6
Когда я стану тоскующим черепом, я, наверное, полюблю зиму.
Только когда, скинув, как в дождь босоножки, скорость и выключив музыку, заезжаешь, как будто на цыпочках, в свой двор, и снег хрустит под колесами как хорошо прожаренная сушка, а полярная звезда вздрагивает от неожиданности, когда поднимаешь на нее глаза; а твой дом как волшебный замок, и расположен он, кстати, в самом престижном месте этой сказочной страны; и подъехала ты к нему не на чем-нибудь, а на шикарном (лет двадцать бы назад тоже подумала – сказочном) «БМВ» – думаешь: как же здорово все сложилось!
И гордишься и собой, и вселенной.
Даже подбородок непроизвольно задирается.
Телефон исполнил «Малинки» Жанны Фриске.
– Моя дорогая! – Это Регина. – Я очень коротко, а то мой стал какой-то нервный. Он говорит, что я постоянно разговариваю по телефону, а что я могу сделать, если они звонят круглосуточно!
– И что, он ругается?
Хотелось подольше стоять на улице.
– Ругается! Ужас! В общем, у тебя съемка не в 12, а в 11, они очень просили!
– Но в 11 я не поеду! Это очень рано…
– Дорогая моя, они очень просили, к тому же это самый лучший глянцевый журнал…
– Я постараюсь, но не обещаю…
Я сбила рукой снег с маленькой елочки около моей калитки (на Новый год мы ее украшаем золотыми шарами); открыла почтовый ящик.
– Что у меня за конверт? – произнесла вслух.
– Может, пригласилка куда-нибудь? Все, я побежала…
– Так ведь пригласилки все тебе приходят?
– Ну, да. Тогда не знаю. Все, я тебя целую, меня любимый зовет! – Регина повесила трубку.
Я люблю свой дом.
Ночью. Когда он освещается только уличными фонарями через стеклянные стены.
Фонари покачиваются на ветру, и по дому бродят замысловатые тени.
Письмо – листочек из принтера.
Я не выронила его из рук, как в кино. Мои пальцы впились в бумагу и стали еще белее ее.
Мое сердце ухнуло и забило крыльями, чтобы не упасть вниз.
Я от страха расплакалась.
Сучка!
Я ненавижу тебя!
За тобой ухаживают, как за нежным фруктом.
А ты должна валяться на грядке забытой картофелиной.
Я не дождусь, когда ты. сгниешь сама!
Орошу тебя ядом!
Садовник
Телефон Сан Саныча не отвечал.
Я перечитала письмо еще раз, еще десять раз.
Еще десять раз набрала номер Сан Саныча.
Надо успокоиться. Это просто сумасшедший.
Идиот какой-то.
Но он знает мой адрес! Может, даже, он здесь был сам?!
Нет, территория поселка охраняется.
Он послал письмо по почте.
Звоню Чернову.
– Поздно, конечно, я понимаю. Вы не спите?.. Просто я письмо получила, да, с угрозами, а Сан Саныч не отвечает… нет, я в порядке, нет, нет, не надо приходить,., спасибо.
Машина с двумя омоновцами будет стоять всю ночь перед моим домом. Перезвонил Сан Саныч.
– Завтра с утра, с письмом, ко мне.
– Я не могу с утра, у меня съемка…
– Ничего, после съемки. И в 8 начинаем устанавливать систему наблюдения в твоем доме. И по периметру. Сама уж придумывай, что скажешь маме…
– Ладно. Спасибо.
– И не бойся. Какой-нибудь шизик. Обычно у них до дела не доходит, а охрана – так, на всякий случай, и чтобы тебе спокойно было.
– Да? Думаешь, не опасно?
– Нет, говорю тебе. Псих с поздним осеннее-зимним обострением.
– Ладно.
Как легко веришь в то, что тебя устраивает. Я довольно неплохо спала.
Даже не опоздала на съемку. Видимо, потому, что все-таки знала, что мне нужно к Сан Санычу.
Регина не вызвала мою визажистку Наташу.
Этот понятия не имел, что такое макияж.
Я ненавижу платья в горошек. У них было два на выбор: черное в белый и красное в зеленый.
Туфли были 40 размера. У меня 37.
Парикмахер, или, как они говорят, стилист, все время разговаривал по телефону. Про свою собачку. Лолу.
– Я вам не мешаю, – поинтересовалась я без тени улыбки.
– Вам надо вот так лечь, – сказал фотограф через переводчика.
– Что? Лечь? – возмутилась я.
Меня зачем-то уложили на пол. Очень неудобно.
– Я не буду лежа! – заявила я.
– Это будет очень красиво, – перевел переводчик.
Меня предупредила Регина, что этот фотограф – европейская звезда. Но они там тоже, наверное, все подряд себя звездами считают.
– Но вы видите, что это совершенно не мой образ – рюшечки, горошек, томный взгляд на грязном полу! – поинтересовалась я. Недовольно.
– Он не грязный, – сказал переводчик от себя.
– Если бы он был грязный, в этом хоть какой-то креатив был бы!
Я замолчала.
Фотограф сделал несколько снимков, они немного помудрили со светом.
– Покажите контрольки! – потребовала я.
– Мы снимаем без контролек, – перевел переводчик.
– Вы, вообще, профессионалы? – задала я риторический вопрос. Стоя. Потому что лежать меня вряд ли уже можно было заставить.
– Профессионалы. – Сначала я услышала это слово по-английски. «Professional».
– Так почему вы без контролек снимаете? А?
– Я снимаю без контролек – (Переводчик сказал «он»).
– Да? То есть все снимают с контрольками, а вы нет? – Я уже практически сняла платье в зеленый горошек.
– Yes. – Переводчик промолчал.
– И Лашапель, и Селигер, и Кальцин снимают с контрольками, а вы нет? – распылялась я. Надо же было так ужасно накрасить мне глаза!
– Гт Calcin.
– Что?! – Я наконец-то расстегнула на платье задний крючок.
– Он – Лайон, – сказал переводчик.
– Ладно, – сразу кивнула я. – Куда ложиться?
Он не звонил, а мне так хотелось пожаловаться – рассказать про письмо.
Я набрала сама.
Он не ответил.
Еще никому не удавалось так запросто испортить мне настроение!
Я разжала ладонь, и телефон со стуком упал на плиточный пол подъезда Сан Саныча.
Я высоко подняла ногу и ударила по телефону каблуком.
Есть такая примета на свадьбе: невеста должна наступить на блюдце, и сколько получится осколков – столько будет у молодых детей.
У нас с Александром не будет.
Я промахнулась
И сломала каблук.
Секретарша открыла дверь в кабинет Сан Саныча.
На стене появился новый жук – картина, выполненная в технике примитивного искусства.
Представила себе Сан Саныча на пленэре.
Сан Саныч оказался не так прост, как это может кому-то показаться.
Он протянул мне клей «Момент».
– Здрасьте, – сказала я.
– Добрый день. Я, кстати, договорился с психологом – чтобы письмо твое посмотрели. Но, если хочешь, он и тебя посмотреть может.
Сан Саныч кинул взгляд на мой сапог без каблука, а потом – на монитор у себя на столе.
На экране плитка на полу в подъезде казалась перламутровой. Хотя на самом деле таковой не была.
Я тоже считаю, что Мэрилин Монро ошибалась. Лучшие друзья девушек, безусловно, – психиатры. Но…
– Я сама себя привыкла баюкать… – улыбнулась я.
– Вот и славненько.
Он рассматривал письмо и клеил мне каблук.
•– Посмотри на эти номера, нет знакомых?
Он передал мне огромный список телефонных номеров. На нескольких страницах.
– Нет, вроде нет.
– Смотри внимательно. Обведи те, которые тебе кажутся знакомыми.
Это были распечатки из «Билайна». Номера, соединение с которыми происходило в то же время, когда мне звонил мой маньяк.
– Садовник, значит, – вздохнул Сан Саныч.
– Это плохо? – осторожно поинтересовалась я.
– Нет, плохо вот что: расчленитель, раз он… Ну, ладно, ладно, шучу.
– Обхохочешься.
– Дай-ка мне свой телефончик, я твою записную книжку себе скачаю.
– Зачем?
– А у тебя там звезд, наверное, полным-полно, я им буду названивать и кошмарить их, а они тебе пожалуются, и тебе легче станет.
– Ну, правда?
– А правда: никому об этом Садовнике не рассказывай. Поняла: никому? Или уже успела?
– Нет.
– Точно? Что у нас на личном фронте?
– Ну, так… у меня сейчас и времени на личную жизнь нет…
– А роман есть?
Я рассказала. В двух словах.
– Помню я его. Их всех вышибли с канала, но он, кстати, нормальный мужик. Достойно себя повел.
– Да? – Мне было приятно. Как будто это меня похвалили.
– Но он силы свои переоценил. Звездняк. Думал, не посмеют его выкинуть. Но у нас и не таких выкидывают! Лояльными надо быть к правительству! – Сан Саныч поднял вверх каблук, как будто указательный палец.– И законопослушными!
– Ага.
– А чего он сейчас делает?
– Не знаю. Ничего.
– Творческие – они все с этим… – Он покрутил у виска.
– Спасибо, – якобы обиделась я.
– Может, он и есть Садовник?
– Да ладно! – Я рассмеялась.
– Ну, тогда про остальных рассказывай. – Он взял ручку. Открыл толстую, на пружинках тетрадку.
– Женихов?
– Всех. И подружек тоже. Всех-всех-всех.
Сан Саныч мне потом сам позвонил, вечером
– Слушай, а кто это у тебя в записной книжке – «Уродам не отвечаю»?
– Ну, я же тебе рассказывала… – Я успела сделать эту запись в лифте. Интересно, в лифте у Сан Саныча тоже камеры стоят?
– А, телезвезда… Я так и думал.
– Что это у нас тут происходит? – поинтересовалась моя мама.
– Камеры устанавливают. У одной охранной компании акция, рекламная. А я буду их лицом. И в летней кухне охранники будут жить. Надо им туда обогреватель отнести.
– Ужас какой! Зачем тебе это?
– Пусть будет.
– Бесплатно?
– Ну, конечно! Папа приехал?
Как-то очень по-домашнему зазвонил телефон. «Уродам не отвечаю».
Ответила. Даже второго звонка не дождалась.
– Алло.
– Привет.
– Привет.
– Я тебе звонила.
– Да? Я не слышал, наверное. Что делаешь? Ты вообще где? Я соскучился! И хочу тебя видеть!
– Я?.. Дома.
– А… – разочарованно. – Может, я заеду? Ты меня в гости ни разу не приглашала.
«Ты меня тоже. Может, у тебя жена и семеро детей? Или кружевная салфеточка на телевизоре?» – подумала я. А вслух произнесла:
– У меня мама с папой.
– А «Причал»? Или «Веранда»?
Я молчала.
Из гостиной моя мама звала всех на ужин.
– Если я уйду, будет скандал.
– Почему?
– Ну, они в гости приехали, а меня и так Дома не бывает.
– Да-да, тогда, конечно. Пообщайся с родителями. Твою маму как зовут?
– Елена Владимировна.
– А папу?
– Сергей Петрович.
– Так ты у нас Сергеевна?
– Ага.
– Ладно, Сергеевна, не буду тебя задерживать. Но знай: я по тебе соскучился. А ты?
Снова молчу.
Теперь мама звала уже только меня.
– Ладно, можешь не отвечать.
В столовой мама красиво накрыла на стол. Хотя день рождения у папы – только завтра.
– Сначала подарки! – весело объявил мой родитель. В нашей семье всегда так: если появляется какой-то повод, все сразу дарят друг дружке подарки.
Даже если этот повод – твой собственный день рождения.
– Тебе от дедушки – самолет! – Антон получил огромную коробку «Лего».
– Бабуля, давай вместе собирать! – просит Антон. – Я без тебя не справлюсь!
– Справишься! – говорю я. В воспитательных целях.
– Давай! – соглашается бабуля.
Зато когда у меня мама в гостях, Ира не готовит. И не убирает, и не стирает. Только моет полы и поливает цветы. Под маминым руководством.
– И я вам помогу! – улыбаюсь я. Старательно.
У нас на ужин – кролик, тушенный в сметане. С капустой.
У Антона – две вареные сосиски. С макаронами. «Я ем только макароны. Иногда – сосиски».
На 2 кг я поправилась, это если вечером взвешиваться.
Маме папа торжественно вручает подарочное издание «Lost» – ее любимый сериал, а мне – очень милый салатовый комплект из шапки и варежек.
Мягкие и пушистые.
Подозреваю, папа все-таки жалеет о том, что так и не научился вязать.
– Мы тебя еще не поздравляем! – галдим мы все одновременно. – У тебя только завтра!
– А почему это у кого-то два подарка, а у нас с Антоном по одному? – ребячливо обижается мама и поворачивается к папе.
Я помню из детства эту ее манеру: «А почему это никто не говорит, как я шикарно покрасилась?», «А почему это вы не хвалите мои блины?»
Большой костяной ложкой мама раскладывает по тарелкам кролика.
– Дедуля, а почему у мамы два подарка, а у меня – один? – тихо поинтересовался мой сын.
– В следующий раз и у тебя два будет, – говорю я не строго, но значительно.
– Я просто сейчас два хотел, – вздыхает Антон еще тише.
– Что это значит? – Я строго смотрю на ребенка. – У тебя один подарок, у меня два, о чем мы говорим? Лучше бы ты похвалил мою шапочку и варежки и порадовался за меня. И еще сказал бы, как они мне идут!
– У меня для тебя кое-что есть! – шепнула моя мама внуку.
– Но я сейчас хотел, – упрямо бормочет он.
– Антон! Встань и иди к себе в комнату, я не хочу сидеть с тобой за одним столом!
– Перестань! – возмущается мама. – Что ты сразу кричишь? Он же не понимает…
– Выйди вон отсюда!
Антон моргнул, смахнув слезинку, и вышел.
– Мама! Сядь, пожалуйста, не надо за ним ходить!
В тишине столовой только ножи беседовали с вилками.
Кролик был какой-то сухой.
Мне и так-то не стоило его есть, а уж если он и невкусный… совсем глупо.
Конечно, я съела полную тарелку.
Неслышно зашел Антон:
– Извини меня, пожалуйста. Я понял.
Его мягкие тонкие волосы так чудно пахли. Все еще молоком, и уже – немножко – ветром.
– И ты меня извини, – шепнула я ему в ухо.
Мы снимаемся для обложки журнала. Вместе с Ксюшей Собчак.
Они хотят снять нас как Барби и Синди. Блондинка и брюнетка. Куклы.
Стилисты обсуждают между собой разноцветные пластмассовые украшения: клипсы, корона в волосы, кольцо.
– А что надевать? – спрашиваю я. Меня причесывает моя Наташа.
Собчак красят. Она – вся в черепах – листает журнальчик. На шее висит чешуйчатый член от De Grisogono.
– Для вас – вот это желтое платье.
– Одно только?
– Ну да, а сколько?
Стилистка так увлечена своим замыслом, что ей не до нас. Ее глаза горят, лоб озабоченно наморщен.
– А если оно мне не подойдет? – спрашиваю я.
Этот вариант она даже не рассматривает.
– Почему не подойдет? Мне кажется, все хорошо. Вы – в желтом, Собчак – в розовом. И у вас зеленые тени. Погуще ей вокруг глаз зеленые тени!
– Хорошо, – кивает Наташа.
Собчак начинает одеваться, я уже накрашена, беру зеркало.
Вокруг моих глаз – огромные ярко-зеленые круги.
– Что это ты мне сделала?
– Такой образ…
– Не надо мне такой образ! – Беру спонж, тру себе глаза.
– Не трогай! – ахает Наташа.
– У нас такой образ. Вы – Синди, желтое платье… – Стилистка начинает раздражаться: я ничего не понимаю в ее идее.
– А со мной этот образ обсудили? – спрашиваю я. – Вы меня спросили, мне он вообще подходит? Ваш образ?
– А что мне надеть? – интересуется Собчак. Она держит в каждой руке по розовой тряпочке. С кружевами.
– Стирай! – говорю я Наташе.
– Вот это, – показывает стилистка моей напарнице.
– Вот эти трусы и вот эту жуткую кофту? – уточняет Собчак. Чешуйчатый член зловеще раскачивается у нее на шее.
– Почему это она жуткая? – оскорбляется стилистка.
– А вы сами ее мерили?
– Нет, мне ее зачем мерить? Это для вас. Собчак надевает шорты и кофточку с кружевами.
Кричит:
– Вы что, правда хотите, чтобы я в этом снималась? Я вообще такие вещи не ношу!
– Хорошие вещи, – не сдается стилистка, – чем вам не нравятся?
– Слушайте! А вы вообще нас не хотели спросить? Вам вообще наше мнение интересно?
Наташа перекрасила мне глаза. Надеваю желтое платье. Красиво.
– А если бы ей платье не подошло? – кричит Собчак. – Вы бы мне трусы оставили, а ей кофточку эту дали? Или наоборот?
– Почему вы кричите? – возмущается стилистка.
Примеряю к платью пояс. Нет, лучше без пояса.
Туфли мне малы.
– А это какой размер? – спрашиваю.
– Малы? – радуется Собчак.
– Малы! – не то чтобы расстраиваюсь я.
– Просто они одни были, – сухо говорит стилистка, – попробуйте так надеть.
– Вы знаете, – я честно пробую их надеть, – это не наша проблема, что у вас туфли одни и одежды нет.
– Подошли бы к нам по-человечески, сказали бы: девчонки, такая ситуация, вот все, что есть, извините, пожалуйста, – говорит Собчак, – и давайте что-нибудь придумаем…
– У вас красивая кофта, – настаивает стилист.
– Я туфли не надену, – говорю я.
– Нет! Все! Вы вообще кто такая? – спрашивает Собчак.
– Я редактор.
– Больше вы не редактор! Нет, ты слышала, – она поворачивается ко мне, – красивая кофта! Я сейчас позвоню! Алло! Привет, привет… Слушай, мы сейчас для твоего журнала снимаемся, тут редактор хамит, грубит, так себя ведет… Ага… – Она убирает телефон. – Крокодил! – заявляет Собчак прямо в лицо стилистке. И повторяет отчетливо: – Кро-ко-дил! Вы меня поняли? Ваше место работы теперь будет – «Крокодил»!
Когда мы уже стояли в кадре, стилистка собирала свои вещи. Ее уволили.
– Нет, она видела, что я вся в черепах пришла? И с членом на шее? Она могла сообразить, что это не просто так? Что вот такое у меня настроение! Осуждаешь? – Она повернулась ко мне. В любой ситуации выглядит отлично. Имидж главной блондинки страны обязывает.
Я влезла в 35 размер.
– Нет. Ни капельки.
Интервью.
– Скажите, счастье – в деньгах?
– Нет, конечно. Но с деньгами можно прекрасно проводить время в ожидании счастья.
– У вас есть мечта?
– Мечта?
В тренажерный зал точно ходить не буду. Может, попробовать в «London Body School» Илзе Лиепы? В Жуковке открылась. Катя ходит, говорит – здорово.
– Ну, конечно, есть. Кубики на животе.
– А если серьезно?
– А вы думаете, кубики – это не серьезно? Вы, наверное, никогда спортом не занимались.
А может, пойти в «Звезды на льду»? А если надоест?
Если бы я была ведьмой, я бы гнала зиму метлой.
Москва веселилась разгульной пятницей, а я читала заключение Института социальной и судебной психиатрии им. Сербского.
Социально опасен. Агрессивен.
На полстраницы анализ пунктуации в письме. Преобладающие восклицательные знаки.
За фразой «нежный фрукт» прослеживается сексуальный подтекст.
Шизофрения.
Сан Саныч сказал, что мне необходимо встретиться с психологом, чтобы он проконсультировал меня. На всякий случай.
– На какой это всякий случай?
– Случаи бывают разные. Да ладно, успокойся. Он же просто шизофреник, а не какой-нибудь боевик-наемник.
– Просто ши-зо-френик?!
– Ну, конечно. Смотрела фильм «Телохранитель»? У тебя, кстати, нет случайно сестры-неудачницы?
– Нет. У меня вообще никого нет в этом смысле.
Я – идеалистка. И я считаю, что человечество не так глупо, как кажется на первый взгляд. И поэтому я привыкла думать, что люди меня любят. Даже те, кто делает вид, что ненавидят меня.
Например, некоторые литературные критики.
Позвонила Регина. Я обещала написать в журнал колонку под названием «Как модно праздновать Новый год».
– Не написала? – вздохнула Регина. – Такие у них темы тупые.
– Написала. И даже дала рецепт рождественской утки.
– Здорово! – обрадовалась Регина. – И, кстати, они сделали специально для тебя новую рубрику «Обед за городом».
– Пусть отменяют. Я на диете.
– Ты что? – ахнула Регина.
– Созвонимся попозже, ладно?
Заехала домой переодеться.
После вчерашнего дня рождения папы еще всюду валялись воздушные шарики. Мы надували их с Антошкой целое утро.
Сын выбежал мне навстречу.
– Антошечка! Иди обниматься! – Я широко расставила руки. В них могли уместиться и мой сын, и моя мама, и еще несколько родственников.
– Так! Доесть сначала! – приказала мама, будто потянула за поводок. Сын послушно вернулся на кухню.
Пять макаронин были геометрично разложены на тарелке в форме бабочки. Антошка вилкой, уныло, переместил одну из них в центр. Рисунок поменялся, как в калейдоскопе.
– «Ну, говори, говори! – поторопил Малыш, он явно сгорал от нетерпения», – бодро читала моя мама раскрытую книжку, поглядывая на страницы сквозь узкие, как маска Бэтмена, очки. – «Так вот, – не спеша начал Карлсон, – один глупый мальчишка прилетает на вертолете системы «Карлсон» на этот балкончик…»
– Как тебе в садике? – спросила я.
– Нормально, – вздохнул Антон. – А можно мне больше не есть?
– Можно.
– Еще две штучки, и все. «…Злющая домомучительница слышит звонок…»
– Конец! – обрадовался Антон, пристроив макаронную бабочку за щекой. – Я пойду, мне надо позвонить Люсе!
Мы гоняемся за бабочками не тогда, когда хочется есть. Что это? Надо записать. Нет, бред какой-то.
Или не бред…
Когда тебя десять раз на дню спрашивают, в какой момент вы почувствовали себя исключительной, наступает день, когда именно такой ты себя и чувствуешь.
Все-таки бред.
– Мам, – я постаралась сказать это очень мягко, – я прихожу домой, я скучаю по ребенку, он бросается мне навстречу… а ты говоришь, что он должен доесть. Ведь он мог поцеловать меня, а потом доесть.
– Еще какие-нибудь претензии будут? – Она сняла очки Бэтмена и сразу стала моей обыкновенной мамой.
– Ну, что ты обижаешься?
Но она уже ушла.
19.19, и он хочет меня увидеть. Но сначала заеду к Кате. Там посмотрю на себя в передаче «Что хуже?».
Надеваю ярко-зеленое платье с лосинами и туфли.
Если беды не воспринимать как беды, то бед нет. И зима – не беда.
Туфли на высоком каблуке.
Мой любимый фильм Альмодовара «Высокие каблуки». Как, наверное, здорово быть режиссером такого замечательного фильма!
А ведь когда я училась в школе, я мечтала именно об этой карьере.
Я снимала короткометражки в институте, но они не пользовались успехом у преподавателей.
Я вышла замуж, и мой муж вообще не хотел, чтобы я работала.
Нигде, кроме как дома.
Звоню своему мужу. Бывшему.
– Привет. Сегодня в 9 будет моя передача по телевизору.
– Какая передача?
– Моя. Я же тебе говорила. «Что хуже?».
– А… Слушай…
– Что?
– А тебе вообще деньги за эту твою книжку платят? Она же вроде бестселлер? – Мой бывший редко чувствует себя неловко, но сейчас, судя по голосу, это был тот самый уникальный случай.
– Бестселлер, – с гордостью подтверждаю я.
– Ну и что, платят?
– Платят… – говорю я туманно и кокетливо.
– Ты понимаешь…
– Что? Твоя девушка решила написать книжку? Давай, это сейчас модно.
– Какую книжку… Не начинай. Скажи лучше, Антон дома?
– Дома, у нас родители в гостях. А что ты хотел спросить-то?
– У меня проблемы. Очень серьезные…
– На бирже?
– Да, то есть.» ну, в общем, да. – Он вздохнул.
– У нас есть деньги. – И почему-то еще добавила: – Ты не волнуйся.
– Ладно.
– А это у тебя надолго?
– Не хочу загадывать… Боюсь, что да.
Мы помолчали.
– За дом я, конечно, буду выплачивать, – поспешил сказать он.
– Спасибо.
– Ну, пока.
– А мне миллион предлагают, – не удержалась я.
– Чего? – не понял он.
– Долларов.
– За что?
– За пять книжек.
– Бери.
– Не знаю.
– И по телефону об этом поменьше говори.
– Ах, да… знаешь, у меня маньяк.
– Маньяк? – Он рассмеялся. – Жених, что ли?.. Алло?
– Жених, – сказала я.
– Ну, ты поаккуратней. Пока.
– Пока. В воскресенье Антона заберешь? Не давай сладкого, опять аллергия.
– Я понял.
– И пусть твоя девушка не говорит ему, что он плохо одет. Антон сам одевается. И если сейчас ему хочется носить килт – пусть носит.
– Она не говорила.
– Говорила. И пусть теперь помолчит.
– Ладно. Пока.
– Пока.
Еду к Кате.
Надеюсь, он не увидит сегодня мою передачу.
Когда меня показывают по телевизору, я надеюсь только на то, что никто этого не видит.
И сама редко смотрю.
А потом я жду, что кто-то все-таки увидел, позвонит и скажет: как было здорово!
Это бывает. Редко.
У Кати играли в покер.
– Ты что, с охраной? – удивилась Марина Сми. Без мотоциклетного шлема она была похожа на обычную буржуазную блондинку.
Катя была со стриптизером. Брутальный брюнет с лицом полевого командира.
Он все время смотрел на Катю и краснел. Когда она протягивала руку к чайнику, он уже сыпал сахар. Если она начинала говорить, он уже смеялся.
Над Катиной головой светилась корона из его восхищенных взглядов, и лучи от него больно резали нам глаза.
– А где твой? – спросила я Регину.
– Не знаю, так странно, в последний момент просто испарился. А я думала вас познакомить.
Регина проигрывала.
Я села на пол перед телевизором.
У Кати была совершенно не модная квартира. С какими-то вышитыми салфетками, старыми, рамками, потертыми комодами.
Катю воспитывала бабушка. Одна. Родители уехали за границу, там развелись, потом завели новые семьи, новых детей, про Катю и бабушку вспоминали только на Новый год и Катин день рождения. Когда бабушка умерла, Катя все оставила в квартире как было и очень ревниво оберегала все, что было связано с памятью о ней.
В старинных подсвечниках всегда горели свечи, а в зеркалах собственное ваше отражение напоминало антикварный портрет.
Мне всегда хотелось заглянуть во многочисленные шкатулочки, расставленные по всем комнатам, но Катя относилась к ним так трепетно, что, казалось, сделав это, откроешь не перламутровую крышечку, а чью-то страшную, охраняемую веками тайну.
– Пас! – сказала Регина и раздраженно в телефон: – Алло!.. Вообще-то поздно уже, вы когда-нибудь отдыхаете? Ужас, опять журналисты!
По телевизору шел анонс «Что хуже?».
Вот что значит талант – съемка промо-ролика заняла всего 10 минут. А фотографии получились шикарные! Мои и Гулины. Что хуже: когда тебя зовут Гуля или когда тебя зовут Дуля, например?
– Что ты ненавидишь? – спрашивает меня Регина, прижимая трубку плечом и выравнивая в руке карты.
– Еду в самолетах.
– Пас… Нет, это не вам. Она ненавидит еду в самолетах. А что любишь?
– Фейерверки. Вы идете смотреть? Начинается.
– Флэш-ройял. – Регина радостно выложила свои карты на стол. Так, наверное, кошка приносит показать свою задушенную мышку. – Что вы сказали? – Это уже в трубку. – Да я не с вами разговаривала!.. Теперь с вами… Какой у нее девиз?
Началась передача. Музыка, наши с Гулей радостные лица. Мое приветствие. Мы его переписывали четыре раза. Я никак не могла запомнить.
– У тебя есть девиз? – повторила Регина, обращаясь ко мне.
– Переходим к следующему вопросу, – говорю я.
– Переходим к следующему вопросу, – говорит Регина невидимому собеседнику и шепчет, закрыв трубку рукой: – Она спрашивает, почему к следующему?
– Это мой девиз, – поясняю я. Макияж отличный.
– Красотка, – говорит Катя. Стриптизер нежно перебирает густые пряди ее волос, красиво раскладывает их по плечам. Регина устроилась на полу рядом со мной.
– Эта Гуля – какая-то дура, – говорит Катя.
– Ну, все, – вздыхает Регина и жмурится, как от яркого солнца, – ты теперь вообще… И так была звезда, а теперь вообще!..
– И платье у нее жуткое, – продолжает Катя. – Ей бы вообще похудеть.
– Да нет, платье ничего, – говорю я.
– У тебя лучше.
– Ну, да. У меня – шикарное.
Звонит мой мобильный. Я испугалась, что это он – увидел. Нет. Ложная тревога. Это всего лишь 755-55-55. Срабатывает автоответчик. Он оставляет сообщение.
– У меня маньяк, – шепчу я Регине во время рекламной паузы. Не хочу, чтобы стриптизер слышал.
– Да ты что? – ахает Регина. – Ты поэтому с охраной?
– Да. И есть мнение, что это кто-то из близких.
Мы обе почему-то смотрим на стриптизера. Потом – друг на друга.
– Блин, опять журналисты! Алло! Нет, это не она, это ее директор… да… да… отлична У нее 38-й итальянский. Спасибо. Я записала.
– Что? – спрашиваю я. Передача продолжается.
– Выйдешь в платье: пройдешь 5 минут по подиуму, и они платье подарят тебе.
– А что за мероприятие?
– Релиз по электронке пришлют. Завтра.
– Малыш! Ты меня волнуешь! – обернулась Катя к своему молодому (в прямом смысле) человеку. Он заплел из ее волос две косички и держал их пальцами, как два провода. От бомбы.
– Если человек талантлив, то он талантлив во всем! – провозгласила Регина, когда передача закончилась.
– Ну, а ты что молчишь? – спросила я Марину.
Марина подошла и обняла меня.
– Ты супер! – улыбнулась она.
– Не буду слушать автоответчик.
Сан Саныч сказал мне: не слушать. А запись – сразу к ним.
А может, он просто так позвонил? И ничего не сказал?
Или даже наоборот. Он, наверное, вообще в первый раз увидел меня. Он думал, что я толстая, старая и глупая. А я молодая, худая и с юмором. Он оценил. Позвонил и сообщил мне, что был лох. И просит мой автограф, и пришлет мне книжку.
Выхожу перед «Fresco».
У нас свидание. Специально смотрю на часы: 22.24. Ой, как жалко. На две минуты опоздала.
Уже вижу его в конце зала.
Его взгляд, как всегда, дотрагивается до меня. До моей шеи.
– Мусик! – отвратительно-пронзительный голос. Это моя бывшая подружка. Мы давно не виделись. С тех пор она перекрасилась в брюнетку, развелась и растолстела.
– Привет! – мы целуемся два раза, по-европейски.
– Что это? Ты теперь книги пишешь? – спрашивает она.
– Ну да, – устало вздыхаю я. – Только у меня нет с собой. Я всем говорю: пойдите в магазин и купите. А я 20% получу.
– Мусик! Я такую литературу не читаю!
– Ну, слава богу.
– И, прошу заметить, не пишу.
Он уже машет мне рукой из-за стола.
– Тебе и не надо, – говорю я.
– Ты думаешь? – Она демонстрирует свои идеально отбеленные зубы. – Или конкуренции боишься?
– Не боюсь. Только ты пока худеть будешь, я уже с таким отрывом вперед уйду! – Я улыбнулась и, слегка задев ее плечом, прошла мимо.
– Мусик! Мое достоинство в том, что мне даже худеть не надо: я уже с отрывом! – протянула она мне вдогонку.
– Кто это? – поинтересовался он.
– Подруга. Бывшая.
Когда ты богата и знаменита, людям гораздо проще понять, почему они тебя любят. И гораздо сложнее объяснить, почему они тебя ненавидят.
– И много у тебя таких подруг?
– Вообще-то нет. Я и про эту-то, честно говоря, забыла.
– В этом все и дело. А она – нет.
– Да. – Я улыбнулась. – Что будем есть?
Мы ели мясо. Банально и вкусно.
Никаких тебе устричных муссов и туренов из выжимки чего-то там…
– Расскажи, как провела день? – спросил он.
– Смотрела свою передачу по телевизору.
– Да? А что же ты мне не сказала?
– Ну… начал бы критиковать. Ты же профессионал!
Неожиданно для самого себя он довольно улыбнулся.
– А ты что, критики боишься? Если она конструктивная?
– Конструктивными бывают советы. А критика – всегда или злая, или глупая.
– Не согласен. Вино будем? – он попросил у официанта винную карту.
– А ты сейчас чем-нибудь занимаешься? – спросила я.
Позвонила Регина. Какой-то новый журнал хочет снимать у меня дома.
– Новый? Не соглашайся. И еще не соглашайся, если захотят снимать Антошку.
– Почему? – удивляется Регина.
– Ну, я же тебе говорила сегодня.
– А, из-за маньяка? Ты думаешь, это так серьезно?
– Просто не соглашайся.
– Ладно. Но в принципе новому журналу я сразу сказала: «Вряд ли».
Он заказал бутылку «Barolo Zonchera».
– Ну? – повторила я. – Ты чем сейчас занимаешься?
– Выбираю для тебя вино.
– Это твое основное занятие?
– Пока да.
– Что ж, надо стараться делать так, чтобы тебе твое занятие не надоело.
– Есть над чем поработать. Мы в Нахабино едем? Наконец-то?
– Когда?
– Завтра.
– Ну… Okay. Едем.
Мясо было с кровью. Как он любит.
– А ты не хочешь заняться каким-нибудь бизнесом? – спрашиваю я.
– Бизнесом? Нет.
– Почему?
– Мне не интересно.
– А что интересно?
– Смотреть на тебя – интересно.
– Да? – Я кокетливо улыбаюсь. – А еще что?
Он перегибается через стол ко мне.
– А еще: целоваться с тобой.
– Да, я заметила, целоваться ты любишь… Ты, кстати, только целоваться любишь? – хохочу я.
– Завтра я тебе покажу, что я люблю.
– Ох, как интригующе!..
Он извинился и сказал, что должен на минутку подойти к соседнему столу. Там ему навстречу встал грузный мужчина в клетчатой жилетке и с заячьей губой.
Я смотрела на его телефон рядом с моей тарелкой.
Он смотрел на меня. Кивал клетчатому.
Я как-то очень медленно протянула руку к его телефону.
Взяла его.
Он что-то говорил своему знакомому.
Я нажала на кнопку SMS.
У него их много. Исходящих.
Все – по одному и тому же номеру.
Он смотрит на меня.
У меня дрожат руки.
«Зая, я опять приду поздно. Ложись спать. Люблю».
«Люблю».
«Люблю».
«Еду домой очень голодный. Но ты, наверное, не накормишь меня».
«Спасибо за ужин. Было вкусно. Правда, котлеты холодные. Но я заслужил. Люблю».
Я знаю, как люди тонут. Им не хватает воздуха, и они задыхаются. Они даже не очень понимают, что тонут. Они просто хотят дышать – и не могут.
Он смотрит на меня. Испуганно. Берет своего собеседника за локоть, словно хочет перебить его.
Я вскакиваю.
Телефон падает с колен на пол.
Я, наверное, бегу, но не замечаю этого. Я ничего не вижу, потому что глаза – как ванны, из которых вода льется через край.
– Мусик! – Пронзительный голос бывшей подруги. – Ты не поцелуешь меня?
Подбегаю к машине. Я оставила ключи на столе.
Желтое такси только что отъехало.
Я рыдаю в голос. Машу таксисту руками, дергаю дверцу. Оказываюсь на заднем сиденье.
Охранники прыгают в машину сопровождения, со свистом газуют.
Он выбежал из ресторана.
Я сижу сзади и плачу.
Он вернулся в ресторан? Оборачиваюсь назад.
Рядом с моим окном оказывается моя машина. Он – за рулем.
Показывает мне руками – остановиться.
Я что-то кричу ему в закрытое окно.
Он подносит руку к уху, он не слышит.
Я кричу еще яростнее.
Он смеется.
Я вижу эту картину со стороны.
Гонка. Он меня преследует. Я, рыдающая, выкрикиваю оскорбления, которых он не может слышать.
Он хохочет. Старательно.
Показывает: открой окно.
Водитель спрашивает, что ему делать.
– Не останавливайтесь! – кричу я и снова в закрытое окно: – Гад! Какой же ты гад! Ты меня обманывал!
У меня разрывается телефон. Я не отвечаю. Открываю наконец-то окно.
– Ты обманул меня! – кричу я в истерике.– Ты врал мне все время!
– Нет! – он качает головой. Мы едем на приличной скорости, ему надо еще смотреть вперед.
– Ты говорил, что давно не признавался в любви! А у тебя есть другая! Ненавижу тебя!
Моя машина сопровождения начинает отжимать его от такси.
– Ты неудачник! – ору я, и мои слова смешиваются со снежинками, которые сразу тают.– Ты только и способен на то, чтобы девицам головы морочить!
Моя охрана неожиданно жестко вклинивается между нами, его машина делает крен на обочину, я наконец-то беру телефон.
– Все нормально, – говорю я охране совершенно спокойно. Водитель разглядывает меня в зеркало. – Заберите у него мою машину. Я еду домой.