1

В тот теплый августовский вечер в отеле «Комплит Англер» было много народу.

Чарльз Грин стоял у большого открытого окна возле бара, в одной руке у него была сигарета, в другой — бокал пива. Он ждал Люсию Нортон и, зная, сколько времени занимает путь от ее дома до отеля, отсчитывал минуты.

Молодой человек уже рисовал в воображении их встречу, и при этом у него сладко замирало сердце. Впрочем, Люсия всегда вызывала у него волнение, как никакая другая женщина. За его спиной, в баре, стоял непрерывный веселый шум, гомон и смех. Сюда любили заглядывать отдыхающие, когда выезжали за город. Смех смешивался со звяканьем кубиков льда в бокалах, шипением кофеварочной машины, обменом любезностями между гостеприимным хозяином заведения и его посетителями.

«Да, — подумал Чарльз Грин, обежав взглядом зал. — Вот такая жизнь. Интересно, есть ли среди них люди, которые по-настоящему счастливы? Кто их них приехал сюда на тайное свидание, как мы с Люсией? Кто жалеет, что не может вымолить у судьбы немного счастья, как мы?»

Чарльз отпил немного пива. Он добрался сюда из Лондона с большим трудом. Пришлось тащиться в тесном потоке машин, все стремились поскорее вырваться из города, чтобы найти хоть немного покоя и прохлады у реки. На работе выдался тяжелый день. Но когда Люсия попросила его приехать, он даже не колебался, хотя они не собирались встречаться до выходных.

Он повернулся и посмотрел в сад. Уже опустилась ночная тьма. Гирлянды фонариков, обвивающие деревья, смутно освещали кусты роз в буйном цвету. При таком освещении река казалась пурпурной, а старый церковный двор напротив бара был словно окутан туманом. Но небо было усыпано звездами. Скоро взойдет луна, и все вокруг станет сияющим и волшебно прекрасным.

«Сияющая и волшебно прекрасная» — ему казалось, что эти слова очень подходят Люсии. Влюбленный мужчина швырнул окурок в темный сад, поставил бокал на стол и закурил новую сигарету. Быстро взглянув на часы, он решил, что Люсия должна быть здесь минут через пять.

Юная хорошенькая девушка в белом вечернем платье протиснулась мимо него. Он чуть отодвинулся, извинившись. Она посмотрела на него, приподняв бровь, и сказала:

— Ничего-ничего.

Девушка явно заигрывала с ним, хотя на улице в машине ее ждал приятель. Она подумала, что этот высокий, стройный мужчина с бокалом пива очень симпатичный. Ее быстрый женский взгляд сразу оценил отлично сидящий серый фланелевый костюм, изысканный галстук в тонкую полоску… Итон или Харроу? Гладко причесанные каштановые волосы, смуглое лицо с тонкими чертами, мощная линия челюсти, широкий выразительный рот и прозрачные светло-карие глаза. Он вполне годился в киногерои-любовники.

Она отошла от него с легким сожалением.

Чарльз Грин посмотрел вслед стройной фигурке в белом, скрывшейся в ночи, и усмехнулся про себя. Он заметил ее игривый взгляд — не раз видел это выражение в глазах женщин. Он был очень привлекателен, нравился прекрасному полу, и ничего не мог с этим поделать. Он тоже любил женщин. Еще полгода назад он наверняка заговорил бы с этой девушкой, повез бы ее куда-нибудь на реку, где они приятно провели бы час-другой.

Впрочем, полгода назад он мог затеять флирт с любой хорошенькой женщиной, которая дала бы ему повод. Но все это было несерьезно. Только один раз, еще до встречи с Люсией, он позволил себе увлечься по-настоящему, но и тогда это было совсем не то, что сейчас. Такого в его жизни раньше не случалось.

Та, другая его любовь, была в молодости, роман случился сразу после того, как Чарльз закончил Оксфорд и начинал карьеру книгоиздателя.

Он тогда поехал в Австрию. Лисл была венкой, намного старше его. Он всегда тяготел к взрослым женщинам. С молоденькими девушками ему было тяжело, и обычно они казались ему пресными и неинтересными. Он давно понял, что обращает внимание скорее на матерей, чем на их взрослых дочек.

Лисл была австрийской баронессой, вдовой, из трагического рода Габсбургов. Это она открыла ему глаза на то, что такое любовь, что это очень серьезное чувство, а не только волшебные моменты, удовольствия и радости, которые легко приходят и легко забываются. Вся сила его первой страсти была отдана Лисл — женщине с огненно-рыжими волосами, огромными голубыми глазами и очаровательным картавым акцентом, с которым она говорила по-английски. Три недели Чарльз блаженствовал в Вене, жил с Лисл и обожал ее. Навсегда память о ней осталась у него, связана с чарующими вальсами, когда Лисл свободно скользила по бальному залу в его объятиях, со звездным небом…

Ему вдруг захотелось узнать, что с ней сталось, с Лисл.

Тогда он даже хотел на ней жениться, но она поступила благородно, показала, насколько жертвенной и бескорыстной может быть любовь женщины. Она не позволила ему погубить свою жизнь — жениться на вдове, на десять лет старше, с далеко не безупречным прошлым.

Когда Чарльз вернулся в Англию, какое-то время он очень страдал без Лисл, но вскоре утешился. Это было для него еще одним открытием — что все можно пережить, стоит только захотеть. А он этого хотел — не только потому, что так решила Лисл, но и потому, что знал, каким ударом будет для его матери, если ее единственный сын в самом начале жизненного пути, в двадцать два года, свяжет себя с вдовой австрийкой.

Чарльз так и не смог забыть Лисл. Он помнил все так, словно это было вчера. Однако образ той страстной неистовой любви как-то потускнел в его сознании.

Потом в его жизни были и другие женщины, разные увлечения, которые почти не оставляли следов ни в сердце, ни в памяти. И так продолжалось до тех пор, пока в прошлое Рождество он не повстречал Люсию.

И снова это была взрослая женщина, старше его, при том, что в отеле горнолыжного курорта Сан-Мориц была тьма-тьмущая симпатичных молоденьких девушек.

Минуло уже десять лет с той поры, как он собирался жениться на Лисл. За эти десять лет Чарльз не встретил ни одной женщины, которая пробудила бы у него хоть малейшее желание жениться. Он посвятил себя целиком работе, стал младшим партнером в книгоиздательской фирме, которую основал сорок лет назад его дядя, сэр Джордж Грин. За эти годы Чарльз многому научился и не забывал развлекаться в свое удовольствие.

Его фирма специализировалась на выпуске художественной литературы и славилась дешевыми изданиями. Книжки в блестящих зеленых обложках с белой полосой стояли на видных местах во всех крупных магазинах. Руководство постоянно помещало рекламу в воскресных газетах и журналах, расхваливая своих авторов, среди которых были все более или менее известные англоязычные писатели, мастера любовных романов и детективов. Чарльз, как младший партнер, не только сидел в здании издательства на улице Анриетт, но часто выезжал за границу на переговоры. Иногда он забирался очень далеко, бывал даже в Австралии, а два года назад установил деловые отношения с американскими издателями и книготорговцами.

Примерно лет с двадцати пяти Чарльз стал зарабатывать тысячу фунтов в год. Он унаследовал ум и деловую хватку своего дяди, отлично справлялся с работой, умел оказывать влияние на людей и добиваться своего в любых спорах. В прошлом году издательство получило большую прибыль, так что скоро его зарплата должна была удвоиться.

Сам сэр Джордж уже умер. Были еще Томас Парслоу, который почти не принимал участия в делах издательства, и Роберт Грин, престарелый родственник, тоже один из дядьев Чарльза. Здоровье дядюшки Боба стало в последнее время ухудшаться, и он начал поговаривать о том, чтобы уйти на покой, и тогда Чарльз становился официально главой фирмы. Приятная перспектива.

Отец Чарльза погиб на Первой мировой войне. С той поры они с матерью жили вдвоем в маленьком очаровательном особнячке в Челси на Милберри-Уок.

А в прошлое Рождество на горнолыжном курорте в Сан-Морице состоялась незабываемая, как он уже понял, а может быть, и роковая встреча с Люсией.

Чарльз прекрасно помнил, как они встретились в первый раз. Это произошло в баре, где все туристы собирались после захода солнца, полные впечатлений от дня, проведенного на свежем воздухе.

Люсия сидела на высоком табурете у барной стойки рядом с ним. С другой стороны от нее Чарльз увидел крупного рыжеволосого мужчину, в котором сразу же с некоторой долей цинизма определил ее мужа — так как они не обмолвились друг с другом ни словом. Прежде всего Чарльза поразила необычная красота женщины. Она была в черных лыжных штанах, канареечном свитере на «молнии» и красивом черном пиджаке. У нее была идеальная фигура, которую не испортило даже рождение двоих детей. Что Чарльз особенно ценил в женщинах — это красивую внешность, а Люсия не терялась даже на фоне роскошных дам, наводнивших дорогой зимний курорт.

В тот вечер, в баре, он подметил в ней нечто такое, что заинтриговало его, — тонкие, изящные руки с длинными пальцами и остро отточенными ногтями и то, как она жестикулировала, желая обратить на что-то внимание собеседника. Потом он не раз говорил ей, что у нее самые выразительные руки на свете. Белые, очень маленькие ушки с неизменными жемчужными сережками. Печаль на лице, когда она задумывалась, и милое оживление, когда была чем-то увлечена.

Ее спутник, высокий рыжий господин ушел, не дожидаясь, пока она допьет свой коктейль. Уходя, он сказал:

— Здесь такая жара, просто невыносимо. И все эти люди… Не сиди здесь долго, дорогая.

Тогда Чарльз сразу решил (он и потом не изменил своего мнения), что Гай Нортон — напыщенный осел.

Оставшись одна, Люсия нечаянно задела локтем бокал Чарльза и повернулась, чтобы извиниться. Он до сих пор помнил свое потрясение, когда она подняла на него большие блестящие глаза и посмотрела прямо в лицо. Он, заикаясь, что-то пробормотал в ответ и покраснел, как школьник. Оба тут же рассмеялись и принялись болтать, как старые приятели.

Им казалось, будто они давно знакомы, и оба соглашались, что это не первая их встреча, что они были знакомы в другой жизни, где тоже любили друг друга.

Чарльз влюбился в Люсию так же отчаянно и безоглядно, как когда-то был влюблен в Лисл. Только на этот раз он уже был взрослым, опытным мужчиной, и это чувство оказалось намного глубже и трепетней.

Они танцевали. Люсия прекрасно двигалась, была изумительно красива, но не только это привлекало в ней Чарльза. Он был очарован ее личностью. С ней можно было поговорить — и не только о лыжах, детях и погоде. Она была в каком-то смысле художественной натурой и в молодости хотела стать театральной актрисой. Прекрасно разбиралась в искусстве, много читала. Проявила большой интерес к работе Чарльза. Сказала, что ей очень интересно познакомиться с книгоиздателем и приобщиться к тайнам книгопечатания.

Он помнил, как был поражен, когда она нервно посмотрела на часы и сказала, что ей пора, иначе муж будет «недоволен», что она задержалась. Чарльз тогда спросил:

— Неужели можно еще встретить женщину, которая, как в былые патриархальные времена, повинуется приказам сурового мужа?

Люсия рассмеялась в ответ:

— Нет, дело не в этом. Просто Гай любит, чтобы я была на виду.

На что Чарльз тут же отреагировал:

— О, за это его трудно винить!

Тогда они посмотрели в глаза друг другу, и лица обоих стали серьезными. Потом Чарльз вернулся к Джимми Маршаллу, с которым приехал на курорт, и тот заметил, что у приятеля какой-то ошарашенный вид, словно он пережил потрясение.

— Ты знаешь, в каком-то смысле так оно и есть.

И это действительно было так. Та первая встреча с Люсией стала потрясением для него — мужчины, который считал себя неуязвимым для женских чар и был уверен, что в отношениях с женщинами лучше всего придерживаться легкого и необязательного флирта, оставляя эмоции при себе.

С Люсией так не получилось. Он очень скоро это понял. Она в корне перевернула все его представления о любви.

Следующим ударом для Чарльза стало знакомство с двумя маленькими девочками — Барбарой и Джейн, с которыми Люсия не расставалась все три недели, что они провели на курорте.

В ту первую, волшебную встречу он не мог представить себе эту изысканную светскую красавицу матерью семейства. И вдруг увидел, как она заботливо относится к детям, учит их кататься на коньках, поит чаем, укладывает в постель. Он быстро подружился с девчушками, оказавшимися очень забавными, и они вместе много смеялись.

Таким образом, Чарльз оказался в совершенно новой для себя ситуации. Он любил замужнюю женщину, которая явно отвечала ему взаимностью, и ему приходилось еще иметь дело с ее мужем и детьми. Это было совсем не в его привычках. Чарльз Грин был человеком чести. Он совсем не хотел становиться между мужем и женой. Он терпеть не мог таких мелодраматических поворотов и отлично понимал, что ситуация очень рискованная, но они с Люсией уже ничего не могли поделать с тем захватывающим водоворотом чувств, в котором оба оказались.

Чарльз и его оксфордский приятель Джимми Маршалл стали постоянными спутниками семейства Нортон. Гай как будто ничего не имел против. Чарльз видел, что он поглощен главным образом собой и своими делами, что не мешало ему, впрочем, довольно раздражительно порой разговаривать с женой и детьми.

— У парня дурной характер, — заметил как-то про него Джимми. — С ним, наверное, чертовски тяжело ладить. Мне ее даже жалко.

Чарльз гадал, как получилось, что Люсия, возвышенная, блистательная Люсия, оказалась женой такого мрачного, скучного сноба. Потом он все узнал. Это была одна из тех ловушек, которые судьба частенько устраивает простым смертным. Чарльзу оставалось только поражаться, как это шестнадцать лет семейной жизни с Гаем Нортоном не убили в Люсии человеческих чувств и темперамента.

И действительно, ей удалось сохранить живость, теплоту, острый ум. Просто все это было под спудом и не находило себе применения. Чарльз, с его остроумием, тонкостью, светскостью, возродил все это в ней. Она ему потом говорила, что никогда не смеялась так со времен своей театральной молодости, как тогда, на курорте.

К тому времени, как все возвратились в Лондон, семена непреодолимого притяжения между ними уже были посеяны и принесли богатые плоды. Чарльз понял, что не может расстаться с Люсией, хотя каникулы уже подошли к концу. Они продолжали встречаться. И когда настала весна, Люсия призналась, что любит его.

Он был глубоко потрясен этим, польщен, взволнован. К тому времени у него развилась такая антипатия к Гаю Нортону, что он едва мог спокойно слышать это имя. Чарльз почти уже ненавидел Гая за то, что он сделал Люсию несчастной.

Пока Нортоны жили в своей лондонской квартире, Чарльз и Люсия могли встречаться часто. Это были торопливые, лихорадочные свидания, на которые обречены все любовники, вынужденные скрываться от посторонних глаз. У Джимми Маршалла, его давнего приятеля и поверенного во всех делах, была холостяцкая квартира на Сент-Джеймс. Вот там, в затененной маленькой гостиной, Чарльз ждал ее, если удавалось вырваться с работы. Небогатая, скудно обставленная комната друга, казалось, вся освещалась и преображалась, когда туда входила Люсия. Он жадными руками расстегивал ее шубку, вдыхал аромат ее кожи, чувствуя, что все тревоги и неправедность этих встреч стоят риска.

Их свидания продолжались всю весну и в начале лета. Чарльз Грин понимал, что с каждым днем неизбежная беда надвигается все ближе.

Для него были открыты лишь два пути: либо порвать с Люсией, либо увести ее у мужа. О первом он даже не мог подумать — это не только обрекало его на пустое, бессмысленное существование, где не останется ничего, кроме работы, но и приговаривало Люсию к мученичеству неудачного брака.

Однако нельзя было забывать про детей. Хотя они были симпатичны Чарльзу, порой он жалел, что девочки вообще появились на свет — ведь они были главным препятствием к тому, чтобы они с Люсией были вместе. Он знал, что Люсия их любит, и еще понимал, что Гай Нортон не остановится перед тем, чтобы отобрать их у нее в случае развода.

Потом, надо было подумать и о самой Люсии. Чарльзу невыносима была мысль о том, что ей придется столкнуться со всей грязью и позором бракоразводного процесса в суде. Правда, в этом деле он сам выступал в неблаговидной роли, но это был первый и единственный случай в его жизни, когда он завел роман с замужней женщиной. Впрочем, Чарльз нисколько не раскаивался в том, что полюбил Люсию. Это была удивительная взаимная любовь, которая, по его глубокому убеждению, стоила любых жертв. Он убеждал Люсию, что ему вызов в суд ничем не грозит: он не врач и не общественный деятель, чтобы упоминание его имени в бракоразводном процессе могло повлиять на репутацию. Его карьере это тоже ничуть не помешает. Несколько верных друзей, он знал, будут на его стороне. Он недавно приехал из Америки, где разводились все кому не лень, и никто не делал из этого сенсации. Чарльз не понимал, почему у них, в Англии, разводу придается такое значение, считал это лицемерием и ханжеством со стороны людей, закрывающих глаза на тайные интрижки, боящихся только огласки и предпочитающих скрытые измены честному разводу.

Но при этом он должен был подумать и о своей матери. И о матери Люсии, кстати, тоже. Это были две совершенно разные женщины, друг с другом не знакомые, но обе они вздрогнут при слове «развод».

Чарльз мрачно размышлял о том, что их связь неизбежно скажется на многих людях. Он не хотел, чтобы кто-нибудь пострадал из-за этого, но все же главным для него было то, чтобы сама Люсия наконец была избавлена от страданий.

2

— Вот видишь, дорогой, — говорила Люсия, — в каком я положении. Я пошла на открытое неповиновение впервые за все время, и Гай заподозрил неладное. Так что теперь, если я перестану ему подчиняться, все раскроется.

Они с Чарльзом сидели в машине. Встретившись в баре, они тут же уехали из отеля. Люсия остановила «хилманн-минкс» на узкой проселочной дороге, где никто не ездил. Верх машины был откинут — над ними шелестел зеленый купол старого каштана.

Люсия прильнула к Чарльзу, он прижимал ее к себе правой рукой, в другой сжимая ее ладонь. Первый безудержный восторг от их встречи уже погас, но губы у нее все еще горели от его поцелуев, а в сердце разлилось безмолвное блаженство, которое всегда посещало ее, когда они были вместе.

— Понимаю, — произнес он. — Что ж, рано или поздно и так все станет известно, правда ведь, моя радость?

— Да, конечно. В последнее время Гай пытается уговорить меня уехать в Корнуолл. — Она снова с болью вспомнила их ссору в гостиной и возмутительное поведение мужа, но ничего не сказала Чарльзу.

— А ты не хочешь туда ехать?

Люсия взглянула на него с удивлением:

— Но как я могу ехать? Мне же придется ехать с ним! Если бы я могла взять с собой только Элизабет и детей, тогда бы еще перенесла разлуку с тобой. Но провести целый месяц, весь август, в приморском отеле с Гаем… Господи!.. К тому же мы не можем жить в отдельных комнатах, а в одной… Сам понимаешь, что это значит.

Чарльз крепче сжал тонкую талию Люсии, затянутую черным вечерним платьем. Ее запах, ее прекрасное лицо, поднятое к звездному небу, как всегда, вызывали в нем безумный восторг.

— Ты себе представить не можешь, как меня злит, что он тобой распоряжается… приходит к тебе в спальню.

— Но, знаешь, он имеет на это право. Он ведь мой законный муж.

— Он просто свинья!

— Да, поэтому я не могу его больше выносить. У нас с ним решительно нет ничего общего. Даже будь он моим братом, я не смогла бы найти с ним общий язык.

Люсия посмотрела на профиль своего спутника. Он был всего на три года моложе ее, но в нем чувствовалось что-то свежее, юное, почти мальчишеское. Таким он, наверное, и останется.

Она поднесла руку к щеке, на которой еще горел след пощечины, и прошептала:

— Боюсь, что я долго так не выдержу, дорогой.

— Ты попросила меня приехать сегодня, чтобы сказать мне это?

— Наверное, да, — тихо ответила она.

Чарльз крепче обнял ее, наклонился и поцеловал в губы долгим, страстным поцелуем.

Люсия закрыла глаза и отдалась этому наслаждению со свойственной ей страстностью. Она думала — как странно, даже легкий поцелуй законного мужа мог довести ее до слез, а в объятиях этого человека она парила, как на крыльях, и казалось, небо открывалось перед ней.

— Только давай не будем терять голову, дорогой. Нам надо все обговорить и решить, что делать дальше.

Он отодвинулся от нее и достал из кармана сигареты.

— Ну, если ты хочешь, чтобы я сохранил трезвый рассудок, мне лучше не целовать тебя. Возьми сигарету, дорогая.

Он закурил и отдал сигарету ей, потом зажег еще одну для себя. Два тусклых огонька тлели в темноте.

— Ситуация сложилась так, Люсия: ты больше не можешь вести свою прежнюю жизнь, а я не могу тебе позволить жить так, как ты жила раньше. Да и сам я не могу больше жить без тебя.

— Да, — кивнула она. — Я все понимаю, хотя меня это пугает. Я пыталась бороться с собой, но все равно боюсь последствий, которые возникнут, если я уеду с тобой.

— Помнишь, еще несколько дней назад, когда я заговорил об этом, ты сказала, что не можешь согласиться — из-за детей.

Люсия похолодела. Тонкие пальцы, державшие у губ сигарету, задрожали.

— Верно. Я до сих пор так считаю. Я их очень, очень люблю. Чарльз, ты ведь понимаешь меня, правда?

— Да, дорогая, я все понимаю.

— И тебя это не смущает?

— Господи, да с какой стати? Это же твои дочери, и совершенно естественно, что ты их любишь. Было бы странно, если бы ты их не любила, хотя, видит Бог, я жалею, что это не мои дети, а… его.

— О, я стараюсь не думать об этом… Это просто сводит меня с ума! Я не хочу с ними расставаться, но боюсь, у меня нет другого выхода… Если Гай меня вынудит… мне придется… Я просто не могу больше жить с ним, не могу быть его женой!

— Люсия, ты даже не представляешь, как мне тяжело это слышать!

Она сжала его руку:

— Пожалуйста, не расстраивайся.

— О господи!

— Чарльз, я вот о чем подумала. Мы с Гаем никогда раньше не говорили о разводе. Я даже не представляю, как он отреагирует на это. Скорее всего, начнет кричать, что он столько для меня сделал, а от меня даже благодарности не дождешься — за наш прекрасный дом, бриллиантовые украшения, жемчужные ожерелья и прочее. Но к детям он не очень привязан. В нем нет отцовского инстинкта. С маленькими девочками ему скучно. И вот я думаю, захочет ли он брать на себя заботу о Барбаре и Джейн, если я от него уйду? Тем более, что у него нет родственников, к которым можно было бы их пристроить.

— А может он запретить тебе с ними видеться, просто из вредности?

— В принципе может. Этого-то я и боюсь. Гай такой человек, что захочет получить все причитающееся ему по закону, не важно, нужно ему это или нет. И потом, не забывай про Элизабет. Она воспитывала девочек много лет и готова за них умереть. Она превосходная гувернантка, редкая…

— Сама ты у меня редкая, — нежно шепнул Чарльз. — По-моему, ты была просто идеальной женой этому угрюмому, самодовольному ворчуну столько лет и так долго терпела и страдала, что страшно подумать. И девочкам ты была нежной, заботливой матерью.

— Если я замараю свою репутацию, на это никто не посмотрит. Все чистые страницы останутся незамеченными, и обсуждаться будут только пятна.

— А какое нам дело, что о тебе подумают? Мне, например, все равно. Единственное, что меня беспокоит помимо нас с тобой, — это благополучие твоих детей и наших мам.

Люсия издала отчаянный вздох.

— Вот так всегда! Стоит нам что-то решить, и тут же приходится думать о других людях!

— Никуда не денешься! — поддакнул Чарльз Грин.

— А все потому, дорогой, что мы с тобой не имеем права любить друг друга — в глазах общества.

— Ну, тебе известны мои взгляды на этот счет. Я вообще не понимаю, что мешает двум людям, независимо от того, в какой они находятся ситуации, любить друг друга.

— Ты же сам понимаешь, что в таких ситуациях приходится думать не только о себе. Ты знаешь, как говорят: нельзя строить счастье на несчастье других, особенно тех, кто от тебя зависит.

— Гай Нортон не из их числа. Он должен дать тебе свободу и права на детей.

— О, дорогой, ты слишком многого от него хочешь. Впрочем, мне скоро придется самой выяснить, что он думает по этому поводу.

Пульс у Чарльза участился. Он внимательно посмотрел на женщину:

— Люсия, ты серьезно?

Она медлила, зная, что вся их дальнейшая жизнь зависит от ее ответа. В памяти мелькнул особняк… знакомый вид на реку… Гай! Барбара и Джейн, мирно спящие в своих кроватках. Элизабет Уинтер… И Люсия, словно стирая все эти образы одним словом, ответила:

— Да.

Чарльз помолчал некоторое время. Он тоже понимал, что сейчас решается их судьба. Долгие недели и месяцы они встречались, были пылкими любовниками, переходя от блаженного восторга к бездне боли и страданий, но еще ни разу не подбирались так близко к тому моменту, когда требуется принять окончательное, роковое решение. Впрочем, Люсия уже все для себя решила. Она готова была пережить развод, если рядом будет Чарльз, — только с ним и ради него.

— Ты ведь понимаешь, дорогая, — произнес наконец он, — что, если ты скажешь об этом Гаю, он примет как факт, что ты ему изменила, и ты окажешься в ситуации, из которой будет сложно выбраться?

— Думаю, выбраться будет почти невозможно.

— Значит, ты будешь просить у Гая развод, я правильно понял?

— Да, речь идет о разводе.

— Хотя у тебя мало шансов на то, что он согласится отдать тебе детей.

— Да. Впрочем, я не имею права этого требовать, поскольку виновата сама. — Люсия нервно засмеялась, голос ее дрогнул, и она вдруг с силой схватила его за руку: — Боже, Чарльз! Как это все ужасно! Ну почему мы не встретились и не полюбили друг друга при других обстоятельствах? О, если бы я была свободна!

— Да, это было бы гораздо лучше, дорогая, но, раз уж все сложилось по-другому, нечего об этом и говорить. Давай лучше обсудим, что мы можем сделать, чтобы ты стала свободной. Есть у тебя хоть малейшая надежда, что Гай поведет себя благородно, как джентльмен?

— Вряд ли. Этого трудно ожидать от человека, который бывал со мной порой почти жесток и проявлял собственническое отношение самым возмутительным образом. Разумеется, его тщеславие будет задето. Из-за одного этого он наверняка захочет мне отомстить и заставить страдать.

— Вот что странно, — усмехнулся Чарльз Грин. — Я все твержу себе, что твой муж свинья, хотя большинство моих знакомых сочли бы, что в этой истории именно я выступаю в самой предосудительной роли. Однако мне почему-то совсем не стыдно. Знаешь, если бы Гай Нортон был приличным человеком или, к примеру, моим другом, — тогда у меня бы проснулась совесть. Если бы я считал, что вы были с ним счастливы, тогда я бы сто раз подумал, прежде чем врываться в твою жизнь. Но я-то знаю, как ты с ним несчастна, знаю, что он не заслуживает той многолетней верности, которую ты хранила. Признаться, в глубине души я мечтаю только об одном — чтобы у меня появилась хотя бы надежда увидеть тебя когда-нибудь своей женой, Люсия.

— Господи! Твоей женой! Это звучит как сказка. Твоей женой! Что это будет за блаженство после моего теперешнего брака!

— Твоя жизнь с Нортоном и не была, по сути, браком. Это было сплошное мучение, самопожертвование с твоей стороны. Но ты такая импульсивная, Люсия, я не хочу, чтобы ты наделала глупостей, в которых потом будешь раскаиваться. Я и сам довольно импульсивный, но хотя бы кто-то из нас двоих должен сохранять хладнокровие. Так что я прошу тебя — не говори пока ничего Гаю, если только ты не решилась твердо и окончательно на развод.

Она ответила тихо, едва слышно:

— Я готова на все, я смогу все вынести, лишь бы у меня не отняли детей.

— Ты должна быть готова к тому, что это случится.

— Господи, как это несправедливо! Если бы их спросили, я уверена, они выбрали бы меня, а не Гая!

— Но, дорогая, их никто не станет спрашивать, так же как и тебя.

Чарльз наклонился и поцеловал ей руку. Люсия улыбнулась и сказала:

— Такого не случилось бы, если бы мы жили с тобой, Чарльз.

— Дорогая, скажи только слово. Я же говорил — я твой, если ты готова пережить развод. Конечно, может быть, я слишком самоуверен, но главное для меня — чтобы ты была счастлива.

Она запрокинула голову и посмотрела в ночное небо, на мерцающие звездочки, проглядывавшие сквозь густую крону старого каштана, и вдруг смутилась от той безоглядной, горячей любви, которую предлагал ей этот прекрасный человек. Ее терзали мучительные сомнения, из головы не выходили две кроватки, в которых спали сейчас Джейн и Барбара… Если Гай и правда отберет их у нее… это катастрофа… им будет плохо с ним. Это беспокоило ее больше всего. Она могла бы еще выдержать разлуку с дочерьми, но мысль о том, что они будут несчастливы, была ей не по силам.

Люсия наконец сказала:

— Знаешь, что не дает мне покоя? Что я послужу плохим примером для моих девочек.

— Дорогая, они ничего не поймут. Если только твой муж не станет нарочно наговаривать им на тебя. А когда они подрастут, ты сможешь им объяснить, почему тебе пришлось так поступить, почему ты ушла от их отца.

— Да, наверное, ты прав. Мне так не хочется оказывать дурное влияние на моих девочек…

— Как ты можешь на кого-то оказать дурное влияние, моя прелесть? Ты такая милая, такая добрая. И я уверен, что до нашей встречи ты вела безупречную жизнь.

У нее на глаза внезапно навернулись слезы.

— Господи, какой ты хороший, Чарльз, ты так меня утешаешь. Я надеюсь, что все в конце концов уладится.

— Будем надеяться, у Гая хватит здравого смысла и совести дать тебе развод. Но обещай мне — с сегодняшнего дня ты не позволишь ему прикасаться к тебе, чего бы это ни стоило. Мне иногда убить его хочется. Ты должна мне это обещать!

— Обещаю. Я больше не позволю ему прикоснуться ко мне. Я скажу ему, что хочу от него уйти. У меня нет выбора. Дальше так продолжаться не может! — Люсия прильнула к возлюбленному и с тревогой заглянула в глаза. — А твоя мама, Чарльз… что она на это скажет?

Он нахмурился:

— Честно говоря, даже не представляю. Мы с ней никогда не говорили на эту тему. Но скорее всего, она разделяет взгляды всех людей ее поколения. Ей ведь уже за шестьдесят, так что вряд ли она одобрит развод.

— Ты ведь очень привязан к ней, да?

— Да, очень. Мы с ней стали еще ближе с тех пор, как отец погиб.

— Мне не хочется, чтобы она расстраивалась из-за меня.

— Дорогая, давай пока не будем думать об этом. Понятно, что никто никого не хочет расстраивать, но если ты решишься на развод, этого не избежать.

— Знаю! Знаю! Для нас обоих это будет большое испытание.

— Но с другой стороны, нынешнее положение еще невыносимее.

Она посмотрела ему в глаза:

— А стою ли я этого, Чарльз? Ты правда хочешь, чтобы я сказала Гаю, что люблю тебя и намерена получить свободу?

Он не колебался ни секунды:

— Да. Я хочу этого, Люсия. И знай, что я всегда буду рядом, через что бы нам ни пришлось пройти.

Она взяла его руку и прижалась к ней щекой.

— Дорогой, любимый мой, я знаю!

— Тогда решено, — заявил Чарльз.

Люсия глубоко вздохнула.

Они еще немного посидели, прижавшись друг к другу, щека к щеке, взволнованные только что принятым решением.

— Чарльз, дорогой, если я уйду к тебе, нам нужно будет начинать все сначала. Куда мы пойдем и что будем делать?

— Ну, снимем какой-нибудь коттедж на первое время, я так думаю. Ты любишь сельскую местность, я терпеть не могу Лондон, особенно летом. Думаю, можно будет найти симпатичное местечко за городом, но не очень далеко, чтобы я мог каждый день ездить на работу. Как ты думаешь?

Она часто заморгала, не зная, что ответить. Решение уйти от Гая и начать жизнь с Чарльзом было таким внезапным, после многих месяцев сомнений и колебаний оно грянуло как гром с ясного неба. Люсия никак не могла прийти в себя, переключиться со своей повседневной, привычной жизни на какой-то мифический коттедж, который они будут снимать с Чарльзом. Мысль об этом доставляла ей несказанное счастье… Господи, если бы не дети!..

Но она не хотела больше упоминать о девочках, особенно в такой чарующий, романтический момент, и не стала портить удовольствие себе и Чарльзу, когда он с энтузиазмом принялся строить планы на будущее.

— Не знаю, какой доход у Нортона, — рассуждал молодой человек, — хотя подозреваю, что он богаче меня, так что тебе придется пока обходиться без некоторых вещей, к которым ты привыкла, скажем, без бриллиантов. Хотя, надеюсь, со временем я смогу тебе дать все это. Наша фирма процветает.

Люсия улыбнулась:

— Дорогой, если бы ты знал, как мало для меня значат бриллианты. Я готова жить с тобой и в бараке.

— Только не в бараке, милая. Там мужчинам и женщинам не разрешают спать в одной комнате.

— Ну, тогда в шалаше, как в пословице.

Он поиграл ее тонкими пальцами и капризно выпятил губы.

— Даже не знаю, понравилось бы мне это… Знаешь, моя радость, я ведь человек практичный. По-моему, рай в шалаше — не самое лучшее. Мы с тобой оба привыкли к комфорту. Мы же не подростки, которые начинают жизнь с нуля. Мне нравятся моя машина, прочие удобства, мимолетные наезды в Париж, Монте-Карло, Швейцарию и тому подобное. А ты привыкла, что стоит позвонить в колокольчик, и служанка принесет тебе чашку чаю. Не думаю, что мы были бы счастливы, живя где-нибудь на задворках цивилизации и перебиваясь на жалкие гроши!

Люсия вздохнула:

— Ах, дорогой, женщины такие романтичные существа! Знаешь, нам, наверное, приятно считать, что любовь в жизни — главное, а житейские заботы — на втором месте.

— Дорогая, я тоже не чужд романтики, и ты отлично знаешь, что, случись мне выбирать между тобой и состоянием, я выбрал бы тебя не колеблясь. Но только я не верю в то, что любовь может перенести любые лишения, вплоть до нищеты, и при этом остаться такой же сильной и горячей. По-моему, ужасно, когда постоянно не хватает денег, приходится на всем экономить… Кстати, особенно тяжело это дается женщинам. Мне было бы стыдно видеть, что ты живешь без той роскоши, какой заслуживаешь. Я, например, не могу представить тебя, мою Люсию, в образе измученной домохозяйки, которая бьется за пару грошовых носков на какой-нибудь распродаже.

Она рассмеялась:

— Ой, а я представила себе эту картину — ужас! Мне тоже было бы неприятно наблюдать, как ты подбираешь окурки на улице.

— К счастью, нам нет нужды рисовать себе такие мрачные перспективы. Я просто хотел сказать, что не так богат, как Нортон, но, слава богу, не бедствую и смогу тебя обеспечить всем необходимым.

— У меня тоже кое-что есть — двести фунтов в год, оставленные отцом, — на чулки, булавки и прочие мелочи.

— Все эти «мелочи», которые ты носишь, такие изысканные. Не дай бог тебе опуститься до дешевых магазинов!

— А как у тебя с носками, дорогой? — озабоченно спросила Люсия и тут же прыснула от смеха.

— Мм, я куплю самую дорогую пряжу, и ты сама свяжешь мне носки, а я в это время буду читать тебе вслух очередной бестселлер.

— Ужас какой! Я ненавижу вязание.

— Ну, тогда наш брак под большим вопросом! Я поклялся жениться только на той женщине, которая будет вязать мне носки!

В полумраке лучистые глаза Люсии весело блестели.

— Ах вот как, значит, нам придется расстаться навсегда, и все из-за вязаных носков! Подумать только, какая трагедия!

Чарльз взял ее руки в свои и прижал к груди.

— Страшно подумать, что было бы, если бы мы с тобой не встретились! Ты хоть представляешь, как я тебя люблю, дорогая? Безумно!

— Знаешь, мне тоже нравится быть с тобой, болтать, смеяться, вообще делать что угодно, даже вязать тебе носки, наконец!