Конечно, есть много причин, по которым следует избегать литературных сборищ: одни интересуются вашей фамилией, вежливо надеясь, что услышат известное имя (не услышат, и не ждите), другие не скупятся на похвалы, по ошибке приняв вас за предмет своего обожания, и вы в ужасе замираете, прячась за страдальческой улыбкой пойманной в ловушку игуаны. С той же вероятностью вы (будучи в моей шкуре) можете весь вечер рассыпаться в комплиментах Великому Человеку, который потом окажется тоже Великим Человеком, только совершенно другим (хотя восторженность всегда делает мою речь бессвязной, так что подобный ляп, возможно, и пройдет незамеченным).

Помимо предупреждения об этих мелких неприятностях, я также не посоветую вам надевать черные брюки, а затем беспечно садиться на белые стулья, выставленные на террасе: в результате светский раут с пугающе звездным составом гостей (ваше имя попало в список благодаря опечатке) вы рискуете провести, светя белыми полосками на заднице, и никто не скажет вам об этом до тех пор, пока вы не придете домой и сами не увидите их.

Писательские штаны — вещь непредсказуемая во многих отношениях, но, кажется, только у меня одной брюки буквально расползлись по швам по дороге на чтения. Я, тогда еще молодая, жутко нервничала и из-за несовершенств фигуры предпочла платью брюки. Сидя в вагоне вечернего поезда на Эдинбург, я на всякий случай просматривала свои записи и почему-то мерзла. В ходе короткой проверки выяснилось, что боковые швы моих брюк с обеих сторон радостно расползлись и что я не сплю, а следовательно, у меня нет шансов проснуться, сообразить, что это всего лишь кошмар, и облегченно вздохнуть. Мою дальнейшую подготовку к выступлению трудно описать словами. Короткими перебежками (с максимальной осторожностью) я металась по Эдинбургу в поисках открытого ателье по ремонту одежды. Каким-то чудом мне удалось найти такое ателье и уговорить его работников не закрываться. Пока швейная машинка самозабвенно стрекотала, мне пришлось стоять в одном пиджаке и носках и переживать ни с чем не сравнимое удовольствие, тем более что с улицы перед витриной собралась небольшая, но оживленная толпа зрителей, желавших мне добра — по крайней мере явно желавших мне чего-то.

Безусловно, я отношусь к тем многочисленным литераторам, которых не рекомендуется лицезреть полуобнаженными без предварительной подготовки. Я имею в виду, что к посещению уборной перед появлением на публике следует относиться очень осторожно. Однажды внестудийная запись моего выступления на «Радио 3» и хитроумный замок в дамской комнате составили комбинацию, в результате которой я предстала перед одним из зрителей в гораздо более откровенном виде, чем того хотелось бы нам обоим. Запись тогда уже шла полным ходом — я всегда не иначе как безмерно счастлива, когда под четко напечатанными именами других авторов на афише вижу свою фамилию, коряво нацарапанную шариковой ручкой, точно неохотное дополнение, сделанное в последнюю секунду. Обычно это деликатный намек на то, что все двенадцать человек, приглашенных раньше вас, внезапно сошли с ума или умерли и, выбирая между пустым местом и вами, организаторы остановились на вас, хотя разница, в сущности, не велика.

Участие в любых телесъемках — явная ошибка. Уже одна форма, в которой это происходит, может послужить причиной жгучего стыда: прохожие осмеивают и оскорбляют вас, а вы слоняетесь туда-сюда, словно девка — потому что в кадре писатели всегда бродят по улицам, как будто забыли свой собственный адрес. Дикую неловкость способна вызвать и отдельная программа. Лично от себя могу порекомендовать прогулку по эйрширскому кладбищу, во время которой позади вас безмолвно маячит обнаженный мужской торс из воска в натуральную величину. Представьте себе диалог:

Прохожий, выгуливающий собаку: Это передача о Роберте Бернсе?

Мучительно краснеющая писательница: Кгхм, да.

ПВС (снисходительно): Би-би-си 2?

МКП: Мм-м, угу.

Запись передач для школьников на первый взгляд менее рискованное предприятие, но тут нельзя забывать, что эти программы показывают в школах. Поэтому после каждой съемки следует приготовиться к двухмесячному периоду похабных окликов и ругательств со стороны всех местных мальчишек моложе шестнадцати лет. Примечательно, что самое частое и элегантно-простое оскорбление, которое приходится слышать, это «Писательша!». Тем самым мы имеем доказательство, что образовательный процесс таки имеет место, и целое поколение накрепко усвоило, что назвать человека писателем — значит грязно его обругать.

В силу вышеуказанных причин любой писатель в здравом уме постарается избежать более или менее правдивого ответа на вопрос: «Чем вы занимаетесь?» Далее вас неизбежно спросят: «Издаетесь?», сопровождая вопрос угрюмо-недоверчивым взглядом, и, что бы вы ни ответили, вам все равно не поверят. Ситуация щекотливая, но и вполовину не такая неловкая, как когда вы, к примеру, пришли на вечеринку, отправились в туристический поход, покупаете в магазине капусту и вдруг обнаруживаете, что вас пытаются подвергнуть допросу с пристрастием.

Гость на вечеринке: Как вы считаете, в каком направлении развивается европейская проза?

Автор: Вы не будете есть эти сосиски?

Гость: Стандарты правописания опускаются все ниже и ниже, не так ли?

Автор: Кажется, вон там на блюде лежат пирожки.

Гость: Современные романы — полное дерьмо, вы согласны? Нет, не ваши, конечно. То есть ваших книг я, признаться, не читал, но все остальное — сплошная дрянь. Вы так не думаете?

Автор: Мне пора принять таблетки.

Гораздо лучше соврать, что вы — скрывающийся от правосудия преступник или проводите реабилитацию ос. Несмотря на то, что писательство — чистое и непыльное занятие, что оно позволяет взрослым вести себя по-детски и благодаря этому часто выходить сухими из воды, несмотря на то, что это ремесло иногда приносит деньги, очень и очень немногие — по крайней мере вслух — будут настаивать на своей принадлежности к писательской братии.