Пролог

Угрожающий лай охотничьих собак эхом прокатывался по темному лесу, покрывающему долину Эйлсбери. Свирепый ветер гнал над Чилтерн-Хиллз сумрачную гряду облаков, которые темной массой неслись по небу. Разразился внезапный ливень. Был октябрьский день 1836 года. Три часа пополудни. Охота, устроенная Дензилом, лордом Сен-Шевиотом, подходила к концу. Но даже сейчас собаки яростно наскакивали на загнанного, раненого и обессиленного оленя-самца. Жизнь постепенно покидала его, вытекая из многочисленных ран, нанесенных острыми зубами разъяренных псов.

Участникам охоты, устроенной его светлостью, этот день не принес особой радости, скорее, все были разочарованы. Царственное животное долго не давалось в руки, и только в последний час свора собак почуяла запах несчастного оленя и выманила его из убежища в густых зарослях.

Сен-Шевиоту не хотелось наблюдать за предсмертной агонией загнанного животного. Он пребывал в самом скверном расположении духа, и настроение его еще больше испортилось из-за ненастной погоды. Знакомые лорда, хорошо его знавшие, сторонились его, как чумы, когда он был в таком состоянии. Перешептываясь, они смотрели, как он разъезжал вокруг, беспрерывно пришпоривая своего жеребца, чьи бока были покрыты пеной и кровью. Они наблюдали, как лорд Сен-Шевиот, словно безумный, мчался прочь по заросшей колючим кустарником тропинке, ведущей из леса на Опушку. Затем он устремился на вершину холма, откуда виднелись смутные очертания замка Кадлингтон — загородной резиденции лорда.

Во всем Бакингемшире ни у кого не было такой устойчивой репутации отчаянного наездника, как у Сен-Шевиота… и такой жестокости, как у него. Он относился безжалостно не только к жеребцу. Дамы поговаривали, что ему совершенно все равно, кого загнать до разрыва сердца — лошадь или служанку, важно, чтобы они удовлетворили его прихоть. Да, лорд Сен-Шевиот имел весьма скверный характер. Однако сказочное богатство и старинный знатный титул делали его почетным гостем большинства гостиных Лондона и Бакингемшира.

Весь мокрый от дождя, Сен-Шевиот, злой как дьявол, пришпоривая жеребца, взбирался на крутой холм. Ему не терпелось добраться до замка, чтобы переодеться в сухое платье, отогреться у камина и пропустить стаканчик крепкого вина.

В сгущающихся сумерках фигуры человека и коня казались словно высеченными из камня на фоне мрачного грозового ландшафта.

Впечатляющая внешность тридцатилетнего аристократа притягивала и завораживала. Он был очень высок, строен и, несмотря на изящество, весьма широк в плечах. Утром, спеша на охоту, он забыл свою тирольскую шляпу, и теперь его длинные волосы, волнистые и пышные, цвета воронова крыла, намокли и прилипали к щекам и лбу. Его пронзительный ястребиный взор устремлялся вперед. Глаза налились кровью и яростью. Его гнев главным образом был следствием происшествия, имевшего место в Кадлингтоне прошлой ночью.

Замок был полон гостей, приглашенных Сен-Шевиотом на сегодняшнюю охоту. Среди них присутствовали и две женщины — жены охотников, приехавших к лорду отнюдь не из любви к нему, а из-за их готовности раболепно угодить хозяину, при этом насладиться его щедрым гостеприимством.

Одна из дам, леди Сибилла Форминстер — ее муж лорд Форминстер был приглашен главным образом потому, что слыл метким стрелком и дуэлянтом, — недавно привлекла внимание Сен-Шевиота.

Форминстеры только что поженились. Сибилла, сама великолепная наездница, была очень красивой женщиной с длинными золотистыми волосами и ярко-синими глазами. Помимо красоты она славилась своей добропорядочностью и бесконечной влюбленностью в молодого мужа.

Посещение Кадлингтона такой женщиной было для владельца замка необычным. Сен-Шевиот избегал женитьбы, а своих любовниц менял весьма часто, что было в порядке вещей для многих людей его круга. И вообще условности утомляли Сен-Шевиота.

Ночью он устроил пышный пир, и леди Форминстер сидела по правую руку от хозяина. Ее муж Джордж заметил, что Сен-Шевиот часто наклоняется к ней и что-то шепчет на ухо, отчего Сибилла явно чувствует себя неловко и почти ничего не ест и не пьет, краснеет и нервничает. Сен-Шевиот выпил больше, чем обычно, и внезапно воспылал страстью к светловолосой красавице. Джордж Форминстер угрюмо наблюдал за этим зрелищем, весьма сожалея о том, что привез жену в Кадлингтон, несмотря на то, что ожидалась великолепная охота, а гостеприимство было щедрым. Он недолюбливал Сен-Шевиота, но его привлекло сообщение о матером олене-пятилетке, какие сейчас были чрезвычайно редки в здешних местах.

Позже, когда оркестр заиграл тихую мелодию, а большинство гостей перешли в библиотеку, чтобы сыграть в карты, Сен-Шевиот застал Сибиллу в полном одиночестве в галерее, где она — любительница живописи — с любопытством рассматривала старинные портреты его предков. Их всех без исключения называли Черными Баронами, ибо у всех были волосы цвета воронова крыла и черные глаза, что унаследовал от своих предков и Сен-Шевиот.

Сибилла скромно и учтиво кивнула ему. Он выглядел ослепительно в темно-красном камзоле, атласном жилете с вышитыми цветами и шелковых панталонах, обтягивающих его стройные ноги. Очень скоро он намекнул ей, какие низменные желания овладели им. Поняв, что он сильно пьян, она попыталась ускользнуть от него. Но он грубо схватил ее и стиснул в пылких объятиях. Сибилла вырывалась и протестовала, однако, обезумевший от страсти и вина, он шептал:

— Я схожу с ума от белизны вашей кожи и красоты ваших волос! Уходите от Форминстера ко мне, и я положу к вашим ногам весь мир!

Он так дико смотрел на нее, что молодая женщина отчаянно закричала.

Джордж Форминстер услышал этот крик и поспешил на помощь супруге. Оба мужчины были превосходными фехтовальщиками, и оружие не замедлило появиться. Веселое, праздничное настроение вечера немедленно переменилось. Гости побросали карты. Мужчины кольцом обступили дуэлянтов в портретной галерее, наблюдая схватку между разъяренным мужем и Сен-Шевиотом.

Спустя несколько секунд несчастный Джордж Форминстер рухнул на пол, обливаясь кровью. Рана была серьезной, ибо шпага чуть не задела сердце. Сен-Шевиот оказался более сильным фехтовальщиком. Пьяный ли, трезвый ли, он умел обращаться со шпагой едва ли не с дьявольским проворством.

Когда рыдающая золотоволосая Сибилла склонилась над раненым мужем, она сразу потеряла для Сен-Шевиота всю свою привлекательность. Он больше не смотрел в ее сторону и был в ярости из-за того, что его втянули в шумный скандал. Ведь ему хотелось забавы, веселья, а не того, что произошло. Капли пота выступили на его лбу. Он поправил сбившийся во время схватки кружевной воротник и с досадой швырнул шпагу на пол. Испуганные слуги сразу же бросились ее поднимать. Затем лорд поклонился растерянным гостям, стоявшим вокруг с открытыми ртами.

— Веселью конец, — произнес он. — Отправляйтесь спать. Нам завтра рано вставать на охотничьи сборы.

Никто не возражал. Слово Сен-Шевиота было для собравшихся приказом, И все тут же разошлись.

Вскоре с этим эпизодом было покончено, никто не смел даже упоминать о нем. Из замка выехала карета Форминстеров, увозя бесчувственного Джорджа и его жену. С ними отправился личный врач Сен-Шевиота.

Однако воспоминания об этом прискорбном инциденте не давали покоя лорду и испортили ему весь день. Он ненавидел слабость в себе, как и в других. И гневался на себя за то, что выпил лишнего и оскорбил Сибиллу Форминстер. Эти маленькие глупые губки не стоили поцелуя… и того, что случилось потом, размышлял Сен-Шевиот. Да, неважно началась охота, намеченная на конец недели! К тому же общество теперь лишилось одного из лучших стрелков, ибо совершенно ясно, что Форминстер больше никогда не покажется в Кадлингтоне.

За свою жизнь Сен-Шевиот нажил врагов намного больше, чем друзей. Вокруг него ходили всевозможные нелицеприятные слухи, женщины его побаивались, однако мужчины находили весьма интересной личностью, да и многие дамы состязались друг с другом, добиваясь его расположения. Но тщетны были усилия выйти замуж за барона и стать хозяйкой Кадлингтона, самого большого и роскошного замка в Бакингемшире.

Огромный лес, окутанный пеленой проливного дождя, хмуро взирал на лорда, когда он, сбавив скорость, приблизился к вершине холма. Сквозь октябрьскую мглу его манили слабые огоньки, мерцающие в домике смотрителя. Сен-Шевиот больше не слышал из глубины леса звуков охотничьего рожка и яростной какофонии собачьей своры. Все вокруг было тихо. Лорд остановил коня, чтобы сделать глоток бренди из серебряной фляги. Он насквозь промок и дрожал от холода. Больше всего ему хотелось покинуть своих гостей, сесть в карету и умчаться в Лондон. Сейчас лучше всего было бы отправиться в «Уайтс», расположиться там за карточным столом, а потом — поздний ужин с какой-нибудь симпатичной особой женского пола, покладистее, чем Сибилла Форминстер.

Безжалостный, пронизывающий до костей ветер с холодным дождем хлестал по лицу Сен-Шевиота. Он рукавом вытер глаза. Внезапно его жеребец попятился, негромко заржал и чуть не сбросил недоумевающего всадника с седла. Однако Дензилу удалось удержаться. Он зло обругал испуганное взмыленное животное, затем, пристально вглядевшись в серую пелену дождя, различил две фигуры: мужскую и женскую. Они, прижавшись друг к другу, обнимались под какими-то мешками, словно крестьяне, пытающиеся укрыться от бури. Должно быть, они скрывались в кустах и жеребец Сен-Шевиота испугался их внезапного появления из тумана.

— Какого черта вы оба здесь делаете? — гневно спросил его светлость.

Оба вздрогнули, сняли с голов тряпье, и барон смог получше разглядеть незнакомцев. Юноша не старше двадцати лет поддерживал девочку-горбунью, голова которой едва достигала его плеча. Однако одеты они были довольно прилично: юноша — в поношенные камзол и накидку, а горбунья — в плащ и шляпку. Но они так промокли и являли собой такой жалкий вид, что Сен-Шевиот, презрительно глядя на них сверху вниз, коротко рассмеялся.

— Не удивительно, что Аполлон чуть не обезумел при виде вас, я и сам еще ни разу не видел таких привидений, — хмыкнул он. — И что же вы, оборванцы, делаете в такую погоду здесь, на Кадлингтон-Хилл?

Юноша, приблизившись к всаднику, проговорил:

— Сэр, кто бы вы ни были, не надо оскорблять меня и мою сестру!

Он произнес эти слова с большим достоинством, что весьма удивило Сен-Шевиота, который, смахнув с лица капли дождя, посмотрел на незнакомцев повнимательнее. Теперь он заметил, что у молодого человека тонкое, красивое лицо с большими выразительными глазами; копна его каштановых волос была мокра от дождя и растрепана порывами ветра. Это были не крестьяне, а явно городские люди. Сен-Шевиот внезапно заинтересовался ими.

— Кто вы такие и что делаете в моих владениях? — осведомился он.

— Меня зовут Певерил Марш. А это моя сестра Элспет.

— Что вас привело сюда в такое ненастье? — снова спросил Дензил, переводя взгляд с юноши на горбунью, которая вдруг тихо застонала и лишилась чувств.

Юноша подхватил ее, положил на обочину дороги и опустился рядом на колени, вскричав:

— О, ради Бога! Элспет, сестра моя любимая!

Дензил нахмурился. Он догадался, что обморок не случаен. Несчастная девушка, судя по всему, была безнадежно больна. Барон ненавидел болезнь в любом ее проявлении, но даже он, человек отнюдь не жалостливый и не милосердный, не мог ускакать отсюда, оставив эту беспомощную пару во власти надвигающейся ночи. Тем более что буря усиливалась. И он, стараясь перекричать завывания ветра, громко спросил у юноши:

— Во имя Небес, ответьте, чем она больна? Почему вы оказались здесь?

— Моя сестра умирает, — хрипло произнес молодой человек, поднимая бледное лицо, залитое дождем и слезами. — О Боже, что я наделал, позволив ей покинуть Лондон и отправиться в столь долгий путь!

— К кому же вы направлялись?

— К миссис Инглби, сэр, из Уайтлиф.

— Из Уайтлиф? Так это же в миле отсюда, вниз по холму.

— Совершенно верно, сэр. Мы заблудились, и у нас нет денег на экипаж, поскольку почти все наши средства мы потратили, чтобы добраться из Лондона в Монкз-Рисборо.

— А кто это — миссис Инглби? Что-то я не слышал о ней.

— Это тетушка нашей матери, сэр, — объяснил юноша. — Оказалось, что она умерла в этом году, а мы не знали об этом. Ведь мы надеялись найти у нее кров. Узнав о ее смерти, мы отправились обратно пешком в надежде, что кто-нибудь подвезет нас. Но в этой чащобе заблудились и вот очутились здесь и, как видите, не можем идти дальше. Моя сестра на грани смерти.

Молодой человек добавил также, что Элспет уже очень давно больна, но была надежда, что сельский воздух подействует на нее благотворно, вот он и пустился с ней в столь дальний путь. Певерил рассказал, что он художник, однако почти не имеет возможности обнародовать свой талант, ибо является единственной опорой и поддержкой для несчастной семнадцатилетней сестры. Их родители умерли. И юноша стал подмастерьем у некоего изготовителя картинных рам в Чипсайде, чтобы хоть как-то заработать на жизнь.

Рассказ Марша утомил Сен-Шевиота, однако он сказал:

— Я пришлю моих людей с лошадью и повозкой, чтобы забрать вас отсюда. Ночь вы сможете провести в помещении для слуг. Однако, судя по виду вашей сестры, ей больше подошла бы могила, — жестоко пошутил он.

Юноша с возмущением смерил взглядом темную фигуру мужчины. Его щеки вспыхнули от гнева и отчаяния. Затем он снова повернулся к распростертому телу сестры. С беспредельной нежностью он развязал ленты ее шляпки. И Сен-Шевиот, все еще пристально разглядывающий девушку, вдруг увидел лицо изумительной красоты. Оно так не сочеталось с ее уродливой фигурой, что, если бы не горб, подумал милорд, девушка была бы просто сказочной красавицей. Он увидел ее огромные глаза и длинные золотистые локоны. Но лицо ее было бледно, как сама смерть, а губы совсем бескровны. Взгляд Сен-Шевиота никогда не пропускал женской красоты. К тому же, будучи суеверным, лорд испытывал болезненное пристрастие к приметам. Ведь коснуться горба — к удаче, это он часто слышал. И он соскочил с седла, склонился над лежащей девушкой и дотронулся до ее горба. Тут же она открыла свои бездонные глаза и пристально посмотрела ему в лицо. Ее взгляд был настолько необычным и глубоким, что по телу Сен-Шевиота побежали мурашки, а это крайне редко случалось с ним.

— Почему вы так смотрите на меня, бедняжка? — прошептал он.

— Судьба… — проговорила она слабым, дрожащим голоском. — Я знаю вашу судьбу, сэр… ведь я ясновидящая.

— Что она говорит? — резко повернулся Дензил к юноше.

Певерил, ласково глядя на сестру, ответил:

— Элспет обладает даром предвидения. Она всегда умела заглядывать в будущее.

Теперь Сен-Шевиот был заинтригован как никогда. Он совершенно забыл о дожде, ветре и холодной тьме октябрьского вечера. Им овладело эгоистическое желание узнать, что ждет его в будущем. И он встал на колени подле девушки.

— Расскажите мне, что вы видите! — требовательно сказал он голосом человека, привыкшего повелевать.

Но юный художник вмешался и храбро произнес:

— Сэр, боюсь, что моей сестре очень плохо. И я должен отвезти ее в теплое место.

— Всему свое время, — возразил Сен-Шевиот и, уставившись на несчастную своими черными глазами, снова потребовал: — Ну так что вам известно о моей судьбе?

— Элспет, с тобой все в порядке? — участливо спросил сестру юноша.

Она одарила его слабой, угасающей улыбкой, не переставая пристально смотреть на прекрасно одетого джентльмена, склонившегося над ней. Затем замогильным голосом обратилась к нему:

— Ваше имя… как вас зовут?

— Дензил Сен-Шевиот, барон Кадлингтонский, проживающий в замке Кадлингтон, — отозвался он.

— Сен-Шевиот, — глухо повторила она. — Черные Бароны…

Он с удивлением кивнул.

— Да, так нас называют.

— Вы еще не женаты, — продолжала она.

— Ей-Богу, вы правы, — проговорил барон и грубо рассмеялся. — По всей вероятности, так будет и впредь.

— Нет, — произнесла умирающая. Она с трудом села и указала на Сен-Шевиота пальцем. — Вы женитесь ровно через год, считая с этого дня. Я, обладающая даром предвидения, предсказываю вам этот брак. И то, что он будет связан с несчастьем. О, ужасно! — добавила она, содрогнувшись.

— Брак для мужчины всегда несчастье, — цинично проговорил Сен-Шевиот и усмехнулся собственной остроте.

— Да, да, ужасное несчастье, — повторила бедная девушка, дыша быстро и прерывисто. — Я вижу золотисто-рыжие волосы и фиалки. Да! Остерегайтесь золотисто-рыжих волос и фиалок, сэр… и черного Сен-Шевиота…

— Ну, ну, что еще? — снова пронзительно расхохотался Дензил. — Что значит вся эта чепуха насчет золотистых волос и фиалок?

Тут вмешался Певерил:

— Вы обязательно удостоверитесь, что все сказанное ею — правда. Элспет еще ни разу не ошибалась, а это, наверное, самое последнее предсказание в ее жизни. — Он запнулся и, упав на колени, залился горючими слезами, словно пытаясь согреть ими окоченевшие руки горбуньи.

И снова странная дрожь прошла по телу Сен-Шевиота. А может, и вправду эта девушка обладает даром предвидения? К тому же он слышал, что иногда умирающие точно предсказывают будущее. И снова коснулся горба девушки.

— На счастье, — проговорил он при этом.

Но юноша больше не слышал барона. Он зарыдал.

— Элспет, моя дорогая, дорогая, дорогая сестра! — восклицал он.

Тут лорд увидел, как голова девушки бессильно упала на грудь. Она умерла. Его сиятельство отпрянул и вернулся к своему коню.

— Я пришлю слуг, чтобы они помогли вам, — коротко проговорил он. — Ждите их здесь.

Юноша не ответил, он бросился на безжизненное тело сестры, твердя сквозь слезы ее имя.

 

Глава 1

Изо всех сил вонзив шпоры в бока коня, Сен-Шевиот направил животное на холм. Через некоторое время он подъезжал к кованым железным воротам, казавшимся призрачными в сгустившихся сумерках. В этот час, да еще в такое ненастье, почти ничего не было видно в огромном парке, окружающем замок. Двое привратников с факелами в руках устремились к воротам, чтобы отворить их хозяину. Поднявшись в седле, Сен-Шевиот бросил короткий приказ одному из слуг:

— Вон там, в нескольких ярдах внизу, на холме, ты найдешь парня… он чужеземец в этих местах… и его сестру, которая только что отдала Богу душу. Доставишь их в замок, и передай моему лакею, чтобы позаботился о них.

— Слушаюсь, милорд, — ответствовал слуга.

Миновав темную каштановую аллею, Сен-Шевиот поскакал дальше, едва не падая с коня при порывах ветра. Вскоре перед ним засверкали огни замка. Никогда еще он не подъезжал к дому с большей радостью. «Что за неудачная охота, — с досадой думал он, — и до чего адская погода! Весь конец недели — сплошное разочарование! Да, безусловно, следует как можно скорее уехать в Лондон, предоставив гостей самим себе».

Наконец он оказался у главного въезда в замок и громогласно окликнул конюших, которые кинулись к нему со всех сторон обширного двора. Свет факелов прорезал потемневшую от дождя лужайку перед домом.

Замок Кадлингтон был огромен и имел негостеприимный, даже зловещий вид, особенно в неистовом пурпурном отблеске сумрачного вечера, и все же, стоящий на вершине холма, сплошь заросшего густым, непроходимым лесом, он был великолепен. Напротив замка террасами спускались прекрасные сады. Из высоких окон открывался величественный вид на Бакингемширский лес.

Годфри, первый барон Кадлингтонский, выстроил этот замок для своей жены, француженки Маргариты, в стиле эпохи короля Якова. В замке было двадцать четыре или двадцать пять спален и огромный вестибюль, окруженный музыкальной галереей. Позднее отец Дензила, Роланд Сен-Шевиот, имевший ужасный вкус, прибавил к замку крыло. Оно выступало из него, подобно какому-то чудовищному злокачественному образованию, нарушая красоту первоначального замысла, ибо было чрезмерно высоким, круглым, как башня, и напоминало ее по своей форме. Крыло выглядело гротескно, как иллюстрация к роману ужасов.

Внутренняя винтовая лестница вела на самый верх, в башенку, откуда можно было обозревать окрестности на много миль вокруг. Эта башенка имела своего рода историческое значение для Дензила.

Он, еще будучи ребенком, часто забирался туда, убегая от родителей или воспитателей. Иногда он держал в башенке пойманных им в западню диких животных. Однажды там обнаружили молодую служанку с разорванным горлом. Как и почему случилось это ужасное событие, узнать не удалось. После этого происшествия башню заперли, и она скоро пришла в негодность. Сейчас это место назвали бы прибежищем привидений. Дензил не раз намеревался снести крыло целиком, но какое-то нездоровое очарование этого архитектурного «нароста» удерживало его.

С наступлением темноты никто даже близко не подходил к башне. А окрестные жители относились к ней с суеверным страхом.

Однако в целом старый замок обладал изяществом и всеми достоинствами архитектуры своего века. И, безусловно, никто в Эйлсбери не мог похвалиться такими великолепными стенами в деревянных панелях и такими роскошными каминами. А две лестницы, которые, изгибаясь, вели на музыкальную галерею, были выполнены из красного дерева с изысканной замысловатой резьбой.

В течение двух последних веков Кадлингтон храбро бросал вызов яростным ветрам, налетающим с холмов, штормовым бурям и неистовым дождям. В суровые зимы имение лежало похороненным под толстым слоем снега. В это время покрытые льдом холмы были почти непроходимы, и тогда Дензил удалялся в Лондон или на роскошную виллу, которую снимал в Монте-Карло.

Однако весной и летом Кадлингтон сбрасывал с себя неприступную мрачность и расцветал красотой и великолепием. Замок выглядел очень мило и гостеприимно на фоне покрытых зеленью холмов, когда сады пестрели цветами и плодоносили свежими сочными фруктами. Это время Сен-Шевиот любил намного больше, чем позднюю осень, когда открывался охотничий сезон, но такие холодные, штормовые октябрьские дни, как сегодня, были очень редки.

Спустя несколько минут лорд окунулся в тепло и свет огромного вестибюля и, широко расставив ноги, встал у камина, в котором весело потрескивали дрова. Он снял перчатки и крикнул, чтобы принесли вина. Тут же появился молодой лакей, неся бокалы и графины. Напротив камина лежал огромный волкодав, настолько свирепый, что никто не осмеливался даже прикоснуться к нему. Это был любимец Сен-Шевиота. Собака поднялась и, дружелюбно помахивая хвостом, тяжеловесной походкой подошла к хозяину. Дензил взглянул на нее и похлопал по массивной голове.

— Хорошая собачка, хорошая, — проговорил он. — Куда же, черт возьми, все подевались? Замок словно вымер.

Сен-Шевиот чрезвычайно не любил оставаться в одиночестве даже на самое короткое время. Может быть, он питал отвращение к одиночеству подсознательно, ибо наедине с собой он имел довольно много возможностей для того, чтобы вспомнить, сколько зла совершил в своей жизни и скольких поступков ему следует стыдиться. Как бы то ни было, он любил компанию и впадал в прескверное расположение духа, оставаясь один. «Что ж, если особы женского пола сейчас отдыхают перед ужином, то пусть их отдыхают, — резонно решил он. — Может, после они станут повеселее».

Свирепый ветер и проливной дождь лютовали за окнами, а в Кадлингтоне было словно в каком-то ином мире, мире богатства и роскоши — огромного богатства рода Сен-Шевиотов. Просторный замок был буквально набит сокровищами. Очень многое досталось Дензилу от леди Маргариты, его бабки с французской стороны, которая была единственной наследницей своих родителей. Зал, где сейчас находился лорд, украшали изысканные гобелены баснословной цены. Восхитительные тяжелые занавеси из красной парчи на окнах были привезены из Парижа, висели здесь еще со времен первых баронов и никогда не заменялись. Некоторые легкомысленные детали их рисунков весьма забавляли и веселили Сен-Шевиота, увлекавшегося Парижем и его модами.

Однако красота, живопись, музыка — все эти прекрасные вещи в жизни Дензила являлись лишь своеобразным контрастом внутренней мрачности и порочности его души.

Ему нравилось устраивать в замке праздники, поскольку это давало возможность выставить напоказ богатство и могущество рода. Разговоры о его роскошных пирах ходили по всей Англии. Те, кто участвовал в этих пирах, впоследствии без устали рассказывали об их великолепии. Бесчисленные изысканные блюда подавались на золотой посуде и в редком китайском фарфоре с гербом Сен-Шевиотов: два орла с распростертыми крыльями, вцепившиеся друг в друга острыми клювами. Библиотека, расположенная в западном крыле замка, изобиловала редчайшими книгами в массивных красивых переплетах. Причем многие из этих книг, главным образом итальянских, были самого непристойного содержания. Однако Дензил не особенно любил читать, в отличие от своего отца.

Через несколько минут после прибытия хозяина весь замок засверкал светом ламп и свечей. Сам Сен-Шевиот, вымывшись и переодевшись, теперь восседал перед камином в небольшой восьмиугольной комнате, используемой им как личный кабинет, где он хранил документы и бумаги, всегда запертые на замок. Когда хозяин находился в кабинете, никто из слуг не осмеливался тревожить его. Вытянув перед собой ноги, подле которых лежала Альфа, любимый волкодав барона, Дензил маленькими глоточками смаковал горячий глинтвейн. Когда крепкий горячий напиток начал разливаться по его промерзшему телу, он почувствовал себя намного лучше, чем когда, промокший до нитки, добирался до замка.

Однако он не забыл о странном предсказании горбуньи, встреченной на дороге. Это предсказание не шло из его головы, преследуя, подобно призраку.

Женитьба… в течение года… остерегайтесь золотисто-рыжих волос и фиалок… и черного Сен-Шевиота… Кажется, так она говорила, размышлял Дензил. Что ж, он всегда был неравнодушен к блондинкам, а особенно к таким, у которых снежно-белая кожа и ярко-рыжие волосы. А что касается «черного Сен-Шевиота», то это более чем вероятно. За много веков в их роду не рождались блондины. Однако любопытно и странно, что совершенно незнакомая девушка из Лондона, некто Элспет Марш, знала о нем так много.

До встречи с Маршами Дензил намеревался этой же ночью выехать в Лондон. Теперь же он передумал, решив, что останется в замке, в тепле, и присоединится к своим гостям за ужином и карточной игрой. Однако сперва ему хотелось повидаться с Певерилом Маршем, узнать, почему такой с виду воспитанный и утонченный молодой человек попал в столь прискорбное положение. И как только этот вопрос возник в его голове, раздался стук в дверь и на пороге появился сам юноша.

— А, заходите же, мой друг, — проговорил Сен-Шевиот. — Встаньте-ка передо мной.

Певерил Марш медленно приблизился к нему. Барон не мог не поразиться легкой, грациозной походке юноши и удивительно красивым чертам его лица. Певерил был очень худым, с мертвенно бледным лицом и густыми каштановыми волосами, его огромные серые глаза сверкали, высокий лоб принадлежал явно мыслящему человеку. Глаза юноши были красны от слез.

— Вы что-нибудь ели? — осведомился Сен-Шевиот.

— Да, сэр, благодарю вас. Ваши слуги были очень внимательны. Моя сестра… — начал он, и голос его прервался.

— Так что же?

— Ее положили в пустой комнате для слуг и поставили зажженные свечи в ногах и изголовье — проговорил юноша почти шепотом. — Мне сказали, что завтра придет приходский священник, а могилу для нее выроют возле Кадлингтонской церкви.

— У вас есть знакомые или родственники? — спросил лорд.

Юноша пытался взять себя в руки. Несколько секунд он не мог говорить. Тогда барон строго сказал:

— Ну, полно вам, вы уже не ребенок! Неужели вы не можете держаться по-мужски?

Тогда Певерил Марш откинул голову назад и снова заговорил с тем достоинством, которое вначале так удивило Сен-Шевиота:

— Я не считаю, что веду себя немужественно, горюя по моей сестре, сэр. Она для меня была всем.

— Тьфу ты! — в сердцах произнес барон, не знающий вообще никакого чувства жалости. Ведь он попросил молодого человека зайти лишь из-за жгучего любопытства: действительно ли горбунья обладала даром предвидения? Он резко подтолкнул к Певерилу стоявшую на столе высокую кружку спиртного и потребовал, чтобы тот выпил.

— Это добрый горячий глинтвейн. Он укрепит ваши силы. Ну же, выпейте!

Певерил сделал несколько глотков, и его щеки немного порозовели.

— Ваша сестра была уродлива, и, наверное, для нее даже лучше лежать в могиле, — жестоко проговорил Сен-Шевиот. — У нее изумительной красоты лицо, однако с ее горбом ни один мужчина не женился бы на ней.

Певерил вздрогнул.

— У нее был я, ее брат, который всегда любил и защищал ее, — дрожащим от волнения голосом произнес он.

— Расскажите мне, кто вы, — потребовал барон.

— Да какое это имеет для вас значение, сэр? Почему бы мне не уйти туда, откуда я пришел?

— Вы сделаете так, как я вам сказал, — прикрикнул Сен-Шевиот.

Певерил Марш взглянул на своего благодетеля с удивлением. Он понял, что перед ним человек совершенно безжалостный и требующий от всех повиновения. Нельзя сказать, что поначалу Певерил счел лорда Сен-Шевиота дружелюбным или обаятельным человеком, но этой ночью молодой художник был погружен в свое горе и пребывал в отчаянии от безнадежности своего положения.

Потому и позволил этому энергичному, суровому аристократу взять над собою власть. Как того потребовал Сен-Шевиот, Певерил поведал ему свою историю.

Скоро ему исполнится двадцать. Пять лет назад его положение было совершенно иным. Они с сестрой жили с родителями в небольшом, но комфортабельном доме в Лондоне, в районе Холлоуэй, их отец был владельцем галантерейной лавки, мать была образованной женщиной более благородного происхождения, чем отец, и сама всему учила детей. Еще совсем крошкой Певерил проявил незаурядный талант к рисованию и карандашом, и кистью. В двенадцать лет он написал картину, изумившую родителей. Поэтому по желанию матери он получил образование в Сент-Полз-Скул, а также брал частные уроки живописи у старого итальянского художника, друга миссис Марш. Все благоприятствовало дальнейшему успеху Певерила. Единственная беда омрачала жизнь их семьи — уродство его младшей сестры Элспет. С ранних лет Певерил привык заботиться о ней. Брат и сестра были очень привязаны друг к другу.

Затем их семью постигла трагедия. Миссис Марш случайно заразилась какой-то неизлечимой болезнью, названия которой не знали даже врачи. Ее кончина в довольно молодые годы — в сорок один год — не только стала причиной безутешного горя ее детей, но и в корне изменила характер ее овдовевшего мужа. Он запил и забросил свое дело. Его сын, которого обучали только живописи, мало разбирался в торговле, хотя всячески старался хоть как-то удержать на плаву дело отца. Вскоре семья потерпела крах. Бедняга Уильям Марш в конце концов угодил в долговую тюрьму, где, протомившись полгода, скончался.

И вот в девятнадцать лет Певерил оказался бездомным и с горбатой сестрой на руках. Живопись и продажа картин давали лишь небольшие случайные заработки, поэтому юноша поступил на работу к мастеру по изготовлению картинных рам в Чипсайде. Брат с сестрой ютились в жалких меблированных комнатах. Певерил ясно понимал, что его больная и хрупкая сестра не перенесет еще одну зиму в городе. И он принял решение покинуть Лондон и отвезти Элспет в деревню, к тетке их матери, миссис Инглби, у которой они гостили раза два еще в счастливом, безоблачном детстве. Певерил был уверен, что тетушка позаботится об Элспет и позволит ей остаться в Уайтлифе, где на свежем воздухе девушка сможет восстановить свое угасающее здоровье.

— Как это было глупо с моей стороны! — проговорил юноша. — Ведь сперва надо было удостовериться, что тетушка еще жива. Но поскольку я не слышал о ее смерти, то счел само собой разумеющимся, что мы застанем ее дома в добром здравии.

А после все случилось так, как уже было рассказано Сен-Шевиоту. Неблизкий путь от Лондона до Монкз-Рисборо отнял у молодых людей все сэкономленные ими деньги; во время поездки Элспет совсем занемогла, а потом несчастные брат и сестра узнали, что миссис Инглби умерла и ее дом продан другим людям.

— Это я виноват, я ускорил смерть моей любимой сестры, — закончил свой рассказ Певерил.

— Чепуха! — грубо возразил ему барон. — Девушка уже была обречена, однако мне хотелось бы, чтобы вы рассказали о ее даре пророчества. Верно ли, что она действительна обладала таким сверхъестественным даром, или все, что я слышал, было бредом умирающей?

— Это не бред, — ответил Марш. — В ней развился этот дар еще в детстве. К примеру, она предсказывала мне, какие отметки я получу в школе по некоторым предметам. Увы, она также предсказала кончину нашей матери, но тогда ей никто не поверил.

— Значит, вы считаете, что, возможно, она права и я женюсь на женщине с золотисто-рыжими волосами… и в течение года… — произнес Сен-Шевиот, вставая и оглушительно смеясь.

— Совершенно верно, сэр. Так и будет.

Лорд облизнул губы.

— Посмотрим!

— Могу я теперь удалиться, сэр?

— Куда?

— Я больше не могу злоупотреблять вашим любезным гостеприимством.

— Вы не хотите остаться, чтобы увидеть, как тело вашей сестры предают земле?

Певерил пожал плечами.

— Да… безусловно, мне надо это сделать, но после…

— А после вы уедете в Лондон, чтобы там умирать с голоду?

— Если я могу работать ими, то не умру с голоду, сэр, — гордо произнес Певерил, показывая свои изящные, прекрасной формы руки.

Сен-Шевиот, сцепив руки за спиной, сердито посмотрел на юношу, который, хотя и был довольно высок, достигал ему лишь до плеча.

— Интересно, насколько вы искусны в живописи? — капризно растягивая слова, осведомился барон.

Певерил, похоже, не слышал его. Он смотрел в одну точку безжизненно-печальными, покрасневшими от слез глазами. У него не стало сестры, его единственной любви и заботы всей его жизни. Он не сможет изображать жизнь теперь, когда Элспет больше в ней не существует. Он страшился печального одиночества. Когда-то Элспет предсказала ему, что в юности он повстречает огромную любовь и обретет великое счастье. Но теперь это казалось почти невозможным… Да и сердце Певерила пока еще ни разу не забилось сильнее при виде какой-нибудь женщины. Ибо вся его любовь была обращена к сестре.

Громкий голос Сен-Шевиота вывел его из раздумий:

— Предположим, я оставлю вас здесь, в Кадлингтоне, и предоставлю вам все необходимое для того, чтобы вы написали мой портрет? Ибо настало время, чтобы мой портрет висел на этой стене, среди портретов моих предков… — И он сардонически засмеялся. Этот смех показался Певерилу скорее зловещим, чем веселым. Однако в Певериле пробудился художник, когда он внимательно рассмотрел внешность барона. Действительно… портрет лорда Сен-Шевиота должен быть написан яркими красками и на огромном полотне, в полный рост. — Ну что? — прогремел лорд.

— Я с удовольствием написал бы ваш портрет, сэр, — произнес Певерил, и его серые глаза смотрели на старшего собеседника с выражением спокойной, невозмутимой уверенности, что Сен-Шевиот нашел весьма забавным. Внезапные капризы всегда были его большим удовольствием. Посему не было ничего необычного в том, что он решил заказать портрет несчастному юноше, который находился в бедственном положении в начале карьеры художника.

— Итак, вы останетесь в замке, и время от времени я буду позировать вам, чтобы вы смогли написать мой портрет, — заявил лорд. — Кто знает, может, в вас скрыт гений? Посмотрим. Возьмите бумагу и цветные мелки, отправляйтесь в вестибюль и нарисуйте портрет кого-нибудь из моих гостей, неважно чей. А потом принесите его мне.

Певерил согласился с какой-то страстностью. Ибо в последние годы, работая в лавке, не имел ни времени, ни желания проявить свой талант. А тут ему захотелось доказать лорду Сен-Шевиоту, что он действительно настоящий художник.

Он отсутствовал час, во время которого барон немного вздремнул, разомлев от тепла камина и винных паров. Когда его светлость открыл глаза, то увидел стоящего рядом с ним юношу. Певерил с учтивым видом протянул ему листок бумаги — эскиз мужской головы, сделанный углем. Сен-Шевиот тут же узнал сэра Джеймса Барнетта — холостяка средних лет, приехавшего к нему в замок для участия в охоте. Отличительные черты лица Барнетта были переданы художником безошибочно: крупные широкие ноздри, продолговатое лицо, двойной подбородок, мешки под глазами и довольно безвольное выражение лица, очень напоминающее баранье. Сен-Шевиот разразился хохотом.

— Черт побери! Удивительное сходство! Да, теперь я вижу, что вы чрезвычайно талантливы, молодой человек. Портрет чертовски похож на этого болвана Джеймса, и если вам удастся так же хорошо изобразить лорда Шевиота, который перед вами — маслом и в полный рост, — то, уверяю вас, вам не придется больше голодать. Вы будете моим личным живописцем. Напишете также мой замок и парк.

Щеки Певерила покрылись румянцем, однако огонь триумфа недолго горел в его глазах. «Слишком поздно, — подумал он печально, — слишком поздно для Элспет, чье несчастное маленькое тело сейчас покоится в гробу». Певерил поник головой, но барон могучей рукой похлопал его по плечу.

— Держитесь молодцом! Я распоряжусь, чтобы вам выделили комнату в башне, повыше, там у вас будет много света. Поселитесь там. А когда я в следующий раз отправлюсь в Лондон, то возьму вас с собой. Там вы купите себе все необходимые краски и холсты, а затем вернетесь и основательно приступите к своей работе.

— Благодарю вас, сэр, — прошептал Певерил.

— Сперва похороните сестру, — безразличным тоном произнес Сен-Шевиот. — А вместе с ней похороните вашу меланхолию. Я не люблю вокруг себя печали и угрюмости! Теперь идите, съешьте чего-нибудь и отправляйтесь спать. Я и так провел с вами слишком много времени сегодня.

А ведь Певерил чуть было не отказался от сделанного ему предложения, хотя эта работа была для него важна, ведь он всегда мечтал стать настоящим художником. Но он никак не мог понять, почему ему не нравится этот человек, который так помог ему. Он ощущал что-то жестокое и бессердечное в Сен-Шевиоте. «Может быть, я просто очень впечатлителен и слишком близко к сердцу принял свое горе?» — печально подумал Певерил.

Итак, он решил остаться в замке и использовать этот неожиданный шанс, ниспосланный ему Небесами, хотя Певерилу больше казалось, что помощь пришла к нему от самого дьявола. Он учтиво поклонился и удалился. Однако не пошел пить и есть, а преклонил колена у безжизненного тела любимой сестры, чтобы помолиться за ее душу.

 

Глава 2

Наступил следующий, 1837 год. Ясным прохладным майским утром Елена, леди Роддни, сидя в своем будуаре, читала письмо. Еженедельная почта, доставляемая специальной каретой, только что прибыла в Пилларз. Сэр Гарри был на охоте недалеко от дома, в котором царили сейчас абсолютная тишина и покой, если не считать взрывов веселого звонкого смеха, заставших леди Роддни время от времени поднимать глаза от письма и улыбаться. Она словно смотрела сквозь стену смежной комнаты, где ее дочь Флер общалась с подружкой. И этот звонкий, как колокольчик, смех доставлял миледи несравненную радость.

Больше всего на свете она хотела счастья для своей дочери. С тех пор как восемнадцать лет назад, двадцать четвертого числа этого же месяца, родилась Флер, чета Роддни жила лишь одним: сделать жизнь дочери как можно красивее и счастливее. Они имели только одного ребенка, ибо роды у Елены прошли чрезвычайно сложно и она уже больше никогда не могла родить. Вообще-то она и не хотела иметь детей, опасаясь, что следующее поколение может унаследовать африканскую кровь. Тогда все чрезвычайно осложнилось бы. Не то чтобы Елене навсегда хотелось позабыть о прекрасной Африке, родине ее дедушки. Она никогда не забывала о ней. Просто она старалась искоренить все воспоминания о своем ужасном детстве и зловещих событиях, последовавших за ним. О тех страшных днях рабства, когда ее вместе с соплеменниками продали в неволю.

Гарри больше всего на свете хотел, чтобы она забыла о том периоде своей жизни. Теперь казалось, что такого вообще никогда не могло быть. Уже почти двадцать восемь лет она — любимая, обожаемая жена Гарри Роддни. Они счастливы вместе, и для них, похоже, не имеет значения, что первые десять лет их брак был бесплоден. Ведь так пожелала Елена. Но потом… на свет появилась Флер.

И сейчас, прислушиваясь к серебристому смеху дочери и зная, что Флер ангельски красива, нежна, послушна, хотя и унаследовала пылкий характер отца, Елена ни о чем не сожалела.

Флер родилась в тот же самый день, когда в Кенсингтонском дворце появилась на свет еще одна маленькая девочка, великая Виктория, дочь герцога и герцогини Кент и племянница Вильгельма IV, которой судьбой было предначертано то, чего никто не мог даже вообразить.

Елена лишь наполовину прочитала письмо, написанное фиолетовыми чернилами и неровным почерком. Она немного устала и от письма, и от его автора, Долли, миссис Вир, двоюродной сестры Гарри. Это была напыщенная дама, заботящаяся только о деньгах и высоком положении в обществе. Она вышла замуж за Арчибальда Вира, богатого дельца много старше ее, весьма неодобрительно относящегося к ее способам тратить его деньги.

У них имелись дом в Найтсбридже, сын моложе Флер и две девятнадцатилетние сестры-близняшки, неимоверно толстые. Все дети, в отличие от их матери, были непроходимо глупы и бесцветны. Кузина Долли, с тех пор как ее брат женился на Елене, вдове знаменитого маркиза де Шартелье, проявляла себя как самая преданная подруга невестки. Она всячески приветствовала появление красивой и знаменитой маркизы в семье Роддни и пригласила к себе супружескую чету после их возвращения из Италии. Елена не возражала — она совершенно не собиралась полностью лишать Гарри его родственных связей. Вдобавок ко всему Арчибальд имел огромное влияние в Ост-Индской компании, где Гарри начинал свою карьеру делового человека и откуда уволился год назад.

Гарри весьма дружелюбно относился к Арчибальду, который характером и манерами часто напоминал ему названого дядюшку, Джеймса Уилберсона. И Елена терпела Долли, хотя та была страшной сплетницей и ее острый злой язычок часто отвращал от нее людей. Елена знала, что надо быть крайне осторожной, если собираешься повторить кому-нибудь рассказанное Долли.

Сквозь полузакрытые веки огромные бархатные глаза Елены лениво следили за белой лавиной облаков, медленно плывущих по ясному синему небу. Как же здесь покойно и тихо, если не считать звонкого смеха и веселой болтовни девочек в соседней комнате.

В такие минуты сердце Елены всегда наполнялось умиротворенностью. Однако сегодня по какой-то непонятной причине перед ней вновь появился призрак прошлого. Было бы слишком невероятно, если бы он однажды исчез навсегда и не нарушал время от времени ее покоя. Иногда она задавала себе беспощадный вопрос: кто из теперешних ее друзей не отвернулся бы от нее, если бы стало известно. Стало известно, что благородная леди Роддни родилась в африканском краале от белого отца и полукровки матери. Что эта светская дама — сказочно красивая квартеронка, в нежном возрасте проданная в рабство и ставшая собственностью порочной и жестокой особы по имени леди Памфри. И что, когда ее единственный друг лорд Памфри скончался, ей грозило еще более ужасное рабство, от которого она сбежала под защиту знаменитого молодого повесы и соблазнителя, сэра Гарри Роддни. Она не позволяла себе сейчас в подробностях вспоминать обо всем, что случилось с ней. Это было слишком мучительно! Даже несмотря на то, что чудовищное недоразумение с Гарри впоследствии счастливо разрешилось. Ведь она была продана снова, и на сей раз могущественному старому маркизу Люсьену де Шартелье. В его замке на побережье, известном под названием Бастилия, она нашла прибежище и прожила там несколько лет. Вся ее жизнь тогда претерпела огромные изменения. Люсьен занимался ее образованием, поднял из нищеты и горя. И она перестала быть несчастной квартеронкой, носившей когда-то имя Фауна. Она стала Еленой — это имя дал ей де Шартелье, через некоторое время ставший ее мужем.

Уже в качестве госпожи маркизы де Шартелье она отомстила обществу, которое когда-то презирало и мучило ее. Но, насколько ей было известно, ни одна живая душа не знала о той, другой, африканской крови, текущей в ее венах.

После смерти Люсьена она вышла замуж за своего бывшего возлюбленного, Гарри, и обрела с ним полное счастье, когда-то ускользнувшее от нее. Лондон воспринимал леди Роддни так, как когда-то воспринимал госпожу Маркизу. А Фауна, невольница квартеронка, ушла в небытие.

Сегодня, сидя в своем красивом будуаре и слыша смех дочери, Елена была обеспокоена не только призраками прошлого, но и мыслями о будущем Флер.

Девочке было всего семнадцать, но в те времена рано выходили замуж, и Елена с Гарри понимали, что настала пора подумать о муже для дочери.

Но кто достоин ее, спрашивала себя мать этим утром. Молодой Томас Куинли, сын их соседа сэра Дэвида Куинли, врача и ученого, симпатичный мальчик. Флер он нравился, и они часто катались верхом с ним и его сестрой. Но он был ей как брат… товарищ. Вивиан Локхарт — красивый дружелюбный юноша, способный проскакать многие мили из Хартфордшира, чтобы только увидеть ее. Но Флер заявила матери, что она никогда не примет предложения от молодого Вивиана.

Этим утром Елена размышляла и о том, кто же позаботится о Флер, которая до сих пор не замужем, когда умрут ее родители. Разумеется, думать о смерти было еще рано… однако все в руках Божьих. Конечно же, случись беда, об их дочери позаботится Долли. Однако Елена не очень-то доверяла кузине, чей образ жизни презирала. Нет, ей не хотелось бы, чтобы домом Флер когда-нибудь стал дом супругов Вир.

Еще был адвокат Гарри — Кейлеб Нонсил, личный советник сэра Артура Фэри, от которого Роддни унаследовал Пилларз. На случай своей преждевременной смерти Гарри сделал Кейлеба Нонсила законным опекуном Флер. Елена находила мистера Нонсила вежливым, даже услужливым, но в глубине души сомневалась в нем.

 

Глава 3

Флер Роддни, нагнувшись, взяла несколько прелестных цветных лоскутков шелка, из которых собиралась сделать чехольчик для чайника на годовщину свадьбы матери. Выбрав фиолетовый, она поднесла его к свету.

— Взгляни-ка, правда, красивый цвет? — обратилась она к подруге.

Кэтрин Фостер, миловидная веснушчатая девушка с длинными каштановыми волосами, сначала посмотрела на ткань, затем — в глаза подруги. Кэтрин, как и многие другие, всегда поражалась формой и цветом глаз Флер Роддни.

— И правда, у тебя глаза скорее фиалковые, чем синие… Они как твой шелк, — вздохнула она. — Ты такая счастливая! Ресницы у тебя темные, сама ты такая беленькая, а глаза больше всех, какие я видела когда-либо в жизни! Счастливая, счастливая Флер!

Флер звонко рассмеялась.

— Глупышка Кэт, тебе-то на что жаловаться? У тебя самое красивое лицо! — воскликнула она.

Кэтрин хмыкнула и стала рассматривать себя в зеркале, висящем в спальне ее подруги. Очаровательная спальня, окрашенная в белое — любимый цвет Флер, была вся заставлена цветами. Над камином висел портрет Елены, написанный знаменитым художником того времени. Для юной девушки, которой исполнилось семнадцать, эта картина была самым дорогим предметом в комнате. Ее всегда восхищала и завораживала красота матери.

На портрете леди Роддни была величественной, в сером бархатном бальном платье с глубоким вырезом; ее белоснежную шею и грудь украшали сверкающие сапфиры; бесподобные золотисто-рыжие волосы струились по восхитительным плечам.

Волосы Флер были немного светлее, но черты лица такие же, как и у матери: выступающие скулы, маленький изящный подбородок, сужающийся книзу, и сочный, красиво очерченный рот.

За рукодельем девочки дружески болтали. Они с удовольствием предвкушали возможность отлично повеселиться и потанцевать на праздновании восемнадцатилетия Флер в Пилларзе.

Кэтрин вспомнила о некоем джентльмене, присутствовавшем на званом ужине, который отец Флер давал здесь на Пасху. Весь вечер этот джентльмен не отходил от Флер и переворачивал страницы партитуры, когда она играла на спинете «Овечка мирно пасется в горах».

— Ты не знаешь, есть ли у твоей мамы в списке гостей лорд Сен-Шевиот? — спросила Кэтрин, лукаво поглядывая на подругу сквозь прищур своих глаз и наблюдая за ее реакцией.

Флер напряглась, ее розовое лицо побледнело, ибо вопрос подруги застал ее врасплох.

— Надеюсь, что нет, — ответила она изменившимся голосом. Сейчас она выглядела почти испуганной.

— Почему, Флер? — с любопытством спросила подруга. — Он ведь так красив! Да ты сама говорила это. Ты сказала, что он совершенно неотразим.

— Это только вначале… А потом я почти сразу отказалась от своих слов, — ответила Флер и неожиданно уколола палец иголкой. Отдернув руку, она сунула палец в рот, как ребенок. — Что бы там ни было, мне бы не хотелось, чтобы он присутствовал на этом балу, — проговорила она.

— Но почему? — настаивала Кэтрин.

— Он… он пугает меня. К тому же я не нахожу его искренним… И он такой дерзкий! — задумчиво отозвалась Флер.

— Но красивый.

— О да, очень! Это я признаю.

— И занятный.

— Не знаю. Мы с ним мало беседовали, однако я узнала, что он очень много путешествовал. Он французского происхождения, много времени провел на побережье Франции. Папа говорит, что он великолепный наездник и отличный стрелок. Они познакомились на охоте. Также барон прекрасно фехтует… Я слышала, как рассказывали, что в Париже он расправился с двумя противниками, нападавшими на него с разных сторон. Так вот, он пронзил обоих и…

Изящной рукой, держащей иголку, Флер помахала из стороны в сторону. Кэтрин воскликнула:

— О, как это ужасно!

— По-моему, лорд Сен-Шевиот при всех своих галантных манерах страшный человек, — искренне сказала Флер.

— Но как он очаровательно говорит, — вздохнула Кэтрин. — Как он утонченно привлекателен, милая Флер!

Какое-то время девушка молчала. Она вспоминала первое знакомство с лордом Сен-Шевиотом на званом ужине, который давал отец. Безусловно, барон, прекрасный собеседник и рассказчик, был душою вечера.

Когда он удостоил ее своим вниманием, она смутилась и одновременно была польщена. В полном восторге она сидела, сложив свои изящные руки и слушая то, что он говорил, наклонившись к ней. А говорил он ей о том, что ее красота совершенно покорила его с первого взгляда.

— Грацию белых лебедей на озере вашего отца нельзя сравнить с вашей, — говорил он. — Как только я увидел вас, ваши фиалковые глаза поразили меня, я ослеплен их красотой. Я никогда не видел большей красоты, мисс Роддни! — Вот такие слова он шептал ей весь вечер на ухо. Еще он рассказывал ей о Кадлингтоне, огромном замке, где он жил. Как великолепен этот замок в своем уединении, сколько слуг ухаживает за ним и как много бесценных сокровищ лежит в фамильном сейфе. И все это ожидает только одного: невесты, девушки, которая стала бы женой Дензила, лорда Сен-Шевиота.

Этот стремительный поток многозначительных слов она принимала весь вечер… и от самого потрясающего мужчины из всех присутствовавших на званом ужине. И не удивительно, что они запали в невинную головку Флер. После этого приема она даже пошла к матери и, обсуждая с ней вечер, спросила:

— Что же такое все-таки отталкивает меня в лорде Сен-Шевиоте, мама?

Елена заколебалась, прежде чем ответить. По ее мнению, Сен-Шевиот, несмотря на свою внешность и титул, был слишком жесток и груб для ее драгоценной Флер, которую они с Гарри пока еще защищали от всех опасностей и соблазнов этого мира.

— Лично меня он совершенно не беспокоит, милая, однако тебе не обязательно с ним снова встречаться, если ты того не хочешь, — сказала Елена дочери, перед тем как отправиться спать.

Между тем Гарри Роддни думал иначе. Его заинтересовал Сен-Шевиот. Уже дважды после Рождества Гарри останавливался у Дензила в замке, чтобы принять участие в охоте. Разумеется, приглашали и Елену, однако она отклонила оба приглашения, предпочитая оставаться в Пилларзе с Флер.

Когда Елена сообщила Гарри об устоявшейся репутации Сен-Шевиота как человека недобродетельного, Гарри лишь рассмеялся и нежно погладил недовольную морщинку на ее красивом лбу.

— Дорогая моя, он же мужчина, и к тому же не женатый. Нельзя ожидать от него, чтобы он вел жизнь святого. И разве в прошлом у Гарри Роддни была столь незапятнанная репутация, что он может теперь позволить себе считать грехи других людей?

— Если Гарри и не был безупречным в юности, то он всегда был очень добр — кому, как не мне, лучше знать об этом? — проговорила Елена. — А Сен-Шевиот, по-моему, не ведает любви к ближнему.

— Дорогая, не забивай свою прелестную головку мыслями о нем.

— Однако он влюблен в нашу дочь и прилагает все усилия, чтобы видеться с ней, — вздохнула Елена.

И снова Гарри рассмеялся от простоты и веселости своего нрава, что так нравилось в нем Елене.

— Да какой мужчина не падет на колени перед нашей Флер? Пусть теперь падает Сен-Шевиот. Она все равно не будет ему принадлежать.

— А тебе бы этого хотелось?

Гарри потянул себя за мочку уха.

— Н-нет, — наконец выговорил он. — Мне бы этого не хотелось. Он, как ты говоришь… слишком земной и, наверное, слишком стар для нее. Пусть она выйдет замуж за обыкновенного юношу, я уверен, что так будет только лучше.

Елена согласилась с этим и больше не беспокоила себя мыслями о хозяине Кадлингтонского замка. Но когда она заговорила о нем с кузиной Долли, этой мелкой сплетницей, та пролила больше света на знаменитого барона — и весьма сомнительного света.

— Поговаривают, что совсем недавно девушка благородных кровей утопилась из-за того, что он бросил ее, — сказала Долли. — Правда, как романтично? Мне бы так хотелось познакомиться с ним поближе! Он так красив и так порочен! А еще говорят, что в его замке есть башня с привидениями. В ней когда-то было совершено преступление. — Долли хихикнула. Такие сведения вовсе не могли внушить Елене симпатии к лорду Сен-Шевиоту.

Наконец, дочитав последний абзац письма Долли, Елена открыла дверь и позвала дочь:

— Флер! Ты можешь заглянуть ко мне на минутку?

Кэтрин, услышав голос леди Роддни, поднялась и сказала, что ей пора уходить. Мама выслала за ней двухместную карету с мисс Спенсер, ее провожатой, и ей надо идти, карета ждет.

— Приходи ко мне завтра, дорогая Кэти, и мы закончим наше рукоделие, — проговорила Флер, целуя подругу в щеку.

В будуаре матери Флер с любовью посмотрела на ее красивое, такое родное лицо. Это лицо носило на себе следы глубоких переживаний, однако мать никогда не рассказывала о них дочери, а Флер никогда не задавала вопросов. Она могла лишь смутно догадываться, что мать претерпела сильнейшие страдания в прошлом. Как-то отец сказал ей:

«Будь всегда добра к маме, моя милая Флер, ибо ей пришлось пережить трагедию, которой тебе не понять из-за твоей молодости. Но она прошла через все суровые испытания блестяще и добилась триумфа. Теперь мы с тобой должны сделать все, чтобы она никогда больше не пролила слез».

Елена, взяв дочь за руку, начала читать ей письмо от Долли:

Дорогая Елена, наверное, вам будет интересно узнать, что вчера мы с Арчибальдом верхом отправились в Роу и нам встретился сам неотразимый Сен-Шевиот. Он стал еще красивее, был одет в черный камзол для верховой езды и белые панталоны. Он заговорил о вашей малютке Флер…

Елена перестала читать и пытливо взглянула на дочь. Лицо девушки залила краска. Елена продолжала:

Действительно, он находит ее настолько очаровательной, что взволнованно ожидает новой встречи с ней и просил меня склонить ее приехать к нам провести какое-то время с моими девочками. Тогда, если вы мне позволите, я представлю ее ко двору, при условии, конечно, что его величеству будет угодно устраивать дворцовые приемы в будущем сезоне…

Флер внимательно слушала, пока мать не дочитала письмо, затем высвободилась из ее рук и задумчиво коснулась глянцевитых листьев невысокой пальмы, стоявшей в углу.

— Ну, дорогая, что ты на это скажешь? — осведомилась Елена.

— Все будет так, как вам угодно, мама. А что касается моего дня рождения, если папа хочет, чтобы барон танцевал со мной, то пусть милорд приходит.

В это мгновение со стороны подъездной дорожки послышался цокот копыт. Мать с дочерью обменялись радостными взглядами.

— Вернулся твой отец, — проговорила Елена.

Они спустились по широкой лестнице в вестибюль, который намного расширили с тех пор, когда Елена (тогда она была Фауной и на год младше своей дочери) в первый раз появилась в нем. Гарри Роддни стремительно вошел в дом, поцеловал любимую жену, а потом дочь.

— Как ты, дорогая? — спросил он, касаясь ее светлых волнистых волос, падающих на плечи.

Флер с непосредственностью, присущей юности, сразу же заговорила о беспокоящей ее проблеме:

— Мы хотели кое-что спросить у вас, папа.

— О чем именно, дорогая?

— Вам все расскажет мама.

— Это касается предполагаемых гостей на балу в честь дня рождения Флер, — ответила Елена.

— Ах да! — воскликнул Гарри. — Это будет великий день, когда Флер наконец станет царицей мира! — И он с шутливой галантностью поклонился дочери.

Флер звонко рассмеялась.

— Не думаю, что я когда-нибудь стану ею, папа, да и, честно говоря, мне бы хотелось никогда в жизни не покидать вас, маму и наш дом.

— Тогда давайте поговорим о гостях на твоем балу, — проговорил Гарри.

Елена, видя нерешительность дочери, сказала за нее:

— Ей бы хотелось поговорить о лорде Сен-Шевиоте, Гарри. Она не уверена, что желает увидеть его еще раз. Ей он не нравится.

Гарри Роддни, который, как правило, высказывался о людях несколько уклончиво, дотронулся до кончика носа и задумался.

— Сен-Шевиот… ах да… Значит, он приглашен на день рождения Флер?

— Еще нет. А все остальные приглашения уже отосланы, — ответила Елена. — Однако, дорогой, вы гостили у барона в замке и уже несколько раз говорили, что вам бы хотелось, чтобы я ответила на его гостеприимство и как-нибудь пригласила отужинать с нами.

Гарри налил себе вишневой настойки и отпил маленький глоток. Затем нежно улыбнулся жене и сказал:

— Ну, так дело за вами, мой ангел. Что бы вы хотели сделать в связи с этим?

Но Елена очень хорошо знала мужа. Гарри не всегда был тактичен, к тому же довольно забывчив. Она положила руку ему на плечо и кокетливо заглянула в его глаза.

— Вы совершенно уверены, что, когда в последний раз ходили с Сен-Шевиотом на петушиные бои, не говорили о дне рождения Флер и не намекали ему, чтобы он присутствовал на нем? Ну, как, Гарри?

Его красивое лицо покраснело. Он виновато посмотрел на жену и закашлялся.

— По правде говоря, дорогая, теперь, когда я думаю об этом, то вспоминаю, что действительно упоминал о нем. Поскольку барон просил разрешения послать Флер орхидеи из Кадлингтона. Его теплица самая знаменитая в округе.

Выражение лица Елены изменилось. Флер прикусила губу.

— Ненавижу орхидеи, — прошептала она с чувством.

— Да все в порядке, дорогая, ты можешь принять их, а потом раздать, — с серьезным видом проговорил Гарри.

Однако Елена покачала головой.

— Ох Гарри, милый Гарри, вы никогда не были дипломатом, хотя я люблю вас больше всех на свете.

— Неужели я что-то сделал не так? — спросил Гарри с таким безутешным видом, что Елена тут же взяла его сильную руку и приложила к своей щеке. Жест совсем юной девушки…

— Любимый, — тихо проговорила она, — если вы уже пригласили барона, не волнуйтесь. Мы примем Сен-Шевиота еще раз, Флер, в свою очередь, примет эти орхидеи, но ему надо решительно дать понять, что нас абсолютно не интересуют серьезные ухаживания с его стороны, раз и навсегда. Флер не для него.

— Ну, разумеется, нет! — охотно согласился Гарри. — Он слишком стар для нее и к тому же отчаянный малый, но, ей-Богу, он волшебно владеет пистолетом и шпагой! Никогда не видел ничего подобного. Да ему нет равных! Ну, ну, полно вам… Пойду-ка я лучше переоденусь.

И он удалился. Елена с улыбкой сказала дочери:

— Теперь уже слишком поздно останавливать визит Сен-Шевиота. Как видишь, твой непослушный папа оказался весьма неосторожным. Он слишком щедро раздавал приглашения.

— Не важно, мама, — сказала Флер. — Я отдам лорду только один танец, а орхидеи отошлю маме Кэт. Ведь она их так любит.

Елена наклонилась и поцеловала дочь в щеку.

— Тебе совсем не надо бояться барона Кадлингтонского… или какого-нибудь другого мужчину. Мы с отцом всегда защитим тебя, ангел мой, — проговорила Елена нежно.

Но, пройдет немного времени, и девушка вспомнит эти ласковые слова в горьком смятении. Она вспомнит эти слова, сказанные от всего сердца, но в блаженном неведении, ибо очень скоро ни страстная любовь матери, ни влиятельность отца не смогут защитить Флер от той судьбы, что ожидала ее.

 

Глава 4

24 мая, когда семья Роддни устраивала бал в честь восемнадцатилетия своей дочери, в Кенсингтонском дворце тоже праздновался день рождения. Еще одна юная девушка вступала в свое совершеннолетие. Ее звали Виктория, и судьба предрекала ей стать королевой, открывая перед ней блестящее будущее.

Весь день Флер казалось, что ее предназначение точно такое же удивительное, как судьба какой-нибудь принцессы королевской крови.

Елена старалась утихомирить дочь, но возбуждение не оставляло девушку. Флер хотелось вмешиваться во все, что происходило вокруг, и, когда все приготовления к празднику завершились, она под руку с матерью обошла весь дом. Никогда зал для приемов не выглядел столь восхитительно. Обюссонские ковры были свернуты. Полы натерты воском и отполированы до золотого зеркального блеска. Во всех углах стояли кадки и сосуды с цветами и пальмами. Было устроено что-то вроде сцены, где разместится оркестр, специально приглашенный для этого вечера.

С резных потолков свисали огромные люстры с сотнями восковых свечей. По всему дому расставили позолоченные канделябры и растопили все камины, ибо эта майская ночь обещала быть холодной. К счастью, день был ясным, а значит, ночью будут сверкать звезды и не предвидится тумана (его так боялась Флер), из-за которого кое-кто из приглашенных мог бы не приехать на бал.

Комнаты для гостей постепенно заполнялись. Кузина Гарри Долли прибыла со своими двойняшками и сыном Сирилом, который на сей раз казался не таким угрюмым и неразговорчивым, ибо только что сдал вступительные экзамены в Оксфорд. Никто не понимал, как это ему удалось, но его мать наконец-то могла похвалиться своим довольно скромным в умственном отношении отпрыском. Теперь она рассказывала всем, что ее дорогой Сирил — самый умный мальчик в мире и в свое время поразит своими познаниями преподавателей.

Роддни не пожалели средств, чтобы устроить для своей обожаемой дочери самый восхитительный день рождения. В обеденном зале уже были выставлены разнообразные яства. Столы ломились от множества блюд с фаршированной заливной телятиной, Йоркской ветчиной, холодной дичью, французскими и русскими салатами, огромными кондитерскими изделиями из желе и фруктов, тортами, пирожными со взбитыми сливками и орехами; повсюду стояли вазы с салатами из фруктов, трюфели на серебряных блюдах, и, конечно же, центр главного стола украшал гигантский торт, испеченный личным кондитером Роддни, приехавшим из Франции и превзошедшим самого себя. «Какой восхитительный торт!» — думала Флер, он был трехъярусным, на каждом углу возвышались башенки из розового и белого крема, увенчанные вишнями. Розовой глазурью было написано «С днем рождения!», кремом выложена дата.

При виде восемнадцати свечей, которые зажгутся этим вечером, Флер всплеснула руками, словно восхищенный ребенок.

— О, как много, мама! Я стала такой взрослой, и так быстро! А мне хотелось бы снова стать маленькой и никогда не взрослеть!

Мать с улыбкой расцеловала ее и сказала:

— В жизни, милая, никогда не надо возвращаться… Надо идти только вперед, дорогая. Прошу тебя, заклинаю, всегда идти вперед… вверх… чтобы подняться до звездных высот!

И вот Флер, празднично одетая, ожидала гостей.

Раньше всех прибыл Сен-Шевиот, проживавший в это время в своей лондонской резиденции. Сейчас он стоял у подножия лестницы, а Флер должна была занять свое место рядом с отцом и матерью.

Несколько минут назад она поднялась к себе, чтобы служанка подшила ей оторвавшийся волан на бальном платье.

Черные глаза лорда Сен-Шевиота, полные пресыщенности, скуки и безразличия, внезапно вспыхнули нечестивым блеском. Когда его взгляд устремился на девушку, которая скорее парила в воздухе, чем спускалась вниз по лестнице, сердце барона бешено забилось, как и тогда, когда он впервые увидел ее на званом ужине леди Роддни. И теперь, как и тогда, он, казалось, услышал далекое пророчество несчастной горбуньи, скончавшейся на руках у брата в ту ненастную октябрьскую ночь недалеко от ворот замка Кадлингтон.

— Вы женитесь через год, начиная с этого дня, — сказала она перед смертью. — Я ясновидящая и предсказываю этот брак. Но он будет связан с несчастьем. Золотисторыжие волосы и фиалки… Остерегайтесь золотисто-рыжих волос и фиалок… Они станут…

Наблюдая за Флер Роддни, он вспоминал эти слова с непривычным для него волнением.

Фасон платья Флер был выбран ее матерью. Сшил его французский портной, вызванный специально для этого в Пилларз. Оно было такое же белоснежное, как и длинная шея девушки и ее изящные, точеные руки. Бесчисленные легкие кружевные воланы и оборки, ниспадая друг на друга, достигали самых кончиков маленьких белых туфелек. Вырез платья был достаточно глубоким, но скромным, изукрашенным атласными розанчиками, сделанными из ленточек. Он окаймлял белоснежные плечи. Тонкую талию охватывал широкий фиолетово-голубой пояс. Золотистые локоны шелковой волной окружали шею. При виде огромных сверкающих глаз с фиалковым оттенком у Сен-Шевиота перехватило дыхание. Он тщетно искал взглядом присланные им орхидеи, но их у Флер не было.

— Черт побери, — пробормотал барон про себя, — по-моему, я ей не нравлюсь!

Когда Флер достигла последней ступеньки лестницы и на мгновение остановилась, он преградил ей путь. В голове его мелькнула мысль: «Я должен обладать ею! Пророчество горбуньи, похоже, начинает сбываться. Флер, и только она должна стать леди Сен-Шевиот и баронессой Кадлингтонской».

Он отвесил девушке низкий поклон.

— Ваш покорный слуга, мисс Роддни…

Она посмотрела на него, однако не улыбнулась в ответ — ей все вокруг вдруг перестало нравиться и показалось холодным как лед, под которым таилась угроза пожара. Лорд был неприятен ей, несмотря на то, что был самым красивым мужчиной из всех присутствующих на празднике.

Черные, сильно набриолиненные волосы и бородка лорда курчавилась и достигали высокого воротника и атласного галстука; как и большинство приглашенных джентльменов, он был одет в короткие панталоны, доходящие до колен, шелковые чулки и визитку. Красивый и надменный, он возвышался над остальными благодаря своему выдающемуся росту. Флер робко пробормотала приветствие, одновременно ощущая, что его присутствие весьма омрачает ее праздник. Она уже не могла с прежним удовольствием наблюдать за весело болтающей и смеющейся толпой гостей, за родителями, стоявшими возле входных дверей. Ее охватил безумный страх, напоминающий боязнь замкнутого пространства, и, несмотря на то, что Сен-Шевиот преграждал ей путь, она стремительно проскользнула мимо него и чуть не кинулась к матери. Когда она очутилась возле Елены, то была бледна и вся дрожала, однако ничего не сказала о своих ощущениях. Елена же была слишком занята приемом гостей, чтобы заметить, как сильно потрясена дочь.

Но вот заиграл оркестр, и от толпы отделился Том Куинли, чтобы попросить Флер открыть бал танцем с ним. Она только собралась вписать свои инициалы в его программку, как вдруг между ними возникла высокая фигура, и барон, прижав руку к сердцу, с поклоном проговорил:

— Не доставите ли мне удовольствие, мисс Роддни…

Она хотела произнести «нет» и крикнуть Тому, чтобы он остался. Но юноша, испытывая слишком глубокое почтение к возрасту и великолепию знаменитого барона, с выражением большого разочарования на лице отошел в сторону.

— Сохраните за мной следующий танец — шотландку, Флер, — произнес он, уходя.

Сен-Шевиот согнул руку, и Флер ничего не оставалось, как опереться на нее.

— Я сочту это за огромную честь, — тихо проговорил барон, — и хочу заметить, что этой ночью вы напоминаете мне фею всех цветов мира!

Она промолчала. Как и прежде, слушая Дензила Сен-Шевиота, она теряла дар речи от его лести. Ее сердила его навязчивость. Ей хотелось открыть этот торжественный бал с Томом, ее большим другом. Барон был слишком самоуверен, едва ли не деспотичен. Наверное, он производил на всех такое впечатление, поскольку желал, чтобы все его капризы немедленно удовлетворялись, и это не нравилось Флер. Ей, наиболее кроткой из всех, внезапно захотелось взбунтоваться.

Бал открывали полькой. Сен-Шевиот положил руку в лайковой перчатке на тонкую талию девушки. Она опустила правую руку на его ладонь. Девушка была легкая, как снежинка. Вспомнив свои недавно сказанные слова, что она — фея всех цветов в мире, он сардонически добавил про себя: «Какая жалость — срезать такой цветок и наблюдать, как он умирает».

Кружась с Флер в танце, он думал с бесстыдством: «Плохо, что я должен сдерживаться, когда мне хочется крепко прижать ее к себе и закрыть этот нежный юный ротик поцелуями. Я бы показал ей, что с Дензилом Сен-Шевиотом должно считаться!»

Флер, позабыв о своих неприятных мыслях, кружилась в танце с человеком, приглашенным ее отцом. Гости, наблюдавшие за ними, перешептывались о том, какая это красивая пара — высокий черноволосый мужчина и стройная светловолосая девушка. Барон был великолепным танцором и превосходным партнером для Флер, которая двигалась с несравненной грацией. Какое-то время гости, не отрывая глаз, любовались ими. Тогда Елена, не желая выставлять дочь на всеобщее обозрение, присоединилась к танцу со своим мужем. И вскоре вся зала заполнилась танцующими парами.

Веселая полька закончилась, и Сен-Шевиот галантно проводил Флер к зимнему саду. Он провел ее через двери, и она опустилась на красную плюшевую софу.

— Могу я принести вам чего-нибудь прохладительного? — осведомился лорд.

— Ничего не нужно, благодарю вас, — тихо ответила девушка.

Его темные глаза бесцеремонно рассматривали ее. Он заметил, что она старается избежать его взгляда. Но это не останавливало его. Напротив, ее нерасположенность к нему только разжигала пламя его желания.

Флер сидела на софе, обмахиваясь изящным пестрым веером, который держала одетой в кружевную перчатку рукой. Она попыталась заговорить о празднике.

— Как много гостей пришло на мой день рождения, — сказала она. — А какие замечательные подарки я получила. Посмотрите, папа подарил мне вот это…

И она доверчиво протянула руку. На тонком запястье красовался прелестный браслетик из жемчуга, обрамленного золотом. Сен-Шевиот посмотрел на браслет с довольно презрительной улыбкой и промолвил:

— Симпатичная побрякушка. Однако она не достойна такой восхитительной ручки. У меня в Кадлингтоне есть браслет, который носила еще моя французская бабушка. Прежде он принадлежал Марии Антуанетте и стоит много тысяч фунтов. Мне бы хотелось, чтобы вы носили его.

Флер проглотила комок в горле. Ее ресницы затрепетали, она озиралась по сторонам, словно испуганный олененок.

— Я… я очень высоко ценю подарок папы… Но я… меня вовсе не интересуют драгоценности, — пробормотала она.

Сен-Шевиот подумал: «Ее талия настолько тонка, что из двух браслетов графини Маргариты я мог бы сделать для Флер бриллиантовый пояс. И однажды это случится. И я сам повяжу его на ней».

— А где мои орхидеи? — неожиданно спросил он с той резкостью, которая приводила Флер в смятение. И снова она расстроилась и смутилась, не желая выглядеть невежливой.

— Благодарю вас, орхидеи восхитительны. Но я… я не смогла украсить себя ими… поскольку они… для моего вечернего платья понадобились фиалки, — проговорила она испуганно и запинаясь.

Барон сложил руки на груди и взглянул на девушку с присущей ему улыбкой, лишенной обаяния.

— Завтра из Кадлингтона я пришлю вам еще орхидей. Вы сможете выложить из них ковер и ступать по нему своими прелестными ножками. Если не возражаете.

Разговор привел девушку в ужас, и она поднялась с софы.

— Нет, нет, сядьте, — произнес он более мягким тоном, приказав себе сдерживать свою всевозрастающую страсть. В обратном случае он просто протянул бы руку и сделал все, что ему хотелось. Женщины любят силу, но сейчас перед ним была такая, за которой нужно сначала поухаживать, а уже затем приручить. — Прошу вас, мисс Роддни, сядьте, — повторил он. — И простите меня, если я хоть чем-нибудь оскорбил ваш слух.

Она положила руку на быстро бьющееся сердце.

— Я слышу, заиграли шотландку. Я обещала мистеру Куинли…

— Значит, вы не останетесь и не поговорите со мной?

— Нет… — начала она и тут с облегчением увидела высокую юношескую фигуру Томаса Куинли. Он выглядел весьма неуклюжим рядом со знаменитым бароном, но для Флер являл самое желанное зрелище — сейчас он казался ей скалой, за которой можно укрыться. — По-моему, сейчас ваш танец, Том, — проговорила она.

Он поклонился и протянул ей руку. И она удалилась со своим спасителем, боясь оглянуться назад, на Сен-Шевиота.

Барон прищурился, его глаза превратились в узкие щелочки. Он поднял брови, и сардоническая усмешка скривила его губы. Итак, первый раунд за ней. Первое из, возможно, многочисленных сражений, предстоящих им. Вместо того чтобы вернуться в танцевальную залу, он приказал проходившему мимо слуге принести его шляпу и накидку. И сразу отправился в Лондон, оставив записку для Гарри Роддни:

Прошу меня простить, но я внезапно почувствовал себя плохо, и мне пришлось вызвать мою карету. Не думаю, что я нравлюсь вашей дочери, однако мне хотелось бы, чтобы вы знали: ради ее удовольствия я готов умереть.

Сен-Шевиот

Получив эту записку, Гарри с удивлением передал ее жене. Елена лишь пожала плечами.

— Сомневаюсь, что он заболел. Уверена, что это — уязвленное самолюбие. Флер только что рассказала мне, что нашла его разговор непристойным. Она пересказала мне его слова, и я считаю, что она совершенно права.

— О дорогая, дорогая, — произнес Гарри и дернул себя за мочку уха. Не претендуя на понимание логики женской части своей семьи, он уяснил лишь одно: если Сен-Шевиот будет оставаться в состоянии «уязвленного самолюбия», то Гарри лишится прекрасной охоты и незаурядных развлечений. Хотя, безусловно, если его дорогим женщинам не нравится этот человек, то следует отказать ему от дома.

 

Глава 5

Примерно месяц спустя звезда над головою дочери герцогини Кентской наконец воссияла сверкающим протуберанцем. Ее дядя Вильгельм IV скончался 20 июня, и молодая Виктория стала Королевой Англии.

Флер гостила у кузины Долли в высоком элегантном особняке де Виров в Найтсбридже, когда услышала это известие. О выдающемся событии узнали все… Раздавались пушечные выстрелы, по улицам носились мальчишки-газетчики, всюду царила неимоверная суматоха, лавочники закрывали лавки и прикрепляли траурные ленты на двери домов и свои шляпы. Англия погрузилась в траур по королю, оставившему необычный след в этом мире. Но, с другой стороны, юной, хрупкой на вид девушке с сердцем льва судьбой было предначертано править самой великой империей, которую когда-либо знала история.

Это известие взволновало всю Англию и каждую семью, не исключая и Виров. Арчибальд де Вир рано утром выехал из дома и вернулся, чтобы рассказать своим домочадцам, что вокруг дворца собралась огромная толпа и волнение не утихает. Долли тут же послала двойняшек наверх, на поиски черных траурных платьев, и отправила записку своей портнихе мисс Голлинг, чтобы та немедленно приехала, ибо в гардеробе самой Долли не имелось черного туалета. «Флер тоже должна немедленно переодеться в черное», — заявила она.

Флер хотелось насладиться Лондоном, правда, она призналась себе, что неохотно ехала сюда, хотя вела себя безукоризненно и дружелюбно, изо всех сил стараясь не показать двойняшкам и Сирилу, что их беспрестанная пустая болтовня страшно утомляет ее.

Совершенно неожиданно ее отца вызвали в Париж для участия в расследовании обстоятельств преждевременной кончины одного человека, много лет работавшего на его старинного друга и благодетеля Джеймса Уилберсона, а также и на самого Гарри, когда он служил в Ост-Индской компании на Дальнем Востоке.

Случилось так, что этот человек умер при чрезвычайно трагических обстоятельствах, оставив в Париже беспомощную инвалидку вдову. Гарри Роддни, благородный и добросердечный, счел своим долгом немедленно отправиться в Париж и сделать все возможное, чтобы помочь несчастной женщине, вплоть до того, чтобы самому привезти ее домой. Движимая внезапным порывом, Елена добровольно вызвалась отправиться вместе с мужем. В это время года Пролив спокоен, и Елена сказала, что ей только доставит удовольствие прокатиться в солнечный день на колесном пароходе от Дувра до Кале.

— Гарри свозит меня на Рю де ля Па, и я куплю тебе новую шляпку, которую выберу для тебя сама, дорогая, — улыбаясь, сказала Елена дочери.

— О мама, обязательно сделайте это, — с живостью ответила Флер, — ведь я слышала, что летние шляпки в Париже в этом году просто восхитительны!

Перед отъездом Гарри и Елены все весело поужинали вместе, хотя Флер заметила, что отца не покидают печальные мысли о рано ушедшем ценном сотруднике компании, который так неожиданно умер на Континенте, и, похоже, всему виной азартные игры.

Но на следующее утро, прощаясь с родителями и глядя вслед удаляющейся карете, увозившей их из дома в Дувр, девушка вдруг ощутила странное беспокойство — некое предчувствие овладело ею. Ее охватило безудержное, необъяснимое желание броситься вслед уезжающим и крикнуть: «Вернитесь… О, мои возлюбленные родители, вернитесь!»

Долли, находившаяся рядом с Флер, была поражена, увидев внезапные слезы девушки.

— Какой стыд, ты ведешь себя, как малое дитя! Твои родители вернутся не позже чем через неделю, — с упреком проговорила она и повела Флер обратно в дом, где близняшки сочувственно предложили ей свои носовые платочки, чтобы утереть слезы.

Флер изо всех сил старалась выйти из этого странного, подавленного состояния, называя себя глупой и слишком чувствительной. Ведь отец с матерью намеревались остаться в Париже всего лишь на несколько дней, а затем все они снова будут вместе.

— Я уж думала, что ты будешь рыдать только на своей свадьбе! — журила ее Долли.

Флер заверила Долли, что до свадьбы еще далеко и что ей хочется как можно дольше оставаться с родителями.

Это немного успокаивало Долли, делавшую отчаянные попытки найти женихов для близняшек. Мужчины в их доме кружились вовсю, но только чтобы добиться хотя бы улыбки от красавицы Флер. На месте Елены она бы крайне возмутилась таким упрямством юной мисс. Больше всего Долли сердило то, что касалось Сен-Шевиота. Ибо втайне от своего кузена Гарри и его жены миссис Вир общалась с бароном, да таким образом, что, узнай об этом супруги Роддни, они пришли бы в ярость.

Сен-Шевиот отнюдь не забыл того, что произошло с ним в Пилларзе. Долли получила известие, что он вернулся в столицу взбешенным и дал всем это понять. Он говорил о Флер как об изнеженном, избалованном ребенке, которому стоит преподать урок. Тем не менее он колебался, не решаясь продолжать настойчивые ухаживания. Встречи с леди Роддни вовсе не обнадеживали его, а когда он случайно виделся в клубе с Гарри, то любезный и общительный баронет, разумеется, беседовал с ним, но, судя по всему, всегда смущался при упоминании имени дочери и старался избегать этой темы.

Долли знала, что вот уже четыре недели в Пилларз из Кадлингтона каждое утро доставлялись огромные коробки с орхидеями. Дорогие экзотические цветы — пурпурные, красные, желтовато-зеленые, всех форм и размеров, на длинных стеблях. И в каждой коробке находилась записка с одними и теми же словами:

Если вам угодно, сделайте из них ковер, но не игнорируйте меня.

Сен-Шевиот

Пустое и бесцветное существо, подобное Долли, было бы тронуто такими знаками внимания от неординарного, красивого джентльмена, будь он даже самим дьяволом. Но Флер всякий раз говорила, что, как только прибудут орхидеи, пусть их раздадут всем, кто их захочет.

— Они словно отравлены!.. Они отвратительны и внушают мне ужас, — говорила она. — Я вообще не хочу получать никаких подарков от него.

— Но что ты имеешь против него? — вопрошала Долли, взирая на девушку круглыми от изумления глазами.

— Не знаю, — звучал ответ. — Просто он мне не нравится. И совершенно не интересует меня.

А орхидеи продолжали приходить. И вот Сен-Шевиоту стало известно, что Флер остановилась в Лондоне у де Виров, хотя она не понимала, как это ему удалось. И каждое утро из Бакингемшира такие же коробки начали прибывать в Найтсбридж. Их привозил туда всадник на взмыленном коне. Вид несчастного животного (Флер видела его уже несколько раз) вызывал у нее крайнее сожаление. «Какой же он, должно быть, жестокий человек, — думала она о Сен-Шевиоте, — если позволяет загонять коня почти до смерти только ради того, чтобы цветы были доставлены ранним утром».

Она отказалась подтвердить получение орхидей, и однажды, когда Долли предложила принять барона, Флер так побледнела, что миссис де Вир пришлось сдаться и она, пожав плечами, проговорила:

— Как хочешь, любовь моя, но ты теряешь великолепный шанс.

В то утро, когда скончался король и на престол взошла молодая Виктория, Флер разрешила служанке Долли снять мерку для ее траурного платья, с тоскою и надеждой думая о своих родителях, которые теперь в любую минуту могли вернуться из Парижа и увезти ее обратно в Пилларз. Она чувствовала себя крайне подавленно в этом суетливом, чрезмерно разряженном и шумном доме, где Долли и близняшки пронзительно верещали целыми днями.

Долли, как и подобало случаю, одетая в траур, в черной шляпке и черной шали с бахромою, заглянула к Флер, интересуясь, чем та занимается. Она увидела, что девушка собирается читать какую-то книгу. Посмотрев на обложку, Долли даже вздрогнула. «История упадка и разрушения Римской империи» Гиббона! «Боже, до чего непредсказуемая особа, — подумала она. — Вместо того чтобы вместе с Изабеллой и Имогеной одеваться в траурное платье, она, видите ли, наслаждается историей!»

— Что ж, — пробормотала Долли, — встретимся в полдень на обеде. У меня назначена встреча с мисс Плай. Au revoir, дорогая Флер.

Откуда было знать Флер, что Долли спешит на свидание с самим Дензилом Сен-Шевиотом. С лицом, скрытым вуалью, и с легким зонтиком от солнца эта полная маленькая женщина, тяжело дыша, опустилась на скамейку рядом с бароном. Он выглядел страшно усталым.

— Не правда ли, волнительно, что теперь у нас на троне королева и, когда закончится время траура, мы сможем начать блистательную светскую жизнь в Лондоне? — зачирикала Долли.

— Я явился сюда не для того, чтобы обсуждать с вами новую королеву, — холодно заметил барон. — Что с ней?

— О, весьма прискорбно, но мне никак не удается склонить Флер к встрече с вами или к поездке в Кадлингтон, — вздохнула Долли.

Губы барона вытянулись в тонкую линию. Он ткнул большим пальцем в свою высокую, отороченную медвежьим мехом шапку, к которой была прикреплена траурная повязка. В этой шапке он выглядел еще выше и стройнее.

— Она ежедневно получает мои цветы? — осведомился он.

— Да, любезный Сен-Шевиот, и тут же отшвыривает их.

— Так же, как она попыталась отшвырнуть меня, — зловеще проговорил барон.

Долли лихорадочно продумывала различные способы подавить упрямство Флер. Ибо она заключила с бароном финансовую сделку, когда он узнал, что она глубоко увязла в долгах. Во время их последней встречи Сен-Шевиот пообещал ей такую сумму, что у Долли закружилась голова. Но только если она сможет посодействовать его ухаживаниям за ее подопечной. Роддни ничего никогда не должны узнать, а Долли таким образом разрешит свое затруднительное финансовое положение.

— Что ж, — резко проговорил Сен-Шевиот и вонзил в землю трость эбенового дерева. — Значит, у вас нет никаких предложений?

— О, дорогой барон, ведь это так трудно! — взмолилась Долли. — Ее совсем не волнуют орхидеи. Она ненавидит их!

— Господи, какая ерунда! — произнес Сен-Шевиот. — Тогда я пришлю ей… фиалки.

Лицо Долли прояснилось.

— Вам надо попробовать. Мне известно, что она их безумно любит. А я тем временем буду неустанно восхвалять вас.

Он отвесил короткий поклон, проводил ее до кареты и удалился.

Барон вернулся в замок только в конце недели. Настроение у него было прескверным. Слуги дрожали от страха. Только Певерил Марш осмеливался заговаривать с ним. Хозяин часто заходил к молодому художнику.

Он поднимался к нему в башню и с угрюмым видом мерил шагами студию, наблюдая за тем, как умелая кисть молодого человека создает картины из жизни Кадлингтона. Лорд лишь отчасти осознавал талантливость художника — он был погружен в себя, и его интересовали лишь собственные проблемы. Он неоднократно заговаривал с Певерилом о предсказаниях его покойной сестры.

— Она и вправду обладала даром предвидения? — постоянно и упрямо спрашивал барон, снедаемый мучительной страстью к Флер.

Певерил смотрел серьезными глазами в грустное лицо своего странного покровителя и отвечал:

— Да, милорд, это так. И это все, что я могу сказать вам. Всегда, когда Элспет предсказывала будущее, ее пророчества сбывались.

Потом Дензил терял интерес к живописи — и своему протеже — и возвращался в свои апартаменты, чтобы беспробудно пить до самого рассвета.

 

Глава 6

Флер сидела в маленьком кабинете задней части дома де Виров и внимательно изучала только что доставленную еженедельную газету, вышедшую в траурном оформлении.

Почти сорок восемь часов прошло с тех пор, как король Вильгельм испустил последний вздох.

Этим утром лорд Мелбурн доставил первое обращение от королевы в палату лордов, а лорд Джон Рассел принес подобное обращение членам палаты общин.

Флер, под влиянием отца интересовавшаяся делами страны, внимательно изучала статью, в которой нынешний период называли «периодом абсолютного спокойствия». Молодая королева вступила на престол в самый знаменательный момент истории. Страна могла ожидать снижения налогов, повышения жизненного уровня и ослабления суровости существующих ныне наказаний за уголовные преступления.

В газете говорилось, что молодая королева собирается в ноябре открыть Парламент; и казалось несомненным, что при поддержке мудрых и опытных советников новая правительница завоюет беспрекословную преданность своих подданных.

Флер немного почитала, затем подняла глаза от газеты и глубоко задумалась о молодой королеве, ее сверстнице. Впредь королеве Виктории постоянно придется жить при обременительной гласности вокруг трона. Она ничего не сможет сделать или сказать, чтобы об этом не узнали все. Мужа для нее будут выбирать; она никогда не сможет влюбиться и выйти замуж за человека, которого предпочтет сама, как это надеялась сделать Флер Роддни.

«Как быть королевой? — спрашивала себя Флер, сочувственно вздыхая. Она размышляла о том, испытывает ли одиночество или страх эта юная особа, погруженная теперь в государственные дела. — На ее месте я бы чувствовала себя именно так. Да сохрани и укрепи бог нашу бедную королеву!» — с печалью подумала Флер.

Впрочем, грусть, обычная для нее во время отсутствия родителей, сменилась огромной радостью. Прошлой ночью один знакомый отца привез из Парижа письмо, где говорилось, что родители возвращаются в Англию завтра. Отец просил Флер вместе со служанкой отправиться в Пилларз, чтобы там ожидать карету, которая доставит их из Дувра домой. И маленькое семейство вновь воссоединится в собственном доме.

— О, замечательная идея! — воскликнула Флер. Она сложила газету, что просила сохранить Долли для Арчибальда. Не считая встреч за обедом, Флер редко виделась с ним. Он казался ей смирным, недалеким и угрюмым человеком. Арчибальд часто и подолгу ворчал по поводу цен на различные вещи и обвинял слуг (и даже супругу!) в том, что дом содержится с излишней и безрассудной расточительностью.

Флер надеялась, что в этот день состоится ее последний семейный ужин с де Вирами. Она была взволнована мыслью о возвращении домой. Долли заметила ее волнение и прекрасное настроение.

— Нам было бы очень лестно, если бы ты дала понять отцу, что не скучала с нами, — надув губки, проговорила она.

— О, милая Долли, ну конечно же, мне было очень весело и хорошо! — проговорила Флер учтиво.

Долли же пребывала в состоянии страха, что известие о ее долгах достигнет слуха Арчибальда. Она отражала атаки кредиторов, уверяя их, что со дня на день получит огромное наследство. Это «наследство» должно было прийти к ней от Сен-Шевиота — после его свидания с Флер. «Черт бы побрал эту девчонку за ее упорство по отношению к барону и ее глупую, детскую привязанность к своей семье!» — с раздражением думала озабоченная Долли.

На следующее утро из Кадлингтона снова прибыл всадник, но вместо привычных орхидей доставил великолепную коробку красных роз, лежащих на огромной охапке фиалок. Долли, открыв коробку и показав восхитительные цветы девушке (которая снова отказывалась их принять), воскликнула от восторга и изумления:

— Как ты можешь сопротивляться такому?! В самом деле, любовь моя, ты отказываешься от великой страсти великого человека!

Флер лишь коснулась фиалок кончиками пальцев, и на ее губах мелькнула еле заметная улыбка сожаления.

— Эти цветы так красивы, — промолвила она. — Их можно только любить, они безумно нравятся мне, но я не желаю принимать их от джентльмена, приславшего их.

Арчибальд де Вир поднялся из-за стола, и вся семья с почтением последовала примеру хозяина дома. Проходя в гостиную, Арчибальд краем глаза посмотрел на Флер и произнес:

— Ты уезжаешь от нас завтра, дитя мое?

— Да, — ответила Флер.

Долли фыркнула. Арчибальд никогда же обращался так к своим собственным дочерям. Он ни разу не назвал никого из них «дитя мое». Скверная девчонка! Похоже, перед ней стелятся все мужчины. И даже Арчибальд, который никогда не обращал внимания на женщин. Между тем мистер де Вир, усаживаясь в свое любимое кресло в гостиной, продолжал:

— Будем надеяться, что погода прояснится, когда твои родители будут пересекать Пролив. А то поговаривают, что море очень неспокойно.

Флер подошла к окну и с тревогой посмотрела в него. Да, вечер был очень ненастным. Она видела, как яростные порывы ветра раскачивают верхушки деревьев в Найтсбридже и кареты с трудом пробираются по грязным, слякотным дорогам. А ведь на дворе июнь! Флер представила себе бедную маму, которую качает из стороны в сторону на палубе пароходика. Отец любил море, но мама всегда испытывала сильное недомогание в подобных поездках.

Флер немного поиграла с близняшками в триктрак и отправилась спать.

Проснулась она рано утром и, даже не завязав батистового чепца, кинулась к окну. Увы, по-прежнему царило ненастье, а парк, пропитанный влагой, выглядел печальным.

«О, бедная мама, как же ей плохо сейчас!» — подумала Флер и позвонила служанке. Ведь уже пора собирать вещи — приятное занятие! — и готовить карету, чтобы в одиннадцать часов быть в Эссексе. Хорошо бы, родители прибыли в Пилларз до наступления темноты.

Она попрощалась с кузинами. Близняшки шмыгали носами и не скрывали слез. Долли высказала сожаление, что визит Флер был таким коротким, а когда кучер уже укрывал колени девушки клетчатым пледом, осмелилась добавить:

— Не будь такой суровой к бедняге Сен-Шевиоту. Он сгорает от любви к тебе.

Но Флер лишь вскинула свою прелестную головку, капризный изгиб ее розовых губ смягчился, и она улыбнулась.

Долли смотрела вслед уезжающей карете, понимая, что не оправдала ожиданий барона, и с ужасом думала о том моменте, когда лавина долгов обрушится на ее голову и вызовет страшный гнев мужа.

Тем временем Флер наслаждалась каждой минутой долгого путешествия из Найтсбриджа до Эссекса. Они лишь дважды останавливались, когда служанка платила деньги на дорожных заставах, чтобы пропустили карету юной леди. Флер весело болтала со своей симпатичной служанкой Молли, которая ухаживала за ней с того времени, как девочке исполнилось двенадцать. Это была простая, честная женщина, безмерно любившая Елену.

— На всем свете нет дамы приятнее, чем миледи Роддни, ваша уважаемая матушка, — время от времени говорила Молли. — Да благослови ее Господь!

Но сегодня Молли была менее веселой и разговорчивой, чем обычно. Когда Флер спросила, что ее тревожит, она смутилась и печально вздохнула.

— Надеюсь, вы не больны, моя милая Молли! — сочувственно обратилась к ней Флер.

На это служанка призналась, что у нее болит душа, а не тело. Постепенно из ее признаний стало ясно, что впервые в жизни она страстно влюбилась в одного из слуг де Виров. Его звали Ноггинз. Флер смутно припомнила, что вышеупомянутый Ноггинз чистил серебро и, в основном, работал при буфете. Обыкновенный молодой человек с ярко-рыжими волосами. Однако оказалось, что Молли обнаружила в нем все человеческие достоинства и считала его невероятно красивым. «Ну что ж, прекрасно, — про себя проговорила Флер и улыбнулась своим мыслям. — Молли далеко не красавица, и Ноггинз, похоже, первый мужчина, который серьезно ухаживал за ней».

— Бедная Молли, значит, вы уезжаете от своего поклонника, — участливо проговорила Флер. — Увы, должно быть, вы сейчас очень несчастны! Что я могу сделать для вас?

Молли заверила мисс Роддни, что ей ничего не нужно, что Ноггинз пообещал быть спокойным и рассудительным и копить деньги, пока не сможет попросить ее руки.

Дома Флер больше не думала об этой любви, и Молли была слишком занята, чтобы оплакивать разлуку с Томом Ноггинзом. Надо было сделать очень много: расставить цветы в комнате леди Роддни, приготовить праздничный ужин для хозяев, которые вот-вот возвратятся домой.

Чуть позже Флер переоделась в голубое шелковое платье, которое особенно нравилось ее отцу, и прикрепила к своим восхитительным светлым волосам незабудки. Она уселась в гостиной, прислушиваясь, не раздастся ли цокот копыт на дорожке, ведущей к дому. Как задерживаются ее любимые родители! «Будет жалко, — подумала она, — если сорвется ужин».

Спустя некоторое время Флер начала беспокоиться. Она дернула шнурок сонетки, призывая к себе Молли. Ей надо было хоть с кем-то поговорить, ибо девушку переполняла тревога: уже совсем стемнело, а сэр Гарри и леди Роддни по-прежнему не появились.

Флер взволнованно посмотрела на служанку.

— О Молли, наверное, с ними произошло несчастье!

— Что вы, нет, нет, мисс, — прошептала Молли, хотя ею овладело дурное предчувствие.

Флер нервно стискивала руки.

— Что же могло их так задержать? Ох, если бы мы не были так оторваны от мира и могли бы связаться с Дувром, чтобы разузнать, прибыл ли пароход. Но, увы, мы не можем этого сделать!

«Если пароход вообще прибыл», — мрачно подумала служанка, но не осмелилась высказать свои мысли вслух. А в помещении для слуг не прекращались разговоры. Старший слуга Вайлер вспоминал о страшном шторме, разразившемся несколько лет тому назад (Флер тогда была еще ребенком). Тогда один из пароходов затонул, отнесенный далеко в море.

Пробило десять часов вечера, и наконец послышался стук колес подъезжающей кареты. Кровь бросилась в лицо Флер, и она устремилась в вестибюль.

— Наконец-то они приехали, Молли! О, слава Богу!

Не став дожидаться слуг, она сама распахнула тяжелую дубовую входную дверь.

Свирепый порыв ветра взметнул оборки ее нарядного платья. И холодная, как сама смерть, дрожь пронзила девушку насквозь, когда она увидела мужчину, который вышел из кареты и направился к ней. Приветственные слова, приготовленные ею для родителей, замерли на ее губах, и она не произнесла ни слова. Ибо вошедший оказался Арчибальдом де Виром. Он вошел в вестибюль. Да, это был тот человек, с которым она распрощалась сегодня ранним утром.

Закутанный в толстый серый плащ, он выглядел странно и угрюмо. Сняв треуголку, он медленно приблизился к девушке, оставляя за собой мокрые следы.

— Флер, дитя мое… Дорогая… — начал он и замолчал, словно лишился дара речи.

Девушку охватил такой ужас, что она оцепенела. Флер не могла произнести ни слова, она стояла как вкопанная и пристально смотрела на Арчибальда. Прежде чем он заговорил вновь, ей стало ясно, что привезена отнюдь не добрая весть. И девушка ошеломленно смотрела на него, безмолвно ожидая правды, какой бы жестокой она ни оказалась. Тогда Арчибальд, который, несмотря на свою прирожденную скупость, был человеком добрым и беспредельно жалел Флер, прокашлялся и хрипло сказал:

— Увы, мое дорогое дитя, то, что я должен сообщить, не принесет тебе ничего, кроме огромных страданий.

Молли, заломив руки, подошла к ним ближе, ее лицо стало смертельно бледным. Она напрягла слух, чтобы услышать то, что скажет де Вир. И вдруг Флер издала пронзительный крик:

— Мама!.. Папа!.. Что с ними случилось?!

Арчибальд немного сбивчиво рассказал ей все. Сюда его на самых быстрых лошадях прислала Долли, чтобы он сообщил Флер известие, которое уже достигло Лондона.

Пароход, который утром вышел из Кале, так и не достиг берегов Дувра. И никогда не достигнет… Совсем недалеко от английского берега на него налетел один из самых сильных штормов за всю историю Англии. Подробности еще неизвестны, но люди из береговой охраны утверждают, что пароход затонул и ни один из пассажиров не спасся.

Несчастный Арчибальд, на долю которого еще ни разу не выпадало такой горестной миссии, нервно теребил свою треуголку. Он не смел смотреть в лицо девушке. Он только слышал ее неудержимый плач:

— Боже, имей же сострадание… Имей сострадание… ну сделай же так, чтобы это было неправдой!

Де Вир снова заговорил:

— Дитя мое, как это ни печально, никакой надежды нет. Шторм настолько силен, что волны вздымаются, как горы, и даже самый искусный пловец не сможет добраться до берега.

Флер почти не слышала его. Она истерически кричала:

— Они утонули!!! Мои папа и мама утонули… они навеки покинули меня!!!

— Матерь Божья Мария, спаси и сохрани, — причитала Молли и, будучи примерной католичкой, несколько раз перекрестилась и упала на колени посреди вестибюля.

Перед глазами Флер, казалось, вздымались холодные безжалостные волны… Мама, такая красивая, такая умная, такая добрая… она тонула, тонула в бездонной пучине… она тонула, захлебываясь соленой водою, а волны, жестокие волны низвергались на ее восхитительно красивую голову. Папа, такой веселый и красивый, пытался спасти ее, но тщетно. Смерть поглотила их обоих. Холодная водная могила стала их вечным прибежищем… и они оба приняли эту ужасную, мучительную смерть.

Это было невыносимо для впечатлительной и хрупкой девушки, которую с такой огромной любовью Гарри с Еленой подарили друг другу. И темнота, кромешная тьма накрыла ее. Она рухнула без сознания в объятия преисполненного сочувствия Арчибальда де Вира.

 

Глава 7

Спустя два месяца в жаркий августовский день Флер сидела напротив Долли в небольшом кабинете в доме в Найтсбридже, который она так весело покидала в предвкушении встречи со своими родителями.

Уже час Долли де Вир непрерывно твердила одно и то же.

— У тебя нет выбора, дорогая. Ты должна сделать так, как тебе говорят, и должна помнить, что, пока тебе столько лет, сколько есть, ты находишься под опекой мистера Нонсила, а также под моею.

Флер молчала. Она почти не поддерживала разговора, как и все разговоры в эти восемь недель. Словно потрясение от страшной трагедии, выпавшей на ее долю, лишило ее дара речи. Она лишь монотонно отвечала: «Да, Долли», «Нет, Долли». Миссис де Вир весьма раздражало это. Будь у нее такая возможность, она решительно поссорилась бы с девушкой.

— Пора перестать горевать, — раздраженно продолжала Долли. — Надо больше интересоваться жизнью. Девушка не может вечно плакать из-за того, что ее родители так трагически утонули… — Она замолчала, ибо поникшая, одетая в черное девушка внезапно вскочила и задвигалась, словно марионетка. Последние слова Долли словно вернули ей силы. Флер посмотрела на кузину отца с такой яростью, что та невольно отпрянула в полном смятении. Лицо Флер было мраморно бледным. Ее глаза, потускневшие от слез, пылали такой ненавистью и вызовом, что даже недалекая Долли испугалась.

Хриплый голос девушки произнес:

— Почему вы не оставите меня в покое? Что же я такого сделала, что вы так мучаете меня? Почему вы не даете мне оплакать маму с папой? О, как я ненавижу вас, Долли! Мне хотелось бы никогда не появляться на свет! Зачем я вообще родилась?! — И слезы нескончаемым потоком полились по щекам Флер. Она устремилась к двери. Миссис де Вир, быстрая, как угорь, успела первой подбежать к двери и загородить девушке путь.

— Почему ты, неблагодарная девчонка, так разговариваешь со мной? — злобно проговорила она, и ее пухлое лицо покраснело от возмущения. — Мы взяли тебя к себе, предоставили тебе кров, а ты вот как благодаришь нас за это! Должна сказать, что я весьма оскорблена твоим поведением.

— Пустите меня! — дрожащим голосом проговорила Флер. — Позвольте мне уйти к себе.

— Нет уж, ты останешься здесь и выслушаешь меня, — возразила миссис де Вир. Низменные мысли витали в ее мозгу; мысли, связанные с будущим осиротевшей девушки… И мысли о Дензиле Сен-Шевиоте. Ведь пока, несмотря на все усилия Долли — увещевания, доводы, упреки, — ей никак не удавалось склонить Флер к встрече с бароном. Тем не менее этот джентльмен постоянно посещал дом де Виров. Мистер де Вир сейчас подолгу отсутствовал. Его старое представительство в Калькутте надо было срочно продать из-за долгов, явившихся следствием денежного кризиса компании, и две недели назад Арчибальд отплыл в Индию.

Поэтому Долли с удвоенной энергией делала попытки бросить Флер в объятия Сен-Шевиота. Ее финансовые дела сейчас находились в таком плачевном состоянии, что она больше не осмеливалась откладывать эту встречу. Она страшно нуждалась в золотых соверенах, которыми барон метафорически позвенел у нее над ухом, и она успокаивала свою совесть, убеждая себя, что все делает «для близняшек», а не ради личной выгоды, только поэтому ей так нужны деньги.

И она закричала злобно и пронзительно: когда сегодня вечером барон прибудет на ужин, Флер должна обрадоваться его приходу. Должна снять траурное платье и переодеться во что-нибудь яркое и женственное. Должна петь и музицировать, чтобы, таким образом, развлекать его сиятельство. А позже, когда останется с ним наедине и когда он сделает ей предложение, обязана будет принять его.

— Этот брак будет устроен мистером Нонсилом и мною, с нашего полного согласия, — кричала Долли.

— Но не кузеном Арчибальдом! Он защитит меня! — перебила Долли вконец испуганная девушка, губы ее дрожали, огромные глаза сверкали.

— Арчибальд сейчас переплывает океан и вернется не раньше Рождества, — победоносно заявила Долли.

Взгляд Флер заметался, как у затравленной лайки. Тут миссис де Вир добавила еще несколько резких слов:

— Пойми, Флер, кончилось то время, когда ты могла перечить мне.

— Мои родители никогда не захотели бы этого. Маме не нравился Сен-Шевиот не меньше, чем мне, — с отчаянием в голосе говорила Флер.

— Как это ни прискорбно для тебя, но теперь я заменяю тебе мать, — надменно ответила Долли и быстро удалилась из кабинета, с грохотом захлопнув дверь и не забыв запереть ее.

Флер смотрела на закрытую дверь. Наверняка та заперта как следует, подобно воротам тюрьмы. А Долли была ее тюремщиком. Она очень изменилась по отношению к Флер. Никогда прежде с ней не обращались с подобной жестокостью. Она всегда жила с родителями в любви и радости, ограждаемая от всего злого и неприятного. Неужели только девять месяцев назад они так пышно отпраздновали ее восемнадцатилетие в имении Пилларз? Ей было всего восемнадцать, но сейчас она выглядела много старше. Ее девичество было убито, унижено, растоптано неожиданно свалившимся на нее горем, словно покрытый росою бутон оказался раздавлен безжалостной рукою.

Когда мистер де Вир привез Флер в Лондон, она долго пролежала в постели совершенно больная, плохо осознавая случившееся.

Вся Англия тогда была потрясена ужасным несчастьем, постигшим маленький пароходик во время жестокого шторма в Проливе.

Вначале ее навещали многочисленные друзья, но Флер не могла понять, почему самая близкая подруга, Кэти Фостер, покинула ее именно в тот час, когда она так нуждалась в ней. Позже близняшки рассказали Флер, что их мать очень сильно нагрубила миссис Фостер. Коварная Долли понимала, что нужно разлучить Флер с ее близкими друзьями. Ибо сами Небеса ниспослали ей возможность полностью контролировать жизнь девушки и, таким образом, устроить ее свидание с Сен-Шевиотом.

Когда наконец Флер встала с постели, напоминая собою бледный призрак, ей пришлось с головою окунуться в водоворот юридических обсуждений, соглашений и оформления всяческих документов. Она была настолько сбита с толку и ошеломлена, что понимала лишь немногое из того, что происходило. Но по крайней мере ей пришлось уяснить, что жизнь таит в себе не только безоблачное счастье, как к тому приучили ее родители. Теперь она начинала страдать из-за чересчур большой заботы, которой окружала бедная Елена свое любимое и единственное дитя. Пришлось ей стать и жертвой беспечного и легкомысленного отношения Гарри к выбору друзей. Как только он решил, что распутный барон не представляет реальной опасности, тут же безрассудно доверился своей кузине Долли. Флер знала (ибо сама слышала, как отец говорил это), что он всегда считал Долли весьма пустой и глуповатой, хотя по неведению своему был уверен, что она добрая мать. Он даже предположить не мог, что она станет так относиться к его несчастной дочери. Среди документов в секретере покойного Гарри Арчибальд обнаружил его последнее завещание. В нем указано, что в случае смерти обоих родителей их несовершеннолетняя дочь вверяется под опеку де Виров и Кейлеба Нонсила, поверенного Гарри. Елене никогда не нравился мистер Нонсил, однако Гарри не замечал этой неприязни. Ведь Нонсил был поверенным еще его дяди, сэра Артура, — и этого для него было достаточно.

Пока Флер имела лишь одну беседу с мистером Нонсилом и сразу инстинктивно почувствовала, что доверие ее благожелательного отца к поверенному было необоснованным. Наверное, этот коварный законник с хорошо подвешенным угодливым языком ввел в заблуждение и покойного названого дядю Гарри.

Когда Кейлеб Нонсил говорил, он постоянно потирал руки, словно пытался отмыть их от чего-то. Он беспрестанно улыбался, но эта улыбка не внушала Флер доверия. Итак, он приступил к обсуждению подробностей относительно состояния ее родителей, что пока ничего не означало для девушки. Единственное, что она смогла понять, — все деньги ее отца, равно как и состояние де Шартелье (со стороны матери), перейдут к ней, когда она станет совершеннолетней, или будут доверены тому, за кого она выйдет замуж.

В конце беседы мистер Нонсил сказал нечто, что привело Флер в ужас.

— Вам восемнадцать лет… вы уже миновали тот возраст, когда многие молодые леди вступают в брак, — заметил он, рассматривая своими глазками-пуговками восхитительно красивую девушку (ибо Флер была красива и сейчас, несмотря на запавшие глаза и бледные щеки). — Итак, дорогая моя, мы с миссис де Вир обсудили эту проблему и пришли к выводу, что с вашей стороны было бы весьма недурно принять какое-нибудь… э-э… солидное предложение, которое сейчас вполне может появиться.

Флер, нервничая, ответила мистеру Нонсилу, что она считает разговор об этом слишком поспешным ввиду малого срока со времени кончины ее любимых родителей.

— Слишком рано сейчас думать о свадьбе, — сказала она. — И кроме того, я пока не встретила человека, за которого мне хотелось бы выйти замуж, — закончила девушка.

Тут мистер Нонсил напугал ее еще сильнее.

— Ну, полно, полно вам, — произнес он. — Как я понимаю, вашей руки постоянно добивается один весьма знатный аристократ. Знаменитый барон… который предлагает вам титул и богатство, о таком может лишь мечтать любая молодая леди. Вот так-то вот, дитя мое.

Когда она поняла значение его слов, кровь застыла в ее жилах.

— Если вы говорите о лорде Сен-Шевиоте, то я никогда не выйду за него замуж, в чем твердо заверяю вас, — тихо проговорила она.

Поверенный продолжал улыбаться, но многозначительно поднял кустистые брови.

— Ну, это мы еще посмотрим! — промурлыкал он.

И с этой минуты Флер потеряла покой. Долли делала бесконечные попытки переубедить ее. Флер казалось, что она сойдет с ума, выслушивая постоянные дифирамбы, которые Долли пела в адрес барона.

Когда несчастная, вконец измученная этими уговорами и угрозами девушка закричала, что она скорее утопится, чем станет леди Сен-Шевиот, Долли назвала ее поведение неблагодарным.

— Что сказали бы твои папа с мамой, узнав о твоем неблагоразумном поведении! — восклицала Долли.

На что Флер, рыдая, отвечала:

— Мама с папой желали мне только счастья и говорили, что я могу сама выбрать себе мужа.

На это Долли обзывала мисс Флер Роддни избалованным ребенком.

Как-то раз Флер, робко подойдя к Долли, спросила, можно ли ей взять некоторое количество из доставшихся ей по наследству денег, чтобы поселиться в уединении со своей служанкой. Если не в имении Пилларз (о Пилларз!), то в одном из домиков, принадлежавших ее отцу. Услышав эту просьбу, Долли пронзительно рассмеялась.

Флер чувствовала всевозрастающее отчаяние и тоску по родным местам. Она тосковала по имению Пилларз, но дом там закрыли. Донна, любимая собака матери, съев какую-то отраву, слегла и умерла, так что еще одно любимое Флер существо было вырвано из ее жизни.

Она скверно себя чувствовала. Августовская лондонская жара тяжелым грузом давила на нее.

Иногда она подумывала, не сбежать ли ей. Но к кому? К кому она могла убежать? Она была слишком горда, чтобы попросить помощи у Фостеров, после того как Долли оскорбила миссис Фостер и Кэти больше не была ее подругой. Ведь не могла же благовоспитанная девушка, выросшая в сельской местности, даже подумать о том, чтобы оказаться одной на небезопасных улицах Лондона без пенни в кармане. Самым возмутительным был сговор Долли с мистером Нонсилом — чтобы ни одного шиллинга из состояния, по праву принадлежавшего Флер, не было ей выплачено. А без денег она совершенно беспомощна, и Долли прекрасно понимала это.

Остаток этого дня миссис де Вир была необычайно брюзглива и недоброжелательна. Наконец Флер, глядя на нее умоляющим взором, проговорила:

— О Долли, мое несчастье так велико, что его невозможно вынести! Я чувствую, что не переживу этого!

Миссис де Вир взирала на осунувшееся, печальное лицо Флер с некоторым беспокойством. «Черт побери, — подумала она, — мне совершенно не нужно, чтобы она умерла!» Долли еле сдерживалась, чтобы не закатить девушке пощечину. Однако, стараясь быть поласковее, она обняла Флер и погладила ее по светловолосой опущенной головке.

— Бедное дитя, ну прижмись же к моей груди, — сказала она. — О, поверь мне, ведь я хочу только одного — успокоить тебя, и если я иногда кажусь тебе резкой, то это для твоего же блага. Ведь я знаю, что будет лучше для тебя, — добавила она голосом сладким, как мед.

Флер так истосковалась хотя бы по капельке любви и понимания… она так давно не чувствовала теплоты и нежности, которые раньше получала от родителей, что доверчиво ринулась в объятия Долли.

— О, умоляю вас, Долли, не надо больше относиться ко мне жестоко, ибо мое сердце разбито! — всхлипывая, проговорила она.

— Ну, ну, полно тебе, детка, сделай, как я прошу, согласись сегодня вечером встретиться с его светлостью, — уговаривала Флер коварная женщина. — В своем искаженном горем воображении ты выстроила совершенно ложное представление о нем, а ведь он прекрасный, достойный человек и будет боготворить тебя всю свою жизнь.

Стройное тело Флер вздрогнуло. Ее заплаканное лицо уткнулось в плечо миссис де Вир.

— Ну будь же благоразумной, позволь ему засвидетельствовать тебе почтение, дорогая, — продолжала Долли. — И потом, ты всегда будешь для твоей Долли маленькой милой Флер. Я уверена, папа с мамой очень обрадовались бы, если бы узнали, что ты вступаешь в такой блистательный брак.

Флер снова вздрогнула и прошептала:

— А если я… а если я не буду встречаться с ним?

Тут Дошли разыграла свою козырную карту. Внезапно она опустилась перед девушкой на колени, совершенно не беспокоясь о том, как нелепо выглядит в съехавшем набок чепце и с растрепанными волосами; ее немного раскосые глаза переполнились слезами. Она просила у Флер пощады. Теперь наконец нужно рассказать девушке, как важно все это для нее, Долли, и почему она предпринимает такие усилия… все это даже не ради будущего Флер, а ради семьи Долли, которая делала для нее все с тех пор, как погибли ее родители. Долли, обливаясь слезами, поведала изумленной Флер душераздирающую историю о своей безумной расточительности, об огромных долгах, об огромном несчастье, которое постигнет ее, а вместе с ней Изабеллу и Имогену, если эти долги не будут погашены. Ведь она, Долли, наделала столько долгов, что, если Арчибальд узнает о них, он никогда ей этого не простит. Он может наказать ее, оставив чахнуть в долговой тюрьме. А бедный дорогой Сирил! Ведь ему надо учиться в Оксфорде, но вместо этого… Они все будут разорены… Если Флер не выйдет замуж за Сен-Шевиота.

Пунцовая от стыда и в полном смятении, Флер сверху вниз взирала на кузину своего отца.

— Но ведь у меня есть кое-какие средства, и я могла бы помочь вам, — выдавила она из себя.

Стеная и сморкаясь, Долли объяснила, что Флер не имеет права прикоснуться к своим деньгам, пока не достигнет совершеннолетия или не выйдет замуж за человека, который будет способен контролировать ее состояние. К несчастью, Гарри Роддни составил свое завещание так, что Долли может претендовать на деньги Флер только с согласия мистера де Вира, ибо соопекуном является он. А она не осмелится рассказать ему обо всем, не сможет попросить его взять крупную сумму из состояния Флер.

Флер с трудом понимала все эти юридические тонкости, о которых ей говорила Долли, но начинала верить, что, отказав Сен-Шевиоту, она может разорить Долли и ее детей.

— Значит, эти деньги могут быть получены только посредством моего обручения с бароном? — шепотом спросила Флер.

— Да, дорогая моя, — сказала Долли, застенчиво глядя на девушку и чувствуя, что наконец-то она, похоже, одержала победу.

Флер глубоко вздохнула.

— Вы просите от меня страшной жертвы, кузина Долли.

— Даже если и так то я все равно прошу об этом, — с пылом произнесла Долли. — О, не дай мне погибнуть в долговой тюрьме!

— Если бы только Арчибальд находился здесь! — с отчаянием воскликнула Флер.

— Но его здесь нет, — сказала Долли. — Я полностью в твоей власти. О, милая, дорогая Флер, не бросай меня на произвол судьбы! Конечно, я поступала очень дурно, но ведь я прошу тебя ради моих детей, а ты помнишь, как сильно твоя мама любила тебя!

Флер закрыла глаза. Ей больно было думать о своей красивой и нежной матери и о той любви, которой она так трагически лишилась.

«Похоже, первая обязанность женщины — это выйти замуж, — покорно подумала она. — И не только Долли, но и большинство светских дам сочтут меня ненормальной, если я буду продолжать отвергать лорда Сен-Шевиота».

Внезапно Флер почувствовала, что у нее больше нет сил сопротивляться. В конце концов, она должна согласиться встретиться и снова поговорить с лордом Сен-Шевиотом. С отчаянием в голосе она проговорила:

— Я буду ужинать с вами сегодня вечером… и обдумаю предложение лорда Сен-Шевиота.

Но когда Долли с радостным криком вскочила и, называя ее ангелом, попыталась поцеловать Флер, та уклонилась от ее объятий. Девушка даже не плакала, чувствуя лишь невероятную усталость и смертельное одиночество.

 

Глава 8

На протяжении всего вечера Сен-Шевиот сидел напротив Флер и не сводил с нее жадного взгляда своих темных глаз. Он не смотрел больше ни на кого за столом. Но даже если бы Флер не было здесь, он не стал бы смотреть на Изабеллу и Имогену. Толстенькие, постоянно глупо хихикающие, они стремительно поглощали одно блюдо за другим и влюбленными глазами рассматривали сидящего рядом с ними джентльмена. Долли пригласила еще двух молодых офицеров-драгунов, знакомых де Виров, чтобы составить должное количество гостей. Делая огромную ставку на этот столь важный для нее вечер, Долли потратила большие деньги. И получился настоящий пир. Обычно мрачная, душная столовая зала сейчас ослепительно сверкала многочисленными свечами. Стол сиял лучшим серебром и хрусталем де Виров. Сама Долли была в роскошном платье из розовой тафты и маленьком кружевном чепце, украшавшем ее волосы, которые кокетливыми колечками вились вокруг ее увядшего и сильно напудренного лица. Она подобострастно обращалась к Сен-Шевиоту, одаривая его льстивыми восхищенными взглядами и делая ему комплименты по поводу его внешности, тонкого вкуса к винам и так далее, и все время сладчайшим, как мед, голосом заговаривала о ее «любимой Флер», словно никогда не обижала и не запугивала несчастную дочь своего кузена Гарри.

Этот праздничный ужин казался Флер нескончаемой пыткой. Тщетно Долли убеждала ее сменить траурное платье на что-нибудь веселое и цветастое, ведь ее дорогие родители умерли всего лишь девять недель тому назад. Однако никогда еще она не выглядела более очаровательно и соблазнительно. На фоне черного платья ее кожа напоминает камелии, растущие у южной стены замка Кадлингтон, подумал Сен-Шевиот. Она ни разу не посмотрела ему прямо в глаза. На ней не было ни драгоценностей, ни украшений. Только две белые розы, его розы, которые она приколола к корсажу. Барон цинично подумал, что, безусловно, это Долли заставила ее приколоть его цветы, но все же это был обнадеживающий знак.

Когда ужин закончился. Долли предложила дочерям проводить их кавалеров в гостиную, чтобы там помузицировать и потанцевать. Затем она подошла к Флер и сказала:

— Лорду Сен-Шевиоту очень хотелось бы взглянуть на то необычное растение, которое Арчибальд привез мне весной из Ковент-Гардена. Пожалуйста, покажи ему его, дорогая.

Тонкие, изящные пальцы Флер конвульсивно вцепились в маленький ридикюль, который она носила с собой.

— Ну иди же, дорогая, — нетерпеливо повторила Долли.

Сен-Шевиот предложил Флер руку. Девушка поняла, что ее ждет тяжелое испытание, однако она позволила барону отвести себя в оранжерею. Она чувствовала, что бесполезно сопротивляться упорным домогательствам этого человека, равно как и решительности Долли. Весь день Флер думала об этом… и о причине, по которой Долли так сильно желала этого брака. Весь день ее мучил вопрос, сможет ли она вынести это, пойти на такую жертву. Согласился бы с подобной жертвой ее отец? Отказаться — значило послать Долли в долговую тюрьму и обречь на позор всю семью, что, безусловно, было бы слишком жестоко.

Как барашек, которого ведут на заклание, она пошла с Сен-Шевиотом и бессильно опустилась на маленький диванчик из красного плюша, стоявший под огромной развесистой пальмой. Сен-Шевиот остановился возле нее. Его гигантский рост и атлетические плечи наводили на Флер ужас. Его черные, как эбеновое дерево, волосы были завиты и напомажены. В руке, одетой в белую перчатку, он держал кружевной платочек. Безупречно красивый и, как ей постоянно напоминала Долли, сказочно богатый, к тому же всегда окруженный аурой порока, что некоторые женщины находили безусловно привлекательным. Но не Флер. Только спустя несколько минут она заметила, что он уселся рядом.

— Прошло довольно много времени, мисс Роддни, с тех пор, как мы разговаривали с вами наедине.

— Да… о… да.

— Слишком много времени. Для меня это — затянувшееся страдание. Почему вы так жестоки?

Ее дыхание участилось. Этот человек внушал ей отчаянный страх.

— Я… я не хотела быть жестокой, — едва слышно отозвалась она.

— Вы побледнели, — заметил он тихо. — Неужели вы так сильно страдаете? Это печальные, тяжелые мысли угнетают вас и гасят в вас искру юности?

Она подняла глаза и посмотрела на него долгим печальным взглядом.

— Эта, как вы говорите, искра покинула меня навсегда и потонула в волнах, поглотивших моих обожаемых родителей.

Сен-Шевиот нахмурился. Ему хотелось дать ей понять, что он сочувствует ей и разделяет ее горе, но чувства, обуревающие сейчас эту юную девушку, были совершенно чужды и недоступны ему. Он не испытывал нежной любви к матери и отцу, а относился к ним как к препятствиям, мешающим ему насытиться развлечениями, которых они не одобряли. И когда они скончались, он горевал по ним очень недолго, обрадовавшись свободе, полному контролю над деньгами и владениями, ставшими его собственностью.

Он прокашлялся и произнес:

— Увы, это кораблекрушение в Проливе — страшная трагедия. И я вполне понимаю ваши чувства.

— Правда? — с надеждой спросила она, словно пытаясь найти в нем хоть слабый отклик на ее страдания, чтобы поверить, что и в этом надменном, заносчивом человеке есть капля истинной доброты.

Он поклонился и ответил:

— Безусловно. Неужели найдется человек, который не поймет вас? Я с огромным уважением отношусь к вашему горю. Однако вы еще слишком юны, чтобы удалиться от всего мира и, подобно Ниобее, утопить себя в слезах.

— Два месяца — небольшой срок, — дрожащим голосом сказала Флер.

— Для меня, кто так страстно желал увидеть вас и услышать ваш голос, это показалось вечностью, — весьма убедительным тоном проговорил он.

Она молчала. Сейчас она думала о родителях. Вечность, сказал Сен-Шевиот. Да, так оно и было, вечность прошла с тех пор, как она видела красивое лицо матери, слышала веселый смех отца или прогуливалась с ними по залитым солнцем коридорам их загородного дома. Долго, так долго… и все же ей не хотелось выходить из мрачного убежища своих воспоминаний. Громкие звуки музыки и смех, доносящиеся из гостиной, причиняли ей нестерпимую боль.

Внезапно она с испугом ощутила на своей нежной руке цепкие пальцы. Сен-Шевиот встал на колени и с силой прижался губами к ее ладони. Этот неистовый поцелуй привел ее в ужас. Похоже, он не мог справиться со своим страстным желанием и, продолжая целовать ее руку, бормотал слова, полные безумной страсти.

— Я так обожаю вас!.. Умоляю… смягчитесь ко мне! — восклицал он. — Вы так чисты и совершенны! Флер, Флер! Клянусь, я с огромным уважением отношусь к вашему горю и скорби. И молю вас, обратитесь за утешением ко мне! Флер, о Флер, выходите за меня замуж. Вы ведь так одиноки сейчас. Дайте мне право вечно держать вас в этих влюбленных руках!

Она с изумлением слушала эти прекрасные, убедительные слова. Где-то в глубине души ей казалось, что они слетают с губ совершенно другого человека — ее избранника — и они действительно могут утешить ее. А она так сильно нуждалась в этом утешении. Действительно, как сладко иметь возможность положить голову на грудь, которая разрывается от нежности к тебе. Но что-то чисто инстинктивное все же отталкивало ее от Сен-Шевиота. Слушая его, она понимала, что ничего уже нельзя изменить. Она попыталась отнять руку от его жадных губ.

— Лорд Сен-Шевиот! — слабо протестовала она.

— Нет, не отталкивайте меня. О, самый роскошный и красивый из цветов — все, чем я владею, будет вашим по первому же требованию. Станьте моей женой! Войдите в замок Кадлингтон моей женой и хозяйкой и, клянусь, вы ни в чем не будете знать отказа!

Она вся дрожала. Ей не нужно было ничего из того, что он предлагал ей. Ни титул, ни несметные богатства, ни меха и драгоценности не смогли бы вернуть ей утерянной юности и счастья… и родителей. Когда она слушала страстные слова барона, две огромных слезы стекали по ее щекам, два печальных алмаза, сверкающих в свете свечей.

Но этот человек не замечал ее слез. Ибо его натуре было чуждо сострадание. Он был охвачен лишь одним желанием — коснуться губами нежного рта Флер. Это было мгновение, которое могло бы стать победоносным для него, но он все испортил, внезапно заключив ее в страстные объятия.

— Вы не откажете мне, — бормотал он. — Ваша родственница дала мне слово, что вы примете мое предложение.

Впервые в жизни Флер целовали с какой-то животной страстью. Это не только потрясло ее. Она поняла, что не сможет пойти на эту жертву даже ради Долли. Задыхаясь, она резко оттолкнула Сен-Шевиота от себя и машинально ударила его своим маленьким кулачком по лицу.

— Я ненавижу вас! Как вы осмелились так оскорбить меня! — выдохнула девушка и, прежде чем он успел что-либо сказать, подобрав платье, устремилась от него прочь, словно за ней гнался сам дьявол. Флер бегом поднялась к себе и заперлась в своей комнате.

Сен-Шевиот стоял, тяжело дыша, бледный и глубоко оскорбленный. Ярость переполняла его. Он отправился на поиски хозяйки и, найдя ее, произнес всего несколько кратких слов:

— Очаровательная Флер отказала мне и ударила меня по лицу. Или вы заставите ее изменить свое решение и немедленно выйти за меня замуж, или вы не получите от меня ни гинеи, мадам!

С этими словами он покинул дом. Долли что-то пронзительно кричала ему вслед, пытаясь задержать его, но тщетно. Теперь наступила ее очередь испугаться. Она устремилась наверх и застучала в дверь комнаты Флер, но дверь была заперта.

— Пусти меня немедленно, ты, злая, неблагодарная девчонка! — шипела разъяренная Долли.

В ответ ни звука. Флер даже не плакала. Лежа, вытянувшись, на огромной кровати с наполовину задернутым пологом, она то и дело вытирала губы платочком до тех пор, пока не стало больно, словно старалась начисто стереть отвратительный след поцелуев Сен-Шевиота. Она слышала разъяренные вопли Долли за дверью, угрозы выставить ее на улицу, но не отвечала. Она знала лишь одно: ее никто не сможет заставить оказаться в объятиях Сен-Шевиота, и не важно, что сделает с ней Долли. Наконец Долли оставила свои попытки войти в комнату Флер, боясь, что молодые офицеры и ее дочери, веселящиеся внизу, услышат ее крики и о скандале станет известно всему Лондону.

— Очень хорошо, мой милый друг, посмотрим, кто выйдет победителем из этой схватки, — прошипела она в замочную скважину. — Ты ведешь себя как ненормальная. Я отправлю тебя в сумасшедший дом, и ты закончишь свою жизнь там, среди таких же сумасшедших, как ты сама.

Флер молчала, хотя хорошо слышала угрозы Долли и дрожала с головы до ног. Она не знала, как ей вести себя со взбешенной женщиной. Когда Долли наконец ушла, Флер разразилась горькими слезами, беспомощно взывая к своим покойным родителям. Она рыдала: «Мама, папа! Ну почему я не умерла и не воссоединилась с вами? О, посмотрите же вниз и защитите меня! Будьте же вместе со мной в моем непоправимом горе!»

Спустя некоторое время Долли снова, на этот раз с обеими близняшками, пыталась войти в ее комнату, но Флер отказывалась впустить их. Последними словами Долли была угроза, что она силой увезет ее в Кадлингтон и оставит там. От этого кровь застыла в жилах девушки. Она не могла уснуть, лишь молча ходила по комнате, молясь и пытаясь выкинуть ужасные мысли из головы.

Поздно ночью, когда де Виры уснули, Флер со свечой в руке осторожно отперла дверь и на цыпочках пробралась по коридору к маленькой лесенке, ведущей в помещение для слуг. Она разбудила свою служанку Молли. Девушка вышла сонная, в ее растрепанных волосах торчали папильотки, розовое личико стало испуганным, когда она увидела молодую хозяйку. Она с изумленным видом куталась в кашемировую шаль.

— Что… что случилось, мисс?.. — начала она.

Приложив палец к губам, Флер поманила Молли к себе. Молли повиновалась и последовала за ней. Спустя несколько секунд они уже шептались в комнате Флер.

— Я должна положиться на тебя. Ведь у меня больше никого нет во всем мире, — жалобным голосом произнесла Флер.

Молли была на пять лет старше ее и, безусловно, намного опытней, поскольку ей постоянно приходилось сталкиваться с дворецким и другими слугами мужского пола. Она была весьма решительной молодой особой и души не чаяла в своей хозяйке. Всем сердцем она ненавидела и презирала миссис де Вир и весь ее дом. Единственным исключением был Ноггинз, заставлявший трепетать ее романтически настроенное сердце.

Когда Флер поведала Молли, что хочет убежать и Молли должна отправиться с ней, молодая служанка сначала заколебалась.

— О мисс, а как же будет с деньгами? — выдохнула она.

— Милая Молли, у тебя есть немного денег, чтобы одолжить мне? — застенчиво спросила девушка. — К тому же я могла бы продать кое-какие мои драгоценности. У меня есть жемчужное ожерелье, которое принадлежало моей дорогой маме. Мне известно, что каждая жемчужина стоит несколько фунтов.

Молли задумчиво почесала за ухом.

— А у меня есть жалованье за последний месяц, и я его еще не тратила. Так что мы будем делать?

— Уйдем из дома, пока не проснулась Долли, найдем экипаж и уедем в маленькую Бастилию, — ответила Флер.

Молли глубоко вздохнула. Она знала все о маленькой Бастилии. Ведь это место стало легендой у домочадцев Роддни. Бастилия — это похожее на крепость сооружение на краю скалы, окнами выходящее на пустынные воды залива, — была построена маркизом де Шартелье вскоре после его бегства от Французской революции.

Елена провела в Бастилии несколько лет своего первого замужества. Из-за чрезвычайной мрачности этого места Елена, став леди Роддни, не приезжала туда, но постоянно держала Бастилию запертой и охраняемой смотрителями, потому что сокровища Люсьена де Шартелье по-прежнему содержались там.

Только однажды родители привозили Флер в маленькую Бастилию. Она смутно помнила узкие, похожие на бойницы, окна, толстые каменные стены, отчего здание походило на миниатюрную крепость-тюрьму, которая угрюмо нависала над морем.

Бежать в имение Пилларз было бы бесполезно. Ведь совершенно очевидно, что Долли бросится на поиски прежде всего туда. Флер не сомневалась, что если она скроется за неприступными стенами Бастилии, то сможет рассчитывать на защиту тамошних смотрителей. Она была уверена, что даже ее опекун Кейлеб Нонсил не посмеет сунуть туда свой нос.

— Как только я буду в безопасности в Бастилии, ты сможешь оставить меня и вернуться к своей лондонской жизни, дорогая Молли, — сказала Флер служанке, которой явно не по душе была мысль надолго уединиться в этом странном доме, выстроенном по капризу старого чудака француза. Но Флер так жалобно умоляла сопровождать ее в этой поездке, что Молли не могла отказать молодой хозяйке. Увы, бедняжка Флер выглядела так, словно сейчас умрет, как позже заметил Ноггинз. Девушку и вправду до смерти перепугала догадка, что Долли хочет насильно выдать ее замуж за его светлость лорда Сен-Шевиота.

Флер, почувствовав прилив сил, быстро собирала небольшой саквояж. Она брала с собой только самое ценное, только самое необходимое. Они с Молли, крадучись, выскользнули из ненавистного дома. Молли захватила с собой корзинку, полную продуктов, которые она бесцеремонно взяла на кухне.

Прежде чем де Виры проснулись, а телеги с овощами загрохотали по булыжной мостовой, ведущей из Ковент-Гардена, и лавочники, зевая, начали открывать двери своих лавок, беглянки были уже очень далеко от Найтсбриджа.

И вот Молли, частично заинтригованная, частично напуганная этим приключением, взяла инициативу на себя в организации поездки до Сент-Полз. Флер знала, что Сент-Полз находится по пути в Эссекс. Ноггинз, будучи лондонцем, сообщил Молли, что неподалеку от Патерностер Роу есть платные конюшни. Там беглянки, без всякого сомнения, смогут нанять частный экипаж, и их довезут до побережья.

Они и вправду нашли две такие конюшни и кучера, который охотно вызвался довезти их — за определенную плату. На это ушла большая часть денег Молли и маленькая брошь, которую предложила кучеру Флер. Стояло яркое и теплое летнее утро, когда они наконец достигли главной улицы Эссекса.

Флер охватило безудержное веселье, когда они проезжали первую заставу. Она схватила Молли за руку и произнесла:

— Дорогая Молли, я навеки благодарна тебе, и, если бы мама была жива, она благословила бы тебя! — Щеки девушки раскраснелись, глаза блестели от возбуждения. Она продолжала: — Я уверена, что, как только мы доберемся до Бастилии, я смогу остаться там, скрыться от всего мира.

— Но, мисс, вы не можете оставаться там до конца жизни!

— Да, конечно, но по крайней мере у меня будет время обдумать, что делать дальше. Во всяком случае, я смогла бы как-нибудь изменить свою внешность и поступить в услужение к какой-нибудь знатной даме.

Молли посмотрела на нее и вздохнула. «Как плохо выглядит мисс Флер, — подумала она. — В каком ужасном напряжении жила она с тех пор, как утонули ее родители!» Молли была рада, что сопровождает бедняжку. И она начала распаковывать корзинку с едой.

— Вам ладо поесть, чтобы поддержать силы. Смотрите! Я нашла бутылочку вина, от него ваши прекрасные глазки заискрятся.

Флер вздрогнула. Ей вспомнилось, что она уже слышала от Сен-Шевиота то же самое слово… «искра». И она ответила Молли так же, как тогда говорила Сен-Шевиоту:

— Эта искра покинула меня навсегда и потонула в волнах, поглотивших моих родителей.

Все же она заставила себя съесть немного хлеба с сыром и выпила глоток вина, предложенного Молли. Затем откинулась на набитые сеном, отдающие запахом плесени подушки кареты и глубоко вздохнула.

— Теперь я уверена, что спасена, — прошептала она. — И, о Молли, что бы ни случилось, умоляю тебя, оставайся верной мне и ни за что не открывай миссис де Вир адреса моего убежища.

— Никогда, никогда, мисс, провалиться мне на этом месте! — пылко заверила ее Молли. Но, отвернувшись от молодой хозяйки, она бросила испуганный взгляд в окно на первую деревушку, которую они проезжали, оставляя позади Уайтчепел. Внезапно она пожалела, что перед самым отъездом не предупредила Ноггинза, что мисс Роддни желала бы сохранить в тайне место своего пребывания.

«Да нет же, он ни за что не расскажет, — успокаивала свою совесть служанка. — Он ведь просил меня доверять ему».

Кучер все сильнее подхлестывал лошадей. И они полным галопом неслись по неровной пустынной дороге.

 

Глава 9

Прошло три дня. Флер одиноко сидела в большой спальне Бастилии, устремив взор в открытое окно.

Наступили сумерки. Темно-зеленые волны с шумом разбивались о скалы. Небо из ярко-красного превратилось в туманно-черное. Надвигалась ночь. Одна за другой появлялись звезды. Несмотря на угрюмый, заброшенный и печальный облик, бывшее владение маркиза де Шартелье было по-своему красиво. Флер чувствовала эту красоту и постепенно успокаивалась. И еще одно умиротворяло ее сейчас — совершенное одиночество, впервые в ее юной жизни.

Похоже, план ее побега от принудительного брака с бароном удался. Какая бы суматоха ни происходила сейчас в доме де Виров — ни словечка об этом не доходило до уединенного убежища Флер. Верная Молли оставалась здесь всего два дня — достаточно долго, чтобы как следует устроить — хозяйку и посоветовать миссис Ледер, жене смотрителя, как лучше ухаживать за мисс Роддни. Затем она вернулась обратно в Лондон.

Когда, прощаясь с хозяйкой, она стала извиняться за то, что не остается, Флер ласково остановила ее. Она ведь понимала, что Любовь (в виде Ноггинза), как магнит, притягивает Молли к столице. Возможно, миссис де Вир откажет ей от дома, но Молли очень скоро найдет другую работу, да и Ноггинз будет с ней, во всяком случае, он так утверждал.

Молодая девушка с тоскою смотрела вслед уезжающей Молли, чувствуя, что вместе с ней исчезает последнее звено, связывающее ее со старым родительским домом.

Ледеры старались ухаживать за ней как можно лучше. Они делали все возможное, чтобы Флер чувствовала себя уютно. Джейкоб Ледер был весьма добропорядочным и надежным человеком, когда-то он служил у маркиза дворецким. Лотти, его жена, не покладая рук полировала полы и столовое серебро и регулярно стирала пыль с красивых картин и гобеленов, а также с тысяч книг, которые когда-то читал просвещенный француз.

Ледеры поступили на службу к маркизу де Шартелье сразу после его женитьбы на Елене, поэтому они ничего не знали о начальном периоде ее жизни в Бастилии. Флер было очень покойно и приятно общаться с этими добрыми людьми, которые отзывались о ее матери, как об ученой и самой красивой леди.

«Она была ну в точности как вы, мисс», — неоднократно говорила миссис Ледер.

Как только Флер достаточно окрепла, чтобы энергично действовать, она решила, что ей пора подумать о работе. Первым делом надо было перестать быть «Флер Роддни», чтобы Долли никогда не смогла разыскать ее. Ей надо было взять себе другое имя.

Покончив с ужином, принесенным ей миссис Ледер, Флер снова села у окна. В пеньюаре с английской вышивкой, украшенном голубыми лентами, она выглядела очень юной и хрупкой. Ее восхитительные волосы были распущены и ниспадали на плечи. Миссис Ледер только что расчесала их.

— У миледи разбилось бы сердце при виде вашего одиночества, — проговорила добрая женщина. — Они потеряли всякий стыд, так жестоко обойдясь с вами… но не надо бояться. Если кто-нибудь подъедет к замку, мы с Ледером спрячем вас. Под Бастилией огромное подземелье, где можно укрыть кого угодно.

Флер, жаждущая понимания и любви, заплакала в объятиях миссис Ледер. Боже, как ей провести остаток своей молодости?! Во всяком случае, вряд ли можно разрешить этот вопрос сегодня ночью, подумала она, уткнувшись головою в грудь доброй женщины. До нее доносились отдаленные звуки музыки. Где-то недалеко веселились рыбаки. Они громко пели. Как прекрасно быть свободными и веселыми, подумала Флер. Она завидовала простонародью, она, которая всего лишь несколько месяцев назад не завидовала ни одной живой душе в мире!

— Мама никогда не ездила с папой в Париж, чтобы не оставлять меня одну… Могла ли она предположить, что мне уготована такая горькая участь? — шептала бедная девушка.

Увы, увы, никто не может повернуть время вспять!

Флер упала у кровати на колени и молилась. Это стало ее привычкой — молитва перед отходом ко сну. Немного спустя она задула свечи и легла размышляя. Она намеревалась завтра посоветоваться с Ледерами, как ей найти работу в качестве гувернантки где-нибудь неподалеку от замка. Ведь она была весьма неплохо образована, превосходно играла на спинете и прекрасно вышивала.

Наверное, уже была полночь, когда она услышала лай собак, которых ночью всегда держали на цепи на заднем дворе Бастилии. Затем послышались цокот копыт и громкие голоса. Флер мгновенно проснулась и села на кровати. Сердце ее затрепетало. Она зажгла свечу, накинула пеньюар и поправила на голове муслиновый чепец. Затем подошла к двери и напряженно прислушалась. Бесполезно было открывать одно из окон, ибо все они выходили в сторону пенящегося моря. Неужели ее убежище раскрыто? Боже, неужели Молли предала ее и открыла Долли, где она находится?

Пока она размышляла об этом, послышались шаги, дверь открылась, и на пороге возникла Лотти Ледер. Она тяжело дышала, ибо, наверное, бежала. Лотти была полной женщиной с огромным бюстом и толстым добрым лицом, сейчас испуганным, пепельно-серым. Она вся тряслась как в лихорадке. Ее ночной чепец сдвинулся набок, папильотки в седых волосах торчали во все стороны. Свеча в ее руке так дрожала, что воск капал на пол.

— О мисс, мисс! — воскликнула она.

Девушка изменилась в лице, которое из розового мгновенно стало смертельно бледным.

— Кто приехал? Что случилось, Лотти? — вопрошала она.

— Это лорд Сен-Шевиот! — выдохнула женщина в ужасе.

— О Боже милосердный! — простонала Флер.

А миссис Ледер, стеная и плача, продолжала:

— Человек, прискакавший с ним, ударил моего мужа в спину кинжалом! О мисс, мисс! — С этими словами она рухнула к ногам Флер, обливаясь слезами.

Флер стояла молча, без движения. Она словно окаменела, страх сковал ее с головы до ног. Она в ужасе смотрела на лежащую у ее ног женщину, вслушиваясь в отчаянные вопли, доносившиеся снизу.

— Сен-Шевиот! — медленно проговорила она это имя с расширившимися от страха глазами.

«Боже, скорее всего, Молли проговорилась Ноггинзу, а он предал меня», — подумала она.

Но у нее не было времени поразмыслить еще о чем-либо. Она услышала тяжелые шаги и попыталась закрыть и запереть дверь, чтобы не впустить незваного пришельца, но было уже слишком поздно. От удара могучего кулака дверь резко распахнулась, так что девушка отлетела назад.

Дензил Сен-Шевиот стоял перед ней, тяжело дыша. Флер смотрела на него с выражением беспредельного ужаса, как смотрела бы на самого Сатану. Он был одет в костюм для верховой езды, его, по обыкновению, сильно напомаженные волосы разметались, упрямая прядь падала на лоб, блестевший от пота. Галстук был сдвинут набок. Однако он улыбался. Это была столь зловещая улыбка, что девушка чуть не лишилась сознания.

Затем он отвесил насмешливый, глумливый поклон.

— Я к вашим услугам, мисс Роддни!

Миссис Ледер с отчаянным воплем вцепилась в его сапоги.

— Убийца, подлый убийца моего ни в Чем не повинного мужа! — истошно кричала она. — Вы заплатите за это! Я найду на вас управу! Справедливость восторжествует!..

Но она не смогла продолжать. Оттолкнув ее носком сапога, он громко позвал:

— Айвор!

Тут же на пороге появился мужчина, прискакавший вместе с ним. Флер, по-прежнему оцепеневшая, не способная двигаться или думать, перевела взгляд на вошедшего. Впоследствии она много узнала о валлийце, личном слуге и помощнике Дензила Сен-Шевиота. И по прошествии нескольких лет… все равно не переставала бояться его. Этого маленького коварного человечка с лукавыми, хитрыми глазками и странной формы руками, слишком большими и сильными для его роста. Такой же меткий стрелок, как его хозяин, и совершенно лишенный совести, он был предан только своему барону, и не важно, во имя добра или зла.

Сен-Шевиот указал на женщину, проклинавшую его.

— Свяжи это существо, отнеси в подвал и оставь там. Ей будет страшно холодно и сыро, ее окружат полчища крыс, но это станет ей уроком за попытки угрожать мне! — произнес он.

Лотти повернулась к Флер, глядя на нее полными страха глазами.

— О, не дайте ему убить и меня, мисс! — пронзительно кричала она.

Теперь Флер обрела голос. Впервые за всю свою жизнь она испытывала такой кошмар, но не была трусливой. Вся ее душа взбунтовалась против нечеловеческой жестокости того, что собирались совершить над ни в чем не повинной женой смотрителя.

— Милорд, — проговорила она, обращаясь к Сен-Шевиоту, — эта женщина служила еще у моей матери, когда та была замужем за маркизом. И я требую от их имени, чтобы ее пощадили. Вы уже совершили одно убийство сегодня, неужели совершите еще одно?

Сен-Шевиот рассмеялся. Скорее это был не смех, а злобное рычание. Но он снова галантно поклонился девушке.

— Как мисс Роддни пожелает… Айвор… пусть эта женщина немного охладит свой пыл в подземной темнице. Но только одну ночь. А утром отпустишь ее. Однако предупреждаю, что если хоть одна живая душа узнает о том, что произошло здесь этой ночью, то эта глупая женщина умрет, и умрет ужасной смертью. Ты слышишь? — И он вплотную приблизил лицо к бьющейся в истерике миссис Ледер. — Молчи или заплатишь своей жизнью!

Лотти с несчастным видом кивнула, парализованная страхом. Валлиец, хитро посмотрев на Флер, отсалютовал своему великодушному хозяину и поволок за собой Лотти.

Барон закрыл дверь и улыбнулся Флер.

— Что же вы не предлагаете мне присесть? — осведомился он. — Я проделал весьма долгий путь да так спешил, что загнал до смерти моего первого коня и мне пришлось задержаться в Челсфорде, пока Айвор не подыскал мне нового.

Флер молчала, не отрывая пристального взгляда от лорда.

Сен-Шевиот медленно расстегнул плащ и бросил его на постель.

— Надеюсь, на вас произвело впечатление то, что я проделал столь неблизкий путь, да еще в такой спешке, чтобы добраться до вас, — продолжал он.

Держась рукой за горло и с огромным усилием стараясь успокоить сильнейшую дрожь во всем теле, девушка сказала:

— Милорд, во имя соблюдения приличия заклинаю вас, немедленно покиньте мою спальню.

Сен-Шевиот осмотрелся вокруг. Его высокая фигура при свете свечей отбрасывала гигантскую тень на потолок. Теперь в Бастилии вновь воцарилась тишина. Можно было услышать лишь шелест волн, разбивающихся о скалы внизу. Барон посмотрел в окно, затем — снова на Флер. Подняв брови, он произнес:

— А вы выбрали очаровательное убежище, несмотря на то, что оно несколько мрачновато для вашей юности и неповторимой красоты. Но здесь так тепло, мило и уютно, что я не спешу уйти отсюда.

— Лорд Сен-Шевиот, зачем вы явились? По какому праву вы силой ворвались в дом моей матери и убили ни в чем не повинного человека?!

— Он помешал мне, — хладнокровным тоном ответил Дензил. — Он хотел преградить мне путь. А мой человек Айвор может очень быстро выхватить шпагу… и он оказался проворнее вашего защитника… вот и все.

— Да вы просто дьявол! — прошептала Флер пересохшими губами.

Сен-Шевиот подошел ближе к ней.

— А вот вы — ангел. Забавное сочетание, не правда ли? Посмотрим, что получится, когда рай и ад воссоединятся.

От его слов мороз пробежал у нее по коже. Она отпрянула.

— Кто сообщил вам, что я нахожусь здесь?

— Кто еще, как не ваша Долли? Она давно уже подкупила одного симпатичного парня по имени Ноггинз, чтобы тот информировал ее обо всем, что творится вокруг. Из-за вас произошла целая цепь довольно любопытных событий. Когда миссис де Вир сообщила мне о вашем побеге, я сначала собрался искать вас в имении Пилларз. Ни ваши слуги, ни знакомые ничего не знали. Но симпатяга Ноггинз, которого весьма волнуют средства, необходимые для женитьбы, поведал своей хозяйке всю правду. А до этого никто — ни Долли, ни ваш опекун, — не имел ни малейшего понятия о том, что вы убежали в Бастилию де Шартелье. Уверяю вас.

Флер кончиками пальцев дотронулась до своих трясущихся губ. Она так сильно дрожала, что еле держалась на ногах. Так, значит, это Молли выдала ее. Очевидно, сама того не подозревая, она угодила в сети, расставленные человеком, которого любила.

Когда барон подошел к ней вплотную, Флер жалобно воскликнула:

— Я прошу, умоляю вас, лорд Сен-Шевиот, имейте же ко мне хоть каплю уважения, покиньте мою спальню! Клянусь, завтра я буду послушна и дам вам увезти меня Обратно в Лондон. Я понимаю, что потерпела поражение.

— Не совсем еще, — произнес его светлость со зловещей улыбкой, от которой его красивое лицо показалось Флер обликом самого дьявола.

— Что вы хотите этим сказать?

— А то, что я совершенно определенно намереваюсь сделать, моя дорогая девочка. То, в чем вы мне никогда не откажете как своему супругу.

Его черные сверкающие глаза, жадно пожирающие ее, сейчас были безжалостны, как и сам этот человек.

Когда Долли сообщила Дензилу о побеге Флер, он согласился присоединиться к ней в ее поисках и положить конец упрямству мисс Роддни. Будь сейчас в Лондоне Арчибальд де Вир, он никогда не позволил бы ничего подобного. Но Долли, беспокоящаяся о своей безопасности, охотно вызвалась помочь подлому и омерзительному плану Сен-Шевиота. Сперва они испугались, что Флер исчезла навсегда. Но как только Ноггинз выболтал им секрет Флер, барон немедленно отправился на побережье Эссекса.

— Положитесь во всем на меня, — сказал Дензил Долли, которая, похоже, немного нервничала и которой было не по себе от всей этой излишней суматохи и беспокойства. — Завтра, когда я привезу ее к вам домой, Флер будет выполнять все, что ей прикажут, заботясь о своей репутации и чести. Не думаю, что она вновь станет отказываться от брака со мною — это будет в ее же собственных интересах.

Даже Долли затрепетала от этих зловещих слов. И начала хныкать:

— Я — мать. Я должна заботиться об осиротевшей дочери моего кузена. О, будьте с ней поласковей и помните, что не надо заходить слишком далеко, иначе она скорее умрет, чем станет леди Сен-Шевиот.

Барон не замедлил с ответом:

— Она будет жить. Девушка может долго чахнуть в своем горе и мучительно сокрушаться над своею судьбой, но она молода, к тому же довольно сильна и постепенно привыкнет к своему новому положению. Я не отойду от нее ни на шаг, мадам, и у нее не будет возможности покончить с собой.

Сейчас, когда Сен-Шевиот взирал на изящную, восхитительную девушку, бледную, как муслин, с глазами, выражающими только ужас, он не испытывал ничего, кроме животного желания и стремления окончательно подчинить, сломить ее волю, а потом силою повести к алтарю.

— Итак, мое сладкое дитя, — произнес он, — не надо попусту тратить слова, снова отказывая мне. Сегодня эта уединенная крепость, избранная вами самой, станет небесным раем для нас обоих.

Флер открыла было рот, чтобы закричать, но слова застряли у нее в горле. Она не издала ни звука, да это было бы совершенно бесполезно. Она почувствовала, как сильные руки Сен-Шевиота схватили ее в железные объятия, и тут же ощутила отвратительный вкус его поцелуя. Затем он поднял ее на руки и рассмеялся ей в лицо.

— Я думаю, моя застенчивая фиалка, что завтра вы охотно и с восторгом объявите о нашей помолвке и станете моей невестой, а также будущей матерью моих сыновей, — произнес он.

Выше ее сил было что-то ответить, равно как и почувствовать боль, пронзившую все ее существо. Последними звуками, которые она услышала перед тем, как лишиться чувств, был шелест волн и завывание ветра. Сентябрьская ночь переходила в штормовой рассвет. Над башенками Бастилии с пронзительными криками носились встревоженные чайки. Флер успела подумать о том, не восстанет ли из пучины моря призрак ее матери, чтобы защитить свою дочь, так чудовищно и непоправимо преданную.

 

Глава 10

Пятнадцатого сентября 1838 года Флер, дочь сэра и леди Роддни, недавняя жительница имения Пилларз, близ Эппина, сочеталась браком с Дензилом Шевиотом, бароном Кадлингтонским, в соборе св. Павла в Найтсбридже.

На свадьбе присутствовало бесчисленное количество родственников и знакомых, приехавших издалека или живущих совсем рядом, — их пригласила миссис де Вир. Прибыли также почти все знатные семьи Бакингемшира. Весь Лондон говорил только об этой свадьбе.

Несмотря на известное всей Англии мотовство и распутство лорда Сен-Шевиота, значение имело лишь то, что он был одним из богатейших людей в стране; и гости, склонные шепотом обсуждать безумные выходки лорда, сегодня забыли о них и лицемерно изливали чувства, говоря о том, как они рады присутствовать на его свадьбе с такой восхитительно красивой девушкой.

Обручение было очень коротким. Это несколько удивило всех. Церемония прошла быстро и шаблонно, с соблюдением всяческих формальностей в связи с трагической гибелью четы Роддни. Однако миссис де Вир объясняла всем и каждому, что это брак по любви и что новобрачные очень стремились наконец соединиться, а «бедняжка Флер так нуждается в муже и доме».

Собор был переполнен людьми. К сожалению, этот день позднего лета был прохладным и сумрачным. Злобный ветер носил по улицам листья, опадающие с деревьев Гайд-Парка. Сточные канавы были наполнены мутной грязной водой, а как только зазвенели церковные колокола, полил дождь. Шикарно одетые джентльмены помогали своим дамам выбраться из карет, и к ним сразу подбегали кучера с зонтиками в руках.

Миссис де Вир сейчас играла роль «матери» и, то и дело всхлипывая, промокала глаза кружевным платочком, твердя гостям о «разбитом сердце» из-за расставания со своей «маленькой милой Флер». И «как трагично», что Арчибальд никак не смог вернуться из Индии из-за задержавших его дел. Поэтому посаженым отцом невесты на правах друга и опекуна был мистер Кейлеб Нонсил. Уравновешенный и степенный человек, для сегодняшнего события он постарался приодеться на весьма изысканный манер. Все подруги и знакомые Долли перешептывались между собой: «Где же она достала столько денег, чтобы устроить для мисс Роддни такое пышное торжество?»

Ответ на этот вопрос можно было бы услышать из короткого разговора между Долли и мистером Нонсилом, состоявшегося незадолго до венчания.

— Должен поблагодарить вас, мэм, за способ, при помощи которого вы утихомирили и покорили мою клиентку, — произнес Кейлеб и многозначительно улыбнулся миссис де Вир. Она, великолепная в синем бархатном платье и в шляпке с плюмажем из страусиных перьев, кокетливо подвязанной под подбородком, взглянула на собеседника несколько смущенно, но все же хихикнула и кивнула.

— Да, действительно, однако это была великая проблема.

— Не стану спрашивать вас, как вы добились такой коренной перемены в настроении девушки, — добавил мистер Нонсил.

— Умоляю, не надо, — с многозначительной гримаской проговорила Долли и стала обмахиваться веером, ибо ее бросало то в жар, то в холод. Затем Кейлеб сообщил ей, что в этот знаменательный день его сиятельство положил в банк на ее счет огромную сумму денег. Такая же сумма была вручена и самому мистеру Нонсилу. Миссис де Вир вздохнула свободно. Теперь хоть завтра она могла расплатиться со своими кредиторами. Она спасена! Арчибальд никогда не узнает, как близка она была к разорению. Согласно завещанию, огромные деньги, оставшиеся Флер от двойного состояния отца и матери, будут переданы его сиятельству лорду Кадлингтонскому, который волен распоряжаться ими, как сочтет нужным.

Преклонив колени в соборе, Долли лицемерно помолилась о благополучии юной девушки, пытаясь убедить себя, что сделала со своей стороны все возможное для дочери Гарри. Тем не менее она никак не могла избавиться от воспоминания о том, как доверял ей покойный кузен и как она злоупотребила его доверием. Она холодела от страха, думая о ненависти, с которой отнеслись бы к ней Елена с мужем, узнай они о том, как свершался этот брак.

Долли повторяла себе, что мистер Нонсил был виновен в равной степени. Ведь ничего подобного не произошло бы без его согласия. А он тоже крайне нуждался в деньгах и тоже нарушил слово, данное Гарри.

— Мне надо постараться больше не думать об этом, — пробормотала себе под нос миссис де Вир. Но, когда она посмотрела на алтарь, пред которым стояли жених и невеста, она нервно облизнула губы. Снова к ней вернулись воспоминания о том, что произошло в последние несколько недель.

Да, она никак не могла забыть тот час, когда Сен-Шевиот привез Флер обратно в дом в Найтсбридже. Даже Долли почувствовала приступ стыда, увидев, как внешне изменилась девушка. Смертельно бледная, с глазами, полными отчаяния, Флер постоянно дрожала и отказывалась отвечать на вопросы, которые ей задавали. Долли приказала близняшкам немедленно убираться прочь и отправила несчастную девушку прямо в постель.

Молли, бывшая служанка Флер, и вероломный Ноггинз были уволены. Долли наняла новую служанку, женщину пожилую и степенную. Теперь она ухаживала за Флер. Долли сказала женщине, что девушка «сильно повредилась умом» и посему за ней надо тщательно приглядывать, не обращая внимания на кое-какие «странности», которые та проявляла.

Как только Флер переступила порог ненавистного дома, в замке повернулся ключ. Она стала пленницей Долли.

Сам же Сен-Шевиот скорее гневался, нежели торжествовал по поводу всего этого. Зло свершилось, однако его светлость признался себе, что он не удовлетворен. Он пребывал в сквернейшем расположении духа. Когда Долли вкрадчиво и льстиво попыталась вызнать у него, что случилось, он приказал ей замолчать.

— В девушке нет никакого огня, — резко проговорил он. — Она сейчас выглядит как кусок льда. И, по-моему, если за ней не следить как следует, то потрясение последней ночи лишит ее рассудка. Будьте добры, отнеситесь к ней с тактом, мадам. Мне угодно, чтобы, когда я поведу ее под венец, она была в добром здравии и в прекрасном настроении. Я буду ждать еще месяц, но не дольше!

С этими словами он удалился. И Долли не покидали дурные предчувствия, когда она думала о том, не перестаралась ли она, пытаясь сломить сопротивление Флер.

Однако, по-видимому, сопротивление было сломлено. Флер не спорила, не возражала, не жаловалась на свою судьбу. Казалось, сила воли навсегда покинула ее, и ей больше ничего не хотелось в этом мире. Повернувшись лицом к стене, она молча лежала на кровати и даже не плакала, не вздыхала. Миссис де Вир было чрезвычайно сложно и неудобно управляться с Флер. В последующие недели ее терпение подвергалось множеству мучительных испытаний, однако Долли удалось по крайней мере выудить из Флер согласие выйти замуж за барона.

— Да, — всякий раз отвечала Флер, когда Долли задавала ей этот проклятый вопрос. — Я выйду за него замуж.

— Теперь ты должна это сделать, — утверждала Долли. — Поступить иначе было бы недостойно молодой девушки.

— Да, да, недостойно, — монотонно повторяла Флер, невидящим взглядом уставившись в одну точку перед собой.

— Конечно, это очень неприятно, — надоедала Долли. — Я весьма сожалею, что такое случилось. И, разумеется, не я вдохновила Сен-Шевиота на его… поступок.

Всякий раз Флер оборачивалась и смотрела на нее с таким выражением презрения и печали, что женщина терзалась от стыда.

— Вы все знали, Долли, и вы послали его. Он убил слугу моего отца. А потом он убил меня, — добавляла она шепотом. — Если бы мой отец воскрес, он отомстил бы за меня. Вы не осмелились бы посмотреть в глаза моим родителям!

И тогда Долли, шмыгая носом, бочком убиралась из комнаты.

Долгое время Флер была больна, и скорее душою, чем телом. Арчибальд, не зная о гнусном преступлении жены, совершенном по отношению к несчастной девушке, оставленной им на попечение супруги, получил лишь одно письмо, прибывшее с огромным опозданием, в котором говорилось, что «дорогая Флер согласилась выйти замуж за Сен-Шевиота». «Вас обрадует то, что она немного колебалась при этом», — писала Долли мужу.

Молодость и здоровье сделали свое дело, и Флер оправилась физически.

Несколько раз Дензил приходил повидаться с ней, и она принимала его, протягивая руку для поцелуя, но при этом отказывалась смотреть на него. Долли, наблюдавшая за ними, видела, как дрожала Флер и как бледное лицо девушки заливалось мучительной краской. Тем не менее Флер была чрезвычайно учтива. Обручальное кольцо, выбранное им из фамильной коллекции (с тремя изумрудами, стоившее целое состояние, как представлялось Долли), было слишком огромным и тяжелым для ее изящного тонкого пальца. Однако Флер поблагодарила Сен-Шевиота. Раз от раза девушка выглядела все изнуренней, и это раздражало барона.

— Вам надо прибавить в весе, дорогое дитя, — говорил он. — По-моему, вам станет намного лучше, когда вы будете жить в замке, на свежем воздухе и питаться превосходными продуктами с моих многочисленных ферм.

— О, милая Флер — несказанно счастливая девушка! — вставляла Долли.

Тогда усталые огромные глаза Флер устремлялись на нее, и Долли ощущала, как пылают ее щеки. Действительно, она чувствовала себя ужасно, понимая, с каким презрением относится к ней девушка.

После ухода Сен-Шевиота Долли осеняла Флер крестом.

— Ради Бога, неужели ты не можешь улыбнуться или хотя бы притвориться счастливой, даже если ты не чувствуешь себя таковой? Неужели тебе хочется тосковать? Пойми, даже терпению барона может прийти конец.

— Меня это не волнует, — отвечала Флер, закрывая глаза.

Тогда Долли восклицала в отчаянии:

— Неужели ничего нельзя сделать, чтобы хоть как-нибудь обрадовать тебя?! Чего же ты хочешь, ужасная девчонка?!

— Остаться одной, — шепотом отвечала Флер. — Наедине с моим позором и несчастьем. Будь я католичкой, я бы попросила разрешения уйти в монастырь, где уединилась бы навеки от этого мира.

— Клянусь, ты просто маленькая дурочка! — возражала Долли.

Однажды Сен-Шевиот прислал Флер коробку камелий, в центре которой сверкала восхитительная сапфировая звезда. Рядом лежала карточка со словами:

Пусть моя забота и мои подарки заставят ваши печальные глаза вновь засверкать голубизной этого сапфира. Я буду бесконечно добр к вам, если вы позволите.

Сен-Шевиот

И она — повинуясь настояниям Долли — поблагодарила его за бесценный сапфир, но горестная улыбка искривила ее губы, когда она увидела, что острые края броши вонзились в нежные бледные лепестки цветов.

— Как в мое сердце, — прошептала она. — И как в мою юность.

Сегодня, в день свадьбы, невеста была одета в роскошное платье из очень светлого фиолетового атласа, отделанного изысканными кружевными оборками. Кружевами была обшита по краям и ее шляпка. Прозрачная вуаль свисала с нее. Тонкая фиолетовая бархатная пелеринка, отороченная горностаевым мехом, покрывала белоснежные плечи.

В одной руке, одетой в тонкую перчатку, невеста держала букет фиалок из серебряных листиков. Шею обрамляли сверкающие бриллианты. Она выглядела так восхитительно, так невинно, так трогательно молодо и печально, что мужчины почувствовали себя неловко, словно внезапно ощутив постыдное грубое мужское желание. Но женщины, не зная правды о происходящем, завидовали сказочным драгоценностям Флер.

Сен-Шевиот, великолепный в сером камзоле, вышитом цветочками и с таким высоким воротником, что почти не было видно подбородка, возвышался рядом с девушкой. Она чувствовала его жуткое животное присутствие и ненавидела его.

Еле слышно она отвечала на вопросы. Скоро все кончилось. Под руку с бароном она прошла по проходу между рядами. «Его, его навеки», — мучительно подумала она. С этого мгновения и впредь ее жизнь будет сплошной, нескончаемой пыткой. Респектабельной пыткой, подумала она с цинизмом, который разбил бы сердце Елены Роддни, узнай она, о чем думает ее дочь в этот день.

С безразличным видом новоявленная леди Сен-Шевиот принимала поцелуи и поздравления от родственников и знакомых. Правда, здесь не было единственного человека, которого хотелось видеть Флер сегодня, — милой Кэти, подруги ее детства, но это было невозможно, ибо Долли запретила ей общаться со всеми бывшими близкими друзьями семьи Роддни.

И еще одно беспредельно возмущало Флер — то, что ее вел к венцу такой человек, как мистер Нонсил. Несмотря на то, что она была верна памяти о любимом отце, ей пришлось признать, что бедный папа ошибался в своем поверенном. Она ни на секунду не сомневалась, что мистер Нонсил и Долли были в сговоре. Ей пришлось беседовать с ним и выслушать массу сентенций, состоящих из сухих юридических терминов, в которых она совершенно не разбиралась. Устав от всего этого, она подписала все необходимые документы. Он был льстив, учтив и услужлив, заставляя ее трепетать, когда говорил о ее «сказочно счастливом будущем» после заключения этого столь прекрасного брачного союза. Он сказал, что теперь лорд Сен-Шевиот будет решать, что делать с унаследованным ею состоянием. Он намекнул, что его светлость уже вознамерился продать Пилларз и владения де Шартелье. То есть все переходит в руки барона, он сможет делать все что ему заблагорассудится со всем ее состоянием и ее владениями. С этой минуты и впредь он становится ее опекуном, попечителем и владельцем.

Если ее сердце обливалось кровью при мысли, что она никогда больше не увидит Пилларз, то по крайней мере она могла радоваться, что никогда больше не появится в странной мрачной Бастилии — роскошном замке, бывшем некогда гордостью Люсьена де Шартелье. Об этом месте у Флер сохранились самые жуткие воспоминания. Когда она осмелилась поинтересоваться, что сталось с бедной миссис Ледер, ей ответили, что его светлость назначил женщине пособие. Бедное создание было до такой степени запугано, что, конечно, никогда никому не расскажет о событиях, происшедших в Бастилии той страшной ночью. Она была нема как рыба, когда объявили, что бедняга Джейкоб Ледер погиб, в результате несчастного случая.

Флер старалась не думать обо всем этом, когда стояла рядом с Сен-Шевиотом в гостиной дома Долли. Вокруг ловко сновали слуги, разнося мадеру и марсалу, подавая свадебный торт. Это гигантское произведение кулинарного искусства, покрытое сахарной глазурью, прислал из Кадлингтона главный кулинар замка. Верх торта украшали инициалы «Д» и «Ф», связанные кремовым бантиком, знаменующим любовный союз, а на розовой глазури красовался герб рода Сен-Шевиота в обрамлении фиалок, изготовленных из сахара. «Все время фиалки», — подумала Флер устало, несмотря на то, что это были ее любимые цветы.

Ее радовало, что в этот день было пасмурно. Яркий солнечный свет стал бы насмешкой над нею. Еще она была рада, что Сен-Шевиот не повез ее сразу в замок. Ему хотелось поехать с ней в Монте-Карло, где будет много солнца, однако врач Долли предупредил, что здоровье мисс Роддни пока находится в столь слабом состоянии (предположительно, из-за смерти родителей), что длительное путешествие не пойдет ей на пользу. Особенно потому, что она может пережить большое потрясение, когда они станут переплывать Пролив, связанный с такими горестными для девушки воспоминаниями. Так что Дензил внял совету доктора и решил отвезти ее прямо в Кадлингтон. Они должны покинуть Найтсбридж завтра в полдень в знаменитой карете его светлости, управляемой четверкой великолепных коней. В середине пути они сделают остановку в Уайтлифе. Так решил Сен-Шевиот, поскольку неподалеку, в селении Фулмер, находятся охотничьи угодья некоего сэра Пиерза Килманнинга, баронета, с которым барон состоит в приятельских отношениях. Килманнинг с супругой предложили молодоженам апартаменты в своем доме, где они смогли бы переночевать, чтобы на следующее утро продолжить свой путь до Кадлингтона.

При упоминании имени «Килманнинг» Флер почувствовала себя прескверно. Она слышала, как отзывалась ее мать о леди Килманнинг, с которой познакомилась, когда стала госпожой маркизой. Это была одна из тех дам, которых глубоко презирала Елена: средних лет кокетка, живущая только ради своего удовольствия. Муж ее был знаменитым денди в эпоху Регентства.

Насколько понимала Флер, теперь ее будут окружать люди, к которым расположен Сен-Шевиот и перед кем закрыли бы двери своего дома ее родители.

Когда они ехали из собора, барон галантно поднес ее руку к своим губам и произнес:

— Неужели вы не можете одарить меня хоть одним словом или улыбкой, леди Сен-Шевиот?

Она даже не подняла глаз. Она молчала. Затем почувствовала, как его сильная рука сжала ее запястье, словно тиски.

— Ответьте мне. Я не потерплю подобного пренебрежения.

Она послушно подняла глаза и, взглянув на него своими прекрасными очами, промолвила:

— Что же вы хотите услышать от меня, лорд Сен-Шевиот?

— Прежде всего я хочу, чтобы вы оставили эту одиозную манеру обращаться ко мне «лорд Сен-Шевиот». Теперь я ваш муж, и у меня есть имя.

Она прикусила губу. Ее муж! Ей еще не верилось в это. В тех редких случаях, когда она разговаривала с Кэти о «вероятном муже», будущее представало в ореоле исключительной романтики.

Барон смотрел на ее нежную шею и видел, как она судорожно проглатывает комок. Он страшно злился, ибо всякий раз, когда заговаривал с нею, она отшатывалась от него, словно в ожидании сокрушительного удара. Что бы он ни делал, ему приходилось всячески успокаивать свою совесть. Девушка была сама виновата, поскольку упорствовала; но это прошлое, разве теперь ей было на что жаловаться?! Разве он не дал ей титул и положение, которые польстили бы даже ее матери? Ему стало жаль себя: ему приходится с таким трудом вытягивать из нее слова. Странная девушка! Она вроде бы не сопротивляется ему, но ее невинность по-прежнему остается при ней. Между ними словно возвышалась непроницаемая стена.

— Меня зовут Дензил! — резко произнес он.

— Дензил, — повторила она, как ребенок заучивает урок, правда, без всякого интереса.

— Черт побери! — сердито проговорил он. — Не очень-то славно начинается наша супружеская жизнь. Свадьба, несомненно, должна быть счастливым событием…

— Счастливым? — переспросила девушка с горечью и рассмеялась.

Дензил Сен-Шевиот не в первый раз слышал ее смех. Как-то в имении Пилларз — несколько месяцев назад — он молча наблюдал за ней, вслушиваясь в звонкий, беззаботный смех счастливого существа. Она вся светилась от радости. Тогда-то он и возжелал ее. Теперь же она принадлежала ему, но лишенная радости и счастья, и смех ее стал печальным и мрачным. Звук этого смеха приводил его в ярость и в то же время наполнял угрызениями совести. Он часто думал о том, что ведь именно он тот человек, кто убил ее душу точно так же, как его слуга сразил кинжалом Джейкоба Ледера.

— Я не хочу, чтобы люди считали, что моя жена вышла за меня замуж против своей воли, — пробормотал он.

Флер заговорила с тем холодным достоинством, которое и раздражало, и забавляло барона:

— Боюсь, лорд Сен… я хотела сказать, Дензил, что я не смогу отвечать за то, что подумают другие. Ибо я не обладаю сверхъестественной силой.

Он пожал плечами.

— И вы не намереваетесь быть добровольной спутницей моей жизни?

Она посмотрела на него с таким презрением, что он едва не отвел глаза.

— Я не была вашей добровольной супругой, — процедила она.

Сен-Шевиот откинулся на подушки кареты, сложив руки на груди, хмуро посмотрел на нее и произнес:

— Что ж, поступайте, как вам угодно. Вы упрямы, как осел.

Она закрыла глаза. Когда карета с грохотом подъезжала к дому, она подумала: «Я не только против воли вышла замуж, но все внутри меня сжимается от ужаса при мысли, что мне придется выполнять обязанности леди Сен-Шевиот. Мне хотелось бы умереть!»

Однако она отказалась от безжалостного забвения смерти — от того, чтобы присоединиться к тем дорогим ее сердцу людям, которые совсем недавно покинули ее.

Флер сцепила руки в бархатной муфте, отороченной соболиным мехом, и откинулась на подушки. Изнеможение и отчаянная усталость овладели всем ее существом. Совершенно измученная душою и телом, она погрузилась в дремоту. Ее новоявленный муж хмуро взирал на нее украдкой, однако не произнес ни слова. Наступило время с садистским удовольствием поиздеваться над несчастной Флер, однако он оставил ее в покое. Сейчас он предвкушал великолепный обед у Килманнингов. Сэр Пиерз был превосходным, радушным хозяином, а Арабелла, его супруга, всегда охотно принимала ухаживания Сен-Шевиота. Несмотря на ее возраст, она была весьма недурна собой, а ее лодыжки восхитительны.

Барон зевнул, а затем тоже погрузился в сон.

 

Глава 11

Замок Кадлингтон купался в солнечных лучах. Все утро слуги суматошно носились по дому, занимаясь необходимыми приготовлениями. Ведь скоро должен пожаловать сам хозяин с молодой женой. Их прибытие ожидалось к полудню.

Полы были натерты до блеска. Каменные стены вымыты и вычищены. В гигантской кухне главный повар-француз — напыщенный и взмокший от пота — изводил своих помощников, кухарок и посудомоек, составляя самое изысканное меню в своей практике, чтобы угодить привередливому и строгому хозяину.

Главою всего служебного персонала была домоправительница миссис Динглефут, суровая женщина, железной рукою управляющая всей женской обслугой. За ее зловещей улыбкой скрывался крутой характер. Этим утром она выстроила всех своих подчиненных, словно генерал, узнавший о предстоящем нападении врага. В данном случае врагом являлась новоявленная леди Сен-Шевиот. Матильда Динглефут занимала свой пост еще с тех пор, как была жива мать Дензила, обладавшая весьма хрупким здоровьем, которая была только рада предоставить замок под полный контроль суровой миссис Динглефут.

И уже много лет миссис Динглефут (которую все слуги за глаза благоговейно называли миссис Д.) по-хозяйски расхаживала по замку с ключами от кладовой, бельевых шкафов и сундуков с серебром. Ключи эти неизменно были подвешены к ее поясу. Громоподобным голосом она отдавала приказы, которые немедленно и беспрекословно выполнялись, а не подчинившиеся так же мгновенно увольнялись из замка. Домоправительница крайне редко встречалась с его светлостью. Его приказания доходили до нее, как правило, через личного слугу, Айвора. По правде сказать, Айвор был единственным живым существом в замке, которого боялась миссис Динглефут. Она знала, как высоко ценит его хозяин. Его власть была неограниченна, и любая служанка, не понравившаяся Айвору, тотчас оказывалась за дверью. Миссис Д. ненавидела и боялась Айвора, но внешне старалась казаться его другом. Из служебных помещений ему доставлялись самые лакомые кусочки и самые изысканные вина. Связанные удивительной и абсолютной преданностью барону, эти двое были и вправду его самыми верными слугами. Однако они с преогромной радостью перерезали бы друг другу глотки.

Этим утром Айвор был занят тем, что отдавал приказания в конюшнях, требуя, чтобы грумы убедились, что охотничьи собаки Сен-Шевиота полностью готовы к предстоящей охоте, которая должна состояться на этой неделе. Затем он напустился на садовников и проверил, полностью ли готова к инспекции барона теплица с орхидеями — единственный участок сада, к которому проявлял интерес хозяин.

Только что Айвор напомнил миссис Д., что супружеская чета может прибыть с минуты на минуту, поэтому следует удостовериться в готовности покоев для баронессы.

— Не волнуйся, все уже готово, — заверила его миссис Д. и предложила ему выпить вместе с ней по глоточку мадеры в ее комнате. После выпивки коварный валлиец лукаво взглянул на домоправительницу и зловещим тоном осведомился:

— Волнуетесь, а, миссис Д.? Ведь много воды утекло с тех пор, когда была жива миледи и втолковывала вам, что вы можете делать в доме, а что — нет.

Миссис Д. усмехнулась.

— Вряд ли моя новая хозяйка будет особо вмешиваться в мои дела… судя по тому, что я слышала о ней. Я имела дело с матушкой его светлости… и совершенно уверена, что смогу управиться и с его женой.

Айвор гомерически расхохотался.

«Разумеется, — подумал он, — миссис Д. может справиться с кем угодно, кроме меня». Ведь ему слишком многое известно о ней и о том, как и чем она украшает свое гнездышко в отсутствие хозяина. Никогда она не сможет держать в страхе его, как держит всех остальных. Ей-Богу, что у нее за улыбочка! А зубы огромные, как у лошади. Меньше всего эта улыбка казалась веселой или радостной, когда из-за толстых слюнявых губ показывались огромные, лошадиные зубы. Она была гигантского роста — на целую голову выше низкорослого валлийца. Кожа на ее лице была бугристой, и она часто пользовалась пудрой, чтобы скрыть врожденные недостатки, отчего ее физиономия становилась отталкивающе белой. Ее крашеные волосы, ржаво-коричневого цвета, всегда были уложены в ряд в виде локонов, толстых, как колбаски, и настолько аккуратно, что казались Айвору париком.

Тем не менее, чтобы производить впечатление молодой, эта гротескная старая дева, выпив лишнего, начинала жеманничать и кокетничать, отчего становилась совершенно омерзительной. Иногда Айвору приходилось терпеть такое поведение домоправительницы. Он рассказывал хозяину о ее глупом хихиканье и отвратительных ужимках, сопровождая слова непристойными жестами. Барон иногда был не прочь выслушивать подобные рассказы.

— И скажу вам, ее светлость не очень-то стойкого нрава, — заметила миссис Д., допивая мадеру и задумчиво рассматривая свою превосходно обставленную столовую.

— Вы правы, мэм, она не стойкого нрава, однако сногсшибательной наружности.

Миссис Д., подойдя к зеркалу, пригладила один из своих многочисленных локонов и с недовольством обнаружила, что на подбородке проросло больше волосков, чем обычно. При упоминании о красоте других женщин в необъятной груди миссис Динглефут всегда начинала клокотать жгучая ненависть.

— Прекрасно, мистер Айвор, — проговорила она. — Вы видели миледи, так что вам лучше знать.

И без того мрачное лицо Айвора превратилось в безжизненную маску. Ведь он один знал о жестоком происшествии в Бастилии в ту бурную ночь. И он даже несколько разочаровался в своем хозяине, ибо всегда считал признаком слабости, если мужчина до такой степени влюблен в женщину.

Миссис Д. попрощалась с Айвором и снова отправилась в обход своих владений. При ее приближении служанки засуетились и разбежались кто куда, боясь безжалостного языка миссис Д.

Она уверенно поднялась наверх, чтобы проверить еще раз комнаты, некогда принадлежавшие ее покойной хозяйке, матери Дензила.

Повсюду стояли цветы. На тот случай, если сентябрьский вечер окажется холодным, разожгли огромные камины. Все вокруг сверкало новизной.

Но выражение лица миссис Д. оставалось кислым и неодобрительным. Раньше эти две смежные спальни были темными, мрачными и настолько заставленными, что по меньшей мере трое слуг каждую неделю проводили там генеральную уборку. Бывшая баронесса любила экстравагантность рококо. Сегодня же эти комнаты были неузнаваемы, и удивительные изменения внес не его светлость, который лишь оплачивал счета, а молодой художник Певерил Марш.

Легко поддающемуся переменам настроения Сен-Шевиоту все больше нравился молодой художник. Барон восхищался его искусной работой. Певерил мастерски написал не только портрет его светлости, но и несколько великолепных портретов его друзей. Барону очень приятно было хвалиться перед знакомыми и друзьями своим художником, и он торжественно объявил нового обитателя замка Великим Живописцем.

Молодой человек полюбил старую заброшенную башню, с которой перед ним открывался восхитительный вид на лес; барон разрешил ему постоянно жить там. Для него специально обставили студию, которую он и занимал, ведя там уединенную жизнь отшельника. Когда он не занимался живописью, то погружался в чтение книг. Если он и чувствовал себя совершенно одиноким, то никогда не жаловался на это. Однажды, когда Сен-Шевиот заметил ему, что такому молодому человеку не подобает вести столь отшельнический образ жизни, и посоветовал обзавестись любовницей, которая развлекала бы его, молодой человек залился краской и с жаром отверг такое предложение.

— Мне не нужна любовница, милорд. Я страстно жажду лишь возможности писать картины и обогащать свои знания, — ответствовал он. После чего барон, пожав плечами, оставил Певерила одного.

Певерил стал хорошо известной фигурой в Кадлингтоне, хотя выходил из башни только для того, чтобы подышать свежим воздухом, порисовать натуру и перекусить в помещении для слуг. Молодые служанки пытались заигрывать с ним. Для каждой у него находилось доброе слово, но у него даже в мыслях не было поухаживать за какой-нибудь из них. Они находили его загадочным, но все без исключения очень любили. Если кому-нибудь нужна была помощь, Певерил всегда первым предлагал ее.

Он имел исключительную власть над животными. Мог помочь раненой птице или пострадавшей собаке. Даже свирепая Альфа, никого не подпускавшая к себе, кроме Сен-Шевиота, охотно подбегала к Певерилу. Часто можно было наблюдать, как эта огромная собака, виляя хвостом, поднималась вслед за юношей по винтовой лестнице и сворачивалась подле ног молодого художника, когда он работал в долгие солнечные часы.

Однако в лице миссис Д. Певерил нашел жгучего врага. Она ревновала его к Дензилу и завидовала интересу, проявляемому хозяином к художнику. Как правило, если барон находил что-то привлекательное в ком-нибудь из слуг, миссис Д. немедленно выискивала способ разделаться с этим человеком. Однако она ничего не могла поделать с Певерилом Маршем. И была чрезвычайно возмущена, когда его светлость поручил юноше заново отделать свадебные апартаменты.

— Он художник, так пусть сделает для миледи самую красивую опочивальню и будуар, я не пожалею на это никаких денег, — заявил барон.

И миссис Д. вынуждена была отступить.

Певерил наслаждался порученным делом. Такая работа привлекла бы любого поэта и мечтателя: этакая инаугурация красоты для молодой невесты, о которой говорили, что она самая красивая женщина, какую когда-либо видели. Он ничего не знал о происхождении и печальной истории мисс Флер Роддни, равно как почти ничего не знал вообще о зле. По правде говоря, ему мало что было известно и о его хозяине, бароне. Конечно, он не мог совсем не слышать о зловещих выходках Сен-Шевиота, о чем шептались все вокруг, и не мог совершенно забыть о жестоком равнодушии, которое проявил его светлость по отношению к умирающей Элспет во время их первой встречи. Однако в течение года, который Певерил прожил в замке, у него почти не было причин жаловаться на жестокость барона по отношению лично к нему. Конечно, это был недобрый, недружелюбный, угрюмый человек, и Певерил, будучи идеалистом, никогда не смог бы полюбить своего хозяина. Но он был благодарен ему за покровительство и кров, которые тот предоставил юному художнику после смерти любимой сестры.

Теперь его единственной целью было скопить деньги, которые платили ему Сен-Шевиот и его друзья за портреты, и в конце концов уехать из замка, чтобы начать независимую жизнь. Он не хотел вечно пользоваться гостеприимством и покровительством барона.

В оформление опочивальни для невесты он вложил всю душу и сердце. Миссис Д., совершенно слепая к красоте, сейчас стояла посреди спальни, тупо думая только о том, как это все расточительно и глупо. Да, для Матильды Динглефут не было места в этой сказочной комнате, которая совершенно не гармонировала с убогой фантазией свирепой дамы.

Все вокруг было в белых, утонченных и сияющих тонах — полная противоположность цвету темного вина, который так любила бывшая баронесса. Стены были обтянуты тончайшим атласом цвета слоновой кости, прошитым серебряной нитью. На полу распластался огромный ковер, выделанный из шкуры белого медведя. Высокие окна, которые выходили на зеленую гладь леса, тонущую в голубом тумане долины, обрамляли белоснежные портьеры из бархата, подвязанные серебряными шнурками.

Огромная кровать с пологом на четырех столбиках была перекрашена в белое и занавешена прозрачными, как паутина, занавесями. В изголовье раскачивались на серебряных цепях раскрашенные купидончики, и каждый держал в пухлой ручке серебряную лампаду, которую ночью зажгут для невесты. Постель была покрыта белым атласным покрывалом с изысканными кружевами ручной работы, напоминавшими пену. На пышных квадратных подушках были вышиты имена молодоженов: Дензил и Флер. Имя Флер ласкало слух молодого художника. Оно было красиво, и он рисовал его в уме в виде прекрасного цветка, который непременно напишет. Конечно же, его светлость прикажет ему написать портрет своей молодой жены. И портрет новой баронессы займет свое место в галерее среди портретов предков Сен-Шевиота.

В опочивальне находилась только одна картина, висевшая над камином. Она была заключена в позолоченную рамку, называлась «Мадонна и дитя» и принадлежала кисти великого Рафаэля — одно из многих сокровищ этого сказочного дома. Певерил приказал слугам перенести ее из галереи и повесить в опочивальне так, чтобы ее можно было видеть с постели.

Миссис Д. хмыкнула и уперлась руками в бока.

— Да что он думает, что ее светлость тут же соизволит родить наследника… он решил превратить замок в детскую для сопливых малышей?

Она полагала, что его светлость пренебрег свободой и женился ради того, чтобы иметь наследника, другой причины не видела.

Она также представила себе, что больше здесь не будет шумных пиров, толп знатных господ, собирающихся на охоту или играющих в карты. Теперь миссис Д. придется подавать молочный супчик и ходить с набожным видом, как и всем остальным. Увы, все это означало, что старые добрые времена в Кадлингтоне закончились!

Смежные комнаты были будуаром ее светлости (его светлость занимал апартаменты в противоположном конце коридора). И здесь Певерил Марш тоже позволил в полной мере разыграться своему творческому воображению. Стены комнаты были отделаны светлой древесиной. Предыдущий цвет стен был оливково-серым, как и бархатных занавесей, и обшивки дивана и кресел. Возле окна стояло невысокое бюро эпохи королевы Анны, за которым ее светлость может писать, если ей будет угодно. Рядом возвышался книжный шкаф, книги для которого выбрал сам Певерил — в основном это были сочинения поэтов. До обеим сторонам камина резного дерева висели портреты родителей невесты. Украшений здесь было немного — парочка фарфоровых статуэток и два серебряных канделябра. К преогромному неудовольствию миссис Д., Певерил убрал большинство старинных литографий и картин, восковые цветы в стеклянных витринах, бюсты предыдущих Сен-Шевиотов — все дорогие воспоминания бывшей баронессы, которая длительное время тяжело болела и надолго оставила запах тления в этих апартаментах. Теперь все это исчезло и окна были распахнуты навстречу солнечному свету. На памяти миссис Д. здесь почти никогда не было свежего воздуха. Неделю назад миссис Д. все еще надеялась: его светлости не понравится то, что он увидит в обновленных комнатах. Однако Сен-Шевиот одобрил все это с некоторыми оговорками. Несколько дней назад он приехал для окончательной инспекции и сказал Певерилу:

— Неужели вы считаете, что молодой леди понравится такая бедность украшений и такое простое убранство? Черт возьми, это слишком холодно и, на мой взгляд, слишком целомудренно.

Юноша покраснел и произнес:

— По-моему, целомудренность должна нравиться невесте, сэр.

Эти слова вызвали приступ громкого смеха у барона, однако он пожал плечами и сказал:

— Должна нравиться, говорите? Что ж, посмотрим. В любом случае, признаю, вы добились поразительного эффекта. Никогда прежде Кадлингтон не мог похвалиться столь необычным оформлением.

Утром Певерил поднялся наверх с огромной охапкой лилий. Он поставил их в серебряную позолоченную вазу на столе, поблизости от шезлонга, на который была наброшена белая испанская шаль. Садовники срезали и приготовили для Певерила огромное количество фиалок, которые он должен принести сюда, как только молодожены появятся возле замка. Разбросать их по кровати и на полу было идеей Певерила. Ведь его светлость намекнул, что фиалки — любимые цветы невесты.

— Сущий вздор! — таково было мнение миссис Д. Она круто повернулась спиной к поэтичной спальне невесты и направилась вниз, в огромный вестибюль. Слава Богу, что этому мальчишке не дозволено совать свой нос в эту часть замка. Здесь благодаря Небесам все было, как прежде.

 

Глава 12

Наверху, в своей студии Певерил Марш много размышлял о молодой невесте, которая скоро прибудет в свой новый дом. Со всей силой накопившихся в нем романтических чувств он приветствовал этот день и час. В последнее время Марш пребывал в состоянии некоторой подавленности, постоянно думая о том, когда же наконец у него будет достаточно денег, чтобы зажить самостоятельно, встретиться один на один с миром. Несмотря на все преимущества и выгоды Кадлингтона, ему все же здесь не нравилось. Однако сегодня его подавленность сменилась чувством радостного ожидания.

Мрачная башня была его одиноким домом. В круглом помещении студии по-прежнему стоял запах застарелой плесени и сырости. Старинные облупившиеся стены были наполовину прикрыты картинами и эскизами. Обстановкой служили убогая койка, стол, два стула с высокими спинками и мольберт. Башня имела восемь узких окон. Певерил никогда не занавешивал их. Ему нравилось разглядывать открывающийся перед ним ландшафт и при свете солнца, и в сумерках, и в дождь, и в снег. Он завороженно следил за облаками, медленно плывущими по небу, а иногда наблюдал за тем, как небеса внезапно разверзались и на землю обрушивался страшный ливень. Ранним утром он любил схватить взглядом первый золотой луч солнца, разрывающий темноту и возвещающий о том, что наступил рассвет. Летними ночами он подолгу смотрел на звезды, восторгаясь безграничностью и красотою созвездий. Он был счастлив — и все же несчастлив, — не понимая, что скрывается за его странным беспокойством.

Глядя на залитую солнцем долину, Певерил вдруг увидел темную точку, взбирающуюся по холму по направлению к Уайтлифу. Тишину нарушили цокот копыт и свист кнута. Волнение вспыхнуло в глазах Певерила. Наконец-то — наверное, это карета барона.

Художник повернулся и побежал вниз по винтовой лестнице. Войдя в огромный вестибюль из коридора, соединяющего башню с главным домом, он натолкнулся на миссис Динглефут. Она отпрянула назад.

— Осторожнее, молодой черт!

— Прошу прощения, мэм, — произнес юноша, — но я видел на холме карету его светлости.

Миссис Д. извлекла из глубокого кармана носовой платок и громко высморкалась. Ее маленькие глазки, хитрые и лукавые, как у слона, замигали.

— Возьмите себя в руки, приятель. И нет никакой необходимости сбивать с ног беззащитную даму.

Молодой слуга в ярко-зеленой ливрее замка, натягивая на вспотевшие руки белые перчатки, бочком подошел к художнику. Сделав весьма неучтивый жест в сторону удаляющейся домоправительницы, он тихо произнес:

— Тоже мне, беззащитная дама! Кто бы нас, бедняг, защитил от нее!

Певерил со своей обычной любезностью, но с достоинством, присущим ему, обратился к слуге:

— На вашем месте, Джукс, я поспешил бы на свой пост. А я пойду захвачу фиалки для ее светлости.

И легкой быстрой походкой он устремился к оранжереям, где садовник вручил ему огромную корзину с покрытыми росою цветами.

Поднявшись в покои миледи, Певерил разбросал благоухающие цветы по белым коврам и кружевному покрывалу постели. Вся опочивальня наполнилась тончайшим изысканным ароматом. Довольный таким эффектом, Певерил вновь спустился вниз и присоединился к слугам, выстроившимся в ряд по сторонам вестибюля. Их расстановкой занимались миссис Д. и дворецкий мистер Уилкинз. Присутствовали все, до самой последней посудомойки. Стояло теплое мягкое утро, и входные двери были открыты. В лучах солнца снаружи у портика расположились слуги, не работающие в замке: садовники, грумы, помощники конюхов…

Слуга-валлиец стоял на виду у всех во всей красе — одетый в свой лучший темно-серый камзол, панталоны и ботфорты. Он занимал самое почетное место и первым должен был встречать хозяина с молодой женой. Он дружелюбно подозвал к себе молодого художника, который тоже нарядился в свою лучшую одежду — в темно-коричневый костюм и белую рубашку с оборками, очень высоким воротником и галстуком, которые надевал только в исключительных случаях. Его открытое красивое лицо было не румяным, как всегда, а бледным и изможденным. Под глазами залегли темные круги. Певерил в последние дни подолгу, допоздна работал — иногда при недостаточном освещении. Выражение его лица принадлежало человеку, проводящему долгие часы в раздумьях. Он был постоянно угнетен мрачными мыслями о потере любимой сестры и своей разбитой семейной жизни. Художественный темперамент Певерила никогда не позволял ему удовлетвориться достигнутым. Он (совершенно неоправданно) боялся, что ему в жизни не удастся создать настоящий шедевр.

И вот карета, влекомая четырьмя величественными серыми лошадьми, свернула на аллею, ведущую к замку, и наконец торжественно подкатила к главному входу замка Кадлингтон. Послышались приветственные возгласы.

Форейтор сошел на землю и отворил дверцу кареты. Из нее появился Сен-Шевиот. В золотистом сентябрьском свете его лицо выглядело мрачным, каким-то желтым и не выражало ни радости, ни удовлетворения от приветствий встречающих.

Находясь в Фулмере, он рано отослал молодую жену спать, а сам почти до утра играл в кости с хозяином дома и еще несколькими приглашенными. Ночью он слишком много пил, и сейчас во рту его было сухо, язык распух, а ноющий желудок совсем не был расположен к праздничному приему. К тому же теперь у него была новая репутация — человека женатого, поразмышляв о которой, он пришел к выводу, что брак — дело ханжеское и что, видимо, все двери в округе теперь закроются перед ним и его женой.

Ночью, когда влюбленная Арабелла прошептала ему на ухо: «Да вы женились на ребенке, милорд Сен-Шевиот. И вам вскоре наскучит все это», — он согласился с ней. Теперь, когда он обладал Флер, он стал равнодушнее к ней, особенно из-за отсутствия у нее ответных чувств. Предмет вожделений, которого он добивался, никогда не имел для Сен-Шевиота такой же острой привлекательности, какой обладали предметы, находящиеся пока вне его досягаемости. Ответные чувства он легко получал от Арабеллы и в отсутствие мужа наслаждался в ее объятиях.

— Я женился лишь с одной целью — получить наследника, мадам, — прошептал он ей многозначительно.

Он действительно чувствовал, что вскоре это станет единственным разумным объяснением его «экскурса» в домашнюю, семейную жизнь. Его страсть к Флер, вероятно, угаснет из-за ее постоянных слез. Тем не менее сейчас он с церемонной учтивостью вывел ее из кареты, поднял на руки и перенес через порог. Затем осторожно помог ей встать на пол изящными ножками, обутыми в белые лайковые сапожки с жемчужными пуговками.

Раздались аплодисменты, послышались радостные крики:

— Добро пожаловать его светлости и ее светлости!

— Да благословит Господь жениха и невесту!

— Да благословит Господь вас, милорд… и вас, миледи!

Миссис Д., пристально изучая лицо невесты своими глазами-буравчиками, присела в глубоком реверансе, тяжело дыша. Слуги, стоящие во втором ряду, заглядывая через плечи стоящих впереди, рассматривали новоприбывших.

Вот так бывшая мисс Роддни, любимая дочь сэра Гарри Роддни и Елены, в прошлом госпожи маркизы де Шартелье, вступила в замок Кадлингтон.

Она вошла сюда как баронесса, леди Сен-Шевиот, очутилась в огромном, изысканно убранном доме. Она разглядывала длинные ряды слуг, учтиво склонивших головы, смотрела на широкие двойные лестницы, на прекрасную галерею и бессчетное множество тепличных цветов. Даже перила были обвиты экзотическими орхидеями. Она взирала на них с ужасом, ибо жгуче ненавидела эти цветы. Ведь они были связаны с ним.

Наконец-то Певерил Марш увидел леди Сен-Шевиот. Он не сводил с нее потрясенного, восхищенного взгляда, зачарованный ее непорочной блистательной красотой. Но что поразило его еще сильнее — это беспредельная печаль, запечатленная на ее юном лице. Как же она была бледна! До прозрачности! Неужели она так хрупка? Неужели что-то не так? Но что? Никогда в жизни молодой художник не видел волос такого цвета — у него перехватило дыхание, в ту же секунду им овладело сильнейшее желание запечатлеть на холсте этот золотисто-розовый ореол. Совершенные формы ее тела еще больше подчеркивались прелестной бархатной юбкой цвета лаванды и коротким обтягивающим жакетом. Белоснежную шею обрамляли тончайшие кружева. Шляпку украшал плюмаж из страусиных перьев, отчего девушка казалась выше ростом, однако Певерил заметил, что она едва достигает плеча своего мужа.

В Певериле возликовал истинный художник. Ему не было еще двадцати лет. А ведь в этом возрасте многие молодые люди уже сжимали в объятиях женщин если не по любви, так из-за пробудившейся чувственности. Но у Певерила Марша никогда не было ни времени, ни денег, чтобы добиваться расположения в женском обществе. А он понимал, что не станет настоящим художником до тех пор, пока не влюбится, ибо все великие таланты чаще всего были связаны узами с этой единственной созидательной силой — любовью. Невеста барона поразила все его существо, как молния, почти парализовав его.

Сен-Шевиот окинул его недобрым взглядом и кивнул в знак приветствия.

— Добрый день, Певерил! Ну как поживает ваш последний шедевр?

— Боюсь, что это не шедевр, милорд, но я продолжаю работу над новой картиной, благодарю вас, — ответил юноша, продолжая с восторгом и благоговением взирать на молодую леди Сен-Шевиот. Внезапно она подняла взор — казалось, с огромным трудом для ее усталых, отяжелевших век. Их взгляды встретились. Ее бездонные фиалковые глаза поразили его до глубины души. Снова молния пронзила дрожащего от волнения молодого человека. Флер тоже вздрогнула от его взгляда.

Во время поездки из Лондона и всю ночь, проведенную в Фулмере, она чувствовала себя едва живой. Такая же смертельная апатия владела всем ее телом и сознанием и утром, когда они добирались до замка по залитым солнцем окрестностям Бакингемшира.

Она не выказала ни капли радости, когда Сен-Шевиот указал ей на башню, возвышающуюся за лесом, и на парк, окружающий огромный замок. Он расхваливал многочисленные красоты дома его предков.

— Теперь весь Кадлингтон ваш, мадам, — произнес он холодно. — И вы будете владеть еще большим, если станете относиться ко мне менее безразлично.

— Меня совершенно не волнуют все богатства мира, — ответила она. — Я уже говорила вам об этом и не смогу изменить себя.

— Иногда меня удивляет, почему я остановил свой выбор именно на вас, — недовольно заметил он.

— Тогда давайте вспомним, — проговорила она с тем достоинством, которое было присуще ее матери. — Вспомним о том, что та девушка, на которой вы остановили свое внимание, совершенно непохожа на ту, над которой вы надругались той ночью в Бастилии.

Барон сначала покраснел, затем побледнел. И процедил сквозь зубы:

— Больше не упоминайте о той ночи… не смейте никогда говорить об этом.

Флер с невеселой усмешкой ответила:

— Если это воспоминание заставляет вас устыдиться, уже одно очко в вашу пользу.

Он резко откинулся на подушки и пробормотал, что чем быстрее у миледи будет куча маленьких детей, чтобы заняться ими, тем лучше. Таково теперь было единственное желание барона, а что оно реализуется очень скоро, он не сомневался. И позволил себе сказать ей об этом. Она промолчала в ответ, однако посмотрела на него с безграничным отвращением. Все сказанное или сделанное ею во время этого брака будет сопровождаться чувством глубочайшего презрения к нему.

Теперь от нее требовалось восхищаться великолепием ее нового жилища и роскошной жизнью, ожидающей ее в замке. Она с горечью сознавала, что ей хотелось бы быть такой, как Долли или близняшки, которые с радостью осквернили бы себя, выйдя замуж за подобного человека ради его несметного богатства.

Сейчас же она думала о том, кто этот сероглазый юноша, только что смотревший на нее с глубоким уважением и восхищением. Ей показалось, что она не замечала лиц остальных людей, видела только его. Затем она вошла в вестибюль и приблизилась к подножию огромной лестницы. Там гигантская женщина в шляпке низко поклонилась ей и заговорила, сложив на груди руки в перчатках:

— Я к вашим услугам, миледи. Меня зовут миссис Динглефут, я — здешняя домоправительница. Я была ею еще при жизни баронессы, матушки его светлости, да упокоит Господь ее душу.

— Доброе утро, миссис Динглефут, — с исключительной учтивостью ответила Флер, которая никогда не относилась с пренебрежением к людям низшего сословия.

Зловещим взглядом миссис Д. критически осмотрела девушку с ног до головы. Красота, поразившая и околдовавшая Певерила, вызывала в ней лишь злобу и презрение. Воистину миледи была красавицей. Но она выглядела очень устало — почти раздавленно, — и это вселяло радость в злобную домоправительницу. Наверное, барон уже подчинил ее себе. Ведь он не терпел никаких женских глупостей и прихотей. И, похоже, миссис Д. не следует ожидать противодействия со стороны миледи. Она угодливо осклабилась, демонстрируя свои лошадиные зубы, и пробормотала что-то о том, что очень надеется, что ее светлости понравятся ее покои. А может, ей хочется осмотреть кухню и остальную часть замка? Когда ей будет угодно, сейчас или потом?..

— Потом, пожалуй, — ответила Флер.

Она устала, устала, как никогда, и мечтала побыть в одиночестве. Ей безумно хотелось спать. Только в целительном забвении сна она находила успокоение от всех страданий и несчастий, выпавших на ее долю. Сквозь кружевной воротничок ярко сверкало бриллиантовое ожерелье, бриллианты блистали на ее запястьях и пальцах. Она знала, что все служанки сейчас не испытывают ничего, кроме зависти… но она скорее бы стала одной из них, нежели леди Сен-Шевиот.

Дензил подошел к ней и нежно положил руку ей на плечо. Она тут же отстранилась от него. Это движение не ускользнуло от проницательного взгляда миссис Динглефут.

«Ага, — подумала она. — А они не очень-то жалуют друг друга! Полагаю, миледи вышла за него замуж не по своей охоте. Что ж, тем лучше. Ей не захочется управлять мною или моим хозяйством, ибо она не будет лично заинтересована в этом».

И, обрадованная своим наблюдением, миссис Динглефут низко поклонилась, отошла назад и свирепым тоном приказала служанкам заняться делами. Завтрак накрыли не в большой столовой зале, а на маленьком овальном столике à deux в небольшой столовой, примыкающей к кухне. Это был интимный завтрак для молодоженов. А вечером состоится роскошный пир, на который приглашены многочисленные гости из графства. Флер знала об этом, и все ее существо трепетало от мысли вскоре быть представленной друзьям и знакомым Сен-Шевиота, когда ей придется играть роль смущенной невесты. Она всей душою ненавидела лицемерие, но знала, что ей придется пройти через это. «А это только начало», — с горечью подумала она.

Когда Сен-Шевиот повел ее через вестибюль, она чувствовала себя так, словно чьи-то жестокие сильные руки насильно ведут ее в тюрьму. И впредь она не сможет ни убежать отсюда, ни жить своей жизнью. Не останется уединения, спокойствия, радости, и она никогда не будет больше Флер Роддни. В этих стенах в качестве леди Сен-Шевиот ей придется «любить, уважать и во всем подчиняться» этому ужасному человеку — и так до самой смерти.

Неожиданно раздался громоподобный лай огромной собаки. Флер увидела, как в открытые двери ворвался белый волкодав. Она очень любила животных, но эта собака имела весьма зловещий вид. Она подбежала к барону и начала лизать ему руку. Погладив собаку по голове, он сказал:

— О! А вот меня встречает моя любимица! Это Альфа… Альфа, ну-ка подойди к своей новой хозяйке и покажи, что ты рада познакомиться с ней.

Флер протянула руку. Альфа медленно подошла к ней, обнюхала вытянутые пальцы, а затем с рычанием отступила назад. Она предпочитала мужчин, у нее в замке не было друзей среди обитателей женского пола. Вдруг она заметила Певерила Марша и подбежала к нему, чтобы тот ее приласкал. Сен-Шевиот рассмеялся.

— Настоящая женщина! — произнес он. — Берегитесь, Флер. Ибо, стоит вам пересечь ей дорогу, она покажет свои клыки!

— Она уже показала их, милорд, и я не собираюсь переходить ей дорогу, — холодно отозвалась миледи.

Свой зловещий и иногда совершенно неуместный юмор Сен-Шевиот продемонстрировал сейчас, чтобы показать власть над животным и над самой Флер.

— Я прикажу Альфе охранять вас. А если я так сказал, то, значит, она никого не подпустит к вам. Вот, смотрите!

Он сделал знак собаке, и она незамедлительно повернулась и вцепилась желтыми клыками в подол юбки Флер, которая стояла без движения, с окаменевшим лицом. Однако в ее глазах не было страха. Эту свирепую собаку Флер боялась намного меньше, чем ее влюбчивого хозяина.

— А теперь, — проговорил Сен-Шевиот и поманил к себе Айвора, — попытайся-ка взять миледи за руку, — приказал он валлийцу.

Валлиец с кислым выражением лица повиновался. Он хорошо знал нрав свирепой суки, однако не был трусом. Тем не менее, когда его рука находилась в нескольких дюймах от руки Флер, волкодав со злобным рычанием кинулся на него. Айвор мгновенно ретировался, пробормотав, что когда-нибудь перережет Альфе глотку. Сен-Шевиот разрывался от смеха. Остальные слуги последовали примеру хозяина. Похоже, что всем очень понравилась его шутка. Флер же стояла, не шелохнувшись, но лицо ее смертельно побледнело. Тут Певерил осмелился обратиться к ней:

— Не бойтесь, миледи. Лай Альфы намного страшнее, чем ее укус.

— А я и не боюсь, — спокойно и небрежно ответствовала Флер, но в ее глазах появилось тепло благодарности к этому юноше, попытавшемуся успокоить ее.

Сен-Шевиот свистнул волкодаву. Видно, его порядком утомила эта шутка.

— Итак, милое дитя мое, у меня есть для вас сюрприз, — обратился он к Флер сладчайшим голосом, так, чтобы его слышали все слуги, хотя глаза его по-прежнему мрачно и негодующе смотрели на молодую жену. — Позвольте мне представить вам Певерила Марша. Я уже рассказывал вам об этом юноше. Гений среди нас. Мой Великий Живописец. Вы будете позировать ему для вашего портрета… Но всему свое время.

Он поманил к себе Певерила, который немного смущенно подошел и поклонился миледи. Она сразу почувствовала к нему расположение. Он выглядел так молодо и скромно рядом с огромной и мрачной фигурой барона. Искусство в любом его проявлении всегда притягивало Флер. Ее родители восхищались прекрасными произведениями живописи и, когда она была совсем еще маленькой, хвалили ее первые рисунки акварелью. (О Господи, подумала она с внезапным приступом боли, как безвозвратно далеко ушли те золотые, милые дни, проведенные в имении Пилларз! О, они ушли навсегда, те благословенные дни!)

— Почитаю за честь познакомиться с вами, миледи, — произнес молодой художник. Его голос был тихим и мягким, как и выражение его лица. Машинально Флер протянула ему руку, обтянутую тонкой перчаткой. Он смотрел на эту маленькую руку так, словно не знал, что ему с ней делать. Тогда Сен-Шевиот саркастически рассмеялся.

— Можете поцеловать ей руку. Она вас не укусит, — проговорил он, снова демонстрируя прекрасное расположение духа.

Красивое лицо юноши зарделось от смущения. Он коснулся тонкой руки в лайковой перчатке. На фоне его смуглой ладони ее рука казалась крошечной и очень белой. Он с отчаянием заметил, что на его руке остались следы масляной краски, которую он не смог отмыть. Едва коснувшись губами руки миледи, он резко поднял голову, будто его уста соприкоснулись с раскаленным углем. Барон расхохотался.

— А у нашего художника, оказывается, отсутствуют манеры галантного кавалера. Однако, миледи, вы еще увидите, что кистью он владеет с великим умением. Разрази меня гром, если мой портрет, написанный им, не самый лучший в галерее рода Сен-Шевиот! Ну-ка, покажите его миледи, мой мальчик.

Но Флер проговорила:

— Вы должны извинить меня, мило… — Она осеклась и добавила: — Дензил, но я лучше отправлюсь к себе. Я немного устала с дороги.

— Женщины всегда устают в самый неподходящий момент, — проворчал Сен-Шевиот, затем повернулся и громко спросил: — Кто сейчас временная служанка ее светлости?

Дня через два в замок должна была прибыть из Парижа служанка-француженка, нанятая Сен-Шевиотом для жены, а пока миссис Динглефут подыскала миловидную деревенскую девушку, которая была наскоро обучена, чтобы помогать одеваться знатной даме и не казалась слишком неуклюжей.

Эта служанка, которая была еще моложе Флер, выступила вперед и поклонилась:

— Меня зовут Фиби Уидерз, миледи. Я дочка Рубена Уидерза, садовника замка Кадлингтон. К вашим услугам, миледи.

— Здравствуй, Фиби, — дружелюбно сказала Флер. — Я рада, что ты будешь прислуживать мне.

Сен-Шевиот оглядел девушку, и у него появилась непристойная мысль, что, наверное, как-нибудь вечерком он тоже будет рад ее услугам. Рубен Уидерз занимался орхидеями, равных в этой работе ему не было. Фиби была очень симпатичной, со складной изящной фигуркой и веселыми сверкающими глазами. За спиной Флер Сен-Шевиот игриво ущипнул девушку под подбородком. Она покраснела и хихикнула. Все это не ускользнуло от взгляда Певерила, который нахмурился, почувствовав некоторую неловкость, если не сказать — отвращение. Такое поведение барона показалось ему явно странным. Неужели джентльмен, только что привезя домой молодую жену, уже обращает внимание на молоденьких служанок?

Певерил с тревогой посмотрел на Флер. Она повернулась и сказала:

— Мне бы очень хотелось, чтобы Фиби отправилась со мной и показала мне мои апартаменты.

— Нет, — возразил Сен-Шевиот. — Я сам покажу вам ваши покои. А с нами пойдет тот, кто так искусно оформил их. Я доверил отделку ваших апартаментов нашему юному живописцу. Все переделки там совершены с единственной целью — чтобы доставить вам удовольствие, Флер. — Последние слова он произнес тихо, предназначая их только для нее. Флер промолчала. Она поднималась наверх по одной из широких лестниц, устланных толстым ковром, опираясь на перила красного дерева, ощущая беспредельную усталость.

Певерил с трепетно бьющимся сердцем следовал за ними. Теперь, когда он увидел лицо Флер Сен-Шевиот, он страстно желал, чтобы отделка покоев ей понравилась. Он был счастлив, что потратил столько времени и сил, чтобы сделать ее покои как можно красивее. Ибо сейчас он понимал, что все сделал правильно. Целомудренная белоснежная красота опочивальни невесты станет великолепным фоном для благородной и безупречной красоты леди Сен-Шевиот.

Он ощутил прилив безумной радости, когда услышал одобрительное восклицание, слетевшее с ее уст при виде апартаментов. И действительно, сейчас Флер, внезапно очнувшись от своих кошмарных мыслей, на несколько мгновений оживилась, разглядывая это очарование, придуманное и воплощенное молодым художником. Несмотря на горе и глубочайшее отчаяние, ее женская сущность была полностью покорена тем, что открылось ее взору. Эта роскошная кровать, покрытая кружевным покрывалом, амурчики в изголовье, держащие лампадки, расписной потолок, а вокруг, повсюду… нежно пахнущие фиалки… фиалки для нее, ковер из фиалок, по которому она ступала. Какая очаровательная идея!

— Это и вправду восхитительно, — прошептала она, и ее щеки слабо порозовели.

Певерил низко поклонился. От радости он был готов целовать ей ноги.

— Я вознагражден… нет, более того… одним только сознанием того, что вам понравилось все это, миледи, — проговорил он.

Сейчас она посмотрела прямо ему в глаза. И даже улыбнулась.

— Благодарю вас, — сказала она. Ее радовало то, что это сделано им, а не Сен-Шевиотом.

Но почти тут же огромная фигура Сен-Шевиота встала между ними, заслонив от Флер счастливое лицо юноши. Длинными пальцами Дензил взял ее за талию.

— Значит, вам, и правда, понравилось? Вы покраснели. Может быть, по крайней мере сейчас вы начинаете осознавать, какие чувства я испытываю к вам. И, возможно, сейчас вы понимаете, что я сделал бы для вас, будь вы со мной хоть немного нежнее, — произнес он почти шепотом.

Ее розовые щеки сразу же побледнели. Она отстранилась от барона. Презрение и отчаяние заслонили эту прекрасную, залитую солнечными лучами комнату. Если бы все это приготовил для нее жених, которого она любила, если бы в этой прелестной комнате она находилась с кем-нибудь другим, а не с Сен-Шевиотом, — все было бы иначе! И это маленькое чудо, сотворенное Певерилом, — все это было создано лишь для ее унижения, пытки, мучений; для того чтобы грубые руки Сен-Шевиота хватали ее, как хватают они сейчас вон те лилии, марая их несравненную белизну своим безжалостным прикосновением.

А Певерил Марш, ничего не зная о ее раздумьях, со счастливым видом направился вместе с ней в смежную комнату. Там тоже все понравилось Флер, и она снова улыбнулась и поблагодарила его.

— Никогда еще я не видела более красивой комнаты, — сказала она. — Она сейчас напоминает мне о родительском доме, о будуаре, принадлежавшем моей милой матушке. Она тоже очень любила стены, отделанные деревом.

Певерил смотрел на Флер, почти лишившись дара речи от признательности. Проницательный взгляд художника заметил, что ее нижняя губа дрожит, а на самых длинных ресницах, которые он когда-либо видел, заблестела слеза. И вновь он обеспокоился. Ну почему, почему леди Сен-Шевиот так печальна и так беззащитна? Что же с ней случилось? Что привело ее к браку с бароном? Неужели эта женщина вышла замуж не по любви? И, Боже мой, что скрывается за этой странной атмосферой беды, которую быстро уловил восприимчивый молодой художник?

Он почувствовал, что ему пора уходить. Поклонившись сначала Дензилу, затем Флер, он пробормотал прощальные слова и удалился.

Тихо, как мышка, появилась Фиби.

— Миссис Динглефут хочет знать, не угодно ли миледи чашечку ромашкового чая или сердечных капель перед завтраком…

— Оставь нас! — перебил ее Сен-Шевиот.

— Слушаюсь, милорд, — прошептала Фиби и мгновенно исчезла.

Флер стала развязывать ленты на шляпке. Она прошла в эту изумительную спальню, приблизилась к окну и пристально посмотрела на восхитительный парк. Она разглядывала могучие тисовые деревья, роскошные цветники с розовыми и алыми розами позднего лета; сказочной красоты хризантемы. Затем подняла взор на верхнюю террасу с балюстрадой из итальянского мрамора, оглядела искусственное озеро с водяными лилиями. А потом долго всматривалась в бесконечную зеленую ширь леса, скрывающегося в туманной дымке.

Она была совершенно одна, словно находилась в изгнании в какой-то чужеземной стране — очень далеко от всех и всего, что когда-то было ей знакомо. Она настолько упала духом, что сейчас ей показалось бы счастьем вернуться в дом Долли, по крайней мере там жили ее родственники. И все же нет, ни за что! Лживая Долли стала ее врагом навсегда, а бедняга кузен Арчибальд ничего не знал о ее подлом предательстве. Теперь ни одна живая душа не смогла бы защитить ее от дальнейшего бесчестия и унижения, которым она будет подвергаться. Да, она стала респектабельной, уважаемой женой, да, теперь она носила прекрасный старинный титул и была хозяйкой этого роскошного дома, больше похожего на дворец. Но ей не хотелось ничего из всего этого.

Слезы медленно катились по ее щекам. Печально вздохнув, она вытерла их, зная, что супруг придет в ярость, увидев ее заплаканной.

Он подошел к ней и остановился рядом. Жадными пальцами начал расстегивать пуговички на ее жакетике. Лицо его горело от возбуждения, отчего она пришла в ужас.

— А ты такая симпатичная штучка, — шептал он. — Жаль, что ты к тому же еще и сосулька.

Она стояла оцепенев. У нее почти не было сил сопротивляться. Да и к чему это приведет? Разве будет от этого какая-нибудь польза? Ведь она стала его женой и у нее были перед ним определенные обязательства. Так ее учила мать.

— Неужели вы не можете промолвить хоть слово благодарности за все то, что я сделал для вас? — свирепо проговорил он, уставившись на нее своими черными глазами.

— Благодарю вас, — тихо произнесла она.

В страшном гневе он оттолкнул ее от себя… с такой неистовой силой, что она пошатнулась и упала. Она тихо лежала на ковре из шкуры белого медведя, закрыв лицо руками, утопавшими в бесчисленном множестве смятых фиалок. Но она не плакала.

 

Глава 13

Спустя два месяца, холодным ноябрьским утром, Флер поднималась по винтовой лестнице, ведущей в студию Певерила. Несмотря на свою молодость, она поднималась очень медленно. Ей никак не удавалось побороть телесную и душевную усталость, охватившую ее с тех пор, как она вышла замуж за Сен-Шевиота.

Сейчас она чувствовала себя значительно лучше, чем обычно, ибо барон отсутствовал. Он поскандалил со своим главным егерем по поводу какого-то инцидента на охоте. Замок был переполнен джентльменами, весь последний уик-энд наслаждавшимися охотой. Целый день лес оглашался выстрелами из охотничьих ружей. Однако после ссоры Сен-Шевиот, пребывая в прескверном настроении, отбыл в Лондон. Флер знала, что в столице он большую часть времени проводил в клубах, играя в карты, или ужинал с любовницами. Ей было известно, что у него много любовниц. Он сам рассказал ей об этом, к ее стыду и ужасу.

— Мужчина не может жить с куском льда, — сказал он ей как-то ночью. — И я без труда нахожу себе привлекательных женщин, которые считают меня восхитительным любовником.

На это Флер промолчала. Она молчала всякий раз, когда он вел себя оскорбительно. Ее спокойное, всепонимающее лицо, полное муки, всегда приводило его в бешенство.

Один, только один раз он извинился перед ней после особенно неприятной сцены, происшедшей между ними. Тогда она пристально посмотрела ему в глаза, смотрела долго, презрительно и наконец воскликнула:

— О Господи! Наступит тот день, когда призраки моих любимых родителей восстанут из своей водяной могилы, чтобы преследовать и терзать вас! Вот увидите, ваше чудовищное поведение не останется безнаказанным!

И тут он отпрянул от нее, ибо был крайне суеверен.

После примерно двух недель безуспешных попыток привыкнуть к новой жизни в замке Флер согласилась позировать молодому художнику для портрета. Она видела его довольно часто или в доме, или прогуливающимся по окрестностям. Ей не удавалось остановить его, чтобы побеседовать. Его беспредельная деликатность вкупе с несколько мальчишеским достоинством нравились ей. Казалось, он единственный обитатель замка, который мог ей понравиться и к кому она испытывала уважение. В целом ей не нравились все слуги барона. И ей пришлось потратить совсем немного времени, чтобы уяснить для себя, что домоправительница ее враг, причем самый ярый.

Вскоре Фиби сменила некая француженка лет тридцати по имени Одетта; с резкими чертами лица, острая на язык, она относилась к тому неприятному типу женщин, которых никогда не нанимали в имении Пилларз. Однако Одетта была искусной вышивальщицей и прекрасно ухаживала за гардеробом миледи. Это удовлетворяло Сен-Шевиота, так что Одетта осталась в замке. Одной из многочисленных обременительных обязанностей Флер было часто менять наряды — такова прихоть барона. И она с горечью думала о том, что постоянно наряжается, как кукла, лишь для того, чтобы позабавить его.

Ей не нравился не только ее супруг, но и его друзья. В замок приезжало много народу — иногда Кадлингтон посещали две-три матроны с молодыми дочерьми, которые могли составить приятное общество и были в высшей степени респектабельны. Но эти матроны, казалось, боялись барона (и справедливо, с иронией говорила себе Флер). Ведь как он поглядывал на их дочерей-девственниц! Поэтому самые симпатичные из соседей наведывались в замок крайне редко, а некоторые вообще избегали появляться у барона. И несчастной Флер оставалось обрести только одного скромного приятеля — Певерила, художника.

Раз от раза она все с большим нетерпением ожидала того часа, когда будет ему позировать. Теперь они свободно беседовали друг с другом, находя много общего, — эти два молодых человека, которые были практически ровесниками. Она уже много знала о его жизни, вначале беспечной, но затем превратившейся в череду несчастий и сплошную борьбу за существование. Ее поражала обширность его знаний. Он был очень начитан и к тому же не только художник, но и поэт.

В течение этих двух месяцев, когда поздняя осень постепенно переходила в начало зимы и из-за ненастья Флер не выходила из дома, она стала задумываться о том, что, наверное, больше не смогла бы вынести жизнь в замке без общества Певерила.

И сегодня, достигнув верха лестницы, ведущей в студию художника, она запыхалась несколько сильнее, чем обычно.

Как и Певерил, она видела в башне некое убежище, укрытие от остального мира. И ей, как и ему, было хорошо в студии. В своих покоях она задыхалась от окружавшей ее роскоши.

Певерил, заслышав ее медленные легкие шаги, бросился к двери и распахнул. Когда он увидел поднимающуюся Флер, на его лице появилось удивительное выражение — так человек взирает на святой образ.

В свои девятнадцать лет молодой художник никогда не испытывал большего восхищения, чем то, которое овладевало им всякий раз при виде красавицы баронессы. И никого прежде он не почитал столь глубоко. И если она была погружена в печаль, его тревожили лишь муки любви.

Когда она приблизилась к нему, он низко поклонился и нежно поцеловал протянутую руку. Она была одета так, как ему больше всего нравилось: в простое платье, в котором он и писал ее, из бархата лилейно-белого цвета. Глаза же ее были светло-фиалкового оттенка, и на ней не было ни одной драгоценности. Сейчас она казалась ему не старше пятнадцати-шестнадцати лет. Ее жемчужного цвета кожа и розовые губы были шедевром самой Природы. Когда юноша писал ее портрет, то дрожь чистейшего восторга и радости нередко пронизывала все его тело, словно молния.

Однажды утром барон сказал Певерилу:

— Мне угодно, чтобы портрет миледи излучал веселое настроение. Я не хочу даже намека на слезы! Ибо женщины слишком часто и слишком много плачут!

Певерил пересказал эти слова Флер и ужаснулся тихому невеселому смеху, вырвавшемуся из ее губ. А потом она проговорила:

— Рисуйте меня такой, какой видите, Певерил. Ведь истинный художник умеет изобразить то, что он видит своим безошибочным зрением.

Однако Певерил опасался, что Сен-Шевиоту может не понравиться его работа. И поэтому он очень просил барона не смотреть на портрет до тех пор, пока не завершит его.

Певерил провел Флер в студию. Она устроилась на стуле с высокой спинкой, на котором сидела всегда, когда позировала художнику.

— Вы чувствуете сквозняк, миледи? — заботливо осведомился Певерил.

— Нет, — ответила она. — Мне нравится здесь.

Положив руки на подлокотники стула и скрестив изящные маленькие ножки, она закрыла глаза, а Певерил тем временем опустился перед ней на колени, оправляя складки ее бархатного платья. Он поднял глаза. Эта совершенная головка была опущена подобно цветку лилии, сгибающему своей тяжестью изящный стебелек. Как всегда, он восхищался длиною ее пушистых длинных ресниц. Этим утром тени под огромными глазами были особенно насыщенными. При виде ее опущенных век его сердце больно заныло. О, до чего трагическим был рисунок прекрасных губ! Сейчас и ежедневно он размышлял над тайной, которая ее окутывала. Сомнение и тревога острым ножом вонзались в его доброе нежное сердце, когда он чувствовал, как кровоточат бесчисленные раны ее души. Какая же беда произошла с ней? Что мучило ее? О, что? Он любил ее настолько сильно, что готов был умереть, лишь бы увидеть счастливую улыбку на скорбных устах! Но почти никогда он не видел ее улыбки.

Она подняла веки. Певерил вздрогнул. Ему было слишком страшно заглянуть в бездонные глубины ее глаз. Иногда ему казалось, что он не хочет узнать, что в них скрывается.

— Какое серое утро, — произнес он поспешно. — Я начну писать ваш портрет, когда будет хорошее освещение. — И он повернулся к холсту. Холст был почти пяти футов высоты. Певерил предчувствовал, что если когда-нибудь ему удастся написать ее портрет, то получится шедевр. Сегодня он сосредоточил свое внимание на прелестном рте с божественным раздвоением нижней губы. Он обмакнул кисть в розово-мареновую краску и приступил к работе.

Она наблюдала за ним, и они перекидывались словами.

— Как мрачно становится в замке, когда идет дождь.

— Да, миледи. Прошлой зимой после Рождества было еще хуже. Ужасный ветер свирепствовал тогда в долине. Казалось, что все дома сметет этим ураганом.

— Мне бы не хотелось говорить об ураганах и штормах. А вот туманы… от осенних туманов мне становится очень грустно, — промолвила она.

— Я не хочу, чтобы вам было грустно, миледи. Мне хочется, чтобы вы испытывали только радость весны, — с чувством проговорил молодой художник.

Она приподняла бровь и сказала:

— Я очень давно не чувствовала радости весны.

Это был один из тех ответов, которые ему меньше всего хотелось слышать.

— Надолго ли уехал барон? — осведомился он.

— До конца недели, по-моему.

Теперь настала очередь Певерила приподнять бровь. «Да как только может мужчина на целую неделю покидать такую женщину?!» — подумал он.

— Скажите, Певерил, а вы не обладаете теми сверхъестественными способностями, какие были у вашей несчастной сестры? — вдруг спросила Флер.

— Нет, миледи. Элспет, и только она родилась с таким необычным даром.

— Вчера, когда я со служанкой ходила в церковь, я возложила цветы на могилу бедной девочки.

— Благодарю вас от имени моей сестры. Она много выстрадала, и я очень часто упрекаю себя в том, что увез ее из Лондона в столь далекое путешествие, тем самым ускорив ее кончину.

— Вы сделали все, что могли, — сказала Флер, которая так часто слышала эту историю, что хорошо знала ее. — По крайней мере странная судьба, которая завела вас сюда, сделала в вашей жизни благоприятный поворот. Ибо вы получили в Кадлингтоне кров и работу.

А про себя она проговорила: «И стали моим единственным другом на всем белом свете».

— Я очень многим обязан его светлости, — сказал молодой художник.

Флер на мгновение смежила веки. Как хорошо, с горечью подумала она, что хоть кто-то может поблагодарить его за что-то. О, она знала, что Сен-Шевиот мог быть очень щедрым, обладая богатством, и даже терпимым, когда пребывал в хорошем настроении, однако, как правило, все его прихоти и фантазии были направлены на дурное. Он был щедр к тем людям, которые забавляли и развлекали его. Он был щедр к ним больше, чем к тем, кто действительно нуждался в его великодушии. И менее всего он был великодушен к ней, особенно в том, в чем она нуждалась более всего. Он не желал оставить ее в покое или позволить ей вести тот образ жизни, которого ей хотелось.

— Как долго вы еще останетесь в Кадлингтоне, Певерил? Как вы думаете? — спросила она.

— Не знаю, миледи, — был ответ. — Иногда я чувствую, что должен уехать. Мне не хочется быть вечно обязанным даже такому прекрасному хозяину. Но когда я заговариваю об этом с его светлостью, он отказывает мне в позволении уехать.

Флер кивнула. Со слов Дензила она знала, что ему хотелось бы постоянно держать у себя Певерила, ибо окружающие завидовали ему, как хозяину Великого Живописца. Для барона юноша был просто-напросто еще одним сокровищем в этом огромном доме, но если случится так, что художник утомит Дензила или надоест ему, то он безжалостно расстанется с ним. Таков был характер Сен-Шевиота.

Певерил продолжал писать портрет. Сейчас работа продвигалась не очень хорошо, и он понимал это. Он был странно встревожен. Флер стала вдохновением всей его жизни, но все же сегодня по какой-то непонятной причине оно его покинуло. Ему хотелось бросить работу, кинуться к ногам Флер и задать сотни вопросов о ней самой.

Ведь он не понимал, что происходит. Среди слуг ходило множество слухов и сплетен, которые он не мог полностью пропустить мимо ушей.

Много сокровенного он смог узнать от Одетты, служанки-француженки. Одетта была родом из Парижа и, не лишенная некоторой кокетливости, несмотря на то, что была вдвое старше молодого человека, удостоила своим вниманием красивого юношу, обладающего столь незаурядным талантом. Раза два она подстерегала его в саду и шептала, что смогла бы научить его очень многому, если бы он захотел. Однако он отвергал ее попытки к сближению. В результате она запрезирала его и не упускала случая поддразнить. И хотя Одетта не осмеливалась вслух высказать свои мысли, она была совершенно уверена в том, что юноша без памяти влюблен в миледи Сен-Шевиот. Поэтому она получала особенное удовольствие, рассказывая ему такого рода вещи, которые претили его натуре.

Она рассказывала о том, что его светлость переполнен безумной страстью к миледи. Она, Одетта, видела, как барон выскакивал из покоев ее светлости, осыпая жену проклятиями. А потом она заставала миледи в слезах, которые та пыталась скрыть, но не могла. Однажды Одетта шепотом поведала Певерилу, что видела свежие кровоподтеки на нежных плечах миледи — следы жестоких пальцев барона. Должно быть, в очаровательных покоях происходили мрачные и ужасные сцены. А ведь эту опочивальню Певерил отделывал для «счастливой невесты». Да, там, очевидно, необузданная страсть барона встречала сопротивление со стороны миледи.

Подобные рассказы приводили Певерила в состояние глубокой подавленности. Каждая новая информация только подтверждала его ужасное подозрение, что миледи прибыла сюда не по своей воле. Более того, все это начинало разрушать юношеское уважение и благоговение, которые молодой художник испытывал к человеку, оказавшему ему большую поддержку.

Этим утром Певерил рассказывал Флер о королеве.

Он сообщил ей, что 20 ноября молодая Виктория намерена открывать палату общин и палату лордов.

— Интересно, за кого она выйдет замуж, — тихо проговорила Флер.

— Вне всякого сомнения, этого человека изберут для нее политики, — отозвался Певерил, наклоняясь вперед, чтобы большим пальцем размазать крошечный толстый виток масляной краски.

— Увы, жаль, что большинству женщин приходится выходить замуж за тех людей, которых им выбирают, а не за тех, кого они выберут сами, — вздохнула Флер. — Каждую ночь я молю Бога, чтобы судьба нашей молодой королевы была счастливее, чем… — Она замолчала, покраснев от бровей до подбородка. Она почти позволила сорваться со своих губ предательским словам. Ведь она чуть не произнесла: «…счастливее, чем моя».

Певерил выронил кисть. Он неожиданно смертельно побледнел и нахмурился. Подойдя к камину, кочергой поправил полено, чтобы огонь разгорелся сильней. Он уже не сомневался в значении этих невысказанных слов, окончательно уверившись в том, что леди Сен-Шевиот не любит своего мужа.

— Простите меня, миледи, но я сегодня не в состоянии хорошо работать. Лучше оставим все до завтра, — пробормотал он.

Флер поднялась и приблизилась к камину, к теплу. Ветер сегодня изменился. Крупные капли дождя с силой ударяли в окна башни. Здесь, внутри, было тепло, но снаружи — холодно и пасмурно. «Так же пасмурно, как в будущем, ожидающем меня впереди», — грустно подумала Флер. Для нее была невыносима мысль о скором возвращении барона.

— Я не помешаю вашей работе, если останусь здесь еще ненадолго? — спросила она с простодушием совсем юной девушки, не заботясь сейчас о своем высоком положении в этом огромном замке.

Певерил вскочил с места. Он нервно теребил свой галстук а-ля Байрон, которого так любил.

— Но, миледи… это вы отдаете мне приказания, — запинаясь, проговорил он. — Если моя убогая студия нравится вам, то для меня огромная честь и радость принимать вас здесь.

Она с нежностью посмотрела на него, уголки ее печального рта чуть приподнялись.

— Мне нравится находиться здесь, — с серьезным видом проговорила она, поднося руки к пылающему огню камина.

— Миледи, — произнес он, — писать ваш портрет — это огромная честь для меня. А беседовать с вами… это как… это удивительным образом раскрепощает мои мысли.

— И мои тоже, — прошептала она.

Впервые эти два молодых человека осмелились откровенно признаться друг другу, что они получают удовольствие от общения.

А Певерил продолжал:

— Мне бы хотелось сделать очень, очень многое! Моя дорогая миледи, только скажите, как я могу способствовать вашему счастью?!

Она повернула свою головку грациозным и одновременно гордым движением, но, когда отвечала ему, мировая скорбь звучала в ее голосе:

— Я не знаю, что такое счастье, с тех пор, как по чудовищной жестокости судьбы мои родители покинули меня.

Внезапно послышались тяжелые шаги, звук которых перекрывал завывание ветра и удары дождя. Кто-то поднимался к ним по винтовой лестнице. Флер первая узнала эти шаги. И цвет, появившийся на ее лице от жара камина и пылких слов Певерила, мгновенно покинул его.

— Это мой муж. Очевидно, барон вернулся раньше, чем намеревался, — сказала она.

Ужасные подозрения юного художника находили подтверждение, но он ничем не мог помочь, только молча созерцать муку и страх, так внезапно появившиеся на лице молодой женщины, стоящей перед ним.

«О Господи, — подумал он. — Она ненавидит его!»

И его медленно пронзила еще одна мысль: «Значит, и я тоже должен ненавидеть его».

 

Глава 14

Дверь студии была распахнута настежь без особых церемоний. На пороге стоял Сен-Шевиот в неброской, но очень модной одежде. На нем был плащ, в руке он держал перчатки. Он выглядел так, как выглядел всегда по приезде из Лондона, куда уезжал на несколько дней: мрачным, развязным, со следами скверного времяпрепровождения на лице. Огромного роста, он, казалось, заполнил собою весь дверной проем. Сердце Флер упало от страха при виде этих могучих плеч и красного красивого лица. Оглядев ее с головы до ног, Сен-Шевиот молниеносным взглядом обвел студию, почти не обращая внимания на Певерила. Затем снова воззрился на жену.

— Ну, ну, прекрасно, так вот, значит, где прячется моя любимая супруга. А я тщетно искал ее у себя.

Она шагнула вперед.

— Я не ожидала, что вы вернетесь так рано.

— Очевидно, — с презрительной ухмылкой откликнулся он, развязал плащ и небрежно швырнул его на стул. Проводя ладонью по пышным вьющимся черным волосам, Сен-Шевиот по-прежнему зловеще улыбался. — Я прибыл раньше, потому что за мной послала миссис Динглефут, — сказал он.

Флер спросила:

— Послала за вами? С какой стати?

Сен-Шевиот ответил не сразу, пересек студию и приблизился к мольберту. Широко расставив ноги, держа руки в карманах, он раскачивался на каблуках, внимательно изучая портрет Флер. Прищурившись, произнес:

— Миссис Динглефут, это прекрасное создание, всегда и всем сердцем желает мне только добра. Я просил ее связаться со мной, если здесь будет что-нибудь не так.

— Прошу вас, ответьте, что же она такое заметила? — спросила Флер, прижав руку к груди. Ее сердце билось все сильнее и сильнее.

Певерил стоял совершенно прямо и молчал.

Заговорил Сен-Шевиот:

— Славная миссис Д. прислала мне письмо, где в самых осторожных выражениях дала понять, что вы не лучшим образом себя чувствуете и слишком много времени проводите в рыданиях.

Флер, тревожно взглянув на Певерила, проговорила:

— Не думаю, что мое здоровье… или мои слезы… обеспокоили бы миссис Динглефут.

Сен-Шевиот, казалось, не обратил внимания на ее слова. Уставившись на портрет, он продолжал:

— Как старая и верная служанка этого дома, она сочла своим долгом сообщить мне, что вы слишком много времени и энергии тратите на то, чтобы подниматься в эту студию и подолгу оставаться здесь. Вам лучше было бы выезжать в новом фаэтоне, осматривая владения или заглядывая к соседям. Уверяю вас, такое поведение больше соответствовало бы достоинству знатной леди. Скажем, вам следовало бы больше обращать внимания на соблюдение некоторых условностей.

Кровь бросилась в лицо молодого художника после недвусмысленных намеков Сен-Шевиота. Однако Флер оставалась по-прежнему смертельно бледной. Наконец она проговорила:

— Полагаю, миссис Динглефут совершенно не касается то, что я здесь делаю. Я возмущена подобным вмешательством в мои дела!

Сен-Шевиот повернулся и сердито посмотрел на нее.

— Моя дорогая леди Сен-Шевиот, миссис Д. действует по моему приказу.

— То есть шпионит?.. — вспылила Флер, но тут же осеклась и продолжила: — По-моему, нам не следует смущать Певерила, обсуждая наши личные проблемы в его присутствии.

И тут Сен-Шевиота словно хлыстом ударила догадка. Возможно ли это… Возможно ли такое, размышлял он, разглядывая украдкой стройную фигурку в светлом платье. Совсем еще недавно… ну конечно… ведь это могло быть причиной недомоганий ее светлости по утром!

Он встал, зевнул и недовольно воззрился на Певерила.

— Вы требовали, чтобы ее светлость тратила на вас очень много времени. Сеансов позирования было предостаточно, — произнес Сен-Шевиот. — Заканчивайте портрет в отсутствие миледи.

— Как будет угодно вашей светлости, — отозвался Певерил, учащенно дыша.

Прервать и без того краткие мгновения радости… видеть леди Сен-Шевиот только издали… больше не беседовать с ней… какое невыразимое страдание! Его лишали всего! Он с тревогой взглянул на Флер. Она пристально смотрела в пол, словно не хотела встречаться с ним взглядом. Боже, как же она побледнела, как дрожит!

— Между прочим, теперь, когда я увидел портрет, у меня есть кое-какие замечания, — добавил барон. — Эти свежие краски и цвет волос чрезвычайно хороши. О таком даже старуха Кларисса Растинторп (а ведь она тонкий знаток искусств) сказала бы, что это напоминает работы венецианских мастеров. Но почему отсутствуют украшения? Я пришлю вам бриллианты рода Сен-Шевиотов. Напишите их на портрете ее светлости, ведь он когда-нибудь будет висеть в галерее среди портретов других знатных дам.

Резкость этого приказа не удивила Певерила. И он, и Флер догадывались, что Дензил когда-нибудь произнесет эти слова. Но он не мог больше вынести ее взгляда, взгляда утопающей, который появился у Флер, едва его светлость обнял ее. Сен-Шевиот произнес:

— Вы не очень хорошо выглядите, мадам. Ну ладно, пойдемте. Миссис Д. оказалась права. Самое время было приехать домой и лично заняться вами. Пойдемте же!

Она открыла рот, словно собираясь возразить, но промолчала. Казалось, все ее тело дрожало от прикосновения мужа. Она ужаснулась тому, что он возвратился. Это означало, что кратким мгновениям невинной радости в студии пришел конец.

— Если его светлость позволит еще один сеанс… — робко начал Певерил.

— Нет, — отрезал Сен-Шевиот грубо. — И не забудьте написать бриллианты. Желаю вам доброго утра. — Затем добавил: — Послезавтра маркиза Растинторп пришлет за вами карету. Сейчас у нее гостит внучка. Я пообещал, что вы примете заказ на внучкин портрет. Омерзительно некрасивая девчонка, но постарайтесь сделать все от вас зависящее.

Тогда заговорил Певерил:

— Милорд, мое самое заветное желание — начать самостоятельную карьеру. И если бы я добавил деньги за портрет внучки маркизы к тем небольшим средствам, которые скопил, то мне хватило бы их на то, чтобы открыть небольшую студию в Лондоне.

Сен-Шевиот, который уже подходил к двери, обнимая за талию Флер, посмотрел на Певерила через плечо и нахмурился.

— Я скажу, когда настанет ваше время уехать из Кадлингтона! — рявкнул он.

«Сен-Шевиот счастлив только тогда, когда отнимает свободу у других, держа их, словно в тюрьме, чтобы удовлетворить свои порочные наклонности, — подумала Флер. — Увы, бедняжка Певерил! Скоро он перестанет радоваться здешней благотворительности».

Юноша понял, что сейчас не время возражать его светлости. Однако ярость вскипела в нем… вместе с возмущением, вызванным подобным тиранством.

Внезапно Флер почувствовала сильное головокружение и, приложив ладони к вискам, прошептала:

— О, прошу вас, сэр, поддержите меня… боюсь, что я близка к обмороку.

Могучие руки Сен-Шевиота мгновенно подхватили ее.

— Черт подери, она и вправду нездорова, — процедил он сквозь зубы.

Певерил с сочувствием и тревогой озирался по сторонам.

— Увы, у меня нет здесь ни уксуса, ни перьев, чтобы поджечь их…

— Неважно! Я отнесу ее вниз.

И, не попрощавшись с художником, он повернулся и начал медленно спускаться вниз с бесчувственным телом жены на руках.

Певерил закрыл дверь студии. Ливень обрушивался на башню, свирепо ударяя в окна и заливая долину Эйлсбери. Юноша подошел к мольберту и с отчаянием посмотрел на портрет. Затем опустился на стул, на котором еще совсем недавно сидела Флер. Он сжимал подлокотники так, словно в его руках находился ее живой призрак.

Флер положили на постель в ее изысканной опочивальне. Сен-Шевиот послал за служанками, приказал принести сердечные капли, жженые перья и уксус. Главного слугу он отправил в селение на холме за местным врачом. Этот старый доктор по фамилии Босс был весьма компетентен в своем деле и бодр, несмотря на преклонный возраст.

Флер с большим трудом приходила в сознание, но мгновенно очнулась, увидев рядом с собою мужа. Спустя некоторое время она обнаружила, что спальня полна людей. Одетта натирала ей виски уксусом, прикладывала женные перья к ноздрям. Зловещая миссис Динглефут в накрахмаленном переднике и в чепце приказала служанкам принести горячей воды, чтобы приложить грелки к холодным ногам ее светлости. Лилии, наполнявшие опочивальню сильнейшим ароматом, были вынесены.

Сен-Шевиот склонился над молодой женой.

— Итак, любовь моя, вы пришли в себя, — произнес он ласковым голосом, которым всегда разговаривал с ней в присутствии слуг. Пусть по крайней мере соседи знают, что он преданный, любящий муж.

У Флер кружилась голова, ее подташнивало. Ужасное чувство охватило ее в тот момент когда к ней возвратилось сознание, ибо она вспомнила. Никогда больше ей не позволят подняться в студию на башне и видеться с Певерилом Маршем. У нее отняли последнюю и единственную радость. Слеза скатилась по ее щеке.

— Крепитесь, дорогая, — самым нежным голосом проговорил Сен-Шевиот. — Сюда уже едет доктор Босс.

— Господи, мадам, миледи, вы так напугали нас! — причитала миссис Динглефут, беспредельно довольная тем, что ей удалось вернуть хозяина в замок и, как она называла это, «спутать все карты». Злобная женщина прекрасно видела желание ее хозяйки проводить побольше времени, общаясь с молодым человеком.

Она написала барону не из чувства преданности или искреннего беспокойства за здоровье ее светлости, а из злорадного желания отнять у миледи единственное удовольствие, которое та нашла в своей теперешней жизни. Несмотря на мягкость и терпеливость характера, Флер не испытывала к этой отвратительной злобной старухе ничего, кроме жгучей ненависти и презрения. Еще прошлой ночью миссис Д. презрительно заметила Одетте, своей подруге и союзнице, что ее светлость — несчастная болезненная особа, которая, вне всякого сомнения, умрет после рождения первого ребенка.

Миссис Динглефут прислуживала покойной баронессе, когда та находилась в интересном положении от тогдашнего барона. Она знала, как выглядят признаки беременности у женщины, и была уверена, что именно поэтому миледи испытывает тошноту по утрам.

Флер с отвращением смотрела на поросший щетиной подбородок миссис Д. — зрелище было отталкивающим. И она прошептала:

— Дензил, пожалуйста, сделайте так, чтобы все покинули мою комнату. Мне хочется побыть одной.

— Со мной, дорогая, конечно же, со мной, — сладким голосом произнес Сен-Шевиот и хлопнул в ладоши, отпуская служанок, которые мгновенно засуетились и убрались из опочивальни, напоминая глупых, бестолковых кур.

За дверью миссис Д. встретилась взглядом с Одеттой.

— Вот увидите, доктор Босс подтвердит мои догадки.

Одетта захихикала. У нее было узкое лицо, напоминающее морду лисицу. К тому же она обладала безмерным тщеславием и любила принарядиться. В данный момент ее украшал гофрированный чепец с оборками и длинными узкими лентами, уложенными на грубых темных волосах.

— О-ля-ля! Это свяжет по рукам и ногам госпожу баронессу. Ей не удастся продолжить свою интрижку с молодым мсье художником.

— Мне очень хотелось бы узнать, была ли эта интрижка, — тихо проговорила миссис Д. — Пойдемте, дитя мое, я слышу карету доктора Босса.

Врач из Монкз-Рисборо тщательно обследовал Флер.

Старик понравился ей. У него были седая шевелюра, белая борода и благородный лоб. А любое проявление благородства — качества, окружавшего ее в детстве и теперь такого редкого — привлекало Флер. Она лежала на огромных кружевных подушках и выглядела очень изнуренной, трогательной и юной; ее роскошные волосы разметались по шее. Старого доктора тронуло это печальное зрелище. Когда он объяснил причину ее обморока и недомогания последней недели, то с огорчением отметил, что она без восторга восприняла такое важное известие. Сначала ее лицо стало алым, затем смертельно побледнело… а потом она вообще отвернулась. Врач держал ее тонкое запястье, едва ощущая пульс. Он услышал, как она тихо зарыдала, и, склонившись над ней, произнес:

— Ну полно вам, дитя мое… простите, миледи баронесса, вы показались мне совсем ребенком, ибо я уже старик… вам не нужно горевать из-за совершенно естественных вещей. Барон очень обрадуется этому, и, конечно, вы…

— Я не рада этому, — перебила она. — Но я понимаю, что мой долг — родить мужу наследника.

— Когда родится ребенок, вы полюбите его, — подбадривал ее старый доктор.

Она вздрогнула. Она не могла даже представить себе, что сможет полюбить ребенка от Сен-Шевиота. Какая все-таки беспощадная вещь природа! Это природа соединила ее трепещущую плоть с ненавистным мужем и тем самым предопределила новую, такую ужасную жизнь! Как чудовищно, что теперь из ее тела, которое всячески противилось всему этому, появится плоть от его плоти… Сын или дочь? Кто может ответить? Но это будет ребенок, рожденный ею от Сен-Шевиота!

Доктор Босс продолжал успокаивать ее, ласковым голосом давая разные советы. Теперь она должна много отдыхать, совершать небольшие — очень небольшие — прогулки по свежему воздуху. Ей надо беречь силы для предстоящих родов, которые, по мнению доктора Босса, должны произойти в июне.

Разумеется, славный доктор много знал о Сен-Шевиоте. Он принимал роды у бывшей баронессы, когда Сен-Шевиот появился на свет. Он приходил к старому барону и баронессе, чтобы закрыть им глаза, когда они оставили сей бренный мир. Он не мог сказать, что очень любил эту семью, и, как и остальные соседи, был наслышан об отвратительных выходках, к которым оказался склонен нынешний барон. Но, как и все остальные, доктор Босс учтиво отзывался на приглашения барона, ценя его богатство и титул. Ничего другого и нельзя было ожидать от врача, который вынужден зарабатывать себе на жизнь. А Сен-Шевиот платил очень щедро — намного лучше остальных жителей долины, приглашающих доктора Босса в свои ветхие лачуги только в том случае, если кто-нибудь умирал, и изредка, чтобы принять роды. А многие медицинские услуги ему приходилось оказывать вообще бесплатно. Фермеры и местные жители томились под тяжким бременем налогов. Прожиточный минимум был очень высок, а заработная плата — огорчительно низка. По мнению доктора Босса, страна находилась в плачевном состоянии. Нищета распространялась по всей Англии, подобно язве. Совсем недавно холера унесла жизни почти всех обитателей нескольких соседних деревень. Может быть, теперь, когда на трон вступила королева Виктория и у власти находится лорд Мелбурн, дела страны пойдут лучше. А пока аристократы и богатые землевладельцы, такие, как Сен-Шевиоты и Растинторпы, продолжали деспотически управлять низшими слоями общества. Доктор Босс весьма сожалел о подобных обстоятельствах, однако не в его власти было изменить их.

Внезапно Флер повернулась к нему. Ее глаза неестественно и безумно сверкали.

— Бывают же трудные и опасные роды. А может, я умру во время рождения ребенка?

Он поднял глаза от саквояжа, в который складывал свои врачебные принадлежности, и с возмущением сказал:

— Умоляю вас, миледи Сен-Шевиот, даже не думайте о подобном несчастье. Вы сейчас не вполне здоровы. Вы нуждаетесь в укрепляющих средствах, которые я и прописал вам, но Всевышний создал вас таким превосходным образом, что вы родите здорового и прекрасного ребенка. Однако за вами нужен должный уход, дитя мое, должный уход.

Он направился к выходу, сказав, что заглянет через несколько дней, чтобы убедиться, что дела ее светлости идут хорошо.

Спустя несколько секунд в опочивальню ворвался Сен-Шевиот. Уже не однажды Флер задавалась вопросом, почему дивной красоты опочивальня, отделанная для нее Певерилом, не разлеталась вдребезги всякий раз, когда в нее врывался подобно шторму этот огромный мрачный человек.

Она почувствовала, как Дензил поднес ее руку к губам и осыпал поцелуями — акт уважения, крайне редкий для барона.

— Любовь моя!.. Дорогая! Значит, это правда! Значит, миссис Д. вызвала меня домой не из-за пустяка. О Господи, Ты внял моим молитвам! Так вот почему вы сейчас так слабы и мало едите. О любовь моя, это самый счастливый день для вашего влюбленного супруга. Что может быть лучше, чем узнать, что спустя семь месяцев в Кадлингтоне появится наследник!

Она безмолвно лежала на подушках. Поцелуи Сен-Шевиота совсем не трогали ее. Однако она позволила себе безрадостно улыбнуться.

— Не будьте так уверены, что родится сын, Дензил, ведь ребенок может оказаться и дочерью, — заметила она.

— Нет, нет, это должен быть сын, — возразил он пылко, потирая руки. — Как же будет восхитительно, если у нас в семье появится такое же золотоголовое существо, как вы! Ведь это будет первый рыжий Сен-Шевиот! Ну, ну, я не буду больше возражать вам…

— Возможно, случится так, что ребенок родится мертвым, — еле слышно проговорила она.

Сен-Шевиот нахмурился и присел на край огромной белой кровати, с силой сцепив пальцы.

— Я запрещаю вам высказывать подобные мысли, — глухо произнес он. — Вы знаете о моем жгучем желании иметь наследника. Для этого я и женился на вас. Кроме того, — добавил он с усмешкой, — еще должны сбыться остальные предсказания горбуньи. И, припоминаю, она обещала еще одного черного Сен-Шевиота. Да… он будет не золотоволосым, а черным, как я!

— Умоляю, оставьте меня в покое хотя бы ненадолго, — проговорила Флер.

— Нет, мадам, я не уйду, пока вы еще раз не обещаете мне, что сделаете все от вас зависящее, чтобы сберечь ваше здоровье и силы и родить мне прекрасного сына. И он не умрет, вы слышите, Флер?! Этому не бывать!

— Все будет, как пожелает Господь, — прошептала она.

— Чушь! — произнес его светлость и, достав из кармана камзола золотую табакерку, приложил нюхательный табак к обеим ноздрям. Затем несколько раз оглушительно чихнул.

«Только бы он ушел и оставил меня в покое!» — думала Флер.

Однако Сен-Шевиот начал мерить шагами спальню, при этом напыщенно разглагольствуя о замечательном баронском роде и о том, как он станет воспитывать сына. Как научит его стрелять, ездить верхом и быть настоящим мужчиной.

— Не то что ваш слащавый художник, — наконец закончил он свою речь. — И кстати, раз я заговорил о художниках… если этому молодому гению Певерилу так нравится швырять мне в лицо свои мечты о независимости теперь, когда благодаря моей доброте он начал зарабатывать деньги… может, я прикажу ему убраться, прежде чем родится ребенок. И, думаю, снесу к чертовой матери эту проклятую башню, сотру ее с лица земли раз и навсегда!

Флер молчала. Башня никогда не казалась ей мрачной. А что касается идеи отпустить Певерила — от нее она пришла в уныние, вдруг со страхом осознав, как дорог ей стал молодой человек. Она вспоминала о Певериле и думала о невысказанной симпатии, которая подобно электрическому разряду возникла между ними. Если студия и узкая винтовая лестница будут уничтожены, то и ее единственная радость окажется похороненной под грудой камней.

Сен-Шевиот снова взял ее за руку и сказал:

— Ну полно вам унывать, Флер. Я беспредельно рад, что вы беременны. Просите у меня, что хотите! Новые жемчуга? Еще один изумруд на ваш изящный пальчик? Говорите! Я тут же пошлю в Париж людей, чтобы любое ваше желание было исполнено!

— Мне ничего не надо, — прошептала она.

— Да не говорите глупостей! — раздраженно сказал он. — Сколько женщин позавидовали бы великолепию этого дома, моим подаркам и даже моим объятиям! — многозначительно посмотрев на нее, закончил он.

Она взглянула на него, и ему стало неловко под взглядом этих огромных печальных глаз. «Черт возьми, — подумал он, — неужели она всегда будет видеть во мне только зло и подлость?» И он вскричал:

— Я даю вам все! Чего же еще вы хотите?

— Я уже сказала вам — ничего. Только оставьте меня в покое.

Он мрачно оглядел целомудренную спальню.

— Вы стали такой же холодной, как эта тошнотворно белая комната. После рождения ребенка вся эта обстановка будет изменена. Мы создадим новую — более подходящую для моей жены. Вокруг будет алый атлас, позолоченная постель, пробуждающие чувственность картины. И никаких религиозных штучек, наподобие этого… — Он указал на рафаэлевскую Мадонну над камином. — Вам необходимо будет взбодриться, если вы пожелаете разделить со мной страсть и наслаждения, дорогая.

Она стиснула зубы. Разрушение этой прекрасной комнаты было бы еще одним жестоким и злобным поступком Дензила.

— Неужели вы полагаете, милорд, что, изменив окружающую меня обстановку, вы тем самым измените мои чувства к вам? — неожиданно спросила она. Ее глаза негодующе сверкали из-под длинных ресниц. — О, оставьте меня, уходите, — добавила она и бросилась лицом в подушки.

— Да вы просто глупы! — закричал он. — С вашей стороны весьма неблагоразумно выказывать мне подобное пренебрежение. Вы принадлежите мне. Бойтесь, чтобы я не осуществил свое право владеть вами, приковав на цепи в этой комнате, как рабыню, и запретив общаться с окружающим миром!

Флер молчала. Кровь остановилась в жилах Сен-Шевиота. Но он напомнил себе, что она должна родить ему здорового ребенка, поэтому надо держать себя в руках и оставить ее в покое. Да, он снова уедет в Лондон, где женщины из плоти и крови с нетерпением ожидают его объятий. Ему не следует больше беспокоить ее светлость. И, подходя к двери, он произнес:

— Может, вы желаете, чтобы я отправил вас к Долли, чтобы она помогала вам своими советами, пока вы сами не стали матерью?

Флер села на кровати и залилась горькими слезами.

— Нет… нет… я ни в коем случае не желаю встречаться с ней! Я не смогу вынести ее присутствия. И вы знаете, почему, лорд Сен-Шевиот!

Сурово посмотрев на жену, он пожал плечами, изо всех сил стараясь быть сдержаннее.

— Итак, вы хотели бы видеть кого-нибудь в последующие месяцы? Полагаю, что я пробуду в Лондоне довольно долго, — сердито произнес он.

Она колебалась. В ее уме носилась волнующая и вызывающая душевный трепет мысль, что единственный человек, который смог бы успокоить ее, предоставив свою дружбу, — это Певерил Марш. Она вспыхнула от этой мысли. И опустила голову.

— Я не знаю такого человека, — прошептала она.

— Тогда желаю вам здравствовать и убедительно прошу вас беречь себя, — мрачно проговорил он и удалился.