Выполнено под науч. руководством к.ф.н. Боровковой Т. Ю.
Многие пытались раскрыть идею, заложенную в стихотворении Э. А. Робинсона «Люк Хэвергол», считающимся одним из сложнейших для понимания. В целом, критики признают, что это на редкость выдающееся произведение, несмотря на то, что им не удается ни определить личность говорящего и двух других героев, ни истолковать смысл произведения.
Согласно Роланду Морану, данное стихотворение представлено в форме обращения говорящего к Люку, и личность первого не определена; очевидно, Люк потерял любимую женщину, и теперь его жизнь пуста. Сначала говорящий обращается к Хэверголу: "Go to the western gate"; далее он приводит аргументы, почему Люку следует покончить жизнь самоубийством и воссоединиться с возлюбленной. Западные ворота – символ смерти, солнце садится на западе, и точно так же жизни Люка следует склониться к закату.[1]
Ричард П. Адаме придерживается другой точки зрения относительно значения ворот и самого произведения. Он допускает, что важным является то, что Люку говорят идти к воротам, а не через них, слушать зов, а не присоединиться к зовущему. [1]
Однако стоит отметить, Люку действительно говорится идти к воротам в первой строфе, тем не менее, в последней строфе читатель видит: «There is the western gate, Luke Havergal», а это, вероятно, означает, что Люк пришел туда. Но в шестой строке этой строфы говорящий снова призывает: «But go, and if you trust her she will call». Возможно, на этот раз «go» все-таки подразумевает «through».
Также Ричард П. Адаме считает, что в данном стихотворении нет ничего, что свидетельствовало бы о том, что Люк должен непременно умереть, и что в стихотворении нет указателей на то, что Люка склоняют к самоубийству. Роланд Моран не согласен с этим. По его словам, в третьей строке говорящий призывает Люка ждать в сумерках «for what will come», а конец дня, по логике вещей, можно сопоставить с концом жизни. В той же строфе листья «like flying words will strike you as they fall», и Моран объясняет, что опавшая листва – мертвая листва, т. е. снова звучит мотив смерти. [1]
Вторая строфа начинается с «No», будто говорящий отвечает на вопрос Люка, и далее, в 5–6 строках, приводит аргумент религиозного характера, который должен склонить героя к самоубийству: Бог создал все, включая листья, а так как каждое явление природы – часть Бога, он постепенно убивает себя, т. е. парадокс в том, что жизнь зарождается в смерти. Настоящая жизнь Люка хуже той, которую предлагает говорящий; в христианстве наказание за самоубийство – вечность в аду. Далее, «hell is more than half of paradise» – имеет, как и многие строки, двоякое значение, за «more» может скрываться и качественное, и количественное значение.
Возможно, рай – это прежняя жизнь Люка с возлюбленной, и в этом случае ад отождествится с раем, если совершить самоубийство. Но, возможно, мы наблюдаем аллюзию на «Божественную комедию» Данте. Тогда значение имеет сама концепция последнего произведения: 9 кругов ада, круги чистилища, соответствующие смертным грехам, 10 кругов рая. [1] Или, как полагает МакФарланд, в строке может подчеркиваться то, что ад густонаселен; также высказывается предположение, если снова проводить параллель с «Божественной комедией», что Люк, как и Данте, должен пройти ад, чтобы добраться до рая, а у Данте путь через ад занимает половину всего путешествия. Он «достигает» Земного Рая на 28 песне, но в аду он «провел» все 33. [2]
Моран считает, что возлюбленная Люка совершила самоубийство, чем и обусловлена заинтересованность говорящего в Люке. По его предположению, в аду возлюбленные и смогут воссоединиться после смерти Люка, и «hell is more than half of paradise» может вообще выступать точкой зрения некоей темной силы.[1]
Моран отмечает, что существует и такая идея, что, возможно, говорящий – это подсознание Люка, и все действие произведения заключено в разуме героя. Однако в конечном счете, определить говорящего со стопроцентной точностью невозможно, можно только догадываться, поскольку текст не дает прямого ответа. Неизвестно, совершит ли Люк самоубийство; даются только аргументы в пользу смерти, приводимые говорящим.
Моран заявляет, что стихотворение не раз неверно истолковывали. Например, Матильда М. Парлет усматривает в композиции следующее: Хэвергол изучал восточные религии, и, не найдя в них ответа на свои вопросы, вспоминает теперь утверждения мертвого друга, христианина. Или, Ричард Краудер считает, что стихотворение – это упражнение в манере символизма, которое не имеет смысла вообще. [1]
Роланд МакФарланд считает анализ данного стихотворения, представленный Рональдом Мораном, самым полным и убедительным на тот момент, когда тот сам написал статью (все нижеследующее основано на статье МакФарланда «Robinson's Luke Havergal» [2]). Однако он предлагает другой подход к исследованию: он считает, что, прежде всего, нужно разобраться, кто такой Люк Хэвергол. Он отмечает сходство между «Havergall» и «prodigal» (блудный сын), и указывает, что если в стихотворении нет прямой связи с притчей о блудном сыне, сам герой предстает как кающийся грешник. Он пишет: «В письме Гарри ДеФоресту Смиту, датированном 14 декабря 1895 г., Робинсон упоминает «Люка Хэвергола», тем самым обозначая примерную дату написания произведения. Без сомнения, поэт был знаком с общеизвестной библейской историей, более того, в письме Смиту, написанному 20 мая 1895 г., Робинсон отмечает, что прочел уже половину Евангелия от Луки, и что находит его очень познавательным (прим. Евангелия от Луки содержит 24 главы; Притча о блудном сыне – 15 глава, стихи 11–32). Более того, позже он написал стихотворение «Блудный сын», что лишний раз доказывает заинтересованность автора в образе кающегося грешника».
Так, по мнению МакФарланда, ключ к пониманию личности Хэвергола содержится в Библии. Кроме того, исследование привело его к «Божественной комедии» Данте, причем, особый интерес представлял первый том «Ад». Э. Фассел, Ч. Сестр также считают, что невозможно читать поэзию Робинсона, не обращаясь к Данте. Хотя Фассел не находит прямых ссылок на итальянского писателя, он подчеркивает, что Робинсон часто упоминает труды последнего в письмах. В 1894 г. поэт в переписке со Смитом выражает недовольство переводом «Божественной комедии», который выполнил Г. У. Лонгфелло. Данное свидетельство, разумеется, не означает, что «Ад» послужил прототипом «Хэвергола», но указывает на вероятность того, что поэт писал стихотворение с оглядкой на произведение Алигьери.
Тем не менее, МакФарланд проводит дальнейшую параллель между главным героем «Божественной комедии» и Хэверголом: Люк, как и Данте, представлен грешником, потерявшим путь в этом мире без возлюбленной. Как и Данте, Люк должен понять, что он – грешник, что ему нужно покаяться, чтобы идти дальше. Женский персонаж стихотворения, «она», выступает в той же роли, что и Беатриче; цель того, которому принадлежит «голос из могилы», соответствует цели Вергилия провести героя к возлюбленной. Так, героев стихотворения можно соотнести с героями «Божественной комедии».
Н. Е. Дунн считает, что стихотворение отсылает к «Энеиде» Вергилия. В произведении представлена история, повествующая о том, как Эней обращается за ответами к Кумской сивилле, говорящей с Энеем «out of her Cavern», и, так как пещеры Аида – также часть мира мертвых, можно соотнести «out of her Cavern» и «out of the grave». И Люк, и Эней находятся в поиске чего-то. Вообще история Энея может перекликаться с историей Люка Хэвергола, если частично принимать интерпретацию Морана или МакФарланда о том, что все завязано вокруг погибшей девушки: возлюбленная первого, царица Дидона, также покончила с собой (вторая книга). Однако Н. Е. Дунн предлагает другое объяснение. [3]
Западные ворота и красные листья – центральные образы и символы произведения. С них стихотворение начинается, ими же заканчивается; они не упоминаются только в одной строфе. С самого начали листья ассоциируются со словами, общением.
Соединение несущих сообщение слов, ветра, запада – не новое в литературе, и, как утверждает Дунн, описывают опыт героя «Энеиды». В шестой книге он достигает Hesperia, the Western Land, как иногда называют Италию, где, у подножия Везувия, взывает к Кумской Сивилле: «…Не вверяй же листам предсказаний,/ Чтоб не смешались они, разлетаясь игрушками ветра./ Молви сама, я молю!». Он говорит так потому, что пророчица писала предсказания на дубовых листьях, и оставляла их у входов в пещеру, которых всего было сто.
Дунн делает вывод, что у Вергилия сивилла символизирует голос разума, т. е. действие развертывается в сознании Люка, а «она» – это правда, которую Люк ищет, которая позовет его, если он будет слушать и верить. То, что аллюзия проводится именно на произведение Вергилия, Дунн объясняет тем, что Робинсон переводил его. В частности, в 17 лет поэт перевел большой отрывок из его книги. [3]
Литература:
1. Ronald Moran Meaning and value in «Luke Havergal» /Moran Ronald// Colby Library Quarterly, series 7, no.9, March 1967, p. 385–392
2. Ronald MacFarland Robinson's Luke Havergal /Ronald MacFarland // Colby Library Quarterly, series 10, no.6, June 1974, p. 365–372
3. Dunn, N. E. Riddling leaves: Robinson's "Luke Havergal" / N. E. Dunn// Colby Library Quarterly, series 10, no.1, March 1973, p. 17–25