Кофейня «Галлоуэй»
Как и в каждое субботнее утро, Найтли сидел с газетой и чашкой горячего кофе в кофейне «Галлоуэй». Его любовь к газетам была безгранична. Он также любил атмосферу в кофейне — густой запах кофе, смешанный с дымом сигар и черут. Шелест газетных листов. Гул голосов.
Он очень нуждался в отдыхе. В крепком кофе. Ибо не спал всю ночь.
Кроме того, ему требовалось отвлечься, но это оказалось невозможным.
Он поцеловал Аннабел.
Застенчивую, тихую Пишущую Девицу номер четыре.
Какое безумие овладело им? Он не знал. Но какая-то сила, над которой он не имел власти, подвигла его пересечь эту омерзительную гостиную, приподнять ее подбородок и завладеть губами.
Какой это был поцелуй!
Он так заворожил Дерека, что тот почти не мог думать ни о чем ином. Сладостная, дорогая Аннабел. Она целовала его безыскусно и с энтузиазмом, от которого он потерял голову.
Поцелуй не был рассчитан на то, чтобы доставить наслаждение, как это делают любовницы, но от этого казался еще более обольстительным. Поцелуй ради самого поцелуя…
Найтли осознал это в тот момент, когда их языки сплетались, хотя он точно знал, что это ее первый поцелуй, от которого у него теснило в груди и не хватало воздуха. Скрытый смысл этого поцелуя был очевиден… Но черт с ним, со скрытым смыслом, ведь он сделал, что хотел! Воспоминание о вкусе, прикосновении не давали заснуть ночью, пробуждая бесстыдные мечты. Он искал и получил облегчение. И все же жаждал Аннабел.
Пытаясь вернуться к привычной жизни, Дерек решил спокойно перечислить факты.
Факт: Аннабел его служащая. И хотя ни один закон не запрещал ему овладеть своей служащей, если таково будет его желание… это казалось… неправильным. Некрасивым. И означало бы, что он воспользовался своим положением. Дело не в том, что он искал наслаждения, но постоянно думал о наслаждениях, которые сможет испытать с Аннабел.
Факт: Аннабел жила с сильными претендентами на сомнительное звание «Худших родственников Лондона». Семейка обращалась с ней, как со служанкой. На его глазах Аннабел буквально съежилась под злобным взглядом миссис Фурии Свифт, при виде которой вспоминался особенно гнусный школьный надзиратель.
Аннабел не служанка, она прекрасная женщина и талантливый автор, о чем в Лондоне знали все, кроме ее родных.
Общество ликвидации женской неграмотности, подумать только! Разумеется. Ее никогда не расспрашивали, вернее, не удостаивали вниманием. Как она говорила, они скорее всего не поверили бы, закажи он на первой странице ее портрет вместе с заявлением, что она и есть Дорогая Аннабел, и доставив газету к их двери.
Найтли почти решился сделать это, если бы не…
Факт: Аннабел была деликатной и хрупкой. В тот день она внезапно обрела смелость, но почти сразу же отступила. Расцвела и увяла. Прямо у него на глазах Аннабел что-то происходило. Ему нравилась Храбрая Аннабел, и он радовался, что так ей и сказал. Храбрая Аннабел населяла его мысли и соблазняла пьянящей смесью энтузиазма и невинности. Старая Аннабел делала его жизнь легкой. Храбрая — перевернула мир.
Что-то происходило. Нечто замечательное. И он не хотел это испортить.
У него стал складываться образ женщины, полной надежд, оптимизма и невероятной отваги, несмотря на мерзких родственников и окружение, которое никогда не замечало Аннабел. Настоящую Аннабел.
А ведь на страницах «Лондон уикли» она представала иной: восхитительной плутовкой, мятежной и милой.
Становилось все труднее сосредоточиться на фактах, поскольку Драммонд и Гейдж вели безмерно раздражавший Дерека разговор об Аннабел. Найтли делал вид, будто читает «Морнинг пост», но на самом деле, не стесняясь, подслушивал.
— Знаешь, не думаю, что этот болван достоин такой девушки, как Аннабел, — объявил Драммонд, отпив кофе. При этом он хмурился, как Ньютон, формулируя очередной закон.
— Хотя мне неприятно соглашаться с тобой, но, полагаю, ты прав. И Болван — недостаточно меткое прозвище для чертовски неблагодарного, безмозглого фата, которым она увлеклась, — задумчиво добавил Гейдж.
— Очевидно, он ранил ей душу и едва не разрушил веру в любовь, — кивнул Драммонд, ткнув пальцем в страницу «Лондон уикли». — Это настоящее преступление!
Найтли фыркнул. Веру в любовь? Ранил душу? Что за сентиментальный вздор! Хотя чего еще ожидать от драматурга?
Так или иначе, он откинулся на спинку стула и поднял газету повыше.
Найтли читал ее колонку с затаенным дыханием. Имелись у него подозрения. Но цена подтверждения этих подозрений была чересчур высока. Либо он откажется от мечты всей своей жизни войти в высшее общество, либо разобьет сердце Аннабел.
Он не был готов ни к тому, ни к другому.
— Похоже, она наконец привлекла его внимание, но он просто воспользовался ее чувствами, если понимаешь, о чем я, — покачал головой Гейдж. Найтли стало не по себе.
— Ты прав, именно воспользовался. Болван — недостаточно сильное выражение. Знаешь, хотел бы я знать, кто он, только для того, чтобы врезать ему в челюсть, — прорычал Драммонд.
Много лет Найтли пил кофе, читал газеты со старыми друзьями. И за все это время не слышал, чтобы Драммонд реагировал с такой чертовой страстью на газетную колонку. Куда энергичнее, чем в тот раз, когда «Лондон кроникл» дала рецензию на одну из его пьес, в которой говорилось, что у автора, вероятно, была желтая лихорадка в момент написания очередного шедевра. И это после того, как он отвалил шесть фунтов за хвалебную рецензию!
— Да, займись этим, а пока я увезу Дорогую Аннабел в Гретна-Грин и по пути покажу ей, что такое любовь настоящего мужчины, — залихватски улыбнулся Гейдж, отчего Найтли захотелось врезать в челюсть именно ему. Но он решил мыслить логично и рационально, прежде чем вспылит и выдаст себя.
— Вы это серьезно? — бесстрастно спросил он, опуская газету.
— Разумеется, — кивнул Драммонд, положив руки на грубо сколоченный стол.
— И я тоже, — поддакнул Гейдж так же мрачно. И для пущего эффекта ударил кулаком по столу.
— Но вы даже ее не знаете, — напомнил Найтли.
— Зато знаешь ты. Не хочешь познакомить? — осведомился Гейдж, вопросительно вскинув брови.
— Нет, — твердо ответил Найтли.
Во имя всего святого, нет!
— Почему? Очевидно, прелестная крошка одинока и ищет любви, — удивился Гейдж.
— А кроме того, она молода, красива и покладиста, — добавил Драммонд тоном, который мог быть описан только как мечтательный, хотя это пришлось Найтли не по нраву.
— Не считаешь, что она заслуживает любви? — настаивал Гейдж.
— Это ее дело, — отрезал Найтли, свертывая и откладывая в сторону газету.
— Было ее делом. Но как только она начала писать о нем в газете, это стало делом всех, — возразил Драммонд. К несчастью, он был прав.
— Учитывая, что это твоя газета, — не уступал Гейдж, — я бы посчитал, что ты должен быть в этом заинтересован.
— Аннабел… — начал Найтли и осекся. Она была застенчивой, кроме тех случаев, когда оказывалась храброй. Она была прекрасной, даже когда ее глаза краснели от слез. Она была тайной, вечно приоткрывавшейся у него на глазах, что его чаровало и пугало одновременно.
И он поцеловал ее.
Но он скорее задохнется, чем скажет все это вслух, и удавится, прежде чем выложит эти сантименты перед Драммондом, Гейджем и им подобным.
— Аннабел — очень хороший человек, — высказался он наконец.
Друзья смотрели на него с открытыми ртами. А потом разразились громким смехом, хлопая друг друга по спинам и барабаня кулаками по столу. Даже старик Галлоуэй не выдержал и потребовал, чтобы они заткнулись.
— Это ведь ты, верно?! Ты и есть Болван! — завопил Драммонд, тыча в него пальцем. В кофейне стало тихо. Головы поднимались от газет и поворачивались к ним.
— Никакой я не Болван! — вскинулся Найтли, чувствуя себя полным… болваном. Он проклинал чертову слабость. До этого момента он пребывал в блаженном неведении. Его интересовало исключительно воздействие Болвана на повышение продаж. Не его настоящее имя. Он мог спокойно предполагать, что это лорд Марсден или Оуэнс, и заниматься своими делами.
Найтли проклял приятелей за смех и обвинения, потому что они задели его за живое. Он не был готов принимать судьбоносное решение. Разбить сердце Аннабел.
Вся ситуация была невозможной. Смех раздражал. И все же Найтли изображал внешнее спокойствие, граничившее с ледяным. Смех каких-то кретинов скатывался с него, как с гуся вода.
Внезапно Дерек подумал об Аннабел и том дне, когда Оуэнс объявил, что она слишком хорошо воспитана, чтобы вести себя безнравственно… Тогда все смеялись. Стыд и раскаяние убивали его, когда он запоздало понял, каким оскорблением был для нее этот смех. Не в тот ли день родилась Новая Аннабел? Не тогда ли она решила привлечь внимание Оуэнса? Имел ли какое-то значение недавний поцелуй, или Дорогая Аннабел решила показать, что может быть безнравственной?