IV. 1

Понедельник, 5 июня 1780 года

Возможно, Сьюзан спала, однако, когда свет начал заползать в щели между ставнями и девочка услышала знакомые звуки лондонской улицы, которая зашевелилась, словно пьяница, пробудившийся от плохого сна, ей показалось, будто всю ночь она наблюдала за передвижением теней на потолке.

Она спросила у Грейвса и мисс Чейз, можно ли рассказать брату о странной перемене в его — вернее, в их — положении и видах на наследство, и все втроем они решили никому ничего не говорить, пока не придет время. Ей казалось, что сообщить обо всем Джонатану будет справедливо, однако принять такое решение было куда проще, чем на самом деле рассказать. Сначала она пообещала себе, что сделает это после ужина, потом решила, что Джонатан устал и нуждается в отдыхе, а теперь и сама потеряла способность ко сну, пытаясь найти мягкие и правильные слова — те, что наверняка будут поняты.

Девочка вздохнула и села на кровати, а затем, свесив ноги, увидела, что брат спит на соседней постели. Его светлые волосы разметались по подушке, а руки были расставлены в стороны, словно в своих снах он мчался по крутому склону. Его кожа была такой же безупречной и бледной, как облака ранним утром. Сьюзан протянула руку и резко потрясла его за плечо.

— Джонатан! Джонатан, проснись!

Мальчик зашевелился и открыл глаза. Сьюзан заметила в них замешательство, которое каждый раз испытывала сама, просыпаясь в этой комнате. Те же первые несколько секунд покоя, потом, когда знакомые предметы из детской, располагавшейся над лавкой на Тичфилдской улице, так и не появились, — подозрение; затем Джонатан зажмурил глаза и глотнул воздуха, вспомнив, где он и что произошло.

— Джонатан, я должна кое-что сказать тебе.

Мальчик подтянулся на локтях и протер глаза.

— Что?

— Ты проснулся?

— Конечно, проснулся. Ты же только что трясла меня за плечо.

— Тебя зовут не Адамс, а Торнли. Вероятно, ты виконт, а когда-нибудь станешь графом.

Не вставая с постели, Джонатан нахмурился.

— И какого графства?

— Суссекс.

Мальчик бросил взгляд на сестру.

— О! Значит, вот откуда та картинка.

— Какая картинка?

— Та, что была на папенькином перстне. С драконом и птицей, которые держат щит. Возможно, тот человек знает это.

— Это феникс. К тому же, ты сказал глупость — какой человек?

Наконец-то приняв сидячую позу, Джонатан возмущенно ответил:

— Я не говорю глупостей! Этот человек показал мне картинку, такую же, как та, что была на перстне, и спросил, не видел ли я ее. Я рассказал ему о перстне, а он сказал, что я умный. А потом пообещал, что вернется и подарит мне камзол, такой же, как у него. Мне понравился его камзол, он был красивый. Но он не вернулся.

— Когда это было, Джонатан? И что это за человек?

— Это было много дней назад. Я же сказал тебе. Его звали Картер. Похоже на колоду карт. Почему ты спрашиваешь?

— Возможно, он взял перстень! — Понизив голос, Сьюзан дернула за простынь. — А он не был похож на… другого человека?

Джонатан покачал головой.

— Нет, он был хороший. Зачем ему брать кольцо? У него была картинка. — Дети с минуту подумали об этом, а потом мальчик, склонив голову набок, снова поглядел на сестру. — Если я виконт, значит ли это, что ты леди или еще кто-нибудь?

Сьюзан принялась качать ногами.

— Возможно.

Зевнув и снова зарывшись в постели, Джонатан положил голову на подушку.

— Они заставят тебя учить французский.

Сьюзан округлила глаза.

Краудер не уходил домой до тех пор, пока тело Картрайта должным образом не обрядили; промежуток между смертью больного и тем временем, когда женщины объявили, что покойник омыт и подготовлен, он провел на кухне перчаточника, попивая красное вино вместе с Майклсом. Исполин покинул дом, как только Краудер своими длинными белыми пальцами закрыл глаза Джошуа, но не замедлил вернуться с бутылкой бургундского, которую он, словно игрушку, сжимал в своей огромной руке, и двумя бокалами; трактирщик быстро протер их краем рубашки и без слов поставил на стол.

Кивнув, Краудер принял поставленный перед ним бокал и сделал большой глоток. Он задумался, попросят ли его анатомировать покойника. И понял, что ему не хотелось бы делать это. Как-то раз в Лондоне он видел, как отравление мышьяком сказалось на органах собаки, и решил, что совокупность его знаний едва ли умножится, если он увидит, что яд сотворил с человеческим организмом. Он почувствовал, как вино попало в пустой желудок и согрело его. Не осознавая собственных действий, анатом расправил члены и вздохнул. Майклс внимательно наблюдал за ним.

— Все бутылки и кувшины спрятаны, — объявил хозяин постоялого двора. — До того момента, как начался приступ, он ничего не ел с самого завтрака. Однако, вероятно, вам стоит забрать с собой бутылку, присланную из замка, и поставить ее в свою аптечку.

Краудер удивленно поглядел на собеседника.

— Вы полагаете, здесь ее хранить опасно?

Пожав плечами, Майклс растопырил свои пухлые пальцы.

— Я не уверен, господин Краудер. Этих бутылок две. Из одной он пил, из другой — нет. Заберите с собой открытую, чтобы я был спокоен. Лучше я не стану говорить то, что думаю. Я сам себя не узнаю.

Краудер, воздержавшись от дальнейших замечаний, снова сосредоточился на вине. Собеседники хранили молчание, пока бутылка не опустела, а небо за кухонным окном не начало светлеть, меняя летний рассвет на ясный день. Дверь открылась, и в помещение твердым шагом вошла молодая на вид женщина с узлом белья, который она тут же вынесла через заднюю дверь. Вернувшись, она положила руку на плечо Майклса. Он схватил ее ладонь и ненадолго поднес к своей щеке. Женщина нагнулась и поцеловала его в макушку, чем тронула сердце Краудера. До этого он никогда не видел жену Майклса, не знал, что она такая опрятная и молодая, и даже не представлял, что супруги способны воплощать этакий образчик крепкой семьи. Похоже, женщина почувствовала на себе взгляд анатома и подняла глаза.

— Господин Краудер, вы и мой супруг должны вернуться домой и отдохнуть. А мы с Ханной подежурим.

Он кивнул, однако, поднявшись, понял, что ноги сами несут его наверх, в комнату больного. В одном конце помещения на маленьком медном блюдце горели травы, а по обе стороны постели Джошуа были расставлены свечи. Ханна сидела на стуле, который большую часть ночи занимал Краудер; услышав скрип открываемой двери, девушка быстро поднялась. Анатом жестом велел ей сесть и поглядел в лицо лежавшего на постели покойника. Каким же странным оно казалось и как же мертво выглядят мертвецы. Джошуа нельзя было перепутать со спящим человеком. Его тело имело вид легковесный и бесчувственный — казалось, все человеческое покинуло его. Краудер заметил, что Ханна утирает глаза.

— Вы любили своего хозяина?

Они кивнула; вид у нее был слегка напуганный.

— Да, сэр. И…

Вероятно, усталость смягчила его голос, и он стал звучать ласковей, чем обычно.

— Что такое, дитя мое?

Девушка вздохнула, положив руку на постель хозяина.

— Сквайр Бриджес задавал разные вопросы — о яде и мышах. Боюсь, они скажут, это я во всем виновата, сэр. — Служанка погладила ладонью усопшего, словно женщина, успокаивающая ребенка. — Будто бы я хоть однажды навредила ему.

Краудер секунду хранил молчание, разглядывая профиль девушки в свете свечей.

— Я знаю, ты не делала ничего подобного. — Ханна одарила его мимолетной благодарной улыбкой. — И если у тебя будут сложности с поиском нового места, я с радостью приму тебя в свой дом.

— Мне бы очень хотелось этого, сэр. — Она перевела взгляд на лежавшего возле нее покойника. — Но сейчас мое место здесь.

Поклонившись ей с не меньшим почтением, чем герцогине, Краудер покинул комнату и, задержавшись лишь затем, чтобы взять у Майклса сверток и тягостно кивнуть, вышел на улицу через парадную дверь и направился к себе домой.

 

IV. 2

Сьюзан думала, что, сообщив брату новости, снова заснет, однако она не на шутку взбодрилась. Мягкими шагами Сьюзан дошла до закрытого ставнями окна, распахнула их и вздрогнула от яркого утреннего света, неожиданно ударившего в глаза. Комната, которую отвели для них с Джонатаном, располагалась на верхнем этаже дома, и девочке были видны чудные струйки дыма, таявшие в небе над городом; казалось, будто в Лондоне обитают несколько исполинов, решивших начать день с курения трубок. Но вдруг что-то привлекло ее внимание, и Сьюзан поглядела вниз. На нее смотрел худой человек, который, кажется, интересовался господином Грейвсом. Он поймал взгляд Сьюзан и быстро снял шляпу, взмахнув ею так эффектно, что девочка улыбнулась. Затем, оглядевшись по сторонам, он поднял руку и поманил ребенка к себе. Сьюзан нахмурилась. Он снова помахал, подзывая ее. Сьюзан отвернулась и двинулась в глубь комнаты. Господину Грейвсу этот человек не нравился, она видела это своими глазами. Более того, судя по виду, Грейвс ощущал беспокойство, когда этот человек оказывался поблизости. Возможно, если она попросит незнакомца уйти, он послушается. Девочке не хотелось, чтобы господин Грейвс испытывал беспокойство. Она вдруг поняла: ей хочется, чтобы он был как можно ближе к ней и Джонатану.

Подкрепив свою решимость едва заметным кивком, девочка быстро оделась, неслышным шагом пробралась по спящему дому и постаралась как можно тише повернуть ключ в скважине выходившей на улицу двери. Одна из младших служанок, чистившая каминную решетку в салоне, обернулась и с удивлением поглядела на Сьюзан. Натужно улыбнувшись ей, девочка выскользнула на улицу, а служанка, едва ли превосходившая Сьюзан по возрасту и явно сбитая с толку, продолжала смотреть ей вслед.

На улице по-прежнему было тихо, однако Сьюзан смело двинулась к Моллою.

— Вы мисс Адамс.

Лицо человека было очень морщинистым, но не желтым. Девочка внезапно ощутила странное спокойствие и чуть было не поправила мужчину, но потом вспомнила об опасностях, связанных с новым именем, и просто кивнула в ответ.

— А вы — господин Моллой. Вы доставляете неудобства господину Грейвсу.

Мужчина издал хриплый смешок, заставивший девочку отскочить на шаг назад. Затем он поднял одну руку в попытке успокоить ребенка, а другой достал из кармана платок, чтобы промокнуть глаза.

— Ох, неужели, мисс? Это правда? Что ж, оказываться в должниках и вправду неудобно, а еще неудобнее — не рассчитываться с долгами. Доставляю я неудобства или нет, мне должны заплатить сегодня же, иначе я позабочусь о том, чтобы господина Грейвса к обеду забрали за долги. Мне нужно кормить жену и ребенка.

— Что вы имеете в виду — «забрали»? — нахмурилась Сьюзан.

— В темницу, юная мисс, — ответил Моллой, чрезвычайно аккуратно сворачивая свой платок и кладя его обратно, в карман кафтана. — Ему придется остаться там, если я не смогу получить свои деньги.

Сьюзан склонила голову набок.

— Ваши жена и ребенок голодны?

Судя по виду, человек слегка удивился.

— Нет, ягодка, пока нет. Но, вероятно, однажды проголодаются из-за отсутствия этих двадцати шиллингов. В этом мире все меняется ужасно быстро и внезапно, вам это известно. — Девочка медленно кивнула, соглашаясь, что в этом есть доля правды. — Поэтому мы должны держаться своих друзей, а для меня нет друзей лучше, чем деньги.

Девочка округлила глаза.

— У нас с братом лучший друг — господин Грейвс. А вы хотите забрать его.

Моллой вздернул подбородок.

— Вовсе нет. Я просто хочу получить деньги.

Потерев затылок, мужчина глянул на улицу за спиной у девочки. Сьюзан продолжала разглядывать кончик его подбородка.

— У меня их нет, — призналась она. Моллой пожал плечами, продолжая равнодушно осматривать улицу через голову ребенка. Девочка прикусила губу, резко втянула воздух и начала вытаскивать золотую цепочку, висевшую у нее на шее. — Зато у меня есть это кольцо.

Мужчина немедленно посмотрел вниз. И сразу же заметил мерцание золота и сверкание бриллиантов. Его голос стал звучать тише и сладострастнее.

— Оно сгодится, деточка! Сгодится! Если ты отдашь его мне, мы совершенно рассчитаемся.

— Если я отдам его вам, вы оставите нас и не станете забирать господина Грейвса?

Моллой быстро кивнул.

— Он будет в полнейшей безопасности, ягодка, когда кольцо окажется в моих руках.

— Оно принадлежало маменьке, — тихо проговорила девочка.

Моллой снова оглядел улицу.

— Ваша маменька наверняка хотела бы, чтобы рядом с вами были друзья, разве не так?

Девочка задумалась. Миниатюра всегда будет с ней, однако господин Грейвс ей дороже кольца. Сьюзан почувствовала, как подступают слезы. Она сморгнула их. Удивительно, что такие мелочи могут уберечь Грейвса. Как бы ей хотелось, чтобы и желтолицый человек предоставил ей возможность договориться!

— Мне придется оставить себе цепь, иначе мисс Чейз узнает, что кольца больше нет.

Девочка завела руки за голову, чтобы расстегнуть цепочку. Моллой помолчал немного, потом пожал плечами.

— Да, да, цепь оставьте себе, юная мисс, а мне дайте только кольцо.

Он вытянул руку, потирая большим пальцем кончики указательного, среднего и безымянного. Тут раздался стук, и Моллой, ругнувшись, снова бросил взгляд через голову девочки. Сьюзан окликнули, она обернулась, по-прежнему ощупывая застежку на шее, и увидела мисс Чейз, приближавшуюся к ним большими шагами; глаза юной дамы сверкали, а волосы были распущены. Она подошла и положила руку на плечо Сьюзан. Ростовщик выпрямился и слегка побледнел.

— Господин Моллой! Объяснитесь.

— Всего-навсего небольшое дельце, мисс Чейз. — Кончиком языка Моллой облизнул свои тонкие губы. — Вам не стоит беспокоиться об этом.

Сердце Сьюзан сильнее забилось в груди.

— Прошу вас, мисс Чейз! Если я позволю ему взять кольцо, он не станет забирать господина Грейвса в темницу. Пожалуйста, позвольте мне сделать это. Я не хочу, чтобы господин Грейвс ушел от нас!

Последние слова напоминали скорее скорбный крик. Сьюзан почувствовала, что мисс Чейз сильнее сжала ее плечо. И посмотрела на Моллоя.

— Запугиваете девочку? А ведь она два дня назад видела, как убили ее отца! Вот как вы поступаете? Да как вы смеете после этого называть себя человеком?

Моллой выпрямился, изо всех сил стараясь заставить себя смотреть на мисс Чейз.

— Не сомневаюсь, все это очень печально, мисс. Но дело есть дело. Ты можешь отдать мне кольцо, ягодка. Мисс Чейз тут ни при чем.

— Ох, неужели? — Мисс Чейз вспыхнула.

Сьюзан снова попыталась расстегнуть замочек на цепочке.

— Вы должны позволить мне. Прошу вас.

Мисс Чейз вытащила из-за пояса маленький кошелек.

— Каков долг, Моллой? Я заплачу, пока вы не ограбили бедного ребенка.

Он что-то пробормотал себе под нос — Сьюзан не сомневалась, что не должна была это слышать.

— Двадцать шиллингов. И никакого воровства здесь нет, мисс Чейз. Вы не имеете права говорить такое.

— Мне интересно, что скажут люди, Моллой, когда услышат эту историю. — Мисс Чейз угрожающе сдвинула брови.

— Вы не должны платить! — Сьюзан топнула ножкой. — Ему это не понравится! Вы же знаете, что не понравится. Он застыдится и больше к нам не подойдет. Это я должна заплатить. Он заботится обо мне! Мы ему обязаны, а вовсе не вы!

Мисс Чейз пришла в замешательство. До крайности серьезная Сьюзан пристально смотрела на молодую женщину. Моллой слабо улыбнулся.

— Мне нет дела до того, кто заплатит, но у меня есть и другие хлопотные занятия, а потому, дамы, не могли бы вы поскорее…

Мисс Чейз бросила на него презрительный взгляд.

— Ах, помолчите, Моллой. Вы целыми днями шляетесь здесь, а мне нужно подумать.

Моллой опустил подбородок. Мисс Чейз облизнула губы.

— Очень хорошо, Сьюзан. Я одолжу тебе двадцать шиллингов, — девочка начала было возражать, — а кольцо возьму под залог. Так ты будешь знать, что деньги твои, и ты вольна потратить их на что угодно.

Не поднимая глаз, Моллой сапогом вычертил полумесяц в пыли прямо перед собой.

— Похоже, вы взялись за мои занятия, мисс Чейз.

Девушка с отвращением посмотрела на ростовщика, но ничего не ответила. Сердце радостно подпрыгнуло в груди Сьюзан.

— Да, пожалуйста. Так будет правильно. А когда я стану леди, я отплачу вам. — Сьюзан ненадолго умолкла. — И вы купите себе экипаж, если пожелаете.

— Спасибо, Сьюзан. Только у папеньки есть экипаж, и я с радостью езжу вместе с ним.

Девочка, кивнув, согласилась.

Сделка была совершена. Забрав у мисс Чейз деньги, Сьюзан положила кольцо в ее ладонь. Юная дама неохотно приняла украшение, однако, увидев решимость во взгляде девочки, тут же спрятала кольцо в свой кошелек. Затем Сьюзан с радостной улыбкой ребенка, покупающего сладости, сунула одолженную сумму в руку Моллоя. Она собралась было уходить, но мисс Чейз все еще держала ее за плечо.

— Бумагу, Моллой.

Печально улыбнувшись, ростовщик вынул бумажник. Из него торчало множество испачканных документов; некоторые из них смялись, и Моллою пришлось разглаживать бумаги.

— Вы прекрасно подходите для нашего занятия, мисс Чейз. Жаль, что вам приходится целый день сидеть дома, расписывая ширмы.

Юная дама снова ничего не ответила — она пристально наблюдала за тем, как ростовщик хмуро роется в бумагах, доставая нужный документ из середины засаленной кипы. Он положил вексель в руку Сьюзан. Мисс Чейз по-прежнему не отводила глаз.

— А там отмечено о выплате процентов?

С минуту Сьюзан беспомощно разглядывала цифры, а затем, перевернув бумагу, сказала:

— Да, вот тут, мисс Чейз.

— Очень хорошо.

Разместив деньги в бумажнике, Моллой снова положил его в карман, располагавшийся прямо над сердцем, и ласково погладил его.

— Приятно вести с вами дела, дамы. Юному Грейвсу повезло иметь таких друзей.

Склонив голову набок, Сьюзан поглядела на ростовщика.

— А у вас теперь тоже есть друзья. — Он улыбнулся, с любопытством ожидая объяснений. — Шиллинги. Вы сказали, что они — ваши друзья.

Моллой рассмеялся — резко и отрывисто.

— И вправду говорил, ягодка, и вправду говорил!

Рукой он слегка коснулся полей своей засаленной шляпы и, посвистывая, двинулся по улице прочь.

Мисс Чейз присела на корточки — так, чтобы глядеть Сьюзан прямо в глаза.

— Скажи мне, милая, пока мы одни. Ты улучила момент и что-нибудь рассказала Джонатану?

Казалось, самостоятельность и сила, только что переполнявшие Сьюзан, куда-то испарились. Она очень грустно взглянула на мисс Чейз.

— Да, и он сказал, что мне придется учить французский!

Мисс Чейз рассмеялась гортанным музыкальным смехом, затем выпрямилась, на мгновенье прижала девочку к себе и повела ребенка в дом.

 

IV.3

Краудер шевельнулся и застонал. Стук в парадную дверь и без того разбудил его, а тут еще раздались голоса. Слушая их вполуха, анатом выбрался из постели и начал одеваться; он так старательно стряхивал обрывки слишком короткого сна, словно они и вправду могли упасть на половые доски его комнаты. Краудер замер. Он мог бы поклясться — за дверью только что заскулила собака. Анатом потряс головой и потянулся за сорочкой. Бдения у постели больного утомили его. Кости чувствовали свой возраст.

— Конечно же, он спит, девушка! Он и после рассвета сидел у постели Картрайта. Но мне нужно его видеть, и ты должна разбудить его.

Голос принадлежал Майклсу. Затем кто-то снова заскулил. Без сомнения, он привел с собой собаку. Краудер слышал, как служанка попыталась возразить еще раз, однако ее слов разобрать не сумел.

— Ох, поди же и позови его, Бетси, ради Бога! Иначе я перестану давать твоему отцу кредит в «Медведе» и расскажу, в чем причина! Вот увидишь!

Высокий женский голос произнес еще одну невнятную фразу.

— Нет, не надо провожать меня в библиотеку, спасибо! За кого ты меня принимаешь? Я подожду в коридоре. Ступай же разбуди его, пока я окончательно не потерял терпение!

Открыв дверь своей спальни, Краудер бросил взгляд вниз, в коридор.

— В этом нет необходимости, Майклс, вы уже сами все сделали. — В голосе анатома чувствовалась улыбка, однако его лицо тут же посерьезнело, стоило ему встретиться взглядом с посетителем, стоявшим внизу, на каменном полу полутемного коридора. — Что стряслось? — Краудер начал спускаться вниз по лестнице. — Принеси, пожалуйста, кофе, Бетси. В кабинет.

Майклс бросил встревоженный взгляд на собаку, которую он держал возле себя на коротком кожаном поводке. Черная псинка — сука, с седоватой шерстью у морды.

— Я ведь с собакой, господин Краудер.

— Не имеет значения.

Краудер толкнул одну из дверей, расположенных по левую сторону коридора, и позволил Майклсу войти первым. Затем, приблизившись к ставням, впустил в комнату свет летнего дня. А потом обернулся. И Майклс, и, судя по всему, собака, разинув рты, разглядывали кабинет.

Перед ними открылось радующее глаз, просторное помещение, отделанное крашеным деревом. У предыдущих жильцов здесь располагалась столовая, однако Краудер не устраивал у себя приемов, ему нужно было место для работы. У задней стены он велел установить полки, на которых помещались самые ценные, по его мнению, книги и препараты. Посреди зала стоял длинный грубо сработанный стол, отполированный до блеска благодаря бесконечным отскабливаниям и отмываниям; такие столы обычно встречаются на кухнях лучших домов. На нем были разложены инструменты анатома. В дальнем конце комнаты, под несколькими латунными канделябрами, стояла конторка, на которой лежали забытые Краудером записные книжки. Но больше всего Майклса привлекли препараты. Они были плодами почти десятилетия научных занятий и старательного коллекционирования. Краудер, как и прочие люди, располагавшие временем и средствами, частенько посещал аукционные залы Лондона и Европы, однако покупал он не искусство в итальянском стиле и не мраморные фрагменты античной эпохи, он приобретал органы человеческого тела, заключенные в тяжелые склянки со спиртом; в них вводились разноцветные смолы, дабы продемонстрировать разнообразные сосуды и формы, свойственные нашему организму, а также подчеркнуть причудливые капризы развития, открытые взору для постижения и изучения, словно неизвестные тексты. Взгляд Майклса скользил по полкам.

— Что это? — Он указал на тонкий рисунок человеческих легких, изумительный пример работы препаратора. Капилляры, по которым воздух через кровь попадает в организм, напоминали голые ветви деревьев в безветренный день — ошеломляюще многосложные и тонкие, словно кружева.

— Легкие молодого человека из Лейпцига.

Рука Майклса лежала на груди — он ощущал, как грудь вздымается и опадает под его ладонью.

— Красиво, — похвалил трактирщик.

Улыбнувшись себе под нос, Краудер поставил кресло к столу, занимавшему центр помещения.

— Садитесь, пожалуйста.

Открылась дверь, в комнату вошла Бетси и принялась расставлять на столе между двумя мужчинами предметы из кофейного сервиза. Пока девушка ставила чашки, нога Майклса прямо-таки подпрыгивала от нетерпения. Видимо, собака была не так сильно встревожена, потому что, широко зевнув, свернулась под креслом трактирщика и положила морду на передние лапы. Бетси ушла, по-прежнему стараясь не глядеть на полки, а когда дверь за ней закрылась, Краудер произнес лишь одно слово:

— Итак?

Сжав правую руку в кулак, Майклс стукнул ею по ладони левой.

— На кухне у Картрайта полнейший разгром.

Краудер подался вперед.

— Бог мой! А ваша супруга? А Ханна?

Майклс поднял взгляд; его губы тронула мимолетная улыбка.

— Обе целы и скорее злы, чем напуганы. Они не слышали, что кто-то входил, а когда начался шум, поняли, что не могут выбраться из спальни. Как только все утихло, моя жена вылезла через окно и пошла за мной. — Он поглядел Краудеру в глаза. — Та бутылка по-прежнему у вас?

Не говоря ни слова, Краудер поднялся и направился к шкафу, стоявшему в самом темном углу комнаты. Затем вытащил из кафтана ключ и, повернув его в замке, достал сверток, полученный прошлой ночью от Майклса. Он принес его на стол и поставил между собой и гостем, а после снова взялся за чашку кофе.

— Хорошо, — обрадовался Майклс.

— Кто это сделал?

Майклс с явной осторожностью отставил изящную фарфоровую чашку из Краудерова сервиза — обычно мужчины так обращаются с игрушками из кукольных домиков своих дочерей.

— Юнцы сквайра, я полагаю.

Краудер кивнул.

— Зачем?

— Вчера я слышал, как сквайр говорил вам об этом за дверью. Он считает, что это сделал Хью, однако опасается того, что произойдет, если поместье перейдет в руки леди Торнли и ее сына. Она хитроумна. И отношения между ними неприязненные. — Майклс попытался объяснить. — Я подозреваю, что они знали друг друга еще в городе, до того как она вышла за графа, и она считала, что Бриджес плохо относился к ней. Когда миледи только приехала сюда, казалось, она станет усложнять ему жизнь. А потом лорд Торнли заболел, и власть снова переменилась.

Краудер медленно кивнул.

— Значит, он полагает, что это сделал Хью, и стремится защитить его.

— Вы достаточно насмотритесь на все это во время сегодняшнего дознания. Коронер станет дергаться, словно кролик, попавший в силок, потому что не будет знать, кто в конце концов обретет власть над ним.

— А вы сами считаете Хью отравителем?

— Но ведь он вручил эту бутылку, верно? Мальчонкой он всегда мне нравился, однако в Америке с ним что-то стряслось… Пусть неприятно, что эта блудница станет собирать с нас ренту и учить своего сынка, как держать нас в повиновении, я лучше буду иметь дело с ней, чем с убийцей. — Майклс поглядел в голубые глаза Краудера; на темном лице анатома они казались светлыми, словно колотый лед. — К тому же, есть такая вещь, как правосудие, верно? Госпожа Уэстерман и вы прекрасно знаете об этом. Я вижу — по тому, как вы ведете дела.

— Мы стараемся, как можем. А вы что, желаете попытать счастья вместе с нами?

Майклс слегка заерзал в кресле.

— Думаю, да. Я всегда могу продать «Медведя» и уехать отсюда — в прошлом мне это не раз предлагали. Так или иначе. Именно поэтому я привел собаку. Давайте испробуем на ней содержимое бутылки и посмотрим, удастся ли коронеру смутить нас.

— Очень хорошо, но, думаю, нам следует послать за викарием.

— Для собаки?

— Дабы появился еще один свидетель того, что с ней станет.

— Что ж, прекрасно, господин Краудер, — согласился Майклс. — Так и поступим.

Когда они со Сьюзан вернулись в дом и сели на диван в салоне, мисс Чейз все еще держала руку на плече девочки. Сьюзан посмотрела в лицо юной дамы — с него по-прежнему не сошла краска, появившаяся во время столкновения с Моллоем, — и увидела, что ее прекрасные черты отражают смятение, жалость и, как решила девочка, изумление. Мисс Чейз покачала головой, словно надеясь, что в ней немного улягутся мысли, а затем сказала с полуусмешкой:

— Ах, Сьюзан, я не представляю, как поступать дальше. Должна ли я рассказать господину Грейвсу о том, что ты сделала?

Сьюзан прикусила губу.

— Я не знаю. Мне не хочется, чтобы он волновался из-за Моллоя, но, как вы считаете, будет ли он испытывать неловкость из-за того, что мы оплатили его долг?

Мисс Чейз кивнула с серьезными видом, разглядывая сцепленные руки, которые лежали перед ней, и слушая, как девочка размышляет вслух.

— Возможно, он посчитает, что Моллой ради нас решил изменить намерения и на некоторое время исчезнуть, — предположила Сьюзан.

Мисс Чейз убрала прядь волос за ухо ребенка.

— Ты разумное дитя, — заметила она. — Вполне вероятно. Полагаю, теперь он думает только о тебе и Джонатане.

Сьюзан быстро подняла взгляд.

— И о вас.

На лице мисс Чейз отразилось понимание, и она снова посмотрела в пол. А после паузы сказала:

— Сьюзан. Я думаю, тебе очень важно знать это: что бы ни случилось, мы с Грейвсом никогда не покинем вас. Мы останемся вашими друзьями.

Девочка почувствовала, как у нее сжалось горло.

— Папенька тоже не хотел нас покинуть.

Мисс Чейз раскрыла объятия и приняла в них ребенка. Сьюзан рыдала на ее мягком плече, чувствуя, что волосы Верити упали ей на шею, а рука гладит по спине. Девочка вспомнила отца, смотревшего на нее с улыбкой, услышала его энергичный смех и почувствовала, как, словно бы вновь начиная биться, запинается и жалуется ее израненное сердце. Сьюзан плакала, но теперь у слез был иной вкус.

Харриет проснулась рано, несмотря на давешние ночные бдения. В доме царила тишина. Она покинула свою спальню и, поднявшись по лестнице, ведущей на последний этаж имения, в детскую, осторожно открыла дверь комнаты. Стивен во сне воевал — очевидно, плечом к плечу с отцом. Его простынка сбилась, а влажная ночная рубашка перекрутилась и задралась на груди. Харриет опустилась на корточки рядом с кроватью и убрала волосы с щеки ребенка; он что-то пробормотал и, не просыпаясь, перевернулся на другой бок.

Наверное, она никогда не устанет поражаться красоте рожденного ею ребенка. Его кожа была светлой, словно утреннее парное молоко, и безупречно гладкой. На мгновение Харриет дотронулась до щеки мальчика тыльной стороной ладони; радость от этого соприкосновения была сродни идеальной боли.

Дверь тихо открылась, и в комнату вошла кормилица с младенцем на руках. Женщины улыбнулись друг другу, и няня опустилась в мягкое кресло у незажженного камина, чтобы солнечный свет не попадал на лицо малышке. Дитя жадно принялось за еду. Харриет ощутила, как, словно от воспоминания, смутно потягивает ее собственную грудь. Она знала, что женщины ее положения все чаще и чаще сами кормят детей. Когда Стивен родился на принадлежавшем ее супругу неустойчивом участке английских владений, на корабле, ей ничего не оставалась, как самостоятельно обеспечивать его питанием. Однако спустя несколько часов после рождения дочки Энн Харриет передала ее другой женщине, а сама, перевязав грудь, продолжила заниматься делами имения.

Наблюдая теперь за младенцем, Харриет надеялась, что на ее тогдашнее решение не повлиял пол ребенка. Она хотела родить дочку, ее супруг тоже мечтал о девочке, и Харриет с радостью ожидала ребенка, способного взять от нее куда больше, чем Стивен, однако, когда повитуха положила ей на руки дитя, вместе с пугающим приступом любви она испытала что-то вроде безысходности. «И что же станет с тобой? — подумала тогда Харриет, рассматривая аккуратные маленькие ноготки и темный пушок волос, таких непохожих на волосы Стивена. — Выйдешь замуж. Счастливо или несчастливо, но тебе предстоит сделать выбор всего один раз в жизни, и от него зависит вся твоя судьба». От тяжести этой мысли у Харриет перехватило дыхание, а повитуха, посчитав, что мать измучена родами, забрала у нее дитя. Делая вид, что она спит, Харриет слышала, как ребенка передали кормилице. И посмотрела из окна спальни на свои сады, хотя, конечно же, они, как и все, что она носила и ела, принадлежали ее супругу, так же как лошадь, на которой она ездила, и перо, которым она записывала свои расчеты. Харриет Уэстерман жила из милости, как и любая другая красиво одетая дама на этом свете.

Приблизившись, Харриет встала за спиной у кормилицы, чтобы посмотреть, как малышка ест. Ее движения отвлекли ребенка — девочка заплакала и отвернулась от груди. Харриет на шаг отступила.

— Тише, малышка. — Няня улыбнулась младенцу, а потом спросила у своей хозяйки: — Желаете немного подержать ее, мэм?

Харриет покачала головой.

— Энн похожа на свою мать. Терпеть не может, когда ее беспокоят во время завтрака, — заметила она, наклоняясь и кладя палец в маленькую сложенную ручку. Ребенок внезапно открыл глаза, и мать с дочерью посмотрели друг на друга долгим взглядом. Словно в тумане, Харриет увидела все возможные варианты будущего, ожидавшего ее девочку. Затем, заерзав, дитя открыло свой розовый ротик и тихо агукнуло. Няня переложила ребенка на колено.

— Она расцветает, мэм.

— Прекрасно, прекрасно. Спасибо, что заботишься о ней. — Харриет снова выпрямилась. А затем, не оглядываясь, покинула комнату; дверь беззвучно закрылась у нее за спиной.

 

IV.4

Всего лишь час спустя Харриет твердым шагом вошла в личный кабинет Уикстида, кивнула служанке и, не ожидая приглашения, уселась в низкое кресло у окна. Управляющий имением с удивлением посмотрел на нее, оторвав взгляд от конторки, за которой что-то писал, затем поднялся и быстро поклонился гостье.

Харриет жестом попросила его снова сесть на стул и принялась снимать перчатки. Он наблюдал за ней, ничего не говоря, будто бы рассматривал дикое, но безобидное создание. Обезьянку за стеклом, птицу в клетке. Она старалась изучить управляющего, однако сама стала объектом изучения. Существует разновидность мужчин, умеющих смотреть на женщин таким пристальным взглядом, что дамы чувствуют себя беззащитными. Она задумалась: а могла ли Джемайма, леди Торнли, обнаружить нечто свежее в этом неослабевающем, немигающем внимании, восхищении и словно бы удивлении? В управляющем все это было. Прежде чем заговорить, Харриет нервно сглотнула.

— Простите, Уикстид, что я вот так пришла сюда в столь ранний час. — Он начал бормотать какие-то комплименты, но Харриет прервала его. — Однако я хотела сверить с вами цифры по продаже того прелестного чалого коня, что мы приобрели у вас в марте для моей сестры. — Вздохнув, она взглянула на собеседника украдкой, из-под ресниц. — Боюсь, я вписала в свои расчеты неверную цифру. Эта колонка не желает сводиться к верной сумме, сколько бы я ни пыталась, а ошибку, как мне кажется, я могла допустить лишь в этой цифре. У меня значится двадцать гиней, но для того красивого животного больше подходит двадцать одна. Если ошибка таится именно здесь, то все мои суммы наконец сойдутся!

Она одарила Уикстида широкой, полной надежды улыбкой. Выражение его лица не изменилось.

— Я с радостью проверю, госпожа Уэстерман. Счетные книги за март в основном кабинете, впрочем, я полагаю, вы правы, и сумма действительно составляла двадцать одну гинею.

Харриет доверительно подалась вперед.

— Ах, проверьте, пожалуйста, господин Уикстид! Это будет так мило с вашей стороны. Понимаете, когда коммодор приезжает домой, он терпеть не может, если в расчетах обнаруживается нечто иное, кроме первозданного порядка.

Медленно поднявшись, Уикстид оглядел комнату.

— Возможно, мне придется на несколько минут…

— О, я с превеликой радостью подожду! — Харриет снова откинулась на спинку кресла. — К тому же у меня есть к вам еще одна просьба. У вашей экономки есть рецепт тушеной зайчатины, который я считаю замечательным; я пообещала госпоже Хэткот, что постараюсь найти в нем секрет. Не могли бы вы попросить экономку, чтобы она записала его для меня?

Уикстид нахмурился, и Харриет подумала, что, наверное, переиграла. Снова поглядев на нее, управляющий внезапно улыбнулся. Она так редко видела его улыбку, что испытала почти потрясение. И ощутила себя ребенком, совершившим какую-то очаровательную глупость. Он развернулся и с невероятным изяществом вышел из комнаты.

Как только звякнула защелка, Харриет позволила улыбке исчезнуть и начала подниматься из кресла. Дверь снова открылась, и ей удалось изогнуться так, словно она всего-навсего пыталась удобней устроиться на своем месте. Уикстид все еще улыбался.

— Пожалуй, я могу предложить вам какой-нибудь освежающий напиток на время ожидания.

— Ах нет, я чувствую себя здесь великолепно, благодарю вас, — уверила его Харриет.

Поклонившись, управляющий закрыл дверь. Она досчитала до десяти, стараясь не торопиться, затем поднялась и быстро направилась к конторке, за которой застала Уикстида. Там лежал ворох обрезков, однако первым делом она решила поискать легендарный дневник. Харриет просмотрела аккуратные ящички, размещенные над рабочей поверхностью, надеясь отыскать книжки в кожаных переплетах, его записные книжки. В маленькой конторке имелось два выдвижных ящика. Верхний открылся довольно легко, и в нем не было ничего, кроме запасных перьев и бумаги, а в нижнем обнаружился маленький латунный замочек, и он не поддавался напору Харриет. Ругнувшись себе под нос, она задумалась: а есть ли у нее в доме человек с колоритным прошлым, занимавшийся среди прочего отпиранием замков без ключа, и смог бы он поучить ее этому искусству? Она должна была заранее поразмыслить на этот счет.

За дверью раздался шум, и она замерла, отсчитывая тяжелые удары сердца, а когда шаги двинулись дальше по коридору, снова переключила внимание на кипу бумаг, лежавшую на бюваре. Они представляли собой черновики или частичные наброски писем, и Харриет, нахмурившись, несколько мгновений просто перетасовывала их в руках. Рука Уикстида была очень четкой, Харриет даже поймала себя на размышлениях о том, что почерк у него слишком витиеватый, слишком искусный для джентльмена, а затем в ее голове начали объединяться фрагменты и фразы…

— Ах, неужели? — пробормотала она. — Именно это мы и хотим сделать, разве нет?

Снова раздались шаги. Госпожа Уэстерман бросила бумаги на конторку и обернулась к окну, поэтому, когда Уикстид толкнул дверь, снова несколько неожиданно, она смогла притвориться, будто только что оторвалась от пейзажа. Он замер на пороге. Харриет смотрела на него выжидающе.

— Вот рецепт нашей поварихи. — Управляющий протянул ей обещанное, а Харриет, аккуратно свернув бумагу, сунула ее в перчатку. — И вы были правы. Цена действительно составила двадцать одну гинею.

Харриет сцепила руки.

— Вы так добры! Это просто замечательно!

Он бросил взгляд в другой конец комнаты, в сторону лежавших на конторке бумаг. С возрастающим стеснением в горле Харриет заметила, что, пытаясь выдвинуть ящик, закрытый на замок, она добилась того, что его края выступали несколько больше, чем нужно. Уикстид посмотрел ей в глаза, и Харриет почувствовала, что ее улыбка стала увядать изнутри.

— Надеюсь, госпожа Уэстерман, теперь у вас есть все необходимые сведения… для расчетов.

Казалось, его бесстрастный голос давит на каждый ее позвонок по отдельности.

— Полагаю, господин Уикстид, пока у меня достаточно сведений. — Ее собственный голос звучал, возможно, несколько легкомысленно. — Благодарю вас за содействие. — Харриет сделала вид, будто собирается уходить, однако управляющий не двинулся со своего места в дверном проеме; он по-прежнему поднимал и опускал щеколду, внимательно разглядывая ее.

— Можно расспросить вас о некоторых новостях? — спросил Уикстид. — Я слышал, Джошуа Картрайт вчера вечером заболел, и господин Краудер заботился о нем. Слышали ли вы, что произошло потом?

У Харриет пересохло во рту. Уикстид поднял на нее глаза. Они были мрачны и темны.

— Он умер сегодня ранним утром, — тихо проговорила Харриет, — мучаясь от ужасной боли.

Уикстид отвел взгляд от гостьи, сосредоточившись на довольно-таки блеклом виде из окна.

— Бедняга!

Он не двинулся с места, продолжая медленно поднимать и опускать защелку, словно его забавлял избыточный грохот. Харриет ждала, что Уикстид заговорит снова, заставляя себя сохранять спокойствие, а защелка клацала снова и снова. Когда она решила, что еще один удар повергнет ее в истерику, управляющий, внезапно замерев, заговорил, и Харриет готова была поклясться, что слышала шипение в его голосе.

— Кажется, ни один из нас, как бы хорошо он ни устроился, не может быть уверен, что сможет избежать ужасной случайности или великого провала, верно? — Уикстид улыбнулся безжизненной улыбкой, а затем, внезапно обретя силы, распахнул дверь пошире, чтобы Харриет могла пройти. — Однако я задерживаю вас, и вы не можете заняться учетными книгами.

Харриет вдруг поняла, что не способна ответить, а потому, слегка поклонившись, прошла мимо управляющего. Ей пришлось приблизиться к нему настолько, что она почувствовала аромат его дыхания — сладковатый, с оттенком лаванды. Харриет поспешила выйти из дома и довольно быстро двинулась в сторону своего поместья; ее щеки горели, а сердце скакало, наталкиваясь на ребра.

За завтраком господин Грейвс по-прежнему был слишком озабочен тем, что еще он должен сделать для детей, а потому не заметил заговорщически-торжественного выражения на лицах Сьюзан и мисс Чейз. Черная шкатулка, возле которой он сидел накануне вечером, открыла ему некоторые другие сокровища, и теперь он желал узнать, какой совет даст ему семейство Чейзов.

— Я нашел завещание, господин Чейз, — сообщил молодой человек, вкладывая документ в замасленные пальцы хозяина дома.

Господин Чейз с некоторой осторожностью кивнул и, достав из кафтана пенсне, начал читать.

— Итак, вы назначены опекуном детей, господин Грейвс.

Сьюзан слегка взвизгнула от радости, а Джонатан захлопал в ладоши. Господин Чейз пристально поглядел на Грейвса поверх пенсне, пока тот улыбался детям.

— Это тяжкая ответственность для такого молодого человека, как вы. Надеюсь, вы не оскорбитесь, если я скажу, что Александр был не прав, возложив на вас такое бремя.

У детей вытянулись лица, но Грейвс простер к ним руки, стараясь не задеть булочки и кофейники.

— Уверен — он никогда не думал, что придется передать заботу о них кому-либо другому. Для меня большая честь, что он был столь высокого мнения обо мне.

Господин Чейз по-прежнему хмурился.

— Да, да. Это прекрасно и благородно, сэр, и я знаю, что вы хороший человек. Но действительно ли вы подходящий опекун для таких молодых людей? Вы и сами-то едва устроились в этом мире.

Грейвс инстинктивно поглядел на улицу — туда, где накануне стоял Моллой. Там никого не было. Он снова повернулся к Чейзу, лицо его посерьезнело.

— Вы, разумеется, правы, сэр. Но в случае необходимости я имею возможность принять на себя управление лавкой в той мере, — он опустил взгляд, — в коей, вероятно, это невозможно для более важных персон.

— Однако это спорный вопрос, если иметь в виду то, что мы узнали о родственниках Александра.

— Как вам угодно.

— Но я же говорила вам, что сказал тот человек. — Округлив глаза, Сьюзан посмотрела на обоих мужчин. — Нельзя сообщать ему о том, где мы. Люди из замка послали его убить нас.

Господин Чейз сильно помрачнел.

— Если это так, Сьюзан, они будут наказаны. Но ты права, моя дорогая, не тревожься, мы будем осмотрительны. — Он снова поглядел на молодого человека. — Что вы предлагаете, Грейвс? Вы и дети можете жить здесь, как дома, сколько вам потребуется.

— Вы чрезвычайно добры, сэр. — Грейвс умолк, а затем объявил: — Я предлагаю написать местному судье, если мне удастся узнать, кто он. — А когда девочка принялась яростно мотать головой, он добавил: — Не беспокойся, Сьюзан, мы можем попросить, чтобы ответ адресовали в кофейню «Белая лошадь». Нет необходимости рассказывать, где мы находимся. — Сьюзан расслабила плечи. — И тогда мы сможем понять, как обстоят дела.

— Великолепно, господин Грейвс. Это кажется разумным, однако я был бы рад подробней обсудить с вами этот предмет. — Господин Чейз положил салфетку на скатерть. — Вероятно, сегодня мы совершим с вами прогулку. Мне хотелось бы посмотреть, каково положение в городе, и я буду рад, если вы составите мне компанию. Мои дочь и супруга присмотрят за детьми в наше отсутствие. — Он обратился к мисс Чейз: — Уважь старика, дорогая моя, не выходи за пределы улицы. К нашему возвращению мы с господином Грейвсом будем знать больше, однако, я полагаю, город нынче слишком опасен для дам.

 

IV.5

Судя по виду, викарий чувствовал себя крайне неловко.

— Сквайр несомненно… — начал было священник.

В ответ Майклс почти прорычал:

— У сквайра достаточно других дел. Ваше слово не менее обоснованно, чем слово любого другого прихожанина, верно?

Викарий решил воздержаться от прямого ответа.

На заднем дворе Краудерова дома собралась весьма эксцентричная компания. Довольно-таки бледная, но все же державшаяся на ногах Ханна, Майклс, этакий ходячий дуб, его ни о чем не подозревавшая собака, уже залившийся краской викарий и Краудер со свертком под мышкой.

— Что ж, хорошо, — провозгласил Майклс. — Ханна, сперва я хочу, чтобы ты посмотрела на эту бутыль и сказала, из нее ли давеча пил Джошуа, и выглядела ли она так же, когда мы, уже после того как твоему хозяину стало дурно, закупорили ее.

Служанка довольно проворно сделала шаг вперед, а Краудер, развернув сверток, показал ей бутыль. Она наклонилась и провела пальцем по запечатанной пробке.

— Так же, как тогда, сэр. — Ханна подняла взгляд на викария. — Видите, воск, которым мы залили пробку, выглядит так же, как вчера вечером. Свечи у нас на кухне того же цвета. Посмотрите! Вот здесь воск потек вкривь, потому что у меня немного дрожали руки.

Викарий встретился глазами с Майклсом и поспешно склонился, чтобы как следует рассмотреть место, указанное Ханной. Он осмотрелся, переминаясь с ноги на ногу.

— Да, я вижу, вижу.

Задняя дверь дома с грохотом раскрылась, и все присутствующие увидели, как во двор вышла госпожа Уэстерман. Она на секунду остановилась и, поглядев на них, проговорила:

— Доброе утро, Краудер, джентльмены, Ханна. Ваша горничная говорит, вы собираетесь убить собаку.

Джентльмены поклонились, а Ханна приветливо кивнула. Довольно усталым голосом Краудер ответил:

— Действительно собираемся, госпожа Уэстерман. Во всяком случае я боюсь, что это так. Желаете понаблюдать?

— Если позволите.

Майклс повернулся к Ханне:

— А для тебя, девушка, если ты этого не хочешь, нет необходимости присутствовать.

Ханна бросила беглый взгляд на Краудера.

— Я не боюсь это увидеть, — ответила она, — однако кухня дома по-прежнему в ужасном беспорядке.

Краудер, моргнув, поглядел на служанку.

— Я не сомневаюсь в твоей выносливости. Однако будет лучше, если ты вернешься к работе.

В ответ служанка улыбнулась анатому, а проходя мимо госпожи Уэстерман, улыбнулась и ей.

— Я не стану задерживать вас расспросами о кухне Джошуа, — проговорила Харриет, — однако, коли уж вы решили заставить бедную собаку выпить этот напиток, не лучше ли налить его на какое-нибудь мясо?

Мужчины удивленно переглянулись и закивали. Харриет вздохнула и, развернувшись, снова направилась на кухню; через несколько минут она вернулась оттуда с треснутой плошкой, в которой лежал кусок говяжьей голени, предназначавшийся, как подозревал Краудер, для его собственного обеда. Собака унюхала запах и заскулила. Харриет передала плошку анатому и вдруг заметила лицо своего слуги, возникшее в заднем окне и мгновенно исчезнувшее.

— Госпожа Уэстерман, вы жрица науки.

Не удостоив его ответом, Харриет села возле грядок с кулинарными травами. Сломав восковую печать, Краудер стал наливать жидкость на мясо и в плошку. Собака снова завыла, и Майклс по привычке склонился к ней, чтобы потрепать по голове и гладким черным ушам. Краудер медлил. Проследив за движениями анатома, Майклс поглядел на него с грустной улыбкой.

— Это необходимо, господин Краудер. Возможно, на ее могиле я даже установлю надпись: «Жрица науки».

Собака подняла глаза на своего хозяина и лизнула его руку. Краудер поставил плошку на землю, а трактирщик снял кожаный поводок, закрепленный на шее суки. Подбежав к плошке, собака немного помедлила, обнюхивая содержимое, а затем с аппетитом принялась за еду. Люди стояли вокруг животного, наблюдая за ним. Собака выбрала из миски остатки мяса и, желая насладиться ими, неуклюже припала к камням, которыми был вымощен двор; псинка то и дело поглядывала вверх, словно боялась, что незнакомые фигуры, сгрудившиеся вокруг нее, попытаются украсть лакомство. Прошло еще несколько минут — собака помахивала хвостом и вообще выглядела так, будто собиралась уснуть.

Харриет уже подумывала о том, чтобы попросить Бетси вынести сюда чай. Она сорвала лист с растущего поблизости кустика шалфея и, растерев его пальцами, поднесла к носу, чтобы вдохнуть аромат. Раздался пронзительный вой, Харриет поглядела на собаку. Плотно прижав черные уши к голове, животное поплелось к сапогу хозяина. Взяв плошку за самый краешек, Краудер поднес ее к колонке, обмыл, наполнил водой и снова поставил перед собакой. Она опустила морду в миску и принялась жадно лакать, затем опять завыла и задрожала, а потом рыгнула, и ее вырвало. Краудер дотронулся до рукава викария. Тот слегка вздрогнул.

— Обратите внимания на желтую рвоту. Это характерно для мышьяка. У Джошуа была точно такая же.

Викарий кивнул, округлив глаза. Опустившись на колени, Майклс потер собачьи бока, и псинка поглядела на него. Харриет почувствовала, как у нее защипало в глазах. Краудер откашлялся.

— Это продлится недолго.

Собака громко завыла и задергала лапами; ее когти заскребли по камням. Майклс продолжал держать псину.

— Тише, дорогая моя. Тише.

Собака попыталась лизнуть его руку, а потом внезапно взвизгнула. Харриет сжала зубы. Животное продолжало скулить, выть и извиваться под тяжелой лапой Майклса. Согнув свои длинные конечности, Краудер уселся на корточки рядом с трактирщиком и поглядел в собачьи зрачки.

— Осторожнее, она может укусить вас, Майклс.

Анатом снова поглядел на часы. Майклс не отводил глаз от собаки.

— Нет, она этого не сделает. Ни за что.

Собака снова дернулась и взвизгнула, глядя мимо них, на небо над стенами двора, затем опять рыгнула — ее грудная клетка содрогнулась так, будто животное глубоко вздохнуло, — и замерла. Краудер резко захлопнул крышку своих часов, заставив викария вздрогнуть.

— Полчаса с того момента, когда она начала есть.

Викарий, чье лицо побелело как полотно, просто кивнул.

— И вы будете свидетельствовать о том, что видели, нынче днем на дознании?

— Нынче днем… пожалуй… да, конечно.

Майклс по-прежнему стоял на коленях возле своей мертвой собаки и гладил ее по ушам. Харриет наблюдала за ним.

— Бедная сучка, — проговорила она и выронила из рук остатки шалфейного листа.

 

IV.6

Грейвса поражала скорость, с которой способен был передвигаться господин Чейз. Даже раскаляющаяся дневная жара и толпы людей у Хай-Хоубернской дороги, которые нещадно толкались, невзирая на вращающиеся поблизости колеса экипажей и телег, не мешали ему идти вперед широкими шагами, и лондонцы, отдавая должное сильной воле и крепкой руке, расступались перед ним. Грейвс скакал за ним по пятам, то и дело получая толчки от тех, кто пропускал пожилого мужчину, и оступался на мостовой, усеянной обломками и мусором. Молодой человек размышлял: а вдруг он стал свидетелем демонстрации, показательного примера того, как ничтожны его собственные силы в сравнении с крепостью главы семьи, в которой он жил? Юноша разрывался между негодованием и усовещеньем. Нынче утром ему удалось быстро успокоить детей, однако, впервые прочитав в Александровом завещании, что он назван опекуном, Грейвс испугался. Он бы никому не позволил обозвать себя трусом, однако это бремя ужаснуло его.

Господин Чейз резко остановился, и Грейвс, целиком поглощенный собственными мыслями, чуть не врезался ему в спину на полном ходу. Замерев, господин Чейз поднял голову и принюхался.

— Сюда, господин Грейвс. Я хотел завершить разговор с вами вдали от дома, и, я полагаю, моя кофейня — вполне подходящее место.

Грейвс опустил руку в карман. У него было четыре шиллинга и, несмотря на то, что он задолжал их Моллою, этой суммы будет достаточно, чтобы выглядеть по-джентльменски в общественном месте. Они почти добрались до кафе, весьма милого домика с высокими эркерами, который уже заполнили посетители с трубками и газетами; возле них стояли кофейники с длинными ручками, напоминающие кальяны из арабских заведений у порта. Когда они вошли, господин Чейз поздоровался с несколькими мужчинами, однако столик выбрал в более уединенном уголке, там, где уместились бы лишь они с Грейвсом, и заказал юной подавальщице, приветствовавшей его по имени, напиток и трубки.

Грейвс огляделся. В последние годы кофейни плотно вплелись в полотно лондонской жизни, и каждая из них в течение всего нескольких месяцев существования обретала и собственный дух, и свой круг постоянных посетителей. В том заведении на Флит-стрит, что обычно посещал Грейвс, дабы утешить себя в минуты разочарования или отпраздновать победу — истинную или воображаемую, посетители либо казались измученными и болезненными, либо громко обменивались колкостями и насмешками. Там и шагу нельзя было ступить без того, чтобы друг или случайный знакомый не положил испачканную чернилами руку на твой рукав и не шепнул на ухо какую-нибудь сплетню, жалобу на возмутительное отношение типографа либо же не объявил, что был оскорблен в чьих-то дурных и худо рифмованных виршах. Некоторые посетители почесывали свои плохо подогнанные парики и, сощурив глаза от дыма, смотрели в потолок, силясь отыскать вверху верное слово либо подходяще звучащую фразу, дабы завершить заметку, которая заставит друзей завидовать, а врагов сразит наповал, словно армию деревянных солдатиков. Прочие, сидя за широкими столами, похвалялись недавними вознаграждениями и будущими успехами, очевидно не обращая внимания на то, что товарищи избегают смотреть им в глаза.

Глядя на хвастунов, Грейвс обычно испытывал сочувствие, поскольку знал наверняка, что их конторки покрывала пыль, а страницы оставались пустыми. Человек, в самом деле приступивший к работе, никогда не станет разглагольствовать о ней с такой гордостью и охотой. Лишь в мыслях работа может обладать подобным очарованием. Молчаливые люди с рассеянным видом и глубокими морщинами на лбу, которые, казалось, в любой момент могут разразиться слезами, — вот в ком Грейвс узнавал писателей, окончательно разуверившись в хвастунах и рифмоплетах, что постоянно ищут покровителя или клянут своих врагов.

Кофейня, коей оказывал предпочтение господин Чейз, казалась куда более уютной. Ее посетители были хорошо одеты, как и сам господин Чейз, и в основном столь же дородны. У них не было претензий на высокую моду — кафтаны этих джентльменов не украшала чрезмерная вышивка, на них не красовались позументы и печати, однако скроены они были хорошо и демонстрировали прекрасное качество. Грейвс вспомнил двух кошек своей матушки — холеных счастливых животных, любивших после удачной охоты вылизывать лапки, лежа у камина. Видимо, дела в целом приносили хороший доход, несмотря на волнения в городе. Грейвс воображал, что за разговорами и стуком чашек слышится мурлыкание, исходящее от людей, которые, даже попивая кофе и покуривая трубки, зарабатывают куда больше, чем способны потратить их семейство и прочие иждивенцы.

Молодой человек бросил взгляд на сидевшего напротив собеседника.

— Как вы полагаете, господин Чейз, бунтовщики успокоились?

Господин Чейз поднял глаза, словно удивившись, что он не один.

— Что, мой мальчик? Ах, да, возможно. Мы узнаем об этом через несколько часов. — Он оттянул вниз мочку своего уха, и его глаза слегка затуманились. — Вон там, у двери, стоит господин Ландерс. Он католик, держит небольшой чистенький склад в Смитфилде и сейчас выглядит слегка изнуренным. А вон, в другом углу, Гренджер, его конкурент, он, не задумываясь, направил бы толпу на Ландерса, если бы не считал, что после этого мы исполнимся подозрений и начнем избегать его. Придется ждать и наблюдать. Пивовары станут нервничать. Сторонники Гордона решили, что пивоварение — ремесло католиков, а пивоварни и винокурни для черни, разумеется, — самые излюбленные места грабежа и поджога.

Нахмурившись, Грейвс снова оглядел зал и теперь под густым слоем благополучия, которое бросилось ему в глаза с самого начала, обнаружил признаки задумчивости и тревоги. Казалось, его внутренний слух уловил смену тональности в приглушенном шуме разговоров, и он ощутил висевшее в воздухе напряжение, прикрытое сдержанностью и хорошими манерами.

Господин Чейз вздохнул.

— Однако, мальчик мой, я желал бы поговорить на другую тему, имеющую касательство к детям.

Грейвс выпрямился. С рассвета он строил в голове собственный план, решив взять под начало лавку Александра на Тичфилдской улице и руководить ею во благо детей. Какими бы ни были их новые виды на будущее, он полагал, что на некоторое время сможет обеспечить их надежным домом. Грейвс приготовился объясниться, однако господин Чейз, подняв руку, воспрепятствовал этому порыву.

— Я надеялся, — заговорил он, — что в черной шкатулке, принадлежавшей Александру, обнаружится нечто, способное избавить меня от необходимости беседовать с вами на эту тему. Однако, боюсь, там не было ничего такого, иначе я заметил бы это по вашему лицу.

Грейвс вспыхнул, заставив собеседника улыбнуться.

— Да, молодой человек, думаю, я способен угадывать ваши мысли. Однако вам незачем стыдиться. Это хорошо, что у вас открытое лицо, оно говорит о вашей душе. — Господин Чейз затянулся своей трубкой. — Я знал Александра с первых дней его жизни в городе. Именно я ссудил ему денег, чтобы он смог устроиться. — Грейвс попытался вставить замечание, но у него ничего не получилось. — Это была обычная ссуда, возвращенная в срок. Лавка не заложена. — Чейз снова помолчал, а затем, положив пухлую руку на столешницу, принялся один за одним поднимать и опускать пальцы, словно наблюдал за работой какой-нибудь новой механической игрушки. — Я бы многое отдал, дабы не говорить вам то, что я собираюсь сказать. Александр как-то обмолвился… в общем, ничего не поделаешь. Зная это, я не могу не сказать вам. И выбросить это из головы я тоже не могу, как бы мне ни хотелось.

Глотнув кофе, Грейвс ждал продолжения. Раньше он никогда не видел, чтобы господин Чейз испытывал такое неудобство. Отец семейства разглаживал камзол на своем дородном животе да так, что Грейвс начал беспокоиться — уж больно натянулись добротно прошитые петли.

— Александр оставил свою родню не только из-за любви к супруге. — Грейвс хранил молчание. Господин Чейз поднял на него взгляд, а затем, снова уставившись на свой камзол, принялся теребить одну из костяных пуговиц большим и указательным пальцами. — Он в чем-то подозревал своего отца. В каком-то преступлении, очень скверном. В чем-то, что вызывало у него по меньшей мере отвращение. Понимаете, его матушка умерла, когда он был совсем еще мальчонкой.

Господин Чейз оставил в покое пуговицу и принялся так яростно курить трубку, будто стремился раствориться в облаке исходившего от нее дыма. Его взгляд метался — он смотрел то на Грейвса, то снова в сторону.

— И вы больше ничего мне не расскажете об этом? — Молодой человек пристально поглядел на собеседника.

Ссутулившись, господин Чейз упрямо глядел вдаль поверх Грейвсова плеча.

— Нет. Он был пьян и сказал мне лишь это. Он упоминал о медальоне. О каком-то оловянном медальоне.

— Александр был пьян?

— Он тоже совершал ошибки, как любой человек, но я ни разу не видел, чтобы после рождения детей он притрагивался к напитку, более крепкому, чем пунш. Однако ему было тяжко начинать, да и Элизабет тоже. К такой жизни он не привык. Даже если у него и была гордыня, он осадил ее и взялся за дело. Александр изготовил первые печатные формы, испортил их, потерял на них несколько фунтов, и в тот вечер это было для него настоящим ударом. Однако на следующий день я пришел навестить его и снова застал за работой. В конце концов он полюбил свое дело.

Грейвс позволил себе слегка откинуться на темную деревянную спинку небольшой скамьи.

— Понимаю. Но не могли бы вы рассказать мне немного подробней?

— Возможно, в этом ничего нет. Или все это вздор.

— Если бы вы считали это вздором, — возразил Грейвс, — не думаю, чтобы вы стали рассказывать об этом.

Господин Чейз неохотно улыбнулся.

— Возможно. Полагаю, я просто внес свою лепту в предупреждение Сьюзан о том, что с замком стоит обходиться осторожно. У Александра были причины не показываться там, и мы должны быть бдительны и присматривать за детьми.

Грейвс открыл было рот, чтобы задать очередной вопрос, но тут распахнулась дверь. Парнишка в грязной шинели, казавшейся на три размера больше, чем нужно, придержал дверь открытой и начал выкрикивать слова; лицо мальчонки было полосатым от сажи и пота. Синяя кокарда висела на его шапке так, словно и была ободрявшим его пьяным дьяволом.

— Толпа поднялась и принялась за работу! Позаботьтесь о своих предприятиях, джентльмены! Долой папистов!

Несколько мужчин поднялись. Господин Ландерс, перекрестившись, проталкивался к двери. Последовала общая суета — люди стали забирать счета и верхнюю одежду. Господин Чейз помрачнел.

— Пойдемте, юноша. Посмотрим, что там затевается.

 

IV. 7

Зал в задней части «Медведя и короны» снова заполнил народ; пусть на коже и одежде жители Хартсвуда принесли запахи и ощущения цветущего лета, тем не менее здесь царило мрачное настроение. Вести переходили из уст в уста, их упорно нашептывали соседям; мужчины и женщины склоняли друг к другу головы, а когда расходились, лица их становились бледнее. Харриет поймала себя на том, что, войдя в помещение, стала оглядываться, словно дикое животное, ищущее пути к отступлению и места, где можно укрыться.

Коронер пока еще не занял свое кресло — он сидел в самом дальнем углу зала. Над ним, обхватив ладонью локоть, возвышался сквайр; его крупное лицо слегка разрумянилось. Взгляд коронера был направлен на Бриджеса, и Харриет вдруг вспомнила о крольчихе, которая жила у нее в детстве, — если к клетке зверька подходила не хозяйка, она съеживалась, прижимала уши и начинала подергивать носом. В конце концов ее настигла лиса. Присяжные топтались в противоположном углу, словно пугливое стадо, — они заходили в помещение, глядя на свои сапоги.

Краудер расставил стулья, а Рейчел и Харриет заняли свои места подле него. Присутствие викария мешало им вести какие бы то ни было беседы. Харриет шепотом сообщила Краудеру кое-что о своем визите к Уикстиду, но в ответ получила лишь кивок. Ее красноречивые вопросительные взгляды вызывали у него столь же неодобрительную реакцию — нахмуренные брови и взмах руки. Рейчел ухватилась за ладонь паренька по имени Джек, обнаружившего тело сиделки Брэй, и пыталась поговорить с ним, однако Харриет было ясно, что мысли ее сестры далеко. Мальчик дважды повторил ей, какие обязанности он любит исполнять в доме Торнли. Он пришел сюда вместе с Хью, а точнее — следом за Хью, однако, заметив в толпе Рейчел, тут же направился к ней и взял ее за руку. Торнли поприветствовал их и сразу же отвернулся.

Отпустив коронера, сквайр обвел взглядом зал. Он холодно кивнул компании из Кейвли-Парка и уже собирался приблизиться к ним, когда к нему тихо подкрался викарий. Склонив голову, сквайр выслушал его, а затем бросил встревоженный взгляд на эту самую компанию и в заднюю часть помещения, туда, где возле мощной фигуры Майклса стояли Ханна и стройная жена трактирщика. Не переставая следить за беседой викария со сквайром, Краудер едва заметно наклонился к госпоже Уэстерман и сказал ей, почти не разлепляя губ:

— Бриджес опасается, что мы вот-вот повесим господина Торнли, и предпочел бы, чтобы мы этого не делали. — Он заметил, что Харриет слегка напряглась. — Возможно, он станет оспаривать наши слова, госпожа Уэстерман. Вы уверены, что вам должно находиться здесь?

Харриет огляделась. На лицах ее соседей читались неуверенность и напряжение. В этом зале не было ни одного человека, не знавшего о судьбе Джошуа или не слышавшего об опыте с собакой Майклса. Хоть нынешнее дознание и было связано с именем Маделины Брэй, помещение полнилось ужасом двойного убийства.

— Мы останемся. Но где же Александр?

Краудер медленно заморгал.

— У меня есть название улицы в Лондоне, госпожа Уэстерман, однако я должен сказать вам, что сквайр знает обо мне нечто, чего вы не…

Повернувшись к нему, Харриет смерила анатома резким взглядом, но не успел он продолжить, как коронер занял свое место и откашлялся.

— Мы собрались здесь, чтобы расследовать смерть мисс Маделины Брэй; как представляется, в прошлую субботу она повесилась в старой хижине, у кромки леса, принадлежащего к поместью Торнли…

В дальнем углу зала народ хором вскрикнул и заохал.

— Она убита, черт подери! Повесилася, как же!

Харриет поглядела на Майклса — он приблизился, остановившись подле них, и теперь с пристальным вниманием смотрел на коронера. От окна донесся еще один брюзжащий голос:

— И Джошуа убили — только вчера. Или это мы тоже станем называть случайностью?

Толпа зароптала — все были согласны. Взгляд коронера заметался по залу, и он облизнул губы. Слово взял сквайр.

— Существует свидетельство, что и эта смерть приключилась по случайности, — заявил он, и толпа снова зароптала, — однако, прошу вас, мне необходима тишина. Джентльмены… и леди, — добавил он, кивнув в сторону Харриет и Рейчел, а затем, порывшись в бумагах и шмыгнув носом, продолжил: — Сожалею, что снова вижу вас здесь, госпожа Уэстерман.

Харриет слегка вспыхнула, не переставая смотреть прямо перед собой. Коронер откашлялся, и глаза его забегали. Харриет вообразила, как бы он выглядел, если бы она стянула с него парик и начала топтать его ногами. Вид коронера доставлял Харриет суровое удовлетворение, хотя она соблюла осмотрительность и не улыбнулась.

— Однако, с вашего позволения, мы собрались лишь для того, чтобы обсудить гибель сиделки Брэй, — с чопорным лицом продолжил коронер. — Давеча присяжные осмотрели тело в часовне замка Торнли. — Краудер, не поднимаясь со стула, демонстративно повернулся туда, где стоял сквайр, недвижимый, как и Майклс у противоположной стены. И встретился с ним взглядом. — И мы не обнаружили никаких подозрительных признаков.

Краудер поднялся со стула.

— Это вздор!

В толпе зашептались. Коронер помахал руками в воздухе.

— Господин Краудер, я прошу вас сесть! Здесь суд, действующий по нормам права.

Краудер по-прежнему стоял. У него в руке была трость; анатом ударил ее концом по каменному полу, и этот звук разнесся по залу, словно ружейный выстрел.

— А как же ее запястья? — решительно спросил он. — А как же следы веревки на ее запястьях? Неужели никому из вас это не показалось странным? А рана на коже ее головы?

Шум в помещении усилился до рева.

— Выслушайте его!

Краудер обратился к присяжным.

— Был ли с вами врач, когда вы осматривали тело?

Размахивая руками, коронер старался утихомирить народ — многие люди поднялись и даже пытались пробраться вперед. Харриет заметила, как один знакомый ей фермер перекрестился.

— У нас не было времени призвать другого врача, господин Краудер, а вы, как мы посчитали… э-э-э… возможно, в некотором роде близки к этим событиям.

— Постыдитесь, черт побери! — закричал кто-то.

— Подлые делишки, скажу я вам, — огрызнулся другой голос.

Харриет обратила внимание, что на этот раз Майклс даже не пытался усмирить толпу.

— Расскажите нам об этих отметинах! — потребовал еще один голос. — Кто ее убил?

Один из присяжных, шаркая, шагнул вперед и обратился к народу:

— Мы не видели ее запястий — у нее на платье длинные рукава. А ее волосы выглядели довольно опрятно.

— Когда мы видели ее, все было иначе, — громко заметил Краудер. — Я предлагаю вам пойти и посмотреть еще раз. Разумеется, если это дознание не замышлялось как совершенный фарс.

Присяжный обернулся к своим коллегам и, увидев, что они кивают, с некоторой застенчивостью спросил:

— Может быть, вы пойдете и покажете нам все это, господин Краудер?

Однако не успел анатом ответить, как их прервал резкий голос коронера.

— Довольно, Эдвард Хеджес! Роль присяжного не предполагает обращение к собравшейся здесь публике.

В толпе снова послышались ворчание и проклятия. Господин Хеджес повернулся к коронеру с видом оскорбленной невинности:

— Я лишь сказал…

— Довольно, говорю я вам! Господин Краудер, прошу вас, садитесь. Суд не признает ваших доводов.

— Тогда к черту суд! — послышался крик из центра толпы.

Раздался смех, и даже Харриет улыбнулась. Она протянула руку Рейчел, обхватила ее ладонь и крепко прижала к своим коленям. Сквайр шагнул вперед; его лицо густо покраснело.

— Господин Краудер! По какому праву вы учите нас выполнять наш долг?

Майклс выпрямился. Повернувшись к сквайру, Краудер посмотрел на него поверх своего длинного носа.

— Я обучен анатомии и натурфилософии. Пусть я недавно живу в этом городке, однако при этом остаюсь заинтересованным подданным короля. Я охотно поделюсь с присяжными всеми знаниями, имеющимися в моем распоряжении. Мне представляется, что во время осмотра тела им не оказали должного содействия.

В толпе раздались одобрительные возгласы. Сквайр смерил анатома долгим взглядом, ожидая, пока толпа снова успокоится; лицо его стало почти черным — таким интенсивным был румянец на мясистых щеках.

— А эти ученые степени получены вами под именем Краудер или под вашим настоящим именем?

Харриет, вовремя не сумев сдержаться, резко подняла взгляд на анатома. Рука Рейчел задрожала под ее ладонью. Краудер почувствовал, как похолодела кожа на его шее. Это было неизбежно; он знал, что все к тому идет. Краудера разоблачили, но ему было интересно: на самом ли деле сквайр настолько хороший тактик, каким он считал себя? Бриджес рано выложил свой козырь. Даже в эти длинные безмолвные мгновения, ожидая, когда к нему снова вернется дар речи, анатом размышлял, что же так напугало сквайра, что же заставило его преждевременно пустить в ход это выигрышное средство?

Краудер огляделся. Майклс неотрывно рассматривал его; еще несколько жителей городка — и стар, и млад — наблюдали за ним с осторожным вниманием.

Когда он был совсем еще малолетком, брат заставлял его участвовать в небольших сценках, которые разыгрывал для домашних. Брат любил это делать и жаждал внимания зрителей, рядами сидевших перед ним. Краудеру же все время хотелось исчезнуть, он торопясь произносил нужные слова, норовя скрыться в безопасности, за кулисами, и уже оттуда быстро прокричать свою реплику. Во время репетиций брат клал ладонь ему на рукав и давал наставление: «Говори спокойно, брат. Заставь их податься вперед, дабы услышать тебя. Повелевай их вниманием, не отпугивай их своими речами». Краудер задумался: а поможет ли ему теперь это учение? Он позволил себе медленно обвести глазами толпу, а затем опустил взгляд на трость. И лишь после этого заговорил.

— Вы принудили меня вспомнить то, что мне хотелось бы забыть. Однако я дам вам ответ и расскажу свою историю. Позволим этим людям рассудить, подобает ли мне делать замечания. — В толпе послышались шепот и вздохи. — По рождению я второй сын барона Кесвикского.

Он замолчал, а потому баритон, донесшийся из задней части помещения, прозвучал вполне отчетливо:

— Северянин. Что ж, любой человек захотел бы скрыть такое.

На мужчину шикнули, но сдержанная улыбка, словно легкий ветерок, пронеслась по залу. И опустилась на тонкие губы Краудера, чуть приподняв их края. Она не коснулась лишь сквайра — его плотная фигура по-прежнему была напряжена и оставалась неподвижной. Харриет бросила взгляд туда, где сидели Хью и Уикстид. Господин Торнли разглядывал свои туфли, а Уикстид, повернув голову, слушал с выражением учтивого удивления. Улыбка слетела с лица Краудера, и он продолжил, глядя вниз, на каменные запыленные серые плиты у его ног:

— Мой отец был убит почти двадцать лет назад, и моего брата повесили за это преступление.

Он вспомнил выступление Харриет на предыдущем дознании, ее трепетную застенчивость, вызвавшую у жителей городка желание встать на ее защиту. Анатом старался смотреть вниз и говорить тихо. Он ощущал, что народ напрягся, подавшись вперед. Ты был прав, брат, подумал Краудер.

— Титул был мне не нужен, а потому я отказался от него и с той поры стал посвящать все свое время научным занятиям. Так я провел все последующие годы. Я прятался от прошлого среди книг и в обществе самых ученых мужей. Я узнал множество загадок человеческого тела, чуда, кое мы ежедневно имеем в своем распоряжении. Если я смогу добавить хоть самую малость к нашим знаниям о самих себе, я умру счастливым человеком. — В помещении ощущалась теплота сочувствия. Как же люди любят хорошую трагедию, подумал он. Жалость и страх отхлынули от него, словно теплые воды, в которых иначе можно было бы утонуть. — Краудер — имя моей родни со стороны матери. И я имею на него право. По закону и по совести. — Он поднял глаза и, повысив голос, позволил ему звучать по обыкновению бесстрастно. — Но каким бы ни было мое имя или ваши… — он запнулся, — инсинуации, скажите, какое отношение они имеют к тому обстоятельству, что сиделке Брэй связали запястья, ударили ее по голове, а затем повесили?

Он позволил себе заговорить громче, и это вызвало поддержку у народа — толпа издала возмущенный вой. Внимание собравшихся, их неприязнь и негодование обратились теперь на сквайра. Его по-прежнему переполняла ярость, позволяя ощутить настроение, царившее в зале. Он презрительно усмехнулся:

— Вероятно, пережитое затуманило ваш разум, Краудер. Если принять во внимание достойное сожаления прошлое, вас можно простить за то, что вам повсюду чудится убийство.

Краудер ощутил приступ усталости и раздражения. Черт бы побрал этих людей! Ему хотелось лишь одного — уйти отсюда и снова оказаться среди чужаков. Люди в нерешительности смотрели на анатома. Харриет отпустила руку сестры и поднялась.

— А мой разум, господин Бриджес? Какие прошлые события затуманили мой разум? Я видела те же отметины, что и господин Краудер. — Она почувствовала, что ее лицо заливается румянцем. — К тому же, сэр, я полагаю, это подло — заставлять человека публично сознаваться в собственных трагедиях. Если господин Краудер пожелал оставить свое прошлое в тайне… — она умолкла. — Что ж, он обладает таким же правом на секреты, как и любой другой свободнорожденный англичанин!

Зал взорвался одобрительным шумом, и этот звук продолжал нарастать. Теперь даже сквайр собственным телом ощущал его давление; он начал осматриваться, слишком поздно осознав, что, возможно, неверно разыграл эту игру.

Майклс устроился поудобнее, опершись спиной о стену, и слабо улыбнулся.

— Идите и снова взгляните на сиделку!

Краешком глаза Харриет увидела, как Ханна приложила руки ко рту.

— Правосудия! Именем короля! — закричали другие.

Коронер безнадежно махнул рукой, пытаясь перекричать шум:

— Будьте любезны! Будьте любезны! Пожалуйста, займите свои места! — Он повернулся туда, где сидел Хью. — Господин Торнли, я полагаю, вы присутствовали при обнаружении тела. Видели ли вы эти отметины?

Народ тут же снова умолк. Казалось, каждый присутствующий в зале вобрал в легкие воздух и задержал его там, ожидая слов Торнли. Хью не стал подниматься со своего места и заговорил, будто бы обращаясь к своим сапогам.

— Да, я отрезал петлю и снял ее. Не могу утверждать, что на сиделке были следы от веревки. Но я видел отметины, совершенно верно.

Охнув, толпа разразилась криками. Побелев, сквайр развернулся на каблуках и стремительно вышел из зала. Крики усилились, но, помимо них, по залу начало распространяться тихое шипение. Уикстид прикрыл рот рукой — так делает человек, желающий скрыть смешок. Коронер затрепетал; его голос дрожал и срывался.

— Это недопустимо! Я не в силах управлять судом в таких условиях! Заседание откладывается. Я вернусь через неделю.

— Не стоит беспокоиться, подхалим, — послышался голос из дальней части зала.

Коронер собрал свои бумаги и поспешно выбежал из таверны вслед за сквайром, оставив разинувших рты присяжных безо всяких указаний. Рейчел почувствовала, что кто-то тянет ее за рукав, и перевела взгляд на бледное лицо маленького Джека.

— А разве я не буду свидетельствовать? Господин Торнли сказал, я должен свидетельствовать.

Рейчел услышала, как стоявший вокруг народ зашевелился и зароптал.

— Нет, Джек. Думаю, не сегодня.

 

IV. 8

— Что ж, это было увлекательно, — сухо заметила Рейчел, когда зал начал пустеть.

Харриет погладила ее по руке, а затем, обернувшись, бросила немного нервный взгляд на Краудера. Теперь, когда пыл улетучился, анатом казался серым и выглядел старше, чем когда бы то ни было. Он слегка наклонил голову, обхватив рукоять трости. Это было изящное изделие — тяжелая, из черного дерева, с круглым набалдашником из кованого серебра, теперь наполовину скрытым под пальцами Краудера.

— Раньше я никогда не видела при вас этой трости.

Анатом не смотрел на Харриет.

— У меня деликатный возраст, госпожа Уэстерман. Всего одна ночь без отдыха способна сделать из меня старика.

— Вы не настолько уж и стары.

В ее голосе мелькнула улыбка; анатом поднял глаза, и Харриет с участием посмотрела в его бесстрастное измученное лицо.

— В самом деле, мадам? Я очень рад, что вы так считаете.

Его тон был довольно враждебным, так что Харриет даже вспыхнула и отвела взгляд, однако, прежде чем прозвучали следующие слова, в зал быстрыми шагами вошел Майклс и проговорил:

— Его принудили. Он только что взял под стражу Хью за убийство Джошуа Картрайта.

Рейчел поднесла руку к лицу, а Харриет быстро поднялась.

— Здесь? Сейчас?

Майклс кивнул.

— Сквайр сказал, что он выслушал показания викария и Ханны, пусть даже пока это было сделано неофициально, и велел Хью оставаться дома. Вероятно, понадеявшись, что тот пустит пулю себе в лоб и уволит нас от суда. Насколько я знаю Торнли, он и так мог бы это сделать. Виновен или нет.

Краудер по-прежнему не сменил позы, однако заговорил:

— Возможно, так оно и будет.

Харриет ощутила, как кровь поднимается к самому ее горлу, и резко обратилась к анатому.

— Неужели? Вероятно, сквайр был прав, и ваше тайное прошлое… — она сделала такой явный акцент на слове «тайное», что Краудер поморщился, — превратило вас в любителя однозначных финалов. Я удивлена, что исследования привели вас туда, куда привели, коли вы цените ясность превыше истины. — Внезапно госпожа Уэстерман почувствовала жестокость собственных слов и прикрыла глаза рукой. — Это неправильно. Нам нужно обдумать дальнейшие действия, и как можно скорее. Прошу вас, пойдемте туда, где можно говорить свободно.

Харриет заметила, что кожа вокруг рта анатома приобрела сероватый оттенок. Тревога, которую госпожа Уэстреман отвергла в то же мгновение, несмотря на доверие и дружеские отношения, существовавшие между ними, пощипывала лицо, сообщая ей жар и раздражение. Харриет ощутила, что к глазам подступают слезы.

— Ах, как вы можете просто так сидеть там?

Краудер не взглянул на нее, лишь пошевелил тонкими сжатыми губами.

— Кажется, госпожа Уэстерман, вы и здесь способны говорить достаточно свободно.

Харриет прикусила губу, и слова изменили ей. Поэтому она наградила Краудера долгим взглядом, повернулась и со стоном, который мог выражать и разочарование, и горе, поднялась, чтобы выйти из комнаты, — она крайне нуждалась в движении и просто не могла сопротивляться порыву. Рейчел поднялась, чтобы последовать за сестрой, потом замешкалась и вздохнула.

— Господин Краудер, я не думаю, что господин Торнли в ответе хотя бы за одну из этих смертей. Вы сами выдвигали иные планы действий…

Краудер встретился с ней взглядом своих полуоткрытых глаз; губы его изогнулись в усмешке.

— Вероятно, уединение добавило причудливости моему воображению.

Девушка продолжала смотреть на анатома.

— Помогите нам, прошу вас.

Краудер снова обратил взор на скопление серебряных фруктов и лоз, которым, собственно, и был набалдашник трости, и задумался: какие боги побудили его сегодня взять ее с собой? Эта трость — единственная из всех его вещей — когда-то принадлежала отцу Краудера. Рейчел тоже подождала с минуту, пристально глядя на точеный профиль анатома, а потом, поняв, что и ей не суждено получить ответ, развернулась и последовала за сестрой; ее шаги казались более размеренными, а плечи поникли. Держа руки перед собой, Майклс растопырил пальцы одной и выковырял что-то застрявшее под ногтем левого большого пальца.

— Ужасные создания, верно, господин Краудер? Другие люди…

Анатом поднялся и вышел, ступая широкими равномерными шагами. Мужчины и женщины, ведшие на улице разнообразные беседы, умолкли и поглядели на него. Он двинулся дальше.

Грейвс удивился, обнаружив, что они почти приблизились к Лестерским полям. Он не знал наверняка, по-прежнему ли господин Чейз нуждается в спутнике, поскольку отец семейства уже набрал свой привычный суровый темп; однако юноша все еще обдумывал неоконченную историю Александра и надеялся узнать подробности, несмотря на уверения Чейза о том, что ему больше нечего сказать.

Они свернули на открытое пространство полей и тут же оказались прижатыми к стене одного из строений — прямо перед ними по направлению к улице Чаринг-кросс, улюлюкая, неслись люди с обезумевшими глазами; они гнали перед собой испуганную корову. К голове животного кто-то привязал синюю кокарду, еще одна болталась на хвосте несчастного создания. Похоже, из коровы на время сделали символ. Искаженные лица погонявших и бивших ее по бокам мужчин чуть не лопались от ликования, а суженные глаза блестели. Какой-то человек стегнул корову по крестцу, она испуганно замычала и, пошатываясь, двинулась вперед.

— Доло-о-ой папи-и-и-истов! — заорал мужчина; его ликующие товарищи, обнявшись, подхватили этот крик и погнали несчастное животное дальше.

Грейвс вспомнил чертей в аду, изображенных на фресках отцовской церкви. Некоторые из них оказались слишком непристойными для становящегося все более утонченным Божьего дома и были закрашены, однако в детстве его завораживали оставшиеся изображения — маленькие темные фигурки чертей с широкими улыбками, истязающих бледные обнаженные тела грешников. Юноше показалось, будто он снова видит их — в закоптелых лицах протестантских воинов, одетых в лохмотья, в том восторге, который приносят им публичные насилие и святотатство. На мгновение его переполнил детский страх. Затем он услышал потрясенный вздох господина Чейза.

— Ах, Бог мой! — Грейвс повернулся, чтобы взглянуть, куда указывает его спутник. — Это же дом лорда Сэвила!

В прошлом Грейвс неоднократно ходил этой дорогой, а потому прекрасно знал, что именно он должен был увидеть — пышный белокаменный фасад, чистое крыльцо и отполированную отделку, — однако всего этого коснулась чья-то темная рука, и то, что когда-то казалось прочным, уютным символом богатства и культуры, оказалось теперь в огне. Пламя облизывало дом, высунувшись из окон верхнего этажа, своими оранжевыми языками оно касалось черепицы и обсасывало желоба; сквозь горящие занавеси второго этажа дом изрыгал дым, а ниже, там, откуда, извиваясь, тоже поднимался огонь, Грейвс видел движущиеся тени. Ежеминутно одна из них выдвигалась вперед, дымясь и хихикая, чтобы бросить на мостовую награбленное. Толпы зевак издавали одобрительные возгласы и плясали; их испачканные сажей лица сияли радостью, а рты были открыты в исступлении. Переведя дух, Грейвс пробормотал:

— «Пламень пожара уже прошибал из-под верхния кровли; вихрем взрывалися искры и в воздухе страшно гремело…»

Немного озадаченный, господин Чейз повернулся к юноше.

— Что, Грейвс?

— Это Вергилий. Перевод господина Купера.

Слегка кашлянув, господин Чейз отвернулся и снова стал наблюдать за пламенем. Теперь даже самым отважным мародерам огонь казался слишком жарким. Пока другие наблюдали, последний воришка с трудом выбрался из окна гостиной — фалды его кафтана уже загорелись, а под мышкой он придерживал большое позолоченное зеркало. Человек десять мужчин затоптали огонь, чтобы грабитель смог, спотыкаясь, присоединиться к толпе; тот смеялся, словно дитя, а его товарищи хлопали его по узкой спине — так, будто бы он спас из пламени живую душу. Меж мужскими фигурами, собравшимися возле дома, Грейвсу была видна куча награбленного, возвышавшаяся на дороге. Она напоминала внутренности туши, выброшенные на задний двор мясницкой лавки. Юноша видел опрокинутые резные кресла с позолотой, оторванную от них и растрескавшуюся ножку; книги, раскрытые и разорванные, с беспомощно трепетавшими страницами; великолепные гобелены, сброшенные вниз и превращенные толпой в импровизированные накидки и покрывала. Значит, вот как это все происходит. Всего несколько дней, какой-нибудь дурень с петицией, — и вот уже в Лондоне не осталось ничего святого и невредимого. Судя по всему, мысли господина Чейза двигались в том же направлении, что и размышления юноши.

— Мы ступаем по узкой дорожке, господин Грейвс.

Молодой человек не ответил; он медленно закрыл глаза и вдохнул дым, стараясь языком ощутить его структуру, чтобы, если вдруг понадобится описать его, суметь это припомнить. Даже на таком расстоянии он чувствовал, как жар оскверненного горящего дома согревает его лицо. Внезапно он открыл глаза и с тревогой поглядел на господина Чейза.

— Господин Чейз… Медальон… я вдруг о нем подумал. Он принадлежал матушке Александра?

Господин Чейз снова повернулся к горящему зданию, к бормочущей оживленной толпе, которая собралась возле него.

— Некоей юной девушке. Это все, что я знаю.

С другого конца улицы раздался краткий и громкий одобрительный возглас. Грейвс, господин Чейз, мародеры — все обернулись и увидели команду солдат с мушкетами на плечах, идущую по открытому пространству Лестерских полей. Их было всего двадцать, однако упорядоченность и решительность их движений каким-то образом придавала им значительности.

— Юной девушке?

Господин Чейз продолжал наблюдать за солдатами.

— Он сказал только это. «Полагаю, он принадлежал той юной девушке».

Красные мундиры солдат выделялись на фоне зелени, белые петлицы словно бы мерцали, а темное дерево их мушкетов выглядело деловито. За ними следовала разношерстная группа людей с ведрами. Грейвс решил, что они пришли слишком поздно и уже не смогут спасти дом, однако, насколько можно было судить по их виду, тщета усилий сама по себе еще не была поводом эти усилия прекратить. Толпа, казалось, уменьшилась — менее смелые или менее пьяные, склонив головы, спрятались в гуще народа. Командир отряда крикнул «стой!», когда солдаты оказались в десяти ярдах от мародеров.

— Бросьте то, что у вас в руках, и уходите отсюда. Приказываю вам именем короля!

Похоже, этого оказалось достаточно. Толпа, прежде столь неуправляемая, начала редеть. Мятежники помрачнели; какой-то обожравшийся ребенок крадучись ускользнул прочь. Люди с ведрами устремились вперед. Грейвс задумался; а может быть, кто-то из них имел отношение к семейству лорда Сэвила? Почему они так охотно пытаются спасти дом? — задавался он вопросом. Возможно, чтобы в будущем успокаивать себя, говоря: мы старались. Командир наблюдал, как люди подбираются к огню, и в этот момент из центра отступающей толпы быстро вылетел тяжелый камень, который попал точно в лоб одному из солдат. Из раны тут же заструилась кровь, и мужчина, сняв с плеча мушкет, изготовился к стрельбе. Командир сделал шаг вперед.

— Убери оружие, Уилсон. Ты будешь стрелять по моему приказу и не иначе.

Уилсон на мгновение замер, затем снова вскинул мушкет на плечо и вытер кровь с века; его взгляд не покидал отступающую толпу.

— Ублюдки с кровавыми спинами! — закричал кто-то из мятежников, когда толпа свернула на дорогу.

Солдаты не двигались — они просто смотрели вслед черни, пока последние мародеры не выбежали с площади. Один тоненький человечек, бросавший взгляды то через одно, то через другое плечо, казалось, пытался пролезть вглубь толпы меж ног своих спутников, чтобы оказаться в сравнительной безопасности, под прикрытием, вдали от вороненых оружейных стволов.

Господин Чейз поглядел на Грейвса.

— Полагаю, кровавыми спинами их прозвали из-за цвета мундиров?

Грейвс кивнул.

— Поэтому и потому, что армия, насколько я понимаю, любит дисциплину. Я полагаю, у каждого солдата из этого отряда, помимо боевых ран, на спине найдутся шрамы от ударов палками.

Господин Чейз продолжал наблюдать за пламенем и за тем, как люди с ведрами пытались затушить его. Пожилой человек, как заметил Грейвс, остановился поблизости и принялся глядеть на пожар так, словно был ребенком, чью любимую игрушку по неосторожности уничтожили взрослые.

— Я задавался вопросом, почему Александр оставил детей на ваше попечение, а не на мое, — тихо проговорил господин Чейз, глядя на Грейвса. — Вероятно, несмотря на то, что он покинул свою знатную семью, несмотря на ужасы, отлучившие его от родни, он по-прежнему желал, чтобы его детей воспитывал джентльмен.

Грейвс удивленно поглядел на собеседника и нахмурился.

— Но ведь вы и есть джентльмен, сэр.

Чейз не улыбнулся.

— Нет, юноша. Я стал немного похож на джентльмена, однако мы оба знаем: здесь необходимо нечто более глубокое. В какие бы знатные дома я ни был вхож, там до сих пор ощущают исходящий от меня запах мастерской и товарного склада. Ах, Англия! Я родился таким же, как те мои собратья, — он махнул рукой в сторону рядовых солдат, — и каждый англичанин понимает это, как только я открываю рот или кланяюсь. Мне интересно: понимал ли Александр, это ли всплыло в его уме, когда он начертал ваше имя? У вас есть то, чего нет у меня, хотя я способен купить вас и еще десяток таких, как вы, заплатив мелочью из своего бумажника. — Грейвс обратил взгляд на свои ноги, а господин Чейз повернулся к нему с полуулыбкой: — Это не ваша вина, мальчик мой. Я не хотел сказать о вас ничего плохого. — Он ухватился пальцами за перила, оказавшиеся рядом, так, словно собирался оторвать их. — Однако я воспитал дочь, достойную джентльмена. Этим я могу утешиться.

Грейвс зарделся.

— Да, сэр, — молвил он. — Воспитали.

 

IV. 9

День клонил голову к вечеру. В Кейвли-Парке царила тишина. Харриет и Рейчел, ничего не говоря, сидели в продолговатом помещении салона, однако ни одна из них не притворялась, будто занята чем-то, кроме собственных мыслей. Как только они прибыли домой, Харриет на час поднялась наверх, а когда сели ужинать, Рейчел решила, что сестра плакала. Ели дамы без аппетита. Безмолвие легло на них, словно пыль на домашнюю утварь. Время медленно утекало, и высокие напольные часы отсчитывали его четвертями. Их бой начинал действовать Харриет на нервы — маленькие медные молоточки словно бы находили узловатые дуги в ее позвоночном столбе и заставляли их звенеть. Тут в дверь тихонько постучали, и в салон вошла госпожа Хэткот с запиской для Рейчел.

— Из замка, мисс, — сообщила она, стараясь не глядеть девушке в глаза, и удалилась.

Харриет пристально наблюдала за Рейчел, сидевшей у стола напротив нее, когда та развернула и прочитала записку, а затем снова сложила листок и протянула его сестре.

— Прости, Харри, — проговорила она, — но я не могла поступить иначе. Когда ты поднялась наверх отдохнуть, я послала господину Торнли записку, — я просто хотела сказать, что полагаю его невиновным и верю, что правда со временем выплывет наружу, если он проявит терпение.

Харриет поглядела на безмятежное лицо сестры. Это было очень похоже на Рейчел — проявить доброту и великодушие по отношению к человеку, который их не заслуживает. Она надеялась, что в конце концов появится некто достойный подобного нежного уважения. Девушку следует любить за это, но и защищать от этого.

— Ну конечно, дорогая моя, — ответила Харриет. — Никто не может осудить тебя за такой поступок.

Рейчел все еще сжимала листок между пальцами. Харриет ждала, когда сестра будет готова предоставить записку в ее распоряжение. Разворачивая листок, госпожа Уэстерман ощутила, как пульсируют жилки у нее на лбу. С тех пор как они возвратились домой, она чувствовала себя слабой, словно дитя. Она очень редко плакала, но когда это случалось, слезы опустошали и расшатывали ее. Она прочитала неуклюжие каракули Хью. Долго их разбирать не пришлось.

Благодарю Вас, мисс Тренч. В прошлом терпение не было мне особенно полезно, однако предпринятые действия также не лучшим образом сказались на моей участи. Я благодарен за то, что Вы не считаете меня способным на подобные злодеяния.

Хью также послал им обеим наилучшие пожелания и поставил свое имя. Харриет перевернула лист бумаги, словно в надежде, что на его уголке может появиться приписка — какое-нибудь тайное сообщение.

— Любопытно, что же он имеет в виду? Обладая определенным умом, можно счесть это за полное признание, Рейчел.

Слегка нахмурившись, младшая сестра подняла глаза.

— Я думала, упоминая «действия», он имел в виду то, что отправил Брука на поиски Александра. Похоже, с этого и начался весь нынешний ужас.

Харриет кивнула, слегка поморщившись, — ее головная боль по-прежнему была беспрестанной и яростной. Она мучила госпожу Уэстерман весь вечер, а ведь Харриет постоянно говорила окружающим, что никогда не бывает больна. В будущем она станет с большим сочувствием относиться к дамам, воображающим себя больными и слабонервными.

— Рейчел, мы давно не разговаривали о господине Хью Торнли.

В улыбке девушки сквозила чуть заметная горечь.

— Неужели? По мне так в последние дни мы едва ли говорим о чем-нибудь ином.

— Ты понимаешь, что я хотела сказать.

Рейчел не подняла глаз, а просто накрыла руку сестры своей ладонью.

— Это проходит, Харри. Некоторое время я была очень несчастна, и ты знаешь это. Даже теперь я порой чувствую себя несчастной, однако это больше походит на воспоминание о печали, чем на саму печаль. Ты понимаешь меня?

Харриет кивнула.

— Мне очень жаль, Рейчел.

— Не стоит жалеть, Харри. — Рейчел взглянула на сестру невероятно нежно. — В этом совершенно не было твоей вины, и хотя я считаю Хью невиновным, теперь я бы не пожелала быть его женой, как не пожелала бы и много месяцев назад. Уверяю тебя. Ему не нужна супруга, подобная мне, а он человек, неспособный составить мое счастье. Однако бывали мгновения… когда он с таким воодушевлением рассказывал о своих походах или планах, касающихся имения, и эти разговоры казались мне правдивыми. Харри, мне не хватает радостных и волнительных мыслей о будущем, вот и все.

Харриет сомкнула пальцы на ладони сестры и склонила голову.

Раздался стук, и госпожа Хэткот снова открыла дверь — на этот раз жест ее показался куда более выразительным. Женщины удивленно подняли глаза.

— К вам господин Краудер, мэм, и некий господин Клоуд.

По дороге домой сестры не говорили о Краудере, хотя Харриет едва ли думала о чем-нибудь другом — свою головную боль она отнесла на счет анатома и его кровожадного семейства. Он был не прав, осуждая Харриет за то, что она узнала об этом. Лежа наверху, в своей кровати, госпожа Уэстерман изобрела некое подобие плана — она навестит его утром и потребует рассказать обо всем, что он разузнал у Картрайта о местонахождении Александра, однако все то праведное возмущение, на которое она была способна, не могло загасить страдание, вызванное его явным предательством и ее собственными, сказанными в раздражении словами. Когда о нем доложили, Харриет осторожно поднялась. Если анатом одарит их своей обычной сдержанной улыбкой, она подойдет к нему и с величайшей радостью подаст руку, однако госпожа Уэстерман сомневалась, что он так скоро сумел покончить со своими демонами. А если не сумел, отчего тогда пришел?

Когда анатом вошел, вид у него был по-прежнему мрачный и усталый, а его поклон в лучшем случае можно было бы назвать формальностью. Испытав приступ сожаления, Харриет сдержалась: она выпрямила спину и приветствовала гостя улыбкой — мимолетной и опасливой. Вслед за анатомом в комнату вошел куда более молодой человек — темноволосый и стройный. Он был хорошо одет, и его платье шло ему, однако в незнакомце чувствовалась основательная серьезность. Харриет улыбнулась ему несколько мягче, понимая теперь, что, возможно, узнала его — это лицо мелькнуло в дальних рядах толпы, собравшейся на дознании. Избегая прямо глядеть на сестер, Краудер махнул рукой через плечо.

— Госпожа Уэстерман, мисс Тренч. Позвольте представить вам Дэниела Клоуда.

Рейчел тоже вскочила на ноги. Обе женщины присели в реверансе, а господин Клоуд поклонился. Казалось, молодой человек чувствует себя несколько неловко и никак не может расстаться со своей слегка взволнованной улыбкой. Он джентльмен, решила Харриет, хоть и не праздный.

— Господин Клоуд, — продолжил Краудер, — стряпчий из Пулборо. Он нанес мне визит нынче вечером, после дознания, и, некоторое время послушав объяснения, касающиеся его дела, я попросил его изложить все это при вас и вашей сестре, мадам.

— Счастлива знакомству с вами, господин Клоуд, — проговорила Харриет. — Садитесь, пожалуйста.

Молодой человек подчинился, едва заметно улыбнувшись и кивнув.

— Благодарю вас, госпожа Уэстерман. — Его голос оказался плавным баритоном с оттенком местной картавости. — Я немного познакомился с этим домом, когда был еще мальчиком, и мой дядюшка вел дела с тогдашними жильцами. Кажется, нынешние владельцы прекрасно содержат его.

Харриет едва слышно поблагодарила гостя и решила, что этот мужчина выглядит крайне благоразумным. Он немного помолчал, и ее взгляд сместился туда, где сидел Краудер, склонившись над своей тростью точно так же, как это было в «Медведе и короне». И вдруг госпожа Уэстерман поняла, что не сможет вынести этого, не сможет сидеть под тучей, которую они сами на себя нагнали, и, как ей показалось, не успев принять осознанное решение, она снова поднялась на ноги. С несколько удивленным видом вслед за ней поднялся господин Клоуд. Краудер лишь бросил на нее угрюмый взгляд.

— Господин Клоуд, прошу прощения за грубость, однако, прежде чем выслушать вас, я должна наедине спросить кое-что у господина Краудера. Рейчел, вероятно, ты можешь попросить госпожу Хэткот принести нашим гостям что-нибудь освежающее. — Харриет обратилась к анатому: — Господин Краудер, будьте так добры, уделите мне минутку своего времени. — Не дожидаясь, пока гость встанет, она покинула салон, перешла коридор и оказалась в пустой столовой, придерживая дверь, пока анатом не вошел следом. Харриет позволила двери закрыться, когда Краудер зашел в комнату, и повернулась, чтобы опереться на нее спиной.

В столовой не зажигали огней. Харриет и Краудер оказались в мире светло-серых теней. Несколько мгновений Краудер постоял в центре комнаты, а когда стало ясно, что Харриет не собирается говорить, он, пристально глядя в ее сторону, обронил:

— Итак, мадам?

Она почувствовала, как ее самообладание лопнуло, будто бы внезапно хрустнув, как сухая ветка под ногами.

— Не смейте говорить мне «итак, мадам», Краудер! Как вам не стыдно! Как можно ненавидеть нас за то, что мы узнали вашу тайну! Это отвратительно с вашей стороны. Я прошу прощения за то, что сказала, однако вы меня рассердили. Вы ведь знаете, что мы не предавали огласке ваше положение. Нам не было о нем известно. Вы боитесь нашего сочувствия? От меня вы его не получите. Вы могли позволить себе роскошь и сбежать от любых недоразумений, которые вам подбрасывала жизнь. В этом я могу вам только позавидовать.

Он изумленно уставился на нее, и губы его побелели.

— Недоразумения, госпожа Уэстерман? Вы смеете именовать то, что произошло в моей семье, недоразумением?

Она мысленно обругала себя за это слово, однако остановиться не могла — ее словно ветром понесло, и обратного пути уже не было.

— И все же сочувствие вам необходимо. Я просчиталась. — Харриет поглядела в глаза анатома, и это ее не испугало. — Проклятье, Краудер! Вы упрямы! Я удивлена, что вы не успели сменить еще полдюжины имен, раз вы изволите так воспринимать людей, знающих хоть что-то о вашем прошлом. Поразительно, что гордыня может заставить человека так смалодушничать!

Анатом приблизился к ней на шаг; Харриет ощутила, что ее спина упирается в дверь.

— Если бы вы были мужчиной, — тихо проговорил он, — я бы убил вас за подобное замечание.

Харриет ощутила легкую дрожь в руке, которую она сжимала за спиной. Она повернула голову так, чтобы посмотреть на собеседника в упор.

— Оттого что вы убьете меня, правда не станет ни более, ни менее правдивой.

Их лица оказались так близко, что они чувствовали дыхание друг друга. Ощущая биение собственного сердца, Харриет вспомнила о том, где нашла Краудера — среди его препаратов, обращенного спиной к миру, — и подумала — ясно, внезапно и впервые — о том, как он устранился от обыденности и обрел некую разновидность покоя и как она снова увлекла его в самый быстрый из потоков. В ее глазах опять защипало, и Харриет сморгнула слезы.

— Ах, Краудер, мне так жаль. И я особенно сожалею, если из-за того, что я втянула вас в эту историю, вы испытали душевные страдания.

Снести ее сочувствие было в тысячу раз тяжелее, чем ярость. Два десятилетия скорби обрушились на него, точно наводнение. С грохотом уронив свою трость и отвернувшись от госпожи Уэстерман, анатом закрыл лицо руками. Его плечи затряслись, а из груди вырвался тихий стон. Харриет не двинулась с места, однако ощутила, что ее тело расслабилось. Царивший в комнате полумрак делал анатома похожим на одинокое порождение тьмы и холода, однако возникшие между ними стесненность и болезненность, казалось, рухнули и унеслись прочь, словно загубленная весенним половодьем детская плотинка на реке.

Тогда Харриет наклонилась и, полуприсев, подняла трость. Длинные юбки будничного платья вздыбились вокруг ее ног. Она не стала подниматься сию же секунду, а задержалась там, где была, устремив взгляд на анатома. Он глубоко вздохнул, провел рукой по лицу, медленно прошел мимо госпожи Уэстерман и остановился у ряда длинных окон, освещавших комнату, откуда принялся разглядывать дорогу, ведшую к дому. Окна были открыты, и рассеянный легкий ветерок слегка приподнимал занавеси. Он нес с собой тяжелые воспоминания о дневной жаре, проникая сквозь ветви дуба, который защищал фасад дома. Аромат казался спокойным и умиротворяющим.

— Простите меня.

Его голос звучал неловко, словно он был человеком, за несколько лет не проронившим ни фразы и так и не привыкшим заново произносить слова. Поднявшись, Харриет подошла к нему. Она ничего не сказала, но, вложив трость в его ладонь, позволила своим пальцам задержаться на его рукаве, и, так и не отняв их, посмотрела в окно на дуб.

— Это дерево — одна из причин нашего переезда в Кейвли. Мой супруг сказал, что станет меньше волноваться о нас, уходя в плавание, если будет знать, что у него есть такой друг и хранитель.

Краудер ответил не сразу, но, когда заговорил, казалось, он уже больше походил на самого себя.

— Неужели вам действительно нужен хранитель, госпожа Уэстерман?

Она улыбнулась.

— Мне больше нравится думать, что нет. Однако союзники нужны каждому из нас — разве вы не согласны, господин Краудер?

— Вероятно.

Харриет подняла глаза и увидела призрак усталой улыбки, коснувшийся его губ. Она почувствовала, что ее головная боль немного отпустила.

— Вы вовсе не хотите об этом говорить?

Анатом знал, что на уме у госпожи Уэстерман. Он медленно покачал головой.

— Нет, не сейчас. Возможно, когда-нибудь в будущем. Сегодня я желаю послушать то, что скажет господин Клоуд.

Они еще немного побыли в полумраке, чтобы установившееся между ними перемирие углубилось и стало казаться совершенным, достаточным. Краудер предложил Харриет свою руку, и они двинулись прочь.

— Простите, что я по-прежнему не рассказал вам о местоположении Александра. Я все время страшился, что нас услышат. Картер Брук отыскал его на Тичфилдской улице.

Харриет округлила глаза.

— Я знаю ее. Это возле площади Сохо. — Она улыбнулась, и Краудер открыл перед ней дверь в салон. — Ах, Краудер, возможно, мы все же постигнем смысл этого кошмара.

 

IV. 10

Когда Краудер и Харриет снова вошли в комнату, Рейчел и господин Клоуд были на ногах. Похоже, Рейчел демонстрировала гостю некоторые диковины, коих в салоне было множество, и поясняла, в каких путешествиях Харриет и ее супруг отыскали их. Госпожа Уэстерман порой и вправду сомневалась: уж не знает ли Рейчел все эти истории лучше, чем она сама? Молодые люди были застигнуты как раз в тот момент, когда Рейчел смеялась над довольно смущенным выражением своего собеседника — он разглядывал изображения, вырезанные на маленькой костяной флейте. Ради всех присутствующих Харриет понадеялась, что серьезный юноша не слишком тщательно изучил их. На этом инструменте обычно играли во время обряда плодородия на одном из островов Вест-Индии. Рейчел поглядела сестре в глаза, и Харриет улыбнулась девушке. Господин Клоуд снова поклонился и очень бережно вернул флейту на стол. В его глазах загорелся известный огонек, заставивший Харриет усомниться: а вдруг стряпчий разглядывал маленький инструмент гораздо внимательней, чем она надеялась? Госпожа Уэстерман разъярилась, ощутив, что вот-вот покраснеет.

— Простите, что заставили вас ждать, господин Клоуд. Надеюсь, Рейчел не докучала вам морскими историями?

Стряпчий улыбнулся.

— Мы путешествовали в Индии и обратно, госпожа Уэстерман, пересекали Европу и даже ненадолго заглянули на Гибралтар. Я не слыхал рассказов увлекательнее.

Похоже, Рейчел была довольна.

— Вы очень добры, сэр, — кивнув, заметила Харриет.

— Я очарован, госпожа Уэстерман! — Он смерил ее совершенно серьезным взглядом, и Харриет распознала в нем привлекательное сочетание черных волос и голубых глаз, каковое впервые заметила, познакомившись со своим мужем. — Я едва ли покидал здешние земли, но очень бы хотел путешествовать. Я с радостью послушал истории о вас, а мисс Тренч рассказывает их прекрасно, я полагаю.

Сколько же ему лет, задалась вопросом Харриет, двадцать пять, двадцать шесть? Не сумев вовремя остановиться, она поймала себя на мысли, что этот молодой человек прекрасно смотрится рядом с Рейчел.

— Я уверена: она рассказывает их лучше, чем я, и мы с супругом можем довериться ей — моя сестра непременно придаст нам соответственный героический облик. Итак, господин Клоуд, я в вашем распоряжении, если вы желаете о чем-то поведать нам.

В тот же миг стряпчий снова нахмурился; он использовал для размышлений те несколько мгновений, которые потребовались остальным, чтобы занять свои места.

— Я полагаю — и, надеюсь, вы будете снисходительны ко мне — мне необходимо объяснить, почему я не стал первым делом говорить со сквайром. Я бы непременно сделал это, но, конечно, ввиду ареста господина Торнли сразу же после приостановки дознания… Одним словом, я несколько часов прогуливался по городку, и, поскольку сведения, которые у меня есть, не строго конфиденциальны, к тому же я видел вас обоих на дознании… И сквайр не показался мне…

Судя по виду, он чувствовал себя неловко, однако во время прогулки по городку он принял решение, и, похоже, ничто из увиденного им не заставило стряпчего передумать. Харриет стало интересно, не знаком ли он с Майклсом.

Повертев трость между ладонями, Краудер спокойно молвил:

— Мы понимаем вас, господин Клоуд. И с уважением относимся к вашим сомнениям.

Молодой человек кивнул.

— Благодарю вас. Мой дядюшка — старший компаньон нашего дела в Пулборо. Я сотрудничаю с ним вот уже два года, однако он в отъезде, и я подумал: возможно, я могу обратиться к вам за рекомендациями, раз сквайр нынче… недоступен.

— Благодарим за доверие, — ответила Харриет.

Они подождали еще мгновение. Господин Клоуд разглядывал свою манжету. Харриет почувствовала, как в ней снова растет нетерпение, однако сумела удержаться до того момента, когда юноша опять заговорил.

— Сиделка лорда Торнли, Маделина Брэй, оставила нам на хранение свое завещание.

Внезапно выпрямившись, Харриет бросила на Краудера красноречивый взгляд. Он поднял руку так, словно желал отразить некий удар.

— Это все, что мне покуда известно, госпожа Уэстерман. Когда господин Клоуд сказал мне об этом, я попросил его отправиться вместе со мной к вам.

Харриет была рада, хоть и почувствовала из-за этого свою вину. Ревностно относиться к сведениям ей не подобало, ведь у нее самой еще остались невысказанные тайны, но тем не менее ей было приятно, что рассказ господина Клоуда станет новостью для них обоих. Краудер опять перевел взгляд на молодого человека.

— Продолжайте, господин Клоуд.

— Составление завещаний — одна из первых обязанностей, порученных мне дядюшкой, поэтому я хорошо помню госпожу Брэй. Когда весть о ее смерти дошла до нашего города, я решил посетить дознание, чтобы понять, возможно ли вступить в контакт с ее наследниками. Мы с дядюшкой должны действовать в качестве ее душеприказчиков.

Краудер кивнул, разглядывая ногти на своей правой руке. На лице господина Клоуда отразилась неуверенность. Увидев, что молодой человек смотрит на Краудера, Рейчел улыбнулась ему.

— Не беспокойтесь о господине Краудере. Он всегда ведет себя так, когда особенно заинтересован в том, что, как он думает, ему собираются сказать. — Анатом поглядел на девушку, приподняв бровь. — Именно так, между прочим, — пояснила она.

Краудер откашлялся и снова положил руку на трость. Рейчел повернулась к молодому человеку.

— Продолжайте, пожалуйста, господин Клоуд.

Он кивнул ей.

— Оказалось, у госпожи Брэй в этом мире было немного родственников и друзей, однако им она оставила куда больше, чем можно было ожидать. Сумма в пятьдесят фунтов должна быть выплачена ее давнему другу, некоей госпоже Сервис, проживающей на Тичфилдской улице в Лондоне. — Внезапно Харриет очень плотно сжала ладони. Господин Клоуд подождал немного, но, поскольку она так и не заговорила, продолжил: — А маленькая брошь с камеей, которую, как она отмечает, подарила ей мать госпожи Сервис, эта дама пожелала передать дочери своего «благодетеля». Его дочь зовут Сьюзан и — в самом деле, эта часть показалась мне несколько странной, и я подумал, что к ней следует привлечь чье-нибудь внимание, — этот благодетель, как сказано в завещании, также живущий на Тичфилдской улице, «известен под именем Александр Адамс». — Он не заметил, какое невероятное впечатление произвели на слушателей его слова, поскольку, нахмурившись, снова принялся разглядывать свою манжету. — Записывая со слов завещательницы эту фразу, я счел ее необыкновенной, и спросил об этом у госпожи Брэй. Она чрезвычайно настаивала, а когда она указывала точную формулировку, на ее лице отразилась неподдельная радость…

Молодой человек осекся и поднял глаза. Все три слушателя неотрывно смотрели на него, словно в этом опрятном салоне он только что проделал некий ужасный и удивительный фокус. Клоуд выглядел немного растерянным.

— Я надеюсь, вы не считаете, что я поступил неправильно, поделившись этими сведениями с вами.

Над рукоятью Краудеровой трости мелькнула легкая улыбка.

— Значит, Александр нынче зовется Адамсом, верно?

Госпожа Уэстерман поднялась; лицо ее вспыхнуло, а глаза засияли.

— У него есть ребенок! Краудер!

Мисс Тренч уперла локти в колени, видимо пребывая в глубокой сосредоточенности.

— Погоди, Харри! — с нажимом сказала девушка. — Это имя… Я помню, нынче утром… — Вскрикнув от ужаса, она вскочила на ноги, побежала к столу, располагавшемуся в дальнем конце салона, взяла с него «Дейли эдвертайзер» и примчалась назад.

Краудер поднялся ей навстречу; господин Клоуд тоже растерянно встал, чтобы не оказаться единственным сидящим в комнате. Харриет поймала сестру за локоть.

— Рейчел, что там?

Мисс Тренч принялась перелистывать газетные страницы, затем сунула издание Харриет.

— Вот! Ах, Харри, вот она!

Девушка отступила на шаг назад и наверняка споткнулась бы, если бы господин Клоуд не удержал ее за локоть и не помог сесть. Она с благодарностью поглядела на молодого человека.

Просмотрев страницу, Харриет прикрыла рот рукой. Краудер постучал по ковру концом своей трости.

— Госпожа Уэстерман, ради всего святого, избавьте меня от тревожного ожидания.

— «Ужасное убийство совершено на Тичфилдской улице», — нетвердым голосом начала читать Харриет. Взгляд Краудера метнулся на ее лицо. Она посмотрела на анатома, чувствуя, как трясется ее рука, и попыталась успокоить дрожь, а уж потом продолжить чтение. — «В прошедшую пятницу, помимо многочисленных волнений черни, было совершено жуткое убийство в музыкальной лавке и печатне господина Александра Адамса на Тичфилдской улице». Ах, Краудер, его убили!

— Будьте добры, госпожа Уэстерман, читайте дальше.

— «Некий мужчина, чье имя поныне остается загадкой, вошел в лавку, когда господин Адамс и его дети сидели за ужином, и убил ее владельца одним безжалостным ударом ножа в живот. Кажется, если бы не случайное появление друга, этот дьявол в человечьем обличье мог бы погубить и юные жизни двух беззащитных, оставшихся без матери детей господина Адамса, Сьюзан Адамс, всего лишь девяти лет от роду, и ее младшего брата Джонатана». Ах, значит, дети живы! — Госпожа Уэстерман обменялась взглядами с Краудером и продолжила чтение: — «Убийца скрылся в толпе, и, хотя господин Адамс оставался в живых достаточно долго, чтобы успокоить детей и передать их на попечение своего друга, все попытки врача спасти его жизнь оказались тщетными».

Харриет огляделась. Рейчел была бледна, господин Клоуд растерян и испуган, пальцы Краудера, крепко обхватившие рукоять трости, побелели.

— Кто же этот друг? — почти прошептала она. — Его нужно предупредить! Тут написано еще что-то.

«Мотивом для этих убийств мог, вполне вероятно, послужить грабеж, но в этом ли дело — о, Англия! — когда подобное убийство происходит при свете дня, в доме уважаемого человека, оставившего своих малолетних сына и дочь одинокими, брошенными на произвол судьбы в этом жестоком суматошном мире. Похороны господина Адамса прошли в присутствии его многочисленных друзей, преисполненных уважением к убитому, прекрасно разбиравшемуся в чудесной музыке, какую нынче можно услышать в городе, и к его стремлению рекомендовать лучшие произведения самым искушенным ценителям».

Харриет отложила газету в сторону. Краудер почти видел, как в сгущающейся тени госпожу Уэстерман окружают жуткие видения — чудовища, порожденные воображением и состраданием, тянут ее за темно-красные юбки, перебирают ее волосы своими длинными восковыми пальцами.

Господин Клоуд изумленно огляделся.

— Я не понимаю. Это человек, бывший благодетелем сиделки Брэй?

Рейчел обернулась к нему — лицо девушки было спокойно, но казалось опустошенным, а голос мисс Тренч звучал глухо, отчего Дэниел почувствовал себя так, словно заблудился в холодной ночи.

— Мы полагаем, что Александр Адамс — урожденный Александр Торнли. Наследник замка Торнли и виконт Хардью.

На этот раз побледнел уже господин Клоуд. Харриет заговорила, обращаясь к пустому пространству.

— И у него были дети.

Краудер немного ссутулился, по-прежнему опираясь на трость.

— Возможно, они незаконнорожденные.

Харриет покачала головой.

— Если Александр покинул свое семейство из любви к их матери, я могу лишь посчитать, что он женился на ней, и дети родились в браке.

Господин Клоуд снова поднялся, на этот раз внезапно посерьезнев.

— Они в опасности, — сказал он. Ему никто не ответил. Тогда он обратился к анатому: — Господин Краудер, разве я не прав? Я не настолько хорошо разбираюсь в этом деле, однако могу понять, что здесь действует чья-то отчаянная рука и что влияние ее простерлось до Лондона. Это и ребенку было бы ясно. Мы должны предупредить их, предостеречь их друзей, как сказала госпожа Уэстерман, укрыть их в некоем безопасном месте, покуда угроза не миновала.

Краудер не сводил глаз с рукояти своей трости. Он ощущал стремительный ток молодой крови, живую энергию юноши, стоявшего в некотором отдалении от него. Уголок его рта изогнулся, и на лице появилась усталая улыбка.

— Да. Полагаю, господин Клоуд, вы постигли основы нынешнего положения.

Дэниел бросил быстрый взгляд на Рейчел, пристально смотревшую в сторону, в угол комнаты, а затем снова обратил его на фигуры Харриет и Краудера, каждый из которых, похоже, погрузился в свой собственный мирок.

— Позвольте мне отправиться к ним, — тихо попросил он.

Казалось, Харриет очнулась. Нахмурившись, она обернулась к стряпчему.

— Нет, господин Клоуд, я поеду.

— Простите, госпожа Уэстерман, однако в этом нет ни малейшего смысла. — Молодой человек сделал шаг вперед. — Опасность будет грозить этим детям до тех пор, пока стоящего за всем этим человека не передадут в руки правосудия. Вы можете поспособствовать этому куда лучше, чем я. Позвольте мне поехать. Я отправлюсь сейчас же и буду в Лондоне к рассвету.

Харриет замешкалась. Она подумала о собственных детях, спящих наверху, а затем быстро кивнула и отвернулась. Страхи и путаница этого вечера по-прежнему не отпускали ее.

— Вот только знать бы место, где можно укрыть детей, если возникнет нужда, — продолжал Клоуд. — Чем ближе они к Тичфилдской улице, тем страшнее угроза, однако я не думаю, что дом деда может стать теперь убежищем для них, если… — он поглядел на собеседников, — если я правильно понимаю нынешнее положение.

Краудер быстрыми шагами подошел к письменному столу Харриет.

— Правильно, сэр. А снабдить вас безопасным местом, полагаю, смогу я. — Он вытащил лист бумаги и принялся разглядывать перья Харриет, пока наконец, охнув, не выбрал одно из них, которое счел подходящим. — Я напишу записку, каковую вы передадите господину Джону Хантеру. Он был моим наставником в Лондоне, великий человек во многих отношениях и здравомыслящий в отличие от большинства. У него есть дом в Графском дворе. Хантер пустит вас к себе, если вы сочтете это необходимым. Он человек суровый, и домочадцы у него необычные. — Краудер посыпал письмо песком. — Он также знает некоторых лиц, кои могут понадобиться, если вы окажетесь под угрозой. — Анатом сложил записку и передал ее Дэниелу. Тот слегка нахмурился. — Гробокрадцы и иже с ними, господин Клоуд, — пояснил Краудер. — Он анатом, как и я сам, и притом отменный, однако потребность в материале заставила его вступить в престранные альянсы. Впрочем, вы можете вверить ему и свою жизнь, и жизни детей. Он не выдаст вас, даже если сам король и архиепископ Кентерберийский постучат к нему в дверь и станут спрашивать о детях.

Стряхнув свои видения, Харриет тоже быстро шагнула к бюро, заставив Краудера спешно уступить ей место, и нетерпеливо выдвинула ящичек с боковой стороны, выполненной из светлого дерева. Она достала денежный сундучок, открыла его ключом, который извлекла из кармана, и вынула стопку банкнот. Судя по виду, господин Клоуд слегка оскорбился и попытался отмахнуться от нее. Однако Харриет едва ли не топнула ногой.

— Ах, возьмите их, господин Клоуд! Возможно, вы станете испытывать нужду в деньгах и столкнетесь с тратами, коих не предвидели, покинув свой дом нынче утром.

Молодой человек снова замешкался, однако, поняв смысл ее слов, взял деньги и поклонился.

— Я благодарен вам за оказанное доверие, госпожа Уэстерман.

Кажется, эти слова удивили ее — стряпчий заметил, как Харриет обменялась взглядами с Краудером и пожала плечами.

— Похоже, мы действительно доверяем вам, господин Клоуд. Мы ошибаемся?

Стряпчий покачал головой.

— Нет. Вы не ошибаетесь. Я могу уехать немедленно, прямо отсюда. Вы позволите мне написать записку для отсылки утром в Пулборо? Я бы не хотел, чтобы родители тревожились. Я сообщу им, что дела удерживают меня здесь на несколько дней.

— Разумеется, — молвила Харриет. — Хорошо. Рейчел, пойди принеси, пожалуйста, господину Клоуду один из Дэвидовых плащей для верховой езды. А мы пока расскажем ему о том, что нам известно.

Так и не вернувшись на свои прежние места, Харриет и Краудер поведали молодому человеку обо всем, что они видели, думали и подозревали с самого рассвета пятницы. Стряпчий по большей части молчал, а вопросы, все же заданные им, были умны и весьма уместны. Он усвоил необходимое к тому моменту, когда Рейчел вернулась с плащом и небольшим мешком провизии, собранной на кухне, в котором лежала также бутылка, наполовину заполненная самым дорогим бренди, что было у Харриет. После этого молодой человек удалился.

Когда дверь за ним захлопнулась, Рейчел, Харриет и Краудер ошарашенно переглянулись. Затем госпожа Хэткот проворно, словно лейтенант, готовящий палубы к бою, вошла в салон, чтобы убрать почти не тронутые закуски и напитки, и Харриет поднялась из-за своего бюро.

— Замечательно, — обронила она. — И что теперь?

17 июня 1775 года, холм Брида

возле Чарлзтауна, залив Массачусетс

Попытайся вообразить туман. Столь же густой, как тот, что стелется во тьме подле неподвижной реки и позволяет видеть лишь на расстоянии нескольких футов в обе стороны, однако этот по-прежнему немного желтоват из-за света солнца, которое больше не просматривается, и отдает едким дымом, попадая тебе в нос и рот. Пушечный дым. Целый мир сгоревшего пороха. Окружающие тебя звуки напоминают гром, но они приглушены; ты уже не в силах отличить стук собственных сапог по земле от стука шагов товарищей и пульсации собственной крови. Из твоих глаз текут слезы, один из них опух, не открывается и отдает дергающей болью — так, словно в твоем черепе застряла крыса и теперь царапается изнутри. Ты бы с радостью вырвал ее оттуда и выбросил прочь, однако твои руки не желают расставаться с зажатым в них мушкетом. Воздух оглашают шипение и взрывы. Слышатся стоны и крики — некоторые вдалеке, а некоторые вдруг почти из-под твоих ног. Ты ощущаешь влажный жар и жжение на своей щеке. Мимо тебя со стрекотом несутся губительные шарики картечи. Ты не можешь разглядеть, с какой стороны и издалека ли они несутся. И вот ты улавливаешь пороховую вспышку во мраке прямо перед собой. Ты почти достиг их. Человек, бегущий справа от тебя, спотыкается, и ты, проклиная разъявшуюся землю, наклоняешься, чтобы снова поставить его на ноги; и только изогнувшись от усилия, подняв его болтающуюся голову до уровня своего опущенного плеча, ты видишь, что этот человек мертв, и ему оторвало часть лица. Ты отпускаешь его. Окликнув окружающих тебя людей, ты снова движешься вперед, вскинув штык и понимая, что выжить здесь невозможно, однако ты наверняка заберешь с собой одного из кровожадных негодяев, съеживающихся под прикрытием оборонительных стрел; ты полон решимости обрушить хоть немного своей муки на их редут, в гущу их войска.

Вот ты и добрался. Ограждение между тобой и другим человеком рушится под твоим весом, он замешкался с перезаряжанием. Человек смотрит тебе в лицо, а ты возвышаешься над ним, пока он возится с зарядным мешком; на нем домотканая рубаха и аляповатая шапка. У его ног обрывок старой газеты, усыпанный крошками. Он наверняка ел между прошлым и нынешним наступлениями. Принес что-то из дома. Ты понимаешь все это, не сводя глаз с его лица. Ты поднимаешь ствол, вонзаешь ему в грудь фут стали, прикрепленный к твоему оружию, и продолжаешь наносить удары с каждым своим выдохом, пусть даже он пристально глядит на тебя. У него во рту булькает кровь, а глаза становятся безразличными. Штык ушел так глубоко, что тебе приходится наступить на его грудину, чтобы полностью вытащить оружие. Ты оборачиваешься в поисках еще одного противника. Это похоже на танец. Мир замедлился, ты двигаешься плавно, то и дело меняешь партнера, повинуешься импульсу движения и, обернувшись, берешь еще одного, а следующий — его пороховая полка зашипела — открывает огонь прямо тебе в лицо. Ты ждешь, когда мир погрузится во тьму, но этого не происходит — выстрел не удался. Он сгибается, ты спотыкаешься об него, но затем снова поднимаешься на ноги. Твой взгляд прикован еще к одному, уползающему прочь человеку — он двигается слишком медленно. Справа от тебя сверкает выстрел — приподняв противника, ударная волна отбрасывает его на землю чуть дальше, в траву, его тело трясется от страха и отчаяния.

Сновидения заканчиваются, миру снова возвращается его скорость, и ты опять отдаешь себе отчет в том, что отчаянно ловишь губами воздух, а твои руки, сжимающие приклад мушкета, стали скользкими от крови других людей. Кто-то стоит рядом с тобой. Его глаза такие же черные и горящие, как у тебя.

— Здесь все кончено, Торнли. Редут захвачен. Боже правый! Ваше лицо!

Ты сплевываешь на землю. Вокруг тебя тела. Одни облачены в местный лен, другие — в кроваво-красный мундир, так же, как и ты. Ничего не ответив, ты снова оборачиваешься к побережью. Справа от тебя слышится стон. Опустившись на корточки, ты узнаешь одного из своих. Закидываешь его руку себе на шею, своей рукой обхватываешь его поперек туловища и тащишь его назад, к побережью. Когда ты достигнешь первых кораблей, в твоих руках уже будет покойник.

Улицы были заполнены людьми — окровавленными и сломленными; одних везли в сторону госпиталей на телегах, другие же, пошатываясь, тащились позади. Некоторые кивали, когда он проходил мимо. Торнли остановился возле судов ровно на столько, сколько занял у него доклад, а затем двинулся в сторону госпиталя, который они с Хокшоу посещали всего несколько недель назад. Он хотел узнать, есть ли там кто-нибудь из его роты, и, если это так, чем можно помочь.

Из тридцати человек, воевавших под его началом, лишь четверо смогли вернуться с поля боя без посторонней помощи. Хью видел мертвые тела десятерых подчиненных. Теперь он пытался отыскать остальных. Окна почтенных бостонских домов были по большей части закрыты ставнями. Местные жители — в основном пожилые мужчины в париках и обтягивающих куртках — стояли тут и там на крылечках своих домов в полнейшем смятении и наблюдали этот медленный кровавый парад, изумленно и оторопело разинув рты. Свернув к широким воротам старого склада, Хью словно оказался на мясном дворе.

Палисад был полон искалеченными людьми — истекая кровью, они со стонами ожидали, когда до них доберется врач. Между ними ходили городские женщины, предлагая воду; края их длинных юбок покраснели от крови. Одна девушка, отвернувшись, стояла в тени, прижав ко рту платок; даже в полумраке было видно, как побелела кожа вокруг ее рта. Одной рукой она опиралась о стену, а когда отошла, на камне осталось ржавое пятно — кровь какого-то солдата. Хью задумался: за последними минутами чьей жизни она наблюдала?

Он зачерпнул питьевой воды из бочонка и стал раздавать ее раненым — крики жаждущих доносились со всех сторон. Некоторые просили побыть с ними, иные цеплялись черно-красными руками за его рукав, пытаясь задержать капитана подольше, чтобы рассказать о бойне, свидетелями коей они стали на холме. Войска Хау были разбиты (некоторых людей ранили, а иных убили); из половины гренадерских рот в живых остались лишь единицы, как в случае с подопечными Хью. Победа была одержана, но страшной ценой.

Если, отступая от Лексингтона, они уже не были так уверены в собственном успехе, то теперь их отрезвили окончательно. У стены, всхлипывая, свернулся клубком солдат морской пехоты; он сунул в рот кулак, чтобы совладать со слезами. К Хью попыталась приблизиться еще одна молодая женщина, жестом указывая на его рану; у нее в руках были тряпица и чаша с водой — уже порозовевшие и грязные. Хью безмолвно отстранил ее, а затем, услышав свое имя, поднял глаза. Молодой человек из роты Хокшоу лежал, прислонившись к белой стене. Торнли подошел к нему. Лицо юноши посерело и казалось сделанным из воска. Торнли позволил себе оглядеть его тело. Солдат был ранен в живот. Врачи уже ничем не смогут помочь ему. Не говоря ни слова, Хью опустился на корточки возле юноши и достал из-под мундира плоскую фляжку, все еще наполовину заполненную праздничным отцовским бренди. Он поднес ее к губам юноши. Тот глотнул и поморщился, когда жар устремился вниз по его горлу.

— Благодарю, капитан. Вкус отменный.

Торнли не улыбнулся.

— У меня плохого не водится.

Молодой человек рассмеялся. Смех затронул его рану и превратился в кашель, исторгший изо рта густую красную струю. Торнли снова передал ему фляжку. Выпив, смущенный юноша попытался обтереть горлышко фляги рукавом, однако Торнли спокойно забрал свое бренди.

— Не знаю, слышали ли вы об этом, сэр. Боюсь, капитан Хокшоу погиб.

Торнли почувствовал, будто кто-то ударил в его собственный живот. Он склонил голову.

— Ты видел? — только и смог спросить Хью.

Молодой человек кивнул.

— Во второй волне он был впереди и бросился в атаку. Тощий подлец, на которого он надвигался, дождался момента, когда капитан оказался почти возле него, и угодил ему прямо в лоб. Тот упал замертво. — Юноша снова умолк. — Они храбры, эти выродки, во всяком случае некоторые из них. Я расправился с ним через минуту, а потом… — юноша положил руку на красное месиво, в которое превратился его живот, — потом его товарищ расправился со мной.

Торнли кивнул — в его голове пульсировала боль. Юноша взглянул на него.

— В вас стреляли из мушкета, сэр?

Торнли приложил руку к своей правой щеке. Он нащупал скорее плоть, чем кожу. Похоже, прикосновение пробудило рану — жжение волной прошло по его лицу и взорвалось болезненным спазмом под глазом, заслонив взор прозрачной преградой, сплошь испещренной царапинами, в которых, казалось, он мог даже различить некий рисунок. Хью снова обрел равновесие. Усмирил приступ.

— Да. Мой мушкет выбили выстрелом из рук на первой волне. Пришлось обходиться оружием погибшего мятежника, пока вновь не добрался до своего. Полагаю, оно не признало во мне хозяина.

Юноша улыбнулся.

— Оружие мятежника, понимаете? — Он рассмеялся своей собственной шутке и снова повторил ее, качая головой. — Оружие мятежника. Мне жаль Хокшоу, капитан. Он был хорошим малым. — Его улыбка слегка искривилась. — Да и я тоже.

Торнли снова вложил плоскую фляжку в руки юноши и поднялся. Молодой человек воззрился на сосуд.

— Вы уже не сможете вернуть ее, капитан.

Торнли махнул рукой.

— Выпей за Хокшоу.

— Выпью, сэр. Желаю вам успеха.

Торнли остановился. Свет смягчался, становясь вечером очередного погожего летнего дня. Хью свернул в здание госпиталя. Здесь, в полумраке, отвратительно пахло ржавчиной, а стоны превращались в крики. Врач безжалостно орудовал пилой; земля под его ногами была мокрой от крови и рвоты. Прямо за ним виднелся широкий бочонок, с его края свешивалась согнутая в запястье рука, выглядевшая до странности безупречно. Торнли задумался: а уцелел ли этот человек в остальном?

Минуя врача, он прошел в широкое помещение самого госпиталя и двинулся в главную часть тем же путем, каким ходил недавно с Хокшоу и Уикстидом. Потолки здесь были высокими, как в церкви. Камень слегка заглушал вопли, доносившиеся из того помещения, где работал врач. Здесь люди в основном хранили молчание — похоже, они уже успокоились и мирно ждали прихода смерти, либо же их тела проявляли стремление к выздоровлению. Он обнаружил трех своих людей и узнал еще о двоих, погибших под ножом врача. У двоих выживших раны были перевязаны, однако они сказали ему с сомнением в голосе, что ранившую их картечь не вынули, а оставили нетронутой.

Торнли не приучен был рассуждать на медицинские темы. Солома, рассыпанная между постелями, была скользкой от крови. Хью снова сходил за водой. Затем сел, выслушал других и рассказал историю своей собственной раны, каковую потом, как он слышал, повторяли солдаты на дальних койках. Начало смеркаться, и Хью стало дурно от боли. Ему нужно было подумать о Хокшоу и выпить все оставшееся бренди, чтобы смыть хотя бы некоторые события прошедшего дня. Он ощутил, как силы, помогавшие в бою, покидают его, оставляя взамен пустоту и ужас. Он уже собирался выйти из дверей госпиталя, как вдруг ощутил прикосновение к своему плечу и, обернувшись, увидел рядом с собой Уикстида, чьи руки были по локоть в крови.

— Капитан Торнли! — Уикстид подошел чуть ближе и присмотрелся к ране Хью. — Прежде чем уйти, вы должны показать ее врачу, капитан Торнли.

— У него есть более неотложные дела.

Хью снова отвернулся, собираясь уйти, однако правой рукой Уикстид твердо держал его за рукав и не отпускал.

— А капитан Хокшоу?

— Погиб.

Уикстид отдернул руку.

— Досадно. Он был мне другом. Я думал, возможно, он вспомнит обо мне, когда все это закончится.

Торнли уставился на юношу своим единственным глазом. Уикстид с минуту глядел в землю, а затем придвинулся поближе к своему более крупному собеседнику, словно девушка, ищущая партнера на провинциальном балу. Его рука снова легла на рукав Торнли. Пальцы Уикстида были черны от запекшейся крови.

— Позвольте мне промыть вашу рану, капитан Торнли.

Хью не ответил, просто стряхнул его ладонь со своего рукава и двинулся дальше. Необходимость сбежать все сильнее давила меж глаз. Он уже минут пять как покинул госпитальный двор, и вдруг с противоположной стороны улицы его окликнул юный прапорщик.

— Капитан Торнли! Просьба от губернатора. Как только оправитесь, не могли бы вы сходить в Каменный острог и выяснить, сможете ли вы узнать что-нибудь от узников.

Хью нахмурился.

— Что за чепуха? Вытягивать сведения не в моей натуре. Отчего они просят меня?

Похоже, юноша смутился, решив, что неверно донес сообщение.

— Один узник говорит, что знает вас. Его имя Шейпин. Он просит о свидании с вами. Губернатор надеется, что при вас он разговорится.

Хью припомнил рассказ Хокшоу, устало кивнул и снова отвернулся. Прапорщик явно нервничал, но все же повысил голос.

— Простите, сэр, но они просили вас прийти как можно скорее. Не знаю, как долго он протянет.

Хью продолжал свой путь — давление в области глаз по-прежнему нарастало.