Я видел, как дрожал Билли, глаза его слезились от обиды. Но всё же держался он молодцом, как мог. У меня самого поджилки тряслись, так я боялся капитана. Но после того, как я вытерпел пытки у Лавассера и вернулся героем, мне было бы стыдно прослыть трусом. И я почти не жалел, что стал на сторону Бонса. Ведь всё равно Флинт знал всех заговорщиков. Предал ли нас кто, или дьявольская проницательность Флинта раскрыла ему наши имена, не важно. Ибо все пятнадцать человек теперь как один, босые, безоружные, стояли у фальшборта. За нашими спинами виднелась земля, одинокая серая скала, и мы знали, что ей суждено стать нашей могилой.

— Благодарите команду, что вам сохранили жизнь. Но не радуйтесь слишком. Билли, ты изменник и бунтарь, и дьявол давно поджидает тебя в аду. И ты отправишься туда вместе со своими приспешниками, да. Но сначала вы познаете ад на земле!

Он захохотал, задрав голову, усы его затряслись.

— Добро пожаловать на прогулку по доске!

Нас оттеснили к фальшборту, где уже за планширь свесилась узкая доска. По одному завязывали глаза и толкали вперёд, каждый раз смеясь и радуясь, как кто-то оступался и кубарем летел в воду. Бонс шёл последним.

— Билли! Вот вам сабли, облегчите страдания друг другу! Прощайте!

Две сабли полетели за борт, сверкая, как рыбьи бока, они опустились на дно.

Я сорвал повязку, едва ступив на доску, и сразу прыгнул в воду, надеясь не доставить радости бывшим товарищам на борту «Моржа». Но вынырнув и отплевавшись, я увидел, что не все веселятся. Некоторые смотрели сочувственно.

Вслед в воду полетел и бочонок рому.

— Напейтесь, и отправляйтесь к дьяволу навеселе!!!

Помогая друг другу, мы вплавь устремились к острову. Моряки — плохие пловцы, но на этот раз Фортуна пожалела нас. На берег выбрались все.

Остров и островом нельзя было назвать. Клочок суши в океане, пара квадратных миль, скала, лишенная растительности, если не считать нескольких кустарников, чудом вцепившихся в камни. Ящерицы, змеи и птицы — вот все обитатели этой земли.

«Кассандра» подняла паруса. Мы молча смотрели в след. Никто не проронил ни слова. Да и что говорить? Нас оставили умирать, без шансов выжить. Умирать от жажды и голода.

Лишь когда корабль превратился в точку на горизонте, Том Морган прервал молчание.

— И что скажет нам наш капитан?

Слово «капитан» прозвучало в его устах более с издёвкой, нежели уважительно.

— Помолчи, Том, твой тон ни к чему.

— Ни к чему? Так ты называешь наше положение? Я не виню тебя, Билли, мы знали, на что шли. Но что ты скажешь теперь? По твоей вине затея провалилась, благодаря тебе мы здесь будем подыхать, жарясь на солнышке…

Билли развернулся. Оплеуха была так стремительна и сильна, что Том свалился на спину.

Почти тотчас же он поднялся, вытирая кровь с разбитого носа.

— Ты не прав, Билли… — Сказал он угрожающе.

Вот так ход! Билли всегда был горяч на руку и скор на расправу. Потому-то его и уважали. Кулак у штурмана был тяжёлым, а ответ стремительным.

На слова Тома Билли внимания не обратил.

— Том, нытьем ничего путного не добьешься… Бигфут, поди сюда!

Гаитянин поднялся, готовый слушать приказания.

— Бигфут ты лучший пловец! Достанешь оружие, оно пригодится.

Том стоял, опустив руки. Но не пытался ответить ударом на удар. Только скрипел зубами. Видимо, он всё же решил простить штурману этот тычок в нос. Спустить кливера. Оно и правильно. Что ещё оставалось? Драться? Так в драке против Билли у Тома шансов было не больше, чем у воробья против ворона. Посему Том решил говорить, а не драться.

— Хочешь вооружиться, Билл? Оно и верно, так спокойнее…

— Не будь дураком, Том. Сабли пригодятся, чтоб добыть еду.

— Боже, ты помутил его рассудок! — Драммонд достал распятье и поцеловал его. — О чём ты говоришь, капитан? Какая еда? Мы умрём здесь от голода, и чайки склюют наши трупы!

— Ник, угомонись. Ты говоришь, чайки? Вот их и будем ловить! Есть их яйца, ловить рыбу. Бигфут, ты ведь был рыбаком?

Здоровяк гаитянин молча кивнул головой, но затем произнёс:

— Без сети рыба не ловить. Гарпун нет, сети нет, как ловить?

— Вот с сабель и сделаем гарпуны! С Божьей помощью прокормимся. Здесь проходит морской путь, господь сжалится, и нас подберет корабль!

Я увидел, как поднимают головы смирившиеся со смертью люди. Все зашевелились, приободрились. Надежда — сильная штука. Когда отчаяние начинает поглощать тебя, лишь надежда способна спасти от верной смерти, дать силы бороться и выживать.

Одни бросились доставать оружие. Другие собрали сухие ветки и водоросли, чтоб разжечь костёр на ночь. Из более ровной и длинной ветки и сабли сделали нечто наподобие алебарды, и Бигфут отправился за рыбой. Ром Билли приказал охранять, чтоб выдавать небольшими порциями.

Если еду можно было с трудом добыть в море, то с водой было туго. Родника на острове не было. Надежда оставалась на сезон дождей. Если нельзя добыть воду из земли, то нужно брать её с неба.

С несколькими моряками мы отправились за ракушками, съедобными водорослями и другими дарами моря, оставленными на берегу приливом, и вскоре на большом плоском камне, выбранном нами в качестве стола, было достаточно снеди.

Облазив остров в поисках гнёзд, мы убедились, что для кладки яиц уже не сезон. Но расставив силки, мы можем поймать несколько птиц, отдыхавших на камнях.

Во время поисков пропитания и обнаружился грот. Небольшую пещерку, выбитую в скале дождём и ветрами, шагов десять на шесть. В гроте было темно, и нам с Томом пришлось постоять немного, привыкая к полумраку.

Том сделал несколько шагов вглубь и вдруг вскрикнул от ужаса:

— Здесь скелет! Это покойник!

Я содрогнулся. Жуть как боюсь покойников. Но показать страх перед Томом я не хотел. Бен Ганн ведь храбрец, вы не забыли?

— Ясень день, не живой… Так что с того, Том? Такому старому морскому волку бояться ли покойника?

— Это знак, Бен… Мы все здесь умрём. Разделим участь этого бедолаги.

— Брось, Том! Не поднимай волну…

Позвали остальных.

Не знаю, как здесь оказался бедняга. Скорее всего так же, как и мы. И участь его была печальна, тем самым надежды лишая и нас. Но стоило ли опускать руки?

Никто не хотел прикасаться к костям, боясь вызвать недовольство мертвеца и навлечь на себя проклятье. Бонс сам вынес останки из грота и бросил их в море, радостно подхватившее добычу, словно жертвенное подношение. Недаром Билли получил своё прозвище — Косточка. Он не боялся ни крови, ни останков. И благоговейного трепета перед покойниками тоже. Однажды Бигфут рассказывал об обрядах, заставлявших мертвецов оживать и слушать колдуна, ими повелевавшего. Вуду называется. Так вот, на эти басни Билли отвечал своей всегдашней поговоркой: «Мёртвые не кусаются!». Вот уж где, вправду, холодное сердце при горячей руке…

Факелом изгнали змей, и злого духа заодно — ежели таков оставался у тела. Если разжечь костёр, пещера являла собой надёжное пристанище от холода и северного ветра.

Тут мы и устроили жильё. Приют бездомных изгоев, преданных товарищами и оставленных на погибель.

Бог всё же жалел нас, своих заблудших детей. Той же ночью разыгралась гроза, дав нам достаточно чистой, холодной воды. Мы мерзли, жались друг к другу; ветер задувал холодные мокрые капли в грот. Костерок едва не угасал, задуваемый сквозняком. Маленький огонёк мы прикрывали собой от ветра и брызг. Пусть он давал немного тепла, но сколько надежды было в его неярком тёплом свете!

Мы славили судьбу, подарившую нам это убежище. Ливень не мочил нас, ветер не пронизывал до костей. Только брызги и сквозняк тревожили нас, но они не шли ни в какое сравнение с тем, что творилось за пределами нашего в меру уютного приюта. Не будь этого убежища, мы долго не протянули под непрекращающимся ливнем.

Ром всё-же вылакали в тот же вечер. Мало его было. Рому всегда мало, сколько не возьми. Но и то, что досталось, придало бодрости и позволило пережить первый, самый сложный день.

Выпив ром, мы поместили бочонок под дождевой ручеёк, стекавший с вершины скалы над гротом. Таким образом дождевая вода собиралась в посуду. Муссоны — настоящее счастье для тропиков. Именно они несут жизнь, оживляют усталую от солнца и засухи землю.

Океан бушевал. Казалось, новая волна будет выше предыдущей, и скоро доберётся до высоты нашего пристанища. Она попросту смоет нас, как грязь со скалы.

Но это были лишь страхи. Чтоб отвлечь людей от тяжёлых мыслей, Билли начал петь.

У него не было певческого голоса. Я не разбираюсь во всех этих театральных причудах, вроде альта или тенора. Голос Билли был с хрипотцой, обычный. Но пел он так, что хотелось слушать. Просто, душевно, от сердца. Негромко, но сильным голосом. И песни его были обычные, жизненные. Заставлявшие задуматься, загрустить. Может, команда любила его за эти песни? Или уважала за силу и храбрость в бою? Я не знаю, что ответить на это. Знаю лишь, что Билли был как кремень, пасовал редко, а соображал быстро, и пока другие решали, что делать и как быть, Билли уже действовал. Потому мы и пошли за ним. И потому продолжали слушать его, видя в нём единственную свою надежду.

Две недели мы пробыли на острове, две недели голодали, травились устрицами, мучились болью в животах. Но ни разу никто не пожаловался, не поссорился друг с другом. Беда сплотила ли нас, или надежда, или крепкая рука Билли и его троицы, но я никогда раньше не видел такой сплочённости и самоотдачи.

Мы ели змей и ящериц, если удавалось их поймать; мы ставили силки на птиц, но лишь однажды поймали любопытную чайку. Мы ловили крабов и моллюсков, а однажды Бигфут убил дельфина, и мы устроили пир.

Да, многие ныли, жалуясь на голод или жажду, на горькую судьбу и собственную глупость. Но нытьё стихало от одного презрительного взгляда Билли. Временами он лишь показывал кулак, и этого оказывалось достаточно, чтоб угомонить самого ретивого бунтаря. И хоть Билли не был самым сильным в команде, рука его была крепка, и кортик скор. Немногие могли тягаться с ним в прямом бою.

Билли часами стоял, взобравшись на верхушку скалы, и смотрел в океан. Иногда он бормотал что-то по своей привычке, то ли думая вслух, то ли напевая одну из своих старых песен. Вечерами он то молчал, замкнувшись в себе, то начинал петь. И хоть голос его не отличался мелодичностью, мы с удовольствием слушали его сельские песенки, и многие вспоминали дом, родных, и начинали тосковать. Вскоре мы выучили эти песни наизусть, и пели вместе, хоть и вразнобой. И тогда я понимал, что мы и вправду, морские братья. Такие разные, но всё-же такие похожие…