Ну что, начну с поэтических чтений в Йельском университете в середине семидесятых. Две милые старшекурсницы встретили меня по приезде и объяснили, что преподаватель, который организовал мероприятие, так занят продвижением своей политической карьеры, что перепоручил меня их заботам. К несчастью, он забыл объявить студентам о самих чтениях, поэтому, когда чуть позже мое выступление все-таки состоялось (в дальнем углу университетской библиотеки), послушать меня пришло всего три человека. Зато компанию двум стойким старшекурсницам составила сама Холли Стивенс — я тотчас узнал девушку по сходству с известной фотографией ее отца на обложке сборника его «Избранных стихотворений». Это вполне компенсировало тот стыд, который я испытал, так что мое тщеславие не пострадало.

Подобный, а то и более унизительный опыт пришлось пережить каждому. (Я знаю одного поэта, который преодолел огромное расстояние, прилетев на Средний Запад из Сан-Франциско, чтобы почитать свои стихи в пустом зале.)

Перенесемся в октябрь 1995 года, Чикаго. Я имел глупость написать цикл из пяти песен для гипотетической оперы, автором которой мог бы стать Джеффри Дамер — серийный убийца, садист и каннибал. Я решил, что если Шекспир взялся показать такого человека в «Макбете», я могу попытаться сделать то же самое с Дамером.

Еще большей глупостью с моей стороны было прочесть все пять песен в самом начале выступления. Как только я закончил, несколько пожилых женщин, сидевших в первом ряду, одновременно встали и двинулись к выходу.

— Прошу извинить, леди, если огорчил вас, — обратился я в спину старухам, вереницей поднимавшимся по ступенькам, — но если бы я написал поэму от лица Юлия Цезаря или Наполеона, вам бы и в голову не пришло оскорбиться. А ведь они убили миллионы людей! Джеффри Дамер хотя бы получал удовольствие от своих жертв. (Я так и сказал, или мне кажется, что я так сказал. Где-то на пленке есть запись.) Старухи молча поднимались по проходу, и, покидая зал, ни одна из них даже не обернулась. Они запомнились мне совершенно одинаковыми, как старики в бредовых видениях Бодлера — одного и того же возраста. (Полагаю, на самом деле они были моложе меня — тогда мне уже перевалило за шестьдесят.) Может, они знали, что я прочту эти неприятные для слуха стихи, уже вышедшие в печати три года назад, и поэтому нарочно уселись в первом ряду, чтобы затем демонстративно удалиться и тем самым преподать мне урок? Или ваши чувства были спонтанны, Чикагские Матроны? Похоже, моя фраза насчет удовольствия только все испортила. А может, это вовсе и не унизительно, а, наоборот, хорошо, что мне удалось наконец кого-то оскорбить, после того как я безуспешно пытался сделать это всю свою жизнь.

С другой стороны, вполне возможно, что им просто-напросто стало скучно.