Джастин проснулся почти на рассвете. По крайней мере ему показалось, что близится утро. Хотя из-за дождя, который лил как из ведра, было довольно трудно определить время суток. Свет за окном был тусклым, и в воздухе пахло свежестью и сыростью. Баркли любил лондонский дождь. Он вымывал всю копоть с лондонских улиц.

Маркиз потянулся и ощутил болезненные последствия ночных упражнений. Но невзирая на то что тело Джастина ужасно болело, это не могло омрачить радости в его сердце. Эвелина сохранила свои чувства к нему.

Несмотря на ее резкие слова накануне, если бы она ничего не испытывала к Джастину, она бы не могла с таким пылом заниматься с ним любовью и выхаживать его с такой нежной преданностью. Баркли цеплялся за эту мысль, как утопающий за соломинку. И твердо решил раздуть эти слабые искры в пожар страсти, которая привязала бы Эвелину к нему навсегда. Она отдала ему свою невинность, она спасла ему жизнь. Он многим ей обязан. Он должен сделать все, что в его силах, чтобы вернуть ее любовь.

Необходимо найти способ загладить свою вину перед ней. Не имеет значения, что Джастин действовал непреднамеренно – он поступил с ней жестоко и не может себе этого простить. Теперь он должен оградить девушку от обмана и предательства, открыть ей доступ к ее средствам и в конце концов спасти Эвелину и близких ей людей. Но вся трудность заключалась в том, что из-за отсутствия необходимой информации и невозможности свободно передвигаться он не в силах пока найти виновных.

Как только он поправится, он поможет Эвелине. Но Джастин всей душой надеялся, что за это время он сумеет привязать к себе девушку. Теперь, когда маркиз познал пьянящий аромат ее неподдельной страсти, он понял, насколько пресна и скучна была до этого его жизнь. Посреди предрассветной тишины на Баркли нахлынули воспоминания. А с ними сердце наполнило сожаление. Всю свою жизнь маркиз руководствовался чувством долга. Все остальное было ему недоступно. В его семье исполнение долга почиталось как высшая доблесть и главная добродетель. И только теперь Джастин наконец прозрел. Он постепенно начинал понимать, что жизнь многогранна и не сводится к необходимости оправдывать ожидания других людей.

Еще Баркли думал о том, что смертен, как и все. Он не может больше притворяться человеком, которым он хотел бы быть, но которым на самом деле он не является. Для этого у него мало времени. Ведь жизнь и так слишком коротка и быстротечна. И слишком бесценна, чтобы тратить ее попусту. Поэтому он хочет быть самим собой – пусть даже он не будет идеальным и безупречным. Пришло наконец время предъявить законные права на свою жизнь, основываясь на своих собственных решениях и желаниях, а не на капризах матери, требованиях полковника Уитона, запросах общества или кого-то там еще.

И причиной всех его внутренних изменений стала Эвелина. Маркиз не мог не восхищаться ею. Эвелина не умеет притворяться. Она так естественна во всех своих проявлениях! Сильная, независимая, умная и добрая. Эта девушка никому не позволит раздавить ее или поколебать ее чувство собственного достоинства. Этому бесценному качеству Эвелины хотелось подражать.

– Ах, вы проснулись! – Молодая прелестница, занимавшая все его мысли, плавно вошла в спальню, на ходу приглаживая волосы. – Хотите что-нибудь перекусить? – В руках Эвелина держала небольшую свечу, которая бросала на ее лицо золотистый отсвет.

Баркли улыбнулся. Темные тени залегли у нее под глазами, но девушка вся словно сияла. Несмотря на свое поношенное платье, Эвелина была прекрасна. Джастин решил, что, когда закончится вся эта неразбериха, он купит ей сотню самых ослепительных платьев всех цветов радуги. Эвелина Амхерст больше никогда не будет носить черное!

– На самом деле я никогда не чувствовал себя таким счастливым, как в это утро.

Избегая его взгляда, Эвелина поставила свечу на тумбочку рядом с кроватью. А потом поспешно схватилась за метлу, стоящую в углу.

– Ой, мне, пожалуй, надо подмести комнату.

– Не может быть, что это необходимо делать именно сейчас.

Девушка пожала плечами и ничего не ответила. И даже не подняла на Джастина глаза.

– Вы чем-то обеспокоены, Эвелина?

– Я… Нам нужно поговорить о… ну… – У нее на щеках вспыхнул румянец – очаровательный маков цвет. Эвелина, казалось, была в замешательстве.

– Эвелина, вы хоть немного поспали сегодня?

Она отрицательно покачала головой.

– Я никак не могла заснуть. Я все время думала о том, что я… то есть о том, что мы… – Смутившись, она наконец подняла глаза и встретилась с Джастином взглядом. – Не могу понять, как я могла так себя вести! Я неприятно поражена… Я просто в ужасе… – Сжимая в ладонях метлу, она пробормотала: – Я только хочу сказать, что… то, что мы вчера…

Крайнее замешательство Эвелины вызвало у маркиза улыбку.

– Да я в общем-то ничего не имею против того, что случилось вчера.

– Зато я – имею! – воскликнула девушка, отставив метлу в угол.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что мне стыдно всех тех слов, которые я вчера наговорила вам…

– Ах, вы об этом? Например, когда вы сказали о том, что моя мать меня ненавидит? – Джастин махнул рукой. – Я же прекрасно знаю, что это не так. Мать доводит меня до белого каления, пытаясь манипулировать мною. Но на самом деле она меня любит. И никакие слова не могут убедить меня в обратном.

Эвелина искоса посмотрела на Баркли.

– Так, значит, вы мне не поверили?

– Так же как и тому, когда вы сказали, что ненавидите меня.

Она помрачнела.

– Но я в самом деле ужасно злюсь на вас…

– Непохоже, что вы особенно на меня злились, когда велели мне ложиться на стол, – перебил он ее.

– Ш-ш! – испуганно прошептала Эвелина, с опаской поглядывая на открытую дверь. – Вас может услышать Фаиза!

– Должно быть, эту женщину действительно из пушки не разбудишь, раз она ничего не слышала сегодня ночью. – Джастин протянул к Эвелине руку. – Идите ко мне.

Заметно колеблясь, девушка подошла к нему ближе. Он взял ее руку в свои ладони и нежно пожал.

– У меня нет объяснений тому, что между нами происходит. – Это была не совсем правда, но и не совсем ложь. – Но в том, что мы испытываем друг к другу, нет ничего постыдного.

– Я сама не знаю, что я к вам чувствую. Когда я ненавидела вас, мне было гораздо легче. Тогда мне все казалось либо черным, либо белым. Но потом вы спасли мне жизнь. – Она покачала головой и нахмурилась. – А теперь вы пристаете ко мне с поцелуями и… И вы, в конце концов, так и не сказали мне, почему в ту ночь, в доме вашего брата, вы закрыли меня собой.

Джастин от души рассмеялся и поцеловал Эвелине руку. Господи, как он обожает ее запах!

– Я не мог позволить вам умереть, после всех моих ухищрений заманить вас в ловушку!

– Заманить меня в ловушку?

– Я хотел влюбить вас в себя. До такой степени, чтобы вы поделились со мной всеми вашими тайнами. Но вы так мне ничего и не рассказали. Вместо этого я сам оказался околдован вами.

– Главная причина, почему я не посвящала вас в свои секреты – потому что не хотела причинять вам хлопот. Достаточно того, что мне самой приходится испытывать на себе последствия соприкосновения с ужасным миром моего отца. Я хотела оградить вас от всего этого. – Эвелина высвободила руку. – Я не знала, что вы и без того втянуты в эти грязные игры.

– Есть очень много вещей, о которых я сейчас сожалею, Эвелина. Но я не стану извиняться за то, что выполнял свой долг перед родиной.

Ее лицо озарила грустная улыбка.

– То же самое мне всегда говорил мой отец.

Дождь барабанил по крыше, словно марширующие на плацу солдаты.

– Наша самая важная задача – остановить Наполеона. И ради этой высокой цели я готов пожертвовать всем, чем угодно. В тот момент, когда я выполнял задание, я пребывал в заблуждении, что вы, Эвелина, находитесь на стороне врага. Тогда все было слишком запутано. Хотя должен признать, мои истинные намерения были искренни и честны, хотя и тщательно замаскированы.

Их взгляды пересеклись.

– По-моему, во всем, что касалось вас, Джастин, это я была запутана и сбита с толку. Но в шпионском ремесле нет места чувствам. К тому же они не помогут спасти Салли.

– Когда я начал работать в разведке, Эвелина, главным из всех чувств я считал чувство долга. Больше я так не думаю. Если бы я не увлекся вами…

– Меня бы сейчас уже не было в живых, – закончила за него фразу Эвелина.

Джастин схватил ее за руку и потянул к постели. Облизнув сухие губы, Эвелина позволила себе заметить:

– Только куда эти чувства заведут нас обоих? Могу только надеяться, что мы оба останемся в живых, когда все окажется позади. Если нам повезет и мы оба выживем, то я хотела бы сохранить для себя свободу. Не желаю больше иметь дело ни с хитрыми увертками, ни с гнусной ложью, ни с кознями правительства. Я мечтаю о спокойной жизни. – Эвелина покачала головой. – Я хочу покинуть эту страну, Джастин, и никогда больше не возвращаться в Англию!

Джастину тяжело было это слышать. Он знал, что Эвелина – волевая женщина, не склонная быстро менять свои решения.

– Не слишком ли много размышлений для начала дня? – ласково проговорил Джастин, обнимая Эвелину за плечи и прижимая ее к своей груди. Девушка охотно прильнула к нему, и слабый вздох слетел с ее губ. Маркиз зарылся лицом в ее шелковистые волосы. – А тем временем мы будем делать все возможное. – Он взял Эвелину за подбородок, поднял ей голову и нежно поцеловал ее в губы. – А что касается настоящего момента, самое лучшее, что мне приходит сейчас в голову, – поцелуями заставить вас забыть о всяких ужасных шпионах и о гнусных предательствах.

И Джастин припал к ее губам – пылко и страстно.

В кухне Фаиза гремела кастрюлями. Как-то преувеличенно громко. Кажется, турчанка на его стороне и хочет помочь Джастину снова завоевать сердце своей хозяйки.

Эвелина медленно высвободилась из объятий Джастина.

– Пойду помогу Фаизе готовить завтрак.

Глядя, как она грациозной походкой удаляется из комнаты, Баркли благодарил небеса за то, что волей судьбы он оказался в деревне, в этом уединенном уголке, вместе с Эвелиной. В своем положении раненый маркиз мало что мог сделать, чтобы разобраться во всех этих шпионских интригах. Однако, пользуясь благоприятным моментом, он мог изменить отношение Эвелины к Англии и к нему, Джастину. Ибо, если в конце концов она бросит его, его пресловутое чувство долга – это все, что ему останется в жизни. А Джастину теперь было ясно, что для счастья этого недостаточно.