Джек отыскал в туннеле дверь в служебный коридор, вышел наружу и, благополучно избегнув встречи с Внубом, вернулся в дом Гарри и Андреа. Открывшая дверь женщина была на десять лет младше той, которую знал Джек.

– Наверное, вы Джек, – произнесла она.

– Андреа? – растерянно пробормотал он.

– Да, это я. Гарри много рассказывал о вас. Рада вас видеть.

Она была одета очень старомодно. Гарри откатил назад во времени ее фетч. Впервые Форстер по-настоящему ощутил потерю. Горе и отчаяние, словно кулаком, ударили под дых. Джек пошатнулся.

– Вам нездоровится? – участливо спросила женщина. – Похоже, у вас выдался тяжелый день!

– Нет, все нормально. Устал немного. Можно зайти?

– Гарри ждет вас. – Она проводила его в гостиную и вежливо добавила: – Если хотите чего-нибудь выпить – кухня к вашим услугам.

Джек едва заставил себя кивнуть. Прошлое будто украли, стерев начисто все, что было. Каждая улыбка Андреа – такая милая, дружеская и так очевидно безразличная – ранила его, как ножом по сердцу. Но Гарри не должен этого видеть.

Девлин сразу спросил о Нихале и не стал скрывать раздражения, услышав о случившемся.

– Тебе давно следовало обуздать своего поганца, – процедил он. – Я же сказал: мое дело, мои правила.

Джек заставил Фиста появиться, но тот ничего не сказал. Сидел, отвернувшись. Форстер спросил, отчего Нихал так испугался, услышав имя Гарри.

– Он испугался не меня, а вас двоих, – буркнул бывший шеф.

Джек был не согласен с этим, но истины добиваться не хотелось. Злоба Гарри казалась уже не наигранной, а пугающе холодной и спокойной.

Повисла тишина. Джек решился нарушить ее, сменив тему. Он не мог не спросить об Андреа.

– Может, не стоило переключать ее на другой временной период? – Он еще не успел договорить, как понял, что зря это сделал.

– Какого хрена ты лезешь в мою личную жизнь?! – взорвался Гарри. – Что тебя за язык дернуло спросить такое?

Джек захотел пригрозить, заставить восстановить Андреа в ее времени и не трогать ее больше. Но тогда его чувства стали бы очевидными. Предугадать последствия такого откровения трудно. А уж справиться с ними – тем более.

– Да вы на пару с гребаной безмозглой куклой испортили все! Не понимаю, отчего все так боятся твоего паяца. Позволь покопаться в нем, уж я налажу эту мелкую погань. И кстати, я уж куда лучше смогу распорядиться его программным барахлом, когда потребуется.

«Предупреждаю: пусть он ко мне не лезет! – зарычал Фист. – Если попробует, сожгу твой мозг к чертям».

– Гарри, это невозможно. Клетка.

– Клетка, клетка… Опять тебе не дают сделать, что надо, опять не твоя гребаная вина. Да ты как бздо в гребаном урагане, бессильный мудак!

В конце концов Гарри сухо попрощался и выключил себя из реальности. Он сказал, что попытается узнать «из своих источников» об убийце, но сомневается в успехе.

– Приятель, у нас был один шанс подобраться к Ямате. Теперь мы на нуле, – заключил он.

Андреа проводила Джека к выходу. Он не мог спокойно смотреть на нее. А вдруг она так и не вернется к прежней себе? Как на ней скажется внезапная потеря стольких воспоминаний и опыта? Уходя, Джек услышал, как Андреа запела чью-то песенку. В этом возрасте она еще не написала ничего своего. У нее тогда вообще еще ничего не было, кроме перспектив.

Вернувшись в отель, Форстер попробовал связаться с Корасон. Та не ответила. Джек оставил сообщение, прося позвонить немедленно. Он ждал ответа целый день – но напрасно. Мысли об Андреа терзали Джека, будто пантеры. Невозможно было разделить чувства к женщине, которую он знал так давно на Станции, и чувства к фетчу. Ведь Джек заново влюбился в ту, что писала ему письма в тюрьму на Каллисто.

Не зная, что делать и куда идти, Форстер пришел на место убийства Бьерна Пендервилля – словно, мучая себя, явился удостовериться в том, что хотя бы болезненное и страшное прошлое осталось на месте.

Убийство произошло на пустом причале, дрейфовавшем в про странстве над разверстой пастью Дока. Выплыв за двери шлюза, Форстер завис в пустоте. Звук собственного дыхания отдавался в ушах. Вспомнилось, как в детстве родители брали его с собой поиграть в таком же доке, осторожно знакомили мальчика с вакуумным скафандром и опасностями открытого космоса. Теперь Форстер надел взрослый скафандр. Он не позволял использовать осязание, ощущать запахи. Вселенную воспринимало лишь зрение. Слева кипела работа – докеры разгружали только что прибывший контейнеровоз. Причалы справа оставались пустыми. Там одиноко висел командный модуль контейнеровоза, словно отрубленная голова, ожидающая, пока к ней снова приделают тело. У Станции дрейфовали «снежинки». Они уже вышли из тени и пылали под солнцем – вычерченная в вакууме математическая строгость, элегантная точность превыше любой, доступной Пантеону в настоящем и будущем.

Джек представил монументальную мощь и красоту их внутренней структуры. Но сложность материального строения меркла перед изощренностью населявших «снежинки» программ. Интересно, обсуждали ли гостей из Тотальности на Станции? Без доступа в сеть не узнаешь. Но он уже видел, насколько мал интерес жителей Станции ко всему за ее пределами. Вряд ли «снежинки» удостоились большего, чем мимолетного упоминания в разговоре о домашних делах.

За кораблями Тотальности зияла бесконечная тьма. Джек снова подумал об Андреа, затем, чтобы отвлечься, о записях камер наблюдения с места преступления. Пендервилля, повисшего на белом страховочном тросе, нашли в нескольких метрах от входа в шлюз. Убийца алмазным резаком вспорол скафандр на спине контролера. Внезапная декомпрессия разрушила тело Бьерна. Пока техники Внуба изолировали место происшествия, Гарри проверил записи службы безопасности, выясняя, кто побывал там. Причал слева не использовался, на причале справа за несколько часов до события работала Ауд Ямата. Больше никого и ничего. Вскрытие показало, что смерть произошла недавно и про шло больше часа с момента, когда Ямата закончила работу и покинула док. Записей о присутствии кого-либо еще в сети не нашлось. Камеры наблюдения не могли сообщить ничего – они бездействовали уже два дня после попадания микрометеорита в центр управления. То есть власти оказались слепы и глухи.

Поток воспоминаний был прерван странным тихим всхлипом. Форстер вдруг заметил, что плечи паяца трясутся. Фист плакал. Джек еще слишком злился на него, чтобы посочувствовать, но удивлен был сильно. Паяц очень редко приходил в такое отчаяние. Его запрограммировали реагировать агрессивно на любую угрозу. Горе и отчаяние приходили только тогда, когда не оставалось места ничему иному. Отчего он так? Фист непрерывно бормотал под нос одно и то же: «Стуки Билл, Стуки Билл, спаси меня и сохрани!»

Джек отгородился от голоса паяца и сосредоточился на своих проблемах. Тишина и пустота космоса всегда помогали размышлять. Он углубился в мысли, убаюкивая себя мерным звуком дыхания. Следовало пройтись еще раз по недавним событиям, поискать важные моменты, которые он мог упустить, зацепки, позволяющие продвинуться дальше. Но, не успев целиком погрузиться в воспоминания, Форстер вдруг ощутил неладное. Медленно, однако, несомненно, без лишней суеты и движения, мир вокруг изменялся.

Началось со звезд. Их свет понемногу смягчался, делался желтее, мутнее. С цветом менялась и форма, точки превращались в провалы, затем в прорехи среди черной пустоты. Прорехи расползались, чернота отступала, сделавшись из безбрежной пустоты рваной декорацией на заднем плане.

– Ты это тоже видишь? – спросил переставший плакать Фист.

Его деревянная челюсть отвисла в изумлении – вирус перемен перекинулся со звезд на всю внутренность Станции.

В вакууме нет звуков. Но Фист с Джеком услышали чудовищный, медленный, тяжкий треск, с каким округлый мир Дока с его десятками районов, спешащими поездами, снующими, будто мухи, флаерами, безжалостным светом послеполуденных ламп Хребта, начал переделывать себя. Округлый зев Дока вытянулся, стал овальным, бело-желтые лампы стали километровыми осколками цветов радуги. Меж ними протянулась паутина, побежала по пространству цвета слоновой кости, образованному слившимися звездами. Космос стал конечным, замкнулся колоссальными стенами, воздвигшимися со всех сторон. На стенах вихрились причудливые узоры, бывшие когда-то огнями Дока.

Затем настала очередь причалов и пирсов Хребта. Они поплыли вдоль новых стен, вросли, стали колоннами. Утвердившись на новом месте, они потеряли металлический блеск – последнее напоминание об их происхождении. Между ними собрались сгустки цвета, растянулись, образовав безукоризненно правильные радужные витражи. Наконец они приняли окончательную форму – и Вселенная застыла.

Форстер стоял посреди нефа огромного пустого собора, изваянного из мягкого желтого песчаника. Над головой возвышалась колоссальная ажурная башня. Джек глянул под ноги и увидел самого себя. Скафандр исчез. Рядом парили два Фиста, один обычный, второй, под ним, – перевернутое вверх ногами его отражение.

Форстер осторожно шагнул. Из-под ног покатилась рябь, исказила идеальное жидкое зеркало – пол исполинского собора. Вскоре она затихла. Джек смотрел вниз – мимо двух крохотных отраженных фигурок в необъятный простор впереди, на отраженные пилястры, великанские окна-витражи, изображающие сияющие фигуры людей и богов, на непомерные своды в сотнях километров над головой, способные вместить луны.

Голова закружилась.

– Пантеон! – выдохнул Фист.

– О да! – тихо отозвался пораженный Джек.

Лишь одно осталось в новом мире на прежнем месте – «снежинки». Они сверкали в полу собора, будто звезды, идеально воспроизведенные жидким зеркалом. Удивительно, но ведь они, должно быть, взаимодействуют с огромной иллюзией Пантеона. Либо они так могучи, что смогли прорваться сквозь наброшенную на мир маску, либо неким образом участвовали в ее создании. Но затем все мысли Джека сменились благоговейным ужасом: в пустоте запел тысячеголосый невидимый хор.

Тонкие сопрано плыли над глубоким басовым рокотом, переплетались, разделялись и сливались опять. Из глубины доносились величественные звуки органа, его дыхание ложилось на плечи свинцовой тоской, рождающейся из необъятных созвучий. Отражение под ногами задрожало в такт музыке. Затем все смолкло. Пол стал ровным, недвижным.

Орган вдруг обрушился одним оглушающим аккордом, и голоса зарыдали в унисон, наполнив собор и его отражение вселенской скорбью. Все звучавшее до того оказалось лишь вступлением. Сейчас в едином хоре слились миллиарды голосов, сотрясающих душу и мир мертвящей тяжкой печалью. А под ними изнемогал орган.

Далеко впереди, в непостижимой вышине, у круглого окна, пылающего над алтарем, сияние высветило парящую фигуру. Форстер подумал, что она, должно быть, километровой высоты. Белые одежды невесомо плыли вокруг, скрывали лицо. Женщина в белом несла на руках мертвое тело – черное, бессильно обвисшее, с запрокинутой головой. Она шла к Джеку – и постепенно уменьшалась до обычных человеческих размеров. Музыка превратилась в один долгий монотонный звук. Сквозь него прорывались горестные вскрики, словно кромсая его чистую простоту тысячью тупых ножей.

– Что это значит? – прошептал Фист.

– Я никогда не видел ничего подобного.

Женщина подошла и остановилась, паря над полом. Складки одежды, словно не нужные более крылья, улеглись, стягиваясь, – и женщина опустилась, коснулась изящными ступнями зеркала. Она пошатнулась – и Джек понял, насколько непосильна ее ноша. С каждым шагом по полу разбегалась рябь. Наконец женщина встала рядом. Последние остатки белой ткани спали, открыв лицо.

Заря.

Ее глаза покраснели и опухли от слез. Тушь расплылась, ее потеки оставили длинные черные дорожки на щеках.

– Ты втянул ее! – крикнула она, и в ее хриплом голосе звучали скорбь и ярость. – Это случилось из-за тебя!

Джек наконец присмотрелся к телу – и не сразу понял, чей труп несла Заря. Без формы сразу не узнать. Это… неужели она? Не может быть…

Фист подлетел ближе, уставился и объявил радостным – впервые за день – голосом:

– Ну, Джеки-малыш, упустил ты свой шанс приударить за ней.

Во лбу неподвижной фигуры виднелось маленькое черное отверстие.

Никаких сомнений – это была Корасон. И она была мертва.