив на партии?

Губернатор ухмыльнулся.

— Депортировали! Вполне доступная вещь, когда живешь на острове. У нас не было достаточного количества лодок, но мы заставили их строить на западном берегу плоты. Потом поднимали на плотах паруса, дожидались крепкого северо-восточного ветра — и в путь-дорогу! Они вполне могли добраться до Франции — при определенном везении.

— Да уж, везение им было нужно позарез. Вы поступили так со всеми — включая детей?

В голосе губернатора зазвучали воинственные нотки.

— Что еще нам оставалось? Мы дали им шанс. У нас тоже были дети. Чем их дети лучше наших?

— Понимаю, — молвил Эндрю. — Они не сопротивлялись?

— Зародите в людях хоть небольшую надежду — и они устремятся в указанном вами направлении. — Его слова звучали так, словно он заучил их наизусть; Эндрю не удивился бы, если бы оказалось, что и это высказывание, и вся стратегия принадлежали кому-то другому. — Вы не забыли, что мы отправляли их партиями? Люди воображали, что очередная партия — последняя, остальные останутся жить на острове.

— Но даже пятистам людям, наверное, не так-то легко живется.

— Выкручиваемся. На самом деле все оказалось проще, чем мы ожидали. Теперь в наших водах полно рыбы — раньше треска попадалась только изредка, сейчас же ходит косяками. Есть тюлени. Даже киты, хотя до них еще не дошли руки. И стекло.

— Стекло?

— На Гернси всегда было хоть отбавляй теплиц — ведь здесь выращивали томаты. Лето у нас теперь короткое, но кое-как справляемся. Конечно, мы не можем подолгу обогревать теплицы. Но и просто закрытый грунт — полезная штука. Мы поставили двойные стекла, вынув их отовсюду, где они оказались не нужны. Теперь выращиваем помидоры, зелень, корм для скота. Некоторые коровки обожают помидоры! Занимаемся и зерном, но мало — люди могут обходиться картофелем.

— Да у вас здоровая экономика!

— Недурно, Энди, правда? Люди не бедствуют, а мне с приятелями и вовсе доступна кое-какая роскошь. И никаких тревог! Вы первые, кто высадились здесь с оружием, но мы были готовы к встрече. Нам повезло, что я оказался на западном берегу, когда вас засекли, но вообще-то мы все время держим там вооруженных людей.

— Вы застигли нас врасплох, — признался Эндрю.

— Это было нетрудно. — Он ткнул пальцем в бутылку с бренди, и Эндрю подлил ему еще. — Хватит. У вас славная штуковина — «ховеркрафт». Помнится, их показывали в былые времена по телевизору. Как с горючим?

— Хватит, чтобы добраться до Англии. Там есть склады, которые, как мы надеемся, остались нетронутыми. Потом из Нигерии подойдет танкер.

— У нас имеется запас дизельного топлива. Его устроили здесь при первых же неладах.

— Нам хватит своего, чтобы добраться до Англии.

— Ничего вы там не найдете, — решительно заявил губернатор.

— Ничего, кроме банд оголтелых психов. Они добирались до нас в утлых лодчонках. Там не осталось никакой цивилизации.

— Что с ними делали — с теми, кто добирался на лодчонках?

— Мы давали им три дня передышки и отправляли восвояси, — с улыбкой ответил губернатор. — Для того, чтобы прийтись ко двору при нашей схеме, нужно быть по-настоящему полезным человеком. К примеру, таким, как вы, Энди.

— В чем же моя полезность — в «ховеркрафте»?

Губернатор наклонился и сплюнул в камин.

— Вам хорошо знакомы Нормандские острова? — спросил он.

— Гернси — нет. На Джерси я в свое время провел неделю.

— Настоящих островов всего четыре: Гернси, Джерси, Олдерни и Сарк. Сарк можно списать со счета — теперь это просто обледеневшая скала. Олдерни — примерно то же самое. Стекла там почти не осталось. На Джерси его тоже нет, зато это более теплый остров. На Гернси уклон против солнца, а на Джерси — наоборот, на юг. Готов поспорить, что в долинах там еще можно кое-что выращивать — во всяком случае, в необходимом нам количестве. С Джерси приходят лодки с рыбаками — значит, они там тоже организовались.

— Вы не задавали им вопросов?

Губернатор только посмеялся.

— Во-первых, мы никогда не жаловали джерсийцев. Даже меньше, чем англичан, хотя они по крайней мере сидели у себя на острове. Наши суда избегают их, их суда — нас. Но в конце концов обязательно произойдут неприятности. Двадцать миль — не расстояние. Поэтому мы и держим ухо востро — не против французишек или англичан, а потому, что джерсийцы могут решиться на вылазку. Если мы не опередим их.

— И вы полагаете, что в этом вам может помочь «ховеркрафт»?

— Вот что я вам скажу, — ответил губернатор. — Когда дозор прибыл с донесением и я увидел в бинокль ваше судно, я не на шутку перепугался. Все равно как если бы это был ощетинившийся пушками фрегат. Только когда вы причалили и я разглядел этих ваших черномазых обезьян, я смог облегченно перевести дыхание. Можно придумать дюжину способов, как применить ваше судно против Джерси.

— Думаете, это превратит вас в губернатора сразу двух островов?

— Думаю, это принесет мне долгожданный покой. — Он усмехнулся. — Мне понадобится надежный заместитель на одном из островов, ведь так? Разве это не лучше, чем жить бок о бок с этими предателями-черномазыми? Мы могли бы столковаться насчет условий. Девственниц обещать не могу, но пару отменных красоток — запросто.

В одном Энди был уверен: перечить такому собеседнику весьма опасно, а то и гибельно.

— Звучит заманчиво, — сказал он. — Можно мне поразмыслить?

— Само собой, Энди! Поговорим с утра пораньше.

— А как быть с экипажем?

— Еще раз повторяю: я против кровопролития. Дерева для плотов у нас не осталось, но мы выделили бы старую рыбачью шаланду. Кто знает — вдруг ребята смогут добраться на ней до Африки?

— Да, — усмехнулся Эндрю, — вдруг…

Губернатор сложил ладони и продемонстрировал чудовищный сдвоенный кулак.

— Вы мне нравитесь, Энди, — сказал он. — Вы из тех, с кем можно поговорить. Мне по душе, когда рядом находится человек, с которым можно поговорить.

— А как насчет полковника?

— Я держу его не для разговоров. Его задача — подливать мне виски. — Эмиль нетвердо встал на ноги и дернул шнурок над камином. — А также стягивать с меня сапоги после напряженного дня.

Полковник вежливо постучался и возник в дверях.

— Постель готова, полковник? — осведомился губернатор.

— Да, ваше превосходительство.

— Теплая грелка на месте?

— Да, ваше превосходительство.

— Вы не притрагивались к ней? — Он засмеялся собственной шутке. Полковник тоже выдавил смущенный смешок. — Приходится приглядывать за ним, Энди. Иначе как я стану смотреть полковничихе в глаза? Как чувствует себя сегодня старая корова, полковник?

— Немного лучше, ваше превосходительство.

— Она не стоит усилий, которые приходится на нее тратить. Ладно, об этом в другой раз. Проводите капитана в его комнату, полковник. Хотите грелку, Энди? Могу прислать.

— Спасибо, не сегодня, — отозвался Эндрю. — Я несколько утомлен.

— Самое лучшее средство от усталости! Ладно, вам виднее. Увидимся за завтраком.

Эндрю кивнул.

— Доброй ночи, Эмиль.

Тон был выбран верно. Губернатор довольно осклабился, пропел в ответ: «Спите крепко, Энди», после чего, шатаясь, удалился.

Полковник молчал, пока они преодолевали два лестничных пролета. Оказавшись у себя в комнате, Эндрю осведомился:

— Абониту — человек, который был со мной, — где он?

— Этажом выше. Комната триста два.

— Благодарю. — Он огляделся. Ночь предстояло провести в типичном гостиничном номере с красочным средиземноморским пейзажем на одной стене и картинкой с охотничьим сюжетом — на другой. Двуспальную кровать покрывала ситцевая накидка. — Как удобно!

Полковник замешкался в дверях.

— Вас бы не… Могу я зайти на пару минут?

— Да, разумеется, — кивнул Эндрю.

Полковник тщательно прикрыл за собой дверь.

— Позвольте задать вам вопрос.

— Задавайте.

— Губернатор решил, что вы командуете «ховеркрафтом», поскольку вы — единственный белый во всем экипаже. Он не ошибся?

— Что я — командир? Куда там! Официального командира у нас нет. Самый авторитетный в команде — Абониту.

— Так я и думал, — кивнул полковник. — В свое время я часто слушал африканские радиостанции по коротковолновому приемнику. Я представляю себе тамошние условия. Но даже если вы — не главный, они могут одобрить сделку, которую вы заключите, если она будет отвечать их интересам…

— Продолжайте.

— Он хочет заполучить «ховеркрафт». — Кто такой «он», было ясно без уточнений. — Он бы захватил его силой, однако тогда у него не осталось бы человека, который умеет управлять судном. Он не слишком умен, зато коварен.

— Откровенность за откровенность, — ответил Эндрю. — Мне предложен пост адъютанта с дальнейшей перспективой управления островом Джерси в качестве заместителя губернатора.

— Вы верите его обещаниям?

— Нет. А теперь скажите мне, почему я правильно делаю, что не верю.

— Единственный его талант — умение использовать людей. Добившись желаемого, он их выбрасывает. Вот пример: ему удается получать неплохие урожаи в теплицах благодаря двойному остеклению. Однако сама идея принадлежала местному овощеводу по имени Гриссон. Но он все равно посадил его вместе с семьей на плот и спихнул в море.

— Вы полагаете, что он выбросит и меня, вытянув все, что я знаю о «ховеркрафте»?

— Не сомневаюсь.

— Но я же почти ничего не знаю! — засмеялся Эндрю.

— Он считает по-другому.

— Вы говорите, что он коварен, но не умен. Он рассказывал мне о схеме депортации. Это блестящая идея. Тоже чужая?

— Да, — ответил полковник после некоторого колебания.

— Здесь чувствуется военный ум. Уж не ваш ли?

— Мой.

— Отправить в море на плотах больше сорока пяти тысяч человек, считая женщин и детей!..

— В противном случае нас ожидал хаос, кровопролитие и повальный голод. Бывают ситуации, когда приходится выбирать всего лишь одну из разных форм безжалостности.

— И вы сделали выбор! Вас не мучают кошмары?

— Я мыслю как военный, вы сами это сказали. Моя сильная сторона — планирование, слабая — воображение. Я не знал, что из всего этого выйдет. Просто не знал! А потом было уже поздно. Да, меня мучают кошмары. Зато он наверняка обходится без них.

— Несомненно. Вы сказали, что губернатор выбрасывает людей, когда они сослужат ему службу. Но вас он не посадил на плот…

— Эмиль слишком ненавидит меня, чтобы ограничиться этим. В былые времена… Он всегда был о себе высокого мнения. Я говорил вам, что он работал у меня — неплохой работник, но слишком быстро расхолаживался. Кроме того, он и тогда злоупотреблял спиртным. Мне постоянно приходилось призывать его к порядку. В конце концов я указал ему на дверь — за пьянство и полную непригодность. Дело было зимой, и ему не оставалось ничего другого, кроме государственной дорожной службы. Эмиль умолял меня взять его назад, и я сжалился. Он не забудет этого и через двадцать лет. Мне не надо опасаться за свою безопасность. Как и за безопасность жены. Пока она жива, он не выкинет меня в море.

Они помолчали.

— Вы говорили о сделке, — напомнил Эндрю.

— Если я выведу вас отсюда, — произнес полковник, — и проведу к «ховеркрафту», сможете ли вы прорваться? Каковы шансы на успех?

— А какие он принял меры предосторожности?

— Четверо несут дежурство на «ховеркрафте», присматривая за вашими неграми. Еще один отряд рядом, на пирсе. Выход из гавани перегораживают три старые посудины.

— Хитро придумано!

— Во время отлива они лягут на дно, а то и перевернутся. Но для ваших машин голое дно — не преграда?

— Да, — кивнул Эндрю, — мы немного летаем.

— Теперь вот что: вы ведь можете развивать скорость до пяти-десяти-шестидесяти узлов?

— Даже больше. Он не знает об этом?

— Нет. — Полковник через силу улыбнулся. — Я следил за технической прессой. Я заметил, что вы старались не развивать большую скорость, когда огибали остров. Если вы разгонитесь как следуют, четверым на борту останется только разинуть от удивления рты. После этого вы вдесятером одолеете их. — Он запнулся. — А может, вас будет уже одиннадцать…

— Так что у нас за сделка?

— Я помогаю вам уйти, а вы прихватываете с собой меня и мою жену. Так будет справедливо?

— Насколько я понял, ваша жена больна. Что с ней?

— Ревматизм. Но я дотащу ее. Придется попотеть, однако ничего не поделаешь. Идет?

Эндрю покачал головой.

— Нет. Мне очень жаль. Я не мог бы ничего обещать, даже если речь шла только о вас. У нас экспедиция, и больная на борту — слишком большая ответственность. Разве вы сами не понимаете этого?

— Без меня у вас ничего не выйдет.

— Придется рискнуть. Надеюсь, вы не выдадите меня своему губернатору?

— Мог бы…

— А я так не думаю.

Их глаза встретились.

— Нет, — понуро выдавил полковник. — Я сумел запланировать медленную гибель для стольких тысяч людей, многих из которых знал лично, но выдать вас ему — это свыше моих сил. Странно, не правда ли?

— Бежать в любом случае было бы гиблой затеей, — сказал Эндрю. — Здесь ей лучше.

— Он унижает и ее. Если бы дело ограничивалось мной одним, я бы и не пикнул, но он унижает и ее, да еще перед своими женщинами.

— Но кто больше страдает от этого? Она? Или вы — поскольку страдает ваша гордость, когда вы оказываетесь не в силах защитить жену от оскорблений? Стали бы вы рисковать ее жизнью, чтобы потрафить своей гордыне?

Полковник некоторое время молчал.

— Я бы мог убить его — возможностей для этого сколько угодно. Но остальные прикончили бы меня — он пользуется среди них популярностью. Кто бы тогда за ней приглядел? Думаю, они рассправились бы и с ней. Все давно забыли о морали.

— Мне очень жаль, — повторил Эндрю. — Но я ничем не могу вам помочь, верно? — Он протянул руку. — Желаю удачи!

— Ложитесь в постель, только не раздевайтесь, — велел полковник. — И не ходите к своему чернокожему другу. Я предупрежу его. Сейчас опасно разгуливать по дому. Часа в три я зайду за вами.

Эндрю посмотрел на него в упор.

— Что вами движет?

— Только не порядочность, — покачал головой полковник. — И даже не стремление помочь ближнему в борьбе с дикарями. Я теперь сам из их числа. Остановимся на вульгарной ненависти.

— Стоит ли так рисковать из-за ненависти? Вам ведь здесь жить.

— Стоит. До скорого.

Попытавшись улизнуть на собственный страх и риск, они смогли бы проскочить мимо часового у дверей; от отеля к морю вело несколько путей, и единственную опасность представляло пересечение узкой улочки. По извилистым тропинкам, протоптанным в снегу, они сумели бы добраться до обледенелых гранитных ступенек и спуститься к причалу. Однако этим бы все и кончилось. Стоя у окна бывшего магазина, полковник рассказывал об уготованной им судьбе. Ночное небо было затянуто облаками, однако они на минуту расступились, и почти полная луна осветила весь городок. Их взгляду предстала пустынная набережная, оголившееся дно гавани и силуэты часовых.

— Серьезные ребята, — сказал Эндрю.

— Да, — подтвердил полковник. — Ваше судно примерно там, за стеной. Дренажный тоннель, которым я вам предлагаю воспользоваться, выведен в гавань футах в тридцати слева от вашего судна. Оттуда футов десять до дна, так что прыгайте как можно бесшумнее. Я бы на вашем месте выбрал для прыжка момент, когда луна спрячется за тучу. Дальше вы сами себе хозяева.

— Вы уверены, что тоннель свободен? — спросил Абониту.

— С противоположной стороны его закрывала решетка, но ее сорвало прошлой зимой, во время штормов. Теперь препятствий нет.

Эндрю терзали сомнения насчет справедливости его последних слов, когда полковник, шепнув: «Желаю удачи!», задвинул над ними тяжелую крышку. Тоннель имел круглое сечение диаметром фута три. Им пришлось ползти на коленках; под ногами трещал лед, голов касались сосульки. Полковник подарил им на прощание карманный фонарик с почти севшей батарейкой, который посылал вперед тощий лучик света, способный оказать скорее психологическую, нежели реальную помощь; когда тоннель резко пошел под уклон, Эндрю оказался не готов к этому, и ему пришлось упереться руками в стенки, чтобы замедлить скольжение.

— Все в порядке, Эндрю? — прошипел ему в спину Абониту.

— Всего-навсего испуг. Я бы на твоем месте ехал здесь вперед ногами.

После этого они были вынуждены сбавить скорость. В одном месте потолок тоннеля обвалился, пришлось осторожно разбирать завал, опасаясь нового обвала. Чуть дальше показался ледяной нарост высотой в два фута, так что пробираться пришлось ползком по узкой щели длиною ярдов в тридцать. Как видно, полковник имел весьма приблизительное представление о состоянии тоннеля, хотя собирался заставить карабкаться по нему скрученную ревматизмом жену.

Впереди показался свет. Вскоре можно было выключить фонарик — последний отрезок пути освещала луна. Эндрю выглянул из дыры и посмотрел вниз. Там громоздился лед и замерзшая грязь. Справа угадывались очертания «ховеркрафта», слева — выход из гавани, перегороженный легшими на дно баркасами. Их обледеневшие борта поблескивали в лунном свете.

К Эндрю присоединился Абониту, и они принялись шептаться, опасаясь, что их услышат. Где-то над ними пару раз скрипнул под чьими-то шагами снег.

— Вижу человека, — шепнул Эндрю. — Видимо, часовой.

— Да, — ответил Абониту ему в самое ухо. — У него винтовка.

— Почему же остальные не попытались вырваться на волю?

— Они совсем растерялись. Чего еще ожидать от африканцев? — В его голосе звучала горечь.

— Во всяком случае, это наше счастье. Пробираясь вдоль стены, мы можем незаметно добраться до задней воздуховыпускной трубы. А там посмотрим.

— Можно и так: я проникаю внутрь через трубу и отвлекаю часового. Он может решить, что я — один из тех, кто на борту. Ты тем временем забираешься на пирс и прыгаешь на борт как можно ближе к рубке…

— Да, так будет вернее. Если выйдет, стукни его посильнее, как только судно тронется с места, забери винтовку и займись остальными. Господи, только бы не подкачали двигатели!

Абониту посмотрел в сторону баркасов на выходе из гавани.

— А потом мы перелетаем через них на полной скорости. Как ты думаешь, получится?

— Кажется, лучше держаться правее. Конечно, у самого дна образуется воздушная яма, но нам поможет подушка. Надеюсь, что мы перескочим через них просто по инерции. — Он покачал головой.

— Нет, не «просто». Но перескочим.

— Куда движутся облака?

— С моря на берег. Причем медленно. Вон славная тучка — видишь, над островом? Придется дожидаться ее минут десять.

Прошло больше десяти минут, прежде чем луна спряталась за облаками, и видимость почти исчезла. Эндрю прыгнул первым, стараясь приземлиться на островок замерзшего ила. Собственное падение показалось ему очень громким, и он прижался ко дну, глядя в сторону «ховеркрафта». Однако там все оставалось по-прежнему. Он махнул рукой, и Абониту прыгнул следом. Несколько минут они провели, не шевелясь и даже не перешептываясь, а потом устремились к судну. Двигались короткими перебежками, подолгу готовясь, прежде чем сорваться с места. Один раз сверху раздались голоса, и они замерли на несколько минут, пока голоса не смолкли в отдалении.

Причал, к которому притулился «ховеркрафт», зарос льдом. Эндрю пришлось ползти на коленках, чтобы не звякать стальными подковками башмаков. Один раз, задрав голову, он убедился, что луна вот-вот выкатится из-за спасительного облака; ее диск уже просматривался за клочковатой шторой. Он оглянулся и увидел, что Абониту готов проникнуть на судно. Совсем скоро достигнет намеченной позиции и он. Однако лучше будет дождаться, пока Абониту отвлечет часового; если он двинется сейчас вперед по причалу, его наверняка заметят. Он махнул рукой. Абониту помахал ему в ответ и тут же повис на борту. Еще мгновение — и раздался негромкий металлический звук, свидетельствовавший о том, что Абониту проник внутрь. Последовали более отчетливые звуки. На борту начались хождения. Часовой что-то сказал. Эндрю с максимальной скоростью двинулся вперед по причалу, стараясь не шуметь, и, оказавшись над «ховеркрафтом», осторожно глянул вниз.

Расстояние между причалом и палубой составляло всего четыре фута; прыжок обещал быть нетрудным, хотя и не очень приятным. Главное было остаться незамеченным. Услыхав голоса — Эндрю узнал Абониту, пререкающегося с часовым, — он прыгнул, с трудом устоял на ногах, но сохранил равновесие. Теперь — быстрее к рубке! И наплевать на шум! Часовой крикнул что-то и получил ответ с берега. На пути Эндрю лежала куча одеял, из-под которой стал выбираться человек. Эндрю со всей силы лягнул его ногой и услышал стон; через секунду он уже стоял у руля.

Двигатели прокашлялись и быстро ожили. Судно поползло задним ходом. Оставалось надеяться, что никто не изменил положение рулей после того, как они вошли в гавань накануне, — тогда они повторят вчерашнюю траекторию, но уже в обратном направлении. Несмотря на шум, до его слуха донесся выстрел, потом еще один. «Ховеркрафт» отошел от причала и устремился в гавань. Через пятьдесят ярдов Эндрю замедлил ход, готовясь развернуться, и в это мгновение увидел двоих бегущих к нему гернсийцев. У одного из них была винтовка, однако он находился в слишком сильном замешательстве, чтобы пустить ее в ход. Оставалось надеяться на скорость. Судно рванулось с места, и гернсийцы рухнули на палубу. Со стороны берега прозвучали выстрелы. Выстрел хлопнул и ближе, где-то на корме.

Эндрю в смятении глядел на приближающиеся баркасы. Тот, через который он собирался перепрыгнуть, выглядел теперь совсем по-другому и слишком круто вздымался над оголившимся морским дном. Нет, тут ничего не выйдет… Между вторым и третьим баркасами открылся промежуток, в который можно было попытаться протиснуться. Тем временем один из упавших успел подняться. Видя это, Эндрю решил не менять первоначального плана: по крайней мере произойдет сильнейший толчок, который снова свалит противника с ног. Он уставился на растущий с каждой секундой впереди стальной борт. Еще секунда…

Толчок оказался сильнее, чем ожидал Эндрю. Его бросило на приборную доску, и он выпустил из рук штурвал. «Ховеркрафт» резко накренился, словно готовясь перевернуться кверху дном. Однако вой турбин и шум сжатого воздуха, идущие снизу, говорили о том, что они переваливаются через баркас. Последовал еще один толчок, после чего судно словно обрело крылья. Эндрю понял, что они преодолели препятствие и на какое-то мгновение взмыли в воздух. Несмотря на полуобморочное состояние, он успел выключить двигатели. Судно вновь тряхнуло, на этот раз сильнее прежнего, так что он испугался за свои кости. «Ховеркрафт» вызволил их из плена. Его занесло в сторону, наклонило, подбросило и швырнуло о дно.

Уши разламывались от тишины. Эндрю снова ударился о приборную доску, как ни старался сохранить равновесие, и теперь морщился от боли. Важно было одно — не повредились ли при падении турбины. Он с замиранием сердца включил их, боясь, что сейчас произойдет катастрофа. Но из-под днища донесся знакомый мерный рокот, и «ховеркрафт» с привычной мелкой дрожью взгромоздился на свою воздушную подушку. Эндрю толкнул рычаг, и судно двинулось вперед. Все вокруг было залито лунным светом, но Эндрю все равно включил прожекторы. Еще минута — и по обеим сторонам судна высоко взметнулись фонтаны брызг: они достигли водной глади.

Абониту подошел к нему и положил руку на плечо.

— Здорово, Эндрю! — проговорил он. — Только мне не хотелось бы проделывать это во второй раз.

— Как противник?

— Разоружен. Один без сознания — ударился головой о палубу, когда мы совершали прыжок. Хочешь, чтобы тебя сменили?

— Да.

Он заглушил двигатели, и судно мерно закачалось на мелкой зыби. Абониту подозвал штурмана, и Эндрю покинул рубку.

— Пустимся вдогонку за остальными?

— Не уверен, — ответил Абониту, и Эндрю послышалась в его голосе властность, которой он раньше не замечал. — Надо держаться подальше от островов. Губернатор вполне может выслать в погоню за нами свой флот.

— Тебя это беспокоит?

— Отныне я буду избегать ненужного риска. Курс на север, пятнадцать узлов, если все в порядке, — распорядился он, обращаясь к штурману. Впереди лежал залитый лунным светом пролив между островами Гернси и Херм; из воды зловеще торчали обледенелые рифы. — Пять узлов, пока не пройдем пролив. — Он снова положил руку на плечо Эндрю. — Займемся-ка пленными.

Недавние часовые сгрудились на корме, ежась под дулами винтовок, наставленных на них пятью африканцами.

— Али и Кипуну остаются на местах, — решительно скомандовал Абониту, — остальные вышвыривают этих людей за борт.

Один из гернсийцев собирался что-то сказать, но Абониту не дал ему раскрыть рта.

— Это позволит сэкономить пули. Вам повезло. Отсюда совсем недалеко до берега. Возможно, губернатор поджидает вас там с бутылочкой виски.

Низкорослый смуглый пленник сказал:

— Не надо нас вышвыривать. Мы спрыгнем сами.

— Валяйте, — безразлично процедил Абониту.

Смуглый стянул башмаки и верхнюю одежду, забрался на фальшборт и, немного покачавшись, прыгнул вниз. Через короткое время он вынырнул и быстро погреб к берегу. Его товарищи последовали его примеру. Третий гернсиец колебался дольше первых двух, и один из африканцев ткнул его дулом под ребра, отчего он полетел в воду. Среди невысоких волн торчали головы плывущих; один из них успел повернуться и выкрикнуть неразборчивое проклятие. На палубе остался лежать потерявший сознание гернсиец, ударившийся головой при прыжке корабля. Из его ноздрей с шумом вырывалось дыхание. Абониту тронул его носком сапога.

— Ему потребуется помощь.

— Ты собираешься прямо так взять и выкинуть его? — не вытерпел Эндрю.

— Почему бы и нет? — Абониту улыбнулся, и его белоснежные зубы сверкнули в лунном свете. — Если мы продержим его дольше, ему придется совершить более протяженный заплыв. Надеюсь, что вода достаточно прохладна, чтобы привести его в чувство.

Так и не пришедшего в себя человека перебросили через борт. Эндрю надеялся, что он выплывет, но этого не произошло.

— Можете расходиться, — обратился Абониту к африканцам. — Али и Кипуни будут нести караул. Остальным спать.

Эндрю и Абониту остались одни.

— Ты славно все провернул, Эндрю, — молвил Абониту. — И сейчас, и там, на острове. Я ничем не мог тебе помочь. Пришлось возложить всю ответственность на тебя.

Эндрю молчал, ожидая продолжения. Похвала прозвучала не слишком искренне, и он чувствовал, что ей одной дело не кончится. Абониту пошевелился, словно снова собираясь положить руку на плечо Эндрю; однако теперь он не сделал этого.

— Все эти, — он указал большим пальцем через плечо, — так и не сообразили что к чему. Были слишком напуганы. Теперь радуются, что все обошлось. Думаю, они не уловили главного.

— Что же главное?

— Если совсем откровенно — что все зависело от тебя. Потому что ты белый, и губернатор принял тебя за старшего.

— Полагаю, что не уловили, — кивнул Эндрю.

— Думаю, пусть лучше так и остается. Пусть пребывают в неведении. Как и все остальные в экспедиции, когда мы их догоним.

— Понятно, — улыбнулся Эндрю. — Иначе пострадает их боевой дух?

— Да, — серьезно ответил Абониту. — И ты. Они могут затаить обиду. Там была территория белого человека.

— Она таковой и остается. Хорошо. Какова же будет наша версия?

— Очень простая: бегство на «ховеркрафте» под покровом ночи.

— Действительно, просто. Постараюсь запомнить. А разве мне не полагается медаль за то, что я спас тебя?

Абониту важно посмотрел на него через свои очки.

— Тебе самому не обидно?

— Нет. Просто получается глупо.

— Уверяю тебя, вовсе не глупо. Я знаю свой народ лучше, чем ты. — Эндрю собрался что-то возразить, но Абониту поспешил продолжить: — Ты считаешь, что они вели себя недостойно? И я того же мнения. Может быть, мне удастся что-то изменить. Тебе — нет. Они ничего не примут от тебя — ни совета, ни порицания, ни личного примера. Запомни это.

— Было бы интересно взглянуть, как тебе удастся изменить их. Пока что я не вижу особых шансов на спасение, если мы снова угодим в переплет.

— Кое-что может получиться. — Лицо Абониту стало неприступным. — Но сейчас я не могу об этом распространяться.

Всю ночь они двигались с небольшой скоростью, хотя туман больше не мешал. Примерно в шесть утра дозорный заметил по правому борту огни. «Ховеркрафт» устремился туда, и вскоре оказалось, что перед ними растянулись на несколько миль остальные суда эскадры. «Ховеркрафт» Эндрю и Абониту занял свое место в строю, и эскадра продолжила путь. На заре вдали показалось побережье Британии.

Эскадра сменила курс и устремилась вдоль побережья на восток. Склады горючего находились в Саутгемптоне, и Эндрю предположил, что Муталли, пользуясь штилем и хорошей видимостью, решил сначала завернуть туда, а уж потом высадиться на берег.

Его предположение подтвердилось. Но пролив Те-Солент оказался забит льдами, и эскадре пришлось огибать остров Уайт. На берегу не было заметно никаких признаков жизни. В районе Портсмута «ховеркрафты» смогли проникнуть на сушу: льды здесь заходили далеко в море, но приливные волны перекатывались через них, чем суда на воздушной подушке сумели воспользоваться.

Эндрю знал, что Карлоу и Прентис находятся вместе с Муталли, поскольку именно им было известно, где искать горючее. Несколько раз подряд эскадра терпела неудачу. Однако еще до полудня они нашли то, что искали: приземистое бетонное сооружение без окон, занесенное снегом. Все суда устремились к нему.

Внутрь вела бронированная дверь. Подойдя ближе, они увидели, что она висит на ржавых петлях, — видимо, ее взорвали динамитом, чтобы проникнуть в хранилище. По команде пробежал разочарованный ропот, поскольку смысл этого зрелища сразу стал понятен всем: с самого начала предполагалось, что пополнение запасов горючего станет ключом к успеху экспедиции.

Первым в дверь протиснулся Абониту. Он исчез в потемках, и люди замерли, ожидая его возвращения. Ожидание увенчалось успехом: появившийся в проеме Абониту сгибался под тяжестью полной канистры.

— Все в порядке! — крикнул он. — Скорее всего, они искали что-то другое — скажем, еду. Во всяком случае, горючее на месте. К нему никто не прикасался.

Команда издала радостный вопль. Не успел Абониту сбросить на снег канистру, как Муталли ринулся вперед и заключил его в объятия. Потом генерал повернулся к команде.

— Чудесно! — торжествующе крикнул он. — А теперь — обедать!

 

II

Участники экспедиции собрались, как обычно, вокруг походных плит, на которых дымилась еда.

— Теперь выкладывай, что с вами стряслось, — обратился Муталли к Абониту.

— Во-первых, у нас слабая охрана, да и та недостаточно бдительна…

Вокруг лагеря были выставлены часовые, однако они больше интересовались действиями поваров, колдовавших над котлами, нежели охраной. Муталли передернул плечами.

— Нам здесь ничего не угрожает.

— В этом и состоит наша ошибка. Надо бы удвоить охрану и заставить часовых глядеть в оба.

Его голос звучал спокойно, но непреклонно. Гигант посмотрел на него и согласно кивнул. По его сигналу к ним подбежал еще один африканец.

— Заки! Удвой охрану, и пускай не зевают!

Абониту умело повел свой рассказ. Начал он с того, что их отставание от эскадры было вызвано неспособностью экипажей остальных судов следить за арьергардом. События на Гернси получили то освещение, о котором Абониту договорился с Эндрю: он поведал слушателям, что их захватили в качестве заложников и что ночью им удалось бежать и пробраться на судно. Получалось, что львиная доля успеха объясняется его, Абониту, доблестью. Команда слушала, затаив дыхание, время от времени взрываясь одобрительными воплями. Эндрю подметил, что версия встречается с не меньшим энтузиазмом членами их собственного экипажа. Под конец рассказчика ждали воодушевленные аплодисменты.

— Славно! — одобрил Муталли. — Пока нам везет. Все идет отлично.

— Везло, — поправил его Абониту. — В следующий раз может и не повезти.

— Стоит стать везунчиком, как дальше все идет как по маслу.

— Кое-что все же надо предпринять. — Абониту слегка повысил голос, и шум голосов вокруг разом утих. Все прислушались. — Иначе удача отвернется от нас.

Муталли продолжал улыбаться, но веселость покинула его.

— Что же именно?

— Придется повысить дисциплину. И назначить командиров. На каждом судне должен быть свой командир, а у него — заместитель на случай, если командир будет ранен или исчезнет. Нам надо принимать суровые решения и неукоснительно им следовать. Нельзя постоянно изменять планы.

Экипаж отреагировал на его слова одобрительным гулом. Абониту удалось привлечь людей на свою сторону. Эндрю это хорошо понимал. Но это не скрылось и от Муталли.

— Я подумаю, — проговорил он.

— Тут не о чем думать, — не отступал Абониту. Он сверлил взглядом мощную фигуру Муталли. Речь шла о чем-то большем, нежели просто независимость суждений, обычная в дискуссии, — он бросал Муталли личный вызов. Эндрю увидел, как рука Муталли скользнула к поясу, на котором у каждого висел кинжал. Абониту оглядел людей. — Это придется сделать, — повторил он, — если мы хотим попасть домой.

Одобрение было не таким шумным, как прежде, теперь гул голосов больше напоминал ворчание. Однако в том, что команда одобряет его слова, сомнений не было. Муталли тоже пробежал глазами по лицам подчиненных и прочел в них растущее отчуждение. Он согласно кивнул.

— Ладно, Абониту. С этой минуты ты командуешь своим «ховеркрафтом». Скоро я назначу остальных капитанов. Ты же будешь нести ответственность за дисциплину: выставлять часовых, следить за их добросовестностью и так далее. Надеюсь, ты сможешь разобраться с неувязками сам, а не бегать всякий раз ко мне.

— Обязательно, — кивнул Абониту.

— Так будет у нас обед или нет? — взвился Муталли. — А, ребята? Как насчет мясца?

Генерал был доволен собой. Он пошел на минимальные уступки и в то же время взвалил на плечи Абониту обязанности, исполнение которых наверняка повлечет за собой утрату популярности. Эндрю чувствовал, что, дождавшись подходящего момента, Муталли нанесет ответный удар. Столкновение не поставило под вопрос главенствующее положение Муталли, наоборот, даже подкрепило его, хотя и сделало более расплывчатым. Однако с появлением оппозиции в лице конкретного человека Муталли мириться не собирался. Эндрю был уверен, что выяснение отношений не заставит себя ждать.

Однако открытая ссора произошла даже раньше, чем он рассчитывал. Во второй половине дня эскадра выступила на северо-восток, в направлении Лондона. Двигаясь по долине Итчен в сторону Уинчестера, они впервые со времени высадки в Англии заметили признаки жизни. На окраине города в снегу передвигались какие-то фигуры. Завидев эскадру, направившуюся по приказу Муталли в их сторону, люди отступили к домам. Эскадра продолжила путь. Ближе к закату на открытой местности к югу от Басингстока был устроен привал. Дождавшись, когда африканцы по обыкновению столпятся вокруг его судна, Муталли крикнул:

— Абониту! Выставляй-ка охрану, парень! Если в лагерь проникнет чужой, отвечать будешь ты.

— Мы разобьем здесь лагерь?

— А как ты думаешь?

— По-моему, рановато. До темноты еще далеко.

Муталли наклонил свою огромную голову к Абониту.

— Помалкивай! — Абониту молчал, сверля его глазами. — Ты хотел дисциплины, парень, так вот и соблюдай ее. Приказы здесь отдаю я.

— Да, — кивнул Абониту.

— Да, сэр! Помни о дисциплине.

— Да, сэр!

Абониту выглядел все таким же невозмутимым, его глаза за стеклами очков смотрели не мигая. Отвернувшись от Муталли, он отдал распоряжения по поводу охраны. В названный им список попал Прентис.

— Я уже караулил, — подал голос Прентис, — а твой приятель Лидон — еще нет.

— У Лидона была нелегкая ночь, — отрезал Абониту.

— Многие другие тоже еще ни разу не несли караул, — не унимался Прентис.

Муталли стоял неподалеку и с интересом внимал пререканиям.

— Прекрати спор, Прентис, — сказал Абониту. — Заступишь на пост, как приказано!

Прентис посмотрел на него, задыхаясь от ярости. Карлоу схватил приятеля за руку и потащил сквозь толпу. Отойдя подальше, они остановились. Карлоу что-то говорил, Прентис слушал. Абониту продолжал тем временем выкрикивать имена.

Общее количество караульных составило двенадцать человек. Им предстояло заступать на смену по четыре человека. Утром Абониту застал на посту всего троих; четвертый часовой, африканец из племени фулани, все еще спал, завернувшись в спальный мешок. В этом не было ничего удивительного: никто не разбудил этого человека, поскольку его предшественником в карауле должен был быть Прентис.

Ни Карлоу, ни Прентиса в лагере не оказалось. Абониту понял, что произошло: приятели ушли, захватив с собой оружие и солидный запас продуктов.

— Дураки! — бросил Абониту. — Неужели можно надеяться долго продержаться вдвоем?

— Они слышали твой рассказ о Гернси, — напомнил ему Эндрю.

— Наверное, им взбрело в голову, что и они смогут образовать собственное королевство.

— То был остров, окруженный морем. Здесь же все иначе.

Эндрю пожал плечами.

— А может быть, они просто решили, что предпочтительнее любой риск, нежели такая жизнь.

— Какая же?

— В качестве нижних чинов. Они теперь в родной стране. Пусть замерзшей, но все равно своей.

Голос Абониту прозвучал печально, даже горько:

— Жизнь надо принимать такой, какая она есть. Я думал, ты понимаешь это, Эндрю. Ведь это именно тот урок, который вы преподали нам.

— Я-то понимаю. Но они могли и не понять. Надежда легко перерастает в фантазии.

Они стояли возле своего «ховеркрафта». Внезапно рядом вырос Муталли в сопровождении нескольких африканцев. Его голос был полон сарказма:

— Здорово ты организовал охрану этой ночью, парень! Отдаю тебе должное. Надеюсь, тебя не тяготит ответственность?

— Нет, не тяготит, — ответил Абониту. — Придется учредить наказание. Скажем, трехдневное лишение кофе и выход в караул вне очереди.

— Кому?

— Троим из предыдущей смены и троим из той, что была перед ней.

— Что они натворили?

— Проявили халатность, не заметив, что отсутствует четвертый. Поддержание связи с товарищем по караулу — элементарная обязанность часового.

— Что ж, неплохо, неплохо! А ты придумал, как нам вернуть этих мерзавцев?

— Мы их не вернем. — Абониту указал на деревья, виднеющиеся на юге. — Следы ведут в ту сторону. Беглецы достаточно сообразительны, чтобы не упустить из виду, что на равнине мы могли бы догнать их на «ховеркрафте». Однако в зарослях «ховеркрафту» делать нечего. Можно было бы устремиться за ними и пешком, но они ушли уже два, а то и четыре часа назад. Кстати, Карлоу — местный житель. Так что искать их — напрасная трата сил.

— Выходит, мы потеряли обоих механиков? Ты слишком легко к этому относишься!

— Я тоже встревожен. Но некоторые наши люди достаточно наловчились, чтобы производить мелкий ремонт. Что до крупных поломок, то их все равно пришлось бы устранять в мастерской, так что от Карлоу с Прентисом здесь было бы немного толку. Невелика потеря.

Разумность аргументов, выдвинутых Абониту, и его непробиваемое спокойствие вывели Муталли из себя. Он выпалил, едва не срываясь на крик:

— Белым нельзя доверять! Тебе следовало бы это знать, парень! Ты забыл, что им нельзя доверять?

— Не я выбрал эту парочку для экспедиции.

Обмену репликами не было видно конца, и к спорящим со всех сторон стали подтягиваться африканцы, привлекаемые громкими голосами. Эндрю заметил, что одни стараются держаться поближе к Муталли, другие льнут к Абониту. Первых набралось больше, но и меньшинство, избравшее своим лидером Абониту, оказалось весьма представительным. Среди их оппонентов тоже росли признаки того, что спокойная уверенность внушает им больше доверия, нежели пустые угрозы. Муталли выдержал паузу и сказал негромким, но полным сарказма голосом:

— Ладно, оставим эту парочку. Но ты все-таки выбрал себе в друзья белого, ведь так? Может быть, ты полюбил белых, когда ездил в Англию, а? Ты предпочитаешь держать при себе белого и слушать его советы, как поступать, как добиваться дисциплины, как охранять лагерь. Разве не так?

Его слова не прошли даром. По толпе пробежал одобрительный ропот, два-три голоса прокричали слова поддержки.

— Лидон — техник, — возразил Абониту, — поэтому его и выбрали.

— Ну да, те двое — они ведь тоже техники. Что ты об этом думаешь?

— А что тут думать? — спокойно спросил Абониту.

— Я тебе скажу. Может быть, ты сообразишь тогда что к чему. Я думаю, что хватит с нас белых в экспедиции. Я думаю, что нам надо обезопасить себя от нового предательства, иначе не избежать беды. Ты отвечаешь за свое судно, Абониту. Так что решать тебе.

— Я отвечаю за Лидона! — крикнул Абониту. — С ним все в порядке.

В ответ послышался смех и новые крики. Один африканец показал Лидону кулак.

— Что-то ты медленно соображаешь, — не отступал Муталли.

— Я всего лишь велел тебе выбрать наилучший способ. Ты считаешь, что на него можно потратить пулю? Вообще-то нож ничуть не хуже. И экономнее.

Он отцепил с пояса кинжал, подбросил в воздух и поймал. Утреннее солнце сверкнуло на лезвии. Муталли не стал вешать его обратно, а остался стоять с кинжалом в огромной лапе.

— Бессмыслица, — проговорил Абониту, не повышая голоса.

Муталли покачал головой.

— Выходит, ты размазня. Я-то думал, что ты большой герой. Такого вчера наговорил!

— И варварство! — Теперь голос Абониту звучал тверже. — От ибо ничего иного и не дождешься.

В экспедиции были и другие ибо, однако они составляли незначительное меньшинство по сравнению с людьми из других племен, особенно йоруба. Эндрю понимал, в чем состоит замысел Абониту. Это был опасный ход, и он не принес успеха. Раздался яростный рев, ибо тесно встали вокруг Муталли, остальные примолкли.

Твердым голосом, в котором звучали нотки торжества, Муталли произнес:

— Вот тебе мой приказ, Абониту. Убей белого! Каким угодно способом, но убей! Тебе все ясно?

Абониту медленно покачал головой.

— Ты пытаешься меня унизить. Ладно, я унижен. Ты руководишь этой экспедицией. С этим все согласны. Ты доказал это. Теперь давай работать.

Муталли с улыбкой протянул Абониту кинжал рукояткой вперед.

— Я дал тебе поручение. Ты что, не слышал?

Абониту повел плечами и отвернулся. Муталли повысил голос:

— Считаю до десяти. Прежде чем я закончу счет, ты должен повиноваться.

Он начал считать. Эндрю охватил страх. Он видел, что Муталли решил принести его в жертву и пользуется поддержкой толпы. Теперь уже не важно, сможет ли Абониту выскользнуть из ловушки: он окончательно изолирован.

Муталли досчитал до десяти. Абониту так ничего и не сказал, даже не шелохнулся. Он просто глядел на гиганта с невозмутимым видом, слегка насупившись.

— Невыполнение приказа? Да это бунт! — крикнул Муталли, голова его резко дернулась. — Так. Прикончите их обоих!

Видя, что толпа надвигается на него, Абониту заговорил настолько твердо, что люди остановились, как вкопанные:

— Подождите. — Он смотрел Муталли прямо в глаза. — Ты велишь мне убить его, Муталли?

— Почему убить? Казнить, а не убить. Ты вспомнил про дядюшку? Думаю, он не даст тебя в обиду, Абониту. Он повесит тебе на шею медаль. Так тебе спокойнее?

— Нет, — сказал Абониту. — Мне спокойнее оттого, что ты показал, какой ты трус. Когда тебе захотелось растерзать белого, ты приказал сделать это мне. Теперь тебе понадобилось расправиться со мной, и ты ждешь, что это сделают за тебя другие. Смелый мужчина сделал бы это сам — или по крайней мере попытался. Но ты — не смельчак, Муталли, верно? Зато у тебя есть голова на плечах. Ведь ты подошел ко мне сам, сам протянул кинжал, ты не ждешь ни от кого помощи. Думаешь, я не смогу убить тебя?

Муталли ничего не ответил, а только перебросил кинжал из правой руки в левую и обратно. Теперь он держал его за рукоятку, обратив лезвие в сторону Абониту. Он сделал шаг вперед, и люди расступились, образовав на снегу круг. Двое схватили Абониту за руки и оттащили назад. Ему не оставалось ничего другого, кроме как принять правила игры. Противники стали сходиться. Абониту напал первым: когда между ним и Муталли оставалось всего два ярда, он прыгнул вперед и схватил врага за руку, сжимавшую кинжал. Другой рукой он успел выхватить собственное оружие и размахнулся, целясь в шею. Муталли обхватил его руками, и они закружились, сопя от натуги и разбрасывая ногами мерзлый снег.

У Абониту не было шансов: его соперник был сильнее и тяжелее. Однако в последнюю минуту ему удалось вывернуться из гибельных объятий. Муталли занес нож. Эндрю увидел, как с носа Абониту слетели очки, сверкнув на солнце. Муталли поспешил раздавить их правым сапогом. Абониту отступил. Эндрю увидел у него на лице кровь, уже стекающую на снег. По толпе африканцев пробежал рокот возбуждения.

Абониту все отступал, Муталли медленно шел на него. Пару раз он попытался совершить бросок, но Абониту удавалось увернуться. Тогда Муталли насмешливо заговорил с ним:

— Давай, давай, парень! Ты не боишься, а? Покажи-ка нам, как умеют драться настоящие герои. Ну, быстрее! Ты совсем закоченеешь, если будешь так медлить. Докажи нам, что умеешь обращаться с кинжалом! Порадуй же нас!

Абониту метнулся к нему, как будто подстрекательство достигло цели. Муталли отскочил с неожиданной для такого гиганта легкостью и проворством, успев пустить в ход кинжал. На этот раз лезвие располосовало Абониту рукав, на котором тоже выступила кровь. Толпа взревела.

— Придется тебя немного покромсать, — не унимался Муталли.

— Ты такой полнокровный! Иди-ка сюда, я пущу тебе еще кровушки!

Они продолжали ходить по кругу, утаптывая снег: Муталли наступал, Абониту пятился.

— Давай! — дразнил его Муталли. — Ну, давай же, парень! Покажи нам, какой ты герой!

С этими словами он бросился на врага. Абониту только и оставалось, что уворачиваться. Схватка все больше напоминала игру в кошки-мышки. Как только Абониту отступал слишком далеко, руки из толпы выталкивали его в центр круга. Кровь на лице и на руке заставляла людей требовать продолжения. Эндрю с трудом сдерживался, чтобы не пуститься наутек. Как только они покончат с Абониту, наступит и его черед — в этом не было ни малейших сомнений.

— Раз ты не идешь ко мне, то мне придется самому до тебя добраться. Берегись!

Болельщики сжали Абониту со всех сторон, вынуждая прекратить отступление и принять бой. Теперь ему некуда было податься при виде надвигающегося, как гора, Муталли. Абониту отпрыгнул вправо, однако натолкнулся ка стену рук. Видимо, он отчаянно пытался избежать решающей схватки, но теперь это было невозможно. Грозный враг изготовился к расправе.

Однако, сделав рывок, Муталли поскользнулся на утоптанном снегу. Ему удалось устоять на ногах, но, пока он восстанавливал утраченное на долю секунды равновесие, Абониту ринулся вперед и врезался головой ему в грудь, одновременно погрузив кулак ему в живот. Муталли рухнул на снег. Падая, он раскинул руки, чтобы поудобнее опереться о землю и побыстрее встать на ноги. Абониту ударил его сапогом по руке, сжимающей кинжал. Муталли остался безоружен. Другим сапогом Абониту нанес ему сильный удар прямо в лицо, а потом занес собственный кинжал, готовясь к смертельному удару.

Но в последнее мгновение Муталли удалось увернуться от удара и схватить Абониту за ноги. Колени Абониту подогнулись, и они вдвоем покатились по снегу. Однако Муталли не смог ничего больше предпринять: Абониту орудовал кинжалом как бешеный, нанося удары Муталли в лицо, в бок, в плечи, пока не всадил его с размаху глубоко в грудь. Муталли поперхнулся и замер. Из уголка его рта побежала на снег струйка крови.

Абониту медленно выпрямился и огляделся, всматриваясь в лица, чтобы понять их выражение. Эндрю видел, что на них нельзя что-либо прочесть. Люди были потрясены исходом битвы и не знали пока, как к нему отнестись. Вдруг они бросятся на Абониту? Достаточно было всего одной искры — а ей мог стать враждебный выкрик кого-нибудь из ибо, — чтобы начался разгул кровожадной ненависти и мести.

Словно зная, что именно с этой опасностью сейчас следует считаться больше всего, Абониту впился глазами в людей из племени ибо, как будто провоцируя их, и, простояв так какое-то время, презрительно пнул тело Муталли ногой.

— Уберите это, — произнес он и, помолчав, добавил: — И заройте. Мы не бросаем своих мертвых как мусор. Земля слишком тверда, чтобы рыть ее лопатой, придется прибегнуть к бурам.

Он отвернулся и побрел прочь. При его приближении люди расступились, и круг распался. Отойдя ярдов на двадцать, он остановился и указал на Эндрю.

— Отпустите его. И пускай повара займутся завтраком. Через час мы отправляемся в путь.

Попыток оспорить главенство Абониту не последовало. Когда экспедиция тронулась с места, его «ховеркрафт» встал во главе колонны, остальные вытянулись цепочкой позади. Во время дневного привала люди высыпали на снег и собрались вокруг судна Абониту, подобно тому, как раньше центром притяжения служил корабль Муталли. Все утро Абониту не выпускал из рук бумагу и карандаш. Стоя как можно дальше от него, чтобы не навлекать лишних подозрений, Эндрю все же не мог не подметить его прямую осанку и важность, отличающую лидера.

— Вот имена командиров экипажей! — Абониту огласил список.

— Они подчиняются только мне. Каждый назначает себе заместителя, который сможет заменить его в случае необходимости, и докладывает мне о своем выборе сегодня же вечером. Своим заместителем я назначаю полковника Зиггури. Если со мной что-нибудь случится, он займет мое место. Понятно?

По толпе пробежал гул одобрения. Зиггури, такой же йоруба, как Абониту и большинство участников экспедиции, имел наивысшее воинское звание после Муталли и был бы назначен заместителем даже им. Это был высокий худощавый человек с бородкой клинышком и спокойным, пристальным взглядом. Он коротко кивнул Абониту, соглашаясь с назначением и как бы обещая преданность. Абониту еде-лал самый лучший, даже единственно возможный выбор. Не забыл он и об ибо: двое из них были назначены командирами экипажей — как раз те, от которых следовало бы ожидать больше всего беспокойства, останься они вместе.

— Теперь порядок действий, — продолжил Абониту. — На время привала от каждого экипажа выделяется по одному караульному. Никто не покидает судна, пока не последует команда капитана, а тот дожидается моего распоряжения. Экипажи подчиняются своим капитанам без пререканий. Любая жалоба на капитана адресуется полковнику Зиггури. Однако главное требование — подчинение приказам непосредственного командира.

Он обвел свое войско пристальным взглядом.

— Пока все. Позднее я вызову капитанов.

Абониту махнул рукой, распуская людей, и спустился на снег. Африканцы расступились. Он оглянулся.

— Эндрю, пошли со мной!

Они протиснулись сквозь толпу и побрели в сторону от круга, образованного замершими «ховеркрафтами». У подножия холма, поднимающегося рядом не то с замерзшей рекой, не то с дорогой, они замедлили шаг. Вокруг высились заиндевелые скелеты деревьев; по тому, как они уходили вдаль, следуя прихотливой траектории, можно было заключить, что между ними вьется речное русло — дорожный комитет графств, окружающих Лондон, ни за что не позволил бы строить такую извилистую дорогу. В отдалении тянулось нечто, напоминающее железнодорожное полотно.

Абониту поправил очки; над его правым ухом красовался теперь глубокий шрам, и пластырь не давал правильно пристроить дужку.

— Эти очки надо беречь как зеницу ока, — пояснил он. — Единственная запасная пара.

— Ты считаешь, что это правильный ход — уйти и беседовать со мной наедине? Я старался держаться от тебя подальше.

— Спасибо, что ты обо мне позаботился, но в этом не было необходимости. Теперь я держу их в руках, и было бы ошибкой хоть в чем-то идти на компромисс. Они не поднимутся против меня, увидев, что я говорю с тобой наедине. Другое дело — если бы они решили, что я боюсь это делать.

— Возможно, ты и прав. Я молился за тебя все это утро. — Эндрю посмотрел на приятеля. — Я не думал, что ты добьешься успеха, Або.

— Я тоже в какой-то момент утратил надежду. Но моим родичам всегда везло в бою. Рассказывают, что один мой предок уже лежал простертый на земле, ожидая, когда в него вонзится копье, но в этот момент человека, стоявшего над ним, поразило молнией.

Он сопроводил свои слова улыбкой. Перед Эндрю стоял совершенно спокойный, учтивый человек. Было трудно поверить, что он еще сегодня утром пинал Муталли в лицо и, задыхаясь, всаживал в него раз за разом окровавленный кинжал.

— Что же ты сообщишь в Лагос?

Они поддерживали связь с Нигерией с помощью мощного коротковолнового передатчика, находившегося раньше на борту судна, которым командовал Муталли. Абониту уже успел пересадить оператора вместе с передатчиком в свой «ховеркрафт». Каждый вечер им полагалось передавать в Лагос закодированное послание.

— Скажу, что он погиб в результате несчастного случая и что члены экспедиции избрали меня его преемником. Это руководству понравится: они гордятся своей демократичностью.

— А что будет после возвращения?

Абониту пожал плечами.

— Если нам удастся вернуться невредимыми, это уже не будет иметь значения.

— Что ты за человек? — не удержался от вопроса Эндрю.

Абониту окинул его взглядом.

— Черный человек. Несколько лет назад один из ваших лидеров заявил в парламенте, что все африканцы — лгуны. — Он улыбнулся.

— Пусть это звучит как парадокс Эпименида, но я могу присоединиться к этому заявлению: африканец Абониту называет всех африканцев лгунами. На самом деле это, конечно, никакой не парадокс. Быть лгуном — не значит не говорить ни единого слова правды. Кроме того, мы убийцы, мошенники и тираны. Иногда. Именно этого ты, Эндрю, и не можешь в нас понять.

— Зачем ты меня спас?

— Я спасал не тебя, а себя. — Он оглядел белую пустыню. — Хотел бы я знать, где сейчас Карлоу и Прентис — если они еще живы.

— Должно быть, жалеют о содеянном. Им, наверное, сейчас очень одиноко.

— Значит, ты не последуешь их примеру, Эндрю?

— Разве ты не клялся в моей надежности еще сегодня утром? Не из-за этого ли возник весь сыр-бор?

— Частично. Ты не последуешь за ними?

— Нет. К чему подвергать себя опасности замерзнуть, умереть от голода или погибнуть от руки выжившего, но одичавшего соплеменника?

— Это не ответ.

— Тогда давай так: я сделал свой выбор. В отличие от них. И каждый мой поступок только подтверждает это. С каждым днем решение становится все более непоколебимым.

— Хорошо, — резко произнес Абониту. — Завтра мы будем в Лондоне. Ты понадобишься мне в качестве проводника. — Он усмехнулся. — Кстати, теперь будешь управляться с камерами самостоятельно. Лидеру это не к лицу.

— Жаль, что у меня не оказалось камеры сегодня утром.

— И мне жаль. Осталось бы хоть что-то для потомков — если мне суждено пасть от удара молнии.

— Лондон, — молвил Эндрю, — уже завтра… Как ты думаешь туда въезжать? По реке?

— Единственный разумный путь. И единственно возможный. Как по-твоему?

— Верно.

— Что ты скажешь о таком возвращении в свой город?

— Не знаю…

— Ты растроган? Возбужден?

— Нет. Скорее, ошеломлен. Мне хотелось побыстрее покончить со всем этим.

— А я чувствую воодушевление, — признался Абониту. — И сам себе противен из-за этого. Принцессы и фараонши Древнего Египта требовали, чтобы их тела переодевали после смерти для бальзамирования только разложившимися. Они полагали, что в противном случае бальзамировщик не сможет удержаться и надругается над ними. Лондон — это мертвая фараонша…

— Но не разложившаяся. Она заморожена. Ты сможешь беспрепятственно предаваться некрофилии, Або. Но у египтян были более простые и куда более приятные возможности — например, оскопить бальзамировщиков.

— Дело в том, что страсть знакома даже евнухам. Кроме того, у них могли трудиться и полноценные мужчины. Бывают случаи, когда единственным выходом может служить только неприятное решение. Ты не согласен?

— Полностью согласен, — ответил Эндрю.

Абониту взял Эндрю за руку; это был прямой, откровенный жест. Стоя в стороне от остальных, они были видны как на ладони.

— Ты мне нужен, Эндрю, — сказал он. — Не как проводник и не как оператор. Нужен как друг. Если ты бросишь меня одного с моими соплеменниками, мне конец. Так ты остаешься?

— Да, — сказал Эндрю. — Остаюсь.

Шлюзы в верховьях Темзы заставили снизить скорость; кое-где приходилось делать крюк, чтобы преодолеть препятствие. В районе Теддингтона, совершая очередной объезд, они очутились на поле сражения или расправы. Повсюду возвышались снеговые курганы, из которых торчали замороженные руки и ноги, неестественно скрюченные в смертельной агонии.

— Видишь? — спросил Абониту у Эндрю, когда они медленно продвигались по этому жуткому полю. Ближайший курган был усеян следами недавней деятельности — скорее всего, раскопок. Выдранные из мерзлоты трупы еще не успело замести снегом. У одного не хватало руки, у другого — ноги. Эндрю поймал себя на том, что представшее глазам зрелище не вызывает у него ничего, кроме легкого приступа тошноты.

— Да, — отозвался он. — Я этого и ожидал.

— Я тоже. Но видеть все самому — другое дело. Погляди-ка туда.

Эндрю повиновался.

— Что-то застигло его — или ее — врасплох.

На снегу валялась отрубленная от туловища рука. Она определенно принадлежала молодой, изнеженной женщине. На запястье оставались золотые часики.

— Должно быть, здорово перепугался, раз бросил добычу. Мы можем возвращаться к реке?

— Думаю, да. Сворачиваем на северо-восток — туда, между деревьев.

— Хорошо, — согласился Абониту. — Здесь слишком гадко.

В Чисвике их встретило некое подобие жизни. Сперва на берегу замерзшей реки мелькнули странные фигуры, некоторые из которых при приближении «ховеркрафтов» отступили к домам, другие — посмелее или полюбопытнее — остались поглазеть и даже размахивали руками. Рев турбин заглушал любые звуки, какие могли бы доноситься с их стороны, однако один мужчина определенно взывал о помощи. Видя, что «ховеркрафты», не останавливаясь, мчатся по льду, он побежал, стараясь не отстать от них. Команда наблюдала за ним с интересом и подбадривала криками, когда же он растянулся на снегу, окончательно выдохнувшись, осыпала его глумливыми насмешками.

В районе Чисвикского моста копошение людей имело более осмысленный характер. На левом берегу Темзы и на самом мосту собралась толпа. Эндрю насчитал примерно тридцать-сорок душ; в основном, это были мужчины, но среди них затесалось несколько молодых женщин самого непреклонного вида. Их определенно собрала здесь новость о приближении «ховеркрафтов», однако, в отличие от оставшейся позади группы, эти люди были настроены враждебно: они потрясали кулаками и выкрикивали угрозы. Некоторые нагибались и, нащупав предметы потверже, швыряли их в сторону «ховеркрафтов».

— Местное население как будто настроено не слишком дружелюбно, — с улыбкой прокомментировал Абониту.

Над их головами пронесся свист.

— Кто-то из них вооружен, — сказал Эндрю.

Али, мусульманин из племени хауса, исполнявший обязанности капитана на судне Абониту, предложил:

— Надо бы притормозить, сэр, и произвести по ним пару залпов.

— Хочешь преподать им урок, Али? Чтобы бросились врассыпную, попрятались за деревьями, где их все равно отыщет пуля? Добрая старая традиция, только здесь она не сработает. У них есть где прятаться, и они быстро отступят. Лучше не рисковать. Будем надеяться, что нас минует шальная пуля. Не думаю, чтобы они открыли сплошной огонь. Патроны — слишком большая ценность, чтобы расходовать их просто так, сдуру.

Река сделалась шире; впереди взметнулись ввысь трубы Баттерсийской электростанции, однако над ними не вилось даже подобия дымка.

— Сбавь скорость до пяти узлов, — приказал Абониту штурману и посмотрел на Эндрю. — Гляди, вдоль реки идет заграждение. — Он поднял бинокль. — Явно не новое.

— Мы достигли оконечности Пейла, — объяснил Эндрю. — Однако ко времени моего отъезда никаких заграждений еще не построили. Наверное, они появились позже. Банды совершали налеты через реку и раньше; видимо, потом дело приняло совсем печальный оборот.

— Не вижу ни малейших признаков жизни.

— Я тоже, — подтвердил Эндрю.

Сказав это, он почувствовал, что у него защемило сердце, — совсем как раньше. Сколько еще раз ему доведется испытать это мучительное чувство безнадежности?

Они медленно продвигались между безмолвных белых возвышений по обеим сторонам Темзы. Позади полыхало вечернее небо с грозно нависшими тяжелыми облаками, подсвечиваемыми клонящимся к закату солнцем. Эндрю установил треногу с камерой и снял сперва панораму вмерзшего в лед города, а потом зловещий закат. Будет эффектно смотреться как в цвете, так и на черно-белом экране телевизора, подумал он, стараясь не поддаваться горечи.

Взору предстала галерея Тейт. Здание показалось бы такими же безликими руинами, покрытыми белым саваном, как и окружающие строения, если бы не следы сильного пожара; через разбитые окна было видно царившее внутри запустение. Самые ценные полотна исчезли из этих стен еще до окончательного краха, чтобы выплыть по смехотворным ценам на аукционах в южных странах и принести хоть какую-то иностранную валюту. Эндрю вспомнил бум вокруг картин из собрания Чантри, пришедшихся по вкусу африканским ценителям живописи своей монументальностью; их собрали на чердаке, отряхнули от пыли и продали по ценам, пусть и не выдерживавшим сравнения с суммами, которые могли бы быть уплачены за них в благословенные времена королевы Виктории и короля Эдуарда, но все же оказавшимся достаточно высокими в сравнении с пренебрежительно встреченными Пикассо, Браком и Матиссом. Это были хоть и небольшие, но все-таки деньги; от абстракционистов же покупатели дружно воротили нос. Их пришлось вешать обратно на стены на обозрение оставшимся в живых, замерзающим обитателям Пейла. Видимо, после того, как все пошло вразнос, кто-то развел из них костер, который превратился в пожар. Эндрю попытался вспомнить, какая судьба постигла скульптуры. На аукционах пробовали выставлять маленькие бронзовые статуэтки, однако за них удавалось выручить так мало, что это не окупало даже их доставку по воздуху. Крупные изваяния, естественно, так и остались стоять. Скорее всего, они высятся на прежних местах по сию пору, усыпанные пеплом пожарища и снегом, залетающим в разбитые окна, — все эти шедевры Хэпуорта, Эпштейна и Мура. Ожидает ли их новая жизнь? Даже если проект колонизации увенчается успехом, у африканцев имеется свой, более глубокий и не такой искусственный примитивизм, тем более, что за его образцами не надо отправляться за тридевять земель.

Русло реки вильнуло в сторону, и их взглядам предстала новая линия горизонта, в которой безошибочно узнавались башни и ажурные детали крыш Парламента.

— «Биг Бен», — сказал Абониту. — Ты должен усматривать в этом горчайшую иронию, Эндрю. «Под часами ровно в три…» Или около того…

— Только ночи, а не дня. И не летом, а зимой. Часы остановились в февральскую метель: от холода лопнул основной вал, и никто уже не смог запустить механизм.

«Мед для чая не бери…» Да, дела обстоят еще хуже, чем я ожидал.

— Абониту повернулся к штурману. — Причаливаем к левому берегу. У самого моста.

— Прямо здесь? Хочешь устроить привал? — поразился Эндрю.

— Где же еще?

— Есть места, где гораздо удобнее держать оборону. Тауэр, например.

— Здесь билось сердце Англии. Чему ты улыбаешься?

— Цитате из стихотворения. У тебя слишком живое воображение.

— Наоборот, недостаточно живое, — покачал головой Абониту.

— Ведь это Лондон! Рим для нас — ничто по сравнению с ним, а даже крушение Рима не было таким стремительным, как гибель этого города.

Экспедиция по-прежнему страдала от отсутствия связи между отдельными «ховеркрафтами», но еще до выхода Абониту распорядился, чтобы два замыкающие судна прикрывали во время швартовки остальных. Суда встали под прикрытием Вестминстерского дворца, и группа, заранее приготовившаяся к высадке, устремилась к ступенькам. Люди, возглавляемые капитанами, двигались легко и целеустремленно.

— Ты удивительно быстро добился удивительных перемен, — сказал Эндрю. — Их теперь просто не узнать!

— Я здесь ни при чем, — ответил Абониту. — Во всяком случае, почти. Дело не в том, что с ними сделали, а кем они сами себя считают. Ты ведь слышал истории о шаманах, которым достаточно ткнуть косточкой в сторону больного и предречь ему смерть, чтобы больной вскоре скончался? Я сам был в детстве свидетелем этого. Британцы твердили нам, что мы просто простодушные, невежественные ниггеры, и мы на протяжении многих поколений верили им. Потом вы стали возить африканскую молодежь в Англию, где ваши либералы внушали молодым людям, что они ничем не хуже белых. Мы поверили и в это.

— Так ли все просто? — Эндрю покачал головой и улыбнулся.

— Что же происходит с твоими людьми?

— Муталли был высок ростом, но мягкотел: он боялся создать себе врагов, боялся соперничества. Беспорядок и анархия льстили его тщеславию, порядок и дисциплина сулили ему угрозу. Поэтому он не назначал ни заместителей, ни капитанов судов. Ему требовалось, чтобы его окружала толпа, вот люди и были просто толпой.

— И все-таки их внезапное перерождение напоминает чудо.

— Как любые наши перерождения.

— Но они краткосрочны.

— Не обязательно.

— Значит, все зависит от тебя, — заявил Эндрю.

— В каком-то смысле — да. — Абониту повернулся и в упор посмотрел на Эндрю через стекла очков. — Или от тебя.

— Каким же образом?

— Муталли боялся этой страны, льда, снега, безлюдья — всего, что ждало его здесь. Я знаю, что это за страх. Наш брат африканец тут не помощник. Человек испытывает здесь соблазн вновь превратиться в невежественного дикаря, содрогающегося при мысли о привидениях и белых дьяволах. — Он улыбнулся. — Надеюсь с твоей помощью избежать этого соблазна; остальные тоже выстоят, если выстою я.

— Если бы сейчас с тобой что-нибудь стряслось, какой была бы судьба экспедиции?

— Кто знает?

— В его голосе звучало доверие к собеседнику и безразличие к собственной участи. Над парапетом набережной показалась голова. Зиггури помахал им рукой.

— Все в порядке! — крикнул он.

— Хорошо! Мы поднимаемся! — прокричал Абониту в ответ.

 

III

Быстро сгустились зимние сумерки. Дозорные стали докладывать об увиденном. На другой стороне Парламентской площади был замечен человек; еще одного видели в отдалении, на набережной Виктории. Трое не спеша переходили реку в направлении Чаринг-Кросс. По крайней мере эта троица не могла не заметить «ховеркрафтов», стоящих полукругом, однако они ничем этого не выдали. Посмотрев в бинокль Абониту, Эндрю заметил, что один из них хромает. Двое были вооружены подобиями грубых деревянных дубинок; у третьего висел на спине лук, а на боку — колчан со стрелами.

В эту ночь Абониту выставил усиленную охрану — как у здания парламента, так и на «ховеркрафтах». Эндрю тоже пришлось заступить в караул. Он неотрывно глядел в восточном направлении, где серебрились в лунном свете городские крыши. Ему и раньше приходилось созерцать ту же картину, причем именно в эти ночные часы; разница казалась не слишком заметной: улицы и тогда были тихими и пустынными, а блики фонарей меркли во всепроникающем свете высоко вскарабкавшейся луны. Нет, разница была, и огромная: ничто не могло скрыть гибельного запустения. Искрящийся свет, отражаемый снегом и льдом, напоминал сияние прожектора на вышке лагеря смерти.

Утро выдалось мирным. Абониту затратил день на укрепление позиций, возведение там, где необходимо, баррикад, а также послал два «ховеркрафта» в разведку вниз по реке. Они сообщили о кое-каких признаках жизни в районе пристаней в Заводи, где в лед вмерзли три-четыре корабля, один из которых был сильно поврежден пожаром, а также о дыме, поднимающемся над крышами в разных местах, как к югу, так и к северу от реки. Время от времени в поле видимости наблюдателей, стоящих на часах в лагере, появлялись люди, однако их перемещения казались лишенными малейшего смысла. Хотя царила вполне мирная атмосфера, Абониту не стал отменять чрезвычайных мер безопасности и на следующую ночь выставил такую же усиленную охрану.

Первая неприятность произошла на третий день. Абониту выслал на улицы города пеший патруль, поручив ему пройти по основным магистралям до Оксфорд-Стрит. Патруль состоял из шести человек под предводительством африканца из племени ибо. Примерно в час дня патруль исчез за домами, а уже в два часа в отдалении зазвучали выстрелы. После нескольких минут стрельбы наступила тишина.

Эндрю, не отходивший от Абониту ни на шаг, сказал:

— Что-то стряслось. Ты не собираешься выслать подкрепление?

Абониту взглянул в сторону угла Уайтхолла.

— Нет. Подкрепления не будет.

— Разве они не ждут от тебя этого?

— Ты имеешь в виду моих людей? Ждут. Но подкрепление может понадобиться и остальным. Что бы там ни произошло, теперь все кончено. Возможно, патруль натолкнулся на небольшую банду хулиганов и обратил их в бегство. В таком случае они скоро вернутся и сами расскажут нам обо всем. Однако итог, вполне вероятно, оказался не столь успешным; тогда противник может сидеть в засаде, готовясь разгромить ожидаемое подкрепление. — Он указал на оцепеневший город. — Устроить там засаду — простейшее дело.

Патрулю положено было вернуться в четыре часа; однако и после пяти никто не появился. Надежды на возвращение больше не было. В лагере возникло небольшое смятение. Абониту собрал всех людей, кроме стоявших в карауле, и обратился к ним с речью. Говорил он просто и доверительно, однако в его тоне слышалось нешуточное предупреждение. Патруль должен был выяснить, насколько опасно выходить в город. Теперь известно, что опасность действительно велика. Во всяком случае, в ближайшее время новых вылазок не намечается, ибо это слишком рискованно. Их плацдарм достаточно защищен, здесь не грозит никакая опасность: несколько вооруженных головорезов способны уничтожить на улицах города малочисленный патруль, но не может быть никакого сравнения между такой стычкой и нападением на хорошо укрепленные и твердо обороняемые позиции. Однако случившееся со всей очевидностью указывает на необходимость повысить бдительность. Их и дальше могут подстерегать неожиданности; значит, надо быть к ним готовыми.

Он не ошибся: ночью на них напали. Часовой, заметивший фигуру, пробирающуюся в сторону лагеря в тени Вестминстерского аббатства, поднял тревогу; через несколько минут раздались выстрелы, и по направлению к лагерю беспорядочно побежали люди. К тому времени, когда Эндрю достиг передовой, атака была отбита. Продолжали звучать одиночные выстрелы; нападающие попрятались кто куда.

Абониту не утратил самообладания. Он приказал Зиггури обойти посты и удостовериться, что часовые остаются на местах, так как противник может атаковать их позиции и на других направлениях. Али было поручено собрать всех остальных в резервное подразделение, так как участвовавших в перестрелке африканцев было достаточно для отражения фронтального удара.

Они высунулись из-за баррикады и увидели, как одного из нападающих настигла пуля. Тот беззвучно растянулся на снегу и, полежав немного, пополз назад.

— Если бы нам удалось протянуть сюда от «ховеркрафтов» свет и установить прожектор, мы бы быстро с ними покончили, — сказал Абониту.

— В любом случае это не займет много времени, — отозвался Эндрю. — Они не произвели на меня сильного впечатления.

— Их прикрывают, — сказал Абониту. — Тебе видно, откуда ведется огонь?

— Нет.

— С аббатства. Прежде чем ринуться в атаку, они посадили там стрелков. Я от этого далеко не в восторге. Выходит, это не просто кучка дикарей.

От Эндрю не скрылась его ирония.

— Да, это не дикари.

— Что ж, — продолжал Абониту, — посмотрим, что из всего этого получится. Думаю, на первый раз с них достаточно. Гляди, вон еще один бежит в укрытие.

— Да, — согласился Эндрю, — достаточно. На первый раз.

На следующий день в лагере царило приподнятое настроение; ночная атака была отбита, и успех рассеял неуверенность, охватившую было людей после исчезновения патруля. За ситуацией на реке наблюдал всего один «ховеркрафт» — он курсировал от Стейнз на западе до устья Темзы на востоке, однако не сообщал ничего нового, кроме того, что в Чисуике беснуется все та же толпа, бросающаяся камнями; в других местах изредка появлялись небольшие группки и одиночные фигуры. День прошел мирно; ни ночью, ни на протяжении последующего дня защитников лагеря никто не беспокоил. Погода обещала стать более ясной, однако после полудня небо набухло тучами. Сумерки опустились раньше обычного; стоял трескучий мороз. Еще до наступления ночи начался снегопад, сопровождаемый сильным ветром. Ночью разыгралась настоящая вьюга.

Под завывание вьюги противник начал вторую атаку. Его целью оставались те же позиции, которые он стремился захватить в прошлый раз, однако появилось и нечто новенькое — попытка овладеть лагерем со стороны сада, где нападающим удалось на время закрепиться. Эндрю не видел, как развивались события на этом участке, однако, судя по последующим рассказам, Абониту сам повел своих людей в контратаку. В результате противник отступил, лишившись двоих человек. Один из них умер на месте, другой был ранен в грудь. Трое африканцев получили ранения, причем один — серьезное. Эндрю обнаружил труп и раненого англичанина в гардеробной палаты лордов, превращенной в лазарет. Абониту как раз допрашивал раненого. Повернувшись к вошедшему Эндрю, он пожал плечами:

— Ничего не могу от него добиться. Может быть, теперь ты попробуешь?

Англичанину было на вид тридцать с небольшим лет, он был полноват, толстогуб, на щеках кудрявилась молодая борода. По его лицу разлилась синева, свидетельствующая о сильной потере крови. Сквозь только что наложенные бинты успела проступить кровь.

— Вам удобно? Что я могу для вас сделать? — спросил его Эндрю.

— Может быть, хотите капельку бренди?

Раненый вздрогнул и враждебно промолчал.

— Мы — мирная экспедиция, — сказал Эндрю. — Мы не хотим никому причинять вреда. Скажите, почему на нас нападают? Атаки определенно кто-то планирует — но для чего? Продукты? Оружие? У нас есть и то, и другое, но ведь вполне очевидно, что мы станем все это защищать. Какая-то бессмыслица!

Ответа так и не последовало.

— Вам совсем нечего сказать?

— Проклятый изменник! — в первый раз разжал зубы раненый. Речь явно давалась ему с трудом. Лицо исказила гримаса боли. Он отвернулся и замер.

— Оставь его, — бесстрастно произнес Абониту. — Он умирает.

Раненый дернулся, но больше ничего не сказал. Абониту и Эндрю вышли из озаряемой свечами комнаты в кромешную тьму коридора. Абониту включил фонарь.

— Сегодня мы еле вывернулись, — сказал Эндрю.

— Да, еле-еле. Если бы им удалось закрепиться… Не знаю, сколько у них еще сил.

Они прошли мимо выбитого окна, в которое мело снегом.

— Если погода не улучшится, — продолжал Абониту, — будет трудно обороняться. Уже сегодня нельзя было ничего разглядеть в пяти ярдах.

— Я не стал бы утверждать, что это типичная для Англии зимняя погода. Однако более типичная, чем безоблачное небо, которое нависало над нами в первые дни. Барометр чаще показывает «ненастье».

— Да, знаю. Есть новости из Лагоса. — Абониту примолк. Эндрю подождал, пока он заговорит снова. — Через неделю к нам выходит корабль с припасами.

— Это гораздо раньше, чем планировалось?

— Мы становимся значительными персонами. Кое-кто, как мне известно, вообще не верил, что мы доберемся до Англии. Тут была замешана политика: если бы экспедиция окончилась провалом, некоторые министры лишились бы постов. Подозреваю, что судно готово уже давно, но они не спешили его отпускать.

— А теперь?

— Теперь — другое дело. Нас здорово укрепляют: всевозможный инвентарь, генераторы, военный отряд. Здесь собираются основать надежную базу.

— Как быстро дойдет до нас это судно?

— При благоприятных условиях — за двенадцать дней.

— Значит, предстоящие три недели обещают стать критическими?

— Да. — Абониту направил луч фонаря в распахнутую дверь, осветив массивные дубовые створки и тяжелый алый плюш. — У нас будет с полдюжины вертолетов «Вестланд», огнеметы, напалм…

— И атомные бомбы?

— Нет, — усмехнулся Абониту. — Хотя в Нигерии есть и они — ты знал об этом? Их продали нам перед самым крахом.

— Думаете применить их против Южной Африки?

— Как будто да. Естественно, лишь в качестве средства устрашения, — пояснил он саркастически.

— Существует ли такая вещь, как преданность?

— Между нациями? Нет, только собственный интерес. Отдельный человек может быть предан своей нации, хотя люди, обремененные предрассудками, описывают это состояние более возвышенными словами. Думаю, это вполне реальное дело, при условии, если известен объект преданности. Преданность рождается в дружбе и не зависит от прихоти.

— Не может быть преданности, если не существует возможности измены.

Абониту пожал плечами.

— Ничто хорошее не может существовать без своей противоположности. — Он бросил взгляд в высокое окно, выходившее на восток, в котором уцелело стекло. — Светает. Сегодня они уже не вернутся.

Попытки штурма прекратились. Вместо них противник повел снайперский огонь. Снайперов было, видимо, всего двое: один засел в аббатстве, другой — в одном из домов на Уайтхолле, хотя не исключалось, что метких стрелков было и больше, но винтовок — всего две. Стрельба начиналась ранним утром и не прекращалась до позднего вечера. Новая тактика не принесла большого успеха, однако за первые два дня один из осажденных был убит и два — ранены.

Следующее происшествие случилось на исходе дня. Метель неожиданно утихла, и предзакатное небо быстро очистилось, отчего река к западу окрасилась в багряные тона. Абониту и Эндрю стояли на галерее, когда прибыло донесение: есть еще один раненый — в руку, чуть ниже плеча.

— Люди встревожены, — сказал Эндрю.

— У них портится настроение, — согласился Абониту. — Ведь неизвестно, когда раздастся следующий выстрел. Поэтому они нервничают и теряют уверенность. Еще денек-другой, и при следующем штурме… Дела могут обернуться плохо.

— Да, — подхватил Эндрю, — могут. Но тут уж ничего не поделаешь. Противник, наверное, только и ждет, чтобы мы предприняли атаку на его позиции.

— Согласен. Я даже подумывал об этом. — Он улыбнулся. — Вот возможность показать, что я лучше Муталли как командир. Он никогда не смог бы отступить.

— Думаешь оставить Лондон?

— Нет, только городские улицы. Если мы расположимся лагерем посреди реки, поставив «ховеркрафты» кольцом, то нам не будет грозить буквально ничего — разве что снайперская винтовка с оптическим прицелом. Это даст и психологический выигрыш: наши люди не будут ощущать себя окруженными вездесущим врагом, как здесь.

— Выходит, ты готов отступить от того места, где раньше билось сердце Империи?

— Только до подхода судна с припасами и подкреплением. Не вижу смысла в бесцельном риске. Пройдет две недели — и мы станем неуязвимы.

Эндрю повел рукой, указывая на лежащий у их ног город.

— Какой же окажется, по-твоему, их реакция?

— Там будет видно. Возможно, они оставят нас в покое.

— Сомневаюсь.

— Во всяком случае, хуже, чем здесь, нам не будет.

— Вот тут ты, кажется, попал в точку.

Поутру они снялись с места и расположились на льду посреди реки, между Вестминстерским мостом и Чаринг-Кросс. «Ховеркрафты» встали тесным кружком, а промежутки между ними были заполнены баррикадами из хлама, собранного подле Вестминстерского дворца. Теперь ничто не закрывало обзора; силуэт города отодвинулся и не внушал больше страха. Эндрю заметил, что к африканцам снова вернулась свойственная им жизнерадостность, доверчивость и склонность к дружеским шуточкам. Эндрю относился к ним тепло: это были славные парни; к тому же они принимали Эндрю как своего — теперь он в этом не сомневался. Они буквально преклонялись перед Абониту, Эндрю же был его другом и соратником. Несмотря на враждебность к себе, которую они чувствовали в этой стране буквально во всем, цвет его кожи не имел для них никакого значения.

Прошел ничем не омраченный день, потом такая же ночь и еще один день; и тут, лишь только стемнело, штурм возобновился. Под аккомпанемент беспорядочной стрельбы в сторону лагеря устремились с набережной Виктории закутанные фигуры. Дождавшись, пока авангард нападающих окажется всего в пятидесяти ярдах от «ховеркрафтов», Абониту приказал включить прожекторы и открыть ответный огонь. Этим все и кончилось: люди попадали в снег и остались лежать: одни замертво, другие — стеная от боли. Некоторым удалось спастись бегством. Как только стало ясно, что противник отступил и не собирается лезть на рожон, Абониту дал команду прекратить стрельбу.

Прожекторы по-прежнему освещали своими безжалостными лучами ледяную пустыню. Один из упавших пошевелился, неуверенно поднялся на ноги и, прищурившись, уставился на прожекторы. По всей видимости, он был контужен; Эндрю не знал, что и подумать — то ли он просил пули, то ли просто перестал понимать, где находится и что с ним стряслось. Постояв немного, он все же повернулся и заковылял назад к набережной, прижимая к груди поврежденную руку. Прожекторы не высветили больше ни единого признака жизни. Однако прошло еще несколько минут, и из снега поднялся и устремился к берегу еще один человек. За ним последовали сразу трое — пара более-менее невредимых людей, придерживающих раненого. Спустя четверть часа на снегу осталось только два безжизненных тела. Абониту махнул рукой, и прожекторы потухли.

— Не думаю, чтобы они осмелились повторить атаку этой ночью, — удовлетворенно сказал Абониту.

— Я тоже сомневаюсь, — поддакнул Эндрю.

— Ты не считаешь, что это может послужить определенным сигналом, — то, что мы прекратили огонь и позволили им убраться восвояси, забрав раненых?

— Каким же сигналом?

— Что мы — цивилизованные люди, а не варвары.

— Самое главное — это то, кто они такие.

— В конце концов им придется смириться с нашим присутствием. Мы не причиняем им никакого вреда.

— Должно быть, они боятся, как бы за нами не последовали торговцы и миссионеры.

— С джином, бусами и Библиями? Это же абсурд, Эндрю! Они знают, что ничего подобного не произойдет!

— Откуда нам знать, что они там воображают? — устало откликнулся Эндрю. — Мы не можем этого знать.

— Разве? — спросил Абониту, снял очки и вытер стекла подкладкой кожаной куртки. — Я так не думаю.

Спокойствие длилось целые сутки, после чего началось новое наступление. И этот раз главный удар наносился со стороны набережной Виктории, однако его дополняло наступление с южного берега.

Противник, продвигавшийся с юга, действовал спокойнее и искуснее, и двоим белым удалось подкрасться к «ховеркрафтам» на расстояние нескольких ярдов, прежде чем их заметили, осветили прожекторами и заставили зарыться в снег массированным залпом. Абониту и в эту ночь приказал прекратить огонь, как только началось отступление, и не выключал свет, пока со льда не убрали последнего раненого.

Однако противник вновь бросился на приступ еще до рассвета, причем применил при этом новую уловку: люди толкали со стороны набережной какую-то конструкцию; в лучах прожекторов удалось разглядеть, что это — обитая сталью стенка, водруженная на колесики.

— Надо же! — подивился Абониту. — Что ты об этом думаешь?

— Думаю, они воспользовались шасси грузовика для перевозки длинных труб. Под прикрытием этой штуковины они смогут подобраться к нам совсем близко.

— Ничего, — усмехнулся Абониту, — пускай. Посмотрим, что получится.

Он дождался, пока импровизированная баррикада пройдет половину пути от набережной до лагеря. После этого из рядов обороняющихся вынырнул один «ховеркрафт», описал по льду дугу и подобрался к нападающим сзади. Раздались выстрелы, заглушаемые ревом турбин. Потом «ховеркрафт» устремился к набережной, и перестрелка разгорелась снова — теперь уже между экипажем и засевшими на берегу. Спустя четверть часа «ховеркрафт» занял свое место на исходной позиции. Капитан, высокий голубоглазый африканец из племени фулани, доложил о выполнении задания. Как выяснилось, с обратной стороны баррикада не была защищена, и люди, толкавшие сооружение по льду, были застигнуты врасплох. Чтобы разделаться с ними, хватило нескольких залпов.

— Отлично! — одобрил Абониту. — Славно поработали. Теперь попробуйте поспать.

Фулани отдал честь и удалился. Эндрю зевнул и пробормотал:

— Я тоже не против соснуть, Або. Как и ты, наверное.

— Да, — согласился тот. — Они очень настырны, но теперь, надеюсь, мы на время гарантировали себе покой.

Эндрю заполз в спальный мешок и мгновенно забылся. Его разбудили новые выстрелы; посмотрев на небо, он увидел, что оно стало ненамного светлее, чем было, когда он ложился. Видимо, прошло не больше получаса. Эндрю нехотя поднялся. Он чувствовал себя смертельно усталым; голова раскалывалась от боли.

Новое наступление оказалось не более успешным, чем все предшествующие, однако на этот раз противник вытолкнул на лед нечто вроде бронированных саней. Для того, чтобы отразить новую опасность, не потребовалось даже высылать в тыл атакующим «ховеркрафт»: они сами бросили свои сани всего в двадцати ярдах от берега. Небо на востоке быстро светлело, и оба покинутых укрытия торчали в снегу как ненужный хлам. Экспедиционные повара занялись приготовлением завтрака, и Эндрю решил, что следует сперва перекусить, а уже потом снова отправляться на боковую. Мудрость этого решения стала ясна ему чуть позже, когда всего по прошествии пятнадцати минут с южного берега к лагерю снова устремились люди. Правда, им тоже пришлось бросить свое прикрытие в нескольких ярдах от берега.

Утром тактика противника стала понятной: несмотря на то, что атакующим не удавалось подойти к лагерю, они всякий раз оставляли на льду нечто, что сможет служить укрытием при следующей попытке. Атакующие ограничивались вызовом на себя огня и продвижением вперед импровизированных укрытий. При этом они несли потери, но не столь существенные, как раньше. Несмотря на наступление дня и тусклый свет скрывающегося за тяжелыми облаками солнца, атаки возобновлялись снова и снова. Абониту приказал экономить патроны и направил один из «ховеркрафтов» ближе к берегу, чтобы потрепать противника, однако в лагере воцарилась тревога. Люди пытались хотя бы ненадолго вздремнуть, однако их беспрерывно будил треск выстрелов; к вечеру появился дополнительный источник беспокойства: с берегов стали доноситься усиленные мегафонами ругательства.

Шум и сумятица продолжались всю следующую ночь, а потом и все утро. Попыток продвинуть ближе к лагерю укрытия, которыми был уже буквально усеян лед вдоль берегов, больше не предпринималось — видимо, противник сообразил, что «ховеркрафты» неминуемо отрежут его от берега. Однако цель атак не вызывала сомнений: обороняющихся собирались взять измором, не давая им ни малейшей передышки.

Доедая свою порцию подслащенной и витаминизированной кукурузной каши, Абониту произнес:

— Так мы долго не продержимся.

— Они могут сменять друг друга, а мы — нет, — поддержал его Эндрю. — Что же делать? Опять в путь? Вверх по реке? Или вниз?

— В любой части города они не дадут нам покоя.

— Тогда прочь отсюда. — Абониту помалкивал. — Дождавшись подкрепления и пополнив запасы, мы сможем вернуться.

— Да, — согласился Абониту, — так будет разумнее всего. Сейчас мы отступим, но потом вернемся — с вертолетами, огнеметами и напалмом. Тогда наступление поведем уже мы. Затравим их на этих узких улочках, как крыс. Но я не хотел этого, Эндрю.

— Тебе не оставили иного выхода.

Абониту мрачно поднял глаза на негостеприимный город.

— Чего они хотят? — не выдержал он. — Ведь перед нами не дикари — как они могут быть дикарями? За их действиями стоит чей-то разум, который не может не внушать уважения. Если бы только можно было установить с ними контакт!

— Они как будто не стремятся к этому.

— Но разве они откажутся от контакта, если мы предложим его сами?

— Каким образом?

— Выслав парламентера с белым флагом.

— Может, и не откажутся. Но пока они не предлагали нам ничего похожего.

— Возможно, они считают, что первый шаг должны сделать мы. Ведь это их страна.

— Было бы куда проще убраться подобру-поздорову.

— И вернуться, вооружившись напалмом? Это Лондон, Эндрю! Я хочу согреть мою королеву, а на зажарить ее.

— Значит, парламентер. Зиггури? Думаешь, он справится?

— Нет, не Зиггури. И вообще никто из наших.

— Ты думаешь, что я сгожусь для этого? — медленно осведомился Эндрю.

— Убедить их удастся только тебе.

— Убедить?

— Да. Что у нас мирные намерения. Что мы хотим оказать им помощь. Но я не прошу тебя об этом, Эндрю. Разве что ты вызовешься сам. Я знаю, как это рискованно.

Эндрю улыбнулся. На его облике лежала печать нечеловеческой усталости, лицо горело от начавшейся лихорадки.

— От риска все равно никуда не денешься, — выговорил он. — Остается надеяться, что в этих местах все еще признают белый флаг.

 

IV

Он в одиночестве подошел к берегу, высоко подняв обрезок узкой трубы с болтающимся на кончике белым лоскутом. До самой набережной он не видел ни души. Потом из-за парапета ему бросили веревочную лестницу.

— Лезь сюда, — велел голос с северным произношением.

Наверху его встретили человек шесть. В их глазах читалось любопытство, смешанное с неприязнью.

— Белый? — удивился главный в группе. — Там есть другие белые?

— Нет, только я.

— Черномазые ублюдки! — прошипел рыжеволосый коротышка.

— Хотел бы я…

Человеку, говорившему с северным акцентом, было на вид лет пятьдесят — коренастый, седовласый и чисто выбритый, в то время как остальные заросли щетиной. Он повысил голос, и все разом умолкли.

— Кто послал тебя к нам? Чего ты хочешь?

— Меня направили для переговоров с вашим командованием.

Оглядев Эндрю с ног до головы, коренастый проговорил:

— Ладно. Пойдем.

Рыжеволосого послали доложить о появлении парламентера. Остальные двинулись вместе с Эндрю вдоль набережной по направлению к Чаринг-Кросс. Их ноги то и дело вязли в снегу и скользили на льду. Потом они свернули к Нортамберленд-Авеню. Деревья вокруг были по-зимнему голы, но все же их вид отличался от того, что остался у Эндрю в памяти, — видимо, они погибли от холода. Некоторые были спилены. Вдали показалась Трафальгарская площадь, — Осторожность не помешает, — сказал коренастый. — Завяжите-ка ему глаза.

Эндрю завязали глаза куском материи, пахнущим машинным маслом, и повели дальше под руки. Он пытался сообразить, куда именно. Сперва они пересекли Трафальгарскую площадь по диагонали; дальше Эндрю утратил ориентировку. Ясно было, что они перемещаются приблизительно в направлении Пиккадилли-Серкус. Их дважды окликали, и провожатые давали невидимым встречным объяснения насчет Эндрю. Человек с северным акцентом старался отделываться краткими ответами.

— Ступеньки! — раздалось по правую руку. — Осторожнее!

Сперва они преодолели короткий лестничный марш, потом еще один, уже подлиннее. Эндрю почувствовал под ногами мягкий ковер.

— Подождите здесь, — велел человек с северным акцентом. — Я посмотрю.

Пока он отсутствовал, Эндрю успел сообщить своим стражам, что у него в кармане имеется пачка сигарет.

— Боже! — откликнулся голос. — Давненько я не затягивался!

Эндрю уже хлопал себя по карманам, когда новый голос сурово одернул его:

— Опустите руки. Нам от вас ничего не нужно.

Дисциплина у них была на высоте — это Эндрю успел подметить сразу.

— Как угодно, — безразлично ответил он.

Заскрипела дверь, раздались шаги.

— Так, — молвил вернувшийся начальник, — введите.

Они прошли в дверь, спустились еще на несколько ступенек, оставили позади коридор. Эндрю провели в еще одну дверь и велели остановиться.

— Снимите тряпку, — скомандовал новый голос, показавшийся почему-то смутно знакомым. На затылке завозились чужие пальцы, развязывая узлы, и Эндрю зажмурился от света. Комнату освещали всего две керосиновые лампы, однако их тусклого мерцания хватило, чтобы он на какое-то время стал незрячим. Одна лампа свисала посреди комнаты с потолка, наподобие люстры, другая стояла напротив него на столе. За столом восседал человек. Он снова заговорил, и теперь Эндрю покинули всякие сомнения.

— Энди?! Боже мой, откуда ты взялся?

Комнатка оказалась совсем небольшой и лишенной окна; видимо, она служила когда-то кабинетом менеджеру ресторана. На полу лежал ворсистый ковер цвета электрик. Стол из красного дерева был покрыт алой кожей. Дэвид сидел в удобном вертящемся кресле. Комнату обогревал керосиновый камин, так что Дэвид был без пиджака и в рубашке с короткими рукавами. Он кивком отпустил приведших Эндрю людей.

— Оставьте нас. — Дверь захлопнулась. — Ну что, я жду объяснений, парень.

— Я здесь с экспедицией. Меня прислали для переговоров. Может быть…

— Значит, они из Нигерии?

— Да.

— А мы думали, из Ганы — эскадра ушла именно туда.

— Ей что-то помешало. Она осталась в Нигерии.

— Одного не пойму: как ты оказался среди них?

— Мы снимаем фильм. Я оператор. Но в последнее время нам было не до съемок.

— Ты сам вызвался участвовать?

— Когда Мадлен ушла… Это был единственный способ попасть сюда. Конечно, я не надеялся ее отыскать. Но все равно… А идея принадлежала Абониту.

— Абониту? Тому, кто устроил тебя на телевидение?

— Да. — Эндрю немного поколебался. — Сейчас он командует экспедицией.

— Вот это да!

— Мадлен… Как она?

Дэвид с любопытством посмотрел на него и ответил:

— С ней все в порядке.

— Она здесь, с тобой?

— Недалеко отсюда. Итак, наши чернокожие друзья прислали тебя для переговоров. О чем же?

— Они хотят понять, почему на них нападают и что они могут сделать, чтобы это прекратилось.

Дэвид улыбнулся все той же располагающей улыбкой, от которой с его лица исчезла недавняя напряженность.

— Нет ничего проще: пусть уберутся восвояси.

— Пойми, у них самые мирные намерения. Они просто изучают что к чему — вот и все. У них и в мыслях нет водружать флаг.

— Пока.

— Они хотели бы помочь вам.

— Мы пришли в Африку с такими же лицемерными словами на устах. Ты сам в это не веришь, Энди. Мы противимся колонизации.

— «Мы»? Кто это «мы»? Банда беспризорников, обитающая среди руин мертвого города. — Он указал на керосиновые лампы. — Надолго ли вам хватит керосина? Наверное, вы до сих пор сидите на консервах. Что произойдет, когда кончатся и они? Кто станет ремонтировать дома, когда начнут обваливаться стены?

— И ты считаешь, что нам следует приветствовать своих чернокожих освободителей?

Первое потрясение и замешательство, которое охватило Эндрю, когда он оказался лицом к лицу с Дэвидом и понял, что Мадлен, возможно, где-то совсем близко, прошли. Их место заняли прежние обиды — ведь именно Дэвид виноват в том, что Мадлен покинула Лагос. Эндрю знал, конечно, что несправедлив, так как по крайней мере непосредственно в ее уходе Дэвид совершенно не повинен, однако от этого становилось еще горше. С трудом подавив закипающий гнев, он произнес:

— Мне казалось, что ты гордишься практичностью своего отношения к жизни.

— Верно, Энди, — кивнул Дэвид.

— Выходит, сползать в дикость, а то и в каннибализм, размахивая при этом «Юнион Джеком», — практично?

— Нет, не совсем. Но иногда приходится полагаться на удачу.

— Наверное, все дело в ставке и ожидаемом выигрыше.

Дэвид взглянул на него, и его лицо исказила судорога.

— Да. Хотя в последнее время я не мог много размышлять на эту тему. Текучка засасывает, знаешь ли. Зато я немало думал об этом перед крахом. Как ты знаешь, я мог улететь на юг. Приземлился бы под теплым солнышком, но сразу попал бы в безвыходное положение.

— Мы помогли бы тебе.

— Знаю. Я никогда не любил полагаться на чужую помощь, но, думаю, там мне пришлось бы к этому привыкнуть. Возможно, я привык бы даже к роли представителя презренного меньшинства, хотя это было бы еще сложнее. Но мое положение было надежным всю жизнь, и я внезапно понял, что с меня хватит. Конечно, мне хотелось выжить, но только на моих собственных условиях. Вот я и решил, что у меня есть шанс этого добиться. И потом, впервые в жизни в моих руках оказалась власть, настоящая власть, с которой мне не захотелось расставаться.

— Выжить? Как кто? Городской эскимос? А власть — над чем?

— Никто не сомневался, что первые несколько лет придется весьма непросто. А потом — что ж, все будет зависеть от того, что нам удастся сделать. Пока еще ничего не ясно. Мы сохранили подобие организованности. — Дэвид осклабился. — Мы — самая многочисленная группа в этих местах, и самая сильная. Удерживаем старый Пейл и кое-что вокруг него. — Он наслаждался собой. — Моя власть простирается до Брикстона на юге и Сент-Джон-Вуда на севере. Следующим летом мы собираемся пригласить оппозицию на крикетный матч на стадионе «Лордс».

— А как же Мадлен — неужели ей по нраву такая жизнь?

— Мадлен вернулась по собственной воле, — медленно проговорил Дэвид. — Я не просил ее об этом, даже не хотел этого. Я… очень ее люблю, но личные отношения в наши дни — роскошь, на которую не остается времени.

— На что же у тебя есть время? На игру в гангстеров среди обледенелых развалин Империи?

— Гангстеры — это сегодня. А завтра — правительство.

— А еда? Горючее?

— Пока не знаю. В настоящий момент, как ты догадался, мы зависим от прежних запасов. — Выражение его лица ненадолго посуровело. — Мы боролись за то, чтобы их сохранить. Можно было бы поделиться с другими, но мы на это не пошли. Мы обрекли тысячи людей на голод, а когда они не захотели спокойно голодать, нам пришлось их убивать. Зато мы сохранили достаточно пищи, чтобы протянуть до конца зимы.

— «Зимы Фрателлини»? Думаешь, вас снова начнет пригревать солнышко? В Лагосе я ознакомился с последними данными — солнечная активность стабилизировалась на теперешнем уровне. Англия навсегда осталась вне зоны умеренного климата.

— Да, климат у нас теперь холодный, — кивнул Дэвид. — Но мы пока не знаем, надолго ли.

— Достаточно холодный, чтобы нельзя было ни выращивать что-либо, ни разводить скот. Чтобы ваши гавани на протяжении восьми-девяти месяцев в году оставались забиты льдами. Конечно, может попасться парочка рыбешек или даже случайно заплывший куда не следует тюлень, но вас все равно ожидает упадок и скорая смерть. Датчане обосновались в Гренландии в двенадцатом веке. Кстати, в те годы там было теплее. Но потом холод нагрянул снова и убил их. Думаю, что каждую зиму они надеялись, что уж следующим-то летом наверняка полегчает…

— Да, нам попадается рыбешка, — подтвердил Дэвид. — Прямо в Темзе — можешь себе представить? Мы прорубаем во льду лунки и рыбачим. Не знаю, что это за рыба, однако вкус у нее приличный. Но я не об этом. Помнишь, ты мне однажды сказал, что в образовании полярных льдов осадки играют более важную роль, чем температура? А на осадки влияет прежде всего температура всей планеты. Погода улучшается, Энди, даже если пока стоит все тот же холод. Разве ты не заметил этого? Вьюга, которая разыгралась на днях, была первой за целый месяц, да и та быстро улеглась.

— Страну все равно сковывает лед.

— Но чуть меньше, чем раньше. Даже сейчас, зимой, он каждый день подтаивает. И со временем…

— При условии, что погода не будет ухудшаться.

— Видишь ли, по-моему, это не исключено. В былые времена антициклоны, приходившие к нам с Атлантики, приносили с собой дожди. Но сами они являлись результатом взаимодействия самых различных факторов, включая температурный. Вполне резонно предположить, что охлаждение планеты могло поломать прежние закономерности. Возможно, что наши штормы достаются теперь Испании и Северной Африке. Какой была погодка, пока вы шли на север?

— Не без штормов, — нехотя согласился Эндрю.

Дэвид ответил ему радостной улыбкой выигравшего спор школьника.

— Вот видишь!

— Но раньше тоже случалось, что антициклоны отклонялись от обычных маршрутов к северу или к югу. Вряд ли можно основывать на столь незначительном обстоятельстве долгосрочные планы.

— Не планы: надежды, мечты — называй как хочешь. Единственный долговременный план на данный момент — выжить. Хотя у нас припасены семена — кукуруза и картофель. Как только земля достаточно оттает, мы начнем сеять.

— В Лондоне?

— Пошлем своих людей за город.

— Придется отсылать их довольно далеко. Разве город помельче не был бы для вас более удобным центром?

— Мы держимся за Лондон по той же причине, по которой сюда явились твои чернокожие друзья: легче удержать его, чем потом отвоевывать. А обладание Лондоном означает обладание Англией.

— Ничего не значащие слова, — утомленно отозвался Эндрю.

— Вот как? Возможно, они пустой звук для тебя, но никак не для черномазых. Если бы это было не так, если бы их вело одно любопытство — тогда зачем принимать бой? Почему бы не убраться туда, где поспокойнее?

Эндрю не видел причин скрывать правду.

— Учти, скоро подойдет подкрепление: люди, оружие. Но они не хотят пускать в ход силу, если их к этому не принудят. Они хотели бы решать проблемы мирно.

— Вот за это спасибо, — медленно проговорил Дэвид. — Ты нам помог. — Его взгляд сделался более пристальным. — Но ты мог бы помочь нам еще больше.

— Каким образом?

— Погасить свет. — Эндрю не сразу сообразил, о чем идет речь, и на его лице отразилось недоумение. — Прожекторы работают на аккумуляторах. Ты мог бы перерезать провода или устроить замыкание. Пять минут темноты — вот все, что нам требуется.

Эндрю задумался. Заданный им в итоге размышлений вопрос звучал вполне практично:

— Что будет со мной?

— Скройся с глаз, пока все не закончится. Ждать придется недолго, обещаю.

— А потом?

— Мы позаботимся о тебе.

— Сомневаюсь. Вы не можете позаботиться даже о самих себе. Ты сам говоришь, что личные отношения — непозволительная роскошь. Даже если бы я дал согласие, не могу себе представить, чем бы вы могли меня соблазнить. Кроме того, Абониту — мой друг. Друг, которому я могу доверять и который доверяет мне. Пусть тебе этого не понять, Дэвид, но согласиться придется.

— Думаешь? — На лице Дэвида появилась заговорщическая улыбка. — Ты уверен, что нам нечем тебя соблазнить? А Мадди?

— Мадлен вернулась к тебе. — У Эндрю разом пересохло в горле.

— Так она сама решила. Мне оставалось только принять это к сведению.

— Она вернулась потому, что чувствовала себя виноватой передо мной. Как всегда… Тут уж с женщинами ничего не сделаешь. Мадлен буквально создана для самопожертвования; она не могла жить с тобой там, когда знала, что мне в Англии приходится несладко. Но на самом деле ей хотелось быть с тобой.

— Нет. — Борьба с соблазном привела к нешуточной головной боли. — Это неправда!

Дэвид по-прежнему смотрел на него. Это был все тот же заговорщический, ободряющий взгляд, но одновременно в нем было и нечто иное — возможно, тоска.

— Как бы то ни было, ты не захочешь уйти, не взглянув на нее. Или я не прав?

Войдя в кабинет, она не стала снимать бесформенную меховую шубу. Эндрю как будто не видел Мадлен; он почти не смотрел на нее, пока Дэвид не оставил их одних. Потом их глаза встретились, но он остался стоять на месте.

— Я так рада, Энди! — пролепетала она. — Что тут скажешь? Сперва я не поверила. Ведь так не бывает, правда?

— Ты хорошо выглядишь, — выдавил он. — Никаких признаков голодания.

Она зарделась.

— У нас пайки. Но еды хватает.

Эндрю смотрел на Мадлен, не смея поверить, что она жива, что он отыскал ее. Ему очень о многом хотелось сказать, но оказалось, что в голове ничего нет, кроме самых банальных фраз. Мадлен нарушила молчание.

— Мне очень не хотелось уезжать от тебя, Энди. Поверь, очень!

— Дэвид мне все разъяснил: я был в безопасности и ни в чем не испытывал недостатка, тогда как он находился в беде. Ты никак не можешь справиться с навязчивым материнским инстинктом, да?

Она отвела глаза.

— Энди… — только и вымолвила она.

— Но теперь мы сравнялись, — продолжал он. — Дэвид хочет, чтобы я предал экспедицию и остался здесь. Тогда мы с ним будем как бы в одной лодке. Ты сможешь сделать выбор, забыв про жалость. Разве не так?

Она молча кивнула.

— Некоторым женщинам понадобилось бы в такой ситуации какое-то время, чтобы принять решение, — несколько дней, недель, а то и месяцев, однако к тебе это не относится. Сострадание состраданием, но ты сумеешь разобраться в своих чувствах. Верно?

— Энди, — прошептала она, — милый Энди…

— Я помню, как Абониту впервые заговорил со мной об экспедиции. Мы сидели с ним мертвецки пьяные в одном поганом кабаре. Он важно посмотрел на меня через свои очки и сказал: «Ты обретешь в стране вечной зимы утраченную любовь». Будто в сказке; он иногда ведет себя совсем как дитя. Наутро я понял, что это — ерунда, но мне было все равно, ехать или оставаться. — Эндрю улыбнулся. — После твоего бегства мне было на все наплевать.

Ее глаза блестели — возможно, от слез.

— И вдруг сказка обернулась былью, — заключил он. — В конце путешествия я нашел тебя. Ты права: так не бывает. Но мы — исключение. Нас разделяло расстояние, преграды, опасности, а в итоге поджидал обыкновенный хэппи-энд. Мы любим друг друга. — Он запнулся. — Ведь так? Ты любишь меня, а не Дэвида?

— Да.

— Ты не колеблешься ни единой минуты? Тебе не нужны дни, тем более недели на размышление? Значит, я не ошибся?

— Не ошибся.

— Я часто воображал, как это будет, — признался он, — но человеку не дано быть настоящим провидцем. Скажи еще раз…

— Я люблю тебя, Энди.

— Значит, все в полном порядке! Дэвид не станет возражать?

— Не думаю.

— Мне тоже так кажется. Он никогда не нуждался в тебе так, как я. Правда? Ему никогда не нужен был рядом другой человек.

— Да, — тихо согласилась Мадлен, — это правда.

— Я еще не поцеловал тебя.

Она кинулась к нему. Эндрю чувствовал, что сходит с ума, сжимая ее тело, закутанное в мех, и ощущая на своей шее ее дыхание. Теперь он понимал, что по сравнению с реальностью бледнеют любые мечты. Мечты не могли так жестоко насмеяться над ним.

— Скажи еще раз…

— Я люблю, люблю тебя, Энди!

Он легонько оттолкнул Мадлен и увидел, что у нее дрожат губы.

— Что случилось? — прошептала она. — Что-то не так?

— Все так. Ты была на высоте. Дэвид может гордиться тобой.

— Не понимаю…

Он с трудом поборол желание оскорбить ее. Раньше он не мог себе представить, что способен на грубость по отношению к Мадлен. Выходит, собственная натура еще может преподносить сюрпризы. Совладав с собой, Эндрю осторожно произнес, старательно подбирая слова:

— Дэвид поступил весьма разумно, предприняв такую попытку. Он использует людей в своих целях, и люди не держат на него зла. Я отказал ему, но стоит попросить тебе…

До нее дошел смысл его слов.

— Ты вообразил, что я обманываю тебя? Что Дэвид велел мне притвориться любящей, чтобы ты поступил так, как он хочет? И что я согласилась?

Эндрю глядел на нее во все глаза и молчал, ибо не доверял собственному языку.

— Разве я хоть раз обманывала тебя, Энди? — еле слышно спросила она.

— А разве он раньше просил тебя об этом?

Мадлен поймала его взгляд.

— Почему ты не доверяешь мне, Энди? Потому, что я бросила тебя и вернулась сюда? Выходит, я потеряла тебя? Как я потом сожалела о своем поступке!..

— У поступков бывают последствия, — ответил он через силу.

— Дело не столько в твоем бегстве, сколько в том, что было потом. Ты слишком поторопилась, Мадлен, ты оказалась слишком легкой на подъем. Ты не из тех женщин, которые могут запросто перепархивать из одной постели в другую. Тебе надо было попросить отсрочки — глядишь, я бы поверил тебе.

— Да, — сказала она, — я не из таких. Только твоя догадка неверна: я не делила с Дэвидом ложе.

— Ага, значит, стоило тебе бросить меня, как ты осознала свою ошибку! — воскликнул он с горькой иронией. — Поэтому ты дала Дэвиду от ворот поворот и сидела, как Пенелопа, дожидаясь, пока явится твоя подлинная любовь? В этом ты пытаешься меня уверить?

— Нет. Я не надеялась снова тебя увидеть.

— Тогда в чем же? Ты терпела мою любовь от одиночества, хотя продолжала любить Дэвида. Что же изменилось теперь?

Ответ последовал не сразу. Жестом, в котором невероятным образом слились гордость и стыдливость, она распахнула полы шубы и тут же запахнулась снова. Он успел заметить, как раздалось ее тело, обтянутое синим шерстяным платьем.

— Вот что, — сказала она.

Эндрю остолбенел и вымолвил только:

— Он…

— Наш? Твой? Да, несомненно. Я поняла, что беременна, еще в самолете, когда летела сюда. Сперва я решила, что меня просто тошнит от воздушных ям… Очень скоро я разобралась в своих подлинных чувствах, но было уже поздно что-либо предпринимать: аэропорт закрылся, а Пейл доживал последние дни. Единственное, что мне оставалось, — попытаться выжить. Я не знала, хватит ли у меня сил, но меня поддерживал Дэвид. Он все время разглагольствует о ребенке. Он уверен, что родится мальчик. Мне кажется, он тоже лучше разобрался в себе. Ему бы хотелось иметь сына.

— Все будет совсем непросто, — произнес Эндрю. — Ни больниц, ни оборудования…

— Не бойся, все пройдет как полагается.

Ее спокойная уверенность рассеяла его страхи, но смятение не проходило. Он представил себе Дэвида, диктатора зарождающейся империи, которому нужен сын, преемник…

— Бедный Дэвид! — невольно вырвалось у него.

— Да, бедный Дэвид, — согласилась она.

Этот невинный заговор, скрепленный любовью, рассеял его сомнения. Он раскрыл объятия, и Мадлен бросилась к нему, тяжело повиснув у него на шее.

— Ты все спрашивал и спрашивал, — услыхал Эндрю ее щекочущий шепот у самого уха. — А сам ничего не хочешь сказать?

— Я люблю тебя. — Он сжал ее еще крепче. — Люблю вас обоих.

 

V

Абониту разбил палатку в центре кольца, образованного «ховеркрафтами». Поприветствовав Эндрю, он дождался, пока они останутся с глазу на глаз за шатким столиком, и только после этого спросил, как обстоят дела.

— Плохо.

— Они не хотят договариваться? — спросил Абониту и налил бренди в две алюминиевые кружки.

— Только на одном условии — чтобы вы оставили Лондон. Они предпочли бы, чтобы вы вообще оставили страну, но понимают, что не могут принудить вас сделать это.

— Они полагают, что смогут настоять на первом своем условии?

— Да. Во всяком случае, они попытаются.

— Почему?

— Разве это не очевидно?

— Им не приходит в голову, что наше отступление не будет препятствием для прихода других?

— Видимо, они намерены бороться со злом в порядке очередности. Они полагают, что с наступлением лета смогут начать возвращать страну под свой контроль.

— Звучит оптимистически.

— Верно.

Абониту указал на кружку с бренди.

— Почему ты не пьешь, Эндрю? Я полагал, тебе не мешает расслабиться.

— Спасибо.

Бренди согрел его, и он понял, до чего продрог. И напуган.

— Что у них там творится? — спросил Абониту.

— Холод, — отозвался он. — Безнадежность. Но они надеются — вопреки всему.

— Как с организацией? С дисциплиной?

— Неплохо — как того и следовало ожидать.

Абониту снова плеснул в кружки бренди и поднял свою к губам.

— Значит, я должен буду добиваться благосклонности моей королевы огнем и мечем. У меня нет другого выхода.

— Что ты собираешься предпринять?

— Наше намерение вполне разумно — дождаться судна с подкреплением. Наступили решающие дни: если им удастся одолеть нас до подхода подкрепления, то все погибнет. Если же нет… Я подумал, что неплохой базой мог бы стать Тауэр. Более древний оплот суверенитета, который к тому же легче оборонять. Как тебе нравится моя идея, Эндрю?

— Звучит убедительно, — одобрил Эндрю.

— Не слышу энтузиазма.

— Отличная идея!

— От Тауэра можно будет двинуться на запад, прокладывая себе путь огнем и гранатами. По Каннон-Стрит, Ломбард-Стрит, Чипсайду. Мы сможем даже занять собор святого Павла! Вдруг мы отыщем священника, который согласится короновать меня в Вестминстерском аббатстве? Король Абониту Первый! Как тебе это нравится?

— Для шутки слабовато.

— Да, Лагосу это придется против шерсти. Но все остальное вполне серьезно.

В наступившем молчании рядом с палаткой послышались чьи-то шаги и посвистывание. В слабом свете работающей от аккумулятора лампочки Эндрю увидел, как пристально смотрит на него Абониту. Свет отражался от его черного лица и от виднеющихся между чуть раздвинутыми губами зубов, белизна которых только подчеркивала негроидность черт.

— Что случилось, Эндрю? — спокойно спросил Абониту.

— Разве что-то случилось? Не понимаю.

— Побывав там, ты преобразился.

— Возможно. — Он посмотрел на Абониту в упор. — Я нашел Мадлен.

— И что же?

Стараясь говорить только правду или хотя бы полуправду, он сказал, не выдавая своих чувств:

— Она с Дэвидом. У нее будет ребенок. Вот и все.

Абониту выдержал паузу и произнес:

— Значит, поиски завершены. С ненавистью покончено.

— С ненавистью?

— Значит, с любовью. Какая разница? Желание, стремление обладать — именно это привело нас сюда, в эту холодную страну.

— Да. И я нашел то, что искал. Но ты-то — нет.

— Нет. — Абониту допил бренди. — Дело в том, что ты, по-моему, всегда слишком сильно зависел от других людей. Почему ты улыбаешься?

— Потому, наверное, что это правда.

— Правда. Все мы время от времени зависим друг от друга. Я, к примеру, зависел от тебя, Эндрю, да еще как.

— Зависел? А теперь — нет? — Он махнул рукой, имея в виду лагерь. — Ты избавился от страха перед их страхом?

— Думаю, они изживают его. Сунь им в руки огонь — они и то не испугаются. Они принесут сюда свое солнце.

— Солнце сулит жизнь, — сказал Эндрю, — а не смерть.

Абониту резко поднял голову, отчего блеснули его очки.

— Я ждал этих слов. Что мне делать с тобой, Эндрю?

Рядом с Абониту стоял прислоненный к столу автоматический карабин. На столе не было ничего, кроме алюминиевых кружек и фляжки с бренди. В ящичке под походной койкой Абониту имелась еще одна такая фляжка. Эндрю с содроганием осушил свою кружку.

— Почему со мной надо что-то делать?

— Потому что я больше не могу тебе доверять. Существует возможность, что ты предашь нас. Риск слишком велик.

— Как же Абониту Первый разделается с первым своим изменником? — улыбнулся Эндрю. — Интересный вопрос!

— Можно отослать тебя назад к твоим соотечественникам.

— Неверно. Я могу принести им пользу.

— Действительно. Тогда что же?

— Есть более простое решение. — Абониту молча ждал продолжения. — Отправь меня обратно в Африку на судне, которое доставит подкрепление. Тебе не придется даже искать предлог: с камерой сможет обращаться кто-нибудь другой — например, юный Нуму. Я вернусь и сделаю первую программу об экспедиции в Лондон. У нас уже достаточно материала.

Абониту задумчиво кивнул.

— Да, так будет лучше.

— А сейчас, коль скоро я вышел из доверия, тебе следовало бы приставить ко мне часового. — Эндрю поежился. — Никак не согреюсь. Там осталось бренди? — Абониту вытряхнул в его кружку последние капли. — Негусто…

Абониту улыбнулся, поднялся со стула и направился к койке. Стоило ему повернуться спиной, как Эндрю схватил карабин. Абониту, наклонившийся к ящику, ничего не услышал. Когда он обернулся, карабин уже был нацелен ему в грудь.

— Не вздумай поднимать шум, — предупредил Эндрю. — Нервы у меня на пределе.

— Глупо! — На черном лице не отразилось никаких чувств. — Что толку?

— Посмотрим. — Эндрю встал. — Делай, как я скажу. Выходи из палатки. Я пойду сзади. Никаких криков, понял?

— Я понимаю только то, что ты занялся бессмысленным делом.

— Я сам разберусь. Давай!

Он посторонился, уступая Абониту дорогу. Оказавшись у него за спиной, он почувствовал смятение: ничего не выйдет, Абониту схватит его или по крайней мере успеет позвать на помощь… Эндрю еще крепче вцепился в карабин. Когда приклад опустился на голову Абониту, он ждал, что это не произведет ни малейшего эффекта. Однако от удара у него самого заломило руки, а Абониту рухнул как подкошенный, не издав ни звука.

— Прости, Або, — сказал Эндрю и потащил потерявшего сознание друга в угол палатки. Однако тело оказалось слишком тяжелым, поэтому он решил, что лучше просто закрыть его койкой. Сделав это, он огляделся и остался доволен: вид палатки не вызывал подозрений.

Снаружи совсем стемнело. Пока он шел к ближайшему «ховеркрафту», никто даже не поднял головы. Неподалеку варился ужин, в воздухе висел вкусный запах. Кто-то напевал песенку — колыбельную племени фулани, как сумел определить Эндрю. Он поднялся на борт и оглядел панораму города.

В безоблачном небе уже загорелись звезды; сбоку к ним подбиралась луна. К западу и востоку виднелись силуэты мостов, по берегу тянулись знакомые очертания зданий. Эндрю посмотрел на светящийся циферблат; четверть часа — вот и все что имеется в его распоряжении. Вполне достаточно, но и медлить не стоит. Он прошел, не вызвав ничьих подозрений, к носу судна. Часовой безразлично взглянул на Эндрю, когда тот склонился над проводкой, питающей прожекторы, — подумал, наверное, что намечается мелкий ремонт. Оторвать провода оказалось не так-то легко, но Эндрю упорно дергал их, пока не добился цели. Бросив концы проводов на металлическую обшивку, он двинулся к следующему судну.

Едва он успел вывести из строя все шесть прожекторов, как послышалась стрельба. Африканцы попробовали включить прожекторы, но не смогли этого сделать и в отчаянии заголосили. Последовала полнейшая неразбериха, однако длилась она совсем недолго: через десять минут все было кончено.

 

VI

Наступившее утро было очень ясным — такого в Лондоне не случалось даже в былые времена. В солнечных лучах ослепительно белела скованная льдом Темза, сверкали крыши домов по обоим берегам, на которых еще лежал снег после последней метели. Даже нелепая кровля Фестивал-Холла обрела в это утро некое достоинство. В бодрящем воздухе угадывался крепнущий восточный ветер.

Дэвид, расположившийся в одном из «ховеркрафтов», велел привести Абониту.

— Как вы себя чувствуете сегодня утром, генерал? — поинтересовался он.

— Голова побаливает. — Абониту чуть улыбнулся. — У нас, чернокожих, как вам известно, крепкие головы.

— Я рад, что обошлось только этим, — усмехнулся Дэвид.

— Можно спросить, что вы собираетесь с нами делать?

— Я как раз раздумываю над этим. Когда Гарольд разбил норвежцев при Стамфорд-Бридже, он выделил им двадцать четыре корабля, чтобы они могли добраться до дому и рассказать там о своей участи. Мы могли бы выделить вам один «ховеркрафт». Придется потесниться, но так как у вас не будет ни оружия, ни припасов, места должно хватить.

— Припоминаю, — сказал Абониту. — Несколькими днями позже они лежали мертвыми вблизи Гастингса, а Вильгельм-Завоеватель захватил Англию.

— Англичане умеют учиться на своих ошибках, даже если они были допущены тысячу лет назад. Если бы Гарольд, собирая свои силы, не покидал Лондона, все могло бы сложиться иначе.

— За нашей экспедицией последуют другие. Сколько времени вы будете собирать свои силы?

— Надеюсь, не слишком долго. Возможно, мы уже скоро сможем отбить у непрошеных гостей охоту совать к нам нос. Мы собираемся снять занятный фильм о конце нигерийской экспедиции — разоруженные остатки загружаются в корабль, доставивший было подкрепление. Думаю, это будут эффектные кадры.

— У вас не осталось телепередатчиков, — улыбнулся Абониту.

— Но, даже если бы они были, в Африке все равно не приняли бы вашу программу.

— Верно. Но раз мы теперь имеем на вооружении эскадру «ховеркрафтов», то, думаю, настало время снова устанавливать цивилизованные контакты. Насколько я понимаю, у Совета Африканских Государств есть база в Сен-Назере. Думаю, что если фильм попадет туда, некоторым государствам захочется им воспользоваться, пусть даже не Нигерии.

— Да, это так. — Абониту помолчал. — А все же жаль. Мы могли бы вам неплохо помочь.

— Вы можете сделать это и сейчас, — ответил Дэвид. — Мы не такие гордецы, чтобы отвергать помощь. Пожалуйста, присылайте к нам купцов, даже миссионеров, если захотите. Единственное, что мы требуем для начала, — это чтобы наша независимость была признана сразу, а не спустя много поколений борьбы. Так было бы легче и для вас самих.

— Вы предлагаете и нам учиться на ваших ошибках?

— Почему бы и нет? — Дэвид рассмеялся. — Статус доминиона — самое меньшее, на что мы можем согласиться. Так и скажите им в Лагосе.

— Мне могут не поверить.

— Поверят, если пораскинут мозгами.

— Наверное, вы правы, — кивнул Абониту. — Может, я еще вернусь — но уже с миссией доброй воли. Или в качестве посла.

— Посол — это то, что надо. С подарками, собранными на берегах процветающей Африки. По-моему, лучше всего остановиться на табаке и кофе.

— И бренди, — подсказал Эндрю.

— Да, — согласился Абониту, — и бренди.

— Он обернулся к Эндрю, и их взгляды встретились в первый раз после событий прошедшей ночи.

— Я был прав, что не доверял тебе, не так ли? Но неосторожен.

— Прости меня, — произнес Эндрю. — Мне было нелегко на это решиться, с какого угла ни посмотреть.

— Ты тоже проявил неосторожность. Или чрезмерную щепетильность. Дал понять, что твоей преданности нам пришел конец. Это был благородный поступок. Не думаю, чтобы твой друг, с которым мне довелось познакомиться, поступил бы так же.

— Нет, — согласился Дэвид, — я бы так не поступил. Абониту продолжал смотреть на Эндрю. На его лице появилась гримаса сожаления.

— Жаль, что ты не вернешься с нами, — сказал он.

— Ты обеспечил бы мне безопасность, если бы я согласился вернуться?

— Мы — цивилизованный народ, — улыбнулся Абониту. — Хотя, быть может, лучше действительно повременить. В конце концов, это твой дом.

— Да, — сказал Эндрю и перевел взгляд с Абониту на город, белеющий за окном. — Это мой дом.