Аннабел снова одержала победу: ей каким-то образом удалось остаться наедине с Найтли и вдоволь насладиться его обществом. Знай она что делать столько лет назад…

Но она ничего бы не добилась, если бы не отважилась принять советы своих читателей, особенно Бессознательной из Мейфэра.

— Спасибо за то, что проводили меня домой, — сказала она вслух. — И извините за то, что доставила вам так много проблем. Но ваш экипаж предпочтительнее кеба или долгой прогулки. Я искренне надеюсь, что не слишком отвлекла вас отдел.

На самом деле она была потрясена своими способностями создавать нужные ситуации. У нее словно появилась волшебная палочка, и она только сейчас обнаружила свое могущество.

— Вам не по душе просить что-то для себя, верно? Вы только что лишались сознания, Аннабел. Я не мог позволить вам идти одной через весь город. Подумать только, вы не позволили мне вызвать доктора, поскольку не хотели затруднять!

Этот Найтли видел ее. Видел ее душу. Видел самые тайные ее уголки. Те, в которых таился страх побеспокоить, разочаровать, докучать… те, в которых царил холод одиночества.

Аннабел боялась, что если не докажет свою полезность, Бланш выкинет ее на улицу, как уже угрожала вскоре после замужества. Какая новобрачная захочет, чтобы под ногами путалась неуклюжая осиротевшая сестра мужа? Зачем платить за ее содержание в пансион, когда она сможет отработать хлеб и крышу над головой и сэкономить деньги семьи, заменив прислугу?

Аннабел боялась, что ее колонка запоздает, или окажется недостаточно хорошей, и что Найтли решит найти автора получше. Она трудилась над написанием очередной колонки так, словно надежды и мечты зависели от каждого слова, которое должно быть идеально подобрано.

Она боялась обременить остальных Пишущих Девиц своими страхами: а вдруг они найдут ее скучной и безнадежно унылой и бросят ради более интересных и высокопоставленных подруг.

Позволить Найтли увидеть эти страхи… и заманчиво и боязно. Прежде она могла списать любую его ошибку на простую беспечность или безразличие. Но теперь, когда он уже много узнал о ней, она открыта для боли, обид и совершенно беззащитна.

— Терпеть не могу беспокоить людей, — тихо призналась Аннабел, поняв, что по-прежнему чувствует себя скованно рядом с Найтли.

— Но как же вы чего-то добиваетесь? — недоуменно спросил он.

Вопрос был прямым. Ответ тоже.

— Я и не добиваюсь. Стараюсь пройти сторонкой, — вздохнула она.

— Так жить невозможно, Аннабел, — протянул Найтли таким тоном, что ее, всегда застенчивую и осторожную, потянуло забыть об осмотрительности и начать строить свою жизнь заново. Вместо того, чтобы прятать голову в песок, и надеяться, что дни пройдут без всяких событий.

— Но я совершенствуюсь! — торжественно объявила Аннабел, с облегчением понимая, что сказала правду. Однако она действительно прилагала постоянные усилия, чтобы расстаться со Старой Аннабел и превратиться в Новую. Даже сейчас, совершив самый драматичный, самый смелый поступок в своей жизни: упав в его объятия в притворном обмороке, она поспешила ретироваться в более безопасные, спокойные воды.

— Вы совершенствуетесь, — согласился Найтли, — благодаря вашей колонке.

Он заметил! Снова!

— Видите ли, весь Лондон наставляет меня в искусстве не быть унылой и не бояться стать обузой, — усмехнулась она. Сидевший напротив Найтли улыбнулся.

И, кажется, хотел сказать что-то, но промолчал. Ей отчаянно хотелось узнать, что он скрывает.

— Полагаю, вам это удается. Болван заметил вас?

Как, о, как ответить?

Ее так и подмывало объявить, что Болван — это он и есть, и они сидят рядом. И броситься в его объятия!

Но она ничего подобного не сделала, поскольку не была уверена, как он это воспримет. Страстно ее поцелует? Или поспешно отнимет руку и остановит экипаж?

Она по-прежнему оставалась Аннабел, которая просто «проходит мимо». Хотя последнее время медленно, мучительно, но становилась храброй и дерзкой Новой Аннабел.

Она также не сказала ему, что имеет успех у Болвана, поскольку мечтала, что этот момент будет немного другим. Она еще не оставила надежды и мечты, в которых он признавался ей в любви.

— Я продвигаюсь вперед, — призналась она, но тут же выдала неприятную правду: — Но не слишком. Вы сказали, что колонка очень популярна, и хотелось бы продолжать в том же духе.

— Сейчас это спасение для «Уикли». Все заняты скандалом в «Лондон таймс», но это лишь вопрос времени, прежде чем начнется расследование журналистских методов в «Уикли», — спокойно объяснил он.

— И тогда мы обречены, — трагически объявила Аннабел.

— Нет, если это хоть в малейшей степени зависит от меня, — покачал головой Найтли. Голос был спокойным, но намерения — самыми решительными. О, если бы Найтли любил ее так же сильно, как свою газету!

Спокойно, но постоянно и верно, с неотступной, ежедневной преданностью. О… знать, что твой любимый будет бороться не на жизнь, а на смерть, чтобы защитить тебя!

Ради газеты Найтли не раз дрался на дуэли.

— Вы любите газету больше всего на свете, — высказалась Аннабел вслух.

— Она моя.

Честно. Просто. Факт. Но в этих двух словах был мир эмоций. «Она моя».

Найтли мог быть отчужденным или бесчувственным, но мог и произнести эти два слова. «Она моя». Но если он так сильно любит газету, значит, способен безгранично любить женщину. И больше всего на свете Аннабел хотела быть этой женщиной.

— Мужчина. Газета. История любви: роман в трех частях, — мечтательно протянула Аннабел, и Найтли рассмеялся, что придало ей уверенности продолжать: — Какова ваша история? Как вы влюбились в «Уикли»?

— Тогда это была второразрядная газета, вчерашние, плохо поданные и отредактированные новости. И она продавалась. Владелец женился на богатой женщине и хотел уйти на покой. Я пожелал купить, и у меня были для этого средства.

— То есть вы начали с самого верха, — заметила она.

— Собственно говоря, я был одним из авторов, — признался Найтли, к ее удивлению. — До того я работал за печатным станком, а еще до того — разносил газеты по домам аристократов.

Аннабел улыбнулась, представив юного Найтли, стоявшего перед мейфэрским особняком со стопкой «Лондон уикли» в руках. Предвидел ли он или мечтал, что в один прекрасный день будет жить в таком прекрасном доме?

— Никто не знал эту газету так хорошо, как я. Владелец предложил мне купить ее, — пояснил Найтли, иона заметила, что в его голосе не было извинительных ноток в отличие от нее. Она бы стеснялась своих достижений.

Еще одна причина, по которой она его обожала.

И еще за то, что при взгляде на него ее сердце билось сильнее, и она острее сознавала каждое свое движение, и ощущение нежности шелка на коже.

Когда Найтли смотрел на нее, замечал ее, Аннабел чувствовала, что существует.

И видела женщину, которой хотела стать.

Очевидно, незачем бояться задавать вопросы.

— А откуда у вас взялись деньги на газету? Я не говорю, что авторам недостаточно платят. Но если…

О, как спросить, не намекнув на свое жалованье и не оскорбив человека, который его платит?

— Я не хотела сказать, что вы мало платите авторам…

— Газета продавалась дешево, — перебил Найтли.

— Уверена, что не настолько, — осмелилась возразить Аннабел.

Найтли пожал плечами и выглянул в окно. Побарабанил пальцами по сиденью. То, чего спокойный, хладнокровный, абсолютно владеющий собой мистер Найтли обычно не делал.

Неужели и он уязвим? Неужели и он не совершенен?

Аннабел думала, что знает его много лет, но, очевидно, ее ждали новые открытия. И это еще больше влекло ее к человеку, сидевшему в экипаже напротив нее.

— Получил наследство от отца, — пояснил он таким тоном, что это прозвучало как исповедь.

За эти годы, семь месяцев и несколько дней, которые Аннабел любила Найтли, она старалась собрать о нем каждую крупицу информации. Но даже Джулиана не особенно упоминала о прошлом или семье их владельца. Его отец был пэром. Это Аннабел знала. Она также знала, что Дерек родился вне брака. Это рассказала Джулиана, взяв с подруг клятву молчать.

— Денег оказалось достаточно, чтобы купить газету, но недостаточно, чтобы просто жить на них? — спросила Аннабел. Так поступил бы ее брат. Если бы мог, днями просиживал бы в библиотеке, читая газеты и не обращая внимания на окружающий мир.

— Я не мог проводить жизнь в лени и праздности, наблюдая, как уменьшается мой банковский счет, и ничего при этом не делать. Я должен был строить и создавать, — страстно объявил Найтли. — И теперь я кое-чего достиг. У меня успешный бизнес. И чертово состояние, каждый пенни которого я заработал сам!

— И все же вы не ушли на покой, — заметила она.

— Это меня убьет, — просто ответил он.

Помедлил, устремил на нее взор темно-голубых глаз, и Аннабел поняла, что он скажет сейчас нечто жизненно важное.

— Я еще не достиг всего, к чему стремился.

— А что осталось? — не выдержала она, затаив дыхание в ожидании ответа.

Он помолчал, словно решая, рассказать или нет.

— Я хочу занять место в обществе, — выговорил он, и Аннабел искренне пожалела об этом его желании. Факты быстро выстраивались в цепочку, обнаруживая невероятную правду. Леди Лидия — знатная дама. Женитьба на ней и его состояние обеспечат ему положение в обществе.

— Вы не можете терять сейчас газету, верно? — спросила Аннабел, имея в виду парламентское расследование — единственное, что может погубить «Уикли». — Не теперь, когда ваша цель так близка.

— Так близка, что я ощущаю ее вкус на губах, — хрипло бросил он.

Аннабел сухо улыбнулась, потому что в этот момент они были близки, как никогда, и далеки, как две планеты. Хотя она осталась наедине с Найтли и даже умудрилась привлечь его внимание, он только что честно объяснил, что у них не может быть совместного будущего… разве что она захочет, чтобы он отказался от мечты всей своей жизни и сжигавших его амбиций.

Ради нее. Маленькой, старой, всеми пренебрегаемой Аннабел.

Она едва не рассмеялась. Все лучше, чем плакать.

— Кстати, о высшем обществе, — медленно начал Найтли, явно что-то замышляя. — Вы нравитесь лорду Марсдену.

— Полагаю, что так, — осторожно ответила Аннабел, чтобы не выдать одну из своих ловушек. Кроме того, она знала, что в этот момент Марсден готовится атаковать газету. Не поймешь, то ли он спаситель, то ли враг…

— Он послал вам цветы, — медленно констатировал Найтли.

— Роскошный букет розовых роз, — добавила Аннабел, стараясь показать, что и ее хотят. Хотят в высшем обществе.

Возможно, она даже заставит Найтли ревновать.

А также даст знать, что она любит розовые розы, на случай, если он когда-нибудь решит послать ей цветы.

— У меня сложилось определенное впечатление, что его симпатия к вам и вашей колонке определила благоприятное мнение об «Уикли», — продолжал Найтли. Смысл его слов был совершенно ясен. Мучительно, болезненно ясен.

— Если вы станете поощрять его, Аннабел, это невероятно поможет газете. И вы сделаете мне огромное одолжение.

Теперь сердце Аннабел билось совсем медленно. Только вот дышать она почему-то не могла.

«Не требуйте этого от меня», — хотелось ей взмолиться. Но слова застревали в горле.

Все потому, что он любил газету. Она это знала. Он был так близок к цели, и потерять «Уикли» означало потерять все. Она понимала Дерека, но от этого становилось еще больнее.

Он не знал о ее чувствах, уговаривала она себя. Иначе не просил бы у нее этого злосчастного одолжения. А если бы просил… нет, об этом подумать невозможно! Не сейчас, в маленьком, темном, душном экипаже, под взглядом Найтли.

Он ждал ответа. Ждал, что она скажет «конечно», потому что именно это делала всегда. Решала проблемы других людей, не считаясь с собственными сердцем и душой.

— Аннабел, — сдавленно пробормотал он.

Похоже, ему больно. Вот и хорошо. Пусть он узнает, что такое боль.

— Понимаю, мистер Найтли.

И она понимала. Но это не означало, что ей нравилась его просьба. Или что она ее исполнит. Или что это не ощущалось холодным лезвием кинжала в ее теплом, бьющемся сердце.

Остаток пути оба молчали. Но Аннабел чувствовала каждый брошенный в ее сторону взгляд.

Старая Аннабел попыталась бы успокоить свою совесть, даже если его просьба прозвучала гнусно. Но черт с ней, со Старой Аннабел.

— Аннабел, — обронил Найтли, прервав молчание. И даже потянулся к ее руке. Она так долго этого ждала. Ее маленькая изящная ручка в его ладони, теплой, большой и сильной. Но теперь она чувствовала себя покинутой и одинокой, хотя по-прежнему мечтала о том, что он будет с любовью держать ее руку.

Если она сделает то, о чем просил Найтли… значит, он будет ей обязан. И она будет не просто Старой Дорогой Аннабел, а спасительницей «Лондон уикли». Как соблазнительно!

— Аннабел, — повторил он хрипло и осекся, словно не договорив.

Она смутно ощутила, как приоткрываются ее губы.

«Если он поцелует меня, я прощу все…»

Экипаж остановился перед ее домом.

Он не поцелует ее. И вообще это будет дурно. Он, должно быть, собирался окончательно добить ее, сказав что-то о леди Лидии или лорде Марсдене, или о том, как больше всего на свете любит «Лондон уикли». Она все это знала.

И знала также, что Бланш скорее всего смотрит в окно из-за штор гостиной.

— Я должна идти, — вздохнула она, вспоминая совет Таинственной из Челси «всегда оставлять Болвана недовольным и желающим большего».