Еще два дня пути по Малому Кодьяку — и путников встретил лай собак; за стаей — двое подростков с мушкетами на изготовку, и дома — целые, несожженные дома! Из них вышли обитатели: трое мужчин, две женщины с детьми на руках, да еще полно ребятни — за юбки держатся. Господи, неужели опасность миновала?

Грозные стражи опустили ружья — полузамерзшие, хромающие путники, видно, не внушали опасений.

— Здравствуйте! — начал Франсуа, когда обе группы встретились у крайнего дома. — Неужели красномундирников здесь не было?

— Были, — коротко отозвался один из местных, видимо, старший по возрасту. — Трое тут и остались. — Он указал на едва заметные холмики у дороги. — И остальных положим коли сунутся. А вы откуда?

— Из Гран-Пре.

Старик печально кивнул.

— Так я и думал. Из Бобассена последние несколько недель как прошли. Да и немного их было-то. Уже весной мало кто остался. А кто не сбежал, тех на корабли погрузили — и в море…

Солей никак не могла свыкнуться с мыслью, что здесь продолжается мирная, спокойная жизнь.

— Так что, сюда действительно англичане не придут?

— Ну, это трудно сказать. Я говорил уже: они пытались, но мы отбились, но и наши тоже… легли. Может, до весны англичане не полезут больше, есть надежда. У нас тут одна рожать вот-вот должна. Невестка моя. Сын не хочет с места сниматься пока. По весне, наверное, двинемся все-таки. Ребенок окрепнет, да у нас еще четверо — малы для лыж, а без них в снегу проваливаться будут.

Вперед выступила одна из женщин:

— Пап, ну чего мы тут на ветру? Они же замерзли и голодные. Давай, приглашай гостей!

Не прошло и нескольких минут, и они очутились в настоящем раю: у печки, в тепле, а тут еще и похлебка горячая, и хлеб да еще с маслом!

Робишо — так звали хозяев — советовали им остаться здесь:

— У вас же все выношено, и обувка разваливается, да и немножко жирку набрать не мешает…

— К тому же пурга приближается, — добавил старик. — Костями чую. Пересидеть надо в любом случае.

Он оказался прав. Буря бушевала два дня подряд. Снегу навалило на три фута. Солей была рада этой задержке. Видимо, и ребенку отдых пошел на пользу: он стал шевелиться все чаще, все настойчивее. Молодая женщина на сносях окинула ее изучающим взглядом, улыбнулась:

— Ты тоже?

— Да. Только к апрелю.

— Ну к тому времени вы уже до места доберетесь. Зимой в лесу рожать — вот это, правда, страшно.

— Верно. Скажи, чем помочь, — отозвалась Солей.

В ответ она услышала, что женщин в доме полно и помощи не требуется. Им предложили иголки с нитками, чтобы починить все, что истрепалось, а под конец даже дали кое-что из собственной одежды.

— Последнее, что осталось, — объяснили Робишо, — тут такие же проходили, почти совсем раздетые, пришлось их одевать-обувать.

Одежда была хоть и поношенная, но все же в лучшем состоянии, чем у Солей и Селест. Самым же большим подарком были мокасины. Они были простые, без украшений — не такие, как подарила Солей прошлой весной Бегущая Лань, зато прочные. Надолго хватит.

Еще им дали с собой еды и, что немаловажно, по паре лыж на каждого.

Они покинули гостеприимных хозяев на четвертые сутки, согретые душой и телом. К концу недели, однако, они снова чувствовали себя вымотанными до предела. Правда, теперь им встречались целые, неповрежденные хижины, покинутые хозяевами: там они могли переночевать в тепле, приготовить еду. Но переходы казались Солей гораздо более длинными, чем тогда, с Реми. Вообще все выглядело иначе, и если бы не русло реки, она бы безнадежно заблудилась.

Им даже на лыжах было нелегко, а уж без лыж они вообще бы пропали. Дичь куда-то попряталась, протоки, богатые рыбой, все замерзли, надо было долбить лунки, а делать это простым ножом было невозможно.

Порой они встречали других беженцев — из Бобассена, Пизика, а однажды встретили двоих братьев из Аннаполиса, густо заросших бородами. Солей сразу засыпала их вопросами о Реми. Они покачали головами: нет, они о таком ничего не слышали, вот об отце Лавале — да, знают, он умер в тюрьме…

Острая боль пронизала сердце Солей, но она взяла себя в руки. Что это она? Реми — не старик, не больной, почему его должна постигнуть судьба отца Лаваля? Нет, нет, Реми жив, он не может, не должен умереть!

Братья поделились с ней своими горестями: у одного англичане забрали жену с двумя детьми, другой потерял невесту. Как и прочие беженцы, они были худые и оборванные, но надежда не оставляла их.

— Мы двигаем в Квебек, — сообщили они ей. — Слышали, что там еды полно, работа для нас найдется: мы лодки делаем.

— Верно, — подтвердила она, — вдоль реки там полно мастерских всяких…

— Бывали там, мадам?

— Да, с мужем.

Они задавали ей вопросы о городе, она отвечала. Поблагодарив ее, они пошли своей дорогой.

Солей снова загрустила. Боже, как все было хорошо, пока Реми не отправился к этому своему умирающему священнику! Как они веселились, смеялись вместе… Сможет ли она когда-нибудь еще не то что засмеяться — улыбнуться?

* * *

Становилось все холоднее. Они часто натыкались на могилы, на которых порой лежал лишь простой надгробный камень. Но даже и те могилы, что с крестами, не были освящены духовным лицом. Все кюре либо арестованы, а сейчас уже наверняка и сосланы, либо сбежали в Квебек. Селест беспокоилась из-за того, что давно не исповедовалась, Солей же было все равно: сердце ее окаменело.

Каким-то чудом они добрались до Сент-Джона. Здесь уже стали встречаться хижины с обитателями. Их приглашали на ночлег, что же касается еды, то ее самим хозяевам не хватало.

— Торговли нет! — объясняли они. — Англичане уничтожают посевы, топят баркасы. По воде ни к нам не добраться, ни нам никуда не сунуться. Только и знают за беженцами охотиться.

И все-таки люди делились с ними, чем могли, иначе они давно бы обессилели и их ждала бы судьба вот этого несчастного, на могилу которого они недавно набрели. Это была просто куча камней, земля промерзла, яму не выкопаешь. Селест опустилась на колени. Франсуа тоже остановился. Боже, сколько обожания на его лице, обращенном к подружке! У Солей мучительно сжалось сердце: ведь Селест совсем не воспринимает Франсуа как мужчину.

Но Солей была не права. Верно, в первые дни после того кошмара у церкви в Гран-Пре Селест очень страдала из-за Антуана. Но потом Франсуа как-то стал все больше и больше вытеснять из ее памяти образ Антуана. Селест ведь и раньше порой путала их, а уж какие штучки они с ней разыгрывали, пользуясь своим внешним сходством! В конечном счете она выбрала Антуана, и они уже поговаривали о свадьбе, но… Почему же ей сейчас так нравится смотреть на Франсуа, когда он раздувает костер или разделывает тушу убитого им зверя? Почему, когда ее глаза останавливаются на его губах — теперь не улыбчивых, как прежде, а сурово-серьезных, к ней приходят всякие мысли вроде той: а как он, интересно, целуется?

Франсуа был похож на брата, но ведь они же разные. Почему же?.. Чувство какой-то непонятной вины заставляло Селест вновь и вновь бросаться на колени, молить о прощении… За что? Чем она виновата?

— Что будет, когда мы придем туда, в долину Мадаваски? — спросила она вдруг. — Зима ведь, и там никого нет. И ничего — ни дома, ни припасов. Как мы доживем до весны?

— Построим хижину, — бодро отозвался Франсуа.

— Как? У тебя даже топора нет!

— Солей говорит, там поблизости индейцы, друзья Реми. Ну, а в крайнем случае, я и с одним ножом справлюсь. Не будет ножа — зубами! — в выражении его лица была какая-то пугающая отрешенность. — У тебя будет место, где ты сможешь по-человечески жить. И не забывай: там не будет англичан, а значит, стрелять можно сколько хочешь!

У него и патронов-то почти не осталось. Все это знати. И все-таки его голос как-то убеждал. Верилось: Франсуа сдюжит, не подведет.

И тут случилась беда — заболела Селест. Началось с кашля, потом появилась боль в груди, потом — лихорадка. Солей обнаружила это утром, когда она проснулась от кашля подруги. Эту ночь они провели под открытым небом; оленью шкуру, под которой спали, покрыл легкий снежок, его пушинки запутались в волосах Селест, выбившихся из-под их общего покрывала. Солей села, поежилась от холода. Вставать не хотелось, но надо; вон брат уже давно на ногах, пора в путь, нельзя терять времени, пока светло. Единственный способ не замерзнуть — это двигаться, идти…

Солей выскользнула из-под шкуры, сбегала в лес, вернулась — Селест все спала.

— Вставай, время! Солнце уже проглядывает, Франсуа рыбу жарит!

Селест не пошевелилась, и Солей наклонилась, чтобы растолкать соню. Прикоснулась к ее щеке — как огонь! Бросилась к брату:

— Франсуа! Быстро сюда! Селест вся горит!

Он бегом ринулся к ним, упал на колени, наклонился, нахмурился. Селест открыла глаза, они были подернуты какой-то пеленой, будто незрячие.

— Антуан? — пробормотала она. Господи, как больно слышать это имя!

— Нет, это я, Франсуа, — мягко произнес он. — Ты можешь встать?

— Конечно, — ответила она как-то механически, но даже не пошевельнулась. — Где мы? Уже на Мадаваске?

Франсуа и Солей молча переглянулись, потом Солей ответила:

— Нет. Нужно двигаться. Ты идти сможешь?

— Конечно, — повторила Селест, но, когда они попытались помочь ей сесть, она не смогла, а как-то осела у них в руках.

Солей проглотила комок в горле и вполголоса проговорила:

— Что делать? Идти она не может, а еще одна такая ночь — без крыши над головой… — она не договорила и замолчала, чтобы не заплакать.

— Да, здесь нельзя оставаться. Где мы вообще-то? Ты не знаешь, далеко до следующего поселка? Или хоть до хижины какой-нибудь?

Солей в отчаянии огляделась.

— Не знаю! Тут никаких ориентиров нет, все белое…

Франсуа на секунду задумался.

— Мы ее понесем на себе.

Солей замахала руками:

— Я ее поднять не смогу, да и ты… — она замолчала; не стоит ему говорить о том, как он выглядит.

— Не на спине! Сделаем волокушу, у индейцев я видел такие. Залезай-ка обратно, погрейтесь, пока я палки поищу.

— Ой, она вся горит! — воскликнула Солей, послушавшись совета брата.

— Ну вот, быстрее согреешься! Присматривай тут за ней, я быстро!

Солей обняла больную, крепко прижат ее к себе; Селест была в забытьи и даже не пошевелилась; только несколько раз кашлянула.

Солей смотрела вверх, в серое зимнее небо. Может быть, все-таки он есть там — всемогущий и милостивый!

— Господи, услышь меня! — шептала она. — Спаси ее! Не дай ей умереть, ведь мы уже столько прошли, столько мучений позади! Не дай нам умереть!

И как будто в ответ ребенок у нее в животе легонько ударил ножкой. Солей до крови прикусила губу. Где же Франсуа?