Солей и Селест стояли на утесе, всматриваясь в приближавшуюся лодку. Они тоже заметили дымное зарево.

— Деревню подожгли! — только и смогла проговорить Селест.

"Ну и видок у подружки, — подумала Солей. — Волосы растрепанные, под глазами темные тени. Да и у меня, наверное, не лучше…"

Запаха дыма не чувствовалось: далеко, да и ветер в ту сторону дул. Но Солей хорошо помнила запах пожарища в Бобассене и то, что они там видели на улицах: брошенная кукла, мертвая собака… До их усадьбы эти сегодня вряд ли еще добрались, а вот завтра или послезавтра… Сначала займется амбар, там сено сухое, потом дом… Дом, в котором она родилась, в котором прошла их первая брачная ночь…

Голос Селест вернул ее к действительности.

— Он один!

— Что? — Солей перевела взгляд с горизонта на приблизившуюся лодку. Селест права. В лодке только один силуэт. Она думала, что уже привыкла к боли, горечи, потерям. Оказывается, нет. Все расплылось у нее перед глазами. Насколько же ей хватит слез?

Селест закусила губу.

— Что с нами будет? Лучше бы мы остались. Хуже вряд ли было бы. Сейчас у нас ничего нет — ни еды, ни одежды, а зима идет…

Солей сделала над собой усилие, чтобы казаться спокойной:

— В дневном переходе отсюда индейская деревня. Они нам помогут.

— Дай Бог, чтобы это было так!

Когда Франсуа приблизился к берегу, они сбежали ему навстречу. Он вытянул лодку выше уровня прилива, пряча глаза.

— Я не смог их найти. Они ушли.

— Они не могли далеко уйти, отец ведь совсем слаб! — выкрикнула Солей.

— Как бы то ни было, он не хотел, чтобы я их искал. Понимаешь? — Франсуа бросил красноречивый взгляд туда, где поднимался столб дыма. — Попасться в лапы к этим зверям — дело гиблое. Надо спешить. Чем быстрее пойдем, тем скорее согреемся.

Согреться, однако, не получилось: дождь снова вымочил их всех до нитки. Последние мили две до индейского поселения они едва не бежали бегом. Велико же было их разочарование, когда они обнаружили, что оно покинуто обитателями.

— Ушли совсем недавно, — заметил Франсуа, потрогав еще теплые угли костра. — Наверное, как только дым увидели. Давайте-ка осмотрим все. Может, что-нибудь оставили впопыхах.

Увы, микмаки захватили с собой почти все, что представляло хоть какую-нибудь ценность. Франсуа обнаружил изъеденную молью оленью шкуру: сгодится ей как накидка или одеяло. Солей нашла связку индейских колбасок — смесь жира, ягод и лосиного мяса, набитая в кишки; она была вывешена коптиться и о ней забыли. Так хотелось вонзиться в нее зубами — но нет, это надо оставить как неприкосновенный запас…

Не найдя больше ничего подходящего, они отправились дальше. Солей вспомнила о какой-то хижине, в которой они могут рассчитывать на помощь, нашла дорогу к ней. Они отыскали ее — опять никого и ничего!

Натыкались еще и на другие хижины — такие же заброшенные и пустые. В одной из них Селест понравилась печка.

— Может, здесь перезимуем? — предложила она.

Франсуа покачал головой:

— Слишком близко. Англичане скоро начнут прочесывать эти места — беженцев-то полно. Увидят дымок, и нам крышка.

"Мы как загнанные звери, — подумала Солей. — Никуда не спрятаться, нигде не укрыться…"

— Ради чего это все? — вслух сказала она, когда они укладывались спать. — Такая жизнь! Бегать, прятаться, когда никого не осталось…

Франсуа ровным голосом ответил ей:

— Ради них. Если бы мы были на их месте, разве мы не желали бы удачи тем, что на свободе?

— Да ведь у тебя еще будет ребенок! — мягко вставила Селест. — Ради него одного стоит жить. А может, Реми уже ждет нас там, в долине Мадаваски?

Эта мысль немножко поддержала Солей. Неужели такое чудо может свершиться?

* * *

Камера, в которую бросили Реми, была переполнена: в ней сидело не меньше дюжины заключенных. Она кишела паразитами, в воздухе стояла густая вонь от человеческих испражнений. И к тому, и к другому Реми довольно быстро привык. Труднее было привыкнуть к шныряющим крысам, особенно когда они пробегали по ноге или туловищу. Проклятье! Эти чертовы англичане!.. И он тоже хорош, дурак!

Отец Лаваль умер через несколько часов после того, как его бросили в эту крысиную нору. Ну чем ему помог Реми? С властями спорить — все равно что против ветра плевать. Но ведь он никого не оскорблял, только просил о милости для старика, не сопротивлялся, за что же его сюда?.. Надзиратели пожимали плечами, когда он просил узнать что-нибудь у начальства, или просто отворачивались. Боже, а что Солей теперь переживает? да еще в ее положении! Реми, вообще редко молившийся, теперь каждый день вставал на колени и отбивал поклоны, читая молитвы.

Впрочем, было непохоже, чтобы Бог прислушался к Реми или к кому-то из его товарищей по несчастью. Все, за исключением одного апатичного индейца из рода абенаков, были католиками, истово верующими, и ни одного еще не выпустили, только новые заключенные прибавлялись — в камере уже ногу негде было вытянуть.

В первый день Реми недвижно просидел в углу, но уже на второй решил, что так он долго не выдержит: надо поприседать, повыжиматься…

— Ты что это? — с изумлением спросил один из его товарищей по несчастью, по фамилии Дегль.

— Иначе с этими ублюдками разве справишься? А так сверну кому-нибудь шею и умотаюсь, — ответил Реми.

С разных сторон послышались одобрительные голоса. Дегль встал:

— Я тоже, пожалуй, месье…

— Мишо моя фамилия! — Реми сказал это, не переставая отжиматься. — Реми Мишо!

Через минуту отжималась уже вся камера — только несколько человек, включая, конечно, индейца, не присоединились к ним.

Еще через день индеец остался в одиночестве. На четвертый день поднялся и он. Он молчал, и все думали, что он не знает французского. Но на этот раз из его уст довольно внятно прозвучал вопрос:

— Красные мундиры, убивать? — и последовал красноречивый жест — как будто он скручивал шею гусю.

— Точно! — подтвердил Реми. Абенак ухмыльнулся и тоже начал отжиматься.

Заглянул надзиратель, заорал:

— Что здесь происходит?

Реми, не останавливаясь, бросил на нарочном ломаном английском:

— Пардон, франс один, инглез — но!

Стражник выругался, сплюнул и вышел.

С тех пор по несколько часов в день вся камера прыгала, бегала, отжималась. Индеец-абенак время от времени повторял свой излюбленный жест, и его обычно бесстрастное лицо озарялось чем-то похожим на улыбку.

Большинство заключенных были местными жителями, им разрешались свидания с родными, и те приносили в передачах еду, которой заключенные делились с Реми и даже с индейцем. Это было существенным подспорьем при скудном тюремном питании.

Реми пытался вести счет дням, делая черточки на стене. Однажды он попытался упросить одного из посетителей передать весточку для Солей, пообещав, что ему заплатят, однако тот покачал головой:

— Простите, месье, слишком далеко и слишком опасно. Англичане что-то замышляют, в такое время я не могу оставить свою семью, нет, нет…

Реми насторожился:

— А что они замышляют? Откуда это видно?

— Кто знает, месье? От англичан всего можно ждать. Судов в гавани больше обычного. И вообще, похоже, скоро что-то произойдет. Нет, месье, сочувствую вам, но не могу и не просите!

— Может, знаете кого, кто смог бы?

— Поспрошаю, но вряд ли. Сейчас самая страда, все в поле. Да еще дрова заготавливать надо. А на кого баб с детишками оставлять — на англичан, что ли? — и он сплюнул прямо на стену.

Так что с весточкой у Реми ничего не вышло, оставалось надеяться на себя. Реми все более яростно отжимался, размахивал кулаками, представляя, что перед ним ненавистная морда охранника. Теперь он уже сам освоил жест индейца — тот каждый раз в ответ ухмылялся и кивал.

Недели через две Реми посетил местный кюре, круглолицый и розовощекий отец Дюбуа. Он принес ему мясных пирожков, прямо из печки. Реми не знал, как и благодарить.

— Ну что вы, что вы! Вы заступились за отца Лаваля, а он к вам как к сыну относился, я знаю. Послезавтра еще навещу, Бог даст.

Бог не дал.

— Что с отцом Дюбуа, неужели что-нибудь случилось? — спросил Реми у мадам Дегль, пришедшей навестить мужа — это было примерно через неделю.

Женщина боязливо оглянулась: не слышит ли их надзиратель?

— Арестовали. Заперли в церкви вместе с остальными, называют это "домашний арест".

— За что? И с кем?

Голос женщины упал до шепота:

— Всех кюре в округе туда свезли. Почему, никто и не знает. Месс больше не служат…

Это была неприятная новость. Похоже, что и их никто не собирается выпускать. Бежать, бежать! Но как? Их даже на несколько минут в тюремный двор не выпускают!

Женщина ушла, зато вечером явился брат Дегля — да еще с бутылкой коньяка! Вторую пришлось, конечно, охране отдать, но все равно неплохо. Но еще больше обрадовало Реми другое: через решетку, отделявшую посетителей от заключенных, послышалось негромкое:

— Где тут Мишо? Весточка с воли!

В два прыжка Реми оказался у решетки:

— От кого?

— Да вот от одной парочки — их друг от друга не отличить. Говорят, родственники.

— Антуан и Франсуа? Вы с ними говорили?

— Как раз сегодня на меня вышли, когда я сюда собирался. Спрашивали, как вас отсюда вытащить. Я говорю, знать не знаю. Стражники, конечно, берут — и монетой, и бутылками, но чтобы выпустить кого — на такое они не пойдут. За такие вещи — расстрел. Я только сказал, что вы в порядке.

Реми вздохнул. "Ну, по крайней мере, хоть жена будет знать, а вообще-то они прехитрющие чертенята. Может, и придумают, как меня отсюда вытащить".

Несколько дней Реми напряженно ждал. Но его ожидания не оправдались. Однажды ночью они услышали выстрелы, крик, потом все стихло. Заключенные попытались увидеть что-нибудь из единственного в камере окошка у самого потолка, но не вышло. Не было больше и стрельбы. Реми понял, что это были близнецы и что их попытка не удалась. Что с ними? Ранены? Убиты? Или все-таки сумели ускользнуть и расскажут теперь обо всем своим там, в Гран-Пре?