Писательское ремесло предполагает бесконечное число обидных и унизительных ситуаций, поскольку балансирует на той самой грани, где сокровенная мысль встречает общественный отклик. Публичные литературные мероприятия — своеобразная передовая линия, область контакта между процессами написания и чтения. Порой эти два элемента соединяются, порой свертываются, как молоко, а иногда, точно вода и масло, ни в какую не хотят смешиваться. В год я провожу как минимум сотню встреч с читателями. По отдельности каждый случай тянет не больше чем на анекдот, но если взять в целом…

Я выхожу из поезда. Меня встречает чрезвычайно нервозная дамочка во взятом напрокат авто. От нее исходят волны термоядерного жара, и она в упор не видит на приборной панели кнопку кондиционера. В облаке горячего и влажного тумана мы едем в местное кафе, где дама ограничивает мой выбор блюд рамками казенных средств. Выясняется, что я забыл взять книги. В ближайшем книжном магазинчике я покупаю экземпляр моих «Избранных стихов». Кассир меня узнает. Он ничего не говорит и лишь смотрит на меня с трогательным воодушевлением.

Под встречу с читателями отведена разборная палатка на автостоянке. В качестве усилителя звука выступает детский однокнопочный проигрыватель караоке. Меня представляют: «Перед вами человек, чье имя у всех на устах. Саймон Армрайдинг». Благонравный юноша из центра содействия людям с недостатками слуха (каковых среди публики нет) вызывается помочь мне подписывать книги. Весь вечер он маячит слева от меня, изображая вполне сносную пародию на Иэна Кертиса, трясущегося под песню «Она опять не владеет собой», но в конце концов куда-то исчезает. За пять минут до перерыва милая леди из «Женского института» удаляется в тесную кухоньку, чтобы заняться приготовлением чая. Я читаю последнее стихотворение; начиная с середины, декламацию сопровождает органное гудение настенного титана, вода в котором медленно закипает. «Спиртного у нас нет, не желаете ли чашечку бульона?» После перерыва пожилой мужчина в первом ряду засыпает и громко выпускает газы, в то время как звучит поэма о смерти, страданиях, жалости к себе и т. д. Книг на продажу нет, однако какая-то добрая душа просит меня подписать ее экземпляр «Вызванной звонками».

Приставленная ко мне радиоактивная водительша транспортирует меня в своей передвижной сауне в индийский ресторан, расположенный на центральной улице города. Моя провожатая страдает аллергией на карри (наверное, боится расплавиться) и ждет в машине, пока я лопаю обед, который стоит не более пяти фунтов, включая напитки, и оплачен талоном на питание. Ночевать я буду за городом, в доме у старого мистера Пердуна. Он отправляется домой, чтобы просушить на воздухе кресло-кровать и подготовить для моего прочтения подборку своих стихов, первое из которых (под названием «Дикий селезень») начинается словами: «О ты, король речного брега». Я, если можно так сказать, «сплю» не раздеваясь на простынях, усыпанных лобковыми волосами.

На рассвете, наплевав на вежливость, я тайком выскальзываю из дома и брожу по пустым незнакомым улицам, смутно ориентируясь по очертаниям самых высоких зданий на горизонте. Первый поезд отходит только через три часа. Я завтракаю в «Макдоналдсе» в компании пьяниц и наркоманов. Убивая время, гуляю по городу и в урне для мусора у дверей благотворительной лавки нахожу сборник моих ранних стихов. Цена: десять пенсов. Книга подписана автором. Под росписью моей собственной рукой выведено: «Маме и папе».