Оттолкнув пухлые пальчики Мэри, Алек направился к окну башни. Плиты внизу оттирали тысячу раз, но он был готов поклясться, что до сих пор видит на них кровь. Он даже не очень сердился на то, что она рылась в его столе. В этом есть и его вина – дневник лежит там, где любой может его найти. Его надо было уничтожить, вместо того чтобы устраивать самому себе пытки, читая его все эти последние месяцы.

Алек положил руку на стекло. Одну из своих бесполезных, неуклюжих лап, которая большинству не приносила ничего, кроме страха.

– Ты ничего не понимаешь, – промолвил он.

– Тогда объясни мне.

Вид из окна всегда успокаивал его. Тени и облака над горами были частью его самого, как и воздух, которым он дышит. Но сегодня Алек ничего не почувствовал.

Сколько раз Эдит стояла на этом самом месте, чувствуя себя загнанной в ловушку?

– Я оставил Эдит одну в этой башне, хотя мне не следовало этого делать. Она была так молода – совсем девочка, когда мы поженились. Она не пожелала поселиться в комнате моей матери почти сразу – возможно, потому, что та находилась рядом с комнатой отца, которая потом стала моей. Эдит боялась, что я приду и побеспокою ее.

– Вообще-то исполнение супружеского долга – это не совсем беспокойство, – заметила Мэри. – Ты ведь не пытался овладеть ею силой?

Алек почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Даже Мэри усомнилась в его чести.

Всю жизнь он был проклят и обречен из-за своих размеров и силы. Только братья его понимали, потому что они такие же, как Алек. С ними он мог бороться, но никогда не прикоснулся бы к женщине, не пытаясь быть осторожным.

– Нет, конечно, – покорно промолвил Алек. Может, Мэри не поверит ему, ну и что? Она вернется в Лондон, к своему бизнесу, своим секретам, а он останется здесь, один, потому что тут его место. – Я оставлял ее и отправлялся развлекаться в Лондон, но даже когда я возвращался, мы жили разной жизнью. Она одна завтракала. Одна обедала. Я оставил все попытки сойтись с нею. Мы почти не разговаривали, а если и разговаривали, то спорили.

Алек провел рукой по несуществующей бороде. Ему ее не хватало. Что ж, теперь, когда больше нет необходимости угождать Мэри Арден, он может снова отрастить ее.

– Мы могли бы состоять в «белом» браке. Некоторые так живут. Но я не мог сдерживать себя. Я думал своей плотью. Я был готов трахать кого попало. Может быть, я до сих пор это делаю.

Алек услышал, что Мэри издала какой-то шипящий звук, когда поняла, как он ее оскорбил. Он не хотел обидеть ее, но после сегодняшнего дня Алек ни в чем не был уверен. В самом деле, кто такая Мэри? Невинная девственница или сговорчивая бизнес-леди? Как бы там ни было, она – особа, которая без большого труда раскрыла его постыдную, тщательно оберегаемую тайну. Он слабеет у нее на глазах.

– Алек, она отвергала тебя все годы вашего брака, – заговорила Мэри. – Она заставляла тебя чувствовать себя, как… – Алек слышал, как Мэри подбирает слова, которые заденут его. Да он сам много раз называл себя этими словами. Хищник. Распутник. Животное.

– Да-да, она заставляла меня чувствовать себя зверем, – кивнул он. – Каким бы нежным я ни пытался быть, она всегда меня отталкивала. Но я должен был понять и стать более настойчивым. Она так меня боялась, что предпочла лишиться жизни, чем сказать мне правду.

– Быть может, она боялась сказать тебе, что нарушила брачные клятвы, – заметила Мэри.

Алек покачал головой. Если бы все было так просто.

– Когда я делал это сотни раз? Ты же знаешь, чтоу меня за репутация, и я ее заслуживаю. Нет, все было куда хуже. Гораздо хуже.

Алеку было необходимо сказать Мэри все. Он сел на стул возле окна. Девять месяцев назад Эдит забралась на этот стул, обитый жаккардовой тканью, чтобы прыгнуть в объятия смерти.

– Эдит носила ребенка Бауэра, Мэри, – сказал он. Алек был рад, что его голос не дрогнул, ведь он ни разу не произносил эти слова вслух. Даже Эван об этом не знал. – Добрый доктор предложил избавиться от ребенка, но ясно, что Эдит не смогла через это пройти. Насколько я понимаю, ты не дошла до этой части дневника.

Эдит пыталась сказать мне об этом, но я не обратил на ее слова должного внимания. А потом мы поссорились из-за какой-то обычной ерунды – ты можешь себе представить, сейчас я даже не помню, из-за чего именно. Я пытался много раз, но все в голове, как в тумане, – обычные обвинения и контробвинения, сменяющие друг друга, как подергивающиеся кадры на кинопленке. Она убежала от меня, пришла сюда и выпрыгнула из окна.

Алек не решался оглянуться на Мэри, его взор был устремлен на каменный двор внизу.

– Я бы заботился о ребенке, как о своем собственном, клянусь, даже если бы это означало, что Эван не получит наследства и титула. Я всегда хотел детей – ради этого я и вступил в брак. Какая ирония судьбы! У меня детей не будет никогда, а ребенок Эдит потерян для меня навсегда. Она не доверила мне вырастить его. Для нее было лучше убить себя и своего малыша, чем поверить в то, что я смогу совершить правильный поступок.

– О Алек! – Он услышал, как сзади зашуршали юбки Мэри, – подойдя к Алеку, она села позади него. Он все еще не мог повернуться к ней, не мог встретиться лицом к лицу со своей неудачей.

Слава богу, что Мэри не пыталась прикоснуться к нему. Алеку казалось, что он разобьется вдребезги, если она это сделает. Тишина в этой комнате имела собственный звук, и Алек никогда еще не чувствовал себя таким уязвимым. Его признание положило конец тому, что было между ними. И это хорошо. По крайней мере Мэри поймет, почему он не подходит ни одной женщине.

Молчание затянулось. Почему она просто не встанет и не уйдет? Он распорядится, чтобы утром их увезли на железнодорожную станцию, если Оливер найдет в себе силы оторваться от Мака.

– Ты не можешь ругать себя за это, – наконец промолвила Мэри. – Эдит просто была неуравновешенной. – Она говорила очень тихо. Разумно. Говорила так, будто он был ребенком, которого обидели.

Алек повернулся к Мэри, его голос зазвучал громче, чем прежде:

– Ты слышала хоть что-то из того, что я сказал?

– Каждое слово, – ответила Мэри. – Она совершила ужасный поступок. Именно она, к тебе это не имеет никакого отношения. Ты целых четыре года был терпелив с нею. Большинство мужчин в такой ситуации потребовали бы законного раздельного жительства или даже развода. Ты дал ей все, чего она хотела, но она все же предала тебя.

Алек обвел рукой комнату, в которой явно был переизбыток украшений.

– Я всего лишь давал ей вещи, – сказал он. – Они ничего не значат.

– Для нее они значили достаточно, раз уж она писала о них в дневнике – страница за страницей подробных описаний мебели, украшений и платьев. Ты был очень щедр.

– Я пытался купить право понравиться ей, – с горечью произнес Алек. – Но это не помогло.

– И не могло помочь! Алек, ты добиваешься чего хочешь. Но в душе ты добрый человек. Ты бы никогда не попытался соблазнить меня. Помнишь, это я тебя попросила об этом. Если Бауэр хоть в чем-то тебя превосходит, так это в том, что он видит слабости людей и пользуется этим. Я не думаю… – Мэри помолчала, – …не думаю, что Эдит в последние дни пребывала в здравом рассудке. Она была отличным кандидатом для спа Бауэра – неземная, легко возбудимая, богатая и истеричная в прямом смысле этого слова. И еще она была так молода. Незрела для своих лет. Большинство женщин в двадцать один год уже становятся матерями. Ты сам говорил мне, что у нее не было друзей, и ее семья с готовностью отдала ее тебе. Из того, что ты сказал и что мне удалось прочитать в ее дневнике, оставшиеся в доме слуги ее не любили. Она сама жаловалась на это.

– Она была очень непостоянна. – Сначала полеты фантазии Эдит приводили Алека в восторг. Она была так красива, что ему казалось, что он даст и простит ей все, однако он не подозревал, какую цену ему придется за это заплатить.

– Ты только послушай себя, ты прощал то, что не прощают. А теперь выслушай меня. Ты не можешь винить себя в том, что произошло. Ты все время защищал ее репутацию ценой своей собственной.

– Но что хорошего могло бы получиться, если бы я сказал правду? Никто не поверил бы мне, и я казался бы еще худшим негодяем, чем есть. Я давно понял, что никто не может выиграть в этой ситуации, и уж точно не бедная Эдит. Дело в том, что она была в отчаянии, а я ей не помог.

– Я не собираюсь сидеть тут и спорить с тобой, – заявила Мэри. – Ты ошибаешься, а я права. – На ее лице появилось решительное выражение, и на мгновение Алек увидел перед собой ту семидесятилетнюю женщину, которой она когда-то станет. Неудивительно, что она может обводить людей вокруг пальца. Будет ли Мэри рядом, чтобы он мог видеть, как она взрослеет и стареет с каждым днем? Выслушивать ее лекции – надоедливые и многословные? Да, Мэри задевала какие-то струны в его душе, о существовании которых он и не подозревал!

Алек Рейнберн никогда не думал, что сможет полюбить. Люди его круга не любят. Не должны любить. Его отец полюбил и получил то, что получил. Он влюбился в дочь своего арендатора. Когда страсть межу ними погасла, что было неизбежно, этот мезальянс превратился в сплошное несчастье. Его родители были более или менее цивилизованными людьми, но Алека и его братьев было не обмануть. Бурный нрав его матери заставлял ее с отвращением относиться к тому, что отец делал или чего не делал. Старый барон предпочитал бо€льшую часть времени прятаться в Лондоне, как потом поступал и Алек. И этот человек ездил туда не видами любоваться.

Считалось, что для мужчин нарушать брачные клятвы – дело обычное. Он хотел Эдит, да и кто не хотел ее в тот год, когда она стала дебютанткой? Но их даже временно не согревало обоюдное тепло, а о медовом месяце Алек вспоминал лишь с грустными сожалениями, сопровождая свою последнюю любовницу на Бонд-стрит.

Интересно, каково это – быть женатым на женщине не переменчивой, а разумной? Трезвомыслящей? На женщине, мудрым советам которой внимали лакеи и виконты? На женщине с рыжеватыми волосами, с золотистой, покрытой веснушками кожей, с упрямым подбородком и бюстом, который можно описать только словом «волнующий»?

– Ты права, а я ошибаюсь, – повторил Алек. Если бы все было так просто.

Мэри кивнула:

– Именно так.

Что за черт! Может, он мог бы убедить себя не думать несколько дней о чем-то неприятном или важном. Просто устроить себе чувственную интерлюдию, прежде чем прошлое вернется, чтобы вновь преследовать его? А для того чтобы быть виновным и несчастным, у него останется вся жизнь.

Алек встал.

– Давай уйдем отсюда. Это в случае, если ты все еще хочешь день-другой провести в сторожке у ворот.

Мэри подняла на него глаза и улыбнулась с таким выражением, словно у нее не было причин обижаться на Алека и сердиться на его привычку все превращать в неразбериху.

– Ты обещал мне отпуск, – напомнила она. – И я не собираюсь сразу уезжать отсюда.

– Даже после того, что я тебе сказал? Ты – самая необыкновенная женщина.

– Я не хотела бы огорчать твоего брата и лакея, которые ради нас столько времени потратили на то, чтобы привести сторожу в порядок, – заметила Мэри.

Он ничего не скажет ей о крысах.