В магазинах появились летние коллекции. Запахло весной. Все начали худеть и заниматься спортом.
Я сидела в кафе «World Class» в Жуковке и думала, куда пойти. Налево — SPA, направо — тренажерный зал. Я решила начать оздоровительную программу с бассейна.
Там же Олеся начала свою. Она сидела на бортике и размышляла о том, как заставить своего мужа венчаться. Надеясь на то, что, обвенчавшись, он уже точно не уйдет к другой.
— А может, сказать, что меня батюшка в церкви ругает, что мы во грехе живем? — спросила она, когда я проплывала мимо, следя за ритмичностью вдохов и выдохов.
— Скажи, — ответила я, как раз уместив слово в один вдох.
— А может, сказать, что за наши грехи дети будут расплачиваться? Это ведь так и есть? — придумала она, когда я пошла на четвертый круг.
— Неплохо! — У меня получилось не сбиться с ритма. Но я уже начала уставать.
— А может, купить платье тысяч за десять долларов, а потом не выбрасывать же его? Придется венчаться!
— Думаю, что, как только он поймет, что венчается из-за потраченных денег, эта затея потеряет для него всякий смысл. — Я решила отдышаться и продолжить заплыв.
Олеся аккуратно, на руках, опустилась в воду. Повернулась на спину и легла, слегка двигая ногами.
— А Кира ходит в бассейн? — спросила я Олесю.
— Да, — ответила она, шевеля в воде пальцами.
— А что в это время делает ее собака?
— Не знаю. — Олеся непонимающе уставилась на меня.
— Я пошла, — сказала я.
— Хорошо позанималась? — бодро спросила меня Алекс в машине.
— Отлично, — процедила я сквозь зубы.
Катя встретила меня с распростертыми объятиями.
— Боюсь даже говорить, — она счастливо улыбалась, — но у нас та-а-акой роман! И он хочет детей.
— А я хочу есть. Я со спорта.
— Ух ты! — В ее голосе появилось уважение. — Но мне сейчас нельзя. Я активно пытаюсь забеременеть. Я уже купила штук двадцать тестов. Чтобы потом не бегать.
Катина домработница накормила нас картофельной запеканкой. С филиппинкой я научилась ценить простую человеческую еду.
— После секса я по десять минут держу ноги задранными вверх, — рассказывала Катя, — и вообще мы занимаемся этим, только когда доктор разрешает: меня смотрят на ультразвуке и там видно, есть ли вероятность зачатия. Конечно, никакой романтики, — сокрушалась она, — но, я думаю, ему романтики и без меня уже хватило.
Я вдруг начала сомневаться, можно ли мне с моим пиелонефритом ходить в бассейн.
— У тебя нет, случайно, ста двадцати тысяч? — спросила я Катю за десертом.
— В долларах? — уточнила она.
Я кивнула.
— Нет, нету.
— Жалко.
— Мне тоже, честно говоря. Но, я думаю, скоро все изменится.
На десерт был вафельный торт «Причуда».
Одноклассник Олежека погиб в авиакатастрофе. Вместе с ним разбился летчик. Частный самолет рухнул вниз через десять минут после взлета.
«В квартире Шпака — магнитофон, у посла — медальон», — вертелась у меня в голове фраза из фильма «Иван Васильевич меняет профессию». Я ведь раньше не доверяла Олежеку. Я даже бриллианты снимала в машине. Почему я решила, что он должен измениться после того, как перестал быть бедным? Ведь все равно всегда есть деньги, которые тебе не принадлежат. Пока.
Как он сказал? «Я не могу сейчас засветиться в таком деле».
Я набрала его номер. Автоответчик.
— Олег, я хотела выразить тебе соболезнования. Но, конечно, слава богу, что ты не полетел с ним. Пока.
«В квартире Шпака — магнитофон…»
Если бы можно было запереться в своем доме! С книгами и телевизором! И ров с водой пустить вокруг. Только чтоб кто-нибудь к завтраку икру свежую приносил по перекидному мостику. И маракуйю. Впрочем, скоро приносить будет некуда. Банк заберет дом.
* * *
Кате купили джип Cayenne. А на Восьмое марта она ждала цветы от Van Cliff. В уши и на палец.
Лена рассталась со своим женихом. И одновременно — с надеждой когда-либо выйти замуж. Теперь, когда она хотела охарактеризовать какую-либо девушку, она просто почтительно декларировала, сколько лет та в браке. Например: «Вон идет Оля. Посмотрите на ее юбку. Она уже девять лет замужем. У нее двое детей». Это означало, что юбка хорошая.
Муж Вероники пришел домой в девять утра. В семь утра им надо было выезжать в аэропорт. Они летели в Египет нырять с аквалангами. В полдевятого Вероника велела домработнице разбирать чемоданы, а детей отправила спать.
Олеся никак не могла придумать, как ей заставить мужа венчаться. Последняя идея — лечь в больницу, как будто при смерти, и сказать, что только венчание поможет. Мы отказались обсуждать этот вариант.
Муж Киры ушел к другой. Странно, что она не покрасила Блонди в черный цвет. Они прожили вместе одиннадцать лет. И все одиннадцать лет он терпел Кириных любовников так же покорно, как Кириных собак. Пока не нашел в себе силы влюбиться в другую.
Мы сидели на стеклянной веранде «Марио» и ели макароны с белыми трюфелями (по тридцать долларов грамм), запивая их мартини со льдом в бокалах, похожих на перевернутую пачку балерины.
— Можно кого-нибудь нанять, и ее покалечат, — предложила Кира после четырех мартини.
— Смотрите, Искандер идет! Говорят, он с женой развелся. — Олеся быстро достала пудреницу из сумочки и подкрасила губы.
— Да, а в списке «Harper's Bazaar» десяти самых завидных женихов Москвы его не было, — уверенно сказала Лена.
— Он отдал свою страничку Соркину. «Кто мо-о-ожет сравниться с Матильдой моей…» — пропела Катя.
— Да просто ему это не нужно, — вздохнула я, — он может жениться на любой в этом ресторане и в этом городе. И даже не жениться.
— Ну конечно! — упрямо возразила Кира.
— Конечно! Если тебе утром к подъезду подгонят Bentley с откидным верхом в розовых ленточках — ты устоишь? А он это может запросто. А если устоишь, то назавтра он купит тебе дом в Марбелье. И что?
Кира мечтательно вздохнула. По ее улыбке я поняла, что она согласна.
— И все так, — произнесла я. — Так что ему можно только посочувствовать. Представляете, какая скукотища ему с нами общаться?
— Девочки, давайте проучим эту суку, — вернулась Кира к реальной жизни.
— Как? — спросила Лена.
— Можно ее припугнуть, — предложила Катя.
— Можно в лицо серной кислотой плеснуть, — сказала Олеся.
— Нет, тогда он догадается, что это я, — возразила Кира.
— Ну и пусть догадается. — Вероника заказала всем еще по мартини. — Главное, чтоб она его стороной обходила.
— Девочки, — Лена огляделась вокруг, — давайте больше трех не собираться, а то нас мужчины боятся. Никто даже шампанское не пришлет.
— Надо в Нью-Йорк ехать, — предложила Лена. — Смотрели «Секс в большом городе»?
— Да, это в Нью-Йорке, — вздохнула Кира, — а у нас «Отсутствие секса в большом городе». Пора сериал снимать; все, кто в этом ресторане, будут главные герои.
— Девочки, а помните, пятнадцать лет назад… — Олеся мечтательно закатила глаза.
— Пятнадцать лет назад секс был, — твердо сказала Лена.
— Но не было денег, — заметила Катя.
— А кого можно попросить ей позвонить и припугнуть немного? — Кира заказала себе тирамису. В «Марио» — лучшие тирамису в Москве. И лучшее общество.
— Я сейчас Борисыча попрошу.
Вероника полезла за телефоном, но не смогла его найти в своих карманах. Лена предложила ей свой. Вероника стала переворачивать содержимое Лениной сумки.
— О, — воскликнула она и замерла, — как это волнительно — носить в сумке презервативы. Давно забытое ощущение.
— Ты телефон лучше ищи, — поторопила Кира.
— Алле! Борисыч! Ну что, мой дорогой: или Игорь узнает, что я не поехала на эту встречу, потому что ты напился, или окажи услугу моей подруге.
Она объяснила ему, в чем суть. Попросила его быть ужасающе страшным.
— Ну что ты скажешь, например? — устроила она небольшой тестик.
Вероника сморщилась и отодвинула трубку от уха.
— Какой ты хам, Борисыч. Нет, нет — нормально. И как только дозвонишься туда, сразу набери мне.
Мы заказали еще мартини.
— Я продаю дом, — сказала я.
— Да ладно? — удивилась Вероника.
— Надоело жить на Рублевке. — У меня получилось не совсем так, как я планировала, но я постаралась исправиться и заговорила надменно и лениво. — Эти вечные пробки! И Путин все никак не переедет. К тому же мне дали очень хорошую цену.
— Сколько? — спросила Кира.
— Три с половиной.
— Я бы свой ни за что не продала, — сказала Олеся.
— Я бы тоже, — вздохнула Катя.
— А я отношусь к этому просто как к недвижимости — дали хорошие деньги, продам, куплю другой.
— Но только тоже на Рублевке, — посоветовала Олеся, — потому что ты уже нигде больше жить не сможешь.
Перезвонил Борисыч. Сказал, что она молча выслушала и положила трубку.
— Ну, ничего. Теперь призадумается, как чужих мужей отбивать, — угрожающе произнесла Кира.
— Дура! — сказала Олеся и рассмеялась.
Интересно, будет это так же весело завтра утром?
У Лены зазвонил телефон.
— Это мой, — сказала она, глядя на номер, — может, не брать? Пошел он… Пусть жене звонит.
Она ответила, высокомерно задрав подбородок:
— Алле… Конечно, меня нет дома… Меня срочно вызвали на операцию… Я не говорила тебе, что стала хирургом?
В дверях я столкнулась с Олежеком. Он входил, окруженный охраной, как дядька Черномор со своими богатырями.
— Какой обалденный красавец! — сказала я почему-то зло.
— А кто это? — спросила Катя.
— По-моему, у него есть никельная компания. Или какой-то завод на Урале. Не меньше, это уж точно, — ответила я.
Олежек улыбнулся мне как старой знакомой.
Я мило помахала в ответ рукой.
— Мы продаем дом, — сказала я Маше за ужином.
— Почему? — Она подняла на меня удивленные глаза.
— Так получается.
— Ура! — закричала она и подкинула вверх салфетку.
— Чему ты радуешься? — удивилась теперь уже я.
— Значит, мы уедем отсюда и мне не придется ездить с Никитой каждый день в школу.
— Я не знала, что это для тебя проблема.
Маша помолчала.
— Просто нас так учительница учит. Если случается что-то плохое, то надо постараться найти в этом хорошее. — Маша внимательно посмотрела на меня.
— А с чего ты взяла, что это плохо — продавать дом?
Я положила себе еще салата из свежей капусты и предложила дочери. Она отказалась.
— Потому что у тебя глаза грустные. — Маша была еще слишком мала и не умела одновременно есть и говорить на серьезные темы. Ужин на ее тарелке оставался нетронутым.
— Но ты не волнуйся, — прошептала Маша, — все будет хорошо. Я это еще у Деда Мороза попросила. Не тот настоящий фарфоровый сервиз для Барби, а чтобы все было хорошо. И чтобы все мы были здоровы.
Я ведь ничего не знала про сервиз. Я подарила ей от Деда Мороза новый магнитофон. Мне казалось, что она хочет его.
— Ты ничего мне не говорила. — Я даже представить не могла, что Маша могла попросить у Деда Мороза сервиз, а он бы ей его не подарил.
— Я в «Вини» видела. Но я сразу запретила себе о нем думать. Я знала, о чем попрошу Деда Мороза.
— А хочешь, я подарю его тебе на Восьмое марта?
Глаза Маши заблестели.
— Полный или только для чая? Я сделала вид, что задумалась.
— Ну, скажем — полный!
— Ура! — снова закричала Маша. — Я же говорила, что все будет хорошо! Там еще есть настоящая настольная лампа, — вспомнила она, — вот такусенькая.
— Я уверена, что там еще много чего есть, — улыбнулась я.
Я проводила Машу в школу. Сквозь огромные окна гостиной лучилось солнце. Это был первый день весны.
Есть что-то фатальное в том, что люди с одинаковым энтузиазмом поздравляют друг друга и с первым снегом, и с первым днем весны. Наверное, они радуются тому, что жизнь не стоит на месте. Хотя всем известен итог этого движения.
Я включила рэп через мощные колонки.
Эй, филиппинка, где ты там прячешься?
Я танцевала с солнечными лучами, потом со своим отражением в стеклах, потом со звуками барабанов, потом с голосом вокалиста. Потом я танцевала сама по себе, не нуждаясь в партнере.
Я чувствовала себя абсолютно свободной. Я была одна в огромном пустом доме. Я могла прыгать по диванам. Это я и делала.
Я могла снять майку и остаться topless.
Нет, все-таки где-то… Ерунда! Я сняла майку и, размахивая ею, вообразила себя поп-звездой на сцене.
Thank you very much, дорогая филиппинка, за это абсолютно пьянящее ощущение, когда никто на тебя не смотрит, не вертится у тебя под ногами, не разбрасывает тазики и не пристает с кулинарными рецептами.
Я сделала музыку тише и пошла принимать ванну.
На телефоне — три пропущенных звонка. Все от моего врача.
— Я звоню вам целое утро…
— У меня музыка была громко…
Ей необходима госпитализация. Кризис, конечно, прошел, но ей нужен правильный реабилитационный курс в стационаре. Или он ни за что не ручается.
— Спасибо, — сказала я.
Весной даже решения принимаются легче. Наверное, потому, что светло. А когда светло — не страшно.
Лежа в моей ванне, можно смотреть на деревья. Господи, как я не хочу отсюда уезжать!
Этот Вова не должен ходить по земле. Он не должен смотреть на деревья. Эти деревья — для избранных. Я ненавижу его.
Я ненавижу, если звонит телефон, когда я принимаю ванну. Вероника. Игорь устроил ей огромный скандал. Ему позвонил муж Киры.
— Представляешь, — всхлипывала Вероника, — эта дура Олеся все рассказала своему мужу. Видишь, говорит, какая я хорошая — все терплю. А некоторые бандитов нанимают и серную кислоту собираются в лицо лить.
— А он тут же позвонил мужу Киры, — догадалась я, — мужская солидарность?
— Ну конечно. А тот — моему. Он был в бешенстве. Но я Борисыча не выдам, пригодится еще.
— Вот дура, — согласилась я.
«Алекс, — подумала я. — Алекс может убить Вову. У нее такое волевое лицо. За деньги».
Еще — брат моего водителя. Абсолютно меркантильное существо. Нет, потом начнет меня шантажировать.
У Алекс есть «оса». Я купила. С трех метров пробивает человека насквозь. Можно инсценировать самооборону.
Вымыв голову, я поняла, что никого Алекс убивать не будет.
Какую, оказывается, важную роль играл в моей жизни Олежек. Без него теперь как без рук.
— А вот если, например, я хочу убить человека, то что мне надо делать? — спросила я у Кати, когда она позвонила мне, чтобы обсудить Олесин поступок.
— Тогда тебе надо сходить к психиатру, — сказала Катя. — Это ты из-за Олеси так?
— Нет. Меня раздражает президент Америки. — Что я говорю?
— А… — Катя немного помолчала. — Меня тоже, если честно.
Забеременеть самостоятельно у нее не получалось. Катя решила делать ЭКО — экстракорпоральное оплодотворение.
— Это, конечно, ужасный процесс, — рассказывала она, — через день надо наблюдаться у врача (у меня Торганова — самая лучшая), каждый день делать уколы в живот; кроме того — бесконечные уколы в попу, пока что-то там не случится с желтым телом. Я уже хотела было взять суррогатную маму, — вздохнула Катя, — пусть бы она делала все эти процедуры; знаешь, желающих полно — десять тысяч долларов США всего плюс снимаешь ей где-нибудь квартирку и приставляешь охранника. И привозишь фрукты и книги. И классическую музыку. Удобно, да? Но мой не согласился. Прям ни в какую. Говорит, не хочу, чтобы моему ребенку передавались гены какой-то там неизвестной колхозницы. Хотя уже давно доказано, что через кровь мамы ребенку ничего не передается. Но ему же не объяснить.
Катя вздохнула.
— Ладно тебе. — Я попробовала ее утешить. — Зато будешь ходить с таким животиком. И у тебя там будет маленький. Ты кого хочешь?
— Не знаю. Девочку, наверное. Ее наряжать можно.
— Мальчика тоже хорошо. А твой кого хочет?
— Ему все равно, он просто хочет ребенка. Представляешь, раз он на спермограмму согласился?
— А как это?
— Я так смеялась! Мы приехали туда, там эти женщины, беременные, в очереди, кругом фотографии детишек; я-то ему обещала, что его никто и не заметит, но с ним же охрана, представляешь? Все смотрят, а я ему ключик даю и на дверь показываю: мол, тебе туда. Думала, он убьет меня сейчас. А он ничего, ухмыльнулся и меня за собой потащил. Там комната два на два и журнал Playboy на табуреточке. А потом выходишь оттуда с колбочкой, и опять все смотрят. Никакого интима!
— И что?
— Ждем результатов. Там от подвижности этих сперматозоидов многое зависит.
Я заехала в «Вини». Коллекционный фарфоровый сервиз для Барби стоил ненамного дешевле, чем мой парадный мейсенский.
Потопталась около двухсантиметровых настольных ламп. С настоящим шелковым абажуром и электрическим шнуром с вилкой. Купила тоже.
Содержание Барби обходится дороже, чем содержание ребенка.
В отделе для новорожденных я купила несколько штанишек и костюмчик для Сережи.
Надеюсь, Светлана больше не распускается. А еще говорила: «У меня большие планы». Все они только говорить и могут. Бедный ребенок даже заикался от крика.
Светлана сказала мне, что хочет переехать к родителям Сержа. Попросила помочь перевезти вещи.
Конечно, помогу.
Скоро будет год, как погиб Серж. Соберутся друзья. Мы со Светланой будем сидеть с двух сторон от его родителей. Дальше — будут сидеть наши дети. Я лучше вообще не поеду туда. Или… Соберу всех в ресторане, а Светлану не приглашу.
Моя свекровь была радостно возбуждена. Они готовились к переезду внука.
Я смотрела на их суетливые приготовления и счастливые лица и думала, что все мои тревоги по поводу Светланы — это обычная бабская ревность. И что Сережа должен был появиться на свет хотя бы для того, чтобы снова ожили эти высохшие от слез старики.
— Видишь, какие у нас дела, — сказала мама Сержа, как будто извиняясь.
Я кивнула.
— Да… Ей замуж надо — молодая совсем.
Я удивленно посмотрела на свекровь. Она ответила мне мудрым взглядом семидесятилетней женщины.
— А мы Сереженьку подымем. Внука. — Она не смогла удержать улыбку умиления. — Да, мы тут Машеньке куклу купили на Восьмое марта. Ты уж передай.
Я бы не обиделась на них, даже если бы не купили.
Счастье избавляет людей от обязательств.
— Как только я придумаю, как объяснить Маше все это… про Сережу… я ее сразу же привезу…
Свекровь ласково улыбнулась мне на прощание.
«Наверное, надо позвонить соседу-адвокату, — подумала я. — Кто-то же должен представлять мои интересы в суде с банком».
Я ехала в «Балчуг»: мы ужинали с Ванечкой. Я была рада его увидеть. Наша дружба, подвергшаяся серьезному испытанию под названием «плохой секс», с честью выдержала его.
Он осыпал меня комплиментами. Я загадочно улыбалась.
— Ты бы мог убить человека? — спросила я, ставя на стол огромную тарелку всех подряд салатов со шведского стола.
Странно, что в ресторане мало народу. Огромный выбор блюд и дешево.
— Нет. — Перед ним лежала вареная брокколи, которую он уже несколько минут усердно посыпал приправами, словно удобрениями. Как будто хотел, чтобы она проросла в этой тарелке. Или хотя бы зацвела. — Я слишком хорошо воспитан. А вот ты, мне кажется, на многое способна.
Я с шутливым негодованием подняла одну бровь.
— Ты намекаешь на душевую кабину в мужской раздевалке?
— И это тоже. — Он лукаво улыбнулся. Я бросила в него салфеткой.
Так мы определили свое отношение к происшедшему. Натянутость исчезла.
— У меня завтра день рождения. Я устраиваю небольшой коктейль для друзей. Приедешь?
— Приеду. Спасибо. — Я церемонно наклонила голову.
В дверях показалась Вика. Она увидела меня и подошла с широкой улыбкой, обращенной к Ванечке.
— Ты одна? — спросила я, намекая на ее тренера по плаванию.
— Ну, не то чтобы одна… — пропела она туманно.
Я познакомила ее с Ванечкой. Он умел произвести впечатление. Вика манерно улыбалась, озвучивая общие фразы про Лондон и английских дизайнеров.
Она попрощалась, покинула нас и тут же перезвонила мне по телефону.
— Только не говори ему, что это — я, — попросила Вика. — Слушай, мы тут с девочками номер снимаем, сьюту с раздвижной дверью, хочешь — приходи!
— А что там? — заинтересовалась я.
Вика рассмеялась:
— Не что, а кто! Мальчишки! Лучшие из лучших. Не пожалеешь, все, как один, красавцы! Старше двадцати двух нет. Негров тоже нет, не волнуйся.
Не знаю, почему она решила, что я — расистка.
— Спасибо, конечно, может, и зайду… — неопределенно ответила я и улыбнулась Ванечке: — В гости подружка приглашает. На чай.
— Давай здесь пирожные купим. «Не красна изба углами, а красна пирогами». — Он проговорил это с трудом, видимо только что выучил,
— Слушай, сколько ты поговорок знаешь?
— Целую книжку. Когда я в Москве, я читаю ее на ночь. И учу, что понравилось.
К Вике в номер я не пошла. Хотя, конечно, было интересно, как у них там все происходит.
Я представляла себе кокаиновые трассы на принесенном из ванной зеркале, а может, и просто на журнальном столе и обнаженных загорелых красавцев, почему-то танцующих канкан на кровати. Или, скорее, танец маленьких лебедей.
За рулем машины я почувствовала себя скучной и одинокой занудой.
«К тому же пора делать эпиляцию».
Я решительно нажала на газ. Перед глазами стояли картины вакханалий из какого-то фильма про Римскую империю.
Интересно, сколько Вике лет?
«Наверное, за сорок, — подумала я с уважением, — надо Лене рассказать».
В школе было родительское собрание. Пожилая учительница распределяла между родителями спонсорскую помощь. Мне предложили на выбор — мытье окон или закупку дидактических материалов.
Сначала мне захотелось влезть на подоконник, надеть косынку и взять в руки тряпку. Загорая под весенним солнышком, перемыть все окна в классе. Но, поразмыслив, я подписалась на закупку дидактических материалов. Пошлю Алекс.
— Ну а сейчас я расскажу, как ваши дети занимались первые три четверти.
Учительница взяла в руки журнал. Я вспомнила, что она учит детей находить хорошее даже в самых плохих обстоятельствах, и посмотрела на нее внимательней.
— В общей массе неплохо, — сказала она и захлопнула журнал успеваемости.
«Наверное, Маша имела в виду учительницу физкультуры», — подумала я и твердо решила на следующий год перевести дочь в British School.
Перед собранием я переставила телефон на виброзвонок. И вот он уютно зашевелился у меня в кармане.
Номер был незнакомый.
Учительница диктовала список стихов, которые надо было выучить за каникулы.
— Алле, — ответила я приглушенно. И записала: «Бородино».
Странно, по-моему, раньше мы учили его в четвертом классе.
Я узнала голос своего бывшего директора.
— Не отвлекаю? — спросил Сергей.
— Нет.
Я почему— то еще раз написала: «Бородино».
— Меня попросили позвонить вам с предложением от компании…
— Я слушаю.
Я сказала это слишком громко. Учительница посмотрела на меня поверх очков и отчетливо повторила: «У лукоморья дуб зеленый…»
— Вам удобно по телефону?
Я благодарно улыбнулась учительнице и склонилась над листочком.
— Ну хорошо. — Сергей, как обычно, говорил очень быстро. — Мы готовы купить бренд вашей компании. Мы считаем, что нам выгодней взять успешное и раскрученное имя, чем создавать что-то заново. Мы предлагаем за вашу пахту сто тысяч.
— Триста, — сказала я, стараясь не шевелить губами, потому что учительница смотрела на меня.
«Бородино», — написала я в третий раз, и мамаша, сидевшая за партой рядом со мной, покосилась на меня с подозрением.
— Мне кажется, детали лучше обсудить при вашей встрече с руководством. Я должен был получить ваше принципиальное согласие. — Интересно, почему они поручили звонок Сергею? Он сказал, что знает меня и имеет на меня влияние? Наверняка что-нибудь в этом роде.
Я подняла руку и чуть не выпалила: «Можно выйти?»
В школьных классах я всегда чувствовала себя маленькой девочкой.
Извинившись улыбкой, я закрыла за собой дверь.
Маша играла с подружками в школьном дворе.
Я подхватила ее на руки и стала кружить. Она весело хохотала.
— Маша, — сказала я, отдышавшись, — твой Дед Мороз не наврал. У нас все просто замечательно. Мы ничего не продаем. Мы все только покупаем!
Она скакала на одной ножке, а я улыбалась ей, и солнцу, и жизни. Вот, оказывается, что означает выражение «дышать полной грудью». Хотя в современном мире это должно звучать по-другому: «Она была так счастлива, что даже имплантант № 4 научился дышать».
Весна капала на голову с крыш домов, обновленные витрины магазинов зазывали сменить гардероб.
Я, Катя и Лена, посадив Алекс за руль, отправились за весенне-летней коллекцией.
В магазинах был ажиотаж.
Все ходовые размеры Bluemarin в «Италмоде» разобрали еще в конце февраля. Лена, заискивающе глядя в глаза продавцам, умоляла принести ей что-нибудь из подсобки. Все самое лучшее продавцы оставляли для «своих» клиентов.
Я схватила несколько цветастых сарафанов и поглядывала в сторону джинсов.
Катя мерила курточку от Валентина
Я не шла в примерочную, потому что надеялась, что куртка Кате не подойдет, и тогда мне надо будет успеть взять ее первой.
— По-моему, ничего? — спросила Катя, вертясь перед зеркалом.
— Да, — довольно прохладно ответила я. Зато честно.
— Возьму, — решила Катя.
Свои покупки мы с Леной оформили на Катину дисконтную карту — двадцатипятипроцентную. Спасибо хозяйке «Италмоды». Катя говорила, что если бывают нежные акулы, то это как раз она.
Потом мы поехали в торговый дом «Москва».
Лена мерила уже десятую пару туфель от Chanel, а мы с Катей изучали сумки.
— Мы заколочки новые получили, — предложила продавщица, — и косметику из «Круиз-коллекции». Очень интересная.
Катя примеряла очки с темными стеклами и повернулась ко мне.
— Ничего, — одобрила я. Мне такие обычно не шли.
— Представляешь, у его сперматозоидов подвижность — ноль.
Катя, не снимая очков, ходила между полок с сумками.
— Что это значит? — не поняла я.
— Это значит, что он не может иметь детей. Я ахнула.
Катя приложила палец к губам, и я поняла, что Лена этого не знает.
— Что же делать? — Я взяла с полки черную стеганую сумку скорее для конспирации.
— Если у нас не будет детей, он меня бросит, — горько сказала Катя и сняла очки. — Опять.
— Подойдут к моему Dolce&Gabbana? — Лена вышла в изящных босоножках в горошек на высоком каблуке. «Лагерфельд сошел с ума», — назвала я эту модель про себя.
— Милые. — Катя вежливо улыбнулась.
— Если честно, вон те лучше. — Я показала на черные с длинными ремешками туфли.
— А лечиться можно? — спросила я, когда Лена отошла.
— Можно. Всю жизнь. — Катя вздохнула. — Я возьму вот эту сумку. — Она протянула ее продавщице. Та довольно кивнула.
— И что ты будешь делать?
Я устремилась в другой конец зала, увидев шлепанцы из летней «Круиз-коллекции».
— Рожать, — ответила Катя, когда я вернулась.
— Как?
— Существует донорский банк спермы. Я уже договорилась. Он об этом никогда не узнает.
Я задумчиво кивнула: мол, «никогда».
— Gucci будем смотреть? — весело спросила Лена.
— Все что угодно, только не Gucci, — ответила Катя, и я с ней согласилась.
Потратив двенадцать тысяч на троих, мы заехали пообедать в «Виллу».
Я смотрела на Катю и думала, что должна сказать ей какие-то слова. Но не знала какие. Ей не так просто было принять это решение. Ради семьи. Ради себя. Ради него. Я пыталась поставить себя на его место. Что лучше? Никогда не иметь детей или иметь, никогда не узнав, что ребенок не твой? И что значит «не твой»? Если ты воспитал его и он вырос вместе с тобой? Если готов отдать за него все, что у тебя есть? А значит, все, ради чего жил?
Интересно, могла бы я поступить так, как Катя?…
Чтобы это понять, надо влюбиться в кого-нибудь, у кого не может быть детей. Надеюсь, со мной этого не произойдет. По крайней мере, раньше все было скорее наоборот.
Я рассказала девочкам про Светлану.
— Я познакомила ее с родителями Сержа, — вздохнула я.
— Зачем тебе это надо? — удивилась Лена.
Мы заказали равиоли. Официанты в этом ресторане ходили в одежде от Армани. Это хоть как-то оправдывало цены.
— Для них это просто счастье, они остались одни, и вдруг — внук. — Я развела руками. — Они просто начали жить заново.
— А Светлана как? — спросила Катя.
— Сначала родила, а потом подумала. Но, в сущности, ее жалко.
— Жалко? — передразнила Катя.
— Да она вроде нормальная. К родителям Сержа сейчас переезжает.
Я спорила не с ними. Я спорила сама с собой.
— Нормальная? — возмутилась Лена. — Ты бы на ее месте пришла к жене своего любовника? Ты бы стала просить деньги?
Лена почти кричала
— Ни за что! — ответила за меня Катя. — Она бы пошла офисы мыть, а скорее всего, что-нибудь поушлее придумала.
Я покачала головой.
— Вы еще не знаете, что я ей квартиру покупаю. Первый взнос.
— Зачем? — Лена посмотрела на меня как на ненормальную.
— Сама не знаю.
— Неплохо девочка устроилась. А теперь к родителям Сержа. Там вроде и бассейн в доме, и тренажерный зал? И общество? — насмешливо спросила Катя, отказываясь от десерта.
Я заказала ананас.
— А если она просто влюбилась? И забеременела? А его убили. А они мечтали о ребенке…
«То ей надо было пойти и удавиться», — хотела я продолжить, но промолчала.
Мне нравится «Вилла». Раз официанты там носят Armani, значит, клиентам надо приходить в рваных джинсах. Но никто не приходил. Все хотели перещеголять официантов. Не получалось — они всегда оставались самыми стильными.
Я заехала в Brioni, в «Славянскую», посмотреть подарок Ванечке на день рождения.
Были неплохие пижамы за тысячу двести долларов США. Удивить англичанина русским размахом? Не поймет.
— А есть какой-нибудь брелок? — спросила я, но продавщица не удосужилась ответить. Наверное, подумала, что шучу.
В соседнем магазинчике вместе с журналами продавались матрешки. По-моему, я их дарила ему лет десять назад.
— А у вас нет какого-нибудь нарядного издания русских пословиц и поговорок?
— К сожалению, нет. Многие спрашивают.
Многие? Я подумала: может, самой организовать такое издание? Обидно будет потом узнать, что продавщица сказала это просто из вежливости.
Я съела порцию «унаги» и запила «панаше» — это половинная смесь пива и спрайта. Очень хорошо утоляет жажду.
В «Славянской» — самый модный японский ресторан. Его хозяин (с неприличным прозвищем) открыл такой же в Лондоне. Я попыталась выстроить логическую цепочку между двумя ресторанами, Ванечкой и какой-нибудь японской безделицей, которую я могла бы купить прямо сейчас. Не получилось.
Я решила подарить Ванечке Светлану. Она должна ему понравиться, судя по тому, что понравилась Сержу. То есть, получается, мы с ней одного типа, хотя я ничего общего между нами не находила.
— Ты можешь оставить на кого-нибудь ребенка? — Я позвонила ей, допивая «панаше».
Оказывается, у нее была мама. Ее давление нормализовалось.
— Отлично. Я заеду за тобой через полчаса. Оденься понарядней.
Интересно, почему она меня всегда слушалась? Потому, что я давала ей деньги? Потому, что я была женой Сержа? Или потому, что я — это я? В конце концов, мое право командовать признавала не она одна.
Ванечка арендовал небольшое помещение с огромным балконом и барной стойкой на шестом этаже гостиницы «Балчуг». С балкона открывался потрясающий вид на Москву-реку, и неудивительно, что все гости предпочитали находиться там. Официанты не ленились разносить крепкие коктейли, поэтому никто не боялся замерзнуть.
Фуршетный стол стоял вдоль стены. Рядом со стойкой еще оставалось достаточно места для танцев.
Гости были в основном иностранцы, работающие в Москве. Многие из них пришли с русскими девушками.
Я положила себе на тарелку легкие закуски и пошла на балкон искать именинника.
— Я не могу на улицу, — шепнула Светлана, — грудь простужу, молока не будет.
Ванечка подарку не удивился.
— Это проститутка? — спросил он меня на ухо.
— Нет, приличная женщина, — ответила я.
— Странно, в Москве мне всегда дарили проституток.
— Каковы сами, таковы и сани, — гордо произнесла я. Не зря вчера на ночь книгу штудировала.
— Как-как? — заинтересовался Ванечка. Но я оставила его со Светланой и вышла на свежий воздух.
Я решила тоже когда-нибудь отпраздновать свой день рождения в этом зале. Только еще больше свеч зажечь вокруг. И у стойки поставить скрипача. И черной икры положить побогаче. Пригласить пару звезд с телевидения, пусть прохаживаются среди гостей, а то без них неприлично; VIP-гостей конечно же (охрана — за дверью); моих приятельниц, половина из которых друг с другом не здоровается… Я не стала продолжать. Перечисленного хватило для того, чтобы это место абсолютно потеряло свое очарование.
Ванечка спросил, должен ли он отвозить Светлану домой.
— Только в том случае, если тебе это будет приятно.
Я чмокнула его в щеку и, так и не узнав его решения насчет Светланы, уехала.
Это был очень приятный вечер.
Я поняла, почему Светлана мне подчиняется. Потому что в противном случае я бы с ней не общалась: я бы видела в ней соперницу. И еще я поняла, почему помогаю ей. Потому что доказываю Сержу, что я лучше и выше. Но она этого мне не простит.
Утро выдалось пасмурным. Но, привыкшая к зимней непогоде, я даже не сразу заметила это.
Машина была такая грязная, словно ее специально изгваздали, например, для съемок какого-нибудь триллера «Гонки по бездорожью».
Я решила первым делом заехать на мойку.
Москва, как обычно, работала так, словно хотела заработать все деньги сразу. На всех мойках — очередь. На дорогах — пробки.
Когда я добралась до Светланы, я уже забыла, зачем мне это было надо.
Она переезжала к родителем Сержа. Я обещала помочь.
У нее было две сумки вещей, и у маленького Сережи — пять. Каждая из которых как ее две.
Она слонялась по квартире, подбирая то какой-нибудь крем, то вазочку.
— Тебе это не пригодится, — быстро сказала я, когда она уставилась на огромные настенные часы.
Обстановка в квартире напоминала гостиничный номер, из которого выезжаешь в шесть утра. А спать легла в четыре и вещи собрать не успела.
Ребенок спал в своей кроватке.
Нам надо было дождаться, когда он проснется.
Светлана начала носить вещи в мою машину. Я бесцельно кружила по комнате. Хотелось спать.
— Тебя вчера Ванечка довез до дома? — спросила я, когда она вернулась за очередными сумками.
— Да, — ответила она так, словно меня это не касается.
Я хотела крикнуть ей, что бросила его несколько лет назад. Чтобы не обольщалась. Но не стала.
Мой взгляд упал на альбом для фотографий в открытом шкафу. Я не могла отвести от него глаз. Там наверняка Серж. Сцены из другой, закрытой для меня жизни.
Дверь за Светланой захлопнулась.
Я положила альбом в свою новую сумку и аккуратно застегнула молнию.
Из комнаты Сержа сделали детскую. А Светлану поселили в кабинет.
Уютная, в темных портьерах квартира заполнилась детскими горшками и разноцветными игрушками. Они не вписывались в интерьер, но это никого не смущало, а, наоборот, вызывало умиление.
Я хотела от чего-то предостеречь свекровь, но от чего, не знала. Не пенсию же ей прятать от Светланы.
В машине рука потянулась к сумке.
Но я решила доехать домой и посмотреть альбом там. Хотелось все рассмотреть досконально и без спешки.
Я, как палач своих чувств, собиралась медленно разглядывать каждую деталь, каждую улыбку. Я буду загонять их в свою память, в свое сознание, в свои кошмары. Такая вот страшная пытка.
Я нажала на газ, а на Кутузовском выехала на встречную полосу.
«Я как мазохист», — подумала я. Наверное, вот так же сердце бьется и разрывается от предчувствия боли, когда открываешь дверь, за которой твой муж занимается с кем-то любовью. Но нет на свете женщины, которая в состоянии пройти мимо этой двери.
Фотографий Сержа в альбоме не оказалось. Я была даже разочарована. Там было всего четыре снимка. Мужчина на одном из них мне, правда, показался знакомым, но я не смогла его узнать, даже пристально вглядываясь.
Несколько дней ушло на то, чтобы утрясти все вопросы с переоформлением авторских прав на бренд моей пахты.
Мы сошлись на двухстах пятидесяти тысячах, и, подозреваю, я продешевила. Но я поторопилась согласиться, чтобы они не передумали.
Мне пришлось взять адвоката, который закрыл судебный процесс и выкупил закладные из банка.
Я решила больше никогда не брать деньги в долг под залог.
На помещение офиса у меня был краткосрочный договор аренды, и мне даже не понадобилось расторгать его.
Все сложилось благоприятно, если не считать того, что я не слишком-то разбогатела.
Но я ведь не ради этого продавала пахту. Мне надо было отвлечься. И научиться не думать про Сержа. У меня почти получилось.
Теперь я больше думала о его водителе и о его ребенке.
Я должна спасти одного и позаботиться о другом. А потом заняться своей личной жизнью.
В этом году весна существовала отдельно от меня. Ее цветение ничем не отзывалось в моей душе. Было немного обидно и странно. Я даже думала: вдруг это — старость? Ведь говорят, что она подползает незаметно. Эта мысль меня не пугала. Если это — старость, я готова принять ее, потому что и в старости наверняка можно найти что-нибудь хорошее, как говорит моя дочь.
Например, не надо жевать. — Нет, у всех уже давно вставные челюсти.
Заботятся внуки. — У меня нет внуков.
Не надо краситься. — Я и так не крашусь.
Ничего хорошего в старости нет. Я сняла с вешалки яркое платье из последней коллекции Dolce&Gabbana. «Надо будет его сохранить, — решила я. — Когда стану старенькой и захочу встряхнуться, буду надевать».
Я отправилась на презентацию часов Chopard в Третьяковский проезд.
Мы должны были встретиться с Леной и Олесей. Пригласительный был у них.
Катя забеременела и лежала дома с сильной недостаточностью эстрогенов в крови. Олигарх был рядом. Мама тоже.
Лена с Олесей опаздывали, и я стояла у входа, чувствуя себя очень неуютно.
В летних босоножках, прямо по снегу стремительной походкой мимо прошла моя знакомая Марьяна. В одной руке у нее был пригласительный, другой она придерживала мужчину, лицо которого показалось мне знакомым.
— У тебя что, нет приглашения? — спросила Марьяна.
Ее мужчина откровенно изучал меня. — Есть, — я улыбнулась, — просто покурить вышла.
— Не знала, что ты куришь, — пробормотала Марьяна и прошла через заслон охраны.
Если бы Лена задержалась еще минут на пять, я бы точно закурила.
Официанты разносили тосты и шампанское, в витринах сверкали бриллианты. Я позвонила Марьяне.
— Слушай, а кто это с тобой?
— Да не знаю, только вчера на заправке познакомились. Но, по-моему, у него кроме машины ничего больше нет. А что, понравился?
— Просто лицо знакомое.
Где же я его видела? Наверное, тоже на какой-нибудь заправке.
— Да?! Может, это какой-нибудь известный мачо, а я сейчас его пошлю?
— Смотри, какое колье у Собчачки! — Лена толкнула меня локтем.
Мы стояли у витрины и делали вид, что разглядываем новые часы с изумрудами.
Рядом остановился официант с шампанским.
Сразу со всех сторон потянулись руки за бокалами.
— По-моему, можно ехать, — решила Олеся.
Она рассказала своему мужу, что ей приснилось, будто он поехал на охоту и медведь задрал его насмерть.
Олесин муж был большой любитель поохотиться.
Она рассказала ему про кровавые части тела, которые явственно видела во сне. «Это к очень, очень серьезной болезни», — сказала она ему.
Олесин муж был мнителен ничуть не меньше, чем все остальные мужчины. Ему сразу стало плохо, и он слег, не поехав на работу.
— Я уехала, — рассказывала Олеся, когда мы вышли на улицу, — а вечером вернулась и сказала, что была у известной гадалки. Он к тому времени совсем уже позеленел. И гадалка сказала: чтобы избежать смерти, ему надо венчаться. Он был готов поверить во что угодно. Мы будем венчаться.
— Ты сумасшедшая, — сказала Лена.
— Просто я его люблю. Вам этого не понять, девочки, — обиделась Олеся. — Кстати, на Восьмое марта он подарил мне браслет от Картье. А тебе что-нибудь подарили?
— Нам дарить некому, — грустно ответила Лена за нас двоих, — наших дарильщиков задрал медведь.
— Перепутал с Олеськиным мужем, — не удержалась я.
Мы позвонили Кате.
— Тебе ничего не нужно? — спросила Лена. — А то мы приедем.
— Спасибо, но мы тут вдвоем справляемся.
Захотелось немножко побыть беременной.
Чтобы любимый мужчина, крепко сжав зубы, с заботливой улыбкой приносил то яблоко, то попить, то виноградинку, то все уносил обратно.
— Скоро будет тепло, — сказала Лена, — можно будет в Турцию поехать.
— Я не люблю Турцию.
— Ты просто неправильно там отдыхала.
— А как надо? — заинтересовалась Олеся.
— Там надо с аниматорами романиться, — объяснила Лена.
Я вспомнила нашумевшую прошлым летом историю. Несколько девушек поехали в Турцию к аниматорам. Потом одна из них привезла своего в Москву. Сняла ему квартиру. Об этом узнал муж. Она все свалила на подругу. Подруга свалила на другую. Мужья, выгораживая своих жен (все-таки позор какой!) друг перед другом, все перессорились. А девушкам хоть бы что! Но, наверное, в Турцию их больше не пустят.
— Да уж, это к Вике. — Я рассказала про «Балчуг».
— А вы что, не знали? — удивилась Олеся. — Они там каждую среду номер снимают.
Нам надоело стоять на улице. Хотя в нарядных платьях среди сугробов мы выглядели живописно.
— Ну что, гулять будем? — зевнула Лена.
— Может, в «Галерею»? — предложила Олеся.
Краем глаза я увидела направленный на нас объектив и успела улыбнуться. Это был фотограф из Harper's Bazaar. Он записал наши фамилии для светской хроники. Причем Лена назвалась дизайнером.
— Это чтоб Катина мама не возмущалась, — объяснила она.
— Думаете, они напечатают наши фотографии? — мечтательно спросила Олеся. — Дам своему мужу посмотреть, пусть поревнует.
Фотография… Какая-то ассоциация всплыла в моей голове, но я не могла понять… что?
Мы решили сегодня не гулять. В «Галерее» стол не зарезервирован, а больше идти некуда.
У меня в машине валялся «Пляж» Гарленда, и я поехала домой почитать.
Было невероятно уютно забраться в постель с книгой; поставить огромное блюдо с печеньями и разломанным на дольки шоколадом, включить торшер; спуститься вниз за кока-колой, потому что забыла ее на кухне; забраться снова под одеяло и, никуда не торопясь, перевернуть первую страницу.
«Интересно, Марьяна потом видела меня внутри? — подумала я. — А то так и решит, что у меня не было пригласительного».
Не то чтобы меня это очень волновало, но все же…
Где же я видела ее ухажера?
Внезапная догадка вытолкнула меня из кровати и разнесла в клочья покой этого вечера.
Пальцы дрожали так, что с трудом попадали в телефонные кнопки.
— Марьяна? Слушай, а как звали того мужика, который был с тобой в «Шопарде»?
— О!… — засмеялась Марьяна. — Я смотрю, он произвел на тебя впечатление! На самом деле забудь: я уже с ним рассталась — шаромыжник какой-то…
— Как его имя? — Я теряла терпение.
— Владимир, — опешила Марьяна, — фамилию мне неудобно было спросить. Какой-нибудь Петров, наверное. Или Козлов.
Я скидывала с полок одежду, переворачивала сумки, разбилась ваза, но я даже не заметила — я искала альбом Светланы.
Вот он.
Он открылся сам на нужной фотографии. Казалось, что все мое тело — это только глаза. Огромные и испуганные. Они смотрели на улыбающееся лицо розовощекого мужчины. На фотороботе не видно было этого поросячьего цвета лица, поэтому я не сразу узнала его. «Владимир», — сказала Марьяна, и все сразу встало на свои места.
Как сумасшедшая, я вернулась в спальню, перепрыгнула через кровать и схватила телефон.
Ответила свекровь.
— Как ваши дела? — Я слышала свой голос словно со стороны. Не верилось, что в таком возбужденном состоянии я могла произносить слова спокойно.
— У Сереженьки — живот. Так мучается! Газы, наверное, мы уж и клизму делали, и массаж.
— А что Светлана?
— Светочка уехала. С подружкой. Мы тут с дедом сами справляемся.
Я не могла спокойно сидеть и ждать, пока Светочка вернется. Я позвонила Вадиму.
— Где ты? — Голос срывался на визг.
— Что случилось? — Он, наоборот, был спокоен.
— Я приеду к тебе! Мне надо показать тебе фотографию! Это Вова Крыса! У него ежик белобрысый? Розовые щеки?
— Похоже, что да…
— Скажи мне, где ты?
— Я… — он замялся, — в бане… Я к тебе сам приеду…
— Нет! Я не могу ждать! Говори адрес! Баня была в Горках-10. Я накинула длинную шубу прямо на пижаму и через десять минут была на месте.
Молчаливый охранник в защитном бушлате проводил меня до предбанника. Там уже сидел Вадим.
— Извини за мой вид. — Он был в длинном махровом халате.
Я за свой извиняться не стала. Хотя шубу пришлось снять — слишком было натоплено.
— Он? — Я держала фотографию из Светланиного альбома прямо перед его глазами.
— Он, — кивнул Вадим.
Я начала рыдать в голос. Вадим растерялся. Я сидела на своей шубе, прямо на полу, и выла, как целая стая голодных волков, только еще жалостней.
Уверена, что такой Вадим видел меня впервые.
— Он смотрел на меня… понимаешь… убийца Сержа… Он спокойно тусуется… Он, может, еще хотел со мной познакомиться…
Мне было стыдно. Я закатила истерику постороннему человеку. Я сидела в пижаме сама не знаю где. Но я не могла остановиться. В тот момент мне казалось, что я плачу в первый раз в жизни.
Из-за закрытой деревянной двери я услышала приглушенный женский визг, и тут же голова какого-то мужчины показалась за дверью и скрылась.
— Успокойся, — растерянно просил Вадим. Ему было неловко. И за мою истерику, и за женские крики.
Обладатель головы появился в дверях, запахивая белый халат.
«Меня примут за проститутку», — безразлично подумала я, закрывая заплаканное лицо рукой. Машинально.
— Региночка, — пьяно произнес мужчина, почему-то решив, что я — жена Вадима, — а я тут с сестрой своей парюсь и Вадика пригласил…
Вадим встал и запихнул отбивающегося товарища обратно за дверь.
— Извини, — попросил он меня очень серьезно.
Я кивнула. Надела шубу. Мне очень хотелось плакать. Но не здесь.
— Давай я тебя провожу?
— Не надо, — прошептала я.
Дверь за мной с грохотом захлопнулась. Я положила руки на руль и смотрела, как слезы капают на них и собираются в небольшие лужицы. Охранник равнодушно разглядывал меня через лобовое стекло. Я включила музыку. Очень громко. Не знаю, сколько прошло времени. Мне не делалось легче.
Я завела машину. Конечно, не очень удобно путешествовать в пижаме, но если запахнуть шубу — не видно.
Я подъехала к дому свекрови и позвонила. Ребенок успокоился и заснул. Светлана еще не вернулась.
Я осталась в машине — ждать ее.
Светлану привез Ванечка.
Что-то неприятно шевельнулось в груди.
Но я ведь сама этого хотела.
«Только бы он не пошел ее провожать», — подумала я.
Светлана вышла из машины и махала рукой, пока она не скрылась за поворотом.
В подъезд мы вошли одновременно.
— Привет! — удивилась Светлана. Двери лифта закрылись за нами.
— Кто это? — Я вытащила фотографию.
Я была уверена, что он — какой-нибудь ее ухажер. Может, даже ребенок от него.
Я была готова к тому, что Светлана начнет юлить. И уже заранее разозлилась.
— Мой брат. — Она снова удивленно посмотрела на меня. — А что?
— Брат? — Мне казалось, что я проговорила это слово мысленно, но, судя по тому, как Светлана отпрянула от меня, я прокричала его во все горло. — Брат?
Я придавила ее к стене. Пол лифта качнулся.
— Сучье семейство! Она оттолкнула меня.
— Да что с тобой?
Я дала ей пощечину со всего размаха. Шуба распахнулась, Светлана какую-то секунду смотрела на пижаму, а потом бросилась на меня с кулаками.
— Да что ты хочешь от меня? Сумасшедшая! — кричала она.
Я давно ни с кем не дралась. Может быть, даже никогда. Но в этой кабине, с огромным зеркалом во всю стену, я мутузила Светлану и не собиралась останавливаться. Мы ничего не говорили, только яростно драли волосы друг другу, пока лифт не открылся. Светлана повернулась к выходу, и я, вложив всю свою злость в наманикюренный кулак, ударила ее в глаз.
— Рассказывай! Все рассказывай! — прохрипела я.
— Что рассказывать-то? — Она никак не могла отдышаться.
— Они были знакомы?
— С Сережей? Да. Они вместе работали даже.
— Ты познакомила?
— Я, кто же еще.
— Ну?
— Да что «ну»? — закричала Светлана и заплакала.
— И что с работой?
— Да откуда я знаю? Вроде ничего не получилось! Сначала у него было много денег, а сейчас нет. Сначала он мне даже куртку норковую подарил…
Я ненавидела Светлану за то, что не верила ей. С той самой первой минуты в ресторане. Но здравый смысл говорил, что она не врет. У нее не было мотива. У ее брата — был.
— Давай его адрес.
— Зачем? — Она отошла от меня подальше.
— Давай адрес! — опять закричала я.
— Он сейчас живет в моей квартире… Ты можешь мне объяснить, что происходит?
— У твоего сына болит живот: газы. А они старые люди. Так что ты помогай им, ладно?
Мы вызвали лифт, потому что обе нуждались в зеркале.
Моя шелковая пижама порвалась, но я завернулась в шубу. Собрала волосы в хвост.
— Скажи им, что упала, — я оценила ее расхлестанный вид, — и чуть не попала под машину.
Светлана стерла расплывшуюся тушь под глазами.
— Как Ванечка? — насмешливо спросила я. Она задрала подбородок и не ответила.
Я заснула, как только добралась до постели. Только пижаму сняла.
А когда открыла глаза утром, мне казалось, что я не спала совсем.
На полу валялась фотография Крысы.
— Я убью его, — сказала я себе спокойно и скучно.
Позвонил Вадим.
— Это брат Светланы, — сообщила я ему.
— Брат? — переспросил он ошарашенно.
— Брат, брат! — В моем голосе снова появились слезы. — Ты ведь ее, наверное, знаешь?
Он промолчал.
— Ага! — закричала я торжествующе. — Знаешь! Вы сначала спите с кем попало, а потом вас убивают их ублюдочные родственники! Такие же ублюдочные, как они сами, эти ваши шалавы!
— Хочешь, я приеду?
— Не хочу! Езжай лучше к той девке в баню и посмотри ее паспорт! Нет ли у нее какого-нибудь братца? Или папы? Или у нее у самой пистолет в сумочке? Одни твои часы стоят дороже, чем вся ее жизнь! Не боишься?
Он повесил трубку.
Я швырнула телефон об стенку.
Проверила — работает.
Вадим перезвонил через десять минут.
— Надо дать его данные мусорам. Ты узнала адрес? Не факт, что он живет там, где прописан.
— И что? Мы уже это проходили. На суде водитель откажется от своих показаний. А кроме водителя — у них ничего нет на него.
Вадим поинтересовался, как его здоровье.
— Нормально уже. Ходит, все двигается, все работает. Но только ходит он в пределах своей квартиры. Я же не могу дать им роту охраны, чтобы сопровождать все его семейство по Москве.
— Значит, ты не хочешь? — уточнил Вадим.
— Нет.
Я позвонила водителю.
— Я нашла Вову Крысу, — жестко произнесла я вместо приветствия.
Казалось, он ждал этого звонка.
— Что я должен делать?
— Ничего. Просто потерпеть еще немного.
— Да я ничего. Вот мама только…
— Совсем чуть-чуть, — пообещала я.
Я возьму у Алекс «осу». Она пробивает насквозь с расстояния трех шагов.
Я спустилась в столовую. Алекс, как всегда, сидела на диване с журнальчиком.
— У тебя «оса» с собой? — спросила я небрежно, заглядывая в заварочный чайник.
— Зеленый с клубникой, только что заварили. С собой.
Я кивнула.
— Оставь мне. И… У тебя сегодня выходной. Алекс внимательно посмотрела на меня.
— Спасибо… Я только машину хотела отвезти на мойку. Ты куда-то ездила ночью?
Я что-то промычала и вышла.
Почему-то мне казалось, что я должна одеться во все черное: черные джинсы, черный свитер, черная куртка и черные кроссовки.
Я сказала Алекс, что помою машину сама.
Она проводила меня тревожным взглядом.
Я ехала по залитой солнцем дороге, и мне было невероятно обидно. И жалко себя до слез. Потому что все остальные ехали на работу, на свидания, в рестораны, в гости. По крайней мере, так это выглядело со стороны.
Я чувствовала каждый квадратный миллиметр «осы» в своем кармане. Каждый квадратный миллиметр давил на меня своей тяжестью. На светофорах я дотрагивалась до нее рукой.
Я подумала, что мне надо поупражняться в стрельбе.
Пляж на Никольской горе был самым подходящим местом. По крайней мере, в марте.
НИ ОДНОЙ пустой бутылки в радиусе пятидесяти метров не оказалось. Я достала из багажника канистру с незамерзающей жидкостью. На всякий случай вылила жидкость. Соорудила из снега небольшой пьедестал. Поставила канистру. Заледеневшими пальцами взяла пистолет. Его пухлое брюхо и короткий ствол удобно разместились в ладони.
Выстрелила.
Руку отбросило назад. Железная пуля пролетела насквозь, швырнув канистру далеко в сторону, и разнесла в щепки угол деревянной будки, в которой летом продавали билеты.
Плечо болело. Похоже, я его вывихнула.
Испытания прошли успешно.
Я немного побуксовала на льду и выехала на Рублево-Успенское.
Я каждую минуту хладнокровно убивала Вову Крысу.
Он стоит передо мной, рассматривая меня, как вчера в «Шопарде»; я медленно поднимаю вытянутую руку. В руке — пистолет. Прикидываю расстояние — и нажимаю курок. Секунду переживаю случившееся, и опять: он стоит передо мной; я медленно поднимаю вытянутую руку…
Зазвонил телефон.
Я хотела не отвечать, пока не произведу очередной выстрел, но звонки сбивали меня, я бросила «осу» на сиденье и достала телефон из сумки.
Звонила Катя.
— Ты где? — спросила она грустно.
— В машине.
— Едешь куда-нибудь?
— На Бабушкинскую… Мы обе помолчали.
— А ты что? — спросила я, стараясь показаться естественной.
— У моей мамы рак.
— Да ты что?
Катя тихонько заплакала в трубку.
— Успокойся, тебе нельзя нервничать, у тебя ребенок. — Я понимала, что говорю глупость. Кто решил, что шестинедельный зародыш важнее, чем семидесятилетняя мама?
— Твой где?
— В командировке. Жизнь важнее смерти. Друзья важнее врагов.
Он никуда не денется от меня, этот Вова Крыса. Он обречен. Он обречен с той самой секунды, когда задумал убить моего мужа. Из-за каких-то паршивых акций. Она сказала, у него нет денег. Значит, ничего не вышло с этим предприятием. А Серж мертв, ублюдкам типа Вовы надо сначала знакомиться с женами.
Катина мама умирала.
Единственное, чем Катя могла помочь ей, — это привозить в больницу обезболивающее. Но как раз с этим была проблема. Его выдавали строго по рецептам и в том количестве, которого категорически не хватало. Никакие деньги не могли помочь.
— Неужели? — не верилось мне. Катя беспомощно разводила руками.
— Ничего нельзя сделать. Какой-то бред.
— А по тройной цене?
— По десятерной невозможно. Мне стало страшно.
— Знаешь, что она сказала? За неделю до того, как узнала… что у нее рак?
— Что?
— В жизни, как в плохой книге, важны только начало и конец.
При других обстоятельствах пафосность фразы могла бы меня смутить. Катя заплакала.
— Ее конец ужасен! Ты не была там! Не видела… И я совершенно ничего не могу сделать, понимаешь? Я могу купить ей весь этаж, всю эту больницу, всех врачей и нянь на год, на десять лет! Понимаешь?! Но я не могу сделать так, чтобы ей не было больно!
Я накапала Кате валерьянки и выпила ее сама.
— Мне не давай, — сказала Катя, — я уже второй флакон пью за эти дни.
— Как твоя беременность?
— Гормональная недостаточность. Но живот уже не болит, а это хороший знак.
Она снова заплакала.
— А у нее болит… Может быть, в эту самую минуту у нее болит…
Я поехала домой, когда Катя легла спать. Было четыре утра.
Я заснула в ванной, прямо на розовом кафельном полу, свернувшись клубком.
Через три часа я открыла глаза.
Хотелось молиться.
Я обреченно думала о том, что надо встать, взять пистолет, поехать на Бабушкинскую и застрелить Крысу. Эта мысль засела в моем сознании, она витала в воздухе, она заполнила собой все пространство, как некая концентрированная субстанция, и отгородила меня от остального мира. Она была как стена, и я билась об эту стену головой.
Меня тошнило, болел живот, затылок, руки и ноги. Еще болели почки, печенка и селезенка. Сердце не стучало, а скреблось. Наточенными граблями.
Я молила бога вернуть мне Сержа. Пусть со Светланой. С ребенком. С двойней, с тройней, с любовником-гомосексуалистом, с… Все равно. Лишь бы он был. И иногда, хотя бы раз в год, дарил мне один день своей жизни — например, на Восьмое марта, — и я бы проводила этот день, крепко его обняв и не отпуская никуда-никуда.
И дышала бы его запахом. И умирала — один раз в год — от счастья.
Я машинально достала с полки какие-то вещи. Оделась. Если бы меня спросили, во что, я не смогла бы ответить.
Взяла с сиденья «осу» и положила в сумку.
Выехала со двора и включила дворники. Выключила.
Слезы застилали глаза, я вытирала их руками, держала руль, вытирала снова.
Я хотела быть маленькой девочкой. Я хотела к маме. Господи, как же я не хотела никуда ехать! Я устала. Скорее бы кончился этот кошмар!
Я останавливалась на светофорах, не замечая их. Я привычно обгоняла машины, даже не удосуживалась взглянуть на зеркала.
Я лила горькие слезы, и прохожие с интересом разглядывали меня через окно. А я разглядывала их — нет ли среди них краснощекого лица с белобрысым ежиком. Тогда эта пытка закончилась бы скорее.
Я свернула во двор Светланы в состоянии, близком к помешательству.
У ее подъезда стояла «скорая» и два милицейских газика.
Я поднялась наверх, не смея поверить в свое предчувствие.
В квартире были люди, в основном в форме или в белых халатах. На том месте, где стояла раньше Машкина кроватка, вернее — Сережина, белым мелом по ковролину был очерчен человеческий силуэт в причудливой позе. Неподалеку от него — сгустки томатной пасты, как в рекламе «Балтимор». Кровь, конечно.
— Кого убили? — спросила я всех сразу, и все сразу обернулись ко мне.
У меня попросили документы.
— Кого убили? — настойчиво повторила я.
— Судя по правам — Молчалин Владимир. А вы ему кем приходитесь?
— Жена. — Я начала рыдать в голос. Мне дали воды.
Я всхлипывала и завывала. Но мне становилось легче.
Я совершенно не беспокоилась о том, как выгляжу.
Эта была истерика. Я понимала это, но остановиться не могла.
Какая-то женщина в форме, с отвратительным цветом волос, успокаивала меня. Она гладила меня по спине, а я плакала, обнявшись с ней.
— Все образуется, — говорила она устало, — время лечит, поверь мне. У тебя все еще будет хорошо.
Я слушала ее и постепенно успокаивалась.
— Тебе есть куда поехать? — спросила она. Я кивнула.
— Ты езжай. А мы тебя потом вызовем, ладно? Через несколько дней.
— Ладно, — послушно согласилась я. Зазвонил мой мобильный.
— Ответь, — посоветовала мне женщина, — тебе лучше сейчас не оставаться одной.
— Алле. — Мой голос прозвучал глухо и равнодушно.
Это был Вадим.
— Где ты? — спросил он настороженно.
— На Бабушкинской.
Я кивнула женщине в форме и вышла вместе с телефоном.
— Какого черта ты там делаешь? — закричал он на меня, пожалуй, первый раз в жизни.
В отличие от него, я не стала бросать трубку.
— Тебя кто-нибудь видел? — спросил он через минуту своим обычным тоном.
— Да. Все, — ответила я немного капризно. За меня так давно никто не переживал, что я специально дразнила его.
— Давай пообедаем вместе? Нам надо поговорить.
Я согласилась. Через два часа на «Веранде».
Мы ели тартар из тунца и лосося. Потом я заказала бефстроганов с картофельным пюре. На десерт у меня был торт «Наполеон», который пекла то ли мама, то ли домработница одного из бывших учредителей «Дачи».
— А кто его убил? — спросила я Вадима. Он пожал плечами.
— Убийца. — Таким тоном, словно ответил на вопрос: «Сколько будет дважды два?»
Я внимательно посмотрела на него и промолчала. Конечно, Вадим мне ничего не расскажет. Ну и хорошо.
— Я не предполагал, что ты можешь оказаться там в такую рань.
— Я сказала, что я его жена. Он удивленно поднял брови.
— Не знаю, — я улыбнулась, — так получилось.
— Они будут тебя искать. Я, конечно, все улажу, но мне нужно время.
— О, боже! Опять? — Я чуть не подавилась картофельным пюре.
— Тебе лучше уехать. На месяц, на два…
— Какой ужас! — проговорила я потому, что подобные сцены видела в кино не однажды: «Вам необходимо покинуть город в течение двадцати четырех часов…»
Лично я никакого ужаса не испытала. Я позвонила в ЧОП, пока Вадим разговаривал с какими-то своими знакомыми.
— Снимай охрану! — весело объявила я.
— Поймали?
Я что-то пробормотала и повесила трубку.
— У тебя деньги есть? — поинтересовался Вадим.
— Есть.
— Позвони Дудиной. Сегодня пятница, не позже понедельника тебе надо улететь.
Дудина занималась организацией отпусков для всего Рублево-Успенского шоссе.
— Ты уверен, Вадим? — заныла я. Он ласково улыбнулся.
— Если будет совсем скучно — позвони, прилечу тебя развлекать.
Дудина сказала, что в выходные поставить визу нереально, а без визы улететь можно только на острова. Или в Турцию.
Я вспомнила про турецких аниматоров и отказалась.
— А в понедельник? Можно ведь утром поставить визу?
— В Европу — нет. Дорогая, это просто невозможно. Дай мне хотя бы три дня.
— Наташа, мне надо улететь в понедельник. Чтоб было тепло и самолет первым классом.
— Только это? Больше никаких условий? Я пожала плечами.
— Только это.
— Тогда улетишь. Собирай вещи. Вечером позвоню и скажу пункт назначения.
Вадим посмотрел на часы и извинился.
— Мне пора.
Я решила остаться. Заказать себе бокал красного вина и спокойно подумать обо всем.
Мы расцеловались с Вадимом, избегая смотреть друг другу в глаза. Я хотела сказать ему что-то хорошее, хотя бы просто «спасибо», но он не дал мне такой возможности: быстро развернулся и вышел, даже не помахав рукой на прощание.
Я позвонила водителю. Сказала, что они больше не нуждаются в охране. Он хотел спросить о чем-то, но по моему сухому тону понял, что вдаваться в подробности по телефону я не собиралась. Я от души поблагодарила его и извинилась за все неприятности, которые мы ему доставили.
Я уже попросила счет, когда сквозь стеклянную входную дверь увидела Лену под руку с Олежеком.
— Надеюсь, мы не соперницы? — шепнула Лена мне на ухо.
— Только если ты не претендуешь на титул «Московская красавица-2004», — ответила я, и Лена радостно рассмеялась.
Олег вызвался проводить меня.
— Я влюбился в твою подругу, — сообщил он. Я изобразила улыбку.
— Не волнуйся, — сказал он, глядя мне прямо в глаза, — я про тебя ничего ей не расскажу.
Я кивнула. Он, наверное, ждал от меня подобного же ответного жеста, но я промолчала.
Интересно, где они познакомились?
Мне позвонил брат водителя. Сказал, что хочет поговорить и приедет в понедельник в офис.
— О чем? — вежливо спросила я.
— Ну, как… — он замялся, — вы же понимаете…
— Я не понимаю.
— Наша мама… она…
— Я улетаю в понедельник. Вам привезет деньги женщина по имени Алекс. Всего вам доброго.
— Я улетаю, — сказала я Алекс. — Надолго.
— Возьми меня с собой. — Она умоляюще посмотрела на меня.
— Я подумаю, — пообещала я.
Она по— дурацки щелкнула каблуками и радостно улыбнулась.
«Я улетаю», — подумала я и поняла, что эта мысль мне приятна.
Мне устроили пышные проводы.
Собрались все, кроме беременной Кати. Состояние здоровья ее мамы не улучшилось. Она умирала.
Олеся церемонно приглашала всех на свое венчание. В Иерусалиме. В православном храме, конечно.
Кира была без собаки, потому что от частых перекрашиваний у Блонди началась перхоть и ее невозможно было взять на руки.
Ее муж так и не вернулся. Кира мечтала о том мгновении, когда он снова появится в ее доме.
— Я дам ему по роже, — обещала Кира, — а потом ударю в пах.
Лена была счастлива своим новым романом с Олежеком. В ее ушах сверкали шопардовские сердца — его подарок в честь недели их знакомства.
Вероника наконец приняла своего мужа таким, каков он есть, и перестала расстраиваться из-за его частых отлучек. Также она перестала грозить ему разводом или милицией. Он в свою очередь перестал с ней драться.
Мы пили шампанское в «Грине» на Кутузовском. Ресторана дороже найти в Москве невозможно, но зато и публика соответствующая. У меня была золотая дисконтная карта — двадцатипроцентная.
— Девочки, у кого в Думе кто-нибудь есть? — спросила Вероника заплетающимся языком. — Нужен законопроект об управлении автомобилем с шестнадцати лет. В присутствии взрослых.
— Зачем? — удивилась Олеся.
— Игорь дочери на шестнадцатилетие машину дарит, а прав-то у нее нет…
— Девочки, с кем это Оля? — отмахнулась от Вероники Лена и показала глазами на хозяйку спортивного магазина, любительницу пластической хирургии.
После последней операции ее груди разъехались в стороны так, что мешали рукам свободно висеть вдоль туловища Она немножко стала похожа на штангиста в среднем весе перед выступлением.
Оля была с мужем одной нашей приятельницы.
— Никакой он ей не муж, — возразила Олеся, — они не расписаны.
— Какая разница! — возмутилась Кира. — У них же ребенок! Девочки, давайте с ней не поздороваемся!
Мы завели оживленную беседу и, когда Оля проходила мимо нашего стола, якобы не заметили ее. Одна только Олеся исподтишка ей улыбнулась и кивнула.
В девять мы засуетились. Через два часа у меня был самолет. В Индию.
— Я нашла тебе потрясающее место, — сообщила мне Дудина в пятницу вечером, — «боинг», первый класс, лететь всего шесть часов, погода отличная — умеренная жара, гостиница великолепная, SPA, и — недорого. Я слушала с замиранием сердца.
— Индия, — выдохнула Дудина, — визу мне поставят в понедельник утром. Счастливого пути.
Я боялась летать, и Лена дала мне имован — специальное лекарство от страха в самолете.
— Правда, его с алкоголем не рекомендуют, — произнесла она между прочим, — немного действует на память. Можешь одно и то же рассказывать несколько раз. Но ты же спать будешь?
Лена потянула меня за рукав, потому что я отправилась в зону VIР. Посадка на мой самолет уже началась.
— VIР тебе никто не заказывал. — Лена тяжело выговаривала слова и поглядывала на палатку с алкогольными напитками. Мы решили, что успеем выпить в баре еще по бокалу вина. Потом еще по бокалу.
Когда я шла на посадку, мое имя уже объявляли по громкоговорителю.
Первый класс был полон.
Мой сосед заказал себе коньяк, даже не дожидаясь взлета.
Я смотрела из иллюминатора на бегущие огоньки взлетной полосы, и все, связанное с Москвой, становилось далеким и неважным.
Разрешили отстегнуть ремни, и я перевела сиденье в горизонтальное положение.
— Может быть, коньяк? — предложил мой сосед.
Я подумала секунду и вернула сиденье обратно.
Мы пили коньяк и мило болтали. Я рассказывала ему про Индию все, что успела прочитать за выходные в путеводителе.
Стюардесса разбудила меня, когда самолет шел на посадку.
— Доброе утро, — сказала я соседу, стараясь не дышать на него перегаром.
Он кивнул и улыбнулся.
— Очень хочется посмотреть на Индию, — проговорил он.
— Да. Вы знаете, у них есть очень интересный обычай… — И я собралась рассказать ему про то, что женщины носят на руке такое количество браслетов, сколько лет они замужем.
— Знаю. — Он мягко остановил меня. — Эту историю я слышал вчера семь раз.
Очень кстати стюардесса поставила передо мной поднос с завтраком.
Мы вышли из самолета.
Воздух Индии наполнен запахом пряностей и авантюр.
Руки стали скользкими уже через секунду от повышенной влажности.
Аэропорт в Дели был похож на аэропорт Шереметьево в 1988 году. Даже еще и в 1990 году.
На некоторых такси гордо красовалась надпись: Air Condition. Я выбрала одно из них.
— Вы изменили свой маршрут? — вежливо поинтересовался мой попутчик. Его звали Костя, но я этого не помнила.
Оказывается, мы с ним останавливались в одной гостинице и еще вчера договорились добираться туда вместе. Его встречал «мерседес» с водителем.
По дороге в гостиницу других «мерседесов» я не видела.
Зато на глаза мне попались: слон, вышагивающий по тротуару с человеком в белоснежном наряде; стайка обезьянок на поводке (неплохая идея для Киры вместо ее Блонди); абсолютно голый гражданин, прогуливающийся со скучающим видом; огромное количество нищих в наглаженных брюках и разноцветных сари, расшитых стразами. В Москве я бы могла пойти в таком на какой-нибудь прием. Еще были коровы, поджарые и вальяжные, они лежали посередине дороги и делали вид, что машины им не мешают.
Улицы были чище московских в несколько раз, что меня приятно удивило. Правда, Костя объяснил мне, что центр Дели сильно отличается от его окраин. И пообещал взять меня туда на экскурсию.
Гостиница «Oberoi» находилась в стороне от центра и относилась к разряду resort hotels.
Я разобрала свои вещи и всерьез задумалась о том, чем буду здесь заниматься. И решила начать с экскурсий по городу.
Я ездила в такси, похожих на наши старые «Волги», и чувствовала себя женой колонизатора. Индусы обращались со мной почтительно, как с белым человеком, и на фоне всей остальной экзотики каждый мой день был похож на приключение.
Иногда я звонила в Москву. Там открылся новый ресторан «Shatush». И теперь все собирались в нем.
Я ни по кому не скучала. Разве что по маме и по дочери.
Костя все время уезжал то в Джайпур, то в Бомбей. Он занимался экспортом «Жигулей» в Индию. Однажды, вернувшись из очередной поездки, он пригласил меня на ужин.
— Будут две индийские принцессы. Но форма одежды — casual. У тебя хороший английский? — спросил он весело.
На ужин с принцессами я не пошла. Я представила себе, как мы подружимся: они познакомят меня со своим окружением, мы станем вместе ходить в рестораны, ездить за город, устраивать вечеринки и праздновать дни рождения. Словом, делать все то, к чему я привыкла в Москве. И я испугалась. Я ведь приехала за одиночеством и совсем за другой жизнью.
— Не хочешь — не ходи, — согласился Костя. — Только зря ты думаешь, что так легко стать подругой индийских принцесс.
Я многозначительно улыбнулась.
В Индии очень много нищих. Но индусы неравнодушны к комфорту. Поэтому у каждого нищего есть еще более нищий, который ему прислуживает.
Однажды я забрела на огромную улицу, на которой продавались гвозди. Одни только гвозди. Но очень много. Это вообще типично для Индии. Кажется, что в ней всего очень много. Людей, слонов, цветов, всего. И гвоздей. Рядом с одной из лавок пожилой индус, одетый только в светлые широченные штаны, брился. Индус выглядел очень бедным. Очень бедно выглядела лавка рядом с ним, его застиранные штаны, его грязные ноги, его изможденное лицо, его полуржавая опасная бритва, треснувшее в уголках зеркало, в которое он смотрелся. Зеркало ему держал другой индус. И его штаны были еще больше застираны, а лицо еще сильней измождено. На почтительном расстоянии от этой парочки стоял еще один индус, который держал миску с водой. Трудно себе представить нищего, который был бы более нищим, чем этот индус. Если только не видеть четвертого, который держал помазок. Он передавал его тому, кто держал миску, и тот надменно кивал ему головой. Он макал помазок в воду и, раболепно улыбаясь, протягивал держателю зеркала. Держатель зеркала не удостаивал своего помощника даже взглядом. Он преданно заглядывал в глаза тому, кто непосредственно брился. Весь этот процесс замыкался на бедном калеке, который держал полотенце. Относительная белизна полотенца подчеркивала черноту лица калеки. Оно было обожжено и покрыто какими-то струпьями. Я заглянула за спину калеки, ожидая увидеть даже не знаю что. Но увидела только щенка, лениво развалившегося в грязной луже.
Я пожалела, что у меня нет фотоаппарата. И порадовалась, что не родилась дочкой какого-нибудь продавальщика гвоздей в Дели. Попыталась представить, как я выхожу из лавки и говорю своему свежевыбритому папочке, что он отлично выглядит. А он мне говорит, чтобы я помыла миску. И я киваю молодой индуске, которая стоит за моей спиной. В блеклом сари. Хотя надо отдать должное индускам. Я не видела ни одной из них в блеклом сари. Даже самая последняя попрошайка прошла бы dress-code в любой клуб города Москвы.
Если сравнивать Индию с Америкой, то Дели — это Вашингтон. А все самое роскошное и веселое находится в Бомбее. Как в Нью-Йорке.
В Дели жизнь текла размеренно, утреннее солнце переходило в дневную жару, а потом в вечернюю прохладу. Я пристрастилась к индийской кухне, выучила три слова: ага (хорошо), ханджьи (да), нанджьи (нет) — и с удовольствием начинала свой день с похода в гостиничное SPA.
Аюрвердический массаж в четыре руки на огромном куске дерева с выемкой под человеческое тело заканчивался каплями горячего кокосового масла на лоб. И после него казалось, что твое тело, старое и измученное, остается в этой деревянной ложбине, а встает только душа, чистая, как у младенца, но имеющая руки, ноги, живот. И ты рассматриваешь их, как впервые, удивляясь, что они существуют. Два учтивых массажиста в набедренных повязках расчесывают твои волосы, смывают с тебя масло и провожают тебя, склонившись в поклоне и произнося какие-то слова, которые кажутся магическими, но наверняка переводятся как: «Спасибо, что вы нас посетили».
Еще мне очень нравился массаж головы с горячим маслом. В первую секунду кажется, что оно обжигает, но потом приятная слабость разливается по всему телу и действительно кажется, что под заботливыми пальцами массажиста плохая энергия и вообще все плохое скользят по волосам, от макушки к самым кончикам, и падают вниз, бесследно растворяясь в пространстве. Так учит аюрведа.
Костя свозил меня в Агру. Величественное в своем великолепии место. Мы ужинали в каком-то старинном дворце, столики стояли прямо на лужайке, и я повторяла за индийскими танцовщицами причудливые движения их национального танца. Они окружили меня, и я плавно водила кистями рук, сощурив глаза, покачивала бедрами в такт музыке, и мне казалось, что другой жизни у меня никогда и не было.
— В своей прошлой жизни я, наверное, была танцовщицей, — сообщила я Косте, приближаясь к нашему столику, пританцовывая.
— Шансонеткой, — кивнул Костя.
— Никакой не шансонеткой! — Я демонстративно возмутилась. — А, наоборот, какой-нибудь Айседорой Дункан.
— Нет. Она рано умерла.
— Тогда Чарли Чаплином! Точно. Я была Чарли Чаплином.
Я прошла по лужайке знаменитой походкой великого комика.
— Мужчиной? — Костя недоверчиво посмотрел на меня.
Я рассмеялась:
— Ты в то время был женщиной.
— Я? Нет, это вряд ли.
— Ты что, женоненавистник?
— Если бы я даже был им раньше, то сейчас все равно все бы изменилось. Но, честно говоря, я никогда им не был.
Я кокетливо улыбнулась.
Костя курил сигару и смотрел на меня тем взглядом, какой наполняет жизнь любой женщины самым высоким смыслом. Когда она чувствует себя самой красивой и самой желанной.
Так я себя и чувствовала.
Когда Костя говорил, жесты его рук всегда сопровождали слова. И мне было приятно понимать, что у него красивые кисти и тонкие длинные пальцы. Я даже стала немного копировать движения его рук. Непроизвольно.
Он говорил всегда немного с улыбкой. Даже самые серьезные вещи. Как-то совсем по-мальчишески.
И еще мне нравилось, что он умел то, что умеют немногие: жить здесь и сейчас. И когда он был со мной, он был только со мной. Все остальное было не важно. И поэтому казалось, что всего остального просто не существует. И я чувствовала себя с ним самым важным человеком во Вселенной.
Костя купил мне красное сари, и мы потратили пару часов на то, чтобы научиться меня в него заворачивать. Случайно выяснилось, что красное сари надевают в качестве свадебного платья.
— Ты, случайно, не женат? — с притворным ужасом в голосе спросила я Костю. — А то в этом наряде я могу оказаться в щекотливом положении.
Костя заверил меня в том, что он абсолютно свободен от каких-либо обязательств, и пошел узнавать, в чем должен быть на свадьбе жених. Но индусы улыбались в пышные усы и загадочно молчали. Чем, кстати, очень нас заинтриговали.
В Агре я начала коллекционировать разнообразные декоративные наволочки: расшитые стразами и вышитые затейливыми зверями, с бисером и крохотными зеркальцами, из разноцветных лоскутов и превосходной переливающейся тафты. Я посвятила своей коллекции три дня. Когда количество наволочек достигло ста двенадцати, я плавно перешла на коллекционирование бус из полудрагоценных камней.
Жизнь здесь была такой солнечной и размеренной, что наполняла душу покоем, которого я уже давно не испытывала. Мне казалось, что в этом странном, немного сказочном городе я абсолютно защищена от потрясений и несчастий. Я хотела, чтобы каждый мой день был похож на вчерашний, а вчерашний на завтрашний. Я хотела знать, что больше ничего в моей жизни происходить не будет. Я была готова к тому, чтобы самой моей большой проблемой был выбор нового сари. Яркие шелковые сари стоили по пять долларов, и их можно было покупать хоть каждый день.
Я всерьез стала подумывать о том, чтобы остаться здесь жить навсегда. Моя давнишняя мечта о большом белом доме, продуваемом южными ветрами, и о смуглом юноше в чалме, который будет почтительно носить за мной раскладной стульчик, вполне могла осуществиться в Дели. Я, правда, подумала, что постоянное таскание за мною стула будет меня раздражать, но во всем остальном — это как раз то, к чему я стремилась.
Я решила ознакомиться с рынком недвижимости в Дели. Это ведь ни к чему не будет меня обязывать. Просто знать, что продается и за какие деньги. Не покупать, но знать, что такая возможность существует. Или вдруг купить? И почувствовать себя немного авантюристкой, немного конквистадором. Как у Гумилева: «Я вышел в путь и весело иду, то отдыхая в радостном саду, то наклоняясь к пропастям и безднам…» А если это правда то, что я всегда хотела? Не в смысле «пропасти и бездны», а в смысле «отдыхая в саду»…
Я обратилась к фирмам по продаже недвижимости, и мне стали показывать разные милые особнячки. Но ни один из них не был похож на дом моей мечты. Пока.
Я покупала жемчужину моей коллекции — бусы из ярко-оранжевого камня ханьч или амьч, когда мне позвонил Ванечка. И сообщил, что отец Светланиного ребенка — не Серж.
Я положила бусы на прилавок и вышла из маленькой лавки на улицу. Солнце резало глаза и обжигало плечи.
— Как ты сказал? — переспросила я и поймала себя на том, что абсолютно не удивилась. Я как будто всегда это знала.
— Отец ребенка ее бросил. Мне рассказала Светланина подруга. — Ванечка виновато хмыкнул в трубку. — У нас роман. Возможно, я даже женюсь.
Ко мне подскочил какой-то убогий. Он передвигался посредством одной ноги и одной руки, больше у него ни рук, ни ног не было. Я брезгливо отвернулась.
— На ком?
— На Светланиной подруге. Но это еще не точно.
Я не вешала трубку в ожидании какой-нибудь народной мудрости, но ее не последовало.
Я вернулась в лавку и купила оранжевые бусы, отчаянно сторговавшись с четырех долларов до одного.
«Какая мерзавка эта Светлана», — подумала я, лежа около бассейна в тени пальм. Мне было обидно за Сержа. И я испытывала явное удовлетворение оттого, что, кроме Маши, у моего мужа детей не оказалось.
Мелькнула мысль о квартире в Крылатском и о родителях Сержа. Захотелось оказаться в Москве и ударить Светлану чем-нибудь тяжелым. Но потом я представила себе, что будет, если забрать у них Сережу. Они просто не перенесут еще одной потери. Этого я не допущу.
Я позвонила. Трубку взяла свекровь.
После подробного рассказа об успехах ребенка в области подрыгивания ножками и ручками она сообщила мне, что Светлана уехала.
— Сказала, что толком ничего объяснить не может, но какая-то экспедиция, — без сожаления объяснила свекровь. — А ты скоро вернешься?
— Не знаю, — ответила я чистую правду, — может, вы с Сережей ко мне приедете…
В этот день я не пошла с Костей ужинать, не плавала в ночном бассейне и рано легла спать.
Костя прислал мне в номер цветы и книжку на русском языке, что было здесь редкостью. Гарленд, «Тессеракт». Фраза «по полу пробежал таракан, похожий на крошечный скейтборд» подняла мне настроение, и я заснула, снова забыв и о Светлане, и о Москве.
Наутро я решила начать коллекционировать старинные музыкальные инструменты. Как и всего остального, их здесь было в избытке. Я собиралась развесить их по стенам моего индийского дома, который мне когда-нибудь все-таки найдут.
Костя поддержал мое начинание и, пока я завтракала, притащил мне гигантский потрепанный барабан, который занял ровно половину моего номера. Я решила хранить его в номере Кости. Я также предложила ему часть своей коллекции подушек, но он отказался. Бусы предлагать не стала.
Я поехала с Костей в старый город, где у него были какие-то дела. Там мы познакомились со старым сморщенным индусом по имени Шиам. Из огромного куска мрамора он выдалбливал шар, внутри которого должны были переливаться всеми цветами радуги десятки маленьких, но таких же совершенных по форме шаров. Эта работа занимает пять лет.
Шиаму было семьдесят три. Он не был уверен в том, что сможет довести дело до конца до того, как умрет. Поэтому каждый день к нему приходили ученики. И каждый день Шиам отправлял их обратно.
— Для чего нужен этот шар? — спросила я Костю.
Костя перевел мой вопрос на хинди.
— Красиво, — ответил Шиам и долго смотрел мне в глаза.
Я понимающе улыбалась.
— Он спрашивает тебя, не хочешь ли ты научиться? — перевел мне Костя его отрывистые шипящие фразы.
— Я? — Я даже растерялась.
— Он говорит, что у тебя получится.
Я представила, как следующие пять лет своей жизни сижу на этом солнцепеке и монотонно долблю молоточком по мрамору.
— Спасибо, конечно, за доверие… — Я покосилась на Костю, но он не собирался меня выручать и от души забавлялся ситуацией.
А Шиам уже протягивал мне инструмент, отчасти напоминающий наш лом. Мне не хотелось обижать старика, и я взяла лом из его рук.
— Ладно, ладно, пойдем, — засмеялся Костя и что-то сказал на хинди, — а то еще вдруг тебе понравится. Куда я дену этот шар? У меня и так полный номер твоих барабанов.
Шиам улыбался нам вслед отличной белозубой улыбкой, свойственной всем индусам независимо от возраста.
— Он не обиделся? — забеспокоилась я.
— Нет. Я сказал ему, что тебе нельзя, потому что ты беременна.
— Но я же не беременна… — я почему-то смутилась.
— Ну, будешь же, — невозмутимо пообещал Костя, не глядя на меня.
Мне нравится, когда мужчины строят свои фразы в утвердительной форме. Без заискивающих знаков вопроса.
Я не стала спорить с Костей. Просто отвернулась, пряча улыбку.
А через день мне позвонили из риэлтерской компании.
Мы подъехали к дому моей мечты, пробираясь сквозь плотный слой пешеходов и велосипедных рикш.
Я его сразу узнала. По состоянию покоя и довольства, охватившего меня в огромной солнечной гостиной с распахнутыми стеклянными дверьми, выходящими в ухоженный сад. Я с трепетным чувством выбирала комнаты для Маши и мамы. Маме наверняка понравится просторная спальня, соединенная с террасой раздвигающейся стеклянной стеной, а Маше…
Я в который раз обходила дом по кругу, и мне уже слышались в нем голоса моих родных и представлялось, как на этой веранде мы завтракаем, а в этом саду устраиваем прием для соседей.
Я сказала риэлторам, что готова посмотреть документы. Костя обещал мне помочь в этом.
Я думала о том, что в моей жизни были и счастье и радости. И любовь. И друзья. И мечты, которые сбывались, и надежды, которые оправдывались. И я была благодарна судьбе за то, что у меня было все это.
И какое счастье, что у меня есть дочь и мама. Я посвящу свою жизнь им. Я буду воспитывать Машу, и она вырастет лучше меня, и красивее, и добрей. Я поселю маму в этот дом, и ей уже не нужно будет самой о себе заботиться. Она будет выращивать диковинные цветы и разводить растения.
Я шагала по ярким улицам Дели и была счастлива.
Костя улетел на несколько дней в Гоа, и поэтому сделка пока была отложена.
Домой я решила позвонить тогда, когда дом будет уже куплен и обставлен мебелью. Я собиралась приобрести его на банковские деньги и расплатиться, продав свой дом в Барвихе. Если мне захочется в Москву, то буду останавливаться в «Балчуге». Но я почему-то была уверена, что не захочется.
Я думала о доме каждую секунду.
Во время ланча в «Тадж-отеле» меня осенило, что мне нужна гостевая. До самого десерта я выбирала под нее комнату и продумывала ее стиль. Сначала хотела сделать ее русским теремом, но остановилась на любимом поп-арте 1980-х годов. Яркие коллажи с Мерилин Монро на стенах будут отлично сочетаться с индийской стилистикой остального дома. И придавать ему особый шарм.
Я придирчиво выбирала обстановку для детской комнаты. Все самое красивое и праздничное. Для маминой спальни — изысканное, с золотым кружевом покрывало.
Я нашла целую улочку с мебельными магазинами. Они потрясли меня. Такой мебели я не видела никогда в своей жизни. Огромные старинные лавки и сундуки, тяжелые столы и комоды из тикового дерева. С латунными вставками и тонкой причудливой резьбой. Дух времени в них ощущается настолько явно, что, кажется, можно потрогать.
Я как завороженная рассматривала необыкновенные предметы. Переходила из магазина в магазин и не верила, что смогу обладать этим.
Невольно представила черный кованый сундук в гостиной своего московского дома. А старинную ступу — в прихожей. В нее можно поставить зонтик.
Такая мебель вызвала бы в Москве фурор. Можно открыть галерею. Даже на ремонт тратиться не обязательно — эти вещи будут поражать в абсолютно обычном интерьере.
Я поинтересовалась оптовыми ценами:
— Could you show me whole sale prices?
Мне расхотелось дома в Дели. Мне расхотелось покоя. Я поняла, что мой рай — это что-то другое.
Я сделаю магазин в Москве. Такой красивый и такой необычный. Люди будут приходить и любоваться. Даже покупать, наверное, не сразу будут. Только самые модные и прогрессивные. А потом это станет модным для всех. Но я окажусь первой.
Жара в Дели мне показалась слишком жаркой, а солнце слишком ярким. Первый раз я подумала о Москве с ностальгией.
Меня встретит в аэропорту Алекс. Я представила себе ее довольное лицо.
Но до этого я позвоню ей и поручу подобрать помещение под галерею. Где-нибудь в центре. С хорошим подъездом. Метров четыреста.
И интересно, как там Вероника? Катя? И что это за новый ресторан — «Shatush»?
Продавец посмотрел на меня маслянистыми, как у всех индусов, глазами.
— Hi! This is whole sale prices.
Я улыбнулась ему от всей души.
«Мы подружимся, — уверила я его мысленно, — но оптовые цены тебе придется менять. В сторону понижения».
Похоже, он это понял. И широко улыбнулся в ответ.
«В конце концов, — подумала я, — дом здесь можно купить и через несколько лет. Как раз тогда, когда симпатичный юноша в чалме, носящий за мной раскладной стульчик, уже не будет раздражать своим присутствием».