29. Пятница триннадцатое 1306-1307 .

еликого Магистра тамплиеров призвали в Европу – вероятно, по наущению Филиппа Французского, но ему понадобился целый год, чтобы откликнуться на зов. Жак де Молэ хотел явиться в присутствие Папы во всеоружии, дабы выложить пред его очи тщательно разработанный прожект отвоевания Святой Земли, чем заслужить благодарность верховного понтифика и добиться для тамплиеров

главенствующей роли. Филипп, твердо решивший запустить руку в сокровищницу тамплиеров, не мог достичь своего, пока их предводитель пребывал вне его досягаемости, располагая казной ордена, каковую запросто мог употребить для подкупа союзников и вербовки тысяч наемников. Королю же требовалось залучить повелителя тамплиеров туда, где можно застать его врасплох.

План был опасен и при малейших огрехах мог открыть ящик Пандоры и выпустить на волю стихии, способные без труда опрокинуть французскую монархию. С момента, когда тамплиеры надумали покинугь свои последние замки в Святой Земле, утекло более десятилетия, и за это время свершилось немало перемен. Не нуждаясь в толпах новобранцев для отправки оных в крестовые походы, орден, как правило, оставлял новообращенных рыцарей на местах, мало-помалу разделяясь по национальному признаку. Английский магистр повел своих подначальных на войну против других христиан, сражаясь против шотландцев рука об руку с Эдуардом Английским. В испанских королевствах, где война против мусульман была в самом разгаре, почти все тамплиеры были испанцами. В Португалии Храм договорился с королем, что все тамплиеры в его королевстве будут португальскими подданными. В Германии почти все тамплиеры под началом брата Гуго фон Грумбаха были германцами. Нельзя исключить, что Храм раскололся бы по национальным границам, но если бы все храмовники сплотились под предводительством Великого Магистра, объединив своих людей и доходы, как в Святой Земле, по военной мощи они не знали бы равных. Они были искушены в найме опытных солдат удачи, но, может статься, такое им и не понадобилось бы: немало нашлось бы монархов – и Эдуард I Английский был отнюдь не последним из них, – с радостью учинивших союз с тамплиерами против Филиппа, чтобы обобрать труп французской монархии. Понятно, что Филиппу хотелось завладеть лишь собственностью тамплиеров Франции, погасив только свои долги Храму, но ради достижения этих целей требовалось подавить весь орден по всему христианскому миру, дабы уничтожить воинство, способное обрушить на него свою месть.

К этому рискованному предприятию требовалось подходить тонко и осторожно. К счастью для Филиппа, у него имелись опытные советники, искушенные в законах и поднаторевшие в обходе этих законов. Вдобавок, Филипп крепко держал в руках французское духовенство, чьи кафедры были главным путем общения с народом королевства, и посему короля не тревожил вопрос, сумеет ли он перетянуть па свою сторону простой люд. Проблему составляли владыки и народы прочих христианских королевств, достучаться до умов и душ которых легче всего было Папе. Посему Филиппу требовалось не только заманить Жака де Молэ во Францию, но и удержать Климента V в ее пределах. В этом ему способствовала прирожденная трусость Папы – черта, привлекшая к нему внимание Филиппа в первую голову. Будучи французским Папой, Климент не мог не понимать, что едва ступив в Рим, подвергнет свою жизнь опасности, но было необходимо то и дело напоминать ему об этой невыдуманной угрозе. Итальянцев все еще бесило, что они отдали папство французам, и в своем исступлении они не остановились бы и перед убийством. Так что избавиться от опасности Пана мог только одним способом – оставаясь под защитой своего верного духовного сына (и соратника по заговору) короля Филиппа Красивого. Разумеется, угроза и в самом деле была реальной, заставив целую череду пан держаться подальше от Рима в течение трех четвертей века – прозванных Вавилонским пленением папства [впервые эта метафора встречается у Петрарки, в литературе используется и еще одно название – Авиньонское пленение], когда ни один Папа не рискнул даже посетить Рим. Несколько лет Климент V странствовал по Франции, опасаясь слишком удаляться от войск Филиппа, пока в 1309 году не приобрел Авиньон в Провансе у Иоанны Неаполитанской за восемьдесят тысяч золотых флоринов. Там грядущие Папы возведут великолепный папский дворец и крепость, дабы оттуда править своей духовной империей. Впрочем, сферой духовного интересы Папы не ограничивались. Климент V оказался сущим гением по части добывания денег. В прошлом кому-то пришла в голову идея Сокровищницы церкви, порой называемой Сокровищницей Благодеяний – безмерного хранилища благодеяний и благословений, дарованных Богом Иисусу Христу и его Пресвятой Матери. А поскольку добродетель их безгранична, то безграничен и запас благословений. Право распоряжаться сей Сокровищницей Бог даровал одному лишь Папе, и Климент в двери для грандиозной сезонной распродажи сказанных благословений. На пролажу выставили искупление епитимий, частичное или полное отпущение грехов, отмену декреталий об отлучении, сокращение срока пребывания в Чистилище для уже умерших и тех, кто еще умрет, то есть для всех. Папские благословения выставляли в комплекте с избавлениями и отменами наказаний. На пролажу шло все, принося чистейший доход, ведь товар не стоил Папе ровным счетом ни гроша. Климент V изобрел «аннаты» – сборы в размере до всего годового дохода с полученных церковных бенефиций, дарованных новому обладателю но смерти предшественника.

К этому рискованному предприятию требовалось подходить тонко и осторожно. К счастью для Филиппа, у него имелись опытные советники, искушенные в законах и поднаторевшие в обходе этих законов.

Вдобавок, Филипп крепко держал в руках французское духовенство, чьи кафедры были главным путем общения с народом королевства, и посему короля не тревожил вопрос, сумеет ли он перетянуть па свою сторону простой люд. Проблему составляли владыки и народы прочих христианских королевств, достучаться до умов и душ которых легче всего было Папе. Посему Филиппу требовалось не только заманить Жака де Молэ во Францию, но и удержать Климента V в ее пределах. В этом ему способствовала прирожденная трусость Папы – черта, привлекшая к нему внимание Филиппа в первую голову. Будучи французским Папой, Климент не мог не понимать, что едва ступив в Рим, подвергнет свою жизнь опасности, но было необходимо то и дело напоминать ему об этой невыдуманной угрозе. Итальянцев все еще бесило, что они отдали папство французам, и в своем исступлении они не остановились бы и перед убийством. Так что избавиться от опасности Пана мог только одним способом – оставаясь под защитой своего верного духовного сына (и соратника по заговору) короля Филиппа Красивого.

Разумеется, угроза и в самом деле была реальной, заставив целую череду пан держаться подальше от Рима в течение трех четвертей века – прозванных Вавилонским пленением папства [впервые эта метафора встречается у Петрарки, в литературе используется и еще одно название – Авиньонское пленение], когда ни один Папа не рискнул даже посетить Рим. Несколько лет Климент V странствовал по Франции, опасаясь слишком удаляться от войск Филиппа, пока в 1309 году не приобрел Авиньон в Провансе у Иоанны Неаполитанской за восемьдесят тысяч золотых флоринов. Там грядущие Папы возведут великолепный папский дворец и крепость, дабы оттуда править своей духовной империей.

Впрочем, сферой духовного интересы Папы не ограничивались. Климент V оказался сущим гением по части добывания денег. В прошлом кому-то пришла в голову идея Сокровищницы церкви, порой называемой Сокровищницей Благодеяний – безмерного хранилища благодеяний и благословений, дарованных Богом Иисусу Христу и его Пресвятой Матери. А поскольку добродетель их безгранична, то безграничен и запас благословений. Право распоряжаться сей Сокровищницей Бог даровал одному лишь Папе, и Климент V распахнул двери для грандиозной сезонной распродажи сказанных благословений. На пролажу выставили искупление епитимий, частичное или полное отпущение грехов, отмену декреталий об отлучении, сокращение срока пребывания в Чистилище для уже умерших и тех, кто еще умрет, то есть для всех. Папские благословения выставляли в комплекте с избавлениями и отменами наказаний. На пролажу шло все, принося чистейший доход, ведь товар не стоил Папе ровным счетом ни гроша. Климент V изобрел «аннаты» – сборы в размере до всего годового дохода с полученных церковных бенефиций, дарованных новому обладателю но смерти предшественника.

Деньги обращались в великолепные одеяния, изукрашенные золотом и драгоценными камнями, шикарную мебель, тысячи слуг, сервизы из чистого золота и затейливые церемонии и шествия. Климент V упивался новоприобретенным богатством, превосходившим все, о чем он раньше не смел даже мечтать.

А Филипп Французский, отчаянно нуждавшийся в деньгах для собственного королевства, видя приток сокровищ в казну наместника церкви, только укреплялся в решимости удовлетворить собственные аппетиты. Вместе с де Ногаре и прочими советниками он составил план этакой генеральной репетиции ареста и подавления тамплиеров. Жертвой ее стали французские евреи, вступиться за которых было почти некому. Во все уголки страны полетели секретные приказы сенешалям Франции, повелевавшие заключить всех евреев под стражу в один и тот же час 22 июля 1306 года. Все их учетные книги и имущество конфисковали именем короля; потом евреев выслали из страны, лишив и дома, и средств к существованию. Их имущество описали и продали с молотка в пользу престола, учетные книги прочесали в поисках долговых записей, все свидетельства долгов французской короны старательно вымарали, а все прочие суммы, позаимствованные у евреев, повелели вернуть королю Франции, весьма круто понукавшему должников к уплате. Как венценосец и рассчитывал, никто даже не пытался ему помешать.

Точно так же намеревался Филипп разделаться и с христианами-тамплиерами, но тут все обстояло куда сложнее, ибо любой христианин находился под защитой закона, каковой евреи были лишены. А тамплиеры не подчинялись мирским законам, отвечая только перед Папой. Нападки на них должны основываться на преступлениях против Бога и против канонов и обычаев церкви. Без обвинения в ереси обойтись никак нельзя, ибо только оно ведет к конфискации имущества. Чтобы уж совсем очернить тамплиеров, ордену следовало состряпать и прочие грехи наподобие содомии, богохульства и колдовства, коими осыпали Папу Бонифация VIII, но во главу угла надлежало поставить ересь.

Впрочем, доказать вину отдельных тамплиеров отнюдь недостаточно. Даже если таковых признают повинными в ереси, у них попросту нет личного имущества, подлежащего конфискации. Найдя вину полусотни тамплиеров во всяческих грехах и преступлениях, их можно наказать, – даже казнить, – никоим образом не повредив деятельности ордена. Раздавить орден и завладеть его имуществом без обвинения самого ордена в сказанных грехах и преступлениях было попросту невозможно. Если кто-то из рыцарей придерживается еретических убеждений или совершает некие еретические обряды, надлежит доказать, что к оным его понудил Устав тамплиеров или командиры, дабы возложить вину на сам орден, представив означенного тамплиера просто жертвой порочной организации.

Филиппа весьма ободряло, что единственное преступление, допускающее конфискацию имущества – грех ереси – доказать легче всего, даже если подсудимый не повинен ни сном, ни духом. Церковь одобряла, а порой и настаивала на применении пыток, чтобы вытянуть признание в ереси. За десятилетия, истекшие со времени основания Священной римской и вселенской инквизиции Папой Григорием IX в 1229 году, во время истребления катаров в южной Франции, доктрины, рожденные Альбигойским крестовым походом, довели до совершенства, уточнили и свели воедино.

Инквизиция (от латинского «inquisitio» - «расследование») опиралась прежде всего на правовую посылку, что самой достоверной уликой, царицей доказательств, является личное признание. В стремлении к чистоте веры рассудили, что применение пыток – вполне законное средство извлечения подобных признаний, поелику Бог укрепит невинного снести любую боль, даже причиняемую искусными знатоками самых ухищренных способов подвергать человека нестерпимым мучениям. Следующей важнейшей посылкой было соображение, что признание, добытое даже под самой ужасной пыткой, не только действительно, но и – что важнее всего – обратного хода не имеет. Всякий сознавшийся иод пыткой, а после взявший признание обратно, объявлялся «упорствующим еретиком». Упорствующего же еретика полагали убедительно и неисправимо виновным и без отлагательств препоручали светским властям, каковым ничего не оставалось как сжечь осужденного на костре. Тамплиерам еще предстояло узнать все это на собственном опыте в грядущие месяцы и годы, горько сетуя на еще один правовой аспект инквизиции: что обвиняемый не имеет права знать ни личности истца, ни «свидетельствующего против», ни доносчика.

Ставя своей целью обвинить орден тамплиеров в ереси, Филипп мог запустить махину инквизиции, если бы не одно препятствие. Будучи религиозным орденом, рыцари Храма не подлежали пыткам. И требовалось отыскать способ обойти это средостение. Самой подходящей тут казалась уловка, прекрасно сработавшая против евреев – арестовать всех тамплиеров во Франции одновременно, после чего сразу же пустить в ход пытки, чтобы вытянуть хоть какие-то признания вины, прежде чем кто-либо успеет подать официальный протест. Признания оправдали бы неправомочность деяний, но для этого Филиппу требовалось содействие инквизиции. Впрочем, тут у него все обстояло благополучно: Великий инквизитор Франции – брат-доминиканец Гийом Эмбер – был другом и личным исповедником Филиппа, частенько пользовавшимся королевской щедростью.

При всем при том на Филиппа работала страсть тамплиеров к секретности. Все их собрания проводились в полнейшей тайне, обычно по ночам, а вход охраняли тамплиеры-часовые с мечами наголо. Церемонии посвящения в орден и любые ритуалы всегда были окутаны ореолом мистики, давая пищу всяческим слухам и домыслам, расходившимся время от времени, наподобие пересказываемых шепотом побасенок, как некто поплатился жизнью за попытку подглядеть за тамплиерами, или как собратья-тамплиеры сгубили рыцаря, проговорившегося о том, что с ним было на посвящении. Покров тайны окутывал и Устав ордена, каковой открывали рыцарю лишь по мере надобности; он же присягал не выдавать ни один из ведомых ему пунктов Устава под угрозой строжайшей кары. Полагают, что от начала и до конца Устав знали только с дюжину высших командиров ордена. И как всегда это бывает, такая секретность возбуждала разнообразнейшие чувства – от праздного любопытства до зависти и гнева. Все это было Филиппу на руку, потому что он мог выдвинуть против храмовников всевозможные обвинения, опровергнуть каковые, опираясь на достоверный личный опыт, никто из непричастных к ордену не мог. Оставалось лишь решить, какие же именно выдвигать обвинения и что выпытывать у тамплиеров на дыбе, но эти вопросы разрешились, когда платный осведомитель Арнольфо Деги, исполнивший ряд особых «поручений» Гийома де Ногаре, представил ему бывшего тамплиера, предателя по имени Эскью де Флориан. Итальянец Арнольфо Деги, сослужил де Ногаре весьма ценную службу в 1300 году, выдвинув обвинения в колдовстве и магии против епископа Труа, прекрасно понял, чего де Ногаре надобно против тамплиеров.

Эскью де Флориан возвысился в ордене от простого рыцаря Храма до приора прецептории тамплиеров в Монфоконе в провинции Перигё, но по какой-то ныне позабытой причине лишился поста и вернулся в строй. Попытки упросить магистра провинции вернуть ему власть кончились полнейшим провалом, и тогда уязвленный карьерист вздумал наказать несговорчивого начальника. Однажды ночью, сжимая в руках обнаженный меч, он подстерег магистра и, выскочив из темноты, зарубил его насмерть. Поскольку самого его неминуемо покарали бы смертью, он бежал – по-видимому, в Испанию. Много поколений спустя в королевском архиве Барселоны обнаружилось письмо де Флориана королю Арагона, упоминающее попытку де Флориана оговорить тамплиеров в расчете на долю от имущества, конфискованного у ордена. Обвинения короля Арагонского не убедили, и он отказался выступать против тамплиеров, но де Флориан в письме напоминал королю: «Памятуйте, сир, что когда я отбывал из ваших палат в Лериде, вы ручались, что буде раскроется, что в сказанном деле тамплиеров все правда, вы дадите мне от владений оных тысячу фунтов [в год] ренты и три тысячи фунтов деньгами». Цель же написания письма сводилась к напоминанию: «…когда же таковая возможность представится, соизвольте вспомнить сие».

Не получив денег из Арагона, де Флориан наверняка ухватился за возможность заработать во Франции. Он пошел бы на все, что требовалось, а де Ногаре был чересчур искушен, чтобы полагаться на заурядные публичные обвинения против рыцарей Храма, лишенные хотя бы облика достоверности. И он решил разыграть представление вдали от Парижа, чтобы преступления храмовников привлекли внимание короля Филиппа как бы совершенно ненароком. Деги и де Флориана посадили в одну камеру в тюрьме Тулузы, города, где рос де Ногаре, посещал университет и по-прежнему имел немало друзей. И вот эти-то двое узников изъявили желание исповедоваться в грехах, но было устроено так, чтобы в визите священника им отказали, посему, воспользовавшись церковным законом, позволяющим католику в отсутствие священника исповедаться другому католику-мирянину, они исповедовались друг перед другом. Бывший тамплиер де Флориан облегчил свою душу от бремени тамплиерских грехов, произрастающих из жадности, вероломства, колдовства, мужеложства и ереси. Деги, пребывавший в заточении под вымышленным именем, разыграл ужас и омерзение перед откровениями сокамерника и потребовал изложить их королю. Тюремные чиновники – должно быть, участвовавшие в спектакле, – озаботились, чтобы сведения об этом дошли до королевского двора. Теперь де Ногаре располагал и документом, и свидетелем. У него появилась и причина для ареста тамплиеров, и основание для допросов под пыткой. А полномочия ему дали постановления Второго Латеранского Собора, предписывающие светским властям искоренять ересь и карать еретиков, а всем светским государям всячески содействовать Священной Инквизиции. Сцена была готова, декорации на местах. Недоставало только исполнителя главной роли – Великого Магистра ордена тамплиеров.

Потратив год на разработку планов крестового похода, Великий Магистр Жак де Молэ направился во Францию. Великому Магистру госпитальеров тоже было велено явиться, но тот остался, сославшись на войну ордена против нехристей за остров Родос, требующую его присутствия. Де Молэ был только рад оказаться единственным Великим Магистром при папском дворе и отразить очередную угрозу ордену тамплиеров – предложение слить тамплиеров с госпитальерами в единый орден.

За несколько лет до того священник и адвокат Пьер де Буа написал собственный план отвоевания Святой Земли, так и называвшийся – «De Recuperatione Terrae Sanctae», в каковом расписывал выгоды, проистекающие из слияния тамплиеров с госпитальерами. А совсем недавно доминиканец Раймонд Лулл написал куда более детальный план организации крестового похода, предлагая рыцарей госпиталя Святого Иоанна Иерусалимского и рыцарей Храма Соломона в Иерусалиме объединить в военный орден по прозванию Иерусалимские рыцари. Там же он рекомендовал всех мирских крестоносцев объединить под началом единого командира, именуемого «Rex Bellator», сиречь «Король-воитель».

Папа к идее слияния отнесся благосклонно – наверное, потому что нападением на Родос госпитальеры снова завоевали уважение; а может, этот орден просто выглядел более покладистым. На роль же Великого Магистра объединенных орденов Климент V прочил Великого Магистра госпитальеров Фалька де Вильяре. Но такая комбинация никак не решила бы финансовых проблем Филиппа Французского – если только ему при этом не удастся как-то наложить руку на казну и список должников единого ордена. Посему он заявил, что наследственными Великими Магистрами предлагаемого соединения орденов должны стать французские государи, а самого его надо назначить «Rex Bellator», со всеми причитающимися полномочиями и доступом к казне единого ордена. Его идея не пришлась по душе никому.

Вот так складывались дела, когда в начале 1307 года флотилия из шести галер тамплиеров, доставившая Жака де Молэ, вошла в Марсельскую гавань. Первосвященник повелевал ему прибыть прямо к папскому двору в Пуатье, совершив путешествие инкогнито, но повиновался подобным распоряжениям было не в духе Великого Магистра, да и не соответствовало его представлениям о собственной значимости. Закрыв глаза на папские предписания, он направился в крепость Храма в Париже в духе средневековых традиций – этаким победным маршем во главе личного эскорта из шестидесяти рыцарей в снежно-белых одеяниях с красными крестами, под развевающимися знаменами, в сопровождении облаченных в черное оруженосцев и сержантов, сонма слуг и обоза, в коем шли двенадцать лошадей с казной, насчитывавшей свыше ста пятидесяти тысяч золотых флоринов. Как ни странно, гордый седобородый магистр, возглавлявший шествие, даже не догадывался, что его ждет.

Напротив, он рассчитывал на теплый прием Филиппа Французского, наверняка благодарного Великому Магистру за многие прошлые услуги. Всего за год до того Филипп бежал от кровожадной толпы, разгневанной на короля за обесценивание государственной денежной единицы. Убежище он нашел в парижском Храме, где тамплиеры оберегали его королевскую особу три дня и три ночи, пока бунт не угас. Тамплиеры одолжили помазаннику Божьему деньги, потребные на приданое сестре, а не так давно – и на свадьбу дочери с английским принцем Уэльским. Когда требовалось, стерегли драгоценности короны и казну Франции. Великий Магистр де Молэ даже нарушил Устав ордена, став крестным отцом Робера – новорожденного сына Филиппа. Уж конечно Филипп самое малое с благодарностью поможет тамплиерам расстроить намерение слить орден Храма с госпитальерами и добиться главенствующей роли в построении планов следующего крестового похода. Получив приглашение ко дворцу, где в присутствии цвета французского дворянства Филипп Красивый засыпал ничего не подозревающего Великого Магистра похвалами и теплыми словами привета, де Молэ счел, что все идет, как надлежит.

В парижском Храме Жак де Молэ поведал местным командирам о своем прожекте следующего крестового похода и аргументах, каковые намеревался представить Папе, дабы помешать попытке свести военные ордена воедино. Они же в свою очередь рассказали Великому Магистру о недавней волне слухов о недостойном и греховном поведении внутри ордена тамплиеров. И согласились, что легче всего будет положить слухам конец, если Великий Магистр попросит Климента V провести официальное расследование.

В полной уверенности, что теперь готов ко всему, де Молэ отправился к папскому двору, где его приняли верховные иерархи церкви, но к первосвященнику не допустили. К следующему крестовому походу он подготовил подробный, но неполный прожект, ибо, как он растолковал прелатам, считает, что решающие планы наступления надлежит держать в строжайшем секрете, не предавая бумаге. Что же до его собственных секретных планов, гарантирующих полнейший успех крестового похода, таковые он откроет только Папе и только наедине.

Как и предполагалось, подняли вопрос о предполагаемом слиянии военных орденов, но и тут де Молэ был во всеоружии, представив официальный документ, озаглавленный «De Unione Templi et Hospitalis Ordinum ad Clementus Papam Jacobi de Molayo relatio» - трактат, каковой содержал, как надеялся Великий Магистр, его собственные аргументы, поскольку сам де Молэ не умел ни читать, ни писать даже на родном французском, не говоря уж о церковной латыни. По поводу нелепых слухов о его святом братстве Великий Магистр выразил безграничную уверенность, что даже самое поверхностное папское расследование покажет, что таковые утверждения, совершенно голословные, порождены невежеством и завистью. И удалился, довольный тем, что успешно разделался со всеми вопросами.

Пока Великий Магистр излагал свои прожекты, де Ногаре исполнял свои, прикладывая все силы к тому, чтобы пустить Великого Магистра ко дну заодно со всем его орденом. Сообщают, что наняли с дюжину человек, чтобы те вступили в орден тамплиеров, а после доложили о ритуалах посвящения, но если такое и было, то все старания не дали никаких результатов. Информация Эскью де Флориана начала доказывать свою ценность.

Шла неделя за неделей. Престарелый Великий Магистр пребывал в довольстве собой, своим орденом и вообще всем белым светом. С приходом лета обстановка начала накаляться, но де Молэ и пальцем не шелохнул. Враждебные тамплиерам сплетни распространялись, и следовало бы догадаться, что затевается нечто дурное. Когда некий тамплиер сообщил Гуго де Перо, что намеревается покинуть орден, тот не только поощрил его к уходу, но и присоветовал поспешить, поелику погибель ордена не за горами. Будучи добрым другом Филиппа и заклятым соперником Жака де Молэ, одержавшего над ним верх при выборах Великого Магистра, де Перо был посвящен если уж не в планы, то наверняка в мысли порфироносца. Без каких-либо письменных объяснений парижский магистр разослал приказ всем прецепториям тамплиеров во Франции ужесточить меры безопасности, никому и ничего не открывая о секретных ритуалах или капитулах ордена. Нескольких бывших тамплиеров приняли под опеку короны – очевидно, из опасения, что их могут убить, заподозрив в разглашении секретов ордена.

Вероятно, до сведения Великого Магистра доводили и это, и многое другое. Он имел право выслушивать их без страха, ведь орден тамплиеров, подчинявшийся только Папе, был неподвластен ни светским монархам, ни законам каких-либо стран. Будучи братьями святого ордена, тамплиеры избавлены от пыток, да сверх того все они – сильное, опытное войско, вдобавок подстрахованное сундуками с золотом. Чего ж тут бояться?

А в июле де Ногаре доставил своему государю чудесную новость: Эдуард I Английский умер! Человек, способный развеять планы Филиппа в пух и прах, добрый друг тамплиеров, хитрый лис за столом переговоров и лев рыкающий на поле брани, наилучший из королей Англии всех времен – умер. А что еще лучше, ему на смену пришел бесхарактерный молодой человек, совершенно очарованный своим миловидным любовником. Эдуарда II опасаться нечего, хотя отец его представлял постоянную угрозу. Континентальные войны против Англии следует возобновить, и захватить казну Храма стало важно как никогда.

Филипп явился к Папе. Разыграв неохоту, напустив на себя вид подавленный и сокрушенный, он удрученно исполнил свой долг представить Всеблаженному Отцу попавшие ему в руки позорные свидетельства развращенности и ереси тамплиеров. Бывший командир тамплиеров исповедовался во всем, стенал порфироносец, выложив признания Эскью де Флориана:

«Тамплиеры поставили свой орден и себялюбивые интересы превыше интересов Святой Матери Церкви и превыше принципов нравственности. Принесли секретную присягу защищать и обогащать орден любыми средствами, не брезгуя ни добрыми, ни дурными. Поддерживали тайную переписку с мусульманами. В обрядах посвящения неофита заставляли плюнуть на крест или попрать его ногой и отречься от Иисуса Христа. Всякого тамплиера, пытавшегося раскрыть секреты ордена, убивали. Тамплиеры оскверняли священные таинства и пропускали на святых мессах слова освящения Тела Христова. Получали отпущение грехов от мирян без священника. Оным тамплиерам было дозволено заниматься содомией и прочими непотребствами. Святую Землю утратили из-за предательства тамплиеров. Они поклонялись сатанинским идолам в облике бородатой головы и кота».

Усвоить столько всего разом Папе было трудновато. Очевидно, он крайне сомневался в правдивости обвинений, но обещал королю предпринять официальное расследование. Это не вполне отвечало упованиям Филиппа, но давало ему возможность перейти к действию. Арестом тамплиеров он попросту подстегнет объявленное понтификом следствие, как и надлежит доброму слуге церкви.

В начале сентября все сенешали Франции получили приказы созвать войска вечером 12 октября, но под угрозой суровой кары не вскрывать и не читать прилагавшиеся запечатанными секретные приказы. 22 сентября – наверное, хоть отчасти ведая, что затевается, королевский канцлер, архиепископ Нарбоннский, сложил полномочия и вернул Большую Печать. На его место Филипп назначил верного слугу Гийома де Ногаре. Отлученный стряпчий, осиротевший по милости церкви и преданный только своему светскому государю, занял высочайший пост в стране, став королевским канцлером.

Новый титул не помешал де Ногаре лично заняться проблемами материального обеспечения скорых массовых арестов тамплиеров – не только рыцарей, но и сержантов, оруженосцев, распорядителей, мастеровых и слуг ордена. Вооружившись новой властью, он довершил свои планы, обеспечив место в тюрьмах и кандалы для тысяч человек во всех уголках французского королевства, раскинувшегося на площади четыреста тысяч квадратных километров. Целая армия писцов усердно переписывала обвинения против тамплиеров, дабы распространить их по Франции в день арестов с целью рассеять страхи простого люда и завоевать его симпатии.

Просто невероятно, что до слуха Великого Магистра не дошла весть о неминуемой катастрофе, когда задействовали столько народа, но он испытывал полнейшее благодушие. Накануне его даже почтили приглашением выступить носителем пелен вместе с цветом французского дворянства на похоронах принцессы Екатерины, жены Карла де Валуа и невестки Филиппа. Когда де Молэ возвращался в свой дворец после мрачного богослужения в компании королей, герцогов и графов, сенешали по всей Франции распечатывали приказы, а собранные ими рыцари и ратники ждали, когда им сообщат, чем они могут послужить королю.

Не в обычае средневековых государей растолковывать или оправдывать смысл своих приказов мелким чиновникам, но существовала опасность, что кто-то из провинциальных сенешалей или даже из призванных ими рыцарей свел дружбу с тамплиерами местной прецептории и будет склонен пренебречь приказом или отложить выполнение, пока ошеломительное повеление не будет подтверждено. Специально для того, чтобы каждый сенешаль понял приказ, его политическую подоплеку, и, прежде всего, необходимость его неукоснительного исполнения, де Ногаре составил объяснительное письмо. Подобное обращение короля к сенешалю было событием столь незаурядным, что одно лишь его появление говорило о важности и серьезности дела:

«Напасть и горесть, штука прискорбная, нечто столь ужасное, что невозможно помыслить, невыносимо слышать, омерзительное преступление, отвратительное злодеяние, позорное свершение, скверная гнусность, вещь совершенно нечеловеческая, чуждая всего человеческого, достигла слуха нашего благодаря донесениям людей, достойных доверия, ввергнув нас в преизрядное изумление и заставив нас затрепетать от неистового ужаса…» и так далее в том же духе. Но в конце концов доходит и до сути приказов: «…все члены сказанного ордена [тамплиеров] без изъятия будут взяты под стражу и заключены в тюрьму, дабы не ушли от суда церкви…» Что же до истинного резона сего невероятного предприятия, далее говорится: «…все их движимое и недвижимое имущество будет изъято, вверено нашему попечению и честно сбережено». Упоминание о «суде церкви» подкреплялось приказом тотчас же призвать блаженных братьев-инквизиторов, каковые допросят пленных тамплиеров касательно вменяемых им преступлений, «прибегая к пыткам при необходимости».

И на рассвете следующего дня – пятницы, тринадцатого октября лета одна тысяча триста седьмого, почти всех тамплиеров во Франции – рыцарей, священников, сержантов и слуг – схватили и заковали в цепи. Отряд, пришедший арестовать рыцарей Храма в Париже, возглавлял сам королевский канцлер – вероятно, чтобы не было сомнений в его полномочиях. С тех пор эту дату считают зловещей, но если для всего мира она стала просто забавным суеверием, для тамплиеров та пятница тринадцатого октября обернулась несчастнейшим днем всех времен. К пыткам приступили в тот же день.

30 . Вера превыше смерти 1307-1311.

юрьмы не вмещали внезапный наплыв тысяч людей, звеневших кандалами, и пришлось прибегнуть к импровизированным узилищам. Многих тамплиеров – к примеру, схваченных в парижском Храме, – заточили в их же собственных зданиях. Все строения обыскали, устранив все сколько-нибудь ценное, буде удавалось стронуть сей предмет с места. Желаннее всего для Филиппа были сундуки с золотыми и серебряными монетами, а также золотые и серебряные украшения алтарей, самым знаменитым из которых был золотой ковчежец, изукрашенный драгоценными каменьями, в коем хранилась принадлежавшая тамплиерам щепка Животворящего Креста. Прочие же предметы: мебель, украшения, занавеси, оружие и коней – можно было оставить на сбережение на прежнем месте. А поскольку здания теперь заняли войска Филиппа Красивого, упомянутые предметы можно было унести беспрепятственно.

Огорчало лишь, что даже самые тщательные обыски не выявили никаких идолов и сатанинских символов, способных послужить вещественным доказательством греховной ереси. Нашли серебряную голову с некими косточками внутри, но оказалось, что сие суть святые мощи. (Легенда гласит, что за пару дней до начала арестов из Храма выехала телега, нагруженная якобы сеном, увозившая ценности в надежное место, но не осталось ни устных, ни письменных признаний, позволяющих вывести этот рассказ за рамки мифов о тамплиерах.)

Канцлер де Ногаре приказал пытать тамплиеров без промедления, дабы побыстрее вытянуть из них признания, без которых оправдать свои действия перед Папой было бы затруднительно. Задачу же сию препоручили Великому инквизитору Эмберу, прибегшему к помощи тюремщиков и палачей самого Филиппа. Теперь, сделав дело, де Ногаре развернул заранее подготовленную пропагандистскую кампанию. Письма Филиппа, разъясняющие деяния французского короля и призывающие всех верных церкви владык последовать его примеру, полетели ко всем христианским монархам. Особенно не поскупился он на выражения в письме к Эдуарду II Английскому, собиравшемуся всего через три месяца стать зятем Филиппа, заодно снарядив к нему личного посла.

Уведомления отправились во все епархии Франции, дабы их зачитали с церковных кафедр в воскресенье, 15 октября. В тот же день де Ногаре встретился с духовенством собора Парижской Богоматери, дабы заручиться его поддержкой. Поговорил он и с «магистрами» богословского факультета Парижского университета, растолковав действия государя. Отдельные сводки грехов тамплиеров разослали чиновникам короля во всех уголках Франции для прочтения на советах, а также на площадях и рынках.

Получив новость об аресте тамплиеров, Климент V был вне себя от ярости. Все это действо – вопиющее глумление над авторитетом Папы. Орден Храма учредила церковь, и отчитывается он только перед самим Всеблаженным Отцом. Никто – независимо от чинов, титулов или побуждений – не имеет ни малейшего права даже пальцем тронуть ни самих тамплиеров, ни их имущество, не получив на то специального соизволения верховного понтифика. И Папа обрушил на повинного короля всю мощь своего гнева.

В ответ Филипп развернул пропаганду против Климента V, развесив по всей Франции листовки, осуждающие Папу за снисходительность к еретикам, за намерение присвоить богатства тамплиеров и за укрывательство врагов Бога и Его Святой церкви. Король и Папа окончательно осерчали друг на друга, и Филипп явился к папскому двору в сопровождении небольшого войска.

Папа напомнил королю, что еще два месяца назад отправил ему письмо с недвусмысленным заявлением, что не верит в обвинения против тамплиеров. Филипп же парировал, что ясно помнит, как Папа откликнулся, едва услышав эти обвинения. Дескать, Климент заявил: «Fils, tu enquerras diligement de leurs fais, et ce que to feras, to me rescripas» («Сыне, тебе надлежит рассмотреть их деяния с прилежанием и отписать мне, что заключишь»). Мол, король просто провел следствие по его же папской просьбе. Климент ответствовал, что подразумевал негласное следствие папской комиссии, а не аресты и пытки. На что Филипп изрек, дескать, предшествующие папские декреталии безоговорочно предписывают светским государям всячески содействовать Священной инквизиции, он же сие непреклонно исполнил. На это Климент сместил Гийома Эмбера с поста Великого инквизитора Франции.

Словесные баталии бушевали не одну неделю, а рыцари и солдаты Филиппа тем временем прогуливались вокруг, с угрожающим видом бряцая оружием. Видимо, все окончилось сделкой, условия которой так и останутся неизвестными, но секретные встречи Папы с королем закончились примирением. Филипп добился от Папы полного одобрения и содействия.

Двадцать второго ноября Климент V распространил буллу «Pastoralis preeminentae», в каковой осыпал похвалами Филиппа Французского, истинного сына церкви, неустанного поборника веры. Булла официально признавала оправданность обвинений против тамплиеров, попутно вменяя всем христианским государям взять под стражу тамплиеров в своих владениях, пытками вырвав у оных признание в ереси. Будучи не только первосвященником, но и светским владыкой, Климент V последовал собственным повелениям, приказав немедленно арестовать всех тамплиеров на папских землях, передав их в руки чиновников инквизиции. По тому же уговору приятель Филиппа – брат-доминиканец Эмбер – вернулся на свой высокий пост Великого инквизитора Франции. Впрочем, даже во время его мимолетного отсутствия на высоком посту пытки тамплиеров не прекращались ни на день.

По сути, в средние века существовало два рода пыток. В первом случае пытка служила карой. Приговоренный ничем не мог остановить палача, когда тот жег его каленым железом, отрезал нос, уши или губы или сек кнутом – зачастую утяжеленным железом. Лишь столетия спустя милосердные власти ограничили порку только обнаженной спиной от шеи до пояса. А в четырнадцатом веке стегать кнутом можно было любые части человеческого тела, в том числе лицо и гениталии. Пытку второго рода пускали в ход, когда требовалось выудить сведения или признание. Важнее всего тут было постоянно напоминать, что пытку легко остановить – довольно лишь дать правильный ответ; продолжительность мук зависела лишь от жертвы. Если же человек упорствовал, не желая попрать истину или стать предателем, терзания его могли тянуться бесконечно. К несчастью для тамплиеров, им предъявляли так много разных обвинений, что признавшись по одному пункту, чтобы избавиться от мук, они тут же обнаруживали, что палачи снова взялись за свое, перейдя к следующему вопросу. По закону инквизиция была обязана ограничиться одноразовой пыткой, но ревностные святые отцы измыслили «передышки» или «отсрочки», позволяющие пытать человека месяцами, твердя, что это всего «один раз».

Вполне понятно, что пытали тамплиеров, чтобы выудить признания, но мертвые ни в чем не признаются, и потому было крайне важно, чтобы мучения не привели к их смерти. Что может лучше сказать о кровожадном воодушевлении инквизиторов, чем факт, что за одну лишь первую неделю под пытками скончались тридцать шесть тамплиеров?

К пыткам следует отнести даже сами средневековые тюрьмы. Одиночных камер не было – разве что узника надо было сохранить в секрете или обеспечить ему какой-то особый уход. Обычно в одну камеру – зачастую подземную, практически лишенную света и вентиляции – помещали по двадцать-тридцать человек. Цепь узника прикрепляли к кольцу в полу или в стене, раздев его донага, а спать ему приходилось на голом каменном полу, замерзая зимой и изнывая от зноя летом. О гигиене не задумывались, так что сам смрад в темнице уже являл собой часть наказания. Время от времени пол окатывали ведром-другим воды, доводя до крайности терзания в карцере – французском изобретении под названием «oubliette»: тесном каменном мешке под железной сливной решеткой в полу, куда сажали ради сугубого унижения. Узнику приходилось сидеть в колодце с кровью, экскрементами, мочой и блевотиной сокамерников, постоянно изливавшихся на него сквозь железную решетку гнусным дождем. Лечь он не осмеливался, а встать не мог.

Еду и питье намеренно выбирали погадостнее. Если в них кишели черви – что ж, тем лучше. В результате заключенные часто болели, их мучили рвота и понос, а убрать с пола под собой или хотя бы помыться было невозможно. При подготовке к пытке – а порой в наказание за неповиновение или оскорбления, брошенные в лицо тюремщикам, – его лишали пищи и воды и подвергали более мучительному ограничению свободы. Например, вынуждали стоять, прикрепив шейную цепь к кольцу высоко на стене, подвешивали вниз головой или вздергивали на дыбу, сцепив запястья за спиной, а к щиколоткам привязав груз, чтобы он час за часом висел, чувствуя, как суставы мало-помалу расходятся.

Инквизиторы по опыту знали, что лицезрение ужасных страданий товарищей оказывает на остальных узников куда более сильное действие, и потому предпочитали брать с собой орудия пыток в темницы, а не уводить допрашиваемых в камеру пыток. Из-за этого им пришлось отказаться от тяжелых недвижимых орудий пытки, – наподобие колеса, на котором обнаженное тело узника вертели над жаровней, – но зато переносными они владели виртуозно.

Повинуясь приказу «не жалеть всех ведомых способов пытать», инквизиторы дали волю своей извращенной фантазии. Некоторым тамплиерам выдергивали зубы по одному, задавая вопросы между каждой операцией, а после ковырялись в кровоточащих лунках, чтобы причинить еще больше страданий. Другим под ногти загоняли деревянные шпильки, а у третьих выдергивали ногти. Достаточно распространенным приспособлением была железная рама наподобие кровати. Привязав к ней тамплиера с выступающими за ее пределы ступнями, смазывали их маслом и подсовывали под них жаровню, начиная допрос. Согласно донесениям, несколько рыцарей обезумели от боли, а у многих ступни сгорели напрочь; когда одного безногого тамплиера внесли на следственную комиссию, тот сжимал в руке мешочек с обугленными костями, отвалившимися от его ног. Инквизиторы позволили ему сохранить кости в качестве сувенира на память об этой оказии. Палачи очень любили раскаленные прутья, потому что их можно легко пускать в ход снова и снова в разных частях тела. Задавая вопрос, можно держать их в паре дюймов от кожи, поджаривая ее, а после прижимать к телу, если узник ответит неправильно или чересчур замешкается с ответом.

Неудивительно, что при таком обращении многие тамплиеры решились на самоубийство, а уж признаний было и вовсе не счесть. Как сказал казначей ордена: «Под такой пыткой я охотно сознаюсь, что убил Бога!» По истечении трех дней сознавшегося еретика приводили к письмоводителю инквизиции, где его признание – разумеется, хорошенько подправленное – зачитывали ему для подтверждения. В Париже подтверждения проводил сам Великий инквизитор – в кабинете, украшенном орудиями пыток, дабы подсудимый не забывался. Буде же таковой отказывался отвечать или возражал, его ждала новая порция каленого железа. Если же он отрекался от признания на том основании, что оно сделано под пыткой, на него навешивали ярлык «упорствующего еретика» и отправляли на костер; именно так и кончили десятки французских тамплиеров – должно быть, так и не уразумевших правил игры. Но, в общем и целом, Филипп и де Ногаре были весьма довольны ходом накопления показаний. Немало признаний сделали и тамплиеры, не подвергавшиеся пыткам вовсе. Неудержимые вопли их терзаемых собратьев и смрад горящей плоти оказались достаточно вескими аргументами, чтобы некоторые припомнили богохульства и колдовство самого разного толка.

В признаниях утверждалось, что во время посвящения их заставляли запечатлеть «Osculum infame» - «постыдный поцелуй» на устах приора… или на его пупке… или пониже спины. Их заставляли плюнуть на крест… или наступить на крест… или помочиться на крест. Отрицая Христа, тамплиеры поклонялись голове, или голове с тремя лицами, или голове с четырьмя ногами, или голове с двумя ногами. То была металлическая голова или деревянная голова, или человеческий череп в ковчеге. (А пара тамплиеров созналась, что голову звали Бафомет.) Некоторые сознавались, что заодно поклонялись идолу в облике кота – рыжего, серого, черного или пятнистого. Порой поклонение идолу требовало лобызания кота под хвостом. Порой кота обмазывали салом, вытопленным из поджариваемых младенцев. Тамплиерам в пищу подмешивали пепел умерших товарищей – каковое чернокнижие должно было передать им храбрость павших рыцарей. Некоторые говорили, что носили на теле веревку, прежде того касавшуюся идола.

Как и было велено, инквизиторы добились признаний, что мессу служили, не освящая Тело Христово, что тамплиерам не позволяли исповедоваться никаким священнослужителям, кроме своих собственных, что командиры тамплиеров отпускали братьям грехи, не прибегая к услугам священников, что никакой грех, даже самый гнусный, не считался таковым, буде шел на пользу ордену.

Одно из нарушений Устава и канонов церкви, вероятно, вполне реальное в ряде случаев, плотский грех мужеложства – убрали под сукно; в оном под пыткой сознались только трое тамплиеров. Многие сознавались, что орден поощрял мужеложство, но однозначных признаний в содомии не добивались – наверное, потому, что Филипп не хотел оскорбить своего зятя короля Эдуарда II Английского, обвенчавшегося с дочерью Филиппа в январе 1308 года. Зная извращенные наклонности Эдуарда, Филипп отнюдь не желал вбить клин между собой и английским королем, отчаянно стараясь настроить его против тамплиеров более агрессивно.

Эдуард получил от Папы письмо с повелением арестовать и пытать тамплиеров, но даже пальцем не пошевелил, вместо того уведомив Папу, что верит в их невиновность, разослав прочим христианским королям письма с изложением своей точки зрения. В стремлении подтолкнуть Эдуарда к действиям, Филипп отправил к нему личного порученца Бернара Пеллетена, но успеха не добился. Тамплиеры окружали Эдуарда буквально с рождения, охотно предоставили свои лондонские квартиры, дабы расселить десятки юношей, явившихся в Лондон для посвящения в рыцари вместе с Эдуардом – тогда еще принцем Уэльским, чтобы после выступить с ним и его отцом против шотландцев. Английские тамплиеры бились на стороне англичан против шотландского бунтовщика Уильяма Уоллеса, и в этой войне магистр Храма Бриан де Жэ сложил голову за английский престол. Эдуард просто не мог поверить обвинениям против его друзей-храмовников.

Но 15 декабря 1307 года английский двор получил папскую буллу «Pastoralis preeminentae», и Эдуарду волей-неволей пришлось перейти к действию, но он тянул с арестами до 7 января, а за три недели многие английские тамплиеры успели уйти в подполье. При том исчезли не только тамплиеры, но и их сокровища. Солдаты Эдуарда, полагая захватить баснословные ценности лондонского Храма, обнаружили таковых не более чем на двести фунтов в совокупности. Король без какого-либо задора объявил охоту на опальных рыцарей, но та, даже при содействии прочих монашеских орденов, выявила во всей Англии только двух беглых тамплиеров. Эдуард не позволил применить к арестованным пытки, чем рассердил Климента V. Папа потребовал допросить английских тамплиеров, но Эдуард ответствовал, что английским правом пытки не предусмотрены, и посему у него даже нет людей, знающих толк в подобных делах. И был прав. Уже много лет английская корона огорчала папство и доминиканцев, крепко стоя на своем решении не дать инквизиции укорениться в Англии.

Три года тянулась перепалка короля с Папой, и наконец на исходе 1310 года Климент V написал Эдуарду, что своим упорным неповиновением верховному понтифику он обрекает свою душу. Но Папа, по великодушию своему, дал молодому королю еще один шанс спастись: приняв близко к сердцу сетования оного на отсутствие в Англии умелых катов, шлет Эдуарду за свой счет десяток чрезвычайно искусных заплечных дел мастеров, дабы избавить короля от сего затруднения. Теперь откладывать пытки ради признаний в ереси, уготованные Его Святейшеством ордену тамплиеров, было уже невозможно. Папа недвусмысленно вещал, что сразу же но прибытии искушенных в пытках доминиканцев, сказанных надлежит приставить к делу, не чиня средостений или помех отправлению их священной миссии. Выбора у Эдуарда не оставалось. Впрочем, надо отдать ему должное: он повелел пыточной бригаде не допускать ни увечий, ни непоправимых телесных повреждений, ни «обильного истечения крови».

При взгляде на дату написания письма просто не верится, что Папа урвал время от неотложных предпраздничных хлопот и сует религиозного вождя, чтобы потребовать физических пыток узников в канун Рождества – 24 декабря 1310 года. Рождественским подарком, насильно врученным народу Англии, стало введение в правовую систему признаний под пыткой. Сверх того, Папа повелел хватать, отлучать и надлежащим образом карать всякого, кто окажет беглому тамплиеру помощь или гостеприимство – или хотя бы поделится советом и наставлением. Что же до самих беглецов, число каковых умножилось ускользнувшими из английских тюрем, то они уже были приговорены. Прошло три года с момента первого требования их ареста, а закон предписывал подозреваемым в ереси сдаться в руки властей в течение года, после чего неявившиеся подлежат отлучению. Буде же и по истечению года отлучения таковые не сдадутся добровольно, сказанных предают анафеме как заведомых еретиков. Отсюда следовало, что теперь в случае поимки беглого тамплиера ему будет отказано в милосердии пытки и суда, и уготована верная смерть на костре. Впрочем, все эти громогласные угрозы не позволили сыскать во всей Британии более ни одного беглого тамплиера.

Но Англией проблемы Папы Климента отнюдь не исчерпывались. Его предписания применить к тамплиерам самые суровые пытки исполнили в королевствах Сицилийском и Неаполитанском и в его собственных владениях, но более нигде. Королевство Кипрское уведомило Папу, что тамплиеры были взяты под стражу и предстали перед судом, но найдены невиновными. К пыткам не прибегали. Разгневанный Климент V повелел учинить суды сызнова, но лишь после того, как тамплиеров подвергнут пыткам согласно его указаниям. В попечении об исполнении сего он даже снарядил на Кипр доминиканского инквизитора и монаха-францисканца, наделив их полномочиями привлечь для помощи в допросах всех доминиканцев и францисканцев острова. Как ни странно, не сохранилось никаких письменных свидетельств о результатах второго суда; неизвестно даже, состоялся ли он вообще.

Шотландией теперь правил отлученный от церкви Роберт Брюс, и получив приказ Папы арестовать всех тамплиеров в Шотландии, Брюс, должно быть, убрал его с глаз долой и рассмеялся. Повеление даже не обнародовали. Предание гласит, что тех немногих из рыцарей Храма, кто открылся Брюсу, с распростертыми объятьями встретили в его армии.

Германские же тамплиеры, несмотря на малочисленность, прекрасно обошлись своими силами. Едва архиепископ Метцский начал официальное следствие по делу тамплиеров, как дверь палаты совета распахнулась, и на пороге вырос разъяренный местный прецептор Гуго фон Гумбах в полном боевом облачении, прикрытом его развевающимся белоснежным плащом храмовника. Когда же он, размашисто шагая, ступил в палату, за ним последовали два десятка вооруженных и готовых к бою рыцарей, развернувшиеся за его спиной в боевую линию. Представ перед архиепископом, фон Гумбах во всеуслышание провозгласил, что Великий Магистр де Молэ – человек глубочайшей веры и высочайшей чести, что ни он, ни орден тамплиеров не повинны ни в чем. Папа же Климент V, напротив, есть воплощение зла, и сим провозглашается низложенным, ибо избран противу права. Медленно обведя взглядом всех членов совета, фон Гумбах поглядел каждому в глаза и изрек, что все до единого присутствующие рыцари Храма готовы рискнуть головой и животом своим в сражении с обвинителями, дабы Бог их рассудил. Взглянув на воинов, члены совета узрели, что оные не только готовы сразиться, а просто-таки рвутся в бой. Ни один из обвинителей не осмелился и рта раскрыть, и совет поспешно распустили. Когда же его созвали вновь несколько месяцев спустя, тамплиеров Германии нашли невиновными по всем пунктам.

Христианские монархи Пиренейского полуострова вообще выразили Папе полнейшее несогласие с этой опрометчивой авантюрой, напомнив понтифику, что они увязли в нескончаемых войнах против мусульман в Испании и Португалии. Только они сдерживают мусульманские орды, защищая всю Европу от исламского нашествия, и тамплиеры – сильное подспорье в этой борьбе. Архиепископ Арагонский провозгласил, что его следствие выявило невиновность тамплиеров по всем пунктам. Еще один оправдательный вердикт исходил из королевства Кастильского, где обвинения расследовал архиепископ Компостельский, и еще один – от архиепископов Португалии.

Несмотря на оправдательные вердикты в ряде стран и весьма прохладное отношение к преследованию тамплиеров в Британии, – на Сицилии, в Неаполе и папских государствах прилежно вытягивали признания в ереси, но нигде палачи так не усердствовали, как во Франции. Сильно подвело тамплиеров признание Жака де Молэ – угроза пытки оказалась для престарелого воина непереносимой. Он сознался, что на посвящении трижды отрекся от Христа. Признался, что ему приказали плюнуть на распятье, но он плюнул на пол рядом с ним. Говорят, он очень бурно отреагировал на предположение о мужеложстве, после чего его уверили, что более подобных обвинений предъявлять не станут, буде он признает, что отрекся от Христа.

Во всем этом деле Гуго де Перо представлял собой весьма одиозную фигуру. Он отчаянно жаждал стать Великим Магистром, но верх одержал де Молэ. Он был добрым другом короля Филиппа, всячески угождая государю вверенными ему средствами тамплиеров. Некоторые из летописцев утверждают, что у него с королем имелась собственная побочная договоренность. Видимо, обращались с ним хорошо, от пыток избавили, но он сознался во всем. На посвящении он отрекся от Христа и лобызал своего восприемника в уста. Будучи распорядителем ритуалов посвящения, приказывал кандидатам отречься от Иисуса, плюнуть на крест, лобызать себя в уста, в пуп и пониже спины. Уведомлял новообращенных, что мужеложство с другими тамплиерами дозволяется. Вместе с остальными тамплиерами поклонялся идолу в виде огромной головы с двумя ногами спереди и двумя сзади. Но самое пагубное, что все сии действа предписывались секретными статутами ордена. Словом, он шел навстречу агентам короля во всем.

Подтвержденных признаний требовали от всех канцелярий инквизиции во французских провинциях и других странах. Тамплиеров, пытавшихся пойти на попятную под тем видом, что они сознались лишь ради прекращения пыток, и твердо стоявших на своем, объявляли упорствующими еретиками и отправляли на костер. Остальных тамплиеров неизменно приводили посмотреть, как их заблудшие братья корчатся и вопят, сгорая заживо, дабы все они усвоили сей урок, поминутно пребывая в состоянии парализующего страха и трепета.

В 1310 году Папа Климент V созвал во французском городе Вьен Великий Собор церкви, дабы окончательно решить участь ордена тамплиеров. В приуготовлении к нему 7 августа 1309 года панская следственная комиссия собралась в Париже под началом архиепископа Нарбоннского, выразив готовность выслушать каждого тамплиера, пожелавшего выступить в защиту ордена. При сем комиссия подчеркивала, что выслушает лишь обвинения и слова защиты всего ордена тамплиеров вкупе, а не отдельных братьев оного. Тотчас явился Гуго де Перо, но лишь ради заявления, что защитить орден не может, поелику уже сознался в виновности означенного. Явился и рыцарь Храма по имени Понсар де Жизи, провозгласивший все обвинения против ордена лживыми, поведав, что у него самого признания вытянули жесточайшими пытками, но все они сплошной обман. А в доказательство показал комиссии свои пальцы. Руки его были стянуты путами за спиной столь туго, что кровообращение полностью прекратилось. Приток крови в кисти рук сохранился, но оттока не было. Сперва руки посинели и чудовищно вздулись, а после скопившаяся кровь прорвала кончики распухших пальцев. И в таком виде он провел в темнице не один час, а ведь к пыткам даже не приступали.

Двадцать шестого ноября перед комиссией предстал Жак де Молэ, жаждавший поговорить с представителями Папы – ведь только тот мог вырвать орден из цепкой хватки французского короля. Как и все тамплиеры, выслушанные до него – за единственным исключением, Гуго де Перо – де Молэ отрекся от прежних признаний, опровергнув все обвинения против ордена. Вдобавок он изложил главную причину, побудившую его предстать пред сим сонмом прелатов – дабы официально заявить: «Сим усомняюсь в вашем праве судить орден Храма, ибо подвластен есть одному только Папе, и только он может быть судией оного». Архиепископ, захваченный столь неожиданным возражением врасплох, осведомился, намерен ли Великий Магистр стать защитником ордена. Но де Молэ – безграмотный, неискушенный в церковном праве и судопроизводстве – считал себя непригодным на роль адвоката ордена. Он нуждался в профессиональной помощи и средствах на оплату этой помощи, а также дорожных расходов, дабы снискать содействие христианских государей за пределами Франции, каковые можно было оплатить из казны тамплиеров, захваченной Филиппом.

Архиепископ же возразил, что Великому Магистру нечего рассчитывать, будто его снабдят средствами, равно как тщетно полагаться на помощь со стороны. Он напомнил де Молэ, что преступление, вменяемое в вину ордену, есть грех ереси, а посему обычному судопроизводству следовать незачем, и что заподозренный в ереси не имеет законного права на адвоката. Далее он зачитал вслух официальные обвинения против ордена тамплиеров, в том числе и обвинения в отречении от Христа и поклонении идолам.

Слушая это со все возрастающим гневом, де Молэ то и дело осенял себя крестным знамением. Когда же архиепископ закончил, Великий Магистр вскричал, что пускай прелаты церкви и не опасаются гнева людского, но от гнева Господня им не упастись. Архиепископ, получивший епархию в Нарбонне благодаря королю Филиппу, заботился более всего о том, что доложат государю королевские чиновники, наблюдавшие за ходом суда, и благоразумие подсказывало, что они должны узреть, как он поставит Великого Магистра на место. И он сурово предупредил де Молэ, что еретиков, отрекшихся от признаний, могут предать в руки светских властей для сожжения, избавить от коего не могут ни воззвания о помощи, ни мольбы. Угроза смерти заставила де Молэ прикусить язык. Тогда архиепископ предложил не торопясь поразмыслить, желает ли он выступить предстателем ордена. Совет отложили, и чиновники Филиппа поспешили известить короля о том, как все было.

Двадцать восьмого ноября Великий Магистр предстал перед советом вновь. Его снова спросили, желает ли он лично выступить в защиту ордена. По-видимому, время, проведенное в раздумьях, только укрепило де Молэ в убеждении, что судить тамплиеров смеет один лишь Папа, а сие судилище совершенно неправомочно. «Отступаюсь от всякого предстояния пред сим сонмом. Требую представить меня пред очи Его Святейшества. Я обелю орден от нечестивых и лживых обвинений, измышленных его врагами, и воздам Христу почести, Ему причитающиеся… Пусть же Пана призовет меня пред собою, и постою за орден во славу Господа и церкви Его».

Де Молэ напомнили, что комиссию назначил сам Папа, препоручив ей всю ответственность расследовать обвинения – не против частных лиц, но против самого ордена тамплиеров. Де Молэ отвечал перечислением заслуг и образцов веры тамплиеров за время крестовых походов. Королевский канцлер Гийом де Ногаре, решивший понаблюдать за этим заседанием лично, без труда встрял в судопроизводство; впрочем, никто и не пытался ему помешать. «Пагуба вашего ордена есть притча во языцех. Сказано в хрониках Святого Дени, что ваш Великий Магистр де Боже и прочие тамплиеры поклонились султану. Когда же тамплиеры потерпели поражение, султан отнес сей разгром на счет их пороков и содомии, равно же и измены своей христианской вере». Великий же Магистр отвечал, что летописец солгал, вступившись за договоры своего предшественника с мусульманами, поелику без них уцелеть было невозможно: «…ничего другого нельзя было поделать ради спасения земли…»

Поскольку де Молэ категорически отказался выступить защитником ордена тамплиеров, если только не предстанет лично перед Папой, в заседаниях устроили длительный перерыв, а совет обратился к томившимся в узилищах тамплиерам, чтобы вызнать, не возьмется ли кто из них за роль предстателя. Из примерно шестисот пятидесяти находившихся в Париже тамплиеров защищать орден вызвались пятьсот сорок шесть, а из других городов Франции полетели депеши о нашедшихся там добровольных защитниках. Сообщали также, что при вести, будто Папа перехватил их дело у французского короля, тамплиеры чрезвычайно воспряли духом. Проведя два с половиной года в омерзительных казематах, они все-таки верили, что Папа без долгих разбирательств признает их невиновность.

На то, чтобы выслушать вызвавшихся защищать орден ушла не одна неделя. Они рассказывали комиссии о вынесенных пытках. Один сообщил, что в его тюрьме двадцать пять тамплиеров под пыткой скончались. Другой поведал, что его целых три месяца держали на хлебе и воде. Принесли и безногого тамплиера, показавшего членам комиссии обугленные кости, отвалившиеся от его стоп, сожженных инквизиторами. Он желал отозвать признания, сделанные лишь для того, чтобы прервать невыносимые мучения. Один из тамплиеров представил письмо Филиппа де Воэ – священника, назначенного комиссией распоряжаться заточенными тамплиерами, где излагался папский приказ сжигать живьем всякого тамплиера, отказавшегося от признания; письмо пускали в ход для запугивания тамплиеров, выразивших желание защищать свой орден. Призванный пред очи комиссии де Воэ заявил, что письма и в глаза не видел. Когда же ему указали, что оно скреплено его печатью, он возразил, что, наверное, ее поставил кто-то другой.

Архиепископ Нарбоннский и двое других членов комиссии были ставленниками Филиппа Красивого, но четверо других – нет, и рассказы о пытках, подкупе и махинациях возбудили у них подозрения. И они не спешили с выводами.

Двадцать восьмого марта всех пятьсот сорок шесть добровольных защитников-тамплиеров собрали в саду дворца епископа Парижского, зачитав им официальные обвинения против ордена. Тамплиеры же разразились воплями гнева и возмущения. Восстановив порядок, им растолковали процедуру расследования, велев избрать из своего числа представителей, коим и надлежит защищать орден. Заметив отсутствие Великого Магистра, чьим приказам они по-прежнему следовали, рыцари осведомились, почему его не привели на собрание, на что получили ответ, мол, Жак де Молэ недвусмысленно дал понять, что не будет говорить ни с кем, кроме Папы, посему не станет участвовать и в этом слушании. Не видя иного выхода, тамплиеры отобрали наиболее достойных для защиты.

Выбрали четверых. Рыцари Гийом де Шамбонне и Бернар де Сартиж были необразованными, а вот двое других – священники тамплиеров – обладали и знаниями, и опытом. Рейно де Прюино служил прецептором Храма в Орлеане. А Пьер де Булонь, служивший прецептором тамплиеров в Риме, набрался там весьма специфического опыта в церковных делах, и очень быстро стал признанным главой защиты, продемонстрировав, что в помощи адвокатов со стороны не нуждается.

Свое вступительное слово де Булонь сказал на предварительных слушаниях 7 апреля. Стремление предстать пред судом вовсе не означает признание будь то полномочий или правомочности сей комиссии. Своим приходом орден Храма не отказывается от права воззвать к суду Папы и потребовать официального суда церкви. Тамплиеры докажут, что обвинения ложны, и докажут сие на устных показаниях, на показаниях под присягой и на документах. Правосудие требует, дабы защитникам дана была свобода передвижения и доступ к их же собственным средствам, чтобы достойно подготовиться к защите. «Всякий и каждый из нас провозглашает обвинения крайне беспочвенными. Воистину некоторые из тамплиеров признали вину, но лишь в силу пыток и страданий». Он привел имена людей, умерших под пыткой. Еще часть признаний он отверг как полученные подкупом, а еще часть – как подложные. Устав, правящий орденом – вовсе не секрет. Он не только имеется в письменном виде, но и был одобрен в каждой частности чередой пап.

Он указал, что обвинений хватает с лихвой, а вот самих обвинителей нет. Пусть же истцы предстанут пред комиссией для дознания, буде таковые вообще отыщутся. Что же до омерзительного обвинения тамплиеров в отречении от Христа – кто ж поверит в подобное? Нет никаких доказательств, что хоть кто-то из тамплиеров хоть когда-то отрекся от Христа, зато нет недостатка в летописях, свидетельствующих, что тысячи тамплиеров предпочли умереть, но не изменить Ему. Разве можно поверить, что люди, отрекшиеся от Спасителя в безмятежности своих тайных собраний, когда им ничто не угрожало, после не пожелают отречься от Него в мусульманских темницах даже ради спасения собственной жизни? Да как можно пасть до возведения напраслины на сих страстотерпцев церкви?

Он также настаивал, чтобы мирянам запретили посещать слушания, а особливо – сановникам государя Франции, каковые явно явились ради того, чтобы запугивать свидетелей. (Таковые сановники тотчас доложили королю Филиппу, что от священника-тамплиера Пьера де Булонь надо избавиться. Любому стороннему наблюдателю было очевидно, что его аргументы поколебали мнение членов комиссии.)

Официальный суд начался в субботу, 11 апреля 1310 года. Первыми свидетелями выступили посторонние, но при допросе выяснилось, что их показания по большей части основывались на сплетнях. Один заявил, что до него доходили слухи о «пагубных действах» на собраниях тамплиеров. Другой показал, что слыхал от бывшего тамплиера упоминания о неких пороках в ордене, но о каких именно – не знал. Бывший прислужник тамплиера поведал, что рыцари поклонялись идолу, но на вопросы не дал ни одного вразумительного ответа. Один свидетель привел изобличающую улику: он-де хотел вступить в орден рыцарей Храма, но ему отказали. Пьер де Булонь мог доложить своим братьям-узникам, что все складывается в их пользу.

Когда же настало время обвинителям представить в качестве улик признания тамплиеров, де Булонь запротестовал. Действительно, имеются письменные признания из Сицилии, Неаполя, Ломбардии, папских государств и особенно из Франции, но все таковые добыты непереносимыми пытками. И просил, чтобы все признания отвергли как неприемлемые. Но его предложение отвергли. Он также привлек внимание к присутствию на суде чиновников короля и просил выдворить их, если только сказанные не выступают свидетелями. Комиссия приняла требование к сведению. Он просил также, дабы всех свидетельствовавших изолировали, дабы они не могли общаться с теми, кого еще не выслушали, влияя на их показания. Просьбу отклонили.

Несмотря на процессуальные препоны, де Булонь был доволен: большинство сторонних свидетелей дискредитированы, каждое признание под пыткой заклеймено. Некоторые из членов папской комиссии явно заподозрили, что дело тут нечисто. Понял это и король Филипп с советниками. Чувствуя возрастающую озабоченность, они надумали прибегнуть к крутым мерам – и тут кому-то в голову пришла идея, повлекшая куда более чудовищный результат, нежели кто-либо предполагал.

По смерти архиепископа Санского его пост освободился, и Климент V подумывал возвести на него кого-нибудь из своих миньонов, но тут Филипп потребовал права лично назначить нового архиепископа. Сей высокий пост давал духовную власть над городами Орлеан, Шартр, Мо, и – что было куда важнее для Филиппа – над первопрестольным Парижем. И предложил кандидатуру Филиппа де Мариньи, епископа Камбрийского, младшего брата одного из верноподданнейших министров Филиппа. Климент V было возразил, что, дескать, епископ Камбрийский еще неопытен, да и годами не вышел: ему всего двадцать два, а церковный закон предписывает, чтобы епископу, возводимому в сан, исполнилось хотя бы двадцать пять. Филипп же напомнил, что сей закон не помешал Клименту назначить архиепископом Руанским своего двадцатитрехлетнего племянника, и продолжал стоять на своем. В конце концов Папа спасовал, и в апреле 1310 года для тамплиеров настал черный час с возведением Филиппа де Мариньи в сан архиепископа Санского. А перед тем ему весьма недвусмысленно дали понять, чего от него ждут – и получили согласие. Юный архиепископ прямо-таки горел желанием выказать свою благодарность королю, в мгновение ока одарившему его могуществом и богатством.

План строился на особенностях церковного права. Папская комиссия упорно подчеркивала, что ее задача – провести следствие только по делу ордена тамплиеров как единой организации, не имея ни интереса, ни полномочий в делах отдельных тамплиеров. С другой стороны, Папы давным-давно предоставили архиепископам все полномочия разбираться с отдельными еретиками в своих епархиях. Отсюда вытекало, что через посредство архиепископа Филипп отныне получил полную и безраздельную власть над каждым тамплиером, заточенным в парижских казематах. То есть, в его руках оказались средства полностью расстроить ход папского следствия, в том числе и возможность схватить четверых тамплиеров, выступающих защитниками ордена.

Новый архиепископ не мешкал, назначив собор подначальных епископов на понедельник, 22 мая, дабы признать вину тамплиеров своей епархии и вынести им приговоры. Уведомление о соборе распространяли негласно, но тамплиеры проведали о нем за день до собора. И хотя папская комиссия никогда не заседала по воскресеньям, четверо защитников ордена разослали ее членам настоятельные просьбы незамедлительно созвать чрезвычайное заседание. Едва же комиссия собралась, Пьера де Булонь попросили растолковать сие чрезвычайное требование. На что священник-тамплиер ответствовал: «Папа утвердил сию комиссию, дабы рассудить Орден Храма, и все тамплиеры, пожелавшие защищать орден, получили приглашение предстать перед вами. Большинство братьев предложили себя в предстатели. Однако ныне нас уведомили, что архиепископ Санский скликает назавтра собор, умышляя противу таковых тамплиеров, кто вызвался предстать для защиты. Сие затеяно для того только, дабы воспрепятствовать означенным быть услышанными в предстоянии за Орден».

Председатель комиссии архиепископ Нарбоннский тотчас же уразумел, к чему Филипп подстроил назначение юного архиепископа, и, не желая действовать вопреки воле помазанника Божьего, внезапно вспомнил, что обещал справить мессу в сей день воскресный, и поспешил из покоев прочь. Епископ Транский последовал его примеру, припомнив какие-то свои неотложные дела, и тоже удалился. Оставшиеся же члены комиссии попросили Пьера де Булонь сделать заявление.

«Нам сказывали, – поведал адвокат тамплиеров, – будто архиепископ Санский и его викарные епископы порешили вновь начать преследование тамплиеров. Однако, поелику мы приняты предстателями Ордена пред сей комиссией, мы требуем возбранить архиепископу Санскому судить тамплиеров поодиночке, доколе сия комиссия не завершит свое следствие. Мы требуем принять нас под покровительство сей комиссии и просим обуздать сказанного архиепископа. Деяния его неправедны и несправедливы и препятствуют сей комиссии свершить свой труд».

Обсудив проблему между собой, члены комиссии наконец уведомили де Булоня, что после весьма серьезных раздумий могут лишь выразить сожаление по поводу затруднительного положения тамплиеров. Совершенно очевидно, что всякий архиепископ целиком властен над отдельными еретиками, включая и тамплиеров, каковая власть вверена ему самим Всеблаженным Отцом. Сия комиссия не уполномочена вмешиваться в действия архиепископа Санского, вершащего оные с соизволения Папы.

На следующее утро панская комиссия собралась вновь, продолжив заседания как ни в чем не бывало. Затем, ближе к полудню, посреди допроса прислужника тамплиеров, прибыл гонец с депешей, заставившей отложить слушания. Архиепископ Санский перешел к действиям – причем стремительно и яро. Недолго думая, он поделил всех тамплиеров на четыре категории.

К первой отнесли признавшихся в мелких прегрешениях, по большей части слуг и мастеровых. Означенных после надлежащей епитимьи, каковая будет определена отдельно, можно отпустить на свободу. Вторые – сознавшиеся в более серьезных грехах – будут приговорены к тюремному заключению соответственно серьезности преступлений оных. В третью группу вошли тамплиеры, не дрогнувшие под пытками и ни в чем не сознавшиеся. Все они обречены на пожизненное заточение.

А вот четвертую составили пятьдесят четыре рыцаря Храма, сознавшиеся под пыткой, а после отрекшиеся от своих показаний – многие из коих уже свидетельствовали перед папской комиссией или должны были свидетельствовать вскоре. Сих же было велено незамедлительно препоручить светским властям для кары, предписанной упорствующим еретикам – сожжения живьем на костре.

Ошеломленные деяниями архиепископа члены комиссии отрядили к нему посланников, радея вразумить пастыря, что поступками своими он сводит труды папского следствия на нет. Важные свидетели приговорены к смерти, и даже тамплиеры, избегшие сей участи и способные свидетельствовать, будут пребывать в состоянии животного ужаса. Архиепископа просили повременить, пока папская комиссия не завершит свое расследование. Архиепископ же отвечал, что не желает препятствовать важным трудам комиссии и не оспаривает полномочий оной. Пусть же и комиссия не оспаривает полномочий архиепископа и не пытается мешать ему исполнить свой долг. В общем, членов комиссии мягко попросили не лезть не в свое дело.

Что же до дел светской власти, Филипп давно был готов и жаждал исполнить повеления архиепископа Санского. Назавтра же ранним утром пятьдесят четырех приговоренных тамплиеров вывели из темниц. Из каждой тюрьмы привели и некое число других тамплиеров, дабы те самолично лицезрели торжество правосудия. За ночь в поле у парижских ворот Порт-Антуан уже врыли в землю пятьдесят четыре столба, навалив неподалеку вязанки хвороста.

Большинство приговоренных рыцарей принадлежали к благородным семействам, и Филипп пригласил членов их фамилий прийти поглядеть, как их сыновей, братьев или кузенов сжигают живьем. Когда тамплиеров приковали к столбам, пока помощники палачей наваливали вокруг них груды хвороста, к каждому подошел священник, поднося к его лицу распятье и умоляя воспользоваться последним шансом спасти свою душу и жизнь, подтвердив прежнее признание против ордена. Поразительно, что ни один тамплиер не пожелал спасти свою жизнь ценой измены ордену тамплиеров и своим священным клятвам. Когда же палачи зажгли свои факелы, к тамплиерам допустили их семьи, дабы те присоединили свои мольбы к просьбам священников. Ни один не отказался от мученичества, и солдатам пришлось силой увлечь рыдающих родственников прочь от приговоренных, чтобы палачи могли подпалить своими факелами груды хвороста, доходившие им до пояса.

И разыгралось ужасающее зрелище. Опаленная плоть вздувалась волдырями, обугливалась и лопалась. Некоторые тамплиеры вопили от боли, а другие призывали их хранить решимость и положиться на Господа. Некоторые терпели муки настолько долго, что успели прокричать о невиновности своего святого ордена – и все это в сопровождении рыданий причитающих друзей и родных. Один за другим их вопли и крики смолкли, и пламя пожрало останки пятидесяти четырех погибших рыцарей Храма. Королевские порученцы с восторгом донесли венценосцу, что зревших сие тамплиеров приходилось то и дело подталкивать по пути обратно в тюрьмы – в такое оцепенение повергло их тошнотворное действо, ввергшее в неудержимый страх, что такая же участь постигнет и их, если они попытаются отозвать признания, вытянутые у них под пыткой.

Теперь остальные провинциальные архиепископы четко уразумели, чего ждет от них государь, особенно после королевских похвал и милостей, излившихся на кровожадного молодого архиепископа Санского. Дабы не упустить своего, архиепископ Реймсский и папский племянник архиепископ Руанский созвали собственные трибуналы, отправившие тамплиеров кого в тюрьмы, а кого и на костер. В общем итоге, архиепископы приказали сжечь сто двадцать тамплиеров; о несокрушимости же веры храмовников красноречиво говорит то, что из всех приговоренных тамплиеров только двое избрали ложь во спасение собственной жизни.

На очередном заседании папской комиссии 3 ноября 1310 года недосчитались многих из невыслушанных свидетелей, ибо они были уже мертвы, а тамплиеры, представшие пред судьями, запинались и путались в речах, трепеща от ужаса. Не было и четверых предстателей ордена. Раздосадованные прелаты отложили заседание до 27 декабря, приказав доставить защитников ордена в присутствие. Представили же только двоих – рыцарей де Шамбонне и де Сартижа. Оба тамплиера возражали, что они-де люди темные и в законах не сведущие, прося комиссию не продолжать, пока для защиты не явятся двое священнослужителей ордена – де Прюино и де Булонь, до сих пор справлявшиеся с сей задачей весьма превосходно. Суд же известил обоих предстателей, что де Прюино и де Булоня им более не узреть, ибо оба взяты под стражу по приговору архиепископа Санского и приговорены к заточению.

Охваченные ужасом рыцари взмолились, чтобы суд дозволил им сложить с себя обязанности предстателей тамплиеров, ибо сей пост неминуемо ведет к возмездию, а то и погибели. Приняв их отставку, суд отправил обоих назад в темницы. Позже они узнали, что отважный Пьер де Булонь каким-то образом исхитрился освободиться от кандалов и бежать из темницы. Больше о нем не слыхали, и остается лишь надеяться, что сей доблестный муж нашел хотя бы покойную жизнь, если не отмщение, о коем взывала его душа каждой фиброй своей.

Папская комиссия продолжала заседать, выслушивая признания людей, лицезревших сожжение своих братьев и ныне отрекшихся от своих отречений. Все тщательно записывали и собирали для высших прелатов церкви, коим предстояло решить участь ордена тамплиеров на Вьенском соборе, отложенном Папой до 1 октября 1311 года. Посетил его и Филипп Французский – вместе с армией.

31. Разрушение храма 1311-1314.

ьенский Собор созвали для рассмотрения планов нового крестового похода, решения вопроса о тамплиерах, разбора жалоб на поведение духовенства и обсуждения всех прочих материй, буде епископы потрудятся таковые затронуть. Вообще-то епископы не верили, что крещеный мир откликнется на призыв к крестовому походу, да и вопрос об искоренении порока в церкви заставлял их неуютно поеживаться, ибо зачастую касался нравов и образа жизни самих епископов. И посему наибольший интерес собравшихся вызывало то, что они слышали о судилище над тамплиерами.

На самом деле епископы и аббаты вовсе и не жаждали продлить существование ордена Храма – скорее напротив, многим из них были не по душе привилегии тамплиеров, особенно освобождение от десятин и неподчинение епископам своих епархий. Сетовали они и на пожертвования Храму. Каждый рынок, мельница, город или поместье, дарованные тамплиерам, без них могли бы достаться церкви, каковая вверила бы владения и доходы с оных в попечение местных епископов. Однако при том их крайне тревожило, что участь тамплиеров может постичь их самих.

Все, что они услышали о пытках или чему были свидетелями, заставило их действовать объективно, ведь, хотя законы церкви недвусмысленно защищали духовенство от благодеяний инквизиции, теперь эти законы попрали, дабы причинить все мыслимые и немыслимые страдания тамплиерам – духовному ордену, учрежденному самим Всеблаженным Отцом. Священников ордена бичевали, сжигали и калечили, невзирая на их духовное звание. Великий Магистр по рангу соответствовал аббату-митроносцу – то есть практически епископу, но и этот сан не оградил его. Заодно отобрали и деньги, и владения тамплиеров, чем обрекли этот богатейший религиозный орден христианского мира на жалкое нищенство. Одобрив же означенные деяния, Собор утвердит опасный прецедент, ставящий под удар жизнь и имущество каждого прелата. Они никак не могли высказаться в пользу подобного, и этот вопрос стал наипервейшей темой частных бесед.

Собор свел вместе двадцать кардиналов, четырех патриархов, около сотни архиепископов и епископов и без счета аббатов и приоров изо всех уголков Европы. Каждый из них был влиятельной фигурой в политике собственной державы, а некоторые были обязаны саном хлопотам своих монархов. Будучи выходцами из семей крупных землевладельцев, многие вынуждены были проявлять осмотрительность, дабы не прогневить собственных светских владык. Неаполитанский король велел клирикам своего края угождать королю Франции. Прелаты папских государств – особенно римские – по большей части исповедовали мнение, что Папа, как епископ Римский, должен быть итальянцем, а еще лучше – римлянином. Их огорчало, что папский двор держится вдали от Рима, но в то же время они прекрасно осознавали риск, которому подвергает себя французский Папа, осмелившийся диктовать свою волю в епархии Святого Петра. Иберийское духовенство приехало из терзаемой войнами земли, пребывающей в нескончаемом противоборстве с тамошними мусульманами, и монархи этой земли весьма ясно высказались, что тамплиеры крайне важны для защиты их королевств. Представители Англии четко осознавали, что их соотечественники отнюдь не довольны Папой, пребывающим чуть ли не в услужении их извечного врага – Филиппа Французского. Сонм высочайших прелатов мог являть собой что угодно, но только не сплоченное единство.

С неизменным интересом собравшиеся выслушивали рассказы лишь на одну тему: как решают вопрос о тамплиерах в других странах, что только умножало их озабоченность и замешательство. Во всех странах Пиренейского полуострова тамплиеров обелили по всем пунктам обвинения, равно как в Германии и на Кипре, вопреки папским буллам, утверждающим, что обвинения найдены правдивыми.

В Англии все выглядело куда менее однозначно. Даже после того, как инквизиторам, присланным Климентом V, наконец позволили пытать узников-тамплиеров, ни одного внятного признания в ереси добыть так и не удалось. Сторонние свидетели – по большей части члены монашеских орденов – прямыми уликами не располагали, попросту пересказывая сплетни или чужие комментарии. Самой изобличающей уликой сочли слова, часто возглашавшиеся Магистрами Тамплиеров в конце капитула ордена: «Ныне отпускаю вам прегрешения ваши, не всплывшие на свет на сем соборе, насколько сие мне дозволено».

Рассмотрев улики, трибуналы в Лондоне и Йорке не смогли отыскать за тамплиерами явной вины. С другой стороны, Пана заявил, что они виновны, а перечить папским декреталиям архиепископам не пристало. Посему архиепископ Кентерберийский решил попытать счастья, предложив небольшую духовную сделку ради признания вины, с чем и явился в камеру английского Магистра Вильгельма де ла Мора в Тауэре. Просил же архиепископ всего-навсего сознаться в ереси и раскаяться в грехах, посулив наложить епитимью весьма легкую, а заточенным тамплиерам явить великое снисхождение, с чем все дело и будет предано забвению. Но Магистр де ла Мор вместо того был фраппирован, сочтя личным оскорблением самоё помышление, что он готов преднамеренно оболгать орден тамплиеров лишь затем, чтобы обрести свободу. И категорически отверг предложение архиепископа.

Видя непреклонность прецептора, английская церковь порешила предложить сделку самим тамплиерам, вопросив их о грехе, каковой сказанные лицезрели по окончании собраний в обличье отпущения грехов командирами, не произведенными в сан священнослужителей, каковым одним даровано право распоряжаться Божьим

Прощением. Но и тут тамплиеры воспротивились, твердя, что-де отпускали-то им лишь прегрешения против Устава тамплиеров, а не грехи пред Господом. Да сверх того, формулу отпущения всегда завершали слова «насколько сие мне дозволено». Что ж, тогда все это не имеет значение, раз тамплиеры сознались в преступлении отпущения грехов мирянином и возгласили свое осуждение ересям ордена, приведенным в папских энцикликах, они могут понести малую епитимью и ступать на свободу, вернувшись в лоно церкви. Такой хороший шанс упускать было грешно, и большинство английских тамплиеров согласились.

После принародного покаяния их разослали по монастырям отправлять назначенные епитимьи. Покончив с оными, некоторые подались в госпитальеры, но большинство вернулось в мир, довольствуясь скудными пособиями, исчисленными на почве представлений церкви о наименьших потребностях монаха в одежде и пропитании плоти. Притом их упредили, что они по-прежнему связаны пожизненным обетом нестяжания и целомудрия, хотя и трудно поверить, будто они не сочли эти узы расторгнутыми. Что же до тамплиеров, не пошедших ни на какие сделки и напрочь отказавшихся признать за орденом хоть какую-нибудь вину, – этих приговорили к пожизненному заточению, но нет никаких свидетельств, что сей приговор привели в исполнение. Вильгельм де ла Мор, попавший в эту категорию, избег всякой кары, скончавшись в темнице Тауэра всего через пару месяцев. Депутации на Соборе поведали, что король с радостью подмял под себя владения тамплиеров в Англии и не питает намерения кому-либо их уступать.

Имелся и еще один вопрос для обсуждения, представлявший интерес для всякого епископа или кардинала, мечтавшего в один прекрасный день стать Папой. С годами желание Филиппа Французского посмертно осудить Папу Бонифация VIII ничуть не пошло на убыль. Но низвержение Папы, пусть даже и покойного, с признанием его повинным в ереси, содомии и убийстве, не сулило ничего хорошего ни церкви вообще, ни папству в частности. Преемник Бонифация Бенедикт XI отказался пособничать Филиппу в сем ужасающем прожекте, и может статься, его убийство воспоследовало из этого отказа. Климент V стремился осудить Бонифация ничуть не более всех прочих, но ранее, в том же году, Филипп снова посетил Климента – опять-таки с небольшим войском – дабы потребовать папского трибунала против Бонифация VIII. И 11 февраля 1311 года Климент, приневоленный к действию, уступил требованию Филиппа, созвав трибунал, куда вошел он сам и ряд избранных кардиналов, дабы вновь выслушать обвинения, слышанные уже множество раз. Более всего их смущало общество Гийома де Ногаре, ибо последний все еще был отлучен за Злодеяние Ананьи и не должен был даже близко подходить к высочайшим сановникам церкви. Однако сказать Филиппу, что присутствие королевского канцлера на трибунале недопустимо, они не посмели, и де Ногаре стал главным обвинителем.

Свидетелями защиты были одни церковники, показавшие, что Бонифаций VIII был истинным сыном церкви, законно избранным, чтил Спасителя и Его Пресвятую Мать. Показания их были сдержанны, но пылки. Показания же свидетелей де Ногаре не укладывались ни в какие рамки. Они клялись, что Бонифаций презирал церковные таинства и осквернял их порочною жизнью. Обвинения в вопиющем мужеложстве прозвучали снова, как и давние побасенки о соитии с демоном, обитавшим в перстне. К сказанным прибавилось и новое обвинение в том, что Папа, обезглавив петуха, излил его кровь магическим кругом, призывая дьявола околдовать его многочисленных врагов. Он отрекся от Христа и отвергал Святое Писание, утверждающее, что Мать Его была Пречистой Девой. Он отрицал загробную жизнь, утверждая, что идеи рая и ада распространяют лишь затем, чтобы держать в узде невежд. Обвинения все громоздились и громоздились, намного превзойдя прежние, и без того суровые, так что Климент и кардиналы совсем разволновались. Да будет ли этому конец?!

В итоге Климент пресек это анти-папское безумие, но не осталось никаких записей о том, как же сие свершилось. Пишут лишь, что Филипп внезапно распустил трибунал, отозвав обвинения. Ударили по рукам – видимо, сговорившись, что на грядущем соборе с тамплиерами наверняка покончат. Нам известно, что какой-то сговор имелся, потому что перед самым роспуском трибунала отлучение с де Ногаре сняли. Бонифация VIII очистили от всех обвинений, его избрание признали законным, его беззаветному служению церкви воздали хвалы, но в то же самое время все буллы Бонифация против Филиппа и Французского королевства отменили, приказав изъять их из папских архивов. С самого Филиппа сняли всякую ответственность за недавние недоразумения между церковью и короной, провозгласив его верным сыном Святой Матери Церкви, каждым своим деянием пекущимся о чистоте веры. Ни Климента, ни Филиппа не заботило, что многие заявления о Филиппе и Бонифации противоречивы до нелепого, но сторонние наблюдатели не могли не понять, что король с Папой опять пошли на сделку. Делегаты Собора прекрасно ведали о решимости Филиппа сокрушить орден тамплиеров и не питали никаких сомнений касательно предмета этой сделки.

Вьенский Собор открылся 1 октября 1311 года. Исполняя уговор с Филиппом, Папа Климент V открыл Собор злобными нападками на тамплиеров. Располагая двумя тысячами признаний с лишком, сомневаться в их виновности просто невозможно. Из признаний выудили в общей сложности 127 обвинений, продемонстрировав, что занудные, велеречивые исковые заявления, преисполненные бесчисленными синонимами – отнюдь не нынешний феномен. Чтение этих бесконечных обвинений навевает сон, но их можно сгруппировать, дабы избавиться от пустословия, укоротив до разумных пределов. По сути, они сводятся к следующему:

1. Тамплиеры отрекались от Бога, или Иисуса Христа, или Пресвятой Богоматери, или от святых. Они совершали сие на посвящении или после посвящения. Некоторые признавались, будто верили, что Христос умер не за чужие, а за собственные грехи, и никаких ключей к спасению у Него нет.

2. Они отрекались от христианства, поклоняясь дьяволу в облике кота.

3. Они не верили в святые таинства, пропуская при отправлении мессы [причастии] слова «Нос est corpus теит» («Се тело мое»), то есть не освящая Тело Господне.

4. Тамплиеры плевали на крест или рядом с ним. Иногда попирали крест ногами. Обычно этим занимались в страстную пятницу.

5. Грехи тамплиерам отпускали не священники, а их собственные командиры. В этом преступлении сознался сам Великий Магистр де Молэ.

6. На посвящении новоиспеченных тамплиеров заставляли целовать восприемника «in итbiliсо» – в пуп, «in апо seu spina dorsi» - в нижнюю часть хребта, или (что смахивает на викторианскую порнографию) «in virga virili» - в «жезл мужества».

7. Посвящения проводили в полнейшей тайне, не допуская никого, кроме членов ордена.

8. Мужеложство позволялось, иногда поощрялось. Какую бы роль ни играл тамплиер – активную или пассивную – в оном не было никакого греха, так что не было и нужды в исповеди и искуплении.

9. Поклонялись разнообразнейшим идолам, порой изображавшим голову Иисуса Христа. Идолы якобы приносили богатство и удачу, заставляя землю цвести, а деревья плодоносить.

10. Тамплиеры носили кушаки – или просто веревочки – коими перед тем прикасались к идолу. Отказавшихся от подобного бросали в темницу или тайно убивали.

11. Тамплиеры присягали никогда не обсуждать секреты ордена, даже друг с другом, под угрозой заточения или смерти.

12. Им не позволяли исповедоваться никому, кроме священников ордена.

13. Даже прекрасно зная о пагубных грехах ордена, тамплиеры не трудились возражать против оных, искупать их или доносить церковным властям.

14. Вину ордена признали верховные командиры тамплиеров – Великий Магистр, прецепторы и визитаторы (досмотрщики).

Многие участники Собора восприняли сие скептически. Даже если закрыть глаза на то, что признания добыты пытками – где же реальные улики? Если отдельных тамплиеров убивали за разглашение секретов или отказ принимать участие в еретических действах – где же трупы? Неужто инквизиторы не потрудились вызнать, где их погребли? Если идолопоклонство было столь распространено – где же сами идолы?

Обвинение в содомии уже навязло у всех в зубах. Святой Доминик обвинял в нем катаров. Филипп обрушил то же обвинение на Бонифация VIII. Обвинения против высокопоставленных лиц всегда выдвигают не поштучно, а пачками – неизменно включая в их число и содомию. Все священнослужители на Соборе достоверно знали, что короли, бароны и высшее духовенство в их же странах занимаются содомией, но не придавали этому особого значения. Тайные собрания – отнюдь не грех: епископы и сами проводили массу секретных встреч, равно как испокон веков поступал и всякий правитель или Папа. А если и грех, то уж наверняка не смертный. Климент V метал громы и молнии: дескать, тамплиеры столь повинны, что не заслуживают защиты. И призвал единодушно проголосовать за полнейшее осуждение ордена тамплиеров.

Но делегаты на его удочку не попались, выразив сомнение и настаивая на праве тамплиеров постоять за себя перед Собором. Климент же отвечал, что когда папская комиссия воззвала к тамплиерам, дабы те постояли за себя, никто не явился. Делегаты возразили, что прекрасно ведают о захвате предстоятелей Храма архиепископом Санским, каковой, судя по всему, печется более о благе Филиппа Французского, нежели о церкви. И потребовали пригласить защитников тамплиеров сызнова, с ручательством полной защиты всякого, кто откликнется на зов. С Папой согласились только французские архиепископы Санский, Реймсский и Руанский, а также некое малое число итальянских епископов и кардиналов – по большей части из Неаполя и папских государств. Все прочие делегаты высказались за приглашение предстоятелей тамплиеров.

Поскольку сторонники Папы оказались в меньшинстве один против пяти, Климент V скрепя сердце уступил воле подавляющего большинства, пригласив на Собор тамплиеров, желающих вступиться за орден. Результат потряс не только его, но и всех прочих. Всего пару дней спустя после оглашения призыва во Вьенские врата гордо въехали верхом семеро рыцарей-тамплиеров при полном вооружении, в белоснежных одеяниях, украшенных знаменитым красным крестом ордена Храма, будто призраки былой славы тамплиеров. Попросив направить их на Собор, предводитель рыцарей провозгласил пред святейшим сонмом, что они прибыли постоять за орден тамплиеров, как надлежащим образом избранные представители полутора-двух тысяч тамплиеров, скрывающихся в лесах под Лионом. И как ни изумительно было их появление, большинство делегатов тепло приняли и тамплиеров, и их свидетельства.

А вот Папа Климент V их появлению отнюдь не обрадовался, первым делом испугавшись за собственную безопасность. Лион, расположенный всего в тридцати пяти километрах от Вьена выше по течению Роны, являл собой идеальное убежище для скрывающихся тамплиеров – хотя бы потому, что Лион присоединили к Французскому королевству силой менее двух лет назад, и местное население не скрывало своей враждебности к Филиппу Красивому. Климент же до сих пор не задумывался о возможности возмездия со стороны тамплиеров, пребывая в уверенности, что большинство тамплиеров Франции или мертвы, или томятся в казематах. Все знали, что некоторые тамплиеры ускользнули из мышеловки в пятницу, тринадцатого, в том числе и отряд рыцарей под началом прецептора Франции, а также храмовники, отплывшие на кораблях с морской базы тамплиеров в Ля Рошели, но Клименту и в голову не приходило, что их настолько много. Теперь же ему поведали, что целое войско тамплиеров, люто ненавидящих его, находится на расстоянии вытянутой руки от этого почти не охраняемого города.

Приказав удвоить личную охрану, Папа в панике перестраховался, повелев арестовать семерых тамплиеров. Но делегаты, возмущенные тем, что их обещание защитить тамплиеров тут же вопиюще попрали, потребовали без промедления отпустить рыцарей на свободу. Климент поневоле освободил тамплиеров, но, не видя иного способа разделаться с нежданной проблемой, отложил Собор до 3 апреля будущего -1312 – года. Полугодовая отсрочка давала ему возможность упросить короля Филиппа арестовать или разогнать тамплиеров, скопившихся под Лионом. Что же касается семерых рыцарей – о них больше не слыхивали, ибо рисковать головами, много месяцев дожидаясь Собора, они не пожелали, однажды ночью оседлав коней и уехав к скрывающимся в лесу тамплиерам, – вероятно, намереваясь предупредить товарищей, что Филипп Французский проведал об их убежище. Во всяком случае, когда Филипп отправил войска разобраться с опальными рыцарями, в окрестностях Лиона не сыскали ни единого тамплиера.

Поездка домой и обратно была бы чересчур утомительна для делегатов, и потому они предпочли перезимовать во Вьене. Их неожиданный постой лег на город непосильным бременем, началась нехватка продовольствия, цены поползли вверх. Сырые, промозглые квартиры превратились в сущую пытку для прелатов, не захвативших с собой теплой одежды. Днями напролет они страдали от холода, изнывая при том от затянувшейся праздности.

Зато Филиппу и его клевретам скучать не приходилось. Его эмиссары неустанно давили на консисторию кардиналов, занимавшихся делами Собора во время перерыва, и на самого Папу. Ученый иезуит Норман П. Таннер писал: «С 17 по 29 февраля 1312 года Климент V и доверенные лица Филиппа IV заключили тайные сделки, не испросив совета у отцов Собора. По сему сговору Филипп обрел осуждение тамплиеров. Весьма возможно, что добился он сего, пустив в ход угрозу затеять гласный процесс против Бонифация VIII».

Эту угрозу Филипп подкрепил, через несколько дней созвав в Лионе законодательную ассамблею Франции. 18 марта он встретился с Климентом с глазу на глаз, и спустя два дня Климент представил консистории кардиналов буллу «Vox in ехсеlsо», распускающую орден тамплиеров в парламентском смысле – отзывая его полномочия без необходимости отыскивать за ним вину в каком-либо преступлении. Результат тот же, но зато Папа мог действовать в одиночку, не обсуждая этот вопрос на Соборе и не выслушивая дополнительных свидетельств, особливо в защиту тамплиеров. Делегаты к тому времени совсем приуныли, изголодались и уж не чаяли вырваться из этого церковного заточения обратно в свои уютные жилища, и желания затевать затяжные дебаты не питали.

Посему «Vox in ехсеlsо», представленная Собору в день открытия второй сессии 3 апреля 1312 года, быстро получила одобрение. Вслед за тем Климент объявил, что созывает новый крестовый поход (так и не состоявшийся), дабы создать подходящие условия для сбыта имущества тамплиеров. В последующие недели он разразился целой чередой булл и энциклик, достойных цитирования – по крайней мере, отчасти. Для начала Пана Климент V излагает в «Vox in ехсеlsо» предпосылки роспуска тамплиеров: «…некоторое время назад, близ времени избрания нашего верховным понтификом… получили мы негласные сведения против магистра, прецепторов и прочих братьев ордена рыцарей Храма Иерусалимского и против самого ордена. Сии люди были поставлены в землях заморских ради обороны вотчины Господа нашего Иисуса Христа, и как чрезвычайное воинство католической веры и выдающиеся предстоятели Святой Земли несли они главное бремя Святой Земли. По сей причине Священная Римская церковь чтила оных братьев и орден их своим особливым содействием, вооружив их знамением креста против Христовых недругов, платила им высочайшую дань уважения и укрепляла их разнообразными льготами и привилегиями. Они же обретали ее подмогу многими и многоразличными путями, равно и вспоможение от всех истинно верующих христиан неоднократными земельными пожертвованиями. Посему, впав в грех нечестивого вероотступничества, омерзительный порок идолопоклонничества, смертельное злодейство жителей содомских и многоразличные ереси, пошли они противу самого Господа Иисуса Христа».

Теперь, очертив пределы поддержки и доверия, оказанных тамплиерам церковью, Папе надлежало озаботиться тем, что в обвинения против ордена не верили очень многие. Дабы привлечь их на свою сторону, он посетовал, что и ему нелегко было признать вину храмовников:

«Однако же сего нельзя было ожидать, невозможно поверить, что люди столь преданные и благочестивые, неоднократно без колебаний проливавшие кровь свою за Христа, то и дело на глазах у всех подвергавшие себя смертельной опасности, а чаще того выказывавшие свое благочестие истовыми молитвами, постом, равно же и блюдением иных служений, могут столь пагубно не радеть о своем спасении, дабы вершить таковые преступления. Тем паче, орден сей зачинался в добре и святости, завоевав одобрение апостольского престола. Устав его, каковой свят, разумен и справедлив, заслужил принятие престолом сим. Силою сих резонов не желали мы слушать наушничанья и измышлений против тамплиеров, наученные примером Господа нашего и словами канонического Писания».

Изменить же мнение Папы о виновности тамплиеров заставили откровения верного сына церкви, вознесшего хоругвь Истины без какого-либо помышления о личной выгоде:

«Затем же вмешался дражайший наш сын во Христе, Филипп, достославный король Французский. О тех же злодеяниях доложили и оному. Не алчность двигала им. Он и не помышлял требовать или присвоить какого-либо из имущества тамплиеров…» Тогда [на время забудем, что помазанник Божий уже избавил прецепторию тамплиеров во Франции от всех движимых ценностей] какой ему в том прок? «Снедаемый огнем праведной веры, он пылко устремился по славным стопам своих предков [имеется в виду Святой Людовик]. Далее, дабы пролить нам яркий свет на означенное дело, он прислал нам премного ценные сведения через посредство посланников и писем».

Добросовестному Папе не оставалось ничего иного, как проверить возможность, что обвинения правдивы:

«Долг нашего сана повелевал нам учесть вес таковых суровых и неоднократных обвинений. Когда же, наконец, раздался великий шум и ропот громогласных обличений сказанного короля и герцогов, графов, баронов и иных дворян, духовенства и простого люда королевства Французского, доходивший до нас прямо и через посредство доверенных лиц и сановников, услыхали мы прискорбную повесть, что магистр, прецепторы и прочие братья ордена, а равно же и сам орден причастны к оным и иным злодеяниям». Разумеется, пытки не упомянуты ни словом, но имеется хотя бы признание, что Великий инквизитор не остался в стороне – видимо, в качестве бездеятельного наблюдателя. «Означенное подтверждалось многими признаниями, свидетельствами и показаниями визитатора Французского [Гуго де Перо] и многих же прецепторов и братьев ордена в присутствии многих прелатов и дознавателя ереси».

Теперь Папе предстояло сделать собственное признание. Исходя из имевшихся улик, законно признать орден виновным было попросту невозможно. Ликвидацию или роспуск ордена следовало оправдать, опираясь на то, что уже никто не пожелает вступить в столь замаравшийся орден, а буде обвинения правдивы, он и подавно недостоин своей роли и не способен исполнить свое предназначение. И снова пытки не упомянуты ни словом, а признания, добытые месяцами неописуемых мучений, описываются как «добровольные»:

«…хотя законный процесс против ордена до сей поры не позволяет осудить оный за ересь ясным приговором согласно каноническому праву, доброе имя ордена изрядной частью попрано приписываемыми оному ересями. Вдобавок некое число отдельных членов… осуждены за таковую ересь, злодеяния и грехи посредством добровольных признаний оных. Означенные признания бросают на орден сугубые подозрения, а бесчестье и подозрения делают его омерзительным святой Божьей церкви, ее прелатам, королям и иным владыкам, и всем католикам вообще. Тако же полагают, что отныне ни один добрый человек не пожелает вступить в сей орден, и посему оный бесполезен для церкви Божьей и для Святой Земли, для каковой службы рыцари оные и посвящали себя».

Несмотря на то, что уже никто никогда не вступит в орден по доброй воле, что и служит главным поводом для его роспуска, в итоговом постановлении все-таки звучит запрет кому бы то ни было вступать в него под страхом отлучения:

«Посему, с иечалию в сердце, не силою окончательного приговора, но папским усмотрением или указанием, мы отменяем, с одобрения Священного Собора, орден тамплиеров и его Устав, облачение и прозвание указом нерушимым и бессрочным. Отныне и впредь мы полностью возбраняем будь то вступать в орден, получать либо носить его одеяния, либо же вести себя как тамплиеры. Буде же кто поступит иначе, тем сразу навлекает на себя отлучение. Сверх того, мы сберегаем людей и имущество тамплиеров в своем собственном распоряжении и попечении апостольского престола».

Сколь бы варварскими ни казались события последних лет, каким бы смехотворным не выглядело объяснение, но ордену Братства бедных воинов Христовых и Храма Соломонова пришел конец. Теперь даже вести себя на манер тамплиеров стало равноценно преступлению, заслуживающему наказания.

Решение распустить орден тамплиеров по-парламентски было главной уступкой со стороны Филиппа IV. Осуждение за ересь сразу давало возможность конфисковать все движимое и недвижимое имущество тамплиеров во Франции. А роспуск из-за отзыва полномочий означал, что никакой конфискации не будет, а их имуществом Папа будет распоряжаться самолично. Филипп дошел до того, что предложил выйти из положения посредством учреждения нового военного ордена, получающего весь личный состав, имущество и богатства тамплиеров и госпитальеров. Править новым орденом будет один из его сыновей, но вместо Великого Магистра он будет именоваться монаршьим титулом короля Сирийского и Египетского в предвосхищении окончательного завоевания этих краев силой христианских войск. Идея не приглянулась никому, кроме Филиппа. Принятое же решение показывает, что Филипп Французский не окончательно подчинил себе Климента V, но располагал над ним достаточной властью, чтобы выторговать себе дополнительное вспоможение в качестве уплаты за содействие.

Второго мая вышла булла «Ad providam», передающая рыцарям госпиталя Святого Иоанна все имущество тамплиеров, кроме находящегося в Арагоне, Кастилье, Португалии и на Балеарских островах (Майорка). Филипп уже завладел всей движимостью тамплиеров во Франции и всей их казной, попутно избавившись от долгов перед храмовниками, но этим не удовольствовался, заставив Климента V признать, что всем светским владыкам, в конечном итоге просто подчинявшимся повелениям Папы, надлежит позволить за счет имущества тамплиеров погасить затраты на арест и пропитание тамплиеров, затраты на содержание владений, «сберегаемых» для церкви – и даже стоимость столбов, хвороста и факелов, потребовавшихся для сожжения тамплиеров на кострах. Сей уговор был весьма прибылен для госпитальеров, но заставил их в ближайшие годы сильно раскошелиться, поскольку, получив немалые земельные владения, они еще должны были расплатиться за вступление в право собственности.

Четыре дня спустя, 6 мая, издана булла «Considerantes», решающая участь отдельных тамплиеров. Право судить и вынести приговор Великому Магистру де Молэ, Нормандскому прецептору Жоффруа де Шарнэ, прецептору Пуату и Аквитании Жоффруа де Гонневиллю, а также визитатору Франции (и бывшему казначею) Гуго де Перо, во всем шедшему навстречу чиновникам Филиппа с первого же дня, Папа оставил за собой. Остается загадкой, почему в этой же булле Климент V заодно выговорил себе право решать участь тамплиера, названного «братом Оливье ле Пенном»; причины выделения его из числа прочих не упоминаются. Возможно, он был доносчиком, родственником Папы или просто членом могущественного рода. Этого мы, видимо, никогда не узнаем, поскольку он появляется и вновь исчезает только на страницах этой буллы, и больше нигде.

Всех прочих тамплиеров должны были судить провинциальные церковные советы, уже фактически одобрившие действия французских архиепископов, бросавших в тюрьмы и сжигавших тамплиеров на кострах, поскольку провинциальные советы созывали архиепископы, и они же председательствовали. Советам рекомендовано было выказывать милосердие и сострадание ко всем, кроме упорствующих еретиков, отрицающих свои признания или не выразивших своего искреннего раскаяния надлежащим образом.

Отдельно Папа рассмотрел вопрос о тамплиерах, скрывшихся от ареста, не пойманных и не сдавшихся – наверное, памятуя свой страх при открытии, что под Лионом скопились сотни опальных рыцарей. Вновь повторив обычный закон о подозреваемых в ереси, но, считая с сего шестого дня, месяца мая, лета 1312, Папа давал им последний шанс отдаться в руки правосудия. Он постановил, что все скрывающиеся тамплиеры должны сдаться своим епископам в течение одного года. Пренебрегшие этим предаются отлучению. Буде же таковые не сдадутся и после года сего осуждения, таковые провозглашаются повинными в ереси без права апелляции. Иначе говоря, всякий беглый тамплиер, не сдавшийся до 6 мая 1314 года и попавший в руки властей, без суда предается смерти на костре. Ни одного из них так и не поймали.

В последующем призыве к новому крестовому походу Папа сделал Филиппу Французскому еще одну денежную уступку, позволив обложить все доходы духовенства Франции десятиной сроком на шесть лет, дабы обеспечить средства для крестового похода в Святую Землю. А поскольку поход так и не состоялся, вполне логично предположить, что деньги помазанник Божий просто прикарманил.

Не пожалел Собор времени и на рассмотрение вопроса о неуемности инквизиторов, усугубленного недавними терзаниями тамплиеров, хоть его и не было в повестке дня. Христианский мир не знал подобной оргии издевательств, пыток и сожжений на кострах со времен Альбигойского крестового похода, ушедшего далеко в прошлое, а ведь тамплиеры вовсе не были иноверцами – напротив, по крайней мере, прежде они считались преданными сынами Священной Римской церкви. Инквизиция, на деле оказавшаяся в руках ордена доминиканцев, действовала совершенно независимо, по собственному произволу бросая в тюрьмы и пытая людей любой епархии, не испрашивая позволения местных епископов, а зачастую и не уведомляя их ни о чем. Теперь же епископы предприняли меры, чтобы поставить инквизиторов в определенные рамки.

Всякое помещение для содержания подозреваемых в ереси должно закрываться на два замка, и один ключ остается у инквизиторов, а второй – у представителя епископа, дабы ни те, ни другие не могли войти к узникам без надзора второй стороны. В отсутствие епископа или его представителя нельзя ни прибегать к пыткам, ни выносить приговор. Указывая на прошлые злоупотребления, инквизиторам возбраняли арестовывать людей, чтобы выуживать у них деньги. Повелели прекратить наполнять свои карманы за счет средств, выделенных на пропитание узников, и даров, принесенных подозреваемым друзьями и родственниками. Во предотвращение юношеского задора при пытках постановили также, что отныне притязать на пост инквизитора ранее достижения сорокалетнего возраста не дозволяется.

Хотя отцы церкви и ограничили злоупотребления в обращении с подозреваемыми и поумерили побудительные мотивы инквизиторов, самих пыток они никоим образом не обуздали. Ограничения на них наложили только в правление преемника Климента -Папы Иоанна XXII, фигуры весьма противоречивой. Доминиканский инквизитор Бернар де Ги нарекал на введенные Папой рамки, твердя, что любые ограничения несказанно осложняют задачу инквизиции.

Провинциальные советы быстро разделались с тамплиерами, томившимися в казематах уже шесть лет. Стойко не признающих виновность ордена и ни в чем не сознавшихся осудили на пожизненное заключение. Сознавшихся, но отозвавших признание, сжигать уже не стали, приговорив к неволе до самой смерти. Не отрекшихся от своих показаний призвали для публичного покаяния. Когда же они исполнили наложенные епитимьи, им даровали отпущение грехов и отпустили на все четыре стороны, наделив скудным содержанием из доходов с имущества тамплиеров.

Несмотря на официальные декреталии о ликвидации его ордена, Великий Магистр де Молэ продолжал настаивать на праве изложить дело непосредственно Папе. Однако Климент V вовсе не собирался встречаться с Великим Магистром лицом к лицу. Четверо высших сановников ордена томились в своей темнице, пока Папа наконец не назначил трех кардиналов в трибунал для проведения окончательного следствия и провозглашения упомянутым окончательного приговора. Вряд ли их порадовало известие, что помочь трибуналу Папа попросил ненавистника тамплиеров архиепископа Санского. Вероятно, решающее суждение вынесли под его влиянием.

При переговорах перед окончательным судом четверка узников согласилась твердо придерживаться прежних признаний, за что им посулили выказать рекомендованные Папой милосердие и снисхождение. Представ пред облаченными в алое судьями, они один за другим подтвердили свои признания. И каков же был их ужас, когда вместо обещанного снисхождения им зычно зачитали приговор к пожизненному заключению, после чего вытолкали из палаты суда, чтобы швырнуть обратно в темницы. Как ни были они ошеломлены и разгневаны, им оставалось лишь утешать друг друга тем, что за решительные протесты против приговора или отказ от прежних показаний их вознаградили бы только смертью.

В последующие месяцы закованный в кандалы Жак де Молэ предавался горестным раздумьям о своем поведении во время всего этого чудовищного дела. Он упорно цеплялся за идею, что, если только удастся достучаться до Папы, тот наверняка снимет все обвинения. Отказался выступить предстоятелем ордена, переложив ответственность на чужие плечи. Не сомневался, что в столь преклонном возрасте умрет под пыткой, ранее избегнув боли ценой ложного признания. Ныне же ему перевалило за семьдесят, и окидывая мысленным взором былое, долгую жизнь, посвященную благородному служению Храму- изрядною частью на высоких руководящих постах – он видел, что оставил орден без руководства как раз в те годы, когда тот нуждался в нем более всего. Он подвел орден и людей, искавших его примера и наставления. И ему осталось лишь горько сетовать на свою несостоятельность как человека, как тамплиера и Великого Магистра.

А в довершение всего – еще одно окончательное унижение: его известили, что он должен принародно признаться в своих преступлениях. В народе упорно бытовало мнение, что тамплиеров погубили из алчности, дабы завладеть их золотом и землями. В конце концов, за орденом не нашли никакой вины в ереси. Тамплиеры скорее жертвы, нежели преступники. Намереваясь положить конец этой опасной молве, Папа с королем надумали созвать ассамблею парижан, дабы те собственными ушами выслушали признания в грехах и преступлениях из уст высочайших сановников ордена тамплиеров.

Посетить незабываемое событие пригласили весь свет. Перед собором Парижской Богоматери возвели высокий помост, дабы выставить злокозненных тамплиеров на всеобщее обозрение духовенства, знати и простолюдинов, собравшихся поглядеть на последнее падение рыцарей Храма. 18 марта 1314 года сановников тамплиеров, облаченных в одеяния рыцарей ордена, дабы их не спутали ни с кем иным, и закованных в кандалы, явно клеймившие их как преступников, возвели по ступеням помоста.

На длинной лестнице всех четверых приходилось волочь и подталкивать, ведь двоим уже перевалило за семьдесят, а они еще и сгибались под тяжестью кандалов. Выстроив их в шеренгу на виду у столпившегося внизу народа, громогласно зачитали обвинения против ордена тамплиеров. То был последний шанс Жака де Молэ оправдать себя и постоять за орден, вверенный под его начало и покинутый им на произвол судьбы в последние годы бедствий. Быть может, он действовал, повинуясь мгновенному порыву – а может, провел целую ночь в молитвах, прося Господа укрепить его в трудный час, ибо любая попытка отречься от признания вернее верного вела его к смерти – да притом самой мучительной из ведомых в средневековье. Каковы бы ни были его побуждения, пробил час, когда сносить сие стало выше его сил. Повинуясь приказу во всем сознаться перед примолкшей в ожидании толпой, он выступил вперед – и. воспользовавшись моментом, увековечил свое место в истории. Окинув долгим взглядом толпу, изо всех сил вслушивавшуюся в его слова, Великий Магистр изрек:

«Мыслю, единственно правильно в столь знаменательный момент, когда житие мое на исходе, раскрыть свершившийся обман и провозгласить истину. Беря в свидетели небо и землю, и всех собравшихся здесь, признаю себя виновным в наивеличайшем беззаконии. Но беззаконие сие заключается в том, что я лгал, признавая омерзительные обвинения, возводимые на Орден. Сим провозглашаю, ибо должен сие провозгласить, что Орден невинен. Его чистота и святость не подлежат сомнению. Я воистину сознавался в злодеяниях Ордена, но вершил сие лишь затем, чтобы избавить себя от ужасающих пыток, произнося то, чего желали от меня недруги. Прочих рыцарей, отрекшихся от своих признаний, возвели на костер, однако же помысел о смерти не так ужасен, как признание в подлых злодеяниях, каковые никогда не совершались. Мне сулят жизнь, но ценою бесчестья. Подобной ценой жизнь мне ни к чему. Я не сожалею, что должен умереть, если жизнь можно купить, лишь громоздя одну ложь на другую».

Вдохновленный примером Великого Магистра Жоффруа де Шарнэ выступил вперед, дабы присоединить свой голос к отречению, объявив о невинности рыцарей Храма, но слова его заглушили вопли разъяренной толпы. Народ не мог не поверить услышанному, ибо то была исповедь умирающего! Неожиданный оборот дотошно спланированного представления поверг королевских чиновников и отцов-инквизиторов в замешательство. Поспешно стащив тамплиеров с помоста, они велели народу расходиться по домам.

Филипп был вне себя от ярости на чиновников, допустивших подобное после стольких стараний убедить народ в виновности тамплиеров. Конечно, смерть Великого Магистра ситуацию не поправит, но хотя бы не даст ей усугубиться. Нельзя мешкать ни мгновения с преданием этих упорствующих тамплиерских еретиков смерти. Местом казни избрали крохотный островок дю Пале на Сене, подальше от люда, толпящегося на улицах и обсуждающего признание де Молэ. Но весть об этом просочилась, и вскоре желающие присутствовать при последних минутах жизни магистра тамплиеров начали прибывать на остров в лодках, чтобы потом поведать об увиденном родным и знакомым.

Для де Молэ и де Шарнэ установили два столба. Сорвав с них одеяния тамплиеров, приковали к столбам, и палачи обложили их тщательно отобранными, специально обработанными поленьями и углем, чтобы пламя не охватило все дерево сразу, мало-помалу поднимаясь от самой земли, давая сильный жар, испепеляя страстотерпцев на медленном огне, чтобы их жизнь и мучения продолжались как можно дольше.

Как только огонь разгорелся, де Молэ и де Шарнэ прокричали, что орден тамплиеров невинен, призывая Бога в свидетели. Легенда гласит, что когда плоть Жака де Молэ уже обугливалась, он проклял короля и род его до тринадцатого колена, а с ним и Папу, предавшего Бога и погубившего святой орден. Предрекал, что не пройдет и года, как Филипп и Климент V предстанут с ним пред престолом Господним, дабы ответить за свои злодеяния. Папа скончался в следующем месяце, а семь месяцев спустя за ним последовал и Филипп IV.

Назавтра, когда зола остыла, обугленные останки де Молэ и де Шарнэ выбросили, как простой мусор, потому что отлученные от церкви и еретики не имеют права на погребение в освященной земле. Однако их прах обрел таинственный, даже священный ореол. Всю ночь парижане вплавь добирались до острова, чтобы спрятав кусочек золы за щеку, поплыть обратно в убеждении, что несут домой святые мощи. Этот хладный пепел породил легенды, символы и даже целые организации, и грядущие века сохранили память об этих монахах-воителях, опирающуюся где на факты, где на домыслы, но все же не позволившую тамплиерам уйти в небытие.

32. Наследие.

тирания Филиппа Французского погубить орден тамплиеров рассердили правителей королевств Пиренейского полуострова. Сами более всего озабоченные войнами против мусульман, населявших полуостров более пяти веков, они не могли позволить ни Филиппу IV, ни кому-либо еще лишить их опоры в облике закаленных в боях рыцарей Храма, помогавших вытеснить враждебных нехристей

прочь с Европейского континента.

В Португалии король Дениш I принял и бывших членов братства, и его имущество в новый светский орден, нареченный Воинством Иисуса Христа (или, попросту, рыцарями Христовыми) и подчиненный непосредственно королю. В 1319 году орден получил папское благословение Иоанна XXII, признавшего в нем реинкарнацию ордена тамплиеров. Из всех его членов наиболее прославились принц Генрих Мореплаватель и Васко да Гама. Рыцари Христовы пользовались характерным красным крестом тамплиеров – тем самым, которым художники так любят украшать на картинах паруса кораблей Колумба – «Нинья». «Пинта» и «Санта-Мария».

Король Арагонский преобразовал тамплиеров своей державы в новый военный орден Монтесский, названный так в честь Богородицы Монтесской. Еще до исхода столетия он слился с более старым орденом Святого Георгия Альфамийского. По всем испанским королевствам бесприютные тамплиеры за каковыми местные архиепископы не усмотрели никакой вины – могли вступить в орден Калатравский в Кастилье или же Военный орден Алькантарский в Леоне и Галиции, где заодно можно было искать членства в Военном ордене Сантьяго (Святого Якова). Последний орден, явно вдохновленный примером тамплиеров, образовали в 1175 году для защиты дорог паломничества к популярнейшей святыне Европы – усыпальнице Сантьяго де Компостелья. Согласно преданию, в гробнице лежат мощи апостола Иакова, перенесенные сюда после того, как царь Ирод Агриппа отрубил ему голову.

В Германии тамплиеры могли присоединиться к тевтонским рыцарям, и повсюду для бывших тамплиеров были открыты двери ордена рыцарей Госпиталя Святого Иоанна. Существует сей орден и по сей день, хотя и под иным названием.

Нынешнее помпезное именование госпитальеров-иоаннитов отражает их долгую историю борьбы за выживание: Суверенный военный орден госпиталя Святого Иоанна Иерусалимского, Родосский и Мальтийский. Остров Родос госпитальеры завоевали окончательно в 1310 году, когда тамплиеры еще томились в казематах. Они по-прежнему помогали сдерживать мусульман, но все более и более силами флота, а не сухопутной армии конных рыцарей. В 1522 году турки вытеснили госпитальеров с Родоса, вынудив их искать иную морскую базу, дабы удержать свое господствующее положение на море. В 1530 году их поиски увенчались успехом, когда император Карл V даровал им остров Мальта. Новая база наделила госпитальеров ролью своеобразного сдерживающего звена между христианами Европы и мусульманами Северной Африки, заслужив им популярное новое прозвание Мальтийских рыцарей. В 1798 году Наполеон Бонапарт отбил Мальту у ордена, а британцы в свою очередь отняли остров у него. В 1834 году Мальтийские рыцари утвердили ставку в Риме, где она находится и поныне, и Ватикан чтит их как суверенную державу. А раз уж госпитальерам удалось свыше пяти веков продержаться на своих островных базах на Родосе и Мальте, трудно не задуматься о том, что сталось бы с тамплиерами, утверди они свое суверенное государство, оставив Кипр в своих руках. Его владения куда более пространны и приносили больше доходов, нежели оба острова госпитальеров вкупе.

Все вышеупомянутые почетные альтернативы, разумеется, были открыты только для тамплиеров, признанных невиновными – или для сознавшихся, отбывших срок заключения (если таковой предусматривался) и исполнивших епитимьи, назначенные духовными судьями. Участь же тамплиеров, бежавших из тюрем или ускользнувших от ареста, окружена покровом тайны. Что стало с рыцарями, собравшимися в лесу под Лионом во время Вьенского собора? Куда делись суда ордена, не захваченные королем и оставшиеся под командованием рыцарей-тамплиеров? Где скрылись английские храмовники, воспользовавшиеся трехмесячной отсрочкой, чтобы уйти в подполье? Всех избежавших ареста отлучили, а по истечении срока добровольной сдачи признали виновными в ереси, обрекая на сожжение живьем, если только найдут. Но никого из тамплиеров так и не нашли. Скрывались ли они под вымышленными именами где-то далеко от дома? Был ли каждый беглый тамплиер отрезан от собратьев, или они собирались в тайные отряды, ради обоюдной защиты поддерживавшие связь между собой? Правдиво ли предание, что в 1314 году опальные рыцари Храма сражались рука об руку с Робертом Брюсом Шотландским в сражении при Баннокберне? Тайна дала богатую пищу для вымыслов и легенд, равно как и трагедия, разыгравшаяся вокруг памятнейшего из событий сокрушения ордена тамплиеров – гибели последнего Великого Магистра.

Признанию на смертном одре было принято доверять почти безоглядно, и последние самоубийственные слова, вырвавшиеся у Жака де Молэ, являли собой не только запоздалый протест, но и стали для многих ясным доказательством невиновности всего ордена. Этот вывод поддержали и вести, что в Германии, на Кипре, в Испании и Португалии тамплиеров признали невиновными, а в Англии их по тем временам, можно сказать, только пожурили. Абсурдные зверства инквизиции были сосредоточены лишь во Франции, а также французских и папских владениях в Италии. В глазах веривших в невинность тамплиеров Филипп IV и Климент V были виновными злодеями. Всплеск народной молвы заставил церковных хроникеров раз и навсегда занять позицию, согласно которой всю вину взваливают на короля Филиппа, а Папа Климент шел ему навстречу, лишь уступая неизменному давлению монарха, подкреплявшемуся постоянными угрозами. Французские летописцы же, защищая своего короля, подчеркивали, что вина тамплиеров несомненна, доказывая, что благочестивый французский суверен сослужил выдающуюся службу христианству вообще и папству в частности.

Упорные рассказы о пропавших сокровищах тамплиеров, исчезновении кораблей с военной базы ордена в Ля Рошели, домыслы о действиях беглых храмовников, пересказываемые шепотом откровения о чудовищных пытках в промозглых темницах – все это вместе весьма будоражило склонность людей к мифотворчеству. Многие верят,-хотя и не располагая никакими доказательствами, что одним из сокровищ тамплиеров, избегших конфискации, была Туринская плащаница. Не следует забывать и о магии, подразумеваемой обвинениями в идолопоклонничестве головам и котам. Ложные осквернения креста вполне могли привести к распространившимся впоследствии россказням о том, как на сатанинском ритуале, называемом «черной мессой», крест топчут, оплевывают и мочатся на него.

Опять же, остается и восхитительная перспектива мести – излюбленнейшей темы рассказчиков всех времен и народов. Как известно, мести искали короли, Папы и даже боги, признававшие ее единственным приемлемым способом восстановить справедливость. Касательно тамплиеров, пожалуй, самое первое письменное упоминание о возмездии встречается у их современника, итальянского поэта Данте Алигьери. В своем «Чистилище» поэт пишет о грехах Филиппа IV. Называя французского короля «новым Пилатом», Данте взывает о Господнем воздаянии за грехи Филиппа против Папы Бонифация VIII и рыцарей Храма:

В представлении многих первым возмездием тамплиеров стала смерть короля Филиппа IV менее года спустя после сожжения Жака де Молэ – много раньше окончания срока, отмеренного легендарным проклятием Великого Магистра. 29 ноября 1314 года во время охоты с Филиппом случился внезапный удар. Его отвезли умирать в собственный дворец, после чего вырезали у него сердце и вместе со священной реликвией отослали в монастырь близ Парижа. Реликвией была щепка Животворящего Креста Господня, оправленная золотом и драгоценными камнями, похищенная Филиппом у рыцарей Храма. Народная молва тут же приписала необъяснимый приступ действию яда, поднесенного королю в отместку за тамплиеров. Другое предание гласит, что столетия спустя, во время Французской революции, когда короля Людовика XVI обезглавили на гильотине, на ее платформу вскочил какой-то человек, набрал пригоршню королевой крови и оросил ею толпу с криком: «Жак де Молэ, еси отмщен!»

Многие поколения писателей неустанно пополняли свод легенд о тамплиерах – начиная с крестоносного миннезингера Вольфрама фон Эшенбаха, в своем эпосе «Парсифаль» изобразившего тамплиеров членами рода Грааль и стражами замка Грааль. Сэр Вальтер Скотт в своих романах «Айвенго» и «Талисман» представил тамплиеров злодеями. Уже в наше время, в 1982 году, в Лондоне вышла в свет книга «Святая кровь, Святой Грааль», строящая домыслы на предмет тайного предназначения ордена Храма – оберегать священную династию, якобы зачатую в браке Иисуса Христа с Марией Магдалиной. В 1988 году Умберто Эко опубликовал свой роман «Маятник Фуко», фабула которого сводится к развитию заговора по захвату мирового господства, возникшего шесть веков назад у тайного общества опальных рыцарей-тамплиеров.

Однако память о тамплиерах сохранилась не только в легендах и домыслах, но и в официальных организациях. Один историк утверждает, что насчитал восемнадцать различных группировок, называвших себя тамплиерами, хотя признания церкви ни одна из них не получила. Несколько организаций притязают на право считаться законными преемниками ордена, и, как минимум, один современный орден тамплиеров утверждает, что был основан, когда Жак де Молэ из темницы продиктовал письмо, назвав имя тайного преемника Великого Магистра и тем положив начало череде, не прерывающейся и по сей день. Во время Второй мировой войны молодой человек, принятый генералом Донованом, по прозвищу «Дикий Билл», в штат новой канцелярии стратегических служб [OSS – отдел стратегических служб, предшественник современного Центрального Разведывательного Управления США], считая себя этаким крестоносцем, с удовольствием называл свою команду рыцарями-тамплиерами.

Но можно смело утверждать, что с нигде не хранят память о рыцарях Храма с таким пиететом, как во всемирном ордене Вольных каменщиков – старейшем и величайшем братстве на свете. Франкмасоны – единственная организация (помимо самих тамплиеров), усматривающая свое родство с храмом Соломоновым в Иерусалиме. Как открылось в Лондоне в 1717 году и подтвердилось в первые же годы, членство в ордене масонов предусматривает всего три ступени, на высшей из которых масон становится магистром каменщиков.

В наши дни, достигнув этого статуса, он может следовать различными путями, из которых наибольшей популярностью в Соединенных Штатах пользуются две «взаимодополняющих» системы, обычно называемые Йоркским Обрядом и Шотландским Обрядом.

Вольные каменщики Йоркского обряда проходят ряд ступеней, венчающихся посвящением в масонские рыцари Храма. В одних лишь США численность Йоркских тамплиеров достигает четверти миллиона. Они финансируют национальный фонд помощи в исследованиях детских глазных болезней и фонд хирургии глаза для неимущих. Численность же каменщиков шотландского обряда в Америке доходит до двух миллионов человек; эта система предусматривает ступени, пронумерованные с четвертой по тридцать вторую. (Вот почему иногда некоторых людей называют «масонами тридцать второго уровня».) Тридцать третий уровень тоже существует, но получить его автоматически невозможно; он дается лишь в награду за доблестное служение. В одном из округов Шотландского Обряда масона производят в «рыцари-кадош». Слово «кадош», напрямую заимствованное из древнееврейского, означает «святой». «Святой рыцарь» этой ступени и есть рыцарь-тамплиер. Кандидату на эту ступень пересказывают историю последних дней Великого Магистра Жака де Молэ, а также краткую историю Ордена Храма. На этой ступени посвященный призван научиться постигать и решительно пресекать личную и религиозную несправедливость во всех ее формах и обличьях.

Интересно, что после достижения уровня рыцаря-тамплиера в Йоркском Обряде или тридцать второй ступени в Шотландском Обряде, масон имеет право добиваться членства в Древнем арабском ордене дворян тайной гробницы, дабы стать Хранителем. Хранители делят свое время между развлечениями и благотворительностью (например, службой в одном из двадцати двух бесплатных ожоговых центров и больниц для детей-калек), но делают это в арабо-египетском духе, зачастую наводящем на мысль о крестовых походах.

Франкмасоны также опекают организацию для десятков тысяч молодых людей в возрасте от тринадцати до двадцати одного года, увековечивающей имя погибшего Великого Магистра – Орден де Молэ. Помимо прочего, ритуалы ордена предусматривают воздание чести погибшим сановникам Храма и сожженному последнему Великому Магистру де Молэ.

Ни одна из масонских лож не притязает на прямую преемственность изначального Ордена Рыцарей Храма, обычно утверждая, что они зародились в средневековых гильдиях строителей храмов и замков. Однако живучесть легенд и частые упоминания крестоносного ордена в масонских ритуалах заставили меня потратить несколько лет на ряд независимых исследований. Не будучи франкмасоном, я все-таки не устоял перед увлекательным раскапыванием тамплиерских корней в ритуалах масонов, особенно в части масонских символов и терминов – столь древних, что само франкмасонство давным-давно позабыло об их происхождении и смысле. (Результаты этих исследований опубликованы в 1990 году в книге «Рожденные в Крови. Утраченные Секреты Франкмасонства».) Ни одну книгу о рыцарях-тамплиерах нельзя завершить, не упомянув, пожалуй, одну из самых достойных попыток воздать должное их памяти, предпринятую барристерами Храма в Лондоне, чьи отношения с тамплиерами представляют интересный исторический эпизод и сами по себе.

Ценнейшей недвижимостью в Англии, вверенной госпитальерам Климентом V после разгона рыцарей Храма, была их лондонская ставка, располагавшаяся между Флит-стрит и Темзой; этот район и по сей день называют просто Тамплем – Храмом. Из всех строений тамплиеров на этой земле до наших дней уцелела только церковь Храма, выстроенная из прекрасного камня, привезенного из Нормандии в качестве судового балласта, и освященная патриархом Иерусалимским Гераклием в 1185 году. Первоначально церковь была совсем круглой, а более обширная прямоугольная капелла пристроена к ней в 1240 году.

У госпитальеров уже имелась лондонская ставка в Клеркенуэлл, так что в строениях тамплиеров они, по сути, не нуждались – и сдали их внаем под жилье и конторы для адвокатов, имевших практику в Королевском Суде, до которого было рукой подать через ворота, отделяющие Вестминстерский королевский дворец от Лондона. За местоположение их и прозвали «Barnere du Temple» – Храмовая Застава, позднее переиначенное на английский лад: «Temple Ваr». Адвокатов, ходивших туда-сюда через заставу – «Бар» – и прозвали «barristers» - барристерами.,

В 1534 году Генрих VIII изъял землю у госпитальеров, распустив монастыри, но адвокатов выдворять не стал. В 1608 году старейшины барристеров Храма приобрели эту собственность у короля Якова I, при заключении соглашения взяв на себя обязательство ухаживать за церковью Храма. И блюли обязательство на редкость добросовестно. За церковью не только дотошно ухаживали, но и тщательно отстроили после серьезного ущерба, нанесенного «Люфтваффе» во время налета на Лондон в мае 1941 года.

Сохраняя обособленное положение, Церковь Храма не принадлежит ни к какой епархии. Ее каноник-англиканец, носящий титул Магистра Храма, отчитывается непосредственно перед престолом. Церковь часто открыта для посещений, можно заглянуть и в каменный мешок в стене, где маршал тамплиеров Ирландии отбывал наказание, умирая от голода. Есть там и гробница, предположительно принадлежащая патриарху Гераклию, и образы с гробниц средневековых рыцарей, наглядно показывающие, что барристеры Внутреннего и Среднего Храма прекрасно знают историю своей церкви.

Когда генерал Эдмунд Алленби в 1917 году ввел колонну британских войск через городские ворота в Иерусалим, где не ступала ни одна христианская армия с 1244 года, барристеры Храма справили специальную службу, достигшую кульминации в очень галантном действе: войдя в круглый храм тамплиеров, барристеры возложили лавровые венки победителей к образам рыцарей, как бы донося до них безмолвное послание: «Вы не забыты». Их помнят.

И не забудут никогда.