Люди на судах набились в трюмы как сельди в бочке. Даниэль каким-то образом удалось не потерять деда — хотя он так и не осознал, где он и что им предстоит. Устроившись в уголке вонючего трюма, она усадила его, прижала к себе, больше она ничего не могла сделать для старика.

Утром третьего дня после погрузки — во всяком случае, Даниэль думала, что пошел уже третий день, — люк наверху распахнулся. Даниэль заглянула в лицо старика. Все в запекшейся крови, оно было каким-то величественно-спокойным. Невидящие глаза смотрели в пустоту.

Чей-то знакомый женский голос рядом произнес:

— Да он умер, девочка, умер!

Даниэль продолжала покачивать на руках почти невесомое, высохшее тело деда, что-то шепча ему на ухо. Наконец кто-то пришел и забрал его; она даже не повернула головы.

Прошел еще день, и еще ночь. Судно продолжало раскачиваться на якоре. Время от времени приносили питье и какую-то несъедобную пищу. Даниэль потом никак не могла припомнить: ела ли она, пила что-нибудь или нет.

Потом приказали всем выйти на палубу проветриться; Даниэль встала только после того, как кто-то подтолкнул ее и потянул за собой. Наверху было холодно; непривычно яркий свет ослепил ее. Она зажмурилась, а открыв глаза, вдруг увидела малыша, щеки которого были все в дорожках от слез, а губы время от времени вздрагивали. Даниэль пошатнулась и схватилась за леер.

— Венсан, ты? — ребенок повернул головку в ее сторону. — Венсан!

Они бросились друг другу в объятия, смеясь и плача; она чуть не придушила его. Дедушки нет больше, зато нашелся малыш Пьера. Что-то от семьи все-таки осталось! В эту минуту Даниэль поняла: нельзя терять надежду, надо пытаться найти какой-то выход. Жизнь снова обрела для нее смысл.

* * *

На другом судне группка молодых парней обсуждала план побега.

— Ты с нами, Пьер? — спросил один из них.

Как он может быть с ними, если у него на руках маленький сын?

— Нет, — ответил Пьер после минутного раздумья. — Но если чем могу помочь, скажите!

Анри поднял глаза; темно, даже лица не видно.

— Папа, куда мы?

— Не знаю, сынок, — в голосе отца слышалась непривычная нежность. — Но мы всегда будем вместе.

Ребенок задал еще вопрос, тихо-тихо:

— А мы увидимся когда-нибудь с бабушкой?

Пьер погладил сына по голове:

— Не думаю, Анри.

— А Венсана увидим? Или дедушку?

У Пьера защипало в горле; он не мог проговорить ни слова. Молча прижал к себе ребенка, и Анри больше ничего не спрашивал.

* * *

Погода портилась — обычное явление для октября. Качка становилась все сильнее — даже на якорной стоянке, и запертые в трюме люди страдали теперь еще и от морской болезни.

Однажды ночью двадцать четыре узника устроили побег. Жак тоже хотел быть среди них, но его не взяли.

— Слишком мал, обузой будешь, — сказал один из парней.

Жак ничего не возразил. Он порадовался за них, когда им удалось ускользнуть незамеченными. Что-то будет с теми, кто остался? Вздохнув, Жак прижался к сидевшему рядом Гийому Труделю, тот обнял его, и они задремали.

Полковник Винслоу был в бешенстве. Он послал солдат найти "дезертиров", как он назвал сбежавших. В ходе короткой стычки двое парней были убиты, остальным удалось уйти.

Винслоу пригрозил казнить всех родственников беглецов. Ребята один за другим стали возвращаться, и теперь их уже заковали в кандалы. Другие, которые тоже замышляли побег, оставили этот замысел — нельзя покупать себе свободу ценой жизни близких.

Одиннадцатого октября из Аннаполиса прибыли еще семь судов. Три должны были проследовать в Пизик, четыре были предназначены для того, чтобы принять в трюмы всех оставшихся на берегу жителей Гран-Пре, для которых не нашлось места раньше. В тот же день корабли подняли паруса; пять тысяч акадийцев отправились в изгнание.

* * *

"Все было бы относительно хорошо, если бы не дождь", — подумала с горечью Солей. Даже Эмиль держался неплохо, хотя плечо, судя по всему, болело все сильнее. Беда в том, что единственным укрытием для них были еловые ветви, из которых они на стоянках сооружали нечто похожее на шалаш. Но это мало помогало: все промокали до костей и не могли согреться. Из предосторожности Франсуа не решался использовать свой мушкет для охоты. Он подстрелил двумя оставшимися стрелами несколько кроликов да наловил в ручьях немного рыбы; и то и другое пришлось есть почти сырым: разводить костер надолго было тоже опасно. Припасы из заложенных складов они давно съели.

Вторую ночь они заночевали у красной скалы, возвышавшейся над проливом там, где прошлой весной были Солей и Реми. Сердце Солей сжалось от воспоминаний.

Лодка оказалась на месте, но места для пятерых в ней не хватало.

— Придется переправиться два раза. Сперва отца с матерью перевезу, потом за вами вернусь, — бросил Франсуа в сторону Селест, избегая смотреть ей в лицо: она-то потеряла сразу всех родных.

Утром, однако, Эмиль не встал.

— Давай, сынок! Забирай мать, сестру и Селест. Я больше не могу, — он закашлялся, и этот приступ совсем обессилил его. — Плечо жжет, как кочерга раскаленная, дышать трудно… Оставьте меня здесь. Не надо спорить. Я так решил…

Бледное лицо Барби стало совсем как мел.

— Я тоже остаюсь, — сказала она как нечто само собой разумеющееся.

— Не надо, — возразил Эмиль. — Зачем это? Ступай со всеми, мне все равно не поможешь.

— Ты меня плохо знаешь, если мог подумать, что я тебя тут одного помирать отставлю, — отрезала Барби.

Эмиль подумал, вздохнул.

— Ну ладно. Если пойдешь с ними, обещаю не помирать.

— Я твоим обещаниям не верю, поэтому остаюсь, — упрямо стояла на своем Барби.

— Хватит вам все о смерти! — резко вмешался Франсуа. — Я тоже согласен, что отцу пока лучше не двигаться. Я тогда сперва перевезу на ту сторону Солей и Селест, оставлю вам все, что тут есть из еды. Там уж и стрелять можно будет…

— Мы вас догоним через несколько дней, — заверил его Эмиль.

— Да я завтра же вернусь! Рыбы, во всяком случае, притащу жареной!

Однако назавтра он обнаружил на месте стоянки только следы костра и несколько обглоданных рыбных скелетов. Эмиль и Барби исчезли.

Франсуа недолго занимался поисками. Он понял: такова воля отца, и не ему ее нарушать. С тяжелым сердцем он спустился вниз по скалам и сел в лодку.

* * *

Издалека Эмиль с Барби долго-долго смотрели сыну вслед.

— Дай Бог ему избежать всяких бед на своем пути! — прошептала Барби; а Эмиль осенил его крестным знамением:

— Аминь!

Он повернулся, посмотрел на юг, откуда они пришли, и помрачнел. Заметив перемену в лице мужа, Барби тоже резко повернулась.

На горизонте поднималось дымное зарево.

— Никогда не думал, что господь такое допустит, — проговорил Эмиль наконец. — Они жгут Гран-Пре!