И вот наконец великий день настал, и я со своими бумагами и сумками благополучно поднялся на борт самолета ирландской компании «Аэр Лингус». Я летел в волшебную столицу Шотландии, названную в честь Эдвина, короля древней Нортумбрии, город-шедевр георгианской и викторианской архитектуры. Чтобы немного подкрепиться в пути, я выпил чаю, закусил печеньем и угостился парочкой отрывков из Бертрана Рассела. Я не поверил своим глазам, когда через каких-нибудь сорок минут посмотрел в иллюминатор и увидел под крылом самолета не сопливо-зеленую океанскую гладь, как ожидал, а величественный замок, эффектно прилепившийся на вершине отвесной скалы вулканического происхождения!
Через час я уже прибыл в номер, полностью освободился от багажа и занялся глажкой с помощью прибора, которому подошел бы лишь один эпитет — «разъяренный».
«Если в отеле есть пресс для брюк, обязательно воспользуйся им», — припомнил я наставления жены. Сейчас мне в руки попало именно это орудие!
Я находился в процессе влезания в превосходно отглаженные брюки, когда тишину внезапно прорезал громогласный телефонный звонок. Спотыкаясь, я пересек комнату, схватил норовистую трубку и услыхал бодрый голос моего агента.
— Уже скоро! — воскликнул он. — Ты нервничаешь, Пат? Или, лучше сказать, автор «Карна»? Ха-ха!
Через некоторое время я ощутил необъяснимое беспокойство, поэтому решил, что мне необходима физическая нагрузка. Я несколько раз обежал вокруг отеля, а затем отправился в бар. После семи или восьми порций коньяку я ощутил, что готов к встрече с публикой.
Зрелище, представившееся нам на Шарлотт-сквер, было просто ошеломляющим. Во-первых — размер шатра.
— Добрый вечер, Эдинбург! — рявкнул я в пространство пустого (пока что) шатра. — Надеюсь, сегодня вы все чувствуете себя замечательно!
— Эй, леди! — окликнул я приближавшуюся к нам женщину и приготовился к братскому рукопожатию (я читал, как Аллен Гинзберг приветствовал «братьев по цвету кожи» из поколения битников).
Она чуть улыбнулась и, к моему изумлению, прошла мимо!
— Боюсь, произошла ошибка, — донесся до меня ее голос. — Сегодня здесь выступает не ваш клиент, а Харольд Пинтер.
— Харольд Пинтер? — переспросил мой агент.
— Да, это мой любимый писатель, — сказала женщина. — О! Взять хотя бы «Сторожа»!
Я едва не упал в обморок.
На севере за облаками задумчиво громыхнул гром. Сразу после этого на сцене появилась еще одна дама из организационной группы фестиваля. На груди у нее была прикреплена табличка с именем «МЭДЖ». Дама высказала вслух предположение, что я должен выступать «У Винни».
Как раз в этот момент, о чем ранее и предвещали сердитые раскаты над нашими головами, небеса окончательно решили разверзнуться, и струи ливня, подобно кнуту, со свистом начали хлестать палаточный тент.
Когда мы очутились на улице, мой агент расплылся в улыбке и фамильярно хлопнул меня по плечу:
— Не волнуйся, Пат! Это будут лучшие чтения в твоей жизни, а потом мы закрепим успех и отдохнем где-нибудь в клубе.
— Вот и молодцы! — поддакнула Мэдж на прощание и нырнула под навес, задержавшись лишь на секунду, чтобы выбросить остатки мутантного вида серой слизи, которая когда-то была программой фестиваля.
Мы молили разверстые небеса о пощаде и подбадривали друг друга мечтами о «бутылочке шампанского», которую мой агент торжественно пообещал купить, когда наши «испытания» закончатся. Он убеждал меня, что «игристые пузырьки шампанского» — гораздо приятнее холодного пива. В «Алексе» или где бы то ни было еще.
Нас встретила очередная элегантно одетая женщина, на этот раз с табличкой «ВИННИ».
— Какой ужасный ливень, — вздохнула она и прибавила: — Мы готовы начать в девять, мистер Маккаби.
— «Моэ и Шандон», — шепнул мой агент, когда мы последовали за дамой внутрь. — Только представь.
Винни улыбнулась и выглянула за дверь — не начала ли собираться публика. Не начала. Я немножко погулял, рассматривая книги. Надо отдать должное, библиотека была роскошная и в очень хорошем состоянии.
Листая один из детективов, я сильно удивился, услышав снаружи чей-то рев и звон разбитого стекла. Я поднял глаза и увидел клошара с выкаченными глазами, атакующего нашу дверь: он бросался на нее и размахивал битой бутылкой с острыми краями, извергая «бесконечный поток нечленораздельной тарабарщины» — иначе и не скажешь.
— Тимми, — будто все объяснив, бросила Винни и заперла дверь на замок. — Ну это уж чересчур! Он ворует книги и продает их. Думает, мы ничего не замечаем. Но мы все видим, правда, Мойра?
— Еще бы, — откликнулась Мойра. — На прошлой неделе он стянул четыре экземпляра «Просто Уильямса»! Этому пора положить конец! Мы были слишком снисходительны к нему, мистер Маккаби, слишком снисходительны!
— Ха-ха! — Я едва не сорвался на крик. — А я-то решил, что это любитель поэзии!
— Гм, — протянула Мойра, бросив взгляд на часы. — Кстати, пора бы начинать.
В дверь постучали.
— Не открывайте, — предупредила Винни. — Наверняка опять Тимми.
— Нет, слава богу, он ушел, — сказала Мойра. — Ты разве не слышала, как он пинал урны для пожертвований?
— Слышала, — согласилась Винни.
Мы быстренько отперли дверь и, глядя на гостью, принялись строить догадки о том, кто она такая.
— Ах, господи Боже мой, как вы тут поживаете? — с сияющей улыбкой поздоровалась она, и тут я заметил, что из ее хозяйственной сумки торчит — mirabile dictu! [65]странно сказать, удивительно (лат.).
— «Весь Джеймс Джойс» в твердом переплете!
Именно этого момента я ждал.
— Ага! Вы, случайно, не моя соотечественница? — поинтересовался я.
— Не подскажете, как пройти на Шарлотт-сквер? У меня там чтения, — сообщила вновь прибывшая.
Хозяева вместе с гостьей вышли на улицу, а я в полном удручении наблюдал энергичную жестикуляцию, которой сопровождались указания. Как бы я воодушевился, если бы мог написать, что в этот самый миг, вопреки всему, мы с агентом подняли глаза и узрели, что на нас сломя голову несется толпа талантливых писателей — они запыхались, но при виде нас на их лицах немедленно расцветает радость, и все как один они умоляют: «Пожалуйста, скажите, что Патрик Маккейб еще не начал читать!»
Увы, этому не суждено было случиться. В действительности же урнам для пожертвований досталось еще пинков, и мы увидели Тимми, который размахивал кулаком и ревел: «Ты у меня получишь, старый вонючка! Тебе меня не достать!»
— Ну, ну, — закудахтала Винни вслед хулиганистому бродяге, — куда это годится!
И тут — cleus ex machina — кто-то потянул меня за локоть, и я, к своему восторгу, обнаружил рядом с собой леди, самую элегантную и аристократичную из всех, что мне доводилось встречать. Кроме того, в руках она держала печатное издание — на этот раз в виде журнала.
— Вы не возражаете, если я… — начала она.
— Конечно, нет! — возопил я и затолкал ее внутрь.
С бьющимся сердцем я встал за кафедру, робко открыл книгу и приступил к изложению краткой истории моего романа — как он появился на свет и почему я решил стать писателем. К своему удовольствию, я услышал бурные аплодисменты. Как ни гадко это было, но я не мог отделаться от мысли, что сейчас Харольд Пинтер со всех ног удирает с Шарлотт-сквер под хохот и свист публики, а вслед ему через всю Принцесс-стрит несутся презрительные выкрики: «Что замолчал, Харольд? Нам не нужно твоих идиотских пауз! Мы пришли послушать автора „Карна“, дружище. Comprende?»
Я опустил голову, раскаиваясь в собственной «низости» и изображая смиренную покорность судьбе. Затем, откашлявшись, продолжил:
— Мне бы хотелось прочесть вам отрывок из романа, — сказал я и, подняв глаза, в ужасе увидел, как вся моя аудитория направляется к двери.
— Постойте, не уходите! — крикнул я. — Я еще не закончил!
Дама остановилась и с минуту смотрела на меня через плечо, а потом с вызовом бросила:
— У меня есть дела поинтереснее, чем слушать эту ерунду. Я зашла сюда, просто чтобы переждать дождь. — С этими словами она исчезла.
Мы подождали, без особой надежды, еще минут десять.
— Ничего не понимаю. Мы разослали рекламные листки по всем кварталам!
— Может, на сегодня закончим? — осторожно предложил мой агент и добавил: — У нас еще одна важная встреча, да, Патрик?
— С пивом у «Эдди», — сквозь зубы процедил я. — И бутылкой «Моэ и Шандон».
С чем мы и встретились. Господи, как же мы наслаждались этими пузырьками, как весело они взрывались на языке!
Мы снова обнаружили, что нетвердым шагом бредем по Принцесс-стрит. Огни большого города светили, казалось, для нас одних. Мы пропускали мимо ушей назойливые реплики, которые доносил ветер: «Харольд читал великолепно, не правда ли? Восхитительный литературный вечер!» И теперь нас уже ничего не заботило, кроме «уютного клуба и теплого общения с друзьями». Мы были убеждены — наконец-то! — что теперь наше положение просто обязано измениться в лучшую сторону!
Несомненно, именно наша уверенность вызвала усмешку на круглом лике луны, взошедшей над зубчатой стеной старого замка. Этому благородному светилу предначертано улыбаться, глядя на людские поступки и безграничную, непоколебимую самоуверенность. Наша упорная убежденность в том, что «хуже быть не может», оказалась в корне ошибочной, так как, победно завернув за угол, мы натолкнулись на размокшую вывеску:
«ЗАКРЫТО»!
L’envoi.
К сожалению, Патрик и его агент более не сотрудничают. Их обратный путь в отель тем вечером сопровождался резкими словами и взаимными обвинениями, и остатки веры в «философию позитивного» — назовем это так — разбились жестоко и навсегда в ту минуту, когда гостиничный бар также оказался закрыт, а мини-бар в номере — последняя искра надежды — пуст.
Я с превеликим удовольствием хотел бы написать, что они героически преодолели все трудности и по сей день частенько сидят за бокалом «Моэ и Шандон» в литературных кафе Лондона, почти с ностальгическим смехом вспоминая «тот вечер в Эдинбурге», который мог бы остаться в памяти шуткой, обернись фортуна иначе.
Только вот все случилось так, как случилось, и теперь при одном упоминании Эдинбурга автор начинает мелко подрагивать, его взгляд странно затуманивается, словно внутри разворачивается широкоэкранный фильм из тех, что смотрят в автомобилях, когда на экране темно, как ночью, а внезапная вспышка молнии, перечеркивающая небеса, превращается в желчную надпись для потомков, в горящие адским пламенем буквы: