1. Любой пишущий автор, хочет он того или нет, невольно претендует на новизну и оригинальность уже тем фактом, что выставляет свои произведения на всеобщее обозрение. Но это только одна сторона медали. А другая сторона заключается в том, что, как писал X. Л. Борхес, каждый язык это традиция, каждое слово – общий символ, и вклад любого автора здесь ничтожен [1; 33], поскольку «язык-это не произвольный набор символов, а традиция и образ чувств» [1; 100]. Это замечание касается и англоязычной поэзии об умерших и смерти, и при всей непохожести авторов, писавших стихи об умерших и смерти, в их стихах можно обнаружить общие повторяющиеся мотивы, темы и образы, которые мы и называем здесь лейтмотивами. Таким образом, целью данной статьи является обнаружение таких лейтмотивов в англоязычной поэзии об умерших и анализ того, как они используются и обыгрываются в конкретных стихах.

1.1. Стоит заметить, что поскольку заявленная нами тема довольно обширна, то мы неизбежно вынуждены наложить на себя ряд методологических ограничений.

1. 2. Во-первых, мы не брали единичные образы и мотивы, встречающиеся только в одном стихе и не находящие себе соответствия, подобия в других стихах, поскольку такие образы и мотивы по определению не являются лейтмотивами.

1.3. Во-вторых, мы старались брать такие стихи, в которых с нашей точки зрения смерть кого-либо или вообще смерть является главной темой или даже персонажем.

1.4. И, в-третьих, мы не преследовали перед собой цели хронологизации этих лейтмотивов и создания их истории, и наш подход здесь не диахронический.

2. Прежде всего стоит различать стихи от лица уже умершего человека, когда он уже мёртв, или от лица человека, который представляет себя мёртвым, и стихи об умершем человеке, в которых речь идёт от лица знавших этого человека или от лица внешнего наблюдателя.

2.1. Остановимся на стихах от лица умершего человека. Весьма распространённым лейтмотивом в стихах от лица умершего человека или представляющего себя умершим является пожелание не приходить на его могилу или уйти с неё и не скорбеть о нём. Этот лейтмотив довольно устойчив и его можно встретить как в поэзии XIX века, так и в поэзии XX века. В XIX веке этот лейтмотив можно найти в стихах Кристины Россетти «When I Am Dead» и Альфреда Теннисона «Come Not When I Am Dead»:

В XX веке этот лейтмотив прослеживается в стихотворении Эдвина Арлингтона Робинсона «A Happy Man» и в «Do Not Stand at My Grave and Weep» Мэри Элизабет Фрай:

Учитывая то, что исходный лейтмотив в этих стихах прочитывается вполне недвусмысленно и ясно, интерес представляет, как именно он развивается и используется в конкретных стихах. Анализируя эти стихи, нельзя не заметить, что в стихах Альфреда Теннисона «Come Not When I Am Dead» и Эдвина Арлингтона Робинсона «A Happy Man» пожелание не скорбеть об умершем и не приходить/уйти с могилы мотивируется и объясняется покоем умершего:

В обоих стихах говорится о покое умершего (And I desire to rest – Tennyson; quiet rest – Robinson). В то же время если в стихотворении Теннисона покой умершего связан с тем, что он уже не среди живущих и его не волнуют старые счёты с ними (Child, if it were thine error or thy crime/1 care no longer, being all unblest:/ Wed whom thou wilt), то в стихотворении Робинсона этот покой объясняется тем, что умерший прожил счастливую жизнь и ему не о чем жалеть (I was happy all my life; Death nor sorrow never brought/Cause for one unhappy thought). При этом оба стихотворения заканчиваются пожеланием оставить могилу умершего (Pass on, weak heart, and leave me where I lie: /Go by, go by – Tennyson; Leave me to my quiet rest/ In the region of the blest – Robinson). Примечательно и то, что в обоих стихотворениях повторяется образ человека, насытившегося жизнью и временем (but I am sick of Time – Tennyson; full of years – Robinson), который как бы подчёркивает и акцентирует ненужность скорби об умершем.

Стихотворения же Кристины Россетти и Мэри Элизабет Фрай, несмотря на то, что исходный для нас лейтмотив в них тоже довольно легко прослеживается, отличаются от уже проанализированных нами стихов по своему смыслу и использованию лейтмотива. В стихотворении Мэри Элизабет Фрай он перемежается с другим лейтмотивом, который заключается либо в том, что смерти нет и она не реальна или не является вечным небытием, либо в том, что умерший на самом деле не умер. Перейдём к анализу этого лейтмотива.

2.2. Как мы уже и сказали, этот лейтмотив заключается либо в том, что смерти нет, она не властна над людьми и не реальна или не навсегда, либо в том, что умерший на самом деле не умер. В стихотворении Мэри Элизабет Фрай мысль о том, что умерший на самом деле не умер (I am not there; I did not die) и перешёл в иное бытие, в иную форму существования (thousand winds that blow; diamond glints on snow и т. д.), проходит красной нитью:

Призыв не скорбеть (Do not stand at my grave and weep; Do not stand at my grave and cry) в этом стихотворении объясняется и мотивируется тем, что умерший на самом деле не умер и перешёл не в небытие, а в иную форму существования, везде сопровождающую и окружающего того, к кому обращен призыв не скорбеть. Этот же лейтмотив встречается в Sonnet 10 Джона Донна, Death is nothing at all Генри Скотт Холланда, And death shall have no dominion и A Refusal to Mourn the Death, by Fire, of a Child in London Дилана Томаса:

В тексте Death is nothing at all утверждается, что смерти вообще нет (Death is nothing at all) и она не должна ничего менять в отношениях двух близких людей (Call me by the old familiar name; Speak of me in the easy way which you always used/ Let my name be ever the house hold word that it always was и т. д.). Вместо мысли о вечном небытие умершего здесь говорится о том, что умерший всего лишь вышел (I have only slipped away into the next room) и ждёт своего друга или близкого за углом (I am but waiting for you… somewhere very near, just round the corner) и поскольку их встреча неизбежна, то смерти нет и не стоит скорбеть (One brief moment and all will be as it was before./ How we shall laugh at the trouble of parting when we meet again). В то же время не вполне ясно, как интерпретировать то, что умерший и живой встретятся друг с другом – как то, что когда живой умрёт, он встретится со своим уже мёртвым другом в ином мире, или как то, что они оба воскреснут и будут жить, как прежде. Такая же идея, как и в этом тексте, о том, что умерший не умер, а просто вышел и переместился в другое пространство, прослеживается и в стихотворении Джеймса Уиткомба Райли «Away»:

В Sonnet 10 Джона Донна и Death shall have no dominion Дилана Томаса этот лейтмотив уже увязывается с христианской идеей воскресения. В сонете Донна лирический герой не боится смерти (Die not, poor Death, nor yet canst thou kill me) именно потому, что после воскресения смерти не будет и смерть «умрёт» (One short sleep past, we wake eternally, /And death shall be no more; Death, thou shalt die). Название же стихотворения Дилана Томаса восходит к Посланию апостола Павла римлянам: «But if we died with Christ, we believe that we will also live with him; knowing that Christ, being raised from the dead, dies no more. Death no more has dominion over him! For the death that he died, he died to sin one time; but the life that he lives, he lives to God». С этой точки зрения стихотворение And death shall have no dominion можно рассматривать как описание воскресения. Очевидно влияние христианской образности и на стихотворение Дилана Томаса A Refusal to Mourn the Death, by Fire, of a Child in London (And I must enter again the round/ Zion of the water bead/ And the synagogue of the ear of corn). Именно в ней и стоит искать ключ к объяснению последней строчки стихотворения: After the first death, there is no other. С нашей точки зрения возможны два варианта её объяснения. Возможно, что эта фраза, как и название Death shall have no dominion, отсылает к посланию Павла и first death означает смерть Христа для греха (For the death that he died, he died to sin one time), после чего человек жив для праведной жизни, но не для греха. Также возможным выглядит и то, что first death означает первородный грех, через который смерть вошла в мир и стала постоянной. First death означает греховное состояние человека, в котором он смертен, а отдельные человеческие смерти являются частными случаями этого общего состояния.

2.3. Требуют особого внимания и разговора поэтические завещания, в которых авторы представляет себе умершими и предполагают/требуют некое вполне определённое отношение живых к себе умершим и своей смерти. А. Жолковский анализировал такие стихи в российской поэтической традиции и делил их на памятниковые и завещательные. В российской поэтической традиции примерами таких стихов являются стихи Державина «Памятник» и Пушкина «Я памятник воздвиг себе нерукотворный», последние 18 строчек «Реквиема» Ахматовой (…А если когда-нибудь в этой стране/ Воздвигнуть задумают памятник мне,/ Согласье на это даю торжество и т. д.), а в украинской поэзии – известное стихотворение Т. Шевченко «Завещание» (в другом переводе – «Завет»). Мы упомянули здесь стихотворение Т. Шевченко по той причине, что поэтическое завещание украинского поэта, как и в примерах из англоязычной поэзии, которые мы рассмотрим далее, предписывает живым, как поэта похоронить и/или как относиться к его могиле/ месту захоронения (Как умру, похороните/ На Украине милой./ Посреди широкой степи/ Выройте могилу,/ Чтоб лежать мне на кургане – перевод А. Твардовского), в то время, как в упомянутых нами произведениях Пушкина, Державина, Ахматовой используется не образ могилы, а образ памятника, и ключевым моментом является не столько то, как и где поэта похоронят, а как потомки будут хранить память о поэте и как они будут его чтить и помнить. Следую разделению Жолковского, стихи Державина и Пушкина являются памятниковыми, а стихотворение Шевченко – завещательным [2]. Впрочем, и в российской поэтической традиции есть примеры, где автор высказывает свои пожелания, где и как его нужно похоронить: И хоть бесчувственному телу/ Равно повсюду истлевать,/ Но ближе к милому пределу/ Мне все б хотелось почивать./ И пусть у гробового входа/ Младая будет жизнь играть, И равнодушная природа/ Красою вечною сиять (А. С. Пушкин «Брожу ли я вдоль улиц шумных…»; 1830);…Я ищу свободы и покоя!/ Я б хотел забыться и заснуть!/ Но не тем холодным сном могилы… /Я б желал навеки так заснуть,/ Чтоб в груди дремали жизни силы,/ Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;/ Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,/ Про любовь мне сладкий голос пел,/ Надо мной чтоб вечно зеленея,/Темный дуб склонялся и шумел (М. Ю. Лермонтов «Выхожу один я на дорогу…»; 1841).

Теперь перейдём к завещательным текстам в англоязычной традиции. Завещательный характер имеет стихотворение Роберта Льюиса Стивенсона «Requiem»:

В этом завещании указывается место (under the wide and starry sky), где хотел бы быть похоронен человек, и слова, выгравированные на могиле (the verse you grave for me). Завещательным текстом является и стихотворение Карла Сэндберга «Bones»:

Трудно представить себе текст, сильнее порывающий с основной интенцией большинства завещательных текстов, но, тем не менее, в своей установке на разрыв с завещательной традицией этот текст тоже является завещательным. Ведь, как и другие завещательные тексты, это стихотворение предписывает волю умершего, которую живые должны исполнить. Другое дело, что если в большинстве завещательных текстов с теми или иными вариациями человек, который в будущем должен умереть, просит так или иначе похоронить его в могиле, то здесь лирический герой не только отказывается от могилы, но и вообще от любых форм освоения и символизации своей смерти живыми. Стандартной коллизией для завещательных текстов является то, что завещающий хочет тем или иным присутствовать в жизни, даже будучи мёртвым, и выбирает ту или иную форму этого присутствия (как у Пушкина и Лермонтова: Но ближе к милому пределу/ Мне все б хотелось почивать./ И пусть у гробового входа/ Младая будет жизнь играть, И равнодушная природа/ Красою вечною сиять; Но не тем холодным сном могилы… /Я б желал навеки так заснуть,/ Чтоб в груди дремали жизни силы,/ Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;/ Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,/ Про любовь мне сладкий голос пел,/ Надо мной чтоб вечно зеленея,/Темный дуб склонялся и шумел). Смысл же отказа от могилы и радикального требования в стихотворении Сэндберга забросить себя на самое дно видится нам как раз в исключении себя из причастности любым формам жизни и неприятия любых форм освоения и символизации живущими собственной смерти.

2.4. Перейдём к анализу стихотворений об умерших от лица живых. Распространённым лейтмотивом в таких стихах является лейтмотив непонимания умершего живыми, когда он жил, и его высокой оценки живущими после того, как он умер. В частности, этот лейтмотив прослеживается в стихотворениях Эдвина Арлингтона Робинсона «An Old Story», «Charles Carville's eyes»: He never was a fellow that said much,/ And half of what he did say was not heard/ By many of us: we were out of touch/ With all his whims and all his theories/ Till he was dead(Charles Carville's eyes); Strange that I did not know him then./That friend of mine!; I never knew the worth of him/ Until he died (An Old Story). Примечательно, что в обоих стихотворениях используется оборот, служащий своего рода водоразделом между отношением к живому человеку и изменением этого отношения к этому человеку как к умершему (till he was dead; until he died). И хотя в «An Old Story» лирический герой ненавидит умершего, когда он жив (I would have rid the earth of him), а в «Charles Carville's eyes» окружающие просто не понимали умершего и были глухи к тому, что он говорил (Не never was a fellow that said much,/ And half of what he did say was not heard/ By many of us: we were out of touch/ With all his whims and all his theories), в перемене отношения к уже умершему человеку эти два стихотворения схожи. Если в «An Old Story» лирический герой называет умершего после смерти своим другом (Strange that I did not know him then./ That friend of mine!), то в «Charles Carville's eyes» живые слышат все слова, которые говорят им глаза умершего (so those blank eyes of his/ Might speak them. Then we heard them, every word), хотя до смерти не слышали его и не понимали.

2.5. В англоязычной поэзии есть и стихотворения от лица живых об умерших, представляющие собой коллективные эпитафии. В качестве примеров таких коллективных эпитафий можно вспомнить произведения Томаса Грея («Elegy Written in a Country Churchyard»), Гилберта Кийта Честертона («Elegy in a Country Churchyard»), Уилфреда Оуэна («Anthem for Doomed Youth»), Эдгара Ли Мастерса («The Hill»). Схожим со стихотворением Мастерса «The Hill» и оказавшим на него влияние является произведение Э. А. Робинсона «House on the Hill». Важную роль в обоих стихотворениях играет образ холма, на котором в стихотворении Мастерса погребены все люди из Спун-Ривера и который в стихотворении Робинсона обезлюдел либо из-за того, что всё жившие люди в доме на холме умерли, либо ушли отсюда. Повторяющаяся фраза в стихотворении Робинсона «They all gone away» допускает оба истолкования. Но между Робинсоном и Мастерсом есть и более глубокая связь и заключается она в замысле «Антологии Спун-Ривера» Мастерса. С нашей точки зрения, замысел этой антологии комбинирует идею робинсоновского вымышленного города Тильбюри-таун как среза жизни общества в целом, взятого и показанного через жизнь жителей этого городка, с формой античныхэпитафий. Новаторство Мастерса в этой антологии проявилось в том, что она представляет собой собрание эпитафий от первого лица жителей вымышленного города Спун-Ривера и в этих эпитафиях умершие отказываются от негласного правила «об умерших либо хорошо, либо ничего» и пытаются сказать о себе всю правду, часто неприглядную. В то же время тот факт, что эти эпитафии написаны от первого лица, приводит к тому, что данные автоэпитафии весьма субъективны. Этот субъективизм проявляется в тех стихах антологии, в которых умершие, связанные с другими умершими тесными узами при жизни, начинают высказывать о них своё мнение, которое не совпадает с мнением умершего о самом себе. Примерами таких стихов являются автоэпитафии, в которых умершие высказываются о своих тоже умерших супругах – «Ollie McGee» и «Fletcher McGee», «Benjamin Pantier» и «Mrs. Benjamin Pantier». В них неизбежно «правда» Бенджамина Пэнтира о себе неизбежно сталкивается с правдой его жены о нём, как и «правда» миссис Бенджамин Пэнтир о себе сталкивается с мнением её супруга о ней:

Таким образом, благодаря столкновению точек зрения персонажи антологии Мастерса приобретают дополнительные ракурсы и читатель может составить более полное представление о жизненных ситуациях, в которых оказываются персонажи антологии.

Литература:

1. Борхес X. Л. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 3: Произведения 1970-х годов. – СПб.: Амфора, 2011. – 703 с.

2. Жолковский А. К. Между могилой и памятником. Заметки о финале ахматовского "Реквиема" (1940) / А. К. Жолковский // От Кибирова до Пушкина: сборник в честь 60-летия Н. А. Богомолова / сост. А. В. Лавров, О. А. Лекманов. – М.: Новое литературное обозрение, 2011. – С. 114–142.

3. Мастере, Эдгар Ли. Антология Спун-Ривер; Новый Спун-Ривер / Пер. с англ и предисл. А. Сергеева; коммент. О. Алякринского.—М.: Худ. лит., 1990. —415 с.