Следующие несколько дней Эсмонд занимался тем, что приводил свои дела в порядок. Обсуждал хозяйственные проблемы и даже послал за своим адвокатом, чтобы внести дополнительные записи в свое завещание. Надо иметь мужество признать, говорил он себе, что Магда была права, когда предполагала, что следовать в окружении герцога Мальборо сейчас опасно, даже если не являешься офицером армии ее величества. Если уж придется умереть, то лучше к этому заранее подготовиться.
Теперь ему уже не хотелось покидать Морнбери Холл. Граф не мог объяснить даже самому себе, что происходит. Что-то удерживало его здесь. Конечно, в этом доме он родился и прожил большую часть своей жизни, любил все вокруг…
Он-то мечтал, что у него будет любимая жена и наследник, к которому отойдут его титул и состояние… Это навело его на мысль о дерзкой девчонке, которая сидела в своей спальне наверху. Неужели он когда-нибудь сделает ее матерью своих детей?!.. Неужели сможет почувствовать физическое влечение к этой несчастной?!..
Постоянные раздумья и сожаления о неудачах окончательно испортили ему настроение. Он стал раздражительным и мрачным. Слуги довольно скоро поняли его состояние и постарались не попадаться ему на глаза. В доме воцарилась противоестественная тишина и хрупкий покой. Все это было ему не по душе, но граф не осмеливался даже пригласить к себе кого-нибудь на стаканчик вина, так как боялся разоблачения.
Иногда он страстно желал заглянуть в бархатистые глаза мадемуазель Леклер, прижаться к ее губам… Но он запрещал себе думать о ней.
Скука и одиночество сверх всякой меры раздражали его, но что он мог поделать?
Вечером накануне отъезда в Брюгге Эсмонд поднялся в покои Магды.
К этому времени доктор Ридпэт уже официально разрешил ей считаться выздоровевшей и выходить на улицу.
Эсмонд нашел жену сидящей за ореховым секретером. Он смотрел на ее стройную прямую спину и волосы, подвязанные сзади синей лентой. Сиделка Воул, не в силах справиться с собой, все еще топила комнаты, и жара здесь стояла, как в Африке. Поэтому Магда вынуждена была надеть легкий широкий халат из индийского муслина. Она не слышала, как вошел муж, и продолжала усердно водить скрипучим пером по листу бумаги.
Эсмонд некоторое время стоял на пороге молча и хмурился. Он только что плотно пообедал и, кажется, выпил вина больше, чем следовало. На нем был простой серый камзол и маленький парик. Граф был бледен и раздражен. Последний стакан вина он выпил, сидя в полном одиночестве во главе длинного стола, грустно размышляя о том, как, в сущности, гадко складывается его жизнь. Он тосковал по роскошным вечеринкам, когда его дом был залит светом, наполнен музыкой и смехом. Боже, он уже не помнит, когда играл в карты и кости в клубе, пил с друзьями, дрался на дуэлях с врагами. Какие это были все-таки наполненные жизнью дни, как легко дышалось и не было никаких проблем! Эти дни граф проводил в развлечениях самого разного рода, демонстрируя пороки и добродетель. Он вспомнил, как с радостным сердцем скакал на Джесс в замок Шафтли, к самой прекрасной девушке в Англии.
Как это могло случиться, что его жизнь так круто и скоро изменилась? У него было ощущение, что беды преследуют его со дня смерти Доротеи. Как будто она унесла с собой в могилу его счастье и удачу.
Он стоял позади Магды, невидимый и неслышимый ею.
Что она, интересно, пишет? Магда была удивительной девушкой и в этом. Кто еще из ее ровесниц проводит столько времени за письмом или чтением?..
Она больше не пыталась вылезать из окна своей спальни. Он позаботился о том, чтобы жена совершала регулярные верховые прогулки по утрам. Часто он сопровождал ее. Твердо решив, что графиня больше никогда не сядет на Джесс, он подыскал ей маленькую, но крепенькую лошадку, которая вполне подходила ей. Он смотрел на то, как ловко Магда с ней справляется, и почему-то чувствовал радость. Она выезжала всегда с плотной вуалью на лице и во время прогулок они почти не разговаривали. Магда понимала, что в данном случае Эсмонд просто охраняет ее от нежелательных знакомств.
А в это утро прогулка не состоялась, так как на Годчестер опустился плотный туман и окутал все непроницаемой дымкой. В эти часы Эсмонд вдруг почувствовал, что ему не хватает Магды, он привык видеть ее скачущей галопом на своей лошадке. Ему было бы приятно знать, что она тоже злится на этот туман, сделавший совместную прогулку невозможной. Завтра он уедет, а она будет выезжать в сопровождении двух слуг, которых он хорошо знал и которым доверял.
Эсмонд внезапно осознал, что сегодня видит ее в последний раз. Когда они еще встретятся? Через несколько месяцев? Лет? Может быть, уже никогда?
Он решительно прошел через всю комнату, в которой нежно пахло духами Магды и громко спросил:
— Что пишем?
Она вздрогнула, обернулась кругом и приложила руку к сердцу.
— О… Я… не слышала вас, сэр!
— Позвольте взглянуть на ваше произведение, — попросил он.
Она густо покраснела, смутилась и отшатнулась от него, закрывая лист бумаги руками.
— О нет… Это… э-э… ничего особенного. Уверяю вас… Вам будет неинтересно…
— Это уж позвольте мне решить самому.
— Мои записи не имеют к вам никакого отношения. Это мое личное дело, это низко, — тихо сказала она, еще больше краснея.
— У жены не может быть ничего личного от мужа, — начал сердиться Эсмонд. — Дай мне, пожалуйста, свои каракули.
Магда попыталась было порвать лист на мелкие кусочки, но Эсмонд в мгновение ока перехватил ее тонкую руку и так сжал, что она вскрикнула и выронила лист. Он нагнулся за ним и услышал:
— Это с вашей стороны непорядочно, сэр!
— Брось, — он пьяно скривился. — Между мной и тобой не может быть разговора о порядочности. В свое время вы позволили себе довольно далеко уклониться от этого понятия.
Магда побледнела как смерть. Со страхом в глазах она наблюдала за тем, как Эсмонд внимательно изучает написанное. Это был ее дневник, с которым она делилась всем самым сокровенным с той самой минуты, как оказалась запертой в этой комнате. Основная часть дневника лежала в ящике секретера. Эсмонд читал лишь последнюю запись, но именно эти страницы ей больше всего не хотелось бы показывать ему… С тревогой и смущением она смотрела на мужа, зная каждую строчку, на которую падал его взгляд, наизусть.
Эсмонд прочитал только несколько абзацев из этого несчастного дневника. Они поразили его своей откровенностью и обнаженностью мысли: это был своего рода крик души, который одновременно изумил и озадачил его. Стоило ему прочитать эти строки, как он сразу понял степень ее раскаяния, тяжесть и горе, которые она таила в сердце» ее острое одиночество:
«По утрам, когда я лежу под одеялом и наблюдаю за тем, как рассвет подкрадывается ко мне сквозь щель в задернутом балдахине, то вспоминаю о том, кто же я такая и где нахожусь. Здесь в Мирнбери Холле столько красоты и одновременно столько боли. Это рай и одновременно проклятый остров, где я живу в ссылке. Я сама забрела сюда и теперь обречена на вечные страдания без надежды на облегчение. Бог меня простит, я поступила плохо, дав согласие на брак с Эсмондом. Я сознаю это в полной мере, но раскаиваться уже поздно. Когда-то он казался мне настоящим кавалером, и я, признаюсь, даже идеализировала его. В те дни, когда он лежал полумертвый на попечении монахов, меня вдруг потянуло к нему. Чувствуя непреодолимое влечение, я стала переписываться с ним. Конечно, я ни на что не надеялась. Да, я могла бы полюбить его. Но он стал далеким и холодным, как мерцающая звезда. Могила». Я прошу Господа Бога о могиле, в которой я могла бы лежать, защищенная от жестокого мира. Теперь он уезжает, и жизнь для меня станет хуже смерти. Я останусь наедине со слугами, которые украдкой будут смеяться надо мной. Я чувствую горечь, которая живет в моей душе, ее не выжечь даже каленым железом. Почему я не умерла, когда упала с лошади, будучи беззаботным ребенком? Почему я должна жить со своим уродством и выдерживать на себе взгляд мужа, исполненный ненависти?.. То, что жизнь сделала со мной, несправедливо, я ничем не заслужила, такого наказания. Я не хочу жить. Я презираю графа Морнбери. Он чудовище. Ах, если я была мужчиной, то могла бы вызвать его на дуэль! Я ударила бы его концом шпаги в лицо и сделала из него то, что Бог сделал из меня — предмет насмешек.
Я мертва и оставлена здесь для того, чтобы оживлять в памяти графа прах покойной святой, на которой мой муж должен был жениться вместо меня. О, я ненавижу его! Ненавижу!..
На этом запись обрывалась. Последнее слово было жирно подчеркнуто чернилами. Видно было, что оно вызвало в Магде такую бурю чувств, что она непроизвольно стала особенно сильно давить на перо… Маленькая клякса обозначала то мгновение, когда перо задрожало в пальцах — ее окликнул неожиданно объявившийся за спиной Эсмонд.
Он был в значительной степени шокирован откровенной обнаженностью чувств Магды. Некоторые фразы задержались в его сознании и жгли душу. Вот, например:
«Я презираю графа Морнбери. Он чудовище…» Как она смеет так писать? С одной стороны, он был тронут болью этих строчек, с другой, разъярен тем, что Магда обвинила его во всех своих бедах. Нет, он не собирается уступать и извиняться перед той, которая является причиной всех его несчастий последнего времени.
Он разорвал дневник на мелкие кусочки и швырнул их в нее.
— Ты только теряешь время на сочинение подобной чепухи, дорогая, — зло сказал он. — И если ты ненавидишь меня так, как пишешь, то знай: мне все равно.
Она побелела как мел, вскочила и убежала в спальню.
— Я буду всегда ненавидеть вас! — крикнула она тем же тоном, каким и он обратился к ней. Ее беспредельное желание пробудить в нем капельку нежности и сострадания утонуло в буре его непонимания.
Граф прошел за ней в спальню. Шторы были задернуты, и в комнате было темно. На каминной полке стоял серебряный подсвечник, в котором горело шесть свечей. По потолку плясали гигантские тени. Закрытая пологом кровать оставалась неосвещенной. В эту-то тень Магда спряталась и уткнула жалкое лицо в подушки, словно они были ее последним прибежищем. Она лежала на кровати и старалась не дышать. Ее халат смялся, лента в волосах развязалась. Страдание с новой силой охватило ее юное хрупкое тело безжалостными стальными кольцами, и она застыла в оцепенении. Эсмонд подошел к кровати.
— Я пришел повидаться с тобой, — сказал он раздраженно. — И попрощаться, ибо к тому времени, когда ты решишь вылезти из кровати, я буду уже далеко.
Она повернулась к нему, больше не стесняясь того, что он увидит ее шрамы.
— Уезжайте… Уезжайте… Я не возражаю. Не ждите, что я буду скучать!
— Прелестно, — засмеялся он. — Что ни говори, а мы не выносим друг друга!
— Я бы лучше вернулась к своему мучителю-отцу в Страуд, чем осталась бы еще хоть минуту в этом доме, — крикнула она.
— И тем не менее ты здесь останешься, — холодно сказал граф. — Ты леди Морнбери, не забывай об этом и веди себя соответственно. Тебе недостаточно того вреда, который ты уже принесла мне? Тебе недостаточно тех неприятностей, которые ты уже на меня обрушила?
— А как насчет меня?! Вы хоть раз пытались поставить себя на мое место?! — крикнула она в отчаянии и изо всех сил ударила своим маленьким кулачком по подушке, отбросив волосы с лица назад.
— Нет, мадам. Предпочитаю оставаться на своем месте. Через несколько дней доктор Ридпэт привезет сюда своего голландского хирурга, чтобы осмотреть тебя. Я настоятельно рекомендую выполнить все то, что они посоветуют!
— Вас так заботит моя привлекательность?
— Лично мне совершенно все равно. Мне бы хотелось, чтобы тебе была оказана помощь, чтобы ты приобрела достойный вид и на нас не косились с любопытством, когда мы заживем совместной жизнью после моего возвращения с войны. Если я, конечно, вернусь…
— Не знаю! Возможно, я откажусь от услуг этих джентльменов и не позволю им мучить меня своими медицинскими хитростями! Я не верю в то, что с моим лицом можно сделать что-нибудь приличное…
— Это им решать, а не тебе. Если ты прогонишь их, я заставлю пожалеть об этом, — с угрозой в голосе произнес Эсмонд.
— Вы уже ничем меня не напугаете! Когда-то меня мучило раскаяние за то, что я помогла одурачить вас. Я молила у Бога прощения за содеянное, но теперь мне доставляет радость то, что я крепко досадила вам и причинила уйму неприятностей! Вы, как я писала в дневнике, чудовище! Вы страшнее самой смерти! Я рада, что Доротея умерла прежде, чем смогла назвать вас своим мужем!
Магда вдруг осеклась, смутно поняв, что она говорит что-то уже не то. Она отшатнулась и подняла руки перед лицом, словно ожидая удара.
Эсмонд побелел.
— Я никогда не прощу тебе этих слов!
Она вскочила с кровати, подхватив полы своего широкого муслинового халата.
— Дайте мне уехать. Дайте мне уехать подальше от этого дома. Я больше не могу!
Когда она пыталась проскользнуть мимо него к двери, он поймал ее. С минуту она отбивалась, словно дикая кошка, царапалась, вырывалась, кусалась. Ее сопротивление пробудило в нем дикое желание подавить, покорить отныне и навеки. Ни одной женщине на свете не позволено говорить такое, делать подобные вещи и не получать за это примерного наказания. Она зашла слишком далеко.
Халат соскользнул с худеньких плечей Магды. Ему открылась девичья красота ее бархатной кожи и розовые кончики грудей. Седая прядь волос упала на обезображенную щеку и закрыла ее. В Эсмонде проснулся мужчина. Он стал срывать с Магды остатки одежды, понимая только одно — это его жена. Законная супруга. Эта женщина принадлежит ему, и он имеет полное право овладеть ею. Он обезумел от страсти и не слушал ее мольбы. Эсмонд заломил Магде руки, отнес к постели и швырнул на нее, как куклу.
— Я научу тебя покорности! Я отучу тебя думать, что тебе здесь позволено говорить и делать все, что захочется! Ты запомнишь отныне, что Эсмонд Морнбери твой муж и господин. Ты клялась менее двух месяцев назад любить и подчиняться мне! Так люби же и подчиняйся!
Она затравленно молчала. Его необузданная чувственность приводила ее в ужас.
Он дунул на свечи, погрузив тем самым комнату в полумрак и встал перед кроватью, освещаемый отблесками огня из камина. Затем он задернул полог.
Первые несколько минут Эсмонд неистовствовал. Его поцелуи жгли ей губы. Она лежала неподвижно, не в силах сопротивляться. Но вдруг он почувствовал соленый вкус горьких слез, которые обреченно текли из ее глаз. Буря ярости улеглась в Эсмонде. Он поднялся, вновь зажег свечи, оделся и налил себе стакан воды из графина, стоявшего на столе. Увидев свое отражение в зеркале, он поморщился — ему стало противно за себя. Он знал, что вел себя, как зверь.
Магда лежала неподвижно. Сквозь ресницы она наблюдала за Эсмондом. Страх парализовал ее, и она ждала, что вот он сейчас снова набросится на нее, превратившись в дьявола.
Он подошел, склонился и коснулся ее волос. Еще несколько минут назад вся кровь его забурлила бы от этого прикосновения. Теперь же он выглядел просто глубоко смущенным, ощущая на себе взгляд бездонных измученных глаз. Эсмонд ощутил страдания так, словно сам был на ее месте. И вдруг произошло чудо: обезображенная щека уже не отталкивала его взгляд, потеряв былое значение.
— Я поступил плохо. Твои слова о Доротее свели меня с ума.
— Я сожалею, милорд… — прошептала она.
— То, что сделано, уже не поправишь. Давай не будем причинять друг другу еще большую боль, — продолжал он, с трудом произнося слова. — Завтра я уезжаю. Возможно, мы видимся с тобой в последний раз. Я прошу от тебя только одного: не урони мою честь в глазах тех, кто меня знает. Она отвернулась к подушке и зарыдала.
— Хорошо. Но… Эсмонд, постарайтесь хоть немного относиться ко мне по-человечески. Я так устала от ненависти…
— Я постараюсь… Я мог бы жалеть тебя, если тебе нужна жалость, бедное дитя.
Она не верила своим ушам. Это были первые по-настоящему добрые и теплые слова, которые она слышала от своего мужа.
— Я не прошу жалости… Я прошу только прощения.
— Я прощаю тебя, Магда. И ты прости меня, я не понимал тебя!
Она повернулась к нему, взяла его руку и прижала ее к своим горячим губам.
— Ты не должна целовать руку, которая несколько минут назад тебя ударила. Не должна.
— Завтра вы уедете, и я останусь совсем одна.
— Сделай все то, о чем я тебя просил, и терпеливо жди моего возвращения. Я вернусь и постараюсь как-нибудь наладить нашу жизнь, — сказал он мягко. Я буду писать тебе время от времени, — добавил он, отворачиваясь в сторону. — До свиданья, Магда.
Она села на постели. Сердце у нее неистово колотилось. Магда изнывала от желания, которое пробудилось в ней и толкало в объятия Эсмонда.
— Эсмонд… Эсмонд… — шептала она.
Но он ушел.
— Миледи. Миледи. Просыпайтесь.
Магда села на кровати. В руках у мисс Воул было письмо.
— Что это?
— Это от его светлости, миледи.
— Где он?
— Он уехал из Морнбери, миледи, два часа назад и просил передать вам это письмо.
— Уехал… Уже уехал… — отрешенно повторила Магда.
Пока сиделка суетилась вокруг, отодвигая шторы на окнах и клича служанку, чтобы та разожгла огонь в камине, Магда распечатала письмо и стала внимательно читать. Оно было коротким, но, прочитав его, Магда улыбнулась.
«Миледи, воспоминание о прошлой ночи всегда будет вызывать у меня на лице краску стыда. Прошу еще раз простить меня, как я простил тебя. Не будем возвращаться к прошлому. Помни — ты моя жена, будь достойна нашего титула. Да поможет тебе Бог — помогут и врачи. Ты можешь гулять в Годчестере, где тебе захочется. Пока меня не будет, заботься о Джесс и выезжай на ней каждый день. Я доверяю ее тебе.Твой муж Эсмонд Морнбери»
Магда перечитывала это письмо еще и еще, упиваясь каждым словом и словно не веря своим глазам. Такой поворот казался поистине невероятным. Он, конечно, не любил ее, но перестал издеваться и даже жалел и заботился о ней. Он доверял ей и подписался «твой муж»! Он разрешил ей кататься на Джесс!
С чисто женской способностью прощать человека, который недавно сделал ей больно, Магда порывисто прижала письмо Эсмонда к губам и страстно поцеловала подпись. Безумная жестокость, которую он обрушил на нее накануне, превратилась в нежное и греющее душу воспоминание о любви, о первой брачной ночи.
Она вскочила с постели, бросилась к окну, выглянула наружу и, напрягая зрение, стала всматриваться на север, куда уехал Эсмонд, словно еще надеялась увидеть его.
— Эсмонд… О, Эсмонд… Муж мой, — словно в бреду шептала она.
Сзади подошла мисс Воул.
— Миледи, вы простудитесь! Вам лучше вернуться в постель!
— Нет, — круто обернувшись и порозовев, сказала Магда. — Я не простужусь. У меня никогда не бывало простуды. Скажи конюхам, чтоб седлали Джесс, и принеси мне мой новый костюм для верховой езды.
— Но скоро придут врачи, миледи…
— Подождут, — ответила графиня Морнбери высокомерно и прижала дорогое ей письмо к груди.
Сиделка тут же бросилась к своей подружке миссис Фустиан. Им предстояла разлука — сиделка покидала Морнбери Холл, а Магде будет прислуживать новая горничная.
— Она требует передать конюхам, чтобы они седлали для нее Джесс, — шмыгая носом, жаловалась сиделка.
— Джесс! — взвилась миссис Фустиан. — Ну уж нет! Его светлость запретил ей приближаться к его лошади! Это уж слишком!
Она тут же отправилась наверх, в спальню Магды, и там, как могла вежливо, предложила ее светлости взять для прогулки лошадку, на которой она в последнее время выезжала.
Магда, сидевшая за туалетным столиком, повернулась к ней:
— Как ты осмеливаешься обсуждать мое распоряжение? Ты что, забыла свое место, а?
Миссис Фустиан с трудом проглотила комок в горле и исчезла. Она не понимала, что происходит.
Скорее всего леди Морнбери ведьма. Судя по всему, она просто околдовала бедного графа.
Спустя час Магда в своем темно-синем костюме для верховой езды, отороченным золотым кружевом, выехала из Морнбери на знаменитой серой кобылице.
Лицо было закрыто вуалью, но сидела в седле Магда горделиво выпрямившись, подбородок ее был вызывающе вздернут. Слуги, которые должны были сопровождать ее на прогулке, следовали за ней чуть поодаль.
В это пронизывающее холодное утро, ощущая забирающийся под вуаль ветер и румянясь на морозе, Магда чувствовала себя до смешного счастливо. Она скакала, наслаждаясь радостью, которой никогда прежде не чувствовала.
В гостиной, греясь у камина, ее ожидали врачи.
С волнением она приветствовала джентльменов, попросила провести их в библиотеку и приказала принести вина. Прогулка верхом пошла ей на пользу. Магда чувствовала себя прекрасно, на щеках у нее играл живой румянец. Доктор Ридпэт смотрел на свою пациентку с удивлением. Мрачная, всхлипывающая девушка, которую он помнил, превратилась в настоящую леди с горделивыми манерами и решительностью во взоре. Она приветствовала доктора Ридпэта, как старого друга, и любезно пошутила с известным голландским хирургом.
— Вы приехали для того, чтобы вернуть мне красоту, сэр? — спросила она весело.
Голландец оказался маленьким, кругленьким человечком, на голове которого нелепо сидел высоченный парик. В ответ на приветствие леди Морнбери он учтиво поклонился. Доктор Ридпэт уже достаточно рассказал голландцу о своей пациентке, чтобы пробудить в том любопытство. Однако он не был готов к потрясению, которое обрушилось на него, когда эта молодая фея, такая утонченная и милая, сняла свою маленькую бобровую шапочку и вуаль. Она улыбалась… Он отметил про себя эту смелую улыбку, хотя основное его профессиональное внимание было сосредоточено на загнутом вниз жалком рте и на шрамах.
— Видите, ничего поделать нельзя, — сказала графиня торопливо. — Я знаю, знаю, вы сейчас скажете это. Я понимаю. Слишком поздно…
Наступила минутная пауза. Доктор Ридпэт заложил руки за спину, покачался на носках и кашлянул. Доктор Дик подошел к графине ближе. Лицо его было абсолютно бесстрастно. Только маленькие умные глаза выглядывали из-под кустистых бровей, внимательно исследовали ее лицо.
Боже мой, думал он. Какой мясник зашивал ей раны? Ужас! Бедное дитя, бедное дитя!
Сначала доктор осмотрел одну сторону лица, затем другую, отметив красоту нетронутой шрамами щеки. Подняв руку, коснулся правым большим пальцем — очень осторожно — углов губ и приподнял их так, как они должны быть. Пальцы у него были ловкие и осторожные, словно он держал бабочку и боялся смазать с ее крыльев пыльцу. Этим же пальцем он провел по маленьким впадинкам и выпуклостям на лице и наконец вдоль больших шершавых рубцов. Затем, откинув назад ее темные волосы, доктор осмотрел маленькие уши, которые отличались красивой формой. После этого он раз или два кивнул самому себе и отступил назад.
Магда закрыла глаза. Душа ее была до краев заполнена болью и желанием услышать хоть одно слово надежды из уст знаменитого хирурга. Она ощутила вдруг безумное желание рухнуть на колени и молить этого голландского врача, как Бога, о помощи.
И тут она услышала его голос. Немного хриплый, но дружелюбный. Говорил он на ломаном английском:
— Ви потерпель страшни нещастни слючай, и вам оказаль ошень плохой помощ. Ваш лицо ошень сильно пострадал… Но я видел хуже.
Магда вскинула голову. Сердце забилось так, словно собралось выскочить.
— Вы видели хуже? — выдохнула она.
— Много-много хуже. В Гааге. Это был ошень юни и красиви шенщина. Ее карета перевернулась. Красавица сильно пострадаль… — Дик провел рукой по своему лицу. — Она быль хуже вас, графиня, но сейчас наслаждается счастье со свой хороши муж. Я, Питер Дик, вылечил ее.
Магда уронила хлыст на пол и закрыла горящее лицо ладонями.
— Но как, как?! Что вы с ней сделали?!
Он самодовольно ухмыльнулся и оглянулся на своего пожилого коллегу.
— Что я сделаль? Х-ха! Мне кажется, вы хотеть, чтоб я отдаль вам мои главни секрет! А, коллега Ридпэт?
— В самом деле, сэр, в самом деле, — кивнул старик, так же посмеиваясь.
Забыв о своем достоинстве, о том, что она графиня Морнбери, Магда схватила голландца за руку.
— О, прошу вас, прошу вас, скажите, что вы можете хоть что-нибудь для меня сделать, сэр! Я с радостью приму любую боль, любую пытку, если только вы сможете вернуть мне человеческое обличье!
Хирург по-отечески похлопал ее по плечу.
— Бедное дитя, бедное дитя… — На этот раз он произнес это вслух. — Это займет много времени и может быть ошень больно. И потребуется много деньги от ваш муж, — добавил он со смешком. — Но граф, насколько я понимать, не станет жалеть деньги.
Теперь Магда рыдала, никого не стесняясь.
Он отвел ее к стулу и дал выпить немного вина, чтобы успокоить.
А затем сказал ей, что те методы, которые он применяет, являются самыми новейшими и держатся в большой тайне, не обещал чудес, ведь он не волшебник. Рассказал, что посвятил этой работе всю свою жизнь и является единственным в Европе врачом, умеющим использовать для подобных операций скальпель, иглу и нитку.
У нее все равно останутся шрамы, но они станут почти незаметными, а неровности лица — впадины и выпуклости — исчезнут вовсе. В его силах поднять угол ее обезображенного рта. Он заверил, что швы будут настолько мелкими, что их никто не разглядит обычным глазом. С ним работает итальянский врач, у которого тоже есть профессиональные секреты. Итальянец знает тайну особых мазей, сказал голландец. Эти мази творили чудеса еще во времена Екатерины Медичи, которая сама пользовалась ими, так как знала толк в медицине.
— Через один год от этот день, — закончил он, — вы просто не узнать сама себя!
Магда от радости потеряла дар речи — она и не уродина? Да может ли такое быть? Всемогущий Боже, помоги мне, попросила она.
Жизнь возвращалась к ней…