По возвращении из Парижа Антуанетта серьезно за­думала заняться примирением Рауля с женой. В каж­дом из своих многочисленных писем князь умолял не­вестку употребить для того все меры. Болезнь старого графа, принявшая вдруг такой оборот, что не оставалось никакой надежды на выздоровление, послужила Вале­рии первым шагом к сближению с родными.

Антуанетта написала ей нежное письмо, в котором, однако, порицая ее злопамятность, убедительно доказы­вала ей, что было бы преступно не исполнить дочерне­го долга, призывающего ее к постели больного. При этом Антуанетта говорила, что сама она в ожидании родов чувствует себя не совсем здоровой и не может ходить за графом так усердно, как требует того его серьезная бо­лезнь. К этому письму граф сам приписал следующие строки: «Дорогая моя Валерия! Я чувствую, что при­ближается мой конец, и всей душой жажду тебя увидеть. Прости, милая, умирающему отцу и дай ему в последний раз обнять и благословить тебя».

Эти строки и мысль лишиться отца вырвали молодую женщину из оцепенения. Глубоко потрясенная, горько упрекая себя в продолжительном отчуждении, она в тот же день выехала в Пешт. При виде страшной перемены в графе, произведенной его болезнью, Валерия, сдержи­вая душившие ее рыдания, бросилась в объятия отца, который покрыл ее поцелуями.

—  Прости меня, дитя мое,— твердил он,— мое не­справедливое подозрение. Как мог я хоть на мгновение говорить, что ты — живой образ твоей матери, этого чистого ангела, могла пасть так низко?

—   Мне нечего тебе прощать, отец,— шептала Ва­лерия, прижимая к губам исхудалую руку графа,— не твоя вина, когда внешние признаки сложились против меня. Но клянусь тебе еще раз спасением моей души, что если я неверна была Раулю, то только в мыслях, никогда преступной связи не существовало между бан­киром и мной. Но поразительное сходство его с Амедеем остается фактом.

—   Верю тебе, дитя мое, и благословляю тебя, ты всем пожертвовала для меня.

После этого примирения молодая женщина с увле­чением отдалась уходу за отцом. Она не отходила от его постели, отказывала себе в необходимом отдыхе. Ее мучили угрызения совести, что она так долго не при­езжала для исполнения своего дочернего долга. Это тер-, зало ее душу и приводило в отчаяние.

Состояние графа ухудшалось так быстро, что он поже­лал приготовиться к смерти и причастился святых тайн.

В ночь после этого умирающий, казалось, уснул, и Ва­лерия, спрятав лицо в подушку, тихо плакала. Вдруг она почувствовала, что отец положил свою руку ей на голову:

—   Не плачь, дитя мое, слезы твои разрывают мне сердце,— прошептал он.— Мои страдания и наступаю­щая смерть — заслуженное наказание за увлечения, ко­торым я предавался. Они довели меня до разорения к подточили мою жизнь, за них ты тоже поплатилась своим счастьем, дорогая, и этот упрек совести отравляет последние минуты моей жизни. Я ежедневно благодарю Бога за то, что Рудольф остановился на скользком пути, найдя счастье в любви жены и детей!

—    Не упрекай себя, отец, ты желал только моего счастья, но меня ужасает мысль потерять тебя. Бог на­казывает меня за мою жестокость, и я останусь совер­шенно одинокой, так как и мой ребенок не может слу­жить мне утешением. Вид его мучает мое сердце и делает меня дурной матерью.

—   Не говори так, Валерия, у тебя есть брат, сестра, которые тебя любят, и муж, который жаждет прими­риться с тобой. Раскрой свое сердце прощению и забве­нию обид, и ты не будешь одинока.

—   Нет, нет,— порывисто ответила Валерия,—я не мо­гу забыть, что Рауль бросил меня, запятнал мою честь. И какая может быть цель к примирению, если Амедей всегда будет стоять грозной тайной между нами. Я не могу жить с человеком, заподозрившим меня в низо­сти, который объявил, что между нами разверзлась пропасть.

—   Не будь несправедливой,— сказал больной,— та­кое странное стечение обстоятельств естественно могло взорвать пылкого влюбленного молодого человека, но Рауль очень изменился. Любовь и вера в тебя воскресли в нем, что он доказывает своей нежностью к ребенку. Не отказывайся из гордости от мира и счастья. Обе­щай мне победить себя и не отталкивай Рауля, там я буду счастлив вашим примирением. Помни, что это моя последняя просьба.

—   Постараюсь, отец, исполнить твою волю со вре­менем,— прошептала она, заливаясь слезами.

Через несколько дней после этого разговора граф умер, а княгиня занемогла от утомления и горя.

Как только ей стало несколько лучше, она объявила, что хочет вернуться одна в свое имение, но брат ее и Антуанетта равно, как и доктор, решительно воспроти­вились этому намерению.

Доктор требовал, чтобы она провела несколько ме­сяцев в Италии, чтобы укрепить свои потрепанные нер­вы и новой обстановкой сгладить грустные впечатления последнего времени. Очень неохотно, но все-таки Вале­рия уступила.

—   Делайте, как хотите, я ни во что не вмешиваюсь,— сказала она.— Не понимаю, к чему ты и Рудольф так до­рожите моей жизнью? Разве из эгоизма, потому что для меня впереди ничего нет, ни цели существования, ни долга.

—   Стыдись говорить так,— остановила ее Антуанет­та.— Молодая здоровая женщина и мать — не имеет цели в жизни? Я не говорю даже о другом лице, которое имеет право на твое прощение и любовь, так как ты клялась все делить с ним, но я напоминаю тебе, что ты христианка. Да, наконец, отдыхай себе и дуйся сколько угодно, мы и без тебя все устроим.

После этого длительная переписка завязалась между князем и графиней, которая уведомила его об отъезде Валерии и советовала воспользоваться этим обстоятель­ством, чтобы примириться с женой.

Князь с восторгом ухватился за этот проект и в ско­ром времени сообщил ей, что через доверенное лицо он нанял на берегу озера Камо две виллы на недалеком расстоянии друг от друга; одна поменьше предназна­чалась Валерии, в другой должен был поселиться он сам, чтобы охранять жену без ее ведома и выжидать случая примириться с ней.

Так как положение Антуанетты не позволяло ей ехать, то Рауль просил пристроить к Валерии надежную и верную компаньонку, которую можно было бы посвя­тить в их планы, чтобы она служила ему союзницей.

Эта вторая часть их заговора удалась, как и первая. Старая родственница, которую княгиня знала с детства и любила, изъявила согласие ей сопутствовать. Тетя Адель, как все ее называли, была одной из милых ста­рых дев, которые, кажется, для того и созданы, чтобы быть полезными другим. Услужливая, незлобивая, весе­лая, разговорчивая, не сплетница и всеми любимая, она живала поочередно в семьях своих многочисленных род­ственников. Когда Антуанетта посвятила ее в тайну отно­шений Рауля с женой и сообщила ей план князя, та вос­пылала рвением и поклялась сделать все возможное, что­бы примирить супругов. Тетя Адель любила устраивать супружество и не выносила семейного раздора.

Не подозревая о раскидываемой вокруг нее сети, Ва­лерия горевала об отце, упав духом, равнодушно согла­шалась на все приготовления и не противилась отсылке на озеро Камо, с безразличием относясь к переезду.

Накануне отъезда княгиня сидела в будуаре подруги, которая не сходила с кушетки, задумчиво, рассеянно гля­дя на свой портрет под руку с Раулем. Портрет их был написан в первый год свадьбы в подарок графу.

—  Знаешь ли, фея,— сказала наблюдавшая за ней Антуанетта,—у меня есть для тебя нечто интересное, ус­лышанное от отца фон-Роте. Я уже давно собираюсь со­общить тебе эту новость, а за смертью папы и всеми хлопотами совсем про нее забыла.

—  В чем дело? Ты знаешь, как я мало интересуюсь новостями.

—  Зависит от новости,— смеясь ответила Антуанет­та.— Сколько ни ломай голову, все равно не отгадаешь: Самуил, или Гуго, как его теперь называют, крестился вместе с сыном.

—  Возможно ли!—воскликнула Валерия, вздрогнув.

—   Истинная правда, и отец Мартин совершил таин­ство. Несмотря на старания Мейера сделать все втихо­молку, тем не менее, обращение его заставило говорить о себе, да и братья Мойсеевы завопили. Не права ли я была,— продолжала Антуанетта,— говоря всегда, что

Самуил... фи! Гуго, хотела я сказать, не такой еврей, как все другие.

—   Во всяком случае он очень изменился,— ответи­ла княгиня.— Я встретилась с ним в день моего прибы­тия в Пешт. Он побледнел, узнав меня, а я еще раз убе­дилась, что Амедей—живой его портрет. Во мне что-то перевернулось и, кажется, в эту минуту я его вознена­видела. Как знать, может Рауль и прав, подозревая ка­кую-нибудь гнусность в этом таинственном сходстве...

Заметив возбуждение приятельницы, графиня поспе­шила изменить разговор.

На другой день Рудольф был дежурным и поэтому не мог проводить сестру. Антуанетта не выходила по не­здоровью, и Валерия простилась с родными на дому, отправляясь на вокзал лишь в сопровождении теги Адели, горничной и лакея. Желая избегнуть толпы, кня­гиня выехала заблаговременно, чтобы вовремя занять купе, но она плохо рассчитала, и когда экипаж подъ­ехал, с вокзала выходила масса публики с только что пришедшего поезда. Во избежание давки Валерия шла медленно, представляя тете Адели идти вперед, чтобы скорей усесться с попугаем и собачкой, которых она взяла с собой, и множеством мешков и картонок. За­бавляясь ее суетливостью, Валерия с улыбкой шла по почти пустой зале, но в дверях вдруг столкнулась с господином, который входил, ведя за руку ребенка.

—  Виноват,— проговорил он отступая, чтобы дать ей дорогу.

Звук этого голоса заставил Валерию поднять голову, и глаза ее встретились с огненным взглядом банкира.

Мгновенно, охваченная гнетущим чувством, она по­вернула голову, ища глазами ребенка, которого никогда не видела, и в эту же минуту глухо вскрикнула и, ша­таясь, прислонилась к двери. То были большие, бархатные глаза Рауля, то же выражение своеволья в складках рта, и те же пепельные кудри. Мальчик, с улыбкой и лю­бопытством на нее смотревший, был живой портрет князя.

При этом восклицании Валерии смертельная блед­ность покрыла лицо Гуго. Он хотел скорей пройти, но Валерия, коснувшись его руки, порывисто проговорила:

—  Объясните мне тайну, которая дала вашему сы­ну черты моего мужа, а моему ребенку — ваши черты. Внезапная бледность вашего лица показывает мне, буд­то вы знаете, что это значит.

—   Княгиня,—ответил банкир, сдвинув брови,— спросите у бога и сил природы объяснения этой роковой случайности, я ничего не могу вам сказать.

Поклонившись, он пошел своей дорогой, уводя ре­бенка.

Войдя в купе, Валерия была как в чаду. Эта встреча встряхнула ее апатию, и в течение всего дня бурные мысли роились в ее голове.

Рассудок ее отказывался видеть случайность в том, что так походило на злую насмешку. Можно было еще допустить, что ее мысли, занятые Самуилом, повлияли на зарождающегося ребенка и придали ему черты лю­бимого человека, но как сын банкира и Руфи мог быть портретом Рауля? Она не находила ответа на этот во­прос. И по мере того, как ее волнение стихало, она убеждала себя в том, что Самуил мог быть также не­винен, как и она, в случайности, заставляющей его лю­бить и воспитывать живой портрет своего соперника. Она говорила себе, что бледность банкира могла быть вызвана встречей их, а не чувством виновности и, нако­нец, что если бог послал им такое испытание, то надо ему покориться, не предаваясь праздным подозрениям.

Успокоенная этими размышлениями, молодая женщи­на старалась забыть эту встречу, не допускать чувства подозрения, и лишь в молитве искать забвения и покоя.

В таком настроении духа она приехала на виллу, ко­торая ей очень понравилась красивым местоположением и своим простым нарядным убранством. С террасы рас­стилался чудный вид на озеро и его живописные берега, вся картина дышала глубоким спокойствием.

—  Ах, здесь будет хорошо,— сказала она.— На тер­расе я стану читать или болтать с вами, тетя Адель. Гамак и диван словно созданы для мечтаний.

—  Ну, так ложись на тот или другой и мечтай себе на здоровье,— ответила старушка,— а я пойду посмо­треть за размещением.

Облокотись на перила террасы, Валерия осматривала окрестности. Перед ней расстилалось озеро, к которому спускалась каменная лестница. Влево, на довольно боль­шом расстоянии, виднелась большая вилла, лишь кры­ша которой выглядывала из-за зелени большого сада. Спереди здания, построенного на полуострове, вдающем­ся в озеро, тянулась терраса с колоннами, окруженная большими кустами.

Когда Валерия равнодушно смотрела на этот дом, мысленно спрашивая себя, занят ли он кем-нибудь, она не подозревала, что сама в это время была предметом наблюдения.

На террасе стоял Рауль, приехавший на несколько дней раньше, и с подзорной трубой в руках, скрытый ку­стами, жадно следил за всем, что происходило на сосед­ней вилле. Князь был так же влюблен, как и в первые годы своего супружества. Долгая разлука молодых супру­гов и неожиданное сопротивление Валерии оживили его чувство, а увидав ее снова, он был окончательно побежден.

Никогда она не казалась ему такой прелестной и при­влекательной, гак в эту минуту. Она похорошела еще более, а выражение энергии ее рта и мрачный блеск глаз придавали ее красоте совсем новый характер и но­вую прелесть. И он нетерпеливо сложил трубу.

—   Каким бы то ни было способом, а я должен при­мириться с ней и победить ее упорство,— со страстным нетерпением говорил себе Рауль.— Я сойду с ума, если буду и далее торчать таким образом, только издали глядя на нее. Надо повидаться с тетей Адель.

Его желанию было суждено сбыться ранее, чем он ожидал.

На следующий день, едва он встал, ему доложили, что какая-то дама желает его видеть. Словно предчув­ствуя, он приказал тотчас же принять даму. Когда та откинула вуаль, он узнал тетю Адель. С деловым ви­дом она доложила, что вчера Валерия, восхищенная волшебным видом картины при лунном свете, выразила желание кататься по вечерам в лодке. Вот она и при­бежала, пока еще Валерия спала, сообщить об этом Раулю, полагая, что он воспользуется случаем, чтобы устроить нечаянную встречу.

—   Прекрасно! Благодарю вас, тетя Адель,— сказал князь с улыбкой, целуя ей руку.— Сегодня вечером лодка и надежный гребец будут готовы к услугам мечтатель­ной красавицы.

Поздно вечером отдыхавшая весь день Валерия обра­довалась, когда лакей доложил, что заказанная для кня­гини лодка ожидает ее.

—   Как ты добра, милая тетя, что так быстро осу­ществила мою прихоть, про которую я может быть и забыла бы.

Она бросилась обнимать старушку.

Накинув мантилью и взяв веер, княгиня с былой жи­востью сбежала по ступенькам лестницы.

В лодке сидел высокий и стройный лодочник в боль­шой соломенной шляпе, закрывающей его лицо. Вале­рия прыгнула в лодку, не взглянув на гребца, и не заметила невольного удивления тети Адели в момент, когда тот ее подсаживал.

—    Гм! Только по своей слабости к тебе я еду,— говорила тетя Адель,— прогулки по ночам очень поэтич­ны, а в мои годы лучше мечтать в кровати, не рискуя выкупаться в воде. Вообще не люблю я эти катания на лод­ке. Тебе бы лучше гулять пешком, и для здоровья это по­лезно, да и скорее ознакомишься с этой чудной природой.

—   Ах! Не ворчи, тетя! Ты ведь знаешь, что когда я была счастлива, то любила ходить, а теперь я всегда утомляюсь,— вздыхая, ответила молодая женщина.— Впрочем, обещаю тебе каждое утро гулять пешком, а по вечерам за это ты будешь кататься со мной в лодке, что вполне безопасно, потому что на этой гладкой, как зерка­ло, воде опрокинуться нельзя,—со смехом добавила она.

После часовой прогулки, показавшейся Валерии вос­хитительной, они наконец вернулись. Но это мечтание при луне и мягкое убаюкивание на серебристой глади озера так ей понравились, что она приказала гребцу каждый вечер в эти часы подавать лодку.

Княгиня исполнила свое обещание: по утрам она гуляла, а вечером каталась в лодке. Такой образ жизни благотворно повлиял на ее здоровье, легкий румянец по­крыл ее щеки, и вся она вновь приобрела свежесть и подвижность, утраченные ею во время болезни.

На шестой день по приезде вышли они на прогулку лишь после обеда. Утром стояла жара, и княгиня писа­ла письма близким. Валерия была в хорошем настрое­нии и прогулка затянулась. Вдруг тетя Адель заметила, что небо начинает покрываться тучами. Они тотчас отправились в обратный путь, но были еще на далеком расстоянии от дома, когда засверкала молния и стал накрапывать дождь.

—  Соберись с силами, тетя, и бежим скорей, иначе мы вымокнем,— сказала Валерия, таща за собой тетю, а та при своей тучности обливалась потом от такого бега.

—   Вот в этой вилле мы и укроемся. Это, кажется, та самая, что видна с нашего балкона,— продолжала Валерия, звоня у решетки.

Тетя Адель, задыхаясь, хотела что-то сказать, но не могла, а Валерия тщетно старалась объяснить себе та­инственные телеграфные движения ее рук. Между тем дверь уже отворилась и вышел ливрейный лакей.

—  Его светлости нет дома,— сказал он, кланяясь.

— Мы не намерены беспокоить вашего барина,—отве­тила Валерия, таща тетку в подъезд.—Мы просим толь­ко дать нам укрыться от грозы и послать кого-нибудь за каретой,— присовокупила она, кладя монету в руку лакея.

Слуга тотчас понял, что имеет дело со знатной дамой, несмотря на ее скромное траурное платье. Низко покло­нясь, провел он дам в малую залу, смежную со стеклян­ной галереей, выходящей в сад, и ушел, чтобы послать за каретой по данному адресу.

Пасмурная тетя Адель с озабоченным видом подо­шла к окну и барабанила пальцами по стеклу. Валерия же, не понимая, что означает смущенный и озабоченный вид тети Адели, уселась в кресло, довольная тем, что им удалось укрыться от проливного дождя, который с шумом хлестал по железной крыше галереи. В эту ми­нуту на галерею из сада вбежал маленький мальчик, с хохотом стряхивая свою шляпу, с которой лила вода, а за ним дама средних лет.

—  Амедей, Амедей, дайте я ее оботру. Подождите!— говорила она, стараясь поймать мальчика.

Но мальчик убежал, громко смеясь, и в несколько прыжков очутился в зале. При виде незнакомых дам он остановился и в смущении глядел на Валерию, которая, вскрикнув, поднялась с кресла.

—  Амедей!—пробормотала она.

На выразительном лице ребенка вспыхнуло сперва удивление, а потом восторженная радость. Он вспомнил:

—  Мама! Милая мама! Наконец-то ты приехала.

Он бросился на шею Валерии и душил ее в своих объятиях. Этот крик счастья, вырвавшийся из груди отвергнутого ею ребенка, и его ласки, доказывавшие, что отсутствие ее оставило в жизни ребенка пустоту, которую ничего не могло заполнить, вызвало из глуби­ны души молодой женщины всю силу материнского чув­ства, так долго подавляемого. Валерия дрожала и от волнения снова опустилась в кресло. Заливаясь слезами, она покрывала ребенка горячими поцелуями.

Растроганная тетя Адель и гувернантка ушли в со­седнюю комнату, чтобы не стеснять мать и ребенка. Амедей, впрочем, скоро успокоился и начал без умолку болтать, как бы желая наверстать упущенное из-за раз­луки время. Он рассказывал матери все, что составля­ло интерес его ребячьей жизни: игры с отцом, первона­чальные уроки, катание на осле «идеальной» доброты, рассказал он, какие у него игрушки, какие забавы, опи­сал трагическую смерть любимого кролика и т. д.

—  О чем ты плачешь, мама?—спросил он, наконец, за­метив, что слезы не перестают литься из глаз Валерии.— Теперь мы все будем вместе. Боже мой, как папа обраду­ется, когда увидит тебя! Он сию минуту должен прийти.

Эти простодушные слова напомнили Валерии дей­ствительность, и она быстро встала.

—  Дорогое дитя мое, я не могу оставаться здесь, и сейчас уеду, а ты будешь часто-часто приходить ко мне. Я тут близко живу, и ты увидишь, как нам будет весело.

Лицо Амедея вспыхнуло, и черные глаза засверкали.

—   И ты думаешь, что я тебя отпущу? Не вообра­жай.— И крепко схватил мать за руки.— Ты останешь­ся со мной, а придет папа и тоже запретит тебе уходить.

В эту минуту вошел лакей и доложил, что карета прислана.

—  Будь умником, мой голубчик, ты видишь, за мной приехали, но обещаю тебе, что приеду опять,— говорила Валерия, стараясь высвободиться из рук ребенка.

Но Амедей не слушал никаких доводов и не подда­вался самым блестящим обещаниям. Со слезами и кри­ком цеплялся он за платье матери, и гувернантка си­лой оттащила его и унесла, несмотря на его отчаянное сопротивление.

Крайне взволнованная, села Валерия в карету и всю дорогу не обмолвилась ни единым словом с тетей Адель, которая тоже погрузилась в свои думы.

В положенный час княгине доложили, что лодка го­това, первой ее мыслью было отказаться, но она одума­лась и сказала:

—  Хорошо, сейчас выйду.

Она рассудила, что эта уединенная прогулка успо­коит ее нервы и тогда, быть может, она будет в состоя­нии написать Раулю, чтобы просить его присылать к ней иногда ребенка, так как с самим князем она ре­шила не видеться.

—  Ты сделаешь мне большое одолжение,— сказала тетя Адель,— если поедешь сегодня одна или с горнич­ной. Я так утомилась нашей утренней прогулкой, что положительно не в силах ехать с тобой и тотчас же лягу в постель.

Валерия не возражала. Она жаждала побыть одна и тащить с собой горничную не хотела, а гребец был для нее ничто.

По мере того, как лодка все дальше и дальше плыла по зеркальной поверхности озера, лихорадочное волне­ние Валерии сменилось грустью. Она глядела на огонек, светившийся в окнах виллы, занимаемой князем. Там был ее ребенок. Случайно или нарочно поселился Рауль рядом с ней? Преследует ли он еще намерение поми­риться? Какая причина вернула любовь к сыну и дове­рие к ней? Она вспомнила отчаянный плач Амедея, сердце ее сжалось, и из глаз хлынул« слезы.

—  Увы, отчего все так сложилось?

Уйдя в свои мысли, она не замечала того, что лодка плыла все тише и тише и наконец совсем остановилась. Точно так же она не замечала, что конец ее манто све­сился за борт и купался в воде. В эту минуту гребец наклонился, вытащил замоченный конец и положил его на скамью. Валерия невольно взглянула на его руку, и сердце ее замерло: то была выхоленная белая рука, с тонкими пальцами, и на мизинце, при свете луны, свер­кал знакомый ей перстень, который его смущенный хо­зяин позабыл на этот раз спрятать. Глухо вскрикнув, наклонилась она вперед и встретила страстный взгляд Рауля, который снял шляпу и простирал к ней руки. Конечно, костюм и отпущенная за это время борода очень его изменили, но все же, как могла она не узнать его раньше?

Валерия быстро откинулась назад, и лицо ее вспых­нуло.

—  Меня предали, обманули! — воскликнула она, вся вспыхнув.

—  Тебе нечего бояться, кроме моей просьбы простить и забыть прошлое! — ответил Рауль.— Да, я приехал сюда, чтобы видеть тебя. Сегодня я узнал, что ты не­чаянно была у меня, и я решился, не медля далее, при­ступить к развязке. Благословенная случайность устрои­ла, что ты сегодня одна, и теперь я умоляю тебя: вер­нись ко мне, дай мне загладить прошлое и моей лю­бовью заглушить несправедливое подозрение, которым я тебя оскорбил.

—   Неужели ты думаешь, что пропасть, которую ты разверз между нами, могут уничтожить несколько ласко­вых слов? — с горечью проговорила она.— Разве я могу забыть ту ужасную минуту, когда ты поставил меня пе­ред семейным судом, обвиняя в измене, и заявил, что лишь просьба твоей покойной матери спасла меня от публичного скандала. Нет, нет, сердце мое содрогается при этом воспоминании. Я клялась тебе в невиновности, а ты не поверил! При малейшей случайности ты будешь снова топтать меня ногами.

—   Валерия, я слеп, как и все люди, а между тем все, по-видимому, обвиняло тебя. Но если ты так упор­но отвергаешь мою просьбу, значит ты никогда не лю­била меня. Ужели ты никогда не чувствовала потреб­ность увидеть меня и не сознавала, что Амедею нужна мать? И слезы твоего единственного ребенка ужели не трогают тебя?

—  Нет, это ты никогда не любил! Я поняла это в ту минуту, когда ты бросил меня, умирающую, на посме­шище людям. Истинная, глубокая любовь способна ве­рить, несмотря на внешние улики, а ведь доводы и по­дозрения остались все те же. Разве ты добыл какое-нибудь доказательство, меня оправдывающее?

—  Да, «чудо» доказало мне твою невиновность, но я открою тебе мою душу только, когда ты будешь со мной снова. Надеюсь, что это будет скоро, что любовь побе­дит гордость и жестокие речи, которые я слышал от тебя сегодня, не будут твоими последними словами.

—  Не мучь меня, Рауль. Быть может, впоследствии я все позабуду, но в эту минуту рана моя еще болит, я не могу отдаться тебе. А теперь, пощади и доставь меня домой, все эти волнения выше моих сил.

Князь молча взялся за весла и быстро причалил к берегу. Выпрыгнув на ступени лестницы, он помог Ва­лерии выйти из лодки. Глаза их встретились: во взгля­де князя было столько скорби, упрека, что молодая жен­щина остановилась, не отнимая своей руки. Она вспомни­ла последнюю просьбу отца, и сердце ее сильно забилось.

—  Прости меня, Рауль, но свидание с тобой сильно меня расстроило,— прошептала она.— Обещаю тебе по­думать о твоих словах и употребить все усилия, чтобы забыть прошлое, но в эту минуту я не могу.

Она слегка пожала руку мужу и убежала в дом.

Грустный и убитый сел князь в лодку и направился домой. Но скоро он перестал грести и, растянувшись в лодке, предался горьким тоскливым мыслям. Долго ли размышлял Рауль, он не знал. Утомленный, с отяжелев­шей головой, он, наконец, поднялся и грустно взглянул туда,, куда его влекло сердце, и вздрогнул. Облако дыма окружало освещенную луной виллу, а с одной стороны фасада огненные языки лизали стену до самой кры­ши. Охваченный ужасом, князь бросился к веслам.

Вспыхнул пожар, и жизнь жены в опасности — вот мысль, всецело захватившая его.

Подплыв к берегу, он увидел испуганных людей, услышал их крики и треск огня. В несколько прыжков он достиг террасы.

—   Где княгиня? — спросил он у полуодетой, расте­рявшейся женщины, бежавшей с двумя горшками цветов в руках. Ничего не ответив, она побежала далее, но Рауль схватил ее за руку и, сильно встряхнув, спросил опять. Как бы очнувшись от сна, камеристка взглянула на него и проговорила:

—  Должно быть, наверху. Дым так густ, что не­возможно добраться до ее комнаты.

—  Где комната графини?

—  Наверху, над помещениями баронессы, откуда и начался пожар.

Князь бросился в дом и поднялся по лестнице, уже до того накалившейся, что нельзя было тронуть перила; густой и едкий дым душил и слепил глаза.

—  Валерия! — крикнул он в ужасе.

Ответа не было, но в ту же минуту он наткнулся на распростертое на земле тело. Рауль наклонился и узнал Валерию в ночном одеянии. Очевидно, она хотела бежать, но задохнулась дымом и лишилась чувств.

Подняв ее, князь с драгоценной своей ношей пустил­ся в обратный путь как раз вовремя, ибо кругом уже мелькало пламя.

Рауль сам задыхался, голова его кружилась, но сде­лав последнее усилие, он достиг террасы.

Свежий воздух придал ему бодрости. Он отнес Ва­лерию в лодку, привязанную у берега и вернулся к со­бравшейся толпе любопытных и спасающих, чтобы узнать о тете Адели, но никто не мог сказать ничего положительного. Одни говорили, что именно ее крики подняли тревогу, другие видели будто она металась по комнате и затем свалилась. Одно было несомненно: по­жар начался в ее комнате, но только невозможно было туда проникнуть, чтобы спасти ее.

Взяв у одной из присутствующих женщин шерстяной платок, чтобы прикрыть Валерию, князь проворно вер­нулся к лодке, тщательно укутал все еще лежавшую без чувств женщину и, крайне взволнованный, отплыл к своему дому. По пути он встретил большую лодку, в которой узнал своих слуг: заметив пожар, они выехали на помощь. Приказав им во что бы то ни стало отыскать и спасти тетю Адель, он поплыл домой, чтобы оказать помощь Валерии. Причалив к берегу у виллы, он на­шел весь женский персонал дома.

—  Марго, придите помочь мне привести в чувство кня­гиню,— крикнул он бывшей няньке сына, оставшейся у него горничной и, сопровождаемый изумленной девушкой, отнес Валерию в свою комнату, где уложил на диван.

Когда четверть часа спустя молодая женщина открыла глаза, она узнала Рауля, стоявшего перед ней на коленях и дававшего ей нюхать спирт, а Марго растирала ей ноги.

—  Слава Богу,— обрадовалась горничная,— я прине­су сейчас чашку чая, и это вас согреет.

Валерия хотела что-то сказать, но Рауль предупре­дил ее, он привлек ее к себе и страстно проговорил:

—  Дорогая моя, прости и забудь прошлое, ты не мо­жешь не признать руки Провидения, которая разру­шила твой дом, чтобы привести тебя под мой кров.

Валерия молча обняла мужа, опустела голову на его плечо и разразилась рыданиями. Рауль молча при­жал ее к своей груди, он не хотел удерживать этих слез, которые, он чувствовал, должны были облегчить ее сердце.

—  Мой добрый Рауль! Ты спас мне жизнь, забыв о том, что я жестоко оттолкнула тебя,— промолвила, на­конец, Валерия.— Ты тоже прости меня, как я страда­ла, если бы ты только знал! Совсем одна, вдали от те­бя и ребенка, под гнетом незаслуженного позора! Не будь я христианкой, я наложила бы на себя руки.

—  Забудем прошлое, омраченное недоверием и неза­служенным подозрением. С этого дня для нас начина­ется новая жизнь, жизнь, исполненная любви и дове­рия. А теперь позволь сказать тебе, что именно откры­ло передо мной твою невиновность.

Подсев к ней на диван, он подробно описал свое обращение к спиритизму и неопровержимые доказатель­ства, данные покойной матерью. Наконец, он расска­зал, сколько выстрадал, придя к убеждению, что по­жертвовал своим счастьем ради обманчивых улик, и затем, как воскресла его любовь и созрело твердое на­мерение отвоевать Валерию, чтобы загладить свою вину. Валерия слушала его и волновалась.

—  Ах, Рауль, я хочу разделить твою веру,— и глаза ее блеснули со свойственной ей горячностью.— Я хочу познать эту новую науку, которая заполняет пропасть, образуемую смертью, и дала возможность твоей святой матери явиться с «той» стороны оправдать меня.

—  Я посвящу тебя, моя дорогая, и впредь, с благо­детельной помощью наших незримых друзей, мы уже не споткнемся на жизненном пути. А теперь пойдем по­целуем нашего бедного, ни в чем не повинного Амедея, которого мы поочередно отвергали, но, который, тем не менее, сохранил в своем сердечке неизменную к нам любовь. Позволь, моя Лорелея,— добавил он, неж­но лаская распущенные волосы жены,— бедному рыба­ку, которому ты вернула жизнь и счастье, обуть твои волшебные ножки.

Валерия захохотала.

—  Ах, правда, ты все еще в своем романтическом костюме. А я в своей апатии даже не подозревала, что настоящий князь служит мне гребцом. Жалкая же я была Лорелея.

Молодая чета пошла в спальню Амедея и нагнулась над спящим ребенком, черные кудри которого рассы­пались по подушке. Его вид напомнил Валерии встре­чу с банкиром.

—  Рауль, пойдем я расскажу тебе необычный слу­чай со мной в день моего отъезда сюда.

Удивленный ее возбуждением, князь повел ее на тер­расу, залитую розовым светом первых лучей восходя­щего солнца. Раскрасневшаяся от волнения Валерия описала встречу с Самуилом, ее волнение при виде изу­мительного сходства его сына с князем, и привела от­вет банкира. Рауль с удивлением слушал ее, но он был слишком беспечен, а в данную минуту всецело погло­щен был завоеванным счастьем, чтобы желать новых осложнений. Его ужасала сама мысль разбираться в пу­танице подозрений, улик и непонятных загадок.

—  Конечно, столь странное сходство — поразительно и мало приятно Мейеру,— сказал, улыбаясь, князь,— но оставим это, он прав, говоря, что один Бог может выяснить такого рода случайности. А будем любить на­шего ребенка, брюнет ли он, блондин ли, все равно. Мы знаем, что он наш, и довольно. Не в эту минуту, когда занимается заря нашего счастья, светлого как солнце, туманить нам его новыми подозрениями. А теперь, до­рогая, ступай отдыхать, я пойду справиться, нет ли из­вестий о бедной тете Адели.

—  Ах, Боже мой! В своем эгоизме я совсем про нее забыла,— вздрогнула Валерия,— я пойду с тобой.

Они вернулись в кабинет князя. На его звонок яви­лась заспанная Марго и успокоила их, доложив, что слуги князя привезли тетю Адель здоровой и невре­димой, исключая легких ожогов и сотрясения нервов, что и заставило ее лечь в постель.

Пока ей делали перевязку, она рассказала, что по обыкновению читала в постели, и, вероятно, задремала, причем журнал загорелся и огонь перешел на занаве­ски. Крик попугая и бешеный лай собаки разбудили ее. Увидев себя окруженной пламенем, она потеряла го­лову. Единственной ее мыслью было — спасти зверей. Вскочив с постели, тетя Адель одной рукой схватила клетку с попугаем, а другой — Биби и со страшными криками выбежала вон. Крики ее, вероятно, и подняли тревогу в доме. Что было с ней потом, она не помнит, и ее не скоро бы нашли в далеком углу сада, где она лежала без чувств, если бы отчаянные крики попугая не привлекли внимания искавших ее слуг. Когда она очнулась и узнала, что княгиня и ее два любимца спа­сены, старушка потребовала чаю, а затем уснула.

Когда молодые супруги успокоились насчет тети Адели, они и сами отправились на отдых.

Почти через год после этого примирения все в доме кня­зя Орохай в Пеште ликовало. Валерия произвела на свет второго сына, и молодой отец был без ума от радости.

Однажды утром, дней десять после рождения ре­бенка, Рауль сидел у изголовья жены. Он вынул ново­рожденного из колыбели и не мог на него налюбоваться.

—   Как назовем мы этот плод нашей воскресшей любви? — спросил он вдруг.

—   Этот плод счастливой любви мы назовем Рау­лем,— ответила Валерия, любящим взглядом смотря на красивое лицо мужа.

Счастье озарило лицо Рауля, он вспыхнул от радо­сти и благодарно взглянул на жену.

— Благодарю! — сказал он, прижимая к губам руки Валерии. — Если мое имя для тебя синоним счастья, то мне ничего не остается желать, и я буду лишь молиться Богу сохранить нам то, что по его милосердию нам дано.