Глава 1

Бывает, лежу я в темноте долгими бессонными ночами, и перед моим мысленным взором, как наяву, снова и снова встает одна и та же картина: я крадусь по темной галерее, поглядывая на шикарную извивающуюся лестницу с великолепной балюстрадой орехового дерева, ведущей в огромный холл старинного особняка.

В тот незабываемый вечер лишь неяркий свет единственной лампы — электрического фонаря в руках бронзовой статуи нимфы на стойке перил у подножия лестницы освещал злополучный дом Халбертсонов. В густом полумраке я едва различала очертания белой гипсовой розы на высоком потолке и картины в позолоченной раме над резным камином — портрет леди Халбертсон, умершей задолго до моего возвращения в это проклятое место. Художник был мастером своего дела, и Грейс Халбертсон предстала перед нами, как живая: прекрасная и гордая, а в глазах — горе, но какое-то слишком уж ожесточенное и эгоистичное, чтобы вызвать сочувствие.

Однажды ее принесли домой на носилках, со сломанным позвоночником. Парализованная Грейс провела остаток безрадостной жизни в полном отчаянии и одиночестве, без любви, без сочувствия. Муж абсолютно не понимал ее, а Хью, единственный сын, ее родная кровиночка, из-за которого было пролито немало слез, трагически погиб.

Скорбь и печаль висели над Большой Сторожкой, как ядовитые испарения, и я не знаю, смог ли хоть кто-нибудь из живущих в нем избежать их пагубного воздействия, кроме, пожалуй, одного человека, которого я так сильно любила. Моего единственного мужчины.

В конечном итоге именно он, Лоренс, доставил мне столько страданий, сколько не смогла бы доставить ни одна другая живая душа в мире, хотя в то время мой любимый, наверное, и сам не отдавал себе в этом отчета.

Все началось с моего возвращения из монастырской школы в Восдейл-Хэд. Без сна лежа в постели, я раз за разом переживала череду страшных, мистических ночей, проведенных в Сторожке: ночь, когда легенда о Черной Собаке стала явью; ночь, когда я впервые увидела шокирующе прекрасную рыжеволосую Рейчел Форрестер, услышала, как она говорит с Лоренсом по телефону, и заподозрила, что они — любовники; и последнюю ночь, которую мне не забыть, покуда я жива. Именно тогда Рейчел, так и не сумевшая отравить его жизнь, решила положить конец моей.

Вряд ли когда-нибудь мне удастся стереть из памяти, как я стояла на самой верхней ступеньке лестницы, и длинные тонкие пальцы потянулись ко мне, вцепились в мои плечи, сильные руки толкнули меня, и я с криком полетела вниз… вниз…

О Лоренс, любовь моя, даже теперь, оглядываясь назад, я кожей ощущаю весь ужас той ночи!

Незабываемый… и незабытый…

 

Глава 2

Мне было девятнадцать — слишком взрослая для того, чтобы оставаться в католической женской школе при монастыре. Большинство моих подруг из старших классов вернулись в свои семьи год назад. Все жалели меня.

Почему бы тебе не поехать домой? Почему бы не отправиться в университет и все такое? Почему никто не приезжает повидать тебя, бедное дитя?..

У меня не было ответов на эти вопросы, но мне казалось, что окружающие жалеют меня. И это совсем не утешало, а, наоборот, бесило меня.

Я не католичка, но, пребывая в монастырской школе в Брюсселе с семи лет, я конечно же не могла не проникнуться религиозной атмосферой. Одно время я даже хотела постричься в монахини. Это было в тот период моей жизни, когда я особенно остро почувствовала, что никто меня не любит и никто во мне не нуждается. И вот с этой просьбой я бросилась в ноги нашему священнику, преподобному Лашасу, но ответ его был суровым: «Поглядим. Твоя судьба в руках Господа нашего, моя девочка».

Вот так всегда: люди пытаются отделаться от меня.

Я стала много читать о жизни за пределами школы, выискивая книги на английском и французском. К тому времени я уже отлично владела последним. Я с интересом внимала моим подружкам, которые побывали дома на каникулах и рассказывали о своей счастливой семейной жизни, вечеринках и кавалерах. Слушала и удивлялась. Не то чтобы я не знала, что такая жизнь действительно существует за пределами моей школы, но все, на что могла я рассчитывать, — это ежедневная прогулка «строем за ручку» по улицам Брюсселя, во время которой можно было поглазеть на магазины, кафе и толпы разряженных людей. В конце концов я прочно утвердилась в мысли, что за стенами монастыря есть другая, более насыщенная, веселая и волнующая жизнь. Но время летело, моя мать посещала меня раз в год, изредка — два. Обычно это происходило летом, и мы с ней выезжали на пару недель в небольшой пансион в Зуте. Там мне разрешались такие необычайные развлечения, как посмотреть кино или поесть в кафе. Я купалась в море, загорала на шумном пляже, ходила по магазинам. Но моя мать оставалась для меня чужим человеком. И все же я всегда с нетерпением ждала ее визитов и возможности вырваться из однообразия монастырской жизни. Так пролетело двенадцать лет. Правда, мама иногда приезжала в школу и оставалась со мной на выходные, но это бывало крайне редко. Она всегда была слишком сдержанной и погруженной в себя, никогда не выражала желания поговорить о моей семье или о своем прошлом; и после ее отъезда я нередко чувствовала себя еще хуже. Эти праздники повергали меня в новое состояние смятения и неуверенности, из которого я выбиралась целую вечность. Но проходило время, и мне снова хотелось увидеть свою мать, побыть с ней — и круг замыкался.

Надо сказать, что между нами никогда не было проявлений ни любви, ни нежности. Мод Роуланд, моя мама, казалось, была просто не способна ни на что, кроме коротких объятий, поцелуя да неприветливой улыбки. Она сводила меня с ума отказом удовлетворить мое любопытство в том, что касалось меня самой — кто я, где родилась и все такое. Иногда я даже чувствовала себя бестелесной, будто и не было вовсе на этом свете никакой Веры Роуланд.

Я писала матери каждую неделю, и она присылала мне ответы. Эти письма, такие же холодные и сдержанные, как и она сама, и были тем единственным звеном, которое связывало меня с внешним миром. Мама никогда не писала о новостях, происходивших в том доме, в котором жила. Всего лишь пара анекдотов из жизни деревни или Озерного края в целом да еще рассказ о ее растениях — вот и все, что можно было почерпнуть из ее посланий. Мать была прекрасным цветоводом, и у меня собрался превосходный гербарий из листьев всех ее комнатных растений. Эта коллекция была моей гордостью.

И лишь в очень редких случаях мать упоминала о старом джентльмене — сэре Джеймсе Халбертсоне, на которого она работала и которого я смутно помнила. Здоровье его оставляло желать лучшего, и однажды мама сказала мне, что некая мисс Форрестер была нанята в качестве постоянной сиделки для старика. Болезнь была затяжной, сэр Джеймс совсем ослаб, чтобы обходиться без неусыпного внимания профессиональной медсестры.

По мере того как я становилась старше, я делала попытки сложить из разрозненных кусочков целую картину, и эта головоломка преследовала меня последние несколько лет.

Я пыталась самостоятельно воссоздать свою жизнь в детстве, и меня больше не пугало нежелание матери идти на контакт.

Я точно знала, что она много лет проработала экономкой в семье Халбертсон, которая жила в Большой Сторожке на берегу Вействотера — одного из самых диких и прекрасных озер Камберленда.

Мне было семь, когда я покинула Сторожку. В этом возрасте дети уже кое-что понимают, а я всегда отличалась наблюдательностью, все схватывала на лету. У меня отличная память. Честно говоря, думаю, я частенько пугала свою мать вопросами о людях и вещах, о которых, как она считала, я должна была давным-давно позабыть. Но лучше всего я помнила дом Халбертсонов. Громадное каменное здание четырнадцатого века — мрачное, но прекрасное, с фасадом, перестроенным в эпоху правления короля Георга. Я прекрасно помнила древнюю круглую башню, над которой в старинные времена гордо развевался флаг, возвещавший, что Халбертсоны находятся в своей резиденции. Все с налетом царственности и, я даже сказала бы, снобизма. Леди Халбертсон уж точно была снобом, она увлекалась охотой, стрельбой, рыбалкой, постоянно развлекала бомонд.

Дом отражался в обрамленном деревьями зеркале Горького озера — это название интриговало меня с тех самых пор, как я немного подросла и начала кое-что понимать, но никто и никогда не выражал ни малейшего желания рассказать мне, из-за чего такому фантастически красивому озеру дали столь странное имя.

Ребенком я свободно бегала по всему поместью, но мне никогда не дозволялось подходить близко к воде. Иногда я играла в небольшом садике у домика Тисдейлов — главного садовника и его жены Элис, — который находился недалеко от больших железных ворот, преграждавших путь на подъезде к дому.

Мы с матерью жили в главном здании, в квартире на нижнем этаже, которая располагалась за кухонным крылом дома и таким образом была отрезана от покоев семейства. Мне строго-настрого запрещалось открывать обитую зеленым сукном дверь, ведущую в главный холл. Что-то не припомню, чтобы ее высочество леди Халбертсон когда-либо говорила со мной, но я, бывало, видела, как она скачет верхом по парку, гордая и прекрасная. С сэром Джеймсом дела обстояли иначе. Если он встречал меня на дорожке или в парке, то всегда останавливался поговорить, иногда даже давал мне десять шиллингов, а каждое Рождество я получала от старика подарок. Но чтобы леди сделала нечто подобное — никогда! И только после того, как я покинула Англию и немного подросла, я начала задумываться над таким странным поведением хозяйки по отношению ко мне.

Почему? — спрашивала я себя снова и снова. Что я такого сделала? Я знала только то, что родилась в Восдейл-Хэд, но не имела ни малейшего понятия, кем был мой отец, почему меня сослали в Брюссель или кто оплачивал мое образование. Уж точно не мама — она не смогла бы сделать это в одиночку. Мать была вдовой и жила на зарплату экономки а брюссельская католическая школа — далеко не благотворительное заведение. Это была одна из лучших и самых дорогих частных школ на континенте.

К восемнадцати годам я вполне могла бы гордиться своим воспитанием и образованием. Я сносно играла на пианино, любила музыку и историю, как английскую, как и французскую, однако надежд на поступление в университет питать не приходилось.

Во время своего последнего визита мать сообщила мне, что в скором времени я вернусь назад в Озерный край и снова буду жить с ней в Большой Сторожке. Я с нетерпением ждала этого дня.

Долгожданное письмо, возвещающее о моем освобождении, пришло холодным солнечным утром в начале марта. Я позвала свою лучшую подругу Кристину, с которой мы делили комнату, и прочитала ей послание. Я прямо светилась от радости.

«Милый Верунчик (мама называла меня так с раннего детства), я послала преподобной матери чек, чтобы оплатить твои расходы на поездку домой. Хочу, чтобы ты приехала в Восдейл-Хэд на Пасху. Из Брюсселя ты уезжаешь насовсем, так что собери все свои вещи. В среду накануне Пасхи ты вылетишь в Сабену, потом возьмешь такси и поедешь прямо к миссис Коллинз, она моя двоюродная сестра. У нее небольшая квартирка в Чешир-Хаус в Вействотер, на улице Райдер, старушка приютит тебя на ночь. На следующее утро ты на Юстонском вокзале сядешь на поезд в 11.05, он прибудет в Сискейл в 5.37. Там мистер Унсворт встретит тебя на «роллс-ройсе» сэра Джеймса. Я не смогу приехать с ним, но я буду с нетерпением ждать, когда же моя дочка вернется наконец домой. Пожалуйста, не расспрашивай ни о чем миссис Коллинз — она не знает о нашей семье абсолютно ничего.

Твоя любящая мама».

— Разве это не здорово? — воскликнула я. — О Кристина, наконец-то я возвращаюсь домой!

И хотя Кристина улыбнулась в ответ и поздравила меня, но я видела, что мамино письмо не очень впечатлило подругу. По правде говоря, я знала, что между нашими жизнями — пропасть. Она происходила из нормальной счастливой лондонской семьи, каждые каникулы бывала дома, и родители в ней души не чаяли. Ко всему прочему она, в свои восемнадцать, уже завела кавалера, который водил ее на вечеринки и все такое. Она наверняка решила, что письмо моей матери слишком уж официальное, подруге ведь было невдомек, что на этот раз в нем было куда больше тепла, чем обычно. Весь остаток дня я с ума сходила от радости.

За ужином Кристина спросила меня, что означает строчка «она не знает о нашей семье абсолютно ничего».

— Что за тайны?

В ответ я лишь пожала плечами, я действительно не знала, на что намекала мать. Кроме того, так было всегда, сколько я себя помню: стоило мне задать хоть какой-нибудь вопрос о нашей семье, мама замыкалась в себе, и из нее ни слова невозможно было вытянуть.

Однако теперь, после долгих двенадцати лет, я снова увижу Большую Сторожку, и все наконец прояснится.

Новая жизнь началась для меня в Страстной четверг, когда я уютно устроилась у окна на заранее заказанном месте в Северном экспрессе. Господи, думала я, вот это путешествие! Первым классом! Экономка моя мать или нет, но у нее всегда водились деньги, и она не жалела их на свою дочь, и это хоть как-то компенсировало скучную, однообразную жизнь в монастырской школе.

Остановка у ее кузины ничем меня не порадовала. Она была намного старше матери, туговата на ухо и, на мой взгляд, немного простовата. Старуха болтала без умолку и не обращала никакого внимания на мои попытки заговорить. Так что даже если бы я ослушалась мать и стала задавать вопросы о моей семье, то вряд ли бы мне удалось много узнать.

Но следующий день был совсем не таким. Не важно, что Юстонский вокзал был холодным, мрачным и темным. Праздная толпа возбуждала мое воображение, кроме того, я никогда не путешествовала в одиночку вплоть до сегодняшнего дня. Я так давно не была в Англии, что она стала для меня чужой страной. Я даже по привычке заговорила с носильщиком по-французски и только потом исправилась и перешла на английский.

В купе, кроме меня, ехала молодая пара с маленьким ребенком, оба были хорошо одеты и выглядели преуспевающими; а также высокий молодой человек, который вбежал в последний момент. Выглядел он потрясающе, на нем было короткое пальто из верблюжьей шерсти с высоким воротником, наполовину закрывающим подбородок, а в руках — тонкий черный кожаный портфель. Он отдышался, сел и расстегнул пальто. Тут я разглядела его как следует. Это был сказочно красивый принц: загорелый, будто долгое время провел на заграничных курортах, с породистым лицом, обрамленным густыми темными вьющимися волосами. Молодой человек бросил на меня беглый взгляд, развернул газету и погрузился в чтение: я ничем не привлекла его внимание. Из-за газеты мне удалось разглядеть квадратный подбородок и большие глаза цвета темного ореха. Это были неотразимые глаза, которые, казалось, просвечивали человека насквозь. Внезапно я пала духом при мысли о своей совершенно непривлекательной внешности.

Мама обычно покупала мне добротную одежду, но вкус у нее отсутствовал напрочь. Кристина однажды тактично заметила, что мне надо бы подобрать что-нибудь «более модное». Я знала, что серо-голубое твидовое платье, которое я надела в тот день, слишком длинно, а в Англии принято носить коротенькие юбочки. Чулки были отвратительны, а коричневые кожаные туфли отдавали школой и провинцией.

Кристина постаралась хоть как-то преобразить мою прическу и умоляла меня не надевать фетровую шляпу, которую мать купила мне во время своего последнего визита в Брюссель. Так что я повязала шарф в надежде, что буду выглядеть хоть немного современнее. Большинство женщин в наши дни носят шарфы.

Кристина, бывало, говорила, что мне, с моей великолепной фигурой, просто не простительно так безвкусно одеваться, но я не обращала внимания и посмеивалась над ее лестью. Подруга часто заявляла, что восхищается моей «сахарной кожей», большими глазами и длинными темными ресницами. У меня были густые длинные волосы пепельного оттенка, и я носила челку. Я в свою очередь полагала, что слишком худа, да и рост подкачал, и это сводило на нет все мои достоинства.

Несмотря на пасхальную суету, поезд отправился вовремя. Погода на улице стояла отвратительная, небо разразилось дождем со снегом, и я обрадовалась, когда в вагоне включили отопление.

Я тоже купила себе газету, и это оказалось целым событием, потому что в католической школе нам запрещалось приобретать отечественную прессу. Я принялась читать об «Убийстве с насилием», и статья просто шокировала меня. Я почувствовала себя беззащитной перед огромным жестоким миром, ведь мне никогда не приходилось слышать ни об убийствах, ни о насилии. Мне стало как-то неуютно.

Беспокойство усилилось, когда мы прибыли в Рагби, и пара с ребенком сошла с поезда, оставив меня наедине с молодым человеком. Он все еще был погружен в одну из многочисленных газет, которые вез с собой. Я нервно крутила в руках перчатки. Монахини предупреждали меня, чтобы я никогда не оставалась в купе наедине с мужчиной, и я знала почему. Может, я и была наивной, но уж точно не простушкой. Умудренная опытом Кристина снабдила меня всей необходимой информацией насчет разницы полов и секса. И я уже начала подумывать, не относится ли мой попутчик к мужчинам, которые могут внезапно напасть на юную беззащитную девушку, но потом сама рассмеялась над своими страхами. В вагоне был коридор, и в купе в любой момент мог войти кондуктор. Как будто в подтверждение моих мыслей дверь распахнулась, к нам заглянул официант и спросил, не нужны ли нам билеты на ленч. Молодой человек взял один. А через минуту неожиданно опустил газету и улыбнулся:

— Ну, похоже, купе в нашем распоряжении на всю оставшуюся дорогу. Я думал, перед Пасхой будет давка, а вы?

— Д-да, — ответила я, заикаясь.

— Погода не очень, и прогноз на Пасху тоже не радует.

— Д-да, — снова запнулась я и почувствовала себя неуклюжей дурочкой. Надо было хоть как-то поддержать разговор. Кристина всегда говорила, что главный мой недостаток — неуверенность в себе. Подруга полагала, что я выросла такой потому, что не бывала дома и не научилась одной важной вещи, которую она называла «быть цивилизованной».

Тут на помощь мне пришел проводник: он открыл дверь и объявил, что подают первый ленч. Мой спутник встал. Мне уже пришлось испытать на себе взгляд его сияющих пронзительных глаз, но теперь он приветливо смотрел на меня сверху вниз, и это придало мне уверенности.

— Идете? — спросил он.

— Н-нет. Мне не хочется… — начала я.

Поезд качнуло, и он, все еще улыбаясь, схватился за полку.

— Вижу, на вашем чемодане написано «Сискейл». Я тоже туда направляюсь.

— Правда? — Я улыбнулась ему в ответ, чувствуя себя совершенно счастливой.

— Почему бы нам не пойти и не поесть? Возражения не принимаются. Идемте. Ленч скрасит наше долгое путешествие.

Это был тот самый момент, когда мне полагалось вспомнить все, чему учили меня монахини (а также парочку историй Кристины о том, что надо «держаться холодно»). Но уроки целомудрия абсолютно вылетели у меня из головы, и я повела себя как неопытная девчонка, каковой на самом деле и являлась, — завороженная красотой и обаянием этого незнакомца, его дружеским обращением, я не могла думать ни о чем, кроме восхитительного обеда в вагоне-ресторане, который я разделю с ним. Денег у меня было достаточно, и я вполне могла заплатить за себя, так что волноваться на этот счет не стоило.

Мы вышли в коридор, и я смиренно последовала за своим попутчиком. Когда я села за столик напротив него, у меня дух перехватило, а щеки горели огнем. Старший официант начал было говорить, что на меня заказа не было, но я увидела, как монетка перекочевала к нему из рук моего нового друга, и больше вопросов не возникало.

Как много мне надо написать Кристине! И какая удача, что этот прекрасный незнакомец тоже едет в Сискейл!

Я подумала, что другие девушки в ресторане завидовали мне. Некоторые из них бросали на моего спутника многозначительные взгляды.

Молодой человек представился:

— Я Лоренс Бракнелл, а вы? Мне кажется, что я встречал вас или видел где-то.

Я назвала свое имя, но в этот момент поезд загудел и помчался по тоннелю, так что он вряд ли расслышал, однако не повторил свой вопрос. Что ж, вполне возможно, этот красавец предложил составить ему компанию только из-за того, что путешествие было длинным и скучным и не с кем было перекинуться словом.

Лоренс заказал мне булочки с маслом и предложил вино (от которого я благоразумно отказалась). За ленчем он болтал о погоде, политике, музыке и о прочитанных в последнее время книгах, особенно о недавно вышедшем «Короле-солнце». Здесь я смогла блеснуть, потому что французская история — мой конек. Я видела, что произвела на этого красавчика впечатление, особенно когда заговорила по-французски. Его изумило мое произношение. Он подробно расспросил меня о Брюсселе и ударился в дискуссию на тему политической и экономической ситуации в Англии, но это было уже выше моего понимания.

Меня впечатлила способность мистера Бракнелла поддержать беседу на любую тему. Он в свою очередь был поражен, когда я сказала ему, что недавно окончила школу и теперь направляюсь домой и что мне девятнадцать.

— Девятнадцать? Поздновато вы выпустились! Хотя я бы не дал вам больше семнадцати.

Я вспыхнула:

— Извините, что показалась таким ребенком.

— Ну, в наши дни семнадцатилетние девушки вовсе не дети, — улыбнулся он и протянул мне портсигар.

— Боже мой, нет, я не курю!

— У вас вообще нет недостатков? Вы не пьете, не курите, чем же вы занимаетесь?

— Да почти ничем, если не считать чтения и игры на пианино, — призналась я.

— Ну и ну! — В его глазах вспыхнула веселая искра.

Мне совсем не понравилось то, что он смеется надо мной, но в общем ленч был просто сказочный, я наслаждалась компанией своего спутника и хотела думать, что он считает меня светской женщиной. Но в этом я, несомненно, потерпела фиаско, да и могло ли быть иначе? И когда я увидела, как он оглядывает меня своими чудесными сверкающими глазами, то поняла, что от его взгляда не укрылся тот факт, что платье на мне старомодное, а на лице отсутствуют следы какой бы то ни было косметики. Ясно, что он нашел меня простоватой и скучной. Я замолчала, страдая от комплекса неполноценности.

Но Лоренс продолжал засыпать меня вопросами. Он тоже любит музыку. Он архитектор по профессии, но в детстве «пиликал на скрипочке». Нравится ли мне скрипичная музыка? Часто ли я ходила на концерты и в оперу в Брюсселе? Если да, он мне завидует, потому что в Озерном крае хорошая музыка — редкость. Он сказал, что живет в Эгремонте, где у него небольшая контора. Головной офис находится в Кесвике.

— О, я знаю Эгремонт! Он в Камберленде. По крайней мере, мне кажется, что я помню, как моя мать возила меня туда.

— Тогда где же вы живете? — поинтересовался Лоренс Бракнелл.

— В Восдейл-Хэд.

— Восдейл-Хэд? — повторил он, вытаскивая бумажник. — А где именно? Я знаю этот район вдоль и поперек.

— В Большой Сторожке — в доме сэра Джеймса Халбертсона.

На его лице отразилось несказанное изумление. Его как током ударило. Он смотрел на меня так, будто увидел впервые, и я услышала, как он бормочет: «Не может быть… она ведь не…» Потом он тряхнул головой, и я так и не узнала, что не может быть и кем я не являюсь или, наоборот, являюсь.

— Совершенно невозможно! — воскликнул он наконец.

Я кивнула, подтверждая свои слова.

— Вы знаете Сторожку?

Он не ответил, вытащил из бумажника два банкнота и позвал официанта. Может, мне так показалось, но Лоренс как-то сразу переменился. Он больше не болтал и не улыбался, а когда снова посмотрел на меня, то во взгляде его читалась озабоченность, которая осталась для меня загадкой.

— Вернемся в купе? — сухо предложил он.

Я встала и почувствовала себя совершенно несчастной. Вечно меня преследуют какие-то тайны! Что я сделала или сказала, чем настолько задела мистера Бракнелла? Почему он так поразился, когда узнал, где я живу?

На обратном пути — мы еще были в коридоре — поезд сильно качнуло, и я чуть не упала. Лоренс Бракнелл подхватил меня своей сильной теплой рукой.

— Аккуратнее! — предупредил он.

Я повернулась и посмотрела на него. Он был таким высоким, что я едва доставала ему до плеча, и я вдохнула дым сигареты, которую он только что прикурил и теперь держал между зубами. Мне никогда не забыть этого момента близости, именно тогда я впервые ощутила, что я, Вера Роуланд, больше не школьница. Я — женщина из плоти и крови, а он — мужчина на все сто процентов!

 

Глава 3

И вот поезд наконец-то прибыл в Сискейл. С тех пор как маленькая одинокая девочка лет семи, цепляющаяся за руку своей матери, уехала отсюда на юг, прошло столько времени, что я не узнала станцию. Она оказалась намного больше, чем я себе представляла, и конечно же приобрела более современный вид. Я так долго мечтала о том, как вернусь сюда, что должна была бы почувствовать себя на седьмом небе от счастья, но странная перемена в поведении Лоренса Бракнелла омрачила радость возвращения.

Он почти не разговаривал со мной после ленча, а в Воррингтоне в купе подсели еще два пассажира, нарушив наше уединение.

С агонией молодой девушки, влюбившейся с первого взгляда и страдающей от своей безрассудной страсти, я наблюдала за мистером Бракнеллом поверх книги, которую пыталась читать. Я хотела запомнить каждую черточку этого прекрасного сильного лица. Лоренс не обращал на меня никакого внимания, увлекшись своей книгой. Я прочитала название. Это было «Прощай, оружие!» Хемингуэя. (Прощай, мистер Бракнелл, печально подумала я, какая же я дура, ведь абсолютно не знаю его. Так мне и надо!) В Барроу мы молча пересели в другой поезд.

Севернее погода была еще хуже, чем в Лондоне. Никаких надежд на приятную Пасху. Холод просто обжигал, и, когда я подошла к «роллс-ройсу», присланному за мной из дома, редкие снежинки уже кружились в небе. Почему именно эта машина, подумала я. Зачем посылать за дочерью экономки «роллс-ройс» сэра Джеймса? Шофер узнал меня среди других пассажиров, подошел и взял мой багаж.

— Вы мисс Роуланд и отправляетесь в Большую Сторожку? — поинтересовался он. На нем был синий плащ и фуражка, и выглядел он внушительно.

Позднее я узнала, что этот шофер, Унсворт, начал работать на Халбертсонов давным-давно, когда леди Грейс была еще жива. Теперь он жил в деревне и выезжал только по необходимости. Сэр Джеймс больше не пользовался автомобилем. Мама говорила мне, что раньше он то и дело катался по лесам и болотам. Когда-то хозяин был большим знатоком птиц, известным во всем Озерном крае своими фотографиями дикой природы, отснятыми в основном в округе озера Вействотер.

Я пробежала глазами толпу в поисках Лоренса Бракнелла и увидела, как тот садится в свой собственный автомобиль, который показался мне довольно старым и разбитым, но, возможно, он просто не интересовался модными машинами или не мог позволить себе такую. Спору нет, Лоренс выглядел хорошо одетым, преуспевающим молодым человеком, но что на самом деле мне было известно о мистере Бракнелле? Да ничего!

Я знала только одно — лучше бы мне с ним вообще никогда не встречаться. Он произвел слишком сильное впечатление на мое глупое нежное сердечко. Я ехала с мистером Унсвортом в Восдейл-Хэд в удручающем молчании.

Что меня действительно порадовало, так это окружающий пейзаж, который, несмотря на плохую погоду, был просто потрясающим. Все вокруг дышало свежестью и великолепием. Чудесные цвета — золотой и коричневый, голубой и пурпурный — менялись и переливались по мере того, как двигались тени от облаков, плывущих над холмами и долинами.

За окошком мелькала сельская местность и болота, и я наблюдала за всем этим, словно завороженная. Погода портилась все сильнее, и я увидела, как пастух гонит свое стадо в укрытие, а за ним с лаем несется косматая собака. Камберленд был все еще в объятиях зимы, но я чувствовала, что природа уже готова стряхнуть ее чары и встретить весну. Я жадно всматривалась в проплывающий мимо пейзаж, особенно когда мы подъехали к крутому холму, сбегавшему вниз к дикому и прекрасному озеру Вействотер. Вдали виднелись лиловые вершины Скафелл, опасные, но прекрасные даже этим хмурым мартовским днем.

Я наклонилась вперед и заговорила с Унсвортом:

— Как же здесь чудесно после городской суеты! Нет ничего прекраснее в мире, чем Озерный край!

— Ну да, — ответил он, — отсюда просто потрясный вид.

И тут самым глупым образом, как ни печально в этом признаться, мысли мои обратились к моему «потрясному» попутчику.

— Скажите, мистер Унсворт, вы когда-нибудь слышали о Бракнелле, Лоренсе Бракнелле?

Он повернулся и как-то странно посмотрел на меня:

— Ну.

— Он жи-живет в Эгремонте… — Я надеялась хоть что-то вытянуть из этого необщительного человека.

— Ну. Он приехал поездом из Лондона. Я видел его.

— А вы… вы знаете его?

— Ну, — пожал плечами мистер Унсворт.

— А что вы о нем знаете? — Гордость мою как ветром сдуло, и я обратилась к шоферу почти с мольбой.

Он милостиво сообщил, что мистер Лоренс Бракнелл — сын покойного мистера Роберта Бракнелла, известного поверенного из Улверстона, и что (как мне было уже известно) после Кембриджа Лоренс занялся архитектурой. Очень умный, добавил мистер Унсворт. Получил стипендию от Седберской школы.

— Он женат? — прошептала я, затаив дыхание.

— Насколько мне известно, нет, мисс.

Ответ этот мне понравился. Я обрадовалась, когда молчаливый мистер Унсворт стал более разговорчивым. Имя Бракнелла каким-то непостижимым образом подействовало на него.

— Полагаю, вы не особо знакомы с местными жителями.

— Нет.

— Вы дочь миссис Роуланд из Сторожки?

— Да, вы правы.

— Красивая женщина Мод Роуланд. Помню, она была просто милашкой, когда приехала в Восдейл-Хэд, правда, было это, должно быть, лет двадцать назад.

— Да.

Мне совсем не хотелось обсуждать мою мать. Мне хотелось побольше услышать о Лоренсе Бракнелле. Я воспрянула духом, когда мистер Унсворт заметил:

— Юный Лоренс хорош, но временами мне кажется, что он ведет себя как мальчишка.

Мне было все равно, это даже делало его более романтичным. И это добавит очарования письму, которое я собиралась написать Кристине сегодня же вечером, подумала я. Я, затаив дыхание, слушала мистера Унсворта. Он кое-что еще поведал мне о мистере Бракнелле, и в этот раз новости действительно взволновали меня. Лоренс был в родстве с Халбертсонами, он приходился внучатым племянником сэру Джеймсу. Его бабушка была родной сестрой старика и в свое время вышла замуж за Бракнелла.

О, как здорово, подумала я, ведь это значит, что он приедет в Большую Сторожку, и я снова смог увидеть его. Это просто чудесно!

Но я все еще не знала, почему он так неожиданно переменился там, в поезде, и настроился столь враждебно по отношению ко мне.

Снег совсем прекратился, когда мы подъехали к Восдейл-Хэд. Деревня ничуть не изменилась и предстала передо мной точно такой же, как и в далеком детстве. Будто и не было этих двенадцати лет. Все так же вдоль улиц теснились маленькие милые домики; узкий мостик над ручьем был на своем месте; поодаль виднелась все та же белая церковь и дом викария с садиком, а словно игрушечные магазинчики поджидали своих покупателей. Покой, красота, древность витали над деревней, не тронутой ходом времени. Моя мама любила повторять, что это место самое непопулярное среди туристов, которые заполонили берега озер побольше, таких, как Виндермир и Конистон.

Казалось, вряд ли что-то сможет привести меня в больший трепет, чем встреча с красавчиком Лоренсом, но стоило нам проехать еще с полмили и подъехать к железным воротам Большой Сторожки, как меня охватило необычайное волнение. Вот небольшая лачужка, в которой жили Тисдейлы. Я дружила с ними ребенком, но они не вышли встретить меня. Возможно, они оба были на работе в большом доме, но меня это все равно расстроило.

Дорога, бегущая между рядами тополей, напомнила мне сельскую местность Бельгии. Я хорошо знала эту длинную аллею. Я даже представила себе фиолетовые и желтые крокусы и ярко-голубые гиацинты, в изобилии произраставшие по обеим сторонам дороги. Местность была сильно залесена, и четверть мили я не видела ничего, кроме деревьев. И вот мы наконец выехали на берег Горького озера, и я высунулась из машины, чтобы получше разглядеть его. Когда-то запретное для маленькой Веры, оно наводило страх на молодую девушку, которой я стала. Озеро это всегда было красиво какой-то странной, призрачной красотой. Овальное, с одного края оно было идеально круглым, плакучие ивы, ольха и серебристые березы обрамляли его берега. Раньше я полагала, что весной озеро особенно прекрасно, но сегодня, спустя двенадцать лет, мне показалось, что оно утратило часть своей красоты и невинности. Вода будто налилась свинцом и выглядела отвратительно. Когда мы проезжали мимо, небо потемнело и громадное облако бросило на озеро свою тень, и я вдруг кожей ощутила, что его воды таят в себе какой-то ужасный секрет.

Я поглядела на Унсворта и заметила, что тот уставился вперед, будто отводя взгляд и избегая смотреть на водоем. Но ведь жители Восдейл всегда считали его проклятым, именно поэтому у Халбертсонов постоянно были проблемы с наемными работниками. Об озере ходили разные слухи, и даже птицы никогда не гнездились на нем. Сэр Джеймс всегда горевал по этому поводу, потому что он был прекрасным орнитологом. Он покупал редких птиц и селил на озере пару за парой, но они тут же улетали прочь; и лишь две хохлатых поганки остались и свили гнездо. Но однажды утром лесничий, еще один друг моего детства, обнаружил, что яйца побиты, а тушки мертвых птиц плавают в воде. Мне так никогда и не сказали, что же произошло.

Зло, как облако, висело этим серым мартовским утром над озером и над землями вокруг него. К тому времени, как мы подъехали к дому, я была абсолютно подавлена. Незабываемый — незабытый, — он был на своем месте: необъятное каменное здание с круглой башней походило на замок, бойницы четырнадцатого века и зарешеченные окна верхних этажей придавали ему чуть ли не тюремный вид. И все же были в нем какая-то грация, достоинство и величие.

Я прекрасно знала историю дома, из этого мать никогда не дела тайн. После большого пожара, бушевавшего здесь во времена правления королевы Анны, здание было полностью перестроено. Высокие и широкие окна комнат на первом этаже с ромбическими стеклами смотрелись великолепно и даже приветливо. Двустворчатая входная дверь из полированного тика была по меньшей мере двадцать футов в высоту, вполне достаточно, чтобы внести в дом портшезы времен короля Георга.

Казалось, время не властно над каменными стенами, но оно не пощадило всего остального, и передо мной предстала просто удручающая картина. Когда-то, еще до моего отъезда, вся терраса была уставлена горшками и вазами с цветами, а кирпичная стена живописно расцвечена вьюнками и ранними тюльпанами, теперь же не было видно ни цветочка, ни росточка. Я припомнила слова матери о том, что в доме остался всего лишь один садовник да его помощник — совсем еще мальчик. Капля в море для такого поместья. Вот клумбы и заросли сорняками, розы задушены вездесущими вьюнками и теперь уже совсем не цветут. Горшки и вазы на террасе были пусты. Я еще больше пала духом и чуть не схватила старого Унсворта за руку и не начала умолять его повернуть назад и увезти меня отсюда.

Потом я увидела свою мать.

Она, наверное, ждала машину, и я была рада, что хоть она вышла мне навстречу. Мне вдруг так захотелось покоя, уюта и душевного тепла. Никто не удосужился предупредить меня, что дом Халбертсонов превратился в столь печальное место, и я расстроилась, глядя на все это. Я выпрыгнула из машины и бросилась в объятия матери.

— О, как я рада видеть тебя! — воскликнула я, и слезы покатились по моим щекам.

Она, как обычно, коротко обняла меня и потрепала по плечу:

— Ну, ну, привет, Верунчик! Значит, добралась сюда жива-здорова.

Ее холодный тон вернул меня с небес на землю, я вытерла слезы и рассмеялась:

— Да, разве это не чудо, сумела-таки проделать весь этот путь из Брюсселя!

Она посмотрела мне через плечо и попросила Унсворта:

— Принеси ее багаж, пожалуйста.

— Да его там совсем немного, — снова рассмеялась я.

Казалось, мама не замечает бури эмоций, бушевавшей в моей душе. Так было всегда, сколько я себя помню. В ее обществе мне постоянно приходилось сдерживать все свои порывы. Я пошла следом за ней в дом. Внутри оказалось не намного теплее, чем снаружи. В наступающих сумерках взгляд мой упал на озеро, от которого теперь поднимался туман, и оно показалось мне еще более зловещим.

— О, мама, Горькое озеро сегодня просто ужасно, — не удержалась я.

Она обернулась на меня, и голос ее прозвучал как-то странно:

— Правда?

Я вдруг заметила, что на ней очки, которые очень старили ее. Когда мы встречались в Брюсселе, я всегда полагала, что она довольно мила. Фигура у нее была прекрасная, кожа белая и чистая. Но она носила ужасающие платья, и от этого выглядела старомодной. Длинная юбка и грязновато-бурый кардиган абсолютно не шли ей; поседевшие на висках прямые волосы были слишком коротко подстрижены; очки скрывали глаза прелестного голубого оттенка и тоже не добавляли очарования. И еще я заметила, что линия ее рта стала более жесткой, а губы немного ввалились. Бедная мама, у нее выпали почти все зубы, и теперь она носила протезы. Она постарела, а для девятнадцатилетней девчонки сорок два — почтенный возраст.

Пока мы шли на свою половину, я рассказывала ей о путешествии.

Бог мой, подумала я, да тут холоднее, чем в монастыре, и, пожалуй, темнее. Может, Большая Сторожка и поразила бы воображение заезжего американского туриста, будь у него, конечно, возможность взглянуть на дом, но в тот день он показался мне слишком мрачным, каким-то неприветливым и разочаровал меня. Плиты в коридоре были слишком массивными; по стенам холла висели дорогие персидские ковры и шикарные французские гобелены; знаменитая извивающаяся двойная лестница с великолепной балюстрадой орехового дерева вела в портретную галерею. Все так знакомо! Но когда-то эта часть здания тоже была заповедной территорией, и мать разрешала мне заглянуть сюда только тогда, когда вся семья отсутствовала. В другое время меня держали на кухне или в наших комнатах, и лишь однажды сам сэр Джеймс водил меня здесь и показывал картины, висевшие по стенам.

Но, по правде говоря, больше всего меня поразила тишина, повисшая над домом. Ни голосов, ни шагов — никаких признаков жизни; это и впрямь было прибежище смерти.

К тому времени, как мы добрались до наших комнат, я почувствовала себя абсолютно несчастной. Однако в нашей гостиной атмосфера была не столь удручающей, и я с облегчением отметила, что в камине горит огонь. Все было очень по-домашнему: голубой ковер, софа и кресло, застланные цветастыми покрывалами, милые занавески на окнах.

В Большой Сторожке, как и раньше, было сыро из-за поднимающихся с озера туманов, и я никак не могла взять в толк, почему моя мама так долго прожила тут.

— Снимай пальто, а я налью тебе чаю, — сказала она и добавила: — Ты подросла с нашей последней встречи в Брюсселе, Верунчик. Стала почти такого же роста, как и…

— Как и кто? — поймала я ее на слове.

— Да так, как кое-кто из нашей семьи, — пробормотала она и еще раз предложила раздеться и поудобнее устроиться у камина в ожидании чая.

Снова разочарование! Я уже надеялась, что она скажет, что я такого же роста, как мой отец. Неужели даже теперь, когда мне исполнилось девятнадцать, она не собирается рассказать мне о нем? Но если это когда-нибудь и произойдет, то уж точно не сегодня, потому что, когда она снова появилась с подносом в руках — чай, печенье с маслом и ее коронное блюдо — смородиновый пирог, — мама больше уже не делала никаких замечаний по поводу моей внешности. Она говорила много и бестолково, расспрашивала в основном про свою старую глухую кузину, о которой никогда раньше не упоминала и, как я подозреваю, вряд ли действительно интересовалась ею.

Однако депрессия, которая охватила меня при виде хмурого озера и печального дома, растворилась после чая в этой теплой маленькой комнатке. Я начала по-настоящему ощущать себя дома. Мама по-дружески беседовала со мной и с обычной для нее щедростью объявила, что мне нужно купить новую одежду и вообще «устроить» меня. Она также сказала, что я могла бы помогать ей по дому, потому что дел целая прорва и совершенно невозможно в одиночку поддерживать порядок в Сторожке. Элис Тисдейл из-за своих больных ног может приходить всего на несколько часов в день. Из Восдейл-Хэд нет вообще никого, потому что, если там и были какие-то девушки, которые способны выполнять домашнюю работу, они отправились в большие отели Озерного края, где и денег, и развлечений больше, чем в усадьбе сэра Джеймса.

— Я с радостью помогу тебе, — с энтузиазмом ответила я. — Я сделаю все, что ты захочешь, мама. Так здорово, что я уже не школьница! У меня такое чувство, будто я все эти годы провела в тюрьме, а сейчас вырвалась на свободу.

Она посмотрела на меня поверх очков, что придало ей какой-то странный вид совершенно незнакомой мне женщины, и горько заметила:

— Никто в этом мире не свободен, Верунчик, и ты скоро поймешь это. Мы просто меняем одну тюрьму на другую.

— Неужели ты и в самом деле так думаешь, мама? Разве Большая Сторожка для тебя — тюрьма?

Мама покраснела и покачала головой:

— Кто знает, но я ведь никогда не жаловалась тебе, не так ли?

— И я тоже.

На этот раз она испытующе посмотрела на меня и поджала губы. Какие они бледные, подумала я. Маме никогда даже в голову не приходило воспользоваться помадой, а я со времени нашей последней встречи сильно повзрослела и не могла не сравнивать ее с модными молодыми мамами моих подруг по школе. Обычно я боялась обидеть маму и держала свое мнение при себе, но сегодня расхрабрилась:

— Что не так, мама? Все держат рот на замке. Что за секреты?

Она встала и налила еще кипятку в чайник. Руки у нее дрожали, и она ошпарила ладонь и вскрикнула от боли. Я вскочила:

— О! Ты обожглась, дай мне посмотреть!

— Не суетись! — ответила мать с таким характерным для северян упрямством. — Ничего особенного! Ешь свой пирог. Пойду отнесу сэру Джеймсу бульон, в этот час он не ест ничего, кроме моего куриного бульона. Я варю его для хозяина уже лет десять, с тех пор как он перестал обедать по вечерам. Давненько это было.

— Может, слишком давно. Может, тебе нужны перемены, мама, — выпалила я, но моя реплика была встречена в штыки.

Она накинулась на меня:

— Я не нуждаюсь в твоих советах. И в твоем любопытстве тоже. И если ты думаешь, что люди здесь странные, то держи свое мнение при себе!

— Может, объяснишь… — начала было я, но мама прервала меня:

— Я всегда говорила тебе, что не могу этого сделать. И я не желаю, чтобы ты лезла не в свое дело.

Но тут уж я распетушилась и стала настаивать на своем, несмотря на то что мне довольно грубо дали понять, чтобы я не делала этого:

— Но это мое дело!

— Что ты имеешь в виду?

— О, мама! — Эмоции захлестывали меня. — У меня же есть право хоть что-то знать о своих родителях! Ты никогда не рассказывала мне об отце и о том, как так вышло, что ты живешь здесь. Я даже не представляю, почему меня так долго держали в стороне, а ты так редко виделась со мной! Я не могу этого понять!

Неожиданно мать села, и гнев ее утих, и теперь она выглядела совершенно потерянной и стала как-то ближе и роднее. Я и раньше подозревала, что она несчастна, но теперь в этом не приходилось сомневаться.

— Я не хотела расстраивать тебя, — заговорила я снова, потому что даже мысль о том, что я ее обидела, была для меня невыносимой.

— Милая моя, — глубокий вздох исходил как будто прямо из ее сердца, — я не виню тебя за твою любознательность. Она вполне объяснима, и ты так мила со мной. У тебя замечательный характер, Верунчик, ты с самого детства такая. Я всегда считала неправильным, что ты живешь вдали от меня и у тебя украли твой родной дом, на который ты имеешь все права…

— Но вот ведь он, мой родной дом, и я вернулась сюда. — Я опустилась на колени около ее кресла, взяла маму за руку и прижалась к ней щекой.

Она выдернула ее, будто испугалась таких проявлений чувств, но почти тут же снова дала мне ладонь и позволила погладить.

— Нет, Верунчик, это не твой законный дом. Мы живем здесь просто из милости сэра Джеймса, — прошептала она.

— Имеешь в виду, что ты здесь простая прислуга, а мне позволено жить с тобой, как твоей дочери?

— Насколько я знаю, домашняя прислуга канула в Лету, — сухо рассмеялась мама. — Но я и вправду нечто вроде поварихи-экономки, как ты выразилась, а ты просто моя дочь, так что мы — люди маленькие.

— Не такие уж и маленькие, раз ты живешь здесь все это время. Ты же всегда уверяла меня, что тебе здесь хорошо платят и очень уважают. — Она кивнула, и я продолжила: — Но я никогда не понимала, как ты могла позволить себе содержать меня в такой дорогостоящей школе, да еще эти перелеты и все такое.

Мама снова отстранилась от меня, поднялась, взяла поднос и понесла его в раковину. Она не позволила мне даже вытереть чашки и снова отправила меня в кресло, сказав, что я могу начать помогать завтра, но сегодня — мой первый день дома, и она рада поухаживать за дочкой. Я видела, что мое замечание подняло в ней новую волну, но ответ ее был достаточно спокойным:

— Я могла позволить это себе. Я никогда никуда не выходила. Копила каждый заработанный шиллинг.

— Но дорогая форма, и карманные деньги там, в католической школе, и вчерашняя поездка первым классом… — Я остановилась в ожидании объяснений, но таковых не последовало.

Мама бросила на меня косой взгляд:

— Какая же ты все-таки любопытная, девочка моя. Не обращай внимания на то, чего не понимаешь. Мне бы не хотелось обсуждать прошлое, давай лучше поговорим о твоем будущем.

— Значит, я так никогда и не узнаю, кто мой отец?

— Твой папа умер, — отрезала она и велела мне идти за ней в мою спальню распаковывать вещи.

Я чувствовала себя совершенно подавленной. Такое происходило не в первый раз, но я больше ничего не сказала, потому что мне хотелось, чтобы между нами установилось наконец взаимопонимание.

Если не считать школьных «увлечений», я никогда не знала истинной страсти, и вдруг — этот эпизод в поезде, где я встретила своего «сердцееда». Как только я вспомнила об этом, то сразу снова окунулась в чудесную атмосферу встречи с этим прекрасным незнакомцем из Эгремонта и горестно вздохнула. Я едва видела свою комнатку, которая была довольно мила — обои в розовый цветочек, розовые шторы, отгораживающие от нас ночной мрак, уютный диван-кровать и еще кое-какая выкрашенная белой краской мебель. Я заметила, что мама поставила на камин вазу с нарциссами. Но я теперь могла думать только о нем.

— Мама, ты знаешь внучатого племянника сэра Джеймса, мистера Лоренса Бракнелла?

Она как раз поправляла абажур на лампе, но, услышав мой очередной вопрос, резко повернулась и потребовала:

— Что тебе известно о нем?

Я рассказала о том, как ехала с ним в поезде и что он угостил меня ленчем, добавив, что я попыталась заплатить сама, но он отказался от этого. Признаюсь, что предпочла умолчать о том, что нашла его просто восхитительным, и опустила ту часть, когда все его очарование и дружелюбие как рукой сняло, как только он услышал мое имя.

Мама довольно резко заметила:

— Ты поступила неправильно. Нельзя было обедать с ним. И чему только монашки учили тебя!

— Что в этом такого? Не можешь ведь ты всю жизнь обращаться со мной как с ребенком! В наше время девушки заходят гораздо дальше ленчей, когда их приглашают!

Я тут же пожалела о сказанном, потому что мама набросилась на меня со злостью:

— Не смей говорить со мной в таком тоне, Верунчик, и, на будущее, не смей принимать приглашения мужчин, которых не знаешь! Я думала, монахини дали тебе воспитание получше!

Я не видела причин для такой вспышки гнева и почувствовала себя абсолютно несчастной. Как можно было надеяться подружиться с моей матерью, если она ведет себя так, будто живет во времена королевы Виктории? Я упрямо повторила:

— Не вижу в этом ничего такого.

Мать уставилась на меня сквозь линзы своих очков:

— Что он сказал тебе?

— Ничего.

— Ты назвалась?

— Да, но это было уже в самом конце пути.

Тут у нее вырвался истерический смешок:

— Хм! Вряд ли он был бы столь любезен и пригласил тебя на ленч, если бы знал!

— Но почему? Почему? — возмутилась я. — Что со мной не так? Почему мне надо скрываться, как будто я прокаженная? Я не могу этого понять!

— Извини меня, мне нечего добавить. Просто предупреждаю тебя, что вы с мистером Бракнеллом никогда не сможете стать друзьями.

— Но почему? — повторила я и разразилась горькими слезами. Вообще-то я не плакса, и меня очень трудно вывести из себя. Я научилась контролировать свои эмоции за долгие годы муштры в католической церкви. Но мое возвращение домой потеряло для меня свой романтический ореол, и я чувствовала себя ужасно несчастной — особенно теперь, когда моя мать сказала, что мы с Лоренсом Бракнеллом никогда не сможем стать друзьями. Я всхлипнула: — Неужели племянник сэра Джеймса такой сноб, что не захочет говорить со мной только потому, что я дочь экономки?

Моя мать просто обезумела от моих слез и всего этого разговора, но после того, как я узнала ее поближе, я поняла, что она — сильная женщина и умеет держать себя в руках гораздо лучше, чем я. Ей не составляло особого труда повернуть разговор в другое русло или отказаться от своих слов, если это было выгодно. Так она и поступила: обняла меня за плечи, посадила на кровать, поцеловала в затылок и успокоила:

— Ну, ну, не плачь, Верунчик! Я этого не вынесу. Давай забудем весь этот бред. На самом деле я не думаю, что ты неправильно поступила, приняв приглашение мистера Бракнелла пообедать. По крайней мере, все обошлось.

А вот и нет, горько подумала я, но ничего не сказала, просто высморкалась в платок. Мама продолжила:

— Как бы то ни было, забудем обо всем и проведем вместе милый вечер. Пойду отнесу поднос сэру Джеймсу и тут же вернусь. Посмотрим, что бы нам такого приготовить тебе на ужин. Можно разогреть пирог с крольчатиной, который я испекла утром, есть домашний хлеб, как мне помнится, ты не ела ничего подобного со времен своего детства. Знаю, современная молодежь в восторге от кино, но у нас нет телевизора, зато имеется радио и мы можем послушать хорошую музыку. Чего тебе хочется — чая или какао? Еще есть растворимый кофе.

Я отрицательно покачала головой.

Я не нуждалась в утешении, но видела, что мать пытается помириться со мной, поэтому прижалась щекой к ее плечу и постаралась вернуть себе чувство легкости и радости, с которым я села в поезд на Юстонском вокзале. Но тот душевный трепет исчез без следа, и я была не в состоянии заставить себя не думать о Лоренсе Бракнелле.

 

Глава 4

Я была молода, да еще так устала, что уснула, как только мама поцеловала меня и закрыла за собой дверь, но чуть позже проснулась от внезапно охватившего меня страха. Сердце мое часто билось, и я вскочила с кровати, трясясь от холода, сразу же охватившего мои голые плечи. Я нашла теплую пижаму, натянула ее и выглянула в окно. Поднялся ветер. Облака быстро бежали по небу, то и дело закрывая луну своими темными боками, деревья гнулись и скрипели. Слышно было, как где-то вдалеке воет собака.

Я вспомнила все, что случилось со мной со времени моего отъезда из Брюсселя, и снова задрожала, но на этот раз не от холода, а оттого, что пала духом. Мне так хотелось вернуться домой в Большую Сторожку, но дом мой оказался враждебным, и я чувствовала себя здесь неуютно, если не сказать больше — мне было просто не по себе. Из окна моей спальни было прекрасно видно озеро, и я наблюдала, как холодный лунный свет временами освещал его зеркальную поверхность. Была в этом какая-то неземная жестокая красота, казалось, озеро предупреждало меня о чем-то, и атмосфера обреченности насквозь пронзила все мое существо.

Я опустила шторы и, трясясь, обратила свой взор в комнату, но теперь уже чувствовала, что заснуть не удастся. Часы пробили полночь. Наверняка все крепко спали, и я решила совершить ночную прогулку по старому дому. У меня был карманный фонарик, и я зажгла его, чтобы в темноте найти выключатели. Что-то не хотелось бродить во мраке.

Небольшая лестница вела прямо из кухни на галерею, и я тихонько поднялась по ней.

Свет зажигать не пришлось, потому что в руках двух бронзовых нимф у подножия лестницы горели лампы. Наверное, даже в этот поздний час кто-то не спал.

Я уже повернула было назад, потому что маме вряд ли пришлось бы по вкусу, если бы меня застали бродящей по дому в одной пижаме, но тут снизу до меня донесся женский голос, и я остановилась. Кто-то говорил по телефону, и я вспомнила, что он всегда стоял на зеленом итальянском мраморном столике у камина.

Внимание мое привлекло не столько то, что говорила эта женщина, сколько имя, которое она произнесла:

— Привет, Лоренс. Я весь день ждала, что ты позвонишь мне. Нам надо увидеться, и я все думала, вернулся ты или нет.

Лоренс. Конечно же Лоренс Бракнелл, кто же еще? И кому это надо увидеться с ним? Теперь я не ушла бы ни за какие деньги. Я вся обратилась в слух.

Женщина продолжала болтать. У нее был пронзительный голос, и он мне не понравился, сама не знаю почему. Он мог бы принадлежать человеку, который хочет навязать собеседнику свое мнение и заставить его сделать то, что ему хочется.

— Да, знаю, что поздно. Но старикан сегодня был просто невыносим. Все твердил, что ему лучше и он хочет встать, но это же бред. Потом ему стало так плохо, что мне пришлось вызвать доктора Вайбурна. Он выписал снотворное посильнее. Теперь все в порядке.

Я решила, что это сиделка сэра Джеймса. Тем временем она продолжила:

— Я так скучала по тебе, Лори!

Я вся вспыхнула. Почему это она скучала по Лоренсу Бракнеллу? И что за интимный тон? Она же не была… они не были… Я перестала строить догадки и снова прислушалась.

— Не будь таким циником, Лори! Ты же знаешь, что это так и что я готова на все ради тебя… — Минутная пауза. — Конечно, безопасно, все спят!

Все, кроме меня, подумала я и закусила губу. В конце концов, я же совершенно не знаю этого Лоренса Бракнелла, да и встретилась с ним только вчера. Я верила в историю Ромео и Джульетты, в любовь с первого взгляда. Я верила и в то, что по уши влюбилась в очаровательного Лоренса Бракнелла, но какое право я имела чувствовать себя уязвленной, если у него и в самом деле отношения с сиделкой сэра Джеймса? Кроме того, нечего делать опрометчивые выводы. Может, он не так уж и увлечен ею. Это она сказала, что скучает, но я не слышала его ответ, по-детски утешала себя я. Беседа снова привлекла мое внимание, теперь явно говорили обо мне:

— О, так ты встретил ее в поезде? И что ты о ней думаешь?

О-о!!! Если бы только я могла слышать ответ! Но я лишь услышала, как женщина нехорошо рассмеялась и заметила:

— Не сомневаюсь в этом!

В чем? С ума можно сойти от такого разговора! Говорят, те, кто подслушивает, редко слышат о себе хорошее. Мне не стоит оставаться здесь ни минутой дольше! Я должна бежать отсюда и наплевать на Лоренса Бракнелла.

Но я всегда была такой любопытной в том, что касалось людей и их отношений, да и самой жизни в целом! Может, это из-за того, что никто ничего не хотел мне рассказывать. Теперь мое любопытство заставило меня тихонько прокрасться по толстым коврам и заглянуть в освещенный холл.

Именно так я и увидела ее впервые. По белой униформе я поняла, что это и в самом деле сиделка сэра Джеймса. Она показалась мне очень высокой, даже слишком высокой для женщины. Возраст я определить не могла, но она была примерно одних лет с моей бывшей тренершей в спортзале, мисс Феллоуз, которой было двадцать пять. Но сиделка была абсолютно не похожа на накаченную мисс Феллоуз. Несмотря на свой рост, Рейчел Форрестер была сама женственность, стройная, грациозная и безумно красивая. Просто потрясающая. Волосы цвета меди, будто только что с полотна Тициана, густые локоны спадали вниз красивыми волнами; кожа белоснежная, как это часто бывает у рыжих. Я не знала, какого цвета ее глаза, но когда она проворковала: «Спокойной ночи, Лори…» — и тряхнула головой, я мельком увидела ее лицо: маленький носик с аккуратными ноздрями и полные, чувственные розовые губы, которые, без сомнения, все мужчины находили обворожительными, хотя, на мой взгляд, они были какими-то отталкивающими. Как только женщина положила трубку, я попятилась в тень, прокралась по лестнице и скрылась в своей комнате.

Лежа в кровати, я чувствовала, как колотится в груди сердце, и никак не могла отогнать от себя мысли о том, что услышала. Я все думала, что он мог говорить ей в ответ.

Что же было между этими двумя? Должны были быть какие-то интимные отношения, а то как бы сиделка смогла звонить ему в такой поздний час?

Вот дурочка, я могла только поздравить себя с тем, что это не он звонил ей! Именно она набрала его номер.

Меня так и распирало от желания рассказать матери то, что я услышала, но я не решилась. Как бы не растеряться при первой встрече с сиделкой сэра Джеймса!

Но на следующий день я так и не встретилась с ней. Мама объяснила мне, что у мисс Форрестер выходной и сегодня ее очередь присматривать за сэром Джеймсом. Это бывает раз в неделю.

— Куда она ездит? — спросила я за завтраком.

Мама удивленно посмотрела на меня:

— Зачем тебе это, Верунчик?

— Просто так спросила.

Она критически осмотрела меня:

— Ты хорошо спала? Что-то у тебя усталый вид.

— Мне не очень хорошо спалось.

— Ну, ничего, просто это первая ночь на незнакомой кровати. Почистишь серебро? Я приготовлю все, что тебе понадобится, и вернусь к обеду, — сказала она.

— А мне можно увидеться с бедным сэром Джеймсом?.. — начала я, но мама резко оборвала меня:

— Ни в коем случае! Он не в состоянии никого принимать. Если тебе что-то будет нужно, это подождет до моего возвращения. Не беспокой меня, пожалуйста, и не поднимайся наверх!

Я кивнула и принялась за чай. Я поймала себя на мысли, что прекрасная рыжеволосая мисс Форрестер вполне может провести свой выходной в компании мистера Бракнелла.

Но мне наплевать, гордо подумала я.

Итак, я принялась за фамильное серебро. На кухонном столе красовалась целая куча приборов времен короля Георга, и еще больше пылилось на полках посудных шкафов.

День выдался на редкость сырой. Озеро, которое вчера казалось зловещим и жестоким, приобрело более мягкие очертания из-за непрекращающегося дождя. Казалось, сама природа плакала, я припомнила, что такая погода постоянно стоит в Озерном крае. Что бы ни менялось вокруг, климат остается прежним.

Наверное, слушать странные разговоры — моя судьба, потому что после двух часов работы над серебром я услышала, как моя мать беседует с Элис Тисдейл, которая ежедневно приходила делать уборку. Когда старушка появилась этим утром, она тепло поприветствовала меня. Маленькая женщина, похожая на печеное яблоко, прижала меня к своей круглой груди, посмотрела на меня своими яркими глазами и сказала:

— Ну и выросла, прямо барышня! Здорово видеть вас снова, мисс Вера.

Мама тут же вмешалась:

— Не стоит называть ее мисс Вера, Элис. И не стоит ей думать, что она превратилась в барышню.

Я удивилась. Не знала, что у моей мамы социалистические наклонности.

Элис разразилась дребезжащим смехом и ответила:

— Ну… ведь она получила образование, вот как?

Мама пробормотала, не глядя на меня:

— Я этого никогда не хотела.

— О чем это вы? — потребовала я. — И кто это сказал, что я хочу быть барышней?

Старая Элис снова хихикнула. Мама удалилась и на этом все и кончилось. Еще одна тайна: почему мне дали светское образование, если моя мать не хотела этого?

Я услышала, как мать довольно резко говорит с Элис.

— Собираюсь послать за доктором Вайбурном. Мне кажется, что сэр Джеймс слишком тяжело дышит.

— Ну, я так и сказала вчера сиделке. Заметила, что сэр Джеймс задыхается, когда убиралась рядом с кроватью, но, как только сказала ей это, она велела мне заткнуться и заниматься своим делом. Не хочет он видеть доктора, выдала эта медичка, скажите пожалуйста! И за ним не послали.

Я обомлела и еле сдержалась, чтобы не выбежать и не рассказать матери, что слышала, как мисс Форрестер говорила Лоренсу Бракнеллу по телефону, что она посылала за доктором и тот выписал сильнодействующие лекарства.

Во всяком случае, доктор Вайбурн явился перед ленчем, после того как мама позвонила ему. Я видела его впервые. Он уже давно сменил старого бородатого семейного терапевта, который, бывало, объезжал своих пациентов на древнем «фордике», с маленьким черным портфелем в руках. Он и меня пару раз лечил, когда я еще была маленькой девочкой.

Доктор Вайбурн был молод и не отставал от моды, носил очки в роговой оправе и разъезжал на «лендровере». У него было очень много пациентов в Озерном крае. Мама сказала, что он только недавно женился и проживает в Восдейл-Хэд.

За ленчем я поинтересовалась у нее:

— Так, значит, сэр Джеймс действительно так плох?

— Не слишком. Но доктор Вайбурн не велел давать ему более сильные лекарства. Сомневаюсь, что сестра Форрестер разбирается в этом. Мне бы хотелось, чтобы у него была другая сиделка, но она нравится доктору.

— Разве она не должна была послать за ним вчера? — схитрила я.

— Да, это надо было сделать, — припечатала мама.

Я ела свой ленч и не переставала удивляться, почему мисс Форрестер сказала Лоренсу Бракнеллу, что доктор был у пациента и выписал ему новый рецепт. Все это было так странно!

Я спросила маму, не прогуляется ли она со мной после ленча, но она улыбнулась мне, потрепала по плечу и сказала, что у нее нет на это времени. Так что прогуляться я побрела одна.

Меня словно магнитом тянуло к Горькому озеру, берега которого во времена моего детства были для меня заповедной территорией.

Хмурое утро совершенно неожиданно переросло в сияющий золотой день, солнце превратило широкую полосу воды в искрящееся зеркало, в котором отражалось бирюзовое небо. Но ветер пронизывал насквозь, и я порадовалась, что надела перчатки и теплое школьное пальто.

Я постояла у кромки воды, наблюдая за тем, как над озером кружат две цапли. Но они так и не сели на воду и вскоре скрылись из виду.

Внезапно появилась небольшая колли и бросилась с лаем ко мне. Я люблю животных и остановилась, чтобы погладить ее, но собака с рычанием попятилась от меня. Я не могла скрыть разочарование. Так же трудно было подружиться хоть с кем-то в своем собственном доме, и даже животные избегали меня. Вслед за собакой появился пожилой мужчина в вельветовом костюме, старомодных кожаных гетрах и твидовой кепке. Его лицо показалось мне смутно знакомым, и тут я вспомнила, что и в самом деле знаю его. Это был Хатчинс, лесничий сэра Джеймса, просто он состарился за те двенадцать лет, которые я его не видела. Он подозвал собаку к себе:

— Закрой пасть, Джесси. Сидеть, девочка, сидеть…

Сучка немедленно повиновалась, но угроза так и светилась в ее золотистых глазах.

— Вы ведь Хатчинс? — поинтересовалась я.

— Это я.

— Здравствуйте! Я Вера Роуланд. Окончила школу, и вот я дома. Вы помните меня?

Лесничий дотронулся до кепки и посмотрел на меня из-под косматых бровей. Надо сказать, что он всегда был замкнутым, и его неулыбчивое лицо не помогло разрядить атмосферу. Но он довольно мило заговорил со мной с резким камберлендским акцентом.

— Ну, теперь я вижу, что это точно юный Верунчик… — Селяне всегда так называли меня вслед за мамой. — Но ты здорово выросла!

— А вы совсем не изменились, — соврала я, чтобы польстить старику. — Пожалуй, я не очень-то пришлась по душе Джесси.

Хатчинс сухо заметил, что он специально обучал собаку не подходить к чужим. Она отпугивает браконьеров. Просто ее мягкая шелковистая шерсть и золотистые глаза ввели меня в заблуждение, клыки-то у нее острые.

Хатчинс задержался ненадолго, мы постояли на прохладном мартовском солнце и поболтали. Он рассказал мне, что больше не разводит птиц, как в прежние времена, потому что никто не приезжает в Большую Сторожку поохотиться. Раньше, бывало, ходили и на диких уток. В общем, мистер Хатчинс дал мне понять, что все здесь поросло быльем из-за того, что не чувствуется хозяйской руки. Даже уток теперь не было, они все улетели.

— Теперь все не так, как раньше, — пожаловался он. — Ничто не живет в этих водах… — кивнул он на озеро, — оно будто и впрямь отравленное.

— Что с ним не так, Хатчинс? Вода ведь на самом деле не ядовитая?

Лесничий наклонился и потрепал колли, потом покачал головой:

— Ну, в Сторожке много чего странного произошло, даже после твоего отъезда, девочка моя. Много чего.

Я подумала, что, может, мне удастся вытянуть из него хоть что-то, и спросила:

— Но почему озеро считают проклятым?

Старик оглянулся направо, потом налево и прошептал:

— Может, не стоит мне говорить тебе об этом.

— О, Хатчинс, скажи мне, ну пожалуйста! — воскликнула я.

— Самоубийство, — произнес он замогильным голосом, глядя на меня почти злобно, — кое-кто утопил себя там… — Он ткнул пальцем в сторону озера и надтреснуто рассмеялся.

Я невольно вздрогнула. Взгляд мой был прикован к сверкающей водной глади, которая в этот солнечный день имела вполне невинный вид, но я-то знала, как быстро она могла преображаться и делаться зловещей. Так вот что это! Кто-то погиб в этих тихих водах. Как ужасно! Я почувствовала необъяснимую жалость к тому человеку, который закончил свои дни в Горьком озере.

— Это был он или она, Хатчинс? — поинтересовалась я. — И когда это случилось?

Но он не собирался удовлетворять мое любопытство. Лесничий, видимо, и так счел, что сказал слишком много, поэтому пробормотал что-то невразумительное и поспешил откланяться. Его прекрасная неприветливая колли побежала за ним.

О, подумалось мне, почему у меня нет даже собаки, которая могла бы везде ходить со мной и любила бы меня! Почему у меня нет вообще никого, кто любил бы меня? Думаю, что даже моя мать не может дать мне любви. Мне кажется, она не слишком рада моему возвращению.

Я почувствовала, что замерзла, стоя и болтая с Хатчинсом на холодном сыром ветру. В полном унынии я продолжила свою прогулку, но теперь мне совершенно не хотелось приближаться к озеру. И все же я думала, что обязательно спрошу у матери о самоубийстве, хоть она наверняка рассердится. Я ведь даже не знаю, нашли тело или нет. Ужасающая мысль неожиданно пришла мне в голову: что, если оно все еще там, лежит на дне, скрытое этими злополучными водами? Какой кошмар! Мне вдруг остро захотелось, чтобы окна моей спальни не выходили на озеро: его чудесный вид больше совершенно не привлекал меня.

Я прошла еще пару миль, пока не устала, а свежий горный воздух не разогнал призраки прошлого, которые поселил в моей душе этот старик.

Потом я повернула к дому, и так случилось, что я подошла к воротам Большой Сторожки как раз в тот момент, когда к ним подъехала машина. Я сразу же узнала ее — это была колымага, поджидавшая Лоренса Бракнелла на платформе в Сискейле. Теперь я увидела, что это «остин».

У меня сердце остановилось, когда высокий красивый молодой человек, о котором я думала не переставая, выбрался из кабины. Мне захотелось убежать, но я была слишком близко к нему, и это было бы просто грубо, так что я произнесла, запинаясь:

— Д-добрый д-день, мистер Бра-Бракнелл!

Вид у него был не столь элегантный, как в нашу первую встречу в поезде: сегодня на нем были плисовые бриджи и крупной вязки свитер с треугольным вырезом, волосы растрепаны; но все же он показался мне еще прекраснее, чем тогда. Я стояла и молча страдала под взглядом его пронзительных ясных глаз. Потом он холодно улыбнулся и проговорил:

— О, привет. Хороший денек.

— Хороший, — согласилась я.

— Боюсь, я несколько поспешно покинул вчера поезд, даже не успел попрощаться.

Я воспряла духом. Неужели он извиняется? Да, точно! Может, он все же не столь недружелюбно настроен по отношению ко мне? Но я постаралась скрыть от него свои эмоции и не показать виду, просто сказала, затаив дыхание, что это абсолютно не важно, я и не думала, что он будет ждать меня, чтобы сказать «до свидания».

Он вытащил из кармана пачку сигарет и спички и остался поболтать со мной немного.

— Гуляли?

— Да.

— Здесь красиво. Хотя мне не слишком нравится это место.

— Нет? Как можно не любить его? Здесь просто великолепно! — воскликнула я.

Он бросил взгляд в сторону озера. Мне показалось, что тень пробежала по его лицу, и я осталась довольна тем, что теперь знаю причину. Может, ему не по себе, потому что кто-то утонул тут много лет назад. И я, не подумав, ляпнула:

— Похоже, озеро никого не прельщает из-за того, что здесь произошло самоубийство, правда ведь?

Если я ожидала услышать комментарии из уст героя моих грез, то жестоко ошиблась, потому что он застыл на месте, как только услышал это. Он уставился на меня так, будто я выдала что-то совершенно неприличное, потом разразился сердитой тирадой:

— На твоем месте я не стал бы этого говорить. Извини, но я тороплюсь. У меня не так много времени, просто хотел повидать своего прадядюшку.

Я совсем пала духом и готова была линчевать себя за то, что повторила слова лесничего. На глаза навернулись слезы, и я почувствовала, как щеки вспыхнули от стыда за то, что я, без всякого сомнения, так прокололась.

Идиотка! Не могла придержать язык за зубами! Снова расстроила его, надо же! И еще в тот самый момент, когда он так мило беседовал с тобой!

Но какое мне дело? Какое дело мне до кого бы то ни было здесь, кроме мамы? И я скорее побежала, чем пошла в наши комнаты. Мама сидела у камина в гостиной и штопала чулки. Я никак не могла привыкнуть к этой квартире и начать считать ее своим родным домом. Она так отличалась от тех, о которых мне рассказывали школьные подруги. Я раздраженно бросила пальто на софу.

Мама взглянула на меня и сделала замечание по поводу цвета моего лица:

— Ветер пронизывающий, но тебе явно пошел на пользу. Если хочешь, можешь попозже помочь мне погладить белье. Элис сидит с сэром Джеймсом.

— Ладно, — довольно резко ответила я, а потом меня словно прорвало. — В чем здесь дело? Все такие странные, говорят о чем-то, но никогда не доводят мысль до конца! Это начинает меня раздражать!

Мама бросила чулок и сердито глянула на меня:

— И что это значит, Верунчик? Чем это все странные? Ты с кем говорила?

— Я встретила старого Хатчинса около озера, потом мистера Бракнелла. И беседовала с обоими.

Казалось, маму напугало это, но она снова принялась за чулок.

— На твоем месте я не стала бы ни с кем сплетничать и слушать болтовню. У нас с тобой своя жизнь, а что происходит вокруг — не наше дело.

— Почему?

Мама поморщилась:

— В самом деле, Верунчик…

— Я уже сыта этим по горло! — взбесилась я. сердясь на нее и на себя тоже. — С тех пор как я здесь, все делают странные замечания насчет того и сего, будто что-то и впрямь не так, и никто не хочет, чтобы я узнала, что именно.

Я увидела, что теперь мама встревожилась не на шутку, и испытала злобное удовлетворение, потому что это было хоть что-то — я смогла наконец пробиться через стену равнодушия. Она была для меня такой же загадкой, как и все остальные.

Я продолжила в том же духе. В католической школе частенько повторяли мне, что я бываю слишком прямолинейна и резка, но я ненавидела разводить политес и не собиралась допускать, чтобы со мной обращались как с малым дитем, которому не положено ничего знать.

— Если что-то не так, мама, почему бы не сказать мне об этом прямо? Я уже достаточно взрослая.

После минутного колебания она ответила мне:

— Да нечего тут рассказывать, Верунчик, и ты же знаешь, что с самого твоего приезда я просила тебя, чтобы ты не вынюхивала ничего и не собирала досужие сплетни.

— Может, мне вообще ни с кем не разговаривать? Что это за жизнь, если я ни с кем не могу подружиться?! — закричала я.

Мама снова отбросила свое занятие и закусила нижнюю губу.

— О, Верунчик. — Она совсем не была так раздосадована моим поведением, как я ожидала; даже напротив, была полна раскаяния, как будто я имела полное право на подобную вспышку. — Боюсь, тебе тут слишком одиноко, но мы постараемся найти для тебя подружку твоего возраста! Не знаю как, но сделаем это. В округе живет много молодых людей.

— Мне понравилась беседа с мистером Бракнеллом, он был так мил со мной! — Меня прямо распирало от детского тщеславия. — Он необыкновенный красавчик, правда, мама?

Ответ прозвучал достаточно старомодно.

— Красив тот, кто поступает красиво, — сказала она и рассмеялась.

Я села рядом с ней, протянула руки к огню и почувствовала себя гораздо лучше.

— А он сделал что-то некрасивое?

Теперь мама предостерегающе подняла вверх палец, но она улыбалась и от этого казалась молодой и очень привлекательной.

— Не пытайся разузнать так много обо всех окружающих.

И тут я допустила самую большую ошибку, на которую только была способна:

— Мама, скажи, а кто совершил самоубийство на Горьком озере?

С тем же успехом я могла бы бросить бомбу в эту уютную, освещенную огнем гостиную. Мама вскочила на ноги и побелела как полотно. Мне показалось, что она вот-вот рухнет в обморок.

— Мама, с тобой все в порядке?! — воскликнула я.

Она словно дар речи потеряла. Губы шевелились, но не было слышно ни звука. Я подумала, что она или действительно свалится, или скажет что-то ужасное. Потом она пропищала:

— Кто сказал тебе об этом?

— Лесничий.

Она стиснула зубы и сжала кулаки.

— Старый осел, грязный сплетник!

— Ну… а кто… это был… — завела я свое.

— Замолчи, пожалуйста! Это не тема для разговора! Слышишь меня, Верунчик? Ни теперь, ни в будущем, никогда! Ты поняла? — И с этими словами она вышла из комнаты и хлопнула дверью.

Между нами выросла новая стена. Поймем ли мы когда-нибудь друг друга?

 

Глава 5

Я снова встретилась с Лоренсом Бракнеллом не раньше середины апреля. Желание увидеть его ничуть не стало меньше из-за того, что он так обошелся со мной в тот день у ворот. Я помню, как он поспешно сел в машину и уехал, а я наблюдала за его стареньким чихающим автомобилем, у которого было что-то не в порядке с выхлопной трубой.

Прошло почти полмесяца со дня моего приезда. Я уже свыклась со своей довольно одинокой жизнью, но никак не могла привыкнуть к странному поведению моей матери. Она бросалась из крайности в крайность: то была близка и мила со мной, и тогда я чувствовала себя абсолютно счастливой, то отдалялась и не реагировала ни на какие попытки сблизиться с ней.

Я уже перестала задавать вопросы, за исключением тех случаев, когда знала наверняка, что это не расстроит ее. Больше разузнать о самоубийстве на озере было не у кого; и эта история одновременно и отталкивала, и завораживала меня. Я попыталась расспросить Элис, но она словно воды в рот набрала, кроме того, старуха явно была «не в себе», не то чтобы вовсе сумасшедшая, но малость глуповата. Она часто смеялась без повода, и мозги у нее были как в тумане. Но для своих семидесяти пяти она хорошо справлялась с работой.

Она говорила со мной о тех временах, когда я была совсем крошечной, но как только я упоминала о своем отце, тут же замыкалась в себе. От нее я так ничего и не смогла добиться. Что касается старого Джорджа, то с ним я не решалась говорить ни о чем, кроме цветов. Он был настоящий уроженец Ланкастера — замкнутый и молчаливый. Он, бывало, стоял, сложив огромные почерневшие руки на лопате, и жаловался на сорняки и упадок, которыми был сыт по горло, нелестно отзывался о юном Томе Поттере из деревни, который возил на тачке мусор. Старый Джордж припоминал, что в молодости мог за час сделать больше, чем этот лентяй — за шесть.

Из чистого упрямства я однажды спросила, помнит ли он моего отца. Сначала он никак не отреагировал, потом уставился на меня из-за стекол старомодных очков в металлической оправе:

— Не-а, ничего не знаю о нем. Извини, малышка. Пора мне приниматься за работу…

Так я и бродила по саду, понуро опустив плечи и саркастически размышляя, был ли у меня вообще отец. Может, меня принес аист и сбросил на вершину круглой башни Большой Сторожки? С ума можно было сойти ото всех них!

Как же я была одинока! Иллюзии растаяли как дым. Я страстно хотела вернуться домой, и что же? Меня встретила неприветливая давящая атмосфера, где все окутано печалью и тайной.

Можно было подумать, что у сэра Джеймса чума, так настойчиво отваживали меня от западного крыла здания, где он умирал в своей постели. Мама даже не хотела, чтобы я поднималась по лестнице на галерею. Что касается Рейчел Форрестер, сиделки сэра Джеймса, я столкнулась с ней лицом к лицу лишь однажды за эти две недели.

Это было утром следующего за ее выходным дня. Она ворвалась к нам в комнату, когда мы еще завтракали.

— Доброе утро, миссис Роуланд, — поздоровалась она. (Этот голос я хорошо запомнила, именно его я слышала в ту первую ночь, но теперь он был ледяным, и в нем не было ни капли тепла, с которым она говорила по телефону с Лоренсом Бракнеллом.)

Из того, как моя мать поглядела на нее, я заключила, что медсестра не слишком-то ей по душе. Две женщины стояли друг напротив друга, и я была рада, что мама не проявила ни капли слабости, а только вежливость.

— Доброе утро, мисс Форрестер. Могу быть чем-то вам полезна?

— Да, хотелось бы знать, кто послал за доктором Вайбурном, пока меня не было?

— Я, — спокойно ответила мама. — Кстати, мисс Форрестер, думаю, вы еще не знакомы с моей дочерью. Вера, это сестра Форрестер.

— Очень рада, — ответила я, как школьница, держа руки за спиной.

Мисс Форрестер оценивающе оглядела меня с ног до головы, и от ее взгляда не укрылась ни одна деталь. Мне было все равно, что она подумает обо мне, но она была действительно восхитительна, я не ошиблась, когда увидела ее той ночью. Я видела ее волосы только издалека, но теперь, когда я смотрела на них вблизи, они казались еще прекраснее: густые, цвета осенних листьев бука, припорошенных золотом. Она высоко зачесывала их. Рейчел была очень бледной, губы чуть тронуты розовой помадой. Но более всего меня заворожили ее глаза: цвета голубого аквамарина, такие же сверкающие и холодные, еще более поразительные на фоне черных бровей и ресниц. Бог мой, какая эффектная женщина! Я глаз не могла от нее оторвать. Она должна была сниматься в фильмах или быть моделью, но никак не простой медсестрой!

Я заметила, что у нее длинная белая шея и такие же длинные пальцы. Никогда раньше мне не приходилось видеть таких рук. Они постоянно нервно двигались, будто Рейчел пыталась что-то стереть с кончиков пальцев.

— Привет! — чуть кивнула она и снова обратилась к маме: — Могу я узнать, почему вы сочли необходимым обратиться к доктору Вайбурну, миссис Роуланд?

— Конечно. Мне показалось, что у сэра Джеймса затруднено дыхание.

— Не знала, что у вас есть образование в этой области. — Голос сиделки был холодным как лед. — Думаю, вы преувеличиваете тяжесть его состояния.

— Доктор Вайбурн велел придерживаться прежних рецептов, — отрезала мама.

— Доктор Вайбурн — придурок… — выдала мисс Форрестер. — Через мои руки прошла сотня таких пациентов, и мне лучше знать, что делать!

У меня от удивления челюсть отвисла. Что моя мать собирается ответить на это? Сиделка сэра Джеймса просто отвратительна. Да как она смеет думать, что лучше доктора? Неужели она действительно нравится Лоренсу Бракнеллу, как такое вообще возможно? Наверное, ее привлекательная внешность способна вскружить голову любому мужчине. Жизнь определенно начинала учить меня, и ее уроки имели нехороший привкус.

Беседа между мисс Форрестер и мамой переросла в явное противостояние.

Мисс Форрестер заявила, что на ней одной лежит ответственность за больного и что она тщательно изучила его состояние перед тем, как уехать, и убедилась, что ему ничего не понадобится в течение дня. Сердце сэра Джеймса практически не было поражено болезнью, а его затрудненное дыхание происходило из-за неизлечимого недуга легких. Но он не собирался умирать и именно она, мисс Форрестер, решает, посылать ли за доктором Вайбурном или нет, и так далее и тому подобное. Мама молча выслушала все это, сжав губы и не отводя взгляда от глаз медсестры, потом ответила:

— Когда вас нет, сестра Форрестер, я отвечаю за состояние больного, и если сочту нужным, то и впредь буду звонить доктору Вайбурну. А если вы считаете его придурком, то почему бы не посоветовать мистеру Бракнеллу сменить врача?

— Я все сказала, — огрызнулась мисс Форрестер и убралась вон.

Я тут же бросилась на защиту:

— Да как она смеет говорить с тобой в таком тоне? Просто кошмарная женщина! Она и вправду нравится сэру Джеймсу? Неужели доктор Вайбурн действительно плохой врач? Не думаю, что она имеет право говорить с тобой так, почему ты позволяешь ей это?

Мама молча убрала со стола посуду и улыбнулась мне:

— Вопросы! Вопросы! Что ты за ребенок! Не переживай по поводу мисс Форрестер, мы с ней никогда не ладили, но, уверяю тебя, я смогу работать с этой женщиной, если это необходимо. Ей просто не понравилось, что я вызвала доктора Вайбурна в ее отсутствие. Он сказал, что нет необходимости менять лекарства и что такого дыхания следовало ожидать. Но он похвалил меня за то, что я так оперативно среагировала и послала за ним, и признал, что это было моим долгом.

Я еле сдержалась, чтобы не выдать маме последние новости, которые услышала ночью, ведь мисс Форрестер уверяла мистера Бракнелла в том, что доктор Вайбурн повысил дозу лекарства. Но я так и не решилась признаться матери в том, что подслушивала, так что мы просто сменили тему разговора, и я постаралась больше не думать об этом.

Неделю спустя, прекрасным апрельским утром, моя мама решила вдруг устроить мне сюрприз и вызвала шофера. Сначала мы поехали в Восдейл-Хэд и погуляли по небольшой милой деревушке, где, как говорят, была самая маленькая школа и самая большая церковь. Мама показала мне кемпинг и пожаловалась на то, что летом это место просто не узнать: вид многочисленных палаток и неопрятных туристов портил великолепный пейзаж. Я согласилась с этим, но попыталась защитить свое поколение:

— Нас так много, надо же нам где-то расправлять свои крылышки. Моя школьная подруга даже писала эссе на эту тему, когда мы изучали социальную реформу.

— Ну а мне нравится Озерный край таким, какой он был во времена моего детства. Только после войны эти места стали настолько привлекательными для туристов.

А в начале мая, к моему восторгу, мы поехали в Эгремонт и пообедали там. У мамы был выходной. Она сказала мне, что редко покидает Большую Сторожку, но теперь, когда я здесь, ей хочется развлечь меня, и я оценила этот ее поступок.

Мне очень хотелось побывать в городке, где жил Лоренс Бракнелл и где он работал архитектором. Я уже собиралась расспросить насчет его конторы, как мы прошли мимо нее. Я остановилась и стала пожирать глазами табличку с надписью:

«Лоренс Бракнелл, А.Р.И.Б.А.»

Офис находился в нижнем этаже великолепного старого каменного здания. В Эгремонте было полно таких. Но мама схватила меня за руку и потащила прочь:

— Пошли, дитя мое.

Я совсем не ощущала себя ребенком. Меня так и разбирало зайти в офис и снова увидеть его. В голове у меня роились безумные идеи, как я войду и сделаю вид, что мне нужен его совет, и тому подобное; все, что угодно, лишь бы посидеть напротив него и посмотреть ему в глаза, даже если он снова обойдется со мной не очень приветливо. Где только была моя гордость?! Неужели я такая дурочка?

Но мне пришлось подчиниться и постараться забыть об этом, наслаждаясь видом рынка и бронзовой статуи солдата, представлявшей собой военный мемориал. Потом мы отправились в церковь, построенную норманнами в двенадцатом веке, затем заглянули в парочку магазинов. Наш тур закончился в местной гостинице, где мы заказали себе ветчину с салатом и по чашке чаю.

Я заметила, что мама уже рвется назад домой. Странно, что такая молодая женщина, как она, вела жизнь затворницы в доме сэра Джеймса и даже чувствовала себя несчастной вне его стен. У меня не было ни малейшего желания возвращаться, и я сказала ей об этом.

— У меня есть немного денег, и мне бы очень хотелось еще побродить по магазинам. Хочу купить открытки для своих подруг по школе. Почему бы тебе не отправиться домой на машине, а я приеду потом на автобусе? — заныла я.

Сначала мама отказалась от этой идеи, но я совсем скуксилась и напомнила ей, что мне уже девятнадцать и что это просто абсурд, я же не ребенок и могу походить здесь одна. Она рассмеялась и согласилась со мной:

— Извини, Верунчик! Я немного отстала от жизни и вижу, что мне надо бы изменить свои взгляды. Что ж, поеду с Унсвортом домой, а ты вполне можешь вернуться четырехчасовым автобусом, если хочешь еще поболтаться здесь! Но сегодня довольно холодно.

— Я не замерзла!

— Позвони мне из Восдейла, и я пошлю за тобой Унсворта.

На этом мы и порешили, и машина отправилась в Большую Сторожку без меня. От свободы у меня закружилась голова, и в прекрасном настроении я побродила по магазинам и кое-чего прикупила, а потом решила подарить маме коробку конфет.

Продавщица из кондитерской была модной во всех отношениях. Эффектная блондинка в короткой юбке, которая говорила о том, что она, скорее всего, не из Эгремонта, а приехала сюда с юга.

Она по-дружески поболтала со мной и сказала, что прибыла из Лондона и живет у тети — владелицы этого магазина и что находит этот городишко безумно скучным.

— А ты откуда? — поинтересовалась она.

Когда я сказала ей, у нее глаза на лоб полезли.

— Ого, вот это да! Это место считают проклятым!

— Проклятым? И давно? — рассмеялась я.

— Все так говорят. Мой дядя в воскресенье возил нас за город, и мы заезжали в ворота. Я знаю, что это не положено, но он хотел, чтобы я взглянула на Большую Сторожку и Горькое озеро. Отвратительное зрелище! Говорят, что кто-то утопился в нем.

Ну вот, опять то же самое, нахмурилась я. Слухи уже докатились до Эгремонта, а может, и дальше.

— Подумать только, ты там родилась! Мне бы не хотелось жить в таком месте. Там как-то печально. Да еще эта легенда о Собаке!

— Легенда о Собаке? — переспросила я. — Какая еще легенда?

— Может, все это сказки, — рассмеялась девушка.

Так я впервые услышала эту легенду о Черной Собаке. Я была уверена, что все это выдумки, такого просто не может быть на самом деле. Продавщица даже подкрепила свои слова цитатой из книги — это был известный путеводитель по историческим местам Великобритании.

В пятнадцатом веке Большая Сторожка принадлежала первому баронету, сэру Дигби Халбертсону. У него была дочь, прекрасная Мелинда. Отец хотел выдать ее замуж за старого богатого землевладельца, которому в то время принадлежала половина Камберленда, но Мелинда была влюблена в другого, человека из низших слоев, слугу.

И вот они сбежали, ночью, в грозу, но сэр Дигби со своими друзьями, верхом и со сворой собак, перехватили незадачливых любовников. Мужчину убили на месте, а Мелинду приволокли назад в Большую Сторожку и заперли в одной из комнат на вершине западной башни. На пороге ее комнаты отец посадил огромного свирепого пса.

Продолжение было очень драматичным, и я почувствовала, что легенда проникла мне в самое сердце. Мелинда боялась, что ее насильно выдадут за того, кого она ненавидела, и, убиваясь по любимому, предприняла еще одну попытку побега. Когда паж принес ей еду, она оттолкнула его и попыталась сбежать вниз по лестнице. Но Черный Пес догнал ее, повалил на пол и вонзил в горло свои белые клыки. Умирая, она обняла пса и сказала, что прощает его, потому что он не виноват в том, что его так дрессировали.

Безутешный раскаивающийся отец, рыдающий над трупом дочери, убил Черного Пса. Но собаке было суждено стать бессмертной, и ее неприкаянная голодная душа вот уже много веков бродит по замку, а в полнолуние можно услышать ее вой. Можно даже увидеть, как она бродит по длинным коридорам Большой Сторожки, и если в доме гостит девушка, пес пробирается к ней комнату и лижет ей руку, а потом исчезает, полный раскаяния.

— Многие из тех, кто ночевал там, рассказывали тетушке, что они видели, как несчастное животное плакало горючими слезами, и даже слышали его вой, — прошептала моя собеседница.

Я ушла из магазина в смятении чувств. Легенда и позабавила меня, и взволновала. Могло ли быть такое на самом деле? Несчастное привидение собаки, сожалеющее об убийстве Мелинды, умирающий с голоду бедолага, обреченный на вечные скитания. История произвела на меня неизгладимое впечатление. Я даже стала подумывать, не посетит ли это привидение и меня, ведь со дня моего приезда пока не было ни одного полнолуния, так что все впереди.

Я побродила еще немного, но меня, как магнитом, тянуло к конторе Лоренса Бракнелла. Тут я припомнила его слова о том, что это всего лишь побочная ветвь, а головной офис находится в Кесвике, так что его вполне могло не оказаться в Эгремонте.

Было половина четвертого, и я решила перекусить в кафе. Я устала, и мне становилось скучно.

Только я села за столик, как дверь распахнулась и, к моему удивлению и восхищению, на пороге появилась знакомая фигура Лоренса Бракнелла.

Кроме меня, в кафе сидела лишь еще одна посетительница, да и та была старушкой, так что Лоренс не мог не заметить меня. Он подошел ко мне и приветливо поздоровался.

— Все время натыкаюсь на тебя! Что делаешь в Эгремонте? — поинтересовался он.

У меня сердце упало, а щеки сразу же зарделись.

— Я… мы с мамой ходили по магазинам, и я осталась, потому что она решила вернуться пораньше. Я… я хотела посмотреть на руины замка, но потом передумала. Не захотелось идти туда одной.

Он бросил взгляд на мои свертки и улыбнулся:

— И вместо этого накупила всякой всячины, как это сделала бы любая другая на твоем месте.

— Да, но здесь не так уж много магазинов, правда ведь?

— Невпечатляюще для того, кто только что приехал из Брюсселя. Можно сесть к тебе?

— Буду очень рада! — Мое сердце екнуло, и, к моему ужасу, все пакеты посыпались на пол.

Лоренс наклонился, чтобы помочь мне, и его пальцы коснулись моих. Я чуть с ума не сошла при мысли о том, не нарочно ли он это сделал, и просто онемела от бушующей в душе бури эмоций. Позднее, когда я припомнила это, мне стало стыдно за такую реакцию. Его замечание, такое личное, только усилило мое волнение.

— Какие холодные пальцы! Это все ветер. Да и здесь не особо тепло, но чай у них хороший, и я люблю выпить чашечку в это время. Будешь тосты с маслом?

— Нет… нет, спасибо. Значит, вы сегодня не в Кесвике? — выдавила я.

— Нет. По правде говоря, я на время забросил свой главный офис. У меня здесь большой заказ — совет собирается строить новую современную библиотеку.

— О, вы должны рассказать мне об этом, — попросила я.

Он помешивал чай, который официантка принесла нам, и кусал губы, как бы решая для себя какую-то проблему.

— Вера, — начал он (никогда мое имя не звучало так прекрасно, как из его уст!), — ты кое-что рассказывала о себе там, в поезде, когда мы ехали из Лондона. Но меня заинтересовала пара моментов. Почему, к примеру, ты никогда до сегодняшнего времени не приезжала в Восдейл-Хэд?

— Не знаю, что и сказать, мистер Бракнелл.

— Оставь это, просто Лоренс.

— Лоренс, — повторила я, и мне это понравилось гораздо больше, чем Бракнелл. — Я и вправду не знаю, почему моя мама никогда не привозила меня домой на каникулы вплоть до нынешней Пасхи.

Он отхлебнул чаю, наблюдая за мной тем пристальным взглядом, который так будоражил меня.

— Хочешь сказать, что в наше время все эти годы тебя держали как узницу в монастырской школе за границей?

— Полагаю, что так и было.

— И другой жизни ты не знала?

— Нет, — призналась я. — Хотя это не было для меня таким тяжелым испытанием, как можно подумать, потому что я попала туда в семь лет и не знала ничего другого.

— Удивительно! — Он поставил чашку на блюдце. — Куришь? — Он хотел было протянуть мне пачку сигарет, потом убрал ее. — Ах да, помню, что не куришь. Теперь тебе девятнадцать, и это означает, что ты провела в школе двенадцать лет. И никогда не выходила за ее пределы?

— Каждое лето мама возила меня на море в Бельгию.

— Даже не бывала в гостях у других девочек?

— Нет, мне не разрешалось. И надо признать, это казалось мне очень странным. — Я была рада открыть свое сердце такому мужчине, как Лоренс. — Все так непонятно, тебе не кажется? Я имею в виду то, что мама не позволяла мне приезжать на каникулы, как это делали все другие ученицы, и напустила на все столько туману. Я даже не знаю, кто мой отец!

Лоренс Бракнелл больше не смотрел на меня. Он уставился в чашку и закурил сигарету. Потом заметил, не глядя мне в глаза:

— Наверное, лучше оставить этот разговор.

— О, но мне бы хотелось поговорить еще, если только ты можешь рассказать что-нибудь обо мне. Я имею в виду… ты же внучатый племянник сэра Джеймса и, наверное, часто бывал в Большой Сторожке, по крайней мере, после университета. Что за тайны мистер Б… то есть Лоренс? Например… — упорствовала я, несмотря на все предупреждения держать рот на замке, — вот ты сам не стал говорить мне, кто утонул в Горьком озере, а кое-кто еще сказал, что место это проклятое, но никто ничего не объясняет, и даже моя мать относится ко мне как к ребенку, который не должен задавать никаких вопросов и получать на них ответы. Мне девятнадцать, и я думаю, настало время для объяснений. Моя мать — всего лишь экономка в Большой Сторожке. Как она умудрилась оплатить мое дорогостоящее образование в Брюсселе? Или поездку домой? Или… или все остальное, — закончила я, заикаясь.

Теперь Лоренс уставился на меня. Мне стало не по себе из-за того, что щеки мои полыхали, и еще потому, что я наговорила много лишнего. Но когда он заговорил, в голосе его послышалась мягкость:

— Бедняжка! Бедная Вера!

— Не надо жалеть меня! — вспыхнула я. — Просто я надеялась, что ты не такой, как все остальные. Но ты и в поезде перестал говорить со мной, как только услышал мое имя, и я начинаю думать, что Роуланды в прошлом сделали что-то, позорящее их.

Лоренс Бракнелл поднялся и произнес:

— Нет ничего такого. По крайней мере, ничего, что было бы мне известно. И уж точно ничего, порочащего тебя. Но действительно, есть кое-что, о чем лучше промолчать. Не выйдет ничего хорошего, если начать рыться в прошлом. Надо смотреть в будущее.

Я сделала попытку засмеяться:

— Не думаю, что у меня есть какое-то будущее в Восдейле.

— Тебе стоит найти друзей подходящего возраста, — посоветовал он, надевая пальто. Я хотела было возразить, что он сам не намного старше меня, но он больше не желал разговоров. Он снова замкнулся в себе. Все было тщетно. — Что ж, пора мне вернуться к работе. Поедешь на автобусе? Показать, откуда он отходит?

— Нет, спасибо. Я сама в состоянии приглядеть за собой.

— Это точно, — многозначительно рассмеялся он, но смех этот не нашел отклика в моей душе. Он обидел меня.

Я поднялась и высказалась довольно резко:

— Хочу повторить, что мне девятнадцать и за мной не надо приглядывать.

Он не потрудился ответить на это, коротко попрощался, сказал, что заплатил за мой чай, и удалился.

Сначала я хотела побежать за ним и заставить взять мои деньги, потом решила, что это будет выглядеть глупо. Но удовольствие от встречи с ним испарилось к тому времени, как я подошла к автобусной остановке, и на пути обратно я вновь почувствовала себя одинокой. Все, что я поняла, — это то, что мне никогда не удастся найти настоящего друга в лице Лоренса Бракнелла. Он дал мне понять, что гораздо старше и мудрее маленькой Веры Роуланд. Мои мысли обратились к ужасной Рейчел Форрестер, которая запросто могла позвонить ему среди ночи и сказать, как она соскучилась. Я была абсолютно уверена, что между ними что-то есть.

Когда Унсворт привез меня домой, я окончательно погрузилась в черную депрессию.

Мама заметила это за ужином.

— Не знаю, что и делать с тобой, Верунчик! — вздохнула она. — Начинаю подумывать, что привозить тебя сюда было большой ошибкой. Здесь так мало развлечений.

— Было бы лучше, если бы со мной не обращались как с неразумным дитятей, — проворчала я в ответ.

Мама засмеялась. Она чинила белье, и я взяла нитку с иголкой, чтобы помочь ей. В доме все еще сохранилось много великолепных расшитых простыней с инициалами «Дж. и «Г.». Я никогда не видела таких. Джеймс и Грейс. Странно было думать, что это были те самые простыни, которые входили в приданое юной Грейс. Бережная ручная стирка, без всех этих современных машин, продлила их жизнь на долгие-долгие годы. Но теперь и они нуждались в починке.

На мое замечание по поводу отношения ко мне окружающих мама ничего не сказала, и тут я вдруг вспомнила легенду о Черной Собаке. Я знала, маме не нравится, когда я задаю вопросы, но в этом случае я не увидела ничего такого.

— О, это старая сказка! Ее даже напечатали в некоторых путеводителях. Ерунда все это, — отмахнулась с улыбкой мама.

— Хочешь сказать, что никто на самом деле не видел Черного Пса и он никому не лизал руки в темноте? — Я была разочарована.

— Конечно же нет!

Романтик в душе, я настаивала на своем:

— Но я верю в это. Буду ждать полнолуния, и тогда проверим, придет ли ко мне несчастное животное.

— Надо же, несчастное животное! Убийца! — заметила мама.

— Это его злой старикан натаскал, вот он и был таким. А теперь душа его полна раскаяния.

— Боже, милая моя! — воскликнула мама, качая головой. — Неужели ты никогда не изменишься! Всегда была впечатлительной маленькой девчонкой! — Я пожала плечами, а она продолжала: — Кроме того, я не верю, что у животных есть душа.

— А я верю, — упрямилась я, — и если я увижу эту собаку, то поглажу ее. Я не испугаюсь.

Мама снова рассмеялась. Это разрядило атмосферу и прогнало печаль. Мы, болтая, хорошо провели время за ужином.

Но счастье мое было недолгим.

Я умылась и вышла подышать свежим воздухом. Стояла чудесная звездная ночь. И вдруг за углом, на дороге у парадного подъезда, я увидела старенький «остин» Лоренса Бракнелла. Я различила фигуру стройной рыжеволосой Рейчел, и в ночной тиши отчетливо прозвучал ее голос:

— Лори, как я рада видеть тебя. Заходи!

Я развернулась и пошла к себе. Войдя в спальню, я закрыла дверь и, стиснув зубы, прислонилась к ней спиной. Он приехал побыть с Рейчел. Другой причины не было, потому что старого прадядюшку он не стал бы навещать в столь неурочный час. Было восемь вечера, и больной, должно быть, уже давно спал.

Точно, между ними что-то есть. Даже сама эта мысль была мне ненавистна, а уж гадкая сиделка — и подавно!

Но это не имело ко мне никакого отношения. Если Лоренсу Бракнеллу пришло в голову стать бойфрендом Рейчел Форрестер, это его дело. Для него я была всего лишь девчонкой, только что из стен монастырской школы. И ничего, абсолютно ничего, кроме этого.

Я стянула с себя свитер, посмотрела на свое отражение и увидела красное от злости лицо. Выгляжу как дурочка и чувствую себя так же, разъяренно подумала я, отвернулась от зеркала и разревелась.

 

Глава 6

Однажды утром мама поручила мне подходящую работу — расставить цветы в холле. Не то чтобы в наши дни в Большой Сторожке было много посетителей, но сэр Джеймс хотел, чтобы на длинном дубовом столе справа от камина, над которым висел портрет его жены, всегда были свежие букеты.

Старый садовник принес мне корзину с первыми в этом году нарциссами и блестящими глянцевыми листьями вечнозеленых деревьев.

Я внесла последние исправления в композицию и водрузила ее на полированную поверхность стола, надеясь, что мое творение сделало честь прекрасному китайскому кувшину, расписанному в голубых с золотом тонах.

Не могу сказать, что я была слишком довольна жизнью. Особо радоваться было нечему, потому что, переехав из католической школы в Большую Сторожку, я просто сменила одну тюрьму на другую, а мама стала моей новой директрисой, но в каком-то смысле дома было еще хуже, потому что в школе у меня, по крайней мере, были подруги.

Со времени моего приезда в Восдейл я получила несколько писем от Крис и ответила на них. Она была в Лондоне и чудесно проводила там время, но в этом я ей абсолютно не завидовала. Я не любила большие города, мне нравилась дикая природа и сельская местность, такая, как Озерный край, и я была слишком застенчивой по натуре, чтобы вести жизнь, состоящую из одних пирушек. Да еще слишком энергичной, чтобы долгое время не заниматься ничем полезным в жизни. Но работа, которая выпадала на мою долю в мрачной Сторожке, была мне не по душе, а парочка-другая вечеринок совсем бы не повредила.

Чем дольше я тут жила, тем неуютнее чувствовала себя. Атмосфера в доме угнетала, слишком большое количество комнат было закрыто, слишком много мебели затянуто чехлами, коридоры были слишком темные и длинные, а под ними — слишком много сырых подвалов. Что же касается старинных башенок, которые придавали зданию вид замка, то это, по моему мнению, точно была обитель призраков. Я так и не смогла выбросить из головы легенду о Черной Собаке и трагические подробности гибели Мелинды Халбертсон. Я столько об этом думала, что у меня даже появилось нездоровое желание пойти на эту лестницу и своими глазами увидеть то самое место, где разыгралась кровавая драма. Но когда я попросила у мамы разрешение сделать это, она отказала без объяснений.

— Держись в нашей половине, — таков был ее ответ.

Потом была еще ненавистная мисс Форрестер. Сиделка явно не питала ко мне нежных чувств, так же как и я к ней. При встречах она либо холодно кивала мне, либо старалась уязвить и выдавала что-нибудь неприятное типа «Тебе не следует находиться в этой части здания…» или «Не шуми, сэр Джеймс спит…». Одним словом, всегда пыталась поставить меня на место. Но когда я смотрела на нее, то не могла не припомнить ту, другую Рейчел Форрестер, которая так задушевно и с такой страстью говорила с мистером Бракнеллом.

С Лоренсом я не перекинулась ни словом с того самого дня в Эгремонте, когда мы пили чай в кафе. Я даже заставила маму свозить меня в Кесвик в глупой надежде на то, что он окажется там и, может, пройдет мимо, а я смогу хоть мельком взглянуть на него. Но этого, естественно, не произошло, и по приезде домой я уже на все лады обвиняла себя в полном отсутствии гордости. Странно даже думать о мужчине, который был влюблен в Рейчел Форрестер. По крайней мере, я считала, что влюблен.

Я написала Кристине о Лоренсе очень откровенно, должна заметить. Мы с Крис всегда делились Друг с другом своими секретами. Я знала, что она уже нашла себе кавалера. Подруга рассказала мне об этом в письме — и о том, каков он и как он влюблен в нее. Счастливая! Ответ на мое послание был таков:

«Твой Лоренс — просто душка. Он, наверное, невероятно хорош собой. Не сдавайся только потому, что ты думаешь, что он влюблен в эту ужасную сиделку. В школе ты не отличалась смелостью, дорогая, но уж постарайся и хоть теперь сделай что-нибудь! И прекрати повторять, что ты некрасивая. Я показала своему брату Чарльзу твое фото, тому, что служит на флоте, ну ты помнишь. И знаешь, что он мне ответил на это? Почему я не свела тебя с ним раньше, ведь у тебя такая фигура и замечательные ноги!!! Вот бы мне такие! Твои волосы и глаза он также нашел просто великолепными. Не пойму, почему у тебя начисто отсутствует уверенность в себе? Хотела бы я быть такой же милашкой, как ты!

Я сказала бы, что твой Лоренс путается с этой медсестрой только потому, что больше не с кем. Займись им, сладкая моя, и дай мне знать, что из этого получится…»

Вот в этом она вся! Веселая, современная и такая милая. С одной стороны, я всегда чувствовала себя с ней лучше, а с другой — еще больше замыкалась и ощущала свою ущербность. Думаю, все это из-за моего прошлого, из-за недостатка домашнего тепла и любви.

Что же касается того, чтобы «заняться» Лоренсом Бракнеллом… я просто не могла. Не могла, и все тут.

Но все равно продолжала думать о нем.

Как только я закончила с цветами и отступила на шаг, чтобы полюбоваться своей работой, вниз по лестнице соизволила спуститься сестра Форрестер собственной персоной. Она остановилась на полпути и наклонилась через перила, глядя на букет:

— И зачем все это?

Я взглянула на прекрасное лицо, за которым, без сомнения, скрывалась черная душа, и почувствовала, что в словах поэта о том, что «…красота женщины в ее глазах…», есть правда.

— Я помогаю маме. Она говорит, что под ее портретом всегда должны быть цветы. — Я кивнула в сторону изображения леди Халбертсон.

Рейчел перевела взгляд на чудесную фигуру на гнедой кобыле и скривила губы:

— Больной старикан сентиментален до отвращения.

На меня вновь нашло то состояние, когда я не могла управлять своими эмоциями, и я взорвалась:

— Не думаю, что это отвратительно! Наоборот, очень даже трогательно!

— Правда? — Рейчел проделала остаток пути и теперь стояла передо мной, руки в карманах униформы, и сверлила меня своими странными аквамариновыми глазами, такими же жесткими и бездушными, как этот камень.

— Да! — выпалила я. — Если бы умер кто-то, кого я любила, я бы тоже ставила цветы перед их портретами.

— Не думала, что вы, подростки, такие сентиментальные!

— Ну, некоторые даже очень, а мне, между прочим, почти двадцать!

Она рассмеялась:

— Но ведь только почти. Все равно несовершеннолетняя!

— Только в глазах закона. — В голосе моем царила зимняя стужа. — Уверяю вас, я уже достаточно взрослая!

— Школьная форма и все такое, — издевалась она.

Я просто взбесилась. В то утро на мне действительно была зеленая школьная форма, мама считала, что она как раз подходит для работы по дому. Но, стоя под оскорбительным взглядом мисс Форрестер, я поклялась, что больше никогда не надену ее. Я заставлю маму купить мне одежду по моде! Раз она могла позволить содержать меня в таком дорогом месте, то сможет потратиться и на что-то приличное, в чем не стыдно было бы появляться на людях!

Тем временем Рейчел Форрестер продолжала:

— Сегодня у меня выходной, и где-то через час за мной заедут. Еду в Сискейл, так что передай своей матери, что на этот раз нет никакой необходимости звонить доктору Вайбурну. Сэр Джеймс нормально себя чувствует, и чем меньше его беспокоят, тем лучше.

— Почему бы вам самой не сказать это моей матери? — грубо заметила я, а в душе подумала, не с ним ли она собирается встретиться в городе. (Как же я ее ненавижу!)

Она удивленно сверкнула глазами, но рассмеялась:

— Думаю, что ты вполне способна передать послание. Я слишком занята, чтобы идти на служебную половину.

Служебную половину! — оскорбленно подумала я. А она-то кто? Я развернулась и пошла прочь, но по дороге успокоилась, решив, что опушусь до уровня мисс Форрестер, если позволю такой ерунде расстроить меня.

Когда я рассказала об этом своей матери, та тоже разозлилась.

— Почему ты не поставишь ее на место, мама? Я думаю, что она обращается с тобой просто по-свински! — воскликнула я.

— Не забивай себе голову сестрой Форрестер Время придет… я просто выжидаю…

— Время для чего? — заинтересовалась я, но получила привычный ответ:

— Не обращай внимания. Это не твое дело.

Я возмутилась:

— Почему это она думает, что может командовать тут всеми только потому, что она — сиделка сэра Джеймса?

— Частные сиделки частенько много воображают о себе и пытаются взять в руки весь дом, — спокойно ответила мама.

Объяснение абсолютно не удовлетворило меня.

— Просто она мне не нравится, — нетерпеливо проговорила я. — Она более чем недружелюбна и некультурна, она — злобная!

— Пока она хорошо выполняет свои обязанности, все остальное — не имеет значения, Верунчик.

— А ты уверена, что это так?

Мама пораженно уставилась на меня:

— Что ты такое несешь?

— Сама не знаю, — пробормотала я.

— Давай закроем эту тему. Раз ты поставила цветы, почему бы не пойти и не подышать свежим воздухом перед обедом, дорогая?

Вздохнув, я надела пальто, повязала на голову шарф и отправилась на очередную одинокую прогулку. Не было даже собаки, которую можно подрессировать. Ни одного животного на всю Большую Сторожку. Единственное — это колли Хатчинса.

На какой-то миг мне даже захотелось, чтобы легенда о Собаке в конце концов оказалась правдой: может, Черный Пес придет и лизнет мне руку и я попытаюсь освободить его душу, а он перевоплотится и вернется из ада, чтобы охранять меня.

Но на самом деле я нервничала с того самого дня, как услышала легенду, и в душе не хотела этого. В воскресенье будет полнолуние, первое со времени моего возвращения. Я была уверена, что мне не удастся сомкнуть глаз в ожидании несчастного привидения собаки-убийцы и я все буду думать, не явится ли оно ко мне.

Я пошла вниз по дороге. Утро было чудесное — свежее, с голубым небом и ярким солнцем. Я остановилась у ворот, пропуская машину. Это был Лоренс Бракнелл, но не на стареньком «остине», а на сверкающем черными боками шикарном автомобиле, явно купленном совсем недавно.

Поравнявшись со мной, он высунулся в окошко:

— Доброе утро! Наконец-то оно и в самом деле такое, тебе так не кажется? У Озерного края плохая репутация, но когда погода хорошая, здесь просто великолепно!

Я стояла и не могла пошевелиться, язык словно к нёбу прирос, а сердце пустилось вскачь, как это всегда бывало при виде этого сильного, красивого лица. Но в это утро я и любила, и ненавидела его. Все-таки это он должен был заехать за мисс Форрестер!

— Как тебе моя новая игрушка? — Тон его был довольно милым. — Это «вольво-спорт».

— Я не очень-то разбираюсь в автомобилях. — Мой ответ позвучал холодно.

— Подумал, пора избавляться от старой рухляди, она портила мне репутацию преуспевающего архитектора… — рассмеялся он.

Я отметила, что впервые слышу его смех и этот звук очень понравился мне. Белозубая улыбка всегда делала его моложе и веселее. Он продолжал:

— Запрыгивай! Подброшу тебя до дома и заодно покажу, какая она — просто супер!

У меня не хватило гордости отказаться, так что я открыла дверцу и забралась внутрь. Сиденье действительно было очень удобным, и я испытала истинное наслаждение.

— Просто чудо! — воскликнула я.

— Тебе нравятся машины?

— Я не так много ездила на них, — призналась я.

— Ну да, припоминаю… твою прошлую жизнь не назовешь веселой и полной приключений.

— Но это действительно приключение!

Он скосил на меня глаза, и мне показалось, что в его взгляде сквозила и жалость, и еще что-то, но я так и не разобралась, что именно. Сомнение или тревога? Могло ли быть такое? Каким образом какая-то Вера Роуланд может волновать наследника сэра Джеймса?

Лоренс нажал на акселератор, и мы понеслись вперед. Машина была великолепной, и я наслаждалась каждой минутой ее движения.

Как только мы притормозили у Большой Сторожки, дверь отворилась, и из нее выплыла мисс Форрестер. Всю мою радость от поездки с ним в его новой машине как ветром сдуло. Я окинула соперницу хмурым взглядом. Ее хорошенькая фигурка была облачена в коротенькую юбочку и короткий жакет из меха бобра, рыжие волосы сверкали под голубым шелком шарфа. В руках у нее была сумочка из крокодиловой кожи, а на ногах — крокодиловые туфли. Я с завистью подумала, что она прямо-таки как те шикарные дамы, которых я видела в Брюсселе. Я все время поражалась, как простая медсестра может позволить себе такую дорогую одежду, но, что и говорить, меня все поражало в этом доме, и ни одна живая душа не собиралась просвещать меня.

Лоренс сказал:

— Надеюсь, тебе понравился «вольво».

— Машина — просто блеск! — При мысли о том, что Рейчел Форрестер не только займет мое место, но, может быть, даже проведет с ним весь день, меня передернуло.

Потом случилось нечто невероятное. Неуклюже выбираясь из салона, я зацепилась ногой за ремень безопасности и полетела вниз головой прямо на усыпанную гравием дорожку. Хотя я и попыталась выставить вперед локти, чтобы не пораниться, мне это не удалось. Надо же было так опростоволоситься, да еще на глазах у него и у этой мерзкой женщины! Но Лоренс тут же выскочил из машины, и у меня закружилась голова от его близости. Он был таким сильным и высоким, что поднял меня на руки, словно ребенка. Он и говорил со мной как с малышкой, подумала я, глотая слезы. Наверное, они смешались с кровью, потому что я вдруг почувствовала, как что-то горячее и липкое течет по моей щеке.

— Господи, бедняжка! — Голос Лоренса задрожал. — Мне так жаль! Все этот ремень, надо же мне было забыть заправить его!

— Я сама виновата, — хлюпнув носом, прошептала я.

— Отнесу тебя в дом. Молю Господа, чтобы кости были целы!

Тут вмешалась мисс Форрестер. Она подошла, уставилась на меня и припечатала профессиональным, хорошо поставленным голосом, который чуть не вызвал у меня нервный срыв:

— Уверена, что нет. Всего лишь пара царапин и синяков. Давай я посмотрю, Вера.

— Спасибо, не надо, — отрезала я. — Отнесите меня к маме, она в нашей квартире.

В глазах Лоренса светилась забота и переживание. Он все еще держал меня на руках, и, прижавшись к его плечу, я вдохнула аромат дорогих сигар. Потом закрыла глаза и решила, что это стоит и падения, и той боли, которая начала разливаться по моим локтям и голове. Я заметила, что чулки тоже порвались, а коленки разбиты. Но боль меня сейчас абсолютно не волновала. Я впервые попала в руки к мужчине, и это были его руки… Закрыв глаза, я отгородилась от Рейчел Форрестер и ее перекошенного злобой лица… и ощутила миг торжества. Думаю, вся эта история, да и еще то, что поездка откладывалась на неопределенное время, вывела-таки ее из равновесия.

Но чтобы сохранить перед Лоренсом свое лицо, она повела себя как заботливая, умелая медсестра. Сняла пальто и последовала за ним в нашу гостиную. Мама, которая была чем-то занята в спальне, выбежала нам навстречу. Она была в ужасе:

— Что случилось, Верунчик, что случилось?

Лоренс объяснил ей, а мисс Форрестер добавила:

— Положи ее на кровать, Лоренс, я осмотрю ее.

Пока Лоренс нес меня в спальню, я крикнула маме:

— Тут нет ничего такого, что не сможешь сделать ты, скажи мисс Форрестер — мне не нужны ее перевязки и все остальное!

— Думаю, ей все же стоит взглянуть, нет ли переломов… — начала было мама, но я оборвала ее:

— Да нету! Я бы уже верещала от боли, если бы были…

— Ты такая храбрая, — сказал Лоренс, укладывая меня на кровать.

Я молча смотрела на него. Похвала из его уст дорогого стоила. Но мисс Форрестер раздраженно заметила:

— Бог мой, раздули из мухи слона!

— Я не раздувала! — взвилась я. — Оставьте меня, дайте маме позаботиться обо всем и не волнуйтесь. Я упала по своей глупости.

Однако мисс Форрестер вознамерилась сыграть свою роль до конца и настояла на том, чтобы осмотреть меня. Я вздрогнула, когда ее длинные холодные пальцы принялись ощупывать мои руки и ноги. Она была прекрасна. Она была шикарна. Духи просто великолепны. Но она вызывала во мне отвращение, а быстро избавиться от нее не удалось. Я с облегчением вздохнула, когда она заявила, что ее первоначальный диагноз — несколько царапин и синяков — подтвердился.

Лоренс Бракнелл снова принялся извиняться, потом они удалились. Теперь моя мама была сама доброта. Она аккуратно стянула с меня рваные чулки и платье, нагрела воды, промыла мне раны на щеке, локтях и коленях.

— Как неудачно, моя милая. Лежи, я принесу тебе аспирин.

Я пробормотала, что он мне не нужен, но мама настояла. Лежа в постели, я поняла, что мне действительно плохо, и была рада, что за мной ухаживают. Но мысли мои снова и снова возвращались к тому моменту, когда Лоренс нес меня на руках. Как он может быть мил, прямо шевалье, благородный рыцарь из старинных романов! Неожиданно для самой себя я схватила маму за руку и спросила ее:

— Что происходит между этими двумя? Она явно сходит по нему с ума. А он по ней тоже, как ты думаешь?

Но мамина забота не зашла настолько далеко, чтобы начать потакать моему любопытству.

— Верунчик, разве это твое дело? Зачем соваться?

— Но она такая ужасная.

— Может, у него другое мнение на этот счет, — холодно возразила мама.

— Не говори мне, что внучатый племянник и наследник сэра Джеймса может жениться на такой женщине!

— Жениться? — удивилась мама. — Кто говорит о женитьбе?

Я промолчала. Она никогда не изменится. Сказала, что должна идти наверх, к сэру Джеймсу, и велела спокойно полежать час или два, потому что это был настоящий шок и нужно время, чтобы от него оправиться.

Так я и лежала в одиночестве, а мои мысли кружились вокруг той парочки в «вольво».

Любовники ли, друзья ли, но они были вместе. И это сводило меня с ума.

 

Глава 7

Моим первым настоящим другом дома стала Никола Хенсон. Ее отец, полковник Хенсон, был богатым землевладельцем в местных краях, происходил из древнего рода и являлся представителем вымирающего сословия дворян. Мама рассказала мне о них все, что знала, как только услышала, что я подружилась с Николой. Полковник, которому было за пятьдесят, женился поздно и выбрал в спутницы жизни аристократку таких же голубых кровей, как и он сам. Их поместье находилось между Восдейл-Хэд и Эгремонтом. Именно первое упоминание этого имени и явилось началом наших отношений.

Не стоит и упоминать о том, что Никола знала его!

Одним прекрасным майским утром я, как обычно, гуляла по лесу, и тут мне повстречалась девушка. Она ехала верхом по дороге в Сискейл и, только увидев меня, натянула вожжи.

— Привет! — Она окинула меня любопытным взглядом. — Доброе утро!

— Доброе утро! — улыбнулась я в ответ.

— Ты не из наших мест, не так ли? Я тут всех в округе знаю.

На минуту мне показалось, что девушка бросает мне вызов.

— Но я действительно живу здесь. В Большой Строжке.

Я увидела, как глаза у нее расширились от удивления, потом она присвистнула:

— О-о! — А потом вдруг девушка засмеялась, и будто сотня маленьких колокольцев зазвенела в воздухе.

С этого момента я просто влюбилась в Николу: у нее был самый заразительный смех из всех, кого я знаю, и на поверку она оказалась веселой и беззаботной. Она была моей ровесницей и к тому же ужасно привлекательной. Стройную фигурку подчеркивали брючки для верховой езды и желтый свитер с треугольным вырезом, несколько локонов выбились из-под желтого шелкового шарфа. Личико раскраснелось от ветра и солнца, белоснежные зубки сверкали в улыбке. Милая и такая приветливая, она спустилась с лошади, представилась мне, и мы с ней довольно долго проболтали.

Она засыпала меня вопросами. Откуда я? Почему она меня раньше не видела? Как странно, что никто не знал о моем возвращении, потому что ее мать всегда все знает. Она великая сплетница, хихикнула Никола, и никто и ничто не может ускользнуть от нее. И так далее и тому подобное.

Я отвечала на ее вопросы, но это только подогрело любопытство моей новой знакомой. Она уставилась на меня:

— Поверить не могу, что твоя мать всегда жила в Большой Сторожке! Не думала, что там есть еще кто-то, кроме старого сэра Джеймса и прислуги.

Я сказала ей, что моя мать — экономка. Она легко восприняла это, и я поняла, что Никола — не сноб и ей было бы все равно, будь моя мать даже горничной в дешевом отеле. Она воскликнула:

— Класс! Я просто счастлива, что ты переехала сюда. Здесь не так-то много молодежи. Полно стариканов лет за сорок, а мне еще и двадцати нет.

— И мне тоже.

— Ну, боюсь, тут не намного веселее, чем в монастырской школе.

— Это точно, — призналась я.

— Тогда нам надо держаться вместе.

— А где ваш замок?

— На полпути из Восдейл-Хэд в Эгремонт. Дом времен короля Георга — Камберлендское поместье. Въезд видно прямо с главной дороги, белые ворота и небольшой коттедж, но сам дом — нет. Папа с ума по нему сходит. Все Хенсоны жили там веками. Уверяю тебя, мы с мамой давно бы уехали, если бы не папа. Мы любим город, и мама часто выбирается в Лондон. Я тоже, как только появляется такая возможность. По правде говоря, жить мне тут осталось недолго: как только отмечу свое двадцатилетие, а это будет в конце года, поеду к тетке — маминой сестре — в Америку, в Бостон. У меня там кузены, и, даю голову на отсечение, повеселимся мы на славу!

Я молча смотрела на нее. Вот бы мне такую уверенность в себе и живость! В ответ я сказала только, что Озерный край — чудное место, на что она пожала плечами.

— Да, пейзаж — супер, но кого тут встретишь? Все здешние мальчишки — страшилища!

— А как насчет мужчин постарше? — решилась спросить я.

— Кто, например? Кого ты знаешь?

— Лоренс Бракнелл.

Она взмахнула длинными ресницами, кстати накрашенными тушью. Надо сказать, что Никола Хенсон не скупилась на косметику. И курила тоже. Пока мы болтали, она стояла, прислонившись к своей кобыле, с сигаретой в зубах и даже заставила меня выкурить одну (первую в моей жизни) сигарету.

— Давай, а то у тебя вообще нет никаких недостатков. Попробуй, прикури! — хихикнула она и начала свой рассказ о Лоренсе Бракнелле. Так, значит, я встретила его! Что и говорить, он ведь предполагаемый наследник состояния Халбертсонов. О да, она все о нем знает!

— Что? — жадно допытывалась я. — И почему ты сказала «предполагаемый наследник»?

— О, милая моя! Ты витаешь в облаках, если позволишь так выразиться. — Ее смех внезапно оборвался. — Мне становится не по себе от мысли, что ты живешь там, в этом мрачном месте. Я только раз была в Большой Сторожке — ездили с отцом навестить сэра Джеймса как раз перед тем, как он заболел, — вроде бы по каким-то земельным делам. Там полно призраков.

— Все так говорят, — согласилась я.

— Эти старые стены много повидали. Преступления, самоубийства, да чего только не было!

Я закусила губу, вертя сигарету в пальцах. В устах моей новой подруги все это звучало как-то совершенно непривлекательно. Но она была права — в старых домах полно привидений, да и мне самой многое там не нравилось.

— Только не говори, что влюбилась в этого высокомерного красавчика Л.Б., — продолжила Никола.

Я покраснела:

— Если ты имеешь в виду Лоренса Бракнелла, то да… он мне очень нравится.

— Но он слишком стар для тебя! Ему не меньше двадцати пяти! У меня есть брат, Джереми, изучает право в Кембридже. Ему двадцать один, и он такой весельчак! Девчонки по нему так и сохнут! Сейчас его нет, но как только приедет, ты должна будешь познакомиться с ним.

Я промолчала. Сомнений быть не может, Никола желала мне добра, но мне почему-то совсем не хотелось встречаться с ее братом Джереми. День ото дня становилось все яснее и яснее, что мужчина, которого она называла «высокомерным красавчиком», произвел на меня неизгладимое впечатление и с этим ничего нельзя было поделать.

— Думаю, ты знаешь про Л.Б. и прекрасную медичку, — беззаботно добавила Никола.

Я чуть не возненавидела ее за такие слова, но это было бы чересчур. В конце концов, Лоренс никогда не станет для меня больше чем человеком, приезжающим в Большую Сторожку, чтобы навестить прадядюшку и Рейчел Форрестер.

— Да, знаю.

Никола увидела выражение моего лица и потеплела:

— Не беспокойся об этом. Л.Б. не для тебя, сладкая моя. Он слишком жестокосердный.

— Правда?

— Так говорят. Он, бывало, обедал у нас, и я нашла его довольно интересным, но высокомерным. Он так со мной обращался, будто я — ребенок!

— А тебе бы хотелось, чтобы он относился к тебе иначе? — ехидно заметила я.

— Не так, как тебе. Он — великолепный представитель мужского племени, но не мой тип. Как бы там ни было, нам надо подружиться. Поеду погляжу, что там мама делает, а ты обязательно должна прийти к нам на обед.

Я признала, что идея просто великолепная, а следующая ремарка Николы и вовсе перевернула для меня весь мир:

— Как жаль, что ты живешь в таком отвратительном месте и так скучно проводишь время. Надо тебя подбодрить! Попрошу маму пригласить Л.Б., устроим вам свидание.

Я вся просто зарделась и еле выдавила:

— Это невозможно…

— Для меня нет ничего невозможного. — В глазах Николы запрыгали бесенята. — Мне тоже нравится его компания. Мы грыземся как кошка с собакой. Давай накинемся на него совместными усилиями! Вот будет весело!

Я подумала, что для этой девчонки все — забавно: и жизнь, и даже любовь. Наверное, она слишком поверхностна, а может, даже бессердечна. Но время показало, что у нее доброе сердце, а желание помочь разнообразить мою жизнь было искренним. И она это доказала. Перед тем как попрощаться, она взяла с меня обещание, что я буду звонить каждый раз, как мне станет скучно, и заверила, что сама вскоре свяжется со мной. Она даже сказала, что у них в Камберлендском поместье «куча комнат» и что я смогу как-нибудь переночевать там, если захочу.

И тут я вспомнила об одном весьма неприятном (по крайней мере, для меня) происшествии, случившемся на этой неделе.

Аппарат, который всегда стоял в холле на столике, убрали, и я даже не знаю, кто приказал это сделать. Со слов сиделки выходило так, что телефон неожиданно стал раздражать сэра Джеймса и он велел отрезать его. Но по ее мнению, из-за болезни старика связь с внешним миром нельзя терять ни в коем случае, особенно если дом, как наш, стоит на отшибе. Так что Рейчел привела в дом мастера, и тот перенес аппарат в ее спальню и снабдил его виброзвонком. Теперь сэр Джеймс не услышит звонка и не узнает, что его ослушались, объяснила она.

Это означает, что никто не сможет воспользоваться телефоном, за исключением тех случаев, когда у сиделки выходной. А мама сказала, что в тот единственный раз, когда она решила зайти к ней в комнату, чтобы сменить белье, дверь оказалась запертой. Придется настоять на том, чтобы сестра оставляла свою комнату открытой по выходным на случай, если срочно понадобится врач, вздохнула мама.

Все это показалось мне весьма подозрительным, моя депрессия пошла на новый виток, и я почувствовала себя в этом доме еще более неуютно, чем раньше, если такое вообще было возможно.

Когда я сообщила об этом Николе Хенсон, та только поджала губы.

— Это в духе мисс Форрестер, если все, что о ней говорят, — правда. Пытается диктовать свои правила, так ведь? Удивляюсь, как твоя мама может с этим мириться?

— Сама поражаюсь! Мне многое в ней непонятно. Если бы я была на ее месте, то давно бы уже уехала из этого жуткого замка. Думаю, мисс Форрестер невыносима.

— А не могла бы твоя мама поговорить с сэром Джеймсом в ее отсутствие?

— Она говорит, что он уже мало что соображает, думает, что живет в прошлом. Мама просто не хочет расстраивать старика.

— Да, как жаль, что я не смогу тебе звонить, но я обещаю, что заеду или на машине, или верхом, — заверила меня Никола.

У меня потеплело на сердце.

— Твоя мама тоже должна приехать к нам на обед, но боюсь, она не согласится. Мы слышали, что она никуда не выезжает.

— Ты права. Вряд ли она захочет поехать в гости. Но все равно спасибо, Никола, я ей передам.

— Зови меня, как все, Нола. Это сокращенно вместо Никки. В наши дни полно девчонок по имени Никки. Один из моих бойфрендов стал звать меня Нола, и это всем понравилось.

— До свидания и спасибо тебе, Нола! — улыбнулась я.

Я вернулась в Большую Сторожку, переполненная счастьем. Давно уже я не ощущала себя так легко и свободно. Я наконец-то нашла себе подругу, которая живет неподалеку, и я могу даже доехать до нее на автобусе, не беспокоя старого шофера.

Но, как обычно, мать встретила мой рассказ в штыки:

— На твоем месте я бы не стала слишком часто встречаться с ней.

Я тут же взяла себя в руки — что-то частенько в последнее время я возмущалась маминым отношением к жизни. Мы были настолько разными!

— Почему это? Она такая милая, и, кроме того, мы ровесницы. Насколько я поняла с ее слов, Камберлендское поместье — чудесное место, и они даже проводят у себя вечеринки и тому подобное.

Мама накрывала на стол, не глядя на меня. Она поджала губы, и я уже знала, что это означает — мне следует заткнуться и оставить свое мнение при себе.

— Мы не ровня Хенсонам. Полковник никогда не ладил с сэром Джеймсом. И в совете они всегда были по разные стороны баррикад, полковник противостоял любым начинаниям нашего хозяина. А дочка миссис Хенсон слишком ветрена. Носит короткие юбчонки, брючные костюмы и тому подобное. Я не хочу, чтобы ты стала на нее похожа.

Во мне проснулся бунтарский дух.

— А я хочу! — вспылила я. — Я знаю, что мои юбки слишком длинные, прическа просто жуткая, и вообще, я отстала от моды лет на сто! И теперь, когда у меня появилась наконец подруга, я не собираюсь отказываться от визитов к ней, тем более что Нола сама рада нашему знакомству.

— Нола! Вот даже как! — фыркнула мать. — Быстро же ты заводишь знакомства!

— А почему бы и нет? Почему ты меня прячешь ото всех? Что со мной не так, мы что, преступники?

Мама побледнела и поставила на плиту кастрюлю, которую уже собиралась было нести на стол. Она повернулась ко мне, и теперь в ее глазах читалась такая неподдельная боль, что я тут же пожалела о своей несдержанности. Она так и стояла, пока я не пробормотала:

— Ну, извини, мне очень жаль. Я знаю, что ты ко мне хорошо относишься и дала мне великолепное образование и все такое, и не хочу огорчать тебя теперь, когда я снова дома, мама. Просто я не понимаю ни тебя, ни того, что происходит в этом доме, но если ты против, чтобы я виделась с Нолой, так и быть, не буду. Я на все готова ради тебя.

Мать сплела пальцы и подошла поближе, печально и встревоженно глядя на меня:

— Нет, нет, встречайся с ней, если тебе так хочется. Просто не дай ей совратить себя.

— Прости меня, мама, но позволь сказать, что ты совершенно отстала от жизни. Нола не ветреная, или что ты там себе думаешь. Она просто очень милая и… если она пользуется косметикой, так это делают сейчас все девчонки, — неожиданно припомнила я ее накрашенные ресницы. — Я тоже покупала помаду в Брюсселе. Все старшеклассницы так делали. Разве ты не заметила, что у меня губы розовые?

Мама тяжело вздохнула и покачала головой:

— Да уж, мать из меня никудышная. Слишком долго мы жили вдали друг от друга. Моя собственная дочь для меня — чужой человек, да и я для тебя, наверное.

Я тоже вздохнула.

— Ничего не могу с собой поделать. Иногда ужасно расстраиваюсь из-за всего этого, особенно когда со мной обращаются как с неразумным ребенком… — начала было я, но прикусила язык и просто обняла маму и расцеловала ее в обе бледные запавшие щеки. Временами она казалась такой больной и усталой, что у меня сердце сжималось. — Попытайся понять меня, пожалуйста!

Она не ответила, а лишь прижала к глазам платочек. Я впервые видела в ней такой всплеск эмоций и снова поцеловала ее:

— Не буду встречаться с Хенсонами, если ты не желаешь.

Она чмокнула меня в ответ и отстранилась, продолжив накрывать на стол.

— Нет, нет, дружи с Николой, правда! Я не против. И прекрати думать, что мы — преступники, — горько рассмеялась она, — или что тебя прячут. Может, вскоре все переменится, и ты все поймешь.

Я и думать забыла про Нолу Хенсон, начав жадно задавать вопросы на эту тему, но встретила прежнее сопротивление.

— Почему не сейчас, мама? Что может вскоре произойти? Что за семейная тайна, в самом деле? Почему ты ничего не рассказываешь об отце?

Тут же произошла разительная перемена, и она превратилась из нежно целующей меня мамы в абсолютно другого человека — холодную женщину, которую я не понимала, а временами даже боялась.

— Запрещаю тебе даже упоминать о нем.

Мы снова сцепились. Я опять повысила голос:

— Почему? Почему это дочери нельзя поинтересоваться собственным отцом или у меня его вообще не было?

Тут мать вышла из себя, стукнула тарелкой об стол и завизжала:

— Убирайся вон! С глаз моих долой! У тебя был папаша, и ты в точности такая же, как он!

— Тогда я рада. Рада, что не в тебя пошла! — выкрикнула я.

Конечно, я так не думала и тут же пожалела о сказанном, но мама уже выбежала из кухни. Я услышала, как хлопнула дверь ее спальни и в замочной скважине повернулся ключ.

По моим щекам покатились слезы разочарования, если не сказать, отчаяния. Это было так ужасно! Никогда не хотела возбудить между нами такой антагонизм. Мне отчаянно хотелось вернуться домой! И вот я тут всего несколько недель, и уже такой провал! К чему были все мои стремления? Зачем было возвращаться сюда, в Большую Сторожку, где я чувствовала себя такой одинокой и чужой?

Я не притронулась к еде, и мама тоже. Мы не виделись до самого вечера, когда она вошла в гостиную, где я читала книгу. Лицо ее было мертвенно-бледным, но она вымученно улыбалась:

— Извини, что вышла из себя, Верунчик. Это так на меня не похоже. Но нервы мои на пределе.

— Забудем об этом, мама. Это я во всем виновата.

Но между нами выросла новая стена непонимания, и в постель я отправилась совершенно несчастной.

Я не могла заснуть, и всякие бредовые мысли лезли мне в голову. Поеду и встречусь с самим Лоренсом Бракнеллом, вытяну из него правду о своем отце, если он, конечно, что-то знает. Соберу вещи и сбегу, отдавшись на милость Нолы, она ведь говорила, что я могу оставаться в Камберлендском поместье столько, сколько захочу. Семья у нее веселая и счастливая, а мое измученное сердце жаждет любви. Потом я подумала, что не могу так поступить, но твердо решила, что обязательно поеду на обед к Хенсонам, тем более если они действительно пригласят Л.Б. А если мама начнет возмущаться, придется просить Нолу послать кого-нибудь за мной.

Я встала и раздвинула шторы. Было полнолуние. Озеро отливало серебром, такое красивое и жестокое, хранящее в своих глубинах леденящий душу секрет.

Неожиданно я вспомнила легенду о Черной Собаке, которая являлась гостям дома как раз в такие вот ночи. Бедный сумасшедший черный зверь, вонзивший свои клыки в горло несчастной Мелинды Халбертсон.

Я с ужасом посмотрела на желтоватый круг, гордо плывущий по небу среди рваных облаков, которые, казалось, несутся наперегонки в черном небе: ветер все усиливался. Даже если бы не наша ссора с мамой, мне все равно не удалось бы заснуть: двери скрипели, а по оконному стеклу скреблась, наводя суеверный ужас, отломанная веточка жасмина, зацепившаяся за раму.

Я накинула пижаму и во второй раз со времени своего приезда в этот дом взяла фонарик и поднялась на галерею, где по ночам всегда горел свет. Я была не из пугливых и не верила в россказни о Псе, но сегодня ночью мне никак не удавалось выкинуть этот бред из головы. После дневного столкновения я чувствовала себя несчастной и одинокой, нервы мои были на пределе.

В этот раз я зашла гораздо дальше по направлению к покоям сэра Джеймса — запретной территории. Но мне было все равно. Я чувствовала, что в доме действительно хранят какой-то секрет, и вознамерилась любой ценой узнать какой. Но дальше пройти мне не удалось, потому что скрипнула дверь и внезапно в поле моего зрения возникла высокая фигура рыжеволосой медички с маленьким медным чайничком в руках.

Я скользнула в тень, и она не заметила меня. Но я слышала, как та говорила сама с собой, и от того, что я увидела, кровь застыла у меня в жилах: Рейчел подняла шприц, критически осмотрела его и пробормотала:

— Уладим дельце. Старый дурень!

Я схватилась руками за горло. Старый дурень! Кто, как не ее пациент? И что такое она имела в виду… уладим дельце? Неужели она хочет убить его?

О мой бог! — подумала я, пальцы мои онемели, похолодели, фонарик выпал из рук и покатился по полу.

Рейчел тут же добавила света.

— Что там такое? Кто там? — громко спросила она.

Я вышла из укрытия. Если бы я этого не сделала, она все равно заметила бы меня: сиделка наверняка направлялась со своим чайником в ванную, а она находилась как раз напротив. И это выглядело бы гораздо более подозрительно. Так что я решила поздороваться:

— Добрый вечер, мисс Форрестер!

Ее как громом поразило. Вот уж на кого она подумала бы в последнюю очередь — дочка экономки, которая нарушила все запреты и, как школьница, бродила по дому, вместо того чтобы мирно посапывать в своей кроватке. Как обычно в присутствии Рейчел, я почувствовала себя ущербной — на мне была всего лишь старая шерстяная школьная пижама, а не шикарное белье. Я решила взять ситуацию в свои руки.

— Волшебная ночь сегодня, вам так не кажется? — весело проворковала я.

Глаза Рейчел превратились в щелки. Никогда не приходилось встречаться с женщиной, столь похожей на змею. Она прошипела:

— Что ты здесь делаешь? Уверена, твоя мать четко дала тебе знать, что ты не допускаешься в эту часть здания!

Я гордо приняла вызов:

— Не могла заснуть. Ужасно болит голова, вот и пыталась разыскать вас, чтобы попросить аспирин. У мамы кончился.

На какое-то мгновение она мне не поверила, может, думала, что я выслеживаю ее. На лице ее отразилась злоба, но Рейчел слишком хорошо умела владеть собой, так что она просто сунула шприц в карман униформы и даже выдавила улыбку:

— Понятно! Что ж, пошли поглядим, чем я смогу помочь тебе. Жаль, что у тебя так разболелась голова.

— Думаю, что все еще не оправилась от того падения, — нагло соврала я.

Я решила, пусть уж лучше она считает, что мне не хватает смелости, с этим можно примириться, лишь бы не догадалась, что завело меня так далеко от нашей половины. Но я и в самом деле не собиралась ни за кем шпионить, просто какая-то неодолимая сила тянула меня сюда. Но забыть ее взгляд и слова, с которыми она вытащила шприц, никак не удавалось.

Тем не менее, я продолжала во всем соглашаться с ней и разыгрывать из себя дурочку, мило болтая, пока Рейчел искала пузырек с аспирином.

Она тоже пыталась быть приветливой, но я слишком хорошо ее знала, чтобы доверять неискренним улыбкам. Однако присутствие в ее спальне счастья мне не прибавило. Не знаю уж, кто выбирал для нее комнату, но она точно была одной из лучших в этом доме, возможно, даже принадлежала покойной леди Халбертсон. Я припомнила, что спрашивала об этом маму. Пол был застлан великолепным пурпурным ковром, а на окнах висели изысканные шторы из серого сатина с золотыми кистями. Огромная двуспальная кровать накрыта золотым покрывалом. Во всем чувствовалась роскошь — совершенно не подходящая для простой сиделки, подумала я. Центральное отопление было включено на полную мощность, и можно было задохнуться от жары. Наши с мамой комнаты не отапливались, и я привыкла к прохладе. Не похоже было, чтобы здесь проветривали комнаты — как странно для медсестры! Но первое, что бросилось мне в глаза, — это портрет в рамочке, стоявший у нее на прикроватной тумбочке.

Фотография Лоренса Бракнелла. Таким я его никогда не видела. На нем была куртка для верховой езды, бриджи и широкий белый шарф, поперек колен лежал кнут. Выглядел Лоренс невероятно красиво, но совершенно очевидно, фото было сделано довольно давно.

Сколько же времени он знаком с Рейчел Форрестер?

Думаю, она заметила мое любопытство, потому что намеренно подошла к тумбочке и закрыла портрет вазой с желтыми розами. Розы, между прочим, тоже очень заинтересовали меня. Цветы были из оранжереи, очень дорогие, и, как знать, может даже, подарены ей самим Лоренсом во время их последней встречи.

Я совсем пала духом. Наверное, краска отхлынула от моего удрученного лица, потому что сиделка внезапно заметила:

— Что-то ты совсем неважно выглядишь. Возвращайся-ка в постель и поспи. Уже двенадцатый час, пора в кроватку.

Я пустилась в долгие объяснения, что нервничаю и расстроена из-за полнолуния.

— Из-за полнолуния? — удивилась она. — Что так?

— Черный Пес, — прошептала я. — Знаю, что это всего лишь легенда, и никогда бы не подумала, что она так повлияет на меня, но как только закрываю глаза, то тут же вздрагиваю и просыпаюсь, все кажется, что Собака вот-вот появится в комнате!

— А, да. — Рейчел была абсолютно спокойна, взяла сигарету и закурила. Она улыбалась, и как-то уж слишком дружелюбно, подумала я. — Зловещая история. Надеюсь, ты всю ее знаешь, про убийство в башне, например?

— Да, и про утопленника тоже.

— Какого утопленника? — Голосок был елейный, но сверкающие аквамариновые глаза в упор смотрели на меня.

— Не знаю, кто это был. Но хотела бы знать. А вы знаете, мисс Форрестер?

Она стряхнула пепел с сигареты.

— Нет.

— Так это правда насчет Собаки, которая приходит в полнолуние и лижет руку гостям дома?

— А ты бы очень напугалась, если бы это была правда? — Голос стал совсем мягким, как шелк.

Мне показалось, будто кто-то ползет по моему позвоночнику. Я вздрогнула:

— Да, не могу даже думать об этом. Правда, я сказала матери, что поглажу Пса, если он придет ко мне, но теперь я так не считаю. Наверное, до смерти перепугаюсь.

Рейчел Форрестер рассмеялась низким, утробным смехом:

— Всегда остается вероятность, что Пес вцепится в горло, как он поступил с бедняжкой Мелиндой Халбертсон много веков назад.

Я дар речи потеряла. Ушам своим не могла поверить, как это профессиональная медсестра могла запросто сказать такое, особенно если знала, что я и так нервничаю и страдаю от бессонницы.

— Зря я вернулась сюда! Ненавижу Большую Сторожку! Замок просто ужасен, — выдавила я.

— На твоем месте я бы заставила мать отправить меня отсюда. Не думаю, что здешняя жизнь тебе на пользу. Я всегда считала, что тебе не стоит возвращаться, так и сказала, когда услышала об этом в первый раз. Сэр Джеймс очень болен. Очень. Неподходящее окружение для подростка. Тебе ведь еще нет двадцати, не так ли? И ты не хочешь жить в доме смерти.

Я не нашлась что ответить. Мысли скакали, как бешеные лошади. В ушах все еще звучал ее голос, когда она назвала сэра Джеймса старым дурнем и сказала, что укол «уладит это дельце».

Какое дельце? Его смерть?

Неожиданно я сорвалась с места и, до смерти перепуганная, понеслась в свою комнату.

 

Глава 8

Я ничего не стала говорить матери о своем ночном приключении, подумала, что это может расстроить ее, а мне так хотелось наладить с ней отношения.

Но на следующую ночь случилось кое-что, что просто невозможно было скрыть!

День был не из лучших. У мамы разыгралась мигрень, и она легла пораньше, отказавшись от моего предложения принести ей чего-нибудь поесть и попить. Я в одиночестве поглощала на кухне какао с бутербродом.

Не думаю, что когда-нибудь чувствовала себя столь удрученно. Из окна я видела, как озеро переливается в лунном свете — свете потрясающей полной луны. Я все думала и думала о Черной Собаке, хоть и пыталась внушить себе, что достаточно образованна, чтобы верить в такую нелепую историю.

Я немного послушала радио, потом легла спать. Мысль о несчастном больном старике, с которым нет никого, кроме мисс Форрестер, не добавила мне хорошего настроения, да еще это фото Лоренса у нее в комнате!

Я попыталась уснуть. Как приятно было думать о Лоренсе Бракнелле, но с ним была связана Рейчел Форрестер, и это все портило.

Вскоре я поплыла на волнах сна.

Не знаю, сколько прошло времени, но очнулась я от шока: что-то мокрое и холодное касалось моей щеки. Луна скрылась за огромным темным облаком, я слышала, как дождь тихонько стучит в окно, и в комнате было так темно, что разглядеть что-либо было просто невозможно. Я протянула руку, и это мокрое холодное нечто коснулось и ее. Я почувствовала шершавый язык и, дрожа всем телом, включила настольную лампу. То, что я увидела, заставило меня завизжать, и я кричала и кричала и не могла остановиться.

В комнате был Черный Пес! Огромный зверь. Это вполне мог быть Лабрадор, но слишком уж лохматый. Он глянул на меня, в глазах сверкнул красный огонь, и раздалось угрожающее рычание.

У меня и в мыслях не было позвать его, а тем более погладить. Я все визжала и визжала, и Пес развернулся и исчез за дверью, которую я плотно закрыла перед сном, могу чем угодно в этом поклясться. Теперь же она была открыта нараспашку.

Мама вбежала, на ходу натягивая халат. Она была напугана и не совсем проснулась.

— Ради бога, Верунчик, что такое?

Я уставилась на нее диким взглядом. Истерика захватила меня.

— Пес. Черный Пес, он пришел и лизнул меня! Правда! Легенда не врет. Он только что был тут, в этой самой комнате. Какой кошмар! Мне показалось, что он готов наброситься на меня. О, мама, мама, увези меня отсюда! Я ненавижу это место. Я боюсь! Я…

Мама, которая сидела на краю постели, держа меня в объятиях, прервала поток моих слов:

— Верунчик, милая моя, успокойся… тише, тише. Нет никакой собаки. Тебе все приснилось.

Но я-то знала, что это не сон, и настаивала:

— Говорю тебе, Черный Пес только что был здесь и сначала коснулся моей щеки, а потом руки, прямо как в легенде. Сегодня вторая ночь полнолуния, а я здесь — гость. Все совпадает. Говорят, он попытается лизнуть твою руку, так он и сделал. Но он совсем не такой, как в легенде, он не добрый. Он просто ужасен. Зарычал и даже мог убить меня! — зарыдала я.

— О, Верунчик, Верунчик! Как можно быть такой глупышкой? Думала, в тебе больше здравого смысла. Говорю же — тебе просто приснился кошмар.

— А я повторяю — нет! — рыдала я на ее плече.

Пока мы рассуждали о случившемся, на сцене появилось еще одно действующее лицо — на этот раз мисс Форрестер собственной персоной, как всегда, шикарная в бледно-голубой пижаме, отделанной кружевом по воротнику и груди.

— Что здесь происходит? Я слышала крики. Сэр Джеймс тоже проснулся. Нельзя ли потише, знаете ли…

Мама прервала ее:

— Верунчику приснился кошмарный сон, мисс Форрестер. Она не виновата.

На мгновение бледно-голубые глаза Рейчел задержались на моем лице.

— Что-то ваша дочь неважно спит, миссис Роуланд. Прошлой ночью она бродила недалеко от покоев сэра Джеймса.

— Что ты делала там, Верунчик? — повернулась ко мне мать.

Я не ответила, продолжая реветь. Я не собиралась ничего объяснять матери на глазах у нее. И я все еще находилась в состоянии близком к истерике. Никак не могла забыть это страшное лохматое чудище с мокрым языком и сверкающим взглядом. Убийственным взглядом, направленным прямо на меня.

— Легенда о Черной Собаке — правда! Пес приходил ко мне сегодня. Он дотронулся до меня! — зашлась я в истерике.

— Что за чушь, дорогуша! — ответила мисс Форрестер. Как же ненавидела я ее в этот момент!

— Это не чушь! Говорю же вам, я видела его собственными глазами, почувствовала, как он лизнул мне щеку и руку, и, если бы я не испугала Пса своими криками, он бы точно кинулся на меня! Он удрал. Наверное, он где-то в доме, если, конечно, это не привидение. Поищите и сами увидите!

— У меня нет ни малейшего желания прочесывать дом в такой час в поисках мифической собаки, — холодно отрезала Рейчел. — Боюсь, ты собираешь слишком много местных сплетен! Скоро заявишь, что видела убитую Мелинду!

— Может, и так!

— Верунчик, успокойся! — шептала мама, укачивая меня.

— Думаю, миссис Роуланд, у вас достанет ума увезти ее отсюда, — бросила мисс Форрестер. — Полагаю, после сегодняшней ночи сэр Джеймс разделит мою точку зрения.

Услышав это, моя мать поднялась и довольно бесцеремонно заявила:

— Пока сэр Джеймс жив, я буду слушаться только его приказов. Личных. Останется ли моя дочь здесь или нет — наше дело, вас это совершенно не касается.

— От вас зависит, сколько ему еще жить, — пробормотала я и пригвоздила мисс Форрестер своим взглядом.

Совершенно определенно, во взгляде чудесных жестоких глаз сиделки мелькнуло удивление, смешанное со страхом. Но только мелькнуло, потом она расхохоталась:

— В самом деле, не пойму, что это значит, моя милая девочка. Мы все знаем, что ему недолго осталось. Он умирает.

Я не ответила. Решила попридержать свои подозрения при себе. Но мысли мои путались, меня трясло, и я была напугана. Засим последовал короткий разговор между матерью и мисс Форрестер, и последняя убралась восвояси.

— О, Верунчик! — глубоко вздохнула мать. — Зачем ты грубишь ей? Она опасный враг.

— Мне плевать на нее. Я ей не доверяю. И я в самом деле видела Пса.

— Бред, дорогая.

— Видела. Видела. Клянусь!

— Мы так можем спорить всю ночь, — устало ответила мама. — И между прочим, что ты имела в виду, когда сказала, что не доверяешь ей?

Мне не хотелось беспокоить маму рассказом о том, что я видела и слышала прошлой ночью. Я и сама не была уверена. Может, у меня просто разыгралось воображение и ничего такого в ее действиях не было. Может, Рейчел просто из тех людей, которые часто говорят сами с собой, у нас в школе была такая монашка. И когда она говорила о том, что надо «уладить дельце», это могло означать только то, что она дала сэру Джеймсу достаточно лекарства, чтобы он спал спокойно. Может, мне не стоит быть столь впечатлительной и подозрительной и так драматизировать события.

В результате происшедшего я приняла два решения. Первое — надо рассказать об этом Лоренсу Бракнеллу, даже если тот рассмеется мне в лицо. Второе — я хочу остаться в этом доме. Да и куда мне пойти, ведь, кроме матери, у меня нет никого в целом мире. Каким бы жутким все ни казалось в Большой Сторожке, это мой дом, и, кроме того, у меня было странное, просто непреодолимое желание быть рядом с ним.

Я схватила маму за руку и прижала ее к своему лицу:

— Мне так жаль, что разбудила тебя. Иди ложись. Я тоже попытаюсь уснуть и больше не волновать тебя. Но умоляю, не отсылай меня из Сторожки. Мне так нравится жить с тобой, мама!

— О, Верунчик! — Она прижала руку к губам, и лицо ее сморщилось, будто мама была готова разрыдаться. Но она тут же взяла себя в руки и заверила меня, что никакая мисс Форрестер не смеет диктовать ей свои условия, и если я и вправду так хочу, то конечно же могу продолжать жить здесь, хотя, добавила она, это не может длиться вечно. В моем возрасте мне должно хотеться от жизни большего, чем такое существование. Надо подумать о моем будущем.

Я не стала выключать свет. Сон бежал от меня, в голове роились мысли. Я все поглядывала на дверь, будто боялась, что привидение может вернуться. Это было так сверхъестественно и ужасно! Но Пес не вернулся. И постепенно сон сморил меня, и я так и уснула с зажженной лампой.

Когда я проснулась, яркое солнце освещало мою маленькую комнатку, и все выглядело настолько нормальным, что я задалась вопросом: а не приснилось ли мне вчерашнее происшествие?

 

Глава 9

Несмотря на все мамины сомнения и предупреждения, наша дружба с Нолой Хенсон крепла не по дням, а по часам.

Я побывала в Камберлендском поместье, по приглашению, конечно, и к концу мая жизнь моя стала гораздо веселее. Миссис Хенсон, вопреки маминому мнению, оказалась очень милой и вовсе не была снобом. Я пришла к неутешительному выводу, что мать моя — женщина, обиженная на весь мир, один бог знает почему. Казалось, она не любит людей и не доверяет им.

Проблем с тем, как добраться до Камберлендского поместья, не возникло, Нола просто заехала за мной на своем маленьком автомобильчике. Я нравилась ей так же сильно, как и она мне, хотя не могу не признать, что мы с подругой отличались друг от друга, как день от ночи: если я была серьезна и замкнута, то Нола — экстраверт чистой воды и немного поверхностна. Но при этом она была мила, открыта и добродушна. Нола явно поставила перед собой цель сделать из меня девушку современную и раскованную. Но это была очень сложная задача.

Нола собиралась отвезти меня в Сискейл, чтобы сделать приличную прическу, и я долго сражалась с мамой, пока она не согласилась, что мне пора в конце концов сменить ужасную одежду монастырской школы на что-то более модное. Даже она поняла, что мне не следует выглядеть как шестиклассница. Однако пока что ничего нового куплено не было, и дальше разговоров дело не шло.

Когда я впервые побывала у Нолы и познакомилась с ее родителями, то сразу поняла, в кого пошла моя подруга. Катрин Хенсон была просто восхитительна. Все в семье, и что особенно позабавило меня, даже ее собственная дочь, звали ее Кати. У них были настолько чудесные отношения, что со стороны мать и дочь больше походили на сестер. Кати была такой же стройной и симпатичной, как и Нола, и в свои сорок два не имела на лице ни одной морщинки. Она была со вкусом подкрашена, великолепно одета и курила сигареты в длинном мундштуке.

— Обрати внимание на мундштук, — подмигнула мне Нола при нашем первом визите. — Оригиналом владеет ее высочество принцесса Маргарет, а это — точная копия.

— Не буду говорить, у кого ты переняла все свои ужимки, — рассмеялась в ответ миссис Хенсон.

— Ну вот, Вера, теперь сама видишь: живу как в аду, чего только не натерпишься от этих двух несносных женщин. Всегда рад, когда приезжает Джереми, есть кому защитить старика, — хохотнул Генри Хенсон.

Не в силах вымолвить ни слова, я с интересом и завистью смотрела на это семейство. Как мне хотелось, чтобы мой мифический отец был бы жив и мы все втроем жили бы так же дружно и весело, как они. У Хенсонов было все, что пожелаешь, а полковник увлекался самыми дорогими видами спорта — охотой, стрельбой, рыбалкой. Кати со скукой в голосе говорила о поездке в Лондон за покупками в Харди-Амиз… и вдохновенно обсуждала весеннюю шляпку, которую соорудил специально для нее Симон Мирман (до сего дня мне не доводилось слышать этих имен и названий).

Упадок и трудные времена, казалось, обошли эту семью стороной. Но меня привлекало не их богатство, а та восхитительная атмосфера любви и дружбы, которая царила в Камберлендском поместье. Тут не было ни мрачных тайн, ни скрытности, которые разрушали мой собственный дом. Мне приходилось считать Большую Сторожку родным домом, ведь у меня не было другого, но теперь это место выглядело для меня еще более непривлекательным и совершенно не похожим на семейный очаг.

Лишь однажды полковник перестал быть душкой и сердито глянул на свою жену поверх очков в роговой оправе. Она как раз заговорила о летнем отпуске. Нола объяснила мне, что мама хочет заранее заказать места в отеле на юге Франции, куда вся семья постоянно ездит отдыхать и где Кати очень нравится, но папа отказывается. Она заверяла, что поедут все ее друзья, а полковник только качал в ответ головой:

— Кати, прошу тебя, не начинай снова. Ты знаешь мою точку зрения. Наше материальное положение пошатнулось, и мы не можем позволить себе потратить кучу франков, которые так обожают твои друзья. Англия тоже хороша, хоть все и твердят, что страна катится вниз. В этом году мы проведем лето на родине, и не надо спорить.

Красавица миссис Хенсон состроила гримасу — она никак не хотела соглашаться с доводами мужа. Но компромисс был найден, и Генри пошел на уступки. Было решено, что семья отправится за границу, но только туда, где в ходу фунты стерлингов, может, даже в Вест-Индию.

Когда мы поднялись наверх, в спальню Нолы, я призналась, что завидую ей.

— Да, комнатка довольно милая, ты тоже так думаешь?

Я-то имела в виду вовсе не спальню, но решила промолчать и огляделась вокруг. Меня восхитила позолоченная кремовая мебель (Нола поведала, что она — от самого Луиса Квинзи), поразили бело-голубые занавески и голубой ковер на полу им в тон. Окна спальни выходили в парк, где полковник держал маленьких пятнистых оленей — прелестных созданий, и вид открывался просто потрясающий.

В комнате Нолы было тепло и уютно, полным-полно книг, картин и фотографий ее многочисленных друзей. Она болтала не переставая, рассказывала о том, чем занимается, о поездках в Лондон с Кати, о вечеринках, а потом заметила:

— Кстати, сними-ка свой костюм, крошка. Хоть ты и повыше, но фигуры у нас почти одинаковые, и размер, видно, тоже. Хочу посмотреть, подойдет ли тебе кое-что из моих вещей.

Протесты не принимались, и через мгновение из большого зеркала на меня уже смотрела совершенно другая, удивительная Вера. И она была просто восхитительна. Потрясающее темно-вишневое шерстяное платье с жакетом было мне в самый раз. Не могу не отметить, что короткая узкая юбка выгодно подчеркивала мои длинные стройные ноги. Подчиняясь импульсивному порыву, Нола надела мне на голову белый меховой берет, слегка сдвинув его набок. Она оглядела творение своих рук и присвистнула:

— Вот это да, Вера! Да ты просто милашка!

Я покраснела и засмеялась, но признала, что раньше никогда не выглядела столь привлекательно. Я хотела было снять жакет, но Нола запротестовала:

— Ты не слишком обидишься, если я попрошу тебя оставить это себе? Он прошлого года, а мама заказала мне новый на это лето, у Хардли. Я все равно собиралась избавиться от него.

— Но я не могу, правда… — начала я.

— Не будь такой гордячкой, дорогая, — прервала она меня. — Если хочешь, заплати за него. Ты же говорила, что мама все равно собирается тебе что-нибудь купить. Бери все вместе, и берет тоже, за пятерку. Идет?

— Чудно как-то, но это было бы здорово! — призналась я, искренне надеясь на то, что мама не обидится и у нас не выйдет новой стычки.

Но на самом деле мне было все равно, что она подумает. Я уже была сыта по горло положением, которое занимала дома. Я была готова броситься в бой и сражаться за свои права и за то, чего я на самом деле хочу. Окружающие диктовали мне свои порядки девятнадцать лет подряд, мне вечно полагалось быть на заднем плане и не высовываться. Веселый и авантюрный дух Нолы заразил и меня, и я ответила ей:

— Думаю, ты просто чудо… и вообще все вы! Вы же меня абсолютно не знаете. Это так щедро с твоей стороны, Нола.

— Не городи чепухи, рассмеялась она, — в этом районе ты первая девчонка моего возраста, которая пришлась мне по душе. Пошли вниз, пусть Кати тоже посмотрит. Кстати, она уже успела мне шепнуть, что ты очень привлекательна, личико — как картинка. Ну, посмотрим, что она скажет о твой фигуре теперь, когда ты прибарахлилась.

Я провела еще пару восхитительных часов в Камберлендском поместье, и, должна сказать, у меня прибавилось уверенности в себе. Не последнюю роль в этом сыграл мой новый шикарный наряд. Я была выше Нолы всего на несколько сантиметров, а в наши дни чем короче юбка, тем моднее. Кроме всего прочего, Нола добавила помаду в тон и причесала мне волосы.

Я была на вершине счастья и триумфа, когда старый дворецкий, Джозеф, который уже тридцать пять лет состоял на службе у Хенсонов, вошел и объявил, что прибыл мистер Бракнелл.

Мы с Нолой обменялись многозначительными взглядами. Щеки мои полыхали огнем, и я почувствовала, что вот-вот выдам себя с головой, но в глазах у подруги сверкали искорки. Миссис Хенсон проговорила:

— Вели ему войти, Джозеф!

Сердце мое готово было выскочить из груди. Какой день! Дружба наша с Нолой росла, ее семья приняла меня, на мне был восхитительный наряд, а теперь — Лоренс!

И вот он вошел. Не оставалось никаких сомнений, что домочадцы с ним накоротке. «Привет, Л.Б.» — так они с ним поздоровались, а полковник добавил к этому:

— Рад видеть тебя, Л.Б. Надо бы поговорить кое о чем. Я пойду в кабинет, может, заглянешь перед уходом?

Взгляд Лоренса упал на меня, и я нервно поглядела ему в глаза. Такая встреча, да еще в этом доме, явно была для него неожиданностью.

Тут вмешалась Нола:

— Верунчик у нас в гостях, и, надеюсь, не в последний раз. Насколько мне известно, вы знакомы.

— Да, в самом деле, — поклонился он мне.

Я не смогла выдавить из себя ни слова. Лоренс, как обычно, был просто великолепен. Он вскружил мне голову и в моих глазах был выше, сильнее и красивее любого мужчины на свете. Так было с самого первого дня, как только я встретила его в поезде.

Однако я решила брать пример с моей новой подруги, постаралась отбросить все свои предрассудки и забыть обо всем, включая мистическую связь Рейчел Форрестер с мистером Бракнеллом. Нола и ее мать вели с Лоренсом непринужденную беседу и даже немного флиртовали, подшучивая над ним.

— Чье еще сердце ты успел разбить, Л.Б.? — подтрунивала над ним Кати, дымя сигаретой. Меня просто завораживали ее длинные розовые ногти.

— Ничье, — ответил Лоренс. Он сидел в глубоком кресле с подушками, грациозно скрестив свои длинные ноги, и курил предложенную полковником сигару. А потом продолжил, почему-то глядя на меня, а не на Кати: — Человеческое сердце — прочная штука, его не так-то легко разбить.

— Это ты так говоришь, — веселилась Кати, — но я уверена, что в Эгремонте девичьи сердца истекают кровью от любви и разочарования.

Я взглянула на Лоренса. Он хмыкнул и удивленно приподнял бровь:

— Боюсь, у Веры Роуланд может сложиться обо мне неправильное мнение. Вы так не думаете, Кати? Я слишком занят, чтобы разбивать чьи-то сердца. В нашей части света нет поистине волнующих девушек, как по-вашему? Конечно, за исключением присутствующих, — добавил он с улыбкой.

— Только глазом моргни, тут же понесусь паковать вещи, — гнула свое миссис Хенсон.

У меня глаза на лоб полезли. Я не привыкла к таким разговорам, хоть и знала, что в них нет ничего дурного — это как пузырьки в шампанском, но я вдруг представила шок моей строгой принципиальной матери, если бы она услышала такие слова из уст замужней женщины.

Лоренс перевел сияющий взгляд на хозяйку дома и улыбнулся:

— Я бы уже давно все устроил, Кати, если бы Генри не стрелял так метко.

Теперь смеялись уже все. Я снова поймала на себе взгляд Лоренса, и мне показалось, что со мной он не чувствует себя так свободно, как с остальными. Даже и не знаю, что на меня нашло, но тут я ляпнула кое-что просто ужасное:

— Разве ты не находишь, что сиделка твоего прадядюшки великолепна? У нее шикарные рыжие волосы и потрясающие глаза.

В наступившей тишине я услышала, как Нола выдохнула: «Вау!» Мои слова произвели эффект разорвавшейся бомбы, но мне было наплевать на это. Вся полыхая, я уставилась на Лоренса Бракнелла и ждала его ответа. Лицо его застыло, превратилось в маску и совершенно ничего не выражало. Затем он хладнокровно заметил:

— О да, совсем забыл про Рейчел Форрестер. В самом деле красотка.

Я не была дурой и поняла, что вопрос мой встретили с неодобрением, а миссис Хенсон и Нола обменялись многозначительными взглядами. Но что-то не было похоже, чтобы они расстроились, даже наоборот, посмотрели на меня так, будто я сделала нечто весьма умное.

Нола попыталась разрядить атмосферу и прийти мне на помощь — но в последнем я не была уверена. Подруга внезапно вскочила на ноги и воскликнула:

— Кати, дорогая, как это я упустила из виду, пойдем поднимемся на минутку наверх. Нам надо позвонить леди Крейдон. Мы же обещали этому ископаемому, что заглянем в конюшню на ярмарке Красного Креста, и я поклялась, что мы позвоним ей до шести.

Я тоже поднялась:

— Не пора ли и мне домой… — начала было я, но Нола, тащившая мать к выходу, отчаянно затрясла головой:

— Нет, нет, давай еще немного поболтаем. Останься и развлеки нашего сердцееда, пока я не вернусь.

Они удалились, и огромные двери красного дерева закрылись. Великолепные двери с позолоченными ручками. Я не решалась поднять на Лоренса глаза и разразилась глупой тирадой, восхваляющей эти двери:

— Разве они не потрясающи? Никогда таких не видела. Они тоже георгианских времен, как и весь этот дом?..

Ответ его прозвучал холодно. Лоренс сообщил мне, что двери поставили лет сто назад, но они, несомненно, великолепны, как и белоснежная лепнина на потолке.

Потом я завела разговор про погоду и вдруг припомнила свое ночное происшествие в полнолуние. Я стала похожа на проколотый шарик и, путаясь в словах, окончательно замолчала и свесила голову на грудь. Я больше не наслаждалась его присутствием, и меня не трясло от сознания того, что мы одни в этой теплой, хорошо обставленной гостиной. Ко мне вернулись и страх, и депрессия, охватившие тело и душу после случая с Черной Собакой.

К моему удивлению, Лоренс пересел ко мне поближе. Я не смотрела на него, только вдыхала чудесный, богатый аромат сигары. А потом я услышала его голос, и этот голос никак не мог принадлежать человеку, которого Нола звала «прекрасный жестокосердный Л.Б.». В нем слышалось тепло и успокоение.

— Ты так изменилась, Верунчик. Совсем не похожа на маленькую школьницу, которую я встретил в поезде перед Пасхой. Ты — просто комок нервов. Я не узнаю тебя.

Моя попытка засмеяться в ответ провалилась.

— Н-наверное, это из-за м-моего н-нового костюма…

— Спору нет, ты выглядишь очаровательно, но я говорю не о внешности, а о поведении. Неужели Большая Сторожка сломала тебя?

И тут я повернулась к нему, не в силах больше притворяться. Все, что было у меня на душе, он мог прочитать в моих глазах. Я страстно зашептала:

— Да. Да! Я боюсь. Там происходят такие вещи, что мне просто страшно!

Он посмотрел как-то странно, и на мгновение мне показалось, что он вот-вот отпрянет от меня. Лоренс не находил слов и, сжимая и разжимая кулаки, уперся взглядом в пол. Потом спросил:

— Чего ты боишься?

Но источник смелости уже иссяк.

— Сама не знаю… — пробормотала я.

— Нет, знаешь. И я хочу, чтобы ты мне все рассказала.

Будь что будет, решила я и в общих чертах описала все, что творится в Большой Сторожке. Я даже упомянула свой страх перед озером из-за этого непонятного утопленника. Потом вкратце изложила легенду о Черной Собаке и рассказала о том, как Пес приходил ко мне ночью.

— Когда? — Вопрос прозвучал очень резко.

— Неделю назад, как раз была вторая ночь полнолуния.

— Опиши все поподробнее.

Я так и сделала. Щеки мои не уступали расцветкой новому платью, и мне было почти стыдно за свою глупость. Целую неделю я приходила в себя, а мама неустанно повторяла, что привидение — плод моего воображения, но я никак не могла внушить себе это, так что выдала Лоренсу всю правду.

— Он дотронулся до моей щеки, потом до руки, а когда я включила свет и начала кричать, пес попятился назад, зарычал и исчез за дверью, — закончила я.

Повисло молчание. Лоренс закусил нижнюю губу, брови нахмурились. Я видела, что он никак не мог решить для себя, действительно ли пес приходил ко мне, или я просто была не в себе. Но по крайней мере, он не торопился заявить, что я все выдумала.

— А ты веришь в легенду? — спросила я.

Опять тишина. Он уставился на кончик своей сигары, потом процедил сквозь зубы:

— Нет.

Очевидно на моем лице так отчетливо отразилось разочарование, что он не мог не заметить этого. Лоренс вскочил и, все еще хмурясь, начал мерить шагами комнату, руки в карманы, а потом добавил:

— Я говорю, что не верю в легенду, но не утверждаю, что ты не видела пса в своей спальне.

— О! — вырвалось из моей груди.

— Можешь еще что-нибудь рассказать?

Я колебалась, стоит ли рассказывать об инциденте с мисс Форрестер и шприце, но что-то будто подтолкнуло меня, и я честно описала и этот эпизод, добавив к нему рассказ о том, как сиделка спустилась в нашу квартиру и пыталась навязать свое мнение: чем быстрее я покину Большую Сторожку, тем лучше.

Это заинтересовало Лоренса еще больше, и мне даже показалось, что он был поражен моими словами. Но это длилось всего секунду. Потом он улыбнулся, вынул изо рта сигару и стряхнул пепел в пепельницу.

— Ну и ну, — протянул он. — Драматично! Крадешься по коридорам во мраке ночи, а мисс Форрестер разыгрывает из себя леди Макбет. Уверена, что она не произносила никакого заклинания вроде «все воды Аравии не смоют крови с этой маленькой ручки»? Никогда не был силен в цитатах.

Я встала, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Какое горькое разочарование: он подтрунивал надо мной, я бы даже сказала, издевался! Не поверил ни единому моему слову!

Я почувствовала себя настолько несчастной, что это даже придало мне сил, и я бросилась в атаку:

— Ненавижу мисс Форрестер! Думаю, она просто кошмарная женщина. Признаю, что она очень красива и все такое, но она — воплощение зла, и я уверена, что сиделка старается выжить меня из дома. И она чувствует, что ты — на ее стороне, вы ведь так часто бываете вместе. У нее даже твоя фотография в спальне на столе и…

Лоренс взбесился, и теперь в его голосе звенели льдинки:

— Хватит, Вера! Ты и так наговорила лишнего!

Сердце мое было разбито, и я даже была готова заплакать, но что-то, может воспоминания о Рейчел Форрестер (и, по правде говоря, моя ревность), заставило меня продолжить свое выступление:

— Не вижу причин, почему бы мне не сказать то, что хочу. С тех пор как я вернулась в Большую Сторожку, моя мать пинает меня, словно мячик, и отказывается отвечать на любые вопросы. Ясно как божий день, что и мисс Форрестер настроена против меня. А ты поддерживаешь ее!

Я остановилась, пораженная своим детским всплеском эмоций. Меня так трясло, что сил хватило только на то, чтобы рухнуть назад на софу. Я взяла сигарету и выронила ее из пальцев. Лоренс поднял ее и подал мне, потом дал прикурить и заговорил с такой нежностью, что это просто поразило меня. Я-то думала, что он мне голову оторвет.

— Застенчивая монастырская школьница стала взрывоопасной. Ты мне начинаешь нравиться, милый Верунчик!

Я вскинула голову и выпалила:

— Отлично! Всегда боялась скучных людей.

— Ты не можешь наскучить. Даже наоборот.

— Но ты ни слову моему не поверил и рассердился на меня!

— Я же сказал, что не могу полностью отрицать случая с Черным Псом. То же самое касается и мисс Форрестер. Уверен, ты не из тех, кто выдумывает подобные россказни.

— Почему ты тогда такой хмурый?

Лоренс снова присел рядом со мной и выпустил облако ароматного сигарного дыма.

— Я вовсе не сержусь, Вера. И не хочу показаться неприветливым, поверь. Мне очень жаль, что у тебя все так плохо.

— Не надо меня жалеть!

И тут он рассмеялся от всей души:

— Ты такая юная и импульсивная, правда, Вера? Послушай… меня рассердило только упоминание о фото на столике мисс Форрестер. Это же не твое дело, не так ли?

— Да! — Мне захотелось, чтобы земля разверзлась под ногами и поглотила меня.

— Я знаком с Рейчел Форрестер уже очень давно.

Я всхлипнула, а он тем временем продолжал:

— В одном Рейчел права. Тебе стоит уехать оттуда.

— Но почему, почему? Все эти секреты просто невыносимы!

— Я тоже пока не могу тебе ничего объяснить.

— Ладно. Но я не уеду. Мама говорит, что нет такой необходимости, если только я сама не захочу, а я не хочу.

— Почему? Теперь моя очередь спросить почему. Там не особо весело?

— Не собираюсь покидать свой дом только лишь из-за… из-за… — Я запнулась, а Лоренс с улыбкой продолжил:

— Из-за мисс Форрестер?

Я никак не могла разобраться в его настроении. Оно менялось, как погода в весенний день, и Лоренс прямо на глазах превращался из заносчивого неприступного мистера Бракнелла в юного веселого мальчишку. Он даже потрепал меня по руке:

— Выкинь все это из головы. Просто поговорите с мамой и решите, не найдется ли для тебя более подходящего места. Тебе ведь уже почти двадцать, не так ли? Пора бы найти работу.

— Я помогаю маме по дому в Большой Сторожке.

— Так не должно быть.

— Почему? — начала было я, но он жестом остановил меня:

— Больше никаких вопросов, Вера, прошу тебя.

— Хорошо, — согласилась я. — Но из дома меня никто не выживет. Никогда не испытывала настолько сильного желания вернуться туда, теперь меня и палкой не выгонишь. Это мой дом, по крайней мере, пока сэр Джеймс разрешает нам с мамой жить там.

Лоренс помолчал минутку, потом сказал:

— Почему, на самом деле, тебе так хочется остаться? Какова настоящая причина? Ты же сама признаешь, что место мрачное и зловещее. Так оно и есть в наши дни. А ведь раньше там было весело и так тепло… — вздохнул Лоренс. — Мы, дети, просто обожали приезжать туда. Правда, в те времена и пратетушка Грейс, и мои родители были еще живы. А какие вечеринки закатывали в замке! Помню, как дядя Джеймс катал нас на лодке по озеру. Я и плавать-то научился именно там. Но все это было еще до того, как… — Он спохватился и замолчал.

Я завороженно смотрела на него. Все мысли вылетели из моей головы, остались только одно безграничное любопытство и желание снова и снова слушать о Горьком озере и о его детстве да узнать, что заставило его резко прервать свою речь.

Но Лоренс, видно, считал, что и так сказал слишком много, и больше ни одного слова о прошлом из него выудить не удалось. Вместо этого он взял меня за правую руку, посмотрел на нее, потом мне в глаза и опустил ее:

— Ты совсем не такая, какой показалась мне там, в поезде. В тебе нет той слабости. Ты сильная, сильная и решительная.

— Тебе это не нравится?

— Да нет. Просто советую: не вмешивайся в те дела Большой Сторожки, которые тебя не касаются. И постарайся как можно меньше сталкиваться с мисс Форрестер. — Последнее замечание поразило меня.

— Ты знаешь что-то такое, о чем не хочешь мне рассказать…

Он покачал головой:

— Господь, храни нас, ну ты и упертая! Но больше я ничего тебе не скажу, кроме одной вещи — если тебе потребуется моя помощь или мой совет — звони, и я приеду.

Именно таких слов и ждало мое изголодавшееся сердечко, и я испытала истинное блаженство. Но счастье мое было недолгим. Я вздохнула:

— К сожалению, мисс Форрестер переставила телефон из холла к себе в спальню. Теперь никто не может позвонить, а когда она уезжает, то запирает дверь, и мы с мамой считаем, что это очень опасно, вдруг сэру Джеймсу станет хуже? Придется посылать за доктором Унсворта, а если того не окажется под рукой, промедление может быть смерти подобно… — Я остановилась, огорчившись, что опять пустилась в дурацкие объяснения, потому что почва снова начала уходить у меня из-под ног, а ведь мы только-только начали понимать друг друга. Он как-то странно взглянул на меня, брови его взлетели вверх. Но тут появились Нола и Кати, и больше мы с Лоренсом ни о чем не говорили. Прежде чем войти в комнату, женщины еще издалека начали весело смеяться.

В тот день Лоренс больше ни разу не взглянул на меня и не сказал мне ни слова.

Я вернулась в Большую Сторожку в еще более подавленном настроении, хоть и пыталась поддержать себя тем, что он сам сказал мне, что я в любой момент могу послать за ним. Какой шаг навстречу с его стороны! Но я, как обычно, переоценила и его. Я так надеялась, что мы подружились наконец, но Лоренс слишком холодно попрощался со мной. В голове моей засели две удручающие мысли. Первая — телефон остается в полном распоряжении Рейчел Форрестер, так что я все равно не смогу позвонить Лоренсу, даже если захочу. Другая — его фотография до сих пор стоит на туалетном столике в ее спальне.

 

Глава 10

С той самой поры я старалась не встречаться с мисс Форрестер — убиралась с ее дороги, едва завидев сиделку, так сильна была моя ненависть к ней. Но раза два-три нам не удалось избежать столкновения, и тогда она смотрела на меня своими злобными аквамариновыми глазами и отпускала какую-нибудь колкость:

— Как насчет черных псов? Больше не появлялись? Тебе надо засвидетельствовать свои показания, дорогуша, подтвердишь эту дурацкую легенду…

В другой раз от ее слов у меня мурашки по коже побежали.

— Все думала о том происшествии с собакой, дорогуша, и позволь сказать, пришла к выводу, что ты не врешь. Думаю, пес действительно приходил и лизал тебе руку. Но ему, видно, не понравился вкус, раз он зарычал!

— И как же вы узнали это?

— Слышала, как собака поскуливала и рычала прошлой ночью. Все ждала, вдруг придет и ко мне? Но она не пришла… — Сиделка во весь голос расхохоталась. — Видать, за тобой охотится!

— Но она появляется только в полнолуние, — решилась напомнить ей я.

— Как знать? — был ее ответ.

Вроде бы и ничего особенного, но слов медички было вполне достаточно, чтобы я не смогла заснуть и не переставая думала об этом. Я даже обыскала весь дом в поисках хоть каких-то признаков пребывания животного, но не было ни самих зверей, ни тем более их следов. Миссис Тисдейл поведала мне, что когда-то тут держали парочку старых спаниелей, но они уже давно отошли в мир иной, а новых заводить не стали, потому что лай и вой собак расстраивали сэра Джеймса.

Я так ничего и не обнаружила и очень нервничала по этому поводу. Мне кусок в горло не лез, и это не укрылось от пытливого маминого взора. Но я лишь отмахнулась от нее:

— Оставь меня в покое…

Она пожала плечами и удалилась, бормоча себе под нос об избалованных грубых современных девчонках и что, без сомнения, тут не обошлось без влияния этой Нолы Хенсон.

Мне становилось все более одиноко. Я почувствовала себя лучше, только когда Хенсоны позвали меня на обед через пару недель, ведь Нола обещала пригласить и его. Я просто сгорала от нетерпения и желания вновь увидеть мужчину моей мечты. Но даже по поводу этого приглашения у нас с мамой вновь вышла стычка. Мне нечего было надеть, а она отказывалась дать мне денег на новое платье, чем довела меня до слез.

— К чему было все это образование, — в сердцах выпалила я, — зачем с таким нетерпением ждала я окончания школы и пыталась найти свое место в жизни, когда у меня нет даже нормальной одежды?!

— Мне не нравятся твои друзья, — таков был ответ.

— Да тебе никто и ничто не нравится! — взорвалась я.

Она покраснела, но не собиралась идти на уступки:

— Поступай как знаешь, Верунчик, но я не позволю тебе командовать собой только потому, что ты вернулась домой!

Я хотела сказать, что не собираюсь командовать, просто хотела полюбить ее и чтобы она любила меня, как Кати Хенсон свою дочь, но промолчала — все было бессмысленно. Как можно спокойнее я повторила, что пойду на обед в поместье, невзирая на ее слова, и надену свой новый костюм. Нола сказала мне, что в принципе не обязательно выряжаться. Они с мамой частенько надевали брюки со свитером. Но у меня ничего подобного никогда не было.

Мама вспыхнула при одном упоминании о костюме Нолы, который она невзлюбила с первого взгляда.

— Подумать только, моя дочь ходит в обносках каких-то незнакомцев!

— Я собираюсь заплатить за него. Как-никак пять фунтов, — ответила я.

Мать поинтересовалась, откуда же я возьму такие деньги, но тут же на лице ее отразилось смятение: похоже, она спорила сама с собой, не в силах разрешить какой-то внутренний конфликт.

— Заплати за него. Не так уж это и много. А я куплю тебе что-нибудь подходяще, как только мы отправимся в следующий раз по магазинам. Просто ужас, что Хенсоны дают тебе свое старье, — с видимым усилием выдавила она наконец.

Я не могла понять свою мать, но расцеловала ее бледные щеки и поблагодарила.

Некоторое время спустя, когда мама куда-то ушла, я осталась дома одна. Стоял теплый майский денек. Несмотря на то что земли вокруг Большой Сторожки пребывали в полнейшем запустении, тысячи желтых и белых нарциссов цвели по обочинам дороги и по берегам озера, и от этого становилось веселее на душе. Сквозь сорняки на клумбах пробивались тюльпаны и радовали глаз своими бутонами.

Тоненькие березки и ольха, массивные буковые деревья, окружавшие озеро, зеленели молодыми листочками, все было свежо, в воздухе пахло весной. Даже зловещие воды Горького озера искрились и переливались под яркими солнечными лучами.

Мама пошла проведать одну ветхую старушку, которая жила в покрытой соломой хижине под холмом. Ей было уже под сто лет, и все жители нашего района время от времени навещали ее. Я видела, как мисс Форрестер тоже укатила куда-то на «роллс-ройсе», наверное в аптеку за лекарствами. Элис Тисдейл стирала и гладила белье на кухне.

Мне было до смерти скучно, я развлекалась мыслями о предстоящем обеде и тешила себя надеждой провести очередные несколько часов в компании Лоренса Бракнелла, совершенно упустив из виду неважное окончание нашей прошлой встречи. Думаю, что я зациклилась на этом безнадежном романе (если его вообще можно было так назвать!) именно от нечего делать.

И вдруг что-то — думаю, для меня навсегда останется загадкой, что именно, — подняло меня и подтолкнуло на заповедную территорию. Меня как магнитом тянуло в покои сэра Джеймса. Я знала, что, если старик позвонит в колокольчик, Элис поднимется к нему узнать, чего он хочет. Но старушка сказала, что сиделки не будет всего каких-нибудь полчаса и перед отъездом та сделала для него все необходимое.

Я прошла по галерее, потом по коридору, отделанному великолепными панелями. Это место я видела лишь однажды, да и то издалека.

Раздираемая любопытством, я прокралась по толстым коврам к дверям комнаты, за которыми так долго пролежал больной баронет.

Дверь была немного приоткрыта, и я даже смогла увидеть часть спальни. Я жадно поедала взором огромную кровать времен королевы Анны, о которой была наслышана от своей матери. Резные ножки, поддерживающие малиновый полог из узорчатой шелковой ткани, были несколько тяжеловесны, но при этом полны изящества, так же как и малиновые парчовые занавески на окнах.

Сэр Джеймс полусидел-полулежал на кипе пуховых подушек. Его невозможно было бы узнать, если бы не волосы, которые я так хорошо помнила и которые были белыми как снег еще во времена моего детства, но теперь они изрядно поредели. У него было бледное лицо цвета слоновой кости, истощенное, как и скрещенные, лежащие поверх одеяла костлявые руки. Глаза закрыты.

Я внезапно ощутила себя молодой, полной жизни и сил по сравнению с этим несчастным больным стариком, у которого судьба отобрала и жену, и сына, и слезы выступили у меня на глазах. У него не осталось ничего, кроме несметного богатства, но на него здоровья не купишь.

Я уже собиралась потихоньку убраться восвояси, но глаза больного внезапно открылись. Надо сказать, что взгляд был достаточно острым для человека его возраста, сэр Джеймс тут же заметил меня и позвал надтреснутым голосом:

— Сестра, сестра, это ты? Входи.

Я поняла, что он видит только очертания моей фигуры в тени двери, и смело шагнула в комнату прямо к его постели.

— Это не мисс Форрестер, она уехала. Я — Вера Роуланд, сэр Джеймс, — обратилась я к нему.

Повисло молчание. Инвалид изумленно уставился на меня. Глаза у него были голубые, но не безжалостные, как у мисс Форрестер, а теплые, почти бесцветные и очень печальные. И в них застыло удивление. Сердце мое бешено колотилось, и я чувствовала себя такой виноватой, потому что знала, что не имею никакого права находиться здесь. Мама денно и нощно внушала мне, что я не должна навязывать старику свое общество.

Но тут он произнес:

— Вера Роуланд? Вера… Ты не миссис Роуланд. Слишком молода. Кроме того, зовут ее Мод.

— Я ее дочь… — От волнения язык плохо слушался меня.

Опять тишина. Потом он протянул ко мне трясущуюся руку:

— Подойди ко мне, дитя мое. Ближе, ближе. Дай поглядеть на тебя.

Я придвинулась к краю кровати, по пути автоматически поправив простыню. Шторы были полузадернуты, и в комнате царил полумрак, так разительно отличающийся от солнечного майского дня. Электрокамин был включен на полную мощность, и открыта лишь одна самая верхняя створка окна. Как душно, подумала я, но, возможно, умирающему было просто холодно.

Но нельзя сказать, что в спальне царила тяжелая атмосфера. Пахло свежестью и лавандой.

Сэр Джеймс дотронулся до меня своими тонкими ледяными пальцами. Он моргнул и прошептал:

— Теплые, теплые юные руки. Ах да, Вера Роуланд. Малышка Верунчик. Теперь я вспомнил…

— Мне нельзя тут находиться, сэр… — Слова позвучали глупо.

— Не уходи, — прервал он меня, — не оставляй меня. Останься, прошу.

— Я попаду в такой переплет, — рассмеялась я, но старик снова вмешался:

— Сядь. Сядь поближе. Хочу рассмотреть тебя.

Я уселась на кресло, стоявшее у самой постели, и нервно огляделась. Я никак не могла избавиться от чувства вины и поверить, что нахожусь в священной спальне и разговариваю с самим сэром Джеймсом.

— Мне нужно уйти, — еле выдавила я, но крепкие пальцы сжали мою руку.

— Очки, дай мне очки.

Я увидела их на прикроватном столике, на котором выстроились в ряд обычные для тяжелобольного предметы: кувшин с лимонным отваром, стакан, поильник, ваза с фруктами, часы, отсчитывающие уходящие минуты… отсчитывающие уходящую жизнь, грустно подумала я.

Неожиданно сострадание кольнуло меня в самое сердце, я наклонилась к старику и бережно нацепила очки в роговой оправе на его крючковатый нос. Теперь он пристально смотрел на меня сквозь толстые линзы. Смотрел и смотрел не отрываясь. Челюсть его отвисала все больше и больше, удивление и даже ужас читались во всем его облике.

Голос старика сел от волнения:

— Господь всемогущий! Хьюго… Хью… сынок!

Я удивленно моргнула. О чем это он? Может, он находится под действием сильных лекарств и бредит, представляя себе своего давно умершего сына?

— Дорогой сэр Джеймс, что я могу сделать для вас? — решилась я наконец задать вопрос.

Баронет собрал всю свою волю и костлявым пальцем указал на фотографию в кожаной рамке, которая стояла на причудливо изогнутом комоде напротив кровати.

— Дай, дай ее мне, — попросил он, задыхаясь.

Я послушно выполнила приказание, из чистого любопытства взглянув на фото. И тут меня пронзило какое-то странное чувство: со студийного портрета, выполненного известным светским мастером в Лондоне, на меня глядел молодой человек, мой ровесник. И мне показалось, что я смотрю на свое собственное лицо: тот же овал, густые непослушные светлые волосы, чуть вытянутые к вискам печальные глаза. Разница была только в губах: они были тоньше, а подбородок какой-то безвольный. Неожиданно в памяти всплыли слова, сказанные Лоренсом, когда он впервые увидел меня в поезде. Тогда он пробормотал нечто вроде: «Не может быть!»

Теперь стало понятно, что он увидел это сходство; он знал, но ничего не сказал мне! Все держалось в секрете… У меня поплыло перед глазами. Я была поражена до глубины души.

Сэр Джеймс держал фотографию в трясущихся руках и переводил взгляд с нее на меня.

— Кто ты? — Голос его дрожал.

Я уже представлялась, но повторила опять:

— Вера Роуланд.

— Дочка нашей Мод, да. Да. Все звали тебя Верунчик, пока Грейс не отослала тебя. Грейс, моя жена.

И хотя я никак не могла взять в толк, о чем это он говорит, возбуждение нарастало во мне как снежный ком. Я была на пороге величайшего открытия; наконец-то могла узнать что-то о себе, о настоящей Вере.

— Так вы помните меня, сэр Джеймс?

— Да, да! Я не хотел, чтобы ты уезжала, дитя мое, но они сказали, так будет лучше. После того, что произошло, Грейс просто невыносимо было смотреть на тебя.

— Что произошло? — затаила я дыхание.

Он не ответил на вопрос, просто продолжал рыться в воспоминаниях:

— Я все эти годы думал о тебе, хотел увидеть тебя, но твоя мать не позволяла тебе вернуться. Она сказала, что поклялась перед моей женой, что твоя нога никогда не переступит порог этого дома. Но однажды я спросил ее о тебе, и она призналась, что тебе уже пора покинуть школу, и я уговорил ее позволить тебе вернуться сюда. Когда ты приехала?

— Да я здесь уже много недель, сэр Джеймс, — ответила я, а сама подумала: так, значит, это он платил за школу. Но почему, почему?

— Они прятали тебя от меня. — Он выронил из рук фото и снова схватил меня за руку. Старик буквально пожирал меня глазами. — Дочка Хью. Внученька моя. Моя маленькая Верочка.

Я замерла. Кровь отхлынула от моего лица, потом бросилась в голову. Я вся тряслась.

— Что вы такое говорите? О, сэр Джеймс, как я могу быть вашей внучкой? У вас бред?

— Нет, — покачал он головой. — Нет, я всегда знал, но мать твоя — что твой камень, алмаз, ничем не прошибешь, и меня заставили поверить, что так будет лучше. И все эти юристы тоже постарались. Но ты ребенок моего сына, и я так хотел, чтобы ты была рядом. Это твой законный дом.

Ошеломленная, оглушенная и все же на вершине счастья, я едва могла промолвить:

— Не могу поверить, не могу!

— Тебе когда-нибудь рассказывали о твоем отце?

— Нет, никогда. Каждый раз, когда я пыталась хоть что-то узнать о нем, мама замыкалась в себе.

— Бедняжка Мод! — тихонько прошептал старик. — Так и не решилась сказать тебе правду. Она хорошая женщина, но такая упрямая, прямо как моя бывшая жена. Грейс была такой красавицей, такой обворожительной, пока не умер Хью. Наверное, в ней тоже что-то умерло, осталась только горечь, горечь и ненависть даже к воспоминаниям о сыне и к его ребенку. А потом эта безумная скачка, несчастный случай, укравший у нее жизнь. Одна трагедия за другой, старый дом, сколько всего он насмотрелся! А самая большая трагедия похоронена на дне озера, Горького озера, недаром же его так назвали!

Я вся обратилась в слух, дрожа от возбуждения и стыда, но что-то как будто щелкнуло у меня в голове при упоминании об озере. Язык оказался проворнее мозгов, и я, сама того не желая, выпалила:

— Так это мой отец совершил самоубийство — он утонул в озере?

Речь старика стала невнятной и превратилась в непрестанное бормотание, но я все же сумела разобрать, что в свое время так и не удалось до конца выяснить, случайно он утонул или покончил с собой. Вердикт следователя гласил «несчастный случай», но по округе поползли слухи, что Хьюго Халбертсон свел счеты с жизнью. Даже его собственная мать поверила в это.

Я стала расспрашивать сэра Джеймса о деталях, но он вряд ли понимал меня и только продолжал бормотать:

— Бедный ребенок. Какой шок. Но ты все равно узнала бы когда-нибудь. Пусть мама расскажет тебе обо всем, она обязана сделать это. Обязана…

Рыдания душили меня. Поддавшись эмоциям, я встала на колени рядом с кроватью деда и прижалась мокрым лицом к его плечу.

— Мой дедуля… как чудесно знать, что у меня есть дедушка. Ужасно, конечно, что мой отец погиб вот так, но как же я рада, что обрела тебя! Мне было так одиноко!

— Одиноко? Тебе? Как такая молодая и красивая девушка может быть одинока?

— Очень просто, — сквозь слезы призналась я. И пока его добрая, ласковая рука гладила меня по голове, я испытала странное чувство умиротворения, душа обрела гармонию и покой, о существовании которых я раньше и не подозревала. Я даже не осознавала важность всего того, что он рассказал мне, только поняла, что я уже не просто Вера Роуланд — маленькая никто, я стала внучкой сэра Джеймса Халбертсона, но была слишком ошеломлена, чтобы осознать это. Кроме того, меня абсолютно не интересовала материальная сторона дела. Факт, что я обрела деда, захватил мое воображение не меньше, чем его собственное.

— Моя малышка, — повторял он снова и снова, — теперь, когда я нашел тебя, у меня появился смысл жизни. У тебя будет все, что должно было принадлежать Хью. Твое имя будет Халбертсон по закону, и в один прекрасный день ты получишь этот дом. Ты не такая, как Хьюго. Это видно с первого взгляда. Он был сумасшедший, мой сын, такой бесшабашный! Он причинял боль и себе, и всем вокруг, но ты никому не сделаешь больно.

— Пожалуйста, живи ради меня, — задыхалась я. — Теперь ты просто обязан поправиться, дедушка.

Я подняла голову и до смерти перепугалась: старик откинулся на подушки, и глаза его были закрыты. На какой-то невыносимо страшный миг мне показалось, что он умер, что я обрела своего деда, только чтобы снова потерять его. Я вскочила на ноги и с криками понеслась по коридору, призывая старую Элис. Если потребовалось бы, я даже была готова взломать дверь мисс Форрестер, чтобы вызвать доктора. Но буквально через несколько шагов я лицом к лицу столкнулась с ней самой: Рейчел разъяренно, но в то же время с тревогой смотрела на меня.

— Что ты делаешь? — потребовала она. — Да как ты смела войти в комнату сэра Джеймса?!

Я прервала ее тираду:

— Идите к нему, быстрее, он умирает! Ради бога! Сделайте же что-нибудь…

В глазах сиделки загорелся странный огонек.

— Идиотка, — буркнула она, оттолкнула меня и понеслась в спальню моего деда.

 

Глава 11

— Господи боже мой! — воскликнула мать, когда я закончила свои излияния. Она оперлась локтями на обеденный стол и закрыла лицо руками.

Мне стало жаль маму. Было ужасно видеть, как гордая, несгибаемая женщина может вот так запросто сломаться. Я прижалась щекой к ее затылку:

— Не плачь, мамочка, дорогая! Не расстраивайся ты так! Знаю, что ослушалась тебя, прокравшись в комнату сэра Джеймса. Но что-то будто тянуло меня туда, прямо-таки заставило меня сделать это. Я была не в силах противостоять.

Мама подняла голову, и я увидела, что слез нет и в помине, только все лицо перекошено, губы сжаты и она кусает их, как будто пытается изо всех сил сдержаться. Даже в такой момент она не могла позволить себе расслабиться и заплакать.

— Зачем называешь его сэр Джеймс? Почему не дедушка? — Горечь потоком лилась вместе со словами.

Я отшатнулась от нее, вся теплота и жалость по отношению к этой женщине испарились без следа.

— Ладно. Ну, навестила я своего дедушку, и что в этом такого? Вот что действительно хотелось бы знать, почему так долго все скрывали от меня этот факт?

— Так было лучше… — резко ответила мать. — И даже теперь я не собираюсь выкладывать тебе всю правду.

— Но ты должна! — возмутилась я. — Я имею право знать!

— А я имею право молчать, если захочу.

Я постаралась успокоиться:

— Уверена, что все это до сих пор ранит тебя, мама, а я не хочу добавить новой боли. Но ведь моим отцом действительно был Хьюго Халбертсон, не так ли? Дедушка рассказал мне. И я видела фото — мы просто одно лицо.

— Так и было, — буркнула мать.

— Теперь я начинаю понимать, почему ты никогда не любила меня! — набросилась я на нее. — Я твой ребенок, но и его тоже, мы — как две капли воды, а ты его ненавидела. Это же очевидно!

Она глянула на меня, встала, подошла к окну и принялась разглядывать проклятое озеро, такое тихое и безмятежное в этот день.

— Да. Бог знает, как ты похожа на него. Но ты сильнее. Он был слабак, тщеславный и жестокий. Ты ни то ни другое. Ты можешь быть такой милой. Но ты не позволяешь руководить собой, не поддаешься влиянию. И в этом ты в корне отличаешься от него. Он всегда попадал под влияние дурных людей. Даже в Кембридже он попал в руки худшей из женщин. Выбирал друзей из самых ненадежных студентов. Может, это все деньги, у него было их слишком много в те времена. Мать избаловала его. Но его поведение отвратило от него даже ее — как и меня потом, а из твоего деда ее высочество всегда веревки вила. Что бы он ни чувствовал по отношению к сыну, для сэра Джеймса это был отрезанный ломоть — и ты, когда родилась, тоже, — потому что таково было желание ее высочества.

— Мама, — мягко проговорила я, — прошу тебя, иди сюда, сядь и расскажи мне все. Облегчи свою душу. Давай не будем враждовать только из-за того, что я напоминаю тебе бедного папочку.

Она резко развернулась, ее прямо-таки трясло от едва сдерживаемых эмоций.

— Бедный папочка! Жалеешь его, а ведь не знаешь, что он со мной сделал!

— Вот и расскажи! — повторила я. — Как я могу любить его? Ничего подобного, уверяю тебя, мама. Это всего лишь любопытство и естественное желание любой девчонки знать все о своих родителях. Ты единственный человек на земле, которого я хочу понимать и любить, но ты же не позволяешь мне, мама!

Она снова отвернулась. Я наблюдала за тем, как она в сомнении грызла костяшки пальцев.

— Ладно, все равно все выплыло наружу, и не знаю даже, к чему теперь это приведет, — решилась она наконец. — Только оставь меня в покое, не вытягивай ты из меня прошлое. Двадцать лет я пыталась забыть обо всем — с тех самых пор, как ты родилась.

Я отогнала от себя поднявшую было голову симпатию.

— Извини меня, мама, но было бы правильней рассказать мне все. Я должна это знать, — проговорила я со всем упорством, на которое только была способна. И в тот же момент, как наяву, услышала слова Лоренса Бракнелла, сказанные им в гостиной Хенсонов: «Ты изменилась… Я с трудом узнаю тебя…»

Я и сама себя с трудом узнавала. Я всегда была упрямой, но никогда — бессердечной. Череда событий, произошедших в Большой Сторожке, мистика, тени ужаса и смерти — все это разрушило мою наивность и молодость.

Теперь настал черед матери.

— Твой дружок, Лоренс Бракнелл, не особо обрадуется всему этому, ты так не думаешь? Будет опасаться, что сэр Джеймс признает тебя публично и перепишет завещание.

Да, именно на это и намекал мне сэр Джеймс. В тот момент я ничего не соображала и не осознала всю важность происходящего, но теперь стало очевидным, какие это может вызвать последствия и сколько бед принести. Лоренс был внучатым племянником и, как ожидалось, наследником. Я была внучкой — но незаконной. Бедному милому старику нельзя было позволить изменить завещание! Одна мысль об этом наполняла меня ужасом.

— Остается только молить Бога, чтобы дед умер, так и не послав за адвокатами, — с жаром заметила я. — Не хочу лишать Лоренса Бракнелла ни единого пенни…

— Слишком щедро с твоей стороны, Вера, — раздался голос с порога.

Мы с матерью одновременно обернулись и увидели Лоренса Бракнелла собственной персоной. Мне подумалось, что говорит он с легким сердцем, но выглядит что-то больно хмуро. Он продолжал:

— Извините, но, кажется, я подслушивал. Я слышал твои слова, Вера, и уверяю тебя, что бы ни решил прадядюшка Джеймс по поводу своих денег, я приму это без колебаний. Но не слишком ли мы забегаем вперед?

Растерянная, смущенная, полыхая, я едва смогла выдавить из себя пару слов:

— И я так думаю… Я не знаю… это фантастика какая-то.

— Кстати, рад был услышать, что ты не хочешь отбирать у меня ни пенни, — добавил он. — Но давайте не будем обсуждать это теперь. Я вот о чем подумал. Миссис Роуланд, — обратился он к моей матери, — наверное, пришло время рассказать Вере все как есть. Как только я вошел, Рейчел заявила мне, что звонит доктору Вайбурну. Дяде Джеймсу явно стало хуже. Вера, зачем ты пошла туда и так расстроила старика?

Задавая вопрос, он смотрел на меня в упор. Я слышала, как учащенно забилось мое сердце, стоило только мне встретиться с ним взглядом, но гордо подняла голову:

— Я не собиралась делать этого. Но так или иначе, я оказалась в его комнате, и он попросил меня остаться, а когда рассмотрел поближе, тут же узнал. Я так похожа на отца. Дедушка рассказал мне, что именно он утонул в Горьком озере.

— О боже! — Лишившись последних сил, моя мать рухнула на стул, закрыв лицо руками, как будто дух борьбы внезапно покинул ее. Я обняла ее за плечи, и в этот раз она не отстранилась от меня. Мы с Лоренсом снова встретились взглядами, и в этом сияющем глубоком взоре я прочла жалость и доброту, и это дало мне ключ к пониманию его характера. Он не был ни жестоким, ни бессердечным, как я думала раньше. Он был добрым и благородным, именно таким, каким описывали его Хенсоны.

— Бедная миссис Роуланд. — Сердце мое перевернулось от того, как он обратился к моей матери. Но та вскочила на ноги и стремглав бросилась из комнаты, и я знала, что она побежала к себе поплакать.

Я сделала попытку кинуться за ней, но Лоренс остановил меня:

— Погоди. Пусть поплачет. Знаешь, все это так долго камнем лежало у нее на сердце, а ведь она не из тех, кто выставляет свои чувства напоказ. Она прячет их от кого бы то ни было, сама ведь знаешь. Ей лучше выплакаться.

— Да, — из моей груди вырвался тяжелый вздох, — знаю.

У меня было ужасное ощущение, что я, как и моя мать, могу разреветься, но этого не случилось. Я отвела глаза от Лоренса и посмотрела на Горькое озеро, от которого у меня всегда мурашки по спине бежали и которое теперь я откровенно ненавидела. Его воды сомкнулись над головой моего несчастного отца и забрали его жизнь. Моего отца!

Снова раздался голос Лоренса:

— Пойди сюда, сядь. Возьми сигарету. Ты ведь начала курить, правда?

Я уселась у камина, не замечая ничего вокруг. Лоренс прикурил сигарету и сунул ее мне между губ.

— Хватит трястись. Лучший способ бороться с шоком — спокойствие. Быть спокойной и вести себя как обычно.

Я согласно кивнула, но руки у меня продолжали дрожать, когда я вынула сигарету изо рта.

— Я уже говорила тебе там, в Камберлендском поместье, и повторяю сейчас — в этом доме всегда творилось что-то зловещее, недоброе. Но я и представить себе не могла, что это касается меня.

— Ты ведь еще не до конца осознала все это, правда, Вера?

— Да. — Я закашлялась. — Не до конца. Я знаю только, что мой отец… — Я остановилась, пытаясь прочистить горло, и Лоренс вмешался:

— Не чувствуй себя слишком несчастной из-за того, что произошло там, — махнул он головой в сторону озера. — Никто так никогда и не сумел доказать, что Хью сделал это специально. Ходило немало пересудов, и даже разразился скандал, но вердикт постановил: «несчастный случай».

Я с мольбой уставилась на Лоренса:

— Все равно ужасно! Может, расскажешь мне об этом? Или я так и буду теряться в догадках?

— Дядя Джеймс постарался на славу, теперь от тебя не так-то легко скрыть правду, — коротко рассмеялся Лоренс, поднялся и начал мерить шагами нашу комнатку, по сравнению с которой он был просто великаном. — Я не вправе рассказывать тебе об этом, Вера, — сказал он. — Это должна сделать твоя мать.

— Но я лучше бы от тебя это услышала, — взмолилась я.

Он остановился в опасной близи от меня и окинул оценивающим взглядом:

— Ты доверяешь мне, так ведь?

— Да, — пошептала я. В этот момент близости щеки мои горели тем же огнем, который обжигал мое сердце.

И все же я никак не могла выбросить из головы ту первую ночь, когда я только что вернулась в Большую Сторожку и услышала разговор Рейчел Форрестер с Лоренсом Бракнеллом. Тогда мне показалось, что и он отвечал ей, как любовник.

Она ясно дала понять, что между ними что-то есть. И это вновь всколыхнуло мои подозрения по отношению к рыжеволосой сиделке с ее животной, я бы даже сказала, скорпионьей красотой, которая по уши втрескалась в Лоренса и с которым она слишком часто проводила время.

Но я не взяла обратно свой ответ на его вопрос. Я действительно в душе доверяла ему.

— Боюсь, что лично я не вправе удовлетворить твое любопытство. Это дело абсолютно не касается меня.

— Касается… нет, правда… — начала я, запинаясь.

— Нет, и я уже говорил тебе, Вера, это жизнь твоей матери. Именно она должна давать объяснения.

Я вскочила на ноги:

— Мама никогда ничего мне не расскажет! Вы все ведете себя со мной как с неразумным ребенком, которому не стоит давать шанса когда-нибудь повзрослеть. Если так и будет продолжаться, мне придется узнать об этом у дедушки… — Я остановилась с полным ощущением того, что снова выставляю себя на посмешище.

— Твой дед — очень больной человек, Вера.

— Я знаю, а эта сиделка не улучшает его состояние… — Я закусила губу, уверенная, что только настраиваю против себя Лоренса. Но к моему глубочайшему удивлению, он произнес:

— Не стоит делать поспешных выводов, даже по отношению к Рейчел, или ко мне, или к кому бы то ни было.

— А что ты хочешь, чтобы я делала? В трех соснах блуждала? Именно так я себя и чувствую!

И тут я почувствовала, как рука Лоренса легла на мое плечо. Даже через платье я ощущала жар, исходящий от нее. Мысли путались, и я была уверена только в одном — как безнадежно и бесповоротно люблю этого человека.

— Потерпи, бедная маленькая Вера! — сказал он, но я сбросила его руку со своего плеча.

— Мне не нужна твоя жалость! — вспыхнула я, но он лишь улыбнулся в ответ. Его забавляли мои детские выходки. Откуда ему было знать, что я просто пытаюсь скрыть свои истинные чувства. Мне хотелось броситься в его объятия и признаться, что ничто не имеет для меня значения, лишь бы он был рядом и я иногда, хоть изредка, могла слышать его голос и видеть его.

И тут я вспомнила, что сказала мне мать как раз перед самым его появлением: «Твой дружок, Лоренс Бракнелл, не особо обрадуется всему этому… Будет опасаться, что сэр Джеймс признает тебя публично и переделает завещание».

Как обычно, не подумав, я дико взглянула на Лоренса и выпалила:

— Мама расстраивается главным образом из-за того, что теперь дедушка может признать меня и что ты… — Я замолчала, ошарашенная своей бестактностью.

Но Лоренс быстро сообразил, что за слова чуть не сорвались у меня с языка. Лицо его ожесточилось, доброжелательность как рукой сняло. Он снова превратился в высокомерного Лоренса, с которым невозможно было нормально общаться и который пугал меня даже в те минуты, когда был особенно очарователен.

— Не думаю, что нам стоит обсуждать эту сторону вопроса, Вера, — отрезал он, — и если хочешь знать, меня это мало волнует. Мой прадядушка должен поступить с тобой по справедливости.

Он развернулся и направился к выходу. Меня вдруг охватил животный страх, что Лоренс уходит не просто из этой комнаты, а от меня…

— Лоренс, постой! Погоди, скажи, что мы останемся друзьями, что ты не возненавидишь меня только потому, что… — И я снова беспомощно замолчала.

Он повернулся ко мне, и легкая улыбка коснулась его губ, хотя я и не была точно уверена, что ее вызвало. Может, простая любезность, а может, жалость — или вообще, безразличие. Я не знаю. Что угодно, подумала я, только не безразличие!

— Мне так жаль, что я вообще зашла в комнату деда. Так жаль! — выпалила я и отвернулась от Лоренса, очень уж не хотелось, чтобы он увидел, как горькие слезы застилают мне глаза. Ничего не различая вокруг, я затушила окурок в пепельнице на столе мамы.

— Да ладно тебе, Вера, не впадай в другую крайность, — холодно произнес Лоренс. — Уверен, все обернется как нельзя лучше и тебе не придется сожалеть о сделанном. Не сомневаюсь, ты доставишь прадядюшке много счастливых минут. Тебя прятали от него только потому, что так хотела тетя Грейс. Она была безжалостной женщиной, а дядя был игрушкой в ее руках вплоть до самой ее смерти. Но он любил своего сына. Насколько я помню, они оба с ума по нему сходили, и от этого им было еще больнее узнать про его дурные наклонности и беспринципное поведение. Вы с ним и вправду как две капли воды. Я подумал об этом сразу же, как только увидел тебя.

— Так ты все это время знал?

— Да, знал, — признался он, но слишком уж тихо и, как мне показалось, без особой радости.

— Так почему же ты не сказал мне прямо, что я — дочь Хьюго Халбертсона?

— Потому что я не имел права. Я поклялся твоей матери. Но были и другие причины… — Последние слова дались ему с большим трудом.

— Я уже по горло сыта всеми этими тайнами! Попрошу мать — пусть упакует вещи и заберет меня отсюда, лучше уж нам уехать из Большой Сторожки!

— Не делай этого, Вера, — поспешно вставил Лоренс. — Теперь достаточно причин, чтобы ты осталась в замке. Ты можешь понадобиться своему деду.

Но не тебе, подумала я. Наверное, ты теперь меня ненавидишь. О! Я должна быть уверена в том, что дедушка не изменит завещание. Лоренс должен остаться для него на первом месте.

— Мне пора, Вера, — сказал он. — Мы вскоре снова увидимся и поговорим. И помни — ты нужна ему.

Я кивнула. Сама чувствовала, что это так.

— Пойдешь наверх к дедушке?

Он вздрогнул, потом рассмеялся:

— Так странно слышать это слово из твоих уст.

— Ты возненавидишь меня, если он слишком сильно привяжется ко мне, так ведь, Лоренс? — начала я, охваченная дикими, неуправляемыми эмоциями.

Теперь он схватил меня за запястья и как следует тряхнул:

— Хватит инсинуаций! Мы с тобой станем заклятыми врагами, если я еще хоть раз услышу от тебя нечто подобное.

И тут, к своему ужасу, я наклонилась и поцеловала его руку.

— Прости меня, я с ума схожу. Все слишком невероятно. О Лоренс, прошу тебя, останься моим другом!

Повисла тишина. Он отшатнулся от меня, и я видела, как на его лице отразилось огромное удивление. Он перевел взгляд на руку, которой только что коснулись мои губы. Я видела, как румянец разливается под загорелой кожей.

— Почему ты сделала это? — хрипло прошептал он.

Я чувствовала себя растерянно и ужасно глупо, так что даже не могла найтись с ответом. Не стоит и говорить, как я хотела, чтобы этого никогда не произошло, чтобы я не выдала себя с головой вот так, запросто. Но к моему удивлению, в ответ он взял мою руку и поцеловал меня в ладонь.

— Мне следовало сделать это первому, — сказал он, — но все равно спасибо. Ты такая милая, Вера. Даже слишком.

Он развернулся и быстро вышел из комнаты, и я услышала, как хлопнула большая зеленая дверь, отделяющая нашу половину от всего остального дома.

Я едва могла дышать, так быстро билось мое сердце. Он поцеловал мне руку в ответ на мой жест и назвал меня милой… слишком милой. Что бы это значило? Да ничего конечно же… Просто порыв благородства — постараться загладить мой неуместный поступок, не дать мне почувствовать себя дурой.

Я побежала в мамину спальню. Она вовсе не рыдала, уткнувшись в подушки, а тихо сидела у окна в своем любимом кресле-качалке и шила, как это частенько бывало, когда я заходила к ней. И лицо ее тоже, как обычно, ничего не выражало, не было и намека на то, в каком состоянии она только что выбежала из комнаты. Мама полностью обрела над собой контроль. Она посмотрела на меня так, будто была удивлена тому, что я вся горю, но никак не прокомментировала это, а только сказала:

— Садись, Вера. Сюда на кровать. Думаю, что все же надо тебе кое-что рассказать. Я передумала. Наверное, время пришло. Пора тебе узнать кое-что о своем отце.

 

Глава 12

Вот так я и все узнала.

Мама попросила не прерывать ее, а просто внимательно слушать, проявить терпение и понимание. Я прикурила сигарету — боюсь, это уже вошло в привычку, и мама удивленно наблюдала за мной, но ничего не сказала. Откинувшись на спинку своего кресла-качалки, ни разу не взглянув на меня, бесстрастным голосом она заполняла пробелы в моих знаниях и объясняла свое отношение, но ни разу не сослалась на настоящее. Вся история касалась только прошлого.

За некоторое время до моего рождения молоденькая Мод Роуланд приехала сюда работать на сэра Джеймса и леди Халбертсон в качестве помощницы миссис Морган, старой экономки родом из Уэльса, которая в то время отвечала за всю прислугу. Старушка давно отошла в мир иной, добавила мать.

До этого девятнадцатилетняя Мод жила со своей теткой. Маме и года не исполнилось, когда родители ее умерли. Это были добропорядочные люди среднего класса. Мистер Роуланд работал бухгалтером в Гранж-овер-Сандз. Моя мать не получила практически никакого образования, но была умной и красивой и, как она сама сказала, любила жизнь и считалась веселой компаньонкой. У нее был талант к шитью и вышивке, и она была очень довольна работой в Большой Сторожке. Она следила за одеждой леди Халбертсон и постельным бельем. В те времена в доме всегда было полно родственников и гостей, особенно в сезон охоты. Грейс Халбертсон была помешана на лошадях.

Во время войны Большая Сторожка превратилась в офицерский госпиталь Красного Креста. У моего отца был какой-то дефект позвоночника, что никак не отражалось на его внешности, но позволило избежать отправки на фронт. Ему было двадцать, когда он подался в Кембридж. Как я поняла, не столько учиться, сколько за той веселой, разгульной жизнью, которую мог вести там юноша с деньгами. Именно это и погубило его — слишком большие деньги не пошли на пользу такому бесшабашному молодому человеку. Он был очаровашка и в то же время очень слаб духом. Временами он был весел и забавен, иногда хмур и невыносим. Испорчен он был насквозь. Сэр Джеймс хотел применить к нему жесткие меры, но его жена никогда не позволяла сделать это. Она имела свои планы насчет красавчика Хьюго, и ничто не могло встать у нее на пути. Леди Грейс даже невесту для сыночка подобрала — прекрасную дочурку американского миллионера, с чьей женой Грейс Халбертсон училась в Швейцарии.

Но именно тут и вмешалась судьба, назначив мою мать на роль невинной жертвы — пешки на заклание на безобразной шахматной доске.

Вернувшись из Кембриджа, молодой Хью часто сталкивался с милой юной девушкой, которая в то время находилась в фаворе у его матери и проводила за шитьем бесконечные часы в комнатах ее высочества. Иногда, когда она оставалась одна, Хью приходил и садился рядом. Он доверял ей свои тайны, и она знала все о его слабостях. Он находил необъяснимое удовольствие, рассказывая о диких оргиях, подружках, о том, как прожигал жизнь, все это шокировало мою мать, но все равно волновало кровь, ведь ей и во сне не могло присниться такое.

— Хочешь посмотреть, какой я была в то время? Я покажу тебе… — прервала мама свой рассказ, открыла комод и вытащила увеличенное фото, которое, по ее словам, мой отец сделал как-то летом на берегу озера. Горького озера!

Я долго оценивающе смотрела на изображение. Вроде бы черты были те же, но невозможно было поверить в то, что эта седовласая женщина с поджатыми губами когда-то могла быть такой веселой юной девушкой с лучистыми смеющимися глазами, смело позирующей у воды в купальнике, довольно старомодном, но нисколько не скрывающем ее аппетитную фигурку, привлекательные изгибы которой были давным-давно утрачены. Волосы у нее были короткими и кудрявыми, шея длинная — как и у меня. В позе и во всей фигуре читался вызов. Я все смотрела и смотрела и никак не могла оторвать взгляда. И это моя мама! Господь всемогущий! Неужели жизнь может быть такой безжалостной?

— Мы с Хью каждый день сбегали из дома и плавали на другом берегу озера, чтобы не попадаться никому на глаза, — рассказывала мама, — и в конце концов я до беспамятства влюбилась в него. До этого у меня не было мальчиков, он стал первым. И что уж скрывать — вы, современные девушки, относитесь к этому проще, чем мы в свое время, — он стал моим любовником.

Она храбро выпалила эту фразу, но было видно, что далось ей это с большим трудом. И в этот момент она стала мне ближе и дороже, я начала гордиться ею так, как никогда раньше.

— Бедная милая мамочка… — начала я, но она предостерегающе подняла руку:

— Обойдемся без комментариев. Просто слушай.

Я курила сигарету и впитывала каждое слово ее рассказа, не столь уж необычного вначале. Отец обещал жениться на ней, если она отдастся ему, но как только овладел ею, то потерял к маме всяческий интерес. История стара как мир! Американская невеста должна была приехать в Большую Сторожку в тот самый август. За месяц до этого Хью проявил себя как хам и трус, кем и был на самом деле: Мод обнаружила, что беременна, и сказала ему об этом, он выразил жалость и сожаление, но холодно отметил при этом, что никогда не женится на ней.

Последовали дни и ночи борьбы с самой собой. Могу себе это представить! Я была в состоянии влезть в ее шкуру. Сначала мама хотела сбежать и спрятаться, чтобы никогда больше не видеть Хью, потом остаться — все еще влюбленная в этого беспутного молодого человека, она тщетно пыталась побыть с ним наедине, но теперь тот с жестоким наслаждением избегал ее.

Каждый вечер в доме проводились вечеринки. Леди Халбертсон была занята светской жизнью и снисходительно смотрела на то, что она называла «дикими забавами» сыночка, абсолютно уверенная, что тот остепенится, как только будет помолвлен с американкой.

И вот однажды — мама сказала, что не хочет расстраивать меня подробностями, — Грейс Халбертсон обнаружила, что Мод беременна, а отец ребенка — ее сын. Мод упрашивала хозяйку разрешить ей уехать без лишнего скандала. Она уверяла, что не желает разрушать жизнь мистера Хьюго. Но Грейс Халбертсон была женщиной не только тщеславной, но и высоких моральных устоев и очень справедливой. Если Хьюго позволил себе такое, он ей больше не сын. Она не желает иметь с ним ничего общего. Ее высочество накинулась на свое чадо, и на пару с отцом они заявили, что тому непозволительно вести себя таким образом. Он обязан жениться на Мод, увезти ее из Восдейла и самостоятельно зарабатывать на свое житье-бытье. Ни пенни от них не получит!

— Можешь представить мое состояние, — сказала мама. — Я была так подавлена, что моя собственная воля покинула меня. Я позволила леди Халбертсон делать со мной все, что та пожелает. У леди был сильный характер, знаешь ли, и за время работы на нее я стала до беспамятства обожать хозяйку и слепо подчинялась ей во всем. У меня не было другой жизни, кроме как с ней и в ее доме. О, я знаю, что предала доверие ее высочества, заведя роман с ее сыном. И не пыталась оправдать себя в этом. Но это случилось — и все тут!

Я просто кивнула. Я была слишком возбуждена, чтобы выразить свои истинные чувства. Не могла поверить, что все было именно так. Просто невероятно! Молоденькая выпускница монастырской школы, воображавшая себя Верой Роуланд, на деле оказалась Халбертсон, дочерью сумасшедшего жестокого юнца — богатенького, испорченного, ненадежного. Мне было в какой-то мере даже стыдно за подобное родство.

Тем временем мама продолжила свою трагическую повесть.

В тот вечер, когда правда выплыла наружу, Хью не был с бедной девушкой ни жестоким, ни недоброжелательным. Напротив, он смягчился и даже извинился за все то горе, которое доставил ей. Но он раскрыл ужасную тайну. Дела обстояли хуже, чем могли себе представить она или его родители. Он влез в ужасающие долги как в Кембридже, так и в Лондоне, куда частенько наведывался. Он был игрок и промотал тысячи фунтов в казино за границей. Брал деньги у ростовщиков. И теперь пришло время отдавать долги.

Хью попал в сеть собственных слабостей. И слова Мод не могли утешить его.

В ту ночь — в его день рождения — были назначены танцы. Леди Халбертсон настояла на том, что лучше уж провести задуманное, чем отменять все приглашения и приготовления. Ей хотелось хотя бы на время сохранить лицо.

Стояла теплая летняя ночь. На деревьях и по берегам озера горели огни. В последний раз, горько добавила мама, озеро выглядело красивым и привлекательным. Но сама она не пошла на вечеринку, а одиноко сидела в своей комнате, прислушиваясь к музыке и наблюдая за всем из окна. Прибыла вся округа, включая полковника и миссис Хенсон. Кати Хенсон только что вышла замуж и считалась самой привлекательной девушкой в этой части света. Были и родители Лоренса Бракнелла…

Вот мы и добрались до ужасного момента, и только тогда мама дрогнула, вжалась в кресло, отвернулась от меня, но сумела найти в себе силы продолжить.

Было далеко за полночь, когда она услышала крики и увидела, как сэр Джеймс в панике бежит по лужайке, а за ним и все остальные. Леди Халбертсон уже спала. Она так и не смогла появиться перед гостями, сказавшись больной.

Мамин голос дрожал, когда она описывала случившееся вслед за этим. Как миссис Морган вбежала к ней с вестями о том, что произошел несчастный случай — так, по крайней мере, они полагали, — просто фатальный. Пара-тройка гостей плавала в озере при лунном свете. И только мистер Хью не вернулся назад.

После этого леди Халбертсон, прямо в ночной сорочке, спустилась в спальню Мод и молчаливо предстала перед ней — обе стоически приняли удар судьбы и вынесли тот непередаваемый, незабываемый ужас. И она, моя мать, никогда не забудет того, что сказала ей Грейс Халбертсон:

— Он утонул. Покинул нас. Ни одна из нас не увидит его снова. Теперь он не сможет жениться на тебе.

Я почувствовала, как сердце ушло в пятки, и в моем мозгу, склонном к воображению, ярко и во всех деталях вырисовывалась трагедия прошлого. Тот факт, что я была незаконнорожденной, не имел для меня никакого значения. В наши дни мир изменился, а с ним и представления об этом. Стоит только вспомнить о сотнях и тысячах «усыновленных».

Я не собиралась зацикливаться на этом. Все, что меня интересовало, — так это то, как моя мама и его родители восприняли смерть моего отца.

Сердце матери было разбито. Это очевидно. Пусть мой отец и был слабаком и трусом, она любила его. Но леди Халбертсон была полностью раздавлена, и горечь поселилась в ней навечно. В противоположность другим женщинам в ее положении она не стала изливать свой яд на бедную девушку, хоть положение последней и ухудшилось. Когда Мод бросилась на подушки, вся в слезах, леди Халбертсон была с ней добра и милостива:

— В этом нет твоей вины. Конечно же ты поступила плохо, но ты ведь такая юная, еще ребенок. Ему лучше было знать.

Мама снова умоляла позволить ей уехать, но бабушка не разрешила сделать это.

— Ты останешься здесь, — припечатала она. (Мама повторила весь разговор. Ее речь лилась потоком, будто все эти годы сдерживаемые плотиной, слова вырвалась наконец-то на волю, разрушив на своем пути все преграды.) — Мы можем отослать тебя отсюда на несколько месяцев, да, так и поступим. Няня Хью — шотландка, живет на севере Шотландии, в Высокогорье. Поедешь туда на некоторое время и вернешься с кольцом на пальце. Станешь миссис Роуланд. Даже фамилию менять не будем, скажем, что ты вышла замуж за дальнего родственника — мистера Роуланда — и что тот погиб в аварии. Я не хочу иметь ничего общего ни с тобой, ни с твоим ребенком. Но этот дом был бы по праву твоим, сделай мой сын все, как положено, так что будешь жить здесь. Но не проси меня смотреть в лицо твоему малышу.

— Как все это необычно! — Я рот открыла от изумления, во все глаза глядя на маму.

— Она и сама была необычной, твоя бабушка. Странная женщина. Сэр Джеймс был нормальным и, я так полагаю, хотел признать тебя, но он всегда был ее рабом. Делал все, что она ни прикажет. Поэтому тебя никогда не подпускали близко к ее высочеству, особенно после случая на охоте. Это окончательно добило Грейс, и жизнь потеряла для нее всякий интерес.

Халбертсоны обращались с мамой хорошо. Она долгое время была под их защитой. Что касается сэра Джеймса, то он всегда чувствовал ответственность за всех работников, и Мод, молоденькая девушка, которой негде было жить, должна была, так или иначе, остаться в Большой Сторожке.

Позднее, после моего рождения, они не обращали никакого внимания на присутствие в доме младенца. Совершенно ничего не чувствовали по отношению ко мне.

Я напомнила матери, что сэр Джеймс, бывало, встречал меня в парке и даже разговаривал со мной при случае, а иногда, например на Рождество, дарил подарки. Я это хорошо помнила. У матери не было никаких объяснений на этот счет, кроме того, что он, вероятно, чувствовал себя виноватым передо мной.

— И что же они сделали?

— Они держали свое мнение при себе, и, когда я вернулась в Восдейл, я стала поступать так же, — ответила мама. — В конце концов, когда я говорила всем, что твой отец мертв, я же не врала, не так ли?

— Нет.

— И все же вокруг имени твоего отца разразился ужасный скандал. Казалось, теперь каждый был в курсе того, что тот пил, играл и вел разгульную жизнь. Да и насчет его смерти были сомнения. Один из гостей поклялся, что видел, как Хьюго боролся за жизнь, пытаясь выплыть. Другой утверждал, что тот нарочно поднял руки и пошел ко дну, замыслив утопиться.

— А ты как полагаешь, мама?

— Я даже не знаю. — Лицо ее приобрело землистый оттенок. — Для себя я приняла заключение следователя, но никто и никогда не узнает теперь правду, да и какой в ней толк? Никакого!

Никогда не думала, что мне удастся достичь такого взаимопонимания с моей матерью. Мы были словно два полюса, но теперь я видела, как много ей пришлось выстрадать. Бедняжка, когда-то молодая и красивая, она всю жизнь провела затворницей в этих комнатах, с ребенком на руках; потом взвалила на свои плечи работу миссис Морган; и смотрела, смотрела в эти окна, а злобные воды плескались за ними. Мама отдала всю себя моему воспитанию, стараясь изо всех сил, и что же? Пришел тот день, когда моя бабушка настояла на том, чтобы отослать меня с глаз долой, и маме осталось только благодарить Халбертсонов за то, что они оплачивали дорогую школу.

Раздираемая любопытством, я спросила, почему мать не воспротивилась нашему расставанию и почему она не рассказала обо всем за пределами этого поместья.

Она заглянула мне в самую душу своими упрямыми голубыми глазами и усмехнулась:

— Потому что у меня за спиной не было никакой поддержки, ни энергичного родственника, ни друга. Не забывай, что я была сиротой и совершенно не приспособлена к жизни в большом мире. Я была словно пластилин в руках миледи и благодарила Господа за то, что мне позволили остаться. Меня успокаивал тот факт, что я могу служить матери человека, который был единственным дорогим для меня существом. Как ты не поймешь?

— Да, но все равно, почему ты захотела расстаться со мной?

Она закусила губу и отвернулась:

— Ты так похожа на него, те же манеры, та же внешность. В конце концов, я даже была рада, когда ты уехала. Это такая боль! И вот ты вернулась обратно, и я постоянно видела перед собой лицо твоего отца, его походку, обворожительную улыбку. Вот и сэр Джеймс сразу все понял — сходство моментально бросается в глаза. Но это почему-то нисколько не сблизило нас, а, наоборот, возвело непреодолимую стену.

— О мама, в конце концов ты возненавидела его, — прошептала я.

— Да. Так всегда случается, если твою любовь бросают тебе в лицо. От любви до ненависти — один шаг.

— О мамочка, бедняжка! — Я сделала попытку обнять ее, но она лишь коротко поцеловала меня в щеку, а затем чуть не вытолкнула из комнаты.

— Не заставляй прошлое возвращаться и снова терзать меня, Верунчик, — прошептала она. — Я люблю тебя, но не хочу слишком привязываться, боюсь опять потерять, но теперь уже тебя, мою дочь. Мне не вынести такого испытания еще раз. Не хочу, чтобы хоть какое-то живое существо стало мне слишком дорого. После смерти твоего отца для меня померкли все краски и веселье стало мне не по душе, поэтому я кажусь тебе скучной и такой замкнутой.

— Но это же неправильно!

— Но именно так я себя ощущаю.

— Кроме того, почему это ты должна потерять меня?

— Ты симпатичная девушка и такая живая. Выскочишь замуж.

И тут, пылая от стыда, я выдала ей свой секрет, открыла свое измученное сердце:

— Нет. Я влюблена в Лоренса Бракнелла и вряд ли полюблю кого-нибудь еще. А он никогда не женится на мне, так что я останусь старой девой.

Этот детский непосредственный порыв настолько взволновал маму, что она схватила меня за руку, со всей силой сжав ее:

— Забудь Лоренса Бракнелла. Он не для тебя, Верунчик!

— И я так думаю. — Я чувствовала себя самой несчастной на земле. А потом одна мысль пронзила меня. — Мы ведь дальние родственники, так ведь? Его бабушка приходилась сестрой моему деду.

— Да, так что вы троюродные брат с сестрой, это настолько дальнее родство, что не имеет никакого значения. Между вами два поколения. Десятая вода на киселе. Но… — Она остановилась.

Я уставилась на нее, лихорадочно соображая, в чем дело:

— У него роман с сиделкой, Рейчел Форрестер, ты это хотела сказать?

Но мама снова превратилась в ледяную статую. Опять последовали старые предупреждения:

— Не влезай в дела, которые тебя не касаются, а то пожалеешь. Держись подальше и от Лоренса Бракнелла, и от Рейчел Форрестер.

— Но я ей не доверяю. У нее какие-то свои причины, по которым ей была бы выгодна смерть дедушки. Я уверена.

Мама побелела как полотно:

— Опасное замечание. Ты, должно быть, не в своем уме, Верунчик!

Тут я внезапно почувствовала себя сильной и решительной и еще больше укрепилась в своей правоте, тем более что являлась внучкой и единственной прямой родственницей этого дорогого старика, лежащего наверху.

— Я боюсь за него, что бы ты там ни говорила, и не позволю мисс Форрестер встать между нами! Если он пожелает видеть меня, я пойду. Вот так вот!

— Верунчик, если будешь продолжать в том же духе, я соберу вещи и увезу тебя отсюда, от греха подальше!

— Ни за что не поеду! — возмутилась я. — Уезжай, если хочешь, мама, а я останусь. Он так хочет. Он сказал мне это. Он сказал, что это мой законный дом и теперь, когда он обрел меня, у него есть для чего жить.

— О боже! — воскликнула мама вполголоса.

Мне послышался какой-то звук у дверей спальни, я подошла и резко открыла ее. Там никого не оказалось, но вдалеке мелькнула белая униформа и сверкнули на солнце рыжие волосы. И я поняла, что Рейчел Форрестер подслушивала нас.

 

Глава 13

С этого самого дня в моем сердце горело лишь одно желание: сохранить дружбу и уважение Лоренса Бракнелла и сделать так, чтобы он никогда не почувствовал того, что я встала между ним и его прадядюшкой. Ведь, что и говорить, мое внезапное появление и наша с дедушкой встреча должны были повергнуть его в шок. Ведь Лоренс считал себя ближайшим родственником и наследником сэра Джеймса с тех самых пор, как умер его отец.

Следующая неделя стала для меня ужасно волнительной в этом отношении. Прежде всего, обед у Хенсонов, на который был приглашен и Лоренс, отменили. Какой удар!

Нола приехала ко мне. Мы побродили по округе и поболтали о том о сем — как могут только молодые девчонки. Нола сказала, что по всему району, да и за его пределами тоже, ходят толки, что открылась некая тайна, в результате чего обнаружилось, что я вовсе не Роуланд, а родственница Халбертсонов. Из уважения к Лоренсу, а также потому, что я обещала матери держать рот на замке, я не смогла рассказать Ноле правду. Я разочаровала ее своей необычной сдержанностью и боялась, что это может обидеть подругу. Но меня тянуло к ней, потому что она была моей единственной подругой с тех самых пор, как я окончила школу, тем более что теперь Кристина была очень далеко; ее родители внезапно решили отправиться в Южную Африку и взяли ее с собой. Это навсегда разлучило нас.

Возможно, обед был отменен из-за того, что Лоренс намеренно отказался прибыть в Камберлендское поместье, потому что там он мог встретиться со мной. Прошла неделя со времени нашего последнего разговора, а он все еще сторонился меня. Я думала, не возненавидел ли он меня за родство с его любимым прадядюшкой, и мысль эта разрывала на части мое безнадежно влюбленное сердечко.

Однако все мои тревоги в отношении подруги, к моей величайшей радости, не оправдались. Нола повела себя, как обычно, мило и приветливо, и мы договорились на следующей неделе отправиться по магазинам в Сискейл. Она должна была заехать за мной на машине, кроме того, на каникулы из Кембриджа приезжал ее брат Джереми, и Нола хотела, чтобы мы встретились. Она организует ленч для меня, может, даже в ближайшее воскресенье.

— Джереми такой забавный, думаю, ты ему понравишься. — Подруга, как всегда, была весела и безмятежна.

— Это было бы здорово! — ответила я.

Но никакого интереса к Джереми Хенсону пробудить в себе я так и не смогла. Мне было все равно, понравлюсь я ему или нет. Я не могла думать ни о ком, кроме Лоренса… Лоренс… Лоренс…

Но больше всего я переживала за деда. Каждый раз, когда я пыталась пройти к нему, на моем пути вырастала мисс Форрестер.

— Ты и так изрядно навредила ему, когда пробралась в комнату в мое отсутствие, — заявила она, когда мы впервые скрестили шпаги в коридоре перед его спальней. — И у меня строгое предписание от доктора Вайбурна: беречь его от любого стресса.

Много чего просилось мне на язык, но я предпочла промолчать. Если сэр Джеймс захочет сказать, кем я прихожусь ему, он сам сделает это. Это не в моей власти. Но я не желала, чтобы какая-то там мисс Форрестер запугивала меня.

— Приду повидать сэра Джеймса, как только ему станет лучше, — спокойно ответила я. — Он сам просил меня об этом, мисс Форрестер.

Если взгляд мог бы убивать, то я бы упала замертво под испепеляющим взором этой женщины.

Мои последующие попытки закончились в том же духе. В конце концов мне пришлось обратиться к матери:

— Как там мой дедушка? Я должна знать. Скажи мне, мама! Ты видела его? Какое право имеет мисс Форрестер не пускать меня к нему?

Минутное молчание. Мать выглядела изможденной и, казалось, была уже не так сильна духом, но в этом вопросе заняла сторону мисс Форрестер:

— Пока она остается сиделкой, мы не должны рваться в комнату сэра Джеймса.

— Да мы даже не знаем, жив ли он! — воскликнула я.

— О, Верунчик, что за мелодрама!

— Ну, все равно, мне это не по душе, — нахмурилась я.

— Выброси из головы подобные мысли. Элис Тисдейл только вчера убиралась у него в комнате. И сказала, что он не спал и поговорил с ней.

— Он упоминал обо мне? — жадно поинтересовалась я. Я и в самом деле скучала по этому старику, который так неожиданно оказался моим дедом.

Но мама снова остудила мой пыл:

— Не глупи. Зачем это он будет говорить о тебе со старой Элис?

Но мне показалось, что мать врет — почему, ей лучше знать — и меня не пускают к сэру Джеймсу против его желания.

Я стала дожидаться, когда у Рейчел Форрестер будет выходной. Я все думала, что она выберет: уедет и оставит путь открытым для меня или предпочтет лишить себя выходного и останется дома, лишь бы насолить мне.

В итоге медичка остановилась на последнем.

Одним словом, я не могла приблизиться к дедушкиной спальне. Рейчел всегда была на посту или, в крайнем случае, внимательно наблюдала из своей комнаты, не появлюсь ли я.

Теперь мы больше не разговаривали. Между нами разгорелась безмолвная вражда. Я все никак не могла понять, почему из всех мужчин на свете именно Лоренс влюбился в эту женщину с холодными аквамариновыми глазами, которые могут смотреть с такой ненавистью. В конце концов ситуация стала невыносимой, и я написала записку:

«Милый мой дедушка,

Мне так хочется увидеться с тобой снова, но сиделка не пускает меня к тебе. Пожалуйста, прикажи ей разрешить мне прийти. Мне так много хочется сказать тебе.

Твоя горячо любящая внучка,

Вера Халбертсон».

Однако мне пришлось переписать послание, потому что я вдруг вспомнила, что по закону моя фамилия вовсе не Халбертсон. Я все еще оставалась Верой Роуланд, ведь при рождении меня зарегистрировали под фамилией матери, или, если на то пошло, мифического мистера Роуланда, который, как предполагалось, зачал меня.

Я поставила другую подпись, сложила бумажку до размеров маленького квадратика и отдала его Элис:

— Прошу, сделай кое-что для меня! Вложи это в руку сэра Джеймса, когда в следующий раз будешь убирать у него, ладно, Элис?

— Ну… — протянула она, часто моргая, но тут же приняла условия конспирации и начала по-старчески проказливо хихикать, как будто все это забавляло старушку. Как и все остальные в этом доме, она ненавидела мисс Форрестер и была рада досадить ей.

Теперь я уже твердо решила пробиться к дедушке и поговорить с ним о своем отце. Я была уверена, что воспоминания мамы окрашены болью и страданиями, которые отец причинил ей в свое время.

Я тихонько кралась по ступенькам следом за старой Элис и спряталась за выступом у лестницы, ведущей в покои деда.

Молодчина старушенция! — подумала я. Видно, она все же сумела передать записку сэру Джеймсу, потому что теперь дом наполнился сердитым металлическим голосом мисс Форрестер:

— Извините, но я, как медсестра, обязана придерживаться предписаний доктора, сэр Джеймс. Вы не должны винить меня за то, что я не пускала их к вам. Врач сказал, что никто не должен беспокоить вас.

Я кинулась к дверям спальни и, затаив дыхание, услышала ответ моего деда, может немного слабый и ворчливый:

— Бред… чепуха… пошлите… за ней… сейчас же.

И тут я вошла в комнату.

Старая Элис чистила ковер у комода, стоя на коленях. Дедушка лежал на подушках, с утренней газетой в руках, про которую при виде меня сразу позабыл; и когда я увидела его серебристо-седую голову и старое морщинистое лицо, у меня защемило сердце.

Я оставила без внимания разъяренный взгляд мисс Форрестер. Она развернулась и гордо проследовала из спальни, хлопнув дверью слишком громко для человека, который так печется о спокойствии пациента. Было очевидно, что сиделка в ярости, и я могла бы расхохотаться от радости, потому что совместными с Элис усилиями мы победили ее.

Мой дед был вне себя от счастья и протянул ко мне руки.

— Малышка Хью… — едва слышно прошептал он, но я смогла разобрать его слова, опустилась на колени и обняла его за худые плечи.

— Дедуля, дорогой, милый, милый дедушка! — совсем по-детски обратилась я к нему, и слезы полились из моих глаз, так что мне пришлось уткнуться лицом в подушки. Я чувствовала, как он гладит меня по голове.

— Маленькая Вера. Только представьте себе — у меня есть внучка. Все эти годы я позволял им держать тебя вдали от меня… сомневался… Теперь нет никаких сомнений… ты так похожа на моего мальчика… моего бедного сыночка… до того, как он вырос и стал мужчиной… Он ведь тоже когда-то был хорошим, милым и добрым, но что-то случилось с ним, Вера. Нам этого никогда не понять, но он переменился. Встал на кривую дорожку. Так иногда бывает, моя дорогая.

— Я всегда буду хранить память о нем, — хлюпнула я носом.

— Не надо плакать, милая.

Я рассмеялась, потом снова заплакала и снова засмеялась, вытирая глаза уголком простыни.

Старая Элис, проявив необычайный для людей ее склада такт, засеменила прочь из комнаты, прихватив свои тряпки и веники.

Думаю, мисс Форрестер решила, что если она прервет нас, из этого не выйдет ничего хорошего, поэтому не появлялась, пока дед не позвонил в колокольчик, а это случилось добрый час спустя.

Все это время я просидела у кровати дедушки, радуясь тому, что он выглядит немного лучше, хотя и понимала, что улучшение это временное. Он был неизлечимо болен. Но как же было здорово сидеть вот так рядом с ним и слушать, как он говорит, держась за мою молодую теплую руку своими холодными старческими пальцами.

Он никак не мог свыкнуться с мыслью о моем необычайном сходстве с отцом и то и дело поглядывал то на фото, то на меня.

Однако дед сказал, что я унаследовала твердый характер моей матери. Юная Мод была стойкой и храброй, поведал он мне, и показала беспримерную силу духа и до и после моего рождения.

— Мы оказались не правы, что не признали публично ни ее, ни тебя, но Грейс, моя жена, была категорически против этого, — тяжело вздохнул он. — А после падения, которое приковало ее к постели, она стала просто невыносимой и такой подозрительной! Она всегда хотела стать первой леди Озерного края и ожидала, что сын наш превратится в первого джентльмена. Но увы! После той ужасной ночи ее надежды и амбиции пошли ко дну вместе с ним. И только проблески сознания заставили ее оставить Мод жить здесь, с нами. На самом деле, когда я впервые предложил отослать бедняжку вместе с младенцем, именно твоя бабушка воспротивилась этому. Но она умерла прежде, чем сумела перешагнуть через себя и признать тебя.

— Не важно, я так счастлива, что мы все-таки познакомились с тобой, милый дедушка! — Эмоции так и распирали меня.

— Конечно, — ответил он. — Теперь все изменилось. Я должен попросить своего адвоката прийти ко мне. Хочу, чтобы ты по праву носила имя Халбертсон и обрела свой законный дом. Ты наследница, Вера. Тебе должно перейти все, что досталось бы Хью.

— Нет, нет! Прошу тебя, оставь все как есть. Пусть все достанется Лоренсу!

Дед удивленно уставился на меня:

— Лоренсу? Моему внучатому племяннику? Что тебе известно о нем?

— Я знаю его. Мы много раз встречались. Я… Я думаю, он — просто чудо! — заикаясь, промямлила я.

Мой дед помолчал немного, видно, был ошарашен, потом проговорил:

— Да, он милый мальчик, этот Лоренс. Па него можно положиться. У него в жилах течет кровь моей сестры. Но в нем больше от Бракнеллов, чем от Халбертсонов. Бракнеллы люди неплохие, но уж больно упрямые. С отцом Лоренса невозможно было договориться.

Это совершенно не удивило меня. Очень похоже на того Лоренса, которого я знала. С ним тоже каши не сваришь. Еще тот упрямец. В подбородке и в изгибе губ чувствуется решимость и сила.

— Лоренс — твой законный наследник. Не надо ничего менять, дедушка, — взмолилась я.

Дед рассмеялся:

— Гром меня разрази! Тебе он нравится и все такое?

Я молча опустила голову, чувствуя, как кровь прилила к щекам. Я и так сказала слишком много, но мне было все равно. Я могла положиться на вновь обретенного деда, который уже стал мне ближе, чем моя строгая мать.

Дедушка снова заговорил:

— Ты такая странная. Деньги, поместье, положение в обществе — ничего не значат для тебя?

— Да, конечно, но…

— Тебе нравится этот великолепный старый дом?

— Да, — немного поколебавшись, ответила я.

— Понимаю, — кивнул он, — наверное, считаешь его мрачным и грустным. Боль и сожаление — все эти невеселые события наложили свой отпечаток. Ты чувствуешь это, ты такая нежная девочка. Но как только это место окажется в молодых и веселых руках, все изменится. Призраки прошлого покинут его навсегда.

Что ж, дедушке пора было передохнуть, так что я поцеловала его на прощание и пообещала прийти опять.

— Не позволяй доктору, или сиделке, или кому бы то ни было не пускать меня к тебе, — попросила я напоследок.

— Они больше не будут, обещаю. Ты возвращаешь мне былую радость жизни, малыш.

Я тепло попрощалась с ним, но вышла из комнаты с тяжелым сердцем. Мне и вправду нравился мой дед. Но вот его желание изменить завещание… Нет! Никогда, если это означает — отобрать что-то у Лоренса.

Конечно, кто угодно мог бы счесть меня сумасшедшей; только псих не захочет подняться по золотой лестнице, когда одна нога уже стоит на первой ступеньке. Но моя первая и такая глубокая любовь значила для меня больше, чем все богатство мира.

Столкновения с мисс Форрестер не произошло. Наверное, закрылась у себя и сидела дулась. Но, дойдя до конца коридора, я вовремя оглянулась, чтобы заметить, как она поспешно скрылась в спальне деда. Вероятно, наблюдала и видела, как я ушла. Есть ли у нее в кармане шприц? Собирается ли она дать ему снотворное, как сделала это в ту ночь, когда я так удивила ее? Хочет ли она, чтобы старик умер?

Ужас сковал меня. Я поняла, что должна стать сторожевой собакой и охранять моего милого дедушку. Какими бы сумасшедшими и идиотскими ни были мои страхи, не следовало игнорировать их. Не оставлю его на растерзание мисс Рейчел!

Я решила позвонить доктору Вайбурну и лично справиться о состоянии деда, а также узнать, следует ли его постоянно держать под действием успокоительных лекарств или нет. Воспользоваться телефоном в этом доме я не могла, так что оставалось дойти до деревни и позвонить из автомата.

Утро выдалось чудесным. Я надела сапоги, кардиган и повязала на голову шарф — дул прохладный ветерок. По пути меня терзали смутные мысли относительно дедушки, временами даже охватывала паника. В этом доме была еще одна мрачная загадка, и надо было во что бы то ни стало разрешить ее. Я — дочь Хьюго Халбертсона и могу, если захочу, стать «царицей всех и вся». Эта мысль придавала мне уверенности.

Я оглянулась и посмотрела на башни Большой Сторожки, серые, мрачные и величественные на фоне голубого майского неба. Мне подумалось — в душе я всегда считала его своим домом. Теперь он и вправду мой. Но пусть он останется моим только в душе. Я никогда не отниму его у Лоренса.

Я нашла телефон-автомат на почте Восдейла, однако номер доктора Вайбурна набирала тщетно. Следовало раньше подумать о том, что он может уехать к пациентам, сердилась я на себя, выходя из будки. И тут мне необычайно повезло: я увидела «лендровер» доктора. Он затормозил прямо около меня.

— Доброе утро! — весело сказал он и выбрался из машины, хлопнув дверью.

Я улыбнулась ему в ответ и подумала, что доктор выглядит довольно мило, его красили очки в дорогой роговой оправе на простодушном лице и длинные волосы соломенного цвета. Он был примерно одного возраста с Лоренсом, хотя последний выглядел старше своих лет.

— Как там сэр Джеймс? — поинтересовался доктор Вайбурн.

Его открытость придала мне смелости, я спросила в ответ:

— Как вы думаете, он может поправиться?

— О, всегда есть надежда, мисс… э-э… Роуланд.

— Вы, должно быть, знаете, что я в курсе того, что положение сэра Джеймса более чем серьезное, — произнесла я.

Он удивленно глянул на меня поверх очков:

— Ну, если вы в курсе…

Интересно, подумала я, как бы он отреагировал, если бы я здесь и сейчас открыла ему, что его выдающийся пациент — мой дед? Уверена, его удар хватил бы! Но ничего подобного я не могла себе позволить, зато выдала другую глупость:

— Скажите, пожалуйста, не будет ли с моей стороны слишком неприлично поинтересоваться, как долго он… сколько ему еще осталось?

— Я не могу ответить на такой вопрос.

— Профессиональная этика?

Добродушие доктора Вайбурна испарилось без следа.

— Вовсе нет. Даже если бы и хотел, то не смог бы. Сэр Джеймс — больной человек, но он — борец, и может так случиться, что старик проживет еще немало.

— Разве ему на пользу то, что его постоянно держат под действием седативных препаратов?

Теперь глаза у доктора округлились от несказанного удивления.

— Да вы что! Это уж слишком! Какое право вы имеете обсуждать лечение сэра Джеймса?

Но я, не обращая никакого внимания на его возмущенный тон, продолжала гнуть свое:

— Просто интересуюсь. Ему постоянно делают уколы и усыпляют, в то время как ему хочется посидеть и поговорить.

Черт меня за язык дернул! Понимала ведь, насколько это неприлично. Но если уж что во мне закипало, так обязательно прорывалось наружу. Однако в этот раз я действительно поступила очень опрометчиво — то, что я сказала, могло нанести непоправимый вред.

Доктор Вайбурн явно оскорбился:

— Честное слово, мисс Роуланд, вы меня шокируете. Никто не вправе голословно утверждать такое. Даже и не знаю, чего вы добиваетесь, но вас совершенно не должно касаться, какое лечение получает мой пациент.

— Может, очень даже касается, — бросилась я в бой очертя голову, потому что только теперь поняла, как много мой дед значит для меня, словами этого не выразить. Но что была я — какая-то там Вера Роуланд, по сравнению с самим доктором? Я, словно провинившаяся школьница, стояла перед ним, лихорадочно убирая волосы с разгоряченного лба, и чувствовала себя круглой идиоткой.

— Послушайте меня, — снова заговорил доктор Вайбурн. — Откуда вам знать, что сэру Джеймсу делают слишком много уколов? Это все ваши домыслы, не так ли? Сэр Джеймс принимает таблетки — да и то только при сильных болях, а уколы — крайняя мера. В любом случае я не намерен стоять тут и обсуждать это с вами. Настоятельно рекомендую — займитесь своими собственными делами! Кроме того… — он снова кинул недовольный взгляд поверх очков, — уверяю, сэр Джеймс в очень надежных руках.

Я почувствовала тошноту.

— Имеете в виду эту сиделку?

— Да, имею в виду сестру Форрестер, — высокомерно ответил он.

Я не нашлась что сказать на это. Не могла же я в самом деле разразиться тирадой по поводу своей ненависти к Рейчел Форрестер или поведать Питеру Вайбурну о том, за чем я застала ее ночью, и излить свои тайные страхи. Если бы я так поступила, он подумал бы, что я просто спятила.

Ой, Вера, маленькая идиотка, начала то, что не можешь закончить, — корила я сама себя, беспомощно оглядываясь вокруг.

Питер Вайбурн развернулся и уже было собрался зайти в здание почты, но тут подъехал другой автомобиль, на этот раз «вольво» Лоренса Бракнелла, и доктор задержался.

Все мое тело горело огнем. Потеряв дар речи, я наблюдала, как Лоренс выбирается из машины. Он мне приветливо улыбнулся, и я подумала, как он хорош сегодня утром. Не в офисном костюме, а в узких темно-голубых брючках, голубом свитере, а вокруг шеи повязан шелковый шарф.

— Доброе утро, Вера! — поздоровался он и, завидев доктора, добавил: — Привет, Питер.

Доктор Вайбурн кивнул Лоренсу, а потом посмотрел на меня, в его взгляде читалась озадаченность и подозрительность. О да, уверена, что заставила его поволноваться.

Стоя между двумя этими верзилами, я почувствовала себя маленькой напуганной коротышкой. А ну как доктор Вайбурн сейчас выдаст меня? Ведь он все еще считает именно Лоренса наследником и ближайшим родственником сэра Джеймса. Он ничего не знает обо мне. Сейчас как скажет Лоренсу, что дочка Мод Роуланд, только недавно прибывшая в Большую Сторожку, — сумасшедшая.

Но Питер Вайбурн оказался намного сдержаннее меня. Он перебросился с Лоренсом парой ничего не значащих фраз о чудесном майском утре и красоте гор над Вействотером, потом развернулся и исчез в недрах почтового отделения.

Вздохнув с облегчением, я посмотрела на Лоренса.

— Мне пора, — пробормотала я.

— Куда это ты ходила?

— Надо было позвонить.

Лоренс закурил.

— Имеешь в виду, что все еще не можешь звонить из Большой Сторожки?

— Как? Ведь аппарат заперт в спальне мисс Форрестер.

— Ах да, припоминаю, ты мне говорила. Посмотрим, что можно сделать. Это же просто смешно!

Я заглянула в эти теплые сияющие глаза, которые лишили меня мира и покоя. В тот момент я не могла думать ни о чем, кроме того, как он поцеловал мне руку в последнюю нашу встречу. Постепенно самообладание вернулось ко мне, но такт потерялся где-то по дороге.

— Лоренс, — выдала я, — я ужасно волнуюсь, я просто в замешательстве. Нам надо поговорить. Мне больше не с кем.

Он застыл на мгновение.

— Только не говори, что приберегаешь для меня свои девичьи секреты. А как же Нола?

— Это не девичьи секреты, которыми я могла бы поделиться с Нолой, — рассердилась я. — Все намного серьезнее.

Улыбка сошла с его лица.

— Что случилось, Вера?

— Много чего, и мне просто необходимо выговориться, иначе я точно спячу. Доктор Вайбурн считает, что я уже того.

— Почему это?

У меня все же хватило ума не вываливать на него все факты сразу.

— Думаю, я поступила очень глупо, но мне просто хотелось узнать, как на самом деле чувствует себя мой дед. Я так переживаю за него.

— Ему что, хуже? Я собирался навестить его сегодня.

— Да нет. Мы даже довольно долго беседовали, впервые с того времени, как я была у него, но она все время держит его под действием лекарств и…

— Откуда ты знаешь? — перебил меня Лоренс.

— Я видела ее со шприцем в руках и знаю, что она дает ему снотворное с тех пор, как он узнал меня. Она вознамерилась не пускать меня к нему. — Внезапно голос мой сорвался, и я замолчала.

Лоренс взял меня за руку и прижал ее к себе.

— Спокойней, Вера. Успокойся. Что ты наговорила доктору Вайбурну?

— Просто спросила, зачем сэру Джеймсу столько уколов и хорошо ли это для его здоровья.

Он со всей силы сдавил мою руку.

— И что тот ответил?

— Что сэр Джеймс получает инъекции только в крайнем случае и что я сама не знаю, что говорю, и… что он в надежных руках сестры Форрестер. Он верит в то, что она — великолепная сиделка. Да и ты тоже, — закончила я свою речь, понимая, что все делаю не так.

— Господи! — выдохнул Лоренс, а потом процедил сквозь зубы: — Не сомневаюсь, ты бы заняла первое место на конкурсе идиоток!

— Сама знаю, — буркнула я, — но я должна была что-то предпринять. Настало время кому-нибудь сделать хоть что-то… слишком уж много тайн вокруг, а я вовсе не милая глупышка, чтобы держать меня в неведении или отпихивать в сторону, если я что-то подозреваю.

— Что подозреваешь?

— Не собираюсь больше ничего говорить, — заупрямилась я и постаралась выдернуть руку, которую он сжимал со всей силы. У меня даже пальцы онемели от боли.

— Да уж, ты не «милая глупышка», это точно, — выдохнул он. — Ты как спичка, брошенная в стог сена, не подозревающая, какой можешь породить пожар. О боже, как могут быть опасны невинные, неразумные дети, которые лезут не в свое дело!

— Я не ребенок. Мне двадцать, и я — женщина! — возмутилась я.

Он открыл дверцу машины со словами:

— Забирайся!

— Не хочу!

— Сделаешь, как я велю. Не стоит тебя оставлять без присмотра. От тебя одни проблемы!

— Меня обвиняют в том, что я беспокоюсь за деда? — завела я свое.

— Нет, поздравляю тебя с этим! Вы так проницательны, мадемуазель Мегрэ! Но ты не единственная, кто замечает происходящее вокруг. Как бы то ни было, я не хочу, чтобы именно ты начала размахивать флагом во имя справедливости и добродетели. Ты и не подозреваешь, какое осиное гнездо разворошила!

— Значит, пришла пора просветить меня… — упорствовала я.

Но Лоренс больше не стал со мной спорить.

Он просто затолкал меня в автомобиль, сел на свое место и завел мотор.

Мы на бешеной скорости покидали Восдейл-Хэд.

 

Глава 14

На полпути к Большой Сторожке я тронула Лоренса за руку и громко заявила:

— Я хочу остановиться!

— У меня нет на это времени! — крикнул он в ответ и прибавил газу.

— Не хочу домой… — заныла я.

— Ты сделаешь так, как тебе велено, — последовал ответ. — Никто не собирается позволять тебе диктовать свои условия только потому, что ты дочь Хью Халбертсона и узнала об этом.

— Зачем так говорить! — возмутилась я. В этот раз он нажал на тормоза, взвизгнули колеса, и машина встала как вкопанная.

Мы вылетели из Восдейла на фантастической скорости и уже преодолели большую часть пути. Слева от нас расстилалось озеро — захватывающий, завораживающий вид, — линия берега походила на американские горки, а позади вздымались огромные мрачные горные хребты, пурпурно-коричневые в хрустальном свете дня. Справа возвышались высокие хмурые деревья и каменная скала, скрывающая из виду владения деда. И ни одной живой души вокруг. Только я и Лоренс. Мы просто сидели и смотрели друг на друга, и его критический беспокойный взгляд поубавил мой пыл. Я немножко помолчала, а потом взорвалась:

— О, как я тебя ненавижу!

— Очень впечатляюще, — рассмеялся он.

Я потянулась к ручке двери:

— Я выхожу. Пройдусь пешком.

— Не будь идиоткой, — припечатал он. — К чему все это?

— Ты всегда нападаешь на меня. Что такого я сделала на этот раз? Просто сказала доктору Вайбурну, что озадачена и боюсь, что происходит что-то не то. И вообще, если я действительно переживаю за деда, что в этом плохого? Может, только у меня и хватило смелости сказать, что я не доверяю этой ужасной женщине, Рейчел Форрестер.

Молчание. Еще один неверный ход. Я украдкой взглянула на Лоренса. Он не смотрел на меня, но я видела, как он сжал зубы и глаза его сузились. Тишина длилась достаточно долго, чтобы я начала сожалеть о своей выходке. И тут он повернулся ко мне:

— Может, тебе будет интересно кое-что узнать. Полагаю, у тебя есть все основания подозревать, что с Рейчел не все в порядке. Но не тебе решать этот вопрос, моя дорогая девочка, вот и все.

— Ну и отлично! — прошептала я и с досадой почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза. Этот человек обладал невероятной способностью не только уязвить мое самолюбие, но и безумно волновал меня, а такого не было в моей жизни никогда. Я не знала, как бороться с Лоренсом Бракнеллом.

Он снова заговорил:

— Я собираюсь отвезти тебя домой и прошу, ради меня, сделай одолжение, не вмешивайся. Оставь это мне, я сам обо всем позабочусь. Я понимаю, что ты привязалась к старику, и это нормально. Но я ведь тоже ему не чужой и знаю его подольше. Я очень люблю его и волнуюсь не меньше твоего, чтобы за ним был надлежащий уход.

Я закусила губу и сжала пальцы.

— Мне очень жаль, — буркнула я.

— И мне жаль, что ты ненавидишь меня, — добавил он.

Я подняла голову и воскликнула:

— Но это не так, правда!

— Хорошо, — улыбнулся Лоренс, и эта улыбка обеспокоила меня даже больше, чем его гнев. Меня начало трясти. Это значит, что он считает меня дурочкой?

— Бедняжка Вера. — Никогда не слышала, чтобы он обращался к кому-то так нежно, и абсолютно растаяла.

Уткнувшись ему в плечо, я зарыдала, а он обнял меня и прижал к себе. Я закрыла глаза и почувствовала, как он целует меня в затылок, а потом все ниже и ниже и губы его коснулись шеи. Я задрожала всем телом и схватила его за руку.

— Какой чувственный ребенок, — шептал он, — девчонка прямо со школьной монастырской скамьи. Не сказать, чтобы гналась за модой. Я должен был помнить это и не ждать от тебя поступков зрелой женщины. Но знаешь ли, тебе все же следует научиться быть потактичней.

— Я не слишком вежлива, — всхлипнула я, — всегда была такой. Это один из моих недостатков.

Я почувствовала, как он гладит мои волосы.

— Хватит реветь, глупышка, расскажи-ка мне лучше о других своих недостатках.

— Их так много, не знаю, с чего и начать.

Лоренсу стало смешно.

— Ты очень хорошая и милая, конечно, но ты как искра. Уверен, ты просто шокировала этого помпезного осла, Питера Вайбурна. — И Лоренс разразился смехом.

— Издеваешься!

— Вовсе нет. Я и правда считаю, что ты милая, а иногда забавная.

Он уже говорил мне это когда-то, но теперь его слова, как и ласки, вскружили голову и опьянили меня. Слезы высохли, и я тоже принялась хохотать. И вдруг он поцеловал меня, но не в затылок и не в шею, а прямо в губы. Это был мой первый страстный поцелуй, никто не целовал меня до сих пор, и я никому не отвечала так исступленно. Поцелуй все длился и длился… Я была потрясена. Не знаю, что он значил для Лоренса, но он не мог от меня оторваться, и я позабыла обо всем на свете: и о дедушке, и о всех тех зловещих тайнах, которые притаились в старом замке. Лоренс держит меня в своих руках — все остальное теряет значение.

— Я люблю тебя! Люблю тебя, Лоренс!

Наверное, именно это заявление и привело его в чувство, потому что он тут же отпустил меня.

— У меня крыша поехала. — Он сказал это настолько грубо, что меня словно током ударило. Сердце гулко бухнуло и перестало судорожно трепыхаться, войдя в более-менее нормальный ритм. Я спустилась с небес на землю.

— Почему ты так сказал?

— Я не имел права целовать тебя, Вера. Да еще так.

— Имеешь в виду, что тебе не следовало этого делать? — прошептала я.

— Точно.

— Из-за того, что мы дальние родственники? — внезапно пришло мне в голову.

Но Лоренс однозначно дал понять, что это совершенно не имеет никакого значения. Да, мы были троюродными, но он Халбертсонам «десятая вода на киселе». Не это волновало его.

Да и почему он должен переживать, удрученно спрашивала я себя. Я слишком поспешно решила, что он может захотеть жениться на мне.

Я не стала больше ничего говорить, просто сидела и молчала, дрожа от холода.

Лоренс взглянул на меня и тяжело вздохнул.

— Да к черту все! — пробормотал он.

Борясь с желанием снова расплакаться у него на плече, я горько поинтересовалась:

— Скажешь мне кое-что?

— Все зависит от вопроса.

— Ты доверяешь Рейчел Форрестер и нравится ли она тебе? — Сердце мое вновь пошло вскачь в ожидании ответа.

Он уставился на кончик своей сигары, которую успел закурить.

— Не хочу отвечать на твой вопрос.

— О, Лоренс, да что все это, в конце концов, означает? Почему ты сказал, что тебе не следовало целовать меня?! — выкрикнула я.

Лоренс ответил с заметным холодком и сарказмом:

— Это никуда не годится, Вера. Я не собирался целовать тебя или говорить о любви. Забудь об этом.

У меня оборвалось сердце, но я постаралась говорить так же холодно, как и он:

— Так тебе просто наплевать на меня, ты это хочешь сказать?

На лице его отразилась внутренняя борьба, затем последовал ответ:

— Повторяю, я не имею права любить тебя, Вера. Дорогая моя, прошу, давай оставим это. Не желаю больше никаких обсуждений.

Я покачала головой:

— Яснее не стало.

— Временами я и сам не понимаю, но одно знаю твердо — не хочу тебя обижать.

— Но ты не сделал ничего такого! Я сама этого хотела. Чтобы ты поцеловал меня, — зло возразила я.

Глаза его потеплели. Он коротко обнял меня и прошептал:

— Проблема в том, что ты такая юная и привлекательная.

Я хотела было снова возразить, но Лоренс уже завел мотор. В гробовом молчании мы доехали до Большой Сторожки.

Я открыла дверцу и выпрыгнула из автомобиля. Слезы готовы были хлынуть из моих глаз. Однако мне стало не до того, когда я, войдя в холл, увидела, как Рейчел Форрестер бежит вниз по лестнице. Она словно обезумела и потеряла контроль над собой.

Она лихорадочно заговорила с Лоренсом, игнорируя мое присутствие:

— Слава богу, ты приехал! Думаю, старик отходит.

Мир перевернулся от этих слов, я и думать забыла о любовной лихорадке, вспомнив про деда.

— О нет! — выдохнула я.

Лоренс помчался наверх, перескакивая через ступеньки. Я хотела последовать за ним, но Рейчел остановила меня, преградив путь, и окинула ироничным взглядом:

— Он не звал тебя, только Лоренса. Пожалуйста, стой, где стоишь.

— Но сэр Джеймс наверняка захочет повидаться со мной… — задохнулась я от возмущения, но в этот момент на сцене появилась моя мать. Она подбежала ко мне и обняла за плечи.

— Пошли, Верунчик. Ты ничем не сможешь помочь, — сказала она. —

— Но я хочу повидать его! — закричала я и опрометчиво добавила: — Он же мой дедушка, — я имею право! Скажи ей!

Но Рейчел совершенно не удивилась, только смертельная ненависть исказила ее красивое лицо.

— Верунчик, он вряд ли узнает тебя, — проговорила мама. — Он умирает.

Я вырвалась из ее объятий:

— Кто это сказал? Кто видел его, кроме мисс Форрестер?

На этот раз ответила Рейчел:

— Не думай, что имеешь право вмешиваться. Я — дипломированная медсестра и его сиделка. — На лице ее играла ледяная улыбка. — И я выполняю предписания доктора Вайбурна. Так что иди на свою половину.

— Почему нет доктора? Ты не хочешь, чтобы он приезжал? — начала я, но тут же зажала рот руками, вспомнив, что Лоренс просил меня быть поосторожнее и держать подозрения при себе.

Но было уже слишком поздно. Рейчел побагровела, потом стала белой как полотно. Глаза ее сверкали.

— Да как ты смеешь?! — задохнулась она. — Как ты смеешь говорить такое? Глупая, вечно влезающая не в свое дело девчонка, ты еще пожалеешь об этом! Знаешь ли, у твоего деда не было времени переписать завещание. Лоренс Бракнелл — все еще его наследник, так что если ты думаешь, что имеешь право диктовать тут свои условия, то глубоко ошибаешься. Это не твое дело, и ты никогда не принадлежала этому дому, и теперь уже никогда не будешь принадлежать!

— Верунчик, умоляю, пойдем отсюда, — прошептала мать, бледная и встревоженная.

Но я потеряла над собой всякий контроль и налетела на Рейчел, как фурия.

— А тебе-то какое дело до всего этого?! — кричала я. — Какое ты имеешь право командовать мной в доме моего деда?!

Ледяная улыбка вновь вернулась на лицо Рейчел.

— А вот имею! Пора бы поставить тебя в известность, что я собираюсь замуж за Лоренса Бракнелла. Так что в скором времени стану хозяйкой Большой Сторожки, и тогда здесь не найдется места ни для тебя, ни для твоей мамаши.

Меня так поразило это заявление, что я потеряла дар речи и стояла на ступеньках, дрожа всем телом. Мама пыталась утащить меня.

— Пошли, Верунчик, пошли, дорогая, — приговаривала она, но тут я стряхнула с себя ее руку и опрометью кинулась вверх по лестнице. Я слышала, как мать звала меня, но ничего не ответила ей и, как бешеное животное, неслась по галерее, мимо портретов покойных Халбертсонов, в комнату сэра Джеймса.

Лоренс стоял на коленях у кровати старика, держа его за изможденную бледную руку. Я слышала, как он шепчет:

— Дядя Джеймс… Дорогой дядюшка…

Лоренс не видел, как я вошла, но, должно быть, почувствовал чье-то присутствие и оглянулся. Лицо его посерело под загаром, он нервно откинул черный локон со лба. Потом снова поглядел на старика. Я тоже перевела на него взгляд, и мне показалось, что я вижу печать смерти на его лице: глаза деда были закрыты, кожа бледная. Ни искры жизни, ни движения.

— О, дедушка… — всхлипнула я.

— Уйди, Вера. Иди вниз. Ты ничем не можешь помочь ему, — сказал Лоренс.

— Так он… он…

— Нет. — Лоренс снова пригвоздил меня взглядом, каким-то очень странным был этот взгляд, подумалось мне. — Он еще не умер, но близко к тому. Я велел Рейчел позвонить Вайбурну.

— Если доктор Вайбурн на вызове, то дедушка умрет, так и не дождавшись его, — снова не сдержалась я. Ответа не последовало, так что я сочла нужным продолжить: — А почему она не послала за ним раньше? Если он и умирает, то только потому, что она убила его.

Лоренс выронил руку деда, поднялся и так посмотрел на меня, что я отшатнулась.

— Я думал, ты поняла мою просьбу не вмешиваться.

— Но кто-то должен вмешаться. Ты на самом-то деле не особо приглядываешь за ним. Никто не… кроме нее… — Тут я все же заткнулась. Но Лоренс твердо схватил меня за руку, вывел из комнаты и закрыл дверь.

— Иди вниз к своей матери и оставь это мне, — приказал он.

И вдруг ко мне пришло осознание того, что она выдала мне на лестнице. Неожиданно я посмотрела на Лоренса совсем другими глазами, не с любовью и обожанием, а с ненавистью.

— Теперь я знаю правду и то, почему ты не хотел, чтобы я вставляла палки в колеса, — прошипела я. — Ты водил меня за нос! Ты заодно с этой дьявольской сиделкой. Вы помолвлены и собираетесь пожениться. Ты завладеешь и домом, и всем остальным, как только дедушка отправится на тот свет. Я все знаю. А ты целовался со мной. Не знаю, почему ты думал, что стоит тратить на это время… — Я прикусила язык, испугавшись своих слов.

Лоренс был поражен услышанным и уставился на меня во все глаза:

— Бога ради, Вера, что ты несешь?

Но я не стала отвечать и со всех ног понеслась прочь — от спальни моего деда, от нее, от Лоренса. Я слетела по лестнице, вбежала в комнату и кинулась в объятия матери.

— Увези меня отсюда, мама, — разрыдалась я. — Давай соберем вещи и уедем прямо сейчас… сейчас.

Она поддерживала мое бьющееся в конвульсиях тело, обеспокоенно глядя на меня, убирала растрепавшиеся волосы с моего горячечного лба.

— Верунчик, милая моя, что на этот раз?

— Не могу сказать тебе… Знаю только, что допустила ужасную ошибку. Лоренс сделал из меня дуру. Он принадлежит только ей. Не буду говорить тебе, чем заняты эти двое…

— Ох, Верунчик, Верунчик! — беспомощно прошептала мать. — Сама не знаешь, что несешь. У тебя на уме страшные вещи.

— Но все так и есть. Умрет мой дед или нет, но я в любом случае хочу уехать отсюда. Над домом висит проклятие. Все так говорят. И теперь я тоже в это верю.

— О боже мой! — слабо воскликнула мама и села на кухонный стол, закрыв лицо руками.

Я была как помешанная, схватила ее за плечо и начала трясти:

— Ну давай, мама, пошли собираться! Поехали отсюда, пока есть возможность! Скажи Унсворту, пусть отвезет нас на станцию. У тебя же есть сбережения. Ты говорила, что делала их для меня. Поедем в Лондон, куда угодно, и чем дальше, тем лучше!

Мама подняла голову и посмотрела на меня своими некогда прекрасными, а теперь выцветшими и грустными голубыми глазами:

— Ты сходишь с ума, Верунчик. Прямо и не знаю, что нашло на тебя, малыш, но мы не можем уехать отсюда вот так, собравшись за одну минуту. Давай хоть подождем доктора Вайбурна и посмотрим, как там сэр Джеймс.

— Зачем? — билась я в истерике. — Ты же хотела увезти меня, так почему не сделать этого сейчас?

— Я увезу тебя отсюда, Верунчик, всему свое время, но только не так, в спешке. Просто сумасшествие какое-то!

Я думала о Лоренсе, который был там, наверху, и о том, что Рейчел Форрестер теперь уже наверняка рядом с ним. Я размышляла о его беспринципности и о том, как он, будучи помолвленным с Рейчел, страстно целовался со мной. Я должна была понять, что он просто дурачит меня. Я ведь все время знала об этом, просто не хотела признаваться сама себе. Уже в первую ночь в этом доме я слышала, как она говорила с ним по телефону, сказала, что очень скучает, и таким елейным голоском называла его Лори, что не было никаких сомнений — они любовники.

— Не хочу оставаться здесь еще на одну ночь, — настаивала я на своем. — Особенно если дедушка умрет. Чем я смогу помочь ему тогда? Если хочешь остаться, оставайся, мама, а я попрошу Унсворта отвезти меня к Хенсонам. Нола говорила, что я могу приехать, когда захочу. Побуду там, пока не найду работу. Ты ведь на самом-то деле мне не мать, просто чужой человек. И всегда была, а я…

Я остановилась. Неужели это я говорю все эти жестокие вещи? Я видела, как исказилось лицо матери. Она сняла очки, две крупные слезинки скатились по щекам, а в глазах ее было столько горя, что любое сердце дрогнуло. Я упала духом, бросилась к ней, обняла, и на этот раз именно я — настоящая — успокаивала ее.

— Мама, мамочка, дорогая, я не хотела вести себя так по-свински, прости меня.

Она прижалась ко мне, вся ее оборона рухнула.

— Верунчик, я не хочу быть чужой для тебя. Знаю, наши отношения не назовешь идеальными, и все эти годы ты была вдали от меня. Я так раскаиваюсь в этом. Не надо было позволять отсылать тебя, тем более так надолго. Но меня заставили сделать это. У меня не было ни гроша в кармане, а мне так хотелось дать тебе хорошее образование — самое лучшее. Твои бабушка и дедушка согласились платить за него, но только на условиях, что ты не вернешься сюда. И лишь в самом конце, перед смертью ее высочества, они наконец сказали мне, что всегда знали — их сын был твоим отцом. А потом ты вернулась сюда, и твой дед увидел и признал тебя, но было уже слишком поздно. О, Верунчик. как бы я хотела иметь возможность все изменить, да сделанного не поправишь. Просто не бросай меня теперь. Я так одинока. Ты нужна мне, дорогая! — Она впервые сказала такие слова.

Как обычно, я тут же отозвалась на это проявление любви:

— Я не брошу тебя. Бедная мамочка, уверена, у тебя была ужасная жизнь. Но чем скорее мы покинем этот проклятый дом, тем лучше.

— Здесь не всегда было так, — всхлипнула она. — Тут было так спокойно, так красиво, это было самое замечательное место в Камберленде. Но теперь все изменилось, и не в лучшую сторону. Леди Грейс в гробу бы перевернулась, имей она возможность увидеть все это…

Я гладила ее седые волосы, а она плакала над судьбой этого дома и над своим прошлым. Без очков и со слезами на глазах, она показалась мне намного моложе и более ранимой, чем я могла себе представить. Все пережитые страдания были как на ладони. Без своей обычной резкости и холодности она была хрупка и безоружна.

Я почти не слушала ее, а она все говорила и говорила… о моем отце, о дедушке и бабушке, о собственных грехах, об ужасной смерти моего отца и так далее и тому подобное, как будто ей приносило это необычайное облегчение. Но я прислушивалась к шагам — не идет ли Лоренс объявить, что уже нет никакой необходимости разыскивать Питера Вайбурна по всему району, потому что дед умер.

Но он так и не пришел. Из холла не доносилось ни звука. Какая-то могильная тишина повисла над опустошенным домом. Через открытое окно я видела, как на верхушку вишни сел дрозд и радостно защебетал. Я еле держалась на ногах от усталости и, закрыв глаза, постаралась выбросить Лоренса из головы. Я должна суметь.

Вот так моя беззаботная юность умерла вместе с дедушкой. Я стала новой Верой — более зрелой, я переродилась, и это доставляло мне боль, а Лоренс сделал мои страдания просто невыносимыми.

 

Глава 15

Я так больше никогда и не увидела моего деда. Даже после его смерти, которая забрала старика на рассвете следующего дня.

Черная тень, которая все время висела над Большой Сторожкой, чуть не задушила нас в ту ночь. Что касается меня, то я едва не погибла, но прошло немало времени, прежде чем я была в состоянии вспомнить подробности безумного покушения Рейчел Форрестер на мою жизнь.

Лоренс Бракнелл ругал себя за то, что так неосмотрительно уехал и тем самым развязал сиделке руки, но я считаю, что виной всему мое упрямство и дурость. Он умолял меня немедленно покинуть замок, а я отказалась.

Когда доктор Вайбурн наконец-то появился, ему не осталось ничего, кроме как констатировать, что сэр Джеймс вряд ли переживет эту ночь. Сердце больного отказывалось служить, не помогал даже кислород.

Весь день мне приходилось сдерживать свое желание подняться наверх к дедушке, потому что я знала, что Лоренс там вместе с Рейчел, и воображение рисовало мне дикие картины их близости — я никак не могла забыть слова сиделки. Если она не обманула меня, после того, как все закончится, они станут еще ближе, твердила я себе, и это разбивало мне сердце. Они собираются пожениться, какие могут быть в этом сомнения, зато причин чувствовать себя униженной и страдать от воспоминаний о моментах счастья с Лоренсом в машине — сколько угодно. Но одного я никак не могла понять — зачем он обнял и так страстно поцеловал меня?

Я поделилась своими переживаниями с мамой, и ответ ее был коротким и полным горечи:

— Все мужики одинаковые! Ты красивая девчонка, Вера, милая, свежая и неопытная. Это забавляет его. Забудь о нем, и чем раньше это произойдет, тем лучше.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем Лоренс спустился повидать нас обеих. Должна признать, что он совершенно не выглядел счастливым. Он как-то странно посмотрел на меня, думаю, совесть все же мучила его, а потом заговорил с моей матерью:

— Миссис Роуланд, думаю, между нами всегда было доверие и понимание, я прав?

Я подошла к окну и уставилась на окружающий пейзаж, до моего слуха донесся ответ матери:

— До сегодняшнего дня так и было, мистер Лоренс, но теперь…

— Нет времени вдаваться в дискуссии. Просто я хотел бы попросить вас забрать отсюда Веру, и немедленно. Уезжайте сегодня же, прошу вас, — прервал ее Лоренс.

Я знала, что мама и сама хотела уехать, но такой приказ вызвал в ней протест:

— Послушайте, мистер Лоренс, я работаю на сэра Джеймса и не намерена выполнять чьи бы то ни было приказы до самой его смерти.

— Мой дядя не в состоянии распоряжаться. — Мне показалось, что голос Лоренса звучит устало и измученно, но мне было наплевать на это. Он не вызывал во мне ничего, кроме холодной ярости.

Но было ли это правдой? Разве каждый мой нерв не трепетал при звуках его голоса и от сознания того, что он тут, рядом, стоит только оглянуться? Разве мне не хотелось броситься в его объятия и целовать, целовать, еще хоть раз ощутить вкус его губ, перед тем как проститься навечно?

— Я понимаю, что сэр Джеймс смертельно болен… — начала было мама.

— Он не просто смертельно болен, он умирает, миссис Роуланд, и доктор Вайбурн сказал, что это дело нескольких часов. Сегодня, может быть ночью, а скорее всего, к утру его не станет.

— Так позвольте узнать, что за спешка? Зачем нам с Верой уезжать?

Ответ дался Лоренсу с трудом, и прозвучал он как-то скованно:

— Сейчас я не могу ничего объяснить, скажу только, что должен держать все под контролем, пока из Ланкастера не приедет адвокат прадядюшки, мистер Бунхам.

И тут у меня вырвался истерический смешок:

— По-видимому, у дедушки не было времени изменить завещание?

Я тут же пожалела о сказанном, потому что Лоренс одарил меня горьким взглядом. Только позже я поняла, что перепутала горе и горечь.

— Никто ничего не знает, так что это — еще одна причина дождаться мистера Бунхама, — ответил он.

— Наверное, только мисс Форрестер в курсе всех дел, — задиралась я.

— Вера, Вера! — зашикала мать.

— Не надо, пусть выговорится, скажет все, что у нее на уме, — холодно произнес Лоренс, — но я повторю свою просьбу, миссис Роуланд, увезите ее отсюда до наступления темноты.

Я ответила за свою мать:

— Не оставлю этот дом до последнего вздоха моего деда!

Повисло минутное молчание. Мама была поражена. Думаю, ее изумило, что ее маленькая дочурка, которую она считала довольно послушной и которая только что так хотела уехать, вдруг передумала и проявила такое упрямство. Лоренс походил туда-сюда по комнате, кусая губы и пялясь в пол. Потом вдруг резко поднял голову и словно прожег меня взглядом. Никогда не забуду этого!

— Какая же ты эгоистка, моя дорогая Вера! Хочешь доставить всем еще больше бед и хлопот. — С этими словами он повернулся и вышел из комнаты.

Я кинулась за ним, понимая, что не отвечаю за свои действия. Я была так уязвлена, так страдала, что страсти захлестывали меня с головой.

— Да как ты смеешь называть меня эгоисткой? А ты? У самого рыльце в пуху! Разве не видишь, что ты сделал со мной?! — крикнула я ему вслед.

Он остановился и развернулся. Свет падал на его лицо сквозь высокое окно, ведущее в холл, и я поразилась его бледности. В глазах больше не было ни горечи, ни боли.

— Вера, прекрати вести себя как неразумный ребенок. Воспользуйся своими мозгами, они же у тебя есть. Неужели ты думаешь, что я сделал бы то, что сделал, если бы смог противостоять искушению? Поверь, у меня руки связаны. Я не жду от тебя понимания, просто поверь, и все.

Я дико расхохоталась:

— Довериться мужчине, который все время говорит загадками, не дает никаких объяснений, выказывает любовь и тут же жалеет об этом?! Что еще я должна вытерпеть?

Он тяжко вздохнул и вдруг стал как-то меньше и слабее, будто дух покинул его.

— Хорошо. Путь будет так. Мне нечего возразить.

Но теперь уже и я потеряла свой боевой настрой. Я была молода, ужасно влюблена и до отчаяния несчастна.

Я подбежала к нему, он раскрыл мне навстречу свои объятия и крепко прижал к себе, покрывая мои волосы и шею поцелуями.

— Вера, Вера, любовь моя…

Я прижалась к его рукаву.

— Я не твоя любовь. Ты не любишь меня. У меня должна быть хоть капля гордости, но, видно, ее совсем не осталось. Все, о чем я прошу, — позволь мне еще раз повидать дедушку.

— Он никого не узнает, Вера. Он в коме. Ты только еще больше расстроишься.

Я подняла на него заплаканное лицо:

— Ладно. Приму и это. Но не оставляй его наедине с этой ужасной сиделкой! Умоляю тебя!

— Неужели она настолько плоха? — прошептал Лоренс.

— Да, — твердо ответила я.

— Вера, нельзя утверждать такое, не имея для этого реальных оснований.

— Как я могу доверять ей после всего, что она сделала и сказала? Ты же знаешь, я говорила тебе.

— Ты преувеличиваешь.

И тут, словно железный занавес, между мной и Лоренсом встало шокирующее воспоминание. Я отшатнулась от него.

— О да, конечно. Я понимаю. Ты же собираешься жениться на ней. Теперь понятно! Ты хочешь, чтобы мы с матерью убрались из дома, потому что вы с Рейчел… — захлебнулась я.

Лоренс смотрел на меня с неподдельным ужасом.

— Бог мой! — пробормотал он. — Так вот что у тебя на уме!

— Она сама сказала мне это, когда я пыталась прорваться наверх, к деду. Может, Рейчел врала?

Лоренс словно обратился в ледяную статую. Я бы все на свете отдала, чтобы почувствовать снова силу его утешающих объятий, но он отвернулся:

— Мне нечего сказать, Вера. Пусть мама немедленно увезет тебя.

— Нет. Я никуда не поеду. Нет! — всхлипнула я.

Но лишь пустота слышала мои последние слова, потому что Лоренс потихоньку убрался, закрыв между нами дверь. Я оцепенела. Лоренс ушел. Не стал отрицать, что собирается жениться на Рейчел Форрестер, и ушел. Он хочет, чтобы я убралась отсюда.

Было бы лучше, если бы я прислушалась к нему, сделала так, как он просил, и вместе с матерью без оглядки сбежала из этого проклятого дома, в котором та прожила слишком долго и страдала слишком много.

Но я осталась и тем самым навлекла на себя новые беды.

Дьявольская гордыня, поруганная любовь или что бы там ни было еще заставили меня провести еще одну ночь в Большой Сторожке.

Как только я вернулась к матери, она с жаром поинтересовалась, что тут происходит.

— Просто сумасшедший дом какой-то! Ради бога, Верунчик, почему бы не сделать так, как просит мистер Лоренс? Он хочет, чтобы мы обе уехали, так давай сделаем это.

Но я отказалась. Я была тверда и неумолима. Во мне не осталось ничего от беспомощного ребенка. А может, никогда и не было. Когда я подумала о маме, о том, как она пережила смерть отца, мое рождение и трудности всех последующих лет, я почувствовала, что и в самом деле ее дочь. Но сколь убедительно ни звучали ее слова, они никак не могли повлиять на мое решение остаться до утра.

— Пока мой дед дышит, мы должны быть рядом, — заявила я.

— Не могу понять, но раз ты так настроена, Верунчик, будь по-твоему.

— Мама, — честно призналась я в своих страхах, — как ты думаешь, можно доверять Рейчел Форрестер?

В ее голубых глазах читалась тревога.

— О, Верунчик, Верунчик, даже и не знаю. Она мне никогда не нравилась, но то, что у тебя на уме, — это просто кошмар…

— Не хочу в такую ночь оставлять дедушку с ней наедине. — Я словно оцепенела.

— Но мистер Лоренс, скорее всего, не уедет.

— Вот и хорошо. И я тоже.

— Чем дальше ты уберешься от него, тем лучше, — хмуро заключила мать и занялась приготовлением ужина, пытаясь отгородиться от разыгравшейся драмы домашними хлопотами.

Я отправилась в спальню, бросилась на кровать и закрыла лицо руками. Холодное разочарование поглотило меня. Я старалась не думать о Лоренсе как о любовнике, уверяла себя, что он просто ненадежный мужчина, такой же, как и все остальные: без чести, без совести, без уважения к любви.

Не было ни капли сомнения, что дедушка не успел изменить завещание и что Лоренс Бракнелл так и остался его наследником. Но это больше не играло никакой роли. Лишь одно событие моей жизни имело значение — момент откровения в объятиях Лоренса. Мгновение, заставившее меня повзрослеть и навсегда лишившее покоя.

У меня было так тяжело на сердце, что за ужином, приготовленным в тот вечер заботливыми мамиными руками, я не смогла заставить себя проглотить ни кусочка.

Потом пришла старая Элис, и они с матерью шептались — наверняка сплетничали о том, что происходило в доме. Я была в какой-то мере рада, что мать занята и у нее нет времени приставать ко мне с разговорами.

Я все прислушивалась, не заурчит ли мотор автомобиля Лоренса, и терялась в догадках: не там ли он до сих пор, с ней? Мое горе разрасталось, как снежный ком, стоило мне вспомнить об этих двоих. Я почувствовала себя абсолютно разбитой и лежала, гоняя в голове мысли, и волнуясь понапрасну.

Должно быть, где-то в половине девятого мама пришла ко мне и сказала, что мисс Форрестер спустилась вниз и попросила принести ужин на двоих — холодную курицу и бутылку красного вина из погреба.

Я поглядела на нее, сердце у меня обливалось кровью.

— Видать, мистер Лоренс ужинает с ней.

— Да, и он прислал записку Элис, просит, чтобы та постелила в гардеробной мистера Джеймса. Мистер Лоренс будет ночевать там.

— Как удобно, прямо рядом с ее спальней! — воскликнула я, дико расхохотавшись.

— Верунчик! — Мама была потрясена до глубины души.

— Да забудь! — буркнула я. — Кроме того, какое мне дело?

— Ты сумасшедшая! Как будто нечто подобное может происходить, когда сэр Джеймс при смерти!

— О, почему бы и нет! — пробормотала я и снова расхохоталась.

— Между прочим, он просит Элис тоже остаться здесь на ночь, в комнате для гостей, по другую сторону от спальни сэра Джеймса.

— Зачем еще? — Я села и уставилась на мать, откинув волосы с полыхающего лба.

— Одному Богу известно, вроде бы говорил, что хочет, чтобы она приглядела за всем, пока он съездит в Эгремонт за вещами, которые могут понадобиться.

— Наследник переезжает, — заметила я. Я была взвинчена до предела и сама удивлялась: что со мной такое? Зачем я поливаю грязью любимого человека, ведь я люблю Лоренса, люблю, люблю его всеми фибрами души.

Моя мать больше ничего не сказала и пошла готовить ужин на двоих.

Я в ступоре пролежала в постели еще около часа. В девять я встала, умылась, надела пальто и вышла на улицу. Порыв ветра чуть не сбил меня с ног, когда я открыла заднюю дверь. Ночь обещала быть жуткой, по небу неслись грозовые тучи, то и дело закрывая луну своими рваными черными телами.

Озеро искрилось в этом мертвенном свете, прекрасное, но одновременно наводившее на меня ужас. При мысли об отце я вздрогнула.

Уж лучше думать о Лоренсе. Он никогда не сможет взять и просто выкинуть меня из своей жизни, пришло мне в голову. Мы связаны. Мой дед… его прадядя… мы были одной крови.

— Лоренс! — вырвалось из моих уст.

И вдруг я заметила, что машины нет. Зловещая тишина повисла над домом. Но наверху, в спальне Рейчел Форрестер, вовсю горел свет.

Страх сжал мое сердце своими холодными пальцами. Это был ужас, о существовании которого я и не подозревала. Мне захотелось позвонить Ноле, попросить ее приехать вместе с Джереми, ее братом, с которым мы так и не встретились. Я вдруг затосковала по простым и нормальным Хенсонам, теплой атмосфере Камберлендского поместья. Пока я стояла и размышляла об этом, шторы на окнах Рейчел задернули. Мелькнула белая униформа. Я не могла различить ее черт, но у меня возникло непреодолимое чувство, что она наблюдала за мной своими невероятно жестокими голубыми льдинками глаз.

И как только Лоренс может любить такую женщину? Как? Как?

Я развернулась и побежала назад в дом. Заснуть не удавалось. Думаю, я все прислушивалась к звукам мотора и ждала возвращения Лоренса. И еще, невыносимо было думать о несчастном старике там, наверху, который, может быть, именно в этот момент испускает дух, а рядом нет никого, кроме Рейчел Форрестер и Элис Тисдейл.

Мама так вымоталась, что заснула, как только голова коснулась подушки, и я слышала ее мерное посапывание.

Я вертелась в постели больше часа, пока наконец не решила встать. Я надела брюки и свитер, взяла фонарик, купленный в Сискейле, и как была, непричесанная, пошла к задней лестнице. Мне было не привыкать, ведь я уже не раз проделывала это, пытаясь незамеченной пробраться к деду.

Но дойти я смогла лишь до конца галереи, точнее, до главной лестницы.

Послышался скрип двери, и сердце мое на мгновение замерло. Мне захотелось уменьшиться, исчезнуть, я в страхе прижалась к балюстраде и позвала миссис Тисдейл:

— Элис…

Может, я надеялась, что та выйдет и заберет меня с собой в спальню деда или, по крайней мере, вступится за меня, если Рейчел станет мешать.

Но перед моим взором предстала Рейчел Форрестер собственной персоной. Она возвышалась надо мной, словно башня, будто еще больше прибавила в росте за прошедшее время, и выглядела устрашающе, хотя одета была вовсе не в униформу, а в голубую кружевную сорочку, ее роскошные рыжие волосы струились по плечам. Увидев меня, она зашипела:

— Что ты тут делаешь?

Сердце у меня колотилось, но я нашла в себе силы ответить:

— Пришла попрощаться с дедушкой. Имею право.

Она оглядела меня с ног до головы и скривилась:

— Не думаю, что у тебя есть хоть какие-то права в этом доме, моя дорогая. Начнем с того, что тебе нельзя было позволять возвращаться сюда. У тебя нет никаких законных оснований предъявлять свои требования, и чем скорее ты поймешь это, тем лучше!

Я задохнулась от возмущения. Если Рейчел и напугала меня, я не собиралась показывать это, но в ее глазах и впрямь горел какой-то нездоровый огонек. Я даже начала сомневаться, что она в своем уме.

— Мой дед все еще жив? — потребовала я ответа.

— Тебе скажут, когда наступит конец. А до того времени будь добра, сиди у себя или сделай так, как хочет мистер Бракнелл — выметайся отсюда вместе со всем своим барахлом.

Слова попали в точку, но я все же не собиралась выставлять напоказ свою боль и разочарование. Она увидела выражение моего лица и хохотнула.

— Да ты и впрямь обыкновенная тупая малолетка, — примирительно заметила она. — Не сделала ничего такого, просто пошла не с той ноги. Однако я уже сыта по горло и тобой, и твоей мамашей, но мы с Лори все поставим на свои места, и очень скоро, не сомневайся. Свадьба будет сразу после похорон.

Эти слова могли бы окончательно выбить меня из колеи, если бы не привели в бешенство:

— Что-то Лоренс не говорил мне, что помолвлен с тобой. Может, подождешь, пока он не объявит о своем решении? Как-то с трудом верится, что все это правда!

Наверное, эти слова и стали роковыми, потому что привели ее в неистовство. Она так близко подошла ко мне, что щеки мои обдало ее дыханием и в нем слышался запах бренди.

— С тех пор как ты приехала, от тебя одни неприятности.

— Должна напомнить тебе, — взвилась я. — что я внучка сэра Джеймса Халбертсона, так что мы с Лоренсом дальние родственники!

— Так утверждает твоя мамаша, — глумливо кивнула она, — но доказательств-то нету!

— Да как ты смеешь! — возмутилась я, и теперь у меня не осталось никаких сомнений, что я все время была права по поводу этой женщины. — Да никому, кроме тебя, такое и в голову бы не пришло! Стоит только взглянуть на папино фото, чтобы понять, насколько мы похожи, и если бы ты хорошо знала мою мать, то никогда не сказала бы, что она может соврать в таком деле.

Рейчел рассмеялась, но как-то уж больно ненатурально и визгливо. Длинные тонкие пальцы прошлись по рыжей гриве. Невозможно было поверить, что это нервное создание могло быть одновременно и рассудительной, высокопрофессиональной сестрой Форрестер из рассказов Питера Вайбурна, и что именно ее доктор называл превосходной сиделкой.

— Не собираюсь обсуждать свое рождение ни с тобой, ни с кем бы то ни было еще, — продолжала я, изо всех сил пытаясь скрыть от этой женщины, насколько я напугана. Мне хотелось поскорее пройти к дедушке или, на худой конец, постучаться в комнату для гостей, где проводила ночь Элис Тисдейл.

Но Рейчел преградила мне путь со словами:

— Ты положила глаз на Лоренса с того самого дня, как явилась сюда, что, не так? Все в Восдейл-Хэд в курсе этого!

Я вспыхнула:

— Ложь!

— Все, что касается тебя, — ложь!

— Прошу, — выдохнула я, — дай мне пройти, а если собираешься продолжать в том же духе, давай дождемся Лоренса. Я расскажу ему о твоих грязных инсинуациях насчет моей матери. Поглядим, что он на это скажет.

Рейчел снова захохотала:

— О нет! У тебя не будет ни одного шанса настроить его против меня! Ты и так уже достаточно навредила!

Я была молодой и сильной, в трусости меня тоже никто никогда не упрекал, так что я просто попыталась отпихнуть медичку, но она была выше и сильнее. И она в самом деле была не в себе — в этом теперь не осталось никаких сомнений.

— Психопатка! — закричала я.

И мне пришлось горько пожалеть о своей несдержанности. Это было последнее бестактное замечание в моей жизни, в ту ночь мне преподали хороший урок: прежде, чем открыть рот, надо досчитать до десяти, если не хочешь попасть в беду.

Рейчел взвизгнула и обрушила на меня поток ругательств. Все произошло настолько неожиданно и молниеносно, что я не расслышала ни слова из этой тирады, зато почувствовала, как ее руки вцепились в мои плечи и она начала яростно трясти меня. Тут я не на шутку перепугалась и закричала что есть мочи:

— Элис! Элис! Сюда! Быстрей…

Теперь я уже не опиралась спиной на балюстраду, Рейчел толкнула меня вниз. И тогда я отчетливо услышала ее слова:

— Ты не останешься здесь и не будешь настраивать Лоренса против меня. Никому во всем мире не позволено это, а тебе и подавно, ненавистная дура!

В следующий момент я уже катилась вниз по лестнице. Все мои усилия уцепиться за что-нибудь и тем самым спасти себе жизнь оказались тщетными. Я катилась и катилась, пока не упала и не ударилась головой. Сознание покинуло меня лишь через несколько секунд, и я успела услышать дикий хохот Рейчел, каркающий голос Элис Тисдейл, стук открывающейся входной двери и топот бегущих ног. Сквозь наплывающий туман и боль, пронизывавшую все мое тело, я чувствовала, как заботливые руки Лоренса пытаются помочь мне. И его голос:

— О боже… Вера! Вера!.. Скажи хоть слово.

Но я ничего не ответила и потеряла сознание.

 

Глава 16

Намного позже, а точнее, много дней спустя доктор сказал, что мне невероятно повезло, что я не свернула себе шею. Из-за раны на голове я лишилась части своей шикарной густой шевелюры, которая составляла мою гордость, но волосы снова отрастут, так что это не проблема. Я была молода, тело мое было крепким и упругим, так что я скатилась по ступенькам великолепной лестницы, словно мячик. Мне удалось бы отделаться несколькими синяками и подвернутой лодыжкой, если бы в конце пути я не ударилась головой о мраморный пол. От этого и случились все неприятности.

Но в себя я пришла уже не в Большой Сторожке.

Открыв глаза, я увидела, что лежу в одной из гостевых спален в Камберлендском поместье, а мама тихонько сидит у постели с вязаньем в руках. Как часто я видела ее за этим занятием! Шторы были задернуты, и в комнате царил полумрак, но даже в этом неясном свете я рассмотрела, как мама бледна и грустна.

— Привет, — прошептала я.

Она тут же отбросила вязанье и склонилась надо мной:

— О, Верунчик, дорогая, наконец-то ты пришла в себя… слава богу!

— Что происходит? — слабо поинтересовалась я.

— Лежи тихо, милая, — успокоила меня мать, — я принесу тебе чаю. И надо позвонить доктору Вайбурну. Он сказал, что хочет видеть тебя, как только ты выйдешь из комы.

В слове «кома» прозвучали зловещие нотки.

— Дедушка! — припомнила я.

— Дедушка умер в ту самую ночь, — печально ответила мама. — Его похоронили две недели назад.

— Две недели! — повторила я, словно эхо. — Не хочешь ведь ты сказать, что я проспала две недели!

— Так и было, только дважды открыла глаза, но не узнала меня и снова впала в забытье. Нам пришлось кормить тебя через трубочку.

Я вздохнула и прикрыла глаза, пытаясь вспомнить то, что, возможно, было бы лучше забыть, но мне было просто необходимо снова пережить события той ужасной ночи, и сверкающие нездоровым блеском голубые глаза Рейчел тут же всплыли передо мной. Я закричала:

— Мама! Не подпускай ко мне Рейчел! Не подпускай…

Она положила мне на лоб руку, наклонилась и поцеловала меня в щеку.

— Т-ш-ш. Ты в безопасности, мой бедный Верунчик. Теперь уже нечего бояться.

Я еще раз повторила имя Рейчел и, наверное, так жалко при этом выглядела, что мама снова поцеловала меня, потрепала по голове и попросила навсегда забыть о мисс Форрестер.

— Давай принесу тебе горячего чаю, а потом позвоним доктору Вайбурну, — сказала она.

Следующий час я провела словно кукла. У меня не было ни собственной воли, ни сил. Я только знала, что, должно быть, немало потеряла в весе, потому что чувствовала, как торчат кости таза, да и грудь уменьшилась. Хоть я и проспала две недели, но не могу сказать, что чувствовала себя хорошо, наверное, из-за того, что в моем воспаленном истерзанном мозгу воспоминания о той незабываемой ночи переросли в настоящий ночной кошмар и бред.

Но после чашки чая с тонюсеньким кусочком хлеба с маслом я вполне была способна сидеть и даже отвечать на вопросы.

Вскоре прибыл доктор Вайбурн, и я спокойно побеседовала с ним. Он не сделал ни одной попытки выведать драматические подробности о так называемом несчастном случае, а проявил ко мне исключительно профессиональный интерес. Он был удовлетворен моим состоянием и сказал, что, пока я была без сознания, мне сделали рентген и на снимках видно, что кости остались целы. Опухоль на лодыжке тоже уменьшилась.

— Если бы все мои пациенты были такими, как ты, то я вскоре остался бы без работы, — весело хохотнул он. — Полежи еще денек-другой, а потом можешь понемногу начинать вставать.

Потом пришла Нола. Она тоже не выдала ни одного комментария по поводу всего случившегося, но я спросила ее, как я очутилась в Камберлендском поместье. Она открыла было рот, но мама предостерегающе поднесла палец к губам. Нола явно почувствовала себя неловко, потрепала меня по руке и сказала:

— Они просто привезли тебя сюда, милая. Мы так рады. Мы сами так хотели. Ты останешься у нас сколько пожелаешь.

От слабости и ощущения беспомощности у меня по щекам покатились слезы. Я ухватила Нолу за руку и сжала ее:

— Ты замечательная подруга!

— Чепуха! Я жалею только об одном — ты так и не встретилась с моим братом. Он вернулся в Кембридж. Но он тебя видел. Твоя мама позволила ему взглянуть одним глазком. А ты лежала здесь как спящая красавица: глаза закрыты, длинные ресницы на щеках. Братец сказал, что никогда в жизни не встречал такого небесного создания.

Слова подруги позабавили меня и польстили моему женскому самолюбию, но я делано рассердилась:

— Вот здорово! Мама позволяет твоему брату подглядывать за мной, пока я валяюсь тут без сознания!

Нола рассмеялась вместе со мной, и я внезапно почувствовала себя намного лучше. Однако подруга не задержалась, ей просто не разрешили. В последующие несколько дней мне был прописан полный покой, объявила мама. Но память возвращалась ко мне, а мозги работали беспрестанно, так что я стала беспокойна и болтлива и, несмотря на все мамины ухищрения, никак не могла угомониться.

— Может, поспишь немного?

— Да я уже две недели спала, — напомнила я ей, — и мне так много хочется узнать! Не успокоюсь, пока ты мне все не расскажешь!

— Верунчик, милый, я не могу. Один человек хочет сделать это первым. Тот, кого это больше всего касается.

— Только не Рейчел! — задохнулась я.

— Нет, не она. Ты никогда не увидишь ее снова. Она сошла с ума, и ее поместили в лечебницу — давно пора было сделать это, — пробормотала мама.

— О, какой ужас! — прошептала я в ответ.

Но я нисколько не удивилась. Я поняла это в тот самый момент, когда Рейчел предприняла попытку свести со мной счеты.

Раз это не Рейчел, тогда я точно знаю, кто захотел объясниться со мной.

— Лоренс… — Даже звук его имени болью отдавался в моей душе. — Это он придет поговорить со мной?

— Да. Как только доктор Вайбурн разрешит.

Сердце мое забилось чаще.

— Но я хочу видеть его сейчас, немедленно.

— Верунчик, прошу тебя, постарайся успокоиться, не перетруждайся. Иначе тебе придется пролежать в постели еще долго. Доктор Вайбурн особенно настаивал на этом. Ты должна отдохнуть. Он считает, что ты быстро пойдешь на поправку, так что будь умницей.

— Сколько мне ждать, пока я смогу увидеться с Лоренсом?

— Все зависит от тебя и твоего состояния.

— Но доктор Вайбурн сказал, что я в отличной форме.

— Да, исходя из того, что с тобой случилось.

— Я просто упала с лестницы, — буркнула я, — или, если хочешь, меня столкнули.

Мама повернулась ко мне. Я видела, как она вздрогнула:

— Даже думать об этом не могу.

— Мама, — протянула я к ней руку, — иди, сядь рядом. Я буду умницей и не стану просить повидаться сегодня с Лоренсом, но я хочу кое-что узнать, то, что ты можешь рассказать. Хватит уже тайн!

Она села на край кровати и взяла меня за руки. Я видела слезы в ее глазах. Она так изменилась — теперь это была уже вовсе не та холодная, неприступная женщина.

— Спасибо за все, что ты сделала для меня, пока я была без сознания. Ведь это ты заботилась обо мне, так ведь?

— Конечно, Верунчик, ведь ты моя дочь. Может, раньше я выказывала свою любовь не совсем так, но я всегда была привязана к тебе, поверь. — Она смахнула слезу.

— Ох, мама, думаю, после всего случившегося мы станем намного ближе друг другу. Знаю, так и будет.

Но в конце концов, от матери мне не пришлось услышать даже части всей этой истории. Неожиданно мне стало хуже, я вскрикнула от пронзившей меня боли и упала на подушки. Я слышала, как мама повторяет мое имя:

— Верунчик… Верунчик!

И все пропало. Лишь много дней спустя, по маминым рассказам, я узнала, что до смерти напугала ее, когда снова потеряла сознание и пролежала в коме еще неделю. Меня часто посещал немало удивленный и несколько смущенный доктор Вайбурн, который посчитал, что пациентка в полном порядке.

Все-таки удар по голове оказался более сильным, чем все полагали.

За эту третью неделю болезни я время от времени приходила в себя, но видела все словно сквозь пелену… как будто просто переходила из одного сна в другой.

Я время от времени узнавала мамин голос и чувствовала ее теплые руки, заботливо поправляющие мои волосы. Я даже помню, как меня поднимали, усаживали на кровати и давали жидкую пищу.

И вот однажды я услышала его голос. Да, услышала, и кровь быстрее побежала по моим жилам, я даже открыла глаза и увидела его. Он наклонился над кроватью, держа меня за руки.

— Бедняжка… моя бедная милая Вера… — бормотал он. — И как такое могло произойти? Это я во всем виноват, в этом только моя вина.

Я хотела поговорить с ним, но могла лишь несколько раз прошептать его имя. И даже со стыдом припоминаю, как умоляла его не уходить, не оставлять меня, но так никогда и не узнала, что он ответил на это, потому что вновь провалилась в беспамятство.

В Восдейл-Хэд пришло лето, и я окончательно поправилась лишь к концу июня. Вне себя от радости, мама в первый раз помогла мне подняться. Нола часто забегала поболтать, и конечно же эти милые люди, полковник и миссис Хенсон, тоже навещали меня. Кати всячески пресекала мои попытки извиниться перед ними за то, что мы с мамой так надолго задержались в Камберлендском поместье, и что я — обуза для всех.

— Мы счастливы, что можем помочь тебе и что ты тут, у нас, милая. Прошу, не думай об этом, живите столько, сколько захотите. Нола до смерти рада, что ты здесь. Вот чего мы действительно хотим, так это увидеть тебя снова в гостиной и чтобы все твои страхи и тревоги остались позади.

Однажды, глядя на веселое прелестное лицо Кати, я задала ей вопрос о том, о чем не решалась узнать у Нолы:

— А… Лоренс, он приходил ко мне? Мне кажется, что я помню, как он был здесь и говорил со мной, но я не уверена.

Кати потрепала меня по руке и одарила одной из своих самых очаровательных улыбок:

— Милая Вера, да, конечно, он приходил к тебе; и скажу тебе по секрету, Л.Б. заходил — или, на крайний случай, звонил — каждый день. Он переживал больше всех нас, вместе взятых.

Я почувствовала, как краснею.

— О! — только и смогла выдохнуть я.

— Ты хотела бы повидаться с ним, так ведь, дорогая? — Эта женщина все понимала. Когда я кивнула, она меня заверила: — Так и будет. Позвоню ему, скажу, может, заглянет сегодня после работы.

— О Кати, спасибо тебе!

Как только она ушла, я позвала маму:

— Думаю, сегодня прилет Лоренс Бракнелл. Помоги мне надеть приличную одежду, не хочу, чтобы он видел меня в этом тряпье. Можно найти нормальное платье? А мои волосы, они не слишком ужасны?

Я кинулась к зеркалу. В тот день я ощущала новый прилив сил и даже могла бегать, а отражение в зеркале в общем и целом порадовало. Правда, на мой взгляд, я была слишком бледной и изнуренной, да и лет мне как будто прибавилось. Но сегодня к щекам вернулся их розовый цвет, а глаза лучились, и общее возбуждение вернуло мою былую красоту и молодость. Во время болезни мои волосы пришлось коротко остричь, и это немного тревожило меня, но они кудрявились, и Нола уверяла, что короткая стрижка мне очень к лицу.

Теперь я не могла думать ни о чем другом, как о предстоящей встрече с Лоренсом. Я уже начала бояться, не избегает ли он меня.

Только вчера я получила от него огромный букет роз, но записка была лаконичной: «Поправляйся, Л.Б.» — только и всего.

И вдруг эти розы приобрели совершенно иной смысл. Жизнь наполнилась манящими надеждами.

Я сгорала от нетерпения и никак не могла его дождаться.

Встреча наша должна была произойти не здесь, в этой комнате, в которой я столько времени пролежала без сознания. Хенсоны уехали на вечеринку. Мама впервые за долгое время помогла мне спуститься вниз, и я смирно сидела на софе в полном одиночестве, когда Лоренс наконец-то прибыл.

Стоял теплый июньский день, и французские окна были распахнуты настежь. В саду зацветали первые розы — питомцы полковника Хенсона, вкладывавшего в них всю свою душу. Он был великим цветоводом. Зазеленевшие деревья и лужайки дышали свежестью. Далекие горы, вздымавшиеся над Вействотером, выглядели величественно на фоне ярко-голубого неба.

Но, несмотря на все великолепие и умиротворение природы, мне было отнюдь не спокойно. Что скажет Лоренс? Что он чувствует? Действительно ли он любил эту несчастную женщину, которую теперь держат в стенах сумасшедшего дома? Значила ли я для него хоть что-то или просто была юной привлекательной девушкой, бросившейся в его объятия в поисках поцелуя?

К приезду Лоренса я довела себя до нервной дрожи, но, когда он вошел, постаралась успокоиться и вести себя как обычно, а голосу придать тот холодок, с которым всегда говорила мама:

— Привет, Лоренс, как ты?

— Отлично, очень рад слышать, что тебе намного лучше, Вера. Как здорово снова видеть тебя в гостиной!

— Спасибо.

Обменявшись обычными приветствиями, мы оба не знали, что еще сказать, и молча уставились друг на друга.

Как же я люблю его, смущенно подумала я, глядя на его высокую фигуру и сильное выразительное лицо. Внезапно он сказал, что ему нравится моя новая стрижка.

— Ты такая милая. Не против, если я закурю?

— Нисколько. Пожалуй, тоже возьму сигаретку. Кати сказала, что оставила несколько в серебряной коробочке.

Он протянул мне ее, потом предложил прикурить. Когда Лоренс наклонился ко мне, то я заметила, что и сам он выглядит не слишком хорошо. Лицо было уставшим, и его избороздили морщинки.

Он уселся рядом. Казалось, что он хочет просто поболтать о том о сем. Итак, мы обсудили чудесную летнюю погоду. Доброту Хенсонов. Преданность моей матери, которая неусыпно выхаживала меня. И наконец, то, как он волновался обо мне.

У меня появился шанс заметить:

— Как мило с твоей стороны! И спасибо за потрясающие розы.

— Не за что. — Он растерянно уставился в пол.

В конце концов, именно я, со своей прежней импульсивностью, повернула разговор в более интимное русло:

— Лоренс, мне так много хочется узнать, если ты, конечно, можешь кое-что прояснить.

— Конечно, — буркнул он.

— Я все такая же неугомонная, как и до… до… до той ночи, — запнулась я.

— Пришло время рассказать тебе обо всем, — нахмурился Лоренс.

И когда он поднял на меня глаза, я поняла, что ему стыдно. Это задело меня, потому что я полагала, что ни мне, ни ему нечего стыдиться. Просто сидела и ждала, что он скажет.

— Я должен принести свои извинения, Вера. С самого начала и до конца я действовал как конченый дурак. Мне нет оправданий, кроме того, что я не ожидал, что все может так трагично закончиться. Я пытался помочь всем, а вышло наоборот. И если бы ты погибла той ночью, вина была бы полностью на мне.

— О нет, конечно же нет! Ты не должен винить себя за этот несчастный случай!

— Но вина все же моя. Попытаюсь объяснить тебе. Но, бог мой, Вера, как бы, ты думаешь, я чувствовал себя, если бы ты не поправилась? Это был просто кошмар какой-то! Когда я поднял тебя там, у подножия лестницы, и увидел, что течет кровь… и то, как ты выглядела… о боже, я решил, что ты умерла. Ты не представляешь, что со мной стало!

Сердце у меня запрыгало от совершенно неуместной радости, но я ничего не могла поделать с собой. Неимоверным усилием воли мне удалось не показать этого. Теперь настала его очередь дать волю эмоциям.

— Но я не мертва, я живая, и даже очень, — вставила я. — И не стоит так убиваться, твоей вины нет.

— Посмотрим, что ты скажешь, когда узнаешь подробности, — мрачно возразил Лоренс.

— Все, о чем я прошу, — так это разогнать туман вокруг этой несчастной женщины — Рейчел. Вот где темный лес.

Лоренс отвернулся от меня, будто не хотел, чтобы я видела выражение его лица:

— Это меня не удивляет.

— Кстати, как… как она там? — полюбопытствовала я, прочистив горло.

— Безнадежный случай. Ей никогда не выйти из лечебницы.

— Она была сумасшедшей, правда? По-настоящему?

— Да.

— Но ты не знал этого?

— Нет, до той самой ночи, когда вернулся и обнаружил, что она пыталась убить тебя.

У меня по спине пробежал холодок.

— Так она и в самом деле пыталась убить меня? Это был не несчастный случай?

— Нет, это не был несчастный случай.

— И что же произошло, когда ты приехал?

— Твоя мать взяла на себя заботы о тебе, а я занялся Рейчел, пока Питер Вайбурн не приехал за ней на «скорой». Потом мы отвезли тебя сюда.

— Как все это ужасно, — поразилась я, — а бедный дедушка был все еще жив в это самое время…

— Но, слава богу, он так ничего и не узнал. Отошел с миром ранним утром.

Я вдруг с ужасом припомнила все свои подозрения относительно Рейчел Форрестер:

— Она и его пыталась убить? О, Лоренс, я была права насчет всех этих уколов?

— Нет, не совсем так. После сердечного приступа он бы так и так умер.

— Но не играла ли она в какую-то свою ужасную игру? Хотела ли она, чтобы старик убрался с дороги?

— Тоже не совсем верно, — покачал головой Лоренс, встал и, чрезвычайно взволнованный, начал мерить комнату шагами. Ему с трудом давались ответы на мои вопросы, но я не унималась:

— Зачем ей было убивать меня? Только потому, что она ревновала и сама хотела заполучить тебя, правда?

— Что-то в этом роде, — пробормотал Лоренс.

— Но ни ты, ни моя мама, никто не верил мне, когда я говорила, что она — опасная женщина.

— Вот тут я и допустил самую большую ошибку, Вера.

— Но ты же любил ее! — воскликнула я. — Она уверяла, что вы скоро поженитесь.

Лоренс ничего не ответил. Это молчание пугало меня, и я чувствовала, как замерло мое сердце. Мне даже почудились в его взгляде вина и раскаяние, когда он снова повернулся ко мне и сказал:

— Боже мой, какая каша заварилась! Никогда не прощу себе этого, Вера!

— Но ты любил ее, — настаивала я.

— В прошлом, — признался он, — да и то недолго. Она врала тебе той ночью, когда уверяла, что я собираюсь жениться на ней.

Я снова воспряла духом, но не слишком сильно. Он любил ее. Эту сумасшедшую красивую девушку. Это потрясло меня.

— Думаю, будет лучше рассказать все с самого начала, не так ли, Лоренс? Много чего осталось непонятным.

Он подошел и снова сел рядом, и вот в конце концов я все узнала… Я ошеломленно слушала его тихий голос. Он ничего не утаил. Был до конца честным даже в том, что считал своим недостойным поведением. И сострадал Рейчел Форрестер, внесшей в его жизнь немало сумятицы. Мой взгляд был прикован к лицу, которое притягивало меня с самой первой нашей встречи, и я, не шелохнувшись, выслушала его рассказ.

— Когда я был ребенком, моя бабушка часто привозила меня в Большую Сторожку, повидать прадядюшку и тетю Грейс, которая в то время была еще жива. Я знал, что стал наследником прадядюшки Джеймса, но тогда меня это мало заботило: дети не задумываются о финансовой стороне дела и о своем будущем процветании.

Я был в курсе, что твой отец, Вера, утонул во время дикой вечеринки в проклятом озере. И мы все считали его проклятым — у него и раньше была такая репутация, а потом еще и эта трагедия. Несчастное озеро избегала и семья, и все местные жители. По мере того как я взрослел, мне стали известны все подробности жизни и смерти несчастного Хьюго, и я все думал, как же печально, что случилось это именно тогда, когда головы людей были забиты всей этой чепухой насчет респектабельности и всего прочего. Пратетушка Грейс, как и остальные, была снобом, и ее слишком заботило мнение окружающих. Она повернулась спиной к своему собственному сыну, потому что считала, что тот опозорил ее и свое имя. Но позднее, после несчастного случая, пришла горечь раскаяния вместе с чувством, что она поступила несправедливо по отношению к Хью, и это окончательно раздавило тетю Грейс и воздвигло стену между ней и дядей Джеймсом. Она крутила и крутила эти мысли в голове, пока окончательно не свихнулась на этом.

Но она не решалась выгнать твою мать из Большой Сторожки и даже, как ты знаешь, сама настояла на том, чтобы та осталась. Она обещала оплатить твое обучение, но в душе все же сомневалась с том, кто же был твоим настоящим отцом. На это у нее не было никакого права, потому что сомнений не оставалось ни у кого, кто видел твои фотографии, которые твоя мама привозила из Бельгии. Дядя Джеймс клялся, что ты — их плоть и кровь, однако тетя Грейс так и умерла в сомнениях. Некоторое время спустя дядя Джеймс позвал меня к себе и сказал, что не намерен вытаскивать этот скандал на свет божий и менять завещание. Так я и остался наследником.

Думаю, сердце старика было разбито смертью твоего отца, и к тому времени, как ты вернулась домой, ему было наплевать на твою судьбу. Но он дал разрешение миссис Роуланд на твое возвращение при условии, что ему не придется иметь с тобой никаких дел. И только когда ты вошла в его комнату и старик увидел, насколько вы похожи с его сыном, он словно очнулся, и в нем вспыхнуло новое чувство — чувство ответственности за судьбу юной девушки, которая, теперь это было совершенно очевидно, плоть от плоти его.

— Но Рейчел, как насчет нее? — перебила я Лоренса.

Лоренс нахмурил брови и закусил губу.

— Да, теперь о Рейчел. Я хорошо знал ее, будучи еще мальчишкой. Она была из Эгремонта. Мы дружили, и я не могу не признать, что был очарован ее красотой и умом. Она была необычайно хороша собой — просто разрушительно хороша: рыжие волосы, белоснежная кожа, голубые глаза. Она оставалась очаровательной и в свои девятнадцать, и в двадцать. Она не казалась ни упрямой, ни жадной, ни злобной… она не была такой, какой стала потом.

Я учился на архитектора, а она — на медсестру. Странная она была. Сложная личность. Одна ее сторона — теплая и щедрая, а другая — холодная и расчетливая. Но темная половина стала брать верх. Больше всего на свете ей хотелось стать доктором. Она говорила, что мечтает преуспеть на поприще научной медицины, работать в лаборатории. У нее был огромный потенциал, и она смогла бы сотрудничать с кем-то вроде Швейцера в джунглях.

— Это я вполне могу себе представить, — вставила я. В следующую секунду перед моим мысленным взором предстала Рейчел, такой, какая она была той ночью: словно кошка, крадется по темному коридору Большой Сторожки со шприцем в руках и холодной расчетливостью в глазах. Я добавила: — Так почему же тогда она стала медсестрой? Вот уж что ей абсолютно не подходило!

— Это по значению стояло на втором месте, — ответил Лоренс, — медицина как магнитом влекла ее. Ей наскучила жизнь в Озерном крае, но у родителей не было денег — отец был бедным директором школы, и никто не мог заплатить за ее образование. Даже если бы она выиграла стипендию, этого все равно не хватило бы. Так она и стала медсестрой. В студенческие годы мы встречались на каникулах. Я водил ее на все местные танцы и вечеринки. И иногда даже возил обедать в Большую Сторожку. Рейчел очень нравилась дяде Джеймсу. Она могла быть живой и интересной и все такое да плюс еще внешность — все это завораживало старика. Однажды он напрямую спросил, не собираюсь ли я жениться на ней.

Повисла пауза. Я вся горела, а Лоренс поднялся и снова принялся вышагивать по комнате и, ни разу не взглянув в мою сторону, продолжил свой зловещий рассказ.

Вот так, сказал он, дядя Джеймс заронил в его голову идею о женитьбе, и он стал думать об этом. Они с Рейчел были превосходными друзьями и частенько «ласкались», как это бывает у молодежи, но дальше поцелуев и объятий никогда не доходило. Постепенно ему открылось, что в Рейчел таится такая чувственность, которая зачастую отталкивала его больше, чем притягивала.

И на этом месте он хмуро уставился на меня:

— Я рассказываю тебе все как на духу. Ты не против, Вера?

Я покачала головой, чувствуя беспричинную ревность только из-за того, что он когда-то любил Рейчел. Сама мысль о том, что она побывала в его руках и получила от него хоть один поцелуй, была просто невыносима. Это была та ревность, которую я не имела права показать.

— Продолжай, — выдавила я наконец. — Я не против, я постараюсь понять.

Весь год — это был последний год их обучения, и в первый год работы архитектором — их отношения держались на этой опасной черте. Он был увлечен, а она без ума от него, но именно ему следовало проявить благоразумие, сказал Лоренс. Ему надо было решить наконец, любит ли он Рейчел Форрестер на самом деле или нет.

Но сильный и решительный Лоренс, каким я себе его представляла, в тот период своей жизни колебался. Эта слабость исходила из присущей его характеру доброты. Роман с Рейчел продолжался настолько долго, что он точно знал: ей будет невыносимо больно, если он бросит ее. Так что он все откладывал и откладывал этот день.

Ну, сказала я себе, не такое уж это и преступление. Почти все люди на земле делают ошибки из-за своей жалости. И Лоренс не был исключением. Но как известно, благими намерениями выстлана дорога в ад.

Однако он казнил себя. Никогда не прощу себе этого, повторял он снова и снова. Чувство ответственности перед Рейчел раздулось до невероятных размеров, когда однажды вечером она окончательно потеряла голову и призналась, что больше не в силах жить без него. К несчастью, тогда он уже абсолютно точно знал, что не хочет ее.

— О Лоренс, как ужасно для тебя! — прервала его я.

— Как ужасно для нее, — поправил меня Лоренс, невесело усмехнувшись, — и даже хуже.

Рейчел пошла вразнос, теперь вовсе не была похожа на рассудительную медсестру, какой всем представлялась. После дикой сцены она согласилась временно расстаться. Рейчел уехала в Лондон работать медсестрой в одной из крупных клиник Вест-Энда, где весьма преуспела. Лоренс постарался забыть обо всем и с головой ушел в дела.

Потом занемог дядя Джеймс, и на этот раз болезнь оказалась смертельной. Какое-то время он пробыл в частной лечебнице в Ланкастере, но потом снова переместился в Большую Сторожку. Говорил, что предпочитает умереть в родных стенах.

Вот тут-то на сцене снова появилась Рейчел.

— Позволив ей стать сиделкой дяди Джеймса, я допустил главную ошибку. Рейчел услышала от друзей, что сэру Джеймсу уже не выкарабкаться и что у него есть сиделка, которая не нравится старику, и она ухватилась за эту возможность. Она частным порядком написала дядюшке и предложила свою помощь. Что я мог поделать?

Хитрый шаг с ее стороны, добавил он. Прадядюшка попался на удочку. Он попросил мою мать ответить мисс Форрестер и немедленно вызвать ее в замок. И когда Лоренс приехал с очередным визитом, она была уже там — красивая, холодная, квалифицированная медсестра, поселившаяся в Большой Сторожке в качестве сиделки-компаньона его любимого дядюшки. Остается добавить, что инвалид заверил Лоренса, что так хорошо за ним никогда не ухаживали.

— Думал приятно удивить тебя, мой мальчик, твоя старинная подруга здесь, в нашем доме, — сказал тот. — Великолепная медсестра.

Да уж, продолжил Лоренс, сюрприз был не из приятных. Рейчел была педантична, присматривала и за помещением, и за пациентом намного лучше недалекой предшественницы, и сэру Джеймсу это пришлось по душе. Но Лоренс видел злые огоньки. Огоньки, которые загорались в бирюзовых глазах Рейчел, когда ее взгляд падал на Лоренса. Он старался уверить себя, что прошлое быльем поросло и волноваться не о чем, но чувствовал себя не в своей тарелке. По всяким намекам Рейчел он понял, что та все еще влюблена в него. С тех пор он оказался в незавидном положении. По желанию дяди ему приходилось вывозить Рейчел на своей машине по выходным. Он возненавидел эти дни. Теперь Рейчел ему даже не нравилась.

При этих словах у меня будто камень с души свалился, но я нарочно отвернулась от Лоренса — не хотела, чтобы он прочитал мои чувства.

Что значит прошлое, если он перестал любить ее задолго до того, как в его жизнь вошла я, спрашивала я себя.

Но Лоренс еще не закончил.

К тому времени отец Рейчел умер — она родилась, когда родители были уже в годах. Лоренс сказал, что долгое время не знал, что случилось с ее матерью. По местным сплетням выходило, что она стала слегка «не того» и ее сослали в лечебницу. И только когда Рейчел поселилась в Сторожке, Лоренс узнал правду от одного человека, который был свидетелем конца этой несчастной.

Миссис Форрестер умерла умалишенной. И зерна этого сумасшествия прорастали в ее дочери. Рейчел, со своей стороны, знала обо всем, но хранила свою мрачную тайну, и только после того, как Лоренс узнал правду, он другими глазами посмотрел на ее выходки в прошлом и понял, что недуг, как яд, уже разливается по венам рыжеволосой красавицы.

Все это камнем легло на плечи Лоренса, и он никак не мог решить, оставить ли Рейчел сиделкой дяди Джеймса или нет, несмотря на тот факт, что моему деду она очень нравилась.

Так ничего и не решив, Лоренс отправился к Питеру Вайбурну, но тот не поддержал его. Сумасшествие, сказал он, не всегда передается по наследству. Доктор знал мисс Форрестер с лучшей стороны — практичная, высококвалифицированная медсестра — и не подозревал о существовании второй ее половины: дикого создания, отравляющего жизнь Лоренсу.

На какое-то время он отложил в сторону все свои страхи и продолжал делать то, что считал своим долгом — принимал Рейчел и относился к ней по возможности хорошо. Она казалась вполне нормальной, и только после моего появления в доме Лоренс снова лишился покоя, его стали терзать прежние страхи и сомнения.

Как раз перед нашей встречей Рейчел поразила его тем, что открыла свою душу. И за красивым фасадом он опять разглядел взбалмошную, опасную женщину, какой она и была на самом деле. Она снова сделала попытку обращаться с ним не как с другом, а как с любовником и не оставила никаких сомнений по поводу того, что в бешенстве от намечающегося возвращения внучки сэра Джеймса.

— Она закатила скандал, — продолжал Лоренс, — и после этого следовало заставить ее собрать вещи и убраться подобру-поздорову; но я опять почувствовал свою ответственность за нее, потому что когда-то позволил ей думать, что мы могли бы пожениться. И я повел себя как конченый идиот. У нее за спиной стоял Питер Вайбурн. Как я мог уволить ее? А когда она стала выказывать свою ревность из-за того, что ты была той, кто ты есть, я пытался сделать скидку на ее состояние. Теперь-то я понимаю, чего она боялась. Ее страшило то, что мой дядя может изменить завещание в твою пользу. Она хотела меня — и денег. Перед тем как ее увезли, несчастная выдала парочку своих темных секретов. Некоторые из них касались твоих худших предположений, моя дорогая… — Лоренс взглянул на меня и вздохнул.

Рейчел окончательно потеряла контроль над собой еще до того, как за ней приехали. Она хохотала, плакала, визжала — и признала, что хотела обрести полный контроль над моим дедом, увеличив дозу лекарств. Но даже теперь Лоренс сомневался в том, что она намеревалась убить его.

Что же касается той ночи, когда ко мне пришел легендарный Черный Пес, Рейчел поведала Лоренсу, что именно она устроила «легенду», надеясь на то, что насмерть перепугает и меня, и мою мать и что мы уберемся из дома и освободим для нее поле деятельности. Рейчел «наняла» бедную черную дворнягу одного местного фермера и затолкала ее в мою комнату в ночь полнолуния.

Я рассмеялась при этих словах:

— Так вот что это было! А вовсе не мое разыгравшееся воображение. Пес был настоящий, и она избавилась от него в ту же ночь.

— Да, это была одна из ее безумных идей. Кто же мог предположить, что она настолько не в себе, — снова тяжело вздохнул Лоренс.

Теперь я поняла. Бедный рычащий пес, пятящийся из моей спальни. Это не было галлюцинацией. Я чувствовала себя оправданной, но немного огорченной за Лоренса.

Он снова сел рядом, взял мои руки в свои и стал нервно перебирать мои пальцы. Слова потоком лились из него. Его грызло раскаяние, потому что он считал, что я пострадала от его «идиотизма»; и еще потому, что он закрывал глаза на правду о психическом состоянии Рейчел. Каждый раз он решал, что попросит мою мать увезти меня из дома, но все откладывал и откладывал — потому что не хотел расставаться.

— Я хотел тебя с того самого дня в поезде, — признался он и прижал мою руку к своей щеке.

Лоренс утешал себя мыслью, что хоть Рейчел и была временами невменяемой, но она ведь профессиональная медсестра и не причинит мне физического вреда. Питер Вайбурн не сомневался на ее счет, и он решил принять его точку зрения.

Потом Лоренс отстранился от меня и встал:

— Вот и все, Вера. Все было так ужасно, а тебе отвели роль главной жертвы.

— Да нет же, со мной все в порядке! — выкрикнула я. — Посмотри на меня! Разве не видишь, что со мной все хорошо?!

Он глубоко вздохнул:

— Единственное, что я вижу, — так это храбрую девочку. Ты была великолепна и полностью права насчет Рейчел.

— Лоренс, хватит винить себя, — потребовала я, а потом добавила: — Разве ты не знаешь, как я обожаю тебя? Разве не видишь, что я страдала только из-за того, что думала — ты любишь ее?!

И тут он поднял меня и прижал к себе, нежно теребя мои короткие волосы, а потом наклонился и поцеловал. И этот поцелуй не оставил в моей душе места ни страхам, ни сомнениям.

 

Глава 17

Рассказать осталось немного и в то же время немало.

С того самого дня жизнь моя кардинально изменилась. Я убедилась, что Лоренс действительно любит меня и хочет так же сильно, как и я его, и теперь ничто не могло больше ранить мою душу. Все несчастья прошлого: ужасное одиночество детства, зловещие тени, висевшие над старым замком, — все это перестало иметь значение.

В тот вечер обрадованные Хенсоны дали небольшой ужин в честь моей помолвки с Л.Б. А Нола не преминула подколоть меня:

— Надо же, хороша наша робкая малышка — всех обставила! Да ты сильнее и хитрее всех женщин мира! Нарочно заманила Л.Б. в ловушку, разве нет?

— О, Нола, вечно ты все с ног на голову перевернешь! — возмутилась я.

Она засмеялась и расцеловала меня:

— Глупышка, ты же знаешь, я шучу. Мы все ужасно счастливы, и твоя мама тоже, а Л.Б. — так тот просто молится на тебя.

Я и вправду наконец-то сделала мать счастливой. Хенсоны настояли на том, чтобы она присутствовала на ужине в честь помолвки, и впервые передо мной предстало не горестное замкнутое создание, а нормальная веселая женщина. Теперь я понимала, почему отец влюбился в нее. Она была очень мила, даже несмотря на свое старомодное синее платье и нестильную прическу. Глаза ее лучились, и когда она обращала на меня свой взор, в нем читалось обожание, о котором я так мечтала в прошлом, но которого раньше никогда не получала.

В тот же самый вечер, когда мы остались одни, Лоренс рассказал мне о завещании. Дедушка твердо намеревался изменить его, но Рейчел все время держала его под действием сильнодействующих лекарств, и он был бессилен что-либо предпринять. Сиделка поставила себе целью сохранить все для Лоренса, сделать так, чтобы мне не досталось ни пенни. Когда Лоренс начал приносить свои извинения по поводу того, что он — юридический владелец Большой Сторожки и тому подобное, я быстренько прервала его:

— Не будь идиотом, дорогой! Неужели не понимаешь, что, если бы я стала наследницей и получила все эти деньги и собственность, появились бы просто непреодолимые препятствия? Знаю я тебя! Ты бы стал говорить, что не женишься на мне, потому что ты — простой архитектор, а я — богатая женщина и так далее и тому подобное.

Он улыбнулся и обнял меня:

— Вполне возможно. Ты — умная малышка. Даже если не слишком умно поступаешь, что выходишь замуж за меня. Я готов все разделить с тобой и сделаю это.

И тут я сказала:

— Лоренс, ты поймешь меня, если я скажу, что не хотела бы жить в этом ужасном старом доме?

— И даже слишком. И я готов стать твоим личным архитектором и спроектировать маленький милый домик только для тебя. Это доставило бы мне несказанное удовольствие.

— Так не отказывай себе, дорогой!

— И все же, мне кажется, что так называемое проклятие больше не висит над домом. Все переменилось. И, Вера, я хочу, чтобы ты знала: россказням о том, что мой кузен Хью — твой отец — убил себя, вряд ли можно доверять. Я убежден, что он не стал бы делать ничего подобного. Это был несчастный случай. Он был настоящим плейбоем и слишком любил жизнь. Я повторю: это был несчастный случай, поверь мне, Вера.

— Верю, — сказала я и крепко обняла его. — О любовь моя! Ты столько сделал, чтобы построить для меня новый, чудесный мир! Не могу понять, за что ты любишь меня!

— И не пытайся, просто прими на веру, ведь это — абсолютная правда.

Так и осталось навсегда, и, когда Лоренс женился на мне несколько месяцев спустя, в мире не было никого счастливее меня.

Восдейл-Хэд, Вействотер, горы, весь Озерный край — на что бы ни упал мой взор, все наполнилось для меня новым очарованием и красотой. И дом, который начал проектировать мой любимый архитектор, являл собой воплощение мечты любой женщины.

Трагедия психического расстройства бедной Рейчел канула в Лету. Мы оба постарались забыть ее — и простить, ведь она не могла отвечать за свои поступки.

Пару раз мы с мужем и мамой ездили в Большую Сторожку, главным образом для того, чтобы выбрать кое-что из шикарной обстановки и картин, которые испокон веков принадлежали Халбертсонам и были милы сердцу Лоренса с самого детства. Мы собирались перевезти все это в наш новый дом. Лишь одну картину мне не хотелось брать с собой — и это был портрет моей бабушки. В глубине души я так и не смогла простить ее за то, как та поступила с моим отцом; но молодые не должны слишком строго судить стариков. У них совершенно разные взгляды на жизнь.

В конце концов Лоренс сдал Большую Сторожку богатому американцу, который был в восторге от старины, от Горького озера и от завораживающих историй, все еще бродивших по округе.

Я даже посмеялась над легендой о Черной Собаке. Эти американцы — Ван Хупы — просили нас заезжать к ним в любое время. И в первый же наш приезд мистер Ван Хуп коснулся этого мифа.

— Мы так хотим увидеть этого Черного Пса, чтобы было что рассказать в Балтиморе, — заявил он.

Мы с Лоренсом переглянулись. Я промолчала, но муж ответил:

— Кто знает, мистер Ван Хуп, остается только ждать и надеяться.

На обратном пути я прижалась щекой к плечу Лоренса и пробормотала:

— Ты же не думаешь, что им и в самом деле удастся увидеть Черного Пса, правда?

— Нет, конечно, но если им так нравится верить в это, то пусть забавляются.

— Ты такой милый, — вздохнула я. — Хочешь, скажу кое-что?

Он одарил меня своей очаровательной улыбкой. И вообще я находила, что он прекрасен и в нем нет изъянов. Мы ехали к Хенсонам повидать мамочку. Кати уговорила ее остаться в Камберлендском поместье и возложила на нее все обязанности по дому. Миссис Хенсон признавалась, что теперь она абсолютно счастлива — на мою маму можно было положиться во всем.

— Что ты собираешься сказать мне, Верунчик? — спросил Лоренс, который перенял от моей мамочки привычку называть меня так.

— Да ничего такого. Просто до сих пор думаю, что все произошедшее со мной со дня отъезда из Бельгии — волшебная сказка.

— Вовсе нет, — ответил он. — И теперь я скажу тебе кое-что. Я просто с ума схожу от любви к моей жене и, как, без сомнения, сказал бы мистер Ван Хуп, «не шучу».

Мы проехали мимо хижины старых Тисдейлов, в которой до сих пор жили эти милые старики, потом по главной дороге, и перед нами открылся вид на чудеснейшее из озер Камберленда — Вействотер.