V.1

Вторник, 6 июня 1780 года

— По чьему приказанию? По чьему приказанию, я спрашиваю?

Крики доносились с торцевой стороны дома; всего лишь раз переглянувшись, Харриет и Краудер свернули с тропинки, ведшей к главному входу в замок Торнли, и двинулись на голоса. Их ноги еле слышно шуршали по гравию. Свернув за угол, они увидели Уикстида, стоявшего к ним спиной; он поднял руку с зажатой в ней рукоятью кнута, другой же ладонью обхватил запястье служанки примерно возраста Рейчел. Одна из дверей кухонь в подвальном этаже была открыта — возле нее понаблюдать эту сцену собралась большая часть прислуги замка Торнли. Должно быть, девушка упала, когда Уикстид тащил ее из кухни вверх по лестнице. Несколько прядей выбились из-под чепца; служанка плакала. Она подняла свободную руку, готовясь защититься от хлыста. Задрав ее еще выше, она стала пронзительно кричать:

— Я думала, так будет лучше! Он был пьян! Вы пошли спать, господин Уикстид!

Потянув девушку за руку, Уикстид поставил ее на колени.

— Думала, так будет лучше! Мыслительница ни дать ни взять! Ты думаешь, можно запереть хозяина в его комнатах, и так будет лучше?

Управляющий вывернул ее запястье, и служанка снова завопила.

— Он был пьян, сэр! У меня нет ключа от оружейной залы, а ключ от салона оказался в замке! У него там горел огонь! Я подумала, что смогу открыть комнату утром, и никто об этом не узнает! Я рада, что так поступила!

Харриет и Краудеру было видно, как слюна изо рта Уикстида упала девушке на лицо. Его голос почти превратился в пронзительный крик.

— Рада, в самом деле?

Он стегнул кнутом. Служанка попыталась увернуться, но управляющий крепко сжимал ее руку. Кнут со свистом опустился на щеку девушки, и звук эхом отразился от стен. Харриет в ужасе отшатнулась. Когда Уикстид снова поднял кнут, Краудер сделал последние несколько шагов, чтобы преодолеть разделявшее их пространство, и поднял свою трость, удерживая правую руку Уикстида в воздухе.

— Мелкие неприятности с прислугой, Уикстид? — растягивая слова, осведомился он.

Управляющий быстро обернулся; он тяжело дышал, лицо его стало алым.

— Это мое дело, — прошипел он.

Краудер натужно улыбнулся, так и не убрав свою трость.

— Полноте. Полагаю, вы заставили эту девушку сильно пожалеть о своем проступке, разве не так?

Анатом не сводил глаз с лица Уикстида, однако тот глядел на склонившуюся у его ног служанку. След от удара казался мертвой белой полосой на неестественно красном лице девушки. На коже возле глаза открылась ранка. Уикстид плюнул на землю.

— Отпустите ее, пожалуйста. — Краудер произнес это очень тихо и очень медленно. Уикстид выпустил запястье девушки. Она начала массировать руку. — Ступай, голубушка, — добавил Краудер, не двигаясь с места.

Девушка словно проснулась, поспешно поднялась на колени и помчалась назад, на кухню; другие слуги проводили ее за дверь так, словно сажали в спасательную шлюпку жертву кораблекрушения. Краудер подождал одно долгое мгновение, прежде чем отвести трость. Снова поставив ее на землю, анатом оперся на нее. Уикстид пристально смотрел в землю, туда, где перед ним только что на коленях стояла служанка, при этом его грудь вздымалась и опадала; затем он развернулся на каблуках и двинулся прочь.

Сделав несколько шагов, Харриет остановилась рядом с Краудером.

— Вы ведь вовсе не нуждаетесь в этом посохе, верно, Краудер?

Анатом наблюдал за удалявшейся фигурой Уикстида.

— Вчера он был мне необходим. А сегодня я просто наслаждаюсь его присутствием.

Краудер предложил даме руку, и, развернувшись, они снова двинулись к парадному входу в замок.

— Он желает быть джентльменом, — заметила Харриет.

— Уикстид? Едва ли этому поможет отхлестывание женщин кнутом.

Она улыбнулась.

— Нет, до нынешнего момента у меня не было возможности рассказать вам об этом. Вчера я нанесла Уикстиду визит и осмотрела его конторку.

— Надо понимать, вы не нашли записных книжек с детальным перечислением всех его злодеяний?

Харриет наморщила нос.

— Нет. Один из выдвижных ящичков его конторки заперт. Однако я нашла черновики довольно вкрадчивого письма в геральдическую палату. А совсем недавно мы видели, что он способен на жестокость по отношению к женщине.

— Порой мы все на это способны, — пробормотал Краудер.

Решив не обращать внимания на эту фразу, Харриет продолжила излагать свои мысли.

— Я уверена — он имеет какую-то власть над Хью.

— Вы полагаете, что бутылку для Картрайта через Хью передал тоже он, верно? — Краудер вздохнул с едва заметным раздражением. А когда его собеседница кивнула, продолжил: — Но зачем же, госпожа Уэстерман? В этом нет ровно никакого смысла. Если у него есть власть над господином Торнли, тогда логичным представляется желание устранить угрозу возвращения Александра и его наследников. Однако если желания Уикстида таковы, он наверняка не захотел бы, чтобы Хью повесили за его преступления. А почему он захотел, чтобы у этого господина была возможность спокойно застрелиться? Другой интерпретации той сцены, каковую мы только что видели, быть не может. Он разозлился, что его благодетель, будучи пьяным, не смог застрелиться из-за поступка юной служанки. Едва ли это говорит о том, что состояние и успех Уикстида зависят от Хью.

Госпожа Уэстерман, судя по ее выражению, не была потрясена.

— Вероятно, его привязанности нынче на чьей-то еще стороне, Краудер. Если Александра и Хью удалить, в этом случае семейным богатством станет распоряжаться леди Торнли. Вероятно, он считает ее более угодной покровительницей.

Это замечание заставило Краудера остановиться, однако вскоре он, пожав плечами, снова продолжил путь.

— У нас нет доказательств, — заметил анатом. — Никаких. Домыслы, сплетни и бутылка с ядом — вот все, что мы имеем, и все это явственно указывает на Хью.

— Разве науке не свойствен подобный метод: сначала предложить гипотезу, а затем отыскать подтверждающие ее доказательства?

— Нет, конечно же нет. Он состоит в следующем: наблюдать, собирать все возможные сведения, а затем выдвинуть гипотезу — с большой долей осмотрительности и осторожности.

Харриет пожала плечами.

— Мне больше нравится мой метод.

Краудер не ответил, лишь многозначительно вздохнул, когда они приблизились ко входу в дом.

В то утро они оказались не первыми посетителями. Ожидая своей очереди посреди обильно украшенной передней, Краудер и Харриет увидели сквайра Бриджеса — он остановился на лестнице и, казалось, весьма дружелюбно прощался с леди Торнли. Бриджес низко склонился над ее рукой и, вывернув шею, с огромной теплотой поглядел в прекрасное лицо графини. Она улыбнулась ему, слегка склонив голову набок, затем проронила что-то на прощание, развернулась и исчезла из виду, направившись в расположенные наверху парадные комнаты. Сквайр принялся спускаться с лестницы, затем увидел двух других визитеров, и твердость его шага несколько ослабла.

— Краудер. Госпожа Уэстерман. Вы решились нанести ранний визит.

Краудер улыбнулся.

— Однако не более ранний, чем вы, сэр.

Бриджес вытянулся во весь рост.

— Нынче я пришел сюда по делам, как, я полагаю, вы уже догадались. Однако я не понимаю, по какой причине сюда явились вы.

Некоторое время мужчины неотрывно глядели друг на друга. Краудер уже задумался, долго ли будет продолжаться это соревнование, но тут возле них возникла служанка.

— Леди Торнли приносит свои извинения, однако сегодня она не в состоянии принимать гостей. Она немного нехорошо себя чувствует.

На лице сквайра возникло выражение крайнего удовлетворения.

— Надеюсь, сэр, — обратился к нему Краудер, вздернув одну бровь, — это не ваш визит доставил ей страдания.

Бриджес покраснел и уже собрался было ответить, когда из коридора нижнего этажа вдруг появился бледный и небритый Хью.

— Госпожа Уэстерман! Краудер! Входите. Я приму вас, даже если моя уважаемая мачеха не желает вас видеть.

Сквайр, не взглянув на Торнли, отвернулся. Пока они следовали за Хью через сводчатый проход в старую приемную залу, Краудер бросил взгляд на Харриет.

— Когда-то сквайр был нашим большим другом, Краудер, — шепнула она.

— Он политик.

— И, похоже, примкнул к леди Торнли. Я полагала, они ненавидят друг друга.

— Он наверняка убежден, что его доказательств достаточно, дабы повесить Хью, и надеется подружиться с новой властью в этом доме.

Хью бросил на них взгляд через плечо.

— О чем вы шепчетесь?

Они оказались в старой зале. Эта комната была построена примерно за двести лет до остальных помещений. Современное имение возводилось вокруг нее, словно изящная ширма вокруг древнего сердца здания. Пол здесь оставался вымощенным камнем, а мебель была темной и массивной. На стенах висели старое оружие и портреты, до того потускневшие от времени, что едва ли можно было разглядеть возвышавшиеся над их головами чопорные профили первых графов Суссекских. В дальнем конце залы висели две скрещенные алебарды, к которым крепился герб семейства, изображенный на уже истлевающем шелке. В огромном пустующем камине можно было бы целиком зажарить буйвола. И, вероятно, он действительно использовался для этих целей, решила Харриет, когда первые графы пировали здесь вместе со своими собаками и слугами и, вернувшись с охоты, разворачивали на каменном полу вьюки с дичью; безвольная, незрячая оленья голова скользила и подскакивала на камнях, а псы, прыгая, тявкали на нее.

Хью приблизился к широкому дубовому столу, занимавшему центр помещения. Харриет двинулась к нему, по пути подол ее платья шептался с каменным полом.

— Мы не подозревали, что сквайр в таких хороших отношениях с леди Торнли.

Хью с некоторой нерешительностью потянулся к винной бутылке, стоявшей на большом столе.

— Они договариваются о моей крови. — Его пальцы сомкнулись на тонком зеленом горлышке; он поднял бутылку и принялся наливать кларет в один из больших бокалов. Немного вина пролилось через край. — Бриджес в долгу перед нами. Это никогда меня не беспокоило — мне говорили, что он выплачивает проценты подобающим образом. Полагаю, это политический заем, полученный от моего отца. Осмелюсь предположить, моя красавица матушка пообещала, что у него не возникнет сложностей, если меня повесят, и власть перейдет к ней, однако, стоит ему повнимательней оглядеться по сторонам, он поймет: Торнли не будут столь благосклонны к нему, когда меня не станет. Или я погибну от собственной руки. Она заставит его страдать, что бы она сейчас ему ни говорила.

Его спокойный тон ужаснул Харриет.

— Хью, я прошу вас! Что происходит в этом доме?

Торнли отставил в сторону винный бокал, но голову так и не повернул. Харриет быстро двинулась к нему, на ходу сбросив ладонь Краудера, которой тот предупреждающе коснулся ее рукава.

— Неужели вы погубили того человека, Картера Брука, убили сиделку Брэй и отравили Джошуа? Я не могу в это поверить. Разве вы не хотите спастись от казни? Господин Торнли, ваш брат…

Развернувшись, Хью ухватил ее за запястье. Его бокал с вином, опрокинувшись, упал со стола и разбился на камнях у их ног. Казалось, расколовшийся хрусталь зазвенел, словно колокол.

— Что вы знаете об Александре, Харриет? — Он притянул ее к себе. Его здоровый глаз забегал по лицу госпожи Уэстерман. — Жив ли он? Вы его нашли?

Харриет уставилась на него, охваченная одновременно страхом и жалостью. Розовато-желтые шрамы на его щеке и веке словно бы смеялись над ее надеждой. Она почувствовала, что Краудер приблизился к ним. И видела, как на глаза Хью наворачиваются слезы. Так, значит, поврежденный глаз по-прежнему мог горевать, пусть даже был лишен зрения. Харриет осторожно высвободила свою руку и немного отступила назад. Она ощутила, как на коже под ее манжетами, словно цветы на веточке наперстянки, начинают расцветать темные синяки. Она покачала головой и заговорила тихо, нерешительно.

— Мы полагаем, он мертв. Убит в Лондоне несколько дней назад. Об этом сообщалось в «Эдвертайзере». Александр Адамс — мы считаем, что в городе он пользовался этим именем.

Хью отвернулся, громко хохоча.

— Кончено! Кончено! Он мертв, и все кончено. — Харриет сделала еще один шаг назад. — Значит, это конец. Они связали и высекли меня. Конец! Подумать только, сколько бы я дал, чтобы услышать это имя неделю назад, что я готов был отдать за него Бруку! А теперь вы сообщаете его во время утреннего визита, и оно ничего не значит. Бесполезно! В тысячу раз хуже, чем бесполезно.

Он опустил голову на полку над остывшей пастью огромного камина и ударил раскрытой ладонью по старому камню. Харриет подождала, пока утихнет эхо, отразившееся от внушительных стен залы. Когда Хью снова опустил руку, она увидела красные следы на том месте, по которому он ударил.

— Кто, господин Торнли? Кто это сделал? Вы во власти Уикстида? Мы должны вытащить вас из петли и показать суду на истинно виновного. — Он не пошевелился, и Харриет стала увещевать его: — Неужели вы оставите этот дом в руках горстки убийц? Неужели хотите, чтобы о вас вспоминали как о трусе, отравителе и погубителе слабых? Вы же солдат!

Хью рассмеялся ей в лицо.

— Ах, моя дорогая, глупая госпожа Уэстерман. Вы и такие, как вы, невинны, словно младенцы! В жилах Краудера течет старая кровь. Он знает не хуже меня — этот дом всегда принадлежал горстке убийц! Это благородная традиция. Мы с большой серьезностью относимся к своим обязанностям. И с чего бы мне беспокоиться о том, что скажут, когда я буду мертв? Неужели вы верите, что это станет тревожить меня в ином мире? Я буду счастлив сменить этот ад на другой. Я не убивал Брука и не отравлял Картрайта, но, вероятно, все равно заслуживаю петли. Уикстид отдал Бриджесу мой окровавленный нож, и я уже не смогу оправдаться. Пусть же это случится. Пусть они повесят меня! Я не стану пускать пулю в лоб, я позволю им насладиться великолепным зрелищем. Пусть поглядят, как я задохнусь! Таким будет мой подарок. Толпа любит смотреть, как вешают знать, верно, Краудер?

Анатом смотрел куда-то в камин. Харриет показалось, что он быстро кивнул. Она снова шагнула вперед.

— Хью! Это Уикстид? Какую власть он может иметь над вами, что вы не хотите освободиться от него даже сейчас?

Торнли посмотрел на госпожу Уэстерман. Его лицо увлажнилось и покраснело от слез, отчего шрамы на щеке стали напоминать свежее мясо. Он задрожал; Харриет выдержала его взгляд, надеясь, что он разлепит губы. Хью тяжело поглядел ей в лицо, потом вздохнул и отвернулся. Пыл и волнение оставили его, словно упав с плеч долой, и он стал казаться униженным и ослабшим.

— Я виновен. Не делайте Уикстида своим врагом, госпожа Уэстерман. Ради благополучия вашей семьи.

Носком своего сапога он описал полукруг в одном из проемов решетки, словно двигая воображаемый пепел. Положив ладонь на руку Хью, Харриет повернула его лицом к себе.

— Какой-то человек убивает ваших друзей, приказывает погубить вашего брата, а вы готовы влезть в петлю вместо него? Это возмутительно, Торнли. Чем можно…

Хью сжал кулаки.

— Довольно! У меня есть причины. И в этом моя вина, госпожа Уэстерман. — Он разжал руки, его ярость мгновенно сменилась мольбой. — Я виновен. А теперь убирайтесь из этого дома ко всем чертям и держитесь подальше. Как-то раз Александр дал мне этот совет. Я пытался следовать ему и устремился за братом, однако этот дом держит. Вы же все еще можете выбраться из него. Идите. Прошу вас. Идите.

Они вышли из залы, но не из дома. Поначалу Краудер думал, что госпожа Уэстерман пожелает удалиться. Он ощущал, как вокруг нее носятся вихри страха и замешательства. Однако Харриет повела его не к главному входу в замок Торнли, а, напротив, в глубь здания.

— Вы уверены в этом? — пробормотал он, как только понял, в каком направлении они двигаются.

— Вполне уверена. — Затем Харриет остановилась и посмотрела на него. Анатом обратил внимание на белки ее глаз, лишенные каких бы то ни было изъянов. И задумался: сколько времени пройдет, прежде чем они покроются красными шрамами от увиденного и станут напоминать его собственные? — Может, мы должны были сообщить ему о детях?

Краудер вздохнул.

— Этого я вам сказать не могу. Я просто не могу этого сказать.

Похоже, его ответ удовлетворил Харриет, и она подняла руку, указывая на гостиную экономки. Дверь им отперла маленькая женщина средних лет. Ее глаза покраснели, а поверх будничного платья был небрежно повязан фартук. Харриет улыбнулась ей и заметила, что в глазах экономки мелькнуло облегчение.

— Госпожа Доэрти! Моего спутника зовут господин Краудер. Он врач. — Харриет почувствовала, как, услышав это слово, с ней рядом напрягся Краудер, однако возражений он не высказал. — Нам бы хотелось увидеть лорда Торнли. — Госпожа Уэстерман по-деловому улыбнулась.

Стоявшая перед ними маленькая женщина, судя по виду, смутилась. Она вытерла руки о свой льняной фартук и заправила выбившийся локон обратно под чепец.

— Он ведь не паноптикум, госпожа Уэстерман. Я не уверена, что моя хозяйка… — За спиной экономки произошло какое-то движение. Из дверного проема высунулась голова служанки, которую они спасли от побоев во дворе. Ее волосы снова выглядели опрятно, а рана, оставшаяся от Уикстидова кнута, до сих пор пылала, но казалась чистой.

— Я провожу их, госпожа Доэрти. — Служанка немного помолчала. — Господин Уикстид и леди Торнли прогуливаются в лавандовом саду.

Госпожа Доэрти сплела руки, затем пожала своими худыми плечами.

— Что ж, очень хорошо. Очень хорошо. — Она склонила голову набок и с малоубедительной небрежностью спросила: — Я полагаю, госпожа Хэткот покуда не успела попробовать мой рецепт тушеного кролика?

Харриет наградила экономку лучезарной улыбкой.

— Мы должны насладиться им нынче вечером, однако она признала в вас мастера, как только просмотрела ваши записи.

Хрупкая женщина торжествующе вздернула подбородок.

— Разумеется. Наиболее справедливые люди наверняка признают: я понимаю, что делаю.

С этими словами она отпустила гостей, а те позволили служанке указать путь.

— Меня зовут Пейшнс, мэм, — представилась девушка, прежде чем они начали подниматься по многочисленным ступеням.

— Я рада с тобой познакомиться, — заверила ее Харриет.

Служанка проводила их до черной лестницы и, приподняв длинные юбки, начала подниматься в комнаты на верхнем этаже, где уже довольно долго жил взаперти лорд Торнли.

 

V.2

Дэниел Клоуд был встревожен. Всю ночь он скакал хорошим аллюром, однако его продвижение в город сильно задерживал транспорт, покидавший Лондон. Вперед стряпчего гнало опасение, что он прибудет слишком поздно и уже не сможет предотвратить ущерб, который могли нанести детям. Дорога была перегорожена каретами и повозками, а также взволнованными мужчинами и плачущими женщинами; вокруг них теснились узлы с вещами, а недовольные рыдающие дети сидели у них на коленях. Редкие всадники то и дело пролетали мимо Клоуда, покидая город, — их головы были опущены, а взмыленные лошади тяжело дышали. И какие только ужасные сведения, какие новости следовало было доставить хозяевам на такой скорости? Казалось, будто население спасалось от чумы.

Он достаточно долго пробыл на постоялом дворе на окраине Саутварка, чтобы послушать кое-что о мятежах, поменять лошадей и запихнуть в рот черствые белые булки, запивая их слабым пивом. Он никогда не смог бы привыкнуть к мелу в лондонском хлебе и зловонной воде в чаше для мытья рук. Он никогда не сможет понять, как люди живут в городе, где даже самые необходимые вещи полны коварства. Хозяин постоялого двора был слишком занят многочисленными путниками и распоряжениями своих испуганных гостей, а потому почти не разговаривал, зато, пока Клоуд ел, с удовольствием болтала подавальщица, прячась за изгибом стены, чтобы хозяин не заметил ее праздности. Клоуд был из тех людей, на которых подавальщицы обычно тратят больше времени и которым обычно улыбаются. Правда, сам он никогда не подозревал об этом. Ведь в большинстве случаев, как и сейчас, его голова была занята иными делами.

— Как говорят, полгорода в огне. — Кончиками пальцев девушка крутила тоненькую прядь своих волос, разглядывая их черные кончики так, словно по ним можно было читать судьбу. — Другая же половина может сгореть, а может уцелеть.

Клоуд кивнул, обтер рот и потянулся за очередной булкой, лежавшей на столе, — его голод оказался злее, чем отвращение к хлебу.

— Говорят, даже евреи вывесили синие флаги и написали над входами в лавки: «Здесь живут лишь добрые протестанты». — Девушка хихикнула. — Я и не знала, что они умеют писать по-английски. Они ведь только считают, верно?

Когда Клоуд заговорил, из его рта на стол исторгся град вязких крошек.

— Многие люди умеют писать.

Перенеся вес всего тела на одно бедро, подавальщица вздернула бровь.

— Что ж, здесь я никогда не испытывала в этом нужды.

Из-за смены позы девушка попала в поле зрения хозяина.

— Сефи! Другим мужчинам тоже нужно прислуживать.

Девушка глянула на него, и ее лицо скорчилось от скуки и отвращения.

— Иду! — Понизив голос, она добавила: — Вот стану ведьмой и наложу проклятие на этого старого козла. Я-то знаю, какая служба ему нужна.

Подавальщица развернулась и плавной походкой двинулась прочь, затем бросила взгляд через плечо, улыбнувшись во весь рот.

Клоуд поднялся и, еще до того как на столешнице перестали звенеть оставленные им монеты, вышел за дверь.

Они оказались над парадными комнатами и продолжили подъем, пока не достигли самых малоиспользуемых уголков дома, лишь тогда они снова заговорили.

— Как твоя рана?

Служанка остановилась на лестнице и обернулась.

— Саднит, мэм, но скоро заживет. Однако я здесь не останусь. Этот замок пропитан злом до самых костей. Я такое всегда чувствую.

Отвернувшись, она продолжила подниматься.

— Порой я задумывалась: а может зло таится в самой сердцевине этого места? — призналась Харриет.

Краудер повидал достаточно зла, совершенного живыми людьми и отнесенного на счет нечистой силы или даже самого Господа Бога. Он считал это отговоркой, отказом от ответственности. Слабостью.

— Что до меня, госпожа Уэстерман, — резко отозвался он, — я отношусь к подобным вещам так же, как и к прочим народным россказням — например, о том, что нужно спать, положив под кровать мочевой пузырь свиньи, и тогда родится дитя мужского пола, или о том, что нужно оставлять хлеб эльфам. Я верю лишь в то, до чего я могу дотронуться и увидеть. Если я чего-то не понимаю, я возлагаю вину на собственный ум, а не считаю это свидетельством существования потусторонних сил. Я отвечаю на вопросы науки, а все прочее оставляю священникам и мистикам.

Внезапно анатом понял, что речь его раздражительна, и пожалел об этом. Впрочем, женщины, казалось, были до того погружены в собственные мысли, что не уловили его тона и не оскорбились им.

— Зло здесь и вправду есть, — пробормотала служанка. — В этом доме до него можно дотронуться. Я чувствую его. — А через некоторое время добавила: — Мы почти пришли.

Они поднялись по очередному лестничному пролету в самые верхние помещения замка, и Краудер вдруг понял, что его глаза почти ничего не видят во мгле. В отличие от широких пространств нижних этажей, помещения здесь были сужены и уплотнены, и анатому все время приходилось бороться с желанием пригнуться. Они остановились на голом полу верхнего этажа.

— За лордом Торнли ухаживают в старой детской.

Пока они шли в полумраке, Краудер чувствовал, как по его телу бегают мурашки.

— Ты можешь рассказать нам что-либо о нынешнем состоянии лорда Торнли?

Обернувшись к нему, Пейшнс медленно моргнула.

— Он не может говорить. И едва ли двигается. В основном он спит, но иногда открывает глаза. Его кормят пищей, которую не нужно пережевывать, и подносят к его губам чашку, чтобы он смог напиться. — Служанка немного помолчала. — Я думаю, ему не хватает сиделки. С тех пор как она погибла, он кажется куда менее спокойным. Никому из нас не хочется надолго оставаться с ним в комнате.

Харриет остановила девушку, когда та потянулась к ручке одной из выходящих в коридор табачно-коричневых дверей.

— Навещает ли его леди Торнли?

— Иногда. Порой она остается с ним наедине, а в иные разы даже не дает себе труд отослать нас прочь. Однако господин Хью здесь не бывает. Он никогда не приходит.

Пейшнс повернула ручку.

После мрака, царившего в узкой галерее верхнего этажа, Краудер не был готов к гладким белым стенам комнаты, в которую он теперь вошел. Помещение вобрало в себя весь попавший в него утренний свет и обрушило его на анатома, который, моргая, остановился в дверном проеме. Когда его глаза привыкли к новому освещению, он смог различить камин, рядом с ним служанку, которая, с трудом поднявшись на ноги, отложила шитье, и лишь потом увидел кресло с высокой спинкой, стоявшее напротив женщины. Оно казалось массивным, точно средневековый трон. Спинку обхватывал толстый кожаный ремень. Еще один виднелся на подлокотнике. Краудер заметил, что он удерживает тонкое предплечье в свободной льняной рубашке, заканчивающееся белой, почти прозрачной кистью — пальцы ее судорожно сжимались каждые несколько секунд.

Харриет обратилась к служанке, приведшей их наверх:

— Благодарю тебя, Пейшнс.

Краудер услышал звяканье монеты и понял, что девушка уходит.

— Скажи им, что я пробуду здесь только час! — заявила заменявшая сиделку служанка. — Я не останусь дольше.

Ничего не ответив, Пейшнс закрыла дверь. Служанка нахмурилась и повернулась к посетителям. Она была невысокой, коренастой и краснолицей; ее руки казались слишком грубыми для изящного шитья. Взгляд служанки метнулся с Краудера на Харриет и обратно.

— Что случилось с ее лицом? — спросила она, имея в виду Пейшнс.

Харриет поглядела на прислугу с легкой холодностью.

— Некоторые разногласия с Уикстидом.

Коренастая служанка сморщила лицо, отчего оно собралось складками, словно старый носовой платок.

— Этот дрянной человечишко!

— Присядь, — велел ей Краудер.

Пожав плечами, она подчинилась.

Харриет осталась у двери, а Краудер обошел кресло так, чтобы его взгляд упал на лорда Торнли, графа Суссекского, барона Пулборо, одного из самых богатых людей светского общества. Он был готов к этому зрелищу, но все равно почувствовал, как холодный осколок ужаса вонзился в его хребет.

Возраст сидевшего в кресле мужчины, вероятно, был от шестидесяти пяти до семидесяти. Его голову недавно брили, и кожа на ней была усеяна отрастающими волосками. Тело казалось тощим и изможденным, словно то был скелет, спеленатый полупрозрачной плотью. Он наверняка упал бы от собственной тяжести, если бы не был притянут к спинке кресла толстым кожаным ремнем, пропущенным у него под мышками и удерживавшем его на троне в вертикальном положении. На лорде Торнли была рубашка, а его колени покрывала накидка. Запястья старика были привязаны к подлокотникам кресла. Его подбородок отвис, голова безвольно склонилась набок, с губ тонкой струйкой стекала слюна. Глаза его были наполовину закрыты.

Краудер поклонился.

— Лорд Торнли, я Гэбриел Краудер. Я… врач. Вы позволите вас осмотреть?

Он вытащил из кармана свой носовой платок и стер слюну со рта мужчины. Когда он сделал это, глаза лорда Торнли метнулись на его лицо. Они казались мертвыми и пустыми, однако по-прежнему сохранили свой удивительный светло-голубой оттенок, чуть было не заставивший Краудера отскочить назад. Глаза напомнили ему его собственные. Затем лорд Торнли тихо завыл. Этот вой не был похож на неоформившийся плач младенца, он звучал матеро и как-то по-звериному. Краудер вспомнил волка, которого пристрелил в Германии в годы юности. Зверь сдох не сразу — его прерывистый, полный отчаяния рык взбередил анатома так, что он вовсе перестал охотиться. Краудер припомнил об этом теперь, глядя в белое лицо сидевшего перед ним человека. Анатом поднял глаза и встретился взглядом с Харриет. Похоже, ей было нехорошо.

Краудер ухватил пальцами тонкую плоть на правой руке лорда и с силой ущипнул. Рука дернулась, и больной снова взвыл.

— Простите меня, милорд. Я лишь желал удостовериться, что ваши конечности способны к ощущениям. — Анатом наблюдал за тем, как медленно разглаживалась старая ущипленная кожа; кровь сначала отступила, затем вернулась под свое тонкое слабое прикрытие. — А теперь, если позволите, я развяжу ваши руки и осмотрю вас поближе.

Краудер склонился, чтобы распустить ремень на локте, и обхватил руками предплечье больного, легкое, словно перышко. Он снова поглядел лорду в глаза. Бессмысленное, неживое выражение, бывшее на его лице всего несколько минут назад, исчезло. Взгляд лорда был осознанным и, к изумлению Краудера, испуганным. Завывания старика стали более громкими и пронзительными.

— Милорд, в самом деле, я обещаю, что больше не причиню вам боли, а если и побеспокою, то лишь незначительно.

Краудер не знал, способен ли больной слышать и понимать его. Лорд Торнли по-прежнему глядел на него растерянно и печально. Краудер ощутил, как в низу его живота разливается холод.

Служанка снова поднялась.

— Ай! Он огорчен. Возможно, он требует колье.

Харриет и Краудер с удивлением воззрились на женщину. Она уже открывала шкатулку, стоявшую на каминной полке, рядом с ее стулом, после чего повернулась к ним, держа в руке медальон на тонкой серебряной цепочке.

— Вот оно, не волнуйтесь.

Краудер ощутил судороги в тонком предплечье больного. Голова лорда Торнли резко дергалась из стороны в сторону; с приближением служанки, державшей цепочку так, чтобы сразу накинуть ее на шею больному, его вой становился все громче и пронзительней.

— Ради Бога! — Краудер выбил колье из рук женщины; оно отлетело в другой конец комнаты и упало под окном. — Неужели ты не видишь, что он не желает надевать его?

Как только украшение ударилось об пол, лорд Торнли вздрогнул, и его вой превратился в хныканье. Служанка возмущенно отступила, уперев руки в бока.

— Вот те раз! Никогда не видела ничего подобного! Вы его понимаете, да? Что ж, тогда вы можете сами ходить за ним. Миледи велела нам время от времени надевать колье ему на шею, чтобы порадовать. Он радуется, только и всего. Миледи говорит, что это подарок от его возлюбленных. Она купила его в воскресенье, до похода в церковь. Посчитала, что ему будет приятно, особенно после того как повесилась его сиделка.

Харриет прошла в другой конец комнаты и подняла колье. Вещица была дешевая — она видела, как ходебщики продают подобные безделушки за шиллинг, и считала эту цену непомерной. Открыв медальон, Харриет увидела в нем лишь светлый локон, и больше ничего. Она захлопнула крышечку.

— Его возлюбленные были не особенно щедры.

Служанка выпрямилась.

— Я предполагаю, оно о чем-то напоминает ему, мэм.

— О чем-то неприятном, судя по реакции милорда.

— Вздор. Он просто радовался.

— Радовался ли он так, когда за него отвечала сиделка Брэй? — Харриет пристально поглядела на служанку.

Женщина сузила глаза.

— Сиделка Брэй, если вы хотите знать, навряд ли могла вызывать радость.

Краудер осторожно засучил рукав рубашки, надетой на лорда Торнли.

— Мы не расспрашивали тебя о сиделке Брэй. Ты можешь… — Он внезапно осекся. Харриет замерла, глядя на него. Анатом обернулся. — Что это?

Он отодвинулся так, чтобы Харриет и служанка могли видеть дрожащее предплечье, которое он сжимал в руке. Харриет прикрыла рот рукой. На внутренней стороне предплечья Торнли, где почти не осталось плоти, виднелись несколько глубоких порезов. Они были свежи, нанесены параллельно друг другу и ясно выделялись на синеватой коже; судя по всему, заживали они плохо.

— Откуда мне знать? — громко возмутилась служанка. — Порой он царапает себя. Когда его руки не привязаны, они болтаются в разные стороны.

— Вздор. Это преднамеренные порезы. Они нанесены ножом и уж никак не собственной рукой лорда Торнли.

— Я тут ни при чем, я просто присматриваю и занимаюсь шитьем.

— Вон!

Уговаривать служанку не пришлось, и дверь тут же захлопнулась за ее спиной. Харриет подошла поближе, чтобы Торнли мог видеть ее; он вздрогнул, а затем вдруг расслабился. Она присела в реверансе, а потом поглядела на раны.

— Их семь.

— Семь ран. Да. — Краудер наклонился к больному. — Милорд, вы меня понимаете? Вы можете моргнуть один раз, если это так? — Светло-голубые глаза забегали туда-сюда по комнате. — Прошу вас, милорд. Просто попытайтесь и слушайте меня. Моргните разок, если вы меня понимаете. — Взгляд лорда по-прежнему бегал, теперь по лицу Краудера.

Харриет услышала звук шагов, доносившийся снаружи.

— Краудер…

— Прошу вас, сэр. Просто попытайтесь.

На мгновение взгляды лорда и Краудера встретились. Веки больного опустились и снова приподнялись. Дверь распахнулась. На пороге стояла леди Торнли. Словно феникс, сломавший фасад голубятни.

— Госпожа Уэстерман! Что это значит?

Харриет плавно двинулась вперед.

— Леди Торнли! Я очень надеюсь, что вам стало лучше…

Хозяйка дома подняла перед собой руку, словно пытаясь отгородиться от Харриет.

— Не смейте изображать передо мной даму! Вы пришли сюда истязать моего супруга, верно? — Она повернулась к анатому. — Может быть, измерить его для будущих препаратов? — У лорда Торнли снова вырвался тихий жалобный стон. Даже не поглядев на него, леди Торнли сказала: — Не волнуйся, голубчик мой. Когда придет твой час, я похороню тебя в освинцованном гробу.

— Это вы истязали его, леди Торнли? — непринужденно спросил Краудер.

Ярость сделала эту женщину еще более красивой, чем она показалась анатому во время предыдущей встречи.

— Пойдите прочь! Немедленно пойдите прочь! Мне не терпится увидеть, что сделают с вами жители графства, когда станет известно об этом небольшом приключении. Надеюсь, ваш муж уже не стремится стать парламентарием. — Харриет лишь сплела руки на груди и улыбнулась. — Пойдите прочь, я сказала! Сейчас же! — Приблизившись к креслу, леди Торнли оттолкнула Краудера, снова положила руку мужа на подлокотник и принялась застегивать пряжку, чтобы опять зафиксировать его предплечье. — Если вы не уберетесь, пока я застегиваю ремень, — зарычала она, — я велю своим лакеям выкинуть вас на дорогу.

Харриет и Краудер откланялись и собрались уходить. Леди Торнли по-прежнему занималась ремнями, а голос ее супруга, исполненный одиночества и отчаяния последней оставшейся в аду души, звучал то громче, то тише.

 

V.3

Харриет и Краудер взобрались на холм и вошли в рощу, где погиб Брук. Когда они оказались возле лавки, Харриет села, закрыв лицо руками. Краудер устроился возле нее и стал ждать. Над их головами жалобно кричали вороны, ветерок перевернул несколько листьев своими легкими ладонями. Плечи Харриет перестали сотрясаться. Спустя несколько минут она вытащила свой платок и громко высморкалась.

— Благодарю вас, — молвила Харриет.

— Не стоит благодарности, госпожа Уэстерман. Вы пришли в себя?

— Нет. — Она пристально смотрела перед собой, словно пытаясь вселить в свой разум образ собственного дома и выгнать образ соседского. — Какие ужасы, Краудер! У меня от них голова идет кругом. Как может человек находиться в таком состоянии и тем не менее жить?

Краудер покрутил свою трость между ладонями. Ее наконечник со скрипом погрузился в землю возле их ног, усеянную листьями и обломками веток.

— За ним прекрасно ухаживали — во всяком случае до недавнего времени. Александр прислал хорошую сиделку. Сомневаюсь, что есть много врачей, чьими стараниями он прожил бы столь долго.

— Но его ум… Неужели вы полагаете, будто с ним и вправду можно сообщаться?

— Тело не всегда отображает обитающий в нем ум или подчиняется ему. Полагаю, он осознает себя и свой недут. Во всяком случае, порой.

Харриет содрогнулась и подалась вперед, подперев подбородок ладонью.

— Что обозначает этот медальон, как вы думаете? — поинтересовалась она. — От всех его возлюбленных…

— Я рассказывал вам о подозрениях сквайра, касающихся смерти молодой девушки.

— Несомненно. Он и вправду выглядит безделицей, какую могла бы носить девушка этого возраста. К тому же относительно бедная. Я даже не могу вообразить, чтобы женщины, с коими лорд Торнли был когда-то связан, могли носить нечто иное, кроме золота.

— Кто был мировым судьей в те времена?

Харриет повернулась к анатому.

— Представления не имею. Это произошло, должно быть, лет тридцать назад.

Краудер вынул трость из маленькой ямки, образованной ее наконечником, и принялся проделывать новую выемку.

— Вероятней всего, сорок, я полагаю. Однако если его семейство добросовестно хранило документы…

— Неужели такая древняя история может соотноситься с тем, что происходит теперь?

Краудер вздернул брови.

— Госпожа Уэстерман, с вашей стороны было бы любезнее не называть историю, происходившую в годы моей жизни, «древней». — Харриет, хоть и нетвердо, но громко расхохоталась. Анатом с удовольствием продолжил: — Я поразмышлял над тем, что Хью сказал о вине, лежащей на его семействе, а также о медальоне и тех ранах. И задался вопросом: может, его привлекли к ответственности за некие прошлые деяния? Так что если мы не в силах устремиться вперед, нам нужно вернуться назад. Вероятно, та смерть точно затяжной узел на веревке. Если мы распустим его, все остальное разъяснится само собой.

Дом сэра Стивена Янга уже начал обнаруживать следы запустения. Бывший мировой судья умер в подобающем возрасте и вследствие естественных причин примерно двадцать лет назад. Его сын и наследник, как говорили, был несколько чудаковат.

Служанка, впустившая их в дом, похоже, не привыкла к посетителям, а потому отнеслась к ним так, как епископ мог бы отнестись к говорящему льву: с любопытством, но в лучшем случае несколько неуверенно. Их спешно проводили в салон, который оказался пыльным и непроветренным, с неуклюжей и щербатой меблировкой; на стенах, в тех местах, куда падало солнце, краска была усеяна пузырями и выцвела, в других же — покрылась копотью и грязью. Ждать им пришлось недолго. Вскоре дверь шумно и суетливо распахнулась, и в комнату ввалился мужчина примерно Краудеровых лет. Он был на удивление невысок, но делал себя еще ниже, наклоняя голову и сутуля плечи. Его парик, казавшийся скорее желтым, сидел косовато, а обшлага кафтана покрывали странные пятна. Впрочем, его энергия ощущалась сразу же — похоже, радость от прихода гостей овладела им почти безраздельно. Про себя Харриет решила, что все это немного напоминает приветствие восторженного крота. Сощурясь, мужчина глядел на посетителей сквозь изрядно запачканные очки и радостно морщил нос, словно пытался опознать их скорее при помощи обоняния, чем посредством зрения.

— Я так рад, так рад! Такие замечательные гости! Надеюсь, вы простите, что я принимаю вас в таком доме. У меня не хватает на него времени! И глаз. Это всего лишь оболочка! Его сердце — моя работа, а для нее мне не нужны салоны. — Говоря, он быстро кивал.

— Вы очень добры, что приняли нас, сэр.

Харриет протянула ему руку. Мужчина уткнулся в нее носом.

— Это честь для меня. Когда я услышал, что великий господин Краудер в моем доме собственной персоной… такая радость! Так приятно познакомиться с коллегой-натурфилософом, исследователем вселенской красоты Божьего творения. — Он повернулся к Краудеру. — Полагаю, сэр, вы знаете мое имя из публикаций, касающихся жуков здешних мест? Вы разыскали меня, чтобы узнать об этом предмете немного больше?

Мужчина продолжал ожесточенно кивать, и Харриет поняла, почему его парик, должно быть, всегда сидел криво. Она ничего не могла поделать — ей нравился этот маленький человечек, и Харриет надеялась лишь на то, что и Краудер будет добр к нему. Она не перенесла бы, если бы ее крота раздавили, словно один из предметов исследований. Однако ей не стоило опасаться этого. Похоже, Краудер пребывал в великодушном настроении.

— Я пришел сюда вместе со своим другом по двум причинам. Для меня было бы честью больше услышать о вашей работе. — Сэр Стивен снова радостно сморщил нос. — Однако я также хотел бы знать, не можете ли вы помочь нам с одним делом, касающимся древней истории.

Харриет прикрыла рот рукой, стремясь спрятать улыбку, а сэр Стивен часто заморгал, сцепляя и расцепляя руки, затем резко склонил голову набок. Парик не сумел вовремя последовать за столь быстрым движением, и ему пришлось, спотыкаясь, нагонять голову, словно пьяному поклоннику — полную жизни танцоршу.

Краудер откашлялся.

— Я полагаю, ваш отец примерно сорок лет назад был мировым судьей в этих краях, и мне хотелось бы узнать, не сохранилось ли у вас каких-либо его бумаг, касающихся того времени? Есть дело, о коем мы с радостью узнали бы несколько больше.

— О да! — Сэр Стивен снова закивал. — Мой отец старательно вел записи. Все они в его библиотеке. Я намереваюсь в будущем отослать их куда-нибудь. Однако что-либо, не относящееся к моей работе… У меня никак не находится времени уделить этому внимание.

Краудер поклонился.

— Я, конечно же, понимаю вас.

Сэр Стивен воссиял, упиваясь чувством общности взглядов. Краудер, казалось, немного подумал, а затем предложил:

— Возможно, если вы позволите, госпожа Уэстерман может проглядеть бумаги, а мы тем временем немного поговорим о вашей работе.

Кивки достигли невероятной интенсивности, и Харриет начала опасаться, что парик вовсе слетит с головы сэра Стивена.

— Конечно, конечно. Я велю Эстер принести вам чашечку какого-нибудь напитка, моя дорогая. — Он улыбнулся Харриет, и дневной свет выхватил пятна на его очках, затем, повернувшись к анатому, хозяин дома заметил доверительным шепотом: — Боюсь, прекрасный пол не всегда понимает очарование естественных наук.

Пробормотав нечто приличествующее, Харриет опустила взгляд.

Спустя примерно два часа Краудер открыл дверь в бывший кабинет сэра Стивена и обнаружил там закашлявшуюся Харриет. Рядом лежали ее шляпа и перчатки. Госпожа Уэстерман сидела в облаке пыли, взметнувшейся в воздух, когда она с излишней решительностью положила перед собой очередной том записей.

— Доброй ли была охота, госпожа Уэстерман? — осведомился анатом после вежливой паузы.

— Весьма, господин Краудер, — задыхаясь, ответила она.

Анатом подошел к секретеру и увидел стопки бумаг, сползавшие с нескольких стоявших поблизости кресел. Он вопросительно поглядел на Харриет.

— Да, эти вы можете переложить. Все, что мне нужно, находится здесь.

Спустив на пол одну из стопок, анатом внимательно осмотрел кресло. Нахмурившись, он достал из кармана платок и, прежде чем сесть, попытался стереть с сиденья хоть немного грязи.

— Не думаю, Краудер, что здесь вам удастся избежать пыли. Как там жуки?

— Многочисленны. Меня всегда удивляла заносчивость человечества, полагающего, будто мы созданы по образу Бога. Если судить по многоликости и адаптациям образцов сэра Стивена — их способности удерживаться в любой среде, — я не удивлюсь, узнав, что наш Создатель в действительности — очень большое насекомое. — Анатом широко улыбнулся. — Вероятно, всем нам должно выучиться ступать осторожнее.

Харриет улыбнулась, но от чтения отрываться не стала.

— Однако мне придется отплатить за это, — продолжил Краудер. — Сэр Стивен навестит меня через неделю, дабы осмотреть мои препараты.

На этот раз Харриет подняла глаза.

— Я не завидую вашей прислуге, содержащей в чистоте все эти ужасы, — заметила она. — А сэр Стивен достоин того, чтобы увидеть находки великого господина Краудера?

Анатом сложил руки на набалдашнике трости и опер о них подбородок. Если он и обратил внимание на ее шутливый тон, то возражать не стал.

— Неумным его не назовешь, разве что он стремится во всем видеть Бога, особенно в жуках, впрочем, я не думаю, что он присоединится к моей новой теологии. А моей прислуге не позволено приближаться к препаратам, кои, хоть и по-своему, весьма красивы.

— В этом мы с вами расходимся. Я предпочитаю человеческое тело целиком и без впрыскивания смол… Проклятье, из-за вашей болтовни я потеряла нужное место. Нет, вот оно. Вы пришли в подходящий момент.

Поднявшись, Краудер осторожно переступил стопки документов и приблизился так, чтобы посмотреть Харриет через плечо. Она держала пухлый, исписанный от руки том и указывала на один из абзацев.

— Сэр Стивен был прав, — подтвердила Харриет. — Похоже, его отец также прекрасно записывал свои наблюдения, хотя он больше интересовался людьми, чем насекомыми, и, если верить прочитанному мною, подозреваю, что в итоге он не был так уж счастлив. Его записи весьма обильны. Тома тридцатых годов скреплены с томами двадцатых, а не переплетены отдельно, и мне пришлось узнать о делах моего соседа куда больше, чем нужно. Однако довольно об этом. Я отыскала дневник сэра Стивена за тот год, когда умерла Сара Рэндл. Она погибла в тридцать девятом. Он описал смерть и поиски, и я прочитала о них. — Харриет подняла глаза на Краудера. — Ее нашел вовсе не сквайр. А наш с вами друг.

— Нынешний сэр Стивен в те времена сам был всего лишь мальчишкой, — заметил Краудер, приподняв бровь.

Харриет кивнула.

— Бедняжке было всего лишь двенадцать. Он был одного возраста с Сарой. Сожалея об этом и опасаясь того, что потрясение сильно повлияет на мальчика, его отец расплескал немало чернил. Бриджес входил в поисковый отряд, это действительно так. Как вы думаете, отчего он обманул вас?

— Полагаю, ему хотелось оказаться в центре этого рассказа. Я польщен, что он стремился поразить меня. Есть ли какое-либо описание тела?

— Да, но мне хотелось бы показать вам не его.

— Доставьте мне радость, госпожа Уэстерман.

Вздохнув, она снова принялась листать пожелтевшие страницы.

— Вот. «Ее тело было совершенно холодным, а платье — влажным от росы… Одна колотая рана…»

— Одна? Сквайр говорил о множестве ран, о бешеном нападении.

— Вероятно, это очередное преувеличение с его стороны. Одна рана, нанесенная в левую часть груди, между четвертым и пятым ребром.

— В сердце. Она должна была умереть немедленно, если лезвие было длинным и острым.

Харриет позволила своему пальцу опуститься ниже.

— Вот… «живот вздулся из-за дитяти…» Во всяком случае в этом сквайр не обманул. На ее шее была побелевшая царапина, однако она не кровоточила. — Харриет снова подняла взгляд на анатома. — Что сие означает?

— Возможно, ничего. Однако это наводит на мысль, что повреждение было нанесено уже после смерти.

— Что-то снято у нее с шеи?

— Несомненно, нечто напоминающее медальон на цепочке. Какого цвета были ее волосы?

— Темные. Здесь упоминаются ее темные волосы на фоне зеленых высоких трав. А локон в мелальоне был светлым.

— Нам известен натуральный цвет волос лорда Торнли?

— На всех портретах, о коих мне известно, он в напудренном парике, однако естественный цвет волос Хью — светлый, равно как и цвет волос Александра. Вероятно, она носила с собой локон возлюбленного.

— Волосы богача в самолично купленном медальоне… — задумчиво проговорил Краудер. — Возможно, именно поэтому за ходебщиком устроили погоню и поймали его. Какой-нибудь честный горожанин видел, как девочка покупала у него медальон. Бедное дитя. Итак, госпожа Уэстерман, что вы так страстно желали показать мне?

Она широко улыбнулась и принялась перелистывать страницы, пока не добралась до нужного места.

— Вот. Вскоре после похорон лорд Торнли нанес визит сэру Стивену. Он сказал, что слышал, как его имя упоминается в связи с этим убийством, и пожелал, чтобы сэр Стивен объяснил, будто в этих слухах нет правды.

— А сэр Стивен? — осведомился Краудер.

— Сказал, что лорд Торнли может, если пожелает, воспользоваться законом о клевете. И добавляет следующее: «Из безудержного юнца милорд превращается в неприятного молодого человека. Мне жаль его домашних, мне жаль всех тех, над кем он имеет власть». А затем вот это: «Я должен предупредить Бриджеса, чтобы он не романтизировал его так открыто. Торнли нравится мне не больше, чем всем прочим его соседям, однако нельзя ни о ком говорить дурно, коли не имеешь доказательств, как нельзя избежать проклятий в свой адрес, и Бриджес узнает, как и все мы, что влияние Торнли сильно и опасно».

— Я полюбил сэра Стивена так же, как и его сына. Вы не могли бы передать мне этот дневник, госпожа Уэстерман? Мои глаза не слишком хорошо видят в полумраке.

Харриет передала ему книгу, довольно неуклюже удерживая открытую страницу. Когда Краудер взял у нее том, что-то зашелестело, и на пол упал сложенный листок бумаги, скрывавшийся между страницами. Харриет бросилась на него, словно спаниель, однако через минуту ее лицо снова расслабилось.

— Письмо, только это некий запрос, датированный несколькими годами позже. Всего лишь случайность.

— Думаю, сэр Стивен откуда-то усвоил свой инстинкт каталогизации. Вы уверены, что письмо сюда не относится?

Снова развернув листок, Харриет принялась читать. Ее глаза расширились, она перевернула страницу, пытаясь отыскать подпись, и снова вздохнула, не обнаружив ее.

— Вы правы, Краудер. И это ваша весьма досадная привычка.

Анатом вернулся к своему креслу, держа в руках дневник старого судьи, и, прежде чем сесть, поклонился Харриет. Она бережно разгладила листок.

— Я прочту вам письмо. Двадцатое марта тысяча семьсот сорок восьмого года. «Уважаемый сэр, я пишу вам, дабы задать вопрос, однако боюсь, что мне придется просить вас доставить свой ответ косвенно, тайно. Я знаю, вас это не обрадует. И все же я чувствую — я опасаюсь, сэр, — что этот вопрос необходимо задать и что на него должен быть дан ответ. Надеюсь, вы согласитесь с этим. Я слышала, что несколько лет назад умерла юная девушка, Сара. Мой вопрос следующий: имелся ли у нее медальон, посеребренная жестяная вещица на оловянной цепочке? Если да, забрали ли его во время убийства? Возможно, сэр, эти два вопроса покажутся вам чудными и бессмысленными. Однако они приводили меня в уныние и давили на меня в течение многих бессонных ночей. Если вы ответите „да“ на оба вопроса, тогда я должна признаться: я полагаю, что видела этот медальон, и видела его среди вещей могущественного человека, обладающего высоким положением и свирепым нравом. Вероятно, я потеряла рассудок и воображаю демонов в изножье своей постели, где нет ничего, что не было бы порождением моих нервов. Так что мне должно ожидать вашего ответа. Если медальон, о коем я повела речь, в самом деле принадлежал погибшей девушке, не могли бы вы несколько дней поносить на вашей цепочке для часов брелок, приложенный к настоящему письму? Я непременно увижусь с вами в это время, и, если вы подобным образом дадите мне ответ, я снова напишу вам и назову имя, кое не решаюсь теперь начертать на бумаге, а также сообщу, где можно найти медальон».

Харриет подняла глаза. Во мраке Краудер, сложивший пальцы домиком, казался лишь серой тенью.

— Да, я бы сказал, что это письмо действительно относится к делу. Нет ли там еще чего-нибудь? Записки от сэра Стивена?

— Здесь нет. Где ваши наблюдатели обычно записывают свои мысли и поступки?

Краудер обратился к последним страницам дневника, лежавшего у него на коленях.

— Порядок сохранен. Вот, на последних страницах этой книги. Теперь, мадам, настала моя очередь читать: «Я приложил это письмо к своему дневнику за тот год, когда была убита Сара Рэндл. Я полагаю, по-прежнему полагаю, что оно было написано леди Торнли, за трагическим браком коей я наблюдал, но не способен был помочь. По ее просьбе я носил брелок с того момента, как получил записку, но более мы с ней не сообщались. К тому моменту, когда леди Торнли совершила свое трагическое фатальное падение, я носил его уже два дня. Я сделал свои выводы, а будущим читателям этих строк предоставляю сделать свои. Да помилует Бог их души!»

Краудер перелистал страницы и снова спрятал от света слова сэра Стивена, а затем перевел взгляд на Харриет — она пристально глядела в сторону окон; сквозь щели по краям ставен в комнату попадал слабый отсвет солнца и зелени. Вечерний полумрак размыл контуры ее лица, однако анатом все же различил слезинку, сползавшую по ее бледной щеке.

 

V.4

Вопреки его собственным предположениям, Дэниелу Клоуду понадобилось куда больше времени, чтобы пересечь Лондон. В конце концов он оставил лошадь в одном из заслуживающих уважения мест на окраине города, надеясь, что пешком ему удастся перемещаться быстрее. День уже клонился к вечеру, а его надежда оказалась напрасной. Еще до того как он сумел осознать масштаб беспорядков, синими волнами пробегавших по городу, он понял, что дорогу будет найти нелегко. Его знания городской географии в лучшем случае можно было назвать туманными, и вскоре он очутился в паутине беспорядочно пересекающихся улиц, среди многочисленных зданий и шума, что вконец ошарашило и встревожило его. Дважды все заканчивалось тем, что он возвращался на ту же самую площадь, хотя был уверен, будто держит путь на запад. Здесь, перед ним и позади него, находилось то, о чем ранее он мог только читать. Лондон оказался еще непригляднее, чем он помнил.

Молодой человек начал задумываться: а что если Краудер и госпожа Уэстерман все же не были достаточно благоразумны, остановив свой выбор на нем? До нынешнего момента он лишь раз бывал в Лондоне; когда Клоуд был еще мальчиком, его дядя устроил это путешествие по милости одного из своих лучших клиентов. Тогда они ездили по улицам в экипаже. Дэниел перевешивался через край грохотавшей повозки и широко раскрытыми глазами с любопытством наблюдал за людьми, во множестве проходившими мимо. Он видел великолепно одетого человека, который будто бы сошел с картинки, а затем получил несколько толчков от группки облаченных в лохмотья мальчишек — сорванцы на прощание махали Дэниелу его же собственным носовым платком, а их крики и гиканье разносились по улице. Он видел, как по мостовым водили животных, поднимавших хвосты и пачкавших дорогу, тем временем джентльмены на лошадях, которые высоко поднимали копыта и казались юному Дэниелу замаскированными единорогами, то и дело сгоняли их со своего пути хлыстами. Он видел торговцев макрелью и молоком, громко расхваливавших свои товары, а на фоне белых стен — небольшие сборища мужчин, сбивавшихся в кучки над бутылками и игрой в кости. Проезжая мимо них, он свесился еще сильнее, и какая-то женщина, чьи оспины виднелись из-под лохмотьев и мертвенно-белой пудры, встала на цыпочки и погладила его по щеке своей костлявой рукой. А затем рассмеялась над ужасом и смущением мальчика, демонстрируя корешки последних черных зубов.

Вспомнив о ней теперь, Дэниел огляделся по сторонам и теснее прижал котомку к своей груди. В его сознании эта женщина превратилась в дух Лондона, и, полуобернувшись, он почти ожидал увидеть перед собой ее насмешливое лицо. Молодой человек остановился, а вокруг по-прежнему кипело движение. Наконец он вытянул руку и остановил человека, казавшегося по крайней мере чистым, если не дружелюбным. Дружелюбным здесь не казался никто.

— Тичфилдская улица?

Обернувшись, мужчина с подозрением поглядел на него.

— К северу отсюда, — проворчал он, но затем, заметив замешательство на лице Клоуда, объяснил подробнее: — Просто дойди до конца этой улицы, затем сверни направо и подчинись своему носу. Это рядом с Золотой площадью; если же попадешь на поля, значит, ушел слишком далеко.

Отпустив прохожего, Дэниел кивнул. Человек двинулся было дальше, но затем снова обернулся и почесал голову.

— Берегись, сынок. Люди Гордона буянят там что есть мочи. — Клоуд с благодарностью кивнул. Человек, вздохнув, снова подошел к нему. — И ради всего святого, не носи так свою котомку. Вот так — повесь ее на бок и спрячь под плащ. Когда я увидел, как ты льнешь к ней, мне и самому захотелось тебя ограбить.

Он поправил котомку, отошел на шаг назад, чтобы полюбоваться своей работой, а затем, еще до того как Клоуд успел заговорить, развернулся и снова отправился в людское море.

— Нет.

— Мисс, это чрезвычайно важно.

— Нет. Если вы желаете оставить у меня сообщение, я прослежу за тем, чтобы оно попало к детям, но больше ничего сделать не смогу. Вряд ли у вас есть к ним дело, не терпящее отлагательства.

— Есть. Я всю ночь ехал верхом, чтобы увидеть их.

— Тогда расскажите мне.

— Дело не подлежит разглашению.

— Значит, ему придется подождать.

Джейн собралась закрыть дверь у него перед носом. Дэниел поднял руку.

— Но ведь я стряпчий!

— Что ж, я очень рада за вас, сэр. Прощайте.

Дверь лавки с грохотом закрылась. Повернувшись, Клоуд прислонился к ней спиной. Он не знал, откуда у него взялись силы на такое путешествие. День двигался к закату, и в воздухе уже чувствовались первые вечерние нотки. Он не спал прошлой ночью, а длительная верховая езда словно прошила его мышцы красными нитями боли — они чувствовались, как только Клоуд начинал двигаться. Он снова вспомнил широколицую сиделку Брэй с маленькими голубыми глазами и то, как она распределяла свое наследство в кабинете дядюшкиной конторы, вспомнил, как нервничал он сам, поднося перо к бумаге, стараясь не посадить кляксу, чтобы потом при виде ее дядюшка не вздернул брови. Он вспомнил перечисленные вслух скромные богатства этой женщины, ее чудные фразы, гордость, когда она пересчитывала оставляемое наследство, загибая розовые пальцы: брошь и удивительно крупная сумма, причитавшаяся ее другу. И вдруг усталость покинула Клоуда — он громко проговорил, обращаясь к безразличному воздуху:

— Госпожа Сервис, Тичфилдская улица.

Его проводили в скромную гостиную, и он сел в одно из кресел, стоявших возле пустого камина, тем временем госпожа Сервис возилась с сервизом и чайными листиками на своем потрепанном столике для закусок. Гладкая кожа на ее щеках была усеяна красными точечками. Клоуд с радостью попросил бы ее не извиняться за свою маленькую темную комнатку и за девушку с кухни, что, притащив наверх горячую воду, присвистнула и подмигнула, а вовсе не присела в реверансе. На поношенном платье госпожи Сервис виднелись заплатки. И тем не менее все, что касалось ее самой и ее жилища, выглядело опрятно и чисто. Клоуд задумался о том, скольких же гостей ей доводилось развлекать и как она проводила вечера возле этого пустого камина, когда вокруг не было никого и ничего, кроме уличного шума.

Когда пришло время заговорить, Дэниел постарался осторожно выбирать выражения. Он дождался момента, когда можно было взять и попробовать чай — слабенький, потому что заваривался на старых листьях, — высказал свое восхищение, а уж потом упомянул о причине визита.

— Прошу прощения, мэм, но, боюсь, у меня дурные вести.

Госпожа Сервис с крайней осторожностью отставила свою чашку и выпрямилась, готовая проявить мужество. Сердце Клоуда забилось сильнее — по морщинкам на лице госпожи Сервис он понял, что она неоднократно получала дурные вести, и мысленно пожелал ей сил.

— Боюсь, что дама, бывшая, как я полагаю, вашим давним другом, Маделина Брэй, умерла.

Он ждал, что женщина вот-вот заплачет. Но вместо этого плечи госпожи Сервис расслабились, и она улыбнулась стряпчему.

— Ах, нет-нет! Мой дорогой мальчик, я думаю, вы ошибаетесь. Я получила от нее письмо не далее как нынче утром. — Внезапно по ее лицу пробежала волна сомнения. — Хотя я сочла его тон несколько странным. Не похожим на нее.

Клоуд ждал, а на лице женщины начал проявляться страх.

— Вероятно, это было… ах, Боже мой. Неужели, сэр? Вы совершенно уверены — сиделка, Маделина Брэй?

Клоуд отставил свою чашку.

— Да, из замка Торнли. Мне очень жаль. Насколько я могу судить, она умерла в субботу днем. Мои соболезнования.

Госпожа Сервис опустила взгляд на колени. Одна ее рука постукивала по другой, лежавшей на серо-зеленых складках давно вышедшего из моды платья. Некоторое время она молчала. Клоуд начинал догадываться, что эта женщина была сильнее, чем он предполагал.

— У нее была лихорадка, сэр? — спокойно спросила госпожа Сервис. — Она может напасть ужасно быстро. Вероятно, то письмо было первым ее признаком.

Молодой человек откашлялся.

— Прошу прощения, но нет. Боюсь, я вынужден усилить ваши страдания. Ее нашли повешенной в старой хижине на землях поместья Торнли. — Он умолк, не зная наверняка, что именно он может или должен сказать. — Идут споры о том, была ли ее смерть самоубийством или же… чем-то более подозрительным.

Голос госпожи Сервис начал срываться. По ее речи Дэниел понял, что пожилая дама разозлилась.

— Бедняжка Маделина! Ее убили. Она бы ни за что не погибла от собственной руки.

— Но вы же сами сказали, что она составила письмо в не свойственной ей манере.

— Ах, это совсем иное. — Быстро поднявшись, госпожа Сервис выдвинула верхний ящик маленького сундучка, стоявшего под единственным убогим окошком ее комнаты, вынула сложенный лист бумаги и вернулась на свое место.

— Вот это письмо. Я не стану досаждать вам обычной чепухой, какую пишут друг другу женщины нашего возраста. — Она внезапно осеклась, и ее речь почти утратила энергичные нотки. — Я уже начала отвечать ей, господин Клоуд. Полагаю, теперь нет необходимости заканчивать это письмо. Бедняжка Маделина. — Она снова обратилась к листу бумаги, который держала в руках. — Вот отрывок, доставивший мне больше всего беспокойства: «Моя дорогая Беатрис, — это я, господин Клоуд, — я стала задумываться, до какой степени простые люди вроде нас должны вмешиваться в дела наших хозяев. Нынче здесь произошел один случай, ужасающий случай, доставивший мне много печали, и я опишу его тебе в одном из последующих писем, — ах, как же над нами смеются боги, когда мы строим собственные планы, господин Клоуд, — однако он раздражил меня, ибо я полагаю, что имею сведения, способные послужить иным здешним обитателям, однако мне неизвестны некоторые обстоятельства, и я не знаю, должна ли я обо всем рассказать или нет. Вероятно, я не должна ничего говорить, однако над этим домом что-то довлеет. Я раньше уже говорила тебе, моя дорогая, что при всех его удобствах замок — несчастливое, покоржавелое место. Случай заронил во мне подозрения, но я не знаю больших грехов за господином Хью, так что, возможно, я все же сделаю ему намек. Не сомневаюсь, все это кажется тебе бессмыслицей, однако, даже излагая все это, я вижу твое мудрое доброе лицо, и нужный ответ приходит сам собой. Оказывается, нынче вечером мне нужно написать еще одно письмо, так что мне придется заканчивать, оставив тебя в замешательстве на день или два. Прости меня. С искренней любовью, Маделина».

Госпожа Сервис снова посмотрела на Клоуда, и его голубые глаза ответили ей спокойным взглядом.

— Вы знаете господина Хью Торнли, сэр? Полагаю, он сын семейства, в котором служила Маделина.

— Я видел его лишь издалека, однако теперь он подозревается в убийстве сиделки Брэй, мэм.

Она медленно кивнула, а затем проговорила:

— Интересно, что содержалось бы в том, другом, так и не написанном ею письме…

— Мадам, я не знаю средства, способного смягчить рану от потери друга, — снова заговорил Дэниел, и уголки рта госпожи Сервис приподнялись в легком подобии улыбки, словно она полагала, будто ее гость слишком молод, чтобы получить много подобных ран, — однако я составлял завещание госпожи Брэй. Она оставила вам сумму в пятьдесят фунтов. Если вы позволите мне узнать, куда вы хотели бы поместить эти деньги, я могу устроить так, чтобы эти средства были отправлены вам.

Госпожа Сервис выпучила глаза.

— Боже милостивый! Откуда Маделина могла взять пятьдесят фунтов? — Дэниел улыбнулся. — Что ж, как видите, я бедна, господин Клоуд. Пятьдесят фунтов значат для меня столько же, сколько для иных тысяча. Она добра ко мне. — Женщина снова поглядела на свои колени, а затем в очередной раз перевела взгляд на гостя и с любопытством склонила голову набок. — Значит, можно сделать вывод, что она назначила вас своим душеприказчиком. Ну и ну! Пятьдесят фунтов. — Женщина снова опустила глаза на свои сцепленные руки. — Спасибо тебе, голубушка. Хотя с большей радостью я получала бы твои письма, чем все деньги мира. — Она еще немного помолчала, а затем обратилась к Клоуду: — Возможно, вы сочтете, что я не вправе спрашивать об этом, но упоминалась ли в завещании брошь с камеей?

— Несомненно. Она попросила передать ее маленькой девочке, своей знакомой. Сьюзан Адамс. Полагаю, она живет на этой же улице.

Госпожа Сервис вздрогнула.

— Как странно! Да, Сьюзан Адамс живет здесь. Бедное дитя! Ее отец был убит на этой самой улице всего несколько дней назад. В каком же мире мы живем, господин Клоуд! Весьма странно, ведь я отдала ей такую же брошь с камеей. И рада, что они обе будут в ее собственности. Вы найдете девочку в доме господина и госпожи Чейз, под опекой друга ее отца, господина Грейвса. Это за углом, на улице Саттон. — Она снова подошла к окну, написала несколько слов в записной книжке, вырвала оттуда листок, а затем обернулась и передала записку стряпчему.

— Деньги можно разместить по этому адресу. — Она осеклась на секунду. — Несмотря на эти пятьдесят фунтов, господин Клоуд, у Маделины было немного друзей, и ни одного из них нельзя назвать влиятельным человеком, я полагаю. Найдут ли ее убийцу? Был ли это Хью Торнли?

Дэниел опустил взгляд на свои ноги.

— Я не знаю, мэм, — сознался он. — Но одна дама, живущая в соседнем имении, и джентльмен, как я понимаю, натурфилософ с известным именем, уже начали расследовать это дело и пытаются понять, на ком в действительности лежит вина, чтобы отдать этого человека в руки правосудия.

Медленно кивнув, пожилая дама проговорила:

— Спасибо, что сказали мне об этом. Теперь я буду спать спокойно. Надеюсь, вы напишете мне и сообщите о том, что происходит. Разумеется, если это вас не затруднит.

— Конечно, мэм. — Дэниел поклонился женщине. — Вы получите деньги через несколько недель.

Итак, Клоуд снова двинулся в путь, оставив госпожу Сервис размышлять о бедности, смерти, богатстве и прочих странных поворотах, которые уготовила ей жизнь.

 

V.5

— И что теперь, Краудер?

Харриет долго сидела тихо, положив руку на развернутом перед нею письме. Краудер поднял голову и посмотрел на нее полуприкрытыми глазами, словно кот, привлеченный переменой ветра.

— Не знаю.

— Можем ли мы вынудить сквайра осмотреть Хью и Уикстида на предмет царапин, оставленных сиделкой Брэй?

— Это неубедительно. Любой может оцарапаться, любой может сказать, что кожа под ногтями сиделки — из иного источника.

— Однако вы не верите в это.

— Разумеется, нет. Такое количество, такая сила. Нет, госпожа Брэй повредила нападавшего, и раны его до сей поры не затянулись. Вероятно, они на предплечье.

Он умолк, а когда снова посмотрел на Харриет, заметил, что собеседница наблюдает за ним, сузив глаза.

— О чем вы размышляете, Краудер?

— Где теперь тело сиделки Брэй?

— В старом леднике возле «Медведя и короны»; местный констебль караулит дверь, а Майклс караулит его до тех пор пока не состоится дознание. Каковы ваши намерения?

— Собрать еще немного доказательств с этой милой дамы.

— Откуда вам известно, что она была милой дамой? — удивилась Харриет.

— Она прекрасно ходила за своим подопечным. Я проявляю профессиональное уважение. А еще я размышляю, удастся ли вам воспользоваться помощью нашего друга, оставшегося в замке, — добавил Краудер.

— Вы имеете в виду Пейшнс? Служанку, которую ударил Уикстид?

— Да.

Харриет задумчиво поглядела в потолок кабинета сэра Стивена.

— Она не кажется абсолютно глупой и, вероятно, стремится произвести впечатление на нового хозяина. Интересно, может ли она рассказать нам что-нибудь о том, как известная бутылка попала из погребов замка в руки Картрайта?

Харриет снова взяла анонимное письмо и принялась вертеть его в руках.

— Когда мы все-таки доберемся до конца этой истории, наших домочадцев станет вдвое больше.

Краудер вспомнил умные глаза бывшей служанки Картрайта и свое обещание.

— Подозреваю, что у меня домочадцев уже прибавилось.

— Прекрасно.

Раздался стук в дверь, и на пороге, пытаясь разглядеть их темные фигуры во мраке и пыли, возник младший сэр Стивен.

— Бог мой! Как это вещи пришли в такой беспорядок — и сами собой! Итак? Вы нашли то, чего искали, госпожа Уэстерман?

Харриет поднялась, улыбаясь.

— Разумеется, нашла, сэр. Благодарю вас. — Она поглядела в сияющее морщинистое лицо хозяина. — Мы искали любые наблюдения, сделанные вашим отцом по поводу смерти Сары Рэндл.

Лицо сэра Стивена горестно сморщилось, и он уставился в пол.

— Бедняжка Сара. Тысяча семьсот тридцать девятый. Лето. Но не столь теплое, как это. Печально.

— В своих записках ваш отец упомянул…

— Да. Я нашел ее. Знал ее. Мы играли вместе. — Внезапно он поднял взгляд и широко улыбнулся. — Она тоже любила жуков! — Затем его лицо снова приобрело грустное выражение. — Я помню, как приходил лорд Торнли. Кричал на моего отца. Бесчестный человек. — Он склонил голову набок. — Хотя, я полагаю, он спас от петли своего лакея. Или, возможно, просто сделал вид. Они не смогли повесить его. Назвали это помилованием. Присяжные — такие чудаки.

Харриет подалась вперед.

— Прошу прощения, сэр, я не совсем…

Сэр Стивен поглядел на гостью. Из-под края парика ученого мужа выбился небольшой клочок его собственных седых волос.

Это выглядело так, будто на улице к нему пристал пушок какого-то растения.

— Его лакей, милый человек, пойманный, однако, на краже в лондонском доме, вскоре после их переезда туда. Они выслали его на целых четырнадцать лет. Но на самом деле должны были повесить.

Краудер разжал пальцы и посмотрел на них с таким видом, будто впервые в жизни заметил их.

— Вы помните, когда это произошло, сэр Стивен?

— Спустя два месяца после смерти леди Торнли, в тысяча семьсот сорок восьмом. Когда я знал ее, она была очень красива, но совершенно несчастна.

Его взгляд снова метнулся к Харриет, и он слегка покраснел, впрочем, присущие сэру Стивену живость и веселый нрав, казалось, исчезли, как только было упомянуто имя Сары Рэндл, и ему еще предстояло снова уловить их и приладить на себя.

— Сэр Стивен, мы больше не станем вам докучать, — проговорила Харриет, — но, прежде чем удалиться, я с большим удовольствием взглянула бы на ваших жуков, даже невзирая на то, что я недостаточно образована и не в силах полностью понять их. Краудер говорит, они весьма примечательны.

Здоровый цвет и жизненные силы снова прихлынули к согбенной фигуре сэра Стивена, словно кто-то открыл ворота шлюза.

— В самом деле? Ах, разумеется! Многие из них отличаются весьма красивой расцветкой. Моя живущая в Лондоне племянница говорит, что с радостью носила бы шелковое платье цвета ее любимого жука. Не желаете ли увидеть его?

— Разумеется, — ответила Харриет, выходя из-за стола и подавая ему руку. — И, пожалуйста, расскажите мне о своей племяннице.

Краудер медленно последовал за ними.

Спустя несколько часов они сидели в небольшой приватной гостиной «Медведя и короны». Массивная фигура Майклса расположилась в одном из углов и почти не шевелилась, пока Харриет и Краудер рассказывали о том, что произошло за время их отсутствия. Когда рассказ был почти окончен, хозяин трактира поднял оловянную чашку и полностью осушил ее.

— Я немного знаком с этой Пейшнс. Имейте в виду, сам я не особенно высокого мнения о ней и ее родне, однако могу передать ей весточку. Вероятно, она не сможет покинуть дом несколько дней, — тихо проворчал он. — Ее отпускали на сутки лишь неделю или две назад. Но, возможно, я придумаю нечто, способное привести ее сюда нынче вечером. Говорят, экономка всем и каждому жалуется, что ее не желают понимать, и становится все небрежнее по части дисциплины, а Уикстид большую часть времени тратит на увеселение леди Торнли. — Харриет и Краудер молчали. — Я могу расспросить людей — вероятно, кто-нибудь помнит того лакея. Вы знаете его имя?

— Сэр Стивен не смог припомнить, — тихо отозвалась Харриет.

— Возвращаясь к прочим делам… Толлер — милый человек. Я вызову его сюда, на ужин, а вы сможете провести некоторое время с покойной госпожой Брэй, и сквайр об этом не узнает.

— А что говорят о сквайре? — поинтересовался Краудер.

Майклс провел рукой по своей черной бороде, слегка оттянув ее вниз.

— Он намеревается повесить Хью и со всеми своими любезностями причалить к мачте леди Торнли. Глупец!

Майклс произнес последнее слово с такой выразительностью, что Краудер невольно приподнял бровь.

— И он, и леди, и все им подобные проснутся однажды и увидят, что мы с дочерью Картрайта уже скупили все их закладные и владеем даже шелком, что покрывает их тела. Они никогда не сочтут это возможным, пока не узнают, что таковое уже произошло.

— Это похоже на революцию, Майклс. — Видимо, слова хозяина «Медведя и короны» немного позабавили Краудера.

Дородный трактирщик повернулся к ним лицом.

— Я называю это прогрессом, господин Краудер. Прогрессом. А теперь давайте заманим сюда Толлера. Моя жена улыбнется ему, и он по крайней мере час будет покорным, словно котенок.

Краудер замешкался у двери в старый ледник и повернулся к Харриет с сомнением во взгляде. Она встретилась с ним глазами и кивнула. Краудер открыл дверь, и их немедленно обдало прохладным воздухом; они восприняли бы его с радостью, если бы не серые могильные нотки, сильно ощущавшиеся в этой прохладе.

Краудер остался доволен. Тело было хорошо размещено, и разложение еще не развернулось в полную силу. Установив свечу, он вынул из кармана кремень и трут и принялся высекать искру, пока не получил пламя, достаточное для пробуждения фитилька. Ему пришлось немного нагнуться из-за изгиба стены, оказавшись совсем рядом с телом женщины, умершей три дня назад.

Сиделка Брэй лежала на подмостьях посреди круглого кирпичного строения. Харриет вспомнила о римском Парфеноне, который посещала вместе с супругом сразу после свадьбы. О нем напомнила ей форма деревенского ледника, даже несмотря на разницу в размерах этих двух зданий. Здесь она по-прежнему слышала доносившиеся с улицы негромкие крики вяхирей. Похоже, Майклс распорядился, чтобы некоторое количество соломы и льда из его заведения были принесены сюда для охлаждения воздуха. Время от времени Харриет улавливала треск льда, отзывавшийся едва слышным эхом, и медленное капанье воды, стремившейся освободиться от своей твердой формы и снова забурлить. При этом освещении и с этого расстояния казалось, что сиделка Брэй просто пребывает в покое, однако неестественная тишь и запах, витающий в воздухе, напоминали живой женщине о страшных опасностях и тьме, так часто скрывающихся за видимым спокойствием. Свечка, дрогнув, ожила, тени от кирпичей заплясали, чудовищно разрастаясь над телом, и Харриет процитировала:

Краудер глянул на нее через плечо.

— Вы приверженка Шекспира, госпожа Уэстерман?

— Я полагаю его величайшим из наших поэтов. А вы разве нет?

— Я знаю, что последнее время стало модно отзываться о нем подобным образом. Лично я предпочитаю Поупа.

— Кажется, это вам идет.

Анатом не обратил внимания на слова Харриет — он вгляделся в глыбы льда, потрескивавшие под своими соломенными одеялами.

— Тем не менее должен признать, что ваша цитата уместна. Как госпожа Брэй оказалась здесь? Я думал, ее должны были забрать в замок.

— Должны были, — согласилась Харриет, — однако Майклс сказал, что после дознания он предложил коронеру это место, а сторона Торнли, похоже, с радостью освободилась от лишней заботы. Разумеется, в то время Хью уже арестовали, и, я полагаю, коронер готов был согласиться на любое предложение.

Харриет разглядывала тонкий профиль Краудера, его выпуклости и впалости, обрисованные тенями и танцующим пламенем свечи. Она видела, что его мысли уже далеко. Анатом обернулся к ней.

— Если бы я стал на вас нападать, как бы вы защищались?

— Я владею техникой, коей научил меня мой супруг; с ее помощью при необходимости я могу положить почти любого мужчину. Но, полагаю, вы просите меня вообразить, как защищалась сиделка Брэй.

— Именно.

— Прекрасно. Если я правильно помню, кожа застряла под ногтями ее правой руки. — Она повернулась к анатому. — Допустим, что вы держите меня, ухватив за запястья, и мое лицо обращено к вам. Мне удается высвободить правую руку, и я с силой вонзаю пальцы в ваше предплечье, надеясь высвободить и левую. Могу вообразить, что моя рука выглядела бы так. — Правой кистью она изобразила лапу дикого зверя. — Почти наверняка я смогу угодить вам по левому предплечью… Разумеется, это лишь один из возможных вариантов. — Харриет пожала плечами.

— Но, как мне кажется, наиболее вероятный, — согласился Краудер. — Мы не видели ни одного человека с царапинами на лице. Если ее руки были свободны и она могла царапать, весьма сомнительно, что она стала бы царапать напавшего по обнаженной спине, вместо того чтобы просто сбежать. У нее под ногтями нет ткани, и очень маловероятно, что ей пришлось разорвать чьи-то штаны, дабы добраться до кожи, если ее уложили на пол.

Нахмурившись, Харриет ответила:

— Мы предполагаем, что удар, сваливший ее на пол, был также достаточно сильным, чтобы привести ее в послушное состояние. А уж затем ей связали руки.

Краудер передал Харриет свечу и достал из кармана маленькую шкатулочку розового дерева. Он открыл ее, плюнул внутрь, а затем, поглядев на Харриет и заметив ее удивление, кончиком пальца размешал получившуюся кашицу. Краудер немного наклонил шкатулочку, чтобы показать ее содержимое.

— Это вклад в науку из детской юных Майклсов. Плитка акварельной краски. Теперь мы немного порисуем пальцами.

Харриет кивнула — она была рада, что из всех доступных цветов анатом выбрал черный, а не алый.

Они приблизились к телу. Местами на коже сиделки начали проступать фиолетовые пятна. Харриет старалась держать свечу ровнее. Когда Краудер приподнял правую руку покойницы, от ее тела пахнуло зловонием уже начавшегося гниения, однако пламя свечи не шелохнулось. Анатом опустил в краску холодные восковые пальцы усопшей, а затем, отставив коробочку розового дерева, достал из кармана кусок почтовой бумаги. Харриет заметила на ней небольшое изображение — танцующего медведя возле крупной, слегка смазанной диадемы. Анатом поместил ее на груди сиделки. Затем, обхватив запястье одной руки и поддерживая кисть так, чтобы пальцы образовали такую же хищную лапу, какую изобразила Харриет, он провел ею по всей длине бумажного листа. Под шуршание погребальной одежды она оставила четыре отметины, вялые дорожки, ведущие к нижней части листа. Харриет вздрогнула. Краудер полюбовался своей работой и кивнул, затем, плюнув на платок, начал стирать краску с мертвых пальцев.

— Полагаю, — заметил он, склонившись над своей работой, — что этот лист бумаги может усложнить задачу тому, кто решит объявить, будто царапины на его предплечье нанесены каким-либо животным. — Умолкнув, он поглядел на Харриет. — Впрочем, вероятно, мне нужно приготовить еще несколько образцов для сравнения.

В трепещущем свете свечи Харриет наблюдала за Краудером, обхватившим руки покойницы; тон анатома казался весьма легкомысленным.

— Мы потратили достаточно времени на то, что, вероятно, необходимо, — проговорила она. — Давайте скажем Майклсу, что Толлер может вернуться к своим обязанностям караульного, и узнаем, удалось ли ему вызвать Пейшнс из замка.

Краудер вернул руку сиделки Брэй на место, разместив ее вдоль стола, и сложил свой лист бумаги, предварительно подув на него.

— Что вы думаете о словах Майклса? — спросила Харриет. — Относительно того, что он выкупит замок еще до того, как его владелец поймет, в чем дело?

Поправив свой кафтан Краудер, ответил:

— Земли, когда-то принадлежавшие мне, возделывает бывший кладовщик, сколотивший состояние в Лондоне. За двадцать лет этот человек накопил такое богатство, какое моя семья наживала столетиями.

Харриет медленно кивнула.

— Как вы думаете, здесь будет революция?

Краудер улыбнулся.

— Сомневаюсь. Нос англичанина по-прежнему чует зловоние гражданской войны. Разумеется, был и сорок пятый год. — Он вспомнил панику, разразившуюся в Лондоне во времена его детства, когда принц Чарли свалился на страну, словно комета, а за этим воспоследовали убийства и расправы. — Нет, я лишь дразнил Майклса, используя слово «революция», однако мы живем во времена, когда человек способен — более того, должен — возвыситься при помощи собственных талантов. Это только к лучшему, я полагаю.

Анатом открыл дверь для дамы и, пока она стояла, ослепленная внезапной яркостью дня, задул свечу.

 

V.6

Грейвс настороженно подошел к двери на улицу. Ему передали лишь, что его желает видеть некий джентльмен по секретному делу и что он предпочел подождать его снаружи, а потому молодой человек ожидал увидеть гневливую ухмылку осмелевшего алчного Моллоя. Он был премного удивлен, выйдя на улицу и увидев мужчину своего возраста или, быть может, чуть постарше. У незнакомца были гладкая кожа, голубые глаза, и, несмотря на изнуренный вид, решил Грейвс, он выглядел куда более здоровым, чем это позволительно жителю Лондона. О срочности его дела говорили лишь разрастающаяся пежина щетины на подбородке и взгляд, бегающий взад-вперед по улице.

— Вы господин Грейвс, сэр?

Молодой человек кивнул.

— Я Дэниел Клоуд, стряпчий из Суссекса. — Грейвс старался смотреть на молодого человека спокойным взглядом, понимая, что за его реакцией внимательно наблюдают. — Я живу неподалеку от замка Торнли.

Эта фраза сделала свое дело. Выражение лица Грейвса изменилось; видно было, что он старается скрыть изумление. Грейвс бросил взгляд через плечо, дабы посмотреть, закрыта ли дверь в дом Чейзов, и слегка расслабился, увидев, что она затворена. Молодой стряпчий заметил все это и почувствовал облегчение.

— Есть ли здесь место, где мы могли бы спокойно побеседовать? — спросил у него Клоуд. — Мне ведь верно сказали, не правда ли, что вы назначены опекуном над двумя детьми господина Александра Адамса? Вероятно, я просто ожидал увидеть человека постарше.

Грейвс выпрямился. Вряд ли можно было вообразить себе большую противоположность тому желтолицему чудовищу, которое убило его друга, чем человек, стоявший перед ним; однако, если дьяволу не удается покорить нас огнем и заразой, он способен принимать более привлекательные формы. Грейвс пытался решить, насколько он может довериться этому человеку.

— Верно. Александр был моим лучшим другом. — Он пристально поглядел на Клоуда. Джентльмен показался ему искренне обеспокоенным. Возможно, рисковать стоило, однако, не узнав больше, он не мог привести незнакомца в дом, где в гостиной у ног мисс Чейз сидели дети. — Тут за углом есть рюмочная, где разливают джин. Грубоватая, однако, кроме как личными делами, там никто ничем не интересуется. К тому же мне не хотелось бы надолго оставлять детей. Этого будет достаточно?

Отрывисто кивнув, Клоуд подождал, пока встретивший его человек, вернувшись к двери дома, шепотом побеседует с прислугой. Когда Грейвс снова подошел к нему, Клоуд поглядел в лицо собеседника.

— Надежно ли защищены дети?

Его тон заставил Грейвса похолодеть. Он нервно сглотнул и оглядел улицу. Казалось, внезапно она стала обиталищем всех демонов и ведьм из принадлежавшего Сьюзан сборника сказок.

— Господин Чейз и его семейство дома.

Клоуд приложил руку к лицу — очередная волна усталости, словно прилив, накатила на него, — затем потер переносицу.

— Хорошо. Пойдемте. Я куплю нам по рюмочке и объяснюсь.

Наблюдая за тем, как Клоуд, прислонившись спиной к грязной стене в подвальчике рюмочной, слушает его, Грейвс начал понимать, насколько тот и впрямь утомлен. В полутьме лицо его нового знакомого казалось опустошенным, а скулы — чрезмерно выступающими. После этого он не удивился, узнав, что Клоуд всю ночь ехал верхом, а в разгар дня с трудом пробирался по лондонским улицам.

— До нас, живущих в глуби Суссекса, донеслась лишь небольшая часть вестей о беспорядках, — пояснил Дэниел, — а потому я даже не представлял…

— …что Лондон можно так быстро поставить на колени. — Грейвс опрокинул рюмку и почувствовал, как ему обожгло горло. Он сквозь зубы втянул душный воздух.

Молодые люди говорили тихо, склонившись друг к другу в темном углу рюмочной. Небольшие группки мужчин в запыленных кафтанах заполняли своим бормотанием помещение, окутанное облаком табачного дыма. Возле двери на корточках сидела женщина среднего возраста; она запела какую-то солдатскую балладу себе под нос, однако никто из посетителей не обратил на нее внимания.

Не давая себе труда оглядеться, Грейвс продолжил:

— За последнюю неделю мир перевернулся. Я молю Бога, чтобы он снова оказался в прежнем положении, не то мы все останемся без опоры под ногами. Расскажите мне еще что-нибудь о замке Торнли.

Подняв свою рюмку, Клоуд опрокинул ее в рот. Огненный вкус джина заставил его закашляться, в глазах защипало, однако Дэниел почувствовал, что напиток сделал его крепче, принес временное облегчение.

— Я рассказал вам о наших подозрениях, касающихся фамильного имени и положения детей.

Грейвс кивнул.

— Вы правы. У меня есть тому доказательство, а также их законное требование.

— Слава Богу. — Казалось, Клоуд еще больше съежился в своем углу. — Это облегчит дело, когда минует опасность, однако… — Он подался вперед и положил свою ладонь на рукав собеседника. — Опасность в самом деле есть. Нам неизвестно, знает ли кто-нибудь еще о детях, кроме убийцы Александра, однако, хоть я и испытываю невероятное облегчение оттого, что он взят под стражу, госпожа Уэстерман и Краудер полагают, будто человек, устроивший это убийство, трижды собственными руками губил людей в Хартсвуде. Опасность существует в действительности. Другой человек мог так же, как и я, приехать верхом и навести справки.

Грейвс положил ладонь поверх руки своего нового друга, сжимавшей рукав его кафтана, и постарался говорить так, будто он испытывал куда больше уверенности, чем на самом деле.

— Мы можем присмотреть за ними. Мы так и сделаем, только сначала я должен отвести вас назад, в дом господина Чейза. Вам нужно отдохнуть, а мне необходимо найти способ рассказать детям о том, что вы рассказали мне. Похоже, Сьюзан оказалась права в своих самых страшных подозрениях.

Дэниел жутковато улыбнулся, разглядывая пятна на своей грязной рюмке.

— Кажется, она сообразительная девочка.

— И очень добрая, равно как и ее брат. Александр прекрасно воспитал их.

Тут дверь, выходившая на уличные ступени рюмочной, распахнулась, и в помещение влетел поваренок господина Чейза.

— Господин Грейвс! Скорее, сэр! Загорелся склад моего хозяина, что у реки, и он собирается отстоять его. Вы должны присмотреть за детьми.

Грейвс выругался себе под нос и, бросив на стол несколько пенни за выпивку, выскочил из двери, волоча за собой Клоуда.

Домочадцы пребывали в замешательстве. Грейвс буквально затолкал Клоуда в кабинет господина Чейза и велел ему отдыхать. После ночной езды, дневных приключений и джина Дэниел смог высказать лишь невнятный протест, но затем лег на диван и накрылся своим плащом.

Господин и госпожа Чейз спорили в коридоре со своей дочерью, тем временем к дверям с грохотом подъехал экипаж, и вокруг него собрались все слуги мужского пола — на их лицах читались мучительная спешка и тревога.

— Идем, Верити! Ты должна поехать с нами! Я не могу оставить тебя здесь!

Мисс Чейз казалась единственной безмятежной актрисой в этой пьесе — она спокойно сложила руки на груди.

— А я не могу оставить детей, папенька, они же не могут — не должны — ехать. Идите же, боюсь, вам придется покинуть меня.

— А если черни взбредет в голову прийти сюда?

— Вы должны оставить меня под защитой господина Грейвса и его друга.

Значит, она все-таки заметила появление Клоуда. Грейвс понадеялся, что господин Чейз не почувствует исходивший от него запах джина. Госпожа Чейз что-то пробормотала. Грейвс уловил слово «репутация» и ощутил, что подрагивает. Улыбнувшись, мисс Чейз ответила своим обычным уверенным тоном.

— Я буду изображать опекуншу Сьюзан, а она — мою компаньонку.

Родители девушки обменялись взглядами. Господин Чейз пожал плечами, бросил на Грейвса взгляд, говоривший больше, чем иная проповедь, поцеловал дочь в щеку и увлек супругу из дома. Дверь за ними с грохотом закрылась и была заперта на засов. Грейс приблизился к мисс Чейз.

— Почему они выбрали вашего отца? Ведь он не католик.

Верити взяла его за руку и повела в сторону гостиной.

— Однако его сосед по докам католик, а нынче вечером этого, видимо, достаточно.

Дверь в гостиную открылась, и оттуда с тревогой выглянула Сьюзан. Ее худенькие плечики облегченно расслабились, когда она увидела приближавшихся к ней мисс Чейз и Грейвса. Девочка шагнула вперед и уткнулась лицом в кафтан опекуна. Он обнял ее за плечи и наклонился, чтобы поцеловать в макушку. Она подняла глаза.

— Где вы были? Фи! Ваш кафтан пахнет отвратительно! А кто тот, другой человек? Он наш друг?

Грейвс улыбнулся ребенку.

— Да. Но только утомленный друг. Я отправил его передохнуть. — Молодой человек запнулся. — Он принес нам вести, Сьюзан. А Джонатан?..

Личико девочки посерьезнело.

— Он уснул на каминном коврике, точно кот. Вы можете рассказать обо всем нам, чтобы не пугать его. Вы это имели в виду, верно?

Грейвс кивнул.

— Да, юная дама. Верно.

Они вошли в ярко освещенную гостиную, и дверь, закрывшаяся за их спинами, казалось, прочно оградила их от шума и ярости толпы.

Грейвс был откровенен с девочкой, она выслушала его с тихой торжественностью, держась за руку мисс Чейз и будто бы изучая фигуру спящего брата, который свернулся калачиком на полу, прикрывшись шалью мисс Чейз. Когда молодой человек закончил рассказ, Сьюзан некоторое время помолчала, а затем, не глядя на него, спросила:

— Как звали того человека в лесу, того, у кого было кольцо папеньки? Не Картер?

Грейвс нахмурился.

— Полагаю, именно так, Сьюзан. Картер Брук. Но откуда это тебе известно? Ты когда-нибудь видела этого человека?

Она покачала головой, и светлые кудряшки возле ее ушей подпрыгнули и стали раскачиваться, словно поплавки на воде.

— Нет, его видел Джонатан. Когда он играл на улице, этот человек показал ему рисунок, герб с папенькиного перстня, и Джонатан рассказал ему все об этом кольце и о том, где оно хранилось, тоже, я полагаю. Джонатану он понравился. Он сказал, что Картер — хороший человек и что у него был красивый камзол. Если ему кто-то нравится, он может болтать без конца. — Девочка нервно сглотнула. — Если бы он ничего не сказал, возможно, папенька до сих пор был бы жив, верно? Папенька и те, другие люди.

Мисс Чейз склонилась к ребенку.

— Мы не можем этого знать, дорогая моя.

Девочка держалась очень спокойно и прямо.

— Нет, но мне кажется, что были бы. — Она посмотрела вверх, Грейвсу в лицо. Молодой человек позволил своему взгляду окинуть все еще формирующиеся черты девочки и ощутил нежность к юному созданию. — Давайте не будем говорить ему об этом, господин Грейвс. Если он узнает, из этого не выйдет ничего хорошего.

Грейвс только и смог, что кивнуть в знак согласия, и все трое снова посмотрели в сторону досточтимого Джонатана Торнли, виконта Хардью, который спокойно спал, запутавшись пальцами в кисточках каминного коврика, и видел во сне лошадей.

 

V.7

Пейшнс ожидала их в одной из отдельных комнат на верхнем этаже «Медведя и короны», эти помещения хозяева предоставляли путешественникам, нуждающимся в постели, либо тем постояльцам, кто желал восстановить силы в уединении по причине привередливости или в целях безопасности. Когда Краудер и Харриет вошли, она поднялась и сделала им реверанс. Харриет задумалась: а сможет ли она принять эту женщину в число своих домочадцев? Во внешности служанки чувствовалась жесткость, а в поведении сквозило нечто, не внушавшее Харриет доверия. Она опасалась, что такая служанка может подчинить себе Кейвли. Однако Харриет все же сделала шаг вперед и в своей обычной открытой манере взяла служанку за руку.

— Вот мы и встретились снова, Пейшнс. Спасибо за то, что согласилась поговорить с нами.

Пейшнс немного натужно улыбнулась, а затем снова заняла свое место. Харриет уселась на один из не подходивших к гарнитуру обеденных стульев Майклса, Краудер разместился возле камина.

— Мы хотели расспросить тебя о событиях прошлой субботы, — начала Харриет.

— Да, мэм. Майклс сказал мне.

— Помнишь ли ты, что произошло, когда господин Торнли и Уикстид вернулись с дознания, касавшегося гибели незнакомца в лесу?

Пейшнс пожала плечами.

— Ничего особенного. Господин Уикстид отобедал один. Леди Торнли не обедала, пока мой хозяин не вернулся домой. А когда он вернулся, то сказал, что не голоден, и отправился в свои комнаты пить и играть в бильярд. — Пейшнс слегка улыбнулась. — Леди Торнли была раздражена.

Харриет склонила голову набок.

— Значит, Хью провел ночь, играя в бильярд и пьянствуя в одиночестве?

— В основном, да, хотя и меня немного поучил, — ответила служанка. — Порой он учит меня играть, когда я ему прислуживаю.

— И в субботу он тоже учил тебя играть?

— Да, мэм. Он сказал, что сделает из меня знатока. Все это время мы занимались понемногу.

Пейшнс снова едва заметно улыбнулась — ее губы сложились в чувственном изгибе, и Харриет даже обеспокоилась, что вот-вот вспыхнет, однако она знала, что кошачьи глаза служанки пристально смотрят на нее, ожидая реакции.

Краудер оперся спиной о стену. Пейшнс моргнула и переключила внимание на него.

— Значит, большую часть вечера вы были с господином Торнли? — осведомился он.

Пейшнс вздернула подбородок.

— О, у меня есть и другие обязанности, и время от времени я их выполняю. Например, я отношу господину Уикстиду его поднос с едой. Полагаю, вы желаете знать, с кем ужинал господин Уикстид?

— Вы действительно это полагаете?

— О да, я так думаю. Когда я относила остатки его еды на кухню, господин Уикстид велел мне принести ему бутылку «живой воды». — Она немного помолчала, снимая нитку со своей серой юбки и наслаждаясь пристальным вниманием господ. — Впрочем, лишь Богу известно, что он с ней сделал, потому что я больше не замечала этой бутылки в его комнате. Утром мадам Доэрти рассвирепела, увидев, что не хватает одной бутылки, однако Уикстид дал мне шиллинг, чтобы я не записывала ее в книгу. — Она похлопала себя по бедру, на котором, как предположил Краудер, и был спрятан ее кошелек. — Разумеется, позже господин Хью сказал, что отнес ее старому Картрайту, и это успокоило ее. Вероятно, старая дама обсчиталась. Не удивлюсь, если окажется, что у нее есть собственные припасы, и последнее время она проворно опустошает их.

Сделав вдох, Харриет подалась вперед.

— Пейшнс, подумай о том, что ты рассказала нам. Господин Хью всю ночь пил и играл в бильярд; в комнате Уикстида была бутылка, но позднее она, видимо, исчезла; Картрайт был отравлен этим напитком. Ты должна рассказать сквайру все то, о чем сейчас поведала нам. Это может спасти Хью от петли!

Девушка поглядела на нее с удивительным хладнокровием.

— Господин Хью должен сам о себе позаботиться. У меня есть собственные тревоги и нет ни малейшего желания беседовать со сквайром. В конце концов я рассказала об этом вам. — Служанка погладила себя по животу. — Я ушла из замка Торнли. И направлюсь в Лондон. Поэтому я здесь. Сын Майклса встретил меня, когда я шла из замка. — Ее лицо разрумянилось, а глаза вспыхнули. Похоже, слово «Лондон» действовало на нее духоподъемно.

Судя по виду, Краудер несколько смутился.

— Вчера вечером казалось, будто ты хочешь присмотреть за Хью, и закрыла его на ключ, чтобы он не добрался до своего оружия.

Она кивнула и снова, поднеся ладонь к бедру, многозначительно похлопала по нему.

— Нынче у меня больше надежд на будущее. Я займусь торговлей — мы с кузеном решили открыть небольшую лавку. Думаю, дела у нас пойдут хорошо. А теперь вы должны отпустить меня. Я еду в Пулборо, чтобы сесть в вечерний дилижанс. Джордж уже наверняка хочет ехать.

Снизу раздались грохот и крик. Краудер, выглянув в окно, увидел, как и говорила девушка, одного из местных парней, который, ерзая, сидел на облучке своей повозки и смотрел вверх, на них. Пейшнс нагнулась, чтобы взять накидку, и Краудер впервые заметил под стулом небольшой аккуратный сверток.

— Будь осторожна, — предупредил он, наблюдая за тем, как девушка забирает маленький узелок, и раздражаясь против собственной воли ее легкостью и самодовольством. — Ибо мы слышали, что слуг лорда Торнли в Лондоне не всегда ждет преуспеяние.

Выпрямившись, Пейшнс натянула на плечи накидку.

— Вы говорите о Шейпине? — осведомилась она. — О человеке, коего выслали много лет назад?

Харриет кивнула.

— Он был моим дядюшкой. В конце концов его убили, когда он сражался в Бостоне на стороне мятежников. Матушка всегда говорила, мол, он был простофиля, и удивлялась, когда он оказался вором. Она не считала, что Шейпин достаточно хитер для этого. — Девушка обхватила сверток руками, держа его над едва заметной округлостью своего живота. — Зато я хитра. Но, возможно, однажды я тоже отправлюсь в Америку. Они там выгнали всех королей и лордов. Вы сможете найти меня в Лондоне, если спросите обо мне в чайной лавке Калеба Джексона в районе Саутарк.

Краудер шагнул вперед.

— Вот еще что, Пейшнс. — Он залез в карман и достал из него небольшой кусок ткани с вышивкой, который они нашли в рощице, на шипах кустарников. — Тебе это знакомо?

Служанка посмотрела на ткань.

— Да. У господина Хью был кафтан из такой ткани. Его сшила госпожа Мортимер. Однако зимой он отдал его Уикстиду. Мне пришлось ушить его. Плечи господина Хью значительно шире.

Служанка приподняла задвижку на двери, затем снова развернулась к собеседникам.

— Я не думаю, что господин Торнли в действительности отравил Картрайта или погубил сиделку Брэй, но, вероятно, он все-таки прав, когда говорит, что заслуживает повешения. Мне кажется, большинство мужчин его заслуживают — вы так не считаете, мэм?

Пейшнс снова улыбнулась, не дождавшись ответа, вышла за дверь и двинулась прочь, покинув пристально глядевших ей вслед Харриет и Краудера.

— Бог мой, — пробормотала госпожа Уэстерман спустя несколько мгновений.

С улицы донесся смех, а затем повозка заскрипела по дороге. Пейшнс уехала. Харриет вообразила себе, как девушка держится за края трясущейся повозки и, самодовольно улыбаясь, смотрит на мир широко раскрытыми глазами, потому что в этот момент жизнь ей кажется прекрасной, словно кошке, объевшейся сметаной.

Краудер осмотрел кончики своих пальцев.

— Как вы полагаете — вероятно, четвертый месяц?

Харриет кивнула.

— Дитя Хью.

— Во всяком случае, он в это верит. Полагаю, такое возможно. — Казалось, в голову Краудеру пришла какая-то мысль. — Вы потрясены?

Харриет задумалась.

— Наверное. Как это неприятно — вдруг понять, что ты ханжа.

Краудер обратил на нее взгляд.

— Полагаю, потрясло вас вовсе не собственное ханжество, а тот факт, что вам не понравилась эта девушка. Идемте. Давайте вернемся в Кейвли. Вашей сестре наверняка кажется, что мы пропадаем целую вечность, а нам еще надо решить, достаточно ли имеющихся у нас сведений, чтобы запутать сквайра и снова переманить его в лагерь Хью.

— Я не уверена, что нам это удастся, пока мы не поймем яснее, какого свойства властью обладает Уикстид над Хью. К тому же Пейшнс была права — нам придется побороться с убежденностью Хью в том, что он почему-то заслуживает повешения. Покуда мы не выясним это, мы ничего не сможем поделать.

Действительно, Рейчел уже давно и с нетерпением ожидала их возвращения. Приветствуя их, девушка выглядела весьма бледной, и не успела дверь салона захлопнуться за спинами Харриет и Краудера, как она уже вложила в руки сестры письмо.

— Я тоже получила послание. Они прибыли как раз после вашего ухода. Я уверена, еще одно ожидает вас дома, Краудер.

Рейчел выглядела так, будто вот-вот расплачется, а потому Краудер подхватил ее под локоть и усадил в кресло. Тем временем Харриет распечатала письмо и принялась читать. Ее щеки покрылись ярко-красными пятнами. Она поглядела на сестру.

— А еще были какие-нибудь письма?

— Госпожа Хэткот тоже получила письмо и сразу же принесла его мне, когда я еще читала свое. Сказала, что мы должны сжечь их и что она пойдет за нами на край света. — Рейчел слабо улыбнулась. — Я никогда еще не видела ее в таком негодовании.

— Прекрасно.

Харриет вложила листок бумаги в руку Краудера. Письмо — двадцать строк чистой ненависти — было написано аккуратно и без ошибок. Мол, Харриет прелюбодейка и ведьма, Краудер — злобный варвар, вырезающий души из человеческих тел и пожирающий плоть. Они должны покинуть эти места, покуда народ не узнал то, что известно автору письма, и их дома не сгорели вместе с ними. Письмо заканчивалось так: «Ворожеи не оставляй в живых». Краудер не удивился, когда не обнаружил подписи.

— Я согласен с госпожой Хэткот, — сказал он, бросив листок на столик для закусок. Рейчел нервно глянула на письмо, словно оно действительно способно было подпрыгнуть и укусить ее. — Их нужно сжечь. Вы узнаете почерк?

Усевшись, Харриет с напускной беспечностью положила перчатки поверх письма.

— Да. Мне кажется, это почерк экономки из замка Торнли. Вероятно, с ней говорили сквайр или Уикстид. Если судить по тому, что мне о ней известно, даже в лучшие времена ее не надо сильно поощрять, чтобы она сделалась злобной. — Госпожа Уэстерман замолчала, сложив руки на коленях. — Что ж, я рада этим письмам.

— Ох, Харри!

— Да, Рейчел, это так. Я полагаю, все это время мы барахтались, обнаруживая множество неприятных вещей, но к истине так и не приблизились. А это… — она бросила взгляд на письмо, — доказывает, что мы, похоже, почти у цели.

Однако Рейчел была безутешна.

— Неужели? А может, это всего лишь означает, что здешние жители начинают относиться к нам, как к горстке надоедливых соседей?

Харриет, казалось, несколько встревожилась.

— Майклс на нашей стороне. И большинство жителей городка следуют его примеру.

Вздохнув, Рейчел поднялась, подошла к камину и уставилась на пустую решетку.

— А большая часть местной знати следует примеру сквайра. — Она обернулась и снова воззрилась на сестру. — Всего неделю назад, Харри, мы поступили бы так же. Если бы он высказал о ком-то дурное мнение, оно и нам послужило бы межевым столбом.

На это Харриет не сумела ответить. Рейчел отошла от камина и приблизилась к окну, за которым в убывающем свете летнего дня все еще был виден меркнущий пейзаж.

— Я лишь надеюсь, что господин Клоуд добрался до Лондона. Если мы оградили детей от того, что их преследует, я с радостью снесу злобные взгляды соседей.

Откашлявшись, Краудер заметил:

— Я полагаю, ваша сестра права, мисс Тренч. Мы и вправду подобрались близко. А что до писем и наших соседей, боюсь, выйти из этого положения нам удастся, лишь полностью погрузившись в него. Напугав обитателей замка, мы должны выманить у них правду: узнать, почему лорда Торнли отметили семью ранами и кто в действительности виновен во всех свершившихся подле нас смертях.

 

V.8

Клоуд пробудился и потер глаза. При свете шипящего огарка свечи, которую ему оставили ранее, он мог разглядеть часы господина Чейза. Почти полночь. Некоторое время в сознании молодого человека царила путаница — обрывки снов и событий последних дней смешивались с витавшими в комнате тенями и снова отделялись от них. Клоуд медленно припоминал. Он находился рядом с детьми, он разговаривал с их молодым опекуном, и тот ему понравился. Дэниел приподнялся, опершись на локоть, и провел рукой по подбородку — тот был шершавым, а во рту молодой человек ощутил привкус вчерашнего джина. Когда он принял сидячее положение, у него заныло плечо. Дэниел крепко и неподвижно спал на диване господина Чейза. Бросив взгляд за спину, он увидел, что свет фонарей за окном давно погас, однако в доме было неспокойно. Он вспомнил, что именно разбудило его — это был стук в дверь.

Обменявшись взглядом с мисс Чейз, Грейвс поднялся. Удары были до того настойчивыми, что на них нельзя было не обратить внимания. Он вышел в коридор. Возле зеркального гардероба в передней гостиной, украшенного букетом фиалок, стояла кухарка. Ее била дрожь; стук был таким, что вода в вазе с цветами расходилась кругами, а сами они словно бы трепетали, сочувствуя страху девушки. Бросив взгляд через плечо, она заметила молодого человека и неуверенно улыбнулась.

— Возвращайся на кухню и оставайся там.

Кухарка умчалась прочь, шаркая по каменному полу мягкими домашними ботиками. Грейвс приблизился к двери.

— Кто там?

Удары прекратились, и раздался крик:

— Грейвс! Ты там? Это Моллой! Открой сейчас же!

Молодой человек ощутил, как по его телу одновременно пробежали облегчение и ярость. Открыв дверь, он ухватил Моллоя за воротник, а затем, используя вес процентщика, снова захлопнул дверь.

— Ты? Теперь? Бог мой, Моллой, ты барабанишь в дверь в такое время, чтобы получить деньги? Пришел забрать меня в Маршалси в такую ночь? И о чем ты только думаешь?

Лицо у Моллоя покраснело. Изумленное «о» его рта опало, лицо приняло хмурое выражение, и он наконец заговорил.

— У нас — у тебя и меня — больше нет общих дел. Я пришел как друг, так что отпусти меня, дурень. — Он вырвался из ослабевшей хватки Грейвса и поглядел в смущенное лицо юноши. — Да. Твои дамы покрыли долг, впрочем, это их дело, и тебе самому придется расспросить их об этом.

Грейвс почувствовал, что краснеет. Моллой наградил его мерзкой улыбкой, шмыгнул носом и поправил грязную узкую льняную тряпицу, которую носил вместо шейного платка.

— Дело в том, — угрюмо сообщил он, — что сгорела Ньюгейтская тюрьма.

Грейвс побледнел.

— Да, ты понял, верно? Я действительно пришел по дружбе, хотя известия у меня невеселые. Это случилось несколько часов назад. Тюремщики пытались удержать толпу, однако узников оказалось слишком много. Все сгорело дотла, и те, кто был внутри, теперь на свободе. Не только люди с синими кокардами. Все.

Грейвс оперся о стену и выругался. Моллой разгладил рукава своего кафтана.

— Правда, дела обстоят еще хуже. Час назад я был в «Белой лошади» и слышал, как один человек расспрашивал о детенышах. О той девочке и ее брате. Мерзавец с гнусной физиономией, я рядом с ним что окаянный херувимчик. Лицо у него желтое.

Грейвс закрыл глаза рукой.

— Это он. Человек, убивший Александра.

— Я подумал: возможно, это он, а потому отставил свой бокал и помчался к тебе, словно мне подпалили задницу. То, что ты здесь, сынок, — вовсе не такая уж тайна. Он скоро узнает об этом. При нем еще один тип, огромный ублюдок.

Моллой опустил глаза к полу.

— Я решил, что не стану строить из себя героя, — пробормотал он. — Не был уверен, понимаешь? Но подумал, что следует прийти сюда и рассказать тебе.

Грейвс побелел как полотно.

— Благодарю. Похоже, я снова у тебя в долгу. — Он поднял несколько виноватый взгляд. — Прости за то, что я сотворил до этого.

Моллой фыркнул.

— Об этом я не стал бы беспокоиться. Мне оказывали прием и похуже в более зажиточных домах, чем этот; и не благодари меня за себя, я бы по-прежнему даже ноги об тебя вытирать не стал. А вот мисс Чейз хорошая, и маленькая девочка тоже. У меня тоже есть дочка. — Моллой бросил взгляд на фиалки и шмыгнул носом. — Мне пора идти заниматься своими делами, но ты не должен здесь оставаться. Он узнает, и он придет.

Грейвс провел рукой по волосам.

— Мы можем закрыть ставни и запереть дверь.

Моллой покачал головой.

— Полагаю, именно так и решил судья Хайд, но они разобрали его дом по камушкам всего лишь за час. Стоит желтому парню начать, как тотчас найдутся сотни желающих помочь, и они за минуту снесут этот дом. А после он сможет охотиться за детьми в свое удовольствие. Понимаешь, довольно мне хоть раз увидеть наемника, я его сразу признаю, к тому же у него есть приятель. Тут у тебя нет надежды, особенно когда все здешние парни подались к складам. Тебе нужно бежать.

Моллой внезапно выпрямился. Грейвс обернулся и увидел, что двери в кабинет и гостиную открылись. На порогах двух комнат стояли Клоуд и мисс Чейз. Судя по их лицам, они слышали достаточно. Мисс Чейз приветливо кивнула Моллою, и он разулыбался, точно лорд-мэр на параде.

— Куда же нам идти? — заволновался Грейвс.

Клоуд залез в карман своего плаща, достал оттуда смятое письмо и поднял его над головой.

— У меня есть одно место.

17 июня 1775 года, Каменный острог,

Бостон, Массачусетс

Поднимаясь по ступеням Каменного острога, Хью то и дело отдыхал и глубоко втягивал воздух. Его слух по-прежнему был приглушен свистом и ударами орудий. Рана словно царапала его изнутри, и каждый раз, когда перед глазами все расплывалось, он снова видел хмарь пушечного дыма и выражение лица того мятежника, коего он насадил на штык, пока бунтарь пытался перезарядить мушкет посреди остатков своего обеда. Казалось, с каждым разом, когда этот образ всплывал в голове, кровавый цветок, появившийся вокруг рта того человека, увеличивался, расцветал, а теперь, закрыв глаза, Хью увидел, что он превратился в фонтан, и кровавая волна накрыла их обоих. Взглянув на свою руку, прижатую к стене, Торнли ожидал увидеть кровь, словно она превратилась в кусок свежего мяса. Но рука оказалась белой, покорной, послушно помогавшей опираться на грубую поверхность стены. Капитан чуть было не посчитал ее чужой.

— Пришли проведать своего друга, господин Хью?

— Уикстид! — Торнли поднял глаза, испытывая одновременно ужас и удивление. — Какого черта?

— Я слышал, у вас есть друг среди раненых мятежников, а потому поспешил сюда взглянуть, что можно сделать. Боюсь, очень немногое. Он ранен в живот. Бедняга Шейпин не переживет эту ночь.

— Он мне не друг.

— Но вы же пришли сюда! — Уикстид пожал плечами. — Значит, он вам не безразличен. Я позволю вам поговорить наедине. Кто знает, что он может сказать другу? Однако я дождусь вас. Вашей ране необходим уход.

Толкнув Уикстида плечом, Хью вошел в маленькое помещение, где у стен на грубой соломе лежали человек десять мужчин — кто-то спал, а кто-то был без сознания. Хью понял, почему мятежники не потрудились забрать их с собой во время отступления. Он бы удивился, если бы кто-то из них дотянул до утра. В сгущавшейся тьме мелькнуло движение. Человек средних лет с трудом приподнялся на локте.

— Господин Торнли? Господин Хью Торнли?

Шагнув вперед, Хью опустился на колени возле ложа раненого.

— Я капитан Торнли. А ты Шейпин?

Человек пристально уставился на него.

— Да. Я служил в вашем доме в Суссексе.

Торнли посмотрел на мятежника и увидел старый шрам, улыбкой расплывшийся по шее.

— И как же ты попал сюда, Шейпин?

Человек снова лег, издав длинный неровный вздох. И уставился в потолок.

— Забавно, что вы спрашиваете меня об этом, капитан. Почти все тридцать лет я задавался этим вопросом каждое утро. «Как же ты попал сюда, Шейпин?» Понимаете, всякий раз, просыпаясь и открывая плаза, я по-прежнему думаю, что нахожусь на чердаке в лондонском доме вашего отца, даже теперь. Мне сказали, я украл, и они нашли то, что пропало, под моей кроватью; я даже начал думать, что это правда, так часто мне об этом говорили, и с таким сожалением качали головами. — Он повернулся, чтобы смотреть Хью прямо в глаза. — Но, знаете, капитан, мне кажется, наконец я все понял. Когда тот ублюдок с кровавой спиной пробил дырку в моем брюхе, он словно вложил в меня рассудок. Картинки соединились, и я увидел все сразу.

Хью плюнул на солому — мокрота была смешана с кровью. Осечка мушкета стоила ему двух зубов, участка щеки над ними и глаза, который теперь был поврежден. Похоже, лежавший перед ним человек был философом, а постоянный запах крови начинал досаждать Торнли. Теперь он казался ему живым существом, которое, извиваясь, ползло по коже и забиралось под рукава. У него в голове стучало — казалось, с каждым ударом эта барабанная дробь становится все мрачнее; контуры предметов, на которые он смотрел, были расплывчатые, их усеивали тусклые красные вспышки, и создавалось впечатление, будто по глазу царапают изнутри.

— Прекрасно, Шейпин. А теперь расскажи, зачем ты меня позвал.

Мужчина улыбнулся ему — это была довольная, даже радостная улыбка. Она засияла сквозь грязь и щетину на его лице, и глаза мятежника приобрели почти детское выражение.

— Ах да, сэр. Разумеется, сэр. Я хотел сказать вот что: ваш отец, капитан, убил юную девушку. Обесчестил ее, обрюхатил, а затем убил. Потом, когда ваша матушка произвела на свет наследника и еще одного сына для ровного счета — вы, приятель, были для него необходимым условием, — он погубил и ее. Сбросил ее с лестницы, прямо на моих глазах.

Слова выпадали из желтых растрескавшихся губ Шейпина, словно четкие, круглые жемчужины на нитке, но барабанный бой в мозгу Хью не позволял осознать их. Он ответил автоматически, безжизненно.

— Ты врешь.

— Нет. За тридцать лет я впервые говорю правильную вещь. — Шейпин снова улыбнулся, словно даруя благословение. Облизнул губы, как если бы он смаковал каждое слово. — Лорд Торнли забрал у той девушки медальон. В нем она носила его волосы. Он держал его у себя, дабы не забывать, что он натворил. А потом этот медальон нашла ваша матушка, и он убил ее за то, что она узнала. Она держала эту безделицу в руке, когда умирала. Я был там. Вот что я припомнил на поле, в дыму. — Шейпин выглядел, словно счастливый ученик, получивший похвалу за решенную задачу. — Я видел, как та девушка носила этот медальон. Я слышал, как ваша матушка кричала, падая, и заметил, что лорд Торнли сверху наблюдал, как я поднимал ее у основания лестницы. Я видел кровь на ее губах и медальон в ее руке. Но лишь сегодня, лежа там, на поле, среди травы и под огромным небом, я снова подумал о ней, и все стало ясно.

— Ты лжец. Вор.

Радость стерлась с лица Шейпина, и он покраснел, разбрызгивая слюну.

— Не то и не другое. Ваш отец решил, что, возможно, я все пойму, и отделался от меня поскорее. Тридцать лет в этом ужасном месте, за океан от него, и тут возникли вы, капитан. Вы. Маленький господин Хью. Поначалу я стыдился показаться вам во всем моем позоре. Но потом увидел вас в лагере, и все воспоминания вернулись. И вот, уже лежа в траве, я понял: вы — ничто. Моя кровь куда лучше вашей. Вы сын кровожадной сволочи, честь вашей семьи — просто шутка, а ваше положение фальшиво, вы — чертова зараза, вашими костями даже и собаку-то не накормишь…

Он продолжал говорить, его слова вылетали откуда-то снизу, словно Хью откопал самого дьявола. Барабанная дробь в голове Торнли подхватила ритм речи — убыстрилась и стала громче. Хью почувствовал себя так, словно опять оказался в дыму, по колено в крови; его матушка лежала на редуте в бальном платье, и какой-то мятежник прострелил ей живот кремневым ружьем; юная девушка бежала по траве навстречу его отцу, а тот стоял, выставив перед собой пистолет; тут же был мятежник, которого он ударил так сильно, что был вынужден придавить сапогом, дабы вынуть свой штык, только теперь у мятежника было лицо Хокшоу, и он смеялся над Хью, они все смеялись, провозглашая тосты за отца и его блудницу, смеялись, когда Торнли, спотыкаясь, ковылял по крови к юной девушке; Хью опять ощутил вспышку возле своего лица — удар горячего металла, сваливший его на землю, в кровь. Она текла по нему, попадая в рот и глаза, он барахтался, пытаясь освободиться, но скоро уже все было красным.

Удары замедлились. Он моргнул, осознавая, что стоит на коленях, что его руки на голове Шейпина — одна обхватывала затылок, другая закрывала ему нос и рот. Ладонь Шейпина, видимо сжимавшая его запястье, упала на пол. Хью отдернул руки, и на него уставились мертвые глаза Шейпина. Хью распрямил пальцы, осмотрел ладони — они тряслись. Барабанная дробь стихла. Рассудок его внезапно успокоился, освободился.

Поднявшись на ноги, он направился к двери. Тот факт, что Уикстид вздрогнул, когда Хью проходил мимо, — единственная причина, почему капитан его заметил. С минуту они глядели друг на друга — Хью смотрел невидящим взглядом, Уикстид таращился, открыв рот, — а затем капитан ушел, стук его сапог отдавался эхом, когда он, спотыкаясь, выходил на улицу.

Три недели спустя пришло письмо. Его отца сразил удар, а беременная мачеха просила помощи. Это письмо, видимо, было послано еще до того, как в замке получили его неуклюжие поздравления. Здоровье отца выдержало не больше трех месяцев брака. Новая матушка Хью изъяснялась вполне разумно, и ее рука казалась аристократической, несмотря на опасения, связанные с репутацией этой женщины. Он дважды прочитал письмо леди Торнли, прежде чем надеть парадную форму и обратиться к старшему офицеру с просьбой об увольнении. Если бы Хью был полностью в здравом рассудке, он заметил бы — вероятно, взгрустнув, — с какой готовностью была принята его просьба, и как быстро отыскалось для него место на следующем же корабле, отплывавшем в Плимут.

Вечером накануне отплытия, стоя в окутанном мглой лагере, Хью снова вспомнил об Александре. Мысль о том, что его брат, возможно, где-то далеко, свободен от лорда Торнли, его молодой жены, Шейпина и замка, заронила скромный покой в его душу, и некоторое время кошмары лишь шептались, а вовсе не вопили в его голове. Самая последняя беседа братьев была короткой и осталась незавершенной — когда Александр окончательно покидал дом, он лишь обнял Хью и шепнул ему несколько слов. После разговора с отцом его старший брат побелел как полотно и сказал: «Выбирайся отсюда, Хью. Держись подальше от этого человека». Хью пытался как мог, но его старания ни к чему не привели.

Уикстид нашел его днем, накануне отплытия — Хью чувствовал, что это когда-нибудь случится. Этот человек скользнул к нему, когда Хью смотрел, как в порту загружают корабль, который должен был увезти его домой.

— Капитан Торнли?

Хью развернулся к нему и моргнул. Окликнувший его человек казался неестественно спокойным; он держал перед собой молитвенно сложенные ладони.

— Уикстид.

— Я слышал, вы завтра уплываете. И с сожалением узнал, что ваш отец болен.

Хью не ответил.

— Так значит, вы можете стать лордом Торнли? Даже теперь? — Пусть руки Уикстида не двигались, глаза его по-прежнему сияли.

— У меня есть брат.

— Коего никто не способен отыскать, как я слышал, — заметил Уикстид, глядя на корабль. Хью не ответил. — Лорд Торнли — вот это титул! Вероятно, лорд Торнли может делать все, что ему угодно в этой жизни, вы так не думаете? Но ведь, возможно, и его сын всегда мог вытворять, что хотел. Или думал, что мог.

Хью стало не по себе, когда он вспомнил о последних минутах Шейпина. Он старался не задаваться вопросом, что именно мог видеть Уикстид. Молчание Хью, похоже, воодушевило его собеседника на новую речь.

— Однако, видите ли, капитан, чтобы вести себя, как нам угодно, необходимы друзья. Чтобы они хранили наши секреты. Чтобы оберегали честь семьи. Чтобы поддерживали наше влияние.

Хью сунул руку в карман и достал вексель, который держал там в сложенном виде с тех самых пор, когда командир согласился дать ему увольнительную. Он откашлялся и выпрямился.

— Я не совсем понимаю вас, Уикстид. Но у меня для вас кое-что есть. В знак признательности за ваши заслуги перед полком.

Он вложил вексель в руки Уикстида. Тот развернул его и вытаращил глаза. Хью ожидал благодарностей, а затем с удивлением заметил, что Уикстида начало трясти. На его щеках проступили яркие пятна.

— Пять фунтов! Много ли любви можно купить на них в наши дни, капитан? — Хью был настолько потрясен, что даже отступил на шаг. Придвинувшись к нему, Уикстид зашипел прямо в лицо Хью: — Неужели, по-вашему, моя преданность стоит лишь пять фунтов? Это при том, что я знаю? Я знаю о девушке, о том, что ваш отец — убийца, и о том, что вы ничем от него не отличаетесь. Пять фунтов!

Он смял вексель в руке и бросил на землю между ними. В уголках его губ скопилась слюна.

— Я вовсе не дурак! Я умею писать. Я уже писал. И могу написать снова. Я могу рассказать обо всем, что мне известно, и кто из светского общества осмелится тогда заговорить с вами? Истории вашей семьи будет достаточно, чтобы где-нибудь в мире началась революция. Станут ли друзья ваших жертв кормить вас, прислуживать вам?

Последний вопрос он прокричал прямо в лицо Хью, и в глазах капитана физиономия Уикстида внезапно превратилась в полотно, на коем некий демон снова и снова малевал лица тех, кого Торнли когда-либо обижал, — убитых им людей, обиженных на него женщин, обитателей и детей из его имения, а также Хокшоу, Шейпина, сына Картрайта… Хью отшатнулся, разинув рот.

— Погоди у меня, Торнли! Я приду за тобой. Я вырву твое сердце и сожру его прямо при тебе, а потом заставлю поблагодарить меня за это.

Развернувшись на каблуках, Уикстид пошел прочь. Хью наклонился, поднял смятый вексель, расправил его дрожащими пальцами, а затем, свернув, снова положил в карман.